Помнить свои корни. Степанов Александр Федорович. Редактор Андрей Шевнин. Пос. Пижма Тоншаевского района Нижегородской области.
уголков нашей огромной страны России. Он ничем не отличается от других мест средней полосы, таких же удалённых от городов и столиц. Сравнительно поздно он стал заселяться русским
населением – первые переселенцы здесь появляются только в конце 18
века, в то время, когда первопроходцы – казаки уже покоряли просторы Северной Америки. Но очень скоро, буквально за одно столетие,
земли района были освоены и к началу 20 века возникает проблема
малоземелья, поэтому начинается отток активного населения (пассионариев, по выражению Л.Н.Гумилёва) на новые земли: кто-то находит свободные земли у себя в районе (гари) и основывает новые поселения - починки, хутора, кто-то расширяет пахотный клин вблизи старых деревень, сводя лес под пашню, другие уезжают на заработки в города, на золотые прииски в Сибирь или на более плодородные земли Кубани, Сибири, Дальнего Востока.
В то же время, большинство крестьян, которые не стремились покидать родные места, продолжались довольствоваться небольшими земельными паями, ведя хозяйство по старинке, дедовским способом, компенсируя недостаток зерна отходными промыслами или торговлей. Подобная ситуация характерна для всех нечерноземных земель. О том, как жили эти крестьяне – труженики, каковы были их интересы, каких они придерживались взглядов, сегодня об этом мало кому что-то известно, разве что по воспоминаниям пожилых людей.
Сегодня мы возвращаемся к нашим корням, составляем генеалогические древа наших родов, ищем сведения о своих родственниках, поэтому, так интересны бывают любые свидетельства и воспоминания людей что-либо знающих о жизни наших предков.
Крестьяне по фамилии Втюрины выселились когда-то из деревни Втюрины Орловского уезда Вятской губернии на новые земли в Чистопольскую волость Котельнического уезда и далее в Ромачинскую волость Костромской губернии, здесь они основали несколько новых деревень, где положили начало новым династиям Втюриных. В окрестностях села Чистополья до сих пор заметны следы существовавших ранее богатых и многолюдных деревень. Во второй половине 18 века русские крестьяне устремились на эти благодатные земли, принадлежавшие ранее марийцам, которые ещё в 17- начале 18 века составляли здесь большинство населения. Это подтверждает «Межевая книга» за 1685 год, где перечисляются «черемисские бортные ухожаи» в Яранском уезде. В бассейне реки Пижмы с притоками в 9 марийских волостях-общинах, включавших 71 поселение, насчитывалось в середине 18 века около 5000 марийцев, в этих же волостях имелось несколько русских и смешанных марийско-русских селений, где проживало почти 7000 русских крестьян. По данным 3 ревизской сказки за 1762-1764 гг., в Пижемскую волость Яранского уезда входили следующие населённые пункты: село Воскресенское (русское), деревни Алпаев, Купнурская (Капнур), Кавырля, Цейменур, Покшет, Масинская, Кузмино Ситкино тож, Пиштенурская, Кузьмино, Идумнур, Катня, Кугуалык, Азан Сола, Тужа. В Вышеперечисленных деревнях Пижемской волости население было, в основном, марийским, русские проживали в дворцовых Подгородной, Липовской, Ижевской волостях. Часть русских крестьян принадлежали яранским Вознесенскому и Новодевичьему монастырям - 800 человек, помещичьих крепостных крестьян было всего около 300 человек, 3700 крестьян были государственными, проживали в Пачинской, Подгородной, Липовской волостях. Таким образом, указанные в это время деревни вдоль реки Пижмы: Катня (в последствии – Катни), Кавырля(в последствии – Кывырла), Кугуалык (впоследствии – Мари-Кугалки) - были заселены преимущественно марийским населением, русские починки стали появляться после 1764 года, особенно после строительства церкви во имя Иоанна Предтечи в 1768 году. По данным метрических книг Предтеченкой церкви села Чистополья уже в 1775-1777гг. перечисляются следующие починки : Григорьевский,Тумановский, Краснопольский, Еремеевский, Игнашинский, Калининский, Малюшинский, Подволочный, Коркинский, Ярковский, Изиповский, Заболотный, Верхозуевский.
Верхозуевский ( впоследствии – Лаптёнки ) основали, вероятно, близкие родственники – Афанасий Демидов Втюрин (1729-1795) - с сыном Федотом (1757-1821) и Трифон Варфоломеев Втюрин с сыновьями – Никитой (1760-1818), Степаном (1743-1792), Игнатием (1747-1815), а починку Заболотному, в верхнем течении реки Ир, положили начало братья Гурий
Тимофеев(1727-1777) и Дементий Тимофеев(1725-1778) Втюрины со своими сыновьями, поэтому он и получил познее название Гурёнки. Их потомки в 19 веке стали расселяться на другой берег реки Пижмы, в новые починки: Волковский над верхотиной речки Кугунера основал Феофан Степанов Втюрин с сыновьями Феофилактом, Филиппом и Григорием около 1830 года; Суслёнки у речки Питинерки основал Павел Никитин Втюрин с сыновьями Лаврентием и Ефимом (упоминается впервые в 1837 году); Лаптёнки (ранее починок у речки Большой Лунгуж) основал Иосиф Никитин Втюрин с сыновьми Семёном, Гаврилом, Георгием (первая запись – в 1837 году). Среди первых переселенцев были крестьяне, в основном, из Вятской губернии, из густозаселённых волостей Орловского и Котельнического уездов: Илганской, Касинской, Шалеговской, Сорвижской, Вишкильской, Арбажской и других. Переселялись, в основном, только сильные крестьяне уже имеющие семью, в которой имелись подрастающие сыновья помощники, часто бывало, что переезжали на новые места по решению местных органов самоуправления – крестьянского схода, который принудительно выселял излишнее население, чтобы не возникала проблема малоземелья.
В конце 18 века в России по указу императрицы Екатерины началось межевание лесных угодий и губернская реформа, что имело
очень важные последствия для нашего края, в результате которых Ромачинская волость перешла из состава Вятской губернии в Костромскую. Так, по реке Пижме прошла граница между губерниями. Правительство, заинтересованное в экономическом развитии малозаселённых территорий, стремилось привлечь на эти земли переселенцев при помощи предоставления различных льгот. Например, с них не взимали подушную подать в течение трёх лет, за которые крестьянин мог обжиться на новом месте, устроить своё хозяйство и начать снова платить установленные налоги. Возможность получения бесплатной земли в глухих марийских лесах привела к тому, что сюда двинулись те, кто хотел иметь достаток не только для детей, но и для внуков. Особенно много было переселенцев из Касинской волости Орловского уезда. В Ромачинскую ( с середины 19 века – Тоншаевскую волость) приходили самые разные люди: одни бежали от нужды, другие от власти и закона. Одними из первых русских крестьян, кто появился здесь, был род Клешниных, основавших починок Ширтья на берегу реки Пижмы ещё до 1782г, во главе с Игнатием Семёновичем, следом за ним приезжают его родственники, односельчане, земляки. Крестьяне Втюрины, переселившиеся на рубеже 18-19 вв. в Ромачинскую волость, очевидно, были выходцами тоже из Орловского уезда Вятской губернии. Исследование генеалогических корней Втюриных, поселившихся в Чистопольских починках, и Втюриных, приехавших на Ромачинскую землю показало, что они не являются близкими родственниками, вероятно, у них были общие предки, жившие когда-то между селами Истобенском и Спас-Талицей (ныне Оричевского района), в деревне Втюрины.
Власть на местах, в то время, приналежала выборным старостам, сотникам, десятникам, которые могли распоряжаться расселением новосёлов. Русские крестьяне, имевшие более высокую культуру, старались договориться с местными властями о предоставлении им удобных для поселения земель. Так, например, Втюрины были не только хорошими земледельцами, но имели ещё различные ремесленные специальности – были прекрасными кузнецами, мельниками, плотниками. Немаловажное значение имело то, что они были грамотными людьми. Все эти преимущества позволили им получить хорошие земли невдалеке от центра волости, у истока реки Унжи, где можно было построить водяную мельницу, которых не имелось у марийцев. Кроме того, ещё со времён Ивана Грозного им было запрещено иметь свои кузницы, чтобы не вздумали ковать себе оружие. Для того, чтобы иметь необходимые железные изделия марийцы должны были нанимать русских кузнецов, а иметь кузницу рядом с волостным центром, на проезжей дороге, соединявшей Ромачи с деревнями Кувервуй и Одошнур было выгодно всем. Дополнительным, важным преимуществом этой местности было то, что здесь планировали построить первую в Ромачинской волости церковь: переписка об этом велась с начала 90-х годов 18 века, но местные жители хотели иметь над собой власть Вятского епископа, иметь связь с Яранской округой. Ромачинские марийцы были крещены ещё во времена Петра – в начале 18 века, поэтому к началу 19 века считались старокрещёными, на протяжении всего 18 века ходили в Благовещенскую церковь села Ошминского (ныне Кикнур). Но в результате губернской реформы, изменились не только административные границы, но и границы церковных округов, что привело к длительной переписке между Вятской и Костромской епархиями. Эта волокита тянулась несколько лет и закончилась тем, что церковь всё же была построена по благословению епископа Костромского и Галичского Павла в 1807-1811гг., но уже на новом месте, близ деревни Тоншаево. Всё же новый русский починок появился именно на том месте, где собирались отводить землю для церкви и получил название Унжа. На правом её берегу возник другой починок, который основал Евсевий Втюрин. Это место очень давно получило название Соснанур, что в переводе с марийского означает «свиное поле», т.к. издавна здесь, в дубовой роще, марийцы выпасали свиней. Дом первого жителя здесь был расположен на пригорке, который сохранил название до наших дней – «старое место». Здесь же, на правом берегу Унжи, позднее возник ещё один починок Петровский. Его основал сын Наума Втюрина – Пётр(1791г.р).
На правом берегу реки Пижмы, невдалеке от Тоншаева существует старинная марийская деревня Луга, что в переводе означает «изгиб реки».
Здесь в начале 19 века на окраине этой деревни один из Втюриных – Иуда, основал починок, до сих пор существующий – Малые Луги.
И ещё один починок был основан в начале 19 века – Родюшата, он был расположен тоже вблизи старинной марийской деревни – Шукшум.
На этих землях поселились братья Родион и Владимир Михайловичи, в деревне Шукшум жительствовал Прокопий Семёнович Втюрины(1811-1881гг.). Таким образом, в Ромачинской волости Втюриными были основаны сразу пять населённых пунктов, потомки этих первых поселенцев дали многочисленное потомство, проживающее в Тоншаевском районе до сегодняшнего дня.
Автор публикуемых воспоминаний один из потомков того рода Втюриных, что осели в конце 18 века в починке Унжа, впоследствии переименованном в деревню Втюринское. Александр Фёдорович Степанов родился во Втюринском в сентябре 1926 года в крестьянской семье. Его отец Фёдор Алексеевич 1899 года рождения с раннего детства приучен был к любой работе, самостоятельно в шестнадцать лет отправлялся в далёкие поездки, на отцовских лошадях перевозя грузы и пассажиров. В дальнейшей жизни ему особенно пригодилось умение мыслить широко оценивать обстановку в связи с событиями во всей их полноте, а это мог сделать лишь человек повидавший мир на своём веку. А повидал он действительно многое: революцию, нэп, коллективизацию, войны, сталинский лагерь – одним словом прожил большую трудовую жизнь. До конца жизни старался жить по совести, так как завещали деды – прадеды, жил своим крестьянским трудом, не расставаясь со скотом и огородом. Мать Анна Ивановна 1904 года рождения тоже из рода Втюриных, родилась в семье, где родители соединили свою судьбу по любви, вопреки воле родителей, поэтому в семье был всегда мир и согласие, но детей воспитывали в строгости, учили тяжёлому крестьянскому труду с детства. Природный ум и мудрость родителей передалась Анне Ивановне в полном объёме. Даже в старости она цитировала стихи, которые изучала когда-то в школе, а её мнение по какому-либо вопросу было для её детей непререкаемым.
Александр Фёдорович многое взял у своих родителей: крестьянский практицизм, смекалку, умение не теряться в любых ситуациях, имел множество талантов – замечательный расказчик, художник, артист, педагог. Бог щедро наградил этого человека, подарил ему замечательную судьбу,
связав её с небом. Именно небо стало его вторым домом, так как лётчик
без неба, как птица без крыльев. Простой деревенский мальчишка прошёл
путь в авиации от простого стрелка – радиста до лётчика – испытателя 1-го
класса, полковника, рекордсмена мира по самолётному спорту, установившего несколько мировых рекордов, испытавшего многие новейшие образцы самолётов и различного, боевого оружия. Этот человек был одним из тех, кто укреплял мощь и обороноспособность страны, не жалея своей жизни. За свою работу он был награждён в мирное время орденом Боевого Красного Знамени и множеством медалей, в том числе, «За Боевые Заслуги». Тяжёлая болезнь стала ещё одним испытанием, которое он вынес так, как положено солдату. В марте 2005 года Александр Фёдорович Степанов покинул наш мир, чтобы навсегда слиться с небом, которому он посвятил свою жизнь.
А.Б.Шевнин – учитель истории.
А.Ф.Степанов – «Помнить свои корни».
Часть 1.
Г Л А В А 1
Мои корни.
вдова по фамилии Втюрина с четырьмя сыновьями на новые незаселённые земли. Один из братьев основал деревню Родюшата, другой поселился в деревне Малые Луги, а остальные поселились в верховьях реки Унжи. Согласно другой легенде, приехали откуда-то из Вятской губернии три брата: один поселился на месте будущей деревни Втюринское, другой – на месте деревни Петровское, третий – в Лугах. Вообще, фамилия Втюрины очень редкая. За 32 года армейской службы я не встречал Втюриных нигде, хотя побывал почти везде: «от потрясённого Кремля до стен недвижного Китая». На караванщине, в деревнях Лаптёнки и Волки, было много семей Втюриных, но откуда они там появились – не знаю.
Основателем деревни Втюринское стал Наум Втюрин. Год основания
деревни точно неизвесен, предположительно, 90-е годы 18 века. По данным моего отца – Фёдора Алексеевича Степанова, а он, в свою очередь, заимствовал их у Сергея Фёдоровича Степанова, работавшего до войны в селе Тоншаеве ветеринарным врачём, у Наума Втюрина было три сына – Василий, Степан и Наум. По архивным данным моего племянника – учителя истории Шевнина А.Б., Наум Втюрин был отцом четырёх сыновей: Василия, Степана, Гаврила, Петра и дочери Феодосии. Между сыновьями произошёл серьёзный конфликт и старшему пришлось покинуть родную деревню. Почему? Существует несколько версий этого события. Семейная легенда гласит: Василий был уже женат и отделён от отца, когда по жребию вытащил во время мирского собрания «свою судьбу» из шапки со словами «во солдаты». В то время в армию призывали в возрасте от 20 до 22 лет, а срок службы составлял 25 лет! Может и посчастливиться кому-то придти, но только калекой, семья по миру пойдёт – вспомните «Арину – мать солдатскую» Н.А.Некрасова. Представьте такую картину: поздняя осень, снег с дождём, опустели поля, ветер воет, а завтра чуть светочек, как в песне поётся, - в армию. Пока вечером собирались родичи на прощальный ужин, разошлись уже поздно, под хмельком. А рано утром, ещё до рассвета, дом Василия заполыхал так, что не подойти, дай бог, соседние дома отстоять. Приехал пристав, Всё осмотрел: всё ясно! Пили, курили, заронили, не заметили, как тлело, уснули крепко и вся семья погибла. Один пепел – нечего земле предать! Прошло какое-то время, в армию отправился другой рекрут. Вдруг, как гром среди ясного неба: Василий вернулся со всей семьёй – все живы-здоровы! Где он был всё это время? Каким чудом уцелела вся его семья? Никто не знает. В деревне братья землёй делиться не хотят. Пришлось Василию поселиться в соседней деревне, в Окольниках, арендовать там землю. Жил в той деревне народ ленивый, живший по принципу – «меньше работаешь – меньше съешь». Вот так, чтобы не идти в армию была проделана иммитация гибели семьи Василия на пожаре. Заранее всё подготовил, семью перевёз в безопасное место и поджёг свой дом.
Прожив в Окольниках какое-то время, двинулся Василий в губернский город Кострому, к губернатору, доказывать своё право на земельный пай
во Втюринском. Как он это сделал, чем всё обосновал, но каким-то образом сумел скрыть своё уклонение от службы в армии. Видимо, для этой цели он изменил свою фамилию Втюрина на Степанова – имя его деда было Степан. Из Костромы Василий привёз письменное распоряжение о выделении ему земельного пая во Втюринском. Власть есть власть: плетью обуха не перешибёшь! Всё перемололось со временем, кроме вражды, которая дошла даже до нашего времени, до моего поколения. В детстве мне самому пришлось выдержать наскоки со стороны старших пацанов – Серёжки, Васьки, Митьки Втюриных – бывало попадало!
Вторая версия этой семейной драмы такова: произошла ссора между братьями, из-за которой Василию пришлось уехать в Окольники. По патриархальным крестьянским законам, когда отец умирал, власть в семье передавалась старшему сыну. За неповиновение могли прилюдно нарушителя моральных устоев выпороть розгами, а позор-то какой! Оскорбительные прозвища «прилипали» не только к тому, кто что-либо натворил, но передавались ещё и «по наследству»…Значит покинуть родные пенаты из-за ссоры с младшими братьями, просто не логично. Да и ехать в губернию, чтобы добиваться защиты законных прав – тоже не лучшая идея!
Приходилось мне слышать и такую версию этой истории: Василий,
якобы, где-то в лесу изнасиловал женщину из соседней деревни, убил её
и спрятал тело под валежником. Но она ожила, сумела выбраться и случайному встречному рассказала о случившемся. Он доставил её домой, а преступник, чтобы избежать наказания, поселился в соседней деревне под фамилией Степанов. Эта версия вообще не выдерживает никакой критики. Это всё равно, если бы он прятался от возмездия у себя на печи! В то время существовал древний патриархальный закон: «око за око, кровь за кровь, смерть за смерть». Для иллюстрации приведу следующий пример: где-то после революции, когда не существовало ещё твёрдой влати, Семён Гаврилович Втюрин, будучи пьяным, куражился, выстрелил из револьвера ни за что убил марийца. После этого скрывался где-то в другой волости, но вскоре был пойман, его привезли в Тоншаево и судили всем миром на базарной площади. По одну сторону стоят русские, по другую – марийцы. Между ними виселица, преступник и палач. Первые призывают к милосердию, вторые требуют смерти, проголосовали – решили повесить! Осуждённому надели на шею петлю, но вдруг крик, свист, мчится лошадь галопом. Чтобы не быть сбитыми, люди расступаются, тот, кто правит лошадью, подлетает к виселице, вырывает из петли осуждённого и айда! Пока все опомнились, их уже след простыл! Всадником оказался Гаврил Анисимович из Петровского. Начались переговоры сторон, нашли компромис: заплатить семье убитого энное количество хлеба. Три года преступнику пришлось расплачиваться за своё злодеяние!
И, наконец, ещё одна версия, основанная на архивных документах: Василий жил в то время, когда Россия воевала в начале 19 века с Францией, в результате чего русская армия потерпела два поражения – в 1805 и 1807 годах, армия Наполеона стояла на западной границе России, новая война была неизбежна. Русской армии требовались новые рекруты. В это время в Тоншаевской волости, видимо, производился набор будущих солдат. Самые ранние документы, которые сохранились до наших дней – это «Брачные обыски Николаевской церкви села Тоншаева за 1807-1842 гг». В то время грамотные люди были довольно редким явлением, тем более в Тоншаевской волости, где русские в начале 19 века составляли меньшинство. Первая же запись в книге за 1807 год показывает, что Втюрины занимали ведущие должности в волостной иерархии: Наум Степанович Втюрин был избран церковным старостой и находился на этом посту, видимо, до конца жизни – последний раз он упоминается в книге в 1822 г. Возможно, на старости лет, ему тяжело было продолжать свою деятельность. Но он был неграмотен – за него «руку прикладывали» его родственники: с 1807 года упоминается его брат Иван Степанович Втюрин, в 1808 году впервые упоминается Василий Наумович Втюрин, вторично он подписался в книге во время венчания своего брата Петра Наумовича в мае 1809 года: « Василей Наумов сын Втюрин». Затем, в книге мы находим подписи Иуды Втюрина – основателя династии Втюриных в деревне Луги. А в январе 1811 года вновь появляется подпись Василия Наумовича, но теперь Он уже подписывается: «Василей Наумов сын Степанов». Значит, все те события о которых я рассказывал, произошли в этот промежуток времени - 1809 – 1811 гг. Далее его подпись стоит до конца 1815 года – везде он подписывается Степановым. В 1817году стоят несколько подписей Гаврила Наумовича Втюрина, в 1820 году есть подпись Алексея Степанова, сына Василия Наумовича. В 30-е годы Алексей Степанов исполнял обязанность волостного писаря, а Степан Наумович Втюрин был волостным старшиной (в книге сохранились упоминания и ссылки тех лет).
От братьев Василия, Степана, Гаврила и Петра, таким образом, начинаются роды Втюриных и Степановых. Кем приходятся Науму Степановичу другие Втюрины: Иуда из деревни Луги, Евсевий из деревни Соснанур, Родион и Владимир Михайловичи, Прокопий Семёнович из деревни Шукшум и Родюшата я точно определить не могу. Вероятно, Евсевий был по отчеству Степанович, то есть приходился родным братом Науму, поэтому и поселился по соседству, в километре от Втюринского, на другом берегу реки Унжи. Иуда Втюрин по отчеству неизвестен, поэтому, видимо, был каким-то дальним родственником, а в Лугах поселился, наверное, потому, что хотел построить на реке Пижме мельницу – все Втюрины были мельниками, кузнецами, плотниками. Шукшумские Втюрины не стыкуются с нашим генеалогическим древом, вероятно, они наши дальние родственники. Я думаю, что они пришли в Тошаевскую волость позднее, так как известны некоторые даты, связанные с их родом. Так, например, Прокопий Семёнович Втюрин упомянут в книге в 1839 году, умер в 1881 году, в возрасте 70 лет, следовательно, родился он в 1811 г. Сын Михаила Втюрина – Сидор упоминается в книге в 1939 году, проживающим в деревне Шукшум, он женил в этом году сына Фёдора, которому исполнилось 18 лет. Следовательно, Сидору в это время было не менее 37 лет, то есть он был ровесником Василию Наумовичу, отсюда я делаю вывод, что Михаил – основатель рода Втюриных в Шукшуме был ровесником Наума Степановича, возможно,
его двоюродным братом. Подчеркну, что трактовка этих фактов – моё личное мнение.
Что можно сказать о моих предках? Все они отличались особым трудолюбием, так как на землях вокруг деревни получить урожай было ой как не просто! Таких глинистых земель, наверное, в округе больше нигде не встретишь! Поэтому, чтобы прокормить семью, мало было заниматься сельским хозяйством, нужно было иметь ещё какой-то приработок, чтобы купить хлеба, потому что своего хватало, чаще всего, лишь до Рождества. Но бедных жителей, таких, чтобы жили без лошади, без коров – таких не было. Втюринские мужики жили очень даже не плохо, потому что владели самыми важными в деревне ремёслами: кузнечным, мельничным и плотницким. Я думаю, что они и поселились в этом месте не случайно: в двух верстах – центр волости, старинная деревня Ромачи, новый починок Втюрины стали строить на дороге, которая соединяла волостной центр с другими деревнями – Кувербой, Одошнуром, Тоншаевом, далее она вела в Ветлугу, ещё один плюс – починок стоял на истоке речки Унжи, где было удобно выстроить водяную мельницу и кузницу (марийцам было запрещено иметь своих кузнецов со времён Ивана Грозного, дабы не ковали оружие, поэтому они нанимали русских кузнецов), наконец, пе рвоначально, планировалось строить первую церковь, именно, на месте починка Втюриных, а где церковь – там и село, где село – там и центр округи, а грамотные и умные русские мужики это хорошо понимали! Но наша деревня была, вообщем-то, типичной для нашей местности, то есть не лучше и не хуже других!
И люди были в ней, конечно, разные: прадед моей мамы – Втюриной
Анны Ивановны – Дементий Гаврилович Втюрин имел 12 детей. Меньше
8 коров в своём хозяйстве не держал, а обычно - 10-12 голов! Мой дед по отцу – Алексей Григорьевич Степанов, был не только умелый крестьянин, но и искуснейший кузнец: делал ружья не хуже «зауэровских», с инкрустацией, колокольчики – бубенчики, упряжь для лошадей делал такие, что купить её могли, разве что в Ветлуге, а, кроме того, был ещё скрипачём и имел изумительно красивый каллиграфический почерк, служил в армии 8 лет после русско-турецкой войны, пришёл домой в чине фельдфебеля, по нынешним понятиям, старшины, был на службе войсковым писарем, а это значит - был грамотей! Дядя моего отца, по материнской линии, Яков Андреевич Втюрин, был очень сильным от природы человеком. Однажды он приехал на ярмарку в Нижний Новгород покупать жернова для мельницы, зашёл в цирк, где был завлечён бороться с местным силачём. И на первых же минутах уложил его на обе лопатки, получив за это приз – 25 рублей, в то время на эти деньги можно было купить двух коров.
Были среди моих предков и военные, как простые солдаты, так и матёрые унтер-офицеры. В первую мировую войну отец моей матери – Иван Михайлович Втюрин был призван в гвардейские части и в составе русского экспедиционного корпуса отправился защищать союзницу России - Францию. В эти элитные части отбор был строжайший: брали лучших из лучших. Чтобы был крестьянин – землевладелец, определённого роста, статный и, что немаловажно, красив лицом! Вернуться домой ему не довелось. В 1920 году тиф свалил его в Новороссийске, после возвращения из Алжира, куда угодили на каторгу многие из тех, кто в 1917 году отказался воевать за союзников. Некоторые братья моего отца тоже воевали в Первую мировую или Вторую Отечественную войну – это Николай Алексеевич, Иван Алексеевич, Александр Алексеевич – все трое были ранены. По моим данным, из Втюринского на ту войну ушли: Павел Алексеевич Втюрин, 1897 г.р., служил в гвардии, Андрей Иванович, 1894 г.р., Николай Гаврилович, 1884 г.р. – погиб. Увы, эти сведения, не полные, собраны по крупицам из разных, в основном, устных источников. Более подробные сведения собраны по моим родственникам, воевавшим в годы Великой Отечественной войны. Эти данные будут приведены в приложении к данной книге.
Г Л А В А 2.
Земли Нечернозёмной полосы России редко благоприятствуют ведению зернового хозяйства. До 20 века сохранялась старинная прадедовская технология обработки земли при помощи деревянной сохи с железным сошником, да деревянной же бороны – суковатки. А это, конечно же, не способствовало повышению урожайности сельскохозяйственных культур. Чтобы прокормить увеличивающееся население, нужно было постоянно увеличивать пахотный клин, расширять посевные площади, то есть это экстенсивный путь развития сельского хозяйства.
Север Нижегородской области малоблагоприятен для земледелия – земли здесь, в основном, болотистые. Природных, удобных земель немного, не сравнить с соседней Вятской губернией. «В силу сравнительно малоблагоприятных для зернового хозяйства природных условий, при низкой технике того времени, сельскохозяйственные возможности стали быстро исчерпываться, и населению пришлось «промыслити себе проживание» другими способами, то есть заняться разными промыслами»,- писал в начале 20 века экономист Н.П.Барановский, важнейшими из них были льняной (полотняный), обработка кожи, шерсти, древесины и железа. Сырья для этих промыслов много было почти в любой губернии средней полосы России. Обмен промысловой продукции на хлеб осуществлялся на ярмарках, а чтобы вывезти её, применялся, в первую очередь, водный речной транспорт. Зимой вывозили на лошадях, а с началом строительства железных дорог, из Сибири повезли в огромных количествах: масло, кожи, яйца, сало, шерсть за границу. Накануне Первой мировой войны только одни сибирские губернии экспортировали животного масла в Европу на 60 миллионов рублей ежегодно! Но и наши края были не «лыком шиты»! В ближайших к Тоншаевской волости городах: Котельниче, Яранске, Ветлуге, Варнавине, - проводились оживлённые ярмарки. Например, на Алексеевской ярмарке в Котельниче, продавалось товаров на 2 миллиона рублей. Со всей Вятской губернии вывозили хлеб и другие экспортные товары по «вятскому хлебному пути» - от Слободского в Архангельск: по системе небольших рек попадали в Сухону, а затем в Северную Двину. По реке Ветлуге и её притокам рубили лес, гнали дёготь и смолу, делали поташ и рогожи, затем всё это сплавляли вниз по реке на огромных «белянах», в Волгу, а дальше, по системе каналов, в Санкт – Петербург, затем, за границу.
До и после войны мой отец занимался, по совместительству, организацией молевого сплава леса по реке Ошме и Пижме. Весной 1943 года и мне, тогда семнадцатилетнему парню, пришлось участвовать в сплаве леса по договору с Саратовской лесной базой. Недалеко от Судаков река Пижма делает крутой поворот влево на 90 градусов – очень удобное место для гавани. Плоты причаливали к берегу, компактно собирались и пускались дальше. Кажется, что плот плывёт медленно, но масса его так велика, что сосна, к которой привязан канат, качается, как камышинка, если вовремя не стравить напряжение. Работа эта, как спортивное состязание, требует сноровки, закалки, тренировки. Человек, работающий на сплаве, должен противопоставить необузданной стихии природы – свою ловкость, точный расчёт и умение сохранять спокойствие при любых неожиданностях. Зато, какое удовлетворение почувствовать себя хозяином положения.
О населении Северного Нечерноземья этнографы в начале 20 века писали: «Характер великороссиян сложился под влиянием окружающей его природы. Борьба с суровой, скудной природой, необходимость на каждом шагу преодолевать препятствия и затруднения, выработали в характере жителя Северного Поволжья черты, которые редко встретишь у южанина, живущего в более благоприятных условиях. Суровая обстановка жизни сделала его терпеливым в борьбе с лишениями, невзгодами и малотребовательными к казённым благам. В Европе нет народа более непритязательного, не приученного ждать от природы и судьбы подарков, более выносливого, чем великороссы. Но такие неблагоприятные условия природы способствовали развитию в его характере крутых черт – предприимчивости, сметливости, изворотливости, большой работоспособности. Кстати, немецкий генерал Курт Типпельскирх в своём труде «История Второй мировой войны» назвал одной из причин поражения германской армии на востоке «малую требовательность русского солдата к бытовым условиям». То, что русского солдата ещё удовлетворяло, для немецкого, становилось невыносимым. Вспомним Твардовского: «Немец – барин не привык, а русский выдержит – мужик!»
О работоспособности людей старшего поколения можно судить на следующем примере. В 1937 году наша семья жила в деревне Большой Лом, где отец тогда работал завпроизводством в артели «Деревообделочник». Руководил ею тогда А.А.Батулов. Так вот, мне запомнился рассказ местного жителя Топорова Николая Васильевича о том, как в 1-ю мировую войну он и ещё четыре русских солдата, будучи в плену, работали у немецкого фермера, который ежедневно давал задание на работу, а вечером проверял. Объём работ определялся немецкими нормативами, а русские, они все были крестьяне, выполняли задание за полдня. И, что характерно, дополнительных работ им не давали. После войны, одного из пленных, холостяка, уговариывал остаться, обещал отдать за него дочь замуж, значит, работой был доволен!
Физический тип великороссов не отличается однородностью. В тех местностях, где происходило смешение славянских племён с другими племенами: угрофинскими, кавказскими и другими,- не могло создаться однообразного типа. Вообщем, великороссы были среднего роста, сильного телосложения, широкие в плечах, лицо напоминает то угро-финский тип – скуластость, широкий нос, синие или карие глаза, то характерно славянский – тонкие черты лица, прямой тонкий нос, голубые глаза.
О телосложении моих земляков хороший пример привёл мне когда-то
Евдоким Романович Евдокимов из деревни Соболи Тужинского района, бывший унтер-офицер царской армии, командир взвода, где всегда собирали самых низкорослых солдат. Так вот, стоял он со своим взводом
на позициях в глухой румынской деревушке и ему бросилось в глаза то,
что местные жители – мужчины очень высокие и узкоплечие, как жерди,
смотрят насмешливо на низкорослых русских солдат, ухмыляются, не скрывая своего пренебрежительного к ним отношения. Тогда унтер -офицер решил преподнести им урок: вызвал самого сильного из румын и самого низкорослого из своих солдат. Через минуту румын лежал уже на лопатках, а больше среди местных жителей желающих побороться уже не нашлось. Тут надо ещё упомянуть о такой народной забаве, как драка «на кулачках», которая вырабатывала такое свойство характера, как чувство локтя, да и в русской армии всегда была традиция «сам погибай, а товарища выручай!» Поэтому русская пехота всегда считалась непревзойдённой по стойкости.
Другая особенность характера великоросса северной части России – его свободолюбивая натура. Дело в том, что люди в нашей стране, всегда ценили свободу выше материальных благ. В нашем уезде большинство крестьян всегда были черносошными или государственными. Произносилось это звание «государственный крестьянин» с такой гордостью, словно речь шла о самом высоком военном ранге. Такие крестьяне чувствовали себя защищёнными, как со стороны государства, так и со стороны крестьянской общины. До аграрной реформы П.А.Столыпина, земля принадлежала всей общине – всему «крестьянскому миру», в каждой деревне. После 1906 года община начала медленно разрушаться, но в нашей Тоншаевской волости из общин выделились считанные единицы – к началу коллективизации было всего 160 семейных хуторов, при, почти семнадцатитысячном населении волости. В общине, каждая семья пользовались землёй индивидуально, а вот лесами, пастбищами, реками, покосами – совместно. Столыпинская реформа многое дала инициативным крестьянам, прежде всего, тем, кто хотел вести хозяйство независимо, не боялся самостоятельности. Но, после гибели Столыпина, в России не нашлось, равного ему по силе и мужеству, воспреемника, который настойчиво продолжал бы курс реформ, начатый им в 1906 году. И если бы у России были ещё те 20 лет мирного развития, о которых говорил Столыпин, то, я уверен, что не произошло бы ничего похожего ни Февральскую революцию, ни на Октябрьский переворот. Увы, история не терпит сослагательных наклонений! Что же произошло после кровопролитной революции и гражданской войны – помещичьи земли были розданы крестьянам бесплатно – это мы хорошо знаем. А, затем, произошёл естественный прирост населения, а крестьянские хозяйства продолжали работать по старой, экстенсивной технологии. Дальше – тупик: нужно или сокращать сельское население, или идти по пути интенсификации, что и было сделано во время коллективизации и индустриализации, но только какой ценой! Россия заплатила за строительство «нового мира» потерей самого ценного – потерей генотипа нации… В то же время, столыпинская реформа давала право выбора: те, кто не хотел выходить, те, кого она устраивала, – маломощные, слабые хозяйства, оставались в её составе. Они чувствовали себя защищёнными от несчастных случаев, ведь община отличалась тем, что не бросала в беде старых и убогих, вдов и сирот, помогая им сводить концы с концами.
В такой обстановке, когда человек чувствовал себя хозяином своей судьбы, в характере человека вырабатывается самостоятельность, свободолюбие, независимость, инициативность. В то же время, следует заметить, что своеобразное сочетание природных, экономических и исторических условий приводит к тому, что люди даже одной и той же нации развиваются по-разному. Для примера, откроем «Записки охотника» И.С.Тургенева и сравним описание уездов Орловской и Калужской областей. В Тоншаевском районе можно сравнить деревни Окольники и Втюринское в 30-е годы – разница огромная.
Сметливость, предприимчивость, сильно развитое чувство собственного
достоинства, самостоятельность и независимость отличали северного великоросса от великоросса чернозёмной полосы, что объясняется, как внешними условиями существования, так равно и общественными, и религиозными особенностями этого края. Суровая и скудная природа заставила его меньше заниматься земледелием и обратиться к рыбным и звериным промыслами, способствовала развитию предприимчивости, умению найти себя в любых условиях. Благодаря отсутствию здесь крепостного права, местное население не испытывало всей тяжести крепостничества, что сказывалось на характере людей: независимом и самостоятельном. Наконец, преследования, которым подвергалось местное население за приверженность к «старой вере», закалили его характер и сделали его более устойчивым в борьбе с житейскими невзгодами. Так выглядело северное русское крестьянство в этнографическом описании конца 19 века.
И, ещё можно отметить, что та часть Волго-Вятского региона, что расположена южнее параллели, на которой находится город Вятка, особенно по правому реки Вятки и в районе Яранска, по своим природным условиям и образу жизни, население больше тяготеет к центру Нечерноземья. Распаханных площадей было много, а урожайность и стабильность были очень высокими. Поэтому, земледелие в этих местах было основным занятием населения. Мой отец рассказывал, что дорога Втюринское – Тоншаево – Письменер – Кругмазары – Яранск всегда была хорошо укатанной а зимнее время. В Яранске цена на хлеб и скот была самой низкой, а в Ветлуге цены на этот товар были, наоборот, самыми высокими. Таким образом, и в то время многие работали «челноками». Отец, «вставая на хозяйство», обоих лошадей и коров для себя покупал только в Яранске. Севернее указанной параллели идёт глухая тайга, где условия для земледелия практически отсутствуют. Зато существуют другие возможности для жизни людей – охота, рыболовство, различные промыслы.
Весной 1944 года мне пришлось быть в учебных лагерях по подготовке рядового и сержантского состава в 50 километрах севернее города Слободского. В этом краю, где великое множество мелких речек, водилось великое множество рыбы, её использовали в пищу, вместе с мясом, в большей степени, чем хлеб. Избы северных крестьян представляют ту замечательную особенность, что в ней под одной крышей соединены и жилое помещение, и скотный двор. Жилая половина поражает своей городской обстановкой – всюду можно было встретить деревянные диваны, венские стулья, шкафы, на стенах – лубочные картинки. Вообще, северянин, благодаря своим промыслам, жил более зажиточно и питался лучше крестьянина средней полосы.
Г Л А В А 3.
В т ю р и н с к о е.
Географические координаты деревни по десятикилометровой карте поликонической проекции: 47 градусов 12 минут восточной долготы и
57 градусов 46 минут северной широты уже дают представление о том,
что этот район находится в зоне рискованного земледелия. Но и в этой
зоне условия далеко не одинаковы. В трёх районах, где мне приходилось
жить: Тужинском, Тоншаевском и Уренском,- я не видел ни одной деревни, где бы крестьянину пришлось так много пролить пота, чтобы вырастить урожай, как это приходилось делать втюринским мужикам. Вообще, эти три района расположены на слегка всхолмлённой равнине, с приподнятыми платформами, с заболоченными низинами и наличием оврагов. В низине, у подножия одной из таких платформ, расположена деревня Втюринское. Две улицы в ней расположены под углом 90 градусов одна к другой. Первая, направленная с юго-запада на северо-восток, расположена вдоль оврага значительной глубины, по дну которого протекает ручей – исток реки Унжи. Вторая улица имеет направление с северо-запада на юго-восток. Место соединения улиц называлось «крестами». Здесь стояла очень красивая по архитектуре часовня, которая была построена, очевидно, во имя Введения во Храм Пресвятой Богородицы, так как в деревне отмечался этот праздник, как престольный. Две плотины, водяная мельница, школа, несколько ветряных мельниц и кузниц – вот главные достопримечательности деревни моей поры.
Земля, на которой стоит деревня, поражает своим цветом: розовый, а то и бордовый, причём очень хорошего качества. Глина находится на поверхности, плодородного слоя почти нет. Почему? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно увидеть эту местность с высоты птичьего полёта. Я снял со своей полётной карты две точки: одна на западе от Втюринского, в районе Верхней Гари и находится над уровнем моря на высоте 164 метра, другая расположена примерно в километре от неё, в районе Нижней Гари, на юго-западе от деревни, и высота составляет 104 метра. Разница высот составляет 60 метров, а это значит, что вспахать и разборонить такой крутой склон было далеко не просто! Пахотные земли, принадлежавшие деревне, были ограничены на западе оврагом, за которым начиналась земля деревни Окольники, на юге – оврагом, по которому протекала река Унжа, за ним лежала деревня Петровское, на востоке был расположен лесной массив, тянувшийся до посёлка Унжа, на севере граница проходила по холмам, где стыковалась с землёй деревни Питер, по-марийски эта местность называлась Цыцангур. Северо-западная часть поля (по дороге на Питер), хотя и была пологой, особенно его правая сторона, всё равно хлопот доставляла немало: глина – она и в Африке глина. Весной и осенью она так раскисала, что колёса телег местами увязали по ступицы. Чтобы до конца стала ясна эта проблема, приведу следующий пример: если лето было сухое, прежде чем приступить к боронованию почвы под озимые, мужики шли с топорами и обухом разбивали комья земли. Сколько же надо было лишнего пота пролить и кровавых мозолей натереть, чтобы закончить посевную. И этот труд не всегда воздавался сторицей…Сколько навоза не вноси, во время летних дождей всё это плодородие смывало в заболоченную часть Нижней Гари или в заболоченный Васканур, где было основное пастбище деревни.
