Воспоминания крестьянина села Угодичь Ярославской губернии Ростовского уезда Александра Артынова.

С предисловием А. А. Титова

Издаваемые здесь записки крестьянина села Угодичь, Ростовского уезда, Ярославской губернии, А. Я. Артынова, нам кажется, должны иметь особенную цену в глазах современников!.. Немного имеется у нас подобных воспоминаний, писанных бесхитростною и правдивою крестьянскою рукой. В нашей исторической литературе раздаются голоса о «прошлом», печатаются воспоминания людей высокопоставленных, более или менее близко стоящих к кормилу правления. Здесь же ни о каком государственном «всеведении» и речи нет. Здесь пишет человек, которому известен только маленький уголок Русской земли, но зато известен он ему доподлинно-хорошо, как в настоящем так, особливо, в прошедшем. Автор знакомит читателя с жизнью городского и сельского общества более чем за полвека до настоящего времени. В его рассказах восстают исчезнувшие обычаи, изменившиеся нравы. Деятели, давно забытые, являются перед глазами читателя в живо очерченных рассказах. Так, например, личность монаха Мартирия с первых же страниц записок Артынова представляет нам уже живейший интерес. Сам автор — человек глубоко верующий и отчасти даже увлекающийся своею верою ко всему «чудесному»... Но это нисколько не мешает ему быть глубоко правдивым в его повествованиях о своей долгой жизни, которую он, кажется, вновь переживает в своём описании. 

          Вручая нам свою рукопись, А. Я. Артынов не имел и помышления, что она будет когда-либо напечатана, тем менее он рассчитывал на появление её на страницах такого почтенного журнала, как «Чтения в Имп. Общ. Истории и древностей Российских». Автор писал свои восноминания, как и множество других своих произведений, исключительно для самого себя и нам с большим трудом удалось склонить его к напечатанию предлагаемых «Воспоминаний». Вот, говорит, он, что скажут про это? Вот, дескать, мужик захотел писать свои воспоминания!.. И то мне в жизни немало досталось за бумагомаранье. Надо мной издевались, считали мои писания большим грехом и пустяками, да и теперь, пожалуй, сочтут за то же самое. Правда, во всю жизнь отнёсся ко мне сочувственно в печати один только человек — это В. И. Лествицын, который написал кое-что доброе и для меня приятное про мои исследования о старине, в Ярославских Губернских ведомостях; кажется, чем дело и кончится?.. А нам думается, кончится дело несколько иначе. Оно получит тот желательный исход, что почтенные труды А. Я. Артынова по собиранию сказаний и преданий о своём родном крае не будут забыты, по крайней мере у нас — на северной Руси, или говоря определённее в нашей Ростовско-Ярославской области. Посвящая более полувека, всё свободное от сельских занятий время, на собирание сказок, преданий, легенд и т. д. А. Я. Артынов приобрёл богатые материалы для изучения своей родной местности. Этому почтенному труду он отдался ещё в то время, когда грамотности в народе почти совсем не было, когда он имел своё «миросозерцание», когда у него ещё были живы предания, так энергически вытесняемые у нас новейшею народною школой. 

          А. Я. Артынов записывал рассказы старожилов, горожан и крестьян, делал извлечения из рукописных книг когда-то знаменитых библиотек Хлебникова, Трёхлетова, Марокуева и др. В его руках были две знаменитые рукописи. Хлебниковский Ростовский летописец XVII века и рукопись бывшего владельца села Угодичь, стольника Мусина-Пушкина (XVII—XVIII в.). Эти рукописи заключали в себе такие подробности, которые, как видно, из воспоминаний Артынова и сделанных им извлечений, были поистине замечательными. Нельзя не пожалеть о том, что А. Я. Артынов (тогда ещё человек молодой и малоопытный в святом деле изучения своей родины) не потрудился эти рукописи записать дословно и ограничился лишь тем, что извлекал из них вкратце содержание, не удерживая «языка» подлинных рукописей. Онь хотел было истребить и эти выписи вместе с другими своими бумагами, но благодаря случайному знакомству с М. П. Погодиным удержался от этого «поступка», который был бы весьма неприятен для истории нашего края. Покойный Погодин объяснил Артынову значение его выписок и просил продолжать свой труд. Но довольно... Читатель сам увидит, сколько мы были вправе высоко ценить воспоминания самого Артынова. Заметим ещё, что печатая их, мы строго держались оригинала подлинной рукописи, исправляя лишь орфографические ошибки, и только в некоторых местах позволили себе сделать необходимые примечания. 

          В заключение обращаем внимание читателей на приложения к воспоминаниям Артынова. Все они представляют тоже немалый интерес; особенно любопытно с историческо-легендарной стороны описание села Угодичь, родины почтенного автора.

Андрей Титов.

Ростов Ярос. 1882, Февраля 20 дня.

ГЛАВА I.

          Рождение. — Участие отца в свободе угодичских крестьян. — Неблагодарность крестьян к своим благодетельницам. — Граф Татищев. — Его переписка с кн. Куракиным. — Его хлопоты по делу освобождения угодичских крестьян. — Ростовские живые ерши в Петербурге. — Древность рода Артыновых. — Алтин и доказательства древности рода. 

          Родина моя — село Угодичи Ростовского уезда, Ярославской губернии¹. Я родился в 1813 г. 22 августа; крещение принял от приснопамятного между жителями села Угодичь священника о. Николая Владимирова. Восприемником был крестьянин села Угодичь Андрей Иванов Никонов (отец моей матери), а восприемницей крестьянка Марфа Ларионова Артынова, жена моего родного дяди Михаила Дмитриева Артынова. Отец мой был крестьянин села Угодичь Яков Дмитриев Артынов, а мать Елена Андреевна, урождённая Никонова. Кроме меня, они имели ещё двух дочерей: Марью и Анастасию, старшая была выдана в Ростов за Гаврила Васильева Малышева, а меньшая в село Сулость за Дмитрия Андреева Грачёва. 

          Отец мой был один из передовых крестьян села Угодичь. Он вместе со своими знакомыми, наперсниками г. Кара, родными сёстрами Марьей и Александрой Зимиными — угодичскими же крестьянками, пользуясь особенным расположением своего помещика, Филиппа Алексеевича Карр, принимал главное участие в освобождении угодичских крестьян и особенно хлопотал о переводе их в звание свободных хлебопашцев. В этом деле способствовали вышеупомянутые две сестры, которые после всевозможных стараний, пользуясь особым расположением Карр, склонили наконец его дать свободу Угодичским крестьянам. Помещик для ходатайства по этому делу избрал доверенным моего отца, Якова Артынова, который и кончил возложенное на него поручение благополучно. В благодарность за это крестьяне составили приговор о награде отца за его хлопотами 500 рублями, но отец от этих денег отказался, говоря, что он остаётся доволен уважением крестьянам. Виновницы такого благополучия Угодических крестьян вышеупомянутые две сестры, господские любовницы, до смерти помещика спокойно жили в его доме, получая от крестьян пенсион. Пенсион этот, впрочем, им было за что давать. Ранее помещик Карр духовным завещанием, свидетельствованным в Ростовском Уездном Суде, передал было вотчину своему племяннику Алексею Васильевичу Карр, но вследствие хлопот отца и сестёр крестьянам Карр это завещание уничтожил и вместо самовластного пользования вотчиной завещал наследнику только получать с крестьян ежегодно на вечные времена по 10 т. р. асс. Самих же крестьян отпустил на волю со всею землёю в звание свободных хлебопашцев. Этот отпускной акт был подписан 19 февраля 1809 г. В благодарность за это Угодичские крестьяне над могилой Филиппа Алексеевича Карр творят трижды в год заупокойные службы, 21 октября — день его рождения, 14 ноября — день его именин и 4 июня — день его кончины. 

          При этом не могу не упомянуть и следующее. По смерти отца, последовавшей 17 января 1813 г., крестьяне села Угодичь бывшим своим благодетельницам (по милости которых они получили свободу, не только не стали отпускать обещанного пенсиона, но даже выгнали из бывшего дома помещика, где они жили. Сёстры Зимины тогда переехали в Ростов, где и кончили жизнь смотрительницами Ростовского воспитательного дома². Так-то поступили неблагодарные Угодичские крестьяне с своими благодетельницами. Говоря о переходе Угодичских крестьян в звание свободных хлебопашцев, упомяну кстати и о гр. Николае Алексеевиче Татищеве, помогавшем им в этом благом деле. 

          Крестьянин деревни Уткина Иван Николаев Бобин содержал в С.-Петербурге огород у гр. Татищева. По обычаю прежних лет Бобин в деревенский свой праздник (26 июня), придя к графу, приглашал его к себе в дом откушать хлеба и соли. Граф, как и всегда, благодарил за это и по старинному боярскому обычаю, угощая Бобина водкой, спросил при этом о состоянии его огорода. «Слава Богу всё хорошо». — отвечал Бобин. Под конец беседы граф коснулся вопроса о свободе крестьян г-на Карр. Бобин сообщил ему всё, что знал. Граф, помолчав немного, сказал: «Иван, сюда приехала ваша генеральша Карр и везде с своим хвостом и поклоном ходит; вероятно, она хочет что-либо поделать с вашей вотчиной по смерти Карр в свою пользу; она была у многих моих знакомых по Сенату и немудрено, что она поворотит ваше дело в другую сторону; я ведь хорошо вашего дела не знаю, я знаю только то, что сейчас от тебя слышал. Не худо бы мне посмотреть на это дело; ведь 1000 душ зажиточных крестьян для наследников лакомый кусок; немудрено, брат, дело-то и испортить. Потом, помолчав немного, граф спросил: «А где у вас по этому делу доверенный?» Бобин отвечал, что доверенный и бумаги в Тихвине. Тогда граф велел ему немедленно вызвать доверенного. На курьерских примчался доверенный (мой отец) в Петербург. Граф просмотрел бумаги и, обраться к отцу и Бобину сказал: «Если вы не хотите проиграть своё дело, то дайте мне 30 тысяч рублей, тогда я возьмусь за это дело и сделаю его в вашу пользу. Деньги я с вас возьму по окончании дела, когда Государь его подпишет. Доверенный и Бобин просили у графа срока для ответа одни только сутки. Граф был на это согласен. Тотчас же все проживающие в Петербурге крестьяне Угодичской вотчины были собраны для общего совета на огород к Бобину. Эти передовые богатые Угодичские крестьяне-огородники были следующие: Егор Антипин Молодяшин, Лука Петров Димаков, Пётр Никифоров Сафронов, Семён Семёнов Заев, Яков Гаврилов Истомин-Абросимов, Василий Васильев Гущин, Семён Андреев Федосеев, Семён Васильев Гущин, Андрей Яковлев Шошков, Иван Яковлев Крестьянинов, Василий Яковлев Стрешкин, Семён Васильев Мухин и Алексей Иванов Панин. Долго обсуждали они это дело и затем всем собранием единогласно было положено: исполнить желание графа. Тут же составили об этом мирский приговор; петербургский староста Пётр Васильев Молодяшин скрепил его и услал в вотчину, т. е. в село Угодичи по секрету. На следующий день Артынов и Бобин пришли к графу и просили его ходатайства, обещав исполнить все его желания. Граф на это им сказал только: «Ладно, ступайте, молитесь Богу, чтобы Государь скорее приехал из-за границы». По приезде Государя Татищев написал письмо министру внутренних дел князю Куракину следующего содержания³: «Сиятельнейший князь Алексей Борисович! Поступившее к Вам дело помещика Карр об увольнении крестьян в звание свободных хлебопашцев села Угодичь, Ярославской губернии, Ростовского округа, прошу Вас, Сиятельнейший князь, взойти с представлением оного на Высочайшее Его Императорского Величества рассмотрение, как Вам к сему откроется удобный случай. Ваш, Сиятельнейший князь, усердный и покорный слуга граф Николай Татищев. С.-Петербург, 4 августа 1809 года». 

          На это письмо граф через день получил таковой ответ: «Милостивый Государь мой граф Николай Алексеевич! На письмо Вашего Сиятельства ко мне, коим угодно Вам было ходатайствовать по делу крестьян помещика Карр Ярославской губернии, просящего увольнения их в свободные хлебопашцы, я честь имею сим отозваться, что заготовленный о сём доклад мой не премину я в непродолжительном времени подать к Высочайшему Его Императорского Величества рассмотрению и удостоверить тем в непременном усердствовании исполнить волю Вашего Сиятельства: честь имею быть с истинным и совершенным почтением Вашего Сиятельства покорный слуга князь Алексей Куракин. С.-Петербург, 6 августа 1809 года». Через четыре дня по получении ответа от князя Куракина 10 августа, граф призывает к себе отца и Бобина и поздравляет их с благополунчым окончанием дела, говоря им: «Вчерась только, т. е. 10 августа, подписал о вас доклад министра Государь Император». Отец и Бобин от радости стали кланяться ему в ноги и благодарили его, как сумели. После этого отец подаёт графу пакет, в котором была положена немалая часть условной суммы, а остальную просили его обождать немного, до присылки денег из вотчины. Граф, не беря пакета и будто не понимая в чём дело, принял строго серьёзный вид и закричал на оторопевшего отца: «Это что взятка! Хорошо! Вы хотите меня старика, Царского слугу, подкупить взяткой! Я буду на вас жаловаться, кому следует!» Но, видя сильный испуг отца и Бобина, граф изменил свой вид и голос и с улыбкой ласково сказал им: «Неужели вы не видели, что я пошутил с вами, сказав вам цену вашего дела. Мне по старости моих лет нужны не ваши деньги, а молитвы: я слава Богу по милости Царской доволен всем, деньги и без ваших на нужду имею», а вы при случае помолитесь Богу; я очень рад, что Господь привёл так скоро покончить это дело». Потом немного погодя сказал: «Впрочем, за мои хлопоты и мне не мешает взять за то взятку. Я слышал, что в вашем озере водятся хорошие ерши; если не забудете, то при случае пришлите их мне на уху, и я скажу вам за это спасибо». Потом прибавил: «Теперь поведём речь о вашем пакете» и граф тут же назначил поимённо, кому сколько дать чиновникам и писцам, которые участвовали в этом деле, говоря доверенному (отцу): «Хотя и этого от тебя принимать не будут, но ты скажи подъячим, что это по моему приказу. Вы сами видите, что дело ваше было бы для них самое хлебное, если бы не вмешался тут я. Без этого же вашего приношения, эти кляузники наверное под рукой станут роптать на меня и клянуть вась, ко мне обратившихся». 

          Отец всё по слову графа исполнил, и все чиновники отцовской дачей остались довольны. 

          По первому зимнему пути, на почтовых лошадях, с нарочными опытными рыбаками послано было из села Угодичь в Питер к графу живых отборных ершей целая бочка в сорок вёдер; рыбаки при перемене лошадей меняли воду и, таким образом, доставили графу на уху живых ростовских ершей. Граф весьма остался этим доволен, роздал их почти все своим знакомым и близким родным, говоря при этом, что ростовские мужички не забыли его. Теперь, пожалуй, скажут об этом «свежо предание, а верится с трудом!» А всё-таки графу говорят и по сей час вечную память. 

          Осмеливаюсь, хотя не без боязни упрёка в самолюбии. свойственного по природе всякому, упомянуть здесь о прежней древней фамилии моих предков. 

          Фамилия наша «Артыновы» новая, и произошла от Мартынова. 

          Один из моих предков Васька Вихорь взял живым на реке Яике изменника атамана Донских войск Ивана Мартынова-Заруцкого, за что и получил прозвище «Мартынов». Настоящая же наша фамилия «Альтины». Альтиными нас называли ещё во времена моего детства, и эта фамилия не забылась некоторыми и в настоящее время, конечно, между старожилами. В Ростовской рукописной летописи, принадлежащей ростовскому почётному гражданину Петру Васильевичу Хлебникову, на странице 417, написано следующее: «Князь же Борис тогда стояше на Альте реце⁴ и глаголаша ему Киевстии бояре: Поди в Киев и сяди на престол отчем, се бо и воинство отчее с тобою есть есть, и рече им блаженный Борис: на старейшего брата не иду, его же яко отца имею, то слышоша бояре и вои разидошася от него во свояси, а св. Борис остася с своими Ростовскими отроками и хотяша идти к брату Святополку, еже поклонитися ему, и прииде к Борису некий тайный вестник, возвещая о злом умышлении Святополковом, яко хоще его убити и уже на то посылает убойцы; святый же не емляй тому веры; бояре Вышегродские: Путша, Талец, Елович и Лашка удариша Бориса святого копиями и прободоша его; многих тогда убиша мечами отроков Борисовых и много слуг княжих убиша; между мёртвыми обретеся жив сей бысть Торопка Голован. От княжей избы, яжи на Угожисей бысть вестник смерти князя Бориса в Ростове, ему приложиша имя Альта». 

          Прошло с тех пор более 500 лет, и та же летопись на странице 578 говорит об Альтине, о потомке ли Торопки Голована или другой какой личности, по наследству или случайно получившей себе такое прозвище, следующее «Царь Иван Васильевич, находясь на поклонении Ростовской святыне, умыслил посетить наследственную свою после матери своей великой княги Елены отчину и ятся пути по езеру в село Угодичи с Григорием Лукьяновичем Скуратовым, архиепископом Ростовским Никандром и со всем своим царским синклитом; он принёс с собою в дар Богоявленской церкви икону образ Нерукотворённого Спасителева образа, писанного по мере и подобию знамени Большого Спаса Царского, бывшего при взятии Казанского царства: на нём венец и цата серебряные чеканные позлащённые; в венце три яхонта червчатых больших, в цате яхонт лазоревый большой и два изумруда больши; колокол с надписью «Божиею милостию сей колокол слит при Царе Иване Васильевиче всею Русси в Великом Новеграде лета 7060, октбря в 5 день, а в судевенную избу свой царское изображение; целовальнику и старосте Сидорке Амельфову Альтину пожаловать горлатную шапку с аграфную запаною и поднос⁵, на котором Сидорка подносил Царю стопу мальвазии и приказал тому концу села, где стоял дом Сидорки Альтина и в котором был у него Царь⁶ называться Сидорковым концем⁷. Спустя после этого тридцать лет сын Грозного Царь Фёдор Иоаннович сыну Сидорки Альтина пожаловал охранную тарханную свою грамоту, в которой между прочим было сказано: «Пожаловал есть ми своих дворцовых Рыболовной слободы села Угодичь, Якимовскаго стану, Тимошку Сидорова Альтина с товарищи⁸». 

          О Сидорке Альтине, прямой его потомок родной мой дядя — Михайло Дмитриев Артынов в истории своей о селе Угодичах, написанной им в 1793 году, говорит следующее: «Сидорко Амельфов был целовальник Ростовского озера и староста Государевых рыбных ловцев; он часто ездил в Москву с рыбным оброком к большому Государеву дворцу; в одну из таких поездок он был невольным слышателем царской тайны, за которую он и поплатился своею жизнию. Вина его была следующая: находясь в своей должности в большом Московском дворце и будучи немного навеселе (выпивши), заблудился там, зашёл в безлюдную часть дворца. Отыскивая выход, он пришёл наконец в небольшой покой, смежный с царским жилищем, и там услышал громкий разговор Грозного царя с Малютой Скуратовым о князе Юрие, сьне Соломониды Сабуровой. Грозный приказывает Малюте найти князя Юрия и избавить его от него. Малюта обещал царю исполнить это в точности и после этого разговора вышел в двери, перед которыми Сидорко едва стоял жив. Малюта увидел его, остановился; потом ушёл опять к царю, после чего заключил Сидорку в темницу и там на дыбе запытал его до смерти вместе с отцом его Амельфой, пришедшим в Москву проведать сына». 

          Об Амельфе поминает Грозный в своём синодике, присланном им для поминовения по убитых жертвах в Соловецкий монастырь. Это можно видеть в записке князя Курбского. От Сидорки Альтина идёт прямая линия потомков его до меня А. Алтынова. 

          Теперь приступлю к рассказу своей жизни и начну оный шаг за шагом по годам, тем более, что много у меня, кроме памяти, сохранились отчасти записки, которые я из любознательности вёл почти беспрерывно.

ГЛАВА II.

          Архимандрит
Апполос. — Начало учения. — Мой первый учитель. — Смерть дяди. — Другой учитель о. Николай Владимирский. — Школьная обстановка. —Самовольные отлуки и школы. — Графский камердинер Григорий Иванович. — Свадьба сестры. — Школьные товарищи. — Поездка в Белогостицкий монастырь. — Праздник 8 Июля и ярмарка. — Похищениее золота и ассигнация. — Конец учения. —Архимандрит Герасим. — Пожар в селе. — Мой отъезд. — Дорога. — Погост на месте совершённого чуда св. Прокопием. 

          О моём рождении, кроме метрики, между перепискою моего отца с разными лицами сохранилось одно письмо, присланное ему из Саратова прикащиком Ростовского купца Василья Михайловича Хлебникова, крестьянином села Угодичь Николаем Ивановичем Вьюшиным-Паниным. Он был рыбный коммиссионер моего отца⁹. Письмо это, помеченное 13 сентябрём 1813 г., было следующее: «Государь мой Яков Дмитриевич! Желаю Вам много лет здравствовать: письмом сим уведомляю: получил я от вас письмо от 22 августа и содержание письма видел, за сие вас покорнейше благодарю и впредь прошу не оставить письмами, имею честь вас поздравить с новорождённым сыном, желаю вам воспитать до совершенных лет, и иметь наследника; даруй Бог!» 

          На праздник Богоявления приезжал к нам в дом Толгского Ярославского монастыря архимандрит Апполос, который подарил мне азбуку. Азбуку эту, хотя и поизорванную, я храню и в настоящее время на память о нём. Не знаю, этот ли Апполос, или другой, помер на спокое в Ростовском Яковлевском монастыре в 1857 году. Личности его я не помню, а только помню, что вручая мне азбуку, он благословил меня. Какие отношения были между ним и отцом моим, — не знаю, но по образу обхождения Апполоса с отцом было видно, что он когда-то и чем-то был моему отцу обязан. Нередко отец мои посещал его на Толге и всегда гащивал у него день или два. Мне помнится из разговоров моего отца с своими знакомыми, что архимандрит Апполос на Толгу поступил из Китая, бывши там немалое время настоятелем духовной нашей миссии. 

          Не знаю, с какого времени, но помню только, что весной стал обучать меня грамоте дядя мой, брат отца, Михайла Дмитриев по Апполосовой азбуке: успехами моими он был, кажется, доволен, потому что весьма любил и баловал меня. Дядя всегда отпускал меня без стеснения гулять с товарищами, между которыми я всегда первенствовал, не знаю только почему — по своим ли способностям или по общему уважению всех к моему отцу. Отец каждогодно уезжал на ярмарку в г. Тихвин, которая бывает там одновременно с Ростовской. Торговал он там свежей Уральской рыбой, солёной Саратовской и огородными семенамн. Рыбными коммиссионерами были у него в Саратове: крестьяин с. Угодичь — Николай Иванов Вьюшин-Панин. а в Уральске тоже крестьянин с. Угодичь — Никита Васильев Крестьянинов-Самосваткин. После ярмарки он оставался в Тихвине огородничать на монастырских огородах Тих-винского большого монастыря. Приезжал он домой уже в декабре месяце в разные числа. 

          В 1820 году 23 марта помер в Угодичах учитель мой, дядя Михайла, вследствие чего наука моя приостановилась. В это же лето мать моя отвела меня учиться к местному приснопамятному священнику Николаю Владимирову, у которого кроме меня было ещё девять учеников крестьян его прихода, мальчиков и девочек. Учились мы все за одним столом и зубрили кто азбуку, кто часовник, кто псалтырь, а кто, пройдя всю эту премудрость, писал; этим заканчивался курс наук. Представьте себе крик десяти человек на разные лады и по разным книгам! Это было чисто столпотворение Вавилонское. При отлучках священника в церковь или с требами, вместо него учительскую должность занимали или попадья Мария, супруга о. Николая, тихая, скромная и добрая женщина, или сноха его Анисья Алексеева, — жена их сына, пономаря того же Богоявленского прихода Ивана Николаева, прозванного «Клюкой». 

          При такой обстановке наука двигалась медленно; мне же собственно к концу года совершенно опротивела не потому, что бы она мне не давалась, а потому что она отвлекала меня от детской игры с товарищами. Способности у меня были самые бойкие: уча одну только азбуку, я мог указывать другим в часовнике и псалтыри. От этого вскоре у меня начались отлучки из класса: проводя целый день в игре с товарищами, придёшь только домой в своё время, когда ученики ходят домой обедать, а после обеда опять за гульбу. Об этих моих прогулках дошли жалобы до матери, которая всё и разузнала. После того случая стали каждодневно посылать меня в дом священника с бывшей у нас работницей Авдотьей Липатьевной. Бывали у нас в школе ещё частые отлучки: пошлёт, например, пономарь Иван Николаев за нюхальным табаком к старому камердинеру бывшего барина нашего Карра Григорию Ильину, жившему в старой судевенной избе (где теперь стоит «Важна» с весами, на торговой площади, просидишь бывало у камердинера немалое времм, особенно когда дожидаешься окончания приготовления табаку, который Григорий Ильич тёр в корчаге деревянной дубиной с толстым верхним концом, держа корчагу в коленях, или у него же заслушаешься какой-либо истории о князьях и богатырях Ростовских, про которых он был великий мастер рассказывать. 

          Нередко случалось, что купленный табак пошлёшь с кем-нибудь по принадлежности, а сам убежишь гулять. Мать моя часто ходила в гости к оставшимся после барина наперстницам Марье и Александре. В это время к ним приходил также и бывший господский прикащик Иван Алексеевич Быков; тот также иногда как и Григорий Ильин, рассказывал мне много про князей Ростовских. Я бы и забыл, пожалуй, эти рассказы, но всё это пришло мне на память, когда пришлось мне пользоваться потом подворным списком князей Ростовских у Петра Васильевича Хлебникова. В этом подворном списке были обозначены все сёла и деревни, где и когда жили какие Ростовские князья. 

          В эту зиму была у нас в доме свадьба; отец мой выдал вторую дочь, а мою сестру, в с. Сулость за крестьянина князя Сергия Михайловича Голицына. Отец зятя нашего был Питерский огородник и имел свою собственную огородную землю, окружённую с востока Измайловским паратом, с юга обводным каналом, с запада речкой Таракановкой, а с севера Кирпичным переулком: земля была немалая. 

          В этот же год церковный староста, Иван Иванович Закалин-Русманов, крестьянин с. Угодичь, построил в северо-восточном углу ограды при Богоявленской церкви каменную часовню и снабдил её внутри столярными киотами и новыми иконами. 

          В 1821 году, как я запомню, ученье шло так же однообразно, как и в прошлом году. Отлучки из класса повторялись всё чаще и чаще, особенно если провожатая впустит меня только в калитку школы; тут я тотчас же выйду в задние ворота и опять цельный день гуляю с товарищами. Были они у меня следующие: Василий Андреев Балашов, Иван Васильев Трефилов-Богданов, Александр Борисов Жирнов-Богданов, Михайла Андреев Галкин, Алексей Андреев Шамов, Дмитрий Фёдоров Журавлёв, Пётр Яковлев Шапугин и Владимир Иванов Никонов. Теперь один только остался в живых — Александр Жирнов. Во время лета занимались мы всё более купаньем в так называемом «Псарском пруде», близ бывшей помещичьей псарни. Наука в течение лета шла ещё медленнее, да я впрочем и не интересовался ей, удивляясь на своих товарищей, которые уча часослов не могли нечего читать в псалтири н наоборот, кто учит псалтирь, заставят его читать часовник, это значит зады твердить: он ничего не прочтёт, а если и станет читать, то, как говорится, ощупью. 

          В праздник летней Казанской Божией Матери мать моя собралась в Белогостицкий монастырь и взяла меня с собою. Поездка наша была на лодке, называемой «Соминкой»; перевозчиком был Яков Алексеев Корякин. Богомольцами была полна лодка, и путь наш был до устья р. Вексы, мимо деревни Борисовской и сёл: Сельца и Сулости. Рекой Вексой, помнится, проезжали не одни рыболовные язы, которые содержал наш перевозчик. Он для проезда лодки разбирал заплоты, сделанные в воротах, где быстро течёт суженная река. Мне помнится, что над нашей лодкой по всему протяжению Вексы летало с оглушительным криком бесчисленное множество чаек. Берега Вексы густо поросли тальником. Лодка наша остановилась против монастырских ворот, и когда мы вышли на берег, то был уже благовест к обедне. С западной стороны монастыря была тогда многолюдная ярмарка в полном разгаре. Шатры торговцев были раскинуты целыми рядами: в них продавались съестные припасы всякого достоинства: жаркое холодное, сайки, калачи, пряники и орехи, торговали тут грушевым и простым квасом; вино продавалось в нарочно устроенном сарае, из которого в большое продолговатое окно выдавали по требованию лишь в посуде вместо же стаканов давали глиняные плошки такие же, как ныне зажигают для иллюминации на Св. Пасху и царские дни. Около питейного дома производилась для предстоящего сенокоса ряда косарея: их были тысячи с поднятыми кверху, как ружья, косами. Богомольцы толпились около шатров, мы же малые дети в это время воровали крыжовник в монастырском саду, которого кустами было посажено очень много, особенно близ решётчатого палисадника, или садовой ограды. Густой лес яблоней рос в этом обширном саду, находящемся на запад от монастыря. Монастырь был полон богомольцев. Там и сям стояли и сидели бесчисленные толпы их. Икона Казанской Богоматери была устроена над царскими вратами, в том месте, где обыкновение существует изображать тайную вечерю¹⁰. Рама вокруг была окружена сиянием и имела вид большого круга; для прикладывания же к ней богомольцев икона спускалась в своей раме посредством особого механизма на медных цепях и потом поднималась опять на своё место. После обедни для богомольцев выставлен был в нескольких чанах монастырский квас, в котором плавали деревянные корцы. В это время хлебодарь-инок раздавал большому и малому по укругу хлеба. Этим и заканчивается монастырский праздник. 

          Не могу сказать, приходила ли тогда икона Казанской Богоматери из Ростова с соборным причтом, как ныне или нет? Ярмарка же за стенами монастыря продолжалась до самой ночи; она была тогда с подторжьем и продолжалась два дня. 

          Помню в этот год, по наущению товарищей ли или сам по себе, я украл у матери полуимпериал и купил на него у торговки около фунта пряничных орехов; отдав империал, я не требовал сдачи, а торговка мне сама не сдала. Дело это товарищи обнаружили, и мать меня наказала розгами, а торговке, Анне Андреевне Журавлёвой (матери моего товарища Журавлёва), был сделан строгий выговор за такую выгодную продажу. Эта проделка потом повторилась и при приезде отца; я из нескольких пачек ассигнаций вынул одну красную в 10 р. и на неё купил такое же количество пряников уже у другой торговки, Екатерины Фёдоровой Богдановой-Трефиловой, матери товарища, Ивана Трефилова. В этой краже подозрение пало на домашних, но скоро этот грех торговка развязала: она принесла деньги сама, мой отец наказал меня уже не так, как мать, это остановило меня навсегда от подобных проступков, которые и теперь мне ещё памятны. После этих неприятностей наука моя в школе прекратилась, и я был обречён ехать на весну в Тихвин на огород своего отца, чтобы, как тогда выражались, «воробьёв с гороха пугать». Конец зимы прошёл для меня весело — без всяких книжных наук. Отец уехал на ярмарку в Тихвин и для меня нарочно оставил работника дер. Краснова Якимовской волости Максима Семёнова Камчатного, который и должен был меня отвезти. 

          В эту зиму мой отец за покупкой свежей рыбы ездил в Москву вместе с матерью, где и останавливался в Симоновом монастыре у жившего там на спокое Тихвинского архимандрита Герасима, человека весьма близкого по г. Тихвину моему отцу. 

          Этот архимандрит был прежде настоятелем Тихвинского большого монастыря, а в мире был известный крестьянин Абрам Гайдуков. Он был более половины своей жизни провёл между старообрядцами в «Стародубских скитах» и по строгости своей жизни, какую он вёл там, был у них много лет начальником. Соскучась такою жизнию, он оставил скиты и пошёл ходить по разным в то время известным духовным лицам. Это было в конце XVIII века. В конце концов он словом и делом убедился в прежнем заблуждении. Вскоре случай привёл его при Петербургском Митрополите Гаврииле способствовать обращению известного тогда раскольника и бывшего некогда его единомышленником крестьянина Ксенофонта: затем спустя немного времени Авраам принял иноческий образ в Новгородском Клонском монастыре под именем Герасима и, бывши там игуменом, устроил над препод. Михаилом Клонским бронзовую позолоченную раку с резным балдахином на 12-и колоннах. Из этой обители он был переведён архимандритом в Тихвинский большой монастырь. В его там бытность император Павел I с великими князьями Александром и Константином Павловичами перенёс Чудотворную икону Тихвинской Божией Матери из тёплой трапезной церкви в соборную, что совершалось после устройства там иконостасов и стенной живописи. Мастер этой прекрасной живописи был Ярославский уроженец Шустов. В память этого события академиком Шебуевым написана на холсте масляными красками большая картина длиною в 5 аршин, а вышиною в 4 аршина, изображающая момент, когда император Павел I с великим князем Александром Павловичем несли икону, спускаясь по высокой и широкой лестнице, ведущей в эту церковь. Церковь эта устроена над старыми монастырскими погребами. Бесчисленное множество народа, большею частью местные граждане, на картине писаны с натуры; оба пола в национальных современных костюмах. 

          Герасимом же построены на большой Богородской улице монастырские богадельни; это очень большой корпус, а возле него великолепные каменные ворота, в которые отлиты чугунные, прорезные, полукруглые двери с вензелем императрицы Екатерины II, пожертвованные из зимнего дворца; эти ворота длиною и шириною по три сажени, весом же в несколько сот пуд. Они стоят всегда растворённые. Затем им же сделаны каменные монастырские конюшни. Начатая постройка по приказу Императора Павла Петровича — настоящая монастырская ограда — была закончена уже Императором Александром I. Этот же архимандрит Герасим отлил колокол в 1000 пуд. По старости лет он удалился на спокой в Московский Симонов монастырь, но до самой смерти он каждогодно ездил потом молиться иконе Тихвинской Божией Матери. В один такой его приезд, в 1823 г., посетил обитель эту Император Александр I, и ему архимандрит Герасим показывал написанную Шебуевым картину. Император остался очень этим доволен; настоятелем же обители был в то время архимандрит Самуил. 

          В конце этого года в Угодичах был пожар; сгорело 4 дома против питейного дома в Кабацкой улице. 

          В половине марта 1822 г. отправили меня в Тихвин с работником Максимом и его сыном Николаем. Весна стала уже открываться; с трудом столбовой дорогой доехали на санях до г. Устюжны Новгородской губернии; там посоветовали уже ехать просёлочными дорогами. На этой просёлочной дороге, не знаю, далеко ли от города Устюжны, в дремучем лесу, выехали мы на поляну протяжением с версту во все стороны, окружённую дремучим лесом. Среди этой поляны стоит каменная церковь (погост), где живут одни священники. Близ церкви течёт ручей. Вся сказанная поляна была сплошь укладена крупным диким камнем, самый малый из них невозможно было сдвинуть с места, а не только что поднять. Это множество каменьев, в некоторых местах натасканных друг на друга, по рассказу местного причетника, будто бы должны были упасть на г. Устюжна из шедшей по небу тучи, но молитвы св. Прокопия Устюжского отвели эту тучу на оное место, где эти камни и обрушились на находившийся тут лес. 

          В память этого чуда здесь и поставлена была церковь.

Глава III.

          Приезд в г. Тихвин. — Первый подарок мне, сделанный старцем Мартирием. — Отпуск Мартириевой муки. — Часовой мастер Савостин. — Иеромонах Амфилохий. — Образной старец Мартирий. — Его монастырская жизнь и подвиги. — Обычаи Тихвинских горожан. — Приезд в Тихвинский монастырь Грузинской царевны. — Грузинская царевна сестра Мартирия. 

          Приезд мой в г. Тихвин был апреля 1: через два дня, в воскресенье, отец водил меня к благословению архимандрита Самуила и образному иеромонаху Мартирию. О. архимандрит по расположению к моему отцу обласкал меня, а Мартирий дал мне небольшой деревянный судок, наполненный вареньем. Тут жизнь моя пошла, что называется, припеваючи. На первых порах отец мой поручил мне раздавать «мартириеву муку». Эта должность была по мне. Она состояла в том, что приходящему или приходящей от Мартирия с лоскутком серой обёрточной бумаги непременно с красной сургучной Мартириевой печатью я, не спрашивая, кто податель и отколе, отпускал пуд муки; если же на бумаге было две печати, то отпускалось два пуда, а если три, то отпускалось три пуда. Операция эта производилась почти ежедневно. Получаемые записки с печатями Мартирий приказывал тотчас же истреблять, не требуя в раздаче муки никакого отчёта; он приказывал только сказывать ему, когда мука будет подходить к концу, и эта обязанность лежала тоже на мне. Бывало, увидишь, что муки остаётся уже последний куль, и идёшь сказать Мартирию, что муки остаётся столько-то; за эту весть мне всегда бывали подарки, заключавшиеся или в конфектах, или фруктах. 

          У Тихвинских знаменитых граждан было в обычае рассылать родным и знакомым пироги с маком. Такие пироги приносили и Мартирию. Он никогда сам их не употреблял, а раздавал кому знал. Часто давал такие пироги и мне. После моего извещения о муке, бывало, не успеешь придти на огород, как уже из какого-нибудь лабаза везут к нам шесть кулей ржаной муки. Зимой, в наше отсутствие из Тихвина, эту муку раздавала наша экономка, старуха Прасковья; тогда она была полная хозяйка на огороде. Источник, откуда проистекала такая раздача муки и другого чего, был неизвестен; ни один лабазник никому не сказывал, — платил ли Мартирий за муку деньги, или нет. Так крепко хранили торговцы эту заветную тайну… Теперь уместно сказать и о Мартирии, кто он был? О нём я неоднократно слыхал рассказы моего отца своим близким в с. Угодичах. Отец мой, между прочим, был весьма близок к настоятелю обители св. Иакова, епископа Ростовского, архимандриту Апполинарию Пулашкину¹¹. В одно время, в бытность в гостях у этого архимандрита, у них зашла речь о башенных часах. Архимандриту хотелось устроить в своём монастыре колокольные часы, но он не мог приискать для этого благонадёжного и хорошего мастера. Мой отец рекомендовал ему часового мастера родом из г. Серпухова, Дмитрия Иванова Савостина, проживавшего тогда в г. Тихвине. Этому Савостину привелось делать такие часы в Тихвинском большом монастыре. Он сделал их весьма прочные и верные, бившие в колокола минуты, четверти и часы. Они каждую четверть часа выигрывали на подобранных колоколах следующие куранты: «Кто-то может убежати смертный час: ни царь, ни князь, ни воин, ни пастух». Для механизма этих часов ниже колоколов мастер сделал привод, которым приводились в движение часовая и минутная стрелки на циферблате. 

          Архимандрит Апполинарий весьма был рад такому указанию и просил отца вызвать мастера к нему, сказав при этом свои условия. Когда отец мой приехал в своё время огородничать в г. Тихвине, то там условился с Савостиным об устройстве подобных Тихвинским часам и в обители св. Иакова. В Ростов Савостин приехал с женой и сыном; устроил по условию часы, существующие и в настоящее время на колокольне Яковлевского монастыря, потом устроил часы в селениях: Поречье-Рыбном и Вощажникове. Так как эти работы, так и многие другие стали приносить ему хорошие выгоды, то он и поселился навсегда в г. Ростове, в доме Сергея Александровича Фигурина, подле нынешней богадельни св. Дмитрия у каменного моста, напротив проспекта во втором этаже. Против отца моего Савостин не остался неблагодарным и подарил ему своей работы стенные часы недельного завода с колесом, показывающим числа; бой этих часов с репетицией. Часы эти вот уже около 80-ти лет ходят без всякой починки по причине своего прочного устройства и хорошего материала, меди и стали. Дмитрий Савостин, его жена и сын Иван померли в Ростове и все погребены в обители св. Иакова. Иван Дмитриев помер в той обители иноком под именем Михаила и, умирая, передал своё искусство и инструмент штатному служителю Яковлевского монастыря Ивану Наумову. Передавая Наумову, он поручил ему наблюдать и за часами Артынова. Это, впрочем, благодаря прочности работы часов и не понадобилось. Наумову пока он был жив, приходилось в Угодичи ездить очень редко и только раз почистить по прошествии нескольких многих годов. 

          Когда устраивались часы в обители св. Иакова, в это время пришёл странник молодой человек, родом грузин, по имени Пётр Егоров, судя по пачпорту из простолюдинов. Он испросил позволение у архимандрита Апполинария остаться на несколько времени и послужить в обители для братии. Это было ему позволено. Обитель и братия расположили этого странника поступить тут в иночество. Он постригся под именем Мартирия. По расположению к нему настоятеля новый инок Мартирий был определён под начало к известному по строгости и святости жизни гробовому старцу Амфилохию¹². От хорошего учителя произошёл и хороший ученик. 

          Под рукою Амфилохия Мартирий проходил послушанием все монастырские должности ревностно и усердно, чем и заслужил себе любовь наставника, внимание настоятеля и искреннее уважение братии, неусыпно служа оной. Случай подружил его с сыном часового мастера, молодым человеком и сверстником по летам, тоже иноком. Беседы товарищей касались обителей и их уставов. Савостин превозносил до небес обитель и братию Тихвинского большого монастыря и вместе с тем рассказывал о бесчисленном стечении поклонников в обители к иконе Тихвинской Божией Матери. 

          Верующие туда стекались из всех концов России, а в особенности из Питера. Последнее ли или другое какое призвание возродило у Мартирия мысль посетить Тихвинскую обитель. Попрося благословения у архимандрита Апполинария и у своего наставника старца Амфилохия, он пошёл с посохом в руке в г. Тихвин и там в обители Тихвинской, испросил благословение у настоятеля, Архимандрита Герасима, послужить для братии. 

          Архимандрит принял его и поручил под начало известному своею жизнию монастырскому казначею, иеромонаху Флавиану¹³. Мартирий проходил и здесь послушание с великим усердием, смирением и кротостию, начиная с кочегара на монастырской кухне и пивоварне; он был дровоколом, водовозом, хлебодаром и наконец уже при настоятеле Самуиле, Мартирий посвящён был в иеромонаха и определён в должность «старца образнаго». 

          В этой новой должности Мартирий был замечателен по строгости своей жизни, во всём подражая бывшему своему наставнику Амфилохию. Около двадцати лет Мартирий был на этой службе и не выходил никуда за монастырские ворота. При этом он был замечательный постник; даже послушник его Даниил видел одно только сухоядение, да и то весьма умеренное. Келья его была небольшая со сводами, о два окна, и находилась в нижнем этаже, в средине северного корпуса, по левую сторону, близ соборного храма обители. Постель была самая жёсткая, едва ли не голые доски под чистым покрывалом, подушка круглая в чистой белой полотняной наволочке. Одни говорили, что это обрубок дерева; другие, что подушка эта была набита песком. Такой жизнию Мартирий заслужил всеобщее уважение и любовь не только от настоятеля и братии, но и от приходящих со всех сторон богомольцев. 

          Одежда Мартирия зимою и летом заключалась в одном подряснике из грубой и толстой крашенины и на такой же подкладке, надетом на рубашку, и в обыкновенном поношееном клобуке. Мантию иеромонаха он надевал весьма редко; другой одежды он никакой не имел, несмотря на то, что соборная церковь в Тихвинском монастыре очень холодна, служба же его при иконе была постоянная. Во время жестоких морозов он иногда позволял себе носить серые валеные сапоги. Мне случалось ходить к нему от моего отца за разменом медных денег на 25 и более рублей. Мартирий в ту же минуту рассыплет, бывало, по каменным приступкам, устроенным перед иконою Богоматери, мешки медных денег более по-тогдашнему Екатерининские пятаки и начнёт их весьма скоро насчитывать. Это он делал невзирая на жестокий мороз не только моему отцу, но всякому кто бы ни попросил. На зимнюю одежду Мартирия век удивлялись, и я сам часто слыхал от других, что только один тонкий без ваты подрясник греет постного и сухого Мартирия. 

          Продажа свеч у иконы Богоматери была весьма большая, но он никогда не требовал для этого себе помощника, а исправлял всё сам. По примеру нашего св. Леонтия епископа Ростовского, Мартирий приучил детей ходить из города в монастырь за обедню. Бывало среди самой жаркой игры с товарищами, услышишь благовест к монастырской обедне и только сделаешь им предложение идти к Мартирию за обедню, как все толпой отправлялись туда. Относительно костюмов мы не стеснялись, ходили босиком и в одних рубашках. После обедни, по обычаю обители, все бывшие в церкви, большие и малые, шли прикладываться к иконе Богоматери; тут Мартирию предстояла новая служба, впрочем уже произвольная: он прикладывал сам всех детей к иконе Богоматери, так как образ был поставлен довольно высоко, и после этого он одарял всех нас гостинцами (вместо кутьи св. Леонтия), а мне часто приходилось получать от него в это время апельсины, груши, баргамоты, яблоки, а иногда винные ягоды, французский чернослив или конфекты. 

          Прошло с тех пор уже шестьдесят лет. Не знаю, не нарушился ли теперь обычай, бывший тогда в г. Тихвине у женского пола ходить днём, между обедней и вечерней, для поклонения иконе Богоматери. Это поставляла себе каждая гражданка в непременную обязанность; больше, разумеется, это делалось для того, чтобы сходить в монастырь людей посмотреть и себя показать. В эти часы церковь была заперта, а против иконы Богоматери, в западной стене собора была устроена полукруглая большая арка в виде паперти с железною неподвижною и проходною решёткою. На этом месте во весь сказанный промежуток времени паперть была полна женским полом, большею частию в хороших нарядах; каждая придёт, помолится, посмотрит на других, встретит родную, соседку или близко знакомую, поговорят и идут или по домам, или в гости, «Быть у Богоматери», как об этом тогда говорилось, в хорошую погоду служило для женщин вместо прогулки и в этом обычае было мало истинно религиозного. 

