Об Онежском уезде Архангельской губернии.

(Бытовой очерк)

Дабы не ввести читателей в заблуждение, спешу оговориться, что я пишу не о жителях города Онеги, а об обитателях онежского уезда и притом, главным образом, об обитателях тех многочисленных селений, которые разбросаны по обоим берегам р. Онеги от с. Клещёва вверх до Бирючёва, на протяжении 60-ти с лишним верст.

Это одна из наиболее населённых частей Онежского уезда, в административном и экономическом отношении заметно тяготеющая к центральному пункту, большому и, сравнительно, бойкому посаду Турчасову.

Жители этого района, предприимчивые и расторопные, известные под общим именем «онежан», давно зарекомендовали себя с наилучшей стороны во всех лесопромышленных пунктах Севера.

Онежанина вы встретите по всему необъятному Северу, от Колы до Костромы и Пскова, от Архангельска до Петербурга и Кронштадта. Не любит онежанин лежать на печи. С десяти–двенадцати лет и до глубокой старости колесит он по чужой стороне, иной с багром в руках, иной с пером, оставляя свое хозяйство исключительно на женские руки.

Не очень-то сладка жизнь бурлацкая! Хватишь голоду, хватишь холоду, натерпишься всего от властных, суровых, «приказчиков-управляющих», своих же онежан, которые, начавши службу с «мальчиков на побегушках» и испытавши на себе все прелести бурлацкого житья, усердием и расторопностью выдвинулись из среды рядовых бурлаков, вкрались в доверие хозяев – и уже никто не жди от них поблажки.

В приказчики или управляющие пробиваются натуры выдающиеся, недюжинные, что видно уже из того, что, достигнув власти, вчерашний полуграмотный бурлак умело забирает в свои опытные руки нити миллионного предприятия и вертит затем, как вздумает, не только сотнями рабочих и служащих, но и хозяевами предприятий.

И хозяева, понимающие свои интересы, дорожат такими приказчиками, делают им уступки, сами ни во что не вмешиваются (ни один, уважающий себя управляющий вмешательства хозяина в дело не потерпит), – тяжел такой управляющий и для хозяина, и для рядового бурлака!..

…Но «терпи, бурлак, – будешь сам приказчиком!» – И терпит, ибо как заносчивость и неуступчивость перед хозяином со стороны управляющего считается признаком «управляющего деляги», так покорность и умение со всем мириться, во всём уступать считается наилучшим качеством бурлака-багорника.

Что же гонит онежанина с родины?

Понятно: неплодородная земля, суровый, неблагоприятный для хлебопашества климат и полное отсутствие заработков на месте. Хлеб своего урожая съедается всеми ещё к Рождеству, а после все едят уже покупной. И вот перед Рождеством почти всё мужское население, способное к труду, идёт с поклоном к «десятнику».

«Десятниками» же называются местные богатые мужики, которые ещё предыдущей осенью заключают с владельцами лесопильных заводов, условие, обязывающее их пригнать с открытием следующей навигации к заводу известное количество брёвен, «выкатать» их на сушу и, кроме того, дать на зиму для завода известное количество рабочих, чтобы этот лес в течение зимы распилить на доски.

По заключении этого условия, которое большею частью бывает «домашним, т.е. без нотариального засвидетельствования, хозяин завода даёт подрядчику-десятнику задаток, иногда до двух тысяч и более, смотря по тому, какое количество леса тот обязуется пригнать. Этот десятник, зимой на родине набирает «артель», т.е. записывает желающих с ним идти на заработки и, в свою очередь, записавшимся дает под залог паспортов задатки, размер которых зависит от возраста и опытности записывающегося, при чем хорошо грамотные имеют больше шансов на крупный задаток, чем «тёмные», т.к. могут быть не чернорабочими, а «счётниками», «табельщиками», «надсмотрщиками» и т.д. В общем задатки колеблются между 20 и 75 рублями. В то же время договаривается и недельная плата, которая колеблется, в зависимости от тех же обстоятельств, между 2 и 7 рублями в неделю «на хозяйских харчах».

Артель во главе с десятником трогается в путь в Великом посту.

Первые 20–30 вёрст бабы везут своих мужей и сыновей на собственных лошадях и т.к. к этому времени от задатков уже ничего обыкновенно не остаётся, то при прощании они получают от десятников, в счёт будущих заработков «бурлаков», рублей 5–10 на хозяйство.

Артель двигается дальше в глубь, чаще всего, дремучих лесов Вологодской губернии.

Начинается заготовка брёвен, всегда определенной длины: партия десятиаршинных, друга – двенадцатиаршинных.

С открытием навигации лес сплачивают и гонят по рекам к заводам.

Время это для рабочих самое тяжёлое. Живут они всё время на плотах в шалашиках из хвои, или под опрокинутыми вверх дном лодками, работают попеременно, днём и ночью, не зная никаких праздников. Но и отдыхающая половина артели при первой тревоге, в случае, когда течением реки прорвёт завод (связанные цепями брёвна, которыми обносится вокруг несколько десятков тысяч плывущего по реке леса), должны встать на работу и работать, пока все бревна не будут перехвачены заводью вновь. Сколько нужно сноровки и ловкости при этой работе! Лодок тут не напасёшься, да с лодками и не так «сподручно», поэтому онежанин встает на первое попавшееся бревно и, работая багром, переезжает чрез реку в добрых полверсты шириною, а то и больше.

Какой-нибудь «вологодский телёнок» десять бы раз утонул, пока-бы переехал, а «трескоед-онежанин» и не думает об опасности.

Вода – его родная стихия, – вот почему и ценится онежанин на сплаве.

Водку пить на сплаве не полагается: некогда, да и условия не такие – как раз пойдёшь ко дну. Зато основательно выпивают все в день привала, т. к. когда, наконец, пригоняют лес к определенной лесопилке. Нужно сказать, что онежанин, если выпьет, так выпьет много, а рюмку иль две так и пить не станет.

На следующий день после «привала» онежанин спешит в заводскую контору:

Нет ли с дому письма?

И почти всегда таковое получает, т.к. дома уже давно ждут от «бурлака деньжонок».

Форма письма установилась определённая с незапамятных времен. Вот образец его.

«Любезному нашему сыну Ивану Степановичу от родителей ваших («ваших» непременно) Степана Петровича и Анны Григорьевны нижайшее почтение и с любовью низкий поклон, и присылаем вам наше заочное родительское благословение на лета ваши текущие и которое может существовать по гроб вашей жизни. И от супруги вашей Марии Ивановны и от сестрицы Лизаветы Степановны, Окулины Степановны и Парасковии Степановны и от брата Михаила Степановича с любовью вкупе по низкому поклону. И в первых строках письма нашего уведомляем вас, что все мы живы и здоровы, того же и вам желаем. Ещё Федосья Михайловна, что взята за Олешу Махнова из Кутованги, родила в Великом посту двойников, да оба померли, а Олеша денег домой не присылает второй год, дак батько говорит, что не пошлёт больше пашпорта. А ты (обращение на «вы» обязательно только в поклонах) нам деньжонок пришли хоть немного, сам знаешь, что в хозяйстве деньги нужны. Пришли беспременно». – Ни подписи, ни числа обыкновенно не ставится.

Теперь денег домой присылают меньше («балуются бурлаки!»), а раньше присылали больше. Но и последний бурлак, забывший дом, бросит в хозяйство десятку или полторы, когда нужен ему новый «пашпорт», иначе приведут добра молодца по этапу, что считается несмываемым позором. Порядочная девушка за «этапного» и замуж ни за что не пойдёт.

На заводе бурлаки во время выкатки брёвен живут в общей казарме, работая от того же подрядчика, с которым были на сплаве, осенью же производится с ним окончательный расчёт, при чём, если бурлак не пьянствовал, ему всегда в этом случае причтется рублей 15, 20, а то и все 40, смотря по сдельной плате и по размеру взятого ранее задатка.

Если бурлак не остается «зимовать», т. е. работать в течение зимы на заводе, то получаемые при расчёте деньги имеют всегда определённое назначение: бурлак должен на них «справить себя», т. е. купить где-нибудь на толкучке чёрную суконную «тройку» (брюки, жилет и пиджак), с цепочкой «американского золота» часы и галоши, которые надевают на обыкновенные «бродовые» сапоги, с той только разницей, что когда бурлак «при галошах, при часах», он одевает брюки не в сапоги, а «навыпуск».

Справивши себя таким образом, бурлак покупает несколько аршин цветного ситцу, бумазеи и несколько ярких платков: это подарки домочадцам, а иногда и дальним родственницам. Фунт чаю да с полпуда «писаных» и «коренных» пряников дополняют весь его багаж. Если же при этом он принесёт с собой в деревню «гармонь» да хоть с десятку денег – бурлак гремит на весь околоток!

Соседи зорко следят за теми, большой ли тюк клади принёс с собой бурлак, вследствие чего случается таки грех, что по дороге домой неудачники бурлаки набивают свои рогожанные кули ничем иным, как краденым сеном.

Не успеет ещё бурлак с дороги раздеться, как со всей деревни сбегаются к нему ребятишки – и каждого он должен непременно наделить пряником, в противном случае скандал на всю округу.

«Вот так бурлак! – будут говорить злоязычные бабы. – Бурлачил, бурлачил, а на пряники не заробил!»

Неудачник-бурлак – пятно и для жениной и родительской чести. Вот почему наблюдаются ещё и такие явления: чувствуя свою несостоятельность, бурлак норовит попасть в свою деревню в глухой полночный час.

Жена и старики такого бурлака не встретят ласково и много, много придётся ему, бедняге, выслушать за ночь различного рода «резоновъ», – но чуть забрезжит день, как расторопные женщины принимают для спасения пострадавшей репутации возвратившегося экстраординарные меры: заложивши в санки коня, летят они во весь опор вёрст за десять к богатому крестьянину и продают за полцены две-три заколины лучшего сена. На вырученные таким путём деньги покупается ситец, платки, иногда что-нибудь и из одежды для бурлака и уж непременно хоть с полпуда пряников. Когда всё это сделано, объявляется по деревне о прибытии бурлака, а до тех пор он повинен отсиживать где-нибудь в чулане, или, как там говорят, в «клети».

Дома бурлаку не житье, а масленица: работы почти никакой, разве только привезти дров для себя или сена. Каждый день вечеринки, да ещё какие! Для этой цели в определённом доме собираются ежедневно в течение зимы по вечерам девицы и парни из четырёх или пяти соседних деревень (деревни, большею частью, небольшие: 5–6 дворов) и под оглушительный рев «гармоник» гуляют часов до 5 утра.

– «Пусть отведут бурлаки душеньку», – говорят тогда строптивые старухи: «недолго им и погулять, пусть, сердешные, побалуются».

ИСТОЧНИК: Гаревский П. Известия Архангельского общества изучения Русского Севера. 1913. №2. С.63 – 67.

Автор-составитель О. Попова

Очерк

Задайте себе вопрос, уважаемый читатель: давно ли вы пользовались услугами авиации, поднимались в небо? Жители крупных городов, особенно активная молодёжь (так называемые «белые воротнички» из различных офисов) и немногочисленный пока «средний класс», не говоря о более состоятельных согражданах, ответят, что летают довольно часто, несколько раз в год. По делам в обе столицы, за рубеж, в командировки внутри страны. Ну, а уж в отпуск, на экзотический курорт – тем паче…

Но большинство даже архангелогородцев и северодвинцев, а особенно – живущих в районных центрах, летают крайне редко, по большой необходимости, раз в несколько лет. Основная же часть жителей райцентров, а также посёлков и деревень областной «глубинки» не летает нынче вовсе, и не была в небе с советских времён. За два десятка реформенных лет здесь (сужу по своей родине – Онеге) выросло целое поколение, не испытавшее чувство полёта, самолёты или вертолёты видевшее только с телеэкрана…

А в 80-х прошлого теперь уже века, всё обстояло иначе. Маленький эпизод из моего детства: пришли с бабушкой Верой на Пасху к её сестре, тёте Шуре Каменевой. Путь недалёкий, километра два: перейти по льду реку Онегу, чтобы попасть на левобережье Онеги, в рабочий посёлок Поньга. Конец апреля, на реке много воды. Но добрались, вроде, нормально. А, когда настала пора возвращаться, сын тёти Шуры – Николай предложил: «Чего вам ноги-то мочить, айда на стадион, сейчас прилетит вертолёт, на нём и отправитесь домой»… Винтокрылый Ми-4 возил с правого берега на левый в распутицу хлеб и другие продукты, приземляясь на поньговском стадионе, а обратно улетал пустым. И, если кто просился подвезти до города – вертолётчики не отказывали. Взяли и нас...

Я летал в детские годы с родителями в Архангельск и по стране, к бабушке и дедушке в Чекуево, что в 80 километрах от райцентра. В аэропорту Онега, да и архангельском Кегострове, а позднее – в Васьково, было тогда не протолкнуться. В погожий летний день из Онеги выполнялось по 12-14 пассажирских авиарейсов в Архангельск и с десяток – в деревни, посёлки района. Все рейсы по району – ежедневно, кроме воскресенья, в крупные посёлки – до четырёх раз в день. Ярнема, Прилуки, Ковкула, Чекуево, Пурнема, Золотуха – в этих населённых пунктах Прионежья действовали аэропорты, принимавшие самолёты Ан-2. Трёхместные «воздушные такси» Як-12 в 60-70 годы летали также в Клещёво и Малошуйку. В 1990-м году был построен аэродром в Усть-Коже, но открыть регулярный рейс помешал развал СССР. По этой же причине не вступил в строй и оказался разграблен военный аэродром Ватега, находившийся в 12 километрах от Онеги. А именно туда предполагалось перевести гражданский аэропорт, чтобы онежане могли пересесть с бипланов Ан-2 на более вместительные и комфортабельные самолёты, получив возможность беспересадочных полётов в Москву и Питер…

Впрочем, грех было жаловаться в советские времена людям: расписание и интенсивность полётов позволяли жителю всякой деревни утром вылететь в райцентр, а вечером вернуться домой. За два-три часа тот же самый житель мог, при желании, оказаться в Архангельске, а во второй половине дня – уже в Москве, Ленинграде, курортных городах Союза и даже за Уралом…

Да и внутри области – многие районы связывали друг с другом местные авиалинии, а кроме того, имелся воздушный выход на Карелию, Коми, Вологодскую область, другие регионы... Так, из Каргополя можно было улететь прямыми рейсами в Петрозаводск, Вельск, Котлас и Пудож; из Мезени – в Лешуконское, Пинегу, Карпогоры и Нарьян-Мар; из Верхней Тоймы – в Красноборск, Котлас, Пинежский район; из Вельска – в Каргополь, Котлас, Москву и Ленинград; из Березника – в Верхнюю Тойму, Красноборск; из Котласа – в Вельск, Красноборск, Октябрьский, Верхнюю Тойму, а также в Москву и Ленинград, Куйбышев, Мурманск, Челябинск, Уфу, Пермь, Свердловск, Вологду, Никольск...