Когда образовались колхозы и МТС, Втюринское превратилось для районного начальства в головную боль: трактористы отказывались ехать сюда, так как не могли выполнить установленного норматива, а это било
МТС по карману. Если, скажем, в Большом Лому на колёсном СТЗ или
ХТЗ нацепляли по два плуга и пахали на приличной скорости, то во Втюринском и одним-то плугом едва-едва тянули, да и то с перерывами, потому что мотор перегревался. С другой стороны, правление колхоза постоянно жаловалось на трактористов, которые медленно пашут, допускают огрехи, на администрацию МТС, которая мер к ним не принимает.
К этому нужно добавить то, что во Втюринском был ещё один недостаток: отсутствие нормальных сенокосных угодий. Сено косили по опушкам лесов Верхней и Нижней Гарей и Васканура, прокашивали делянки и дороги в лесу. Но этого было мало. Сеном и клевером, как правило, кормили лошадей, коровам же давали овсяную, ячмённую и гороховую солому. Овцам заготавливали мелкое сено и веники. И всё равно сена не хватало, его приходилось прикупать.
С хлебом было ещё трудней. Редко, когда его хватало до нового урожая. Покупной хлеб ели сами, да ещё и скоту кормили! «Не гони лошадь кнутом, а гони овсом!», «сено, хлеб и картошку припас, приобретай ещё одну подойницу». Хлеба не хватало не только потому, что плодородие земель было низким, но и потому что пахотный душевой пай был в деревне очень маленьким, меньше, чем в других деревнях. До революции паи по количеству душ переделивали через пять лет, а во время НЭПа – ежегодно. Старики говорили, что в тот период они жили как никогда хорошо! В то время жизнь стала улучшаться ещё и потому, что: во-первых, стала в наших местах налаживаться промышленность в виде небольших предприятий: Вахтан, Сява, Пижма, станция Тоншаево, где крестьянин мог всегда подзароботать, во-вторых, крестьянин мог продать там свою сельскую продукцию, в-третьих, на рынке стали появляться сельхозмашины с конным приводом: жнейки, сенокосилки, молотилки, различный хозяйственный инвентарь заводского изготовления, который был дешевле, чем у деревенского кузнеца. Отец говорил, что цены на ситец, сатин, сукно – были в то время ниже, чем до революции.
И четвёртый недостаток – это дороги! Между Втюринским и Питером
имеются два гребня, протянувшиеся с Верхней Гари на Васканур, они не очень высокие, но довольно крутые. Между Втюринским и Окольниками тоже овраг, берега его тоже крутые. Даже по сухой дороге на лошади большой воз не привезти. Помню, случай был на Троицу, в 1937 году – в нашей деревне гулянье, а я еду на велосипеде из Большого Лома через Питер. Здесь встретил Василия Александровича Втюрина (1920 г.р.)- тоже на велосипеде. Его отец послал за водкой, у него за плечами пестерь с шестью поллитровками. Перед спуском с горы я ему говорю: Вася, давай сойдём пешком с горы, а то вдруг тормоза не выдержат, упадём. Но он решил передо мной побравировать – старше меня был на шесть лет. В конце концов решили съехать, но его при спуске занесло, колёса попали в узкую колею и он упал – ни одной целой бутылки не осталось! Как он плакал, но, всё же он нашёл выход из положения: вернулся в Питер, занял денег, купил водку и вернулся пешочком домой, ведя велосипед в поводу…
Так вот, чтобы не надрывать лошадей, тяжелые воза с дровами, брёвнами возили на санях, когда болота промёрзнут, по ровным низинам, вдоль опушек Нижней Гари и Васканура. Летом же здесь не проедешь – завязнешь, приходится передвигаться вдоль склонов по буграм да оврагам. Почему в моей памяти застряли эти проблемы? Наш дом стоял вторым со стороны Тоншаева, и в весенне-осеннюю распутицу зачастую были слышны окрики и ржанье. Проезжие, не зная местных условий, пробовали проехать по раскисшим дорогам, гробя лошадей. Мы даже в школу ходили «по за лужкам», по улице даже в сапогах пройти трудно -
грязь по колено! Надо ли говорить, как люди ждали холодов, чтобы установились дороги! Дорожных работ, практически, не проводили, если не считать то, что вдоль улиц рыли кюветы, а в низинах поперёк дороги
укладывались жерди, но это всё были полумеры. В середине 30-х годов надумали строить, так называемые «торцовые дороги»: по сторонам доро-
Ги рылись кюветы, насыпалось дорожное полотно, которое уплотнялось.
Затем, брёвна распиливали на полешки до 25 сантиметров длиной и уста-
Навливались торцом на дорожное полотно, щели между кругляками засыпались песком. Такая дорога была построена между селом Тоншаевом и станцией Тоншаево. Её опробовали и пришли к выводу – не выгодно…Дорога не долговечна, а с появлением грузовых автомашин быстро пришла в негодность.
Чтобы правильно меня поняли, должен оговориться: в любом роду есть умные и глупые, ленивые и трудолюбивые,- вопрос в том, кого больше. Во Втюринском было несколько бедных семей, они–то как раз и не вступили в колхоз, но их не выслали – брать у них было нечего! С давних пор и до коллективизации наши крестьяне жили по принципу: на бога надейся, а сам не плошай! Жизнь, её условия выработали у него необыкновенную трудоспособность, которая потом передавалась на генном уровне, по наследству. Даже после коллективизации, когда можно было не надрываться, наши втюринцы, без оплаты, ещё по инерции, выполняли чужие работы.
Помню, в мае 1942 года я возвращался из Тоншаевской школы домой, во Втюринское, на выходной, заканчивал тогда 8 класс. Смотрю: наши женщины пашут, боронят, сеют поле у Окольников. Я спрашиваю тётю Глафиру - маму моего двоюродного брата Бориса Александровича Степанова: почему, мол, они на чужом поле работают? А она отвечает: Сано, разве ты не знаешь, что Окольники и раньше-то, когда единолично жили, всю жизнь «на печи мёрзли»… Мы-то своё давно засеяли, а районное начальство приказало нам и это поле засеять. А не заплатят нам за работу – всё равно землю жалко, задернеет, потом распахать будет трудно. Правда, и сеять-то поздно, а может, бог даст, что-нибудь да вырастет.
Или, другой случай. Моя мама, Анна Ивановна, собралась зачем-то в Окольники по делам. Зашла в один дом – холодина! Хозяйка в печь залезла погреться, а мужик под тулупом на печи лежит. После того, как
обговорили какое-то дело, мама их спросила о том, почему они овёс не
сжали, зерно-то уже высыпалось, но овсянка на корм корове пойдёт…
Мужик с юмором попался и отвечает, позёвывая: А меньше работаешь –
меньше съешь. На следующий день отец по договорённости этот овёс
скосил, уложил в две копны: одну - себе, другую – хозяину.
С раннего детства нас приучали к труду, глядя на родителей и на старших братьев – сестёр, мы подражали им в умении работать. Утром, чуть солнце даёт первые бледные отсветы, встаёт мать, умывшись, помолившись, начинает затоплять печь, ставит чугуны с водой для скота, несёт пойло скоту, доит коров, наделяет кормом, готовит завтрак для семьи. Отец уже к этому времени запряг лошадей для работы. Уезжают в страдную пору все, кто способен что-то делать в поле. Младшие дети остаются одни в доме под присмотром старшего ребёнка, которому 6-8 лет. Он и нянька, и хозяин. С поля на закате возвращаются родители, нужно ещё скотину устряпать, ужин сготовить, да в огороде полить и прополоть. И так, каждый день!
Приходит зима. Полевые работы закончены, начинаются работы по дому: у женщин – льняная, а у мужчин – чинить упряжь, орудия труда, везут корм с полей ко дворам, заготавливают дрова. За лето и осень, когда времени в обрез, сидеть, языки чесать – некогда, а вот когда начинается зима – начинаются посиделки. Женщины, девушки собираются в доме у какой-то, самой гостеприимной хозяйки, приносят прялки, куделю, начинают прясть и поют одновременно. Девочек приучали к искусству прядения ещё до школы, а к 10 годам они уже были настоящие прядильщицами. А как пели во время этих долгих вечеров – посиделок! В Михалёнках женщины, чаще всего, собирались у мамаши Анны Степановны Шевниной. Лучшего голоса, чем у неё, в деревне не было. Во Втюринском лучшие голоса были у моей бабушки – бабоньки»- Анны Архиповны, уроженки деревни Ложкино и жены Ивана Фёдоровича Степанова – тёти Наташи, уроженки деревни Купсол. Они и ещё несколько женщин входили в состав церковного хора. Пряли, вязали, ткали полотно, отбеливали, красили, шили одежду. Работа эта длилась с осени до весны. Те девушки, что были на выданье, собирались больше по отдельности – тут свои интересы! И парни себя ждать не заставляют, сормовские частушки гармонь выговаривает:
- Моя милка – молотилка, сортировка, веялка,
- Изглодает и провеет, на гуляньице поспит.
- Разрешите поплясать, разрешите топнуть!
- Неужели подо мной переводы лопнут?
На другой день мать девушки посмотрит на работу дочери – невесты и возмущается: то ли шпагат, то ли верёвка навязана! Поворчит, пошумит, а потом вспомнит свою молодость и замолкает: сама такая была! В Тоншаевской волости лён особенно хорошо рос в Ошминской округе, а кто не знает вкуса льняного масла, тот в жизни не поймёт, каков может быть вкус пищи, сдобренной этим растительным продуктом: опилки съешь, если их заправить маслом изо льна! Такое масло в наших краях изготавливали кустарным способом: на специальных прессах давили льняное семя при помощи привода, а привод раскручивали пара лошадей, которых пускали по кругу. Такие маслобойные заводики стали строить деловитые крестьяне, чтобы не только своё семя переработать, но и работать на заказ. У моей супруги дедушка занимался такого рода бизнесом, у него в деревне Михалёнки был позади усадьбы поставлен дом, где была большая печь, в которой масло предварительно обжаривалось, одновременно помешиваясь. Затем, его толкли окованными железом пестами. У Матвея Ивановича Шевнина был самый большой выход масла, поэтому к нему везли семя давить со всех окрестных деревень, расплачиваясь за работу зерном, частью льняного семени или деньгами.
Несколько слов о взрослой молодёжи. Этнографы утверждали, что в 19 веке в северном Нечерноземье, там, где люди не знали помещичьего гнёта, пятнадцатилетний парень был уже зрелым мужчиной. По своим физическим возможностям и приобретённому опыту он был способен самостоятельно вести хозяйство. Мамин брат - Александр Иванович Втюрин – (1907 г.р.) в 12 лет начал пахать землю. Сегодняшним шестнадцатилетним и с бороной, наверное, не справиться, а уж о жизненном опыте и говорить нечего. Приходиться констатировать, что мы, русские, к великому сожалению дряхлеем – не только нравственно, но и физически.
Конечно, надо помнить, при этом, о разнице между городом и деревней. С ноября 1943 г. по апрель 1944 г. я находился в учебном батальоне, где готовили пополнение для пехотных частей. В нашем первом взводе, где были собраны самые рослые ребята, примерно половина солдат были де ревенские, а половина городские – из Костромы, Вологды, Ярославля. Первое время, мы, сельчане, чувствовали себя неловко. Общий уровень развития городских был впечатляющий, но когда дело дошло до армейских будней, особенно, когда начались маршевая подготовка в комплексе с тактической – 45 километров пешком, а на лыжах все 60 – городские сникли. К финишу мы их тащили на себе, так как норматив зачитывали по последнему человеку. Вывод: сельский уклад жизни способствовал всестороннему физическому развитию. А, вообще, всем тогда в запасном полку было тяжело. Те, кому не помогали из дома, за пять месяцев стали дистрофиками. Не видать бы мне авиации, если бы не помощь из дома: три раза навещали меня родные, привозя с собой из деревни продукты. Но, несмотря на отрицательный фон, были и приятные моменты. В конце учебной программы устроили полковые соревнования по штыковому бою. По списку в полку было 8500 человек. Сначала отборочные соревнования: взвод, рота, батальон, потом неделя тренировок под руководством опытного инструктора, виртуоза – фехтовальщика. Короче, первое место занял сержант из второго взвода нашей роты – Жиров, а второе место досталось мне.
Так вот, чтобы выжить, встать на ноги, поднять крестьянское хозяйство,- нужно быть очень трудолюбивым и предприимчивым человеком. Во Втюринском все жители были таковыми. Как получилось, что деревня, стоящая на глине, была богатейшей среди соседних деревень, хотя там были более благоприятные условия для земледелия? Где люди брали средства на обустройство? Здесь были два пути: отходный промысел и специализация на месте. Нужно для нормальной жизни дом с клетями, амбарами, сеновалами, хлевами, нужно завести скот, прежде всего, лошадь и, желательно, посильнее (владимирского тяжеловоза или воронежского битюга), купить заводские сельхозмашины, так как глинистую почву деревянной сохой на обычной лошади не обработаешь.
Не знаю, как в других деревнях, а во Втюринском было заведено так:
один из старших сыновей уезжал в Сибирь, на реку Алдан, нанимался в артель золотодобытчиков, зарабатывал деньги, возвращался и обзаводился
хозяйством. Старший брат отца – Николай Алексеевич Степанов, впослед-
ствии раскулаченный, именно так завёл своё хозяйство. Потом торговал
лошадьми, зерном. Видимо, последним, кто туда ездил за золотым песком,
Был его сын – Александр Николаевич в 30-е годы.
Следующим доходным местом была река Ветлуга. Там, на верфях, в затонах в зимнее время для строительства и ремонта пароходов и барж требовались мастера кузнечных, слесарных, плотницких и иных дел. Некоторые вообще не возвращались больше, разъехалось много земляков в Сибирь, на Кубань.
Было много предприимчивых людей в деревне, которые, не уезжая никуда, вставали на ноги, так сказать, на дому. Во Втюринском было несколько ветряных мельниц (по моему семь) и одна водяная, две маслобойки с конным приводом, установка по изготовлению дранки, гончарная мастерская и не менее пяти кузниц. Эксплуатировать любой из этих объектов одному человеку не под силу, нужна артель. Подбирал себе команду сам хозяин. Они обычно срабатывались так, что могли заменять один другого, то есть овладевали смежными профессиями.
Помню, как в 1937 году в Большом Лому, я, будучи мальчишкой, любил бывать в кузнице, где всегда что-нибудь мастерил. Однажды, на вопрос посетителей: Чем тут пацан занимается? Кузнец, знакомый отца, с уважением проговорил: Так он же втюринский! Они ещё народиться не успели, а уже готовые либо кузнецы, либо мельники! Таким образом, целые деревни специализировались на каких-то видах ремёсел.
Жизнь заставляла кооперироваться не только внутри деревни, но и между ними. Петровское, Нововтюринское и Втюринское фактически представляли одну деревню не только близким расположением, но и родством. Тесное сотрудничество существовало с Питером. Валенки, фетр – лучше питерян никто не делал. Профессия шерстобитов у них культивировалась среди целых поколений! Поэтому и достигли в ней такого мастерства. Где-то в начале сентября питеряне приезжали в деревню за шерстью и заранее собирали заказы на шерстяные изделия, так легче было организовать непрерывный цикл производства. Да и борьба за клиентуру велась. Кроме того, в Питере были очень искуссные столяры, они полностью обеспечивали мебелью ближайшую округу. Вся мебель, что была в доме моего отца, изготовлена где-то в 1925 году в Питере, к новоселью. Это была прочная и удобная мебель.
После революции, когда стали строиться предприятия на Вахтане и Сяве, железная дорога, многие из деревни двинулись туда на заработки. Так, отцу довелось поработать на Вахтане, на строительстве завода мастером, а в 20-е годы, когда стала строиться железная дорога Ветлужская – Котельнич. Она была начата до Первой мировой войны, но, затем, заморожена - пути доходили только от Нижнего Новгорода до реки Ветлуги. В период НЭПа для возрождающейся из руин страны потребовалось много стройматериалов, продуктов для химического производства, поэтому и решено было продолжить строительство дороги до Котельнича. На всю стройку был один инженер – путеец (немец Фойт), которому был необходим человек для нивилировки железнодорожного полотна, ему посоветовали поговорить с моим отцом, тот согласился, так как за работу была предложена хорошая плата – 200 пудов ржи. Имея необходимые инструменты и инструкции, отец приступил к делу. Через каждые сто метров он вбивал табличку с указанием: нужно ли насыпать дамбу, или, наоборот, копать и снимать грунт, внизу стояла запись – сколько стоит эта работа в количестве пудов хлеба. Крестьяне из ближайших деревень, желающие подработать, выбирали участок и брались за дело. Заканчивали один участок, видели, что дело спориться, зарплата выдаётся сразу после исполнения работ и дело закипело, да так, что отец не успевал расчёты делать. К возвращению инженера было пройдено в два раза больше, чем планировалось. Сначала тот не поверил, но проверив расчёты полотна, раздаточные ведомости на зарплату, увидел, что всё составлено правильно. Так вот этот Фойт целую ночь сидел с отцом, уговаривал его поехать с ним в Москву, где обещал устроить на рабфак, а затем в институт. Но отец не поехал, хотя впоследствии очень жалел об этом. Вот так и вырабатывалась предприимчивость, так ковалось трудолюбие.
Г Л А В А 5
О значении коллективного труда.
Однажды, когда отец был уже пожилым человеком, я спросил его: Папа, ты прожил большую трудовую жизнь – был крестьянином, рабочим, администратором, помнишь и хорошее и плохое, всё было в твоей жизни. Скажи: если бы тебе предложили вернуться во Втюринское, как в сказке «По щучьему веленью», с условием, что всё встанет на прежние места – дом, хлевы, амбары, скот, инвентарь, земля, которой ты пользовался до коллективизации станет твоей собственостью – согласился бы ты вернуться к прежней жизни? Отец на это коротко ответил: Бегом бы убежал!
Человек нынешнего века его бы уже не понял. Не случайно сегодня находится мало желающих пойти в фермеры, работать с утра до позднего вечера и часто без особой прибыли за каторжный труд. В одиночку подняться крестьянину почти невозможно, нужна помощь большой семьи, взаимовыручка соседей и компаньонов, такого своеобразного «маленького колхоза», который существовал на основе других принципов, чем те, которые мы видим и знаем. Туда никто не загонял, люди объединялись сами, но принимали в свои «кумпанства» далеко не всех. Взаимное довеверие, абсолютная честность, постоянная готовность прийти на помощь - вот на чём основывался этот союз.
Я не знаю, сколько во Втюринском было машин с конным приводом, но знаю точно одно: в поле зерновые никто серпом не жал, клевер косой не косил, ручным цепом не молотил. Лишь на приусадебных участках иногда приходилось пользоваться этими примитивными орудиями труда. Но чтобы купить механические средства для обработки земли, требовались большие средства, которые одна крестьянская семья редко могла найти – не по карману, да и не разумно одному хозяину покупать все машины. Поэтому составляли, обычно, «кумпанства»: в складчину покупали нужные вещи. Вот так и складывался коллектив, где каждый болеет не только за себя, но и за кума, свата, соседа.
Во время полевых работ такое объединение делало все работы сообща: кто-то на жнейке работает, кто-то снопы вяжет, кто-то снопы с поля в гумно возит, кто-то обмолачивает на молотилке. А что могло бы произойти, если бы кто-то из «кумпанства» оказался не «чистым на руку»? Разоблачение рано или поздно всё равно наступило бы, тогда такой человек сразу окажется в изоляции, клеймо позора прилипло бы не только к нему, но перешло потом и на детей, а может на внуков и правнуков! Одним словом, воровство и обман расценивались, как тяжкие преступления против людей. Воровство, на мелкое и крупное не делилось. До бога высоко, до царя далеко – судили за подобные преступления самосудом, на месте. Помню, был я ещё мальчишкой и летом, бегая по берегу реки, за усадьбой, услышал на улице детские крики, выбежал тоже и увидел – по улице бегут двое взрослых в сторону Тоншаева, у обоих по большому мешку, как потом оказалось, с одеждой. За ними бегут пацаны и кричат: Воры, воры! Всё взрослое население деревни работало в это время в районе Верхней Гари. Только эти воры успели выбежать за полевые ворота, в сторону Окольников, как им навстречу с горы несётся ватага втюринских мужиков. Куда было деваться несчастным? Бросают мешки и мчатся обратно так быстро, насколько можно, в сторону Нижней Гари, где лошадь не пройдёт, одного отставшего догнали и убили тут же! Вечером приезжают милиционеры, но на все вопросы ответ был примерно одинаков: Не знаем, не видели! Жестоко? Была ли необходимость так поступать? Возможно, могли бы обойтись более гуманно. Но жестокое наказание удерживало потенциальных преступников от совершения преступления. От моральных же преступлений удерживала возможность всеобщего бойкота, а в деревне это верная гибель семьи и хозяйства. Слова такого никто не знал, но были с детства воспитаны в духе православных норм поведения, поэтому редкие случаи воровства, обмана, других неблаговидных поступков – осуждались и наказывались всеми. Вот лишь один пример в качестве иллюстрации: у Фёдора Ивановича Степанова было трое сыновей, как в той сказке: двое умных, а третий - тоже, кстати, Александр Фёдорович – не поймёшь: то ли дурак, то ли подлец! В 1933 году его призывают в армию: родители выходят благословить его с иконой, а он решил показать какой он убеждённый атеист, отмочил какой-то номер, такой, что в деревне потом долго об этом вспоминали. Не прошло и года, а он вернулся из армии, в морской форме, с иголочки. Вечерами, на посиделках, рассказывал, что «дошёл до полной военной учёности», поэтому и с флота раньше отпустили. Но через какое-то время в военкомат пришла бумага о том, что Степанова А.Ф. выгнали из армии за неблаговидные поступки, которые порочили честь и достоинство краснофлотца! Тут уж вся деревня загудела! С ним никто не разговаривает, не здоровается - всеобщий бойкот! «Герой» вынужден был уехать из деревни, родители от стыда и переживаний в один год умерли, братья Иван и Василий тоже уехали. А виновник всех дел вывода для себя никакого не сделал… В 60-е годы в сельсовет пришла бумага, что разыскивается Степанов А.Ф.- уроженец д.Втюринское, злостный неплательщик алиментов. Сестра жены, работавшая в Б- Кувербском сельсовете, прибежала к моим родителям, чтобы сообщить об этом неприятном случае. Что делать? Отца в комнате не было, дремал на печи, а женщины про себя: ох да ах! Это что будет-то? Вдруг отец с печи им говорит: Вы на бумаге-то посмотрите год рождения. Это, наверное, Санко, Фёдора Ивановича - оказалось, верно! Комментарии, как говорится, излишни. Мне моя мать с детства говорила: Ты сто раз подряд сделай людям хорошо, а один плохо – сто хороших поступков забудут, а плохой будут помнить!
Вполне понятно, что человек видит свою жизнь с материальной точки зрения, он её ощущает физически: кушать, хочешь - не хочешь – надо. Духовность же, говорят, приходит лишь к сытому человеку, а может, и нет! «Дух» не обязательно живёт в каждом человеке. Бывает, что в душе человека место для «духа» не подготовлено! «Почва» для него не удобрена. Удобрять эту почву следует с малых лет. Бездуховность – это наша самая главная болезнь сегодня. Бездуховный человек способен жизнь прожить, так и не ведая о своей беде. Но насколько беднее и убоже будет его существование! А если такой человек дорвётся до власти? Это же караул! То, что с нами всеми произошло в последние годы – это есть следствие того, что под личиной демократии, к власти пришло новое поколение чиновной сволочи, более бездушных, алчных, бессовестных, наглых…
Возвращаясь к «кумпанствам», должен сделать вывод, что при той системе крестьянского жизненного уклада, жизнь заставляла объединяться в коллективы, кооперироваться между собой, чтобы не тратить много сил и энергии, чтобы заработать лишнюю копейку. Средствами крестьяне были, обычно ограничены, банковской ссуды в таёжной глуши неполучишь. Где взять средства, скажем, для постройки мельницы или маслобойки? Только объединив силы и средства, можно было добиться желаемого результата. В первые годы НЭПа власть пошла навстречу крестьянину: организуется кооперативное движение различных направлений, в первую очередь, потребительская кооперация. Члены - пайщики могли получить необходимые товары в магазинах райпо по более низким ценам, чем все остальные – это, во-первых. Во-вторых, кооперация объединяла крестьян возможностью централизованного сбыта своей продукции и получения дешёвых кредитов на покупку необходимых товаров, возможностью уплаты кредита натуральными продуктами своего хозяйства: льном, хлебом, маслом, шерстью и т.д. Вот это и была настоящая коллективизация. Именно в эти годы во Втюринском растут мельницы, как грибы, приобретаются сельхозмашины, словом, деревня преображается, начинается подниматься на ноги после всех войн, разорений, потрясений. Как могла бы зажить русская деревня, если бы правители наши не витали в облаках, пытаясь
Воплотить в жизнь «ленинские социалистические идеи», а решали вопросы в интересах инициативных крестьян – собственников, укрепляя союз города и деревни не путём конфискаций и грабежа, а путём сложения взаимных интересов.
Интересный случай произошёл в начале 20-х гг. Крестьянин Гавриил
Анисимович Втюрин из д.Петровское отправился пешком в Москву к
М.И.Калинину – «всесоюзному старосте», чтобы попросить у него денег, видимо в виде кредита, для строительства ветряной мельницы. Попал на
приём в Кремль и получил от него нужную сумму, приехал домой и выстроил новую мельницу, все в округе удивлялись его смелости!
Очень много для развития кооперации в деревне было сделано земством на рубеже 19-20 веков: та же потребительская кооперация, развитие грамоты и медицины шли очень бурными темпами. В Тоншаевской волости в начале века строилось и вводилось в действие по одной, а иногда и по две сельские начальные школы, ежегодно. Кроме того, в интересах крестьян содержали ветеринаров, агрономов, землеустроителей, за счёт местных налогов. Польза от этого была огромная: в 1911 году агроном Медведев убедил крестьян из деревни Малые Луги сеять на полях зерновые в смеси с клевером, т.е. предложил применить четырёхполье. Первый, кто применил это новшество у себя на поле, был М.Ф.Втюрин. Если раньше он вынужден был подкупать сено для своего скота, то теперь даже стал продавать излишки. В других деревнях тоже стали вводить четырёхполье и к 1914 году стали держать в среднем по 5 - 6 коров в Ширте, Большом Лому, Втюринском и
других деревнях. Вместо сохи многие стали применять плуг, но все эти
нововведения не сразу находили себе применение, так как крестьянская
среда – самая консервативная. Пока крестьянин не увидит результат от внедрения какого-то новшества, редко решится на эксперименты, да это и понятно: в случае неудачи можно остаться без хлеба. Для того, чтобы убедить крестьян, земские специалисты договаривались с грамотными, авторитетными крестьянами, давали им бесплатно новые семена, новые орудия труда, но требовали, чтобы они всё делали «по науке». Благодаря таким опытам и принимались новые способы обработки земли, сева, внедрения новых сортов зерновых и кормовых культур.
Г Л А В А 6.
О жителях деревни Втюринское.
Самой оригинальной личностью, на мой взгляд, был мой дед по отцу
- Алексей Григорьевич Степанов. Посудите сами: крестьянин и мельник, кузнец и «нештатный дьяк», фельдфебель и страстный охотник, скрипач и великолепный педагог. Родился он в 1861 году, а в 20 лет пошёл в армию, служил хорошо, а природный дар позволил быстро пройти все ступени по лестнице солдатской иерархии, вплоть до чина фельдфебеля.
Служить ему пришлось, я думаю, на Балканах или в западных областях Российской империи, иначе, где бы он смог научиться слесарным и куз-нечным премудростям, да и игра на скрипке в тех краях распространена очень широко. Вернулся из армии где-то в 1888 году (служба солдата была 6 лет, да ещё 2 года на сверхсрочной в качестве фельдфебеля – старшего войскового писаря), сразу же женился на местной девушке, которую когда-то спас из горящего дома грудным ребёнком, а спасителю в то время было 10 лет. Во Втюринском сразу поставил дом – пятистенник на 15 окон со всеми крестьянскими хозяйственными постройками, стал пайщиком – держателем водяной мельницы, а самое главное – поставил кузницу. К нему издалека приезжали богатые люди, чтобы заказать ружьё ручной работы, которое по дальности стрельбы, кучности боя и убойной силе, превосходило ружья заводского изготовления. Стволы делал по типу немецкой фирмы «Зауэр» витые: две или три стальные ленты скручивал в виде пружины и сваривал, затем обрабатывал канал ствола четырёх и шестигранными прутками. На казённой части делал гравировку, ставил свою подпись: «Сделал А.Г.Степанов». Помимо этого, ремонтировал швейные машины, граммофоны, часы и т.д. Трудоёмкими работами он почти не занимался. Плуги, бороны, телеги делал только для себя, а для кого-то делать подобные работы ему было не выгодно. Тонкие работы ценились намного дороже. Сделает, например, упряжь для тройки с колокольчиками – бубенчиками, то такую, что разве только в Ветлуге на ярмарке
богатые купцы купят! Приезжали к нему из других волостей, чтобы составил нужную бумагу, так как он знал, к кому с каким прошением надо обращаться, как кого называть, согласно «табели о рангах»- то ли «ваше благородие», то ли просто господин. Часто приглашали деда поиграть на скрипке на свадьбе даже в Ветлугу. Понятно, что за все услуги получал он неплохие деньги, а они были нужны: семерым сыновьям дома ставить, двум дочерям приданое припасать… По вечерам зимой, когда работы было немного, зажигалась керосиновая лампа – признак зажиточности, дед с выражением читал детям книги, которые специально покупал в городе. Кроме того, был Алексей Григорьевич не робкого десятка – на медведя в одиночку ходил, если не считать ещё двух лаек. Однажды привёз тушу медведя, которая весила 18 пудов. Когда шёл за мелкой дичью, всегда брал с собой одного или двух сыновей, которые играли роль носильщиков. Дичи тогда было великое множество. Да что говорить, ещё в начале 30-х годов позади наших усадеб, на другом берегу Унжи токовали тетерева и глухари. Дед умер в Тошаевской больнице в начале двадцатых годов, лежал и мучился до того, что весь высох. Одни полагали, что он заболел от надсады – схватился с медведем-шатуном, другие считали, что у него что-то с желудком. До сих пор этот человек для меня большая загадка... Бабушка Марина Андреевна была очень авторитарная женщина, даже после смерти мужа своих сыновей, которые уже имели свои семьи, держала в «ежовых рукавицах». Особой лаской она не отличалась, поэтому, мы -
Внуки, к ней в гости почти не ходили.
Про другого деда я уже упоминал. Иван Михайлович Втюрин был деловым, физически очень сильным, трудолюбивым, всеми уважаемым человеком. Его отец Михаил Дементьевич хотел женить его на богатой невесте, но тот не согласился и женился по любви на Анне Архиповне Ложкиной из деревни Ложкари, мы её называли «бабонькой». Все в их семье работали не ленились, а затруднения материальные всегда были. После смерти прадеда только два года и прожили дед и бабушка в любви и согласии. Приобрели всё, что нужно было для хозяйства, детей растили. В браке родились дочери Анна, Нина, Павла и сын Александр. Но пришла беда, война поставила страну на край гибели. Трёх человек из Тоншаевской волости отобрали в русский экспедиционный корпус, который перебросили во Францию и Грецию. Доставляли их на японских судах. В корпусе были только отборные солдаты и офицеры: офицеры из числа потомственных дворян, солдаты из потомственных крестьян-землевладельцев, православные, грамотные, определённого роста, объёма груди и чтобы был «не дурён лицом».
В связи с этим мне вспоминается один интересный случай: мой сын Сергей, уже ставший командиром корабля Ан-26, лётчик первого класса,
возвращался со своим экипажем из Заполярья и залетел к нам в Ленинград, явились всем экипажем, семь человек, в гости. Семь молодых красивых ребят в отутюженной военной форме, один другого краше. Пробыли они у нас три дня и за это время произвели в нашем посёлке Чёрная Речка прекрасное впечатление. Потом одна женщина – соседка меня спрашивала – действительно ли в авиацию берут только самых сильных и красивых?
Так вот, эти отборные войска высадились в Марселе, оттуда прямиком
На германский фронт, а французские патроны к русским трёхлинейкам не подходят, калибр не тот. То же самое с пулемётами и артиллерией…
В тот момент фронт немцы прорвали и неудержимой лавиной катились к
Парижу. Передовые русские части ещё не сосредоточившись, имея при себе по три обоймы, в штыковой атаке сумели остановить эту лавину и выиграли время для сосредоточения резервов, тем самым спасли Париж. В 1917 году, после революции в России, среди солдат корпуса начались волнения, затем органы солдатского самоуправления решили отказаться от продолжения боевых действий, французское командование жестоко расправилось с восставшими русскими войсками. Они были окружены колониальными войсками (африканцами-зуавами), позиции русских были обстреляны из артиллерии и пулемётов, а сдавшихся солдат, каждого десятого, расстреляли, остальных отправили на каторгу в Северную Африку. Весь этот крестный путь пришлось пройти рядовому Втюрину и рядовому Шатову из Письменера. Вернуться домой удалось вернуться только Шатову, а мой дед при возвращении из африканских рудников в 1920 году попал в Новороссийск, где в это время белые войска генерала Деникина в панике эвакуировались в Крым, Турцию. Белогвардейское командование потребовало от «французов» снова взять в руки оружие и воевать на их стороне. Выбора у них не было, решили согласиться, но при удобном случае дезертировать. В это время Иван Михайлович заболел тифом и его положили в госпиталь, после этого о нём ничего не известно.
Я знал человека, который в гражданскую войну жил в Новороссийске, так он рассказывал, что там был настоящий ад: когда белые пришли – красным и сочувствующим никакой пощады, пришли красные – никому из оставшихся не было спасения. По уходящим кораблям и лодкам с женщинами и детьми били картечью, в госпиталях оставшихся больных и раненых шашками рубили – так видимо погиб и мой дед. Семья ничего не знала о его судьбе до 1932 года. Зимой 1932-33 гг. в деревню приехал какой-то уполномоченный – в то время часто ездили различные пропагандисты, он услышал часто повторяющуюся фамилию Втюрин, спросил: Иван Михайлович не ваш ли сельчанин? Вот тогда-то и стало известно о судьбе моего деда. Этот уполномоченный оказался не только другом деда, но и последним, кто его видел…
Когда началась Первая мировая война, на руках у бабушки осталось четверо: моей маме – Анне Ивановне было 10 лет, дяде Александру – 7,
Тёте Нине – 3 года, тётя Павла – моя крёстная родилась тогда, когда деда
Уже не было дома. Как же ей пришлось тяжело, особенно в пору граж-
Данской войны и «военного коммунизма»! Что это было за время!
Вот один характерный пример той эпохи. Во Втюринское со стороны
Тоншаева едут «продотрядники»: лошади, запряжённые в телеги, несутся
галопом, пьяная банда на подводах орёт, матюгается, стреляет вверх из винтовок. Кто шёл в продотряды? Отбросы общества: лодыри, пьянницы,
воры. В самом деле, разве хозяйственный мужик, работяга, пойдёт грабить
своих соседей? Конечно, нет! В деревнях органы Советской власти с 1918 г. заменили комбеды, в которых, чаще всего, балом правили точно такие же представители сельского пролетариата: лодыри да бездельники. Во Втюринском такой тип руководителя олицетворял Александр Лукьянович Втюрин («Лукич»). Он составлял списки по дворам – у кого сколько «излишков». Данные этих списков были, мягко говоря, далеки от беспристрастных. Вдовы, сироты, немощные старики, то есть те, кто не мог за себя постоять, несли основное бремя тяжести той поры. А сам «глава администрации» и те, кого он боялся, сдавали чисто символическую норму хлеба. Приехавшим продотрядникам срочно готовят застолье – самогон рекой льётся! Конечно, у тех, кто угощал «шмон» не производился.
В тот год на бабоньку Анну Архиповну наложили такую контрибуцию, что даже сдав семена, не могла бы она покрыть задолженность. Приехали продотрядники и объявили «аукцион», то есть, решили продавать с молотка имущество, чтобы покрыть задолженность: хозяйственную утварь, полотно – всё вытащили на улицу для продажи! Бабушка стоит на коленях перед иконами, богу молится, а тётя Нина, самая смелая девчушка, подбежит, схватит что-нибудь из кучи и тащит обратно в дом, а большие дяди догоняют, снова отбирают. В общем, семья обречена на голодную смерть. Но бог всё видит! Случилось чудо! Пришла помощь, откуда не ждали. Из Тоншаева ехал домой Николай Алексеевич Степанов – старший брат моего отца, фронтовик, имевший тяжёлое ранение, поэтому на гражданскую войну его не взяли, а поставили председателем Тоншаевского волостного Совета. Ещё на подъезде к деревне заметил он гудящую толпу людей, сразу понял, что это может значить. Пришпорив коня, а был он в армии кавалеристом, галопом подлетел к людям, не спрашивая никого и ни о чём,
нагайкой стал полосовать «главу администрации», избил до полусмерти.
Никто не решился заступиться, даже продотрядники осознали, что случилось преступление, что своим поведением способствовали этому. Они молчаливо, сбившись в толпу, наблюдали, как волостной начальник наводит порядок… Николай Алексеевич приказал им всё положить на место, вымыть пол, вымести в ограде мусор, что и было сделано с величайшим усердием! Потом я от многих слышал эту историю, а старые женщины говорили: Век будем богу молиться за Николая Алексеевича! В тридцатые годы его, как и многих, раскулачили, он запил. Хорошо, что его не услали куда-нибудь в тьму-таракань вместе с семьёй. Он куда-то уезжал работать, а в 1937 году вернулся во Втюринское, вид он имел прямо-таки джентельменский. Во время войны он работал под непосредственным руководством Первого секретаря Тоншаевского райкома, ездил по колхозам, ремонтировал сельхозмашины и инвентарь. Куда его направить, решал сам секретарь – специалист был экстра-класса! Видимо, талант ему перешёл от Отца – Алексея Григорьевича. Кто бы мог подумать в начале 30-х годов, что первый коммунист района будет сотрудничать с «кулаком»…Вот она, ирония судьбы! Стариком были довольны, после войны выделили ему лесоматериалы для постройки нового дома за чисто символическую плату.
Его брат - Иван Алексеевич Степанов в 1925 году ушёл из деревни работать в строившийся в Пижме лесозавод, стал там кадровым рабочим, на войну его не взяли, так как он тоже имел тяжёлое ранение с Первой мировой войны, да и был незаменимым работником – руководителем среднего звена, поэтому имел «бронь». Будучи мастером, отвечал в леспромхозе за дороги. В то время лес из делянок вывозили по «ледянкам»- намороженным дорогам. В 1952 году его наградили орденом Ленина, но награда дядю Ваню не изменила. Как был он весёлым, общительным, таким и остался. Его смущало лишь одно – на торжественных собраниях его приглашали сидеть в президиуме, где он чувствовал себя очень неловко. Зато во время застолий, в кругу своих друзей, был незаменимым тамадой, шутки, побасенки, анекдоты – как из рога изобилия лились без конца, а хохот стоял гомерический.
Ещё один человек из рода Степановых был награждён орденом Ленина - это Степанов Сергей Фёдорович. Его я, к сожалению, не помню, но слышал, что он был ещё Лауреатом одной из государственных премий – Сталинской или Государственной. Был он, кажется, ветврачём в Тоншаеве.
Запомнился мне первый председатель колхоза во Втюринском – Андрей Александрович Втюрин, но в этой должности он проработал недолго. Его назначили председателем Майского сельсовета. А во время войны и после неё был председателем сельсовета в Судаках. Человек он был очень порядочный, я его последний раз видел в 1947 году.
Мой дядя по матери – Александр Иванович Втюрин, остался в доме единственным мужчиной. С 12 лет взялся за плуг, потом стал бригадиром в колхозе. В двадцатые годы они с моим отцом зарабатывали на жизнь тем, что на своих лошадях ездили на Вахтан, работали десятниками на строившемся заводе, а то ехали в Яранск, закупали там хлеб и везли на продажу в Ветлугу. Дома по хозяйству управлялись женщины, а они, как только поля вспашут, посеют, сразу уезжают на заработки, вплоть до сенокоса. Домашние уже начинают волноваться – сенокос пора делать, а мужиков всё нет. Вдруг ночью примчатся, быстро сенокос уделают и снова на месяц-два пропадут. Отец всё деньги копил, хотел купить ветряную мельницу, да так и не успел: услышал от умных людей про коллективизацию, при которой всё добро отберут у справных мужиков, так и отказался от этой идеи. Так вот, назначили Александра Ивановича бригадиром, проявил он себя с самой хорошей стороны. В 1936 году его направили в Горький на курсы председателей колхозов, вернулся он оттуда просто окрылённым,
назначили сразу председателем колхоза в деревне Плащенер. За дело взялся со всей энергией, как Давыдов в «Поднятой целине»: сам ходил за плугом, чтобы исправить огрехи трактористов. В 1937 году плащенерцы получили на трудодень, по-моему, по 11 кг зерна. Для сравнения, во Втюринском, более 2 кг зерна не получали. В 1938 году он вернулся в свою деревню и председательствовал до войны. Умер Александр Иванович в марте 1942 года в санбате Калининского фронта, похоронен в братской могиле у озера Селигер.