          Однажды разнёсся слух, что о. архимандрит получил из Петербурга от митрополита уведомление, что на праздник Тихвинской Богоматери прибудет в обитель на особом судне Грузинская Царевна Нина Егоровна со свитою для богомолья. Это известие крайне смутило образного иеромонаха Мартирия, так что не будь письменного неоспоримого уведомления митрополита, он бы ни за что не поверил. Но вот праздник приближался. Народ стал тысячами стекаться отовсюду в обитель; многие приходили за несколько сот вёрст. Мартирий стал растерян и смущён, что заметно бросалось в глаза всем; на болезнь он не жаловался, а о причине видимой перемены не ответил даже и настоятелю. 

          В полдни 25 июня «Трешкот», судно особого устройства, крытое, с палубой и каютами, пристало к самой обители и из него вышла Грузинская Царевна со свитою. Архимандрит с братиею встретил её торжественно и отвёл ей для помещения особый корпус, называемый митрополичьим; в нём останавливались Высочайшие особы, Митрополит и прочие высокопоставленнные власти. Отдохнувши немного, Царевна пожелала после малого повечерия и до всенощного бдения отслужить молебен, который соборне и торжественно отправлял сам о. архимандрит со всею братиею. В это время образному старцу Мартирию волей-неволей должно было стоять в мантии у иконы Богоматери, и благословлять богомольцев всякого звания, желавших его благословенья. После молебного пения Царевна пошла приложиться к иконе, потом, смиренно повинуясь обычаю богомольцев; обратилась за принятием благословения и к Мартирию. Взглянув на него, она громко вскрикнула: «Брат Пётр? Тебя ли я вижу!» и с этим словом и со слезами, как бы забывшись, крепко сжала его в своих объятиях. Долго в таком положении стояли брат и сестра. О. архимандрит, братия и тысячи народа были свидетелями этого свидания брата и сестры. Только тут узнали, кто такой был образной монах Мартирий и иочему он один и был в такой перемене перед её приездом и один только не желал приезда Царицы. 

          Впрочем и после этого события Мартирий не изменил смиренную и подвижническую жизнь, а ещё более смирял себя и убегал славы, прогремевшей о нём после этого события. Между тем, прилив богомольцев к Богоматери всё удвоивался. Всякий богомолец старался только подать лепту свою на свечку и на масло иконе непременно в руки Мартирия и принять от него благословенье, и за тысячу вёрст богомольцы сказывали, что подали на свечу и масло самому Мартирию и приняли от него благословенье. Вот каков был Мартирий в первый приезд мой в г. Тихвин!

ГЛАВА IV.

          Николо-Беседный монастырь. — Два дрревянных креста. — Учитель Никита Кондратьевич, товарищ Егор. — Дымский Антониев монастырь. — Обычай купаться в монастырском пруде. — В гостях у о. архимандрита. — Забавы добродушных иноков. — Второй приезд Грузинской Царевны. — Закладка придела. — Чудный камень, надпись. Рассказы оо. Флавиана и Нила, пиоварение в Угодичах. — Рождественские праздники и свадьбы. — Век нынешний и век минувший. — Свищ и жабиха.—Старые барские слуга. — Диспут о построении г. Тулы. 

          Мая 9-го, в день святителя Николая, отец мой поехал в Николо-Беседный монастырь к строителю этой обители, иеромонаху Анастасию, взяв с собой и меня. Монастырь этот стоит на восток от г. Тихвина, в расстоянии четырёх вёрст, на большой столбовой дороге из города Тихвина в город Устюг. Когда мы приехали, то у строителя было немало гостей, в том числе и архимандрит Самуил; было также несколько человек и из купечества. Монастырь состоял в зависимости от Тихвинского большого монастыря. За трапезой между гостями зашла речь о начале этой обители, устроенной по поводу явления на этом месте Божией Матери со святителем Николаем. Здесь Божия Матерь беседовала на колоде, или упавшей сосне, а перед ней стоял святитель Николай. Это видел тогда один благочестивый причетник из недальнего, тут бывшего погоста. Этому же причетнику Божия Матерь в виденнии повелела потом сходить в город и сказать попам, чтобы они над построенною деревянною церковию на месте явления её на болоте «Таборы» не ставили бы железных крестов, но ставили бы деревянные, в противном случае она сим будет прогневлена. 

          Попы причетнику не поверили и уже готовый железный крест велели мастеру поставить над главой. Едва принялся мастер ставить крест, как сильная буря мастера и с крестом унесла за три версты. 

          Тут вмешались в разговор несколько купцов; один из них Иван Тимофеевич Бередников высказал, что на его полянке, где он сеет хлеб для своего продовольствия, находящейся в трёх верстах от города, стоит большой деревянный крест под шатровою крышею на четырёх столбах. На этом месте и был поставлен мастером невредимо, унесённый бурею вместе с железным крестом. Купец Максим Иванович Калашников сказывал о таком же кресте и на его полянке, только по какому случаю был поставлен этот крест — я теперь рассказа не припомню, а должно быть чудо было замечательное, потому что долго тогда об этом говорили. Наконец, Григорий Иванович Парихин и тот сказывал, что и на его полянке, близкой к городу, стоит тоже подобный крест. Поставлен он потому, что на этом месте было какое-то чудо с Грозным царём, когда он приехал на поклонение Божией Матери в Тихвине. Кажется, тут что-то сделал с ним юродивый, или какой-то блаженный, но что именно сделал, — опять я запамятовал. 

          По приезде моём в Тихвин поел Пасхи, отец уже не заставил меня, как говорили прежде, «гонять воробьёв с гороха», которого он садил весьма много для продажи зелёными стручками. Он отдал меня учиться к учителю духовного училища Никите Кондратьевичу Пашеозёрскому, и я учился у него письму и чтению, кроме часовника и псалтири, которые и читал хорошо. 

          Духовное училище помещалось в одном из корпусов монастырских зданий и при нём жили многие и ученики. Я учился на квартире, занимаемой учителем т. Пашеозёрским в том же монастыре. Не знаю, случайно ли или по замечанию учителя о моих наклонностях, он учил меня более всего русской истории. 

          История меня заняла и учитель стал давать мне читать книгу русской истории более пространную. Тут-то я встретил имена исторических деятелей, о которых я слыхал и в с. Угодичах от Григорья Ильина, или Ивана Алексеевича Быкова. На дому учителя со мной учился сын какого-то причетника по имени Егор; он был с дивными способностями, но большой шалун. Учитель при уходе своём в класс на известное время, часто привязывал его за ногу к столу медной цепью. Егор заданный урок всегда приготовлял задолго до прихода из класса учителя. Во время публичного экзамена, на котором присутствовал председателем архимандрит Самуил, Егор вышел первым учеником и, хотя летами был молод, но не в пример прочим отправлен был в Новгородскую Семинарию, и более о нём я ничего не знаю; любовь же к истории с того времени стала быть господствующею моею страстию; я остался ей верен и до сего времени. 

          Но вот стал приближаться и праздник Тихвинской Богоматери. В начале июня Мартирий помимо моего родителя одел меня, как говорится, с ног до головы; он сделал мне бельё, сапоги, брюки, жилет, сюртук, или как тогда звали, — сибирку, и высокий, четырёхъугольный малинового бархата картуз. 

          В Иванов ден, перед Тихвинской, бывает праздник и ярмарка в Дымском Антониевом монастыре, находящемся на юго-восток от Тихвина на расстоянии 15 вёрст: тогда строителем в нём был иеромонах Мельхиседек; обитель эта находилась также в зависимости от Тихвинского большого монастыря. В монастыре этом, как я помню, была одна каменная соборная церковь, в которой под спудом почивают мощи препод. Антония Дымского; при гробнице его находится кругловерхая кованая железная шляпа с широкими полями; в этой шляпе, по преданию, святой копал будто-бм находящееся там озеро, которое имеет крепкий песчаный грунт и чистую прозрачную воду. Озеро или пруд имеет пространство около квадратной версты и окружено лесом. По принятому обычаю и заповеди преподобного, ни один богомолец, желающий посетить обитель, будь то мущина или женщина, не искупавшись в озере, не входит в обитель. Это исполняют все с великом охотой и каждый потом чувствует себя гораздо свежее. Бывали случаи, что многие больные, искупавшись в озере, выходили из него совсем здоровыми. Для богатых и знатных посетителей устроены прочные деревянные купальни, которые во время зимы отапливаются; простолюдины же купаются прямо с берега и при том мущины и женщины не в далёком друг от друга расстоянии. В этот приезд наш праздник и ярмарка были в полном разгаре; в озере купалось бесчисленное множество народа обоих полов, это и по моим летам показалось мне странным. Отец мой, выкупавшись со мною наряду с другими, т. е. раздеваясь на берегу озера, повёл меня в монастырь. Монастырь был окружён деревянной оградой с такими же башнями; тёплая церковь и настоятельские кельи были тоже деревянными. Приложившись к гробнице преподобного, отец надел на меня шляпу святого и, поддерживая её, заставлял меня в ней молиться; шляпа показалась мне весьма тяжёлою. Обедню служил архимандрит Самуил. После обедни мы были за трапезой у строителя: там, кроме архимандрита и нескольких сослуживцев его, иеромонахов, посторонних, кроме нас, никого не было. После трапезы монахи ушли, и остались только архимандрит Самуил, строитель Никандр и мой отец. После сытной трапезы и обильного возлияния вина старцы, будучи в полном цвете лет и оба толстые, смотрели из окна поочерёдно в большую зрительную трубу и, как теперь помню, смотря в трубку, они много и весело над чем-то смеялись; озеро лежало на юг от обители на несколько сот сажен: к вечеру отец мой и архимандрит уехали в город. 

          В это время моему отцу пришёл срок получать деньги со строителя Мельхиседека за саратовскую и уральскую рыбу, отпущенную для обители во время Тихвинской ярмарки. Таких обителей, в которые мой отец поставлял рыбу, было пять: Тихвинский большой монастырь, Мартириев Зеленецкий, Николаевский-Беседный, Антониев Дымский и Введенский девичий в г. Тихвине. Помню я, что для отпуска этой рыбы в обители отец мой имел особую книгу, у которой все листы состояли из гербовой бумаги; в этой книге монахи и расписывались в приём рыбы, равно расписывался там и отец мой в получении денег. Из Уральска с рыбным товаром нам присылали также и свежей икры в нескольких различной величины бочоночках, которыми отец и дарил как настоятелей обителей, так и других лиц, в том числе и образ ного старца Мартирия. По словам моего отца, Мартирий, впрочем, не пользовался згим лакомством, а раздавал всё тем из братии, которых он знал. 

          Накануне 26-го июня приехала к Мартирию сестра его, Грузинская Царевна Нина Егоровна с несколькими своими родными; она опять остановилась в тех же кельях; насколько я помню, царица Нина была средних лет, старше Мартирия, выше его ростом и мужественнее. Все приехавшие с ней весьма походили друг на друга: с смуглыми продолговатыми лицами, чёрными волосами и глазами и большими носами. Какого фасона была их одежда, — я не припомню, но не забыл, что она у всех была однообразна и ослепительной белизны; волосы жешцин были покрыты длинными белыми покрывалами, на лбу же было что-то блестящее в виде небольшого кокошника или жемчужной «поднизи», какие тогда носили тихвинская щеголихи. 

          На третий день проезда Царицы Мартирий водил к ней и меня; он что-то долго разговаривал обо мне на грузинском языке; после этого Мартирий из другого покоя принёс ей маленький детский самоварчик, который она и подарила мне на память; этот подарок сохраняется у меня и в настоящее время в целости. В детстве я часто грел его, а теперь иногда греют его мои внучата. Воды в него уходит всего шесть чашек; этот самоварчик тульской работы, мастера Прокофья Суровцева. 

          Двадцатого августа была закладка придела по правую сторону соборного алтаря во имя св. пророка Самуила. Весь юго-восточный церковный угол был основан на одном камне огромной величины, сероватого цвета и четырёхугольной формы. Этот камень приплыл к монастырю на льдине в апреле 1820 года. Льдина была не толстая и немного более камня. Когда сняли со льдины камень, то под ним оказалась небольшая зелёная свежая травка. Камень этот прошёл в самое большое половодье реки и сквозь быстрое, похожее на водопад, стремление воды в шлюзе. Никто не видал, как он остановился на реке у спуска для бранья воды, близ северо-восточной монастырской башни. Камень тут некоторое время вертелся на льдине: двенадцать лошадей, в том числе и лошадь моего отца, едва могли его снять со льдины и втащить на берег; как только его втащили, льдина тотчас же распалась на части и осталась одна трава, которую народ тотчас же разобрал на память об этом чуде.Долго хранилась эта трава у нас в доме. По надписи, высеченной на камне, вероятно, можно видеть его в обители и в настоящее время, надпись эта была следующая: «Камень его же небрегоша, зиждущий, сей бысть во главу угла». Пс. 117. ст. 22. 

          В именины моего отца, 9-го октября, посетил его сначала архимандрит Самуил, а потом пришла вся братия и городское соборное духовенство; в это время казначей иеромонах Флавиан и соборный священник о. Нил рассказали каждый но чудному происшествию. Иеромонах Флавиан рассказал о себе следующее: когда он находился ещё новоначальным послушником в обители Валаамской, на Ладожском озере, то туда был прислан под строгий настоятельский надзор по Высочайшему повелению Императора Павла, какой-то учёный магик, который будто бы сказал Императору, когда и как он умрёт. Настоятель отвёл узнику самый мрачный и во всей обители самый крепкий со сводами каземат, куда и свет дневной проникал лишь сквозь узкое и длинное верхнее окно с крепкою железною решёткою. В темнице не было ни стола, ни стула, ни койки, были лишь каменный пол да голые стены и доска. Для прислуги к нему был приставлен этот Флавиан, который и жил в маленькой прихожей, перед дверьми узника. Флавиан сказывал, что едва узник станет углём писать на стене, выводя круги и становя какие-то знаки, как у него тотчас же явится стол с письменным прибором, стул, кровать и всевозможное кушанье. Сколько раз у него всё это ни обирали, всё это на утро появлялось вновь. На бумаге он писал тоже одни круги и ставил какие-то знаки или буквы, которые даже академия наук не могла определить. В шутку он говорил Флавиану, что он-де узник произвольный и если захочет свободы, то лишь напишет на стене корабль, — в нём уплывёт, напишет коня — на нём уедет; наука эта, как говорил Флавиану узник, называется «Гог и Магог», и что настанет время — будут многие знать её. В одно прекрасное утро узника в каземате не нашли, несмотря на то, что двери каземата запер и запечатал сам настоятель; притом же по обыкновенно во всю эту ночь в прихожей каземата и у окна была неусыпная и сменная стража. Хорошо было бы узнать, не осталось ли какого-либо воспоминания, или записи, на Валааме о таком узнике магике, которому со страхом и трепетом служил Флавиан; исполняя возложеное на него послушание, тем более, что, по рассказу Флавиана, узник оставил на стене надпись, нацарапанную чем-то острым и довольно глубоко: «Не умру, но жив буду и повем дела Господни». 

          Другой рассказ был соборного священника о. Нила. Священник этот был лет около сорока, молодолиц, красив плотный, высокого роста и страшный силач. Раз, в день тезоименитства игуменьи Таисии, — настоятельницы Тихвинского Введенского монастыря, приглашён он был на служение; в это время в монастыре уже много годов жила монахиня (имя её я забыл). которую все почитали за святую; жизнь она вела очень строгую, большую часть времени проводила в церкви и часто приобщалась св. таин; сказывала прошлое и самое тайное вопрошающим её, притом таким лицам, которых она даже в первый раз видела. У кого было сомнение об отсутствующем родственнике, или не было от него долго никакого известия, она несмотря на то, что этот отсутствующий был за тысячу вёрст, скажет весьма верно: здоров ли он, или болен; мало того, она сказывала даже, что это лицо в данное время делает. При такой дивной обстановке святая мать была как у игумении Таисии, так и у всей обители, и у всех знавших её горожан в великом уважении. Раз как-то по окончании обедни святая монахиня в испуге посылает штатных служителей не пускать в обитель идущую странницу, указав при этом самый вид и одежду этой грядущей странницы. Не успели ещё посланные исполнить этого приказания, как странница вошла уже в монастырь; тут наша святая почти взбесилась; кричала и не велела пускать странницу в церковь, но этого сделать опять не успели, и странница уже вошла в церковь. Вошедшая была монахиня средних лет, высокого роста и, по-видимому, самой постной жизни. Увидев её, наша святая стала бегать по церкви и кричать таким голосом, какого у ней никогда не бывало, да и быть не могло; стала при этом поносить странницу непристойными словами, которые слышать и не в обители было бы весьма зазорно. 

          Все, бывшие в церкви, пришли в великий страх; пришедшая же странница приказывает схватить святую монахиню, как неприлично ругающуюся в храме. Сторожа и штатные служители, подкрепляемые некоторыми богомольцами, стали уже брать, но сила нашей святой была неестественная; однако, с помощью о. Нила, им удалось святую повалить на пол и так держать её. Впрочем, держать святую было очень трудно, она всех держащих с силой поднимала кверху и билась жестоко; но вот пришедшая странная сделала над нею в воздухе крёстные знамения и велела о. Нилу расстегнуть опоясывающий её ремень и положить на громко и безобразно кричащую и барахтающуюся монахиню. О. Нил дрожащими руками едва расстегнул у пришедшей ремень и положил его, как было приказано, как после этого наша святая не пошевелилась и вдруг перестала кричать; только, выпуча глаза, она страшно глядела и вдруг громко и пронзительно свистнула и выпустила изо рта густой клуб дыма, странная же взяла клуб этот рукою и крестом проводила в двери вон из церкви, испуганным же зрителям и зрительницам сказала, что теперь всё кончено. Святая наша лежала на полу, как мёртвая; странная велела отнести её в келью, потом поздравила игумению Таисию со днём её ангела, а рассказчика о. Нила поздравила с новорождённой дочерью, которую велела назвать своим именем «Ксенией». После этого, бывши у игуменьи за трапезой, сказала, что она пришла издалека только за тем, чтобы выгнать из сестры пытливого духа, который уже больше не возвратится; простясь потом со всеми, ушла неизвестно куда. У о. Нила точно в то самое время, когда странная поздравила его, родилась дочь; монашенка же, исцелённая пришедшей, во время этого рассказа о. Нила была ещё жива. Настало время ехать моему отцу в Ростов; он собрался вместе со мной и мы поехали в повозке, запряжённой парой; кучером был Тихвинский мещанин Савва Аникеев Субботин. В день отъезда отец и я ходили прощаться с архимандритом Самуилом и с Мартирием. Мартирий при расставаньи дал отцу что-то мягкое и довольно немалое объёмом, завёрнутое в бумагу, мне же подарил детскую чернильницу и песочницу на круглом деревянном поддонке, обложенном по бокам бронзой, Я и в настоящее время всегда пишу из этой чернильницы. Отец мой, придя на огород, развернул подарок Мартириев и нашёл тонкую полотняную, новую и длинную монашескую рубаху, шёлковый пояс с молитвой, нитяные чулки и мущинские большие башмаки; этот подарок он привёз в с. Угодичи, как и я свою чернильницу и самовар. 

          Под конец года начались приготовления к праздникам; шили различные обновы для молодцов и девиц. Но заведённому обычаю предков, готовились к пивоварению, которое было довольно оригинально. Собравшись, миряне избирали доверенное лицо, которое должно было вести порядок варки пива: переписывали желающих пивоваров, кому сколько желательно, по их наречию от получетверика до кади (т. е. двух четвериков), потом миром же наваживали дров, поряжали мастера на несколько варь и почём с вари. Мастеров являлось тогда много; привезли потом инструменты, посуду: болыше и малые чаны и котлы, потом доверенное лицо собирало муку или рожь на то количество пива, какое пожелал варить каждый домохозяин, а также и деньги на покупку солода и хмелю. Пивоварение продолжается несколько дней, беспрерывно день и ночь. Народа всякого возраста около пивного стана толпилось точно на ярмарке, в особенности же, когда начинались «сливки пива» в хозяйские посуды; тут кидали жеребий очереди, это большею частою производилось ночью и все участвующие к этому времени оповещались. Охотники пьют пиво вдоволь из пивоварова общего корца и смакуют его достоинство; как только первая варя закончится, так начнётся по очереди другая и других домохозяев и т. д., сколько различных домохозяев, столько и варь; пиво это заготовляется на всеобщий праздник с. Угодичь, — «Крещенье». Я помню такие годы в своём детстве, что пивные станы бывали в трёх местах: главный у чистого пруда, второй в Никольском конце близ дома Вьюшина или Панина, третий в овинном конце к дер. Уткиной. С умножением самоваров и чаепития пивоварение стало год от года производиться менее и, наконец, в 1831 году было последнее пивоварение, после которого более никогда уже и не повторялось. 

          На праздник Рождества был обычай свозить взрослых девиц в с. Угодичи гостить из разных селений; конечно, каждая привозилась к своим родным или знакомым. В Рождество и во второй день хоровод, или круг девиц, собирался весьма велик. Тогда не стеснялися, что не у всех были особенно нарядные костюмы: у кого какой быль, в том и шла гулять девица. Богатые и бедные гуляли вместе без зависти и были вполне довольны каждая своим нарядом; тогда было не то, что ныне; за неимением хорошей одежды не сидит дома, как ныне; теперь какая одежда на богатой, такую стараются иметь средние и даже бедные, не думая, что это сопряжено с разорением отца и что, исполняя прихоти дочери, он делается бессильным домохозяином-земледельцем. Увы, всемогущая мода и роскошь на это не смотрит. Подумаешь так за мужиков страшно! 

          В обыкновенные зимние праздничные дни молодые люди и девицы гуляли по улцам, ходя попарно: одна пара за другой; каждая пара имела за собой саночки, с которыми обыкновенно ездят с бельём на озеро. Молодцы в это время ходили группой подле этой длинной «гусеницы» девиц и их санок, высматривая невест, пели песни или играли чигами; дети в это время играли в «лопак», который устраивался на гладком льду или катались на Мухиной и Фомичёвой горах: теперь уже этого нет. Перешло всё в одно предание старины. После праздника Рождества начинались свадьбы: обыкновенно дело начиналось с сиденья или смотрин невесты. Свадьбы были не так шумны ш разорительны, как ныне; они были немногочисленны; сговор, девичник, княжий стол — и только. У богатых ещё после княжего брачного стола на утро бывал красный стол, потом у невесты почестье, и тем всё заканчивалось; не было ни танцев, ни сборов молодцов и девиц на танцевальные вечерины и другие подобные многочисленные нынешние затеи. 

          Ведь это всё ненужная трата для дармоедов и притом вовсе чужих. Когда просвещение откроет нам глаза Бог весть! Теперь пока молодой народ гибнет в своей необразованности и нравственности, а родители жалуются на непочтение детей, но кто виноват? Сами. 

          В это время в дом наш были вхожи две женщины: одна из дер. Борисовской, которую все заочно звали «свищ», а другая из с. Сулости, звали «жабихой». Женщина дер. Борисовской была лет 50-ти или больше, ростом высокая, мужественная и ещё красивая, хотя старуха по летам. Из разговора домашних по малолетству тогда я не мог понять, что у неё половые части были особого устройства, от чего она оставалась девкой и прозывалась «Борисовский свищ». Вот только теперь, не очень давно, читая «Воскресный досуг» (не помню которого года), в описании биографий знаменитых красавиц Парижа, я нашёл в одной из этих красавиц точно такой же субъект, как наша борисовская баба. Сулотская же баба тоже лет около 50 ходила с толстоувитою холстиной и платками шеей; о ней говорили, что она жила со старушкой матерью, которую совсем не почитала и вела развратную жизнь; раз в первый день Пасхи мать попросилу у неё молока, но она не только не дала молока, но всячески её обругала. Мать весьма оскорбилась на это и в гневе своём будто бы сказала: «Что бы тебе жаба в горле села!» Дочь, не давши матери молока, потом захотела его выпить и когда пошла за ним и только что раскрыла кринку с молоком, как видит наверху молока большую и страшную жабу; жаба будто бы мгновенно вскочила на шею и впилась в оную так крепко, что никакими средствами отнять её было невозможно. Так она и осталась с жабой на шее до конца своей жизни. Сулотская «жабиха», впрочем ходила весьма редко в Угодичи и сама рассказывала о своём преступлении против матери. Борисовский же «свищ» ходила в Угодичи часто, и мы, дети, всегда дразнили её «свищом». Она очень сердилась и кидала в нас палками и каменьями: конечно, поймать нас её никогда не удавалось; впрочем старшие строго запрещали нам её дразнить, но разве можно унять вольных крестьянских детей! 

          В то время после помещика нашего Карра остались три замечательные особы, это были малоумный лакей Прокопий, или Пронька, камердинер Григорий Илькин и господский шут, крестьянин с. Угодичь, Иван Андреев Болмасов, или Бебнев; отец его Андрей Борисов Бебень жил у отца моего постоянно в работниках и имел чудную способность ловить для меня диких сизых голубей; насыплет, бывало, овса, голуби и налетят. Он поговорит с ними ласково и потом берёт руками того, которого ему укажешь. Сын его Иван был шутом у помещика; говорил он складно, с большим юмором и неглупо; его помещик как в сказке «Емеля дурак», одел всего с ног до головы в красное: красный картуз, красным кафтан и красные сапоги. Он не был учён грамоте, но имел чудную память: сказанное или читанное ему он не забывал никогда, а помнил всё от слова до слова: он был живая библиотека без книжной мудрости; не ведая её он удивлял своим знанием круга церковного чтения и пения; содержание псалмов Давидовых он знал крепко; спрашивайте, сколько вам угодно о тексте какого-либо стиха, он ответит всё: в которой кафизме и в котором псалме это значится; часто даже делал замечания церковному причту в чтении и пении; мог ответить желающим знать, в какой день каких бывает святых, не по очереди, а так, о каком деле у него спрашивают; он ответит как по книге и о рождении луны, и ущербе её; Пасху спросите за сколько вам угодно лет вперёд или назад, он скажет тоже верно. Императорский дом он знал отлично, даже каждой особы время рождения и тезоименитства; помер он в 1865 году в с. Угодичах. Вообще эти отставные лакеи были большие говоруны и спорщики. Говоря о спорах, не могу умолчать о следующем событии, бывшем, кажется, в Тихвине в этом же году. Раз в присутствии моего отца быт духовный диспут у именитых купцов тихвинских, Ивана Григорьевича Климова и Петра Львовича Орлова, закоренелых староверов, с иеромонахом и казначеем Тихвинского монастыря Флавианом. Между прочим купцы завели речь о существовании города Тулы во времена пророка Давида и будто царь Давид в псалме 10, ст. 2 сказал «уготоваша стрелы в Туле». Все доводы иеромонаха Флавиана остались тщетны; напрасно он доказывал, что это говорится вовсе не о гор. Туле; город этот при Давиде не существовал, и Флавиан сказал им, когда, как и кем этот город основан, но русских богословов это не удивило. В словах Давида они не допускали иного смысла и утверждали, что с того самого времени в Туле делают ныне, хотя не стрелы, которыми прежде стреляли, а «пищали», которыми тоже стреляют. Диспут этот случился, кажется, в ярмарку, при покупке свежей уральской рыбы в кладовой моего отца, где она хранилась.

ГЛАВА V.

          Великий колдун Кузьма Грач. — Знахарь XVIII в. — Легенда о селе Сулости. — Сулоцкий дьякон. — Крещенский храмовой праздник в Угодичах. — Воспоминание о В. К. Василии Ивановиче Тёмном. — Болезнь смерть моего отца. — Зять преемник моего отца по огороду. — Пожар в Тихвине. — Помощь погорельцам, сделанная Императором Александром I. — История с тихвинским городским головой. — Посещение Тихвина Имп. Александром I. — Царицыно озеро. — Царица Колтовская. Её могила. — Место дома боярина Василия Колтовского. — Сказочник гвардейский инвалид Яков Питерец. — Книга Мартирия и его письма. — Ларионова мельница. 

          Настал, наконец, и новый 1823 год; родители мои поехали со мной в гости в с. Сулость, куда отдана была моя сестра; это был «Васильев день», и в Сулости был праздник. Отец зятя нашего Дмитрия — Андрей Гаврилов Грачёв был великий говорун. Он рассказывал, как предок его Кузьма Грач в петровские времена слыл за великого колдуна и лечил воеводу от «лихой немочи». За это лечение он содрал с воеводы целую кису Петровских серебрянных рублей и сверх того взял воеводскую лошадь с одноколкой, полной всякого добра якобы в дар своим домашним. На эти воеводские рублёвики дети Кузьмы Грача приобрели землю в «Измайловских светлицах» на правом берегу р. Таракановки, недалеко от её впадения в реку Фонтанку. Потомки их и в настоящее время имеют там свою огородную землю и занимаются огородным промыслом, нося ту же фамилию Грачёвых. 

          Сказывал он ещё и о начале с. Сулости. Первоначально в ней жил какой-то водшебник из князей с дочерью; отца звали Ласт, а дочь Сулой; потом жили различные князья, которые и выстроили здесь церковь; наконец, половина села Сулость сделалась собственностью князей Голицыных, а другая половина была полковника Ярославова, а потом вся Сулость перешла к одному князю Сергею Михайловичу Голицыну. Рассказ этот был весьма плодовит и продолжался не в одно пиршество, а во многие; говорилось это больше во время чая, обеда и ужина. Вспомнишь про прежних стариков: сколько они знали рассказов, песен, повествований; почти в каждой деревне было своё предание о том, как произошло селение; теперь от этого скоро не останется и следа, все рассказчики перемирают, а с ними исчезнут предания; да и песни-то нынешние один срам слушать... В рассказываемое мною время на Сулости славился дьякон (имя я запамятовал); он считался по своему голосу первым по всему Ростовскому округу и притом твёрдо знал нотное итальянское пение. Роста он был высокого и очень красив собой; он был похож на Воржского (из с. Воржи того же Ростовского округа); этот последний за свой голос был вызван в Петербург в Императорский зимний дворец и сделан протодьяконом, где и кончил жизнь свою с прозвищем «Воржского дьякона». 

          Отец мой тут Сулосткого дьякона пригласил к себе на праздник Богоявления Господня. Дьякон, действительно, приехал и служил обедню, которая совершалась, несмотря на сильнейший мороз, в холодной церкви, по обычаю прежних лет, ибо в холодной церкви находится главный храмовой престол Богоявления Господня. После обедни был крестный ход из обеих приходских церквей для освящения воды, для чего вырубался во льду особого устройства крест, который, по преданию приказал устроить в бытность свою в этот день в с. Угодичах Великий князь Василий Васильевич Тёмный. Предание говорит, что тогда после водоосвящения в тот день великий князь имел кровопролитную битву с князем Василием Юрьевичем Шемякой косым, близ села Никольского, что на перевозе. Великий князь в этой битве победил Шемяку. 

          Как я сказал уже, что в день крестного хода был великий мороз, но он не воспрепятствовал стоящей в то время в с. Угодичах артиллерии стрелять из пушек, расставленных на берегу чистого пруда; пальба началась во время погружения священником в воду креста. В это время я был сильно напуган выстрелами из пушек. Много лет прошло, а я и по сей час не могу равнодушно слышать, как стреляют не только из ружья, но даже из самого малого пистолета; если приходится бывать при этом, то всегда оборачиваюсь и затыкаю уши. 

          Отец мой при этом освящении воды от сильного холода простудил голову и, сделавшись нездоров, скоро слёг в постель и на 63 году 17 января в 8 часов утра помер; тут-то я вспомнил подарки Мартириевы, они пригодились моему отцу после смерти; во всю эту одежду и снарядили покойника. Погребён отец на родовом кладбище при церкви Николая Чудотворца с полуденной стороны церкви; положенная плита и сейчас показывает его могилу. 

          По смерти отца я остался единственный его наследник; мне было тогда 10 лет; составилась по малолетству домашняя опека из двух сватов отца, купца Василья Афанасьева Малышева и Андрея Гаврилова Грачёва; привели в известность оставшийся капитал и положили в Петербурге в опекунский совет до моего совершеннолетия; из этих денег положили для поминовения по 300 руб. сер. в Богоявленскую и Николаевскую церкви на вечные времена с тем, чтобы из процентов каждый причт получал каждогодно по 12 р., а 3 р. с. получал бы на потребу церковную староста. После этого опекуны повели речь о г. Тихвине. Кому и как там управлять огородами? Мать моя в этом деле была неопытна. У зятя Грачёва был свой огород в Питере; зять Ростовский, Гаврила Васильев Малышев, был уже с отцом моим по три года в Тихвине, и моя мать, по своему расположению к этому Ростовскому зятю, отдала ему всё огородное заведение; она выговорила впрочем, чтоб он занялся моим воспинтанием. Когда нужно было ехать в Тихвин на ярмарку, то отправились: мать моя, зять Гаврила и я; дома же была оставлена старшая сестра моя Марья, — жена Гаврилы Малышева, с двумя работницами, так что опущения в хозяйстве не было нисколько. 

          В Тихвине все знавшие отца, мать мою приняли вместо его и весьма сожалели о потере мужа. Зять наш стал править делом после отца полновластно, а выручаемые за товар деньги получал себе и посылал их по требованию своего отца в Ростов. 

          Жизнь свою я тогда проводил весело и беззаботно и любимым моим товарищем был меньшой сын мещанина Ивана Колтавского, по имени тоже Иван. Семейство это было бедное и многолюдное; старик Колтовский нередко сказывал мне, что в Введенском девичьем монастыре погребена царица Колтовская, супруга Царя Иоанна Грозного, которая была сродни ему, как происшедшая от его предка Колтавского. 

          Тихвинские жители день всех святых празднуют очень торжественно; из Тихвинского большого монастыря бывает крестный ход в церковь Всех Святых, стоящую на правом берегу р. Тихвинки против большого монастыря. По преданию, на этом месте сошла на землю с воздуха икона Тихвинской Богоматери. Эта церковь принадлежит монастырю. Когда мы шли уже обратно с крестным ходом, случился в городе, на Богородской улице, сильный пожар, истребивший около 60 домов. Бедствие было ужасно. 

          Вскоре на вспоможение погорельцам от Императора Александра I-го на имя городского головы, Василья Ивановича Овинского было прислано 60 тыс. серебрянных рублей; курс рубля тогда состоял в обращении 3 р. 80 к. ассигн., но этот курс вскоре упал до 3 руб. 60 коп. Деньги эти все были розданы по принадлежности погорельцам. В непродолжительном после этого времени с городским главой случилось слелующее событие; тогда низшие чины городской полиции состояли из граждан, они отправляли эту повинность натурою. Частные и квартальные и прочие чины были тоже от купечества и мещанства. Из числа сих один квартальный чем-то провинился пред градским главой Овинским; голова посадил его в городническое правление под арест. Брат арестанта пошёл просить градского главу простить брата и выпустить из-под ареста; тот отозвался, что это зависит теперь не от него, а от секретаря городнического правления Петра Захарыча, тогдашнего воротилы всего города; тот пошёл к секретарю, который отозвался, что он тут не при чём: голова-де посадил, голова пусть и выпустит. Ходатай пошёл опять к голове, тот опять почему-то стал уклоняться, и вот у просителя произошёл крупный разговор с головой, и в горячности проситель назвал голову Государевым вором. Это голове показалось невыносимо обидно; он велел укорителя взять в Городническое правление, и там стали снимать с него допрос; обвиняемый от своих слов не отрекался и потребовал, чтобы показание своё в книге допросов дали ему написать самому; это ему дозволили. 

          Он в казённой шнуровой книге написал, что градский глава, получивши Монаршую милость погорельцам, серебряный рубль считал за 3 р. 60 к., а раздавал по 3 р. 80 к. и потому он желает знать, кому поступил остаток в 20 к. с. от каждого рубля? Все присутствующие в думе, прочитав это, пришли в великое смущение, но «что писано пером, того не вырубишь топором». Началось дело. Из Новгорода была назначена следственная комиссия; доносчик остался прав, а градского голову, мущину рослого, дюжего и красивого, в одно прекрасное утро нашли на постели мёртвого с признаком приёма сильного яда. Этим судебное дело и кончилось. 

          В августе, не помню которого числа, приехал в Тихвин Император Александр Павлович, подъехал он в коляске вместе с гр. Аракчеевым прямо к Тихвинскому монастырю. Это было в полдни. Народа в монастыре толпилось множество, в числе мальчишек зевак был и я. Государь подьехал ко вторым святым воротам с западной стороны, над которыми Царём Феодором Иоанновичем построена небольшая церковь св. Феодора Стратилата. Подле этой церкви, к югу, устроен двухэтажпый корпус с настоятельскими кельями, с северной стороны, подле церкви тоже двухэтажные кельи, занимаемые монастырскими казначеем и экономом; корпуса эти строены ещё Иваном Грозным. 

          Государя бывший архимандрит Герасим встретил приветственною речью. Герасим в это время случайно приехал из Москвы; он жил уже на покое в Симоновом монастыре. После речи Герасим пошёл с Императором в соборную церковь. Там настоятель обители архимандрит Самуил сказал тоже приветственную речь. После молебствия Император, приложась к иконе Богоматери, долго разговаривал, как-будто со старым знакомым со старцем Мартирием. Потом посетил его келью, оттоле архимандрит с Мартирием водили Императора в трапезную церковь, — казать Шебуевскую картину перенесения Божией Матери; на этой картине изображён несущим на руках икону Император Павел Петрович. Император долго смотрел на эту картину и благодарил архимандрита Герасима за мысль осуществить это событие на холсте; потом Император молился находящейся там иконе Божией Матери, принесённой из Старой Руссы. Икона эта более трёх аршин ширины и около 5 арш. вышины; затем Император посетил настоятельские кельи, где была приготовлена закуска. Государь был весьма весел и много разговаривал с обоими архимандритами и старцем Мартирием, находящимся тут же возле Государя. — Из обители Государь поехал в отведённый ему дом купца Ивана Максимовича Калашникова. Из Тихвина Государь поехал по Ярославскому тракту. 

          Моя мать познакомилась с игуменьей женского Тихвинского монастыря Таисией и нередко ходила к ней со мной. В одно время ходил я с матерью в находящийся в недальнем расстоянии от этого монастыря лес и на небольшое окружённое со всех сторон этим лесом озеро, называемое «Царицино озеро» здесь Царица Колтовская, супруга Грозного, во время нашествия на г. Тихвин шведов, которые город и женскую обитель разорили, и только не могли они взять Тихвинского большого монастыря. Во время осады этого монастыря, в стане, находившемся на южной стороне луга, называемом «Таборы», на них вдруг нашло такое ослепление и исступление, что враги не узнали себя и боролись сами с собой, так что лишь малая часть их вернулась на свою сторону. На месте, где жила Царица, поставлена небольшая часовня, куда она впоследствии часто ходила для богомолья. При своей жизни Царица возобновила обитель обширнее и лучше прежнего. Она потом со старицей Дарьей приходила поклониться в Ростов св. Леонтию и на гроб его приложила пелену, на которой вышита золотом и шёлком Божия Матерь с св. Николаем, беседующую на упавшем на землю дереве с поповичем Юрьем. Старицу эту Ростовский святитель Иоанн Власатый сопровождал в г. Владимир. Царица померла в схиме под именем Марии, в лето 7091 мая в 16 день и погребена в притворе или паперти Соборной церкви Тихвинского женского монастыря. 

          Это передала моей матери в рассказах игуменья Таисия. 

          На месте дома, где жил боярин Василий Колтовский — отец Царицы (незаконный сын кн. Василья Юрьевича Шемяки, рождённый от княгини Феодоры дочери кн. Ивана Феодоровича Голенина Ростовского супруги кн. Семёна Юрьевича Вороны Ростовского) находилась кладбищенская деревянная церковь св. Иова многострадального; это я слышал из разговора с отцом моим Тихвинского купца Ивана Тимофеевича Бередникова. Многие небогатые женщины ходили работать к нам на огород; одна из таких солдатская дочь, у которой мать была полька, очень понравилась первостатейному Тихвинскому купцу Якову Ивановичу Бередникову, который за красоту её, невзирая на такое низкое положение, на ней женился и жил потом в великом согласии; имя этой солдатской дочери было Александра; я бывало часто на огороде с ней дрался. 

          Ещё ходил к нам работать на огород старый гвардейский инвалид но прозвищу Яков Питерец; он за какое-то преступление прислан был из гвардии в Тихвин под тамошний полицейский надзор. Он был мастер рассказывать сказки; я почти от него не отходил, особенно он хорошо сказывал арабские сказки. После, когда я приобрёл это сочинение в нескольких томах и стал их читать, то вспомнил давно уже умершего Якова Питерца. Он рассказывал тогда мне эти сказки точно по этой книге. 

          Тихвинский купец Иван Тимофеич Бередников, кроме двух сыновей, имел ещё дочь. Она была старее меня годами тремя или четырьмя. Мне тогда было с небольшим 10 лет; у матери моей с купцом Бередииковым дело было условлено, чтобы когда мы вырастем, то чтобы соединить нас браком; я, хотя нечасто, но ходил с матерью моей к Бередиикову в гости и видал названную мою невесту. Она была ростом высокая и красивая, но я тогда ничего не понимал и разницы между ей и полькой Александрой, или Шушкой (которая впоследствии вышла за брата моей невесты), никакой не знал и играли, ссорились и дрались также одинаково. Увы! Время всё изменило; я через год остался в Ростове; купец Бередников в это время помер; сын его Яков женился на сказанной выше польке Александре, а сестра его, — моя невеста, вышла за господина казначея; фамилию его я теперь позабыл. Казённое казначейство тогда находилось в нижнем этаже дома купца Бередникова. Таким образом, условие старших не состоялось; видно правду говорит пословица: «Человек предполагает, а Бог располагает». Впоследствии времени мать моя спрашивала о своём условии у образного старца Мартирия, но тот на это ей ответил молчанием, не сказал ни да, ни нет. Мне, впрочем, и ещё раз не удалось жениться; уже по совершеннолетии, когда поехал я получать деньги из опекунского совета в Петербург и по пути заехал в Тихвин к сестре и зятю. Они поселились уже там и сделались гражданами. Там они и нашли для меня невесту, одну дочь у отца одного из первых овощных торговцев по имени Степана Бусарова. Послали письмо в Ростов о согласии на этот брак моей матери. Я же между тем поехал в Питер, купил там чернобурый мех, часы, стулья и кровать красного дерева; шубу и часы я и теперь ношу на себе, и мебель цела, только одной Бусаровой невесты нет; покуда я ездил, девица Бусарова пошла с какой-то пастушкой по обычаю гражданок помолиться Божией Матери в Тихвинский монастырь и вместо монастыря очутилась близ города с полуденной стороны в селе (имя села я забыл), там поп Тимофей, брат Ростовского соборного протоиерея Андрея Тимофеевича Тихвинского обвенчал её с небогатым мещанским сыном без воли и тайно от отца, в то время подобные браки там были не редкость, а поп Тимофей, весьма жадный на деньги, венчал свободно такие браки, говоря: «Мне хоть с висельницы приди, обвенчаю, только дай деньги». 

          Впрочем, случай всё-таки привёл несколько исполниться желанию моей матери: она женила меня на купеческой дочери Ростовского купца Фёдора Фёдоровича Бабурина, с которой я счастливо прожил двадцать восемь лет. Она умерла в 1860 г. ноября 10 дня. Вступить в другой брак я отказался и не увлекался выгодностию партий, сравнивая это с лотереей, где не все билеты бывают с выигрышами, а чаще всего пустые. 

          Но возвращаюсь последовательно к рассказу. 

          В ноябре месяце моя мать с зятем Гаврилом ездили в Питер гостить к своей дочери Грачёвой и была там около двух недель; я оставался в это время в Тихвине на огороде со старухой Прасковьей Ивановной и сказочником Яковом Питерцем; это время я считал лучшее из моей жизни; сказки Якова Питерца и притом все разные лишь тогда и прекращались, когда я лягу спать или засну. Его сказки я слушал неутомимо и охотно. 

          При отъезде нашем в Ростов в начале декабря месяца мы ходили прощаться с Мартирием. Он благославил мать мою иконою Тихвинской Богоматери, которой, умирая, благословила потом и меня. Мне тогда Мартирий подарил письмовник в двух частях «Кому какие писать письма». На первой части была им сделана надпись следующего содержания: «Петра Егорова Грузина». Жалко, что первая часть утратилась, вторая же сохранилась и до настоящего времени; ещё не знаю каким-то чудом сохранились у меня многочисленной переписки Мартирия с отцом моим два письма своеручные Мартирия 1813 года с подписью «образной иеромонах Мартирий Грузин». В это лето Мартирий обходился со мной также как и при отце; раздача Мартириевой муки происходила у меня по-прежнему; различные подарки и новая окапировка тоже как и прежде шла от Мартирия. 

          За неделю до Рождества мы приехали в Ростов на своих лошадях в двух повозках. По отчётам зятя Гаврила, отданным моим опекуном, оказалось, что лето было самое плодородное для всех огородных овощей. Приезд Государя в Тихвин был в самый сбор всех плодов и потому расход на плоды слишком велик, прилив же разного рабочего народа в город был огромный. Это произошло оттого, что приводились в благовидное состояние трактовые дороги на тех пунктах, где поедет Государь, и в самом городе устраивались проспекты и красились обывательские дома. Всё это для торговли огородными овощами было очень прибыльно, так что у нас за всем расходом оказалось пользы более 6000 рублей ассигн. На всю эту сумму зять без всякого видимого документа, по одному будто бы словесному желанию моей матери, взял себе как и всё огородное заведение; давно ведь уж сказано: «Греча не хлеб, а зять не кормилец». 

          В первой половине XVIII столетия в с. Угодичах был крестьянин Ларион Ларионов Подуруев; он близ с. Угодичь, в урочище, называемом ныне «Меленки», имел мукомольную мельницу. Велика ли, мала ли была эта мельница — история молчит, только память об этой мельнице сохранилась в с. Угодичах и в настоящее время, если кто много говорит, тогда скажут об нём: «Ну, замолол, как Подуруева мельница!» Худо ли, хорошо ли она молола, история тоже об этом умолчала. Вот теперь и я думаю, скажут обо мне: «Ну, замолол, как Подуруева мельница!» И немудрено: дядя мой Михаил Дмитриев был женат на дочери Лариона Подуруева, по имени Марфе. Она была мне восприемницей при св. крещении; но что кому до этого: я мелю свой помол, а не чужой. За хороший помол живые, может быть, скажут спасибо, что помянул старину, которую они забыли, а потомки узнают о своих предках; крупно мелю, что делать, — посердятся, а всё-таки как смолол, так и скажут.

ГЛАВА VI.