А то, насколько было развито авиасообщение внутри районов, могу показать на примере Верхней Тоймы. Из этого райцентра выполнялись регулярные полёты в Горку (восемь рейсов!), Черевково (пять рейсов), Елюгу, Шошельцы, Усть-Выю, Осяткино, Северный (по три рейса), Ухменьгу, Топсу, Сойгу, Красное, Лахому, Афанасьевскую, Пучугу… Может, и упустил ещё что-то.

Зачастую продолжительность полёта между соседними деревнями или до «уездного» пункта не превышала 15-20 минут на Ан-2 (это примерно 40-50 километров), а были даже рейсы, которые длились всего… пять минут (например, Березник-Осиново, Каменка-Мезень), или десять минут (Котлас-Сольвычегодск). Смешной, по тогдашним, а уж тем более по нынешним временам, была и стоимость авиабилетов на подобных авиалиниях: один рубль или два рубля, максимум – четыре, в зависимости от расстояния… Практиковались и такие рейсы, в которых трудяга Ан-2, словно курочка по семечку, «собирал» ежедневно по 2-3 пассажира сразу из нескольких аэропортов, производя пять, а то и шесть промежуточных посадок. Например, рейс №835 Котлас-Красноборск-Синицкая – Квазеньга-Бестужево-Октябрьский; или №1137 Мезень-Несь-Вижас-Ома-Снопа-Нижняя Пёша. Воистину, всё делалось тогда во имя и для блага человека!..

Аэропорты в районных центрах области начинали рабочий день в пять часов утра. Авиатехники прогревали двигатели самолётов и вертолётов, трактористы чистили и укатывали снег, готовя аэродромы. Обычно, первый (почтовый) рейс из Архангельска приземлялся в Онеге или, скажем, Мезени, уже в шесть утра, привозя свежие областные и центральные газеты. Так что жители каждой деревни могли читать прессу в день её выхода в свет. А продолжались полёты до позднего вечера, срочные вылеты, санитарные задания – и в ночное время. Поэтому аэродромы в райцентрах имели тогда светосистемы (посадочные огни), приводные радиостанции связи ОПРС, всю необходимую технику для подготовки взлётно-посадочных полос: катки, гладилки, трактора, роторные снегочисты, топливозаправщики, бензовозы…

В 90-х и «нулевых» львиная доля этой техники была списана и утрачена, светосистемы тоже сохранились не везде, и ряд действующих на тот момент аэропортов (в том числе Онега) превратились, по сути, в посадочные площадки, принимающие самолёты только летом, в светлое время суток, а зимой – лишь вертолёты. И для расчистки подъездных путей к вертолётной площадке мне, например, приходилось, за неимением своей техники, просить трактор у онежских коммунальщиков. А иначе «скорой помощи» с больным было бы не пробиться через сугробы к санитарному вертолёту…

Помимо пассажирских, очень много было в «хорошие годы» и грузовых авиарейсов. Едва ли можно найти в любом районе такое предприятие, которое не заказывало бы тогда самолёты или вертолёты для доставки тех или иных грузов. Аэропорт Онега перевозил их в конце 80-х свыше 500 тонн ежегодно, то есть, примерно по два грузовых рейса в день. А бывало и больше. Так, в сезон вывоза мороженой рыбы, только из Кянды или Пурнемы на Онегу приходило по три-пять ежедневных рейсов наваги или камбалы. И ещё в соседний Пертоминск, где работал тогда рыбокомбинат, летал Ан-2 четырежды в день, за мороженой рыбой «в плитах», или пресервами – эта продукция не залёживалась на прилавках онежских магазинов.

Ну, а в Мезени, в ту же пору вывоза мороженой рыбы да оленины, своими силами не справлялись, вызывали на подмогу самолёты из… Магадана, Новосибирска, Москвы и других управлений гражданской авиации. Двадцать Ан-2 одновременно работало там на грузовых линиях, и вертолёты, конечно…

Каких только видов работ не выполняли в те годы пилоты «малой авиации»! Вертолёты завозили на озёра бригады Гослова, выгружая им продовольствие, топливо и всё необходимое, а обратно везли богатый улов щуки, леща. Винтокрылые доставляли в лесные делянки запчасти к тракторам и вездеходам, тянули к стройплощадкам (часто на внешней подвеске) опоры ЛЭП, технику, стройматериалы, а на севере – трубы для прокладки нефте-и газопроводов.

Именно вертолёты перевозили с рыбзаводов к нерестовым рекам области мальков ценных пород рыб (сёмги, сига, пеляди и других), икру рыб и самцов-производителей на те же рыбзаводы; вели гравиметрическую съёмку местности и аэротаксацию лесных угодий, помогали разведывать недра геологическим партиям, имевшим тогда базы почти в каждом районе области; работать в тайге сборщикам живицы (в народе их называли «химдымом»), обитателям удалённых кордонов и труднодоступных метеостанций (ТМС). Вертолёты аккуратно несли на подвеске бытовки-балки для строителей и лесников, брёвна разобранных реставраторами храмов из районов в музей Малые Корелы. С конца 60-х до недавних пор ни одна зверобойная кампания также не обходилась без их услуг. В последние годы зверобойный промысел в Поморье не ведётся…

Незаменимые труженики Ан-2 в советские годы вполне оправдывали «перекочевавшее» на них с По-2 прозвище «кукурузник». В нашей области они тоже были заняты в сельском хозяйстве, опыляя химикатами против сорняков и насекомых-вредителей поля и луга, внося в почву минеральные удобрения. После развала СССР эти работы в нашем регионе прекратились, так о каком же повышении плодородия почв и урожайности культур можно говорить?

Ан-2 распыляли химические препараты и над лесами, спасая их от болезней и нашествия короедов. В апрельские дни самолёт с форсунками под фюзеляжем, нередко работал и в устьях северных рек – Онеги, Двины, Ваги, Мезени. Он сыпал на лёд сажу, делая так называемое «чернение». Зачем? Да чтобы лёд быстрее таял, ведь каждый день навигации был так важен для сплавщиков, капитанов судов и барж. Нынче на реках – тишь и пустота…

Ещё с военных лет, да и в послевоенное время, вплоть до конца 80-х, в области летали гидросамолёты. В 70-80 годы это – гидровариант Ан-2В, на поплавках. В Онежском районе они посещали все крупные озёра, вывозя оттуда рыбу. Недалеко от Онеги, на Андозере, имелся плавучий причал для разгрузки и швартовки этих самолётов. Всё, увы, тоже кануло в Лету…

А что же осталось? Жалкие крохи. На порядок уменьшилось количество действующих аэропортов и авиаплощадок (в хорошие годы их работало более двухсот). Регулярные круглогодичные пассажирские авиарейсы из архангельского аэропорта местных воздушных линий Васьково, где базируется ОАО «Второй Архангельский объединённый авиаотряд», есть теперь лишь в труднодоступные и бездорожные сёла и посёлки Приморского (Летняя и Верхняя Золотица, Лопшеньга, Пертоминск), Мезенского районов (Ручьи, Койда, Мосеево, Сафоново, Мезень) и НАО (Несь, Ома, Нижняя Пёша, Шойна), а также на Соловки. Периодичность рейсов – от двух раз в неделю до одного раза в месяц – в зависимости от количества пассажиров, желающих летать. Летом, конечно, полётов больше, ибо возрастает пассажиропоток. На Мезень и Соловки самолёты тогда курсируют почти каждый день, по Летнему и Зимнему берегам Белого моря в июле-августе – трижды в неделю, в Верхнюю Золотицу – дважды в неделю, по остальным площадкам – еженедельно. Появляются в расписании сезонные рейсы, организуемые из аэропорта Васьково только летом и осенью – на Пурнему, Койнас и Лешуконское, Вожгору, Олему, Ценогору, Сояну и Долгощелье; вводятся прямые рейсы из Архангельска в некоторые заполярные посёлки – Вижас, Чижу, Индигу, Белушье, Волоковую…

Стоимость авиабилета – от двух с половиной тысяч рублей до четырёх – пяти, а в дальние посёлки Заполярья – до девяти тысяч рублей. Действуют льготы для пенсионеров, студентов и учеников, детей 2-12 лет, а младенцы до двух лет летят бесплатно. Малоимущие граждане, живущие в этих сёлах и посёлках, пользуются правом летать по требованиям соцзащиты, и для них билет выходит бесплатным.

В летнюю пору прибавляется работы у Ан-2 и вертолётов Второго авиаотряда и потому, что наступает пожароопасный период в лесах. Авиалесоохрана заказывает крылатые борта для лесооблётов и десантирования своих парашютистов-пожарных к очагам лесных пожаров. Необходимы крылатым огнеборцам и тренировочные прыжки. А с потушенного пожара на базу, или к другому очагу этих смелых ребят вывозит вертолёт. Авиалесоохрана родилась ещё в довоенную пору, и продолжает беречь русский лес от огня в наши дни, пройдя через все пертурбации и реорганизации.

С довоенных времён поныне работает санитарная авиация. В любое время дня и ночи, споря с капризами погоды, васьковский вертолёт вывезет тяжелобольного или пострадавшего человека, роженицу с какой-либо патологией беременности или недоношенного младенца из любого уголка области в Архангельск или в ближайшую районную больницу, либо доставит бригаду архангельских врачей на операцию… Летают санитарными рейсами также самолёты – туда, где остались действующие аэродромы. Честь и хвала лётчикам и медикам, спасающим жизни!

Поиск пропавших в лесу грибников или оторванных на льдине рыбаков, людей с исчезнувшего в морской пучине судна или лодки – тоже работа вертолётчиков. По потребности и желанию клиентуры, осуществляются заказные рейсы, грузовые перевозки, различные облёты, а также аэросъёмка. Заказывают воздушные суда учёные, метеорологи, нефтяники и геологи, связисты и почтовики, представители экстренных служб, предприятия и организации, турфирмы и частные лица. Количество таких заявок, конечно, не сравнить с тем, что было в советские годы, но и вовсе сойти на нет они тоже не должны. Ведь в России, а на Севере – тем более, прожить без неба нельзя.

Слава Богу, что остался в нашей области Второй Архангельский объединённый авиаотряд, который, пройдя через все тяготы и лишения 90-х, через процедуру банкротства, не погиб, как сотни иных авиакомпаний по стране, да и некоторые в нашем регионе, а живёт, работает, содержит в исправности парк самолётов Ан-2, Л-410, вертолётов Ми-8 и Ми-26, находит заказчиков не только в России, но и в мире. Во многих странах Африки трудились в 90-х и «нулевых» архангельские авиаторы, а в 2009-м два наших борта – Ан-2 и Ми-8 – летали даже в Антарктиде!

Появляется в стране, в поморском крае и частная авиация, но говорить о её доступности для широкого круга людей, не приходится. Да и о приемлемой цене на её услуги, о безопасности полётов – тоже…

А вывод, пожалуй, такой: если государство, власть не повернётся лицом к возрождению на просторах страны большой и малой авиации, то в ближайшие годы, десятилетия, небо так и будет удаляться от русского человека, а нищета народа продолжит способствовать снижению пассажиропотока, следовательно, сокращению количества рейсов на местных воздушных линиях, закрытию ещё живых аэропортов и авиаплощадок. Прежних объёмов, конечно, никогда не возвратить, но страшно – терять то, что ещё осталось. А ведь теряем, несмотря на заверения властей о процветании всего и вся в нашем Отечестве.

Так, весной прошлого года в аэропорту Онега (где я провёл, можно сказать, всю жизнь, с раннего детства, да и отработал немало лет, начиная ещё с 90-х), был ликвидирован объект аэронавигации – отдельная приводная радиостанция связи, сокращён персонал. Восемь человек для страны, даже для области – не цифра. Но после закрытия объекта, вывоза рабочих модулей и дизельной электростанции, обрушения мачт-антенн, прекратилось дежурство специалистов на аэродроме, и аэропорт окончательно опустел. И умерли надежды на возрождение не сезонного, а круглогодичного авиарейса из Архангельска в Онегу. И не встанет больше в жаркую пору на базировку лесопатрульный Ан-2 – да её и не было уже прошлым летом. И вряд ли вернутся онежане на самолёты при нынешней власти. В планах которой, вместо возрождения аэропорта – только одно чаяние: на месте аэродрома она видит две-три улицы коттеджей для состоятельных горожан. Благо, рядом трансформаторная подстанция, водопровод, бетонная дорога, да и грунт – песок, а не болотный торф, как на соседних соргах… Об этом же написано в Генплане Онеги, одобренном ещё три года назад онежскими депутатами, при одном (моём) голосе против…

Источник:

http://www.voskres.ru/economics/ikonnikov.htm

Общие черты характера онежан. Дух общественности. Массовый уход на заработки.

Как известно, население севера сосредотачивается, главным образом, по берегам значительных рек, как то: Двины, Печоры. Мезени, Ваги и Онеги.

Местами разъединённые, местами сближенные, сёла нередко отличаются красотою и грандиозностью храмов, оригинальностью построек и особым складом жизни населения. Всякий, кому приходилось проезжать по почтовому тракту Каргополь-Онега, без сомнения, обратил внимание на сёла, раскинутые по нижнему течению реки Онеги, приблизительно, вёрст на сто от устья.

Зритель не видит здесь ни полуразрушенных лачуг, едва приметных от земли, ни крохотных каменных церквей без всякого стиля и изящества, ни той ужасной нищеты, какая поражает везде в остальной России. Даже дикость и невежество здешнего народа далеко не так антипатичны, как в других местах. Всё здесь в диких лесных дебрях, иначе, в лесном просторе поселянину дышится весьма свободно, и поэтому его жизнь совсем иная как по своей внешней обстановке, так и по внутреннему укладу.

Потомки древних новгородцев, смешавшихся с финскими народами, онежане, как и большинство северян, отличаются здоровьем и энергией, лентяи здесь весьма редки, и они служат посмешищем для прочих.

Свободное с самых древних времён, не знавшее ни татарского ярма, ни крепостного ига, ни хищных воевод и дьяков, и прочих несимпатичных явлений до-Петровской и после-Петровской Руси, здешнее население сохранило свои первобытные черты в полной неприкосновенности, и только за последнее пятидесятилетие массовый уход на заработки начал несколько влиять на онежан.

Можно смело сказать, что здесь «русский дух, здесь Русью пахнет», но Русью настоящею, не исковерканной татарщиной и общественными язвами. Недаром до сих пор на Севере существует в полной сохранности старый былинный эпос; недаром сюда ездят ученые для собирания старых народных песен и остатков древне-славянских верований. В то время, как на юге горланят казацкие и разбойничьи песни, совершенно забыв о былом значении южной Руси, на Севере «сказатели» распевают про ласкового князя Володимера, про его пирования и почестные столы, про его бояр и могучих богатырей, защищавших Святую Русь от вражеских нападений.

