Первое, что бросается в глаза, когда обращаешься к анализу рассказов о семье, — расхождение между тем, как обычно принято понимать слово «семья», и тем, как люди используют его, когда говорят о своей собственной жизни. И в советское время, и теперь семья — супружеская пара и их дети. Но для наших собеседников, так же как и для нас самих (если приглядеться к вопросам, которые задают интервьюеры), семья — нечто гораздо большее.
Это — домашний круг, в котором люди родились и выросли, те, кто живет вместе, делят дом и стол. К семье относят бабушек и дедушек, отцов и матерей, братьев и сестер, а также и других людей, если они живут в том же доме и едят за общим столом, и тех, кто живет отдельно, но собирается на семейные праздники. Тогда говорят «вся семья». Иными словами, семья — группа гораздо более обширная, чем пара супругов. Это — круг родства. Судя по рассказам, которыми люди отзываются на вопрос о семье, семья — это прошлое, которое определяет мое настоящее.
О том, какие привычки и убеждения обретены в семье, говорят почти все. Семья делает человека включенным во время. Но также семья — это пространство, место. Семья обеспечивает тебя пространством — пристанищем, жилищем, «отчим домом» или хотя бы «углом». У современных российских горожан с ним дело обстоит много хуже, чем у сельских жителей. У жителей деревень есть «отчие дома», и именно владение определяет место человека в семье‑роде.
Многие помнят о том, что местный магазин или сельсовет размещаются в доме, из которого в 1930‑х выселили их семью. Горожане же, говоря о семье, чаще всего вспоминают вещи: ковер, который висел над кроватью, бабушкину горжетку в шкафу, чудом сохранившуюся супницу, книжные собрания и прочее. Обычно у них нет родовых мест, они хранят родовые реликвии.
Рассказывая о семье, современные россияне говорят о любви и привязанности, о заботе и попечении, а также об обидах и ссорах, то есть говорят о чувствах. И совсем не говорят и, очевидно, даже не думают о социальном порядке, который определяет семья: совсем не говорят о собственности и подчинении.
Хотя имущество человека, его материальное состояние, — это именно то, что с семьей связано напрямую, а главенство определяет порядок семьи. Именно в семье человек осваивает навыки иерархии: кто, кому и на каких основаниях должен подчиняться, а также кто, за кого и на каких основаниях должен отвечать. Для того чтобы понять, что скрывается за этой фигурой умолчания, очевидным образом не намеренной, но расположенной в слепой зоне неосознанного, я использовала два типа источников.
Первый — интервью с жителями российских деревень и городов. 1
Второй — семейные фотографии. 2
Но сначала немного истории...
Мужчины дореволюционной России (дворяне, крестьяне, мещане, разночинцы и т. д, вне зависимости от сословия) получали от родительской семьи долю семейного имущества, когда женились и «выделялись» (сразу
после женитьбы или позже, с появлением детей).
Женщины входили в род мужа со своим вкладом — приданым. Жизненные уклады сословий Российской империи различались очень сильно. Но было то, что их объединяло: патриархальность (главенство старшего мужчины), патрилокальность (норма брачного поселения, при которой молодожены живут там, где живет отец мужа).
А также порядок передачи имущества (собственности): старшие в роде наделяли младших, следующее поколение, «добром» на условиях, определенных правом и обычаем. Собственность («родное пепелище») связывала поколения одного рода. А браки, посредством которых имущество перемещалось от одного рода к другому, обеспечивали взаимосвязь родов и способствовали сплоченности сообщества.
Становой нитью социальной ткани российских сословий служили мужские роды, утком — перемещение женщин из родительского рода в род мужа. Семья была основным донатором, который обеспечивал мужчину имуществом, дабы он мог стать полноправным членом общества, а женщину — имуществом, которое она вносила в дом мужа и тем самым обретала достойное положение в его семье.
Порядок семьи и наследования, как и весь социальный порядок в целом, изменил 1917 год. Первыми декретами советской власти были декреты об отмене собственности и декреты о семье. Было провозглашено освобождение от патриархальности.
«Первичными ячейками» нового общества были объявлены коллективы. Началось глобальное изменение социального порядка и в том числе порядка семьи.
Во‑первых, дети теперь оставались в роду матери. Как было указано в декрете, «запись о рождении ребенка составляется тем же отделом браков и рождений по месту пребывания матери» 3: общество перестало быть патрилокальным.
Во‑вторых, инициатива брака, прежде исходившая от семьи жениха и определявшаяся интересами родительских семей и всего сообщества, теперь перемещалась в руки буду‑ щей жены.
С того времени и до сегодняшнего дня брак считается совершаемым в интересах женщины и ее детей (см. статью 38 современной Конституции Рос‑ сии).
В‑третьих, советская власть объявила брачный выбор свободным от родительской воли. тем самым от‑ менялся воспроизводимый посредством брака поря‑ док подчинения младших старшим и основанный на нем порядок наследования.