          В Тихвине. — Кончина архимандрита Самуила. — Новый архимандрит Илларион. — Его неосновательное подозрение на Мартирия. — Отказ Мартирия от обязанности образного старца. — Мартирий за монастырской оградой. — Разъяснившийся донос на Мартирия. — Дома, выстроенные Мартирием. — С. Грузино. — Аракчеевщина. — Легенда о князе «Перей Туча». — В Питере. — Происшествие с зятем. — Трагическая история Громовского приказчика с купцом Парихиным. 

          По обычаю прошлых лет, в 1824 году зять Гаврило собрался на пёстрой неделе опять в Тихвин с купленным в Ростове товаром: семенами и луком; поехал он вместе с рабочими и со мной, мать же моя осталась в Угодичах. Летом жизнь моя текла однообразно, как и в прошлые годы. Я опять более занимался игрой с товарищами, нежели делом. Весну торговал в лавке семенами, а рядом угольная семенная лавка была крестьянина с. Угодичь Ивана Алексеевича Истомина, тестя Ростовскому купцу Петру Андреевичу Веснину; этот старик Иван Алексеевич, сидя в лавке, в свободное время учил меня арифметике и рассказывал о моих предках: об отце крёстном, Андрее Иванове Никонове, отце моей матери и о брате его Иване Иванове Никонове, о том, как они под покровительством генерал-майора Василия Алексеевича Карр, брата помещика своего Филиппа Карр, открыли в г. Уральске торговлю панскими товарами во времена Емельки Пугачёва. Андрей Иванов после Пугача поселился в с. Угодичах, построил каменный двухэтажный дом, который и продал своему зятю Якову Артынову, моему отцу, а брат его Иван после Пугача поселился в Уральске со всем семейством, где и жил до самой смерти. В это время в Тихвинском большом монастыре произошла перемена: архимандрит Самуил по слабости здоровья был уволен на покой в том же Тихвинском монастыре, где он в непродолжительном времени и помер; вместо его вступил настоятелем архимандрит Илларион из Валаамского монастыря, человек постный и скупой; щедрость Мартирия стала казаться ему что-то подозрительной; он начал с придирчивостью следить за поступлением доходов от иконы Богоматери, придираясь без всякого поводу к медным грошам. Каково должно было это казаться Мартирию? Правя 17 лет должность образного старца, он не только никем и ни в чём не был замечен, но, напротив того, всей братии было видно, что доход от иконы при нём с каждым годом умножался, ввиду же этих неосновательных подозрений архимандрита Иллариона, во избежание нареканий, старец Мартирия от должности образного отказался сам. 17 лет назад он принял при иконе разного драгоценного имущества на 6000 р., а сдал драгоценностей в каменьях, золоте, серебре и жемчугах на 100 тыс. рублей. Всеобщий ропот братии смутил настоятеля и поставил его в неловкое положение; он было стал оставлять Мартирия опять по-прежнему в той же должности, но Мартирий остался непреклонен и не сдался ни на какие просьбы. 

          По условию с огородником монастырь обирал для обители в число аренды известное количество гряд капусты. Казначай со старыми иеромонахами, числом человек 6, бывало, идут отбирать по договору капусту самую хорошую; после этого оставшуюся капусту огородник и будет уже продавать гражданам. В это время казначей в числе братии привёл с собою и Мартирия, это всех очень удивило, как небывалое событие; точно как-будто кто встал из могилы. По городу пошла молва, что Мартирий отбирал у огородника капусту; кто этому верил, а кто нет, зная хорошо, что Мартирий не выходил никогда и за первую ограду монастырскую, состоящую из жилых корпусов, вокруг соборного храма внутри монастырской ограды, а не то, чтобы Мартирий вышел за вторую ограду, да ещё на огород; так рассуждала публика. Каково же было Мартирию, который точно живой мертвец 17 лет не выходил за первую ограду монастыря, а тут вышел и за другую ограду да ещё на огород? По отобрании капусты потрудившейся братии была предложена роскошная закуска и изобилие пития. 

          Относительно подозрения архимандрита на Мартирия дело разъяснилось так: по словам иеромонаха и любимца Мартириева, эконома старца Антония, «Архимандриту было донесено иеромонахом, приехавшим с ним с Валаама, что Мартирий построил дом одной вдове не совсем хорошего поведения, и это показалось ему неприличным. На самом деле подобного рода постройки у Мартирия были не редкостью. О таких постройках знал прежде архимандрит Самуил и вся братия, но только архимандрит Илларион со своим доносчиком не знал то, что знал весь народ, и разговор об этом слыхал и я. Когда Мартирий выстроит кому дом, то не было примера, чтобы в нём повторился разврат; обитательницы этого дома изменяли навсегда свою жизнь и делались почти монахинями или честно выходили в супружество; рассказывали, что были примеры возобновляющих прежнее знакомство в доме, выстроенном Мартирием; подходя к нему они видели или какое-нибудь страшное видение, или при входе в дом с ними приключалась болезнь, которая долго заставляла помнить дом, выстроенный Мартирием. Событие это было с упомянутым выше мещанином Колтовским. У него, кроме моего любителя товарища Ивана, был ещё старший сын Пётр и две взрослые дочери: Александра и Марья; с одной из них Тихвинский городничий имел тесную связь, несмотря на то, что у него была жена красавица, другая же дочь была тоже развратная девка. Ходя работать к нам на огород, она иногда служила моей матери, стирала и мыла бельё. В прошлом 1823 году брат Пётр выгнал их из дома. Они обратились к Мартирию, и он поставил им дом, и в нём молодые ещё девки стали жить как в монастыре; безукоризненная жизнь их известна стала всем. Знали это и мы, так как они жили в это доме недалеко от нашего огорода. Вот что значили Мартириевы дома. Они исправляли нравственность на всю остальную жизнь. 

          Мартирий оставил Тихвинский монастырь уже без нас, по нашем отъезде в Ростов. Он был переведён настоятелем в Филиппо-Иранскую пустынь, в Череповский уезд. Но об этом я расскажу в своё время. В конце ноября зять Гаврило поехал со мной в Питер на своей лошади; путь наш был на село Грузино, имение известного любимца Императора Александра Павловича, графа Алексея Андреевича Аракчеева; на пути туда мы проезжали большим рябиновым лесом, где на деревьях было видно такое множество ягод рябины, что и сказать нельзя. Этот дикорастущий рябиновый лес удалён был от населённых мест; проезжие рубили деревья с корня и пользовались вдоволь ягодами рябины, которая зимой прямо с дерева имела особо приятный вкус; мы тоже, смотря на других, срубили дерево и набрали столько ягод, что лакомились досыта всю остальную дорогу и ещё половину плодов привезли в подарок в Питер. Это имение графа Аракчеева заинтересовало меня своею оригинальною своеобразностию; некоторые достопримечательные предметы удержались в моей памяти и до настоящего времени. Селения и деревни этого имения построены были весьма своеобразно, имея фасад домов на манер иностранной, но никак не русской архитектуры. 

          Дома были изящны и поместительны; по их виду вы подумаете, что в каждом таком доме живёт зажиточный крестьянин, а на деле совсем того не было, и теперь ещё с ужасом и отвращением рассказывают про «Аракчеевщину» потомки этих Аракчеевских крестьян. Все дома построены были с большими некрестьянскими окнами, с большими связями по лицу; сзади этих великолепных хором у крестьянина не было ни кола, ни двора; особые люди ходили каждый день утром свидетельствовать домашний обряд хозяйки; чистота должна быть благородная: чашке, ложке и даже ухвату назначены были свои места; горе и истязание хозяйке, если дозор найдёт что-либо против установленного правила. Каждое селение стояло в одну продольную линию, тянувшуюся иногда более версты; по обеим сторонам села или деревни были каменные, вроде городских застав со шлагбаумом и висящими на чугунных красивых приделках фонарями и всё это изящной и прочной работы. Столбовая дорога (шоссе) была обрыта канавами и поднята высоко. Вёрсты гранитные, вроде пирамид, какие я видел в Петербурге по Царскосельскому проспекту времён Екатерины II. В каждом селении середину занимает полукруглая обширная церковь итальянской архитектуры, одинакового плана и фасада с высокой четырёхугольной колокольней и высоким шпилем белого железа; полукруг площади ограничивают три каменные двухэтажные корпуса, крытые железом. В одном из них помещается духовенство, во втором вотчинное того села Правление, тут же помещаются и судьи, если они другого селения или деревни; третий корпус, сельская больница, аптека и жительство фельдшеров. Просёлочные дороги от деревни в деревню однообразные, столбовые только наполовину уже. Имение графа имело более 2000 душ мужеского пола, как передавал это хозяин постоялого двора села Грузина. 

          В одном из селений этого имения подле имения, подле церковной ограды, росло и зеленело огромное можжевеловое дерево, пересаженное графом на это место издалека, с расстояния нескольких вёрст; штамба ровная и гладкая до его сучьев была около четырёх аршин; толщина этой штамбы, как я сам мерил, без малого моих два обхвата (мне тогда было 11 лет); вершина его с самый большой стог сена, была густая и зелёная. Ограда церкви для этого дерева была сделана полукруглая. В самом Грузине водил меня престарелый хозяин постоялого двора, показывая мне достопримечательности. Впрочем, теперь я всё уже забыл, даже не помню, какой был дворец гр. Аракчеева, как называл его мой вожатый, а помню только круглый бельведер этого дворца и флаг высоко развевавшийся над бельведером, вероятно, хозяин был дома. Ещё помню обширный парк и везде между флигелями дворца чугунные решётки, тёсаный гранит и панели из плит, посыпанные как в Петербурге песком; ещё помню высокий в виде горы холм, на котором на чугунных столбах стоял круглый балдахин с железною невысокою по железным стропилам крышею. Под этим круглым балдахином, на гранитном пьедестале, стоял колоссальный бронзовый крест в виде римского Х, или русского Х, на котором был распят св. ап. Андрей первозванный. Фигура его была колоссальная, много больше роста человека; это, как мне сказали, был дар Императора Александра I графу Аракчееву. По словам моего путеводителя, на этом холме стоял терем Новгородского князя Перея-Тучи, у которого сын был опасно болен; кто-то сказал отцу, что он излечится только кровью и водой; вследствие этого находящиеся тут жрецы убивали всех странных, плывущих рекой Волховом и кровью их мазали больного, кровь потом смывали водою р. Волхова; в числе странных взят был и св. апостол Андрей Первозванный, едущий по р. Волхову в Ладожское озеро. Когда привели апостола к Перею, то болящий сказал отцу, что этот странный исцелит его от болезни. Так и сбылось. Апостол одним словом исцелил болящего, крестил в христианскую веру и приобщил телом и кровию Искупителя весь дом князя Перея-Тучи. Так исполнилось предсказание, что от воды и крови исцелён будет сын Перея-Тучи. После уже в 1840 г. я, списывая рукопись стольника Андрея Богдановича Мусина-Пушкина, встретил в ней следующее: «Князь Перей-Туча получил себе имя Иоанна, которого апостол рукоположил во иерея новокрещённым им христианином, а брата княжего Мунга Германа апостол на корабле взял с собою и оставил его проповедовать веру Христову язычникам на острове Валаам, на том же море Неве находящимся. Жрецы, изгнанные Переем-Тучей с бесчестьем из дому, воздвигли против его в Новегороде великую крамолу, от которой он ушёл в Ростовскую область к другу своему князю Землесилу со всем домом своим и со всеми христианами паствы своей и поселился с ними на берегах реки Могилки». Спустя после этого несколько лет случай привёл меня списывать у Ростовского гражданина Петра Васильевича Хлебникова список князей Ростовских, где они жили в своих уездах. Рукопись эта была в четвёртку начала XVII в., там опять встретилось следующее: «На берегу речки Могилки, на том месте, где стоит ныне деревья Перово, по преданию старины, стоял терем князя Землесила, в котором поселился Новгородский князь Перей-Туча, которому на р. Волхове в его тереме св. ап. Андрей Первозванный воскресил умершего сына и крестил князя Перея-Тучу со всем домом его; брата князя Перея-Мунгу оставил проповедовать слово истины на море Неве, на острове Валаам. В этом же селении Перово в XV-XVI в. князь Борис Феодорович Щепин построил терем, в котором старший сын его кн. Феодор Борисович выдавал дочь свою Лукерью за кн. Ивана Ивановича Приимкова». Но возвращаюсь опять к Грузину. 

          Помню ещё великолепно сделанную из гранита пещеру, или грот, в котором стоял ветхий рыболовный челн, во многих местах замазанный глиной; в нём лежали ветхие же два весла; на этом челне Император Александр Павлович один переехал через р. Волхов к графу Аракчееву, на правый берег с левого, где оставил свиту свою, сам грёб этими двумя вёслами и переехал реку благополучно. Спуск к р. Волхову на правом её берегу, близ дворца графского, сделан весьма отлого и очень удобен; спуск этот каменными высокими стенами и вместо перил покрыт чугунными плитами. Более про с. Грузино я ничего не помню. 

          Приехавши в Питер, зять мой остановился на постоялом дворе у Мосягина под Невским, близ Лавры, а я у сестры Грачёвой, на собственном их огороде, подле измайловского парада. Гостить мне было весело; три раза водили меня в большой театр близ Николы Морского, в эти три раза играли пиесы: «Сын любви», «Гамлета» и комедию «Ябеда». Зять мой купил для Ростова в лавке Буренина сахару; Буренины в то время ездили на ярмарку в Ростов, где торговали сахаром, деревянным маслом и кубовой краской. Лавка их была в Питере, у «пяти углов», близ Владимирской. Года через четыре нужда была мне быть у этих пяти углов: не зная хорошо местоположения улиц, я вместо пяти углов нанял подешевле деревенского неопытного извощика везти себя на «шесть оглобель», которого в Питере совсем и нет. Смотрел я ещё, как под Исаакиевским собором устраивали деревянный бут, били сплошные сваи и на них настилали из толстых тёсаных брёвен плоты, а потом клали гранитный камень и плиту для фундамента. Площадь Исаакиевского собора и близлежащие места завалены были мрамором, разобранным из бывшего построенного уже прежде собора. 

          Замечательное событие случилось в это время с зятем нашим Гаврилом в бытность его в Питере. В одно время он был в гостях у товарища своего по Ростову, Фёдора Максимовича Плешанова, который правил делами по Петербургу от фирмы Плешанова: квартира его была под Невским, близ Александровского деревянного рынка; зять просидел у него долго и поздно вечером пошёл от него на постоялый двор. Дорогой на легковом извощике наехали на него два жандарма, набросили ему на голову толстое покрывало, посадили в сани и велели ему молчать, если хочет жив быть, и таким образом привезли его на небольшой двор, среди кругом обстроенного высокого дома; там провели его по чёрной лестнице в довольно хорошую комнату, где сидел за столом с роскошной закуской генерал с густыми эполетами, с орденами и звездой; рядом с генералом сидела великолепно одетая дама и, весело смеясь, вела разговор. В углу на полу лежал без движения лицом вниз и стонал, вероятно, только что жестоко наказанный человек. Полотняная его сорочка была вся в крови, и на спине вся в лоскутках; тела у лежащего было совсем не видно, оно было всё избито и виднелась одна запёкшаяся кровь. Генерал приказывает моему зятю отвести избитого на его квартиру, говоря, что кучер знает её, и затем велит молчать о виденном, говоря, что «и тебе то же будет». 

          Дама же с генералом в это время всё шутила и смеялась над избитым, говоря, что другой раз к ней не придёт. Жандармы набросили на избитого какой-то старый ватный халат и, вынеся из дома, посадили в сани, велев зятю его поддерживать; кучер полетел стрелой но разным улицам и переулкам и, наконец, остановился перед одним тоже большим домом, сказав, что здесь квартира избитого седока. Дворник сразу узнал своего постояльца и со слезами понёс с зятем в занимаемую им довольно просторную и чистую квартиру. Какой-то человек, вроде прикащика, очевидно, ожидавший своего хозяина, увидел его в таком положении и с ужасом закричал, да и зять мой, пришед в великое удивление и жалость, когда по снятии халата, он узнал в измученном своего знакомого, тихвинского купеческого сына Парихина, имевшего в Тихвине свои скотные бойни и торговлю свежей и солёной говядиной, которую он поставлял в Петербург; Парихин был человек зажиточный; я уже выше упоминал о нём при посещении Никольского монастыря. 

          Событие это, как разъяснилось, было следующее: молодой Парихин (кажется, Алексей Григорьев), был один сын у отца, молодец рослый и красивый; его я часто видал, ходя с поручением от зятя Гаврила в дом отца его, купца Парихина. Он свёл близкую связь с содержанкой одного из прикащиков купца Громова; барыня эта вела дела свои искусно; соперники ничего друг о друге не знали; в одно время Парихин чем-то остался недоволен своей любовницей и прибив её ушёл; вскоре пришёл содержатель её, Громовский прикащик, и застал её в слезах; она рассказала, что приходил к ней молодой купчик, хотел её обольстить, а за непокорность её прибил, при этом указала и квартиру Парихина. Дня через два после этого, вдруг на квартиру Парихина, ночью, приезжает генерал в орденах и со звездой в сопровождении двух жандармов и требует его к генералу Милорадовичу, начальнику столицы. Парихин перепугался, увёл генерала в свою контору и дал ему значительную сумму, просил сказать, зачем он потребовался. Тот успокоил его тем, что, вероятно, у генерала встретилось в его фамилии какое-нибудь недоразумение, и что дело всё пустяки. Парихин оделся прилично, надел енотовую хорошую шубу и, взяв с собой на случай ещё немало денег, поехал с генералом вместе; жандармы же отправились на другой лошади сзади. Парихина привезли в неизвестный ему дом; любовница, которую бил Парихин, вышла встретить его со свечкой, а генерал спросил: этот ли твой обольститель, оскорбивший тебя так жестоко? Та сказала, что он самый. Тогда по знаку генерала два здоровых жандарма бросились на Парихина, повалили на пол, раздели до рубашки и избили ленком до полусмерти. Шуба и взятые Парихиным деньги остались у генерала, который оказался мнимым. Полиция с зятем нашим ходила на квартиру, где жила эта женщина; квартира оказалась, но только не та, где происходило сказанное событие. Женщину эту зять наш, хотя и признал за ту самую, которая компанировала с генералом, но она отозвалась неведением и призвала в свидетели жильцов-соседей, которые показали, что в сказанный вечер она была у одной из жилиц на именинах и никуда не выходила. 

          Больного Парихина привезли к отцу в Тихвин, где он, быв недолго болен, помер. После были слухи, что генерал, взявший Парихина, и был прикащик Громова, а жандармы его товарищи, тоже Громовекие прикащики. Полиция, получая от самого Громова большие приношения и «праздничные», хотя н знала о сём событии, но дело замяла. Да такие ли не только тогда, а ещё и в недавнее время делались дела в полиции и всё было за деньги шито да крыто.

ГЛАВА VII.

          Переселение моё в Ростов. — Скрипка. — Ряженые. — Поп с рогами в Петербурге. — Рассказы Андрея Гавриловича. — Угодические кликуши. — Вернейшие средства излечения этого недуга. — Огородник Савков. — Не осуждай и не осуждён будеши. — Воинский постой в нашем доме. — Определение меня в лавку к Ростовскому купцу Малышеву. — Проказа фокусника Пинетти в Петербурге. — Торговля и купцы в Ростове за полвека до сего времени. — Купеческая стоянка и ораторы старожилы. —Предсказание Давыдушки юродивого. — Ростовский гордец в Питере. — Рукописи и Ростовские Летописцы. — Судьбы этих рукописей. 

          По приезде из Питера в Тихвин зять мой скоро собрался ехать в Ростов на своих лошадях, куда мы и приехали благополучно, и я навсегда оставил и город Тихвин, и его тамошнее наследие моего родителя; конечно, по малолеству моему это было нечувствительно; я тогда жалел более всего о скрипке, которую подмочили в повозке, переезжая через Волгу около города Углича; это случилось по причине бывшей тогда оттепели и появления на льду воды. 

          Скрипка эта досталась мне следующим образом: Во время лета приезжал в Тихвинский монастырь молиться больной капельмейстер Петербургских театров и остановился в монастырской гостинице, в монастырской ограде, напротив нашего огорода; он часто ходил на огород за покупкой овощей; познакомясь с моим зятем, он пожелал обучить меня играть на скрипке и до отъезда нашего в Ростов он учил меня месяца два; способности мои удивляли его; на прощание он подарил мне свою скрипку и новую азбуку Моцарта, — книгу большую и в переплёте. Скрипка от подмочки расклеилась, столяры наши поправляя её совсем испортили, и я потом уже не играл. Несколько лет тому назад эту скрипку и с азбукой подарил я своему приходскому дьякону Василью Степанову Прозорову и не знаю теперь — жива ли она у него или нет. Рождественские праздники прошли так же, как и в прошлые годы, после которых нечувствительно приблизился и новый год. Были у нас ряженые, один парень нарядился чёртом с рогами и весьма нас, детей, пугал. Говоря об этом ряженом чёрте с рогами, припоминаю я и слегдующий случай. Незадолго до нашего отъезда из Питера пришёл я к своему зятю под Невской и увидел там перед воротами Невской лавры великое множество карет и других различных экипажей Петербургской аристократии, а также и бесчисленное множество народа. Такое стечение повторялось уже не один день. Собравшийся народ требовал от митрополита показать попа с рогами. Увещания митрополита, что никакого попа с рогами у него нет, не удовлетворяли публику; она ещё больше требовала показать ей попа с рогами. В числе зевак очутился и я с зятем Гаврилом; впрочем, как нас, так и всю публику недолго заставили ждать. Вскоре приехали несколько частей с пожарными трубами и стали разгонять, обливая из рукавов водой и кареты, и пешеходов: тем вся эта процессия и кончилась. Впрочем, в народе долго и много было об этом различных толков и всё не в пользу духовенства. За и несколько дней перед этим кем-то была пущена в столице следующая утка: в одном селении Новгородской губернии крестьянин нашёл клад и будто бы довольно немалый. Крестьянин почему-то стал просить местного попа окропить его святой водой. Поп отложил это до утра. В полночь под окно крестьянина приходит поп, переряженный чёртом с рогами и требует своего клада как бы обратно; испуганный крестьянин отдал найденный клад, с которым поп и ушёл от окна. Придя домой, поп поскользнулся и упал головой на шкуру убитого им козла и когда встал, то увидел, что козлиная шкура крепко приросла к его телу, а надетые раньше на голову козлиные рога не отставали. Затем будто бы поп в таком виде и приведён был ко владыке, чему были и самовидцы, которые видели, как везли попа с рогами в Невский монастырь. В истину этой басни верила вся столица и съезжалась смотреть попа с рогами. В числе других и мы с зятем, облитые водой, ушли на постоялый двор Мосягина, не видав попа с рогами. 

          Новый 1825 год, по обычаю сельскому, мать моя праздновала со мной в с. Сулости у свата Андрея Гаврилова Грачёва, который, как я уже говорил, был красноречивый рассказчик разных событий. Вот два его рассказа, удержавшиеся с того времени в моей памяти: одного недоросля, крестьянского сына с. Сулости, проезжие попросили указать дорогу к Ярославлю; он охотно согласился, сел рядом с кучером на беседку и поехал с ними проводить только до околицы, но, проехав дальше, так и пропал; только Ярославская полиция через несколько дней нашла его сидящим на плоту реки Которосли в Ярославле. По его изнурённому и растерянному виду, растерзанных и избитых от ходьбы ног его взяли в больницу, где он нескоро и образумился. Когда пришёл в себя, то сказал, кто он и отколе и как с проезжающим выехал только за околицу села показать дорогу, и как во время этой езды он услышал благовест колокола и перекрестился. В этот момент проезжающие и лошади исчезли, и он увидел себя на плоту. Колокольный звон гудел во многих местах, и он не знал, где находится и чувствовал болезнь в подошвах, которые не давали ему встать на ноги. 

          Грачёв рассказывал ещё о крикушах, которые в с. Сулости были тогда в моде, и их называли порчеными. Эти крикуши каждый праздник, во время херувимского пения, бесились своеобразно и обдуманно выкликали по именам тех, кто их испортил, или врали что-либо на своих домашних. Выкликали они в особенности в великую субботу Страстной недели, когда понесут плащаницу, или во время приобщения Св. Таин. Из числа таких-то крикуш и была крестьянка с. Сулости, жена питерского огородника Дмитрия Дмитриевича Совкова, соседа по с. Сулости Андрею Грачёву. Раз она была с мужем за обедней в прежней деревянной церкви св. великомуч. Екатерины, близ Калинкина моста в Питере, где и открыла было неслыханное там своё искусство; но Питер не Сулость; там её взяли как больную в находящуюся тут Калинкинскую больницу, где съехался целый консилиум докторов для дознания причины такой болезни. Доктора так заинтересовались этой болезнью, что муж крикуши с немалым трудом и тратою денег выручил им, больницы свою супругу, которая от такого переполоха исцелилась навсегда от своей болезни. 

          У нас в Угодичах такие проделки крикуш прекратил тоже навсегда становой пристав Виктор Иванович Тараканов; раз как-то за обедней в день св. Пасхи было много причастников и причастниц мастерицы кричать в числе нескольких начали хором показывать своё искусство; пристав строго приказал им молчать или идти под арест; что же случилось? Нечистый дух не захотел быть под арестом и замолчал; с тех пор благодаря становому приставу нынче нечистый дух к нашему женскому полу уже не касается. 

          Сказанный выше огородник Совков был человек богатый, был весьма горд и своенравен, мечтал быть великим человеком, имел на огороде большие артели рабочих людей, которых когда рядил, то всегда спрашивал: «Вино пьёшь? Табак куришь?» и если кто был подвержен этим слабостям, то такого работника не рядил, а прогонял без всяких разговоров. В настоящее время он старик 80 лет и сам подвержен всем тем слабостям, которые порочил в других; теперь, пьянствуя и куря в кабаках, он живёт в с. Сулости в самом бедственном положеши и притом в чужом доме. Вот каково осуждать пороки ближнего! С Нового года сельское правление у нас в доме отвело квартиру начальнику батареи, стоявшей в Угодичахь. Квартирант-полковник весьма полюбил меня и подарил мне крест св. Анны с нумером, какой носили нижнее чины за беспорочную службу и медаль 1812 года. Обе эти вещи хранятся у меня и в настоящее время. Во время Ростовской ярмарки купили мне барабан полковые барабанщики, научили меня бить тихий и скорый марши и зорю. Я часто перед своим домом вместе с ними бил вечернюю зорю; это весьма занимало нашего постояльца, особенно когда я украшал свою грудь двумя сказанными медалями. Постоялец наш был холостой и очень добрый человек; звали его Егор Савочкин и стоял он потом у нас в доме много лет, по неимению в селе более приличных квартир. 

          После Ростовской ярмарки, в апреле, мать моя отдала меня в мальчики свату своему, ростовскому купцу Василью Ананьеву Малышеву, в овощную лавку, в которой торговал его второй сын Константин Васильев; жить мне, как родственнику, было там хорошо, и мать моя часто брала меня гостить в Угодичи, где я проживал иногда но неделе, наслаждаясь полнейшей свободой и беспрепятственно детскими играми с своими товарищами. Хозяин мой Малышев был поставщиком чего-то во дворце в то время, когда был там знаменитый магик, кажется, Пинетти, которого он хорошо знал лично. Об этом магике из рассказов хозяина я удержал в памяти только следующее: в одно собраше, в дом к какого-то знатного вельможи, где Пинетти показывал своё искусство, будто бы несколько бывших знатных дам и фрейлин вдруг сделались как Евы до грехопадения. Магик всю их одежду моментально снял и развесил по стенам залы. Это весьма оскорбило вельмож, и ему велено было немедля выехать из столицы, причём полиции было приказано сообщить, куда он выедет, т. е. через какую заставу. Что же? Губернатору были поданы рапорты из всех застав, что Пинетти выезал из них в один час в одни минуты и, судя по описанию, в одинаковом экипаже. 

          Теперь к обращусь к Ростову, каким встретил его за 57 лет тому назад. Весь Гостиный двор, лицевая полуденная сторона и все внутрение тёмные ряды были, как и ныне, частных владельцев — ростовских граждан; лицевая полуденная сторона средним проходом в тёмные ряды разделялась на две равные половины: с юго-восточного его угла производили торговлю следующие личности; 1) лавка Фёдора Семёновича Шестакова; 2) Николая Николаевича Дьячкова; 3) Василья Афанасьева Малышева. Между этими лавками был проход в тёмные ряды: 4) Ивана Семёновича Пономарёва-Лобанова; 5) Фёдора Михайловича Земского; 6) Анны Нефедьевны Молявкиной; 7) Алексея Васильева Малышева; 8) Ивана Григорьева Щапова; 9) Осипа Ивановича Пономарёва-Лобанова; 10) Александра Яковлева Горбунцова; 11) Михаила Семёновича Пономарёва-Лобанова; 12) Евграфа Иванова Кайдалова; 13) Диомида Ивановича Глазкова; 14) Марфы Ивановой Шестопаловой, или Юровой. Западную половину занимали мучные лавки; из них лучшие торговцы были два брата Рыбаковы, Пётр и Иван Ивановичи Малыгины и разные другие мелочные торговцы¹⁴. 

          На противуположной стороне Гостиного двора перед Спасской церковью, стояли два корпуса дощаных лавок, где торговали пряниками и разной бакалеей и ещё небольшой корпус таких же лавок лицом на восток; тут торговал один из первых тогда торговцев, Василий Иванов Хранилов; у восточных же ворот Кремля было несколько таких же дощаных лавок, где торговали сайками, несколько обжорных лавок, где продавали жареную баранину и рыбу; напротив северо-восточной башни было несколько живорыбных полок без всяких навесов. У северо-восточной башни была съестная харчевня, также одноэтажная харчевня с продажею чая и водки была в северо-восточном углу соборной ограды; более никаких помещений не было на всей Спасской площади. 

          Торговцы железными товарами, Яков Фёдорович Рыкунин и Фёдор Ильин Бабурин помещались против корпуса лавок, за Храниловым, в каменном здании, принадлежавшем различным частным владельцам. Под трактиром Алексея Дмитриева Соколова, под всеми жилыми домами обывательскими были торговые ярмарочные лавки с передовыми перед лавками галереями, какие под некоторыми домами кое-где видны и в настоящее время, а прочие давно уже превращены в лавки. 

          Торговцы панскими товарами торговали в тёмных рядах, проходы к ним были с южной и восточной сторон, так как и ныне. Тортовля этими товарами была только в базарные дни: вторник, четверток и субботу и то только до половины дня, потом все запирались. 

          Весь торговый оборот был тогда против настоящаго не более как десятая часть, а, пожалуй, и того менее. Торговля в овощной лицевой линии была самая ничтожная в сравнении с настоящим временем, кроме двух лавок купцов Пономарёвых, Ивана и Михаила Семёновых, торговавших как и прочие только в базарные дни, т. е. во вторник, четверг и субботу; в прочие же дни торговцы, хотя и выходили на несколько часов в лавки, но покупателей никого не бывало, а потому они только вели между собой разговоры про старину и другие предметы. Товарищей у меня было трое: два сына Фёдора Семёновича Шестакова, Фёдор и Николай и сын Анны Нефедьевны Малявкиной Алексей. Игра в шашки была тогда в нашем ряду в большой моде и играли все от старого до малого. Непобедимый игрок был Фёдор Михайлович Земской, и самый весёлый говорун и юморист при этой игре был Николай Николаевич Дьячков (отец московского купца Алексея Николаевича Дьячкова, известного московского благотворителя по приюту для детей сосланных в Сибирь престуников). Он меня очень любил. Ростовское передовое купечество в описываемое мною время собиралось почти каждодневно в кружок на стоянку и всегда против лавки Малышева; вот имена этого сборища, или купецкой «биржи», собиравшейся под открытым небом. Личности этих купцов, теперь уже покойников и в настоящее время я могу передать в точности: Василий Михайлович Хлебников, Алексей Иванович Хлебников-Горноусов, Андрей Абрамович Титов, Максим Михайлович Плешанов, Фёдор Борисович Мясников, Иван Борисович Мясников, Фёдор Алексеевич Кекин, Михайла Алексеевич Кекин, Иван Иванович Балашов, Алексей и Иван Гавриловичи Малышевы, Пётр Петрович Чикин, Михайла Алексеевич Кайдалов, Фёдор Дмитрич Пичугин, Иван Иванович Мокеев, Алексей Васильевич Щапов, Фёдор Семёнович Шестаков, Алексей Алексеевич Говядинов, Андрей Андреевич Мальгин, Леонтий Андреевич Мальгин, Никита Андреевич Иванов-Карачуновский, Александр Иванович Щеников, Евграф Иванович Серебренников, Иван и Андрей Петровичи Маракуевы, Иван Якимович Гонов, Дмитрий Алексеевич Хлебников, Иван Афанасьевич Малышев, Никита Андреевич Нарядчиков, Сергей Александров Фигурин, Дмитрий Алексеевич Маскалёв и Иван Андреевич Толоконников. В полном составе гг. эти сходились часто, но каждодневно их бывало не менее 10 человек из вышепоименованных лиц. 

          К слову пришёлся анекдот о сыне Толоконникова, тогда первого ростовского суконного торговца. Иван Андреевич Толоконников имел двух сыновей: Фёдора, —моего товарища и Димитрия. Димитрий вёл себя весьма неважно и любил щеголять. Раз в летнее время Дмитрий шёл к себе в лавку и против самой нашей лавки Малышева набежал на него сзади юродивый Давыдушка и стал упрекать его, говоря: «Разве ты не видишь: и Государь стоит с открытой головой; а ты в шляпе»: и снял с него шляпу. Толоконников сконфузился, взял из рук Давыдушки шляпу и ушёл к себе в лавку. Давыдушке он на это ничего не сказал, ибо в Ростове все считали его за святого. 

          Что же значили слова Давыдушки? Прошло с тех пор немало годов (я уже был женат) как раз мне случилось летом, перед Нижегородской ярмаркой, быть за покупкой на эту ярмарку сахару и деревянного масла в Петербурге. Будучи с одним торговцем этих товаров в трактире, я беру «Северную Пчелу» и случайно встречаю статью под названием «Ростовский Гордец»: это меня заинтересовало. В ней было следующее; при спуске корабля в малом адмиралтействе, в присутствии Государя Императора, во время молебного пения все стояли с обнажёнными головами и только один, как бы на отличку, стоял в шляпе. Государь заметил это и велел эту личность убрать; по справке оказалось, что это был ростовский купеческий сын Дмитрий Иванов Толоконников. Дело становилось не шуточное, однако Государю было представлено, что это человек молодой и иногородный, не знающий обычаев, притом же ещё и пьяный. Император приказал его отпустить и назвал «Гордец Ростовский». Тут-то я вспомнил слова Давыдушки. Долго этот № Пчёлки сохранялся у меня, и не знаю теперь куда девался¹⁵. 

          Сказанная выше купеческая биржа часто вела речи о старине. В то время Ростовских летописей было в изобилии, и почт у каждого было помногу разных старинных рукописей. Нарочитая и самая лучшая рукописная библиотека древних списков была у Фёдора Семёновича Шестакова¹⁶. Об этих рукописях и событиях в стоянке между любителями старины бывали сильные споры, и их всегда разрешал Фёдор Семёнович. По своей начитанности и красноречию он был живая история древнего великого Ростова. Я, хотя и видал приносимую им иногда для разрешения споров рукописную книгу довольно почтенной толщины, писанную полууставом, но по малолетству своему не обращал на неё внимания. Впрочем, нередко с его детьми, — Фёдором и Николаем, кое-как разбирая, читывали, разумеется, в отсутствии хозяина. Меня более занимал словесный рассказ его о князьях Ростовских. Случай привёл меня в 1829 году торговать уже на отчёте у того же Василья Малышева, но через четыре года много изменилось: Фёдор Семёнович помер, дети его куда-то разъехались, лавку занял Василий Иванович Путилов; прежнюю же лавку Малышева, подле прохода, где я был первоначально, занял Фёдор Михайлович Земсков; знаменитая же рукописная книга, как мне передавали, поступила Петру Ивановичу Попову по праву какого-то родства с Шестаковым, что я слышал впоследствии от дочери Петра Ивановича, старой девицы — Павлы Ивановны, но об этом будет речь впереди. Куда теперь девалась эта книга — неизвестно. Вероятно, как и мноние другие рукописи, утрачена. Немало рукописей сгорело у И. В. Хлебникова во время сильного пожара в Ростове. Весело вспомнить обычаи старинных торговцев, которым много было свободного времени: сидя на галерее и чаще у лавки Дьячкова. Чего тогда они ни переговорят между собою! Была бы только охота слушать.

ГЛАВА VIII.

          Наводнение в Петербурге 1824 г. — Епископ Августин на обеде у росговского купца Плешанова. — Устройство Плешановым Троицко-Варницкого монастыря в Ростове. — Смерть Императора Александра I. — Присяга в Ростовском Успенском соборе Константину Павлоичу. — Другая присяга Николаю Паловичу. — Ростовские кладоискатели. — Неудача их поисков. — Фокусник в Ростове. — Архиерейские старые конюшни. — Казармы и их строители. — Судьба этих казарм. — Моя тётка Татьяна. — Её старинные песни. — Мастрюк Темрюкович и Князь Воротынский. 

          В начале мая приехала из Питера моя сестра Настасья с своей грудной дочерью Татьяной. Будучи беременна, она спасалась на крыше во время наводнения, бывшего 7 ноября 1824 г., держась за дымовую трубу своего дома, который чуть не весь был покрыт водою, только одно чудо спасло её от несомой сильным ветром барки, едва не коснувшейся роковой трубы, за которую она почти в беспамятстве держалась. Она потом и дома, на своём озере, едва не подверглась той же участи; это было в день Вознесенья Господня и в день обретения мощей св. Леонтия (23 мая). В сильную бурю едва не опрокинуло лодку с народом, где сидела и она, возвращаясь из Ростова в Угодичи. В этот день в соборе было особое празднество по случаю освящения царских врат, которые были обложены новой чеканной серебрянной позлащённой ризой. В августе месяце сего 1825 г. быть именинник Максим Михайлович Плешанов, которого по св. Максиму блаженному прозвали во хмелю блаженным. Во время именин в числе гостей Плешанова были; епископ Августин и Василий Афанасьев Малышев; посдедний, придя домой с этого пиршества, сказывал нам, что «Максим блаженный. напившись, обругал всех гостей, в том числе и архиерея Августина, укоряя его бедностию, и ударил по лицу. После, опомнившись, пошёл на мировую; как всем известно, Плешанов, прося прощения, обещал выстроить тёплую каменную церковь вместо ветхой деревянной в Троицком Варницком монастыре, где Августин жил на покое, что он и исполнил впоследствии, не жалея денег¹⁷. 

          В сентябре месяце Василий Афанасьев купил другую половину отцовского дома у брата своего Ивана Афанасьева Малышева, который с двумя сыновьями моими товарищами, Александром и Леоном н дочерьми Марьей и Александрой по желанию тестя своего Ивана Борисовича Мясникова, переселился в Москву. 

          В конце ноября месяца, по смерти Государя Императора Александра Павловича, в Ростовском соборе всем без различия возраста людям мужеска пола была присяга Императору Константину Павловичу, которому и я, хотя и малолеток, 11 лет вместе с другими мальчиками целовал крест и Евангелие и подписывался на присяжном листе. Не помню, через сколько времени, только вскоре была другая присяга Императору Николаю I. Эта присяга для народа обошлась без подписи и целования креста и Евангелия, а только прочитали в соборе присяжный лист, и подписывали тогда его одни лишь служащие статские и военные. Больше же никому подписываться не предлагали. Что за причина была сему, я не знал, хотя, помнится, мне что-то об этом говорили не совсем ладно, больше всё шёпотом и чего-то боялись. Войска, находящиеся в городе и окрестностях, все были сдвинуты к собору. Они с ропотом едва повиновались начальству, выражая желание служить Императору Константину. Это волнение я как теперь помню. Я, хотя и был в соборе, но как и прочие, держал только руку со сложенными перстами, доколе читали присяжный листу, но крест тоже не целовал и нигде не подписывался, как это было при присяге Константину. 

          Новый 1826 год праздновали гостя в с. Сулости, а Крещенье у себя в Угодичах. После Крещенья Василий Афанасьев женил четвёртого своего сына Алексея Васильевича, взял у купца Ивана Ивановича Гогона Гладкова дочь Анну. Я пировал на этой свадьбе и во время брака вёз впереди поезда икону. 

          Вскоре после этого приехали в Ростов по высочайшему повелению кладоискатели. От купечества в числе почётных граждан в качестве депутата прикомандирован был и Василий Афанасьев Малышев. В день, когда отыскивали кладь, я с однолетком своим товарищем Семёном, учеником первого ростовского мастера Филиппа Можайского и Алексеем Малявкиным находились всё время кладоискания; искали как в доме Василья Рохманова (того самого, который в Крымскую войну послал в действующую армию 9000 финифтяных образов по 1000 штук каждого ростовского чудотворца), так и в некоторых местах поблизости Благовещенской церкви, что на рву; работа всюду была безуспешна; продолжалась она с утра, а с наступлением вечера работа прекратилась и более уже не повторялась. Проводя кладоискателей с конвоем в Ярославль, ростовский квартальный надзиратель Григорий Васильевич Агалевцев в присутствии моём рассказывал Василью Афанасьеву Малышеву, как кладоискатели городов Корчевы, Бежецка и Ростова сблизились между собою. По словам самого главного ростовского кладоискателя Садикова, дело было так: бежецкая помещица Матрёна Ивановна Равинская видела во сне дивное видение: неизвестный ей человек берёт её под руку и ведёт в подземный подвал, сделанный из крупного булыжного камня. Придя в подвал, она увидела там груды и бочка золота и серебра и склады различных дорогих мехов; «Всё это будет принадлежать тебе, — сказал спутник, — только надо иметь тебе для поднятия клада «прыгун-траву», а она находится в городе Корчеве у мещанина Алексея Варламова Садикова; он снабдит тебя и этой травой и покажет место в городе Ростове, где хранится это сокровище»; точно такой же сон видел и Алексей Садиков, только в подвале были не груды золота, и серебра, и меха, а одни бочки золота и серебра, каждого металла по двенадцати бочек, а в каждой бочке по четыре ведра. Путеводитель Садикову назвал себя посадским человеком г. Ростова Васильем Ивановым Коноваловым Коньковым¹⁸, у которого в заведении находится это сокровище, только не имеет он «прыгун-травы» для поднятия этого сокровища. Помещица Рачинскаа отыскала чрез посланных в Корчеву Алексея Садикова, а Алексей Садиков отыскал в Ростове Василья Коновалова Конькова, таким образом, и устроилось дело между тремя кладоискателями: Рачинской, Садиковым и Коноваловым. Впрочем, о сём видении Садиков перед следственной комиссией умолчал¹⁹. 

          В этот год помер соборный священник о. Сергий; место его заступил соборный дьякон Симеон. В это же время от восточных ворот соборной ограды до северных начали воздвигать каменные соборные лавки. 

          Приезжал летом в Ростов какой-то знаменитый фокусник и давал свои представления в архиерейских конюшнях, в северной лицевой стороне, где помещались когда-то архиерейские кучера. Меня отпустили смотреть на этого фокусника с товарищем Алексеем Малявкиным; мы пришли задолго до начала представления и от нечего делать обозревали запустелые архиерейские конюшни²⁰. Нижний этаж со всех трёх сторон: восточной, южной и западной — занимался, как видно, стойлами, каретными сараями и другими хозяйственными помещениями, он состоял из больших и малых отделений, разделённых каждое каменною стеною; прочные вековые своды были в каждом таком отделении. Мы как векши взобрались во второй этаж; там были такие же помещения, только много более нижних и с таким же прочным вековым сводом; каждое такое отделение тоже разделялось каменною стеною, в средине которой была большая арка вроде ворот, сквозь которую можно было свободно проехать с возом сена; пол второго этажа был кирпичый и сохранился в целости не во многих местах. По рассказам старожилов, тут хранилось сено и солома; для въезда туда были поделаны отлогие и самые удобные въезды с возами сена и соломы, что было видно из двух больших арок на южной стороне в лицевой стене, выходящей на двор, в которую мы вобрались туда; три глухие конюшенные стены: восточная, южная и западная вышиною были равны Кремлёвской стене; бывшая когда-то тесовая крыша уже не существовала и кое-где ещё видны были истлевшие стропила. Это обширное здание, как и другие кремлёвские здания, крепко противилось всеразрушающему времени, доколе не коснулась рука всеразрушающей вековые здания «Ярославской строительной коммиссии²¹». 

          Наконец, звонком собрали зрителей в театр. Представлено было какое-то пантомимное разбойничье похищение княжны. Актёры были как куклы; делали различные движения руками, ногами и головой по стуку палочки фокусника; потом было показываемо что-то вроде фокусов и всё закончилось пляскою по канату, натянутому внутри пространного конюшенного двора. Последняя штука нас заинтересовала всего более. 

          Но возвращаюсь к архиерейским конюшням. 

          Полвека стояли они в запустении. Воззрела, наконец, своим смертоносным оком строительная комиссия и на это вековое здание и, вопреки желанию граждан, хотевших это здание покрыть железной крышей, пробить в стенах окна и исправить сообразно потребностям экономическим образом для казарменных помещений, но комиссия не согласилась, а нашла какого-то добросовестного подрядчика «Паскина», отдала ему с торгов разобрать до основания это не сокрушённое временем здание и на том же фундаменте воздвигнуть существующие ныне казармы. Сказано — сделано; приступили к сокрушению здания. С прискорбием граждане видели, как, строя казармы, Паскин отправлял в Ярославль обозы старых железных связей этого векового здания. Эти связи были квадратные, брусчатой формы, весом более пуда в каждом аршине, чему я был самовидец. Как тогда говорили, эти связи он заменил чуть ли не шинным обыкновенным железом, а оставшейся в его пользу от постройки казармы кирпич он продавал десятками тысяч. Всё это граждане видели и скрепя сердце принуждены были молчать и платить в строительную комиссию из думы за работу деньги своевременно без просрочки. Принятие казарм от подрядчика для всех членов строительной комиссии закончилось Лукулловым пиршеством. Так тогда граждане передавали друг другу на обычной своей стоянке в кружке и при этом удивлялись и не знали, каким чудом устоял ещё находившийся близ казарм каменный мост, который тогда же назначено было комиссией заменить деревянным, будто бы за ветхостию. Этот ветхий мост стоял ещё 40 лет без всяких поправок. 