Татарщина и польско-литовский натиск Ягеллонов на западную Русь значительно видоизменили племенной тип южно-русского поселянина; зато на диком, лесном Севере этот тип остался без изменения, и на Север теперь является предметом глубокого изучения.

Посмотрим, какие же черты архаичного склада жизни сохранились у онежан. Прежде всего, возьмем характер. В большинстве случаев это сильный характер, в котором есть то, что зовётся «благородной упрямкой», и в этом отношении Ломоносов может служить прототипом истых северян. Онежанин – человек прямой, не лживый, не лукавый, ибо он не мог усвоить эти рабские пороки, так как с древних времён ни перед кем не гнул своей шеи. Он трудолюбив, потому что с древности привык работать только для себя. Скудная почва даёт ему слабый урожай (в редком случае – сам-десять), поэтому земледельчество требует от него большой затраты силы и старания. Удалённый от культурных центров громадными пространствами, он привык сам мастерить предметы своего домашнего обихода, поэтому редкий онежанин не знает какого-нибудь мастерства. Плотничество, столярное ремесло, дубление кож, тканье, шитьё одежды и обуви, - всё это известно многим.

В развитии ремёсл на Онеге огромное значение играет Соловецкий монастырь. В онежских сёлах существует обычай отправлять подростков на целый год в эту обитель. Юные подвижники, «годовики», побывав в суровом монастырском режиме и приучившись к разным ремёслам, практикуемым в Соловках, по окончании своего послушания разносят эти знания ремёсл по своим родным селам.

Энергия онежского мужика всецело отзывается на его предприимчивости. Не довольствуясь крохотным наделом, он не смущается предстоящей трудной работой и смело берёт земли «под билет», то есть получает право расчистить из-под леса тот или иной земельный участок. Работа тяжелая, продолжительная, но зато весьма благодарная, так как на вычищенном месте хорошо рожь и трава. Такие места зовут здесь «чищенинами», если место низкое и заросло травой, и «новинами», если место высокое, засеянное рожью. На Онеге есть такие домохозяйства, которые имеют расчищенной ими земли до 25 десятин.

Помимо хлебопашества онежанин не прочь заняться торговлей, извозм, уйти на заработки по самым удалённым местам России, завести водяную мельницу, заняться рыболовством, охотой, дублением кож, вываркой смолы и соли. В прежние времена лет 100 тому назад, по выварке соли славились приходы Владыченский и Турчасовский, в которых были устроены соляные варницы.

Ныне этот промысел в совершенном упадке. Лет десять тому назад финляндец август Сирен пытался было возобновить добывание соли на Онеге (в деревне Усолье, Владыченского прихода), но за недостатком средств его предприятие не увенчалось успехом.

В то время как на юге России ремёсла и торговля попали всецело в руки инородцев, онежане в своих сёлах обслуживают друг друга. Одни из них (разумеется, более зажиточные) торгуют «красным товаром», т. е. мануфактурными изделиями и предметами роскоши. Торговля производится преимущественно летом на плотах, превращённых в плавучий магазин.

Другие онежане промышляют торговлей рыбы. Но в этом отношении с ними конкурируют поморы, которые летом развозят морскую рыбу на лодках; поэтому для онежанина наиболее удобно торговать рыбой зимою. Закупив в уездном городе транспорт трески, пикши, камбалы, наваги, предприимчивый онежанин развозит на санях свой товар по соседним сёлам.

Уходы на заработки, принявшие за последнее время эпидемический характер, объясняются не только одной необходимостью из-за малоплодородия почвы; на Онеге встречаются довольно зажиточные крестьяне, совершенно не ходившие на чужую сторону «в бурлаки». Потомок подвижных ушкуйников, онежанин вообще не такой домосед, как крестьянин средней полосы. Он вообще любит передвижения, любит путешествия, например на богомолье. На Онеге есть не мало таких женщин, которые ежегодно совершают поездки «к преподобным» в Соловецкий монастырь. Некоторые из них даже отправляются в Тихвин, на поклонение знаменитому Тихвинскому образу Божией Матери.

Теперь обратим внимание на те стороны характера онежан, которые выражают их отношение к чужим людям и друг к другу. Онежанин прежде всего гостеприимен. Путник, идя по тракту, может остановиться в любой деревне, зайти на ночлег в любой дом. Его напоят чаем, накормят традиционными «шаньгами» и «калитками», дадут ночлег. Если путник сам не предложит платы, с него ничего не потребуют. За последнее время, с проведением железной дороги, подарившей Северу множество бродяг и темных личностей, этот прекрасный обычай гостеприимства начал иссякать, так как бывали случаи злоупотреблений со стороны странников. Точно также приятно поражает незнакомца здешний обычай приветствовать всякого встречного поклоном.

В отношении к своим соседям онежанин также весьма любезен и предупредителен. Всякий, приходящий в жилое помещение, перекрестившись на образа и поклонившись хозяевам, обязательно услышит традиционное приветствие «Приходи да садись!». Трудящийся на поле крестьянин непременно услышит от прохожего: «Божья помощь!» и в свою очередь отвечает: «Нать (т. е. нужна) Божья помощь!»

Весьма симпатичен онежский обычай, при приезде кого-либо «из бурлаков», делать подарки «гостинцами» (конфеты, пряники, калачи) детворе, которая приходит поздравлять с возвращением домой. Этот мало заметный и понемногу выходящий из моды обычай свидетельствует о крепких дружеских узах, связывающих между собою онежан.

Ещё нагляднее проглядывает дух общественности в следующем, весьма знаменательном, обычае, носящем название «выженка». Под этим названием разумеется окончание жатвы при добровольной помощи соседей.

Женщины и девушки идут на «выженку» крайне охотно, надеясь, во-первых, повеселиться в разгаре полевых работ, во-вторых, обеспечить себе подобную же помощь. Особенно многолюдные «выженки» бывают у тех крестьян, которые имеют много полос; случается так, что к «выженке» оставляют треть, а в иных случаях добрую половину всей жатвы. Жнут с песнями с утра до вечера, а потом весело пируют. Дай Бог существовать этому обычаю взаимопомощи на многие лета!

Точно таким же духом общественности проникнут зимний обычай, носящий названии «гостьи». Это специальное время для гостьбы. Молодёжь одной округи приезжает гостить недели на две к своим родным и знакомым в другой округ. Нынче в N «гостьи», говорят в этом случае. «Гостьи» – довольно веселая пора, так как они имеют своей целью взаимное ознакомление молодёжи разных, иногда довольно отдалённых друг от друга, местностей. В это время особенно оживлённы традиционные вечеринки, на которых заводятся новые знакомства, приводящие иногда к свадьбам. «Гостьи» весьма полезны в том отношении, что содействуют установлению дружеских уз с соседями, обмену взглядов и мнений.

Гостеприимный, любитель попить, поесть, погулять, онежанин чужд скупости; вообще – он натура широкая, но при этом всё же он не выходит из разумных пределов. Даже самые заядлые пьяницы, каких здесь, к сожалению, немало, никогда не доходят до того, чтобы тащить из дому последнюю хозяйственную вещь и менять её на водку. В большинстве случаев онежские мужики пьянствуют по своему невежеству и от избытка денег, которые, при желании, на Онеге достать далеко не трудно. Рубка и сплав леса, извозный промысел, сельские работы у множества крестьян находящихся на заработках в «Питер», доставляют немалый доход для всякого, желающего трудиться. Пропив наличные деньги, онежанин начинает работать и, надо отдать ему справедливость, работает, как вол, наверстывая утерянное время.

Кроме пьянства и буйства, проявляемого во хмелю потомками Васьки Буслаева, других несимпатичных сторон в характере онежан не так много. Говоря про местное невежество, также нельзя особенно распинаться. От природы онежанин не глуп: он свободно разбирается во всех явлениях жизни. Он не легковерен и не суеверен, и только женщины сильно грешат в этом отношении. Невежество онежан выражается в некоторых грубостях по отношению семьи и в тех безобразиях, на которые они способны только в хмелю. Вообще, онежанин трезвый и онежанин пьяный – два разных человека. Скромный, как красная девушка, в трезвом виде, – напившись пьяным, онежанин преобразовывается. В нём тогда проявляется безудержная русская удаль, и беда, если среди пьяных онежан затевается драка. Колья, батоги, топоры пускаются в дело, а членовредительство и смертоубийство – обычный результат таких драк. Пьяный онежанин и к семье проявляет бессмысленную жестокость. Вообще, онежанка далеко не раба своего мужа, нередко она имеет на него сильное влияние. И дети также не трепещут при виде «таты», но если глава семьи пьян – все преобразуется. Я знал одного мужика, ныне покойного, который, напившись пьяным, заставил свою старую жену становиться на колени над лоханью и выдерживал её в таком положении по несколько часов. Пьянство и скандалы особенно проявляются зимой во время вечеринок, на которые нередко являются «женачи», т. е. женатые мужики, с целью выклянчивать угощение у более зажиточных парней, грозя, в случае отказа, избить до-полусмерти.

Рассмотрев основные черты характера онежан, необходимо иметь в виду, что тип онежанина за последнее время подвергся некоторому изменению. Причиной этому следует считать массовый уход населения на чужую сторону для заработков. По врождённой склонности к передвижениям и отчасти вынуждаемый скудной почвой, онежанин идет «в бурлаки» в «Питер», т. е. куда-нибудь на чужую сторону, преимущественно на лесопильные заводы. Онежан можно найти в Петербурге (например, на бирже Громова), в Кронштадте, по каналам всех трёх северных систем, в Пскове (заводы крупных фирм К. Граапа и Зиновьева), в Костроме, в Вологде, на многочисленных заводах в устье реки Кубины и в истоках Сухоны, не говоря уже про Архангельск и другие места своей губернии. Смышленый, ловкий, выдержанный, более или менее грамотный, онежанин, начав службу мальчиком при конторе, иногда кончает её в должности управляющего заводом. Иных постигает меньшая удача, и они всю жизнь сидят на 35–40 рублях месячного жалованья, занимая должности низших служащих на заводе (подборщик, сортовщик, счётчик) или даже простых рабочих. Кроме лиц, прочно засевших на одном месте, на Онеге редко можно встретить крестьянина, не бывавшего на чужой стороне, хотя бы в течение двух-трех летних периодов года. Зимою, так называемые, десятники, из местных, бывалых богачей, при помощи задатков в 5–10 рублей, формируют будущие артели, предназначенные для ухода на работы весною, когда на лесопильных заводах начинается особенно интенсивная деятельность. Проработав на заводах лето, артели возвращаются домой, в старое время – пешком, в нынешнее – по железной дороге.

Таким образом, в летнюю пору, когда и в деревне нужны рабочие руки, почти всё мужское население находится в отсутствии, и весь сельский труд целиком ложится на женщин и подростков. На Онеге существуют целые деревни, домов в 5–10, в которых летом нельзя найти ни одного взрослого мужчины. Точно также не редки совершенно заколоченные покосившиеся дома, которые свидетельствуют об отсутствии хозяев в течение многих лет.

В отношении своего хозяйства, уходящие на заработки, поступают таким образом. Если кто уходит в составе артели на лето, то его хозяйство целиком ложится на жену. Уезжающий на долгое время сдаёт хозяйство в аренду (что весьма редко случается) или поручает его вести наёмной казачихе, при ближайшем наблюдении кого-либо из родных. При малых наделах «казак» или, чаще, «казачиха» вполне управляются с полевыми работами единолично. Впрочем, случается и так, что жены онежан живут целые года дома, а мужья на чужой стороне, причём время от времени или муж приезжает домой на побывку, или жена едет к мужу по окончании полевых работ.

Во всяком случае, несмотря на жизнь супругов в разлуке, до последнего времени на Онеге не замечалось особого понижения нравственности. Случается иной раз так, что едва успеют повенчаться, как молодожён должен ехать на чужую сторону в составе артели, и, тем не менее, оставшаяся дома молодуха весьма редко нарушает супружескую верность.

Если кто-либо из онежан особенно хорошо устроится на заводе, то он живёт там иногда по 10, 15 и более лет, не приезжая домой; несмотря на это, власть земли настолько велика над онежанином, что он, живя на далёкой чужбине и приобретая капиталы, не перестает заботиться о своем небольшом крестьянском наделе, старается увеличить его «чищенами» и «новинами». Онежанин предусмотрителен; он знает, что его служба на заводе зависит от многих случайностей, не всегда прочна, может внезапно прерваться; капитал же при неудачных предприятиях можно растратить; там же, у себя на Онеге, кормилица земля даст ему до гробовой доски верный, хотя и тяжело добытый кусок насущного хлеба.

Живя на чужой стороне иной раз полжизни, онежанин, естественно стремится воспитать своих детей по-городскому. Нередко сам полуграмотный, он обучает своих сыновей в университете, дочерей в гимназиях. Конечно такие, получившие образование онежане, превратясь в интеллигенцию, с течением времени порывают связи со своей лесной родиной. За последнее время особенно много онежской молодежи «вылезло в люди» при посредстве образования. Энергичные, трудолюбивые, здоровые телом и духом, эти дети онежан вносят здоровую струю в нашу интеллигенцию.

В онежских семьях, живущих долгое время на чужой стороне, случаются курьезы такого характера. Бывает так, что пока онежанин служит на низших окладах, его дети растут в деревне, мало чем отличаясь от прочих деревенских ребят. Годам к 35–40, когда глава семьи достигает более или менее порядочного жалованья, он выписывает к себе семью. Старших детей, малоученых, он определяет на завод, а младших учит. С течением времени получается в такой семье картина, аналогичная той, какую можно наблюдать в одной из родственных автору семей, а именно: мать-вдова, совершенно не грамотна, живет в деревне, лично занимаясь сельским трудом, несмотря на преклонные лета и приличный капитал, наследованный от мужа, прожившего всю жизнь «в бурлаках»; дочь – безграмотна, выдана замуж за простого онежанина, занимается сельским трудом; старший сын – полуграмотный, служит на заводах в разряде низших служащих, а младший сын – учёный агроном.

Однако разница в образовании и положении членов одной и той же семьи не особенно влияет на взаимные отношения, подобно тому, как все онежане вообще привязаны друг к другу, держатся один другого.

Дух товарищества, землячества, вполне естественно проявляется в той среде, где «мир» и «обчина» (община) с глубокой древности составляют характерную особенность общественного устройства и землевладения. Добившись приличного места на заводе, онежанин всеми силами старается устроить при себе своих земляков. Иногда случается так, что почти все служащие лесопильного завода (исключая разве машиниста) бывают онежане. Лет 10 тому назад в г. Пскове, на заводе К. Граапа, почти весь контингент служащих состоял из одних онежан, благодаря тому, что заводом управлял их земляк. Радение родному человеку у онежан заменено радением земляку, и такое взаимоотношение также следует отнести к симпатичным сторонам их характера.