Отмена частной собственности привела к уничтожению материальной основы института семьи. Проект социальной жизни, внедрявшийся в первые годы советской власти, — с коммунами, свободными браками, фабриками‑кухнями и мужским и женским товариществом — просуществовал недолго. Его сменил сталинский патерналистский проект: была выстроена властная вертикаль с «отцом народов» во главе.
Все население становилось братьями и сестра‑ ми, равными в своей лояльности и преданности Главе государства и его субститутам «на местах». Во время массовых репрессий семейно‑родственные связи подтачивались возможностью отказа от родства. Значительная часть населения страны оказалась перед выбором: остаться советским человеком, отказавшись от членов семьи, признанных «врагами народа», или отпасть от народа, выбрав семью.
Предпочтение семейных интересов государственным было на протяжении всех лет советского строя выбором предосудительным: нужно было радеть за народное добро, за семейное радели «мещане» и «обыватели». Но вместе с тем, положение дел (массовые переселения, как насильственные, так и стихийные, пополнение убывающих репрессиями го‑ родов выходцами из деревень, и коммунальный быт) требовало особых практик повседневной жизни.
Неразличимые на уровне официальной речи, родственные связи обеспечивали выживание: родственники и свойственники помогали трудоустроиться и «прописаться», принимали осиротевших в свои семьи и т. д.
Население СССР должно было стать единой социальной общностью, советским народом, с вариациями по характеру занятий и территории расселения. Прошедшее через горнило коллективизации крестьянство, в се редине 1920‑х годов все еще составлявшее более 80% от общей численности населения, к концу 1950‑х годов уменьшилось вдвое. Пережившие поражение в правах и террор «бывшие» сословия (купечество, дворянство, духовенство) растворились среди горожан: «рабочих и интеллигенции». Вся эта сложная масса должна была уложиться в два класса — рабочих и крестьян, и «прослойку» интеллигенции, которые должны были составить единую общность «советский народ».
«Первичной ячейкой» этой общности в конце пятидесятых годов вновь была назначена семья, а не коллектив, как было принято первыми декретами советской власти. Но теперь она представляла собой конструкцию, состоящую из мужа, жены и их детей: «папа, мама и я — дружная семья», строго по Энгельсу. 4
В 1959 году в Ленинграде на набережной Красного Флота открылся первый
дворец бракосочетания. Он был назван — Дворец счастья. Общий стандарт счастья был разработан Программой КПСС 1961 года: счастье строилось на фундаменте «морального кодекса строителя коммунизма», предписывались «гуманные отношения и взаимное уважение между людьми, человек человеку — друг, товарищ и брат». Но если все друг другу товарищи‑братья, тогда свекровь с невесткой друг другу сестры, и отец взрослому сыну не указ.
В 1917 году институт семьи был лишен материальной основы. Всеобщее равенство строителей коммунизма хрущевской эпохи окончательно отменяло возрастную иерархию. Борьба с патриархальностью двадцатых годов привела к ликвидации власти отцов в тридцатые. А также, в значительной мере, — к физической ликвидации мужчин этого поколения.
Их место в тридцатые и сороковые годы заняли старшие женщины. Объявление всех советских людей «друзьями и товарищами» лишило власти и их. Для людей моего поколения конфликт невесток и свекровей представлялся явлением архетипическим. О том, что на практике советская семья хранила свойства семьи‑рода, свидетельствуют свадебные фотографии.
Рамой для молодоженов, наряду с «представителями коллективов», служил и продолжает служить круг родства и свойства. Неразличимые для внешнего взгляда узы, связывающие «сватов», а также родственников третьей и четвертой степени родства, а также их жен, мужей и их кровных родственников пронизывали города и деревни и охватывали огромные расстояния.
Невестки и золовки, снохи и свояченицы, тетушки и дядья, шурины и деверья, оставаясь казусом устной речи, составляют родственный круг — большую семью. Впервые встретившись и познакомившись за свадебными столами, над поддержанием семьи трудились все: отправляли открытки к праздникам, принимали в гости и посылали гостинцы, собирались все в месте по случаю большого торжества и большого горя. У советского человека было три семьи: две из них были предписаны государством: трудовой коллектив и муж‑жена‑дети. Третья семья — большой родственный круг — сохранялась как форма скрытой лояльности ушедшим временам.
Д. С. Лихачев, рассказывая о трудностях перевода русской речи на иностранные языки, в частности, отметил те сложности, которые возникли в связи с переводом одного из причитаний Федосовой: «Я опять, горе‑бедная, кинулась, за друга сына да за отцовского»… «Француаза спрашивает: „Что же это значит: она вышла за брата своего мужа?..“ Я говорю: „Да нет, просто это такое выражение, Федосова хочет сказать, что у ее второго мужа тоже был отец“. — „Но разве не у каждого человека есть или был отец?“». 5
В конце XX века было уже трудно объяснить, почему для деревенской женщины указание на то, есть ли у мужчины отец, или же он «безотцовщина», является очень важным: отецкий сын был воспитан отцом‑большаком (патриархом) и готов стать таковым в свое время. За отцовским сыном стояла полноценная большая семья.