          Прошло немного лет после этого и в новымх казармах жить стало страшно и всюду грозило падение стен и потолка. Строительная комиссия, опасаясь худых последствий, снова за красную цифру сдала с торгов перестройку казарм ростовскому купцу Ивану Михайлову Шугоркину, указав между прочим опоясать вокруг эти новопостроенные казармы железным поясом под карнизом и тем сохранить их от падения. Купец Шугоркин пробил в лицевой стороне стены ров, глубиной и шириной а полкирпича и в этот ров вложил полосовое железо. Злые языки говорили тогда, что вместо полосового шло полуполосовое, да и почём кому знать? Ибо ров этот опять заклали кирпичом и заштукатурили, как-будто ничего и не было. Но на этот раз сдать не пришлось, и казармы стояли в развалинах до 1881 года. В этом году дума без строительной комиссии отстроила казармы, и мне прилучилось быть на освящении соборным духовенством возобновлённых казарм; мне весьма понравилось удобство произведённой так скоро перестройки; сомневаюсь только в прочности стен против прежних, бывших в архиерейской постройке; тогда получали за кирпичную работу не потысячно, а по алтыну и две деньги за каждое «печное чело». 

          Но возвращаюсь к прерванному рассказу о своей жизни и продолжаю своё повествование. 

          К концу года мой хозяин Константин Васильев, имея свой погребок, от употребления напитков ослаб до того, что отец его принуждён был нарушить торговлю, вследствие чего и я возвратился к своей матери в с. Угодичи. В последующее время бывший мой хозяин вроде нищего ходил по лавкам сбирать копейки; он жив и по сей час и так же занимается этим промыслом. Боже мой, подумаешь, что было и что стало с семейством Малышева! 

          В это время бурмистр с. Угодичь Михайло Михайлов Щапов потребовал с матери моей внести за меня четверть рекрутской квитанцш, которая полагалась в 500 р. ассигн. Мать моя внесла деньги немедленно, хотя мне было от рода только тринадцать лет. 

          В это время выступила навсегда из с. Угодичь артиллерия, начальником которой был полковник Еремей Андреевича Белич; он вместе с своей женой Варварой Павловной стоял у нас в доме немалое время. 

          На праздника Рождества перешла жить к нам в дом сестра моей матери, старая девка Татьяна Андреева Никонова. Она передала мне две старинные песни, существовавшие вУгодичах от времён Грозного Царя, когда с. Угодичи было наследственной вотчиной его матери, княгини Елены Глинской. Одна из этих песен называлась: «Мастрюк Темрюкович», а другая «Воротынский князь»; хорошо, что я их тогда записал; вот их содержание:

Мастрюк Темрюкович.

     Как у нас на святой Руси. 
     На святой Руси, в каменной Москве, 
     А и женится православный Царь, 
     Православный Царь Иван Васильевич, 
     А берёт он не у нас на Руси, 
     А берёт во Турецкой земле, 
     Молодую княжну Марью Темрюковну. 
     А за ней три посла пришли, 
     А и триста татаринов, 
     Полторасто Черкешенов, 
     Пятсот донских казаков, 
     Удалых, добрых молодцев. 
     А ещё с ней посол пришёл» 
     Мастрюк-то Мастрюкович 
     Молодой князь Темрюкович; 
     Он по палатам похаживает, 
     Дорогих гостей потчует: 
     А вы кушайте дороги гости, 
     А и триста татаринов, 
     Полтораста Черкешенов, 
     Пятьсот донских казаков, 
     Удалых добрых молодцев! 
     А те ему в ответ говорят: 
     А что ты сам князь не пьёшь — не кушаешь, 
     А и белу лебедь не рушаешь. 
     Не на нас ли ты думу думаешь. 
     Что на царство Московское, 
     На Царя православного, 
     На Ивана Васильевича? 
     Отвечал им тут Мастрюк Мастрюкович. 
     Молодой князь Темрюкович: 
     Не на вас я думу думаю. 
     Не на царство Московское, 
     На Царя православного, 
     На Ивана Васильевича? 
     Уж я семь городов прошёл, 
     По себе я борца не нашёл! 
     Как идёт тут Ивашечка с крошечку, 
     Он на ножку прихрамывает 
     На язык пришепётывает. 
     Стал с Мастрюком он боротися, 
     А и перву пошибку пошиб, 
     С Мастрюка чёрну шляпу сшиб, 
     А другую пошибку пошиб, 
     С Мастрюка цветно платье сшиб, 
     А и третью пошибку пошиб. 
     Мастрюка с ног долой сшиб. 
     Тут Мастрюк со стыда побежал. 
     А... ладонью зажал. 
     Увидала тут Марья Темрюковна 
     Из высока нова терема, 
     Взговорит тут Ивашечке с крошечку: 
     Ты мужик, ты мужицкий сын. 
     Ты крапивные семена. 
     Не за свой ты кус примаешься. 
     Этим кусом ты подавишься!

Воротынский Князь.

     А и вот моя измена за столом сидит, 
     А и пьёт, и ест, и кушает, 
     А и белу лебедь рушает! 
     Испужался тут царевич млад. 
     А и млад царевич Фёдор Иванович. 
     Побежал он к своему любимому дядюшке 
     К тому ли ко Никите Романычу. 
     Он бежит, кричит зычным голосом: 
     А ты гой еси ты мой дядюшка. 
     А и стар боярин Никита Романович! 
     Ты не знаешь, не ведаешь, 
     Что у нас в дому поделалось, 
     Опрогневался на меня Осударь батюшка 
     Он велел меня палачу казнить; 
     Что тому ль злодею Олёшке Куратову. 
     Он велел вынять моё ретиво сердце 
     И принесть его пред очи цареские, 
     Чтобы царские очи ужаснулися. 
     А и хочет он взять меня за белы руки 
     И вести меня на место лобное; 
     На ту колоду сыродубовую, 
     Окровянить свою саблю острую. 
     Услыхал его стар дядюшка, 
     А и стар боярин Никита Романович. 
     Надевал он шубочку нараспашечку, 
     А и шапку поверх головы; 
     Он бежит запыхается, 
     За сыру землю запинается. 
     Во слезах кричит зычным голосом, 
     А ты гой еси Олёшка Куратов сын, 
     Не за свой ты кус примаешься, 
     Этим кусом ты подавишься. 
     Не известь тебе семя царское, 
     А и молодца царевичя Фёдора Ивановича; 
     А и есть у меня тридцать конюхов, 
     Ты бери из них что наилучшего 
     За царевича православного 
     Молода Фёдора Ивановича, 
     Окровяни ты свою саблю острую! 
     А люба стала его речь Куратову: 
     Выбирать себе идёт конюха 
     Из стремянников, из приспешников; 
     Тут большой за меньшого хоронится, 
     А меньшой не люб Куратову; 
     Лишь идёт тут Кашеваров сын, 
     Стремянной конюх стара-дядюшки, 
     А того ль Никиты Романыча. 
     Он кричит ему зычным голосом: 
     А и свет ты кормилец наш батюшка, 
     А и стар боярин Никита Романович, 
     Ты вели меня палачу казнить, 
     А тому злодею Олёшке Куратову; 
     Умереть я рад за царевича, 
     За царевича православного, 
     А и молода Фёдора Иваныча! 
     Тут злодей Олёшка Куратов сын 
     Брал он Жданика Кашеварова. 
     Распорол ему груди белые, 
     Вынимал его ретиво сердце, 
     Окровянил свою саблю острую 
     И понёс сердце пред очи царские. 
     А и у того ль Царя Ивана Васильевича; 
     Заревел он тут о Царевиче, 
     А и о молодом Фёдоре Иваныче 
     В той печали он платье цветное, 
     Обменял на платье чёрное 
     И звонить велел по покойнике 
     Во большой самый во Царь-колокол; 
     А звонарь звонил по покойнике 
     Во большой самый во Царь-колокол; 
     Православный люд ужаснулся весь 
     От нежданного гласа Божия. 
     Все спешат в собор к Божьей милости, 
     Там и плачут все, убиваются, 
     Все с Царём слезами заливаются, 
     А один только тут боярин стар 
     А и стар боярин Никита Романович 
     Он и весел стоит и радостен, 
     Цветно платье на нём, что жар горит, 
     Пред иконою Спаса молится, 
     Бьёт рукой в чело, к земле клонится. 
     Как завидел его тут православный Царь, 
     Православный Царь Иван Васильевич, 
     Закричал он тут зычным голосом, 
     Застучал о пол жезлом царскиим; 
     Православный люд испугался весь, 
     И на кукорачь все попадали. 
     А ты гой еси Никита Романович, 
     Аль не знаешь один, ты не ведаешь, 
     Что упала у нас звезда со неба, 
     Что потухла у нас свеча воска ярого, 
     Что не стало у нас Царевича 
     А и молода Фёдора Иваныча? 
     Аль пришёл ты сюда насмеятися, 
     В очи царские наругатися, 
     Я велю тебя палачу казнить, 
     За пазолу твою за великую. 
     Как взговорит тут Никита Романович: 
     А ты гой еси православный Царь, 
     Православный Царь Иван Васильевич, 
     Не вели казнить, вели слово сдать 
     Без тоя опалы без великия, 
     Не об чем мне, боярину, печаловать, 
     Скидовать своё платье цветное 
     И надевать платье чёрное; 
     Не упала у нас звезда со неба, 
     Не потухла у нас свеча воску ярого, 
     Не извели твоего любимого Царевича. 
     А и молода Фёдора Иваныча, 
     Он сидит теперь в моём новом тереме, 
     За дубовым столом хлеба кушает 
     А в беду лебедь рушает, 
     О твоём горе сокрушается; 
     Повели ему стать пред твои очи царские. 
     Как возговорит тут православный Царь, 
     Православный Царь Иван Васильевич: 
     Ну, спасибо тебе, Никита Романович! 
     Воротил ты нам семя царское, 
     Мне любимого Царевича 
     А и молода Фёдора Иваныча, 
     А за то тебя чем пожаловать. 
     Будь отныне ты Воротынский князь 
     На святой Руси в веки вечные...

ГЛАВА IX.

          В Ярославле. — Казнь преступника. — Странный случай. — Село «Кой». — Каменные бабы. — Смех и горе. — Дворец царевича Димитрия в Угличе. — Нет больше Мартирия образным монахом. — Мартирий настоятель Филиппо-Иранской пустыни. — Бедность этой обители. — Мартирий у Федула Громова. — Собранные пожертвования. — Письма Мартирия. — Монастырь в «Зеленецком болоте». —Воспоминания о моём деле. — Разорение Зеленецкого монастыря в XVIII веке раскольниками. — Я свидетель случая с покойным Государем Александром Николаевичем. — В Московском театре. — Продажа жемчуга.— Рядский селадон. 

          В следующем 1827 г. на общем совете моей матери и опекунов положено было на лето ехать в Тихвин с зятем Гаврилом. После праздника нашего (крещенья) зять поехал в Ярославль за покупкой нескольких тысяч польских лопаток для тихвинских купцов Николая и Якова Ивановых Каллистратовых, которые заведывали постройкой и ремонтом шлюзов по Тихвинскому водяному сообщению; Каллистратовы дали на это зятю немало денег. С ним ездил в Ярославль и я. Там остановились в нумере при трактире Ивана Ивановича Рослова²². Трактир этот был на том месте, где стоит ныне большой дом Пастухова, близ церкви Рождества Богородицы. 

          Рослов был крестьянин Ростовского уезда, деревни Кладовиц. В Ярославле мы были зрителями наказания кнутом одного работника мясника, бывшего до этого безукоризненной нравственности и заподозренного в убийстве Ярославского купца на Волге. Об этом событии Рослов рассказывал следующее: работник этот раз зимой вышел в лавку и вдруг услыхал на Волге жалобный голос, требующий помощи. Он был человек здоровый и мощный; тотчас, заперев лавку, побежал на крик. На Волге, недалеко от берега, подле самой дороги, он нашёл плавающего в крови ещё живого, только что зарезанного известного им ярославского купца; убийц он никого не застал. Увидавши, что поблизости убитого лежали разбросанные бумаги, недалеко от проруби, мясник взял как бумаги, так и купца на руки, отчего весь окровянился. В это время ехал на тройке какой-то помещик, имея при себе кучера и лакея, которые остановились и привезли уже умершего купца с мясником в часть. Там мясника заподозрили в убийстве, и найдя за пазухой собранные бумаги купца, ещё более в том убедились. Помещик показал только, что он видел, как мясник поднимал тело недалеко от проруби. Бумаги за пазухой, окровавленный нож, висевший у мясника, и близость проруби послужили уликой и мясника обвинили. Казнь происходила на поставленных вверх головёшками дровнях. Перед самым наказанием мясник с клятвою признался, что он невиновен в смерти этого купца, а виновен в подобном убийстве, сделанном ранее с другим человеком, которое он тогда хотел скрыть от правосудия и что совесть ему не давала покоя. 

          В непродолжительном времени последовал и отъезд мой с зятем в гор. Тихвин. Ехал я при обозе с десятью человеками работников; для нас была устроена повозка с кибиткой. Город Углич я нашёл истреблённым пожаром и именно ту самую часть близ рынка, где были постоялые дворы. Из Углича приехали в село Кой, в котором у волостного правления стояли две каменные бабы, находившиеся в селе с незапамятных лет, как говорят, сделанные в древности язычниками²³. Рабочие наши по обычаю, ради насмешки, повели бывших с нами двух первогодков, т. е. едущих из села на заработки в первый раз, целовать этих каменных баб. Смеху и крику в сопротивлении было много, тут я вспомнил и свой первоначальный проезд этого селения. Тогда подорожники, изготовленные матерью мне на дорогу, избавили меня от этого целованья; произошло это тогда следующим образом: по приезде моём в первый раз в гор. Углич, по желанию моему, возница водил меня смотреть дворец царевича Димитрия. Он был небольшой, квадратный и покрыт на четыре лба; у высокого крыльца ходил часовой солдат с ружьём; за небольшую плату он позволил нам войти на высокое крыльцо и сквозь окошко посмотреть внутрь дворца и, как мне помнится, тогда был только один покой во всю внутренность четырёх стен дворца под карнизом; в этом покое были написаны русские князья: ниже этого покоя видны были в стенах разной величины окна; одно ниже, другое выше; более я ничего не припомню. Пришедши на квартиру, хозяйка постоялого двора, Анна, с улыбкой спросила у моего возницы обо мне: что, видно-де первогодок? Тот подтвердил это. Жаль, сказала хозяйка, такой хороший мальчик будет целовать каменных баб. Этот их разговор весьма озаботил меня. Дорогой я стал просить своего возницу, нельзя ли как избавиться мне от сказанного целования; тот к этому не нашёл другого средства кроме того, что мне должно сделать участником его сына Николая (ехавшего тут же со мной) моих подорожников, которые мать дала только для меня, а у того были свои; я на это охотно согласился; я закутался в повозке крепко; он въехал со мной на постоялый двор; всю днёвку я был в каком-то тревожном состоянии: кто входил в комнату из посторонних лиц, мне думалось, что идут за мной вести целовать страшных старух, но благодаря моим подорожникам этого не случилось; таким же образом крепко закутанный в повозке, благополучно выехал без целования из села Коя; я был весьма рад; что таким образом избавился от гнусных старух. 

          В этот приезд мой в Тихвин я нашёл большую перемену в городе, а в особенности в монастыре. Казначей был новый и молодой, по имени Никандр; во всём монастыре старых монахов было только двое: эконом, иеромонах Антоний и иеромонах по имени тоже Антоний. 

          Пред иконою Богоматери без Мартирия казалась какая-то пустота. Вспоминая теперь через полвека это событие, мне так и лезут в голову две строфы не так давно читанного мной и весьма меня поразившего стихотворения: «Кого-то нет, кого-то жаль, о ком-то сердце мчится в даль...» 

          Образной старец, свергнувший через своё наушничество Мартирия, хотя и хорошей жизни, был любимец только архимандрита Иллариона, но не публики; никто не был расположен к нему по его важной и горделивой обстановке. Не видно стало более около иконы ни детей, ни простолюдинов богомольцев, ни нуждающихся, которыми был окружён Мартирий почти всегда. Молебны Богоматери стали петь только во время заутрени, обедни и вечерни; в другое время церкви не отпирали. У Мартирия было не так: у него не было определённого времени; желающие удовлетворялись во всякое время: рано утром, днём и поздно вечером, после вечерни, были частые посещения богомольцев, так как город лежал на тракту, то богомольцы, проезжающие часто и не во время, заявляли Мартирию о желанен поклониться иконе Богоматери, вследствие этого колокол, привешенный при входе в соборный храм, где находится икона Богоматери, гудел почти беспрерывно во всякое время дня зимой и летом. Тогда этим колоколом только один образной иеромонах имел право звать на службу иеромонахов; звон был различный: по одному шли монахи немедленно служить простой молебен, по другому звону шли другие очередные монахи служить соборный молебен, и всё это при Мартирии исполнялось скоро и усердно; каждый очередной спешил и старался заслужить внимание Мартирия своею поспешостию. Это, быть может, было и потому, что, от послушника до иеромонаха, все были у Мартирия на особом окладе независимо от получаемого дохода от обители. Эти небольшие сравнительно подарки и поощряли иноков. 

          Главный огород наш был подле монастыря: звон Мартириева колокола (так все звали этот колокол) до того был мне знаком, что я знал по звону, каких служителей Мартирий требовал к себе. Отпевши молебен, монах уходил немедленно в келью до нового требования; подарки же Мартирия монахам состояли в снабжении их безвозвратно деньгами и чайной провизией; чай обитель раздавала скудно. Скажу к слову, я не слыхивал, чтобы у Мартирия просили, а скорее, он сам предупреждал эти просьбы. Между столпом церковным, на котором стояла икона Богоматери, в южной стене устроены были выдвижные ящики; это были неистощимые всякой всячины магазины Мартирия; тут у южной стены, близ этих магазинов, был обычай стоять детям и богомольцам. 

          Мартирий знал, что кому надо и давал, не ожидая прошения, и не терпел, чтобы его благодарили, а он требовал, .чтобы каждый брал его подарок как свою собственность и скорее уходил. Прозорливость Мартирия была на диво всем; часто приходили ко мне на огород с печатями для выдачи муки: у иного бедняка оборванца была одна печать, а у хорошо одетого три; проверяя же иногда действия Мартирия по сему поводу, я невольно сознавался, что Мартирий был прав. С отсутствием затем Мартирия из Тихвинского монастыря в Филиппо-Иранскую пустыню и в обители всё изменилось: явились у монахов небрежность и грубость, а падение нравов сделалось полное и недавно святые иноки сделались притчею во языцех. 

          Уже спустя несколько времени, во время лета, проездом из Питера, Мартирий на пути своём в Филиппо-Иранскую пустынь посетил Тихвинский монастырь. Архимандрит Илларион принял его радушно и на время пребывашя его в монастыре поместил его в своих настоятельских кельях; оттуда он посетил и нас на огороде и в это время рассказывал о производстве своём в игумны Филиппо-Иранской пустыни. Это произошло следующим образом: 

          Раз в Александро-Невской лавре у Петербургского митрополита Серафима находился Московский митрополит Филарет. Во время их беседы митрополиту Серафиму подали пакет, в котором было извещение о смерти настоятеля Филиппо-Иранской пустыни. Прочитав бумагу, митрополит сказал о содержании её и своему гостю и при этом прибавил, что обитель совершенно упала и в недалёком будущем может нарушиться и что для поддержания монастыря непременно надо послать настоятелем достойного и опытного человека и, что такой человек на примете у него есть. «А у меня есть два», — ответил ему преосвященный Московский, — «а в Троице Сам Бог почивает», — решил митрополит; метнём в них жребий, кого из них изберёт себе преподобный Филипп Иранский: моего или кого из твоих, тому и быть». Сказано — сделано. Метнули жребий, который и пал на Мартирия; тут же оба святителя и утвердили его настоятелем пустыни. Указ при письме за подписью двух митрополитов был немедленно послан Мартирию в Тихвинский монастырь; эта неожиданность смутила и опечалила его; у него не было и мысли оставить когда-либо обитель Богоматери, где уповал он кончить и жизнь свою, и только письмо обоих владык убедило его не противиться Провидению, но повиноваться ему беспрекословно. С великими слезами оставил он Тихвинскую обитель и братию, которая тоже долго поминала своего собрата. Спутником ему изъявил желание ехать брат казначея Флавиана, по имени Даниил, бывший в послушании у Мартирия. 

          По приезде в Филиппо-Иранскую пустынь Мартирий нашёл её в полном смысле слова пустыней, стоящей среди дремучего леса, с оградой, поставленной в тын (т. е. нетолстого леса деревья плотно друг к другу стояли стоймя); среди этой ограды одиноко стояла каменная соборная церковь, где почивали мощи преподобного Филиппа Иранского; вокруг неё там и сям были разбросаны кельи братские вроде хижин и большая часть из них была покрыта соломой; одна только была похожа на келью монастырскую; это келья настоятельская, да и то старая. Колокольня была на двух столбах с перекладиной; вопиющая бедность была видна со всех сторон. Видя всё это, Мартирий прошёл прямо в церковь и после молитвы преподобному Филиппу Иранскому дал со слезами целование всей братии по обычаю иноческому. Принятие начала над обителью и обозрение её было непродолжительно и немногосложно. Спустя немного времени собрался он в Питер к своим боголюбцам; надо при этом добавить, что в письме при указе митрополит разрешил ему въезд в столицу без его спроса, когда он заблагорассудит; причём ему была указана и квартира в доме какой-то графини. 

          По приезде в Петербург зашёл он к известному лесному торговцу Феодулу Громову, который весьма уважал Мар-тирия; у Громова тогда сидел в гостях тоже лесной торговец Шкрабин. Громов, увидя входящего Мартирия, в шутку стал говорить Шкрабину: «В старину отцы монахи сидели всё более в своих монастырях и молились Богу, зато богомольцы приходили к ним толпами, а нынче пошло всё наоборот: монахам скучно становится сидеть в келье, стали ходить по миру». Гость подтвердил это и отвечал, что это сущая правда. Мартирий это отвечал им: «Это верно; так было в старину, как вы говорите, что монахи сидели в монастыре и молились, и богомольцы шли к ним толпами; и я тоже в своей бедной обители стал это же делать: сидеть и молиться и думал, вот, чай, скоро придёт ко мне молиться и богомолец мой Федул²⁴... и поклонится преподобному Филиппу Иранскому, да ждал, ждал и не мог дождаться моего Федула.... и не дождавшись его, принуждён был придти к нему сюда на дом и звать помолиться преподобному; не обленись, приди!» Такая находчивость Мартирия весьма им понравилась; пошутя и поговоря между собою, они наградили его обитель щедрою рукою. На первый раз Мартирий привёз из Питера две лодки-Тихвинки, полные разной хлебной и рыбной провизией для обители и 30 тыс. руб. ассигн. денег. После такой поездки он настроил каменные братские и настоятельские кельи с такою же оградой, а вслед за сим выхлопотал у казны для обители никому не принадлежащее озеро. 

          В конце декабря зять Гаврило поехал со мной в Питер на своих лошадях для покупки для Ростова сахару и деревянного масла. На пути в праздничный день прилучилось нам быть в обители преподобного Мартирия, что «в зеленецком болоте». Мы пошли к обедне. Соборная церковь стояла одинако, как и колокольня; между соборной церковью и настоятельскою кельею была каменная тёплая церковь, куда мы и пришли помолиться: там казначей монастыря узнал моего зятя, у которого он каждую Тихвинскую ярмарку покупал для этой обители рыбу. Он пригласил нас к настоятелю; настоятель был седовласый старец и самых преклонных лет. Подан был чай и закуска, за которой настоятель вёл с зятем моим продолжительную речь и затем коснулся деда моего Дмитрия Иванова Артынова и рассказал следующее: настоятель был тогда ещё малолетком, в мои годы, сын одного причетника и круглый сирота, без отца и матери; Артынов тогда управлял на монастырском огороде. В одно время напали на эту обитель местные раскольники, которые разграбили её, а всех монахов из неё выгнали, а иконы святые раскололи и сожгли: не нашли одной только местной иконы, а это была икона Тихвинской Богоматери, на которой была серебряная риза; подозрение их пало на огородника Артынова; изуверы, схватив его, сперва содержали в заключении, принуждали его перейти в их веру и за упорство его они стали его мучить (то настоятель видел в слуховое окно, будучи спрятан под кровлею настоятельской кельи): крики его были слышны по всему монастырю; ему ломали руки и ноги (Артынов кончил жизнь в Угодичах с искривлённой ногой, на которую хромал, и с выломленной рукой, которою он не владел). Раскольники замучила бы его до смерти, если бы его в то время не избавила военная команда, спешно посланная взять бунтовщиков. Но они взять себя не допустили, а сожгли себя заживо в одной монастырской деревянной келье, обложив её прежде хвростом. Артынова ещё не совсем здорового увёз в Ростов сосед его по местожительству. Более настоятель про Артынова ничего не знал. 

          Мать моя сказывала мне, что хворого её свёкра Дмитрия Иванова привёл крестьянин с. Угодичь Михайло Ильин Галкин; в это время свёкор привёз большую икону Тихвинской Богоматери, много более оригинала чудотворной иконы, что в Тихвинском монастыре, и приложил её в свою приходскую Николаевскую церковь, где она и в настоящее время находится местною, в трапезе церкви у левого клироса; в современной этому 1767 года церковной описи об ней сказано: «Образ Пресвятыя Богородицы Тихвинския в киоте столярной; на Богоматери риза серебряная, венец с сиянием, на Спасителе без сияния, цата большая серебряная, чеканная в позолоте, на Богоматери возглавие, борок и убрус большой низаны жемчугом заправским с каменьями и вставками простыми». К этой иконе в продолжении ровно ста лет каждогодно на св. Пасху, один раз в год, становилась Артыновыми в 10 фунт. восковая свеча: от деда, отца и матери моей и меня; ныне жертва эта, к великому моему прискорбию, по стеснённым моим обстоятельствам, но не чувству, прекратилась, но небезнадёжно. 

          Хромой и безрукий Артынов после этого разводил огороды в г. Тихвине, в Тихвинском монастыре, куда он переселил своих детей: Михаила и Якова Артыновых из города Петрозаводска, где они до того времени промышляли тоже огородами, а сам Дмитрий Артынов в компании с крестьянином с. Угодичь, Иваном Ивановым Никоновым стал торговать в г. Уральске, где Никонов во время Емельки Пугачёва был поставщиком фуража при экспедиции генерал-майора Василья Алексеевича Карр, родного брата помещицы с. Угодичь, княгини Екатерины Алексеевны Голицыной. 

          Но довольно о моё предке Дмитрии Иванове Артынове. 

          В Питере зять мой остановился под Невским, у знакомого его дворника Масягина, а я у сестры своей Настасьи Грачёвой у Измайловского парада; в это время сват мой Андрей Гаврилов Грачёв водил меня по разным соборам, храмам и другим достопримечательным местам столицы; квартира моя от зятя, хотя и была в расстоянии более семи вёрст, но я ходил к нему туда: путь мой был мимо деревянной церкви Измайловского полка, во имя св. Троицы; в последствии времени тут был воздвигнут великолепный соборный храм, который имел купол, подобный куполу Исаакиевского собора; высокая полукруглая крыша с фонарём покрывала этот громадный купол, страшное падение которого на землю от бури судьба привела меня видеть. 

          От этой церкви выходил я на Фонтанку к Измайловскому мосту, от него левым берегом Фонтанки доходил до Аничкова моста, или Невского проспекта, а там прямо под Невский монастырь. 

          В одно время, идя от зятя на огород к сестре и дойдя до Аничкина моста, я пошёл по берегу Фонтанки панелью; по левую сторону Фонтанки, против Тронцкого подворья, попался мне навстречу немолодой боярин с мальчиком, сидящим рядом с ним в санях, а на беседке рядом с кучером сидел малолеток солдатский кантонист; все встречные и идущие останавливаются, смотрят и кланяются; поклонился и я, а потом спросил: «Кто это такой проехал?» Мне сказали, что мальчик, сидящий с боярином, — Цесаревич, наследник престола Александр Николаевич; идя далее и не доходя до Чернышёва моста, против переулка, у лесной баржи купца Громова, столпилось столько народу, что от тесноты с трудом можно было пройти; я сперва думал, что тут пожар, вмешался в народ и услышал в толпе следующий разговор. 

          Ехал тут дядька с наследником; дядьке попался какой-то знакомый боярин; он сошёл к нему с саней и пошёл панелью по берегу Фонтанки к Аничкову мосту; кучер же с Наследником ехал за ним сзади; Наследник, вероятно, соскучась сидеть один, сошёл с саней и пошёл по панели за дядькой; в это время навстречу ему попался кантонист его лет; что между ними было причиной ссоры, никто не знал, только видели, как они без шапок дрались на кулачки, с большим азартом, не уступая друг другу; никто не смел разнять их, хотя место это и многолюдное; наконец кто-то сказал про это дядьке; тот прибежал в испуге и разнял бойцов; приведя в порядок их одежду, он посадил Наследника с собой, а кантониста рядом с кучером и повёз их в зимний дворец, куда он и до этого ехал. Тут у знал я, что кантонист этот из кондукторской школы, а школа эта находилась как раз против огорода нашего свата Грачёва; между школой и огородом лежал один только Измайловский парад; смотритель этой школы был нашему свату Андрею Гаврилову весьма близок. Наутро вот что узнал я об этом кантонисте: к испуганному его родителю, близкому к отчаянию, отставному солдату, в придворной карете привезли его сына и с ним 300 руб. денег, подаренные ему во дворце. По домашнему суду Императора Николая Павловича Наследник был обвинён и наказан, а кантонист был оправдан и получил как обиженный несправедливо награду. Событие это наделало тогда много толков в столице. Приехавши в Ростов в половине декабря, моя мать поручила зятю Гаврилу продать оставшийся после отца жемчуг. 

          Извощиком был поряжен крестьянин с. Угодичь Андрей Леонтьев Мягков, или Перевощиков; он содержал перевозы на нашем озере от с. Угодичь до Ростова; с зятем послан был и я. В Переславле Залесском мы были в гостях у Темерина, купца богача. Как он был родня нашему зятю, не знаю, только за небытностию хозяина дома, нас принимала его мать и жена весьма радушно. Красота лица сей последней, высокий рост и важная осанка удивили меня, а ласковость её очаровала меня; зять рассказывал мне о ней после, что она была дочь самой беднейшей семьи в Переславле, постоянно ходила за водой мимо дома Темерина и приглянулась единственному сыну Темерихи; разность состояния не воспрепятствовала Течерину жениться на этой бедной, но честной девушке. 

          В Москве мы остановились на Посольском подворье в нумере, а извощик наш остановился гостем у известного лакового заводчика Максима Ивановича Короткова. 

          В французский год Коротков с семейством спасался в Угодичах и у Андрея Леонтьева Мягкова квартировал в доме. Когда Француз оставил Москву, Коротков возвратился туда; на месте лакового завода он нашёл одно пепелище; денег на устройство и обзаведение новой фабрики у него не было и он обратился к этому Андрею Леонтьеву, который и снабдил его на этот случай 700 рублями, которые и сделали Короткова первым Московским заводчиком масляного и спиртового лака. Поступок Мягкова он ценил высоко, что видел я сам из того, как угощали и почитали от старого до малого нашего извощика в доме купца Короткова. 

          Первые дни нашего пребывания в Москве прошли в посещении московских соборов; ходили также на Ивана великого и спускались глубоко в землю, в яму или колодезь, где стоял тогда царь-колокол. Потом ходили в театр, где давали пиесу «Сын любви». Я не забыл и теперь, как какой-то знаменитый актёр, чуть ли не Мочалов, представлял французского солдата, который идя домой в отпуск или отставку, нашёл в лесу умирающую голодною смертью мать свою, он спасает её и узнаёт от неё, кто его отец. Забыл я только, как он заслужил расположение графа, отца своего, который за заслугу солдата признал его за сына и, разговаривая с ним, сделал его наследником своего имени и богатства. В самый жар отцовской речи солдат только скажет: «О, мать моя». Слова эти остудят весь пыл графа, и это повторялось солдатом не один раз; эти слова довели графа до того, что он признал и мать его за свою жену (граф тогда был вдовъ); эти два предмета не вышли у меня из памяти и теперь. 

          Продажа наша без посредства Максима Ивановича Короткова не имела бы надлежащего сбыта; за продажный жемчуг мы выручили более 2000 р., половину положили в ломбард, а с другой отправились после двунедельного пребывания в Москве в Ростов. 

          По приезде из Москвы я поступил опять в лавку Василья Афанасьева, занимаемую на отчёте его сыном Алексеем. Новые личности торговали тогда в том ряду, а именно: Иван Васильевич Щапчик всесвятский, Иван Васильевич Попов, Василий Яковлев Горбунов, Иван Осипов Пономарёв-Лобанов и Алексей Осипов Пономарёв-Лобанов; сей последний был когда-то мне свояк: за ним была третья сестра жены моей Марья Фёдорова старшая; второй свояк мой был Иван Борисович Одинцов; жена его была Глафира Фёдорова; третий свояк мой Александр Семёнович Иванов, или Карачуновский, жена его Марья Фёдорова младшая; этот спасибо хоть помнит, что я свояк ему и относится ко мне как родной, благодарю, а другие два свояка в «Чести сый» и уподобися....., но я умолчу до времени, а скажу к слову о благодарности первого. Во время оно, когда Лобанову нечем было содержать малолетних своих детей, много годов я Артынов воспитывал у себя детей как своих детей; жена моя была им вместо матери, которой они лишились, а он отец за это время любил только одеваться как модная парижская картинка (в том было всё его достоинство), и его звали тогда у нас «рядским селадоном», а почему бы и не так? Потому что он родительский дом продал с молотка. дети по рукам то у тестя Бабурина, то у Артынова, и ему оставалось исполнять только один изящный манёвр, так любимый им: плевать как можно дальше 17 раз в минуту, не щадя полов в гостиной. Теперь, как я слышал, он стал человек богатый, владелец нескольких домов в г. Рыбинске и притом вроде Бисмарка, «добрый маклер», но о таких великих людях нам, крестьянам, говорить не надо: игра не стоит свеч!..

ГЛАВА X.

          Перемены в ряду. — Московский суконный фабрикант Тугаринов. — Многочисленность его семейства. — Роковая служба Говядиновых. — Ростовские богачи Титов и Плешанов. — Борьба их из-за Животворящего креста Господня. — Приходский священник между двух огней. — Два больших колокола на одну маленькую колокольню. — Крестьянин поэт Слепушкин. — Студент Сулоцкий. — Дорога из Тихвина. — Место битвы с Татарами пр. р. Сптя. — Рассказ Никольского.—Холопий городок. — Неудавшаяся покража акта. — Смерть Дюкова. — Торговля мёдом. — Чудо св. Николая. — Письмо кн. Голицыной. — Семинарист Фёдор. — Прошение иерея Фомы. 

          Торгуя в лавке Василья Афанасьевича Малышева я с сожалением заметил, что прежние обычаи в нашем ряду совсем изменились; Фёдор Семёнович Шестаков помер; Малявкины с сыном тоже померли и прежняя речь о старине осталась только в устах двух особ: Николая Николаевича Дьячкова и Александра Яковлева Горбунцова. Моя лавка была между их лавок, где они иногда и сходились потолковать о старине и то скорее по привычке старых купцов и по прежней охоте к «стоянке», которая уже не существовала. К концу года у Малышева по домашним обстоятельствам произошла перемена; лавка была сдана, и я опять остался при матери в с. Угодичах. По своим делам зять Гаврило ездил со мной в Москву. В это время он квартировал у своего дяди, незначительного ситцевого фабриканта Ивана Афанасьева Малышева в Матросских богадельнях. оттуда мм ходили в Москву через большое поле; в то время зять был со мною в гостях у знаменитого московского фабриканта сукон Тугаринова. 

          За одним из его сыновей была дочь Елены Афанасьевны Кайдаловой, урождённой Малышевой. Семейство Тугаринова состояло из шести или семи сыновей и самого старика Тугаринова: все сыновья были женатые и каждый имел многочисленное семейство. День был праздничный, и нас оставили обедать; обед происходил в двух комнатах: в одной обедали взрослые, а в другой одни дети: там был посажен и я; .дети были обоих полов и все, кажется, моложе меня годами. Сидевших за столом я насчитал 39 человек, которым под надзором одной из хозяек и прислуживала каждого семейства нянька. Обед был роскошный. после обеда все дети пошли к руке старика Тугаринова, родоначальника семейства; меня подвела к нему наша ростовка Кайдалова и сказала ему, кто я. Он обделял всех своих внучат вместо дессерта каким-то сладким пирожным печеньем, он дал мне против других две доли; каждая нянька подводила к старику своих детей и говорила, чьё дитя и имя каждого; старик был слаб зрением; давая послеобеденный дессерт, он говорил каждому какое-нибудь ласковое слово. По словам моего зятя, семейство Тугаринова состояло тогда из 82 человек обоих полов; жили они нераздельно в двух домах, стоявших рядом; старик был родоначальник всем. 

          В течение этого года, по поручению Василья Афанасьева Малышева, я часто ходил в Ростове с письмами в следующие дома: к сестре его Елене Афанасьевой Кайдаровой (на месте её дома стоит теперь дом купца Полежаева), что близ Покровской церкви и в дом купца Николая Алексеевича Кекина (на месте дома его стоит теперь Плешановская богадельня), к его жене Ирине, у которой Малышев был ходатаем по делам её мужа, так как Николай Алексеевич Кекин в это время будто бы за опущение по должности Ростовского городского головы (но собственно по ссоре из каких-то общественных интересов с губернатором Безобразовым) содержался в Ярославском тюремном замке, где впоследствии и кончил свою жилнь. Ходил также и в дом его брата купца Фёдора Алексеевича Кекина что на Заровье; дочь сего последнего была выдана за Алексея Алексеевича Говядинова, который был великан ростом и дородством и на целый аршин был выше своей жены. Тут я слыхал о странной судьбе Говядиновых, помиравших на одной и той же службе ратмана ростовского городского магистрата; в какую должность они один за другим были последовательно избираемы обществом. Первоначально помер Пётр Андреевич Говядинов, потом сын его Алексей Петрович, потом два сына Алексея Петровича: Алексей и Пётр Алексеевич Говядиновы. В это время в деревянном флигеле у Малышева стоял иконописец, отличный художник по имени Михайло (фамилию его я забыл), вызванный Андреем Абрамовичем Титовым писать новые иконы в главный иконостас Покровской церкви, куда два ростовские крёза: Титов и Плешанов были прихожи. Великолепный новый разной иконостас с прекрасными живописными образами был устроен и вызолочен Титовым. На это вознегодовал и позавидовал Плешанов, почему на новые высокой работы иконы сделанный Михайлом по заказу Титова (чтоб скрыть их живописное достоинство), Плешанов сделал серебрянные позлащённые ризы. На это, в свою очередь, вознегодовал Титов и в отмщение за это приказал устроить подобные первому два иконостаса в тёплой церкви с серебряными позлащёнными ризами и притом он работой ускорил Плешанова. Весь храм заблистал от позлащённых работ в иконостасах Титова. При этом случилось следующее обстоятельство: на левый иконостас бросал тень и несколько его заслонял стоявший пред иконостасом старинный крест большого размера, на котором Пилатова надпись написана вполне на трёх языках, упоминаемых в св. Евангелии. Этот крест, как стоявший не у места, Титов приказал вынести в ризницу. Плешанов воспротивился, — и вот тут-то у Плешанова с Титовыи возгорелась крестоборная война; мирить их ссору по поводу креста нарочно приезжал из Ярославля архиепископ Авраам, но старания пастыря были малоуспешны. Едва только он уговорит Титова, — крест из ризницы вынесут и поставят в церкви на старое место, как вдруг на что-либо по коммерческим делам рассердится Титов на Плешанова, и — крест опять велит убирать в ризницу. Снова жалоба Плешанова и снова владыка едет мирить крестоборцев и помирит на время. Так шло дело до самой смерти Титова. У Покрова в это время был священник о. Василий, который при мне жаловался Малышеву на свою должность. Во время праздника является всегда недоумение: куда прежде идти с крестом? К Титову? Там дача 25 р. и угощение, зато у Плешанова приказчик вынесет «пятиалтынный». Идти сначала к Плешанову, там тоже жертва в 25 р. и угощение, зато у Титова дадут тот же «пятиалтынный». Просто не знал бедный о. Василий, что и делать. Раз Титов заказал колокол в 200 пудов. Плешанов тотчас же заказал Оловянишникову в 300 пудов, и оба заявили желание повесить одновременно на колокольне Покровского храма. Владыко, опасаясь, что если исполнить желание жертвователей, то колокола уронят небольшую колокольню, не позволил ни тому, ни другому отливать колокола. По смерти Титова крест твёрдо стал на своё место, и Плешановский колокол, отлитый у Оловянишникова, висит теперь на Покровской колокольне, призывая православных помолиться за упокоение враждующих христиан-жертвователей. 

          Лето 1829 года, как и прошедшее, я провёл в Тихвине и торговал в лавке семенами подле Ивана Алексеевича Истомина. Во время лета ездил из Тихвина в Питер водой; квартировал у сестры Грачёвой. На праздничный день зять мой Дмитрий Андреев Грачёв поехал в гости за 15 вёрст от Питера вверх по Неве, по левому её берегу, в большую Рыбацкую слободу к Фёдору Никифоровичу Слепушкину; как мне помнится, дом Слепушкина был двухэтажный, невысокий каменный, но длинный. Хозяин нас принял радушно; в то время Слепушкину, я думаю, было лет около сорока; роста он был среднего, красив лицом, борода была светлорусая, густая, небольшая и курчавая; корпусом он был дюж. Неистощимый юмор лился у него с зятем моим рекою; после весёлой пирушки казал он свои живописные работы, между которыми мне весьма понравился портрет самого Слепушкина, писанный им самим; потом казал свои золотые и серебрянные монеты; из первых меня заинтересовала золотая монета, величиною с империал, на которой были изображены цари Иоанн и Пётр Алексеевичи и царевна Софья. Из его медалей заинтересовала меня большая золотая медаль академическая, без ушков, весом около четверти фунта; на лицевой стороне её был портрет Императрицы Екатерины II, заднюю же её сторону я не видал и не знаю, что на ней написано, потому что она была в футляре; ещё был бородовой знак на право ношения бороды при Петре I раскольникам. В разговоре Слепушкин коснулся своей родины. По губернии он оказался наш земляк; моё внимание к его историческому рассказу не ускользнуло от его опытного взгляда, а когда я сказал ему о некоторых княжеских именах; то это заинтересовало его до того, что он на расставанье подарил мне на память книгу своего сочинения в двух частях и свой портрет небольшого формата, хорошей гравировки. Книга сохранилась у меня и до настоящего времени, а портрет нет. После этого я был у него с зятем не один раз; это был в полном смысле «русский хлебосол». 

          В это время часто ходил к нам в гости сын причетника села Сулости (имя его я позабыл), кончивший курс в Александровской академии; он носил фамилию «Сулостского». У зятя моего были с ним частые богословские диспуты; для шутки Сулостский станет опровергать догматы зятя моего текстами священного писания, так что зять мой замолчит и перестанет спорить. Спустя после этого много годов я случайно читал в ведомостях, что продавали книгу духовного содержания, сочинения соборного протоиерея (имя и какого собора) Сулостского; не знаю того ли, о котором речь моя, или другой фамилии Сулостский; она удержалась у меня в памяти, и, как мне помнится, это было в восточных губерниях. Вот что о нём рассказывал зять: первоначально обучался он в Вифанской Семинарии и чем-то был оскорблён Московским митрополитом Филаретом; он не стал посещать училище, а только каждодневно узнавал от своих товарищей о том, какие были лекции, и их со слов товарищей записывал. Так прошёл год; настал выпускной экзамен; Сулостский был исключён из числа студентов за непосещение лекций, в день экзамена он явился туда, ему заметили, что он столько времени не посещавши училища, не может держать экзамен. Когда пришла его очередь, то его спросили: сколько он желает получить баллов? Он свободно отвечал: «все». Ему повторили вопрос, он опять сказал: «все». Начался зкзамен, и он к удивлению всех профессоров и публики выдержал экзамен столь блистательно, что и сам митрополит Филарет был от него в восторге. Потом он вызвался доказать, что нет Бога; это всех заинтересовало, тогда он начал прямо с митрополита Филарета, доказывая, что в нём нет Бога, и обличал за то, что он безвинно теснил его. Владыка безмолствовал. Оратор остался победителем и для окончания курса наук перешёл в Александровскую академию. В описываемое мною время он был с небольшим 20 лет; нрава был тихого и трезвого поведения. В это лето новый огородник, бывший работником у моего отца, крестьянин с. Угодичь, Яков Яковлев Шпагин, снял огородную землю в гор. Тихвине у купца Дуранова. 

          Из Питера до Тихвина я обратно ехал водой, а от Тихвина до Сомины 90 вёрст, горой сухопутьем. От Сомины до Ярославля ехал тоже водой «лежнем», т. е. освобождён был за лишнюю плату от «гребли», ехал реками: Соминкой, Горюном, Чагодой, Мологой и Волгой. Пристань Сомина — деревня разных господ, стоящая на правом берегу реки Соминки, недалеко от места, называемого «Озёра». Как мне рассказывали жители, из этих озёр вытекают две реки: на востоке река Соминка, а на западе река Тихвинка. На сей последней от озера до г. Тихвина, на протяжении с небольшим ста вёрст, устроено более ста шлюзов. Товары более нужные в Петербурге переправляются от Сомины до Тихвина горою, а из Тихвина опять водою, потому что водяной путь от Сомины до Тихвина замедляется в сказанных шлюзах. Во время этой поездки у меня удержались в памяти два предмета. Первый из них, — это было ещё в Сомине, пока товарищи мои и рабочие приготовляли всю нужную для пути провизию и нужные принадлежности для нашего собственного, купленного нами судна, лодки «Соминкн», на которую помещалось народа около 30 человек, я с одним из товарищей пошёл вперёд пешком по правому берегу реки Соминки; пройдя небольшое расстояние от Сомины, мы встретили источник подземной воды, именно целую реку, вытекающую из высокой, поросшей лесом горы, которая в этом месте имела вид стены: из подошвы или основания этой приходной стены и вытекала эта подземная ркка, текущая по самым мельчайшим камушкам; назвать эту реку ни ключом, ни ручьём было нельзя, потому что ширина этой реки была около пяти аршин, а глубина не выше лодыжки; когда мы через неё переходили, то быстрое стремление воды, хотя и на такой ничтожной глубине, для перехода не совсем безопасно. Перейдя эту реку, мы долго любовались на неё и на её величественный источник и жалели о её кратком пути, потому что течение этой реки от подошвы природной стены и до реки Соминки было не более четырёх сажен. Другой предмет, — это река Сить, впадающая в реку Мологу; она известна по знаменитой Ситской битве великого князя Георгия Всеволодовича Владимирского и князей Ростовских с бесчисленными полчищами Батыя. Устье этой реки и, как я видел, берега её поросли густым и дремучим лесом; вид воды и вид самой реки навеял на меня какое-то мрачное и угрюмое и вовсе для меня непонятное и непостижимое чувство, на меня нашло вдруг вроде какого-то страха; сожалею и до днесь о невозвратно потерянном от моего глупого невнимания к рассказу о той битве, об этом месте и реке Сить. Только несколько оправдываю это обстоятельство тем, что мне тогда было только 16 лет, а в это время я ещё мало и слыхал о Ситской знаменитой битве. 