Теперь рассмотрим влияние массового ухода «в бурлаки», оказываемое на архаический склад жизни, унаследованный онежанами от седой древности. Положительные стороны этого, почти стихийного, явления высказываются, прежде всего, на внешнем образе жизни. Богатая на чужой стороне, онежанин тем не менее старается привезти всё свое богатство на родину и обратить его в земельную собственность расчисткою леса или вложить в какое-нибудь местное предприятие. Вместе с увеличением земель он заботится и об улучшении своего домашнего обихода, то есть строит просторные красивые дома, приобретает себе на чужой стороне более или менее приличную обстановку, привыкает чисто и опрятно одеваться, соблюдать правила гигиены. Становясь несравненно культурнее, он вместе с тем приобретает любовь к просвещению, к науке. Немалая толика денег, вывезенных онежанами с чужой стороны, перепадает на украшение храмов и часовен. Во многих сёлах храмы отличаются величиною и красотой; часовен также встречается великое множество в онежских деревнях.

Улучшая своё материальное положение при помощи заработанных на заводах денег, онежане приносят на свою сторону знакомство с такими полезными предметами, которые до сих пор не были и известны на Онеге. Так, например, в данное время начинает прививаться разведение капусты, с которой онежане познакомились в других губерниях. Точно также до сих пор онежане не занимались свиноводством; но с течением времени, с легкой руки некоторых новаторов, без сомнения, привьётся на Онеге и это, весьма выгодное занятие.

Содействуя успехам культуры в дебрях Севера, отхожие промыслы приносят и вред. Прежде всего, они нарушают общественное равновесие. Появляются богатые и бедные, образованные и необразованные. Но экономическое неравенство не так страшно на Севере, где народ вообще не привык к какой бы то ни было зависимости; слово «барин» здесь существует только в оскорбительном смысле, и проезжего, кто бы он ни был, никогда не назовут этим словом.

Другое и крайне серьёзное зло, прививающееся на Онеге от обогащения некоторых удачников – это чувство зависти в тех, кому не посчастливилось «в бурлаках». В особенности оно проявляется в среде молодежи. Вечеринки – это специально такое время, когда завистники сводят счёты с детьми, наиболее хорошо устроившихся на чужбине крестьян. В качестве действующей силы привлекаются на вечеринку заядлые пьяницы из «женачей», которые по указу парней устраивают скандал тому или иному «питерцу», приехавшему домой для женитьбы или для призыва. И счастье молодому человеку, если его преследователи согласятся оставить его в покое за четверть водки; бывает и так, что, напившись на его деньги, продолжают над ним же глумиться, а при малейшем противодействии начинают просто-напросто избивать его.

Точно так же тяжело приходится семьям тех, из живущих на чужой стороне крестьян, которые по какой-нибудь причине лишаются своего благосостояния. Случается, что внезапная смерть главы, лишение места по интриге или за растрату, неудачное предприятие, поглотившее все наличные деньги, вынуждает семью онежанина вернуться на родину, и взяться за брошенное было хозяйство. Дети, отвыкшие от деревни и не приставшие к городу, являются в таких случаях истинными мучениками. Их положение крайне трагическое, так как, помимо нищеты, их ожидает презрительное отношение соседей, всегда радующихся в подобных случаях чужой беде. Следовательно, обогащение некоторых разрушает дух товарищества и взаимного уважения друг к другу.

Точно также уходы на заработки отчасти содействуют изсякновению простоты жизни онежан. Прежние патриархальные отношения между хозяином и работником («казаком») уже значительно нарушились. Во многих зажиточных семьях, во время их временных побывок на родину, работника уже не допускают к общему столу. Нарушаются старые обычаи гостеприимства и взаимного приветствия; ослабляется связь между соседями. Мода, проникшая на Север, особенно заразительно подействовала на онежан. Уже одни только старухи носят сарафаны из грубого самодельного холста. Что касается девушек, то нигде, пожалуй, в деревне нельзя встретить столь разнаряженных девиц, как на Онеге. Шелковые платья, дорогие платки, кольца, браслеты, серьги – составляют обычную праздничную роскошь девиц. Но шляпки не прививаются на Онеге; они считаются почему то принадлежностью учёных «питерок»; необразованная богачка никогда не решится одеть шляпку в деревне из боязни, что засмеют её. Беря пример с зажиточных, даже самые неимущие даже «казачихи» выбиваются из сил, чтобы нарядиться не хуже прочих.

Парни также не отстают от девиц. «Пинжак», жилет, брюки на выпуск, даже манишка и манжеты весьма часто составляют необходимые принадлежности их туалета. В особенности они любят выставлять напоказ цепочки от часов, иногда даже не существующих.

О влиянии отхожих промыслов на миросозерцание онежского народа, на его песни и язык я уже говорил вкратце в своем небольшом очерке «О песнях Поонежья».

Наконец, как на следствие сближения онежской деревни с городом, укажу на уменьшение долголетия. Северяне вообще отличаются здоровьем и живут долго; восьмидесятилетние старцы и старухи среди них обычное явление. Но более позднее поколение, уходящее на заработки, под влиянием разных причин не может выжить столько, сколько жили и живут их предшественники. У автора живы две прабабки (обеим по 100 лет) и две бабки (обеим по 80 лет), но все мужские предки уже умерли. Это объясняется тем, что мужчины почти всю жизнь провели на чужой стороне, между тем как женщины жили дома, занимаясь сельским трудом.

В заключение скажу, что сближение онежской деревни с городом всё же не развращает её до последней степени потому, что онежанин сам по себе – натура цельная, гармоническая; он крепок телом и духом; его мировоззрение и основные черты характера не легко поддаются ломке. Он слишком привязан к своей родине; не боясь расстаться с ней на полжизни для заработка, он любит её, как вечную кормилицу; любит землю, отдавая ей предпочтение пред обильным, но неверным городским заработком. Нажив на чужбине состояние и передав своих образованных детей в ряды интеллигенции, он возвращается доживать последние дни своей жизни в родных местах и кончает свою жизнь тем, чем и начал её, т. е. земледельцем.

Затрудняюсь предугадать будущность Поонежья, но могу уповать, что здоровый духом и сильный общественным гением, онежский народ благополучно переварит яд, вливаемый в него городскою, подчас ложною, цивилизацией и усвоит хорошие стороны истинной культуры, – и это будет редкий положительный пример союза деревни с городом.

II

Онежские приходы. Церкви, часовни и кресты. Жилища.

Посмотрим теперь на онежскую деревню с её внешней стороны. Прежде всего, следует иметь в виду, что онежские поселения сосредоточены исключительно по берегам р. Онеги; какая-нибудь узенькая полоска, шириною по одной версте с обеих сторон реки, обнажена из-под леса и представляет более или менее возделанное пространство. Замкнутые с обеих сторон лесами, поселяне постепенно делают наступательное движение на лес и понемногу отвоевывают у него землю под пашни и луга. По мере расчистки посёлки отодвигаются вдаль от берега; но до чего медленно совершается этот процесс, можно судить по тому, что даже в таком древнем приходе, как Турчасовский (о нём упоминается уже в актах XVI-го века) дальнейший посёлок отстоит от берега не далее полуторы версты.

За возделанной полосой тянется могучий лес, преимущественно хвойный, но, всё-таки, среди него, на расстоянии до пяти верст от берега, встречается немало расчищенных мест, «чищенин» и «навин». Далее вглубь уже не заметно признаков человеческого труда, только кое-где попадаются небольшие естественные луга, главным образом, по притокам Онеги; эти луга, несмотря на свою отдаленность (до 10–15 верст) служат прекрасными сенокосами. Далее же идут совершенно неисследованные леса.

Таким образом, онежские поселения тянутся узенькой лентой по берегам реки, которая служит весьма удобным путём для сообщений в летнее время. Впрочем, благодаря быстрому течению, движение судов совершается весьма удобно, только сверху вниз; что же касается обратного движения, то оно возможно только «бичевою». В последнее время между с. Порогом (в 20 верстах от устья) и с. Турчасовым, на протяжении, приблизительно, 80 верст, совершает рейсы небольшой пароходик, но быстрина и мелководье сильно затрудняют его движение. Вообще, для развития пароходства река Онега нуждается в значительной расчистке русла и в уничтожении порогов.

Другим средством для сообщений служит почтовый тракт, который тянется вдоль реки от уездного города Онеги до г. Каргополя, с ветвью от с. Маркомусы на станцию Плесецкую.

Онежское село, т. е. деревня с церковью, является центром прихода; во все стороны от него расходятся деревушки, – чем дальше от реки, тем одна другой менее; иной раз один-два-три дома составляют деревню с особым названием. Онежские сёла, как было упомянуто в первой главе, нередко отличаются красотой и грандиозностью храмов; некоторые из церквей построены в оригинальном древнерусском стиле. В виду того, что иные приходы раскинуты на значительном протяжении вверх и вниз по реке (до 10 вёрст), в них бывает две церкви, расположенных в разных деревнях, и в таком случае священник служит поочередно, то в той, то в другой церкви. Случается и так, что на одном церковном холме бывает выстроено два храма; в этом случае один предназначается для богослужения летом, другой – зимою. Вообще следует отметить особую любовь к храмам; для их благоустройства и благолепия крестьяне не желают своих посильных средств. Точно также они стремятся поддерживать чистоту внутри храмов; в иных селах принят обычай время от времени приглашать добровольцев для мытья полов. Женщины, а в особенности девушки охотно идут на это дело.

Не знаю, как пойдёт дальше, но сейчас, несмотря на близкую связь онежской деревни с городом и развращающее влияние ссыльных, онежане отличаются большою религиозностью, благоговением к храмам. Женщины питают к ним суеверный страх; с некоторыми храмами связаны даже легендарные случаи. Так, например, рассказывают, что во время постройки церкви в деревне Клещёве, зимою, в трескучие морозы, внезапно раздался удар грома, и огненный шар упал с неба внутрь сруба, предназначенного для алтаря, и вошел в землю. Этот громовой удар, о котором и я помню, был ничем иным, как разрывом метеорного камня в воздухе; но крестьяне сочли это за Божье предзнаменование, предвещающее пожар храма от грозы. В селе Турчасове, при Благовещенской церкви, жил старый сторож. Крестьяне рассказывали, что за его праведную жизнь Господь Бог открывал ему заранее о смерти кого-либо из прихожан; как будто бы в момент смерти прихожанина он слышал, как по крыше храма катятся шары, раздаётся стук в окна. Известие о смерти того или другого человека он всегда встречал с видом, как будто это ему уже давно известно.

Помимо храмов, в онежских деревнях встречается немалое количество часовен; в каждом приходе имеется по пяти и более; некоторые из них крайне оригинальны своим стилем: главы имеют вид сердца, обращённого острым концом вверх. Часовни посвящаются преимущественно в честь двунадесятых праздников, св. угодников соловецких и Николая Чудотворца. От праздника часовни зависит праздник той округи, в которой находится часовня; так что в одном и том же приходе, помимо общего храмового праздника бывает ещё несколько отдельных окружных праздников. Часовни также окружены ореолом святости. В Турчасовском приходе есть Свято-Духовская часовня; однажды, во время грозы, в неё ударила молния и несколько повредила внутренность, но пожара не произошло. Благочестивое население, в благодарность Творцу, сделало постановление на вечные времена служить в часовне молебны в день и час грозы. Наряду с часовнями в деревнях встречается великое множество деревянных крестов; иные из них заключены в деревянные будки, снабжены лампадками, в которых при тихой погоде зажигают огонь. В каждом маленьком посёлке, на распутьях дорог, около перевозов через реку, даже в лесу и на полях можно встретить этот святой символ, при чём его обвешивают платками, иконами, металлическими нагрудными крестиками. В особенности множество этих предметов навешено на тех крестах, которые водружены в лесу, по линии почтовой дороги. Богомольцы, идущие пешком из г. Онеги, на возвратном пути из Соловков, останавливаются подле крестов на отдых и с простодушной верою считают своим долгом привешивать к ним разные мелкие предметы, купленные «у преподобных».

Около крестов, при весеннем обходе полей священники служат молебны. Проявление какого бы то ни было неуважения к крестам порождает недружелюбные толки. Рассказывают такой случай. При введении монополии на Севере, было указано построить винную лавку в дер. Ярнема (Владыченскаго прихода). Деревенские власти почему-то облюбовали для постройки лавки именно то место, где стоял крест. «Мир», быть может, вследствие влияния, а отчасти из желания иметь под рукою водку, согласился перенести крест за деревню, в лес. Постановили и исполнили. За такое кощунство, по уверению соседей, ярнемчане были строго наказаны: в то же лето над приходом разразилась страшная гроза, причём, град побил все посевы ярнемчан, но полей соседей он совершенно не коснулся.

Посмотрим теперь самые жилища онежан. Благодаря обилию леса, трудолюбию населения и хорошим достаткам, онежане строят себе весьма просторные двухэтажные дома, состоящие из двух половин: передней для людей и задней для скота. Некоторые дома строятся годами; сначала окна прорубают только в верхнем этаже, а нижний служит погребом. Но по мере разрастания семьи начинают устраивать и нижний этаж, находящийся на высоте сажени от уровня земли; такая высота необходима в виду зимних заносов. Передняя половина дома, одинаковая в обоих этажах, в свою очередь состоит из двух частей, горницы и горенки, отделенных друг от друга сенями. Так как горница по размерам довольно велика, то её разделяют перегородками на две и даже на три части. Впрочем, в настоящее время, при постройке новых домов, стараются избегать разделения жилищ на горницу и горенку и строят переднюю часть дома, состоящей из нескольких комнат.

Горенка в старые годы предназначалась для житья зимою, когда холода вынуждают жителей стесниться, с целью уменьшить расход дров. Хотя эти последние на Онеге не имеют никакой цены, но зато много труда, чтобы нарубить их, привезти из леса и напилить. А так как зимы продолжительны, то заготовка дров отнимает много времени. Летом горенка служит для сохранения молочных продуктов. Рядом с горенкой устраиваются клети и кладовые.

В промежутке между передней и задней частью домов располагают чуланы и отхожие места. Задняя часть по своему назначению подразделяется также на две части: нижний и верхний этажи. Первый из них состоит из «двора» и хлевов. Во «дворе» стоит крупный скот, в хлевах овцы и телята; но иной раз холода вынуждают держать молодых телят даже в избах. Верхний этаж служит сараем; в нём хранится сено, которое бросают скоту в ясли через специально сделанные отверстия, называемые «трубами». А для того, чтобы доставлять сено на сарай, устраивают «звоз». По внешнему виду дома онежан довольно красивы; у богачей углы «обшиваются» досками, которые выкрашивают каким-нибудь ярким цветом. К концу «князька», увенчивающего крышу на переднем фасад прикрепляют раскрашенные деревянные звезды. К внешним украшениям следует также отнести встречающиеся кое-где «косящатые» окошечки.