Наш сосед по Втюринскому Втюрин Павел Тимофеевич, сын Тимо-
Фея Александровича. Он с 1922 года рождения и жизнь преподнесла ему такую судьбу, при которой процент выживания равен нулю. До 1935 года, пока мы жили во Втюринском, мы с Павлом не могли дружить, разница в возрасте четыре года, интересы разные. А вот в 1938 году, когда наша семья на время приехала в свою деревню, мы с ним сошлись «на короткую ногу». По силе теперь я ему не уступал, так что затрещину дать мне, без риска получить сдачу, он уже не мог. Он работал в то время в колхозе, наравне со взрослыми. Я очень любил лошадей, а его отец со дня образования колхоза и до смерти, был конюхом. Павел, когда был свободен, помогал отцу, а я ему то ли помогал, то ли мешал. Это он мне преподнёс лошадиную академию. Конь, как человек всё понимает, только сказать не может. Каждая животина имеет свой характер, отлично помнит добро и зло. Если не хочешь, чтобы тебе по сопатке копытом врезали, обращайся с лошадью ласково. Но я не был прилипалой. У него тоже был интерес ко мне – отроческие забавы ещё не были изжиты. Весной того года, когда подсохли дороги и стали проезжими, я выехал на своём педальном «автомобиле». Форма кузова у него имела вид броневика. Пашка, увидев мой агрегат, потерял покой. Он тоже приступил к созданию такой же конструкции, но из-за отсутствия опыта с крепежом дело обстояло неважно. Я предложил свои услуги, т.к. в то время мог запросто в кузнице отковать болт и гайку, нарезать резьбу, короче, в кузнице
не был гостем. Таким образом, детские забавы сблизили нас. После 1939 года и до 1969 года мы с ним не виделись. Осенью 1940 или весной 1941 года Павла призвали в армию. Осенью 1941 года он попал в мясорубку, получившей название Киевской катастрофы. Из-за просчётов высшего военного руководства, которое запоздало с отводом войск на левый берег Днепра. Практически был разгромлен весь наш юго-западный фронт. В этом пекле погиб и сам командующий фронтом Кирпонос. Наши потери исчислялись сотнями тысяч. Павел попал в плен и до весны 1945 года работал на шахтах Рура. Какое надо иметь здоровье, чтобы выжить, работая в течении трёх с лишним лет в качестве пленного у фашистов! Освободили их американцы. Из шахты поднимали, в основном, трупы, т.к. охрана лагеря, удирая, замуровала их в забое. Вот они почти все и погибли там. Американский лагерь для перемещённых лиц после того, что им пришлось испытать и пережить, показался земным раем: медобслуживание, питание, бытовые условия, свобода передвижения – всё находилось на самом высоком уровне. После Победы к ним зачастили разного рода пропагандисты – агитаторы. уговаривали не возвращаться в Союз. Он вернулся. На распредпункте, куда они прибыли, сразу начали вызывать следователи. Павел рассказал, что ему попался «хороший» следователь, который не кричал, не грозил, ножками не топал. Его интересовали, в основном, два вопроса: условия, при которых попал в плен и нахождение в плену; кто и на каком этапе оборонительных боёв командовал ими. Прокуроры после этого им больше не интересовались и его отпустили домой. Хотя за ним не было никакой вины, любой мог, по недомыслию и глупости, оскорбить. Другой, на его месте, мог бы спиться, а Павел пошёл учиться. Для этого надо иметь огромную силу воли и характер. В 1969 году он был главным инженером Тоншаевской РТС. Умер он от инфаркта у себя на работе. Можно было бы назвать много других замечательных людей из нашей деревни, но обо всех не напишешь.
Г Л А В А 7.
О начале моей трудовой деятельности.
Об этой странице моей жизни хочется сказать особо, потому что она связана с началом взрослой жизни и, кроме того, касается зарождения промышленного производства в нашем районе. До прокладки железной дороги в середине 20-х годов, промышленности в районе не существовало, были только ремесленные мастерские, в продуктах труда которых нуждалось окрестное население: гончарные, кузнечные, столярные, бочарные, смолокурные и другие.
Наличие большого количества леса и возможность вывоза его по железной дороге, стали предпосылками развития в Тоншаевском районе деревопереработки. Так, в 1925 году стал строиться лесозавод, невдалеке от станции Пижма. В 1927 году завод дал первую продукцию – так появился Пижемский леспромхоз. Примерно в это же время появился первый химзавод. Всего на территории района их было три. Я не могу сказать какой из них был построен первым и когда они были построены вообще, но знаю, что самым старым был Судаковский. Судя по оснащённости и внешнему виду, следом за ним строился Майский, невдалеке от Втюринского, последним был построен Михалёнский химзавод, на Тоншаевском берегу реки Ошмы. Дома для рабочих этих заводов перевозились «кулацкие». Это было в 1933-34 гг., из Втюринского вот так же певозили дома раскулаченных. Михалёнский и Судаковский заводы входили в состав Пижемской лесохимартели, а они, в свою очередь, входили в Уренского межрайонного лесохимического древсоюза. Последний входил во Всесоюзный Союз лесной, лесохимической и деревообрабатывающей промышленности. Заводы эти были построены на базе старых мастерских, где кустари гнали смолу и дёготь. Делали они это довольно примитивным способом, но заработки, по тем временам, были неплохие. В какую артель входил Майский завод я не знаю. В 1942 году он сгорел, потом его, видимо, восстановили, но меня тогда в районе уже не было.
Штат управления Пижемской химартелью состоял из двух человек: председателя и завпроизводством. Председатель по совместительству исполнял обязанности директора завода №1 в Судаках. На каждом заводе
Были два технорука, два мастера, бухгалтер, он же счетовод. На заводе №2 был свой директор. В 1937 году Пижемская лесохимартель была на грани развала и на прорыв бросили Александра Артемьевича Батулова,
до этого он руководил Тоншаевской артелью «Деревообделочник», контора её находилась в Большом Лому. Отец работал там в качестве зав.производством и с Батуловым они были большие друзья. После того, как Батулов перебрался в Судаки, то «потащил» за собой и отца, поставив его управлять Михалёнским заводом №2. Состояние завода и посёлка было тогда не блестящее. Между домами торчали пни, ни огородов, ни приусадебного хозяйства. А какая там была богатая земля! Мы с мамой первые взялись за обработку земли, а за нами все остальные. Какие там были урожаи – трудно забыть! Помидоры вызревали в открытом грунте по кулаку, как в Астрахани, про картошку и капусту и говорить нечего! В 1940 году наш завод уже имел две автомашины (газогенераторные полуторки), пять лошадей, несколько коров, свиней. Сеяли овёс, ячмень, клевер. Каждый рабочий был обязан отработать на подсобном хозяйстве бесплатно установленное количество дней. Во время войны всем работающим за счёт подсобного хозяйства готовился бесплатный обед. И вот уже в 1940 году люди на заводе зажили, как никогда хорошо! Все были обуты, одеты, сыты, а главное, у людей появилась какая-то особая одухотворённость! А до этого, со второй половины 1936 года до середины 1938 года творилась какая-то вакханалия, сплошная «варфоломеевская ночь».
Уренским союзом руководил некто Ларин, имя и отчество уже не помню, так вот его в 1937 году арестовали, а в газете, вместо передовицы, опубликовали статью «Ларин – враг народа»! Это меня сильно удивило, хотя я и был маленький. Мы жили тогда в Урене и я не раз бывал у них дома. Жена работала завучем в школе, сын был с 1928 года, вообщем, добрые, интеллигентные люди и вдруг «враг народа». В январе 1938 года после постановления ЦК ВКП(б) «О пересмотре аппеляций осуждённых» Ларина освободили и они из Уреня куда-то уехали, от руководства союзом он отказался. Так, ломали судьбы ни в чём не повинных людей…
На наших химзаводах главным продуктом производства был так называемый «порошок» - твёрдое, чёрного цвета вещество, по форме напоминающее мелкий шлак. Это вещество применялось как компонент для производства некоторых взрывчатых и отравляющих веществ. Сырьём для его производства служила зелёная берёза и известь. Все сооружения на заводах были расчитаны на работу в зимний период из-за высокой пожароопасной обстановки. На Михалёнском химзаводе было 22 печи, в которые были вмонтированы специальные чаны, куда загружались берёзовые дрова, затем котлы закрывались, замазывались глиной и печи топились в течение двух суток. Дрова разлагались и после нескольких операций получалось вещество, на которое всегда был большой спрос. Кроме него на химзаводах вырабатывали смолу, дёготь, древесный спирт-сырец, древесный уголь для кузниц, ещё изготавливали различный ширпотреб: кадки, бочки, мебель, лыжи для армии и т.д. За зимний период кирпич в печах изгорал, поэтому летом шёл ремонт печей, замена труб, змеевиков и прочего. Затем, надо было наделать кустарным способом горы кирпича, из листовой меди наделать труб, заготовить и вывезти тысячи кубометров леса, наготовить мочала, наткать кулей, наделать бочек и прочей тары. Дел было невпроворот. Все эти кустарные химзаводы находились на хозрасчёте, а постоянных рабочих было около ста человек. Чтобы заработать на жизнь, Приходилось работать не только зимой, а и искать дополнительную работу летом. Жили за счёт денег, которые поступали от колхозов за дёготь, смолу, древесный уголь, а также за ширпотреб. Но главную прибыль получали за «порошок». Спирт и «порошок» везли на станцию Шерстки, там
сдавали на склад, а на следующий день можно было уже ехать в Госбанк получать деньги. Но денег всё равно не хватало. Администрации не позавидуешь: нужны делянки – лесничество не даёт, уже за год вперёд всё выбрано, а сверху жмут план, делянки дали – надо искать людей на лесоповал, надо ехать по колхозам «шапку ломать» перед председателями.
А когда началась война, приказали заводы не останавливать даже летом. Печники работали теперь уже круглый год: две печи станавливали, перекладывали, запускали, затем останавливали две следующие и т.д. Но, несмотря на все меры предосторожности, Майский завод сгорел, восстанавливать его сразу не стали, а оборудование и паровую машину – всё что осталось перевезли на Михалёнский завод. Разбирать всё, что не сгорело, пришлось мне, а восстанавливал машину механик с завода №1 Селезнёв. Наш Михалёнский завод тоже бы сгорел, если бы ни одно обстоятельство. В начале 1943 года в спиртовом цехе загорелась стенка. На вахте были одни женщины, но они справились, затушили вёдрами, а пожарная машина в шесть человеческих сил бездействовала. Мне в то время было 17 лет, когда меня назначили на должность механика, мне пришлось вплотную заняться пожарной безопасностью. На складе были дюймовые трубы и фитинги к ним, нашлись шланги, насадки сделали в кузнице. Резьбу нарезать – пустяк, гнуть трубы я умел и через несколько дней система была готова. Вода шла от насоса под давлением две атмосферы. А в июне опять загорелась крыша в спиртовом цехе. Мне удалось в считанные минуты перекрыть одни краны, открыть другие, заработал насос и потрясающий эффект: доски с крыши отрывало струёй воды и они отлетали прочь. Мы с моим помощником Мишкой в тот день ходили в «героях». Потом из Уренского союза пришёл приказ. Меня премировали гимнастёркой, шароварами и сапогами, в этом обмундировании я и в армию ушёл. Мишке тоже дали фуфайку, штаны и сапоги, ему тогда шёл 14-й год. Химзаводы просуществовали в нашем районе до середины 60-х гг.,
когда они просто стали не нужны.
Но, помимо работы, было ещё и свободное время, правда, на вечёрки
и гулянья я ходил только один год, а в 17 лет ушёл в армию. Положение моё было не совсем обычное. Река Ошма является границей двух областей. Когда-то между горьковскими и кировскими произошла ссора и с тех пор, если, скажем, от Паршат молодёжь придёт в любую деревню правобережья на гулянье, обязательно будет драка. И пришельцев прогонят. Если караваничи придут в Паршата – их оттуда вытурят. Меня же не прогоняли ни те, ни другие. Гармонь была причиной этому. Какое гулянье без гармониста! Самыми хулиганистыми в караванской округе были парни из деревень: Волки, Шалагинцы и Шудумцы. Спокойными были Лаптёнки, Редькины. Особую когорту составляли почему-то Селяне. На них никто не нападал и они в драки не лезли. Особый статус сложился у Михалёнских парней. Их принципом было: Нас не трогай и мы не тронем, а тронешь – спуску не дадим! Отношения со всеми у меня были ровные, пожалуй, даже деловые. Без меня у них веселья не получалось. Бывало, если мне приходилось работать в вечернюю смену, они соберутся, потолкаются и расходятся: танцульки не состоялись. В свою очередь, я без них них никуда не мог выйти. В Козлах, фактически, парней моего возраста не было, в починки – Фадята, Шманы, - не находишься, далеко. Так, что моя дорога на гулянье проходила через Михалёнки. Но получилось так, что «закадычных» друзей среди них у меня не было. Особая дружба у меня начала складываться с осени 1939 с Шевниным Николаем. Точкой соприкосновения являлась литература. Его отец, лётчик – испытатель Иван Матвеевич Шевнин, привозил сыновьям Николаю и Михаилу много книг о моряках, об открытиях, морских сражениях. Николай сам много тогда читал и мне книги давал. Но осенью 1941 года я уехал учиться в Тоншаево, в 8-й класс, а он в марте 1942 года ушёл в армию. Встретились мы только
24 года спустя. Кроме него, у меня были ещё друзья – сверстники: Колька
Норкин, Лавруха Норкин, Лёшка Филин, Егор Артемьев – это были «актив
Ные штыки», а «пассивные»- Авель Норкин, Семён Кондрашин. Все они
после войны остались живы. А меня они звали Шурка Степанов, а в Ка-
Раванской школе, где я учился в 6-7 классе, меня прозвали Стенька Разин. Здесь я тоже имел « хороших и верных товарищей». Нигде больше я не встречал, чтобы из общего числа населения был такой большой процент одарённых людей. Мне было с ними очень интересно, всегда можно чему-то полезному поучиться. Я жил на квартире у своего товарища Шестакова Константина Тимофеевича. Он в три года сам, как Тарзан, научился читать по картинкам. В первом классе учился два дня, на третий его перевели во второй класс. Костя очень много читал, в седьмом классе надел очки, увлекался естественными науками. В 1938 году был принят во Всесоюзное общество юных натуралистов: вел метеорологические наблюдения и посылал их в Москву. В армии, будучи признан негодным к строевой службе, попал в хозвзвод. Человек он был впечатлительным, т.е. легко ранимым. Заболел «душевной болезнью», после лечения, в 1945 году вернулся домой, стал поправляться. В это время умер их отец Тимофей Ильич и он уехал в Молдавию к среднему брату Александру, который после демобилизации был направлен туда на партийную работу. До войны он был первым секретарём райкома партии. Там Костя за два с половиной года заочно закончил экономический факультет университета и в 1964 году работал главным экономистом Молдавской ССР. Старший его брат - Филипп был строевым командиром. В финскую войну командовал ротой, имел ранение. Отечественную войну прошёл от начала до конца, после службы жил, по-моему, в Туже. Вот три брата, выросшие в русской глубинке, в молодости и паровозов-то не видели, а все «вышли в люди»…
Серёжка Аннин (Кислицын). В те годы в школах большое внимание уделялось кружковой работе и Сергей был, по-моему, единственным среди нас, кто увлекался медициной, занимался в кружке ГСО. Как-то зимой, поздно вечером, его мать упала с лестницы и сильно травмировала себе голову. Мальчишка не растерялся, а ему шёл тогда тринадцатый год, он имел дома аптечку, с которой ходил на занятия, так вот он быстро сделал всё, как полагается при оказании первой медицинской помощи: вокруг раны выстриг волосы, произвёл дезинфекцию и наложил повязку «шапку Гиппократа». На следующий день тётя Анна пошла в амбулаторию на перевязку, врач её спрашивает: Кто перевязывал? Она отвечает: Сын. Серёжка. Тот не поверил, сказал, что это сделал профессионал! В январе 1943 года его призвали в армию, он с 1925 года рождения, шесть лет на фронте и в армии, демобилизовался, работал и учился… В начале 60-х годов работал главным хирургом в Кировской областной больнице.
Михаил Григорьевич Новиков. Мы с ним учились с 5-го по 7-й класс. Он был одним из самых сильных парней среди нас. Учился на пятёрки, увлекался ботаникой, делал прививки на деревьях, пытался выращивать яблоки на тополях. О результатах этих экспериментов ничего не могу сказать – не помню, но вот в 1964 году мне довелось быть в Караванном и он с гордостью показал свой «тополиный сад». Действительно, было чем полюбоваться! Встреча та была для нас обоих так неожиданна и впечатляюща, что я до сегодняшнего дня могу почти дословно пересказать то, что он мне говорил. В тот год мою жену – Елизавету Дмитриевну приняли в техникум, на заочное отделение, при условии, что она предъявит свидетельство об окончании 7 классов, а оно было утеряно, имелась только справка об образовании. В отпуск мы, обычно, всегда приезжали в Пижму, к родителям. В одно прекрасное утро, одевшись в отцовские бриджи и сапоги, я взял велосипед и двинулся в путь, курсом на Караванное. Моей целью было найти директора школы и получить от него копию свидетельства. Боже мой! Как я был наивен… Думал, как в армии, пришёл к начальнику штаба, он просмотрит личное дело и любая справка готова.Ночью, накануне поездки, прошёл дождь. И, тем не менее, до Унжи доехал нормально: где по тропке, где по обочине. А дальше до самой Ошмы не я на велосипеде, а он на мне ехал…Обратил внимание на Починковские и Козловские поля: вместо зерновых – везде сорная трава. А от Ошмы до
Караванного и рожь, и овёс, и ячмень. Рожь уже поспела, выше моего роста, колос увесистый, что стебель дугой гнётся. Другие зерновые тоже впечатляют. В Козлах дождя выпало меньше и за утренние часы солнце и ветерок сделали своё дело. Отсюда я снова смог катить на своём самокате. Удручающая картина предстала передо мной, когда я выехал из леса, к тому месту, где раньше был химзавод и рабочий посёлок. Жили же люди со своими радостями и огорчениями. В моей жизни этот завод, посёлок и люди, жившие здесь, оставили глубокий след. И вот, как будто Мамай прошёл, мёртвое пространство! Вместо моста через Ошму, с которого мы когда-то ныряли, переброшены доски, а вода-то в реке куда делась? Вот, что значит вырубили леса без разбора!
На правом берегу решил привести себя в порядок, чтобы люди не подумали, что в луже «отдыхал». Вымыл велосипед, сапоги, высушил брюки, а глина жирная, не отстаёт, так и пришлось в грязных продолжать своё путешествие. Думаю, ладно, никто меня всё равно не узнает. От Ошмы до Караванного мигом добрался, дорога сухая, знай крути педали. В школе были завуч и секретарь, они мне разъяснили, что бланки свидетельств об образовании являются документами строгой отчётности. Выдать его они не имеют права, так как получить копию свидетельства можно лишь по предварительному заявлению на следующий год. Вообщем, приезжайте на следующий год, а пока напишите заявление на имя директора. Посоветовали сходить на почту, позвонить в РОНО, может там подскажут какой-то выход. На почте за столом, у окошечка, сидела женщина, как на грех знакомая - Катя Норкина – бывшая подруга жены. Что подумает обо мне, увидев в таком виде? Но пронесло – не узнала. Дозвонилась и передала мне трубку, видимо решила по внешности, что я телефон первый раз в руках держу! Голос роновского чиновника поведал мне то же самое, что сообщили в школе. Думать нечего, надо возвращаться домой. Но сначала решил подкрепиться, подходящим местом для трапезы был школьный двор, достал прихваченную из дому снедь. Школьный двор в то время имел вид хорошо ухоженного небольшого парка. Завтрак мой был прерван пришедшей с обеда секретарём школы. Разговорились и, отвечая на
её вопрос, я рассказал, что тоже заканчивал здесь семилетку и вот эти деревья и кустарники мы – выпускники начали садить осенью 1940 года,
до этого тут никакой зелени не было. Не могу назвать всех учеников, ко
торые в этом участвовали, нас было тогда три параллельных класса. Я учился в «А», друзьями моими были Костя Шестаков, Дима Савиных, Сер-
гей Кислицын, Миша Новиков. Тут женщина – секретарь мне говорит, что
Михаил Новиков – это её муж. Оказалось, что он сейчас работает директором совхоза «Караванский». Узнав, где можно его сейчас найти, отправился в правление совхоза, оно находилось тогда в здании бывшей МТС.
В совхоз входили в то время три бывших сельсовета, в разгаре была кампания укрупнений колхозов и совхозов. Минут через пять я был уже в правлении. Длинный коридор и множество кабинетов: экономисты, нормировщики, бухгалтерия, партбюро, комитет комсомола. Постучался в председательский кабинет, в кабинете идёт планёрка, извинился, сказал, что хотел бы видеть Михаила Григорьевича Новикова, по личному вопросу, но вижу, что идёт совещание, поэтому подожду в приёмной. Скоро планёрка закончилась и слышу: Кто меня хотел видеть? Заходите. Вошёл, за большим двухтумбовым столом сидит человек в зелёной офицерской рубашке, лицо чистое, белое, с некоторым женским оттенком, не по годам моложавый, но растительность на голове говорила об обратном. В подобных случаях раньше говорили, что волос на голове на одну драку с женой и то не хватит…Плотное телосложение создавало весьма внушительный вид. Стою и думаю, а где же Миша Новиков? Не глядя на меня, он перебирает документы у себя в папке. Стою и думаю – действительно человек так занят, что перекурить некогда или хочет дать мне понять, чтобы побыстрее убирался. Решил пощекотать ему нервы, остановился посредине кабинета, рассматриваю стены с таким усердием, будто увидел мировые шедевры, а не производственные достижения по выполнению «судьбоносных решений пленумов ЦК КПСС»…Наконец, он не выдржал и раздражённо бросил: Слушаю вас! Я, не торопясь, поставил стул к торцу стола, уселся, а точнее нескромно развалился. Такой фамильярности он уже выдержать не мог, левая щека задёргалась от нервного тика. Думаю, пора заканчивать эту комедию, надо и меру знать! Улыбаюсь ему и говорю: Миша, здравствуй! Он откинулся назад, на лице удивление сменялось недоумением, потом, успокоившись, говорит: Извини, друг, не узнаю! Представься! -- - Миша, а Стеньку Разина помнишь?
Он вскочил на ноги, протянул руки вперёд: Шура, ты ли это? Ну, давай
почеломкаемся (в смысле поцелуемся)!
Обоих охватило такое волнение, чтопотребовалось какое-то время, чтобы начать разговор. Да и был ли он. Тот и другой задаёт вопросы, не выслушав, начинает что-то рассказывать совершенно на другую тему. В то же время смотрю на Михаила и думаю: где же тот Мишка - «седёлко», даже очертания головы приняли другую форму – выемки на затылке не стало. Может быть глаза? Да точно! Взгляд остался прежним. В этот момент мы оба думали об одном и том же. Михаил вдруг говорит: Шура, ты совсем не похож на того, каким был раньше! Только вот глаза остались прежними.
Когда первая волна чувств спала и разговор пошёл по определённому направлению, он спросил, как я оказался в Караванном? Я пошутил: А разве повидать старого друга причина не достаточная, чтобы приехать из Пижмы на велосипеде? Нет! Я серьёзно! Да и навряд ли ты знал, что я здесь нахожусь. Из наших однокашников-селян никого, кроме меня нет, все разъехались. Я не хотел рассказывать о своей нужде, а он настаивал, пришлось излагать суть дела. Выслушав внимательно то, что я ему сообщил, он сразу преобразился. Внешне это был уже другой человек! Это был человек привыкший повелевавть…Тут же он связался со своим заместителем, объяснив изменившиеся планы в его расписании, дал необходимые указания. После ухода заместителя, Михаил берёт телефонную трубку, нажимает одну из клавишь и я узнаю голос Кати Норкиной: Слушаю Вас, Михаил Григорьевич.
- Девушка, соедините меня с РОНО.
- Михаил Григорьевич, у них сейчас обеденный перерыв, как только кто-
то появится, я сразу Вас соединю.
- Хорошо, буду ждать.
Минут через 20 зазвонил телефон. Голос в трубке сообщил: Заведующий
РОНО на проводе.
Михаил сразу же берёт «быка за рога», властным тоном говорит: Иван Иванович ( псевдоним, настоящее имя не помню), это Новиков, привет! Послушай, там у вас, где-то в районе, мой комиссар (парторг совхоза) находится, так ты пошли кого-нибудь его разыскать и привести к тебе, а тем временем возьми бланк свидетельства об образовании, поставь подписи и печать, всё остальное мы здесь сами поставим! Скажи комиссару, что я его буду ждать дома, дело срочное! Слышу, голос в трубке говорит: Михаил Григорьевич, я этого сделать не могу, так как это документ строгой отчётности, по закону...
-Законы я знаю не хуже тебя, а ты зачем штаны протираешь, если не можешь такого простого вопроса решить? Пошевели мозгами, ведь народным образованием руководишь, а не лапти плетёшь…
- Михаил Григорьевич, меня за это в тюрьму посадят!
- А когда вы ко мне обращаетесь - я ничего не говорю, а делаю. Теперь
я обращаюсь – вы делайте! Если не сделаешь, ко мне больше не обращайся!
И трубка твёрдо легла на место. Помолчали. Да, дело-то действительно дохлое!
- Зря,- говорю,- ты с ним так резко разговаривал.
- С ним-то, может быть, и зря, но с остальными надо быть жёстким, иначе совхоз развалится. Я всех их держу вот где! Показал мне увесистый кулак. А документ пришлют, не волнуйся. Никуда они не денутся. Пойдём ко мне, посмотришь, как живу.
По пути зашли в сельмаг. Очередь мгновенно сдвинулась на шаг назад, пропуская председателя без очереди. Смотрю, последним стоит в очереди михалёнский Лёшка Филин (Алексей Филиппович Шевнин), улыбается, узнал. Последний раз я видел его в начале 50-х годов в Михалёнках. Я ему предложил, если он никуда не спешит, пойти с нами. Он ничего не ответил, только головой кивнул в сторону Михаила, как хозяин посмотрит. Подошёл к Михаилу, говорю тихонько: Михаил Григорьевич, давай Алексея пригласим с собой? А он не расслышал…В это время продавщица подала ему свёрток и он вышел на улицу. Мне стало неудобно, взял бутылку вина и вон из магазина. Михаил меня поджидает: Ты зачем вина взял?
- Я же видел, что водку брал, а у тебя жена дома, она же с нами водку
пить не будет!- отвечаю. И потом, я чувствую себя как-то неловко из-за
Лёшки Филина…
- Да пошёл он…Он мне по пьянке новенький комбайн сжёг, теперь держу его на самой чёрной работе.
- Вот,- думаю,- наша жизнь, во всём многообразии: все трое вместе учились, были друзьями – приятелями и вот одному помогает совершенно бескорыстно, а другому, своему односельчанину, готов голову отвернуть
по работе. А с другой стороны, может эту забубённую головушку погладить за все грехи? Ничего, друзья же! Нет! Только кнут и пряник могут двигать дело вперёд!
Жил Михаил в старом отцовском доме, капитально отремонтировав его. После обеда он показал мне свой «тополиный сад».Честное слово, он произвёл на меня большее впечатление, чем Никитский ботанический сад около Ялты. Рассказал мне о своих служебных делах. К тому времени он уже имел два высших образования: сельхозинститут и «Тимирязевку». Но хозяйство вёл по – старинке , «дедовским способом»: весной брал с собой на поля самого опытного старика – практика и на каждом поле индивидуально решали когда пахать, когда сеять. Один, с точки зрения практики, другой, с точки зрения сельхознауки науки. Если мнение обоих совпадает – сеют, если разное – ищут оптимальный срок. И так по каждому полю отдельно. Вопреки требований циркуляров свыше, в совхозе лучшую землю оставляют под рожь, пшеницу, овёс и ячмень, оставляют землю под пары, строго соблюдают севооборот. Брать пример с Дании и Голландии нам не под силу,- говорит Новиков,- слишком большая разница в уровне агрономической культуры. Они могут взять анализ каждого квадратного метра земли и положить туда столько удобрений, сколько необходимо. А мы хорошо, если одну пробу с поля возьмём. Да ещё сверху заставляют сеять кукурузу, а сеять её в нашей зоне рискованно. Осенью наш совхоз полностью рассчитывается с государством, частично, расчитывается и за район (другие-то хозяйства, которые работают по циркулярам, почти ничего не сдают), каждому мужику, работающему в совхозе, выдают на трудодень в среднем столько, чтобы он мог содержать семью из пяти человек, остальное идет на оборотные средства.
- Проезжал Козлы, что там видел на полях? - спрашивает Новиков.
- Миша, не только в Козлах, но и в починках, кроме сорной травы в полях ничего нет. А ведь у них самая лучшая земля в Тоншаевском районе.
- Вот! Вот! Это они по указаниям верхов лучшую землю засеяли кукурузой и в указанный срок! Но природа этих сроков не признаёт! Весна была холодная и затяжная, ростки у семян сгнили – культура-то теплолюбивая! И в наших колхозах такая же картина…Что они в этом году получат? Ничего! Ну а по нашу сторону Ошмы ты что видел?
- Миша, это быль, похожая на сказку. Мне ещё пришла мысль, будто я попал в 1940 год, тогда поля тоже имели такой вид – заглядение! А твоя
кукуруза выросла или нет?
- Она и не могла вырасти, тем более, что семена я посеял в той низине,
возле которой идёт дорога к Блинам.
- Но там ведь были одни кочки, трава и та плохо росла – солончак, да и
только!
- А я загнал туда «Кировцы», они эти кочки срезали, разравняли…
- Но ведь тебя могут снять с работы?
- Да я с удовольствием, меня давно зовут в трудколонию, на подсобное хозяйство, хоть сегодня приходи. Но они меня не снимут, потому что с
голоду умрут! Райком, райисполком, военкомат, школы и т.д. я снабжаю
мясом, маслом, молоком по колхозной цене, т.е. в два раза ниже, чем по государственной. Правда, три партийных взыскания в этом году «повесили».
- Как? Ты их кормишь, а они тебя колотят! За что?
- Первый выговор за то, что к указанному сроку не отсеялся. Второй за
кукурузу – не там её разбросали. Третий – за переманивание кадров.
- Но, по уставу, третье наказание не накладывается: должны или оправдать, или исключить из партии.
- Из-за этого меня вызывали на бюро обкома. Но я кадры ни у кого не переманиваю. Люди приходят ко мне, просятся, ради бога, возьми! Но я беру только механизаторов и доярок, да не всех – лодыри мне не нужны!
Вот я им и говорю: Направьте ко мне уполномоченного, я соберу общее собрание колхозников, пригласим соседей – жалобщиков. Пусть они выступят и агитируют моих людей в свой колхоз, кто пожелает, я тут же подпишу заявление. Конечно, никто не поехал. Все понимают: Рыба стремится туда, где глубже, а человек, где лучше. А взыскания они мне вешали, чтобы себя обезопасить. Вдруг, те, кто выше их, пришьют уклон «от линии партии»- тогда не только креслом, но и ещё кое-чем можно поплатиться…А теперь, как за щитом: Мы, мол, меры принимали, хотели исключать из партии, да пожалели, думали, человек понял свою ошибку, а он опять за своё…
Я слушаю и думаю: Боже мой, до чего мы дожили, когда у партийных руководителей двуличие, угодничество, обман, лицемерие – стали нормой, а честный труд людей, дающих хлеб насущный – стал анахронизмом. Как это всё быстро перевернулось. Не прошло и десяти лет с тех пор, как начали восстанавливать «ленинские принципы партийной жизни» по-хрущовски, а какой результат! Сельское хозяйство умирает, промышленность, как ржавый механизм, скрипит, пробуксовывает!
Ровно в шесть вечера стук в окно: Михаил Григорьевич дома?
- А, комиссар, заходи!
- Спасибо, не могу. Мне обязательно нужно съездить в одну бригаду. По пути заехать не мог, так как Зав.РОНО передал пакет, сказал срочно…
- Всё правильно. Давай пакет. Спасибо.
Вскрыли пакет, развернули. Надо же. Свидетельство. Подписи, печать – всё, как говорили! Пошли к директору школы. По дороге Михаил показывает на новые дома: Вот так я решаю проблему жилья. Приезжему или местному, у кого дом ветхий, предлагаю купить. Можно в рассрочку или в аренду – как пожелает. Цена намного ниже той, в которую обошлось самостоятельное строительство. И, ещё, перевод колхозников полностью на денежную оплату труда – это большая, со стороны верхов, ошибка: и социальная, и экономическая, и политическая. Крестьянин должен, образно говоря, тот хлеб, который добыл своими руками, сам испечь и почувствовать его вкус и запах, иначе душа его никогда не прикипит к сельскому хозяйству и к земле. Вот почему, несмотря на то давление, которое оказывает район, я рассчитываюсь с людьми так: 50% деньгами, 50% продукцией совхоза.
От директора двинулись в школу, так как заполнять подобные документы можно лишь чёрной тушью, которой дома не оказалось. Закончив дела, я засобирался в дорогу, Михаил уговаривал погостить несколько дней. Но я спешил вернуться домой, ждали дела. В Михалёнках, почувствовав некоторую усталость, решил заехать к родне: в бывшем доме мамаши жил Николай Павлович Норкин, брат Анатолия
- мужа Нины Дмитриевны – сестры моей жены. Но дома у них никого не оказалось, видимо ещё не вернулись с работы, ждать не стал, поехал дальше. Подъезжая к Ошме, увидел на юго-западе, как и вчера, кучеряво – дождевую облачность и всплески зарниц. Наступала темнота. Надо было бы вернуться, но какая-то сила толкала меня только вперёд. В Козлах стояла уже полная темень. Сгущало её не только время, но и ливневый дождь. Ни в одном доме окна не светятся, даже лая собак и то не слышно – мёртвое «царство». Что делать? Силы на исходе. Если бы знать, в каком мужик живёт, попросился бы ночевать, а то разбудишь старушку, перепугается до смерти. Побрёл дальше. В Лопатинцах то же самое: ни огня не видно, ни собак не слышно. Остановился у дома, где раньше жил мой бывший одноклассник – Геннадий Клешнин. Я знал, что его родители умерли, а он, после армии, уехал в Сибирь. Но дом жилой, так как окна не заколочены, тропка к дверям протоптана. Начал стучать. Наконец, где-то за усадьбой блеснул свет и залаяла собака. Оказалось, что там находится сторож и его сторожка, чуть побольше собачьей конуры, а рядом объект охраны – амбар. Объяснив обстоятельства и причины своего странного визита, я попросился отдохнуть до рассвета в его «дворце». Он любезно предложил мне свой топчан, но я отказался, так как на нём лежали матрац и одеяло – всё сухое, а я промок до нитки. Грязная вода с меня ручьём текла. Сел на порожек, навалился на косяк, в сон клонит, глаза закрываются, а сторож всё говорит и говорит. Потом слышу: Значит ты из Караванного, а живёшь в Пижме? А чей же ты будешь?
- Нет,- говорю,- я не из Караванного. Мои родители из Втюринского, отца зовут Фёдор Алексеевич Степанов.
- Фёдора Алексеевича сын!? Ну, мил человек, вставай, пойдём ко мне домой. Фёдор-то Алексеевич во время войны мою семью от голодной смерти спас. А его сына на пороге буду держать? Пойдём, пойдём! Его жена, старушка, ухаживала за мной, как за родным сыном. Утром даже сапоги и одежда были высушены и вычищены. Надо было бы отблагодарить этих добрых людей, но мне больше уже не довелось побывать в этих краях. А с Михаилом мы ещё дважды встречались: раз с Лизой ездили от Буреполома на паравозике до Козловской дороги, а там пешком. Починки оставались далеко в стороне, в Караванном ночевали, здорово погуляли! И ещё раз, уже в начале 70-х годов, в январе месяце, встретились на Пижме. Я ему в новогоднем поздравлении сообщил, что приеду с сыном в его зимние каникулы к родителям. Он приехал к нам на «уазике» через Яранск и Шахунью. Потом председательское кресло ему пришлось оставить, совхоз после него пришёл в хилое состояние. Михаил уехал в Тужу, работал там то ли в райисполкоме, то ли председателем поссовета…
О другом Михаиле – Шестакове мне было известно, что он связал свою судьбу с народным образованием: был директором школы где-то на Урале.
Семья завуча Караванской школы Василия Николаевича Савиных в середине 40-х годов куда-то переехала. Были слухи, что Димка – один из моих лучших друзей, погиб на фронте, потом кто-то, будто бы, видел его сестру Лену и она сказала, что брат жив.
В ноябре 1943 году мне пришла повестка из военкомата, точнее на фронт должен был отправиться отец, но мы, посоветовавшись, решили, что надо идти мне, так как у него на руках было ещё трое детей. Так
закончилась моя юность.
А.Ф.Степанов – «Небо наш родимый дом».
Часть 2.
Однажды поздней осенью 1934 года, тогда мне было 8 лет, произошло событие, которое называют иногда судьбоносным. Так это или не нет – не знаю! Но то, что курс моего жизненного пути пошёл строго по одному направлению – это точно! На этом пути было много собственных ошибок, внешних неприятностей, наконец случаев, когда чудом оставался жив, и, тем неменее, я ни разу не пожалел об избранном пути.
Как-то в начале 70-х годов меня пригласили в школу, в которой учились мои дети, на тематический вечер, посвящённый выбору профессии. Одна девочка задала такой вопрос: Скажите,
что такое счастье? Я несколько растерялся. Как ответить в двух
словах – что такое счастье? Лекцию читать не будешь. Поднатужился, поднапрягся, сам себе задал вопрос: А я-то счастлив? И если да, то когда ощущаю себя счастливым? Одним словом, сам себе сделал примерку. Отвечаю: Счастье, как я его понимаю,- это, когда человек утром идёт на работу, как на праздник, а вечером с работы домой, тоже, даже более, чем на праздник. Не знаю, всем ли понравился мой ответ, но аплодировали хорошо. В то время я действительно чувствовал себя счастливым: дети учились нормально – по текущим оценкам, даже четвёрки были редкостью, все «пять», а четвертные и годовые – только «пять». Жена работала главным бухгалтером, училась заочно и вела дела по дому - везде успевала! Сам я, с точки зрения профессионализма, достиг неплохих результатов: имел все три удостоверения первого класса – военного лётчика, лётчика – инструктора и лётчика- испытателя.
Но вернёмся к тому дню, о котором я начал говорить. Это случилось, когда «ноябрь уж наступил, уж роща отряхала последние листы с нагих своих ветвей, дохнул осенний хлад, дорога промерзала, журча бежал за мельницей ручей, а пруд уже застыл». Это стихотворение меня ещё в детстве волновало, как будто Александр Сергеевич Пушкин о нашей деревне писал. День, о котором идёт речь, я запомнил со всеми подробностями, словно это происходило вчера, а не 70 лет тому назад. Накануне, с утра, ветерок потянул с полуночи (с севера, северо-востока) и начало быстро холодать. Люди радовались! Осеннюю распутицу никто не любил. Она обрекала людей на длительное бездействие, которое угнетало. Ну а детвора и подростки ждали, когда застынет пруд, который во Втюринском имел свои уникальные особенности. Крутые и относительно высокие берега не давали ветру во время замерзания рябить воду. Течения, как это бывает на реках, тоже нет. Лёд образовывался ровный и прозрачный, как стекло. Вот почему коньки у нас были предметом первой необходимости.
После большой перемены, во время которой почти все ученики катались или бегали по льду, мы ещё не успели отдышаться, как услыхали незнакомый гул. Он всё усиливался и
в классе наступила тишина. Вдруг открывается дверь, на пороге появляется Павла Петровна Кичигина: Дети, быстро на улицу, аэроплан летит! Она учительствовала и одновременно была
директором школы. Повторного приглашения мы не ждали, высыпали, как горох из мешка. Видим, что со стороны Тоншаева летит самолёт. Прошёл он над прудом, над школой и, не меняя курса, скрылся в северо-восточном направлении. Погода была, как мне помнится, такая: облачность 10 баллов, слоистая, с нижней кромкой около 300-500 метров, видимость отличная, т.е. более десяти километров. И, тем не менее, летел он на очень малой высоте, не более 50 метров. Были хорошо видны подкосы и расчалки. Летели два человека: в передней кабине сидел лётчик, в задней штурман (тогда назывался лётнаб), либо механик. На головах у них были лётные шлемы, лётные очки опущены на глаза, на лицах кожаные маски, чтобы не обморозиться. Кабины были открытые, лётчиков защищали только ветровые стёкла, как на мотоциклах, но они плохо защищали от встречного потока воздуха. И ещё, я обратил внимание на пилота, сидящего во второй кабине, он то и дело поворачивался вправо и влево, что-то рассматривая внизу. Видимо, всё – таки, это был штурман. Наверняка он сличал карту с местностью, чтобы определить точное местоположение самолёта.