          Со мной вместе ехал и таким же лежнем, как и я, зеленной торговец из Питера, с Сенной площади, родом с берегов реки Сити; селение его, по его словам, было недалеко, вверх но этой реке Сити; он сильно звал меня к себе в гости (да и можно было исполнить его желание, потому что часов 10 мастера чинили повреждения нашей лодки, вытащив её на берег), и он хотел показать мне место, где была Ситская битва и курганы, находящиеся на том месте. О битве этой он весьма много рассказывал мне любопытного, но я любил слушать подобные рассказы только о своём Ростове, битва же эта была так далеко от него, что для меня и не составляла никакой важности. Когда же случай свёл меня с П. В. Хлебниковым и Е. В. Трёхлетовым, тогда я узнал цену рассказа о битве и тому, отчего я отказался. Теперь к несчастию моему из рассказа моего товарища я ничего не удержал в памяти, только немного напомнил мне Фёдор Яковлевич Никольский в сочинении своём о Ярославской губернии²⁵, где он говорит о месте убиения Ростовского князя Василька Константиновича, которого церковь причислила к лику святых. Никольский говорил об этом, что Карамзин, а вслед за ним и все единогласно, без всякого основания, положили, что князь Василько убит на берегах реки Шерны, которая впадает в реку Клязьму в Богородском уезде Московской губернии, а исток имеет недалеко от города Киржача Владимирской губернии; но вероятность этого мнения ослабляется отдалённостью Киржача и Шерны от Ситского побоища и от маршрута татарских войск, потому что они шли после битвы на полдень, и не там совершилось злобное убийство; по живому, доселе существующему в памяти народа преданию, это было в приходе села Шеринья, почти на границе между Ярославским и Угличским уездами; на реке Шырне на половние расстояния между Ростовским уездом и Ситским Батыевым побоищем есть пустынь «Васили» ещё ближе и точнее передаёт тут место события; в этом местном предании, с именем ростовского князя Василька хранится, хотя неясно и не слишком отчётливо, и память о каких-то всадниках и бывшей на пустыни «Васили» стычке. При этом описании Никольского и я припомнил подобный рассказ моего товарища о смерти князя Василька. В начале XIX столетия найден тут был камень в виде гробовой плиты, но после он затерялся (о каком-то святом камне сказывал мне тогда мой товарищ; он находится в церкви его прихода и почитается чудотворным) и, может быть, этот камень положен был по распоряжению самой княгини Марии, супруги кн. Василька, на месте его мученической кончины; имя села Резанина, соседственного с Шяреньем, как-будто в связи с этим печальным событием; берега реки Шерны доселе покрыты на значительное пространство густым хвойным лесом (Шеренский лес известен и теперь в 25 верстах от города Кашина и в 38 верстах от г. Калязина; здесь был впоследствии «Шеринский монастырь», а ныне село Шеринское на р. Шеринье в лесной стороне). Речка Шеринка течёт в Калязинском уезде; Тверской губернии, недалеко от Ситской битвы, по пути движения татар к Новугороду. 

          Помнится мне, как во сне, необоримый заливной луг, омываемый реками Волгой и Мологой, не помню только города Мологи, в котором я много раз бывал проездом; там ли он стоит, на правом берегу реки Мологи, где была в старину купеческая слобода, или «холопий городок», или нет. Здесь открылась первая на Руси ярмарка, куда пртиезжали купцы немецкие, греческие, итальянские, персидские, бухарские и хивинские; шатры их покрывали необозримый луг, омываемый этими реками; ярмарка продолжалась шесть летних месяцев; пошлинного сбора собиралось в казну сто восемьдесят пуд серебра; на лугу тогда становилось до ста кабаков, вследствие чего наш лоцман во время пути рекой Мологой дразнил Моложан называя их «Молога пьяная». 

          По приезде в Угодичи я узнал, что воздвигнуто было сильное гонение и едва не ссылка в заточение крестьянами с Угодичь бывшего своего бурмистра, крестьянина деревни Воробылова, Николая Григорьева Тихонова, правившего должность бурмистра в прошедший год. Тихонов секретно от крестьян хотел сдать за хорошее вознаграждение оригинал вотчинного отпускного акта (писанного на листе сторублёвого достоинства) помещика Филиппа Алексеевича Карр, его наследнику Алексею Васильевичу Карр, но бурмистра соследил в этом мошенничестве вотчинный писарь Василий Павлов Горохов. Бурмистр села Угодичь крестьянин Иван Степанов Курманов, или Гадаев, с писарем Гороховым арестовали Тихонова в Ростове, где ожидал его г. Карр, дожидаясь получения украденного акта. 

          Наступивший 1830 год был для меня во всём подобен прошедшему; ездил я с зятем Гаврилом в Тихвин, а весну сам по себе торговал семенами и квартировал у мещанина Саввы Аникеева Субботина; здесь уместно помянуть двух сестёр старушек: Прасковью и Фёклу Ивановых; Фёкла была мать Саввы, а Прасковья была хранительница моего детства в Тихвине и была для меня второй матерью. 

          Жил я в Тихвине с зятем лето и познакомился с директором водяной системы на реке Тихвинке, бароном Розеном, генерадом добрым, который был высок ростом и складен, только кривошей, так что голова его лежала почти ва плече. Он тогда взял у зятя Гаврила оставшиеся у него польские лопатки, купленные им для Калистратовых, у которых тогда подряды по шлюзам перебил другой подрядчик. 

          В этом году в с. Угодячах помер всеми уважаемый крестьянин Михайла Андреевич Дюков, которого начальник Ярославской губернии, Безобразов безвинно наказал розгами по причине ложного доноса, а именно: в 1820 году Дюков был бурмистром с. Угодичь, в это время был рекрутский набор; у крестьянина с. Угодичь Якова Яковлева Шапугина было два сына умных, а третий дурак (как это говорилось в сказке). Дурака звали Михайлом; крестьяне, желая сохранять отцу старшего сына Андрея, на мирском сходе приговорили отдать в солдаты сына дурака Михаила, парня рослого и здорового. В рекрутском присутствии это дело разъяснилось и Шапугин всю вину свалил на бурмистра, который будто бы самовольно хочет сдать его в рекруты помимо старшего брата. Губернатор разгневался на такое действие бурмистра и, не учиня справок, велел его наказать. 

          После он узнал о своей опрометчивости, жалел, что но горячился; дурака, хотя и приняли в рекруты, но Дюков от этого оскорбления и заболел и вскоре помер. 

          В это же время помер церковный староста Богоявленской церкви Иван Иванович Закалин-Русманов, прослужа тридцать два года, и в этом же году, 1 ноября, померла моя крёстная мать Марфа Ларионова, жена моего дяди Михайла Дмитриева Артынова. 

          В Тихвинском большом монастыре в этот год для текущего сквозь монастырь, с юга на север, ручья в выгонах и крутых берегах устроили кирпичную трубу, а глубокий ров, в котором он протекал, завалили песком и в уровень с берегами и развели два плодовые сада при въезде в монастырь в западные ворота направо и налево от дороги, ведущей к святым воротам, что под церковию св. Феодора Стратилата с западной стороны монастырской соборной церкви. 

          В начале 1831 года я пировал на двух свадьбах у своих товарищей, Владимира Иванова Никонова и Василья Андреева Балашёва-Папышева, а незадолго до Ростовской ярмарки купил казанского мёду для перепуска у Ростовского купца Николая Иванова Кайдалова старшего сына Елены Афанасьевой Кайдаловой. Сортировать меня обучал крестьянин села Воржи Иван Иванович Жижин, перепускал же этот мёд крестьянин деревни Дунилова (Шулецкой волости) Пётр Никин, зять Свиньина, изобретателя искусства перепускать мёд. 

          Летом Богоявленской церкви с. Угодичь церковный староста Семён Васильевич Мухин устроил в тёплой трапезной церкви на кирпичных шанцах чугунный пол. 

          В начале зимы поехал в Казань с Ростовским купцом Иваном Ивановичем Зыковым; в городе Свияжске остановились на постоялом дворе, в доме принадлежащем татарину; содержатель постоялого двора был русский. В то время, когда мы пили чай, вошёл к нам и сам домохозяин, татарин; долго разговаривал он с Зыковым и крестьянином дер. Борисовской Абрамом Васильевичем Шуиным; разговор их коснулся и религии; тогда татарин стал превозносить Николая Чудотворца, говоря: «О, ваш Микула велик человек!» Это повторил он не один раз; по уходе его Зыков спросил у харчевника о том, что Микула сделал татарину? И тот рассказал нам следующее событие с татарином: повстречался с ним в лесу огромный медведь, гибель татарина была неминуемая, медведь шёл прямо на него; тут татарину пришёл на память святитель Николай, вероятно, от кого-нибудь он слышал о нём; он стал ему молиться, говоря: «Микула! Пожалуста! Свеча ставят!» и говорил это не один раз; медведь тогда поворотил в сторону и скрылся в чаще леса. Татарин по обещанию купил свечу и отдал её местному священнику, говоря: «Пожалуста, ставь Микуле; о, ваш Микула велик человек». 

          В Казани мы остановились на подворье у Карюкина; мёд купили у казанского купца Луки Степанова Рукавишникова, прошлогодний мёд продал крестьянину села Семибрат (Приимковской волости) Степану Дмитриеву Болдину. Маклером в той покупке у Болдина был Ростовский гражданин Иван Иванов Миронов. О дяде этого Миронова сохранилось у меня собственноручное письмо княгини Екатерины Голицыной следующего содержания: «Бурмистру Петру Трусову. Просил меня Ростовский купец Кузьма Миронов, что он имеет заклад; пуговицы от Василья Крестьянинова и письмо Андрея Никонова (моего Артынова крёстного отца), данное ему, которое письмо подписал порукой Василий Крестьянинов, а по тому письму Никонов должен платить только третью часть, то ты оное разбери, а оный Миронов согласен погодно расписать уплату, и так ты всё это реши, чтоб всем было не обидно. Княгиня Катерина Голицына. Марта 1793, августа 11 дня». 

          У Кузьмы Миронова был сын Иван, а у Ивана Кузьмича, было три сына: Матвей, Иван и Игнатий. 

          Эти три брата имели общий торговый дом фирмы «Миронова» в Петербурге в Андреевском рынке и тортовали русским (казанским) маслом и дичью: каплунами, рябчиками и тетерьками, также и ярославским полотном, а во время Ростовской ярмарки сахаром и деревянным маслом. Они много годов имели торговую комнатпю с Максимом Михайловым Плешановым, но в последствии времени эта фирма Миронова обанкротилась более чем на сто тысяч рублей и уже не торговала. В конце этого года ездил в Питер и купил там для Ростовской ярмарки сахару и деревянного масла. 

          Перед Ростовской ярмаркой на масляницу у нашего священника гостил какой-то его родственник семинарист из Ярославля. Фамилию его я теперь позабыл, помню что его звали Фёдором. С этим семинаристом я познакомился: он был малый очень начитанный и весёлый, большой говорун. Много он рассказывал про разные консисторские штуки и проделки приказных. В консистории у него служит столоначальником родной дядя. На прощаньи он подарил мне прошение, поданное каким-то сельским священником к Ярослав. архиерею, преосвящ. Аврааму²⁶. Какими-то судьбами это прошение уцелело у меня и по сей час; вспоминая старину, я привожу его дословно.

Преосвященный Владыко,
Милостивейший Архипастырь и Отец!

          Вонми скорбному гласу моему, яко аз со слезами вопию ти, изыми мя от враг моих, изгони гонящия мя и побори борющия. 

          Причет мой зол разбойнически есть и многажди мне деяша пакости, егда хождах, прещали ми на пути, подбиваша очи мои и заушаша мя, дондеже угождах. 

          Приспевшу празднику сырныя недели и возлежащу со причетники моими вкупе у крестьянина Пахома, зело богата суща и имуща многое множество брашна и пития, ими же убози ны ово же ястием, ово же питием упихомся и объядохомся до зела. Тогда убо диакон Исидор седе противу мене и начаше изрыгати на мя хулы велия, покивающе главою и помизающе очима; аз же агнец незлобый сый и нечесо отвещевах, долу зря, точию нечестивец же оный молчание вмени себе в хулу, разъярившись оный до зела, и егда владыка дому изыде вон, ять мя за власы, извлек из храмины повергше долу и сядя на мя, яко осля подьяремнича, начаше по ланитом бити, терзати за браду семо и овамо, и взяша от земли древо, еже нарицается дубина, возложи на раменах язвы велия и на хребте моем учини жестокое поругание. Узрев сие огорченный дому владыка, исхитив мя из рук нечестивца сего и отпусти из дому с честию велиею, и оскорбленный сый духом, а паче тем обливахся слезами, текох аз к месту жилища моего, и уже прошед полпоприща, тогда нечестивый диакон Исидор вкупе с окаянным Фролкою пономарем оставя дом пиршества, потече вслед мене и достигоша мя на пути, паки повергше мя долу, совлекли с мене ризы моя, отнесли к продавцу вина и пропили тамо. 

          Что сие мнит ти владыко! аз же смиренный иерей не могу более зрети очима моима на сих противоборников и сего ради молю тя, извергни их из причта моего, накажи их по правилам святых Отец, яко восставших неправедно на священный сан мой, одежды моя повели искупити и ко приходу моему поставити людей честных, с ними бы я возмог правити дело мое церковное. Иерей Фома. 

          Владыко, как рассказывал ссминарист, получивший это прошение, много на него смеялся и велел расследовать всё это дело. По дознанию, поп Фома оказался совершенно прав, и дьякон с пономарём были отданы под начало и переведены потом в другой приход, а к попу Фоме владыко определил другой причт.

ГЛАВА XI.

          В маскараде. — Дочь мелочного торговца. — У страха глаза велики. — Перевозка в сене покойника на родину. — Смотренье невест. — Женитьба. — В Петропавловском соборе. — У гробницы Александра I. — Скобелев. — Находка денег работником. — Перемена ярмарочного времени. — Осеневский работник Иван Федосеев. — Лошадь Петра Великого. — Пожар балагана Лемана. — Ранняя весна. — Рождение сына. — С. Шестаково. — Легенда о Ларе Шестаке и Светлане. 

          В бытность в Петербурге я в новый 1832 год был с сестрой и зятем в зимнем дворце в маскараде, где обращала на себя внимание публики жена одного столичного богача; красота и дородство её соответствовали её наряду, состоявшему из малиновой бархатной ферязи, а русская длинная рубашка и кокошник, усыпанный драгоценными камнями, довершали украшение. 

          Зятю Дмитрию был хорошо знаком отец этой знаменитой красавицы; вот рассказ его об её замужестве: около другой дачи Грачёва, Ильи Андреева, у старой Московской заставы, близ обводного канала, торговал небогатый мелочной лавочник, который имел одну только дочь. В одно время перед его лавкой остановился молодой человек лет 30-ти, приехавший на паре заводских рысаков, в щегольском экипаже; войдя в мелочною лавку, он завёл с хозяином лавочки посторонний разговор, а потом стал просить, чтобы он показал ему свою дочь, которая в это время была в своей коморке; отец долго на это не соглашался, наконец был убеждён показать её, и в самом скудном, но опрятном наряде вывел её из коморки; она была стыдлива и застенчива; гость, сказав ей обычные приветстия и обратясь к её отцу, стал просить её себе в супружество; отец от этого пришёл в недоумение и отозвался, что он не знает, с кем и речь ведёт; тогда гость спросил: у кого он более покупает мяту и прочий свой товар²⁷? Тот отвечал, что товар он покупает более у купца Воронова на Садовой улице. «И прекрасно! — отвечал ему незнакомец». Спроси там обо мне» и дал ему записку о своей фамилии, обещая приехать к нему завтра в такое же время. Лавочник идёт в лавку Воронова и там у знакомого ему приказчика спрашивает о своём посетителе; приказчик удивился этому вопросу и сказал: зачем он о нём спрашивает? Но тот не сказал правды, а что-то другое; тогда приказчик назвал фамилию кого он спрашивает и что это один из братьев, миллонеров и биржевых торговцев; что младший брат женат на богачихе, а старший холостой. Услыхав это, лавочник в недоумении пришёл в свою лавочку и, не сказав ничего своей дочери, ждал назначенного часа. В назначенное время незнакомец приехал и стал спрашивать у лавочника, осведомлялся ли он о нём? и получил ответ, что осведомлялся; «Ну, — сказал он, — теперь согласен ли отдать за меня свою дочь?..» Тот не знал, что и отвечать на это; но дело у них скоро сладилось; невеста появилась, помолились Богу и дело закончили; тогда жених даёт лавочнику пакет с несколькими тысячами рублей и велит ему в указанном доме нанять для его приезда квартиру, а невесте даёт тоже пакет пополновеснее на её наряды. Об этом браке много было толков, но наконец всё замолкло. 

          Маскарад показал мелочницу-лавочницу во всём блеске её красоты, наряда и даже если не образованности, то уменья себя держать. На свой праздник Крещенья я поспешил приехать из Питера в село Угодичи. Товарищем моим был Фёдор Максимович Плешанов²⁸, ездивший каждый год в это время из Петербурга в Ростов к своему отцу с годичным отчётом. Езда наша была самая быстрая. 

          По пути к гор. Устюжне, на последней к нему станции, мы были напуганы в дремучем лесу нагнавшей повозку нашу тройкой лихих лошадей; в санях сидели человек шесть здоровых мужиков, а нас и с кучером было только трое. Дело было хотя и днём, но перелесок был более пяти вёрст, а это было посредине самого леса; Плешанов сильно испугался и велел гнать кучеру, не щадя лошадей; но тройка нас смяла, и мужики закричали нашему кучеру, чтобы он остановил лошадей; тот и остановил их; гонцы выскочили из саней и обступили нашу небольшую повозку с обеих сторон. Плешанов был безгласен и бледен, и всё это произошло, вероятно, по случаю туго набитого деньгами, находящегося под ним его чемодана. Но испуг наш был напрасен, и дело выяснилось такое: у товарищей наших, ехавших в других двух повозках, случилось без нас происшествие; нам подали лошадей прежде, а им только ещё закладывали. Мы поехали вперёд; они же всегда нас догоняли, а теперь по отъезде нашем на станции скоропостижно умер один из их товарищей, богатый питерский мясник, ехавший домой, который на станции вместе с нами пил чай и закусывал; не было никаких признаков, могущей случиться смерти. Нагнавши нас, сотский с понятыми требовали нас обратно на станцию для отобрания от нас показаний. Плешанов не поехал, а показал им свой вид, по которому сотский не посмел удержать его, а с ним и меня. В Устюжне товарищи догнали нас, потому что Плешанов тут ходил на свидание к купцу Лотонину и пробыл там немалое время; товарищ родственника умершего положил покойника на дно своей повозки, завалил его сеном, своим и его имуществом и таким образом приехал с ним к Борисоглебским слободам Ростовского уезда, откуда он поехал с мёртвым в сторону к Вощажникову, а мы благополучно приехали в Ростов. 

          К приезду моему из Питера мать моя озаботилась женить меня и просила быть сватом Ивана Иванова Миронова. Невестой для меня в с. Угодичах была старшая дочь Андрея Михайловича Дюкова, но вышли какие-то стародавние капризы у моей матери с ними, и она не хотела слышать про эту невесту, хотя Дюков и непрочь был породниться; он выдал её за Александра Алексеевича Малышева. 

          Я поэтому смотрел следующих невест: 7 января в Ростове у купцов Фёдора Фёдоровича Бабурина и у Кетовского, а 16 января смотрел Борисоглебскую невесту в доме Курочкина у Яковлевского монастыря в Ростове; 18-го смотрел невесту в с. Поречье у Ивана Андреевича Подгорнова, его сестру, с которой долго тянулось дело почти решённое, но не состоялось потому, что долго не получена была вольная невесте из Петербурга от их помещика; она впоследствии была выдана за вдовца Василья Ильича Лисицына; 22 января было моё обрученье с девицей Любовью, дочерью купца Бабурина, а 31 января был наш брак. Нас венчал уважаемый всеми прихожанами священик Богоявленского прихода, о. Владимиров; свадебный стол готовили повара; так мать моя пожелала; это был первый образец у нас в селе. 

          Во время лета я переделал внутренние покои в своём доме. Вскоре я поехал в Петербург, где мёд-перепуск продал у Каменного моста купцам Василью Фёдоровичу Кирпичёву и Петру Фёдоровичу Жукову; первый был родом Ростовского уезда дер. Новой (что близ с. Поречья), а последний был купец ратуши г. Петрова. 

          В это время со мной случилось достопамятное событие: в одно послеобеденное время пришёл я в собор Петропавловловской крепости в Петербурге, где никогда не быва; мне хотелось посмотреть на царские гробницы: в это время в соборе были двое посетителей: один в блестящей генеральской форме, а другой худощавый старик в статской одежде; они тоже, как и я ходили по собору; старик водил по разным местам генерала и показывал ему достопримечательности храма и разные висевшие тут знамёна; про некоторые старик громко и с жаром рассказывал. Я попросил сторожа показать мне гробницу Императора Александра I-го; он подвёл меня к ней; показал мне и находящийся под чехлом на ней покров. Я помолился за упокой Царя и поклонился его гробнице; в это время старик с генералом подошли ко мне; старик спросил меня: отколе я? из Ростова Ярославского, отвечал я ему; «Купец?» повторил он; я сказал ему, кто я; он полюбопытствовал и спросил меня о причине моего усердия к гробнице Императора; я отвечал ему, что он даровал нам вечную свободу от помещика Карра. «А, — сказал старик. — я знал прежде генерала Карра; имение его было под Москвою». Я сказал, что это был родной брат нашего помещика-благодетеля. Тут старик спросил меня, не знаю ли я Яковлевского монастыря архимандрита Иннокентия? Я удовлетворил его любопытство; тут он стал превозносить радушие, словесность и гостеприимство архимандрита и затем пошли с генералом от меня: тут я увидел, что старик был об одной руке и спросил у сторожа: что это за люди? Тот отвечал мне, что старик — комендант здешней крепости, Скобелев, а генерал — его какой-то гость. 

          В Ростовскую ярмарку 1833 года я купил мёду для перепуска, который и перепускал бывппй самый верный служитель моего отца в продолжении 25 лет, крестьянин с. Угодичь Андрей Андреев Караулов, или Олетин, который настолько был бескорыстен, что случайно подняв лежащий пакет в западных воротах нового мытного двора, во время Ростовской ярмарки, положил этот пакет за пазуху: смотреть его ему было некогда, потому что накладывал и принимал у меня мёд на мытном дворе; приехавши домой, усмотрел, что пакет с деньгами; к вечеру торговцы узнали через полицию, что крестьянин деревни Борисовской Абрам Васильев Шуин, распоясывавшись обронил из-за пазухи пакет, в котором было 1500 руб. ассигн. Караулов не утаил их, а возвратил потерянное по принадлежности, отнеся их сам Шуину в деревню на дом. Ярмарка в этот год положена была от министра финансов в число 5-го февраля вместо сборного воскресенья, но жизнь и потребности взяли своё, и это потом не состоялось: ярмарка на будущие года продолжалась по-прежнему. Апреля 10 начал я разводить с восточной стороны дома сад, для которого брал яблони у Ростовских купцов любителей садоводства: Николая Михайловича Юрыгина, Василья Кузьмича Голицына и Никиты Яковлевича Малкова. В это же время переделывал внутреннее расположение дома; мастер-плотник был словущий Илья Иванов Косой, родом из деревни Коромыслова Ярославского уезда; а сзади я построил сараи для стоянья мёда и обнёс тесовым забором сад. 

          Декабря 17 приехал за покупкой мёда в Казань и ходил смотреть «башню Сумбеки», потом был в Девичьем монастыре, но не могу ничего о нём сказать —позабыл. В 1834 году для продажи мёда ездил в Питер; купил там для Ростовской ярмарки сахару; сахар покупал фирмы «Молво-Екатерингоф» у заводчиков: Василья Абрамовича Алферовского, Ивана Романовича Джуппа, Константина Христиановича Эстерейх, Берда и Прена, а чай покупал у Ивана Алексеевича Перлова, Николая Дмитриевича Боткина и Алексея Яковлевича Спешилова. Весной принял себе в товарищи Ростовского гражданина Ивана Ивановича Миронова, с которым стал покупать для Питера крестьянские полотна и бель и казанскую дичь: тетерьку и рябчика и кураковских каплунов и свинину. Возил сахар и деревянное масло на Нижегородскую ярморку, где квартировал в лавке у Ростовского купца, в игольном ряду торговавшего украинскими кушаками, а в Ростове имел гуртовую чайную лавку у Ильи Алексеевича Шишерина. 

          С Нижегородской ярмарки в Ростове был у меня товарищем Ростовский купец Дмитрий Алексеевич Xлебников, тесть Тейковского купца Степана Ивановича Каретникова, который дорогой рассказал мне следующую любопытную историю про знаменитого нашего разбойника Ивана Федосеева, родом из села Осенева. Комнаты и лавки Каретникова в Нижегородской ярмарке были смежны с московским фабрикантом; во время обеда у Каретникова к соседу, вероятно, пришёл гость, потому что тот громко вскрикнул: «А, Иван Фадеич! пожалуйте!» Это имя на устах Хлебникова вызвало улыбку; Каретников это заметил и спросил о том; Хлебников сказал, что это имя знаменитого нашего разбойника; Каретников тоже с улыбкой отвечал ему, что это он самый и есть, но только он Верхнеудинский второй гидьдии купец, который будучи там в ссылке, выслужил беспорочно свой срок, приглянулся богатой вдове и женился на ней; ему дозволено было ездить за покупкой товаров на Нижегородскую ярмарку, и что он хороший покупатель у Каретникова; с ним Каретников познакомил и Хлебникова, к которому уже Фадеев часто ходил и спрашивал о состоянии своей родины и Ростовского края, где он производил свои разбойнические операции. По словам Хлебникова, он был старик седой, как лунь, роста среднего и крепкого телосложения; речь у него была громкая, твёрдая и крутая, взор быстрый; дебел телом. 

          В это время бурмистр села Угодичь, Яков Поликарпов Звездин, крестьянин деревни Воробылова, возобновил внутренней перестройкой деревянный дом бывшего помещика Филиппа Карр; находившиеся в нём массивные печи Мусин-Пушкинских кафелей, или изразцов зелёных с различными притчами, изображениями и подписями, он заменил новыми белыми изразцами и отдал этот дом под трактирное заведение крестьянину с. Угодичь Абраму Андрееву Мягкову перевозчику. 

          В декабре месяце я ездил за покупкою мёда в Казань. Выезд наш из Ростова на Казанскую дорогу всегда происходил на село Сельцо, Сулостской волости и мимо деревни Хожина; в этом месте мы сбились с дороги, это было в глухую ночь; кое-как попали на дер. Хожино и послали кучера спросить о Казанской дороге; ямщик едва достучался и спросил дорогу на Казань: та отвечала, что не знает; ему велели спросить дорогу на село Васильки; тогда только старуха растолковала нам, где дорога в село Васильково. 

          По приезде из Казани я поехал с женою в Питер и квартировал у сестры Настасьи; праздник Рождества был там; жена более находилась у своего дяди, который содержал трактир близ Таврического моста. 

          Торговля моя в 1835 г. шла так же, как и в прошлом; ездил я неоднократно в Питер с полотнами и белью и отправил товар на Нижегородскую ярмарку на комиссию Луке Шишерину, чрез лоточного поставщика, купца г. Тихвина, Киларькова: 7 августа был на Александровской мануфактуре, находящейся вверх по Неве, которую я обозревал в подробности с разрешения директора оной, был я тут со сватом Андреем Гавриловым Грачёвым и крестьянином деревни Воробылова Николаем Григорьевым Тихоновым. 

          8 Августа праздновали столетие Пегербургского арсенала, который я также обозрел в подробности: он три дня был открыт для публики. 10 августа с зятем Дмитрием Андреевым Грачёвым и Ростовским купцом Петром Николаевым Локтевым Кривым (прикащиком Астраханского купца Сапожникова по части продажи рыбьего клея) был я в Кунсткамере. Тут обратило на себя моё внимание чучело небольшой лошади Петра I, на которой седельные стремена висят от пола не более, как на один фут; рассказ о ней смотрителя заинтересовал меня, потому что он походил на легенду, а именно: Государю кто-то сказал, что у татарина Маймыта есть дивных свойств жеребёнок двух лет. Государь трижды посылал Меньшикова купить его, но продавец каждый раз возвышал своей кляче цену; последняя цена вышла баснословная; впоследствии кляча оправдала себя; во время Полтавской битвы она одна служила в продолжение всего сражения; она могла в сутки пробежать 150 вёрст. Смотритель говорил ещё и о многих других её достоинствах, но я их позабыл. Теперь чучело стоит в стеклянном футляре. В начале декабря ездил за покупкою мёда в Казань; по приезде оттуда поехал с женой в Питер, отправя туда же мёд и разные другие товары; квартировал у сестры Настасьи; а жена часто посещала дядю Сыромятникова в Кирочной улице. 27 декабря были с женой на именинах у портного, Степана Степановича Резанова — зятя Сыромятникова и поставщика 1 кадетского корпуса; бал был блестящий и роскошный; военных чиновников этого корпуса было очень много. Квартира Резанова была на Васильевском острове и имела мастерскую на 70 человек. 

          В Новый 1836 год, 1 января был с женой в маскараде в зимнем дворце; день был тёплый, но во время маскарада, около полуночи, сделался жестокий мороз, а публика почти вся была в лёгких костюмах. 

          Февраля 2-го я продал мёд в Мытный двор купцу Якову Григорьевичу Бурмакину; в то время, когда мы пили чай в трактире на Адмиралтейской площади, загорелся балаган (комедия) Лемана, в которой погибло много народа и всё избранная публика; если бы не продержал меня Бурмакин, покупая у меня мёд, я был бы в числе погибших, потому что накануне и утром 2 февраля имел твёрдое намерение быть там. Приехав на пожар, видел, как в присутствии Императора разобрали часть двойной, прочной тесовой обшивки и вытаскивали оттуда мёртвыми избранную публику; погибло много хоропшх фамилий детей, и все эти несчастные пострадали больше от входных дверей, отворявшихся внутрь балагана. Во время смятения двери перед нахлынувшей толпой затворились, и оттого было много задавленных и задушенных дымом. 

          Марта 5 открылись заводи на Ростовском озере, а в Питере в это время была почти настоящая весна; 21 марта я смотрел там на открытие железной дороги из Питера в Царское село; это была первая железная дорога в России. 

          Апреля 6 Ростовское озеро совершенно очистилось от льда. 17 Апреля я ездил в г. Углич, где сложен был извощиками сахар, который и привёз с собой в Ростов. 22 Апреля жена приехала из Питера с извощиком села Львов, Михайлом Солодовниковым; на пути, в городе Валдае, она по озеру заезжала в обитель св. Иакова Боровицкого, находящуюся близ города Валдая, на острове Валдайского озера. 30 июля был с женой в Ярославле. Утром 6 августа у меня родился сын Яков, восприемником которого был Фёдор Фёдорович Бабурин, отец моей жены, а крестил его священник о. Николай Владимиров. 

          Были у меня ещё гости из села Шестакова Воржской волости. 

          Село Шестаково в 8 верстах от Ростова упоминается в старинных актах; принадлежало оно в древности Ларе Шестаку. У меня об этом Ларе Шестаке записана легенда такого содержания:

Легенда о Ларе Шестаке и Светлане.

          В одно из нападений Кривичей на Ростовскую землю жрец бога Ярила принуждён был со всем семейством спасаться на берегу р. Москвы, но Кривичи нагналего у р. Трубежа, убили его жену и младенца-сына, а самого жестоко изранили. В то же время одна вдова с Москвы реки шла в Ростовскому озеру к родственнице и, дойдя до Трубежа, увидела произведённый Кривичами погром, а среди трупов нашла убитую молодую женщину, а вместе с ней младенца; заметив, что он ещё жив, она взяла его с собою и увидала на его шее, на золотой цепочке, перстень с великолепным камнем, на коем были начерчены слова. 

          Прийдя с ним в Ростовскую область, она встретила там старого воина, от которого и узнала, что село её родственников сожжено, а жители истреблены, и так как воин был одинокий, то по его просьбе вдова и поселилась в его терем вместо хозяйки; усыновленный ею младенец скоро выздоровел, а так как воин в непродолжительном времени помер, то она и осталась полной хозяйкой всего его имущества. Когда Ларя Шестак (так назвала младенца) подрос, то пас ежедневно своё стадо у р. Пашмы и стал оказывать огромную силу. Однажды молодой пастух, сидя у реки, заметил раненого вепря, бросившегося в реку, а вслед за ним скачущую на коне прекрасную охотницу; не долго думая, она вместе с лошадью также бросается в реку, но падает с коня и, выбившись из сил, — тонет. Ларя тотчас же кидается за нею в реку и, ухватив охотницу, вытаскивает без чувств на берег; позвав свою мать, он с её помощию переносит незнакомку в свой терем. Придя в сознание, незнакомка благодарит их за своё спасение и в знак памяти дарит Ларе покрывало с лошади, сделанное из кожи заморского зверя; Ларя впоследствии сделал из неё военную одежду, так как кожа была необыкновенно крепка Таким образом они расстались. 

          Три дня прошло с тех пор, и Ларя, сидя ежедневно у реки близ своего стада, не переставал мечтать о незнакомке. На четвёртый день он увидел её скачущую на том же коне и радостно поспешил на встречу. Она тотчас же сошла с лошади и села рядом с ним. «Ты, — сказала она, — спас мне жизнь, и я хочу твою жизнь сделать счастливою, в чём вы нуждаетесь?» Ларя ответил ей, что они не имеют ни в чём нужды, но просил её чаще посещать его, на что незнакомка и согласилась, но на вопрос о её имени сказала, что он узнает впоследствии. Чаще и чаще стали их свидания. Наконец в одно из посещений она сказала ему, что её зовут Светланой, что она дочь Ростовского князя Мила и что за неё сватается князь Мосхов, что родитель согласен на это, но что она против брака; затем сознавшись Ларе в любви, предложила удалиться в пределы Муромы и, прожив там пока не утихнет отцовский гнев, вместе с Ларей возвратиться обратно. «Я вижу, — сказал Ларя, — что ты для меня делаешь, но я не могу оставить свовт мать». «Когда так, — отвечала Светлана, — то я пойду с посланными Мосхов, а ты жди меня на Трубеже и возьми силою, а там уйдём на Клязьму к моей тётке. Но Ларя не согласился и на это; так они расстались. Вскоре занемогла Ларина мать и перед смертию рассказала ему всю его историю и, отдавая перечень, прибавила, что с помощию его он, может быть, найдёт и своих родителей. 

          Похоронив мать, он пошёл к Мосхам искать Светлану, но узнал, что на их посланных напали разбойники и пленили княжну. Отыскивая её, он дошёл до Рифейских гор страны Узов, соплеменных Урало-руссам. В это время Ростовский князь Тучегон шёл на Печенегов и путь его лежал чрез землю Узов, но так как последние не пропускали его, то Тучегон и объявил им войну. Встревоженные Узы стали выбирать себе полководца, но так как при этом произошла распря, то один из вожаков, старик Юзей предложил того назначить полководцем, кто с помощию верёвки нагнёт вершину дерева; нашлось четверо охотников; в это время подходит к ним Ларя и вызывается участвовать в состязании; вызов его принят. Никто из 4 соперников Узов не мог нагнуть дерева; настала очередь Лари; он берёт верёвку, медленно наклоняет дерево и наконец вовсе ломает его. Узы, видя его силу, объявляют его своим полководцем. «Товарищи, — сказал Ларя, — я согласен быть полководцем, но пусть старик Юзей будет моим руководителем». Старик не соглашался, но наконец уступил просьбе. 

          Началась битва с переменным счастьем; наконец Тучегон заманил Узов в невыгодное место и обратил их в бегство; видя это, Ларя останавливает беглецов и вступает в единоборство с Тучегоном. Последний с ярости ударяет копьём в грудь Лари, но копьё останавливается в непроницаемом нагруднике, сдЬланном из чепрака, подаренного Светланой. В это время Ларя ударяет палицею по щиту Тучегона и разбивает его вдребезги, но потеряв равновесие падает и сам. Пользуясь этим, Тучегон хватает его за грудь и угрожая мечом, говорит: «Жизнь твоя в моей власти, но уважая твою храбрость, хочу быть лучше твоим другом, нежели врагом». С этих пор оба друга были неразлучны и их военная слава гремела от гор Рифейских до берегов Дуная. 

          Возвратясь в Ростовскую область, Ларя присутствовал однажды на брачном пиру у своего друга Тучегона, так как последний выдавал дочь за князя Вихреслава; тут он случайно встретил своего отца, узнавшего своего сына по золотому перстню. Оказалось, что Ларя Шестак был сын князя Обира, брата Тучегонова. Обир рассказал сыну, как при бегстве от Кривичей надел ему на шею перстень и как на Трубеже была убита его мать и жестоко ранен сам Обир и как, благодаря путнику, почти без признаков жизни, он был привезён в храм одной богини. Выздоровев, Обир назвался Богомилом и, сделавшись жрецом, поселился в Чухломской земле, в уединённой хижине; вскоре он был избран верховным жрецом; «Там, — сказал Богомил, — я мирно кончил бы и дни свои, но здесь произошла вражда между жрецами, из коих один был мой брат; я пришёл сюда и дело покончил миром». 

          После этого Ларя рассказал отцу свою историю и упросил его остаться жить вместе с ним. Однажды Богомил захотел посмотреть место, где вырос его сын; придя в свою хижину, Ларя весьма удивился, найдя в ней всё в целости и порядке. Затем они идут к реке Пашме, и тут Ларя встречает Светлану, сидящую на берегу, близ своего стада. Они бросились друг другу в объятия и немало труда стоило Богомилу привести влюблённых в сознание. 

          Вскоре после этой встречи и был наконец совершён брак Лари с Светланой.

ГЛАВА XII.

          Плохая торговля. — Бронницкий Курган. — Девичья гора. — Посещение Ростова Цесаревичем. —Сергиевская пустынь. — Архимандрит Игнатий Бренчанинов. — Крестьянин Накрошин студентом Духовной Академии. — Рассказ нарского кучера. — Пожар зимнего дворца. — Ярмарка. — Ростовщик Куландин. — В зимнем дворце. — Перемена курса. — Ценность бумажного рубля в Ростове. — Иеромонах Лампада.— Упадок торговых дел. — Находка рукописи стольника Мусина-Пушкина и других актов. — Уничтожение альфресковой живописи в Ростовском соборе. — Священник Спасской церкви о. Михаил. — Дьячок Нил Степаныч. — Киевский митрополит Филарет в Ростове. —Архимандрит Иннокентий. — Уплата митрополитом долга св. Исаю. — Угодичский бурмистр под арестом. — С. Филимонова. — Пановы могилы. — Легенда о воеводе Филе. 

          Торговля в 1837 г. пошла не совсем удачно; долги стали меня тяготить. Полотняный товар я покупал на ярмарках: Великосельской, Борисоглебской и Леонтьевской. 

          Во время весны, проезжая из Питера в Москву в дилижансе «Сарапина», мы долго стояли в Бронницком Яму; в детстве моём я читал в какой то старинной печатной книге или рукописи, что близ селения Бронниц погребён знаменитый русский богатырь, над могилою которого насыпан большой курган; теперь я вспомнил о нём и из любознательности пошёл посмотреть этот курган; он стоял близ московско-петербургского шоссе, по пути к Москве с правой стороны. Курган этот был наподобие большой круглой пирамиды; вершину его венчала красивая каменная, небольшая итальянской архитектуры церковь. Для подъёма на курган, с боков его сделана винтообразная широкая дорога; площадь, где стоит церковь, не очень мала и на ней, недалеко от церкви находится, почти наравне с поверхностью земли, полный водою колодезь. Вышина кургана, мне помнится, более 10 сажен. Я не захотел обратно идти по лестнице, по которой вошёл, а вздумал спуститься прямо с него, потому что бока были не так круты, но я вскоре пожалел, что избрал этот путь; ноги мои глубоко вязли в глиняную мягкую массу, изобилующую ключевой водой, которая, просачиваясь из боков кургана, делала землю влажной. Это заставило меня помнить Бронницкий курган. Во всём подобный этому кургану и с такой же церковью находится курган в Лукояновском уездк Нижегородской губ., только там он называется «Девичья гора». 

          В это время случилось мне видеть назидательные для жизненного пути события. Я принимал сначала сахар от управляющего на заводе Эстеррейха; потом приехал принимать сахар на завод Молво. Фирма Молво и завод в это время перешли к барону Штиглицу. Там, к удивленно моему, встречаю упракляющим самого заводчика, от которого я только приехал, Константина Христиановича Эстеррейх. Я спрашиваю его: «Что это значит?» А он мне ответил: «На заводе моём управляющий получает от меня столько-то, а я здесь получаю более, чем вдвое». Затем другой случай. Василий Абрамович Алферовский, между прочим, жестоко ссорился по каким-то бумагам с одним купцом (фамилию его забыл) и вёл с ним в суде тяжебное дело. Я это знал и вижу, что Алферовский покупает у своего злейшего противника какой-то товар; видя это, я спросил Алферовского: «Почему так?» ссорится, а покупает. На это мне Алферовский сказал: «Коммерия не сердится, а суд идёт своей дорогой.» 

          Замечу ещё для потомства, что в этот год огуречное семя продавали по 1000 р. асс. за пуд, а в розницу около 30 р. асс. за фунт. 

          Мая 11 посетил Ростов Наследник Цесаревичт. Александр Николаевич (покойный император) по пути из Ярославля; между селом Николо-перевозом и деревней Кладовицами он делал смотр находящимся в Ростовской Округе войскам (на месте битв велик. кн. Василья Васильевича Тёмного с князем Юрием Дмитриевичем Шемякой, а потом с сыном его Василием Юрьевичем Шемякой-Косым). Приезд Государя Наследника был прямо в Ростовский собор; в западных соборных святых воротах старец Августин, бывший Епископ Уфимский и Оренбургский, сказал ему приветственную речь; я, хотя стоял в это время и близко к ним, но по причине народного шума и тесноты расслушать слов говорившего не мог, но только видел, что Наследник навернувшиеся на его глазах слёзы утирал платком. По окончании речи Наследник просил написать её на бумаге;. Августин обещал прислать Ему, но в бытность в Ростове Наследника, он её не прислал, а Ростовскому полицеймейстеру Владимиру Львовичу Берсеневу, которому было поручено взять эту реч, сказал, что «пошлю», но, вероятно, не послал. После коронования Государя Императора в 1856 г. по Высочайшему повелению приезжал за этой речью нарочный чиновник, но говоривший её старец давно уже помер. Помню, что искали этой речи в его бумагах, хранящихся в кладовой под соборной колокольней, где тогда была его библютека, но не нашли, да и самая библиотека изчезла, как мною было выше замечено, по разным рукам. 

          1-го июля было великолепное гулянье в Петергофе; я поехал туда с своим товарищем, огородником Всеволодом Андреевым Грачёвым. На пути туда, подъезжая к Троице-Сергиевой пустыне, он шутя сказал мне: «Заедем в гости к Игнатию Сапёру»; я думал, что речь идёт о каком-нибудь простом монахе или послушнике, по оказалось совсем другое. Войдя в обитель, мы пошли к соборной церкви; там шла сильная перестройка как внутренняя, так и наружная; всё кипело вокруг её. По словам Архимандрита Игнатия, Государь Император приказал ассигновать на это сто тыс. руб. асс., но выдача из казначейства затормозилась. Более года в этой пустыне был послушником товарищ и друг Наследника Цесаревича Александра Николаевича; поселившись в этой пустыне, он встретился там со своим бывшим товарищем архимандритом, который и сообщил ему, что деньги пожалованные для обители Государем ещё не получены, это было доведено до Наследника, и вскоре архимандрит получил деньги. Грачёв спросил у проходящего монаха: «Дома ли настоятель?» и получил отвёт, что дома; мы пошли прямо в кельи настоятеля; при свидании Грачёва с настоятелем я видел, что они были весьма близки друг к другу; разговор между ними происходил по большей части современный, о текущих событиях; следующее слово, сказанное архимандритом, я и доднесь не забыл: «Человек сотворён для труда, а монах для покоя». Прекрасное убранство кельи и изобильно поданная закуска вполне доказали, что монахи сотворены были для покоя. 

          Дорогой Гусев сказывал мне, что о. архимандрит сын боярина Александра Семёновича Брянчанинова, в мире назывался Дмитрием и служил в сапёрах и что в молодости раз переодевшись священником кощунственно обвенчал какого-то товарища; это дошло до Императора Николая, который будто бы сказал ему: «Выбирай любое: или Сибирь, или носи ту ризу, которую надевал». Он выбрал последнее и ушёл в послушники в Александро-Свирский монастырь, где и принял монашество с именем Игнатия²⁹. В это время у Петербургского семенщика Ивана Михайлова Клюкина, крестьянина Ростовского уезда, села Воржи (перестроившего в с. Ворже церковь и сделавшего настоящую колокольню) находился крестьянин села Воржи (имя забыл) по фамилии Накропин, любимец Петербургского митрополита Серафима, кончивший курс в Александро-Невской академии; послел я узнал, что он получил разрешение на посвящение во священника в какой-то губернский собор; это в то время почиталось за немыслимое: крестьянину получить звание священника, да ещё в собор. Помню вид его показывал, что наука изнурила его; беседа его была самая духовно-назидательная и весьма приятная. 