В прежние годы снаружи к углам домов прикрепляли дощечки с изображениями ведра, лестницы, топора, багра, «порочки» (черпалка из бересты); это означало, что тот или иной дом должен иметь эти предметы для борьбы с могущими возникнуть пожарами. В новых домах таких пожарных знаков не имеется. Перед некоторыми домами, в особенности теми, где имеется налицо мужской персонал, устраиваются оригинальные флюгера, называемые «херешкой» и «меленкой». «Херешка» – это хвост тетеры, насаженный на один конец рамы, которая прикрепляется к шесту так, чтобы могла свободно вращаться во все стороны. К другому концу рамы приделывают «меленку», служащую рулем. «Меленка» состоит из двух крестовидно сложенныхъ, расширенных к концам, деревянных пластинок. При ветре она вращается, подобно крылу мельницы, и производит шум.

Замечательно, что онежские дома никогда не обносятся забором или изгородью; точно также не принято разводить подле домов полисадники.

Перед домом или «на задворках» вырывают колодцы и строят бани. Гумна и амбары располагают в отдалении от деревень, поближе к пашням. Сзади или спереди деревни, на всём её протяжении, до ближайшего леса тянется «улица», т.е. огороженная дорога для скота, по которой его гонят на подножный корм.

В одной из деревень той или другой округи (округа – часть прихода) имеются «магазеи», т. е. общественные здания, в которых сохраняется зерно для обсеменения полей. Если кому из крестьян не хватает зерна для весеннего посева, он берёт из «магазеи» определенное количество семян; осенью же обязательно должен положить в «магазею» взятую меру. Таким образом, в «магазеях» сохраняется хлеб для голодных годов; заведует им особый «магазейный» староста.

Расположенные, обыкновенно, на высоких берегах Онеги или её притоков, украшенные часовнями и крестами, высокими красивыми домами, школами и магазеями, онежские деревни своим здоровым наружным видом производят бодрящее впечатление; сердце радуется при виде этих внешних признаков благосостояния края; приятно и весело становится на душе при мысли, что не оскудела ещё русская земля энергичными, трудолюбивыми землепашцами; укрепляется вера в могучие силы, таящиеся в русском народе, вера в предназначенное ему светлое будущее.

III

Внутренность изб. Предметы домашнего обихода и хозяйства. Пища онежан.

Но если онежская деревня производит приятное впечатление своею внешностью, то не менее приятно посмотреть на внутренность жилых помещений. Существенную принадлежность каждой комнаты, горницы и горенки, составляет огромная русская печка, которая иной раз ставится посередине и, подобно печке старосветских помещиков занимает треть комнаты. Палати теперь совсем вышли из моды: их заменяет верх печки, на котором старые люди разогревают свои холодеющие члены. Сбоку к печке примыкает «лежанка», предназначенная для малых топок и заменяющая плиту. Как показывает самое название, «лежанка» также применяется для спанья.

Предпечье здесь называют «шестком»; по обе стороны «шестка» устраиваются углубления для сохранения углей; они называются «жаратками», так как сохраняют жар, горячие уголья, необходимые для согревания самоваров. Наконец внизу печки помещается «подпечье», летом в нём лежат разные хозяйственные предметы, как-то: щипцы для углей, самоварные трубы, ухваты и прочее; в зимнее время «подпечье» служит курятником; как я уже упоминал, холода вынуждают держать в комнатах не только кур, но иногда даже телят.

Подле печки, со стороны устья, стоит стол для «стряпни», к стенам прикрепляют полки с обеденной утварью, здесь стоит лохань, здесь привешиваются рукомойники, словом, эта часть избы представляет из себя одновременно кухню и столовую.

Прочие комнаты или части горницы, разделяющиеся друг от дружки перегородками, служат в качестве спален и гостинных. Помещения, предназначенные для приема гостей, естественно, отличаются лучшим убранством. Конечно, в этом отношении замечается значительная разница между бедными и богатыми; но вообще, следует сказать, что все онежане любят в своих жилищах чистоту и опрятность, и терпеть не могут «прохирей», т.е. нерях. В то время, как у богачей нередко можно встретить обитые шпалерами стены, мягкую мебель, зеркала, даже трюмо, резные шкафы, висячие лампы и прочее, крестьянин средней зажиточности довольствуется самыми простыми предметами своего домашнего обихода. Самодельные лавки, столы и стулья, «коробейки» для сохранения одежды, а в качестве украшений – фотографические карточки, снятые с домохозяев или их родственников, в рамах или без рамок, лубочные картины с изображением о. Иоанна Кронштадтского или Феликса Фора, – вот что можно найти почти во всяком онежском доме. Деревянные шкафы для чайной посуды также составляют необходимую принадлежность каждого дома, так как изобилие посуды служит предметом гордости гостеприимных онежан. Часы встречаются двух сортов, стенные и будильник.

Но чем особенно дорожит онежанин в своей горнице, – это, так называемый, «Большой угол». В этом углу, под иконы, усаживают самых почетных гостей; здесь, накануне венчания, выходящая замуж девушка совершает оригинальный обряд прощания с родными («заплачка»); здесь молятся всей семьей перед отъездом кого-либо из домашних в «бурлаки». Поэтому на украшение «Большого угла» благочестивые онежане обращают особое внимание. Иконы, обыкновенно, ставятся на прикрепленную в углу полку, называемую «божницей», перед ними в праздники теплятся лампады. В прежние времена образа были простые, писанные на деревянных досках; в настоящее время почти везде имеются иконы хорошего письма, с металлическими окладами. Кроме икон, на «божнице» можно увидеть многие предметы, привезенные с богомолья, главным образом из Соловецкого монастыря, как-то: морские звезды, камни с водорослями и полипами, пузырьки с деревянным маслом из лампад, горящих перед мощами святых угодников, ложки с изображением чаек, образки, крестики, бусы, а также венчальные и «христовские» (от пасхальной заутрени) свечи.

Необходимой принадлежностью каждого дома служат цветы, украшающие окна. В особенности распространена так называемая «душмянка», растение с сильным запахом. Кроме того, в редком доме нет фуксий и герани («ерань»), в домах же бывалых онежан можно встретить даже олеандр («еляндра») и плющ. С последним растением связано даже суеверное чувство: если плющ начинает быстро расти, виться, огибать подставку и рано зацветает, то говорят, что это предзнаменование какой-нибудь беды. Заботы о цветах, естественно, лежат на женщинах; поливать, пересаживать цветы – это их дело; мужчины, как более серьезные натуры, не любят заниматься такими бесполезными делами.

Из живых существ онежане держат в своих домах кошек и собак; птиц я почти нигде не видал. Но так как собаки лучше уживаются с мужчинами, нежели с женщинами, а мужчина на Онеге бывает весьма мало налицо, то обычным домашним баловнем и общим любимцем является кот. Пожалуй, нигде во всем мире не живется так хорошо Васькам и Муркам, как здесь. Подоив корову, баба считает своим первым долгом угостить свежим молоком кота, для которого наливается особая деревянная «кормушка». Такое уважение к коту объясняется женским суеверием; по их мнению, кот находится в общении с домовым, если не угодишь коту, то он может «пожалиться» дедушке-домовому, который будет беспокоить скот. «Если коту хорошо живется в доме, то и скотинке хорошо», рассуждают бабы. Случись, что из какого-либо дома сбежит кот, – это считается дурным признаком.

Таков домашний обиход онежан. Посмотрим теперь, чем они питаются. В виду того, что успешному развитию многих полезных промыслов, – например, скотоводству, овцеводству, куроводству, существенно препятствуют уходы на чужую сторону, суровый климат, недостаток лугов, то на Онеге мало кто из туземцев питается мясом. Здешний рогатый скот, не отличаясь хорошими качествами, служит, главным образом, для молока, подобно тому, как овцы – для шерсти. Телята и ягнята обыкновенно продаются сельской интеллигенции (священникам, учителям, полицейским чинам, лесничим, фельдшерам); сами же онежане питаются исключительно рыбой, молочными и растительными продуктами. Свежую рыбу приходится есть сравнительно редко; разве только тогда, когда перед летними праздниками составляются компании, которые или «неводят», или ловят рыбу «бродцом» (небольшою сеткой). Но зато в огромном количестве потребляется солёная морская рыба, в особенности треска, сайда, пикшуй («тикшуй»). Эти рыбы приготовляются самыми различными способами; или варят, или ставят в горячую печь «латку» (горшок) с рыбой, картошкой и сметаной, причём получается довольно вкусное кушанье, или запекают рыбу в «рыбники», или даже едят в сыром виде. Наиболее практикуется печенье «рыбников», которые иногда заготовляются разом на целую неделю. Корку для «рыбников» пекут из простого теста – в будни, из сдобного белого – в праздники. К большим праздникам в онежские села приезжают поморы с более вкусной и ценной рыбой, с камбалами и палтусами («палтосина»); эти рыбы также приготовляются в виде «рыбников». Точно также потребляется на Онеге немалое количество сельдей; зимою же в большом ходу навага.

Молочные продукты идут преимущественно на приготовление так называемых «калиток», «шанег» и колобков. «Калитки» готовят таким образом. С вечера месят в квашне муку с молоком, немного разбавленным водою; утром из поднявшегося теста «скут» при помощи «скалки» (гладкий валик) тонкие круглые «сочни», на «сочни» кладут разваренное пшено или творог, причём верх поливают сметаной. Затем немного загибают концы «сочня» и садят приготовленную сырую «калитку» в только что вытопленную печку; через каких-нибудь 15–20 минут кушанье можно вынуть и подать на стол. «Шаньги» «тяпают» рукою из простого теста; верх поливают сметаной, или же делают «картовные шаньги», т. е. сверху кладут размятую при помощи «мутовки» (рогатая палка) картофель. Продержав некоторое время в печке, «шаньги» подаются на стол, и их едят, предварительно купая в разогретом масле. Холодные «шаньги» наполовину теряют свой вкус. Из молока, муки и малого количества масла варят довольно вкусную похлебку, называемую «мусницей»; она годится для еды только в горячем виде.

Из растительности едят больше всего картофеля (вместе с другими продуктами и особо), луку, редьки, репы, гороху, брюквы, разведение капусты едва только стало прививаться, да и то не везде; огурцов совсем нет.

Затем, лес доставляет онежанам обильную и вкусную, хотя и не совсем питательную, пищу; это грибы и ягоды (брусника, морошка, голубика, черника), которыми запасаются с лета в больших размерах. Грибы солят, а ягоды или сушат (черника), или квасят (морошка), или мочат в воде (брусника). Сушеная черника идет на пироги; морошку и бруснику едят с подслащенной водой.

Но что любопытнее всего то, что здесь, на Онеге, ещё сохранилось питание древесной корой, которая считается даже своего рода лакомством. Для того, чтобы добыть эту оригинальную пищу, приходится рубить молоденькие сосны, отвертывать ножом верхнюю грубую кору и сдирать мягкую сочную кожицу, которую набирают в «туес» (ведерко из бересты). Раннею весною ребятишки копают на полосах какие-то «корешки», действительно, довольно сладкие.

Из полевых трав больше всего едят киселицу и «борщ», растение, несколько похожее своим наружным видом на папоротник. Из «борща», варят довольно приятный охлаждающий напиток, «щи», которым утоляют летнюю жажду.

Однако, отсутствие мясной пищи ничуть не отражается вредным образом на здоровье онежан; напротив, как было замечено в I-й главе, здешний народ, крепкий и ядреный, отличается долголетием.

IV

Весна в онежской деревне; занятия взрослых и развлечения молодежи. Богомолье. Храмовой праздник.

Начало апреля… Хотя ещё далеко до настоящей весны и хотя утренники сильно дают себя знать, но все же чувствуется явный поворот от зимы на лето. Солнышко, правда, редко показывается из-за облаков, но, тем не менее, днём стоит такая «теплеть», что многочисленные ручьи, выбиваясь из-под почерневшего снега, с шумом стекают в низкие места, а оттуда в реку. Дороги постепенно портятся, делаются труднопроходимыми; в особенности беда с речными дорогами: то там, то сям чернеет опасная полынья. Году не проходит без того, чтобы кто-нибудь из проезжих не «уходил» в ней лошади, или даже самого себя. И не удивительно! В то время, когда таяние снегов в полном разгаре, приходится праздновать Христов день, Пасху; начинается неизбежная гостьба, пированья; а долго ли до греха в темную ночь да под пьяную руку, мудрено ли, возвращаясь из гостей, заехать в полынью.

Впрочем, пасхальные праздники на Онеге проходят куда скучнее, чем святки. Девицы, пользуясь теплом, собираются где-нибудь на гумне, а, в случае ненастья, на сарае, устраивают «колыбень» (качели), традиционное пасхальное развлечение, и с песнями «колыбаются» до сумерок. Иногда к ним приходят парни (через «звоз»), и если у кого-либо из мужчин имеется «тальянка», то отплясывают веселую кадриль. Гулянье не обходится без поцелуев; дело ведь пасхальное, да к тому же многие девичьи сердца начинают сильно биться в это время: близится час разлуки, «прихихенька» должен уходить «в бурлаки». Хотя не Бог, весть, какие узы связывают девицу с «посижальником-прихихенькой», всего только постоянное внимание с его стороны на вечеринках, а всё-таки станет жалко расставаться:

Хорошо было слюбляться –

Тошно, жалко расставаться!

Разольётся лёд с водой,

Тогда расстануся с тобой.

Но вот проходит и Пасха. Погода день ото дня все теплее и теплее; солнышко всё чаще и чаще выглядывает из-за туч. Река понемногу вздувается. Наконец наступает день, когда лёд начинает двигаться, унося с собою зимнюю дорогу со всеми её вехами, а вода затопляет «наволоки».

Вскоре после Пасхи, почти одновременно с разливом рек, мужское население Поонежья отправляется «в бурлаки», несмотря на бездорожье. Местами на лодках, местами на лошадях, а где и пешью через леса и болота, колесят сотню и более верст сыны Онеги, пока не доберутся до ближайшей железнодорожной станции (Обозерская, Емца или Плесецкая). Много всяких лишений приходится им претерпеть на своём пути; но ничто не смущает бурлака, недаром говорят пословицы: «не на бурлака дождь идёт» и «без ошибки бурлак в воду не упадет».

В то время, как мужское поколение пробирается на машину, осиротелые матери, жены и сёстры также не сидят сложа руки. Чуть только оттает земля, надо копать гряды; пора разводить рассаду. Для этой цели подле каждого дома существуют особые срубы, «рассадники», наполненные рыхлой землей. Копать гряды – дело бабье; мужчины же, не ушедшие «в бурлаки», занимаются ловлей подпор, коротких жердей, необходимых при укладке сена в «зароды» (стога). Река, заливающая луга, уносит из «остожьев» все прошлогодние подпоры на низ, но в свою очередь сверху приносит новые подпоры, которые ловятся крестьянами и укладываются в кучи.