Все мы находились под очень сильным впечатлением, увидев самолёт в полёте. Об авиации тогда много писалось, много говорилось. Но правильно говорят: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать! У авиации тогда был «золотой век». Дело в том, что в начале 30-х годов северные страны Европы и Америка, да и не только северные страны, приступили к изучению и освоению богатсв морей и островов Северного Ледовитого океана. Просто побывать на полюсе было очень престижно. На пути к нему многие поплатились жизнью. Для нашей страны изучение и освоение Северного морского пути было не только престижно, но и жизненно необходимо. Без активного использования авиации решить эту проблему было крайне трудно, а может и невозможно. Взять хотя бы «Челюскинскую эпопею»: 20 апреля 1934 года страна узнала первых Героев Советского Союза: Водопьянова, Доронина, Каманина, Леваневского, Ляпидевского, Молокова, Слепнёва – это были лётчики полярной авиации, проявившие исключительное мужество и героизм при спасении экспедиции ледокола «Челюскин», раздавленного во льдах Чукотского моря.
Надо заметить, что героями, в то время, были не только лётчики. Но и люди труда всех профессий: Стаханов – шахтёр, Бусыгин – кузнец, Кривонос – машинист, Паша Ангелина – трактористка, Мария Дёмченко – свекловод, научные работники – Шмидт, Фёдоров, Папанин, Кренкель, Ширшов и многие другие. А сколько у них было последователей! Так что журналистам тогда далеко ходить было не надо! Герои были повсюду! Они были представителями трудового народа, народа, который непосредственно создавал материальные ценности.
Все важные новости люди узнавали, в основном, из газет и журналов. Телевидения ещё не было в помине, кино было редкостью, радио до деревни ещё не дошло. Очень важную роль в воспитании детей играли журнал «Мурзилка» и газета «Пионерская правда». Издавалось много брошюр и даже книг по рукоделию. Скажем, как сделать педальный автомобиль, буер на коньках или на лыжах, как сделать кордовую модель самолёта и двигатель к ней. Купленная игрушка, как правило, быстро надоедает ребёнку и он её без сожаления выбрасывает. Но ту, которую он сам сделал, в которую свой труд вложил, бережёт, как зеницу ока. С точки зрения военного воспитания в школах создавались различные кружки, в том числе и обязательные. Для девочек обязательными были кружок ГСО (Готов к Санитарной Обороне), для мальчиков БГТО (Будь Готов к Труду и Обороне), для старшеклассников ГТО (Готов к Труду и Обороне). Пройдя обучение, ученик получал значёк и удостоверение к нему. Кружок Ворошиловский Стрелок не был обязательным, но какой же мальчишка откажется пострелять из настоящей трёхлинейки Мосина. Явка была стопроцентная. Всё было не так, как теперь, намного проще. Руководитель берёт 5-6 человек, идут в дом к нему, берут три малокалиберные винтовки, три боевые, патроны, мишени и возвращаются в школу. Короткий инструктаж, построение: Равняйсь! Смирно! Направо! С места, с песней, шагом марш!
- Пропеллер громче песню пой,
- Неся вразмах стальные крылья,
- За вечный мир, в последний бой,
- Летит стальная эскадрилья!
Прошло 14 лет и 6 месяцев, когда мне, наконец, мой пропеллер громко пропел свою песню. Это произошло в мае 1949 года. Тогда на самолёте с двойным управлением – УТ-2, с пилотского сидения, с лётчиком – инструктором лейтенантом Кравцовым, я впервые выполнил ознакомительный полёт. Отсчёт 14,5 лет я веду с того дня, поздней осени, когда над Втюринским впервые пролетел аэроплан. Он уже давно скрылся за горизонтом, ученики разошлись по классам, а я всё не могу сдвинуться с места, стою, как чумной, как будто потерял что-то очень важное. Потом я понял – это болезнь! Не знаю, как её назвать! Авиационная, самолётная или небесная? Но знаю, что она не излечима! Невдалеке от Чёрной Речки, где я живу, есть аэродром. Над посёлком часто пролетают самолёты. Ни один из них я не могу пропустить, не посмотрев, какого типа самолёт, какова примерная его высота и скорость. Понимаю, что глупо, но нет силы отказаться от этого маленького удовольствия. До старости дожил, но болезнь не проходит! Не возникло ли у меня тогда, восьмилетнего пацана, желания стать лётчиком? Нет! Тогда я ещё многого не понимал. Возникло просто желание покататься для удовольствия, как, скажем катаются на лодке, на лошади и т.д. Но желание это было какое-то необычное, более эмоциональное, более острое, что ли. Даже трудно выразить словами.
1935 год прошёл буднично и не принёс новых впечатлений.
В 1936 году в печати замелькали сообщения о полётах наших
лётчиков по столицам европейских государств, на Ближний Восток, в Китай на серийных самолётах отечественного производства. 1937 год. Сказать, что это был год бурного развития авиации – это значит ничего не сказать! Изумлённая Европа, а вслед за ней Америка, никак не могли понять – откуда в разорённой двумя войнами стране, нашлись такие силы и средства, которые позволили ей занять передовое место в области развития авиации. Ведь ещё в начале 30-х годов у нас не было авиационной промышленности, которая бы отвечала передовым требованиям науки и техники. В середине 30-х гг., когда возросли высоты, скорости, дальности полётов – потребовались огромные расходы для проведения научно – испытательных и опытно - конструкторских работ (НИОКР). Правда, мы отставали по части инфраструктуры. И не потому, что не могли, хотя жили, довольно, бедно, средств не хватало, поэтому решались главные вопросы, а остальные – по ходу дела. Другого пути тогда нам было не дано.
Итак, чем же мы, с точки зрения авиации, кого-то приятно удивили, а кого-то, мягко говоря, напугали? Речь идёт о 1937 годе. О рекордах я скажу ниже, а вначале хочу привести пример мужества, которое проявляли люди, выполняя свой служебный долг. Они могли этого не делать, никто не вправе был приказать им это и, тем не менее, пошли на этот риск. Во имя чего? Тут всё зависит от человеческого фактора. В мае того года высадились на льдине невдалеке от Северного полюса четверо исследователей Арктики. Кстати, с гордостью могу упомянуть, что и среди моих тоншаевских земляков – однофамильцев, возможно даже родственников, есть человек который за свою жизнь не однажды побывал на обоих полюсах – это Борис Иванович Втюрин, родом из Малых Лугов. Люди всегда стремились открыть неизведанные дали,
прославиться, оставить след на земле. Но при исследовании полюса людей ждали тяжелейшие испытания. Многие полярные исследователи поплатились жизнью на пути к цели. Папанинцы
были доставлены на льдину на четырёхмоторном самолёте ТБ-3 лётчиком Водопьяновым. Аэродром там заранее никто не готовил, поэтому перед экипажем стояла задача не ошибиться в выборе площадки. На льдинах северных морей много бугров и трещин, припорошенных снегом, которые с воздуха не заметны.
Какое же надо было иметь мужество и командиру и экипажу, чтобы доверить свою жизнь её величеству, «госпоже удаче». Но
пресса писала о них как-то слишком буднично, как обычно писали отчёты о посевной. Зато о рекордах писали только восторженно, снимали об этом фильмы, выпускали плакаты и т.д. получалось как-то несоизмеримо: одних занижали, других поднимали до небес!
Рекорды тех лет были наслуху у всей страны: женский экипаж в составе Гризодубовой, Расковой, Осипенко установил международный рекорд дальности полёта без посадки; экипаж
Чкалова, Байдукова, Белякова перелетел через Северный полюс
в Америку, пролетев более 9000 километров за 63 часа, установил новый рекорд дальности полёта; через месяц экипаж в составе Громова, Юмашева, Данилина на самолёте АНТ-25 за 62 часа лётного времени преодолел расстояние более 11000 километров. Вначале планировали посадку в Мексике, но правительство этой страны не разрешило пересекать границу советскому самолёту. Данному перелёту придавалось не только спортивно-техническое значение, но и политическое значение. Для страховки должны были лететь два экипажа: если один сядет на вынужденную посадку, то другой долетит. Если оба долетят – это был бы триумф! Готовились серьёзно: Чкалов выполнил тренировочный полёт по Арктике и сел на острове Удд, из-за плохой погоды. А на Щёлковском аэродроме, в начале полосы, сделали горку, которую впоследствии назвали Чкаловской. Аэродром переименовали: вместо Щёлковского назвали Чкаловским. Но это потом. Громов, имеющий огромный опыт полётов и дальних перелётов в сложных метеоусловиях, должен был взлетать первым. За ним, через полтора часа, Чкалов. Накануне, перед вылетом, Михаил Михайлович был в Большом театре и, вдруг, приступ острой боли в области живота. Врачи осматривали в кабинете директора театра, поставили диагноз: резкое обострение язвы желудка. Отправили в клинику. По приказанию Сталина, тут же, вечером, подняли на ноги лучших специалистов. Обошлось без операции. Через месяц, Громов со своим экипажем тоже перелетел через Северный полюс и сел где-то в южных штатах США, на поле одного фермера. Несмотря на раннее утро, понаехало очень много народа, началась давка: все стараются получить автографы. Выручил фермер. Он нашёл чисто американский выход: верёвками огородил круг, в центре которого стоял самолёт. Теперь, желающие получить автограф, могли придти внутрь круга, но уже за плату. Затем этот фермер попросил у Громова разрешения слить оставшийся бензин и тут же организовал его распродажу. За маленький флакончик русского бензина ему платили доллары – бизнес есть бизнес! Оказывается, у американцев есть поверие: если человеку повезло, надо обязательно взять у него сувенир. Пусть это будет носовой платок, лоскут одежды счастливца – неважно, лишь бы эта вещь была при нём во время, так сказать везения. Тогда и владельцу сувенира тоже повезёт.
Тут я упомянул о Чкаловской горке. Она была сделана для того, чтобы самолёт на взлёте, в начале разбега, двигаясь по наклонной вниз, быстрее набрал скорость, необходимую для отрыва от земли. Самолёт был сильно перезатяжелён – одного бензина, с учётом навигационного запаса, нужно было залить почти на трое суток. А сколько нужно иметь дополнительного груза, для выживания экипажа, на случай вынужденной посадки во льдах Арктики. А дополнительные баки с маслом, антифризом… Двигатель-то на самолёте с водяным охлаждением. Так вот, эту Чкаловскую горку в середине 70-х годов убрали. Приехал какой-то пан-генерал – то ли сон ему плохой приснился, то ли чёрная кошка дорогу перебежала – рявкнул: Убрать! Пошли крушить, ломать, ворочать. Это мы умеем: До основанья, а затем…Чкаловская горка десятилетиями приносила большую пользу людям. На ней оборудовали стоянку спецмашин, обслуживающих полёты. Там же было помещение для шоферов, где они могли летом охладиться, зимой погреться. У дежурного по МТО с высоты своего КП, которое располагалось над упомянутым помещением, весь аэродром был виден, как на ладони. Руководил он оперативно. Бывало, когда бы не прилетел на Чкаловскую – днём или ночью – всегда, не успеешь выйти из самолёта, топливо и маслозаправщики уже стоят. Культура технического обслуживания была там на высоте и внедрена она была в те далёкие 30-е годы. Да пусть бы эта горка была не задействована. Только за то, что она напоминает о тех героических делах, свидетельницей которых сама была, её надо было хранить вечно, как объект, имеющий историческую ценность и как символ нашей национальной гордости.
Я не буду говорить обо всех рекордах. Скажу лишь, что в то время вся страна жила достижениями авиаторов. Газеты и журналы были полны восторженных отчётов о полётах выдающихся лётчиков. Гремели рекорды планеристов, парашютистов и т.д.
В Крыму, недалеко от Планерного (Коктебеля), есть гора Клементьева. Там такие уникальные условия для планеризма, каких больше нигде нет. Как известно, над сушей воздух прогревается быстрее, чем над морем. Тёплый воздух поднимается вверх. Более холодный с моря, через посёлок, который расположен в низине, и далее на север по широкой лощине устремляется к горе Клементьева. По её пологому южному склону воздух выталкивается вверх, создавая мощный вертикальный поток. В этом потоке планер не снижался, а, наоборот, набирал высоту. Опытный планерист мог целый день летать. В потоке набирать высоту, вне его снижаться. В 20-е годы на горе Клементьева сформировали школу планеристов. Построили несколько трёхэтажных зданий, где разместили учебные кабинеты, мастерские, общежитие для курсантов и т.д. Всё было сделано фундаментально. Там шла усиленная подготовка лётчиков при самых низких затратах. Ни моторов, ни горюче-смазочных материалов, ни спецмашин – ничего не надо. А переучить планериста на самолёте – ничего не стоит. Кто хорошо овладел планером, отлично летал и на самолёте. Такие конструкторы, как Королёв, Яковлев, Ильюшин, Микоян, Мясищев, Петляков – прошли курс планеризма в Крыму.
В 1960 году «верный ленинец и стойкий борец за мир» Хрущов устроил «Варфоломеевскую ночь» в стране, то бишь стал сокращать армию до 1200000 человек. О сокращении никто ничего не говорил. Надо – так надо! С людьми обращались, как
со скотом. А сколько материальных ценностей было уничтожено! Новые самолёты, только что из-под конвейера, пускали под автоген, на металлолом. Старейшие лётные училища, такие как Сталинградское, бывшее Качинское, Борисоглебское, Оребургское и другие, которые славились своими кадрами преподавательского состава и действующей учебной базой, - были расформированы. Эта буря не прошла и мимо Планерского, хотя эта школа и стоила государству копейки. Из ВВС, лётчиков в возрасте моложе сорока лет, годных к лётной работе без ограничений, было уволено 5000 человек, правда, 1000 человек была трудоустроена в ГВФ. Пикантность этой истории заключается в том, что ровно через год этих ребят начали снова призывать в армию. Никита Хрущов решил из-за Кубы Америке и НАТО «кузькину мать» показать, но забыл, что армию он год назад частично разогнал, частично деморализовал. Войско собрали, нужно срочно организовать переподготовку. А где? Строевые части разогнали, самолёты переплавили, оставшиеся училища находятся в стадии реорганизации – вместо средних училищ, вводили высшие. Что делать? Пришлось забирать свои ракеты с Кубы и везти их обратно домой…
Из всего вышесказанного, видно, что мы всё время проводим реформы, но приводят они к тому, что мы сначала строим, а затем всё построенное разрушаем. В 1940 году в аэроклубах было 40000 учебных самолётов, из них около 2% машин на капремонте. Средняя группа курсантов – 7 человек, значит, около 300000 юношей и девушек занимаются интереснейшим видом спорта. Конечно, все они лётчиками не станут, но это и не важно. Главное – активный отдых, жизнь заполненная положительными эмоциями. Планеристов в то время было намного больше, кроме аэроклубов, на планерах летали ещё и кружковцы. На предприятиях, даже небольших, кто-то подаёт идею организовать кружок, скажем, планеристов. После решения вопросов организационного характера, директор предприятия даёт распоряжение выписать и выдать соответствующий материал, выделить помещение и т.д. И вот молодые люди после работы бегут не на тусовку с одноразовыми шприцами и противозачаточными таблетками, а с инструментами, которые потребуются для работы над агрегатом. На предприятии всегда находились добровольные помощники из числа конструкторов, технологов, станочников, слесарей и т.д. В Горьком, вот таким способом, была построена детская железная дорога. Паравозики, вагончики, стрелки, семафоры, сигнализация, связь – всё было сделано вне рабочее время руками и взрослых, и подростков. А сколько молодых людей занималось парашютным спортом! В парках, не только областных центров, но и в некоторых районных центрах имелись парашютные вышки. Иди, занимайся, прыгай, летай!
Конечно, у ребят из сельской, глубинки заниматься подобными видами спорта не было возможности. Некоторые пробовали, но неудачи преследовали их. Мой сверстник – Павел Батулов решил стать парашютистом: где-то нашёл брезент и сшил купол вместо шёлковых строп, приделал толстые мочальные верёвки. Прыжок с крыши дома оказался очень удачным – отделался ушибамии. На этом он свои тренировочные прыжки закончил.
В 1978 году аэроклубы имели около 5000 учебных самолётов. Большая часть этих самолётов предназначалась для тренировки профессионалов. Нет слов, профессионалы должны тренироваться, но почему же большинство из них тренируются не на Як-18, Як-32, самолётах на которых выполняют, обычно, фигуры высшего пилотажа, а на Як-12 (это самолёт лимузин, летающий автомобиль на 4 человек, разбег и пробег у него меньше, чем даже у По-2). Як-12 предназначен не для фигур высшего пилотажа, а для перевозки небольшого груза или трёх пассажиров с посадкой на площадки очень малых размеров, вне аэродрома. Видимо пилотажные самолёты стали никому не нужны, зато самолёт-автомобиль пришёлся кстати на рыбалку и на охоту летать первым лицам в областях.
Итак, из вышесказанного видно, что наша авиация во второй
половине 30-х годов развивалась быстрыми темпами не только в количественном, но и в качественном отношении. Но сама по себе авиация не могла развиваться. Сначала нужно было поднять все отрасли промышленности. Даже в колхозах жизнь стала налаживаться. С отцом я бывал и в Горьком, и в Москве, в Котельниче, Советске, Яранске, в деревнях Тоншаевского, Шахунского, Уренского, Тужинского районов – везде, в 1939-1940 годы, слышал одно: Как хорошо мы стали жить! Общее настроение большинства людей того времени хорошо выражено словами песни: Легко на сердце от песни весёлой, она скучать не даёт никогда. И любят песню деревни и сёла, и любят песню большие города. Или ещё: А ну-ка песню нам пропой весёлый ветер! Поля и горы ты обшарил все на свете и все на свете песенки слыхал. Да, петь тогда любили и в деревнях, и в сёлах, и в городах. А это признак хорошего настроения и здорового образа жизни. По этому поводу Г.К.Жуков в своих «Воспоминаниях и размышлениях» пишет: Но мне хочется сказать доброе слово о времени предвоенном. Оно отличалось неповторимым, своеобразным подъёмом настроения, оптимизмом, какой-то одухотворённостью и, в то же время, деловитостью, скромностью и простотой в общении людей. Хорошо, очень хорошо мы начали жить!
Вот в такой обстановке мы росли, учились и работали. С десяти лет, кто покрепче, а с двенадцати все. Лён пололи, навоз вывозили, боронили и т.д. Я не помню, когда и почему у меня
возникло желание стать лётчиком. Не просто покататься на самолёте, а самому управлять машиной. Видимо оно созревало медленно, постепенно, в тот момент, когда авиация была в фаворе у народа. Кроме того, я ещё посещал кружок юного авиамоделиста. Там мы кое-что узнали о лётчиках и наземных специальностях. Ещё я помню один разговор с матерью. Это было в 1939 году. Мама спрашивает: Кем я хочу быть? Я отвечаю: Лётчиком!
- Лётчиком, лётчиком! Вон, Чкалов, каким был лётчиком! И то разбился. А ведь ты-то будешь «непраським лётчиком», сразу
погибнешь, мало поживёшь.
- Зато хорошо поживу!
Вот это выражение «непраський лётчик» меня, как бы душевно травмировало. Поэтому и запомнил этот разговор. А что я понимал под выражением «хорошо поживу»? Нет, не о счёте в банке я думал. Полёты в полярные дни и ночи, ледовая разведка, проводка ледоколов, ведущих за собой караван судов и т.д.- вот что я в те далёкие детские годы понимал под словами «хорошо жить».
В 1964 году мне пришлось работать там, в Заполярье. Базировались мы в Североморске. Мы – это испытательная бригада. На север я залетал за 80-ю параллель, до острова Грезм-Бэлл. На восток через Новую Землю и Северную Землю до Новосибирских островов и обратно. Казалось бы, что тут такого? Открытое море, льды, тундра – везде однообразие. Но что-то такое есть, отчего глаза нельзя оторвать, особенно когда идёшь вдоль берега и, вдруг, увидишь в одном из фьордов, у самого берега, стоит изба, рядом две-три бревенчатые постройки без окон, значит нежилые. Из трубы, как правило, валит дымок. Значит есть там живая душа. Вообщем, картина выглядела такой, как я её представлял в детстве, может поэтому и волновала душу.
Итак, с уверенностью могу сказать, что в 12 лет я наметил
себе курс жизни – сделать всё возможное, чтобы стать лётчиком. Мне доходил пятнадцатый год, когда началась Великая Отечественная война, которая перевернула планы десятков миллионов человек. В 1941-1942 учебном году я учился в 8 классе Тоншаевской средней школы. Где-то в конце апреля или в начале мая в Тоншаево прилетел самолёт. Он сделал несколько кругов над селом и приземлился на лужайку в районе МТС. На ногу я был лёгким, к самолёту подбежал одним из первых. Он представлял собой моноплан с верхним расположением крыла, одномоторный. Рядом с самолётом был разостлан брезент. На нём сидела женщина, одетая в тёмносиний комбинезон, около неё лежал планшет со шлемом и очками. Когда набралось много народа, она вынуждена была ходить вокруг самолёта, то и дело предупреждать: не напирайте, руками не трогать и т.д. Вскоре, откуда-то появились мужчины и навели порядок. А лётчица вдруг предложила мне посидеть на пилотском сиденье. Даже рассказала о принципах управления самолётом. Словами передать то душевное волнение, которое я испытывал, просто не возможно! Теперь-то я окончательно заболел той болезнью, о которой упоминал вначале.
Но шла война, война тяжёлая, беспощадная, пылали города и
сёла, гибли миллионы людей. Тогда никого не спрашивали, куда он бы хотел пойти учиться или работать. Куда пошлют, туда и топай…
29 октября 1943 года меня призвали в армию. Направили в 282 запасной стрелковый полк, в город Слободской Кировской
области. Полк базировался в лесу, в десяти километрах от города, жили в землянках. Про авиацию я тогда старался не думать. В то время я знал, что снаряд или бомба одинаково всех убивает: умных и глупых, подготовленных и неподготовленных. И всё-таки среди хорошо обученных бойцов потерь было меньше, поэтому к учёбе относился настолько серьёзно, насколько только мог.
Наступила весна 1944 года. К середине апреля все, кроме нашего 1-го и 2-го учебного батальонов были отправлены на фронт. Мы ждали комиссию, чтобы сдать зачёты и тогда тоже на фронт. В это время поползли слухи, будто бы меня оставят
здесь, на фронт не пошлют, оставят для обучения нового пополнения. Это меня не устраивало, не хотелось отставать от своих ребят. Начал разгильдяйничать, чтобы начальство изменило своё мнение обо мне.
Наконец, прибыла комиссия, одновременно с ней приехали
«купцы»- представители различных военных училищ: пехотных, артиллерийских, инженерных, танковых и одного авиаучилища –
Челябинского, где готовили штурманов и стрелков – радистов для АДД (Авиации Дальнего Действия). Цель комиссии: путём
принятия зачётов определить уровень нашей боевой подготовки
и проверить – выполнена ли полностью вся учебная программа.
Задача «купцов» была более хлопотной: каждый из них должен был набрать нужное количество абитуриентов и организовать их переезд к месту дислокации своего училища.
Чтобы избежать путаницы и неразберихи, при этом уложиться по времени, начальство приняло решение выделить для комиссии один взвод из восемнадцати, подвергнуть его всесторонней проверке и, затем, по результатам, которые покажет этот взвод, дать оценку всему батальону. Пока не будут сданы зачёты и подписан акт, никто из этого взвода идти к представителям из военных училищ не имел права. Всем остальным курсантам разрешалось писать рапорта в училище, в какое пожелает.
Наш взвод (1-й взвод 3-й роты 1-го учебного батальона) начальство считало лучшим. Естественно, горькая участь сдавать
зачёты досталась нам. Комбат сказал: Если сдадите зачёты не ниже четырёх баллов, всех отправлю по училищам, кто в какое пожелает, если не сдадите – отправлю на фронт рядовыми. Фронта мы не боялись – это я точно знаю. И какая разница, кем мы туда попадём – рядовыми или сержантами. Больше недели нас «пытали»: почти каждую ночь тревога, марш-броски, танки слева, конница справа, воздух, окопаться, встречный бой, обход, охват, атака с криком «ура» до потери голоса и т.д. Вымотали до предела…
В тот вечер мы возвращались с полигона уставшие, но довольные и возбуждённые. Сдавали огневую подготовку, получили «пятёрку». До этого тактику сдавали и тоже на «пять». Это основные дисциплины, остальные сдавали так же без «троек». Экзамены, как мы полагали, на основании составленного расписания закончены. Проходя мимо лагеря, один курсант предложил зайти в штаб полка и узнать, кто из представителей училищ ещё не уехал. Некоторые уже закончили свою миссию, пока мы сдавали экзамены. Дежурный по части сказал, что уже поздно, приходите, мол, завтра. В нашем взводе командиры 2-го и 3-го отделений были, как «унтер Пришибеев»: злые, тупые, безграмотные, шесть классов на двоих. Когда наш парламентёр вернулся из штаба, эти двое начали хамить, паясничать, издеваться над ребятами. Я решил дать им отпор, так как ребята не могли – грубость рядового по отношению к командиру любого ранга строго каралась. Ну а я с января 1944 года исполнял обязанности командира 4-го отделения, поэтому в должностном плане, находился на одной ступени с этими двумя «командирами». Начавшаяся перебранка переросла в нечто большее…Но её сумел утихомирить подоспевший помкомвзвода – старый хитрый солдат, ещё до войны служивший на сверхсрочной в армии. Видя, что назревает серьёзное ЧП и ему, как старшему, тоже потом влетит на «всю катушку», он принял мудрое решение: не встал ни на чью сторону, а уговорил ребят разойтись, так как групповые неповиновения и драка в армии квалифицировались, как преступление, дело могло закончиться трибуналом. Следующий день нам был дан на приведение себя в порядок. С утра в баню и, затем, вернулись в лагерь. Командир взвода поручил вести людей своему помощнику, тот - командиру 1-го отделения, последний был хорошим человеком, но мягким. Придя в лагерь, двинулись не в баню, а в штаб полка. Инициативу взял на себя курсант по фамилии Денисенко. На месте оказался только один представитель из Челябинского авиаучилища. Сначала он отказался с нами разговаривать, потому что полностью сформировал свою команду, но узнав, что у нас у всех 9 классов образования, а он набрал, в основном, семиклассников, принял другое решение. Кроме того, в 3-м взводе, из которого он набрал абитуриентов, были маломерки – карандаши, а в нашем взводе самые рослые и сильные ребята. После выполнения ряда формальностей капитан Котов подал Денисенко бумагу и велел составить список
желающих поступать в авиаучилище. Денисенко первым записал себя, вторым меня, хотя я ещё и рта не раскрыл. Эти же два прохвоста, командиры 2-го и 3-го отделений, решив отомстить мне за вчерашнее, подходят к капитану Котову и говорят, что меня нельзя записывать, потому что есть приказ оставить меня в полку для обучения следующего призыва. Капитан, ни слова не говоря, вычёркивает меня из списка. Сколько я не доказывал и, ребята подтверждали, что нет никакого приказа, капитан остался неумолим. Что творилось у меня в душе! Словами это не выразить! На следующее утро в казарму влетает комбат, на дежурного, подавшего команду «рота встать! Смирно!»- только рукой махнул, рапорт командира роты принимать не стал, сразу побежал в канцелярию. Что-то случилось! Мы привыкли видеть нашего комбата спокойным, доброжелательным, а тут…А случилось вот что: комиссия нашла не выполненным один пункт учебной программы – обкатку танками, поэтому акт проверки подписывать не стали. Сообщили в штаб округа и ждали оттуда решения. А если потребуют обкатку, придётся долго ждать прибытия танка. Но кого обкатывать? Почти весь взвод одной ногой уже перешагнул из пехоты в авиацию. Вот почему так рассвирепел комбат - он же приказал, что к «купцам» можно будет обращаться только после его личного разрешения! Но из числа рядового и сержантского состава в отношении обкатки никто ничего не знал. Поэтому приказ нарушили те, кто оказался в списке Котова, правда неумышленно, но всё равно, личного разрешения они
Не имели. Вот так, ничего не ведая, можно попасть под удар судьбы.
Итак, из канцелярии доносился громкий голос комбата, он был чем-то возмущён. Потом просочились кое-какие сведения, которые обрастали домыслами. И поползли самые невероятные слухи. В конце дня меня вызвал командир взвода лейтенант Бороздин, поговорил о чём-то, не касаясь вопросов службы, потом неожиданно задаёт вопрос: Хочешь быть лётчиком? Оказалось об авиации он знает меньше меня, да это и не удивительно – у каждого своё хобби. Он, например, был чемпионом округа по стрельбе из винтовки. Вместо 10-12 выстрелов в минуту, установленных для хорошего стрелка, на последних соревнованиях он произвёл 41 выстрел, из них 39 попаданий. Стрелял из положения лёжа с упора. Большой палец левой руки держал на спусковом крючке, остальными четырьмя пальцами держал винтовку за цевьё, правая рука держала рукоятку затвора. Ну а далее чёткость, точность и координация движений, которые достигаются только тренировкой. Я ему сказал, что мне очень бы хотелось поступить в лётное училище, но так как Челябинское училище готовит только штурманов и стрелков-радистов, то почту за честь учиться хотя бы в нём, лишь бы летать.
Лейтенант Бороздин дал мне лист бумаги для рапорта и сказал, мол, сам пойду к комбату, два-то рапорта он подпишет – твой и Киселёва, в списке вас нет, значит, выполнили приказ и
экзамены сдали все на пять. Ну а те, кто оказался в списке Котова, ни в какое училище не поедут – комбат слов на ветер не бросает. А я стою и думаю – вот она «госпожа удача»! Вот она судьба… Если бы Киселёв в тот день не был в наряде, а меня не вычеркнули из чернового списка, то и мы бы оказались в числе недисциплинированных, не видать бы тогда нам училища.
Такова была суровая действительность: взвод, который 6 месяцев держал первенство, ставился в пример другим, выдержал трудные экзамены – вместо награды, получил наказание. Вообщем два наших рапорта комбат подписал. Не знаю, как Киселёв, а я чувствовал себя неважно. Было ощущение, будто в чём-то провинился перед ребятами, даже проститься с ними не удалось. Теперь их, как каторжан, использовали на хозработах. В то утро они ушли на фанерный завод, а нам, «челябинцам», приказали сдать старшине оружие, шанцевый инструмент и идти в лагерь за документами. Собралась команда человек сто. Последний, короткий марш-бросок и мы на вокзале. В расположение роты мы
уже не заходили – времени не было, да и незачем. На станции
мы не задержались – тут же подошёл пригородный поезд. Не прошло и часа, как мы оказались в Кирове.
Здесь, в Кирове, мы проболтались около 4-х суток. Бедный капитан Котов, как он перенёс те мытарства, которые свалились на его плечи! Поезда идут, много поездов, а уехать мы не можем. Нас около 100 человек, а билетов на поезд 10, от силы 15. Всех посадить на один поезд нет возможности. Разбиться на мелкие группы – тоже нельзя. Во-первых, у нас при себе не было никаких личных документов, даже красноармейских книжек – их просто не выдавали. Во-вторых, воинское требование на поезд, аттестаты – денежный, продовольственный, вещевой,- выданы в одном экземпляре на всех. Естественно, все эти документы находились у старшего команды. Все эти дни Котов обивал пороги железнодорожного, городского и областного начальства. Но нам даже не нашли помещения для ночлега. День начинался со сбора у вокзала в установленное накануне время. Ребята вылезали из своих закоулков, щелей и спешили на построение. Собственно построения, как такового, не было. Гуртовались на кучки: в батальоне было шесть рот, соответственно сформировалось шесть кучек – привычно и удобно, все друг друга знают. Капитан этого, стихийно возникшего порядка, ломать не стал, мужик был умный. С первого раза пришёл, посмотрел, не стал подавать команды «становись», а просто сказал: Товарищи, осмотритесь поротно, все ли собрались? Такое человечное отношение в армейских условиях солдаты очень высоко ценят. И вот результат: за эти дни в Кирове, потом в Свердловске, не было ни одного опоздания. Была ещё одна проблема, из-за которой у Котова болела голова – голод. Третья норма питания, которая выдавалась солдатам и сержантам в тылу, с точки зрения калорий, была примерно в два раза ниже, чем требуется человеку физического труда. Поэтому все, кому из дома ничего не могли прислать, катастрофически теряли вес. Помню, Димка Савиных, из Кодочиговского сельсовета, за два месяца пребывания в полку потерял 17 килограммов веса. В нашем взводе он был самым рослым, а «дорожная» норма была ещё ниже той, которую мы получали в лагере. При систематическом голоде, вслед за физическим истощением, происходит и нравственное истощение. В этом положении человек способен на всё: мародёрство, убийство, воровство и т.д. Но ответственность за всё и за всех в армейских условиях несёт
старший. Его наказывали строже, чем виновника. Но всё обошлось, если не считать того, что многие, будучи в Кирове, переоделись. Одежда на нас была вполне добротная: бушлаты мы проносили каких-то 4 месяца, ботинки американские, с шипами на подошвах, 6 месяцев, гимнастёрки и шаровары получили перед отъездом. На городской барахолке организовали обмен: за бушлат получали, кроме денег, ещё и какую-нибудь старую рваную куртку, нижнее бельё продавали только за деньги. Вот так и решали продовольственную проблему.
На исходе четвёртых суток, к заранее обговоренному часу, мы собрались на перроне. Капитан Котов объяснил обстановку и провёл инструктаж, что мы должны делать, когда прибудет очередной поезд. Разбил на группы по 10-15 человек, каждой группе был определён вагон, который она должна была, путём штурма, занять. В случае силовых действий со стороны патрулей
или милиции, действовать адекватно, то есть выбросить их из вагона. Их будет два или три человека, а наших 10-15 – численный перевес на нашей стороне. На случай серьёзных осложнений, был разработан сигнал, по которому должны моментально покинуть вагоны и собраться у среднего вагона. До Свердловска никому из вагонов не выходить, а по прибытии на место, собраться у дверей вокзала. Всё было ясно и просто: все действия и различные нюансы были продуманы. Поэтому операция по захвату вагонов прошла более удачно, чем мы предполагали. Ни патрулей, ни милиции не было, проводники и бригадир поезда пошумели, покричали и на этом всё закончилось.
В Свердловске, к великому удивлению, все оказались на месте, никто не отстал. Здесь, как и в Кирове, жизнь пошла по старому сценарию: старший ходит по начальству, а мы по барахолкам. Пришлось и мне поменять свой бушлат – нужда заставила. Голод не тётка…Ребята просили Котова получить продукты по аттестатам на продпункте сухим пайком на неделю, но он отказался. И правильно сделал! Обязательно нашлись бы слабаки, которые в один присест умяли многодневную норму недопечёного, сырого хлеба с селёдкой. Но чем бы это закончилось – известно!
Через двое суток мы стояли на привокзальной площади, грелись на солнышке. К нам подошёл железнодорожник лет 30-35, здоровый, симпатичный. Разговорились, как-то быстро перешли на доверительный тон, что в условиях военного времени было недопустимо, узнав о наших проблемах, он сказал примерно следующее: Вот что, ребята, объявите общий сбор здесь через час. Старшему команды передайте, что с начальством говорить бесполезно, нужно обратиться к младшему железнодорожному персоналу: сцепщикам, составителям поездов, кондукторам. Они всё знают – куда какой поезд и когда идёт. Сейчас не зима, морозов нет, до Челябинска можно и на товарняке доехать. Через час встретимся здесь же, может сумею вам помочь. Вообщем, не прошло и двух часов, как мы расположились в бронированных «купе», т.е. в литых коробках танков Т-34. Целый эшелон их везли в Челябинск. Просто коробки, без двигателей, без ходовой части, даже без башен.
На место мы прибыли в первой половине дня. Нас долго держали у проходной, не знали, что с нами делать, мы своим видом напугали всех: одежда – рваные грязные лохмотья, сами в пепле, в саже, даже обовшивели. Когда сошли с поезда, мы не имели даже возможности умыться. Наконец, нас строем провели через учебный городок в самый дальний закуток, около свалки.
Прошло немного времени и последовала команда строиться, повели в баню. Баня была настоящая, стационарная, не то, что там, за Слободским, в землянке…Ту одежду, которую мы с себя сняли, мы больше не видели, одели, для начала, в старенькое, но чистое, с аккуратными заплатками. Как приятно было ощущать,
что мы оделись, как белые люди, в чистое бельё. Когда мы шли по городку, видели, какая кругом была чистота и порядок. Такого я за свою жизнь ещё не видел: кюветы, как контрольно – следовая полоса на государственной границе, граблями прогребены, по краям пешеходных дорожек нанесены белые полосы и многое другое. За 32 года службы в армии мне пришлось повидать много разных гарнизонов. Но только три из них, с точки зрения чистоты и порядка, можно было назвать идеальными: Челябинский, Балашовский, Чкаловский (Щёлково-3).
В абитуре нас не задержали – сразу медкомиссия, мандатная
комиссия и на занятия. Я не помню, чтобы последняя кого-то
забраковала, а вот медики свирепствовали здорово! Процентов
пятьдесят отсеяли. Очень жалко было Колю Лазарцева, мы учились с ним вместе в Тоншаевской школе. Нравился мне этот парень – спокойный, честный, рассудительный. Медкомиссию я прошёл быстро. Побежал сдавать карточку. Вижу у дверей кабинета глазника стоит Коля. Спрашиваю его: Как дела?
- Да, вот, всех врачей прошёл, кроме глазника. Боюсь, забракует.
Ты же знаешь, ещё в школе со зрением у меня было не всё в
порядке.
- Знаешь что, давай мне твою медицинскую карточку, фото на
ней нет, а я спокойно пройду глазника. Нас тут сотни, все друг
на друга похожи. Никто не заметит.
- Нет, Сано! Не хочу никого обманывать. Будь, что будет!
Не сумел я тогда его уговорить. Всех, кто не прошёл медкомиссию, как потом выяснилось, в наземные училища не направили, как это делали, начиная с 1943 года, а отправили в маршевую роту и на фронт. Потом, где-то в конце 1944 года, мне сообщили, что на Лазарцева была похоронка. Жаль было парня!
На мандатной комиссии мне предложили учиться на штурмана, но я отказался, просил зачислить на отделение подготовки стрелков – радистов. Почему? Штурманская программа тогда была рассчитана на полтора года, а стрелков – радистов готовили за шесть месяцев. Хотите верьте, хотите нет! Было желание быстрее попасть на фронт. Но не я один был такой, большинство нашего поколения мечтали уж если не орден, так хотя бы медаль получить! Сейчас это может показаться кому-то наивным, но надо иметь в виду наш тогдашний возраст и воспитание. Порукой тому служит глава из поэмы Твардовского «Василий Тёркин», которая называется «О награде». И, вторая причина, почему-то у меня вдруг отпала охота вообще учиться, именно в тот период. Когда я учился в школе, то не мог дождаться первого сентября: хочу в школу и всё! А тут полтора года…Нет уж, думаю, надоело: Равняйсь, смирно! Стой там, иди сюда. Лучше через шесть месяцев в строевую часть, а там всё – таки вольготней живётся. Странным было и то обстоятельство, что прошло чуть больше года и у меня снова возникло желание учиться. Видимо, не созрел ещё, вот меня и заносило, то в одну, то в другую сторону.
Перед началом занятий с нами провели своего рода экскурсию: показали оборудование кабинетов, тренажёры, то есть познакомили с учебной базой. От впечатлений, которые остались у нас после знакомства, мы обалдели. У большинства сложилось впечатление, что за полгода эту программу освоить невозможно. Азбука Морзе: приём – передача буквенного текста 80 знаков в минуту, смешанного – 70 знаков. Знать принципиальную схему четырёх приёмопередающих радиостанций (три отечественные, одну американскую), их эксплуатацию. Уметь находить неисправности и устранять их в полёте. По вооружению: в совершенстве знать устройство, правила эксплуатации, устранение неисправностей пулемётов ШКАС, Березина; авиапушек ШВАК, ВЯ, НС разных калибров. По штурманской подготовке: компасную и радионавигацию, расчёт полёта и штурманский план полёта и многое другое.
Замечательной была учебная база. Взять хотя бы кабинет
по изучению материальной части радиостанций: на щитах, которые висят на стенах, смонтированы действующие радиостанции в развёрнутом виде. Всё на виду. Скажем, преподавателю надо объяснить правила настройки передатчика РСБ-3бис. Он подходит к радиостанции на стенде, включает напряжение, обясняет и одновременно показывает. Таким образом, у слушателя работает и слуховая, и зрительная память. При таком обучении материал усваивается гораздо легче.