          Семенщик Клюкин торговал на Щукином дворе; подле его лавки была посудная лавка Зайцевского, знаменитого шашечного игрока; к нему часто ходил играть царский кучер; они были между собою друзья; в это время кучер был некоторое время в опале, про которую он однажды в моём присутствии рассказал следующее: зимой Государь по обычаю своему ездил по городу всегда в одну лошадь; проезжая по Садовой на Невский проспект, против дома генерала Балабина, им переезжал дорогу легковой извощик, ехавший порожнем и шагом на своей деревенской кляче и на дрянных санях; Государь видя это, тронул кучера по плечу рукою и велел осадить свою лошадь; кучер осадил лошадь и остановился, пока проезжал извощик; в это время кучер успел заметить №. извощика: поконча службу, он посылает в ту часть, где проживал извощик, к надзирателю записку, чтобы арестовать того извощика. Надзиратель думал, что это по именному повелению, немедленно арестовал извощика и посадил под крепкий караул; крестьянин был ни жив, ни мёртв, когда узнал, что Царь велел посадить его, не зная за что и чем он прогневал царя; чрез трои суток градоначальник рапортует Императору о том, что он прикажет делать с задержанным извощиком? Государь удивился, так как ничего подобного от него учинено не было и приказал немедленно учинить справку; по справке оказалось, что он арестован по записке его кучера; по-тррбован к Государю кучер, который и изъявил в своё оправдание, что ему показалось обидно, что извощик переехал им дорогу. Государь в гневе сказал ему: «Негодяй ты! Мне было не обидно, а тебе обидно!» и на шесть недель отставил кучера от должности, а его жалованье за это время приказал выдать арестованному извощику с лихвой; сколько лихвы заплочено было, кучер тогда умолчал, а закончил рассказ тем, что он хотел наказать извощика в части розгами, да забыл, что велел арестовать его и не думал, что донесут Государю. 

          17 Декабря, в день моего приезда в Питер произошёл пожар в зимнем дворце; страшно и жалко было смотреть на это разрушение царского дома; военная цепь окружила его кругом для хранешя царского имущества, но были и случаи похищения при всей военной строгости. 

          В это время я потерпел чувствительное поражение от двух банкротств: первое от торговца Александровского рынка купца Парихова, а другое от купца Ивана Павлова Жукова, уроженца города Петровска, торговавшего у Каменного моста и в заключение всего зять Дмитрш Грачёв тоже остановил платёж; поэтому на Ростовскую ярмарку я приехал без денег, а на ней предстояли платежи. 

          Ростовской ярмарка в этом 1838 году приказано было открыться от 5 до 20 февраля; товары со всех мест пришли на 5 число; а в этот день было мясное заговенье; масленица взяла своё; Московское купечество не поехало от своей масленицы, а иногородные исправляли её в Ростове; о торговле не было и слова; все занялись масляницей; ярмарка началась с первой недели великого поста и кончилась в половине третьей недели поста, по старому обычаю; ярмарка в такое время больше уже и не повторялась, а как я сказал выше, стала продолжаться по-старому. В эту ярмарку я не покупал мёду, но на деньги, вырученные из проданого сахара, купил у Н. Д. Боткина немного чаю. 

          В этот год Алферовский прислал на Ростовскую ярмарку в первый раз своего старшего сына Василья Васильевича с партией кубовой краски и торговал на первый раз превосходно. 

          Ещё в бытность мою в Петербурге в этом же году сгорел новый сахарный завод у Алферовского, выстроенный им на правом берегу Невы, недалеко от церкви Самсония; я приходил тогда посмотреть знакомое мне пожарище, где принимал и сахар не один раз. Этот незабвенный для меня купец имел каменный дом на две улицы в приходе Владимирской Богоматери у «пяти углов». Знакомство моё с ним открылось тогда, тогда он имел ещё свой сахарный завод в Екатериненгофе, на даче Лодера. Алферовский иногда в шутку называл себя сахарному заводчику Жадимировскому и мне Артынову, — земляком, потому что у нас в Ростовской округе есть деревня Жадимирово Ивановской волости, а в актах села Угоднчь есть даже и имя Алфёрко. 

          В 1839 году коммерцш моя во время лета была в самых стеснённых обстоятельствах; нужда заставила меня прибегнуть к денежному займу у огородника тогдашнего ростовщика Дмитрия Иванова Куландина; не знаю, какой он деревни, а только Шулецкой волости. Относительно его была даже поговорка: «пропал тот человек, кто сознался с Куландой!» Зимой и в ярмарку я существовал Куланднным кредитом и чаю у Боткина купил немного. 20 февраля помер в Угодичах уважаемый всем Богоявленским приходом священник о. Николай. Летом я опять поехал в Петербург и 1 июля был во вновь уже отделанном зимнем дворце с крестьянином с. Поречья, Евграфом Васильевым Лисицыным; отец его Василий Ильин в то время был придворным поставщиком цветов; время это было свадьбой великой княгини Марии Николаевны с принцем Максимилианом; там в залах были расставлены на показ публике столы с золотой и серебряной посудой, гардероб приданого платья и сундуки для хранения оного. 

          11 июля ездил я на гулянье в Петергоф, туда и обратно на пароходе Берда; 12 июля на обратном пути на взморье застигла нас сильная буря с градом безмерной величины; ехавший с нами какой-то граф одну из таких градин, более фунта весом, в стакане привёз в Петербург. 17 июля гулял по первой мануфактурной выставке, бывшей в биржевых пакгаузах на набережной Невы, возле биржи. 

          12 августа обнародован был Высочайший манифест об установлении курса однообразного для всей России на серебро, золото и ассигнации. Манифест этот был подписан 1 июля 1839 года. В этот день было великолепное гулянье на Елагином острове и был великолепный фейерверк: я гулял там с зятем Димитрием и сестрой Настасьей; там бы л подписан и вышеупомянутый манифест об уничтожении лажа. 

          В Ростове в это время стоял следующий курс 5 руб. асс. стоили но ходячему курсу 6 р. 30 к., 10 р. асс. 12 р. 60 к. и т. д. 100 руб. асс.= 126 руб., 3-рублёвая золотая монета = 13 р. 50 к., полуимпериал (5 р.) = 23 р. Империал (10 р.) = 46 р. трёхрублёвая плотника 13 р. 50 к. платина в 6 р. = 27 р. платина в 6 руб. = 27 руб. плотинка в 12 руб. = 54 р. 20-тифранковая французская монета была = 22 рублям. 40 франков = 44 рублям; 5 копеек серебром стоили 24 коп. Гривенник (10 к. с.) = 48 коп. Пятиалтынный был = 72 к. Двугривенный = 96 коп. Четвертак (25 к. с.) = 1 р. 20 к. Полтинник (50 к. с.) = 2 р. 40 к. Новый серебряный рубль был равен 4 р. 50 к. Старый полтинник = 2 р. 60 к. Старый целковый = 5 рублям, прусской талер со столбами = 6 рублям; австрийский талер с орлами = 5 р. 80 к. 

          Долги в это время до нового года старались заплагить по сказанному выше курсу, а с нового года серебряный рубль стал равняться 3 р. 50 коп. В это время торговля шла бойко, потому что всякий старался купить товар но состоящему курсу. 

          Нижегородскую ярмарку в этом году посетил Наследник Цесаревич Александр Николаевич; для его приезда была устроена выставка произведений Нижегородской губернии, которая помещалась близ ярмарочного собора в Китайском ряду. 

          Августа 20 с огородником Всеволодом Андреевым Грачёвым был я в гостях в Александровской Лавре у знакомого ему иеромонаха Лампада; как представить тут моё удивление, когда в этом иеромонахе встретил я своего бывшего товарища по гостиному двору купеческого сына Евграфа Иванова Кайдалова, второго сына Елены Афанасьевой Кайдаловой, который в 1825 году ушел в иночество, и никто не знал, куда; тут у нас затронута была любимая моя струна о былых временах, когда мы слушали рассказы стариков о старине Ростовской. Для поддержания нашего разговора он принёс книгу, от которой я пришёл в восторг; книга эта была рукопись моего дяди Михаила Дмитриева Артынова, под названием «Книга истории села Угодить и о городе Ростове и его округе», написанная им в 1793 году и поднесённая им в Тихвине, в Тихвинском монастыре Петербургскому митрополиту Гавриилу, посетившему эту обитель. Из неё я вполне выписал историю села Угодичь и родословную Артыновых. 

          Такие неожиданные события в день моего тезоименитства остались навсегда в моей памяти. В 1840 году торговые дела мои совершенно пали; кредит мой положительно подорвался, а семейство моё пришло в упадок и расстроилось. Товарищ мой Миронов оборотился ко мне спиной, потому что стал сыт моим достоянием; тут я вспомнил о нём замечание, сказанное мне Фёдором Максимовичем Плешановым, когда ехал с ним из Питера: «Жид крещёный, конь лечёный и вор прощённый никогда не будут благонадёжны». Миронов прежде торговал с Плешановым и честно не рассчитался. Выезд мой из Питера был замечателен; взяты были мной с крестьянином с. Угодичь Петром Яковлевым Софроновым, имевшим семенную лавку на Щукином дворе в Петербурге, два места во вновь устроенных почтовых бриках. Зять мой пошёл в Нарвскую часть прописать для выезда в брике мой паспорт. Надзиратель не стал прописывать; ходил и я просить, конечно, не с пустыми руками, но он мне тоже не стал прописывать; я принуждён был идти в главный почтамт и передать кому-нибудь мой билет; к счастию моему, тут пришёл главный почт-директор; чиновники передали ему моё дело; он распросил меня о причине и записал имя и фамилию надзирателя Нарвской части, а мне велел съездить за моим багажом; время этому прошло два часа; почтовый брик дождался меня, и я с непрописанным паспортом выехал из Питера. Не знаю, было ли что после надзирателю; это случилось 18 сентября. 

          В октябре я опять выезжал из Питера и уже в последний раз по торговой части; путь мой тогда лежат на следующие города: Шлиссельбург, Новую Ладогу, Тихвин, Устюжну, Весьегонск, Мологу, Южскую Пустынь, Рыбинск, Романов, Ярославль и Ростов, по вновь учреждённой от какой-то компании почтовой дороге. 

          С самого начала 1841 г. я невыносимо страдал душою, смотря на бедствие своего семейства; наконец, в Ростовскую ярмарку, 12 Февраля, поступил в услужение к тестю своему, Фёдору Фёдорову Бабурину в железную лавку, где и стал торговать. Лето в этом году было весьма жаркое: на 16 июня поспел на грядах зелёный горох; на 20 июня поспели огурцы и, наконец, на 27 июня начали жать хлеб. 

          Главный кредитор, мой Куланда только один просил на меня окружного начальника, Ивана Фёдоровича Леонтьева, и ещё бывший мой товарищ крестьянин деревни Воробылова Иван Николаев Тихонов, но прошение их осталось без уважения; тогда родной дядя Тихонова бурмистр Степан Григорьев Тихонов восстал на меня за своего племянника, но окружной оставитл и это дело без последствия. 

          Во время лета, в свободное время, бурмистр с. Угодичь Степан Тихонов, земский или писарь Алексей Алексеевич Озеров и я ходили в сельский архив, находящийся под колокольней Николаевской церкви, где нашёл я следующие памятники старины: рукопись стольника Алексея Богданова Мусина-Пушкина «От Ноя праотца до великого князя Рюрика»; на заглавном листе написано: «Книга о великих князьях русских, отколе произыде корень их». (Писана в лист кудреватой скорописью XVII в. кажется 710 г.) Копии с грамот царя Ивана Васильевича Грозного, Царя Феодора Иоанновича, писцовую книгу села Угодичь, опись Богоявленской церкви села Угодичь; писцовую книгу пустоши «Козиной», Рыбную память — приём рыбы в казну; грамоту Царя Петра Алексеевича 1709 года; указ о погребении св. Димитрия митрополита Ростовского; председателя монастырского приказа графа Ивана Алексеевича Мусина-Пушкина, грамоту Императора Петра Великого 1722 года; опись Николаевской церкви села Угодичь 1763 года; духовное завещание Филиппа Карр племяниику своему Алексею Карр 1808 года; духовную грамоту Филиппа Карр о тридцатитысячном капитале 1800 года. 

          Все эти вышеписанные памятники старины отчасти и были мной списаны. 

          Весной 1842 г. соборный староста, Ростовский почётный гражданин Иван Васильевич Хлебников, приступил к возобновление Ростовского собора; мастером был посадский г. Ростова Алексей Федоров Крылов³⁰. В это время ходил я смотреть соборный тайник, находящийся в северо-восточной главе собора; для входа в него устроена в столпе соборного алтаря, подле северных дверей, прочная каменная лестница. 

          В великий пост я приобщался в Ростове, в церкви Спаса, что на площади, у уважаемого всеми священника о. Михаила Иоанновича Ржевского; вместе со мной приобщалось семейство Шуйских купцов Посылиных и ещё какой-то старинных времён вельможа из Москвы; это у о. Михаила было не редкость. Любимый у него причетник был Нил Степанович, известный всему городу своею честностию и акуратностию и уже старик. Но вот что с ним случилось. Во время причастного стиха он засвечал свечи на лампаде, которая поднималась над царскими вратами; засветив, он не поднял её к верху, а когда священник отдёрнул завесу и стал отворять царские врата, Нил Степанович начал поднимать лампаду кверху. В это время, на соблазн всем, сказанный вельможа поклонился в землю и вставая каким-то образом зацепил головой лампаду, а та зацепила за его волосы, отчего бывший на его голове парик взвился к верху вместе с лампадой и там завертелся на лампаде. Священник вышел с дарами, а мы все не могли воздержаться от смеха; нужно же было сотвориться такому искушению! 

          Мая 13 прибыл из Москвы в Ростов поклониться Ростовской святыне киевский митрополит Филарет Амфитеатров; в 1836 году назначен он был архиепископом Ярославским и Ростовскпяь, но не бывши на своей кафедре, был произведён в Киевские митрополиты. Он остановился в Яковлевском монастыре. 14 числа, в день св. Исидора блаженного, служил в его храме литургию и собрался уже совсем ехать обратно в Москву, но его убедил архимандрит Яковлевского монастыря Иннокентий остаться ещё на сутки; вот красноречивый рассказ об этом при мне самого архимандрита Иннокентия, когда он был в гостях у дедушки моего (по жене) купца Фёдора Ильина Бабурина, знакомого архимандриту ещё с того времени, когда он был священником села Поречья. 

          Митрополит, собравшись обратно в Москву, стал благодарить за приют и хлеб-соль хозяина обители; Иннокентий удивился такому поспешному отъезду владыки и сказал ему: «Высокопреосвященнейший Владыко! Неужели Вы так скор0 хотите оставить нас?» — «Да, отвечал ему митронолит, меня требуют в Москву, куда я немедленно и должен ехать; нарочный посол зовёт меня туда». «Нужды ради бывает и закону пременеие.» — сказал ему Иннокентий. — «Не вижу и не предстоит мне ныне такой нужды», — отвечал ему митронолит. — «Для вас только, Высокопреосвященнейший владыко, и предстоит такая нужда, для которой и вы сделаете закону преминение, вы хотя и знаете эту нужду, но запамятовали её; позвольте мне напомнить вам оную». — сказал ему архимандрит. Митрополит весьма удивился, услышав это и не зная того, что бы могло удержать его так обязательно, он пожелал знать эту причину. Тогда Иннокентий сказал ему: «Высокопреосвященнейший владыко! Известно Вам, что нынешний угодник св. Исидор блаженный, при гробе которого вы совершали ныне божественную литургию, когда-то стоял утреню в здешнем Ростовском соборе, и после оной в тот же день за раннюю обедню к вам в Киев и после оной с Киевской просфорой обратно в тот же день поспел на княжеский пир в Ростов; но это ещё не нужда ваша, нужда будет впереди. Заутра у нас память того самого святителя, который у тебя, владыко, в Киеве освящал соборную церковь; он не отговаривался и, забыв преклонность лет своих, поспешил на зов преп. Антония и Феодосия. Прошло с тех пор более 700 лет и доселе никто из Киевских иерархов не заплатил ему этого духовного долга, которого он столь долго ждёт с христианским терпением; наконец терпение его истощилось и он как заимодавец, потребовал своего долга от вас, и вы по своему престолу должник его и приехали сами лично заплатить ему духовный долг; неужели вы, Высокопреосвященный владыко, думаете что приехали сюда случайно поклониться только угодникам Ростовским? Нет, Высокопреосвященнейший владыко, это молитва заимодавца вашего Святителя Исаии пред престолом Божиим потребовала от вас уплаты долга, и вы духом вашим повинуясь воле архиерея великого, небеса прошедшего, как верный должник не обинулися и явились для уплаты долга не ранее и не позднее, как на день памяти вашего заимодавца, и я теперь уверен, что вы премените закон ваш и так скоро не оставите нас, как думали, и заутра заплатите долг свой святителю Исаии, в день его памяти, и не оставите в долгу престол ваш и не заставите святителя стужать более о долге своём». 

          Митрополит Филарет весьма удивился такой находчивости Иннокентия и, конечно, остался в Ростове ещё на сутки. Во время ночи, по зову митрополита приехал из Ярославля архиепископ Ярославский Евгений, и в день памяти свят. Исаии оба святителя служили литургию в Ростовском соборе, а после оной оба святителя служили молебен совокупно трём святителям: Леонтию, Исаии и Игнатию. 

          По расставаньи митрополит стал благодарить Иннокентия за то, что он вовремя напомянул ему о семисотлетнем долге, с которым так чудно Господь привёл ему расплатиться. На это ахримандрит ответил ему: «Не ко мие должно отнести это, высокопреосвященный владыко, но к юроду нашему Давыду; при ожидании приезда вашего в воротах моей обители, подбежал ко мне этот юрод и весьма внятно сказал мне: «Скажи митрополиту, чтобы он заплатил семисотлетний долг святителю Исаии, службой ему и он заплатит».». 

          В Угодичах в это время случилось происшествие. Уважаемый мною бурмистр села Угодичь Степан Тихонов в этом году посажен был под арест в полицейскую часть за непослушание. Ему приказано было на бумагах подписываться: «сельский старшина», а он подписывался «бурмистр». Каземат его был у каменного моста, где ныне помещается богадельня «свят. Димитрия»; такой же каменный дом был и напротив этого дома, тоже возле каменного моста. Я нередко посещал его в этом заключении. Вместе с нашим бурмистром сидел ещё один крестьянин из села Филимонова, которое находится за озером. Он мне рассказывал тогда, что около Филимонова множество различных насыпей и курганов, которые крестьяне называют «пановыми могилами». Часть этих могил по малоземелью поступила под пашни. Во время пашни выпахивается множество черепков и разных вещей: колец, привесок, а иногда и монет; крестьянин одну монету тогда показывал, она была тоненькая, серебрянная, в четвертак и покрыта какими-то татарскими надписями. Крестьяне (по словам рассказчика) курганы многие разрывали, но находили в них всегда очень мало, преимущественно вышеозначенные вещи, и больше всего жжёные кости и горшки. Попадали перегорелые топоры и стрелы. Об селе Филимонове я впоследствии времени из рукописи Хлебникова выписал сказание под заглавием «Воевода Филя». Опять сожалею, что не списал дословно, но делать нечего, помещаю здесь как сохранилась моя выписка. 

          Ростовцы, уважая отвагу и в неприятеле, не любили своего князя Глеба Долгорукого, не отличавшегося смелостию, а потому вместо его Ростовом и правил наместник. В это время Ростовцы поссорились с Яновцами и двинулись на них войной под предводительством своего воеводы старого Фили, имевшего себе храброго помощника, в лице своей единственной дочери Фёклы, прозванной молодым Филей; кроме того, молодая Филя была одной из первых красавиц Ростова, а её ум и щедрость служили дли других образцом. Филя рано лишилась матери, и её отец предпочёл остаться вдовцом, но частые войны кн. Юрия, в которых постоянно участвовал воевода Филя, не давали ему возможности заняться воспитанием дочери как следует, и он постоянно имел её при себе в походах, вследствие этого она пристрастилась к военному делу и хорошо владела оружием, а впоследствии водила в битву и отдельные отряды. 

          Ростовцы победили Яновцев и окружили их город; Однажды молодая Филя охотилась вблизи неприятельского города и случайно приехала на прекрасную поляну, окружённую бором; на поляне возвышался холм, на котором росла рябина и черёмуха, Филя легла под теньюх этих дерев и крепко уснула. В это же время приехал на поляну и другой охотник сын Яновского князя, молодой Улейбой «ясные очи». Он только что возвратился из Киева для свиданния с родными и по приезде нашёл свой город осаждённым. Отец его и побеждённые Яновцы обрадовались его приезду и оживились; молодой князь поднял дух Яновцев, привёл в порядок войско отца и сам принял над ним начальство, но прежде чем начать битву, он под видом охотника поехал осматривать расположение лагеря Ростовцев и узнал, с какой стороны удобнее напасть на них. Объезжая таким образом местность, он заблудился и очутился на той же поляне, на которой спала Филя. По доспехам Улейбой тотчас узнал юную красавицу и хотел ближе посмотреть её, но лежавший в ногах Фили огромный пёс залаял и тем разбудил её. 

          Разбуженная Филя тотчас надела на себя доспехи и, сев на коня, стала ожидать Улейбоя; но этот не дошёл к ней и почтительно подал свой меч, признав себя её пленником. удивлённая Филя покраснела и впервые устыдилась своих ратных доспехов, пожалев, что в эту минуту она не в девичьей ферязи; после этого она немедленно поворотила коня и как вихрь понеслась в свой стан. 

          Улейбой, возвратясь домой, просил у отца позволения идти к Ростовцам, заключить с ними мир и просить руки Фили; получив согласие, он отправился к старому Филе, заключил с ним мирный договор и просил руки дочери; старый воевода был очень рад этому и тотчас же послал за дочерью; Филя скоро пришла одетая в великолепную ферязь и, откинув с лица покрывало, спросила у отца: зачем он звал её? Тот, указывая на Улейбоя, отвечал: «Твой пленник принёс тебе покорность и просит у меня себе победителя; делай с ним что знаешь!..» Филя бросилась на шею отца и сказала: «Родитель! Моя судьба зависит от тебя, я во всем тебе повинуюсь. Вскоре после этого был совершён их брак, и на первых порах молодая чета поселилась в тереме старого Фили, стоявшем близ Ростовского озера (ныне с. Филимоново).

ГЛАВА XIII.

          Солдат Щапов, конвойный Арсения Мациевича. — Подвиг Щапова под Бендерами. —Письмо Щапова о смерти Митрополита Арсения Мациевича. — Снеговой ураган. — Открытие Слободского училища. — Найденные деньги и их судьба. — Посошник Мациевича Александр Златоустовский. — Рассказ о суде над Мациевичем. — Сбывшееся предсказание юродивого Давыдушки. — В приёмной у архиепископа Евгения. — Резолюцмя владыки. — Экзамен дьячка. — Пожар в Сулости. — Озеро воет, голову просит. — Обмер озера. — Тяжба с Поречскими крестьянами. —Клеймение гирь и весов. — Вице-губернатор Горанский. — Сдача рекрута. — Воспомивания о театре. — Сенатор Мордвинов и еврей Перец. — Пропажа денег. —Тяжебные дела. — Смерть сестры Мартирия. 

          В конце 1842 года участок земли моего зятя Грачёва был продан для уплаты его долгов; в числе других и я получил часть моего долга и на полученную сумму открыл я в с. Угодичах на торговой площади мелочную лавку (23 апреля 1843 года). В это время старшиной был крестьянин с. Уходичь Василий Михайлов Щапов, — это был внук крестьянину Илье Михайлову Щапову, которому Василий Иванов Щапов писал письмо из Сибири о смерти «Андрея Враля», или Ростовского митрополита Арсения Мациевича. Письмо это было во многом схожее и с имеющимся в дьякона Богоявленской церкви с. Угодичь Александра Златоустова, из-за этого письма в моём присутствии нередко был у них горячий спор; каждый из них признавал своё письмо за оригинал, а другое за подложное. (Я думаю, что г. В. И. Лествицын пропечатал о смерти Мациевича в «Русской Старине» 1879 г. окт., стр. 197, именно письмо Златоустова, так как семейство его, после его смерти поселилось в Ярославле). Василий Иванов Щапов был угодичский крестьянин; по книгам с. Угодичь половины XVIII стол. был отмечен в бегах, но где и как он попал в военную службу — неизвестно, но только он находился безотлучно в числе конвойных при Мациевиче, как в Ферапонтове, так и в Николо-Корельском монастырях. Затем Щапов в 1770 году был отправлен в действующую армию под крепость Бендеры, где предводительствовал фельдмаршал, граф Валериан Платонович Мусин-Пушкин, и участвовал при штурме Бендер. Во время этого дела неприятельская бомба упала на батарею близ фельдмаршальской ставки; Щаиовь,находясь у ставки, бросившись к бомбе, вырвал из неё трубку и опять пошёл на своё место, в это время граф, выходя из шанцев, увидел бомбу, лежащую у самых пороховых ящиков и спросил у соседа Щапова: «Отчего бомбу не разорвало?» — «Оттого, ваше Сиятельство, — ответил ему Щапов, —что я успел выдернуть из неё трубку». 

          Граф похвалил его бесстрашие, произвёл его в старшие унтер-офицеры и наградил сверх того 50 червонцами, потом спросил его о его родине и весьма был рад, когда узнал, что Щапов ростовец и житель с. Угодичь, отчины его деда в отца, которую он знал весьма хорошо, и тут же припомнил, как в своём детстве он купался в ростовском озере и катался с сестрой своей Елизаветой и смотрел, как ловили рыбу для его отца, со старостой Иваном Тимофеевым Альтиным, и как сын старосты Карпуха рвал с воды цветы для его сестры. 

          В непродолжительном времени граф из бессменных своих ординарцев произвёл Щапова в офицеры и после войны определил его в Москве на видное и покойное место: там случай свёл его вторично с Ростовским митрополитом Арсением Мациевичем под именем «Андрея Враля». Щапову дана была команда солдат для того, чтобы проводить Андрея Враля до места назначенной ему ссылки, тогда-то письмо о смерти Андрея Враля он и прислал своему двоюрдному брату, бурмистру с. Угодичь Илье Михайлову Щапову (он был бурмистром с 1774 по 1777 г.), следующего содержания: 

           «Любезный братец мой Илья Михайлович! (после поклонов родным) я отправлен был из Москвы в Сибирь с арестантом великой важности до места его ссылки, который как чрез одну неделю подозвал меня к себе, просил меня, чтобы мне на прошение его склониться, чтоб его допустить, где случится, в церкви для принятия св. Таин. Данная мне инструкция дозволяла ему это делать, если пожелает. Место было степное: я не обещал ему этого скоро, а он чрез три дня после этого объявил мне в воскресный день, назначил село и час, в который мы вступим в него, и попа именем нарёк, и как пришло самое те время, кое назначено, мы против оного села явились в самые те часы и минуты назначенные, и так как просил меня, чтоб позволено было в церковь идти, объявил, что и поп уже в церкви, где в то время пели: «Слава в вышних Бог!...» По отпетии просил он попа, чтобы он исповедовал и приобщил его: тот, видя его изнеможение, склонился на его прошение: литургия началась и как большой выход был, он стоял у северной двери алтаря и молился усердно со слезами, а стоял у правого крылоса, а команда вся у всех окон расставлена; как время пришло св. причащения, тогда видно было одеяние на нём архиерейское и саккос; тогда я, видев необыкновенное, в великом был удивлении: тогда поп отдал ему земной поклон, когда тот взял у него сосуд со св. дарами и просил по обыкновенно их прощения, и причастился он сам так, как архиерею подлежит, а по прочтении заамвонной молитвы, вышел мало из алтаря и просил меня, чтобы я шёл к попу на обед, но я всё делал на прошение его как поневоле, а противоречить не смел, видя себе такое внезапное удивление, а поп по окончании обедни весьма просил меня прилежно; и так с великою торопливостию пошли, а арестант мой во св. алтаре. И так церковь была заперта, а караул вокруг церкви был расставлен, и весьма скоро по обеде возвратились для взятия его, однако царские двери быдн растворены, и он среди оных врат стоит на коленях в архиерейском одеянья мёртв; там тело его и предали земле». 

          По смерти Щапова осталась четыре дочери, все выданные в замужество; из них осталась в живых только одна; не знаю, — сохранилось ли у неё письмо Щапова, который помер в Ростове в 1780 г. января 17³¹. 

          Марта 5, во время Ростовской ярмарки, в пятницу второй недели поста, был сильный снеговой ураган, которым были задержаны почтовые корреспонденции, занесены были целые деревни, в Ростове и окрестностях оного найдены были 10 че-ловек, застигнутых бурею, мёртвыми: в том числе на озере найдена была крестьянка с. Угоднчь Балашёва. 

          Августа 2-го я был приглашён окружным начальником Михаилом Александровичем Праховщиковым на открытие училища в Юрьевской слободе, наставником которого изъявил желание быть местный священник о. Петр, а училище поместили в его доме. 

          Во время Ростовской ярмарки 1844 г. против лавки московского купца (где ныне стоят магазины Титова) были накатаны бунты бочек сахару. Поконча дневную торговлю в красных рядах, ярославский купец Лепёшкин остановился у этого бунта за естественной надобностью и нечаянно увидал на бочках пакет бумаг; он взял его, развернул и нашёл в нём деньги; не видя никого, оставившего этот пакет, он принёс его на квартиру; в пакете оказалось денег около 2000 р. Поутру он объявил об этой находке в части. Мне прилучилося тут быть вместе с многочисленной публикой, но за такой находкой никто не явился, и публика заключила, что это принадлежность какого-нибудь прикащика, укравшего деньги у хозяина, и за которыми ему явиться никоим образом нельзя. По желанию нашедшего, деньги должны бы были поступить в богоугодное заведение, но они остались в кармане тогдашнего городничего Берсенева. 

          Февраля 16, в с. Угодичах помер престарелый дьякон Александр Фёдоров Златоустов, который и погребён с южной стороны Богоявленской церкви, подле придела Иоанна Предтечи. Александр Златоустов, — посошник Ростовского митрополита Арсения Мациевича, был круглый сирота. Сначала он был воспитанником Мациевича, потом уже он за ссылкой владыки кончил курс в Ярославской семинарии; был учителем в той семинарии и потом дьяконом одного из Ярославских приходов и, наконец, перешёл в Угодичи. Единственную свою дочь он выдал за священника в Ярославский приход «Коровники». Этот его зять по смерти жены поступил в иночество и принял имя Николая. Он управлял обителью Богоявленской в Ростове, бывал у меня в доме и познакомил меня с ректором Ярославской семянарш архимандритом Ростовского Богоявленского монастыря Иустином (ныне епископ Харьковский); затем он был произведён в архимандрита в Ярославский Афанасьевский монастырь, где и скончался в 1881 году. Я там посещал его сына, бывшего у нас в Ростове нотариусом. 

          Злагоустов в село Угодичи в Богоявленский приход был переведён из Ярославля за нетрезвую жизнь. Он меня, как своего прихожанина, посещал нередко; и много рассказывал мне об Арсении Мациевиче, как о своём благодетеле; к сожалению, по молодости своей, я не заинтересовался всеми его повествованиями и только кое-что удержалось в памяти моей я написал тогда же о его низложении и кончине, о которых Златоустов передал мне в следующем рассказе: 

          Арсений предстал на суд, как бы на священнослужение: в архиерейской мантии с источниками, в омофоре и беклом клобуке, с панагиею на персях и архиерейским посохом, последуемый вышеозначенным посошннком Александром Златоустовым. 

          При входе в залу заседания, взоры всех присутствующих были обращены на выражение лица Мациевича, который вместо страха и уныния обнаружил крайнее негодование на свою собратию, действовал и говорил, как-будто он был вполне самовластный владыка у себя в епархии. 

          Секретарь прочёл указ о его низложении; Мациевич, выслушав сие, громко и твёрдо сказал: «Благо мне, яко смирил мя еси! Государыня же Екатерина II за сие не удостоится христианской кончины!» При таком трогательном зрелище поругания пастыря один митрополит Московский Тимофей не мог удержаться от слёз и заплакал; Мациевич указал на него рукою и сказал: «Сей воистину израильтянин в нём же льсти нет!» 

          Первый приступил к нему митрополит Петербургский и Новгородский, чтобы снять клобук; Арсений не допустил до сего, но с приличною молитвою снял его сам и, подавая его митрополиту Димитрию Сеченову, сказал: «Язык твой для меня был острее меча, им задохнёшься и умрёшь!» (Митрополит Димитрий умер странною смертью: от паралича язык его вытянулся на четверть аршина и вид его представлял страшное безобразие; от этого неестественного состояния языка, от длины его и толщины, он мучительно кончил жизнь свою). Вторым приступил к Арсению архиепископ Псковский, бывший друг Арсения, Амвросий Зартин-Каменский, чтобы снять с него амофор, но Арсений с молитвою снял его сам и, подавая Амвросию, сказал: «Ядый хлеб мой со мною, ты возвеличил на меня запинание и как вол ножом заклан будеши». (Амвросий впоследствии был митрополитом Московским; во время бунта в Москве в 1771 г. он бежал от разъярённой черни и хотел укрыться в Донском монастыре, но там в воротах оного мясник зарезал его ножом.) 

          Третьим по очереди приступил к Арсению Тверской архиепископ Афанасий Волховской, чтобы снять с него панагию, но Арсений с молитвою снял её сам и, подавая Афанасию сказал: «Младший благословляется от старшего; устиама моима возвещу вся судьбы уст твоих; язык твой велеречив был на меня, как у Ария, ты и умрёшь, как умер Арий!» (Афанасий был преемником Арсения на Ростовской епархии и кончил жизнь свою как Арий исходом вон всех своих внутренностей.)³². 

          Четвёртым приступил к. Арсению Петербургский викарий Гавриил, чтобы взять посох Мациевича, но он сам взял его с молитвою от посошника Златоустова —рассказчика сего суда и подавая Гавриилу, сказал: «Ты забыл, какому должно быть архиерею Божию; за Иродиаду твою соперник твой задушит тебя, зане плясавши с ней осудил мя еси!» (Келейник Гавриилов из ревности, что владыко отбил у него любовницу, задушил его пуховиком). Пятый в свою очередь приступил к Арсению Крутицкий архиепископ Гедеон, чтобы снять его мантию, но Арсений с молитвою снял её сам и, подавая Гедеону, сказал: «Пета бяху мне оправдания твоя на месте пришествия моего, но ты еси гроб позлащенный, полный смрада и разных непотребств, за то и не увидишь более престола своего!» (Гедеон по высочайшему повелению за разные непотребства из Москвы удалён был с бесчестием в Крутицы, но на пути туда помер. 

          Шестый и последний судия Мациевича приступил к нему, чтобы снять с Арсения последнюю одежду: это был Новоспасский архимандрит Мисаил; Арсений снял с себя и последнюю одежду, находившуюся под облачением и, подавая оную, сказал: «Всякия кончины видех конец, паче враг моих умудрил мя еси и паче старцев разумех, скоро испёк еси хлеб твой уготованный, мне за то и сам как хлеб испечёшься в печи!» (В последствии времени Мисаил, находясь в тяжкой болезни, по совету одного знахаря, для исцеления болезни влез в монастырскую печь, где внезапно и умер). 

          После этого надели на Мациевича простую одежду монаха, запретили ему совершать всякое богослужение в отправили его с военным конвоем в Ферапонтову обитель. 

          По словам Златоустова, в своё время, хотя нескоро, но исполнились все предсказания Мациевича судьям своим; даже церковь, в которой был собран святейший Синод, где заочно судили Мациевича, находившегося в то время ещё в Ростове, и в той без всякой видимой причины обрушились своды. 

          О кончине Мациевича Златоустов рассказывал следующее: на пути в Верхнеудинском округе, близ Нерчинского Успенского монастыря, среди живописной и населённой местности стоял одинокий погост, в котором во время следования Мациевича мимо этого погоста по причине воскресного дня происходил благовест к обедне. Арсений перед этим стал изнемогать и с великим трудом продолжал путь свой; подходя к этому погосту, он предузнал свою близкую кончину, испросил дозволения у сопровождавшаго его исповедаться и приобщиться св. таин; ему это было позволено сделать под именем Андрея; перед началом литургии местный священник был духовником Мациевичу. Всю божественную службу он с великим благоговением и слезами молился пред иконою Спасителя; настало время приобщения св. таин; священник выходит со св. дарами из алтаря, и пред ним смиренно стоит в ссыльной своей сермяге арестант Андрей, и только священник проговорил до конца исповедание: «Верую Господи и исповедую...», как пред ним стоял уже не ссыльный преступник, но маститый старец во всём святительском облачении, сияющем неизречённым светом; старец берёт из рук изумлённого и испуганного священника св. дары, входит с ними в алтарь и по обычаю архиереев приобщается на св. престоле; потом он вышел обратно из алтаря, дав изумлённому народу святительское благословенье, и начал читать вслух пред св. престолом: «Ныне отпущаеши раба твоего владыко?...» и, не окончив ещё всей молитвы, встал па колени и скончался в положении молящегося; в это время колокола на колокольне звонили сами собой. Тогда же в том же приходе и предали земле тело Ростовского митрополита Арсения Мациевича. 

          Феврала 22 помер в Ростове Соборный староста Иван Васильевич Хлебников; незадолго до своей смерти юродивый Давыдушка пришёл в Ростовский собор, где долго молился, потом подошёл к ящику соборного старосты и сказал Хлебникову, что он идёт в далёкий путь, а потом прибавил, что и он придёт повидаться с Давыдом в такой-то день и час. В сказанное время Хлебников и помер. Из собора Давыд тогда же зашёл к соборному протоиерею Андрею Тимофеевичу Тихвинскому, поставил у него на столе свою головную скуфью и сказал ему: «Вот тебе и Тимофей, поминай меня!» Из дома протоиерея Давыд ушёл в Ярославль, где вскоре и помер. По уходе Давыда протоиерей в тот же день получил письмо из г. Тихвина, в котором уведомляли его о смерти родного брата его, священника Тимофея, который много лет был соборным дьяконом в г. Тихвине; этот дьякон был удивительный скороход; если он шёл один, то не ходил, а бежал в собор из дома и из собора домой; ему трудно было ходить шагом; я был сам свидетелем всему этому. 

          Когда я был ребёнком, то мать моя, бывая в городе, часто со мной ходила в гости к матери часового мастера Ивана Дмитриева Савостина, и там я часто у него видал Давыда юродивого и слышал про него следующий рассказ: когда Давыд приходил к Савостину, то всегда говорил: «Иду часы заводить", посидит немного и поговорит что-нибудь загадочно и уйдёт. Незадолго до смерти матери Савостина он вместо обычных слов «Иду часы заводить», стал говорить: «Поди не жди», мать в непродолжительном времени и померла. 

          Перед вступлением Савостина в иночество, Давыд стал звать его Мисаилом и на расставаньи с ним стал говорить: «Прощай, Мисаил, пора мне идти к Дмитрию, пойдём со мной». Савостин действительно вскоре поступил в иночество в Яковлевский монастырь с именем Мисаила. 

          Раз я был в лавке у тестя своего Бабурина; в это время игумен Варницкого монастыря Павел купил кой-какой товар, вышел из лавки и хотел садиться в свои дрожки, чтоб ехать обратно в монастырь, как вдруг, где ни возьмись явился Давыд, и, подбежав к игумену, пытливым взглядом посмотрел на Павла, потом громко сказал ему: «Ай да Иона Сысоевич! Каков камень, каков жемчугь! Убирайся скорей к нему с глаз долой!» Игумен вскоре после этого скоропостижно помер; он был высок ростом, дюж телом и красив лицом. Про него шла молва, что когда он был ризничим в Ярославле, будто много похитил жемчугу и дорогих каменьев из вещей, принадлежавших Ростовской митрополии и большею частно сделанных при Ионе Сысоевиче, и употребил эти драгоценности на подарки своим любовницам. 

          Когда юродивый Давид скончался, то тело его с честию было предано земле архиеписконом Ярославским и Ростовским Евгением, который затем приказал поминать его во всех церквах на литургии шесть недель. 

          В Угодичах умер причетник Богоявленской церкви Трофим Захарьин, на место его выбор наш пал на причетника села Синятинова (Зверинцевской волости) Гаврила Григорьева Радухина. Три человека избранных прихожан (в том числе и я) и причетник Радухин поехали в Ярославль и пришли к преосвященному Евгению. Дожидавшихся в приёмной было много; все стояли по-военному во фронт; просители с просьбами в руках стояли впереди; после долгого ожидания, наконец, вышел сам владыка; все до одного человека моментально пали в ноги. Когда же все выстроились по-прежнему, то владыка пошёл по очереди принимать прошения и, принимая, у каждого спрашивал: «О чём?» Некоторым давал тут же и ответ. Дошла очередь до одного причетника, стоявшего возле нашего Радухина; у этого просителя волосы на голове были в беспорядке, как у Авессалома; владыка громко заругал его за такой беспорядок головы, не принял у него прошения и прогнал с глаз долой. Подошедши к Радухину, у которого голова была причёсана и умаслена, владыка опять и тут вознегодовал, укоряя его за излишнее попечение о голове, приличное будто бы, по словам милостивого архипастыря, только любодеям и блудникам, и начал было его гнать за прилизанную голову, но, к счастию нашему, Владыке вдруг пришла мысль его экзаменовать по должности. Удачные ответы Радухина смягчили гнев владыки и он благословил его нам. При том всё-таки долго ворчал на него, беспрестанно повторяя, что блудникам только прилично заботиться так о благолепии головы в угоду самарянкам. Идя от владыки, мы долго разговаривали о сём случаи: одного бранит: голова не чёсана, другого не менее того бранил за чёсаную голову. 

          Видал я ещё острословие владыки Евгения в резолюции, написанной карандашом на прошении старообрядцев, просивших себе церкви в Ярославле; не знаю, в какой местности они просили, но помню, что церковь хотели построить во имя Ольги, не упомянув при этом ни святой, ни княгини. Владыка на их прошении написал следующее: «Была у купца Оловянишникова жена Ольга, да померла в Ростовскую ярмарку, я эту Ольгу погребал, другой Ольги я не знаю; есть у нас церкви «во имя св. равноапостольной княгини Ольги, а вашей Ольги нет». 

          Апреля 29 помер один из передовых крестьян с. Угодичь, Пётр Яковлев Софронов. Он сохранился у меня в памяти по сделанному им ответу архиепископу Ярославскому Евгению. В одно время мы принесли жалобу на своего священника, Александра Фёдорова Доброхотова, поступившаго к нам по смерти незабвенного о. Николая Владимирова из погоста Шандоры³³. Доброхотов был родня владыке, который в защиту своего родственника до того на нас оскорбился, что в азарте закричал: «Богатые мужики и Христа-то продали!» Софронов осмелился ответить ему: «Преосвященнейший владыко! Мы в церкви слышим, что это читают «про архиереев»!» Владыка не стал с нами более говорить, плюнул и ушёл, хлопнув дверыо. После» этого события мы шесть лет терпели своеволие попа Александра; сколько раз в течение этого времени приводилось мне быть у владыки, не припомню, а только многократно. Нам давно хотелось иметь священником учителя Борисоглебского духовного училища Павла Иосифова Заозёрского, которого наконец и получили уже в 1849 году и тут благодаря следующему случаю. Раз снова пришли ко владык и на этот случай при нашем приходе владыка экзаменовал какого-то причетника с берегов Лахости седовласого старика. Ответы причетника были весьма удовлетворительны и до того понравились владык, что он предложила ему место в Ярославле ко Власию. Причетник отказался от богатого прихода, говоря что остаётся доволен своим малым. Получа такой ответ, владыка вдруг спросил у него: «А сколько у вас на колокольне приступок?» — «Ни одной, преосвященнейший владыка!» Владыка назвал его глупцом и опять спросил о числе приступок и получил опять тот же ответ; владыка смотря на нас, разразился бранью, называл причетника старым дураком, твёрдо знавшим свою должность и не сосчитавшим хотя на колокольню числа приступок; спросил его в третий раз то же, но и опять получил тот же невозмутимый ответ: «Ни одной». Владыко вышел из себя, считая это великою дерзостно и с пеной у рта бросился на причетника, но бывший тут священник того же прихода сказал: «Преосвященнейший владыко! У нас на колокольню действительно нет ни одной приступки, потому что колокола висят на козлах, и благовест производится с земли». При сём ответе владыка засмеялся, повеселел и шутя сказал: «Ну, дока на доку напал!» Видя такое весёлое расположение владыки, причетник попросил у него позволения сделать ему один вопрос; получа дозволение, он сделал владыке самый краткий вопрос; владыка велел своему келейнику монаху подать какую-то книгу; причетник, вероятно, вне себя забыл, что перед ним архиерей, взял владыку за руку и сказал: «Нет, преосвященнейший владыко, ответьте без книги, а по книге и всякий ответит!» «Владыка от этого был весьма весел и много раз повторял: «Ну, дьячок загонял архиерея!» В этом-то весёлом расположении духа он удовлетворил и наше желание и весело благословил нас; это событие случилось 26 января 1849 г. 

          Августа 6 с торжеством было открыто в с. Угодичах сельское училище в присутствии благочинного с. Поречья о. Николая Львова и окружного начальника Михаила Александровича Пороховщикова. Сентября 10 в селе Сулости сгорело 44 дома и в числе их сгорел и дом свата нашего, Андрея Гаврилова Грачёва. 

          Не верил я сначала народной поговорке: «Озеро воет — голову просит», но пришлось поверить. Сидя однажды в своей лавочке вечером, я многократно слышал громоподобный удар и протяжный, более минуты продолжавшийся вой; я полумал, что лёд трескается, оттого так и воет, но, к несчастью, народная примета оправдалась: озеро выло на голову; 24 октября дьякон Николаевского прихода, молодой человек Иван Николаев Тальянцев, утонул, шедши из Ростова в Угодичи. Он нёс с собой в клетке канарейку, которую для спасения поставил на льду, но сам спастись не мог и, выбившись из сил, пошёл под лёд. 