Но не одни подпоры плывут по реке и её притокам: вместе с разливом начинается сплав брёвен. Вода заносит брёвна на залитые берега; а для того, чтобы отталкивать их от берегов, требуется немалое количество рабочих рук. Кому из мужиков не лень – может заработать на этом деле не менее целкового в сутки.

Однако, давая заработок местному населению, сплав леса нередко влечёт крупные недоразумения между лесопромышленниками и крестьянами. Приказчик, наблюдающий за «выгонками», не всегда и не везде может уследить, куда заплыли брёвна, и поэтому иной раз при убыли воды целые пожни оказываются покрытыми брёвнами, которые остаются лежать в течение всего лета и мешают росту травы. Естественно, что крестьяне требуют у лесопромышленников вознаграждения за помятые пожни. В большинстве случаев дело обходится мирно; но в 1906–1907 г.г., когда раскаты повсеместного волнения, хотя и слегка, но всё же достигли Севера, на этой почве создавались нежелательные инциденты.

Но продолжим дальнейшее наблюдение над жизнью онежан в весеннее время.

Вода уже сбыла, снег тоже почти весь растаял, так что ребятишки уже бегают в лес за подснежной клюквой. Пора уже подумать о дележе пожен между общинниками. Вся деревня имеет общие покосы в «наволоках» (пойменные луга) и в отдаленных пожнях, раскинувшихся по берегам лесных речек. Для того, чтобы распределить покосы подушно, сейчас же после ухода воды отправляются всей деревней на пожни и делят их каким-нибудь первобытным способом на участки, например, отмеривают на каждую душу по «прокосью» (размах косы), причём пределы каждого подушного участка отмечают «кавами» (колышки).

В виду того, что «в наволоках» трава не везде одного качества, да и «наволоки» неодинаково удалены от деревень, существует обычай меняться пожнями. Если «сейгод» одной частью «наволока» пользовалась деревня Заозерье, то «на иный год» этой частью будет пользоваться деревня Заручевье, а заозерцы получат какой-нибудь другой участок. Для различия пожен им дают особые наименования, иногда крайне причудливые, например, Коньки-да-Веретийки, Марков-Дворец, Подкупок, Ноги и проч. Разделив пожни, их убирают, т. е. очищают от всякого сора, принесённого разливом.

Следующее за дележом пожен важное событие в жизни онежской деревни выгон скота, сначала в «наволоки», а потом в лес. Пастухов выбирают заранее на сельских сходках. Малые смежные деревушки выбирают общего пастуха, преимущественно из подростков, причём при выборе руководствуются не столько личностью избираемого, сколько его семейным положением: стараются дать заработок кому-нибудь из более бедных семейств. В больших деревнях на это дело смотрят посерьёзнее; там стараются найти взрослого пастуха, да ещё дают ему на помощь «подпаска». Не смущаются нанимать и чужого; в особенности ценятся шенкуряне, специалисты-пастухи, изредка приходящие летом для заработков.

Необходимыми атрибутами пастушеского звания служит труба, принадлежащая обществу и передаваемая новому пастуху при избрании, а также «вица» или батог и «пестерь» (кошель из бересты), нагружаемый провизией и надеваемый на плечи, как ранец; кроме того, пастуха всегда сопровождает многочисленная свита собак.

Пастуху – кто бы он ни был, взрослый или подросток – живётся более чем сносно, ничуть не хуже чем в Поморье. По словам г. Богданова, (автора статьи «Домашняя жизнь, нравы и некоторые обычаи поморов», журнал «Известия Архангельского общества изучения Русского Севера» за 1910 г., № 24) «для пастухов, кажется, нет нигде такого уважения и такой сытой жизни, как в Поморье»; я со своей стороны могу также сказать про онежских пастухов, что жизнь их сытая и привольная, а особа их почти неприкосновенна. Пастуха, при исполнении им своих обязанностей, нельзя обругать; никто не должен до него дотрагиваться; в случае нарушения его прерогатив, он может безнаказанно пустить в дело «вицу» и батог. Самое исполнение пастушеских обязанностей далеко не такое трудное и сложное дело, тем более, что у пастуха являются добровольные помощники, в лице деревенских ребятишек, находящих особую прелесть в пастушеской жизни среди лесных дебрей.

Наконец, материальное обеспечение пастуха более, чем удовлетворительно. Обыкновенная плата – 70 копеек с коровы; довольствуется пастух также на счёт домохозяев: день или два, смотря по числу коров, он «ест» в одном дом, затем в следующем и т. д. Помимо утреннего завтрака и ужина в очередном доме, при отправлении в лес он получает полный «пестерь» хлеба, «рыбников», шанег, «калиток», этой провизии ему более чем достаточно, так что иногда пастушеского провианта хватает для прокормления всей его семьи. Затем, «о Петровадке» (29 июня, день св. Петра и Павла) пастух ходит по домам собирать масло по «пёхтусу» (круглый кусок масла, весом в 11/2–2 фунта) с коровы.

Таким образом, если стадо состоит из 50 коров, то подросток-пастух, в течение 4-летних месяцев, никуда не уходя из своей деревни и питаясь на общественный счет, может заработать 35 рублей денег, не считая масла и пищи, остающихся у него для семьи.

Отправление коров в лес не обходится без суеверных обычаев. Чтобы устранить пропажу скота, прибегают к «отпускам», разного рода запретам, впрочем, весьма невинного свойства. Например, в течение одного лета «отпуском» служит запрещение ломать верес, в течение другого – постановляется, чтобы никто, кроме пастуха, не брал в руки его трубы. Эти «отпуски» имеют силу обязательного для всего общества закона.

Но, несмотря, ни на какие «отпуски», ни на привешиванье к шеям животных колокольчиков, ни на бдительность пастухов, пропажи скота случаются весьма часто. Причиной этому – безбрежное лесное пространство, в котором скотине легко заблудиться, а разыскать её нелегко. Довольно часто коровы «заседают» в грязи или болоте; нередко и медведи обдирают их. В более глухих приходах, например, в районе диких Биричевских гор (вёрст 150 вверх от устья) не проходит лета, чтобы в каждой деревне не пострадало двух-трех коров. Для предохранения скота от нападений медведей, кажется, не существует никаких радикальных мер, если не считать суеверных приемов. В Биричевах, например, я слышал от старух, что нападение медведя на скотину легко предупредить: стоит только вымыть её в бане перед отправлением в лес.

В то время, как рогатый скот уходит в лес, овец и телят выгоняют в «телетник» (очевидно, телятник); под этим словом разумеется огороженная лужайка, на которой плохо растёт трава; таковы например, высокие берега речек и пригорки. Лошадей отпускают в лес без всякого присмотра. Умные животные в течение трех–четырех дней и даже целой недели пасутся на подножном корму, за 4–5 верст от двора. Нагулявшись вволю, они самостоятельно возвращаются в деревню. В случае же надобности, например, для перевозки проезжих, домохозяева отправляются в лес и разыскивают своих лошадей без особого затруднения.

Там, где не принято отправлять лошадей в лес, их «накодоливают» где-нибудь в кол. «Кодол»– это длинная веревка, которую привязывают одним концом к шее лошади, другим к «огороду» (изгороди) или к особо вбитому в землю колу. Лошадь проводит на открытом воздухе целые сутки, оставаясь на подножном корму. О краже лошадей здесь не может быть и речи, так как вору некуда деться с украденной лошадью, да и сбыть её некому.

Позаботившись о пожнях и об отправке скота в лес, онежане промышляют, кто чем может. Кто ловит рыбу, благо есть где её ловить! Хотя вода сошла с пожен, но она ещё образует множество «кулиг», небольших заливчиков, в которых рыба кишмя-кишит. Тем более нужно «свежье», что к этой поре, между Пасхой и началом страды, приурачивается большинство праздников – храмовых, придельных, часовенных. Перед храмовыми праздниками иногда составляются компании для ловли рыбы неводом; обыкновенные же способы ловли – «бродец» (небольшая сеть), «нерта», удочка, «продольник» (длинная веревочка с привязанными к ней в разных местах крючками, числом от 20 до 100).

Мужчины, не ушедшие в бурлаки, ходят «полесовать», несмотря на то, что до 29 июня охота запрещается законами. Но, кому же в здешних безбрежных лесах наблюдать за исполнением охотничьих правил? Да и дичи по лесным речонкам видимо-невидимо. Особенно несметное число уток кружится над «павками», маленькими озерками, оставшимися кое-где по низким местам после ухода воды и переполненными рыбою, которая привлекает птиц.

Но рыбная ловля и охота мало содействуют оживлению деревни, да и вообще взрослое население до самой страды мало себя проявляет. Зато весна – настоящее царство молодежи: «девичье» царство. Так как время не рабочее, тяжелых полевых работ нет, домашние занятия не Бог весть какие сложные, дни же стоят длинные-предлинные, – то онежская молодёжь стремится использовать этот период со всевозможной выгодой. Подоив и накормив коров, загнав овец, словом, наладив всё домашнее, девушки идут друг к дружке, собравшись в компанию, они идут куда-нибудь на пригорок или на околицу и затягивают насколько возможно громким голосом какую-нибудь из «долгих» песен (народную или искусственную). Эта песня служит своего рода сигналом: на околицах ближайших деревушек также начинают появляться группы девушек, и воздух повсеместно оглашается звонкими песнями. С околицы девушки идут на условленное для гулянья место, куда-нибудь на берег реки или на пожню. Парни, как более серьезная публика, да притом, зная себе цену, в виду недостатка в них, появляются позже, не сразу подходят к девушкам, а сначала поцеремонятся, поважничают, и лишь, немного погодя, здороваются. С прибытием парней начинается «ночная», зажигается костёр, возникают бега, игры и танцы. Чаще всего бегают «шепотком». Это незатейливое развлечение состоит в следующем. Составляются две пары, две девицы и два кавалера; девицы убегают от кавалеров, а те их ловят. Если девушки, побегав некоторое время, успеют схватиться руками прежде, чем их поймают, то, после короткого отдыха, кавалеры снова продолжают ловить их. Если же один из кавалеров поймает свою даму прежде, чем она успеет схватиться с подругой, происходит перемена ролей: дамы начинают ловить своих кавалеров. Конечно, беганье «шепотком» сопровождается криком, писком, визгом. Случается, что бегает влюбленная пара, поэтому она старается отбежать подальше, чтобы перекинуться ласковыми словцами, да, кстати, незаметно поцеловаться.

Из других игр наиболее оживлённая игра «варить пиво». Составляется круг, по возможности стремятся образовать его из пар. Затем, взявши друг друга за руку, начинают двигаться в одну какую-нибудь сторону, причем девицы затягивают довольно-таки заунывную песенку:

Черник мой, парень молодой!

Свари, черник, пиво,

Зелёное вино,

Без хмелю, без хмелю

Ступила хмелинка

Во мою ноженьку,

Нельзя мне стряхнуться,

Нельзя сворохнуться –

Я пошла стряхнулась,

Пошла сворохнулась.

При пении – «ступила хмелинка во мою ноженьку» руки разъединяются, и каждый указывает пальцами на ноги; при пении – «я пошла стряхнулась, пошла сворохнулась» каждая пара трижды кружится на месте. Затем снова ходят кругом и поют ту же песню. «Хмелинка» постепенно входит в «грудинку», в «рученьку» и в конце концов – в «головку». Но как только она «ступит в головку», то вместо того, чтобы «стряхнуться и сворохнуться» поют:

Пьяны мы напьёмся,

Все передерёмся.

И с этими словами начинается взаимное избиение, да такое, что только береги спину. Но именно в этом избиении вся суть игры: хождение кругом с припевами и танцами оказывается не более, как только прелюдией.

Подобно этой игре, только без драки, производится «посев мака». Составляется такой же круг, также ходят с пением, только напевая другую песенку:

Гуленьки голубочки,

Высённые воркуночки,

Прилетите, расскажите,

Как сеют мак?

Каждый, кто как умеет, делает вид, что сеет, причем распевают:

Вот и эдак, вот и так!

Вот и эдак, вот и так!

Дальше продолжают спрашивать гулюшек.

Как полют мак?

Как рвут мак?

Как мелют мак?

Как пекут мак?

И в заключение спрашивают,

Как едят мак?

На все эти вопросы каждый из участвующих в игре отвечает соответствующими жестами.

Такая же жестикуляция применяется в игре «печь колобы», во время которой поют:

Прихожу домой –

Печка затопленная,

Чугунка скипяченая,

Самовар поставлен,

Колобы состряпаны:

Эдако-ль высоки,

Эдако-ль широки,

Эдако-ль низеньки,

Эдако-ль узеньки.

Расходясь возможно дальше, сжимаясь в одну кучу, привскакивая или опускаясь до земли, показывают размеры колоба.

Самая скучная из всех игр, какие только мне приходилось наблюдать, это игра в «Зайку».

На середину круга выходит «зайка», например, кавалер, и расхаживает взад и вперёд, в то время, как круг движется, припевая:

Заинька по сеничкам

Гуляй-таки гуляй,

Серенький по новеньким

Разгуливай-гуляй.

Некуда заиньке выскочити,

Некуда серому выпрыгнути.

Трои-двои ворота

Крепко заперты стоят,

А у каждыхъ у ворот

По три сторожа стоят:

Один в тафте,

Другой в парче,

Третий в золоте.

Не хочу в парче

Хочу в ситчичке

В полосатеньком,

Люблю молодца

Тароватенького –

Я которого люблю,

Того выкуплю.

Когда всю эту до крайности монотонную песню кончат, «зайка» мужского пола подходит к кому-нибудь из девушек, и поклоном «выкупает» её, т. е. приглашает выйти на середину круга, а сам становится на её место. Затем снова хождение кругом под заунывную песню, снова «зайка» «выкупает» кого-нибудь из круга, и так без конца.

Но всеми этими играми, остатками прежних хороводов, пренебрегают в том случае, если на «ночной» достаточно мужского элемента. Тогда возникает кадриль; в качестве музыки служит «тальянка» или песни, которые поют сами же танцующие. Кадрильные песни составляют особый цикл народных песен; мотивы их несколько разнообразнее, настроение их весёлое; слова же – подчас, сущая бессмыслица.

Приведу несколько кадрильных песен в виде образца, тем более, что они не длинны.

I.

Ах ты, улица, улица моя,

Трава-мурава зелёненькая.

Ай-лю да вот и люшеньки,

Трава-мурава зелёненькая.

Вдоль по улице молодец идёт,

Вдоль по широкой удала голова (Ай-лю и т. д.)

Он которую, не встретившись, искал,

Повстречавшись, «здорово!» не сказал (Ай-лю и т. д.)

Верно, молодец, не любишь ты меня,

Врёшь, обманываешь, друга есть у тебя (Ай-лю и т. д.)