Но самое большое чудо – это был кабинет по воздушной стрельбе – « кабинет Мамыкина». Самого Мамыкина в то время уже не было, куда-то перевели. Но тренажёр, который он сконструировал, лично сам выпилил выточил все детали, собрал схемы, установил и отрегулировал, работал безотказно. В кабинете посередине стояла установка, похожая на киноаппарат. Рядом находился пульт управления и место преподавателя. Слева и справа от него были расположены две турельных установки для стрелков. На лицевой стене висело белое полотно, как в кино. На макетах пулемётов установлены оптические прицелы с соответствующей подсветкой, которая позволяет высветить сетку одного из прицелов на экране. Включается аппаратура и на полотне высвечивается экран, где появляется тёмная точка, она быстро увеличивается, превращаясь в самолёт – истребитель противника. Он атакует…Каждый стрелок, в зависимости от ракурса, скорости цели в уме рассчитывает упреждение и с расстояния 200-300 метров «открывает огонь». Стрельба ведётся короткими очередями. «Атака сорвалась». «Мессер» разворотом вправо или влево, с набором или со снижением высоты исчезает с экрана. Затем снова появляется, снова атака. В течение одной атаки приходится не раз менять упреждение, так как нападающий маневрирует, следовательно, меняется его ракурс. Значит, прицел надо менять. Преподаватель, для контроля за прицеливанием, периодически включает блок подсвета сетки прицела на экране
того или другого стрелка. При необходимости он может остановить движение на экране, зафиксировать это положение и спокойно показать ошибку и её причину. Ощущение реальности во во время тренажа было настолько реальным, что после окончанчания занятий, спустя некоторое время, ещё чувствовалось как бы давление спускового крючка на указательный палец правой руки, значит, был напряжён и давил изо всей силы. В воздухе надо быть спокойным, поэтому надо больше тренироваться. Суворовский принцип «тяжело в учении – легко в бою» - тут, как никогда кстати. Вот тогда-то я задумался об учебной базе школ, в которых я учился. Будь такая учебная база в наших школах, процент успевающих и понимающих был бы намного больше.
Потом, будучи командиром испытательной эскадрильи, я на этот вопрос обращал самое серьёзное внимание. Служебные обязанности заставляли меня поддерживать тесные связи с авиациоными заводами. Фанеру, картон, бумагу, краски, уголок, рейки - ни в чём не отказывали. А рукодельники были свои, только организуй – чудеса творили!
Непосвящённый человек может усомниться, причём здесь испытательная эскадрилья и учебная база, когда там подобраны
одни профессионалы. Отчасти это верно. И, тем не менее, всем испытателям, как никому больше, приходится учиться всю жизнь,
во всяком случае, пока работает. Жизнь не стоит на месте, а посему, техника всё время совершенствуется и её надо испытывать.
Итак, в Челябинском училище была отличной не только материальная и учебная база, но и методическая работа преподавателей находилась на высоком уровне, поэтому успеваемость курсантов была хорошей. Она могла бы быть отличной, если бы программа не была так сильно спрессована. В один день 4 пары лекционно – тренировочных занятий, а это - 8 часов тренажа и 3 часа самоподготовки. Всего 12 часов. Урок – 50 минут, перерыв – 10 минут. Кроме того, курсанты несли внутреннюю и караульную службу. Выходной давали один раз в две недели. Но и тогда «отдыхали», работая на подсобном хозяйстве. Ходили туда и обратно 28 километров.
Когда же мы приступили к полётам, нагрузка ещё больше возрасла. Технари нам постоянно твердили: Любишь кататься,
люби и саночки возить. Страшно не везло той группе, которая
должна была чистить пулемёты и пушки. До двух часов ночи
держали курсантов шкрабы – оружейники, как бы издеваясь над
ребятами. Откуда это пошло сказать не могу. В строевой части,
где нет курсантов, а есть лётчики и техники, наблюдалась, правда не везде, обратная картина: лётчики издевались над техниками.
Небольшой группе курсантов, в которую входил и я, в караул, в наряд и на хозработы, ходить было не нужно, так как нас заставляли делать эстетический ремонт казармы. Летом мы жили в палатках в живописной берёзовой роще. Курсант Энгельгард из Ленинграда и я занимались Ленинской комнатой. Он, до войны, учился в художественном училище, а мне поручили ему помогать. В то время, я мог мелом нарисовать на классной доске, никуда не заглядывая, портрет Ленина, Сталина, Чапаева и т.д. Вообщем, в школе по рисованию имел «пятёрки», так и оказался в группе «художников». За 7 месяцев наша группа ни в карауле, ни на хозработах не бывала, но от этого нам было не легче. Уставали не меньше, чем остальные, так как ложились на час или два позднее. Вообщем, в пехоте мы не доедали, а в авиации не досыпали. Но и учёбе, и рисованию пришёл конец. Так уж получилось, что я и зачёты, и госэкзамены сдал только на «пятёрки», хотя такой цели перед собой не ставил. Получилось всё как-то само собой. Мне очень нравился командир роты старший лейтенант Шакиров, который черезчур сильно переживал за нашу успеваемость, поэтому не хотелось его огорчать. По существующему тогда положению, я закончил училище по первому разряду. Меня, как и всех перворазрядников, представили к званию старшины. Комбат подписал, но начальник отдела записал: Достоин присвоения воинского звания старший сержант. На словах он комбату сказал: Ну какой он старшина? Мальчишка, которому только что 18 лет исполнилось. У него всё впереди. Получит он и старшину и кое-что побольше. В этом я уверен.
Несколько слов хочется сказать о комбате Кулаеве. Оригинальный был человек. Уроженец Кавказа. Бывало, увидит в лагере нарушителя – курсанта, тут же даёт разгон сопровождающему дежурному. А уж только потом доходит до непосредственного нарушителя. Заканчивал проработку наказанием: Туда, сюда и обратно десять раз бегом! Дежурный, проконтролируйте! Туда – это вдоль лагеря 400 метров, обратно, ещё 400, всего 800 метров, да помножить на десять получается, аж, 8 километров! Пробежит бедный курсантик метров 800, Кулаев выходит из своей палатки и опять начинает дежурному «чайник чистить»: Кто Вам дал право издеваться над человеком?
- Так, Вы же, товарищ подполковник, приказали!
- Приказали, приказали, ничего я не приказывал. Отправьте курса
нта в роту и зайдите ко мне в палатку.
Вернувшемуся дежурному всегда в таких случаях говорил одно и то же: Ты, уж, не обижайся на меня, старика. Стар я стал и немощен. Вот кончится война, сразу буду проситься в отставку. Ну, ладно, иди. Стой! Кто же так уходит! Пошёл и руки не подал!
Итак, училище было закончено. Нам выдали новое обмундирование, в швейной мастерской его подогнали, чтобы нигде ничего не морщилось, даже голенища сапог в сапожной мастерской перешивали, чтобы были в обтяжку. Потом, торжественное построение, зачитали приказы, поздравления. Прошли торжественным маршем перед строем училища. Нет слов, чтобы описать ту радость, которую мы тогда испытывали!
Во второй половине января 1945 года мы, четверо сержантов, прибыли в 104 авиаполк 73 дивизии АДД. Правда, дальних целей не стало и нас передали в оперативное подчинение 16-й воздушной армии. Полк стоял около Познани, которая в то время была окружена, но не сдавалась. Сейчас, точно не помню, где-то в конце февраля этот гнойник был очищен.
В полку всё было не так, как в тылу. Грань между солдатами, сержантами и офицерами была почти не заметна. Всё предпочтение отдавалось профессионализму. Если говорят, мол, сходи к Василию Ивановичу Павлову, это механик по вооружению, сержант – это, значит, его уважают, как профессионала. А если скажут, например: Обратись к Баранову (капитан Баранов был замкомандира авиаэскадрильи),- так и знай, с авторитетом у него не всё в порядке. Если называют кого-то Батей, знай, речь идёт о командире полка, бывает, реже, о командире эскадрильи.
Выдали нам лётное обмундирование, снаряжение, питаемся, как в ресторане, что закажем, то и приготовят, а летать не дают. Мы оказались за штатом. Нас прислали на случай убыли, связанную с боевыми потерями, а их за весь 1944 год не было. Потеряли два самолёта, которые подбили зенитки, но они дотянули до своей территории и «плюхнулись». Люди все остались живы. Ну и дела! Везде людей не хватает, а тут перебор. Но бездельничать нам не давали, помогали, в основном, оружейникам: бомбы подвешивать, патронные ленты набивать. Но вскоре, после прибытия, на меня «положил глаз» начальник штаба эскадрильи, а потом и полка. Я мог быстро подсчитать налёт, заполнить лётные книжки, составить начисто плановую таблицу, заполнить журнал боевых действий и т.д. Я не говорю, что почерк у меня был красивым, им нравилась моя оперативность. Единственное, чем я досаждал им, так это своим нытьём: просил замолвить за меня слово, чтобы разрешили слетать на боевое задание. Тут сложность для начальства заключалась в том, что они не имели права посылать заштатника на боевое задание. И всё-таки, удалось в начале апреля дважды слетать на Кенигсберг. По моему, впервые за войну дальние бомбардировщики Ил-4 летали, как фронтовые, днём, девятками, в строю «клин». Бросали фугаски на разрушение Фаб-250, 500, 1000 кг. Летали под сильным прикрытием истребителей. С воздуха город был почти не виден – дым да пыль…Трудно было представить, как себя чувствовал наш солдат – пехотинец, танкист, сапёр и другие в этом аду. Было видно, как группы Ил-2 выскакивают из этого дыма и уходили в южном направлении, значит, уже отработали. На их место тут же подходила другая группа и над городом терялась из вида. Выше их шли волнами «пешки» ( Пе-2). В стороне, примерно на одной с нами высоте, вытянулась колонна девяток Ту-2, лучших в мире фронтовых бомбардировщиков того времени. И на всех высотах барражировали истребители непосредственного прикрытия, сопровождения, ударные, резервные и т.д. Казалось, при таком скоплении авиации, столкновений в воздухе не избежать и удара по своим тоже. Но всё, по месту и времени, было так чётко спланировано, что удавалось избегать нежелательных явлений.
В первом вылете я видел одного «мессера». Он удирал от пары наших «яков». Пикировал под очень большим углом, почти
отвесно. В таком положении они и скрылись из вида. Наша высота тогда была 3000 метров. Уверен, что его песня была спета. Он, либо в землю врезался, либо при выводе из пикирования Яки его срубили. Ещё раз мне удалось выпросить полёт на Берлин. Картина была та же. Я потом сослуживцам говорил, что, будучи в Челябинске, столько расстрелял патронов, сам того не стою. А на фронте, правда, всего в 3-х вылетах, ни разу выстрелить не пришлось.
В конце апреля, когда все предполагаемые цели находились
в зоне досягаемости фронтовой авиации, нас отправили домой, то есть полк перелетел в Остафьево, невдалеке от Подольска Московской области. За двухмесячный срок пребывания в Оста-
фьево произошли два события, которые я запомнил на всю жизнь со всеми подробностями: во-первых, вечером 9 мая 1945 г.
я был удостоен чести принять участие в авиационном салюте
над Кремлём, во-вторых, 28 мая я остался жив по случайному стечению обстоятельств.
Первого мая, после митинга и торжественного марша, прежде
чем распустить строй, зачитали список лиц, которые должны быть готовы к построению. Форма одежды – комбинезоны. Возникли сразу же вопросы – куда, зачем, почему? Они остались без ответа. На аэродроме нас разбили на группы по 10 человек. Всего было 150 человек, из числа стрелков – радистов, стрелков, оружейников из трёх полков. Со склада привезли ракетницы. Расконсервировали их, протёрли, потренировались по взмаху руки в одновременном спуске спускового крючка и снова их
сдали. Велели отдыхать, но со стоянки не уходить. Во второй половине дня, перед вечером 15 самолётов Си-47 ( американской
фирмы «Дуглас») зарулили на противоположную сторону аэродрома, где нет ни одной живой души и выключили двигатели. Мы туда. Разобрались, кто на каком самолёте полетит по 10 человек: 5 по правому борту и 5 по левому борту. В иллюминаторах есть отверстия, закрытые резиновыми заглушками, через которые можно стрелять. Привезли ракетницы, по 200 ракет на брата и ужин.
Вечером взлетели и строем, в колонне по одному. Взяли курс на Москву. Над Кремлём встали в круг. Артиллерийский
салют уже закончился. Тогда я внимательно рассмотрел Кремль.
Он был весь, как на ладони. Во-первых, освещение его было более яркое, чем в других кварталах города, во-вторых, характерный изгиб Москва-реки выделяли его как-то особенно красиво. Сделав несколько кругов, мы снова вытянулись в колонну и двинулись домой. На каком-то участке самолёты снова встали в круг и здесь мы половину ракет расстреляли.
Первомай прошёл. Начались снова будни. И вот около шести часов утра 9 мая – тревога! Пистолет, противогаз, вещмешок со шмутками в зубы и на стоянку. На построении объявляют, чтобы все, кто участвовал в вылете 1-го Мая вышли из строя. Повели нас туда же, на пустырь, чтобы отделить от других людей. Смотрим, со стоянки транспортных самолётов Си-47 рулят. Огласили приказ: От своих самолётов не отходить. Радиостанцию держать включённой и по очереди около неё дежурить. Надо слушать распоряжения, которые будут поступать. Вообщем, повторялась первомайская картина, если не считать непонятной суеты: из кабины экипажа было видно, как люди, словно муравьи, по одному, по два человека бегут на стоянку самолётов и тут же несутся обратно. Никак не можем понять, машины зачехлены, а люди бегают туда – сюда. Это надо же! Официантки, трижды за день привозившие пищу, не проговорились, что «Победа». Здорово начальство их проинструктировало! Боялись, что на радостях ребята разбегутся «по домам»…
После захода солнца похолодало. Никто не догадался прислать нам куртки или шинели. Все забрались в самолёт. Стало теплее. Тишина. И вдруг слышим по радио: Внимание, внимание! Говорит 01, говорит 01( Это командир дивизии). Товарищи сержанты и офицеры, поздравляю вас с Великой Победой! Что тут началось!!! Все соскочили с мест, целуются, обнимаются, плачут. Передать на словах это душевное состояние невозможно! Таких слов ещё никто не придумал…
Но эмоции – эмоциями, а дело – делом! Выруливаем, взлетаем и вперёд – всё, как в прошлый раз. Кружимся над Кремлём. Вдруг вспыхнули прожектора и начался артиллерийский салют. Смотрю вниз: О, боже! Что они делают! Сноп огня летит на наш самолёт! Подожгут, черти, ни за понюх табаку. А рассудок говорит: Не трусь, там всё рассчитано, с учётом коэффициентов на погрешность. Понятно, ощущение опасности быстро прошло. А какое неповторимое зрелище! Мало, кто знает, что салют с высоты смотрится намного эффектнее и красивее, чем с земли.
После артиллерийского салюта и небольшой паузы, мы начали стрелять. Видеть свой салют мы, естественно, не могли. После посадки, пока помогли экипажу зачехлить самолёт, пока сдали парашюты, наступило утро. Солнце ещё не взошло, но было уже светло, когда я подходил к расположению нашей части. Я полагал, что мои товарищи, с которыми прибыл из Челябинска, не знают об окончании войны. В принципе, все понимали, что война вот-вот кончится, но получить официальное сообщение – совсем другое дело. Вот, думаю, сейчас разбужу их, новость придержу, а когда они рассвирепеют, за то, что рано разбудил, тогда и поздравлю! Мы располагались в полуподвальном помещении. Только собрался было спуститься вниз, как оттуда прозвучали несколько пистолетных выстрелов. Это один штурман, после ночного возлияния, решил повторить «салют» в честь Победы. Оказывается этих «салютов» было уже много и чем это
могло бы кончиться – нетрудно догадаться, если бы не начальник штаба полка и руководимые им молодые сержанты, в том числе, и мои друзья, своевременно не обезоружили салютчиков. В казарме спать было невозможно. Смрад от табака и сивухи был ужасный. Свернул свою постель и подался в кустарник, на свежий воздух. Так вот почему накануне, с утра и весь день люди бегали на стоянку самолётов и обратно – для победных салютов спирт сливали.
В мае мы часто ездили в Москву, отдыхали, спрашивали там москвичей, какое впечатление произвёл наш салют. К нашему огорчению, большинство даже не обратили внимания, так как на улицах города стоял такой шум, что не было слышно гула 15-ти самолётов. При артиллерийском залпе не только громовой звук раздаётся, но и стены домов трясутся. Тут уж хочешь – не хочешь, голову поднимешь. Среди тех, кто обратил внимание на наш салют, были люди утончённой натуры. Одна женщина сказала примерно следующее: Салют? Какой салют? Это сам Господь Бог возлагал венки на могилы наших солдат, на могилы моего сына и мужа. Я тогда стояла на проспекте Калинина в таком месте, где дома не мешали смотреть в небе праздничную иллюминацию. Смотрю и ничего не понимаю. Выстрелов не слышно но откуда-то взялся венок, опускаясь с неба на землю. За ним другой, третий…И тут пришла мысль о боге…Тут только до меня дошло, что наши ракеты создавали окружность в диаметре около километра. Самолёты кружились на расстоянии около 250 метров друг от друга. Но с земли эта окружность казалась небольшой. Плюс разноцветность её делали её похожей на венок.
28 мая произошло событие, которое заставило меня задуматься о превратности судьбы. Нужно было облетать самолёт после замены двигателей. В экипаже, которому было поручено это задание, не оказалось радиста, заболевшего накануне. Назначили меня. Прибыв к самолёту, я уже надел парашют, как вдруг подбегает механик по радиостанциям и просит командира взять его в полёт. Командир, вместо того, чтобы категорически ему отказать, стал его уговаривать, мол, не могу, мало ли чего, могут наказать. А механик ему своё талдычит: В авиации много лет прослужил, а ни разу «не подлетнул», дети подросли, сын дома спросит: Ты, папа, летал? А я что ему отвечу! Упрашивает, только что на коленях не стоит. Командир спрашивает: А ты связь вести можешь?
- А как же. В случае чего я в полёте могу радиостанцию разобрать и собрать.
- Ну, ладно, садись, а то действительно не слетаешь. Через месяц, а может и раньше, домой поедешь. Примерно, через полчаса после взлёта, смотрим – возвращаются. Винт правого двигателя медленно вращается за счёт встречного потока воздуха. Всё ясно, идут на одном, левом, а правый отказал. Насчёт высоты пилот явно перестраховался: расчёт посадки и рулёжки будет с большим перелётом. Может и аэродрома не хватит. Вместо того, чтобы погасить лишнюю высоту «змейкой» или виражом, с левым креном, в сторону работающего двигателя, он упорно снижается на большой скорости. Выравнивание перед посадкой начал над серединой аэродрома, с убранными закрылками и на скорости, больше заданной. Убедившись, что нормально сесть нельзя, принимает запоздалое, а потому неграмотное, решение – уйти на второй круг.
Уйти – то бы можно, если бы слева и прямо по курсу не было препятствий – высокого берега оврага и огромных сосен, перетянуть которые на одном движке было невозможно. В этой ситуации было бы правильным, жертвуя самолётом, спасти жизнь экипажу, сделав следующее: убрать газ, приткнуть самолёт
К земле, убрать шасси, выключить зажигание и закрыть пожарный кран, чтобы не удариться головой о приборную доску, упереться в неё ногами. Но пилот принимает иное решение: отворачивая вправо, попытаться избежать столкновения с деревьями. Он не учёл, что правый двигатель не работал, поэтому самолёт, по законам аэродинамики, скользит на правое крыло, задевает консолью за землю, переворачивается на спину и разваливается на мелкие куски…Вечером «старики» пили спирт за упокой погибших, а потом за мой второй день рождения. Эти два события мая 1945 года остались в моей памяти на всю жизнь.
Война кончилась. Нужно воссоздавать ГВФ (гражданский воздушный флот), но кадров не хватает. Правительство принимает решение: передать во временное распоряжение ГВФ две полнокровных дивизии военно-транспортной авиации – 10-ю гвардейскую и 3-ю отдельную краснознамённую. Это, так сказать, «оптом» и «в розницу» тысячи специалистов лётного и технического состава направили в аэропорты. Я оказался в Минеральных Водах. После короткой переподготовки начал летать в смешанном экипаже: командир старший лейтенант Шеломов ( военный ), второй пилот Ляпина ( гражданская ), я – старший сержант бортрадист ( военный ), четвёртым членом экипажа был бортмеханик, за которым закреплялся самолёт. Он считался его хозяином, вернее был им. Но в полёте он подчинялся командиру. Летали мы сегодня на одном аппарате, завтра на другом, поэтому постоянного бортмеханика экипажи не имели. Штурманов не было и «блудёжек» тоже, так как летали на небольшие расстояния: Минеральные Воды – Ростов, Минеральные Воды – Краснодар, Минеральные Воды – Орджоникидзе, изредка, Минеральные Воды – Сталинград. Несмотря на разношёрстность, жили и работали очень дружно.
Обязанности штурмана, обычно, в подобных случаях, выполнял второй пилот. Наша Ляпина ещё до войны закончила аэроклуб и все прошедшие годы летала только на По-2 (У-2). Поэтому в радионавигации разбиралась, мягко говоря, слабовато. В Челябинске нас штудировали не зря, очень скоро штурманские обязанности перешли полностью ко мне. Вот уж, где я получил огромную тренировку и опыт. Скорость приёма и передачи буквенного текста довёл до 120 знаков в минуту, в воздухе, где часто качает и болтает. Азбуку Морзе при прямой передаче я мог принимать, как обычную звуковую речь. Все штурманские расчёты производил только с помощью радионавигации.
Лето 1946 года в южных районах страны было ужасным: засуха, ни одного дождика, всё выгорело. Из-за высокой температуры наружного воздуха двигатели перегревались. Вышел приказ, ограничивающий стартовое времени. Взлетать позднее 10 часов утра запрещалось. В 12.00. все должны сидеть на земле. После полётов поспим пару часов и на электричку: кто в Железноводск, кто в Пятигорск, кто в Ессентуки. В Железноводске между делом я вылечил ревматизм ног.
В конце 1946 года, когда ГВФ оперился, т.е. решил свою кадровую проблему, нас, т.е. молодёжь, чей возраст не подлежал
увольнению, снова «забрили» в Красную Армию. Сержантам, чей
возраст подлежал увольнению в запас и офицерам, было дано право выбора работать в ГВФ или вернуться в армию. Из всех
моих знакомых – «стариков», кого я знал в то время, ни один в
армию не вернулся. Этому решению способствовало то, что после увольнения они продолжали работать там, где трудились, будучи прикомандированными. Интересен ещё один момент: после написания рапортов о желании уволиться из армии, через 7-10 дней приходят одновременно выписки из двух приказов – по ВВС – уволить, по ГВФ – назначить. Если учесть, что специалисты в ГВФ получали зарплату в 2,5-3 раза больше, чем в ВВС, то можно легко себе представить настроение этих ребят. Вот это и есть выражение настоящей заботы о людях на деле, а не на словах. Я по хорошему им завидовал, но обиды ни на кого не держал. «Старики» это заслужили.
В декабре 1946 года судьба привела меня служить в 745 бап - Калинковичский ордена Богдана Хмельницкого бомбардировочный авиаполк. После, почти полуторалетней свободной жизни, к казарме привыкать было очень трудно, хотя мы, как лётный состав, пользовались некоторыми привилегиями. В 221 БАД (бомбардировочную авиадивизию) нас прибыло 15 человек бортрадистов из ГВФ. В 745-й полк меня направили только одного. А остальных раскидали по трём другим полкам. В авиации был такой порядок: прежде, чем вновь прибывшего допустить до полётов, он должен сдать зачёты по всем профессиональным дисциплинам. Я не был исключением. Моей практической и теоретической подготовкой начальник связи полка остался доволен. Все ответственные задания во время учений, где требуется чёткая, оперативная и безотказная радиосвязь, поручали мне, как радисту – информатору, потому что, летая в ГВФ, я получил такую хорошую практику, особенно по связи, какую во фронтовой авиации и за сто лет не приобретёшь.
В конце 1947 или начале 1948 года, точно не помню, вышел
в свет кадровый приказ. При дивизиях создать курсы подготовки техников – офицеров, вместо первых механиков – сержантов. И не только техников, но и других специалистов. Было у начальства совещание по составлению плана перемещения специалистов. Этот план коснулся очень многих. Меня решили назначить начальником связи авиаэскадрильи, с перспективой назначения начальником связи полка. Но для этого нужно было пройти 3-х месячные курсы, сдать зачёты за военное училище и т.д. Время было очень динамичное. События чередовались одно за другим.
Осень 1948 года. Как-то в воскресное утро в казарму приходит один из сверхсрочников. По специальности тоже стрелок-радист, но летал он мало, у начальника штаба полка был как бы внештатным помощником. Человек он был в возрасте – ему было в то время лет 35. Так вот подходит он ко мне и говорит: Я знаю, что ты желаешь поступить в лётное училище. Я могу помочь, если ты завтра принесёшь рапорт, подписанный командиром экипажа, звена и авиаэскадрильи, автобиографию и документ об образовании. Я знаю, тебя планируют назначить на должность начальника связи авиаэскадрильи, поэтому могут возникнуть сложности. Надо всё делать осмотрительно и быстро. Меня одолели сомнения. Что он хочет? В чём его интерес? Мы с ним, практически, не знакомы. Знаем фамилию и не больше. И откуда он узнал, что я хочу быть лётчиком? Что его заставило в воскресный день идти за 4 километра на аэродром, чтобы передать мне эту информацию? Ясно одно: он сам или кто-то из его близких людей заинтересованы были в том, чтобы я исчез из полка, хотя бы на время. Вероятность, что я сдам вступительные экзамены, была очень мала: у меня было 8 классов образования, школу закончил более 6 лет назад, в 1942 году. Военнослужащих в то время принимали в училища с 9-ю классами, но вступительные экзамены всё равно сдавали наравне со всеми, т.е. за курс десятилетней средней школы. В моём личном деле значилось, что я закончил 9 классов. Писарь роты в Слободском постарался. А произошло это при анекдотичных обстоятельствах: по прибытию в Слободской, после призыва, у нас при себе не было никаких документов. Писарь роты составлял список прибывших новобранцев с занесением анкетных данных:
- Как твоё фамилиё?
- Степанов А.Ф.
- Образование?
- 8 классов.
- А в 9-й ходыв?
- Немного поучился, около месяца, потом бросил – работать надо было!
- Всё правильно! Всё правильно! Молодец! Так и запишем – 9 классов.
- Но я же закончил только 8 классов!
- Всё правильно! Кем работал?
- Машинистом, в машинном отделении завода.
- Ну вот, видишь! Машинистом! А говоришь 9 классов не кончил!
Следующий!
Но вернёмся к тому воскресному утру. Тот мужик ушёл, а я стою, как парализованный, не могу сдвинуться с места – открылась старая душевная рана…Последние несколько лет, придя к выводу, что путь к штурвалу мне заказан, начал успокаиваться. Теперь, когда блеснул тусклый свет в конце длинного и тёмного тоннеля, снова заболел. Нужно решить уравнение со множеством неизвестных. Всё против меня! За - никого! Кроме того старшины, но у него власти нет никакой! Что же мне препятствует? Во-первых, нет справки об образовании, во-вторых, командира экипажа и звена я, пожалуй, уговорю, а вот командира эскадрильи – наврядли! В-третьих, в лётные училища принимают не старше 21 года, а мне уже 22. Думал, думал. Сознание говорит словами пословицы: Лучше синица в руке, чем журавль в небе, а душа рвётся к штурвалу, словно кто-то её нашёптывает: Смелее вперёд! Чем крепче нервы, тем ближе цель! Послушался душевного порыва. Спрашиваю у ребят: Братцы, у кого есть справка об образовании за 9 классов? Тут же отозвался механик – приборист: У меня есть.
- А она тебе нужна?
- Да на кой? Если потребуется, из дому хоть десять пришлют.
С подделкой документов возились недолго. Фамилию Шабаев
Переделали на Степанов. Отчество не было указано. Правда, печать и штамп Алгайской средней школы, где я, согласно автобиографии никогда не был, мог сыграть злую шутку, но что делать – надо рисковать! Тут же написал рапорт и автобиографию. Командир самолёта и я жили, как братья, но соблюдали старшинство, как и положено в хорошей семье. Он мне и говорит: Саша, ты же знаешь, что тебя не отпустят! И, потом, я тебе не советую. Будешь ты лётчиком или нет – это ещё бабушка надвое сказала! А тут, на месте, ты станешь начальником связи эскадрильи, с перспективой занятия должности начальника связи полка, а это штатная категория – майор! Ну, зачем тебе искать добра от добра! А я ему своё «талдычу»: Хочу стать лётчиком! Ладно,- говорит,- пошли к Афанасьеву. Этот замечательный человек, любимец всего полка, которого бог не обделил ни внешней, ни внутренней красотой, повторяет всё тоже, что говорил и командир экипажа. Я по- прежнему настаиваю на своём. Пошли к командиру эскадрильи капитану Герою Советского Союза Чернышу. В тот понедельник он был, как никогда, в плохом настроении. По всему было видно, что вчера он был во власти Бахуса.
Зашли в штаб эскадрильи. Черныш сразу набросился на меня: Ты где болтаешься? Что у тебя дел нет? Вон черновая плановая таблица полётов на завтра, чтобы через час чистовик был готов. Начальник штаба часто болел, а в его отсутствие меня заставляли заниматься бумажной рутиной. Я говорю: Есть! Сажусь за стол, достаю кучу папок с документацией, обкладываюсь ими и делаю вид, что поглощён работой. А сам – весь внимание! Внимательно слежу за разговором, ведь решается моя судьба. Афанасьев говорит Чернышу: Георгий Иванович, вот тут рапорт Степанова насчёт лётного училища… Тот отвечает: Товарищи, ну что вы в самом деле! Сегодня, с утра, когда куча серьёзных дел, вы с этими пустяками.
- Я, с пустяками? Я – командир звена. Тогда мне здесь делать нечего!
Вообщем, психанул и пошёл. Комэск вскочил и говорит: - Афанасьев, в чём дело? Объясни толком!
- Я сказал, что Степанов обратился с рапортом, да вон он на столе лежит!
- Да подпиши ты его, если уж это срочно надо,- сказал уже примирительным тоном, как бы извиняясь за проявленную грубость. Я встаю из-за стола, стараясь сохранить спокойствие, делаю вид, будто мне безразлично, когда рапорт будет подписан – сегодня или завтра. Как будто речь идёт о таком бытовом вопросе, какие приходится решать ежедневно. Главное, чтобы Черныш скорее забыл об этом рапорте. Обращаюсь сразу к обоим и говорю: Пожалуйста, вот сюда: вот стул, вот чернила. Мой командир экипажа подписал, поднялся, не удостоив меня даже взглядом. Командир звена Афанасьев подписал слишком демонстративно, стукнул ручкой об стол и, хлопнув дверью, удалился. Перед обедом, когда Черныш «вошёл в форму», я подаю ему несколько документов на подпись. Он спрашивает, мол, что это такое?
- Ваши полётные листы, на подпись командиру полка и, заодно,
несколько обычных бумаг, чтобы не валялись, я подошью.
- Ну, хорошо! Давай!
Дойдя до моего рапорта, спрашивает: Что это за документ? Самому читать ему, видимо, не хотелось. Я, как можно безразличнее, говорю, что это тот рапорт, про который говорил Афанасьев. Запись,- толкую ему,- я уже сделал, Вам осталось только расписаться. Подписал. Мне трудно было сдержать свои эмоции. В штабе полка мой «визави», забрав бумаги, которые я ему принёс, говорит: Сейчас сдай старшине полка своё оружие и лётное обмундирование, пусть он мне позвонит. Что касается обходного листа, подписи я соберу сам, чтобы никого не насторожить. В шесть часов вечера, не раньше, приходи ко мне за документами. Но случилась осечка. После обеда начальник штаба уехал куда-то и не оставил ключи от сейфа. Договорились на 8.30. утра.
Ночь, ясное дело, прошла без сна. Наверное, моё состояние было такое, как у каторжника, готовящегося к побегу. Утром мой добровольный помощник встретил меня возле штаба полка, подал мне папку, завёрнутую в газету, говорит: «Дуй» побыстрее на вокзал. Там, - показывает на папку глазами,- всё есть: предписание, медицинская книжка, аттестаты, проездные и моя месячная получка 500 рублей. Но мне нужно было зайти в казарму, чтобы забрать чемодан и шинель. Только я завернул за угол, столкнулся с Чернышом.
- Ты почему не на предполётной?
Я растерялся от неожиданности. Он сам должен был быть, если не на предполётной, так на самолётной стоянке обязательно. Врать я не привык, поэтому сходу придумать что-то вразумительное не смог и говорю: Так я же уезжаю поступать в Балашёвское лётное.
- Лётчики, лётчики…Элероны обкакаете. Я вам покажу такое училище, запомните на всю жизнь! Марш на стоянку!
- Есть!
А сам побежал в казарму. И надо же, не окликнул, подумал, видимо, что побежал за комбинезоном. Выглянул я из казармы и, убедившись, что никого нет, рванул на вокзал. Три километра бежал, не оглядываясь. Думаю, в случае чего, чтоб не догнали –
У меня тогда был 1-й разряд по бегу. В кассе очереди не было. Взяв билет до Балашова, с пересадкой в Харькове, ушёл в железнодорожный парк. Там, в укромном местечке, ждал своего поезда. К приходу поезда на перрон не пошёл, садился с обратной стороны и не в свой вагон – конспиратором стал! Но все эти предосторожности были вовсе не нужны. Никто никого не посылал догонять – это сообщил мне потом тот старшина Чибиряев.
Балашовское военное авиационное училище лётчиков – бомбардировщиков дальней авиации переросло из мало кому известной 2-й Балашовской школы пилотов в огромный инкубатор, выпускающий не менее 450 лётчиков в год. Два учебных полка, три боевых, в середине 50-х годов было 12 полевых и один центральный аэродром. Какую надо было иметь службу тыла, чтобы обеспечить нормальную жизнедеятельность каждого аэродрома.
Итак, я – абитуриент. Конечно, это был далеко не санаторий, но я об этом говорить не буду. Скажу о главном. Медкомиссия была ещё более жёсткая, чем в Челябинске. Дело доходило до абсурда: какой - нибудь специалист заподозрит у пациента начало возникновения какой-то болезни, хотя анализами его диагноз не подтверждается, тем не менее, абитуриента отчисляют. За медкомиссию я не беспокоился, т.к. начиная с 1944 года, проходил её ежегодно. Вступительные экзамены: физика, математика письменно, по русскому языку – диктант. По физике мне достался очень лёгкий вариант по закону Архимеда. Нужно было найти вес тела, погруженного в воду, при известных форме, её размерах, материале и удельном весе. Получил «пять». По математике была задача и два примера, тоже лёгкие. Примеры решил с ходу, проверил и переписал. С задачей тоже справился быстро бы, да вот забыл тригонометрические формулы приведения к виду, удобному для логарифмирования. Шпаргалка есть, но как её использовать, если сижу, как положено старшему группы, перед комиссией за первым столом. Два подполковника сидят за столом, а
капитан ходит между рядами, наблюдает. Вдруг слышу его голос: Это что у Вас? А ну-ка дайте сюда! Дайте, дайте! Встать!
Выйдите из кабинета! Всё! Парень отучился. Судьба! Вижу, шпаргалка не поможет. Чувствую, что ход решения у меня правильный. Переписываю на чистовую до применения формулы. Время поджимает, хотя ещё никто работы не сдавал. Встаю и обращаюсь к капитану: Товарищ капитан, можно Вас на минуту?
- Что у Вас?
- Есть непонятный вопрос. Когда он подошёл, я ручкой показал
конец решения и жестами дал понять, мол, дальше не знаю! Он
моментально всё понял, взял промокашку и на ней написал формулу. Дальше дело было за малым - тоже получил «пять».
Дальше был диктант по русскому языку. Когда учился в школе, даже тогда, красной оценкой по диктанту у меня была «тройка». По всем предметам учился, в основном, на «отлично», даже русский устно и то «четыре», а вот по диктанту троешную планку одолеть не мог. Здесь же, в училище, я превзошёл себя: получил «кол» - вот сколько наделал ошибок! В абитуре висела доска объявлений, каждое утро на ней вывешивался список лиц, кому следует явиться в канцелярию за документами. Это значит, что они данную «семинарию закончили». А вечером вывешивается лист оценок тех, кто сегодня сдавал экзамены. И вот во второй половине дня вывесили лист оценок по диктанту – у меня стоит «кол». Всё, думаю, отучился. Рассудком я понимал, что к сдаче экзаменов был не готов, но душа была готова разорваться на части. Обратно возвращаться было стыдно, так как сбежал оттуда,
как дезертир. Погоревал, погоревал, но что-то делать надо. Пришла мысль: а не попроситься ли в здешний полк? На Ил-4 летал, может возьмут…Пошёл к начальнику связи. Он выслушал и говорит: Никаких проблем нет. Отдел кадров училища имеет
право солдат и сержантов, не сдавших вступительных экзаменов, оставлять у себя. Радистов, имеющих опыт полётов по воздушным трассам, у них нет. Так что, как только завтра получишь документы, приходи сразу в наш отдел.
На следующий день и ещё много дней спустя, пока не закончился набор курсантов, в списке отъезжающих меня не было. Неизвестность и неопределённость тоже угнетают. Некоторые ребята советовали сходить в канцелярию. Взвесив все «за» и «против», решил «впереди паровоза не бежать», хотя говорят, что нет хуже дела, чем ждать и догонять. Наконец, приём закончился, приносят список тех, кому завтра нужно явиться на мандатную комиссию. В списке стояла и моя фамилия. Опять этот гамлетовский вопрос: быть или не быть…Привёл себя в порядок, на какой только был способен, и предстал перед мандатной комиссией. После зачитки секретарём анкетных данных и результатов вступительных экзаменов мне задали три вопроса: во-первых, как понять мои оценки на экзаменах – 5, 5, 1. Было бы понятно, если получают 4, 4, 3, например, или 5, 5, 4. Может у кого-то списали?
- Нет!- отвечаю,- у меня в школе по всем предметам были, в основном, пятёрки, кроме русского…Да и времени прошло много, подзабыл. Товарищ председатель, если Вы меня примите, я всерьёз займусь русским языком.
Во-вторых, Вы прослужили пять лет, хватит ли пороху ещё на три года?
- Хватит и на три, и на пять, потому что с детства мечтаю стать
лётчиком.
В- третьих, почему Ваш отец без образования стал директором
завода? Я объяснил, что предприятие, где он работает, скорее можно назвать артелью кустарей, чем заводом. Но, так как среди прочего на предприятии выпускался «порошок», являющийся компонентом для некоторых отравляющих и взрывчатых веществ, то поэтому он имел статус завода. О возрасте меня почему-то не спросили. Меня приняли! Из комнаты, где заседала комиссия, я вылетел, словно на крыльях!
Наша 7-я курсантская рота формировалась необычно, как бы по частям. Два классных отделения были скомплектованы в августе 1948 года (91-е и 92-е), 93-е и 94-е в сентябре, 95-е и 96-е в ноябре. Я оказался в 96-м отделении. В каждом отделении были один – два сержанта. Остальные прибыли непосредственно с гражданки, сразу по окончании средней школы. В 91-м отделении оказался земляк – Смирнов Роберт Николаевич. Родители его жили в Тоншаеве, где-то между церковью и рекой, название уицы было, кажется, Луговая. В январе 1949 года роту, как колоду карт перетасовали. Всех, кто имел какое-то отношение к авиации, распределили по первым четырём классным отделениям. Каждую группу скомплектовали по тридцать человек. Итого 120 курсантов. Нас стали называть форсажниками. Дело в том, что в конце 1948 года пришёл приказ увеличить выпуск 1950-го года до 450-ти человек. Тогда об этом приказе знал лишь очень узкий круг лиц. Мне о нём стало известно в 1984 году, на встрече ветеранов училища. Таким образом, менее, чем за два года, нужно было пройти трёхгодичную программу. Вообщем, учёба пошла, Как в Челябинске, в форсированном режиме, с той лишь разницей, что выходные давали еженедельно. Ни на хозработы, ни в караул, ни во внутренний наряд не посылали. Даже уборкой помещений мы не занимались, наняли уборщицу за плату, помоему, пять рублей с носа. Чистота у нас в казарме была отменная, порядок – ещё лучше. Деньги хранили в тумбочках. Скажи сейчас - не поверят! Через площадку, на нашем этаже, располагалась 6-я рота майора Лёвина. Там всё время был шум – гам, построения, беготня… У нас ротным был майор Филькин – настоящий воспитатель. Он никогда ни на кого не кричал, не наказывал сам, владел в совершенстве методом убеждения. Поэтому у нас была тишина и покой, каждый заранее знал, что ему делать. Жаль было ребят из 95-го и 96-го отделений, так как они оказались в положении отверженных, но не по вине командира роты.
Большое внимание в училище уделялось нашему нравственному воспитанию. Даже за грубое нарушение виновного не наказывали, если он сам всё рассказывал, ничего не утаивая. Учёба - учёбой, но дело-то молодое и поскакать хочется. Для этого имелись солдатский клуб и Дом офицеров. Там проводились всевозможные культурные мероприятия. Самым массовым из них были, конечно, танцы. Никто никого туда не загонял, но уж так, как-то само собой получилось: солдаты танцевали в своём клубе, курсанты в вестибюле Дома офицеров, офицеры на втором этаже, в массовом зале. Большой популярностью пользовались наша художественная самодеятельность. В городском драмтеатре, какая бы
постановка не шла, билет купить можно было всегда. По большим праздникам, когда наши ставили там концерт, билетов в кассе купить было невозможно – разбирали по заявкам. Более того, в 1957 году проводился всеармейский смотр художественной самодеятельности. Отбор проводился по конкурсной системе: полк – дивизия - округ. И только округ отправлял свои лучшие номера в Москву. Так вот – все первые места заняли там наши ребята из училища, у шестерых из них, жюри потребовало документы, решили, что курсанты и офицеры так выступить не могут, а могут только зрелые артисты, в жюри были приглашены известные актёры и режиссёры. Этим шестерым предложили пойти учиться в театральный институт, обещали принять без вступительных экзаменов. Все шестеро, взвесив «за» и «против», отказались. Им всем было уже за тридцать, а на переправе коней, как говорится не меняют.