          В бытность старшиною крестьянина с. .Угодичь, Василья Дмитриевича Истомина, крестьяне пожелали проверить генеральную межу чрез губернского землемера Постникова. При этой поверке оказалось, что в течение 75 лет, с 1771 по 1846 год от убыли воды прибыло берегов 100 десят., у одного с. Поречья приросло из пространства озера до 70 десят. сенокосных берегов. В этот же год началась у нас тяжба с крестьянами с. Поречья, графа Виктора Николаевича Панина, опиравшаяся на план и межевую книгу обмежёванного озера в 1771 г. землемером Арцыбашевым; доверенный крестьянии с. Поречья, Яков Николаев Устинов, показал голословно на бумаге, что нам принадлежит только живое урочище, т. е. одна вода, а не берега. Правительствующий Сенат поверил этому голословному показанию, не уважил ни плана, ни межевой книги и решил в пользу крестьян гр. Панина. Странное дело! У меня в 1854 году было дело с г. Ростовом о владении берегом по подозёрной слободе г. Ростова. Губернское Правление признало законным план и межевые книги и по моему прошению приказано полицейским властям положить на берегу пограничные камни. Второе дело было с духовенством Ростовского Козьмодемьянского прихода, опиравшимся тоже на живое урочище; по решению Сената, они пользовались принадлежащим с. Угодичам сенокосным берегом, но в 1879 г. межевой департамент признал законным план и межевую книгу и утвердил оные, а не только одно живое урочище, как признал прежде Сенат по одному голословному показанию. Кажется, мы тогда не скупились и чрез старшину Ивана Николаевича Тихонова возили в Ярославль в палату Государственных Имуществ по 1000 р. зараз неоднократно, но дело не выгорело. Дивные дела творились в Сенате начале настоящего столетия. Было у нас дело с Белогостицким монастырём об рыбной ловле на р. Вексе. Петром Великим сказано: «В 1709 году даны рыбные ловли на озере и во входящих в него и исходящих из него реках. иным никому не в образец». Эти слова подтвердили: Екатерина II и Александр I; но Правительствующий Сенат нашёл, что при Царе Алексее Михайловиче эти рыбные ловли (т. е. на р. Вексе) не принадлежали владельцу Угодичь Мусину-Пушкину, и передал их Белогостицкому монастырю. 

          В конце 1849 года ог нового министра внутренних дел вышло строгое распоряжение, чтобы все торговцы до нового года заклеймили в губернских городах казённой печатью весы и гири; нас собралось трое: Константин Фёдоров Бабурин, села Поречья крестьянии Александр Васильевич Шестаков и я. Приехавши в Ярославль, мы отправились в губернское правление и подали вице-губернатору Горанскому заявление по форме. Горанский был вспыльчив, как порох; не знаю, что в нас молодых людях показалось ему не по нраву, только он вдруг спросил у нас пачпортов, которых, разумеется, ни у кого не было; получив такой ответ, он закричал на нас, что как мы смели приехать без видов за 30 вёрст и уже хотел было арестовать, но смягчился нашими покорными просьбами. Пошли затем мы в отделение, где клеймят, а там сотни людей по очереди ждут клеймения; жили мы целые сутки и, наверно, ещё не дождались бы долго, если бы не один знакомый, который посоветовал нам сходить с визитцем и приношешем к главному начальнику этой операции, к г. Кесселю, тому ли который написал замечательную историю г. Углича или другому — не знаю. Получа приношение, г. Кессель придя в палату, вдруг усмотрел нас стоявших сзади и сотни людей и закричал своим подчинённым, чтобы они занялись нами, потому что, по его замечанию, мы живём уже целую неделю. При этом приказании тотчас же взяли наши гири и стали клеймить немедленно. Работы было много, большую часть клеймили не поверявши, очевидно, за то что мы долго проживали. По о кончании этого дела мне предстояла надобность быть у Ярославского купца Виктора Сергеевича Шапулина, который только что приехал из присутствия губернского правления и рассказывал о бывшей перепалке г. Горанского с каким-то Угличским мещанином, не дававшим клеймить казённые Николаевские гири на том основании, что он за один Царский вензель на гире; платил вчетверо большую сумму против простых гирь и что он верит Царю больше всего губернского правления. Сколько ни горячился Горанский, но должен был со стыдом уступить мещанину и приказать, чтобы не клеймили Николаевские гири как уже верные. 

          В следующем 1845 году меня привёл случай ещё раз видеть могущество Горанского. Бывший работник моего отца, крестьянин с. Угодичь, Яков Яковлев Шпагин, сделавшись огородником в г. Тихвине, купил на своё семейство охотника в рекруты, которого должен был до сдачи кормить три года как гостя. Два года прошли хорошо, а на третий купленный охотник стал невыносимо волен и груб и делал всевозможные буйства. Шпагин тратил много денег, потому что хотелось его сдать. Неоднократно едил он в Ярославль просить Горанского, но тот и слышать не хотел о сдаче. Шпагин, хотя и дальний, но был мне родня, и просил моего участия в этом деле. Я изъявил желание и прежде всего адресовался к Ростовскому купцу и рыбному торговцу Андрею Григорьевичу Соловьёву, моему близкому знакомому, который был зять Ивану Ивановичу Рослову, Ярославскому купцу и фабриканту серебрянных изделий. С письмом Соловьёва поехал я с вотчинным писарем Алексеем Алексеевым Озеровским в Ярославль к Рослову; это было в Ярославскую ярмарку, в начале марта. Шпагину с рекрутом тоже велели приехать в Ярославль как-будто бы гулять на ярмарку. В Ярославле остановились в трактире Рослова; утром пошли с Рословым к Горанскому на дом; там Рослов спросил у лакея о барине и получил ответ, что он ещё спит, вечер-де поздно приехал с балу. Рослов, оставя нас в приёмной, сам без доклада пошёл к Горанскому в спальню и там самыми площадными словами стал укорить Горанского, что долго спит: «Где ты... ночь-то был?» Тот проснулся и такими же словами стал бранить Рослова, ругая зачем де разбудил его; потом с громким смехом пошёл у них самый непотребный разговор о вчерашнем похождении; после этого Рослов спросил, почему он не принимаете нашего рекрута, тот сказал, что «нельзя». Рослов опять стал ругать его площадными словами и наконец сказал, чтобы он впредь никогда не говорить ему слова «нельзя»; в ответ на это Горанский, наругавшись вдоволь, ведел привести рекрута в губернское правление и там, несмотря на то, что не было лекаря, закричал: «Лоб!»; купленный наш рекрут сказал, что он ещё догулял срок, «Догуляешь в солдатах!» — ответил ему Горанский, и рекрут был от нас взят. 

          24 Апреля у нас в Угодичах стали в первый раз праздновать иконе Молчанской Божией Матери, которой прежде праздновали 8 августа, согласно надписи, сделанной на ризе, а не на иконе. 

          Июля 7 приезжал в с. Угодичи наследник наш Филипп Алексеевич Карр младший поклониться на могиле деда своего Филиппа Алексеевича Карр. Он затем в 60 годах, бывши последним уездным судьёй города Ростова, посещал неоднократно дом мой. У него находились записки деда генерала-майора Василья Алексеевича Карр о походе его против Емельки Пугачёва, который он обещал дать мне почитать; но не успел; смерть прекратила жизнь его; не знаю, — сохранились ли они у его сына молодого Карр, или нет. Этот последний был у нас в с. Угодичах в 1880 г., но сельский наш начальник, какой-то Иван Воронов, не счёл для себя нужным заняться с ним. Я об этом узнал чрез день и много жалел о том, что не было даже благоразумных людей обласкать его и в волостном правлении. Он являлся по своей надобности, именно за получением с нас оброка. 

          Обстоятельства мои в это время по торговле в лавочке поправились, и я по-прежнему стал ездить на любимом своём коньке, т. е. писать о Ростовской старине, приводить в порядок давно оставленное это мною любимое заняле. В былое время, когда я проживал по месяцу и более в Петербурге, всегда записывался в библиотеку Александра Смирдина и сверх того через товарища своего и односельца Андрея Семёнова Мухина, торговавшаго в игрушечном магазине родного своего брата Ивана Семёнова Мухина, выбывшего в Петербургское купечество (он ножертвовал для Богоявленской церкви 6000 р. с.) в Садовой улице, в доме генерала Балабина, познакомился с прикащиками гг. Глазуновых и Залкиных, торговавших в книжных магазинах в доме Императорской публичной библиотеки. Через них я имел доступ за всеми справками в эту библиотеку; что без них это мне было недоступно. Один из при кащиков Глазунова, зная иностранные языки, читал мне много для меня интересного, особливо по части русской истории, и я многое тогда для памяти записывал; всё пригодилось впоследствии. Я стал писать по памяти о прошлом, по рассказам существовавшего кружка старожилов ростовских. Это занятие вызвало у меня желание записать и удовольствия моей молодости т. е. именно любимых мною актёров и названия исполняемых ими пьес. Актёры были следующие: Каратыгин старший, Мочалов, Брянский, Толчёнов, Воротников, Живокини, из актрис Каратыгина I и Ассенкова; актёра Дюра видал и танцовщицу Тальони. Любил смотреть пьесы: «Разбойники», «Гамлет», «Баязет II», «Бронзовый конь», «Рука всевышнего отечество спасла», «Монастырский замок», «Король Лир», «Прокопий Ляпунов», «Скопин-Шуйский», «Карл XII под Полтавой», «Дмитрий Донской», «Смольяне в 1612 году», Уголино», «Отелло», «Велизарий», «Купец Иголкин», «Скупой», «Эсмеральда, или четыре рода любви»; «Трость Петра Великого», «Ботик Петра Великого», «Ермак покоритель Сибири», Тридцать лет, или жизнь игрока», «Гитана», «Иван Рябов», «Людмила (баллада)», «Солдатское сердце», «Ложа третьего яруса», «Ябеда», «Двумужница», «Кин, или гений и беспутство», «Свадьба Фигаро», «Горе от ума», «Ревизор», «Роберт дьявол», «Волшебная флейта», «Аннушкины глазки», «Узенький башмачок», «Четыре времени», «Филатка и Мирошка соперники», «Жених нарасхват», «Девушка и гусар», «Солдатская стоянка», «Полюбовный раздел», «Магометов рай», «Дева Дуная», «Тень», «Не влюбляйся без памяти — не женись без расчёта», «Иван Сусанин», «Роксолана». 

          Оперу и балет я посещал только разве по приглашению родных или знакомых. Из них три предмета удержались у меня в памяти: «Бронзовый конь», в котором выставлялось овальное, чуть не во всю сцену в золотой раме зеркало и Петербургский фонтан; Самсон и все малейшие при оном фонтаны, извергавшие натуральную воду, от которой воздух в театра освежался. 

          Эти вспоминания для меня тоже, что пословица: «чем дальше в лес, тем больше дров»; вспомнишь об одном, — другое приходит на память; читал в газете про каких-то иерусалимских граждан, невольно вспомнил и о сенаторе Мордвинове. (К одному Мордвянову, жившему в своем доме в Тихвине и уважаемому всеми, я часто в 1822 году ходил от моего отца с подарком из ранних овощей: огурцов, стручкового гороха, дынь и арбузов; только не знаю, тот ли это Мордвинов или другой; мой Мордвинов тоже служил где-то в Питере. В Питере, по соседству с моей сестрой Грачёвой, стоял дом еврея «Перца»; окнами этот дом выходил на Йзмаловский парад; я часто ходил мимо этого дома и нередко видел старика еврея «Перца», прогуливающегося по параду; роста он был высокого и толст, — ходил в чём-то вроде халата, подпоясанный под брюхо; на голове ермолка; борода редкая и клином. У него в дворниках был крестьянин с. Угодичь Владимир Иванов Никонов (отца его Ивана, дед и крёстный мой — Андрей Иванов Никонов, купил в Финляндии; он родом был чухонец, дед мой усыновил его и дал ему свою фамилию Никонов). 

          В одно утро Перец повстречался со мной на параде; он был здоров — как кряж, а в тот же день вечером вдруг помер. Вот рассказ о его смерти Владимира Никонова, слышанный им от его домашнего прикащика, тоже еврея: Перец с своею братиею евреями был поставщиком вина для армии во французский год и за выпитое армией вино взыскивал с казны миллионы; дело тянулось десятки лет и поступило на обсуждение Сената. Там дело идёт у них как по маслу, но как дойдёт до Сенатора Мордвинова, то и остановится; бились, бились Сенат и еврей с этим делом: Мордвинов всем стал поперёк дороги; вздумали смягчить Мордвинова, но не знали, как к нему подойти. Имя еврея в доме Мордвинова не произносилось, — Мордвинов не терпел евреев, но вода пробивает и камень! К камердинеру Мордвинова в одно прекрасное утро является еврей Перец и даёт ему пакет, в котором было 100 тыс. руб. асс. и за это просит доложить о нём барину, чтобы сказать только три слова. Камердинер, разумеется, пакет взял и велел еврею придти завтра; после этого пошёл с пакетом к Мордвинову, сказал ему, как было дело с евреем, и отдал себя на волю барина: сделать его счастливым или нет. Долго боролся сам с собою Мордвинов, молча ходя взад и вперёд но кабинету, — ему не хочется и видеть у себя еврея и жаль было лишить награды камердинера из-за одного своего каприза; наконец, он сказал: «Быть так! делать нечего, вели завтра в полдни придти еврею, только с условием: более трёх слов я слушать от него но буду». Явился Перец; камердинер передал ему слова Мордвинова; еврей был очень рад и уверил, что более трёх слов и не скажет. В назначенный час еврей с большим мешком золота, который едва мог нести, явился к Мордвинову; камердинер отворил двери кабинета, куда Перец не взошёл, а вбежал и, бросив свой мешок к ногам Мордвинова, сказал: «Возьми и молчи» и сам обратно выбежал из кабинета. 

          Сколько прошло после этого времени — неизвестно, только было окончательное Собрание Сената но делу евреев, под председательством Государя Императора Николая Павловича; пошло суждеше и голосование; дошла очередь до Мордвинова, который всегда был первый враг и противника этого дела, а теперь он молчал; это не ускользнуло от внимания Государя; он потребовал его мнения. Мордвинов отвечал на это: «Ваше Императорское Величество! Камердинеру моему дано сто тысяч рублей за то, чтобы только доложил мне о еврее, а мне а огромный мешок с золотом бросили в кабинет, где он и теперь лежит, за то, чтобы я только молчал, — я и молчу, а тот, кто говорит, может быть, и ещё счастливее меня с камердинером!» 

          Государь отказал в неправильном иске, и Перец не перенёс этого и помер. 

          В 1846 г. крестьянин Ростовской Спас-Песоцкой слободы, Андрей Акимов Новиков, вместе с крестьянином с. Поречья Рыбного, Яковом Андреевым Пелевиным торговал в Петербурге сальными свечами. Новиков послал Пелевину в Ростов 7000 р. денег с прикащиком, того же села крестьянином, Дмитрием Ивановым Шиловым, служившим у Василья Ильича Лисицына (который в это время с южной стороны Казанского собора имел цветочный и семянной магазин и был придворным поставщиком цветов). Деньги в пакете принесены были поздно; Шилов уже запаковал свой багаж, а потому пакет этот он положил в боковой карман сюртука и зашил, таким образом благополучно приехал в Москву, где встретился с капиталистом крестьянином с. Угодичь Абрамом Андреевым Мягковым; сей последний остановил Шилова на сутки в Москве для того, чтобы ехать вместе в Ростов. В ночь перед выездом, в номере посольского подворья они попили пива и наутро благополучно поехали в Ростов. По приезде в с. Поречье, Шилов расшил боковой карман и нашёл в нём пакет подрезанным и в нём вместо 7000 р. только одну тысячу. По словам Шилова, он из номера не выходил и не расставался с Мягковым; карман зашит и цел, а денег нет. Шилов человек небогатый и подвергся вследствии сего различным судебным мытарствам, не перенёс всего этого и скоро помер, а вскоре после него помер и Мягков. Сего последнего молва чернила за Шилова, говоря: «Хорошо богатому воровать!» 

          Бурмистром в с. Угодичах был в это время крестьянин деревни Уткина, Илья Иванов Филин; он жестоко ссорится по бумагам с доверенным села Поречья, — Устиновым, но ещё при Петр Великом Балакирев и воробьям Государевым отрывал головы, а помещичьих гладил по голове и отпускал на волю, так и здесь: ссорились свободный хлебопашец и крестьянин гр. Панина всемогущего тогда министра. 

          В 1817 г. Бурмистр с. Угодичь крестьянин деревни Воробылова, Иван Николаев Тихонов тысячью рублей склонил Ярославскую палату Государственных Имуществ послать спорное дело о берегах Ростовского озера к министру Государственных Имуществ; ему насказали, что графы Киселёв и Панин, получа это дело, раздерутся в кровь. Для этого дела избрали доверенным Питерского купца (бывшего крестьянина с. Угодичь) Ивана Семёновича Мухина; тот готов был подбирать перья, которые орлы выщиплют у себя; но ничего такого не случилось: орлы и не думали драться, и нам, как государевым воробьям, свернули шею, т. е. посадили на «живое урочище», а Поречских погладили по головке и отпустили на волю. Они после этого вооружились на нас и старались, нельзя ли сделать то, чтобы за реку, протекающую селом Поречьем, не платить Угодичским крестьянам за рыбную ловлю 1000 руб. каждогодно, но слова сказанные Петром Великим «иным никому не в образец...» и подтверждённые Екатериной II и Александром I и в настоящее время остаются в своей первобытной силе. 

          В том же 1847 году я получил письмо от Ростовского уроженца, бывшего секретаря Ростовского магистрата, Алексея Наденицкого, чиновника при принятии прошений на Высочайшее имя, что мая 31 в Императорском дворце померла известная мне грузинская царевна, Нина Егоровна, родная сестра настоятелю Филиппо-Иранской пустыни Мартирию.

ГЛАВА XIV.

          Уничтожение Угодичской рощи. — Холера за Озером. — Женщина брантмейстер. — Новые знакомства. — Переправка метрического свидетельства. — «Дом крови». — Консисторские проделки. — Песни Якова Питерца. — Илья Муромец. — Ян Ушмович. — Песни Юрки. — Женитьба кн. Владимира. — Сельский суд над писакой. — Последствия этого суда. — Рукописи. — Подворный список теремов князей Ростовских и Ростовский летописец. — Переделка старинного слога. — Проект перестройки Ростовского кремля под торговые помещения. — Выборы церковного старосты. 

          В 1848 г. новый старшина крестьянин с. Угодичь Иван Степанов Курманов-Гадаев возбудил крестьян учинить такого рода операцию. Он предлагал им срубить находящуюся близ села осиновую рощу около 100 десятин; крестьяне по этому поводу просили министра Государственных имуществ, но тот отказал и не велел рубить, сберегая наши же интересы: но потом чрез несколько времени крестьяне вновь ходатайствовали и как-то добились свободы действий и с общего совета приказали голове с. Угодичь Ивану Дмитриевичу Крестьянинову Фомичёву продать эту рощу с торгов за 3000 руб. Рощу срубили, а денег в общественный капитал не попало. Вот какое бесконтрольное самоуправство! Хоть худо поём, но сами себя тешим! 

          Июль и авгусг свирепствовала холера в Ростове, с. Поречье, Ворже, дер. Борисовской и Уткине. Дер. Борисовская была завалена больными; вход и выход из неё был воспрещён; дорогу отвели мимо деревни. В дер. Уткине было откровение какому-то больному холерой, чтобы взяли с крестным ходом икону Нерукотворённого Спасителя (дар Царя Ивана Васильевича Грозного, писанная но мере и подобию большого царского знамени, бывшего при взятии Казанского царства) из Богоявленской церкви; Уткинские крестьяне 16 августа это сделали и с вступлением иконы в деревне болезнь прекратилась. Это могу засвидетельствовать, как самовидец. В с. Поречье за больными холерой и умершими ходила крестьянка с. Угодичь, Матрёна Яковлева Ческина, или Бачурина; это была в полном смысле девица-кавалерист, она не терпела женского рукоделья, голос имела мущинский — грубый. Она редко надевала женское платье, а ходила как мущина; ранее этого она была замужем за солдатом-брантмейстером Ростовской пожарной команды, который вскоре после свадьбы был вытребован в Петербург для пополнения пожарной команды; там в одежде своего мужа она исправляла за него должность. Кроме своей части никто не знал, что этот искусный брантмейстер есть женщина. По смерти своего мужа она возвратилась в своё отечество, но бедность заставила её удалиться из Угодичь в Поречье и там посвятить себя служению больным холерою, от которых даже бегали родные. За эту услугу крестьяне с. Поречья положили ей посмертную пенсию. 

          Августа 5 помер холерой мой дедушка (по жене) Ростовский купец Фёдор Ильин Бабурин, а 7 августа померла тою же болезнию сестра его Ксения Ильина. 

          В этот год в с. Угодичах, окружённом холерными селениями: Воржей, Уткиным и Борисовским, не было ни одного холерного случая. 

          В 1840 году января архиепископом Евгением посвящён был во священники с. Угодичь в Богоявленский приход учитель Борисоглебского училища П. И. Заозёрский; по службе, голосу и характеру незабвенный священник; впоследствии нетрезвая жизнь заставила его поменяться местами со священником г. Углича (девичьего монастыря) Васильем Ивановым Никольским, больным, за которого служил заштатный священник с. Поречья о. Иоанн Яковлев Никольский, брат Фёдору Яковлевичу Никольскому, автору путеводителя по Ярославской губернии. 

          В течение этого лета удостоили меня своим посещением посланные от Правительства собирать статистические сведения: гр. Сиверс, Чапцкий и Иван Сергеевич Аксаков. Я им, чем мог, тем и служил. Аксаков, увидав написанную мною историю с. Угодичь, тотчас же взял, исправил и отослал для напечатания редактору Ярославских Губернских Ведомостей Фёдору Яковлевичу Никольскому. В это лето сверх поименованных особ имел счастие познакомиться с Ростовским купцом Петром Васильевичем Хлебниковым, Михаилом Ивановичем Морокуевым, Ярославскими гг. ассессором Ярославского Губернского правления Н. Н. Клириковым, редактором Ярославских Губернских Ведомостей Фёдором Яковлевичем Никольским и купцами Егором Васильевичем Трёхлетовым и Семёном Алексеевичем Серебрениковым. 

          При старосте с. Угодичь Михайле Михайлове Дюкове в 1850 г. был прислан межевщик Виноградов поверить генеральную межу и работу землемера Постникова; по генеральной меже, озеро заключало в себе 4847 десят., Постников же намерял 4745 десят., а Виноградов намерял 4950 десят. и донёс словесно Сенату, что все ямы генерального межевания верны и по настоящее время: это было в августе. 

          Вскоре после этого события последовала ревизия, и крестьяне избрали меня сказкосоставителем, что я и исполнил по их поручению и сдал свои труды предводителю Ростовского дворянства Ал. Петр. Протасьеву. Во время моей переписки случилось следующее событие: у одного крестьянина дер. Уткина, Алексея Тарыгина, перед этим отдали единственного сына в солдаты; до времени же сдачи его в рекруты жена его была беременна и вскоре после его сдачи она родила мальчика. Всему семейству хотелось, чтобы этот ребёнок остался крестьянином, а по закону он уже был кантонист. Дед этого новорождённого и его мать прибегли ко мне, прося моего содействия и предлагая мне хорошую взятку, конечно; я за это только побранил их и с этими деньгами посоветовал им обратиться к нашему дьячку, довольно опытному человеку. Тот за эти деньги согласился всё сделать, если только я не буду ему препятствовать; семейство это было из самых честных, смирных и доморачительных. Конечно, я обещал, что я готов с своей стороны помочь безвозмездно. Дело это заключалось в следующем: у этого же рекрута Тарыгина за год прежде родился сын и вскоре помер; нужно было имя умершего дать живому; в старой метрической книге дьячок брался старое соскоблить, а новое написать, т. е. новорождённого сделать умершим; только это же надо сделать и в сданных метрическич книгах в духовной консистори. Упоминая о консистории, не могу не сказать следующее. Дом консистории в это время с лица был оштукатурен и выкрашен красной краской, потом расписан под вид натурального кирпича, точно так, как и ныне находящаяся возле консистории церковь Богоявления Господня. 

          Нещадно обираемое духовенство дало этому красному консисторскому дому название «дом крови». Несмотря на то, что дом этот уже давно вследствие этого насмешливого названия, по распоряжению покойного преосв. Нила, выкрашен в белый колер, но называется доселе по-старому. «Дом тот, домом крови наречеся до сего дня». 

          Кстати же припомню два случая, которые передавали мне знакомые священники за верное: до проведения железной дороги ездили по шоссе; перед въездом в Ярославль, в нескольких верстах от него, у самой дороги, по обеим сторонам есть весьма частый лесок, называемый «Долгие кусты», где постоянно пошаливали и бывали частые разбои; одни раз ехал из Ярославля священник, совершенно обобранный в консистории; дело было под вечер; во время проезда долгими кустами на него напали разбойники и потребовали денег; он взмолился и сказал, что его только что отпустили из консистории. Выслушав это заявление, разбойники тотчас же его оставили, сказав: «А уж если едешь из консистории, то нам взять нечего: там обирают почище нашего». 

          В другой раз пришёл дьячок, который, зная консисторские вымогательства, сопряжённые притом с обысками, запрятал оставшийся у него полтинник за щёку, и когда по обычаю мелкие чиновники и сторожа стали совершать эту прискорбную операцию обыска, то, найдя у этого дьячка мало медных денеть, заподозрили его в скрытии. Один более догадливый писец усмотрел, что дьячок нечисто выговаривает и мало упрашивает о пощаде, ударил его кулаком по ланите, злополучный полтинник выскочил изо рта и к великой радости сих жрецов Фемиды покатился по полу³⁴. Но возвращаюсь к прерванному рассказу. Я поехал в Ярославль с дьячком, остановились мы в гостинице, куда он и привёл консисторского архивариуса с метрической книгой и ещё прежде просил меня занять его. В то время была в славе «Желудовка»; нам поставили почтенных размеров графин и на закуску подали икры; для двоих хороших потребителей этого графина и закуски было бы достаточно; собеседик же мой всё это храбро завоевал одни, потому что я, как непьющий, с радостию уступил ему поле битвы; в это время дьячок Радухин сделал своё дело незаметно. Умерший крестьянин Константин жив и в настоящее время... Через несколько времени после этого я получил первое письмо от Трёхлетова следующего содержания³⁵: 

          Почтенному историку села Угодичь г. Артынову. 

          Моё стороннее тебе спасибо за труд твой; дай Бог, чтобы он послужил образцом и для других подобных тебе и мне; я слышал от Ивана Сергеевича Аксакова о тебе и желаю дальнего успеха; если будешь когда в Ярославле, то зайди ко мне, почитающему тебя Егору Васильеву Трёхлетову, крестьянину же и содержателю Романовской ресторации в Ярославле. 6 июня 1850 года. 

          По своей торговле я часто ездил в Ярославль за покупкой товара и виделся с Трёхлетовым, который передал мне, что Иван Сергеевич Аксаков желал бы видеть песни, записанные мною от Якова Питерца и других крестьян. Песни эти я тогда собрал в одну книгу и тщательно переписал. Из этих песен я послал несколько Ивану Сергеевичу в г. Данилов, где он в это время (26 июня 1850 г.) был. 

          Аксаков довольно длинным письмом спрашивал меня о том, как достались мне эти песни и когда? Но за отьездом Ивана Сергеевича я, кажется, так ему и не ответил; часть этих песен я здесь и помещаю; они нигде не были напечатаны. Первую песню об Илье Муромце особенно просил у меня списать покойный Ф. Я. Никольский, обещая мне за это подлинное письмо свят. Димитрия Ростовского к графу Мусину-Пушкину; но г. Никольскому но некоторым причинами тогда я этой песни не дал, желая её напечатать сам, но напечатать мне не удавалось до сего времени. Вот эти песни:

1.
Илья Муромец³⁶.

     Две минуты продолжается 
     Их глубокое молчание. 
     В третью чудо совершается 
     Удивительно в подсолнечном, 
     Царь-девица рассказала тут 
     Илье дивную историю, 
     Как она была дочь княжеска, 
     Урождённая Ростовская. 
     С юных лет любила подвиги 
     Слышать славных русских витязей. 
     И сама в них упражнялася 
     На потехах богатырскиях 
     И венкн победы громкие 
     Были часто на главе моей. 
     Раз однажды я припомню то, 
     Как сражалась я с героями 
     Пред глазами многих зрителей, 
     Низложив я многих витязей, 
     Быв в восторге от побед своих; 
     Наконец один из витязей, 
     О, позор! Он победил меня 
     Во приёмах богатырскиях; 
     Я то видела сама тогда. 
     Хоть никто не замечал того, 
     Но тот витязь сколько скромен был. 
     Что он взял моё бесчестие 
     На себя и пред народом всем 
     Он признался побеждённым; 
     Но что сделалось тогда со мной. 
     Я сама того не ведала — 
     Я жалела сердцем витязя 
     Как над ним все смеялися, 
     Он ни слова; я поклялася 
     В сердце вечно обожать его 
     За поступок столь неслыханный 
     И наградить его рукой своей... 
     Что я в скорости исполнила, 
     С рукой сердце отдала ему, 
     Мой родитель не препятствовал 
     В моём выборе свободныем, 
     С сердцем нежным и чувствительным 
     Дал на брак благословение; 
     Мы в восторге позабыли всё 
     И в избытке чувств сердечныех 
     Тут поверглись пред родителем. 
     II словам едва понятныем 
     Изливали благодарности. 
     Через три дня было сказано 
     Все, что брак тогда последует 
     Княжей дочери и чтобы все 
     Скоро к празднику съезжалися. 
     Скоро город наш наполнился 
     Гостей всякого названия; 
     Сколько съехалось князей-бояр, 
     Сколько съехалося витязей, 
     Сколько гостей иноземныех 
     И с нетерпеньем дожидалися 
     Дня веселия назначенна; 
     Время быстрою стрелой летит, 
     Уж до брака только день один, 
     Я не знаю, отчего тогда 
     Вдруг тоска всю обняла меня; 
     Чтоб тогда её рассеяти, 
     Собралась я во чисто поле 
     Позабавиться охотою; 
     Со мной витязь снаряжается, 
     Едем рядом на охоту с ним 
     Во дремучий лес близ города. 
     Вдруг какой-то чудной силою 
     Я не знаю, как рассталась с ним. 
     Конь мой ехал всё тропинкою, 
     В глубь всё дале дале в тёмный лес, 
     Тут, как-будто пробудясь от сна, 
     В сильном ужасе я приметила, 
     Что в лесу я заблудилася, 
     Двои сутки я плуталася 
     В том лесу непроходимыем. 
     Много горя натерпелася 
     В тёмном лесе ночью тёмною; 
     Я до смерти не забуду то, 
     Как скиталась одинокая, 
     Наконец, я по тропиночке, 
     По извилистой, по узенькой 
     И не знаю, как проехала 
     Я к сему шатру волшебному, 
     Где предстал ко мне чудовище 
     Злой волшебник, ужас севера 
     Черномор — любимец тартара, 
     Снял меня он за белы руки 
     И привёл меня в сей бел шатёр 
     С золотою светлой маковкой 
     И сажал меня за дубовый стол, 
     Стал меня уговаривать, 
     Чтобы я пред ним не плакала, 
     А взяла б его в любовь к себе 
     И была б во всём покорная, 
     Но мои ответы смелые 
     Раздражили тут волшебника — 
     Сильно ярость воспылала в нём, 
     Заревел он тут как дикий тур, 
     Ажно дрогнула сыра земля, 
     Потряслись луга и дальний дол, 
     А пригорки всколыхалися; 
     Зычным голосом вскричал он мне: 
      «Тварь надменна, тварь ничтожная! 
     Как дерзнула ты презреть меня, 
     Обладателя вселенныя! 
     Как могла ты издеватися 
     Над моем любовью страстною! 
     Хоть и власть мне не дана в тебе, 
     Но за то я накажу тебя, 
     Чтоб другие на тебя глядя, 
     Забоялись презирать меня! 
     Будь отныне сонно-мёртвою, 
     Видь и чувствуй всё вокруг себя. 
     Знака жизни не показывай, 
     И никто на свете белыем 
     Не разрушит заклинания, 
     Кроме перстня Велесанина; 
     Но об этом я не думаю, 
     Чтоб он мог когда коснутися 
     До тебя. И с словом сказанным 
     Я не помню, что случилося 
     Тут тогда со мной бесчувственной; 
     Я всё видела и слышала, 
     Но лежала будто мёртвая 
     Без малейшего движения; 
     Я боялась, чтобы кто меня 
     Не счёл тогда за мёртвую 
     И живою не зарыли бы 
     В недра матери сырой земли, 
     Я не помню, сколько времени 
     В сём шатр я находилася, 
     Я приход твой ко мне видела 
     И что делал, примечала я, 
     Но, к несчастью, не могла ничем 
     Подать знаку, что жива лежу, 
     Но как стал ты муху чёрную 
     Гнать рукою богагырскою, 
     И в движеньи ей прикоснулся мне 
     Перстнем чудным Велесановым, 
     От чего я вдруг очнулася 
     II как духа избавителя 
     Пред собой тебя увидела: 
     Чем могу благодарить тебя 
     Я за то, что уничтожил ты 
     Заклинание волшебника 
     Черногора ненавистника! 
     Витязь тут наш призадумался 
     И скрепя он ретиво сердце. 
     Отвечал он тут красавице: 
      «Подвиг мой не стоит этого, 
     Чтоб княжня Ростова славного 
     Благодарность приносила мне; 
     Моя в том была обязанность 
     Помочь всем, но я не знал того, 
     Что легко так спасу тебя, 
     Уничтожу заклянание 
     Злого хитрого волшебника. 
     Черномора ненавистника; 
     Время кратко мне осталося, 
     Я спешу ко граду Киеву, 
     Но в обязанность беру себе 
     Проводить тебя к родителю 
     И к супругу наречённому; 
     Добрый конь мой в том поможет мне 
     И представит нас немедленно». 
     Тут как-будто бы тяжёлое 
     Что упало в думу витязя, 
     С тяжким вздохом сердца нежного 
     Голос замер на устах его. 
     Скоро конь домчал их к городу, 
     Где в кручине находился князь 
     О потере своей дочери; 
     Наречённый зять в отчаяньи 
     О лишении красавицы; 
     Город был весь в горючих слезах 
     По своей княжне любимой всем. 
     Но что вдруг толпы раздвинулись, 
     Кто меж них несётся прямо в кремль, 
     Ко высоку княжу терему, — 
     Не посол ли золотой орды 
     Иль гонец из града Киева; 
     Не посол и не гонец то был, 
     То приехал витязь Муромец 
     С молодой княжной Ростовскою; 
     Вот как тут пошли лобзания, 
     Крики радости сердечные, 
     Князь тут больно благодарен был 
     За спасенье своей дочери 
     Чудодею Илье Муромцу. 
     Наречённый зять со слезами ждал 
     Во объятиях спасителя 
     Своей лады наречённыя; 
     Величайшего из вятязей, 
     Чудодея Ильи Муромца; 
     Весь народ его приветствовал 
     В шумных громких восклицаниях, 
     Но на все вопросы Муромец 
     Неизвестным там остался он, 
     Не сказал он тут ни имени 
     Своего, ни даже отчины, 
     Только всем такой ответ держал: 
      «Я де витязь земли русския, 
     А служу князю Владимиру; 
     Здесь попал я своей волею». 
     Что так город взволновался весь, 
     Что народ стекаясь в княжий двор, 
     Что там стольники-приспешники 
     Суетятся, спешат в тереме, 
     Уставляют питья с явствами 
     На столы больши дубовые 
     И на белы браны скатерти; 
     Что не новое ль затеял князь 
     Новость верну, свадьбу дочери 
     Молодой княжны ростовския? 
     Вот на княжий пир стекаются 
     Все бояре веселитеся 
     Храбры витязи потешиться, 
     Все граждане (ы) насмотретися. 
     В княжьем тереме столы стоят, 
     Ажно (даже) ломятся от кушанья; 
     Вина разные заморские 
     В полных чашах на столе шипят, 
     Разливаясь по Турьим рогам, 
     Меж весёлых гостей княжеских. 
     Уже день был к половине дня 
     Княжий стол был на полустола. 
     Меж гостей шли речи шумные: 
     Кто хвалился своим мужеством 
     Как он злых врагов наказывал. 
     Кто хвалился молодой женой 
     И её павлиной поступью. 
     Кто могучим вороным конём, 
     Полонёным в золотой орде. 
     Кто оружием булатным, 
     В Царе-Граде завоёванном: 
     Лишь один Илья не хвастает, 
     А сидит себе смирнёхонько, 
     Склонив голову пониже плеч. 
     Он и думал думу крепкую; 
     Вот к нему все обратилися 
     Все с покорной своей просьбою: 
     Чтобы что он о себе сказал, 
     О своих бы славных подвигах? 
     Так нам Муромец ответ держал: 
     «Здесь мне нечем похвалитися, 
     Мне ни силой, ни младой женой, 
     Ни оружием Цареградским, 
     Между вас я здесь чужой сижу. 
     Что скажу, то будет сказкою 
     И никто мне поверит в том, 
     Что бы я вам стал рассказывать; 
     Разве тем мне здесь похвастати, 
     Что горазд я славны песни петь. 
     Их я знаю много множество, 
     Между ними есть заветная, 
     Есть про витязя удалого, 
     Чудодея Илью Муромца, 
     Если хотите, спою я вам». 
     Тут со всех сторон посыпались 
     К нему просьбы и желания 
     Слушать подвиги геройские 
     Чудодея Ильи Муромца. 
     И певец тут начинает так: 
      «Как во славном городе во Муроме, 
     А и в том селе Карачарове 
     Жил один старик со старухою; 
     Тот старик Иван Тимофеевич 
     Имел детище неуклюжее, 
     Что того ли да Илью Муромца, 
     А сидит Илья ровно тридцать лет 
     На одном месте не слезаючи. 
     И молился Илья Спасу с Пречистою, 
     Чтоб недугов его всех избавили 
     А и мало время поизойдучи 
     Приспел велик день Воскресения, 
     Весь народ ушёл ко заутрени. 
     Лишь один Илья на голбце сидит, 
     Со слезами он просит Господа 
     Даровать ему исцеление, 
     И клялся он, что под старость лет 
     Чернецом ему быть печерским, 
     Вдруг заснул Илья в горючих слезах 
     II во сне видит светла юношу; 
     Подошёл он к Илье Муромцу 
     И берёт его за руку правую 
     И воздвиг его с одра здравого. 
     Тут вскочил Илья на резвы ноги, 
     Побежал скоро к заутрени 
     Молить Спаса там с Пречистою. 
     Весь народ ему удивляется; 
     Как здоров стал вдруг Илья Муромец? 
     II почувствовал Илья крепость мышц, 
     А и скучно ему дома сидеть, 
     Хочет по свету Илья странствовать. 
     Испытать в боях могучи плеча, 
     Свою силушку богатырскую. 
     Наряжался Илья Муромец Иванович 
     Ко стольному городу ко Киеву; 
     Он тою дорогой проезжею, 
     Которая залегла ровно тридцать лет и т. д. ³⁷

2.
Ян Ушмович³⁸.

     Ой ты гой еси красно солнышко, 
     Добрый молодец ты Владимир князь. 
     Что светел месяц красота твоя, 
     Речи умные, что сыта течёт: 
      Ты о чём, наш князь, призадумался, 
     Какова печаль легла на сердце? 
     Ты поведай нам, Осударь, её, 
     Ты своим детям, слугам верныем. 
     Как ответ держит добрый молодец, 
     Добрый молодец тут Владимир князь: 
      «А вы гой еси мои витязи, 
     Люди думные, все люд русские, 
     На моё сердце пала думушка, 
     Дума крепкая, дума царская: 
     Нету здесь при мне добра молодца, 
     Сильна витязя земли русския, 
     С Печенегом кто мог бы померятся, 
     С злым Татарином, росту трёх сажен, 
     Ильи Муромца нет здесь в Киеве, 
     А Добрынюшка славный Ляхов бьёт, 
     Богатырь Рогдай на одре лежит, 
     Млад Олешёнька во чистом поле, 
     А Полкан ищет молоду жену, 
     Ото всех от вас мне отказ пришёл, 
     Вы подумайте, что тут делати? 
     Чтоб спасти от врага землю русскую, 
     Утром раннием на врага пойду, 
     Побежду его или мёртв паду, 
     Сраму мёртвые не гнушаются!» 
     Тут с того стола княжнецкого, 
     Со тоя скамьи богатырския 
     Поднимался тут млад Ян Ушмович, 
     По прозванью сын Ян Кожевников, 
     И вскочил он тут на место большее. 
     Место большее богатырское, 
     И кричит тут Ян зычным голосом: 
     «А ты гой еси наш Владимир князь! 
     А ты ласково солнце Киевской! 
     Пред тобой вели слово вымолвить, 
     И тако слово, безопальное, 
     Без опалы тоя да великия, 
     Ты дозволь мне, князь, завтра в бой вступить 
     С печенегом тем, злым татарином, 
     Злым татарином, росту трёх сажен, 
     За его речи злы хвастливые, 
     За его покор земли русския, 
     Я сверну ему буйну голову!» 
     Тут все витязи улыбнулися 
     И друг на друга оглянулися, 
     Меж собой они таку речь ведут, 
     Что при них так похваляется 
     И в глазах детина завирается, 
     Как ответил ему тут Владимир князь: 
     «А ты гой еси добрый молодец, 
     Добрый молодец Ян Кожевников. 
     Не могу тебе я позволити 
     С печенегом тем силы меряти, 
     Не видав в очи твоих подвигов, 
     Славных подвигов богатырскиех, 
     О которых бы слепцы пели песнь!» 
     Тут Ян Ушмович так ответ держал: 
      «Вы подайте мне тура дикого, 
     Что с ним сделаю, вы посмотрите». 
     А что сказано, то и сделано: 
     Привели ему тура дикого, 
     А того тура да заморского, 
     Что заморского, тура Кафрского, 
     Как взревел тут зверь по-туриному, 
     Терем княжеский ажно дрогнул весь, 
     Князи-витязи все попадали, 
     А Владимир князь тут всполохнулся, 
     А в те поры наш добрый молодец 
     Ян Кожевников подбегал к нему, 
     Он и драл его за круты бедра 
     И вырывал он их со (шкурою), 
     И бросал тура в чисто поле. 
     Все тут витязи диву далися, 
     А Владимир князь тот да весел стал, 
     Он велел налить зелена вина 
     Златом кованный ему турий рог, 
     А и мерою в полтретья ведра. 
     Сам таки слова выговаривал: 
     «С печенегом ты можешь дратися, 
     Рука об руку потягатися, 
     Уповательно победишь его!» 
     А в те поры младой Ян Ушмович 
     Выходил он пеш в чисто поле, 
     С печенегом чтоб боротися. 
     Лишь завидел тот сопротивника, 
     Стал над Яном насмехатися: 
      «Ой ты гой еси молодой русин, 
     Ты зачем спешишь на смерть верную, 
     Ты зачем губишь свою молодость. 
     Не тебе силой меряться 
     Киев с князем я в полон» возьму, 
     Мечом острым вашу рать побью, 
     А могучих всех ваших витязей 
     Смерти злой предам до единого!» 
     А и тут Яну за беду стало, 
     Что в глаза (ему) князя печенег бранит 
     И со всей его землёй русскойю; 
     Расходилась тут молодецка кровь, 
     Молодецка кровь богатырская. 
     К печенегу он подбегает вмиг 
     И схватил его за белы руки, 
     И согнул его тут корчагою. 
     Сам таки слова выговаривал: 
      «Вас не бьют, собак, и не вешают, 
     С тобой справлюсь я да по-русскому!» 
     Вверх кидал его от сырой земли 
     И бросал его по поднебесью, 
     Враг не взвидел тут свету белого, 
     Тое матушки сыроя земли 
     И назад летит он кувыркается; 
     На лету его схватил Ушмович 
     Он своим рукам богатырскиим 
     И ударил его о горюч камень, 
     И убил его он тут до смерти. 
     После мёртвого взял он за ноги, 
     Словно палицей им помахивал 
     По несметным он врагам своим. 
     Всех побил их он до единого. 
     Так избавил он землю русскую 
     От тоя ль рати от великия.

3.
Песня Юрки о Ростовском озере³⁹.

     Ой ты гой еси море тинное, 
     Море тинное, ты чужское 
     Отчего тебя зовут озером? 
     Оттого меня зовут озером, 
     Что песку во мне нет на донышке 
     И что нет во мне рыб заморских, 
     Лишь живут во мне ёрш со щукою, 
     Мелка плотичка со карасиком, 
     Краснопёрый окунь со налимами, 
     Ещё сом рыба, когда жалует 
     Из тое ль реки Волги быстрыя 
     Со язем рыбой я со лещиком...

4.
Женитьба князя Владимира.

     О гой еси ты наш батюшка, 
     Река быстрая, ты широкий Днепр, 
     Ты быстро катишь струи чистые 
     Во утёсистых берегах своих, 
     Во порогах ты будто гром гремишь, 
     Будто гром греешь со раскатами, 
     На хребте своём струги лёгки мчишь, 
     Струги мелкие Осударевы. 
     Что со тем воям, со могучия 
     Земля русския со защитникам: 
     Они ездят в них, потешаются, 
     Всем забавушвкам забавляются, 
     А один из тех стругов княжеских, 
     Он червлён корабль называется, 
     Он плывёт плавно, будто селезень, 
     Гоголь ярый будто поныривает, 
     На корме его тут посиживал 
     Добрый молодец Ян Кожевников, 
     А названный брат его на носу стоял, 
     Молодой его брат Добрынюшка, 
     На беседе сидят вкруг молодцы, 
     А подёрнуты скамьи бархатом, 
     Рытым бархатом, всё крущатыем, 
     Середи их стоит беседушка 
     Из заморской дорогой кости, 
     Дорогой кости — зуба рыбьего, 
     А на нём сидит добрый молодец,. 
     Добрый молодец, воевода их, 
     Воевода их Илья Муромец, 
     Илья Муромец сын Иванович, 
     Он на всех Илья посматривает 
     И такие слова выговаривает: 
     А вы гой еси добры молодцы, 
     Сильны русские славны витязи, 
     Чем Владимиру нам служить будет 
     За его к нам милость княжию, 
     За его к нам любовь крепкую. 
     Мы послужим ему все грудью белою, 
     Грудью белою богатырскою, 
     Всех врагов его покорим ему, 
     Земли ихние во полон возьмём. 
     И ещё надо послужить ему 
     Службой верною, молодецкою, 
     Съездить в дальную золоту орду 
     К славно ихнему повелителю, 
     Полонить его любиму дочь, 
     Афросиньюшку Королевишну, 
     Душу младую Амфрафеевну, 
     Из-за той его стражи крепкия, 
     Из-за тех замков да булатныех, 
     И привесть её нам во Киев Град, 
     Ко великому князю нашему, 
     Красну солнышку, ко Владимиру, 
     Уж не всё ему да вдовцом ходить, 
     Уж пора ему оженитися! 
     Вся дружина тут взволновалася 
     От его ли речив от сладкия 
     И сказали вс во един голос: 
      «Что прикажет нам иль придумает 
     Илья Муромец, то исполним тут⁴⁰,»

          По смерти старшины Михаила Михайлова Дюкова должность его принял крестьянин с. Угодичь Афанасий Дмитриев Истомин, который в ноябре (1850 г.) достал в Ростове нумер Ярославских ведомостей, где была напечатана моя история села Угодичь, которая, по его словам, была причиною смерти Дюкова и что эта статья Им же грозит и ему. Всё это он объявил 18 ноября иа сходй Угодичским крестьянам!.. Чрез сотского был на этот сход приведён и я уже во время ночи. Бог знает, чего я тут не наслушался! Грозили мне телесным наказанием, арестом и ссылкой, но привести всё это в исполнение оставили почему-то до утра, причём постановили донести о подобном желании схода окружному начальнику Михайлу Александровичу Пороховщикову. Ночь провёл я у себя дома без сна; на память обо всём, что со мной было, я написал стихи, под заглавием: «Вот каково быть сочинителем!» 