Посмотрите, люди-добры, на меня,

Чем я, Машенька, явилася дурна? (Ай-лю и т. д.)

Наша Машенька белешенька,

Целовать её милёшенько (Ай-лю и т. д.)

II.

Ты, кудряш, ты, кудряш,

Раскудрява голова!

Не садись подле меня:

Про нас люди с тобой судят,

Будто я люблю тебя.

Я от роду, кудряшика, не любливала,

За калинкой, за малинкой

В лес не хаживала,

Я калинки-малинки

Не ламывала.

III.

Настенька по саду

Хожи гуляй

Из саду Настя

Пешком пошла

Как-то навстречу Насте молодой,

Красавиц Настасье дорогой,

Красавице дорогой,

Пара вороных Насте коней,

Пара вороных Насте коней;

Извозчичек парень молодой,

Молодец-молодцом,

Преображенского, сударь, полку,

Преображенского, сударь, полку,

Носит шляпу-фуражку на боку.

IV.

Канарейка-канареечка,

Небольшая вольна пташица!

Раз, два люблю тебя, люблю тебя

Небольшая вольна птащица!

Много знала и ведала,

Через поле перелётывала; (Раз, два и т. д.)

Она садилася, усаживалася

Середи моря на камушке (Раз, два и т. д.)

Она слушала выслушивала

У соловьюшки голосок, (Раз, два и т. д.)

У соловьюшки голосок,

Что у девушек песенки (Раз, два и т. д.)

Что у девушек песенки,

У старушечек басенки (Раз, два и т. п.).

В некоторых кадрильных песнях слова согласуются с движениями. Такова, например следующая песня:

Как за нашим, за нашим,

За нашим за двором,

Ай, лю-лю за двором,

За двором, за двором.

Росла трава шелкова,

Шелковая трава,

По той траве пава шла

Пава шла, пава шла,

За павою пав летел,

Пав летел – налетел;

Вскричал: «Пава! ты моя,

Ты моя!» – «Не твоя!

Постой, сударь, не твоя!»

Когда поют «пава шла», девушка плавно приближается к кавалеру другой пары; тот, при словах «за павою пав летел», начинает плясать и понемногу подбирается к девушке, как бы желая взять её, говоря – «пава, ты моя!» Но вдруг он слышит строгое заявление: «постой, сударь, не твоя». Разочарованный кавалер уплывает к своей паве.

Нет ничего удивительного в том, что кадриль составляет любимое развлечение онежской молодежи: она требует грациозных телодвижений, её весёлая музыкальная песня доставляет удовольствие для слуха. Кадриль танцуют не только на «ночных», а почти на всяком гулянье.

«Ночная» продолжается за полночь; отсутствие темноты вполне содействует развлечениям, так что расходятся по домам в 2–3 часа утра, когда солнышко уже высоко поднимется на небе, и деревни оглашаются звуками пастушеских труб да мычанием коров.

Вообще следует заметить, что будничная «ночная» проходит весьма чинно; не возникает ни ссор, ни драк. В отношении нравственности «ночные» также безукоризненно чисты. Почти никогда не собираются по парочкам; если же при игре «шепотком» какая-нибудь пара забежит слишком далеко от всего сборища молодежи, то такое поведение сразу же вызывает недружелюбные толки. Преимущественно же все держатся в куче; компаниями приходят на «ночную», компаниями же расходятся домой.

Учащаяся молодёжь из онежан, «питерцы» и «питерки», приезжающие на родину во время каникул, охотно присоединяются к развлечениям своих земляков и принимают участие во всех деревенских играх, не нарушая установленной чинности неуместными выходками или задирчивым поведением. Напротив, здесь замечается естественное слияние интеллигенции и крестьян; оно достигается тем легче, что вообще здешний народ отличается многими привлекательными качествами, в особенности же симпатичны характеры женщин. Образ «величавой славянки», нарисованный Некрасовым в начале поэмы «Мороз Красный Нос», вполне подходит к большинству онежанок.

Период лета, предшествующий страде, онежанки посвящают не только работе и развлечениям, – в это же время они предпринимают путешествия на богомолье. Более зажиточные уезжают к «преподобным» в Соловки; наиболее религиозные уходят пешком в Тихвин на поклонение славному чудотворному образу Божией Матери. На богомолье отправляются, главным образом, по обету; во всяком жизненном несчастии онежанки обращаются за помощью к св. угодникам, обещая за их небесное покровительство сходить или съездить в те обители, где они подвизались и где находятся их нетленные останки. Неисполнение обета по нерадению случается весьма редко, причём карается муками совести.

Наряду с отдаленными странствованиями на Севере, как нигде, пожалуй, развито хождение на богомолье по дальним погостам, к дням тамошних храмовых праздников. Мужчины совершают эти странствования значительно реже, чем женщины: в печалях и нуждах мужчины по большей части не прибегают к небесному заступничеству, а топят свое горе-гореваньице в зелёном вине. Кроме того, мягкая женская натура вообще более склонна к мечтательности, к созерцательной жизни. А где, как не на богомолье, можно предаваться сладостным мечтам и размышлениям о другой, более совершенной жизни? Тем более, что полная поэзии дорога среди диких лесов, рассказы старух, предводительствующих богомольцами, о святых подвижниках и о прежнем житье-бытье, церковные песнопения во время богослужений, религиозное одушевление и сознание святости паломничества, – всё это располагает мягкую женскую душу к мечтательности и настраивает её на возвышенный лад.

Как ни любит нарядиться онежанка, а идя на богомолье, она одевается возможно скромнее. Руководясь не столько экономией, сколько идеей подвижничества, богомолки несут обувь в руках, а сами идут босыми или в лаптях, которые обыкновенно на Севере не носятся. За спины странницы привязывают котомки с запасом чистой одежды, в руках несут батоги и тючки с провизией. Во время пути на отдых останавливаются не в селениях, а где-нибудь в лесу, у придорожных крестов, на берегу ручьев. На место назначения стараются прийти в канун праздника, чтобы успеть вымыться в бане, которую богомольцам охотно готовят местные жители. В самый праздник богомолки выслушивают заутреню, обедню, служат молебны и акафисты. Помолившись, молодёжь не стесняется принимать участие в деревенских развлечениях, а старухи отдыхают. Домой уходят на другой день, ранним утром. С богомолья странницы приносят домой разные хозяйственные предметы, например, косы, серпы, топоры, которые продаются на возникающих подле праздничной церкви торгах.

Местные жители в день своего храмового праздника заняты приемом и угощением гостей. За день, и даже за два, начинается приготовление к празднеству. Закупается рыба, мука, сласти; пекутся в громадном количеств «рыбники», «шаньги» и всякие другие онежские кушанья. Гости, приезжающие накануне или в самый день праздника, вместе с хозяевами выслушивают обедню, совершаемую со всевозможной торжественностью, а по окончании её идут на обед, который обставляется различного рода церемониями. Тут просьбы хозяев и ломанье гостей, беспрерывные предложения того или другого блюда и отнекиванья; хозяева прибегают ко всяким упрашиваньям, а гости всячески отказываются… Едят медленно; пьют, крестясь; то и дело, что чокаются. Обед проходит по строгому чину: сначала подаются на стол тресковые «рыбники», потом более вкусные рыбы, как например, зубатка, затем рыбники с «палтусиной» и камбалой; если успели наловить к праздникам – на стол подается, после соленой, свежая рыба, приготовленная, впрочем, также в виде «рыбников». После рыбы едят кореховую уху, почти единственное жидкое блюдо на праздничном обеде. Вслед за ухой подается пирог с черникой, который захлебывают молоком или подслащённой водой (в постные дни). У бедных, разумеется, обед состоит из меньшего количества «рыбников», но порядок подачи кушаний соблюдается тот же, что и у зажиточных.

После праздничного обеда молодёжь готовится на «луг» самое важное из всех деревенских гуляний. «Луг», общий для всего прихода, происходит где-нибудь близ села, на широком месте. Народу набирается видимо-невидимо; приходят старые и малые, женатые и холостые, трезвые и пьяные: всякому хочется полюбоваться на деревенских красавиц. Девушки (без участия мужчин) образуют круг, причём не держат друг дружку за руку, а соединяются в цепь при посредстве шелковых платочков. Круг медленно движется то в одну, то в другую сторону. В сущности, этим движением исчерпывается всё гулянье, но моральная подкладка «луга» совсем иная, чем другие деревенские развлечения: это как бы своего рода выставка женской красоты. Недаром, идя на «луг», девицы одевают самое лучшее платье, если же девушка не имеет возможности хорошо одеться, она ни за что не встанет в круг, блещущий дорогими нарядами и украшениями. Иная «казачиха» для того, чтобы, идя на «луг», принарядиться не хуже прочих, затрачивает добрую половину своего взятого вперед годового заработка. Зато на «лугу» она без стеснения становится в круг рядом с дочерями своих хозяев. Образованные шляпочницы – «питерки» также кружатся на «лугу» наравне с прочими.

Присутствующие на «лугу» мужчины и замужние женщины любуются на девичий круг, не стесняясь высказывать вслух свои критические взгляды; тут хвалят и «хинят» (порицают) почти в лицо.

– «Экая у Фирсовых жердь выросла!» - скажет какая-нибудь злоязычная баба по адресу проходящей мимо неё девушки.

– «Батюшки-светы!» - язвит другая кумушка, Похвалина-то Маньша, смотрите, разодета, как пава. А брата-то Миколку «ономеднис» (недавно) «привели кругом» (по этапу).

– «Олеша!» - обращается дряхлая старуха к своему внуку-студенту, при виде проходящей мимо «питерки», вот бы тебе под стать жениться на Полаге Онахиной: экая выросла дородная девка! Тоже ведь учёная, да «прикруту» (приданое) батька даст хорошую: нажил, небось, капиталов-то в «бурлаках». «Питерка», краснея, проходит мимо, а студент самодовольно улыбается.

В таком духе почти беспрерывно ведутся разговоры на счёт девушек, находящихся в кругу и представляющих из себя выставку красоты.

Перед окончанием «луга», продолжающегося час с небольшим, парни обходят девичий круг и «ребят» девушек, т. е. слегка ударяют их ладонью по спине в знак того, что приглашают их бегать на «ночной». Девушки, в свою очередь, отвечают мужчинам тем же, ударяя их платками.

«Ночная» в день храмовых праздников бывает весьма многолюдная и оживленная; к сожалению, она иногда нарушается грубыми выходками пьяных.

ИСТОЧНИК: Калинин И. Онежане// Известия Архангельского общества Русского Севера. - 1911. - № 5. - С. 378-385; № 8-9. - С. 659-675.

По Онежскому тракту

Примечание от редакторов сайта:

Данная публикация печатается по источнику: По Онежскому тракту / Бюллетень Северо-Восточного бюро краеведения / вып.3. Архангельск. 1926. С.17-22., автор свою фамилию не указал, только инициалы А.Е.

Орфография и стилистика текста немного изменена, добавлены фотографии, конечно же не того времени, в которое путешествовал автор. По этим фотографиям, мы можем представить тот или иной населённый пункт, примерно так, как он мог бы выглядеть во время этого путешествия.

Фрагмент Почтовой карты 1871 г.

По Онежскому тракту

(Наблюдения краеведчика)

У нас на Севере каждый уезд по пространству как бы большая губерния. Удивляться приходится, как ещё мы держим связь, плановость и соподчинение.

Подумать только: от губернского города до уездного центра 700 вёрст расстояния. Тут поневоле начнешь уважать краеведение. Пинега, Мезень, Печора - всем известные пустыри. Но вот Онега, город, так сказать, - европейский. От Архангельска до Онеги всё же 230 верст по тракту.

Дело в том, что наши-то пути - условно прямые. Идут теми местами, где есть жительство. А жительство по берегам рек, да по берегу моря, да по железной дороге. Все наши пути идут по кругу, а на хордах сюземки, непролазные места, глухомань лесная, болотная. Проехав по тракту летним берегом 230 вёрст до Онеги и обратно возвращаясь 150 вёрст от Онеги до Обозерской и 120 вёрст по железной дороге до Архангельска, вы делаете круг в 400 вёрст. Ваш путь будет по жилым местам, по берегу моря, по реке Онеге и по железной дороге. В середине же этого круга всего только один ижемец оленёвод пасёт несколько сотен оленей, а другого жительства почти что и нет.

И западная часть Онежского уезда в таком же роде. По берегу моря населённая и людная приморская волость. А на юг от неё непроходимые летом пустыри и затерянные в болотах жилые островки, как Калгачиха и Носовщина.

И так, в один февральский день выехали мы из Архангельска по тракту, вдвоём с товарищем-краеведчиком, вроде как маленькая экскурсия.

Хотя краеведчики и не бароны, а люди простого звания, но они не чужды фантазий.

Архангельские краеведчики уже три года самым добросовестным образом бьются над одной фантазией а именно над привитием в своём крае терпентинного хозяйства.

Вот по этому делу мы и двинулись в путь-дорогу. Первый же населённый пункт, который мы встретили на нашем пути - Рикасиха. Рикасиха - это не просто порядочная деревенька, а как бы ключ к последующему Летнебережскому жительству. Далее тракт идёт по Летнему берегу Белого моря, а Летний берег этот уже особая провинция.

Рикасиха же - Архангельский пригород. Зимой по Двине на лошадке,

летом по реке на пароходе верст 15. Кегостров, Цигломень, Глинник, Лайский док - и вот Рикасиха. Для следующих селений Летнего берега, Рикасиха как бы свой маленький летний порт, - откуда нужно груз взять и куда груз нужно доставить.

В Рикасихе ещё слышны заводские гудки Архангельских заводов. Далее мы удаляемся как будто не только в пространстве, но и во времени от двадцатого века мы уезжаем в девятнадцатый, восемнадцатый, семнадцатый.

Мы едем в древний новгородский край и начинаем жалеть, что за нашими увлечениями лесохимией мы недостаточно углублялись в историю этих первогнёзд новгородской колонизации.

Кудьма, Солза, Ненокса, Сюзьма, Красная Гора - все эти селения расположены по берегу моря. Все они как-то по своему культурны по внешности и по внутренним частностям быта. Рослый, дородный народ, чёткая, образная полнокровная речь. Хорошая кровь и незаурядное вдохновение предков. Архитектура построек, домашняя утварь, обычаи гостеприимства, всё это дает комплекс широкого житья в прошлом. И всё это, как будто, застыло, подёрнулось печалью, увяданием. «У нас деревня бедная». «Беднее нашей деревни, пожалуй, и нет». «Заработать у нас негде». Волны Белого моря тихо плещут в скромные, тихие берега. Местами море действительно «белое» - замёрзло, но местами оно свободно ото льда и не белое, а вишнево-синеватое.

С моря дует ветер. Ветер дует упорно, часто. Это видно по прибрежным кустарникам, которые как будто подстрижены ветром со стороны моря.