Курсанты и молодые офицеры училища пользовались особой любовью населения всего Балашова, так как являлись потенциальными женихами городских невест. Все курсанты были одеты, в то время, в обмундирование из лучшего сукна или х\б, пошитого или подогнанного под индивидуального человека. Этот материал тогда ещё назывался офицерским, покрой формы тоже был офицерский. Нам выдавали четыре комплекта обмундирования: парадный шерстяной, зимний повседневный – суконная гимнастёрка тёмно-зелёного цвета и тёмно-синие габардиновые брюки и два комплекта хлопчатобумажных. Наш вид вызывал у многих восхищение, т.к. наш курсантский набор был впервые одет по человечески. По окончании училища мы первые надели рубашки с галстуками, вместо гимнастёрок.
Военный городок нашего училища представлял собой оазис
в степи. Внутри он походил больше на хорошо ухоженный парк. Жилые дома, служебные здания, казармы – располагались компактно, но не скученно. Между ними кусты, деревья, клумбы с цветами. При этом, по клумбам никто не бегал, цветы никто не рвал. Я уж не говорю о том, что стволы деревьев и края тротуаров были побелены известью. Бывало из города приедешь, только проходную прошёл, словно в другой мир попадаешь.
Пару слов стоит сказать о распорядке дня. В 6 часов утра –
подъём, зарядка, умывание, заправка коек, завтрак, 6 часов занятия обед, «мёртвый час». Должен сказать о чудодейственной силе этого вида отдыха. После сна мышцы так и просят физической нагрузки. Пожалуйста, все спортивные снаряды ждут ребят непосредственно в казарме: турник, брусья, кольца, конь. Вообщем, после сна час физподготовки, затем четыре часа занятий в учебных корпусах (УЛО) и где-то в 21.00. конец рабочего дня. Личное время и в 22.00. отбой. При таком распорядке мы не выматывались, как в Челябинске. Тела и души наши были крепкими.
Учёба давалась мне легко и не потому, что был умнее других, дело в том, что новыми для меня были только два предмета: аэродинамика и метеорология. Остальные предметы, в той или степени, я уже знал. А такие дисциплины, как связь и радионавигацию я знал в большем объёме, чем требовалось по программе для лётчика.
Хорошая теоретическая подготовка – залог успешного усвоения программы в воздухе. Но бывают, скажем так, чудеса. Взять двоих моих земляков – Смирнова Роберта и Курушина Виталия из Нижнего Новгорода. Зачёты или экзамены идут, возьмёт билет, только сядет готовится, сразу подаёт сигнал SOS. Связь между теми, кто готовился, работала безотказно. Спрашиваем, какой вопрос неясен? Зачастую отвечает: все неясны. А летали оба, как «звери», т.е. очень здорово. Противоположностью им был курсант Мезох, адыгеец по национальности. Если бы я его не знал, ни за что бы не поверил, что бывают люди с такой необыкновенной памятью. Он исключительно коротко и ясно мог выражать свои мысли. А логика убеждения! В любой момент мог доказать, что белое – это чёрное, а чёрное – это белое. Естественно, учился он, я имею ввиду теорию, только на «пять». А что касается полётов – слабак. Нет! Слабее слабака. Почему его не отчислили из лётной школы по лётной неуспеваемости – одному богу известно…После окончания училища, примерно года через
два, прошёл слух, что Мезох уволился. Думаю, всё верно! Лётная работа – не его стезя. Потом говорят, что он в Жуковском,
в школе испытателей учится. Воспринял это, как очередной трёп, но в 1969 году я случайно встретился с ним на аэродроме «Жуковский» в Ильюшинской фирме. Поговорить толком не пришлось, не было времени. Работал он тогда в НИИ ГВФ лётчиком-испытателем. Базировался этот институт в Шереметьево. Ильюшинские ребята мне рассказали, как он летает…Я спросил: Почему его держат на лётной работе? Они отвечают, что Мезоха у них называют «ходячим КЗА» (контрольно-записывающая аппаратура). В жизни всякое бывает. Скажем, плохо записана скорость. Причины могут быть разные. Тогда идут к Мезоху: Володя, ты не помнишь, когда вы позавчера летали, примерно в 12 часов, какая у вас была скорость по прибору? Тут же даёт ответ, не думая, скажем, 650 км\ч. Инженеры – испытатели народ дотошный, иногда проверку ему делали. Какой-то элемент записан на самолёте отлично. И вот этот кусочек ленты приносят ему, после расшифровки, преднамеренно почти стёртым. Ответ всегда был точным. Закончил он свою лётную работу благополучно. Где-то в середине 80-х годов выступал в День Авиации по телевидению. Говорил хорошо, толково, «в грудь себя коленом
не колотил». Спасло его только то, что он летал всегда только на многоместных самолётах, когда «праваком» ( 2-м лётчиком ) сидит опытный пилот, который разбить самолёт не даст. Дело в том, что в НИИ всех ведомств, такой должности, как второй лётчик нет. Есть лётчики – испытатели и старшие лётчики – испытатели. Сегодня ты летишь на левом, а завтра на правом месте. Разные характеры – разные судьбы. Некоторые настырные, типа Мезоха, потом погибли сами и людей погубили, а два моих приятеля, видя, что шесть движений за штурвалом самолёта «отточить» они не могут, не каждому дано, вовремя поступили в инженерную академию и впоследствии стали ведущими инженерами, докторами технических наук.
В 60-е годы, когда лётные училища стали высшими, была разработана и внедрена методика определения годности абитуриента к лётной работе. Назвали её психологический отбор. Порядок поступления установили такой: лётная медкомиссия, вступительные экзамены, физподготовка, психологический отбор и мандатная комиссия. После введения психологического отбора отчисления курсантов по лётной неуспеваемости прекратились. Впоследствии на психотборе стали интересоваться даже наследственностью. В тот год, когда мой сын Сергей поступал в Балашовское лётное училище, это был 1974 год, начальник ВУЗ ВВС, выступая перед руководящим составом училища, заявил, буквально, следующее: Если сын лётчика успешно прошёл медкомиссию, в том числе психотбор, он должен быть лётчиком, независимо от результатов вступительных экзаменов. Мы готовим не докторов наук, а бойцов, способных владеть оружием. Но несмотря на столь категоричное указание генерала, двоечников всё – таки не принимали. Правда, была открыта одна «отдушина» для тех, кто психотбор прошёл по 1-й группе: их принимали, если они экзамены сдали, а по конкурсу не проходили, т.е. экзамены им надо было сдать, хотя бы на «тройки». Прошедшим психотбор по 2-й группе, нужно было набрать проходной балл. С 3-й группой в лётные училища не принимали. Те из них, кто сдал вступительные экзамены, если желают, забирали документы и ехали в штурманское училище. Там их принимали без экзаменов, на основании тех документов, которые ему выдали в лётном училище. Вообщем, психотбор – это комплекс надуманных упражнений и задач, которые нужно в течении 6 часов решать при посторонних помехах, призванных преждевременно вызвать у человека усталость и раздражение, а это, в свою очередь, вызывает ошибки при решении поставленных задач. Чем больше раздражение, тем больше ошибок. Некоторые люди вообще не выдерживают, распсихуются, ручку бросят и уходят – это и есть психологический отбор.
Но вернёмся к 1949 году. Проводимые оргмероприятия, о которых я упоминал выше и прохожденение курса молодого бойца теми, кто пришёл с гражданки, а их было около 90%, задержали начало занятий до февраля. После 1 Мая все приступили к полётам, кроме наших четырёх отделений. Мы же «грызли гранит науки». Отставание было большим. Предметы, которые не имели прямого отношения к полётам, оставили «на потом». Как сейчас помню, 30 мая 1949 года сдали последний зачёт по аэродинамике и отбыли на пригородном поезде в Родничёк, в трёх километрах от которого находился наш лагерь. После наземной подготовки, где-то числа 12-15 июня, мы, наконец, приступили к полётам.
Ещё до поступления в училище я знал, что лётчик должен знать кабину самолёта так, чтобы с закрытыми глазами мог взяться руками за любой кран, ручку, рычаг, переключатель и т.д. Поэтому, будучи на стоянке, во время перерыва, я не бежал
в курилку, а лез в кабину и изучал её, одновременно проигрывая полёт от взлёта до посадки. Я тогда совершенно не представлял, какую большую пользу для себя делал. Ведь это ничто иное, как тренинг, пользу которого переоценить невозможно. Потом, когда я стал лётчиком – инструктором, то постоянно напоминал курсантам о важности тренинга.
Первый ознакомительный полёт. Пилотирует самолёт лётчик-
инструктор, поясняя свои действия: набор высоты, горизонтальный полёт, снижение, развороты на этих режимах с креном 15 и 30 градусов. Курсант слабо держится за управление. По мере усвоения, инструктор даёт курсанту всё больше самостоятельности. После полёта, пока очередной курсант одевает парашют, усаживаясь в кабину, пристёгивается ремнями, отлетавший должен получить замечания. Как положено, по уставному, подхожу с правого борта:
- Товарищ лейтенант, разрешите получить замечания?
- Старшина, где и на чём Вы летали?
- Кроме как стрелком – радистом, нигде и никогда. И не мог летать, потому что в 17 лет был призван в армию. В этом Вы легко можете убедиться, посмотрев моё личное дело.
На этом получение замечаний завершилось. Ясно, что мы расстались недовольные друг другом. Я был раздосадован тем, что инструктор мне не верит, думает, что я где-то летал и набиваю себе цену, а на самом деле бахвал и пижон. Впоследствии, когда наши отношения вошли в норму, он рассказал, что именно такое первоначальное мнение у него и сложилось обо мне. Но изменилось оно не сразу.
Второе упражнение – полёты по кругу для отработки взлёта,
расчёта и посадки. Третье упражнение – полёты в зону с целью
научить курсанта выводить самолёт из «штопора». Пока не научится – самостоятельно не выпустят. И вот, после первой «зоны», вместо замечаний, снова вопрос: И теперь Вы тоже будете утверждать, что никогда не летали самостоятельно?
- Нет, не буду! Летаю давно, с пятнадцати лет, во сне…
Подчёркнуто, по уставному, повернулся на 180 градусов, щёлкнул каблуками, мол, честь имею, и ушёл в «квадрат». Я понимал, что допускаю бестактность, более того, хамство, но ничего поделать с собой не мог в тот момент. Что называется «попала шлея под хвост»…Это могло бы кончиться для меня плохо, если бы инструктор лейтенант Кравцов отказался меня обучать. Ни один инструктор не взял бы меня к себе в группу – профессиональная поддержка была у них незыблемой. И тогда «гуляй, Вася». Выправил положение командир нашего отряда Алексей Алексеевич Громов. Но, тем не менее, наши отношения с инструктором пока оставались натянутыми, поэтому я полагал, что он будет держать меня «в узде», пока не научусь почитать «родителей». Однако, этого не случилось. Он повёл меня по программе на опережение и поэтому я самостоятельно вылетел первый в эскадрильи. Вторым в группе он выпустил Витю Курушина из Горького, в соседней группе первым вылетел Роберт Смирнов из Тоншаева.
Прошло чуть больше года с тех пор, как я поступил в Балашовское авиаучилище. Сдаём зачёты по практическому самолётовождению. Зачёты у нас принимал тот самый капитан, который помог мне на экзамене по математике. Я своим ребятам сказал, мол, мужик мировой, всё будет «о-кей». Первый слетал - «тройка». Второй привёз «двойку». Следующая очередь моя. Настроение у всех испорчено, а у меня особенно. Из-за болтанки курс выдержать очень трудно. Да и ветер уже изменился. Шар - пилот запускали рано утром до начала полётов. Но делать нечего, иду докладывать о готовности. Посмотрел он карту, штурманский план, бортжурнал и заявил: Я с Вами не полечу! Вы не готовы к полёту, у Вас нет расчёта полёта! У меня внутри всё заклокотало. Сдерживаюсь, но с вызовом заявляю: Ветер изменился и мы его не знаем…Какой смысл делать расчёт полёта, когда им нельзя воспользоваться. Я полечу по штилевой! От моего вызывающего тона, который он воспринял, как выражение крайней разболтанности, он «позеленел»: Юноша, ты ещё пешком под стол ходил, а я уже вторую войну ломал, за сотни километров ночью
в тыл противника на бомбёжку летал. А ты мне о смысле расчёта полёта толкуешь! Далее он рассказал, что я из себя представляю, как личность. Да из меня эту спесь и высокое самомнение, как из грязной фуфайки пыль, надо палкой выколачивать! Конечно, по тем утренним данным о ветре, лететь нельзя, но ему надо было убедиться насколько я усвоил расчёт полёта. А ветер он в воздухе промеряет. По его данным, я бы сделал перерасчёт и не возникло никаких недоразумений. Ну, а теперь, чтобы я запомнил этот урок на всю жизнь, он разрешает мне лететь по штилевой. Опытные лётчики, в таких случаях,- говорит,- над мало ориентированной местностью теряли ориентировку. Вообщем назвался груздем, полезай в кузов. К самолёту я шёл, как на эшафот. Что я мог ожидать от полёта, когда проверяющий запрограммировал поставить мне «двойку» или «кол». А как я погляжу в глаза инструктору и командиру отряда? Они всегда меня в пример другим ставили: Делайте, как старшина!
Взлетели. Идём первый этап. Болтанка ужасная. Самолётик-то
учебный Ут-2 движется пешком по небу со скоростью 150 км\ч. Восходящий поток подхватит – газ убираю, ручка от себя, а он в набор высоты лезет. Низходящий поток – газ полный вперёд, ручка на себя, а он высоту теряет… Высота, скорость, курс – «гуляют». Но, тем не менее, занятый пилотированием, я успокоился. Капитан молчит. Вижу впереди контрольный ориентир. Как сейчас помню, деревня Купаво – Спасовка, расположенная на берегу речки Купавы, в 40-50 километрах юго-западнее Балашова. Сличил карту с местностью, «прикинул» боковое уклонение в километрах. С помощью формул приближенного расчёта в уме определил угол сноса и поправку в курс. Докладываю: Поправка в курс столько-то градусов. Доворачиваюсь. Капитан отвечает: Меня здесь нет! Думаю: Да бог с тобой! Шурую «на себя, от себя»… В настроении даже бодрость появилась. Через определённое время на горизонте появился поворотный пункт. Выхожу точнёхонько на него. Подражая инструктору, стараюсь с шиком выполнить соответствующий манёвр и выхожу на второй этап маршрута. Лёг на курс. Слышу голос капитана: Молодец! Если и второй этап так же пройдёшь, поставлю «пятёрку». Теперь у меня дополнительные крылья появились. Снова перерасчёт, доворот у второго контрольного ориентира и когда показался второй поворотный пункт, когда стало ясно, что я точно выхожу на него, проверяющий даёт команду: Курс на аэродром. Дело
в том, что наше стартовое время закончилось. После посадки,
когда я рулил около стартового КП, капитан сказал, чтобы я остановился. Он вылез из кабины и хотел уже соскочить с крыла, я ему напоминаю, что надо бы оценки проставить. Он говорит: Скажи инструктору – все пять.
- Товарищ капитан, а Вы помните экзамен по математике?
- Ну, а как же! Помню, как я тебе подсказывал.
- А почему Вы того парня за шпаргалку выгнали, а мне подсказали?
- Ты же к тому времени видимо три или четыре года в армии
прослужил, подзабыл. Но встал и честно признался, а он салага
только со школьной скамьи, а уже химичит. А что из него дальше будет? И, надеюсь, я в тебе не ошибся!
- Я к тому времени пять лет отслужил.
- Пять? Тогда поздравляю! Ты выглядишь моложе своих лет. Итак, первая задача закончилась. По второй задаче нужно было сделать 40 самостоятельных полётов «по кругу». В среднем приходилось по четыре полёта в день на брата, плюс контрольные полёты. Таким образом, на вторую задачу требовалось 12-13 лётных дней. Третья задача – контрольные и самостоятельные полёты «в зону» в качестве пилотов. Четвёртая задача – полёты строем, пятая задача – полёты по приборам в закрытой кабине, шестая задача – маршрутные полёты, седьмая – шлифовка и зачёт.
В каждом отряде имелся запасной самолёт. Обычно, сам командир выруливает со стоянки на нём и оставлял его на левом фланге старта. Целый день он там стоит без дела. Как-то я подошёл к капитану Громову по какому-то делу, слово за слово, а потом пришла мысль спросить – не пора ли остудить
его самолёт? А то он целый день на солнце – прокалился весь.
Сначала он колебался, оценивал обстановку, ответственность всё
же большая. Я же не лётчик, а не оперившийся желторотик! А,
с другой стороны, план прижимает. Видя, что он колеблется, пустил в ход все доводы, на какие только был способен. Наконец, Алексей Алексеевич сдался: А запустить-то сможешь? Не убьёшь механика винтом?
- Ну что Вы! Пока он не окажется у консоли крыла, я за магнето и не возьмусь.
- Иди к самолёту. Встанешь в первые ворота, полетишь с Андреевым. По пять полётов по кругу. Если механик не поверит, пусть встанет на крыло, я ему помашу рукой.
К самолёту я не шёл, а уже летел…Зарулил в первые ворота, Витька сел во вторую кабину и пошли крутить. Вот радости было! Витька Андреев – старший сержант, по национальности чуваш, высокий, здоровый парень, с виду увалень, а летал здорово! До поступления в училище, он был механиком самолёта. Мы с ним были одногодками и друзьями. Опробование мы прошли без замечаний. Капитан Громов стал нам доверять. С тех пор все самостоятельные полёты, или почти все, мы отлетали на его самолёте. Бывало, кто-нибудь из инструкторов попросит у него разрешения слетать Иванову, Петрову, Сидорову – на его самолёте. Ответ один: Нет, не могу! У меня свои дела и нет времени осуществлять контроль за ними. Ему указывают на нас с Витькой: А эти?
- А эти контроля не требуют. Они прошли огни и воды, исполнительная дисциплина у них уже в крови находится. Я им верю.
Должен сказать, что пишу это не для бахвальства, а для того, чтобы показать колорит, в котором я тогда варился. А насчёт конроля: требует – не требует. Это было перед Новым 1981 годом. Я был на Чкаловской, встретил там замкомандира эскадрильи, в которой служил мой сын. Его недавно, в ноябре 1980 года, назначили на должность командира корабля. Я, в процессе разговора, спросил: Как же так – к молодому командиру, Серёже тогда исполнилось 23 года, назначили малоопытный экипаж. Раньше, составляя боевой расчёт, я всегда к молодому командиру назначал более опытный экипаж, а к опытному командиру – молодёжь. И, поверьте, метод оправдался. Мне он ответил: Ваш Сергей в опеке не нуждается. Услышав эти слова, у меня дыхание остановилось, слёзы радости появились на глазах. Это мой Серёжка! Давно ли я его, завернув в одеяло, носил «дышать» на свежий воздух! Теперь он в 23 года достиг уже большего, чем я в том же возрасте. Я был только курсант, осваивающий учебный самолёт УТ-2, А он лётчик первого класса, командир корабля, старший лейтенант, штатная категория подполковник…Приятно, когда дети идут по стопам родителей, но ещё приятнее, когда обгоняют их на первом же круге!
Но вернёмся в «Родничёк». Больше всего мне нравились полёты на пилотаж и строем. На строях мы с Витькой устроили фурор. Как-то вылетели звеном, построились «клином»: Громов – ведущий, я – справа, Витька – слева. Курсантский строй по интервалу – два размаха крыла, по удалению – две длины фюзеляжа. Мы с ним так, примерно, и держались. Потом, смотрю, ведущий показывает: Сократить дистанцию. Я уменьшил её вдвое, сигнализирует: Так держать! Затем Витьку поставил на эту же дистанцию. И, так, ступеньками, ступеньками сомкнул нас до дистанции не более двух метров между крыльями. Сначала я чувствовал
себя очень напряжённо, боюсь – как бы не прозевать, а то и столкнуться можно. Потом напряжение стало спадать. Я заметил, что при малых дистанциях и интервале быстрее замечаешь отставание или сближение и потому не так уж и трудно сохранять своё место в строю. На прямой и на эволюциях ведущий проверил, как мы держались в строю. Выполнив растянутый круг, над аэродромом, прошли со снижением на скорости, близкой к максимальной. Над стартом промчались на высоте 50 метров, а затем, энергично для строя, с набором высоты развернулись влево на 90 градусов. На последней прямой перестроились в правый пеленг. Роспуск строя перед посадкой Громов тоже сделал с шиком. Энергично переходит на крутое снижение, на пикировании уже делает разворот на 90 градусов влево. Красиво! А я что? Эх, была не была! Стараюсь копировать. Да иначе и нельзя. Если буду разворачиваться по-курсантски, с креном 15 градусов, сильно отстану, круг будет «размазан» и эффект уже не тот. Сектор
газа на себя, ручку от себя, на пикировании доворачиваю и ищу
глазами ведущего, чтобы соответствующим манёвром занять нужную дистанцию. Я должен коснуться колёсами земли тогда, когда ведущий начнёт освобождать полосу. Витька тоже скопировал командира. Вообщем, полёт не только для нас, но и для всех курсантов оказался впечатляющий. А начальство? После заруливания Громова сразу вызвали на КП к командиру авиаэскадрильи. По всему было видно, что разговор между ними состоялся нелицеприятный. Нам же передали, что летать сегодня больше не будем. Конечно, мы переживали – жалко было Алексея Алексеевича. Ведь ему могли пришить «воздушное хулиганство», а за это по голове не погладят. К концу смены, примерно за час до конца полётов, подзывает меня инструктор и говорит: Готовься к полёту. Ты – справа, Андреев – слева. Вас будет проверять командир эскадрильи майор Крайнов. Он будет ведущим. Потом он повторил инструктаж об особенностях пилотирования при полёте строем и т.д. В заключении он сказал, чтобы я выложился до предела, потом изошёл, лишь бы слетал без существенных замечаний. Предварительно мы с Андреевым договорились, чтобы до первого разворота занять своё место в строю, взлетать будем
не по курсантски, т.е. временной интервал взлёта сокращается до предела. В сущности, мы решили взлетать звеном строем, только на увеличенном интервале. Получилось отменно. На высоте 100 метров мы уже уверенно встали на свои места. А так, когда взлетали по требованиям КУЛПа (курс учебной лётной подготовки курсантов), некоторые даже до 2-го разворота не могли пристроится. Тут ещё многое зависит и от ведущего. Здесь я должен сказать: Громов и Крайнов были большими мастерами вождения не только звена, но и девятки. Ведущий, увидев нас пристроившимися ещё далеко до первого разворота, слева направо покачал головой. Этот жест я истолковал так: желторотики ещё, а тоже воображают, что они уже пилоты. КУЛП их не удовлетворяет…Но мы сейчас посмотрим, на что вы способны. И на сей раз мы повторили тот полёт, что и с Громовым. Только командир эскадрильи эволюции выполнял более энергично, как бы хотел найти тот предел уровня нашей подготовки, переступать который уже опасно. Пока опасно!
Посадку произвели динамично, как на картинке. Крайнов сел
с небольшим перелётом, я у знака «Т»( посадочный знак из полотнищ), а Андреев, как и положено, с небольшим недолётом.
Это нужно для того, чтобы обезопасить себя, на всякий случай,
от столкновения, т.к. временной интервал посадки равен был 30-40 секунд. После посадки подошли к Крайнову получить замечания. Тут же оказались наши инструкторы и командир отряда. Говорил он немного, дословно не помню, что-то вроде «серёдка на половинке», не очень плохо и не очень хорошо. Но
когда мы повернулись уходить, он громко произнёс: Но смотрите! Не зазнаваться! Не зазнаваться! Никто не понял, почему он повторял тот полёт, за который ругал Громова. Несколько лет спустя, мы с Кравцовым вспоминали тот случай. Ему тоже эти мотивы были непонятны.
Закончили мы программу обучения на учебном самолёте без лётных происшествий. Экзамены все мои друзья – приятели
сдали на отлично. В нашей группе принимал сам председатель комиссии полковник Старичевский, человек пользовавшийся большим служебным, деловым и личным авторитетом. Примерно через 8 месяцев – 28 мая 1950 года судьба снова сведёт нас при других обстоятельствах.
В ноябре 1950 году я закончил Балашовское ВАУЛ-БДА по 2-му разряду, мне было присвоено звание лейтенанта. Дальнейшая служба тоже оказалась связана с училищем – мне предложили остаться в качестве лётчика – инструктора и я согласился. Таких, как я, оставшихся в училище для прохождения дальнейшей службы, было 22 человека, остальные 400 разъехались по строевым частям. В том же году, получив отпук, приехал к родителям, они уже жили на станции Пижма. Отец, к этому времени, ушёл с завода, перевёз из Втюринского свой дом и работал мастером на лесопилке.
Теперь, когда дальнейшая моя судьба была определена, я мог позволить себе создание семьи. Моя избранница ждала меня всё то время, пока я служил в армии и учился в училище. Шевнина Елизавета Дмитриевна была одной из самых красивых девушек в Караванской округе. Её мать – Анна Степановна, в 27 лет осталась вдовой, трагически погиб муж – Дмитрий Матвеевич. Старшей дочери – Елизавете пришлось помогать матери поднимать на ноги своих младших сестёр Лиду и Нину. До войны большую помощь их семье оказывал брат мужа – Иван Матвеевич Шевнин, который волею судьбы стал лётчиком ещё в начале 30-х годов. Не могу не сказать несколько слов об этом удивительном человеке. Он был призван в армию в 1926 году, попал служить на Балтийский флот, затем, по собственному желанию, был направлен в Ленинградскую «тёрку»( теоретическая школа лётчиков ), которая давала теоретические знания, а практические навыки самолётовождения давали уже другие специализированные школы лётчиков. В 20-е годы их было по-моему всего
три: Качинская, в Крыму, готовила лётчиков – истребителей, Борисоглебская тоже готовила истребителей, Оренбургская готовила лётчиков – бомбардировщиков, была ещё Севастопольская школа лётчиков морской авиации им. Сталина, впоследствии её перевели в Ейск. Именно в эту школу попал учиться Иван Матвеевич, успешно закончил её в 1930 году и получил направление в одну из строевых частей в Крыму. Очень скоро он проявил себя, как незаурядный лётчик и был назначен командиром отряда, где отличился хорошей подготовкой своих подчинённых. За свою работу он был награждён орденом Красной Звезды уже в 1936 году. Вскоре он получил назначение в ЛИИ А ВМФ (лётно - испытательный институт авиации военно-морского флота), где дослужился до чина майора, старшего лётчика - испытателя. Мне запомнились рассказы о нём его близких, каким он был интересным человеком. Например, приезжая ежегодно к родителям в отпуск, он привозил с собой ящик водки и вечером к ним в дом
приходили все мужики деревни поздравить с приездом, послушать его рассказы о службе, а однажды, накануне войны, он прилетел домой на своём самолёте, потому что обещал показать землякам свой самолёт, приземлился на поле у деревни Шоры, люди со всей округи прибегали поглядеть на него…Погиб этот замечательный человек в конце ноября 1941 года при очередном испытательном полёте. Но пока он был жив, помогал поднимать двух своих сыновей не только своей жене, но и детей погибшего старшего брата, и своей сестре - Анне Матвеевне, которая тоже осталась вдовой, с тремя детьми на руках, после того, как их раскулачили и выгнали из собственного дома. Иван Матвеевич, вместе с братом Михаилом, который пошёл по его стопам, построили сестре новый дом.
Свадьбу мы весело сыграли в отцовском доме в Пижме и
после отпуска я поехал в Балашов уже семейным человеком.
Дальнейшая моя жизнь была связана сначала с авиаучилищем,
где я прослужил до 1962 года. Затем, мне предложили перейти
в испытательную авиацию. И с 1962 по 1975 год я имел честь
служить в ГНИКИ ВВС им.В.П.Чкалова ( Государственный На-
учно – Исследовательский Краснознамённый институт ). Он имел
10 управлений, из них четыре лётные. Я служил в 3-м управлении, которое занималось морской авиацией. Оно размещалось в Крыму, в Феодосии, поэтому мне с семьёй пришлось переехать в Крым, в военный городок Кировский, рядом с аэродромом. В начале 60-х годов все прежние НИИ, занимавшиеся испытательными работами и разбросанные на огромном пространстве, были сведены в единое учреждение.
Раньше каждый флот имел свой карликовый НИИ, каждый варился в своём собственном соку, результаты скрывали друг от друга, в опытно – конструкторских учреждениях царил сплошной параллелизм, в них развелось столько докторов наук, что из них можно было сформировать полнокровную армию. Расходы огромные, а доходы – мизерные. Вот почему в конце 50-х - начале 60-х годов все мелкие КБ и НИИ постепенно ликвидировались и из них было сформировано 3-е управление НИИ ВВС, которому была передана вся морская тематика. Благодаря централизации и другим мероприятиям, в том числе и кадровых, произошёл настоящий прорыв в проведении авиаиспытаний: самолёт Бе – 12 (противолодочный, ближний), который «мусолили» несколько лет, в течении одного года испытали и запустили в серию; Ил – 38 (противолодочный, средний) тоже испытали и запустили в самые сжатые сроки; Ту-142 (противолодочный, дальний) – тоже самое. Этот лайнер мог, с технической точки зрения, с двумя дозаправками в воздухе, облететь вокруг земного шара и иметь топлива на 6 часов для выполнения оперативного задания. Этому успеху способствовало ещё и то, что на Чёрном море лётных дней (лётные характеристики снимаются только при ясной погоде) намного больше, чем в других местах.
За свою лётную карьеру мне пришлось летать на множестве
различных самолётов. Самый первый был, конечно, учебно-тренировочный самолёт – Ут-2. Затем был Ли-2 (транспортный самолёт). В 1951 году поступил новый учебно-тренировочный самолёт Як-18 (спарка), на нём проводились все тренировочные полёты курсантов Балашовского авиаучилища в 50-е годы. После ухода в испытательную авиацию, количество типов самолётов, которые пришлось осваивать, резко увеличилось, это были, в основном, самолёты, решавшие различные военные задачи в море: Ил-12, Ил-14, Ил-18, Ил-28, Ил-38, Ту-16 и другие. В 1972 году мне была присвоена классификация лётчик-испытатель 1-го класса. Выше
этого в авиации подниматься некуда, дальше только космонавтика. Космонавтов набирали из наших ребят, лётчиков-испытателей, но пройти сквозь сито отбора, очень трудно. Так что в космонавты я не попал, но со многими из них был знаком. Моя лётная карьера завершилась в 1975 году. Я демобилизовался из армии в звании полковника, за свою работу был награждён орденом Боевого Красного Знамени, медалью За Боевые Заслуги и многими юбилейными медалями. Но не это главное в том, что называют итогами жизни. Я думаю, главное это то, что ты сделал в жизни, какой след оставил после себя, каким ты запомнился людям с которыми жил по соседству, работал рука об руку, что ты сделал для своей страны.
В качестве заключения, мне бы хотелось рассказать о нескольких людях, которые оказали на меня большое влияние, как в профессиональном, так и личностном плане, т.е. это люди, с которых я брал пример в жизни и в работе. Их нельзя назвать великими, я бы их назвал известными. Да, мы привыкли считать человека, совершившего подвиг, чуть ли не святым, но ведь это обычный человек, с их сильными и слабыми сторонами. Я знал очень много людей, которые по своим личным достоинствам и уровню подготовки, могли бы руководить страной, но они в армейских условиях, которые начали создаваться в 60-е годы, в лучшем случае, дослужились до полковника, единицы до генерал - майора. Другие, путём родства, двуличия, угодничества, обмана – быстро взлетали на верх и с высоты своего положения смотрели на первых, как на заклятых врагов.
Один из тех, кто всегда оставался самим собой, человеком с
большой буквы, был Степан Анастасович Микоян. У известного
советского государственного деятеля Анастаса Ивановича Микояна было четыре сына. Старший, кажется его звали Владимиром, погиб в 1942 году. Они с командиром звена вылетели на боевое задание в паре и нарвались на стаю мессеров. Дрались до последнего патрона, сколько-то сбили, но и сами погибли. Второго не знаю. Последний сын – гражданский инженер. Степан Анастасович – третий сын, генерал-майор авиации, заслуженный лётчик-испытатель СССР, доктор технических наук, заместитель начальника ГНИКИ ВВС по испытаниям, председатель квалификационной комиссии лётчиков-испытателей страны всех ведомств: МАП, ЛИИ, ГВФ и, конечно, НИИ ВВС.
Как человек, как личность – это был эталон. Будь это глава
правительства или рядовой солдат с тягача-буксировщика,- разговаривал со всеми одинаково ровно, просто, вежливо и с достоинством. Мне приходилось с ним общаться не только по служебным делам, но и рядом сидеть «за круглым столом». Это
было застолье после того, как мы сдали ему зачёты на первый
класс лётчиков-испытателей. Как-то летел он с нами на Ан-12
из Крыма на Чкаловскую. Включили автопилот, управление передали штурману. Сидим, разговариваем на тему «отцы и дети». Сын у него учился в одной из московских школ, жил у дедушки. Пришёл Степан Анастасович однажды в школу, а учительница жалуется: Шалит, а сделаешь ему замечание, он в ответ: Я – Микоян! Дома отец показал на портрет деда и говорит: Вот это - Микоян, я – полмикояна, а ты ещё никто! И, вспомнив, как их воспитывал Анастас Иванович, выпорол, как следует ремнём. Пусть что угодно говорят по поводу этого метода воспитания, я знаю одно – дети Анастаса Ивановича, по сравнению с другими выходцами из Кремля, были воспитаны лучше всех. Если бы существовал такой метод, который бы позволял определить вклад человека в государственную копилку и был бы изобретён прибор со шкалой, условно в 100 единиц, то у Степана Анастасовича он бы зашкалил за +100, а у Ельцына и его прихлебателей за -100. Ушёл он из НИИ ВВС и, вообще из армии, в знак протеста против засилия дилетантов и прохвостов, году в 1976. Творилось тогда что-то непонятное. Например, при распределении мест и должностей для выпускников академий успеваемость и способности не учитывались. Существовала негласная такса, выраженная в рублях. Скажем, хочешь получить должность командира полка – плати энную сумму, хочешь получить дивизию – давай на порядок больше…За престижное место – города республиканского значения – одна цена, за Москву – другая. Только за Чукотку не надо было платить. О какой тут чести, совести, достоинстве можно говорить!
Большое впечатление на меня произвело знакомство с Героем Советского Союза Курзенковым. Он является прототипом главного героя фильма «Небесный тихоход»- майора Булочкина, которого играл артист Николай Крючков. С ним произошёл такой же случай, кажется в марте 1944 года. Это произошло не так, как его заставила написать цензура при издании книги « Под нами земля и море». Был получен приказ: во что бы то ни стало найти аэродром, с которого немцы по ночам наносили ощутимые удары по Мурманску, по кораблям и базам Северного флота. Кроме того, на подходе были суда из Англии, которые везли нам очень ценный груз. Сталин потребовал не допустить удара с воздуха по этому конвою, т.е. бросить на его защиту столько сил и средств, сколько необходимо, даже за счёт других направлений. В случае потерь кораблей союзников, виновные будут наказываться по законам военного времени…В ту ночь погода стояла отличная: безоблачно и видимость «мильон на мильон». Погода благоприятствовала не только лётчикам, но и зенитчикам. Поэтому, для большей безопасности, Курзенков полетел на высоте 6000 метров. Задача одна – единственная: не стрелять, не штурмовать, не сбивать, а найти точное расположение хорошо замаскированного аэродрома, определить характерные ориентиры, чтобы потом не обмишуриться, когда вызванная армада наших бомбардировщиков уложит бомбы точно по целям: стоянкам самолётов, складам боеприпасов и ГСМ, по КП, узлам связи и т.д. Немцы не дураки - тонко подсунуть туфту, замаскировав настоящий объект, умели так, что сам чёрт не найдёт. Прогалсировав несколько раз предполагаемый район нахождения аэродрома, когда топлива осталось только долететь до «дома», ничего не обнаружив, повернул на восток. Через некоторое время обнаружил мерцающий огонёк – пламя из выхлопных патрубков двигателя. Понятно, что встречным курсом летел самолёт, но чей? Оказалось немецкий двухмоторный самолёт, который тянул на одном двигателе. Значит, повреждён и будет садиться. Курзенков издалека, не привлекая внимания противника, снижаясь, стал наблюдать. После очередного разворота, немец поморгал аэронавигационными огнями, тут же на земле включили на короткое время прожектор. Всё ясно! Место установлено, ориентиры есть. По газам и снова на высоту 6000 метров, быстрее «домой». Подлетая к Мурманску, как и положено, дал серию осветительных ракет, показывая «я – свой», но наши зенитчики, напуганные приказом Сталина, шарахнули залпом из всех стволов зениток крупного калибра. В то время караван союзников как раз втягивался в Кольский залив. Курзенкова сразу же сбили и высота не помогла. Машина загорелась, лётчик выпрыгнул с парашютом. Он сделал, как и положено в таких случаях затяжку, выдернул кольцо, парашют сработал чётко, раскрытие его сопровождалось сильным динамическим ударом, из-за чего слетел один из унтов, одна нога оказалась разутой. Но он продолжал падать, глянул вверх, а купол парашюта вверху едва просматривается, оказалось, что лямки подвесной системы парашюта были надрезаны осколками снаряда, а спину даже не задели. Лямки не выдержали удара и разорвались окончательно, оторвав купол. Лётчик полетел вниз со скоростью 50 м\сек. для встречи с матушкой – землёй. Берега Кольского залива в районе Североморска очень крутые, местами вертикальные, высотой около 10 метров. В течении зимы над обрывом накапливаются кипы снега, которые глыбами
висят над заливом. А между берегом и льдом образовался зализ, т.е. плавный переход от вертикального к горизонтальному положению. Снег был плотным, т.к. наступила весна: днём - подтаивало, ночью – подмораживало. И надо же было такому случиться! Курзенков упал на эту снежную висячую глыбу и вместе с ней шуршит по зализу – удар был самортизирован, но он потерял сознание. Очнулся от боли во всём теле и замерзания разутой ноги. Пробовал звать на помощь – только хрип да шёпот, достал пистолет, стал периодически стрелять. Спас проходивший мимо матрос. Очнулся в госпитале, где в это время заканчивался консилиум врачей, на котором присутствовал главный хирург Северного флота Шарапов, специально прилетевший из Полярного. Первые слова, которые услышал Курзенков: Всё, отлетался, осталось жить ему несколько часов. Организм придёт в общее шоковое состояние и он умрёт от боли. Поняв, что он обречён, он знаками попросил что-нибудь выпить, чтобы умереть без мучений. Медсестра принесла ему 250 граммов неразведённого спирта и он выпил его весь. Врачи все вышли, прошло минут двадцать, Шарапов уже оделся, когда прибежала та же медсестра и говорит, что лётчик встал и кричит: Где моя роба? Мне надо доложить о выполнении задания! Ругается матом... Шарапов
быстро разделся и говорит, что будет сам его оперировать. В общей сложности, Курзенкову было сделано три операции, т.к.
сразу зашить все надорванные места было нельзя. Провалялся
в госпитале около года.
Сколько же надо было иметь мужества, силы воли, терпения и оптимизма, чтобы пережить всё это! Кто может назвать для
сравнения какой-нибудь рекорд, любой из известных, который
по своей драматичности был бы равен этому?
Познакомились мы с ним в обычной обстановке. В мае – июне 1967 года проводились крупные учения «Север». За ними
наблюдали члены Политбюро во главе с Брежневым. Кроме того, для них была организована выставка новой техники. Показ проводился в Североморске -1. Мы с ведущим инженером
представляли противолодочный самолёт Ил-38 среднего радиуса действия (до 2500 километров с барражированием над морем
в течение 8 часов). Продолжительность полёта без дозаправки в воздухе 16 часов, при благоприятных условиях – 18 часов. На
Север мы прилетели во 2-й половине мая последними. «Война»
уже началась. Но мы прибыли решать свои задачи с правом некоторой самостоятельности. Народу со всех округов и флотов
собралось очень много. Мест не только в гостиницах, но и в казармах, не было. Мы – это 17 человек (7 – экипаж и 10 – ИТР, гражданские, с Ильюшинской фирмы) – направились в Мурманск. Но командованию местного минно-торпедного полка авиаполка хотелось иметь нас под рукой. Дело в том, что основные испытания были завершены. Осталась доводка конструктивных и производственных недоработок, которые на принятие решения о запуске в серию уже никак не влияли. Полк должен был получить эти машины первыми. Чтобы ускорить переучивание, я должен был, когда позволит обстановка, дать вывозные полёты, хотя бы полковому звену. А потом они бы сами начали вводить в строй своих подчинённых. Кроме того, мы сами все были заинтересованы, если представится возможность, слетать на выполнение оперативного задания и ещё раз проверить весь комплекс на боевое применение в условиях, приближенных к боевым. Ведь шли учения, где старались делать всё, как на войне. Эту задачу поставило мне перед отлётом из дома моё командование. Но главная задача – это достойное представление правительству и командованию весь комплекс по поиску, обнаружению и уничтожению подводных лодок, указать на плюсы и минусы, дать сравнительную характеристику американскому аналогу Р-3с с поисковой системой «n – new».