Большая семья в XX веке была тем самым прошлым, которое хоть как‑то позволяет укорениться в настоящем: вся эта большая сеть родства действительно чем‑то на деляла. Наделяющие отношения большой семьи хорошо видны на старых фотографиях. Они созидаются жестами, взглядами, рукопожатиями и объятиями, совместными трапезами. В особых ситуациях ближние физически образуют круг, пластически выражая идею сплоченности всей полнотой телесного присутствия.
В его центре обычно тот или то, кто или что служит залогом единства: вернувшийся со службы «дембель», могила, гроб, накрытый стол, младенец, бабка, молодожены. Семейный круг — те, с кем проходит жизнь, но также и те, кто все вместе — плечом, к плечу, рука об руку — встают на ее краях и рубежах.
Мир приватных родственных связей, в котором прожило несколько советских поколений, был после падения советского строя обесценен так же, как в 1917 году обесценены были миры «бывших». В начале 1990‑х гарантами первых частных экономических отношений были выбраны родственные связи.
Испытание большими деньгами родственные связи, так долго остававшиеся
без материальной основы и внятной всем иерархии, не выдерживали. Травма утраты больших семей жителями современной России до конца не осознана и не пережита: утраченные жизненные миры отзываются фантомными болями.
Семейный долг есть — могил предков нет: погребенными в общих могилах войны и лагерей остаются многие тысячи предков современных россиян.
Есть семья, но нет земли и дома, той части пространства, которая обеспечивает преемственность жизненного уклада. Есть желание вовлеченности, переживания себя как части чего‑то большего, чем ты сам, но нет того социального тела, частью которого ты можешь стать.
Укорененность во времени и пространстве предполагает участие в воспроизводстве смыслов общего жизненного мира. Под смыслами я в данном случае понимаю привычки и правила обращения с миром.
Они скрываются в простых вещах: в кулинарных рецептах, выученных «с руки», а не по книжке, в дедовом умении подсекать рыбу и чинить электропроводку, которыми он наделил внуков, в том, что на ушибленную коленку надо подуть, и тогда все пройдет, в том, что ябедничать — стыдно, в том, что старших перебивать нельзя, а за младшими надо присматривать и т. д. Кризис семьи, диагностируемый современным кинематографом, на мой взгляд, связан вовсе не с убыванием общего количества любви. Из сферы материальных и социальных обязательств членов семьи друг перед другом лояльность вот уже век как перенесена в сферу чувств: родительское наделение взрослых детей имуществом, имущественные отношения супругов и материальная забота детей о родителях с первых лет советской власти и до сегодняшнего дня — предмет эмоционального всплеска и морального суждения, а не социального порядка.
Нынче на повестке дня стоят вопросы, которые не решить посредством мелодраматических категорий любви и страсти, верности и предательства, измены и вероломства: например, какова иерархия современной семьи, кто и кому в ней подчиняется.
Гарантами главенства мужчин и старших в дореволюционной России служили закон и многовековое обычное право. Ослушание лишало детей наследства и вызывало осуждение общества. Гарантом женских/материнских интересов в семье было советское законодательство, век его был не долог, но достаточен для того, чтобы дети стали аргументом для имущественных притязаний женщины. Другим, не менее важным вопросом, является вопрос о собственности семьи и порядках ее перераспределения, и он также не может быть решен посредством мелодраматического языка любви и заботы.
Вопросы иерархии и вопросы владения оказываются напрямую связанными со смысловым порядком мира, в котором мы живем.
Это — вызов времени.
1. За три десятка лет были опрошены более 700 человек, самые старшие из них — 1900 года рождения, самые младшие – 1990‑х годов (Электронный архив «Российская повседневность» АНО «Пропповский центр: гуманитарные исследования в области традиционной культуры». Сайт «Электронный архив „Российская повседневность“.
2. Значительную часть мы пересняли из семейных альбомов во время интервью, другие достались нам в виде пленочных архивов, которые мы позже оцифровали и описали, всего около 5000 изображений (Электронный архив «Российская повседневность» АНО «Пропповский центр: гуманитарные исследования в области традиционной культуры». Сайт «Электронный архив „Российская повседневность“».
3. Ст. 160. Декрет о гражданском браке, детях и книгах актов гражданского состояния // Собр. узаконений и распоряжений правительства за 1917–1918 гг. М., 1942. С.162.
4. В работе «Происхождение семьи, частной собственности и государства» (1884), которую должны были читать и конспектировать все, Энгельс указывал на то, что только появление парной семьи свидетельствует о наступлении эпохи цивилизации, семьи‑роды были им отнесены к периоду варварства.
5. Лихачев Д. С. Избранные работы: в 3 т. М., 1987. Т. 2. С. 420. СЕАНС № 66. ТЕСНОТА 116.
В качестве иллюстраций к статье использованы изображения, оцифрованные с негативов фотоархива учителя Юрия Алексеевича Галева, д. Вожгора, Архангельская область
Автор: Светлана Адоньева.