Хочется знать, как жили здесь люди когда-то и почему ослабел у них в руках, руль жизни.

Хочется знать, почему Студёное Море назвали Белым, почему берег назвали Летним, что это за Амбурский Скит, к которому сворачивает дорога между Рикасихой и Кудьмой.

Местность эта ведь не заурядная. Государственная местность. Край страны. Берег европейский. Тут сбоку соседи бойкие, цивилизованные. Когда-то мы шли с ними рядом, в каждом деле, в каждом промысле верстались, кое-чем и в пример шли. И вот с девятнадцатого века стали ослабевать.

И ещё хочется знать с какого фактического подхода можно бы начать улучшение самочувствия Летнего Берега, раскачать его. Такое место нельзя долго держать в унынии. Вопрос этот у нас в губернии неоднократно вставал и всё как-то не подошли к нему вплотную.

---//---

Ненокса, по-нашему, по северному - большое село. Дворов 500 будет. По-старинному и совсем значительное место Ненокса: посад. Посад то посад, а чем люди живут - понять трудно. Хозяйство сельское - какое уж тут, горевое. Лесные заработки и того слабее. Море тут не рыбное, не судоходное. В старину солью Ненокса промышляла.

Пошли мы с местным кооператором, товарищем П-евым на солеварни. Соляная работа сильно присократилась и дело это стало совсем безвыгодным. Сотни лет здесь соль варили и не столько соли вываривали, сколько дров жгли. Сожгли все дрова на пятнадцать верст в окружности, и теперь невмоготу стало - далеко дрова возить. Над техникой этого промысла много не думали.

Холодный соляной раствор выкачивают в эдакую большую сковороду: «чрен», а под чреном костры жгут. И жгут костры пока не выпарится вода и не останется в «чрене» соль. Так вот сотни лет и отапливают «белый свет». Сколько тут тепла ушло в «свет белый» - даже и сосчитать затруднительно.

Спутник мой стал осведомляться, почему мол, рассол не вымораживают, почему получше способ вываривания не применяют.

Ходили, оказывается, такие мысли у местных работников, да так на счастливую зарубку и не попали.

Есть замыслы в Неноксе.

И молочное хозяйство пробовали заводить и смолокурение начинали. Можно бы и наш терпентинный промысел здесь начать.

Да вся беда в том что, спайки нет настоящей. Нет ядра такого общественного, которое бы взялось за искание новых путей. И то сказать, новые пути искать не лёгкое дело, а в большом селе может еще и потруднее, чем в малом.

И вот, думается, следовало бы ненокшанам помочь. Надо бы обеспечить им техническую помощь, чтобы они могли без больших затрат новых хозяйственных путей поискать.

Ну, конечно, и расселяться им нужно. И на море надо взглянуть с большим разумением. Неужели так-таки море прокормить не сможет!

---//---

От Неноксы взялась для нас подводу обрядить вдова горькая. Да и не горькая она, впрочем, бойкая, бедовая. Муж у ней кузнец был, мастер хороший, да, видишь, недолговечный оказался и оставил ей четверых детей ростить. Возить разных служилых людей для неё как бы промысел. За этим смотрит. Как только узрела нас, въезжающих в Неноксу, так в три минуты все свои обстоятельства выложила. Лошадь, мол, купила, тридцать рублей долгу осталось, сапоги валеные купить необходимо; сапоги, показывает, действительно каши просят. Утром, когда ехать собрались, - сынок, с ней увязался и вот начался у них между собой, спор. Мальчонка матери новую лошадь не доверяет, а мать, его отпустить, с нами не хочет. Держатся оба за вожжи и так всё село проехали, до самой околицы, до самых сугробов. Еле уговорили мальчонка, чтобы отпустил нас с миром. Действительно, неуютно люди живут у самого, берега моря.

А всё потому, что у нас: народ сугубо континентальный. Действительно, много ли у нас о Море-Океане думают. Никак, мы, землю, с водой, в мыслях своих соединить не умеем. А те, что тоненькой, ниточкой по берегам моря сидят, своими силами новых больших задач не поднимут.

---//---

Между Сюзьмой и Красной Горой, впереди нас оказалась какая-то своеобразная кибитка. Что думаю, такое? Стали мы объезжать этот экипаж и выглянул оттуда, из кибитки, гражданин, вот удивление-то, точь в точь, цыган; Оказалось, не точь в точь, а доподлинно цыган, самый настоящий. Спрашиваю вдову-подводчицу: неужто у вас цыгане ездят? Есть, говорит, один такой постоянный, надоел даже. Оказывается, путешествует со всем своим семейством около студёного моря, в этакую-то метель. Вот уж это, действительно, загадка крови.

---//---

В Уне впервые о рыбе заговорили. Приехали мы на постоялый двор и застали там пять спящих богатырей. Молодые ребята - богатыри, прямо к Васнецову на картину просятся. Это промышленники. То есть, как вам сказать, условно - чистые промышленники. К ним в Красную гору наважка не заходит. А заходит в Нижмозеро, в Пурнему. И вот они едут в эту Пурнему, чтобы наважку у тамошних рыбаков купить и в Архангельск отвезти на рынок.

Коли под мороз попадут - заработают, ну а ежели на оттепель нарежутся, так, пожалуй, и своих доложат, - не очень верная работа.

Встречали мы по дороге немало пешеходов, с сумками, как бы на заработок собрались. Оказывается, идут они на ледокол в Архангельск. Оттуда поедут зверя промышлять. Однако не все желающие могли на эту работу попасть. Разве не следует из этого факта, что мы народ континентальный? Ну, сколько тут людей-то на берегу и то для всех желающих посуды не заготовим, чтобы в море выехать. И вот такие-то васнецовские богатыри мёрзлую наважку возят. Им бы гарпунами китов бить, а они к торговлишке приучаются.

---//---

Между Уной и Нижмозером волок в 30 верст. На середине этого волока года три-четыре назад, в самую бесхлебицу, сел колонизатор.

Тут для меня прямо праздник был. Вот это, действительно, подвижник-человек. В лесу, на диком месте, обосновал себе жительство. Целое лето с сыновьями под елью жил, пока избушку справил.

А теперь и узнать нельзя - как всё обжилось и устроилось. Как будто сотни лет тут люди живут.

Вот таких-то нужно премировать.

И приезжие довольны. От вьюги укрыться, чайком обогреться.

---//---

Дорога в Нижмозеро здесь отменно красива.

Вечером, когда луна взошла, в лесу как в сказке. Причудливыми; снежными кружевами одеты деревья. Тишина невозмутимая.

Вдова-подвозчица, ненокшанка (она с нами до самой Онеги проехала) под действием этой декорации стала старые были вспоминать. Как ехал её отец по этому самому месту (около Бабьего Озера), (правда, ехал он, выпивши) и напал на него по дороге «баран», такой баран нудный, что еле от него он отбился. Так-то ехавши, на одном спуске у нас лошадка встала. Ненокшанка говорит, что человек на дороге стоит, я говорю что: «баран». Оказалось, просто куст на самую дорогу выпятился. Может потому и обошлось, что все трезвые были.

---//---

с. Нижмозеро

B Нижмозере, когда искали ночлега, ненокшанка наша, непременно хотела к ненокшанскому зятю заехать. Назаром его, кажется, звали. Вошёл он во двор, в Нижмозеро из Неноксы.

Заехали мы к зятю. Когда обогрелись, разобрались, устроились, приходит и самый зять. Смотрит на него подводчица наша и тот на неё и признать друг друга не могут. На поверку вышло - попали мы к зятю да не к тому. Наш-то зять через два двора напротив.

Но сие тоже примечательно, что ненокшанских зятей тут хватает.

Нижмозеро, - это уже перелом на более сносное жительство. Тут и хлеб родится и наважка подходит. Морозят наважку прямо на улице. Утром, когда собирались мы дальше следовать, подъехала ко двору, та самая кибитка, что около Красной Горы мы обгоняли.

И вышел из неё брюнетистый джентльмен, уверенный в себе и грациозный, как статуэтка, с эдаким щегольским хлыстиком. Войдя в избу, он скомандовал хлыстиком «к ноге» и тем особым баском, которым цыгане говорят в украинских оперетках, - произнес краткое приветствие.

Старики усмехнулись, а молодые хозяева сейчас же вступили с ним в оживленный разговор о какой-то обменной операции. Никогда не думал, что на Студёном Море имеется такая инкрустация.

---//---

с. Кянда

В Кянде мы имели беседы с местными людьми о возможностях завести здесь осмоло-подсочное хозяйство.

Вообще-то говоря, на Летнем Берегу подходящих сосновых насаждений крайне мало. Но верстах в 25 от Кянды, есть порядочный островок подходящего соснового леса, где можно бы обосновать промысел лет на 10, а может и более.

Беда в том, что к этому, месту летом подъезда нет. Основная трудность, правда, не в этом. Для здешнего населения терпентинное хозяйство - совершенно новое дело и этому делу надо учиться. Крестьянину учиться за свой счет, т.е. нанимать учителя и приспособляться к новой работе накладно. Крестьянину надо не в год, а в рот.

Поэтому новым промыслам надо учить за счёт государства. У нас как то ещё не усвоили мысли, что учить новому промыслу, ежели он перспективен и рентабелен - дело нужное и необходимое.

---//---

с. Тамица

Следующую ночь ночевали в Тамице. Село большое, свыше 300 дворов. Пристиг нас здесь праздник годовой - Сретенье. Село было полно приезжими из других селений родичами. Ну, и выпивши были, и хозяева, и гости в достаточной мере.

В Тамице работ недостаточно. Заготовляют балансы для Норвеголеса, но заработок не важный, на хлеб, да на лошадиный корм.

Для крестьянина экспорт балансов - незавидное дело. Ну, заработает он 10-12 руб. с кубической сажени. Невесёлый заработок.

Мой спутник высказал мысль, что целесообразно было бы здесь древомассное производство обосновать. И, действительно, удивляться приходится, почему мы эту отрасль промышленности не развиваем. Целлюлоза - дело сложное. Требует огромных капиталов. Древомассное же производство всего десятков тысяч рублей требует на оборудование.

Слышно было, что в Ленинграде был неравно продан готовый заводик за 18 тысяч рублей. Почему бы не перекинуть такой на Онегу?

---//---

с. Покровское

Покровское - последнее село перед Онегой. Это село знаменито своими: уловами сельди. В удачный год селёдка лежит здесь на берегах моря большими кучами и все собаки сыты. В этом году и сами поморяне без свежей рыбы.

Селедка не пришла.

Здесь мне приходит на память суждение одного сведущего в рыбном деле краеведчика.

Действительно, нам нужно выйти из этой пассивности по отношению к Морю-Океану в какой мы обретаемся.

Рыба не пришла.

Это ведь означает, что она к нам не пришла, но где-то она есть

Не следует ли её поискать? Вместо того чтобы сидеть у моря и ждать погоды. Мы ведь живем не только около моря, но и Моря-Океан.

Ах, сколь, ответственно наше жительство!

Но здесь вопрос не только о рыбе и погоде, а вопрос о посуде. Посуды у нас нет, вот коренная беда!

---//---

г. Онега

Онега, город хороший. Симпатичный городок. Но у Онеги явственно выступает один большой недочёт. Нет местной промышленности. Торгуют в Онеге одесскими бычками, колбасой из Галича и всё в таком роде. Даже из своей селёдки знаменитой ни какого консерва не придумали.

На Съезде Советов, который мы застали в Онеге всё те же вопросы в корени стоят:

1). Нужно развить местную промышленность.

2). Нужно оборудовать рыбаков посудой и снастями.

Из Приморской волости Онежского уезда ежегодно уходит на Мурман, на лов трески до 500 рыбаков. Вооружить этих отходчиков хорошей посудой: елами, ботами и моторами насущная задача ближайших дней.

Что касается местной промышленности, то она, прежде всего, изыскивается по формуле: лес, молоко, рыба.

Сливочное масло в Онеге продается по 1 рублю фунт, молоко стоит в городе в два раза дороже, чем в Архангельске.

Древесно-массное производство, лесохимические промыслы, использование берёзы на фанеру, лыжи, проч. поделки - всё это нашло бы в Онеге максимально благоприятные условия, как по сырьевым запасам, так и по наличию рабсилы.

Спецпосёлки Онежского района 1930-1949 года

Фрагмент топографической карты 1930-х г.

Примечание к фрагменту: с/п Шелекса не нанесён, т.к. не совсем понятно где он мог находиться

Образование спецпосёлков:

с/п Малошуйский – 1930 г.

с/п Перингозеро – 1931 г.

с/п Шомбозеро – 1940 г.

с/п Нименьга – 1930 г.

с/п Падун – 1946 г.

с/п Тушилово – 1940 г.

с/п лесозавода №32-33 – 1945 г.

с/п лесозавода №34 – 1946 г.

с/п Топьево – 1947 г.

с/п Шелекса – 1946 г.

с/п Хачела – 1941 г.

с/п Хабаровский – 1936 г.

с/п Акан – 1935 г.

По данным КГБ на 15 апреля 1951 г.

с/п Топьево – 177 чел. (немцы)

с/п Падун – 211 чел. (немцы)

с/п лесозавода №34 – 245 чел.

На ст. Мудьюга – завод №993 – Министерства вооружения – спецконтингент 191 человек был направлен из ГУЛАГа на поселение 24.04.1946 г. (ГУЛАГ №174).

Сведения о рождённых и умерших в спецпосёлках:

с/п Малошуйский – 1930 г.

родилось: 30 чел.

умерло: 58 чел.

с/п Перингозеро – 1931-1944 гг.

родилось: 55 чел.

умерло: 213 чел.

с/п Шомбозеро – 1940-1949 гг.

родилось: 15 чел.

умерло: 131 чел.

с/п Нименьга – 1930-1932 гг.

родилось: 6 чел.

умерло: 93 чел.

с/п Падун – 1946-1947 гг.

родилось: 3 чел.

умерло: 3 чел.

с/п Тушилово – 1940-1941 гг.

родилось: нет

умерло: 27 чел.

с/п лесозавода №32-33 – 1945-1947 гг.

родилось: 23 чел.

умерло: 177 чел.

с/п лесозавода №34 – 1946-1947 гг.

родилось: 12 чел.

умерло: 38 чел.

с/п Топьево – 1947 г.

родилось: нет

умерло: 4 чел.

с/п Шелекса – 1946-1949 гг.

родилось: 2 чел.

умерло: 11 чел.

с/п Хабаровский – 1936-1943 гг.

родилось: 65 чел.

умерло: 32 чел.

с/п Акан – 1935-1942 гг.

родилось: 23 чел.

умерло: 2 чел.

ИТОГО: из 12 спецпосёлков

Родилось: 234 чел.

Умерло: 789 чел.

Источник:

ОИММ Оп.3. Д.248. ЛЛ.1,2.