Убедившись, что цели и задачи совпадают, наши гостеприимные хозяева тут же решили и жилищный вопрос. Поселили нас в профилактории, примерно в 5 километрах от Североморска-1, создав, прямо скажем, курортные условия. Вот здесь, в профилактории, я и познакомился с Курзенковым. Поселившись, я обратил внимание на человека, живущего в номере напротив, к которому никого не подселяют. Да и внешность его броская, калоритная: плотного телосложения, широкоплечий, среднего роста, по фигуре ему можно было дать
Лет 45-47, лицо чистое, белое, ни одной морщины, взгляд прямой, открытый, доброжелательный, по акценту – типичный москвич. По утрам он обязательно делал зарядку, потом сразу измерял себе кровяное давление, принимал душ и т.д. Вечером разминка, пробежка и сон. И так ежедневно. В тот год на севере в конце мая и в июне стояла прекрасная погода: безоблачно, штиль, температура 15-20 градусов. Как-то утром мне позвонил оперативный дежурный и передал, что сегодня мы можем отдыхать. На аэродром ехать необязательно. Мои ребята решили посмотреть Мурманск. Я же бывал там не раз и решил остаться «дома». Оставшись один, я вышел на крыльцо «подышать». Подходит сосед, одет он был, как всегда, в тёмный костюм и однотонный галстук, рубашка тоже однотонная, белая, белая. На груди Золотая Звезда Героя и больше ничего. Начался разговор: дежурные фразы о погоде. Потом я спросил: Извините, я всё думаю, что где-то Вас видел, но где не могу вспомнить?
- Нет. Вы меня не могли видеть, Вы, наверное, мою книгу читали. На титульном листе цветная фотография.
- Точно. Вспомнил. Книга «Под нами земля и море».
- Ну и как, понравилась книга?
- Очень. Но есть моменты, в которых я не вижу логики. Ведь главная задача полёта была разведка, зачем Вы кинулись добивать этого «Юнкерса», когда надо было быстрее лететь домой и доложить результаты командованию? Вот и получилось то, что должно было случиться: самолёт подбили и Вы чудом остались живы.
- Да, чувствуется, что Вы внимательно прочитали мою книгу. Но должен признаться, что цензура заставила переписать этот момент в другом изложении, ссылаясь на то, что молодёжи показывать чернуху не следует…
От себя добавлю, что в брежневские годы ни одна мемуарная книга не издавалась до тех пор, пока цензура не поставит свою визу. Даже Г.К.Жукова загнали в угол: в своих «Воспоминаниях и размышлениях» он не хотел упоминать о «выдающейся роли Леонида Ильича в деле разгрома фашизма». Тёща уговорила сделать маленькую вставочку – пусть тешится, как ребёнок. Дурак не поймёт, а умный ничего не скажет.
После этого разговора мы каждый день, когда была возможность, вместе проводили время. Даже знакомый нашёлся – Каберов Александр Аркадьевич, тоже Герой Советского Союза, морской лётчик-истребитель. Его младший брат Борис был моим командиром с 1951 по 1956 год. Судьба старшего брата Александра тоже была драматична. Летом 1942 года ему, в результате неразберихи, недоразумений было предъявлено страшное обвинение: измена Родине. На основании приказа Сталина №227, командир полка, не разобравшись, вызывает двух автоматчиков, приказывает им отвести его к скале и расстрелять. Вдруг к месту казни подбегает комиссар и кричит: Где это видано, чтобы коммунисты коммуниста расстреливали? Оказалось, что накануне его приняли в кандидаты партии, поэтому надо срочно собрать партсобрание, чтобы исключить, а потом уж расстрелять этого врага народа…Вот такая трогательная забота о соблюдении формальностей, а о человеке уже давно забыли! Началось собрание, естественно, начались вопросы, давались ответы, многое прояснилось, разговор пошёл уже в другом русле. Решили: испытать в бою! В итоге, Александр Каберов закончил войну Героем Советкого Союза, а мог бы, как предатель быть зарытым в сырую землю неизвестно где!
А с Курзенковым мы пробыли вместе около месяца. Дело в том, что правительство осматривало новую технику после окончания и разбора учений. Потом нас держали ещё несколько дней, прежде чем отпустили домой. Я узнал причину приезда его в Североморск. Где-то в конце мая 1967 года исполнилось 25 лет со дня гибели его командира полка дважды Героя Советского Союза Бориса Сафонова. Это был незаурядный человек, лётчик и командир. Он первый в Красной Армии, меньше, чем за год, получил звание Героя дважды, хотя воевал он на стареньком И-16, но сбивал немцев так, что о нём ходили легенды. И ещё, получить звание Героя в 1941 году, да ещё дважды – это, мягко говоря, очень непросто! В тот день воздушный бой был особенно тяжёлым. Проходил он, как всегда, при большом численном превосходстве врага. Самолёты разошлись на отдельные небольшие группы, каждая вела бой самостоятельно. Одни самолёты падали подбитые, другие «тянули» подбитые домой, третьи спешили на помощь. Вообщем, работала мясорубка. Вела бой над морем и группа Сафонова. Из боя он не вернулся. Никто из участников этой битвы не мог сказать, где он упал. Определили предполагаемый район, обозначили его кружком на карте. Ежегодно, в День Победы, выходил катер в центр этого круга, возлагались венки. На склоне лет мать Сафонова обратилась в правительство, в 25-ю годовщину гибели сына, предоставить ей возможность побывать в том районе, чтобы поклониться его праху.
Разрешение было получено. Комитет ветеранов поручил Курзенкову взять на себя все неизбежные хлопоты, связанные с этой трудной поездкой. Прибыли в Североморск, а там учения. Катер не пошлёшь. Баренцево море спокойным не бывает. Старому человеку морскую качку не выдержать. Нужен корабль по тоннажу не ниже 2-го класса. Но идут учения… Вот им, Курзенкову и Сафоновой, и пришлось ждать конца этой «войны». Впоследствии мы переписывались с Курзенковым, потом произошла пауза и … в «Красной Звезде» маленький некролог. Причём, представлен он был только, как писатель, а о биографии ни слова…
Во второй половине 60-х и до середины 70-х годов я больше времени проводил в Жуковском, чем дома. Проводил работы у разных фирм, но предпочтение всегда отдавал Ильюшинской, т.к. их самолёты были и есть самые надёжные. Вот там-то я и познакомился с Константином Константиновичем Коккинаки. В это время он уже не летал. Как только ему исполнилось 60 лет – врачи «зарубили». Назначили референтпилотом КБ. Что это такое? У Новожилова, заместителя Ильюшина по науке, «Константиныч» был как бы первым советником по улучшению лётных характеристик опытных самолётов. Их, Константиновичей, было три брата: Владимир, Константин, а третьего не помню, как звали. При выполнении совместных испытаний мы с Владимиром не одну сотню часов налетали. Это был бортинженер высочайшего класса. Я всегда завидовал его выдержке и хладнокровию. Все они из династии портовых грузчиков Новороссийска. И сами они начинали свою трудовую деятельность грузчиками в порту. Наружность у них была такая, о которой говорят: У врагов вызывает страх, у друзей восхищение. Одним словом, братья – богатыри.
Кабинет К.К.Коккинаки находился на 30-м заводе в Москве. В Жуковский он приезжал тогда, когда этого требовала производственная необходимость. Мужик он был авторитарный, очень требовательный и к себе, и к людям. Да это и понятно, если учесть обстановку в стране и те условия, при которых шло его становление, как личности и профессионала. В то время, а речь идёт о 60-х годах, он уже не имел возможности оказывать влияние на людей, как раньше, но, тем не менее, его, мягко говоря, побаивались. Более, чем за двадцатилетний стаж начальника лётной службы Ильюшинской фирмы, он приобрёл такой авторитет, какой мог быть только у кланового патриарха. Коккинаки входил в ту небольшую группу лётчиков-испытателей: Чкалов, Громов, Стефановский, которых, в своё время, вызывал Сталин для консультаций по авиационным вопросам. Кто – кто, а уж Сталин знал, кого надо послушать…
Да, вот ещё что: если бы не Коккинаки, ещё не известно, увидел бы свет Ил-2? Пожалуй, нет. У нас этот легендарный самолёт прозвали «горбатым», потому что всю войну на своём горбу вынес, а немцы назвали его «чёрная смерть»- комментарии, как говорится, излишни. А ведь в 1940 году в НИИ ВВС его «зарубили». Но Коккинаки дошёл до самого Сталина и добился своего. Машину запустили в серийное производство. Вот из чего складывался его авторитет!
Однажды ведущий инженер Ильюшинской фирмы спросил меня, как я отнесусь к тому, что будет приглашён Коккинаки к нам в ЛИЦ, для обмена опытом. Мы в это время готовились к одному очень ответственному. Инженеры - аэродинамики и прочнисты ничего хорошего от этого полёта не ждали. Ведущий инженер искал выход, поэтому и завёл речь «об обмене опытом», на самом деле, ему хотелось окольным путём ещё раз проверить мою готовность к полёту не только в профессиональном, но и в психологическом плане. Погибать-то раньше времени никому не охота. Я ему ответил так: С каких это пор гора стала ходить к Магомету, а не наоборот? Здесь надо вернуться к изначальному моменту, который привёл нашу бригаду к ситуации, которая могла привести к трагическому концу.
Во время учений «Север», о которых я уже рассказывал, все мы обратили внимание на то, что американский противолодочный самолёт P-3c очень похожий на наш Ил-38, галсирует над морем на двух внутренних двигателях, а внешние два выключены и винты зафлюгированы. Специалисты сразу поняли, что это не реклама и не цирковой трюк, а это: во-первых, высокая надёжность двигателей; во-вторых, экономия топлива. Наши двигатели АИ-20 всех серий и модификаций по надёжности были не хуже американских. Кроме того, в то время они хранили в себе много не раскрытых, даже для генерального конструктора Ивченко, приятных тайн. Мотористам и аэродинамикам дали задание определить расход топлива, пока теоретически, на двух работающих двигателях. Подсчитали – удивились, не менее 25% экономии топлива. Нормальная заправка Ил-38 составляет 26 тонн. Значит, за один вылет экономия составит около 6 тонн. В полку на вооружении, предположим, состоит 30 самолётов, следовательно, за один вылет полк съэкономит 180 тонн керосина. Эти и другие данные, как информационные, были отправлены «на верх». Долго они там лежали в сейфах или по кабинетам таскали – не знаю. Прошло около двух лет и вдруг приказ, как гром среди ясного неба: Приказываю к такому-то числу представить программу испытаний на утверждение. Акт испытаний представить к такому-то числу. По форме и стилю было видно, что проект приказа составлял чиновник-дилетант. О наземной подготовке самолёта к испытаниям ( установка и регулировка контрольно-записывающей аппаратуры, взвешивание и расчёт центровки, и т.д.), о проведении исследовательских работ на земле и в воздухе – ни слова! А времени, которое тратится на выполнение этих работ, уходит порой больше, чем на испытаниях. Но в армии приказы выполняются, а не обсуждаются. Начался аврал...
Ведущий инженер и его помощники по специальностям были в отпусках. Собрали комиссию по составлению программы из людей, которые не имели ещё достаточного опыта. И вот они такого наворочали, такие цирковые номера в конце программы включили, каких в СССР ещё никто не выполнял. Аэродинамики и прочнисты – свои и из ЛИИ, после неоднократных просчётов в один голос заявили: полёт смертельный, т.е. на выживание не только тех 15%, предусмотренных методикой лётных испытаний, но и даже одного процента нет… Итак, в результате аврала, ведущие специалисты не имели возможности перепроверить продувкой и расчётами расход рулей, усилия на них, а когда подошли к выполнению этих полётов, при составлении уже заданий, прикинули и прослезились. Что делать? Надо идти к Главкому, т.к. программу изменить может тот, кто её утвердил. А кто решится на такой поступок? Провели два методсовета: другого выхода не нашли – надо проводить испытания по установленной программе. И вот предлагают мне стать заложником их ахинеи. Одним словом, мне идти к Главкому ВВС – решили почти единогласно на методсовете. Я им говорю: Товарищи, вы не хуже моего знаете, чем закончится это «хождение за три моря». Я не только себе, но и детям своим дорогу в жизнь перекрою. В данной ситуации у меня два варианта: грудь в крестах или голова в кустах. Третьего не дано – придётся лететь. Вот тут-то ведущему инженеру пришла идея обратиться к «Константинычу». Авторитет в верхах у него был огромный – появилась надежда. Утопающий ловится за соломинку…
В ожидании встречи с ним, я испытывал самые разные чувства: радость, вызванная надеждой, что он подскажет, основываясь на своём опыте, самое оптимальное решение; волнение оттого, что я встречусь с человеком, который стал ещё при жизни историей и легендой и т.д. И вот гора пришла к Магомету. С первых же слов я понял, что Коккинаки не только изучил программу, но и те расчёты, которые выдали наши и «лиивские» инженеры, просмотрел задания, которые уже выполнили, какие результаты получили. Разговор шёл, в основном, между нами, но и члены методсовета тоже высказывали своё резюме. Это было не собрание, не заседание, его никто не вёл, не протоколировал. Со стороны послушать, то можно подумать, что люди собрались во время перекура «баланду травить». Когда я слушал Коккинаки, я забывал о предстоящем полёте. Меня занимал вопрос: когда создавалась нештатная ситуация, в каких случаях он действовал интуитивно, а в каких осмысленно. Вот тогда он и рассказал, как погиб Чкалов, а это произошло на его глазах, т.к. в тот роковой день они летали в «паре». Чкалов на опытном, Коккинаки на серийном истребителе. Кстати в начале 90-х годов появились статейки, где раскрывалась «тайна гибели Чкалова», которую, якобы, подстроили по указанию Сталина. И не нашлось человека, который бы опроверг эту брехню.
Помню, во время разговора я почему-то больше смотрел на его руки. На нём была рубашка с короткими рукавами, пришла мысль: такими руками не то, что верёвки - стальные троса рвать можно. Мысль эта возникла не случайно. В начале 30-х годов, во время испытательного полёта, ему потребовалось открыть специальный замок: раз дёрнул рукоятку, другой – заело! В третий раз со всей своей медвежьей силой рванул так, что и стальной трос не выдержал – лопнул! Вот какая силища была у человека.
Итак, разговор наш вёлся в виде байки. Просто, Коккинаки вспоминал у кого какие бывали нештатные ситуации. Конкретно, по заданию, никто ничего не мог посоветовать. Это были запланированы не полёты, а цирковые номера, которых в реальной жизни никогда не бывает. Смысл их такой: летит самолёт почему-то не на внутренних двигателях, а на крайних, т.е. внешних. Затем, почему-то отказывает 1-й ( критический, левый) двигатель, притом мгновенно, как выстрел, почему-то предупредительная сигнализация тоже отказала, почему-то автофлюгер винта тоже отказал и винт вошёл в авторотацию… И ещё целый ряд этих «почему-то». И посыпались они, как град, все сразу, в один млмент. Правый, крайний (4-й двигатель)
Ревёт и тянет вперёд с силой 5000 лошадиных сил, а левый, крайний (1-й двигатель) с огромной силой тянет назад. Вопрос: хватит ли рулей удержать самолёт от переворачивания? Скажем, у лётчика хватило сил, а у самолёта эффективности рулей, но трюки продолжаются: 2-й и 3-й двигатель исправны, только их надо запустить. Но экипаж запаниковал, действует неграмотно, из-за чего 2-й двигатель тоже заавторатировал. Принудительно его зафлюгировали, запускают 3-й двигатель и опять авторотация… Наконец, взяли себя в руки и запустили 2-й двигатель. Вопрос: сколько высоты потеряет самолёт при отказе 1-го двигателя и двух неудавшихся запусков с выводом винтов в авторотацию? Человеку, не связанному с авиацией, и то понятно, что в программу была задана нереальная ситуация. Такого, чтобы отказали сразу все системы, не бывает. Кроме того, все системы самолёта дублируются. А самые важные: система выпуска шасси, противопожарная система и другие - дублируются даже трижды.
Вообщем, в процессе нашей беседы, я молчал, где уж мне, думаю, в присутствии таких зубров рот раскрывать…Но Коккинаки сумел и других вывести из состояния молчания. Я рассказал, как падал на Ил-4 из-за отказа обоих двигателей, которые были исправны. Это был первый самостоятельный полёт на данной машине. Тогда я был ещё курсантом. Хохот стоял гомерический, когда я воспроизвёл, как расценивали мои действия, в этой ситуации инструктор, командир полка, зам.начальника училища и старший техник отряда. Высота «колокольни» была у них различная, поэтому и угол зрения, под которым они смотрели на мою вынужденную посадку вне аэродрома, а значит суждения и выводы, были не просто разные, а противоположные. Оним словом, к концу разговора все, как бы ожили. Это я почувствовал на себе. Когда я провожал Коккинаки к его машине, он вдруг мне посоветовал: Слушай, друг! Съезди ты куда-нибудь дня на три, четыре, а может и на недельку. Надо отвлечься от всего, что накопилось лишнего. Приём проверенный – помогает.
Утром следующего дня я был уже в Пижме, у родителей. Три дня пробыл у них, помогая отцу по хозяйству. Вечером, в воскресенье уехал и в понедельник был в Жуковском. Ведущий инженер говорит, что только закончился ещё один методсовет. Выполнять полёт решили в субботу или в воскресенье, когда нет вообще никаких полётов и перелётов. Никто мешать не будет… Мол, всё внимание руководства будет сосредоточено на тебе. Вообщем, желают создать мне более благоприятные условия… Э, нет, - говорю, - знаем мы эти сосредоточения! Нерабочий день, у всех свои планы: у одного дача, у другого рыбалка… Все заранее настроены на отдых. Начальник оставляет за себя зама, зам – пома и т.д. В результате примут руководство более безответственные, менее профессиональные. Полетим послезавтра, в среду. Середина недели: послевыходная раскачка кончилась, все вошли в «форму», люди ещё не устали, как это бывает в конце недели. Полёт будем выполнять над аэродромом, а не в зоне, чтобы нас могли снимать не только с самолёта, но и с земли кинотеодолитные станции. Надо только договориться с ЛИИ, чтобы нам дали «окно» в течение часа. В это время все должны сидеть на земле в режиме молчания. Работу я выполню, если это будет угодно богу, за 30 минут, ещё 30 минут – на непредвиденные случаи. Итого час. Никто возражать не стал, т.к. это решение соответствовало существующим правилам, нормам и методикам, по которым подобные полёты выполняются ограниченным составом экипажа. В данном случае я летал один. После полёта, спускаясь через люк, не успел ступить на землю… Народу сбежалось, как на демонстрацию. Коккинаки приехал на следующий день, утром. Сначала разговор шёл о деле. Потом, разговаривали обо всём понемногу. Нас никто не беспокоил, хотя мне срочно нужно было писать лётную оценку испытаний. Но дело-то было не во мне, а в наставнике. Подходить к нему во время разбора полёта, считалось не этичным. Люди не могли знать, когда у нас кончился разбор и начался просто душевный разговор. Третий, последний раз мы виделись во время обсуждения моей лётной оценки с их лётным составом. Сказать, что у меня осталось очень сильное впечатление от встреч с этим человеком, значит, ничего не сказать. Формирование этого впечатления происходило и под влиянием всего коллектива ЛИЦа Ильюшинской фирмы. Честность, высокий профессионализм, доброжелательность, высокое чувство ответственности – вот те качества, которые были присущи этим людям. Кроме Коккинаки, я никогда не забуду заместителя генерального директора Кутепова, начальника ЛИЦа Н.Ф.Шапошникова, начальника лётной службы Я.И.Ведерникова, лётчиков: Александра Тюрюмина, Владимира Волохова, Эдуарда Кузнецова.
Были у меня ещё две встречи - неожиданных, случайных, в разное время, с двумя дважды Героями СССР: Евгением Яковлевичем Савицким и Амет-хан Султаном.
Маршал авиации Евгений Яковлевич Савицкий родился и вырос в Новороссийске, как и Коккинаки. Во время гражданской войны, после гибели отца, их семья распалась. Каждый ребёнок искал себе пропитание, где только мог. Евгений жил в подвалах вместе с беспризорниками. Но тяги к воровству не имел. Зарабатывал, в основном, на погрузочно-разгрузочных работах в порту. И вот однажды почью милиция добралась и до ихних трущёб. Ни прятаться, ни удирать он не стал. Дальше были детдом, учёба, увлечение спортом, авиацией. Всё это сделало из него рыцаря пятого океана и человека с высокими нравственными качествами и необыкновенной одарённостью. В июне 1945 года авиакорпус, которым он командовал, располагался вдоль границы с английской зоной оккупации. Мы тогда на личную тренировку не летали, все средства были брошены на восстановление народного хозяйства. Бензин тоже берегли. Летали только на облёты после ремонта и регламентных работ, на перевозку людей и грузов. То есть выполняли только то, без чего жить нельзя. Англичане – наоборот, «кружились» день и ночь. Под видом дружеских визитов допускали воздушное хулиганство, из-за которого в любой момент могла произойти катастрофа. Высшее руководство нашей страны понимало к каким тяжёлым последствиям могут привести подобные «шутки». Учебные воздушные бои со своими ребятами – это одно, а с потенциальными противниками – это совсем другое. Нервные тормоза отказывают, в силу вступает и злость, и ненависть. Поэтому вышел приказ Сталина, запрещавший отвечать на вызов «союзников»… Каждый командир дивизии или корпуса должен был лично довести этот приказ до каждого лётчика. Разъяснить людям, чем вызвано это решение. С этой целью Савицкий полетел на своём Як-3 по полкам, входившим в состав его корпуса. Начал с полка, который был ближе расположен к демаркационной линии. В трёх километрах западнее находился английский аэродром. После зачитки приказа, разъяснения, ответов на вопросы командир полка не выдержал, заявив примерно следующее: Да что же это такое? Мы разве не мужчины? Над нами издеваются, а мы с поджатым хвостом из конуры не можем высунуться! Да была бы моя воля, мы бы с моим полком так их причесали, что они поносом изошли, в нашу сторону не только летать, но и смотреть боялись!
Позже Савицкий вспоминал, что он готов был расцеловать этого командира полка, так как сам испытывал те же чувства.
Но его положение не давало права на вольность. Я, - говорит, - ножками потопал, кулаками помахал, погрозил нарушителей снять с должностей, под суд отдать. Разговор с пилотами по душам не удался, настроение было испорчено, но долг обязывает продолжать начатую миссию. Направился в другой полк. Только оторвался от земли, ещё щиток не успел убрать, глядь – англичанин, на новейшем истребителе уже висит на хвосте. Того и гляди винтом по оперению врежет нарочно или случайно – поди его разбери. Раз, другой покачал крыльями, мол, отойди! Некогда мне заниматься этими забавами! Англичанин – нахал, вместо того, чтобы выполнить требование, сверху стал прижимать к земле. Это уже чистейшей воды бандитизм. С обоих аэродромов смотрят люди, с КП в бинокль видно, как англичане на своём аэродроме ликуют. Наши только кулаки сжимают, да зубами скрипят.
У Савицкого только два выхода: принять «бой», рискованный бой, т.к. нет ни высоты, ни скорости, а затем распроститься с лётной работой за нарушение приказа; уклониться от боя, хоть он и учебный, навсегда потерять душевное равновесие - оправдаться перед людьми можно, мол приказ… Но от собственной-то совести никуда не уйдёшь!
Принял второе решение: «выпороть» этого выскочку, чтобы на всю жизнь запомнил, а, заодно, прекратить ликование чопорно-высокомерных англичан.
Об этом поединке, едва не закончившемся гибелью английского пилота, я слышал дважды: от самого Евгения Яковлевича и от очевидца, бывшего его подчинённого. Очевидец рассказал об этом случае так: Вдруг самолёты на предельно малой высоте из положения один над другим стали быстро сближаться. У меня «душа ушла в пятки» - вот-вот столкнутся! Потом какая-то доля секунды и виден только один самолёт. Где второй? А вот и он, позади первого, того гляди винтом по хвосту врежет! Да это же Як! Как он оказался в хвосте «Спитфайера», никто не понял. Бедный англичанин, что он только не делал, чтобы оторваться от преследования: разгон, боевой, переход с горизонтального на вертикальный пилотаж и наоборот. Ничего не помогает! «Як», словно припаянный, висел у него на хвосте на удалении 5-20 метров, не оставляя ни малейшего шанса уйти от позора. Наконец, Джон или Майкл, как его там звали, решил пойти на последний, весьма рискованный и опасный трюк – переворот на малой высоте, видимо в надежде на то, что русский не отважится на такой отчаянный пилотаж и они разойдутся. Но при выходе из пикирования, он увидел, что высоты ему не хватает, рванул ручку на себя, самолёт вышел на закритические углы и на высоте нескольких метров над землёй закачался с крыла на крыло, готовый вот-вот сорваться. Когда машина всё-таки вышла в горизонтальный полёт, англичанин понял, что потерпел полное фиаско. После посадки «Спитфайера», Савицкий выполнил на малой высоте каскад фигур высшего пилотажа, в том числе и переворот. Причём, из пикирования «Як» вышел без всяких признаков свалиться в штопор – ни раскачки, ни тряски. Смотрите, мол, дорогие союзнички, как это делается! Англичане – народ умный. Сразу поняли, что к чему… Прекратили своё хулиганство в воздухе. Зауважали!
Наше руководство тоже отреагировало, но по своему: Жуков, как человек весьма жёсткий, сразу отстранил Савицкого от командования корпусом. Снять с должности он не имел права – это была компетенция уже Верховного Главнокомандующего, т.е. Сталина. Но он не торопился. Шла неделя, другая, а комиссии по расследованию происшествия всё нет и нет. Признак плохой: запахло Лубянкой! Наконец, приказ: срочно прибыть в Москву! Там случилось то, чего никто не ожидал. Постановлением СНК СССР, читай, по приказанию Сталина, Савицкого назначают, минуя три должностных ступени, начальником главной инспекции по истребительной авиации при Главкоме ВВС.
Оценка этого события в авиационных кругах была неоднозначной: одни считали, что прав был Жуков, другие стали на сторону Сталина. Я думаю, что Жуков был прав, с точки зрения уставов. Устав требует не пропускать без воздействия ни одного нарушения, но в то же время, требует индивидуального подхода. За одно и то же нарушение одного надо отправить под арест, а другому сказать: От кого, а от Вас Иван Иванович я такого не ожидал! И достаточно! И ещё: в общем положении устава сказано, что он не догма и предоставляет право развивать у себя и у подчинённых творческую инициативу. Одним словом, работать на перспективу, смотреть и видеть будущее. Дальновидность – следствие мудрости. Если смотреть на этот случай под этим углом зрения, то Сталин прав. Он строго наказал Савицкого, заставив его очень долго ждать решения, а значит переживать. Душевная боль бывает хуже физической. И в то же время он не уничтожил в нём бойцовских качеств солдата, веру в свои силы и в справедливость. Сталин за такими самородками, как Савицкий, следил до конца своих дней, опекал их, ибо знал, что в верхах у них много тайных завистников. В 1948 году на воздушном параде в честь Дня Воздушного Флота, Савицкий демонстрировал высший групповой пилотаж в составе пяти реактивных самолётов. Это был период, когда реактивная авиация только начала пробивать себе дорогу. Одиночный пилотаж и то был ограничен отдельными фигурами. А тут выполняют целый каскад фигур, да ещё в плотном строю. Зрелище было неописуемым.
После посадки эта пятёрка, возглавляемая Евгением Яковлевичем, должна была быстро переодеться в парадную форму, вернуться в Тушино и предстать перед правительством, военными атташе, корреспондентами и т.д. Шкафы, где были повешены мундиры, были закрыты на замки и опечатаны. И надо же, нашёлся подлец, который сумел проникнуть туда, распороть всем пятерым брюки по швам и снова закрыть и опечатать. Люди заволновались! Ложку дёгтя в бочку мёда вылили! Где этот гад? Растоптать его прямо на месте! И тут первым нашёлся Савицкий. Вернул пилотов к действительности, сказав, что времени на эмоции нет. Надо ехать в том, в чём летали, взять с собой щётки, сапоги должны блестеть, на комбинезонах не должно быть ни одного пятнышка. В левой руке, очками вперёд, держать шлемофон. Да не забудьте про строевую выправку. Даже в эту минуту он не мог обойтись без шутки: К пустой голове руку не прикладывать!
Говорят, потом, пресса писала о том, как пять русских красавцев одержали глобальную победу. В некоторых статьях было трудно понять, чему больше отдаётся предпочтение: групповому пилотажу или их внешнему виду.
Кстати, во время группового пилотирования Сталин вдруг обратился к Вершинину – Главкому ВВС, кого он думает предложить на должность командующего ВВС ПВО страны. Давайте, мол, решим этот вопрос сейчас, так как все в сборе: военные и члены Политбюро. Кто как, а я думаю лучшей кандидатуры, чем он, показывая рукой на пилотирующую пятёрку, – нет! Кто «за»? Проголосовали единогласно. Позже Вершинин говорил, мол, как это я не догадался раньше, насчёт Савицкого! Лукавил Главком ВВС! Фактически он затирал Евгения Яковлевича, так как видел в нём самого серьёзного противника, точнее должностного конкурента. Но Сталин был тонкий психолог – решил разрубить этот узел одним ударом.
Савицкого я видел всего один раз. Это было в 1963 году. Я отдыхал в санатории ВВС в Судаке. Как-то возвращаясь с пляжа, я встретил начальника штаба нашего управления полковника Евгения Васильевича Тихонова, бывшего лётчика – истребителя, командир эскадрильи, воевал в составе корпуса, которым командовал Савицкий. По ранению его списали с лётной работы и перевели на штабную. С первого дня в «испыталовке», я почувствовал его доброжелательное отношение ко мне. На службе он называл меня майором, Алексадром Фёдоровичем, вне службы – Саней. По иерархии служебной лестницы я находился на две – три ступени ниже, поэтому на службе называл его товарищ полковник, а вне службы по имени и отчеству, соблюдал приличествующий этикет.
Оказывается, они с Савицким были друзьями. Последнего я ни разу не видел. И вот Евгений Васильевич идёт с человеком, мне незнакомым и ведут между собой оживлённый разговор. Я раскланялся с ними и чтобы не мешать, решил пройти мимо. Но Тихонов меня остановил. Спутник его выглядел внушительно, хотя и был одет в «пляжную» форму: босоножки без носок, дешёвые китайские брюки песочного цвета, рубашка на выпуск с коротким рукавом, рост порядка 180 сантиметров, взгляд прямой, строгий, но доброжелательный. Выглядел он, как человек, обладающий большой физической силой.
Тихонов представил меня незнакомцу: Познакомьтесь, это наш командир эскадрильи. Товарищ жмёт мне руку и произносит: Савицкий. Меня, как током ударило. Море противоречивых чувств! Тут и удивление, и восхищение, и смущение. Последнее возникло потому, что Евгений Васильевич представил меня командиром эскадрильи, а на самом деле я был только, что выдвинут на должность заместителя командира.
Думаю, уж не побоялся ли он, что Савицкий подумает о нём плохо: водит, мол, дружбу с мелкой сошкой! Позднее, я убедился, что это было не так. Вообщем, Тихонов пригласил
меня провести вечер вместе с ними. Долго я колебался, не зная, как поступить. В конце концов, после долгих раздумий, взял бутылку хорошего вина, решил пойти. Собралось нас человек десять. Все они, кроме меня, сослуживцы Евгения Яковлевича в разное время. Поговорили, поиграли в шахматы, потом дежурная принесла из столовой холодные блюда, накрыла на стол. После ужина, уже поздно вечером, долго бродили по берегу моря. Вечер был замечательный. Вначале я чувствовал себя скованно, но Савицкий, как хозяин вечеринки – мальчишника, всё организовал так, что все чувствовали себя лучше, чем дома.
Помню, был разговор о его дочери Светлане. Она в то время была ещё девушкой лет пятнадцати. Евгений Яковлевич говорил, что она очень уж увлекается авиацией. И не аэроклубовской, а военной – это его огорчает. Он считал, что это не женское дело. Потом, когда из прессы узнали о новом мировом рекорде, вернее рекордах, установленных Светланой Савицкой на истребителе – перехватчике, новейшем в то время, МиГ-25, авиационный люд был ошарашен. Это тебе не липовые рекорды Марины Попович, это не многоместный самолёт Ан-22,
где в составе экипажа летит целая парторганизация, это боевой, одноместный, сверхзвуковой истребитель – перехватчик. Скажем, откажи на сверхзвуке гидросистема, для управления в ручном режиме надо прилагать такую силу, что не каждый мужик может справиться! И ни разу ни по телевидению, ни по радио, ни в печати я не слышал, чтобы Светлана Савицкая выступала, несмотря на то, что ей есть, чем заслуженно гордиться!
Ещё один человек, с которым мне довелось встретиться в жизни, и который произвёл на меня большое впечатление – это Амет-Хан Султан – дважды Герой Советского Союза. Его героической жизни посвящены стенды в музеях Москвы, Волгограда, Симферополя, Алупки, Калининграда, Каспийска, Жуковского. Он почётный гражданин города Ярославля. В лицо мы друг друга звали с середины 1964 года. Он работал лётчиком-испытателем в ЛИИ, жил там же, в Жуковском. Я работал в третьем управлении НИИ ВВС. Мы занимались морской тематикой, поэтому управление располагалось в Феодосии. Жили по-цыгански: большую часть года находились в командировках. Бывало, по два месяца подряд не бывали дома. И не одни мы, все оборонные институты так работали. Скажем, надо снять лётные характеристики, - лучше это сделать в Жуковском, потому что там была самая новейшая аппаратура по всем видам измерений, поэтому и данные получали самые точные. Морскую тематику проводили у нас, в Крыму, так как на Балтике теснота и погода не та. Ракеты испытывали либо в Заполярье, либо в Казахстане, т.е. в районах с низкой плотностью населения. Поэтому лётчики – испытатели ЛИИ и НИИ ВВС практически все знали друг друга в лицо.
В конце декабря 1970 года я возвращался из Жуковского домой поездом. Наша бригада была уже дома, за нами присылали самолёт, но мне и ведущему инженеру пришлось остаться. Апполонову нужен был акт по испытаниям, а мне лётную оценку отредактировать, сдать, МПБ отпечатать, ещё раз просмотреть, подписать и т.д. За нами, за двоими, самолёт посылать не стали. Ничего с вами не случится, если приедите поездом. Закончив дела, я ринулся в Москву. Хотя до электрички меня подбросили на машине, но времени забежать в магазин, чтобы купить что-нибудь пожевать в дороге, не было. Поезд Москва – Евпатория отправлялся в полдень. Через час после отправления, пошёл в вагон – ресторан пообедать. Народу – повернуться негде, мест нет. Я повернулся уходить. Думаю, через час эта волна рассосётся, тогда спокойно за один присест и позавтракаю, и пообедаю, а заодно и поужинаю. И тут слышу: Гражданин, гражданин. Оглянулся – вижу, за столиком сидят четыре молодых лейтенанта – моряка. Жестом спрашиваю: Вы меня? Они утвердительно кивают головами. Подошёл, а они освобождают мне стул, вдвоём садятся на один стул. Неудобно! Начал отказываться, но они и слушать не захотели, усадили меня. Начался дежурный разговор о погоде, о московских сплетнях, анекдоты. Слева от меня, за проходом, сидел матрос, который начал нарушать общественный порядок. На предупреждения не реагировал. Лейтенанты уже хотели было подняться, чтобы принять меры, как в это время в вагон вошёл Амет-Хан Султан. На костюме у него висели две звезды Героя. Орденских планок – ни одной. Когда встретились глазами, я первым, как всегда, кивком головы поздоровался. Он ответил взмахом руки. Подойдя к матросу, он взял его за шкирку и вывел из ресторана. Впоследствии, оказалось, что это был его сын. Они ехали с ним в Крым, чтобы повидаться со старым отцом Амет-Хана. Ребята, а это были дети народов Северного Кавказа, бросились ко мне с расспросами: кто это такой? Да это же, - говорю, - ваш земляк из Дагестана – Амет-Хан Султан. Рассказал, вкратце, его биографию. Один из лейтенантов заявляет, что слышал про Амет-Хана, будто бы он из крымских татар. Да, - отвечаю, - и то, и другое верно. Родился и вырос он в Крыму, в Алупке. Мать – татарка, отец из Дагестана. Во время гражданской войны отец оказался в Крыму, там женился и осел. До войны Амет-Хан окончил Симферопольский аэроклуб, потом по ускоренной программе Качинскую школу лётчиков-истребителей. Войну встретил в Молдавии. Провоевал от звонка до звонка, закончил войну дважды Героем Советского Союза в должности зам.командира авиационного полка. Один из ребят по этому поводу выразился, мол, воевал не зря: и нравственно, и материально награждён достаточно и т.д.
Нет, - говорю, - позвольте с вами не согласиться! Не на войне, а в мирные дни судьба преподнесла ему такие сюрпризы, пережить которые было труднее, чем все бои вместе взятые. Вот один пример: 10 мая 1944 года Крым был полностью очищен от немцев и полуостров оказался в глубоком тылу. Фронт на юге проходил уже в районе государственной границы. 9-й гвардейский иап расположился на отдых на одном из аэродромов Симферопольского узла. Командование предоставило Амет-Хану отпуск, чтобы он мог навестить родителей. Они прожили всю войну в Алупке. Он с друзьями и с командиром полка получили разрешение съездить к ним. Встеча была, можно себе представить, очень волнующей. Поздно вечером друзья уехали, кроме одного, Головачёва, которого командир полка оставил с ним на всякий случай. Предусмотрительность оказалась не лишней. Рано утром Амет-Хан проснулся, как от удара, услышав плачущий голос матери. В одном нижнем белье он выбежал во двор и увидел жуткую картину: два «энкавэдэшника» тащили его мать на сборный пункт для выселения. Вполне понятно, что началась драка не на жизнь, а на смерть. Но в это время из дому выскочил Головачёв, выстрелив вверх, он подал команду прекратить безобразие. Солдаты, увидев капитана, у которого вся грудь была в орденах и со Зведой Героя СССР, растерялись. Далее произошло расследование по двум каналам: по военному – сообщили о просшествии командующему 8-й воздушной армии Т.Т.Хрюкину и по НКВД – телеграмму отправили в Москву. Поздно вечером пришёл ответ, где приказывалось семью Героя СССР не выселять, но им рекомендовали переехать на время в Дагестан, до конца войны. Дело осложнялось тем, что младший брат Амет-Хана находился под следствием, так как состоял в татарском национальном легионе, который во время оккупации наделал столько преступлений, что их надо было вешать без суда и следствия.
Генерал Хрюкин на службе был строг и даже суров, но в повседневной жизни был душевным и отзывчивым человеком. Он приказал выделить транспортный самолёт, Амет-Хану лично сопроводить своих родителей в Дагестан, найти им жильё, обустроить и только после этого вернуться в полк. В Махачкале их встретили радушно. В горисполкоме утрясли все вопросы, дали соответствующие указания, но на следующий день все, с кем он накануне договаривался, куда-то срочно «уехали» или «заболели»… Что делать? К кому обратиться? Мать, не выдержав нервного напряжения, заболела и слегла. На вокзале их пустили переночевать в комнате матери и ребёнка. На душе у лётчика было тяжело – в бою было легче! Пошёл отметиться в комендатуре, комендант оказался добросердечным человеком: вызвал шифровальщика и все вместе составили телеграмму Т.Т.Хрюкину и отправили по закрытой связи (ЗАС). Ответ пришёл через несколько часов. Командарм приказал немедленно вылетать в Краснодар, там их будут встречать люди, которые отвезут семью Амет-Хана к родителям Хрюкина, у них они проживут до конца войны…
Всю жизнь Россия была и есть чиновничьей страной, особенно теперь, когда наступил чиновничий беспредел. И возник он не на пустом месте. Вот тогда, в мае 1944 года, когда Амет-Хан одной ногой стоял уж, если не в могиле, то тюрьма ему была бы уготована точно. Но заступился его командир. Другой пример: Покрышкин – трижды Герой СССР, будучи на высоких должностях, со штатной категорией генерал-лейтенанта, оставался в звании полковника в течение 8 лет. Кожедуб – другой трижды Герой СССР, где он был со второй половины 1951 года по 1960 год? Василий Сталин плохо ли, хорошо ли, но воевал. Почему же он сидел во Владимирской тюрьме, где содержали политзаключённых? А почему капитану Маринеско, которого Гитлер объявил врагом Германии и своим личным врагом, получил звание Героя СССР только в 90-х годах и то под напором общественности, получил, но посмертно. В Гомеле жил-был бомж. Жил в подвалах, на чердаках, люди узнавали его в лицо, вреда никому не делал. Когда умер, стали наводить справки: кто, откуда? Оказалось бывший лётчик, участник войны, Герой СССР.