          Утром я пошёл сказать о своей невзгоде П. Вас. Хлебникову; тот сильно порицал подобное деяние нашего схода, тотчас написал письмо Окружному начальнику и, успокоив меня, просил отнести письмо Пороховщикову. Прихожу к окружному. Старшина Истомин уже там и успел принести на меня жалобу. Окружной начальник принял было меня не совсем прилично, но, прочитав письмо Хлебникова, совсем переменился, напустился уже на торжествовавшего нашего старшину, погнал его и велел ему сейчас же собрать поголовный сход, куда со мной и хотел приехать. Несмотря на вьюгу и сильную метель, он немедленно приехал со мной в Угодичи, где был уже собран сход, на который он сильно гневался и делал тяжеловесовый выговор за их невежество к моему труду; больше всех досталось нашему начальнику, за которого мне же и пришлось замолвить слово. 

          Дня через два к Хлебникову приехал из Сопелок⁴¹ граф Юлий Иванович Стенбок. Хлебников передал ему мою неприятность, тот прислал за мной нарочного и сильно настаивал на том, чтобы написать жалобу на старшину Истомина в Петербург, в Императорское Археологическое общество, в отделение русской и славянской археологии, которую и обещал передать сам, так как он тогда ехал в Питер. С секретарём этого общества Иваном Петровичем Сахаровым и я был тогда в переписке. От слов Стенбока мне стало за наших крестьян страшно и я побоялся, чтобы чем особенно не обидели Истомина, тем более, что мне сказали о председательстве в обществе Великого Князя Константина Николаевича. Я просил графа оставить это дело без последствия на том основании, что незаслуженный позор я перенёс, и оный, вероятно, уже вновь не повторится. Граф похвалил такой образ мысли, оставил Хлебникову письмо для передачи окружному начальнику Пороховщикову. Что в нём было писано, мне неизвестно; только послел этого собрания старшина и крестьяне совершенно изменились в обращении со мной и старались загладить вину покорностию и ласкою. 

          При такой видимой перемене моего обыденного быта и внимания ко мне вышеименованных особ у меня родилось непреодолимое желание посвятить себя истории Ростова великого. Материалов для этого было у меня много как письменных, так преданий старины и рассказов старожилов; к тому же в библиотеке Хлебникова встретились мне две рукописи: первая начала XVII в., по его словам, «Подворный список г. Ростова», по величине скорописи и переплёту весьма схожий с «Дозорными книгами г. Росюва» того же столетия, оригинал которых находится в библиотеке Андрея Александровича Титова. К сожалению, из оной я извлёк только о доме бывшего нашего Угодичского помещика Луговского следующее: «В Стефановской сотне дом думного дьяка Томины Юдина сына Луговского, в длину двадцать две, поперёк шестнадцать сажен, ныне место это пашут пустошью поп Василий Махзерев да Савва Калашник». (Впоследствии поп Василий был попом Угодичской Богоявленской церкви и друг св. Иоанну Милостивому Власатому, у которого сей последний лежал больной, возвращаясь в Ростов из Владимира, куда он сопутствовал старице, инокини Введенского монастыря г. Тихвина, бывшей супруге Царя Ивана Грозного, из рода бояр Колтовских.) Вторая рукопись тоже XVII в. более 600-ти 700 листков, которую Хлебников называл тоже подворным списком теремов князей Ростовской округи и летописцем Ростовским. 

          Скоропись много схожа с рукописью стольника Алексея Богдановича Мусина-Пушкина, которую я встретил в своё сельском архиве; эта рукопись меня заинтересовала по двум причинам: во 1) я встретил тут имена тех личностей, которые упоминаются в Мусин-Пушкинской рукописи и которые я слышал в детстве от Ф. С. Шестакова и других старожилов того времени. Во 2) тронута была природная моя страсть, — собирать имена и события в доступных мне книгах о князьях Ростовских, а тут, кроме имён, упоминалось нечто и о них самих и именно то самое, что я прежде слышал в рассказах старожилов. Возьму для примера следующее из Хлебниковского списка: «При слиянии рек Ухтомки и Конорки, на том месте, где стоит ныне погост Копыри, по преданно будто бы стоял тут терем Ростовского князя Ратобора Копыря; здесь за неусыпною стражею хранились доставшиеся ему золотые вещи, упавшие с неба: соха, иго, топор и чаша; добывая себе в супружество дочь Ростовского князя Брячислава, служил у ней под видом кровчего, прогнал из пределов Ростова Ассийиского князя, пришедшего с берегов реки Танаиса; за эту победу он получил княжну себе в супружетво. Здесь князь Святослав Владимирович, сын князя Владимира Святого, построил небольшую обитель, которую открыл витязь Динуп Золотой Пояс. Недалеко от обители этой стоял терем князя Ивана Фёдоровича Бахтеярова-Немого; внук его, князь Пётр Владимирович Бахтеяров, поступил во иночество в обитель Копыри и был впослдствии настоятелем оныя». 

          К сожалению, делая выписки, я не удержал слов подлинника, а думая, что будет понятнее, придерживался современного языка и, много раз переписывая, не сохранил потом и малейших остатков слога рукописи, который в некоторых местах у меня сначала ещё удерживался. Крайне теперь жалею, что первоначальные оригиналы и многие списки и рассказы, написанные мною в отдельных тетрадках, ушли на обёртку товаров в моей лавочке (от такого точно истребления спас много подобных вещей А. А. Титов в 1880 г.). Уже после, при свидании у гр. Уварова с Мих. Петр. Погодиным, я все свои списки собрал и переписал в особую книгу и вот в 1880 г. я из этой-то книги и составил сборник Ростовских сказаний; такое же сказание я написал о князьях, иерархах и именитых людях Ростова Великого. Снова повторяю, что с горестию вспоминаю теперь о том, что, хотя многие события прежде были буквально выписаны из летописей Хлебникова, Трёхлетова и др., но я по неопытности исправляя язык и слог, который тогда считал тяжёлым и неудобным, лишил свои сказания главного достоинства и тем уменьшил цену своих полувековых трудов. Теперь, к стыду моему, вижу ясно истину слов: «Всяк возносяй себя смирится!» Теперь мой сборник и летописи, исправленные моей дерзновенной рукой, стали ни то, ни сё, да и первоначальных-то списков у меня уже нет. Не могу умолчать, что покойный П. В. Хлебников не только не останавливал меня в этих переправах, но и сам, читая мне те рукописи, которые я не разбирал, заставлял писать современным языком; но прошлого не воротишь, тогда были такие понятия. Вот напр., случай: при посещении великими князьями Николаем и Михаилом Николаевичами обители св. Иакова в Ростове, на пути их в келью настоятеля, остановнл их какой-то седовласый монах той обители (я после узнал, что он ранее был виноторговец), который развернул большой на толстой бумаге план своего сочинешя и стал им проповедывать о пользе уничтожения всех Ростовских кремлёвских зданий и предлагал на месте их воздвигнуть гостиный двор и другие доходные во время ярмарки здания на пользу обителей; короче сказать, он хотел уничтожить знаменитые памятники XVI и XVII в., составляющее красу всего народа. Великие князья посмотрели на план и на монаха и, ничего ему не ответив, ушли в кельи настоятеля. Завидую теперь я монаху: счастлив он, что не воспитал своего детища так, как я; мне не выпала такая счастливая доля; быть может, и у меня сохранились бы первоначальные мои рукописи, как сохранились кремлёвские здания. Ныне, впрочем, к своему утешению вижу, что благодаря любителям изящного и врагам грубой старины, крёмлевские здания и древние церкви Ростовских монастырей быстро идут по следам моих рукописей и, быть может, со временем постараются и догнать меня в изяществе: счастливого пути вам, догоняйте меня! 

          В конце этого года и в самый последний день оного прихожане Богоявленской церкви, забыв свою прежнюю неприязнь ко мне, вместо желавшего ещё служить пятое трехлетие церковным старостой крестьянина с. Угодичь Абрама Андреева Мягкова, избрали меня; это событие и для меня, и для Мягкова было вовсе неожиданно: но об этом будет речь впереди. Скажу только, что с этого времени началась другая половина моей жизни. 

          1882 г. Марта 22.

Сноски:

1. В      конце воспоминаний приложено автором прекрасное описание с. Угодичей. А.      Т.
2. В      Ростове, действительно, существовало до 30 года это благотворительное      заведение. Оно уничтожилось за ветхостью дома и больше не возобновлялось.      Почти через полвека ввиду крайней необходимости в этом приюте несчастных      сирот и подкидышей Ростовская дума 14 января 1876 г. постановила, чтобы на      капитал, образовавшийся от прибылей банка, открыть этот приют в городском      доме, занимаемом исправником Недовековым. Открытие приюта не осуществилось      благодаря проискам подрядчиков и управских поставщиков Селиванова и      Мазаева, настоявших, чтобы городской дом оставался, по-прежнему, в ведении      необходимого им исправника... Приюта нет и по настоящее время. Случаи же      детоубийств незаконных детей, совершаемые положительно за неимением места      в их помещении, должны, по-видимому, тяжёлым гнётом ложиться на совесть      лиц, затормозивших открытие приюта. Впрочем, все подробности этого очень      любопытного дела помещены на 26-44 стр. V Журнальных постановлений      Ростовской городской думы, напечатанных под нашей редакцией в 1878 г. в      Ярославской губернской типографии.
3. Переписка      эта сохранилась в бумагах моего отца, конечно, в копии.
4. Река      Альта в 2-х верстах от города Переяславля Полтавской губернии и в 10      верстах от Днепра. Теперь эта река почти пересохла и сплошь поросла      «Очеретом». Автор.
5. Этот      поднос в 1830 г. обманом выманил у меня поляк Гр. Чапский, посланный с Гр.      Стенбоком для преследования в Ярославской губернии раскольников; он      оставил у меня письмо с обещанием возвратить поднос, но обманул и подноса      не возвращал. В моей библиотеке под № 1603 есть секретная записка о      расколе в Ярос. губ., составленная Гр. Чапским. Интересны его взгляды, как      католика, на русский раскол.
6. Дом      Сидорки Альтина стоял на том месте, где в с. Угодичах стоит ныне купцов      Дюковых, которым после пожара в 1805 г. продал это место Михайла Дмитриев      Артынов.
7. Сидорковым      концом это место называлось до большого Никольского пожара 1804 года. Ныне      это место называется «Середний десяток».
8. Копия      с этой грамоты находится в архиве с. Угодичь и в настоящее время.
9. Отец      Артынова покупал в Саратове рыбу, которую продавал в Тихвине и других      местах.
10. Ныне      она неподвижно находится у левого крылоса. Самой же ярмарочки уже давно не      существует.
11. Архимандрит      этот был настоятелем Ростовского Яковлевского монастыря с 1806 г. по 1818      г.
12. Иеромонах      Амфилохий, в миру Андрей, был уроженец г. Ростова, сын священника прихода      св. Иоанна милостивого, дед его был священник с. Поречья-Рыбного,      рукоположенный св. Димитрием митрополитом Московским. Андрей сначала был      причетником, а потом дьяконом в том же приходе. Он отличался кротким      нравом, благоразумием и строгостию жизни; вместе с тем он был искусный      иконописец и находился в числе художников, собранных по воле Императрицы      Екатерины II для возобновления стенного письма в Московском Успенском      соборе и других кремлёвских соборах. На долю кисти Ростовского дьякона      Андрея всецело досталась, кроме других работ в Успенском соборе, и паперть      Благовещенского собора. По окончании московских работ он скоро лишился своей      супруги; вслед за этим событием он поступил в 1777 году в иночество в      обитель св. Иакова. Здесь с 1780 г. началось его служение в должности      гробового старца при раке св. Дмитрия. Подобно тени слава следовала за его      смирением. Он сделался известным не только жителям Ростова и окрестных      мест, но и богомольцам всех краёв России, и многие знатные особы считали      за счастие быть духовными детьми Амфилохия. Его удостоил посещением      Император Александр I и долго с ним беседовал. 
         Болезнь лишила под конец жизни о. Амфилохия употребления ног; и на службу      к св. Димитрию его возили из келии в нарочно устроенных для этого креслах,      сделанных духовной его дочерью, графиней Анной Алексеевной Орловой,      дочерью героя Чесменского. По этому поводу о. Амфилохий к одному из своих      духовных детей, знатному вельможе, в назидательном письме своём между      прочим писал следующее: «Я как пророк Илия катаюсь ныне на колеснице,      только с тою разницею, что тот катался на небе, а я грехами моими катаюсь      по земле». 
         Иеромонах Амфилохий и отец архимандрит Иннокентий были родные братья и      впоследствии оба служили в обители св. Иакова и Димитрия: один настоятелем      обители, а другой гробовым старцем, и в этих званиях кончили жизнь.      Иеромонаха Амфилохия и по сей час все считают за святого. Действительно,      это был Боговдохновенный старец. Архимандрит Иннокентий был тоже весьма      почтенная личность. Воспоминания об нём живы и по сей час в Ростове.

13. Иеромонах      Флавиан был родом Петербургский купец, ближайший родственник знаменитому      Петербургскому купцу и лесному торговцу Федулу Громову. У Флавиана меньший      брат Даниил был послушником у Мартирия «образного старца» и в этом звании      уехал с Мартирием в Филиппо-Иранскую пустынь, где оба они и кончили жизнь.
14. Мы      позволим себе поместить здесь полностию описанное расположение лавок гор.      Ростова. Теперь всё изменилось.
15. Случай      этот известен и нам. Мы слышали от сына Толоконникова И. Д., служившего      затем около 20 лет у нас. Он передавал, что отца его Д. И. высеклй за это      в III отделении и затем отправили в Ростов.
16. Рукописей      в начале XIX ст. в Ростове, действительно, было много. Покойный ростовский      гражданин А. И. Щеников, умерший в начале 1860-х годов в глубокой      старости, рассказывал нам лично, что вскоре после перевода митрополии из      Ростова в Ярославль в 1783 г. свитков и рукописен валялось в башнях и на      переходах ариерейского дома целые вороха. И он, бывши в то время      мальчиком, вместе с товарищами вырывал из рукописей заставки и картинки, а      из свитков золотые буквы и виньетки и наклеивал их на латухи.
17. Преосв      Августин с 1810 по 1818 г. был епископом Оренбургским. С 1819 г. он жил на      спокое в Варницком монастыре, который у устроил благодаря событию,      рассказанному Артыновым. До него тёплый храм был деревянным и крыт      соломой. Об Августине есть интересные сведения в «Русской Старине». Часть      его нигде не напечатанных сочинений под названием « Начертания      новозаветные Апостольския церкви Господа Бога Иисуса Христа», совершенно      приготовленное к печати; находится в нашей библиотеке под №№ 631, 632,      633; рук. В. Л. 162. л. 332 л. и 421 л.; от оставшегося в живых его      келейника Кедрова, исправляющего в 1880 г. должность заштатного дьячка      церкви с. Юрьевской слободы, я слышал следующий рассказ: Августин не любил      подавать публично нищим и гонял их с церковной паперти довольно сурово,      называя тунеядцами. Приучил летать к себе птиц, особенно воробьёв, так что      когда выйдет на монастырский двор или за ограду, то птицы целыми стаями за      ним, и он всегда бросал им куски хлеба, которыми были наполнены его      карманы. Его прекрасная библиотека частью увезена в Синод, но большею      частию разграблена. Мы купили вышеозначенные рукописи у крестьянина      прикащика купца Иванова. Я видел в библиотеке. св. Синода это же сочинение      Августина, но менее полное и писанное, очевидно, раньше.
18. Дом      этот стоял на том месте, где стоит подле земляного вала Ростовского      соборного причта; он был каменный одноэтажный о 5 окнах. Я часто ходил к      нему за получением долга от Малышева.
19. 1      Дополним предания об этом кладоискателе следующими рассказами. Несколько      дней спустя после восшествия на престол Императора Николая I, приехал в      Петербург мещанин Алексей Варлаамович Садиков. Не любопытство и не      торговые дела вызвали его в столицу, ещё не успевшую опомниться от      декабрьских событий. Бедный, почти нищий, Садиков хотел обогатить казну      несметным сокровищем. 
         Каким-то образом Садикову удалос подать лично Государю прошение; в нём он      объяснил, что с давнего времени, именно с 12?7 года, хранится в Ростове      клад, зарытый великим князем Георгием Всеволодовичем. По уверению      Садикова, ценность клада, на худой конец, простиралась до трёх миллионов      рублей. Двадцать бочонков золота, столько же бочонков серебра да ещё целый      четверик жемчугу и драгоценных камней, — вот что обещал открыть Садиков,      если правительству угодно будет воспользоваться его донесением.      Вместимость каждого бочонка определялась от 3 до 4 вёдер. 
         Верноподданическое донесение, очевидно, не отличалось правдоподобностью.      Злополучный великий князь, мученически погибший за свою родину на берегах      реки Сити, в нынешнем Мологском уезде Ярославской губернии, в роковой      битве с татарами, едва ли мог скопить такое громадное сокровище и зарыть      его в Ростове. Тем не менее, Император Николай повелел тогдашнему      петербургскому генерал-губернатору Кутузову произвести розыски о кладе.      Отправлен был с кладоискателем полицейский чиновник. Ярославскому      губернатору Безобразову Высочайше повелено «принять меры к сохранешю      сокровища». Император обратил своё особое внимание на это дело, имевшее      «государственную важность». Клад можно было найти только с помощию      «разрыв-травы», ибо, по словам кладоискателя Садикова и других      прикосновенных к делу лиц (подпоручицы Рачинской, ростовского мещанина      Коновалова, мещан Ясырева и Холщёвникова, дьячка Николая Иванова и      крестьянина Кручинина), клад хранится в погребе за железною дверью, а      перед дверью мраморная доска висит, а на той доске надпись: «Если кто      найдёт разрыв-траву, тот может получить сокровища, положенные под доскою в      1227 году великим князем таким-то». 
         Мещанин Коновалов заявил пред стряпчим и другим чиновным людом, что он уже      проникал в погреб, своими глазами видел сокровище, своими руками брал      пригоршни золота и алмазов, но лишь только удалялся из погреба, тотчас же      нападала на него слепота, и он бросал сокровища, предпочитая быть нищим,      да зрячим, нежели миллионщиком, да слепым. 
         С этим кладом, по словам архивного дела, было множество мытарств. Обыски      производились и в Ростове и в Ярославле. Дело кончилось плетьми, по      приговору Ярославской казённой палаты и другими менее жестокими      наказаниями. Так, дворянка Рачинская, приговорённая Ярославским уездным      судом к аресту при полиции на хлеб и воду на одну неделю, получила лишь      выговор «с подтверждением, дабы впредь от всяких неосновательных и      состоянию её неприличных поступков удалялась...»

20. В      этих конюшнях до 1763 г. находилось более 600 лошадей. Рукопись нашей      библиотеки № 1476.
21. В      1830-х годах были выстроены подрядчиком вкупе с строительной комиссией      казармы, но так дурно, что город принять их отказался. С 1835 по 1881 г.      это здание стояло в развалинах и только в 1881 г. городская дума отстроила      эти казармы, которые теперь и заняты 35-й артиллерийской бригадой.
22. Въезд      наш в Ярославль был по деревянному мосту длиною не менее версты; вместо      его теперь устроена дамба и новый железный мост.
23. Целы      ли теперь эти бабы?
24. Очество      Федула Громова я забыл.
25. Путеводитель      Ф. Я. Никольского по Ярос. губ. теперь библиографическая редкость А. Т.
26. Преосвящ.      Авраам Шумилин из московских вдовых священников, архиепископ. Ярослав. с      1824 по 1836 г., на покоях с 1844 года. Авраам остался памятен для      Ярослав. эпархии тем, что в течение своего долгого управления паствой      уничтожал древние церкви и монастыри, перестраивая по своим собственным      планам и фасадам, весьма бесвкусным н несообразным. Даже проживая на      покое, он перепортил древнейший Тольгский монастырь, а чудотворную икону      Спаса рублёвского письма, ввиду некоторых повреждений велел местному      монаху-живописцу снова переписать. Икона эта в таком виде находится и по      сей час. Много сей пастырь сломал древнейших деревянных и каменных церквей      безо всякой надобности, лишь бы выстроить по своим планам. Современники      звали его «мудрым старцем», и его безобразные постройки и по сей час      называются «Авраамьевскими постройками».
27. В      этом году по причине холеры английская, или перечная, мята, продавалась по      1 р. за фунт и по 35 руб. за пуд.
28. Отец      Академика П. Ф. Плешанова. А. Т.
29. Преосвященный      Игнатий Брянчанинов, архиепископ Кавказский и Черноморский, кончил свою      жизнь в Николо-Бабаевском монастыре Костромской губернии.
30. Прежняя      живопись была фресковая XVII в. и поправленная в XVIII в. Хлебников      совершенно её испортил, размалевав масляными красками за дешёвую цену. А.      Т.
31. В      нашей библиотеке есть современная рукопись мелкой скороп. ХVIII в. с      записью под заглавием «О бывшем Арсении Ростовском митрополите»; надо полагатть,      что список с этой рукописи, принадлежащей прежде П. В. Хлебникову, был      напечатан Гр. М. Толстым в 1832 г. в Чтениях Имп. Об. Ист. и Др. Рос. без      указания, впрочем, источника. А. Титов.
32. В      числе наших рукописей под № 1305 находится «Летописец об архиереях      Ростовских» скороп. XVIII в. В этом летописце помещены неизвестные и      весьма интересные сведения обо Афанасии, особенно подробно описано его      погребение и молебствие по поводу бывшей в 1771 г. чумы в Ростове.
33. Надо      сказать, что у Евгения была бесчисленная родня и он всех старался      определить к месту, делая при этом страшные несправедливости. Особенно он      жестоко поступал с молодыми студентами, определяя их на места непременно      «со взятием» своих бесчисленных племянниц и родственниц. Много погибло      из-за этого молодых людей, особенно в виду того, что владыка часто      вмешивался в домашнюю жизнь. Вообще время управления Евгением Ярославской      паствой для всех было самое тяжёлое, и все были очень рады, когда он был      переведён в Москву на покой в Донской монастырь. Особенно не навидели      Евгения крестьяне, с которыми он обращался возмутительно и, кажется, не      считал их и за людей.
34. О      проделках консисторских в нашей библотеке есть интересная рукопись за      время 1840-1865 год. Сожалеем, что по содержанию своему она в никаком случае      не может быть до времени напечатана.

35. Прекрасная      коллекция рукописей и старопечатных книг, собранная Трёхлетовым и      описанная Ф. Я. Никольским, после смерти собирателя, находится в Имп.      публ. библиотеке.
36. Начало      этой песни мною утрачено, песня же эта мне сообщена в 1827 г. крестьянином      с. Угодичь Вас. Павл. Гороховым; он был приказчиком какого-то богатого      торговца шёлком; в 1827 и 1828 г. Горохов служил в Угодичах земским, но      спился и был удалён от должности.
37. Хотя      у автора песня эта приведена вполне, но она с этих стихов имеет лишь      небольшую разницу против напечатанной Сахаровым в 5 части на 45-55 стр.      песен русского народа. Чтобы избежать перепечатки мы опускаем её      окончание. А. Тит.
38. Со      слов Якова Питерца. Арт.
39. Со      слов Горохова.
40. Конец      мной утерян. Артын.
41. В с.      Сопелках Ярославской губ. в это время председательствовал гр. Стенбок при      участии И. С. Аксакова, особою комиссией производилось следствие по секте      странников. Богатые материалы по этому делу, нигде не напечатанные,      находятся в моём рукописном собрании Особенно интересен сборник за № 838,      в котором между прочими полемическими сочинениями сектантов учителей      описывается одним из бегунов весь процесс и страдания старца Ефимия и      других заключённых в Ярославском тюремном замке. Интересна также и      секретная записка о расколе, составленнан гр. Чапским (рук. № 1485). С.      Сопелки и по сей час есть Иерусалим странников. Многие из сектантов      (фамилии которых упоминаются в подлинных следственных делах вышеозначенной      комиссии), переехав из Сопелок, сделались купцами н почётными гражданами,      приобрёв значительные капиталы. Все эти купцы считаются православными и      наружно во всей строгости исполняют церковный обряд.

Указатель имён, встречающихся в тексте 

Агалевцев Григорий Васильевич, ростовский квартальный надзиратель 43 
Аксаков Иван Сергеевич 94 
Александр Иванович Щеников 40 
Александра Семёновича Брянчанинова 74 
Алферовский Василий Абрамович, петербургский сахарозаводчик 68 
Алферовский Василий Васильевич 75 
Альтин Амельфа 8 
Альтин Иван Тимофеев, староста с. Угодичи 81 
Альтин Карп Иванович, крестьянин с. Угодичи 81 
Альтин Сидор Амельфов 8 
Альтин Тимофей Сидоров 8 
Амфитеатров Филарет, киевский митрополит 78 
Аракчеев Алексей Андреевич, граф 32 
Артынов Дмитрий Иванов 53 
Артынов Михаил Дмитриев 4 
Артынов Яков Александрович 70 
Артынов Яков Дмитриев 4 
Артынова (Бабурина) Любовь 66 
Артынова (Подуруева) Марфа Ларионовна 30 
Артынова Марфа Ларионова 4 
Арцыбашев, землемер 88 
Ассенкова, актриса 90 
Бабурин Константин Фёдоров 88 
Бабурин Фёдор Ильин, ростовский торговец 39 
Бабурин Фёдор Фёдорович, ростовский купец 29 
Бабурина Ксения Ильина 93 
Балабин, генерал 74 
Балашёва, крестьянка с. Угодичи 82 
Балашёв-Папышев Василий Андреев 62 
Балашов Василий Андреев 10 
Балашов Иван Иванович 39 
Бебень Андрей Борисов 24 
Безобразов, ярославский губернатор 43 
Белич Варвара Павловна, полковница 46 
Белич Еремей Андреевича, артиллерийский полковник 46 
Бередников Иван Тимофеевич, купец 18 
Бередников Яков Иванович, тихвинский купец 28 
Берсенев Владимир Львович, ростовский полицмейстер 73 
Бобин Иван Николаев 5 
Богданова-Трефилова Екатерина Фёдорова 12 
Болдин Степан Дмитриев, крестьянин с. Семибрат 63 
Болмасов (Бебнев) Иван Андреев 24 
Боткин Николай Дмитриевич 68 
Брянский, актёр 90 
Брянчанинов Александр Семёнович 74 
Брянчанинов Дмитрий Александрович, архимандрит 74 
Буренин, петербургский лавочник 34 
Бурмакин Яков Григорьевич, купец 69 
Бусаров Степан, тихвинский овощной торговец 29 
Быков Иван Алексеевич 10 
Веснин Пётр Андреевич, ростовский купец 30 
Виноградов, межевщик 94 
Владимиров Иван Николаев 10 
Владимиров Николай, священник 9 
Владимирова Анисья Алексеева 10 
Владимирова Мария 9 
Воронов Иван, сельский начальник с. Угодичи 90 
Воронов, петербургский купец 65 
Воротников, актёр 90 
Вьюшин-Панин Николай Иванович 9 
Гайдуков Абрам 12 
Галкин Михайла Андреев 11 
Галкин Михайло Ильин 54 
Глазков Диомид Иванович, ростовский лавочник 38 
Глазунов 90 
Говядинов Алексей Алексеевич 40 
Говядинов Алексей Алексеевич 58 
Говядинов Алексей Петрович 58 
Говядинов Пётр Алексеевич 58 
Говядинов Пётр Андреевич 58 
Гогон-Гладков Иван Иванович 42 
Голицын Василий Кузьмич, ростовский купец 67 
Голицын Сергей Михайлович, князь 10 
Голицына Екатерина Алексеевна, княгиня 54 
Гонов Иван Якимович 40 
Горанский, ярославский вице-губернатор 88 
Горбунов Василий Яковлев 56 
Горбунцов Александр Яковлев, ростовский лавочник 38 
Горохов Василий Павлов, вотчинный писарь 61 
Грач Кузьма 25 
Грачёв Андрей Гаврилов 25 
Грачёв Всеволод Андреев, огородник 73 
Грачёв Дмитрий Андреев 4 
Грачёв Илья Андреев 65 
Грачёва (Артынова) Анастасия Яковлевна 4 
Грачёва Татьяна Дмитриевна 41 
Григорий Ильич 10 
Громов Федул, купец 16 
Громову Феодулу, торговец лесом 53 
Гущин Василий Васильев 5 
Гущин Семён Васильев 5 
Джуппа Иван Романович, петербургский сахарозаводчик 68 
Димаков Лука Петров 5 
Доброхотов Александр Фёдоров, священник с. Угодичи 86 
Дуранов, купец 59 
Дьячков Алексей Николаевич, московский купец 39 
Дьячков Николай Николаевич, ростовский лавочник 38 
Дюков Андрей Михайлович 66 
Дюков Михаил Михайлович, староста с. Угодичи 94 
Дюков Михайла Андреевич, крестьянин с. Угодичи 62 
Дюковы, купцы 8 
Дюра, актёр 90 
Жадимировский, сахарный заводчик 75 
Живокини, актёр 90 
Жижин Иван Иванович, крестьянин с. Воржи 62 
Жирнов-Богданов Александр Борисов 10 
Жуков Иван Павлов, купец 75 
Жуков Пётр Фёдорович, купец 67 
Журавлёв Дмитрий Фёдоров 11 
Журавлёва Анна Андреевна 12 
Заев Семён Семёнов 5 
Зайцевский, петербургский лавочник 74 
Закалин-Русманов Иван Иванович 10 
Закалин-Русманов Иван Иванович, церковный староста 62 
Залкин 90 
Заозёрский Павел Иосифов, священник с. Угодичи 87 
Зартин-Каменский Амвросий, архиепископ Псковский 84 
Захарьин Трофим, причетник Богоявленской церкви с. Угодичи 86 
Звездин Яков Поликарпов, крестьянин д. Воробылова 68 
Земсков Фёдор Михайлович 41 
Земской Фёдор Михайлович, ростовский лавочник 38 
Зимина Александра 4 
Зимина Мария 4 
Златоустов Александр, дьякон церкви с. Угодичи 81 
Зыков Иван Иванович, ростовский купец 63 
Иванов Николай, дьячок 43 
Иванова-Карачуновская (Бабурина) Марья Фёдорова 56 
Иванов-Карачуновский Александр Семёнович 56 
Иванов-Карачуновский Никита Андреевич 40 
Истомин Василий Дмитриевич, старшина с. Угодичи 88 
Истомин Иван Алексеевич 30 
Истомин-Абросимов Яков Гаврилов 5 
Кайдалов Евграф Иванов, ростовский лавочник 38 
Кайдалов Михайла Алексеевич 39 
Кайдалов Николай Иванов 62 
Кайдалова (Малышева) Елена Афанасьевна 57 
Калашник Савва 107 
Калашников Иван Максимович 27 
Калашников Максим Иванович, купец 18 
Каллистратов Николай Иванович, тихвинский купец 50 
Каллистратов Якова Иванович, тихвинский купец 50 
Камчатный Максим Семёнов 12 
Каратыгин старший, актёр 90 
Каратыгина I, актриса 90 
Караулов-Олетин Андрей Андреев, крестьянин с. Угодичи 67 
Каретников Степан Иванович, тейковский купец 68 
Карр Алексей Васильевич 4 
Карр Василий Алексеевич, генерал-майор 30 
Карр Филипп Алексеевич 4 
Карр Филипп Алексеевич младший 89 
Карюкин 63 
Кедров, келейник и заштатный дьячок 42 
Кекин Михайла Алексеевич 39 
Кекин Николай Алексеевич, купец 57 
Кекин Фёдор Алексеевич 39 
Кессель 88 
Кетовский, ростовский купец 66 
Киларьков, тихвинский купец 69 
Кирпичёв Василий Фёдорович, купец 67 
Киселёв, граф 92 
Климов Иван Григорьевич, тихвинский купец 24 
Клириков Н. Н., ассесор губернского правления 94 
Клюкин Иван Михайлов, семенщик, крестьянин с. Воржи 74 
Колтовская/Колтавская Александра Ивановна 31 
Колтовская/Колтавская Марья Ивановна 31 
Колтовский/Колтавский Иван Иванович, тихвинский мещанин 26 
Колтовский/Колтавский Пётр Иванович 31 
Коротков Максим Иванович, лаковый заводчик 55 
Корякин Яков Алексеев 11 
Косой Илья Иванов, крестьянин-плотник из д. Коромыслова 67 
Крестьянинов Василий 63 
Крестьянинов Иван Яковлев 5 
Крестьянинов-Самосваткин Никита Васильев 9 
Крестьянинов-Фомичёв Иван Дмитриевич 93 
Кручинин, крестьянин 43 
Крылов Алексей Федоров, посадский Ростова 78 
Куландин Дмитрий Иванов, ростовщик 75 
Куракин Алексей Борисович, министр 6 
Курманов-Гадаев Иван Степанов 61 
Курочкин 66 
Кутузов, петербургский генерал-губернатор 43 
Лепёшкин, ярославский купец 82 
Лествицын В. И. 81 
Лисицын Василий Ильич 66 
Лисицын Евграф Васильев, крестьянин с. Поречье 75 
Локтев-Кривой Пётр Николаев, ростовский купец 69 
Лотонин, купец 66 
Луговский Томина Юдин, думный дьяк 107 
Львов Николай, благочинный с. Поречье 87 
Мазаев, подрядчик 5 
Малков Никита Яковлевич, ростовский купец 67 
Малыгин Иван Иванович, ростовский лавочник 38 
Малыгин Пётр Иванович, ростовский лавочник 38 
Малышев Александр Алексеевич 66 
Малышев Александр Иванович 42 
Малышев Алексей Васильев, ростовский лавочник 38 
Малышев Алексей Гаврилович 39 
Малышев Василий Ананьев 38 
Малышев Василий Афанасьев 26 
Малышев Гаврила Васильев 4 
Малышев Иван Афанасьев, московский ситцевый фабрикант 57 
Малышев Иван Афанасьевич 40 
Малышев Иван Гаврилович 39 
Малышев Константин Васильев 38 
Малышев Леон Иванович 42 
Малышева (Артынова) Мария Яковлевна 4 
Малышева (Гогон-Гладкова) Анна Ивановна 42 
Малышева Александра Ивановна 42 
Малышева Мария Ивановна 42 
Мальгин Андрей Андреевич 40 
Мальгин Леонтий Андреевич 40 
Маракуев Андрей Петрович 40 
Маракуев Иван Петрович 40 
Маракуев/Морокуев Михаил Иванович 94 
Маскалёв Дмитрий Алексеевич 40 
Махзерев Василий, поп 107 
Мациевич Арсений, ростовский митрополит 81 
Миронов Иван Иванов 63 
Миронов Иван Иванович, ростовский купец 63 
Миронов Иван Кузьмич, ростовский купец 63 
Миронов Игнатий Иванович, ростовский купец 63 
Миронов Кузьма, ростовский купец 63 
Миронов Матвей Иванович, ростовский купец 63 
Можайский Семён Филиппович 42 
Можайский Филипп 42 
Мокеев Иван Иванович 40 
Молодяшин Егор Антипин 5 
Молявкин/Малявкин Алексей 39 
Молявкина Анна Нефедьевна, ростовская лавочница 38 
Мордвинов, сенатор 91 
Мосягин, владелец постоялого двора в Петербурге 34 
Мочалов, актёр 90 
Мусина-Пушкина Елизавета Платоновна 81 
Мусин-Пушкин Алексей Богданов, стольник 77 
Мусин-Пушкин Андрей Богданович, стольник 33 
Мусин-Пушкин Валериан Платонович, фельдмаршал 81 
Мусин-Пушкин Иван Алексеевич, граф 77 
Мухин Андрей Семёнов, крестьянин с. Угодичи 90 
Мухин Иван Семёнов, петербургский купец 90 
Мухин Семён Васильев 6 
Мягков Абрам Андреев, крестьянин с. Угодичи 92 
Мягков-Перевощиков Андрей Леонтьев 55 
Мясников Иван Борисович 39 
Мясников Фёдор Борисович 39 
Наденицкий Алексей, чиновник 93 
Накропин, священник, крестьянин с. Воржи 74 
Нарядчиков Никита Андреевич 40 
Наумов Ивану, служитель Яковлевского монастыря 14 
Недовеков, исправник 5 
Никин Пётр, крестьянин д. Дунилова 62 
Никольский Василий Иванов, угличский священник 94 
Никольский Иоанн Яковлев, заштатный священник с. Поречье 94 
Никольский Фёдор Яковлевич 60 
Никольский Фёдор Яковлевич, автор путеводителя по Ярославской губ. 94 
Никонов Андрей Иванов 4 
Никонов Владимир Иванов 11 
Никонов Владимир Иванов, крестьянин с. Угодичи 91 
Никонов Иван Иванов 30 
Никонов Иван Иванович 91 
Никонова Елена Андреевна 4 
Никонова Татьяна Андреева 46 
Новиков Андрей Акимов, крестьянин Спас-Песоцкой слободы 92 
Овинский Василий Иванович, городской голова Тихвина 26 
Одинцов Иван Борисович 56 
Одинцова (Бабурина) Глафира Фёдорова 56 
Озеров Алексей Алексеевич, писарь 77 
Озеровский Алексей Алексеев, вотчинный писарь 89 
Оловянишников 58 
Орлов Пётр Львович, тихвинский купец 24 
Панин Алексей Иванов 6 
Панин Виктор Николаевич, граф 88 
Парихин Григорий Иванович 18 
Парихов, торговец 75 
Паскин, подрядчик 45 
Пашеозёрский Никита Кондратьевич, учитель 18 
Пелевин Яков Андреев, крестьянин с. Поречье 92 
Перлов Иван Алексеевич 68 
Пичугин Фёдор Дмитрич 40 
Плешанов Максим Михайлович 39 
Плешанов Павел Фёдорович, академик живописи 66 
Плешанов Фёдор Максимович 34 
Погодин, Михаил Петрович 108 
Подгорнов Иван Андреевич 66 
Подуруев Ларион Ларионов, угодичский мельник 30 
Полежаев, купец 57 
Пономарёв Иван Семёнов, ростовский лавочник 39 
Пономарёв Михаил Семёнов, ростовский лавочник 39 
Пономарёва-Лобанова (Бабурина) Марья Фёдорова старшая 56 
Пономарёв-Лобанов Алексей Осипов 56 
Пономарёв-Лобанов Иван Осипов 56 
Пономарёв-Лобанов Иван Семёнович, ростовский лавочник 38 
Пономарёв-Лобанов Михаил Семёнович, ростовский лавочник 38 
Пономарёв-Лобанов Осип Иванович, ростовский лавочник 38 
Попов Иван Васильевич 56 
Попов Пётр Иванович 41 
Попова Павла Ивановна 41 
Пороховщиков Михаил Александрович, окружной начальник 87 
Постников, губернский землемер 88 
Посылины, шуйские купцы 78 
Праховщиков Михаил Александрович, окружной начальник 82 
Приимков Иван Иванович, князь 33 
Приимкова (Щепина) Лукерья Фёдоровна, княгиня 33 
Прозоров Василий Степанов, дьякон 36 
Протасьев Ал. Петрович, предводитель ростовского дворянства 94 
Пулашкин Апполинарий, архимандрит Ростовского Яковлевского монастыря 14 
Путилов Василий Иванович 41 
Равинская Матрёна Ивановна, бежецкая помещица 43 
Радухин Гаврила Григорьев, причетник церкви с. Синятинова 86 
Резанов Степан Степанович, портной 69 
Ржевский Михаил Иванович, ростовский священник 78 
Розен, барон и генерал 62 
Рослов Иван Иванович, ярославский купец 89 
Рослов Иван Иванович, ярославский трактирщик 50 
Рохманов Василий 43 
Рукавишников Лука Степанов, казанский купец 63 
Рыбаковы, ростовские лавочники 38 
Рыкунин Яков Фёдорович, ростовский торговец 39 
Савостин Дмитрий Иванов, часовых дел мастер 14 
Савостин Иван Дмитриевич 14 
Савочкин Егор, полковник 37 
Садиков Алексей Варламов, ростовский кладоискатель 43 
Сапожников, астраханский купец 69 
Сафронов Пётр Никифоров 5 
Сахаров Иван Петрович, секретарь Императорского археологического общества 107 
Свиньин 62 
Селиванов, подрядчик 5 
Серебреников Семён Алексеевич, купец 94 
Серебренников Евграф Иванович 40 
Сеченов Дмитрий, митрополит 83 
Сиверс, граф 94 
Скобелев Иван Никитич, комендант Петропавловской крепости 67 
Слепушкин Фёдор Никифорович 58 
Смирдин Александр 90 
Совков Дмитрий Дмитриевич, петербургский огородник 37 
Соколов Алексей Дмитриев, ростовский трактирщик 39 
Соловьёв Андрей Григорьевич, ростовский купец 89 
Солодовников Михаил, извозчик с. Львов 70 
Софронов Пётр Яковлев, крестьянин с. Угодичи 76 
Спешилов Алексей Яковлевич 68 
Стенбок Юлий Иванович, граф 107 
Стрешкин Василий Яковлев 5 
Субботин Савва Аникеев, тихвинский мещанин 22 
Субботина Фёкла Иванова 61 
Сулостский/Сулоцкий, священник 59 
Суровцев Прокофий, мастер 20 
Сыромятников 69 
Тальони, танцовщица 90 
Тальянцев Иван Николаев, дьякон Николаевского прихода 87 
Тараканов Виктор Иванович, становой пристав 37 
Тарыгин Алексей, крестьянин д. Уткина 94 
Тарыгин Константин 95 
Татищев Николай Алексеевич 5 
Темерин, переслав-залесский купец 55 
Титов Андрей Абрамович 39 
Титова Андрей Александрович 107 
Тихвинский Андрей Тимофеевич, ростовский соборный протоиерей 29 
Тихвинский Тимофей Тимофеевич, поп 29 
Тихонов Иван Николаев, крестьянин д. Воробылова 77 
Тихонов Николай Григорьев, крестьянин с. Угодичи 61 
Тихонов Степан Григорьев, бурмистр с. Угодичи 77 
Толоконников Дмитрий Иванович 40 
Толоконников Иван Андреевич 40 
Толоконников Фёдор Иванович 40 
Толчёнов, актёр 90 
Трефилов-Богданов Иван Васильев 10 
Трёхлетов Егор Васильевич 60 
Трусов Пётр, бурмистр 63 
Уваров, граф 108 
Устинов Яков Николаев, крестьянин с. Поречье 88 
Федосеев Семён Андреев 5 
Федосеев / Фадеев Иван Фадеевич 68 
Фигурин Сергей Александров 40 
Фигурин Сергей Александрович 14 
Филин Илья Иванов, крестьянин д. Уткина 92 
Хлебников Василий Михайлович 39 
Хлебников Василий Михайлович 9 
Хлебников Дмитрий Алексеевич 40 
Хлебников Иван Васильевич, почётный гражданин Ростова 77 
Хлебников Пётр Васильевич 10 
Хлебников-Горноусов Алексей Иванович 39 
Холщёвников, мещанин 43 
Хранилов Василий Иванов, ростовский торговец 38 
Чапцкий 94 
Ческина/Бачурина Матрёна Яковлева, крестьянка с. Угодичи 93 
Чикин Пётр Петрович 39 
Шамов Алексей Андреев 11 
Шапугин Андрей Яковлевич, крестьянин с. Угодичи 62 
Шапугин Михаил Яковлевич, крестьянин с. Угодичи 62 
Шапугин Пётр Яковлев 11 
Шапугин Яков Яковлев, крестьянин с. Угодичи 62 
Шапулин Виктор Сергеевич, ярославский купец 89 
Шестаков Александр Васильевич, крестьянин с. Поречье 88 
Шестаков Николай Фёдорович 39, 41 
Шестаков Фёдор Семёнович 40 
Шестаков Фёдор Семёнович, ростовский лавочник 38 
Шестаков Фёдор Фёдорович 39 
Шестопалова/Юрова Марфа Иванова, ростовская лавочница 38 
Шилов Дмитрий Иванов, крестьянин с. Поречье 92 
Шишерин Илья Алексеевич 68 
Шишерин Лука 69 
Шкрабин, торговец лесом 53 
Шошков Андрей Яковлев 5 
Шпагин Яков Яковлев крестьянин с. Угодичи 59 
Шугоркин Иван Михайлов, ростовский купец 45 
Шуин Абрам Васильевич, крестьянин д. Борисовской 63 
Шумилин Авраам, Ярославский архиепископ 64 
Щапов Алексей Васильевич 40 
Щапов Василий Иванов 81 
Щапов Василий Михайлов, старшина с. Угодичи 81 
Щапов Иван Григорьев, ростовский лавочник 38 
Щапов Илья Михайлов, крестьянин с. Угодичи 81 
Щапов Михайло Михайлов, бурмистр с. Угодичи 45 
Щапчик Иван Васильевич 56 
Щеников А. И. 40 
Щепин Борис Феодорович, князь 33 
Щепин Феодор Борисович, князь 33 
Эстеррейх Константин Христианович, петербургский сахарозаводчик 68 
Юрыгин Николай Михайлович, ростовский купец 67 
Ясырев, мещанин 43