Амет-Хан Султан в 1946 году был тоже близок к бродяжничеству, но спас случай. Как-то вечером он зашёл в парк, в Москве, сел на скамеечку, задумался. И вдруг увидел, что идёт его друг, бывший его командир полка, дважды Герой СССР Лавриненко. Амет-Хан не хотел, чтобы его узнали, а Лавриненко был не один – с девушкой, поэтому прикрылся газетой. Но Лавриненко его узнал, подошёл… Перед ним сидел обросший, осунувшийся мужик в старом, изношенном кителе, в старых стоптанных полуботинках без носков. Что с ним случилось? Банальная история. Дожился до того, что жить стало не на что. На работу нигде не принимали и не отказывали. Где-то раз намекнули, что в анкете стоит написать про свою национальность: не крымский татарин, а лакской народности, т.е. по отцу. Но это в его понятии означало отказаться от матери, предать её. И он упорно, в очередной раз, заполняя анкету, в графе национальность писал «крымский татарин». На следующий день Лавриненко пошёл к Покрышкину, потом вдвоём пошли к Хрюкину, который в то время занимал высокий пост - в главном штабе ВВС. Тот сразу же связался с кем-то из МАПа и Амет-Хана назначили лётчиком-испытателем в ЛИИ.
Вопрос: почему у нас так происходит? Где корень зла? Я думаю так: Российские законы никогда не отражали и не отвечали уровню развития нации и не стимулировали её развитие. Наши законы пишутся под чиновников. Поэтому порядка не было и не будет. Законы должны писаться под людей, которые непосредственно создают материальные блага и непосредственно их обеспечивают: наука, образование, здравоохранение. А чиновничество является следствием законодательного перекоса.
Во время войны подавляющее большинство в окопах оказались по принуждению, т.е. по призыву. Тех, кто шёл туда добровольцами было явное меньшинство. Были и такие, которые сознательно, умело допускали такие преступления, за которые и в штрафную роту не пошлют, и срок дадут. Вообщем, лагерная зона для них оказалась местом укрытия от войны. Это разновидность дизертиров. Прошли годы. Надо делить пирог, испечённый войной. И вот те, кто прятался по разным щелям, выползли и начали громче всех орать, мол, мы тоже пахали. Вот эта мразь явилась поставщиком чиновничьего корпуса. Основная их черта – зависть. Вот они-то и портили жизнь людям, которые сами, добровольно шли в окопы. Но, если раньше они действовали с оглядкой, то теперь открыто, никого не боясь. На всех уровнях власти, что ни начальник, то вор, жулик, прохиндей. Народ пухнет от голода, учителя и школьники падают в голодные обмороки, а чиновники строят дворцы и живут в них за государственный счёт. Приехали! Дальше двигаться некуда. Господи, пошли нам Рюрика!
Вернёмся в вагон-ресторан. И вот, сидим мы пять человек за одним столом, обедаем и беседуем. Один из них говорит: Мы сразу поняли, что Вы военный, поэтому и предложили к нам присоединиться. В это время вошёл Амет-Хан. Свободных мест по-прежнему не было. Двое лейтенантов, сидящих напротив, тут же уселись на один стул и предложили ему сесть. Сделано это было с выражением такого уважения и почтения, какое можно встретить, наверное, только на Кавказе, когда встречают дорогого гостя. По выражению лица я видел, что Амет-Хану это понравилось. Отказываться не стал. Поблагодарил и сел, предварительно поздоровавшись со всеми за руку. Разговор сразу принял оживлённый характер. Я, в основном, отмалчивался, так как главная тема, на которой они остановились, была очень щекотливой. Речь шла о выселении некоторых народов в военные годы. Дело в том, что к концу 60-х годов все безобразия, перегибы, которые творились КПСС и «родным» советским правительством, у малых народов ассоциировались с русским народом. В их глазах мы – русские были во всём виноваты. Им никак нельзя было доказать, что на государственных предприятиях они только числятся, а не работают. Что от 30 до 70% средств в их бюджет вливалось ежегодно за счёт русского мужика. Что в правительстве были представлены все нации и народности. Вот с этих бы представителей и спрашивали. Поэтому в разговор на эту тему я не вступал. Хочу заметить, что у Амет-Хана, с одной стороны, и лейтенантов, с другой, были противоположные мнения. Амет-Хан доказывал, что выселение народов – это преступление, лейтенанты считали, что это было наказание за преступление. Они родились и выросли в Средней Азии, их родители тоже были выселены. Первый видел всё своими глазами и душевная рана кровоточила до конца его жизни. Молодые же ребята знали об этом только понаслышке. И советская власть им не мстила. Более того, тому, кто хотел, дали возможность получить образование, профессию и т.д.
Когда молодые люди, простившись, ушли, Амет-Хан задержал меня. Трапезу мы закончили, но он заказал ещё бутылку сухого вина. Он мне говорит: Посиди со мной! Поболтаем, а то настроение что-то неважное. Спросил меня, чем закончилась та тема, которая больше походила на цирковой трюк с гарантированным смертельным исходом. Я вкратце рассказал и, в свою очередь, спросил, как продвигается его работа, хотя и знал, что она, практически, никак не продвигается. Когда бы не посмотрел на их стоянку – машина зачехлена. Амет-Хан Султан летал по нескольким темам, но главным у него в то время было испытание совершенно нового реактивного двигателя с очень большой тягой. Летающей лабораторией был тогда самолёт Ту-16. На взлёте и посадке двигатель находился в бомболюке. В зоне испытаний его выпускали вниз под центроплан, запускали и гоняли на различных режимах. Движок был «сырой», часто отказывал. Начинались доработки, поэтому самолёт и стоял зачехлённый. Нельзя было не заметить, что Амет-Хан чем-то удручён. Сначала я подумал, что это связано с поведением сына, но, прошло чуть больше месяца, и я пришёл к выводу: это было связано с предчувствием - 1 февраля 1971 года Амет-Хан Султан и его экипаж ушли в небытие. Взлетели на своей лаборатории на предмет испытания этого двигателя. Последний доклад по радио был: Зону занял, приступаю к выполнению задания. Это значит, что они приступили к запуску двигателя. Ни людей, ни самолёта не нашли – отдельные железки. Причина катастрофы осталась неизвестной. Ясно одно, что произошёл взрыв. А так как подобные испытания проводятся на высоте 5-8 тысяч метров, да при мощном взрыве, их раскидало так, что и найти было невозможно. Когда я узнал о его гибели, сразу же вспомнил наш разговор в вагоне. Я и сейчас его вижу так, будто беседовали с ним только вчера. Я убеждён его подавленное состояние было связано с предчувствием авиакатастрофы. Такие случаи я видел не раз. Сказать, что Амет-Хан мне нравился, как человек, значит, ничего не сказать! Он всем нравился своей искренностью, непосредственностью и открытостью. После той беседы, он стал мне очень близким человеком.
Май 2000 г. Чёрная Речка.
ПОЛИНА ВАСИЛЬЕВНА СОЛОНИЦЫНА
«О НАШЕЙ РОДОСЛОВНОЙ».
Родословная Втюриных…Имена…Имена… И как же мало стоит за ними знания того, что это были за люди, о чём думали, какую мудрость жизни сумели постичь. Но, конечно, время, эпоха перед всеми ставили подчас одинаковые трудности.
Но кое-что всё-таки известно благодаря рассказам наших дедов и отцов – а они гордились своими прадедами, рассказывали о них с гордостью: то смеясь, то со слезами на глазах. И у меня
сложилось общее впечатление, что наш род Втюриных – это род
людей трудолюбивых, умных, выносливых, подчас с богатой фантазией, с хорошим чувством юмора. Они умели заработать и сэкономить лишнюю копейку, хотели, чтобы семьи не голодали, имели всё необходимое. С уважением относились к образованию, стремились дать своим детям хорошее образование. Были они все людьми глубоко религиозными, богобоязненными. Кроме того, Втюрины – люди гостеприимные, доброжелательные, хлебосольные, отзывчивые, все они пользовались у односельчан и жителей соседних деревень большим уважением и сами относились к людям очень уважительно. Были они людьми степенными, жизнь вели строго размеренную: работали от зари до зари, но находили время и на отдых, на долгие вечерние посиделки – разговоры о житье – бытье. Хозяйство у всех было большое, скотины полные дворы,
лошади, мельницы, кузницы, поля, огороды, сенокосы. Дома у большинства большие, пятистенные, просторные. После раскулачивания в этих домах жили по 3-4 семьи.
Все Втюрины имели крепкое телосложение, коренастые, физически очень сильные, смелые. Волосы, усы, бороды кудрявые, чёрные как смоль, глаза тёмные, лица смуглые, просматривались даже какие-то восточные черты. Женщины были очень красивы: красота яркая, но в то же время строгая, даже неприступная: высокие, стройные, с горделивой осанкой, проницательными внимательными глазами. С фотографий смотрят на нас именно такие жгучие красавицы с кудрявыми волосами, заплетёнными в косы, в красивых платьях – прямо
с картины Врубеля сказочные принцессы.
О моём прапрадеде Фёдоре Васильевиче Втюрине мой отец рассказывал, что был он физически очень сильным человеком. Однажды, он направился по делам через поле. Встретившиеся ему мужики этой дорогой ему идти не советовали, так как на поле пасётся двухгодовалый бык – никому прохода не даёт, разъярён до крайности. Но Фёдор Васильев не стал сворачивать, а пошёл прямо. Бык бросился на него, низко опустив голову. Прапрадед не отступил, а схватил его за рога и так крутанул ему голову, что бык рухнул на землю, как подкошенный, а Фёдор Васильевич пошёл, как ни в чём не бывало своей дорогой. У него было два сына – Иван и Фёдор, да пятеро девок – дочерей. Иван родил пятерых сыновей и среди них мой дорогой любимый дед Александр Иванович, а также четырёх дочерей: Анну, Аполлинарию, Зинаиду и Александру.
Дедушка Александр, как и все наши, жил зажиточно: много работал, понимал, где и как можно извлечь выгоду. Но богатство не было для него самоцелью – просто хотел обеспечить будущее своих многочисленных детей. Он имел мельницу, кузницу, занимался коневодством (его кони на соревнованиях одерживали победы), выращивал дорогостоящие семена клевера, что было занятием очень хлопотным и требовало много усилий. Большой трагедией для семьи было, когда однажды семена были кем-то украдены. Ни на кого старались не думать, чтобы не грешить.
Во Втюринском дом деда был одним из самых больших и красивых, в доме был достаток, были редкие вещицы: посудные горки, красивые большие зеркала, швейные машинки для дочерей, барометр, часы с боем, многочисленные, в красивых дорогих окладах иконы.
Однажды дети остались одни в доме и, увидев в уголке горки лампадное масло, вспомнили, как красиво блестели у матери, Татьяны Кузьминичны волосы, когда она их смазывала этим самым маслом после бани. Сказано – сделано. Немного масла пролили на ступеньки лестницы, ведущей на печь, размазали – получилось красиво! Лестница стала яркой, блестящей.Решили намазать весь пол в доме и во дворе. Израсходовали всё масло. Осмотрели свою работу и остались очень довольны. Стали ждать возвращения родителей и их похвалы. Мать, возвратившись, только ахнула… Ребят не наказали, но всей семьёй долго отмывали масло с лестниц, столов, стульев, шкафов, полов. За мелкие шалости родители своих сыновей не наказывали.
Долго смеялись жители деревни над другой историей. Мой отец и его братья решили показать любимому жеребёнку - красавчику, со звездой на лбу то, как они живут: Всё в конюшне, да в конюшне, пусть посмотрит, как люди живут,- решили они и привели жеребёнка в дом. Он начал в волнении метаться. В горнице было открыто настежь окно и жеребёнок, видимо, решив, что это выход, метнулся к нему, высунул голову и звонко заржал. Картина для проходящих мимо людей была, очевидно, очень смешной. К смеявшимся подходили ещё люди и, показывая на жеребёнка в обрамлении оконного наличника и
на лица испуганных мальчиков, смеялись и шутили. Посмеялся и Александр Иванович, пришедший домой. Он увёл жеребёнка, вернув его в привычную обстановку.
Работали во Втюринском все очень много и старались не терять ни минуты дорогого времени, особенно в страдную пору. Бедных семей в деревне почти не было. Через деревню часто проходили нищие из других деревень, поэтому бабушка Таня с утра нарезала ломтями каравай для нищих, складывала их в блюдо и ставила его на лавку, перед домом, а рядом с ним усаживались маленькие сыновья, чтобы подавать хлеб нищим. Отец говорил, что при царе жили размеренно, сыто, спокойно, одним словом, хорошо. По воспоминаниям пожилых людей, в нашей деревне все жили очень зажиточно. На подъезде к деревне издалека было слышно, как работают, гремят ветряные мельницы, которых было более десяти, да ещё была водяная мельница. Люди, проезжавшие через Втюринское, спрашивали: Что это за город? Улицы были чистые, подворья богатыми, ухоженными. Очень дорожили землёй. В округе говорили, что у втюрят и глина жирная. Да почва была глинистая, но урожаи были довольно высокие, даже продавали излишки. Однажды произошла драка из-за межи между втюринскими мужиками и питерянами, среди которых был самый сильный в округе мужик, он всех втюринских раскидал и межу питеряне установили в свою пользу. Другой случай произошёл в 20-е гг. Ночевал как-то у одного из втюринских мужиков житель Ошминской округи, вроде бы из Родюшат, увидел у хозяина пару великолепных лошадей и так они ему понравились, что решил он их украсть. Как ему это удалось сделать - трудно сказать, но случилось это вскоре после отъезда гостя. Спохватился хозяин, а лошадей и след простыл. Тогда собрал он ватагу односельчан – родственников и друзей и отправился в погоню. Прискакали к тому гостю в дом, сначала решили по-хорошему это дело уладить, но тот не сознался в преступлении, тогда стали искать лошадей в ограде, сараях, проверили овин и услышали под полом лошадиный храп, вскрыли пол и обнаружили украденных лошадей, тогда вора жестоко избили, так что тот умер от побоев, а другого помощника конокрада засунули в горевшую русскую печь…Жестоко, но справедливо!
Когда пришла эпоха коллективизации, многих втюрят раскулачили, в первую очередь тех, кто имел свои мельницы и кузницы. Кого сослали, кто сам сбежал, спасаясь от новой «справедливой и народной власти». Старые люди говорили со слезами на глазах: Разорили, разогнали самых хороших хозяев - тружеников. Один из братьев дедушки Александра Ивановича был сослан на строительство Беломоро-Балтийского канала. Через несколько лет он вернулся смертельно больным, походил по стеночке несколько недель и скончался. Дед всех своих коней сам увёл в колхоз. Конечно, было жалко, ведь ночами не спал, ходил за булаными. Но что поделаешь, такова плата за то, что осмелился жить с размахом. Деда не сослали – уже и этому были рады. Из дома пока не выгнали, но всей огромной семьёй ютились в одной комнате, а дом отдали под школу и под жильё учителям. Сыновьям кулака – лишенца в школе учиться запретили. В своём же доме они стали постояльцами, ходили на цыпочках. А бабушка Таня, когда заканчивались уроки, мыла в школе полы. Мальчикам очень хотелось учиться, а в одной из комнат-классов, где шли уроки, имелась в двери дырочка от выпавшего сучка и вот мальчики вынуждены были подглядывать в эту дырочку и внимательно слушали, что объясняла учительница на уроке их более счастливым сверстникам. Так и остались у моего отца «три класса первого». А ведь был он от природы очень способным человеком. Грамота могла бы ему в жизни очень помочь, поэтому нам, своим пятерым детям, он старался дать хорошее образование, то чего сам был лишён.
Дед Александр пытался искать справедливости, писал письма в Москву, да где там… Не до него, много слишком таких, обиженных «народной властью». Дед после раскулачивания сумел справиться с обстоятельствами, снова встал на ноги: купил дом, обзавёлся хозяйством. Деньги смог заработать, уехав всей семьёй в соседний район, где нанялся с бригадой сделать дорогу – ледянку для вывозки леса на лошадях зимой. Для этого он сделал длинные свёрла, которыми сверлили отверстия в осиновых брёвнах, затем сверлили отверстия в земле – скважины, в которые опускали эти деревянные трубы, затем укрепляли над этой скважиной ручной насос, при помощи которого производили заливку дороги – ледянки. Жили тогда всей семьёй на квартире в деревне Осинники, там же председатель местного колхоза предложил взять в аренду на три года участок леса, раскорчевать его под поле и пользоваться им пока не истёк срок договора. Так и поступили. Потом, когда закончился договор на работу, приехали домой, заработав и денег, и хлеба, всем на удивление…Но и после этого испытания не закончились, решила «народная власть», что слишком легко отделался кулак Втюрин, поэтому решили раскулачить повторно. О второй трагедии деда сумели предупредить заранее: прибежали соседи, друзья, односельчане, предложили хоть какую-то часть добра схоронить у себя до лучших времён. Дед был безучастен, не видел, кто и что взял, не надеясь уже на лучшие времена. Около десяти лет, в целом, он с семьёй из шести человек скитался по съёмным квартирам: ещё не все пускали, боялись, так как одним из пунктов обвинения деда было то, что он пускал квартирантов в свой дом. А как можно было отказать нуждающимся? Эти люди, жившие у деда, навсегда остались для него родными. Одно время, деду с семьёй пришлось даже жить в землянке. Зима была лютой, единственная оставшаяся в семье девочка, Зина, простудилась, заболела и умерла. К тому времени стали уже подрастать сыновья. Мой отец, Василий Александрович, устроившись на работу, скопил денег и в Малых Лугах купил понравившийся ему дом – пятистенный с большим двором, не посоветовавшись со своим отцом, боялся ему сказать, думал, что купил слишком дорого, а дед бывал крут, мог и побить непутёвого сына. Но дед, узнав от знакомых о покупке, остался доволен. Дом перевезли и поставили в Евстропове. В этом доме, в гостях у любимых дедушки и бабушки, мы, внуки, очень любили бывать и были здесь счастливы. Когда у деда появилась крыша над головой, люди принесли ему всё то добро, которое взяли на хранение, даже те вещи, о которых дед забыл. Был он этим людям очень благодарен. А мой отец всю жизнь был убеждён, что все люди хорошие. Так сильна была в нём благодарность за то, что когда-то их приютили и помогли! Когда мой отец жил по чужим домам, наблюдал за хозяевами, их жизнью, то мечтал, что когда-нибудь будет жить тоже в своём доме. С тех пор полюбил ходить по людям, по гостям, покалякать о житье – бытье, а хозяина такого, каким был дед, из него так и не получилось. Не научен был. Становление характера пришлось как раз на годы скитаний. Рассказывал, что однажды, когда ему было двенадцать лет, он отпросился у матери сходить к отцу, который в то время был на заработках в лесу, в Шабалинском районе, а добраться до тех мест можно было лишь пешком или на лошади по зимнему лесу. Расстояние от Осинников до станции Шабалино более 50 километров, да от станции нужно было на поезде проехать ещё не малое расстояние. Так и пошёл один, соврав матери, что отец вызывает его к себе подсобным рабочим. Первый день шёл долго, остановился у одного красивого дома в селе Богословском, решил попроситься на ночлег. Хозяин, узнав, что мальчишка один идёт к отцу в такую даль, приютил его. Оказался хозяин очень интересным человеком, мастером на все руки. Звали его Семён Николаевич Дёмин. Впоследствии, отец ещё не раз бывал у этого человека в гостях. У него сложилось впечатление, что этот мастер – самоучка, учившийся в школе один класс, постиг самостоятельно то, чему другие могут научиться лишь в техникумах и институтах. Во-первых, построил с помощью братьев два дома – зимний и летний на 35 окон, позади усадьбы построил ветряную мельницу, придумал с помощью зубчатой передачи приспособить крутящий момент от мельничного вала к конной молотилке, таким образом, достиг полной механизации в переработке сжатых хлебов. Кроме того, научился делать разные типы гармоней, чем и зарабатывал себе на жизнь. Прочитал в книге об электричестве и во дворе дома построил новую мини-мельницу – самоворотку, которую использовал ещё и как генератор электрического тока, от которого работали 5 электроламп в доме…Мой отец, увидев все эти новшества, был поражён талантом «нового Кулибина».
А мой дед, после всех скитаний, выпавших на его долю, не перестал быть общительным человеком, не оставил родные края, не уехал от обиды. Здесь, на Тоншаевской земле, ему всё родное и близкое. Наверное, он понимал, что то, что происходило с ним, с его семьёй, происходит по всей стране. Но, тем не менее, душевной щедрости к людям не утратил, был гостеприимным, хлебосольным, отзывчивым на чужую беду человеком. По вечерам к нему на беседки часто приходили люди, с которыми он вёл неторопливые, обстоячтельные разговоры, пересказывались смешные истории, случившиеся в деревне, и всё это происходило за каким-либо нетрудным домашним делом.
Итак, тридцатые годы. Сыновья подросли. Старшего, Николая, в армию не взяли – сын кулака. Поначалу, не разобравшись, прислали повестку. Вся семья обрадовалась – Николай, как все, будет служить. Собрали в дорогу, проводили, но недалеко уехал несостоявшийся солдат. В Шахунье его да ещё одного паренька из Питера, вызвал военком и объявил, что они не имеют права служить в рядах Красной Армии – такая честь не для них – детей кулаков. Не понимая, за что такая несправедливость, так как работали честно, считали страну своей, а себя её гражданами, ребята растерянно смотрели вслед уходящему поезду. Николай вернулся домой, а дедушка плакал – как будут жить его дети, с каким клеймом пойдут по жизни…Как сумели они всё это пережить и не перестать радоваться жизни? Их пример научил меня жизнелюбию, прощению, терпению.
Жизнь продолжалась, но грянула война. Всех способных держать оружие отправили на фронт, в том числе и сыновей моего деда. В 1941 году коммунистической власти было уже не до классовых различий. Мой отец и его младший брат Дмитрий прошли всю войну, вернулись живыми и невредимыми. А дядя Коля, не смог простить своего унижения и когда пришла повестка из военкомата, скрылся в неизвестном направлении. Так, до конца войны и не появился в родных краях. Вернулся только после амнистии. Мой отец прослужил всю войну связистом – мотоциклистом. От наград отказывался, прося заменить их отпуском домой. В отпуске дома был шесть раз! О войне много не рассказывал, как все фронтовики, не любил. Но смерть видел в глаза не раз, ведь мотоцикл – живая мишень. Часто с донесениями ездил ночью с включенной фарой, не раз перелетал через руль, наткнувшись на замёрзшие трупы. Прослужил всю войну на Ленинградском фронте, затем на Карельском, в районе Мурманска, на реке Свирь, под Кандалакшей, на Кольском полуострове. Вспоминал не только бои, но и будни войны, сродни тем, что были описаны в поэме «Василий Тёркин». Однажды, обнаружил пропажу сапог. Весна в разгаре, везде лужи, от землянки до столовой хоть вплавь отправляйся. Подобрал две досочки и несколько дней ходил по ним в валенках – на одну вставал, другую перебрасывал вперёд и т.д., а по сухому месту ходил с досочками под мышкой. За таким передвижением его застал командир, посмеялся и приказал выдать новые сапоги. Дядя Дмитрий служил в разведке, был рисковый малый, имел награды, удивительно, но пройдя всю войну вернулся невредим.
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ НИКОЛАЯ АЛЕКСАНДРОВИЧА
ВТЮРИНА (1914 – 2004).
Родился я 13 декабря 1914 года в деревне Втюринское Ветлужского уезда Костромской губернии. Мой отец Александр Иванович Втюрин происходил из государственных крестьян Втюриных, основавших в конце 18 века эту деревню, родился в 1893 г. Моя мать Евгения Петровна Втюрина родилась в 1890 г. в деревне Малые Луги и тоже происходила от Втюриных, только из другого рода. Мама умерла в 1917 году от заражения крови – корова боднула в бедро. Её увезли в больницу, в село Тоншаево, в то время в больнице работал только один фельдшер, лекарств никаких не было. Отец - Александр Иванович остался с бабушкой – матерью жены, маминым братом Павлом и двумя сыновьями – мне было 4 года, а брату Виталию 3 месяца. Отцу пришлось жениться второй раз. Нашёл себе жену в соседней деревне Питер – вдову Татьяну Кузьминичну. Мужа у неё убили в первую германскую войну, остался у неё один сын Николай, но когда она решила выйти замуж второй раз, отец её первого мужа сына Татьяне Кузьминичне не отдал, решил его сам воспитывать.
Моя родная бабушка Дарья Григорьевна с новой снохой не нашла общий язык, жизнь пошла наперекосяк. Бабушка Дарья была женщиной крутой, самостоятельной. Первого мужа у неё убили на войне. Он тоже был из Малых Лугов. Она вышла второй раз Тимофея Игнатьева Втюрина в деревню Втюринское. Свою дочь Евгению привела с собой в большой дом мужа. У Тимофея с Дарьей родился сын Павел. Они придумали построить новый дом, как раз в это время во Втюринском решили открыть начальную школу, понадобился дом под школу. Бабушка Дарья была по тому времени грамотной, поехала в уездный город Ветлугу, в земскую управу, чтобы предложить большой дом под школу. Просила только дом переместить на другое место. К тому времени умер и её второй муж Тимофей Игнатьевич, содержать два дома ей стало не под силу. На руках у неё остались двое малолетних детей. Из Ветлуги приехал земский начальник, осмотрел дом бабушки и подписал с ней договор на аренду помещения. Дом этот перевезли и поставили рядом со старым, в котором бабушка Дарья жила. Школу поставили быстро, бабушка была довольна, что дом стоит рядом, а то раньше стоял позади старого, занимал много места на усадьбе, мешал. Когда её дочери Ене исполнилось 16 лет, Дарья Григорьевна пошла к Ивану Фёдоровичу Втюрину, сын которого Александр был женихом её дочери ещё со школьной скамьи. Повела с ним такой разговор, мол, у тебя пятеро сыновей и четыре дочери, старший - Александр, с моей дочерью любят друг друга, давай их поженим, и пускай он приходит в наш дом, как хозяин. Иван Фёдорович подумал и согласился - трудно пятерым сыновьям построить по дому, когда придёт время их женить, раньше всё наперёд предусматривали…А как объявили в августе 1914 года войну с Германией, то пошли на фронт Иван Фёдоров и три его сына – Александр, Николай и Павел…
В ночь на 17 июля 1918 года в Екатеринбурге приняли мученическую кончину император Николай Александрович и императрица Александра Фёдоровна со своими детьми – Алексеем 14 лет, Анастасией 16 лет, Марией 19 лет, Татьяной 21 года, Ольгой 23 лет. Вместе с ними были расстреляны слуги. Весь царствующий дом Романовых был уничтожен большевиками, за исключением тех, кто уехал за границу. Династия Романовых правила Россией более 300 лет на благо народа. А за 73 года советской власти народ так намаялся, что дальше некуда.
Почему в 1917 году произошла такая губительная катастрофа?
Мы отступили от православия! До прихода коммунистов сёла были в порядке, деревни благоустроены, огорожены, скот ходил без пастуха, так как поля были тоже огорожены. Поле делилось на четыре части: первое под рожь, в нём и сенокос, второе поле – овсяное, в нём тоже сенокос, третье поле – клеверное, а четвёртое под паром, готовится под рожь, да ещё имелась пастьба для скота, так что скот после зимы отгуливался. Весь этот порядок большевики нарушили, не разберёшь, где какое полюшко…Да и крестьян не стало. С 1925 по 1999 год я не наблюдал в нашей России ничего хорошего: к власти приходят хапуги, всю страну загубили, превратили в пьяную нищету.
К 1930 году нашу семью и хозяйство подвели под раскулачивание: всё взяли под чистую, из дома выгнали в баню, отца и мать голосу лишили, а мы с братьями оказались детьми «лишенца». Отец у нас был хороший специалист по кузнечному и по слесарному делу, по мельницам. Вот и мы с малых лет научились, как надо работать. В 16 лет я отошёл от отца и стал работать самостоятельно, кормил и одевал себя сам. По вербовке уехал в Хабаровск, на стройку завода №83, потом оттуда уехал на прииск Михайловск в Бурятский район, на драгу №3. Работал я здесь кочегаром, летом на промывке золота, зимой на ремонте большого агрегата. Туда добирались из города Свободный на автомашине по льду реки Зеи. Заработал денег, захотелось домой, решил ехать с другими, которые тоже решили уехать домой. Управляющий уговаривал нас поработать ещё лето. Не послушались, купили баркас, погрузились и поплыли по реке Мын. А течение быстрое, до слияния с рекой Зеей немного не доплыли – врезались в подводный камень. Лодку нашу разбило и все наши вещи унесло, из 12 человек четверо потонули. Дальше добирались голодные, холодные, хорошо хоть ягоды из-под снега вытаяли, якут на олене ехал, нас встретил и накормил, дорогу указал к пристани на Зее. Ладно, меня бог надоумил деньги и документы в сапог спрятать, когда на лодке плыли, тепло было, все разделись, всё и потонуло. Добрались до города Свободный, забрали нас в милицию, стали выяснять, кто мы такие, послали запрос на место работы, пока разобрались… Выдали нам временные удостоверения, иначе оттуда не выехать, так как по всей дороге работали почти одни заключённые. Вообщем, я сохранил в тайне от всех свой паспорт и деньги. Взял билет до Кирова, приехал туда, пошёл на рынок, купил всё, что нужно из одежды, так и приехал домой, как блудный сын к отцу. А дальше, пришло время идти в армию. Приехали мы с другими призывниками в Шахунью, но вместо армии меня перевели в переменный состав, а это самая тяжёлая работа: землю копать, лес валить. Поговорил я с военкомом, что, мол, только приехал с Дальнего Востока, а он мне отвечает: Ладно, Втюрин, есть разнарядка в военкомате – те, кто добровольно поедут в Хабаровский край на постоянное место жительства – освобождаются от службы в армии, тем более переведённые в запас. Я дал согласие. Приехал домой, отец говорит: Раз в армию не взяли, иди работать, в Питере как раз кузнец нужен. За зиму я с помощником весь сельхозинвентарь отремонтировал, зимой женился на любимой девушке, Софье Александровне Втюриной, из Малых Лугов, которая ждала меня почти четыре года. Свадьба была бедной. За работу мне платили 5 пудов муки, 6 килограммов мяса, бесплатно дали квартиру в доме Марии Гордеевны, особенно на такой заработок не разгуляешься и не забогатеешь, да и родители наши тоже по чужим домам еле концы с концами сводят. Решили мы с женой уехать на золотые прииски, в город Бодайбо, Иркутской области. Собрали денег на дорогу и в апреле 1937 года отправились в путь. До Иркутска ехали неделю, а от Иркутска по реке Лене и реке Витим четыре тысячи километров на пароходе. Село Витим стоит при впадении реки Витим в Лену. Отсюда, с пристани Витима поплыли вверх до Бодайбо. Здесь проживал земляк из Питера -Трушков Александр Степанович, который уехал сюда ещё в молодые годы. В 1937 году ему было 60 лет. За это время он выезжал оттуда лишь один раз на родину, женился и опять уехал с семьёй в Бодайбо. Он был здесь ещё тогда, когда здесь был знаменитый «Ленский расстрел» в 1912 году. Детей у него не было, хозяйство было хорошее и они приняли нас, как родных. Но мы пробыли у них только одну неделю, а затем уехали на прииск Ленинск. Там я устроился работать кузнецом, потом главный механик узнал, что я работал в паросиловом хозяйстве, вызвал меня к себе и предложил другую работу – в бане: там стояли два котла и само помещение очень большое. Оклад положили 500 рублей, а работать только три дня в неделю. Я все недостатки в котлах устранил, в бане стало тепло, парилка заработала. Два года без отпуска проработал здесь, жена работала на промывке золота летом, зимой шила на дому. С нами в Бодайбо уехал брат Виталий, он закончил 8 классов, хорошо знал учёт и стал работать в золотоскупке. Через два года, в 1939 году, приехали обратно домой. Денег подзаработали, одеты, обуты, кое-каким имуществом обзавелись, колхозники нас считали богатыми. Знакомые говорили: Мы за что работаем в колхозе – за граммы! Да ещё налоги, займы, поставки молока, мяса, шерсти, яиц, картошки, да 6 дней надо отработать на строительстве дорог! Вот так крестьянина и загубили, а война остатки нарушила. Те, кто в силе был, бросили свои дома, землю, уехали в города, на производство.
В православной России был порядок: богослужение, праздники были распределены так, что крестьяне могли в это время свободно ездить по своим родным, близким, знакомым. На полях в Троицу молились у берёзок, улицы держали в чистоте, в домах тоже был порядок. Самый слабый крестьянин и тот имел лошадку, корову, пару овец, а так у крестьянина, чем больше семья, тем больше земли, тем богаче он жил, да ещё имел подсобный заработок: лён, мельницу, кузницу. Крестьянин много умел делать, много у него было профессий. Пчёл держали, много было пасек, скота держали по многу, много продуктов продавали. В 1929 году многие подряжались возить лес из Втюринского на Пижму – воз увезёшь, заработаешь 10 – 12 рублей, а мясо тогда стоило 3 рубля пуд, овёс 40 копеек пуд. Это было ещё при НЭПе, а как колхозы стали создавать, пошло на богатых крестьян гонение: стали отсылать их в сибирскую тайгу. С малых лет ненавидел я эту партию большевиков, они утопили в крови православную Русь. В Писании сказано: Какой силой пришли они и этой же силой сметут сами себя. Когда они захватили власть, то расстреляли царя – помазанника божьего и всю его семью, не соизволили их похоронить по-христиански, а увезли подальше, облили кислотой и сбросили останки в шахту, думали замести кровавые следы. Потом переместили свою злобу на духовенство и на святую церковь, когда все церкви разорили, перекинулись на крестьян – тружеников, их губили миллионами, ссылали в Сибирь. Кто как мог тогда спасался: оставляли свои земли, дома, имущество. Чёрные силы хотели утопить православие в крови, но Господь Бог заступился за православных христиан. Извлекли из шахты нашего царя и всё его семейство. Вот так не оставил Бог останки святых мучеников, через десятки лет они преданы земле со всеми почестями, которые положены на Святой Руси.
Наша деревня Втюринское была построена четыре поколения назад, я – пятое. Деревня была на славе, лошадей держали хороших, народ был крупный, дружный, работящий.
Работали в поле, в кузницах, на мельницах. А теперь деревни почти не стало. Я навестил её в 1998 году. За годы советской власти не только домов не стало, даже угоров и то не стало. Видимо мир стареет от нашей небрежности к природе…
ё
С ЛЮБОВЬЮ ВЕЧНОЙ И СВЯТОЙ Я ПОМНЮ О ДЕРЕВНЕ РОДНОЙ, ГДЕ ЖИЗНЬ ЦВЕЛА. ОНА МНЕ ВИДИТСЯ ВО СНЕ ЗЕМЛЯ РОДНАЯ БУДЕШЬ МНЕ ВСЕГДА МИЛА, БОГОМ СОЗДАННАЯ ДЛЯ НАС ГРЕШНЫХ.
Архиепископ Феофан Полтавский – ректор Санкт-Петербургской духовной академии в 1930 году говорил, что приход Антихриста приближается, он уже очень близок, время, разделяющее нас от его пришествия, можно измерить годами, самое большее десятилетиями. Но перед его приходом должна возродиться, хотя и на короткое время, Россия. И царь в ней будет. А будет он человеком горячей веры, глубокого ума и железной воли. Мы же будем ждать исполнения этого откровения, разве что из-за грехов наших Господь отменит его и изменит своё обещанное. Согласно свидетельству слова Божия и это тоже может случиться.
Но не до конца прогневается Господь и не допустит разрушиться земле русской, потому что в ней преимущественно сохраняется православие и остатки благочестия христиан.
Старец Алексий в 1918 году говорил: Кто это тут говорит, что пропала Россия? Нет. Нет. Она не погибнет, но пройдёт через великие испытания и очистится от греха. Надо надеяться и горячо молиться.
Иеросхимонах Анатолий Оптинский в феврале 1917 года говорил: Будет шторм и русский корабль будет разбит, но и на щепках и обломках люди спасаются и не все погибают, но надо молиться, надо всем каяться. Что после шторма бывает? Бывает штиль, но уже корабля того нет, он разбит и погибло всё, что в нём было.
Старец Черниговского Троицкого монастыря Лаврентий (1868-1950) говорил, что будет такая война, что никто не останется в живых, разве только в ущельях, что останутся только два или три государства и скажут люди: Изберём себе царя на всю Вселенную. И в последнее время будут истинные христиане ссылаться. Батюшка часто повторял беседы об Антихристе и говорил, что будут ходить подписывать за одного царя на земле и будут строго переписывать людей, зайдут в каждый дом. Приходит время, когда будут ремонтировать разрушенные храмы, вновь будут строить, купола будут золотить не только снаружи, но и внутри. Страшное время приходит. Видите, как коварно всё готовится. Все храмы будут в величайшем благолепии, как никогда, а ходить в те храмы нельзя будет. Антихрист будет коронован как царь в Иерусалимском великолепном храме с участием духовенства и патриарха, будет свободный въезд и выезд в Иерусалим для всякого человека, но тогда старайтесь туда не ездить потому что всё будет сделано для того, чтобы прельстить. Антихрист произойдёт от блудной девы - еврейки двенадцатого колена блудодеяния, уже отроком он будет очень способным и умным, а особенно с тех пор, когда будет мальчиком двенадцати лет, гуляя по саду, встретится с Сатаной, который выйдет из самой бездны, войдёт в него, мальчик вздрогнет от испуга, а Сатана скажет: Не бойся, я буду тебе помогать. Из этого отрока созреет в образе человека Антихрист. При короновании его, когда будет читаться Символ Веры, он не даст его правильно прочитать, где будут слова за Иисуса Христа, как сына Божия, он отречётся от этого, а признает только себя. При короновании Антихрист будет в перчатках, иногда будет их снимать, чтобы перекреститься, тогда патриарх заметит, что у него на пальцах не ногти, а когти и это послужит к большему уверению, что это Антихрист. С неба сойдут пророки Енох и Лия, которые также будут это разъяснять всем людям и восклицать: Это Антихрист, не верьте ему! Он умертвит их, но они воскреснут и полетят в небо. Антихрист будет обучен всем сатанинским хитростям, он будет ложные знамения, его будет видеть и слышать весь мир одновременно. Своих сторонников он будет штамповать печатями, ставя их на лбу или на кисти руки, будет ненавидеть христиан, начнётся последнее гонение на тех, кто откажется от печати Сатаны. Сразу начнётся гонение на Иерусалимской земле, а потом по всем местам земного шара, прольётся последняя кровь за искупителя нашего Иисуса Христа. Многие доживут до этого страшного времени. Печати Сатаны будут такие, что сразу будет видно – принял её человек или не принял. Ничего нельзя будет купить, ни продать христианину. Но не унывайте, Господь не оставит своих чад, бояться не нужно. И хоть церкви будут, но ходить православному христианину в них будет нельзя, так как там не будет приноситься искупительная бескровная жертва, а всё будет сатанинское. И вот за это беззаконие земля перестанет родить хлеб от сухости и бездождия.
Уклоняйся от зла и делай добро и будешь жить вечно. (псалом 36, стих 27).
П Р И Л О Ж Е Н И Я.
Раскулаченные жители деревни Втюринское.
(По воспоминаниям В.А.Втюрина).
1.Иван Фёдоров Втюрин – раскулачен и лишён прав, как
владелец мельницы, скрывался в Кировской области, сторожил
мельницу на Шуйке;
2.Александр Иванов Втюрин – раскулачен, как владелец мельни-
цы;
3.Фёдор Фёдоров Втюрин – раскулачен, как владелец водяной и
2-х ветряных мельниц (одна ветряная сгорела в Токтарах);
4.Егор Гаврилов Втюрин – раскулачен, как владелец ветряной
мельницы, сидел в тюрьме;
5.Василий Павлов Втюрин – раскулачен, как владелец 2-х ветря-
ных мельниц, скрывался в Селках, Ошминском, в его доме
был Майский сельсовет, ему, вероятно, принадлежал масляный
заводик по пераработке льняного семени;
6.Николай Алексеев Степанов – раскулачен, вероятно, за торгов-
лю лошадьми и хлебом;
7.Семён Павлов Втюрин – раскулачен, как владелец 2-х водяных
мельниц, скрывался целый месяц с семьёй в стогах, лишён
прав в 1928 году, хозяйство ликвидировано в 1930 году;
8.Иван Гаврилов Втюрин – раскулачен, вероятно, как владелец
ветряной мельницы (его отец Гаврил Васильев Втюрин имел
9.Иван Моисеев Втюрин – раскулачен, как бывший торговец;
Была мельница ещё у Николая Ивановича Втюрина, а также
масляный завод, но нет сведений: был ли он раскулачен?
Были мельницы у Алексея Лукояновича и Александра Лукоя-
новича Втюриных, а также у Вениамина Александровича Сте-
панова.
10.Мария, Евгения, Наталья Павловны – бывшие монашки, жив-
шие своим трудом – рукодельем, раскулачены, получили срок в
лагере (от 3 до 5 леи ИТЛ), вернулись, похоронены на Питерском
кладбище. Вместе с ними были осуждены за антисоветскую
агитацию жители д.Соснанур - Втюрин Алексей Фёдоров
(1887 г.р.) и Втюрин Михаил Николаев (1886 г.р.), в 1932 году
они были приговорены «тройкой» УНКВД к 3 годам ИТЛ.
Хозяйства подверглись раскулачиванию.