При археологическом исследовании Сарая, столицы Дешт-Кипчакского царства, я давно имел желание осмотреть следы его по одной долине Ахтубинской; но потом, увлекаясь далее и далее, я вышел за пределы, назначенные самим мною, и посетил Внутреннюю Киргиз-Кайсацкую орду, калмыцкий Хошоутовский улус и Астрахань, которые также составляли достояние Золотой Орды. Я предпринял обозрение мое в 1851 году, в половине октября месяца, и с тех пор записки мои лежали без движения, по причине других занятий; но читающим нет охоты знать это, а посему скажу только, что записки эти представляю в трех статьях: I. Следы Дешт-Кипчака и Внутренняя Киргиз-Кайсацкая орда, II. Улус Хошотский, или Хошоутовский, и III. Астрахань.
Остатки от Дешт-Кипчакского царства нигде не выказываются так резко, как по левому берегу реки Ахтубы, начиная от ее истока из Волги до впадения в Волгу [Ахтуба — татарское наименование и составлено из ак белый, тебэ бугор (белый бугор), и вероятно, оттого проименовалось так, что выходит из песчаной отлогости, вроде бугра, вытекает же из-под Верхнеахтубинского, или, иначе, Безродного селения, и впадает под Гурьевым, протекая более 500 верст. — Осталась в народе поговорка про Ахтубу: Ахтуба пуста, а без караула не гуляй. — Конечно, эта поговорка родилась по уничтожении Сарая, когда вся его местность обратилась в пустыню, в коей роились толпы бродяг и хищных дикарей — киргиз-кайсаков и калмыков.]; развалины же Сарая, бывшей столицы Золотой орды, сосредоточенные в городе Цареве по левому берегу той же реки, уже довольно исследованы [Царев находился в Саратовской губернии до 1851 года, но в этом году он отчислен к Астраханской, по случаю новооткрытой Самарской губернии; он отстоит от Астрахани, считая по луговой стороне, в 331 версте, а от городка Селитряного в 206 верстах]; но, вознамерившись вникнуть в следы бывших селищ монголо-татарских, рассмотреть кочевье Внутренней Киргиз-Кайсацкой и Калмыцкой орд и некоторые их местности [Принадлежавшие Золотой Орде. — В Вестнике Императорского Русского географического общества, кн. IV за 1851 год, напечатана статья Павла Небольсина «Инородцы Астраханской губернии (о кундровских татарах)», где он говорит между прочим (в смеси стр. 29): «Знаменитые развалины Сарх (Сарай?), близ Царева, простой русской народ Царевского уезда не зовет иначе, как Мамаевой землянкой». Несправедливо: жители Царевского уезда вовсе не зовут развалины землянкою, потому что они не имеют никакого понятия об них, но называют всякую вещь, там открытую, какого бы рода ни была, мамаевскою. О именовании же кундровцами развалин Мамаевою землянкою, будто бы перенявшими метко такое прозвище (выражение г. Небольсина) от царевских жителей, мне не известно, и никогда не слыхал.], я начал осмотр с долины Ахтубинской.
С Царева до деревни Пологое Займище я встречал, на протяжении 48 верст, курганы, отстоящие друг от друга в разных направлениях, и насыпи земляные, которые служили маячками. Вдали виднеются в степи овальные холмики, весьма в большом числе, вроде могил, какие мне не раз случалось подвергать раскопке. Некоторые из них покрыты травою и многие запаханы; последние в скором времени сравняются с землею. Случай может открыть в них не одну вещь, если не ценную по металлу, то ценную для науки. Поныне там попадаются древности. — От Пологого Займища до деревни Батаевки, чрез селение Владимировку, на протяжении 40 верст редеют насыпи и курганы, которые иногда как волны поднимаются на степной плоскости и могли произойти от наноса ветров [вся эта местность и весь уезд Царевский населены преимущественно малороссиянами, которые, однако, потеряли неподдельное простосердечие, и язык, коим говорят, — смесь русского, слов татарских и калмыцких].
В двух верстах от Батаевки, за пограничной чертой уезда, начинается степь киргиз-кайсацкая, простирающаяся до Уральского хребта Оренбургской губернии.
В стране безлюдной не видно ни птицы, ни кустика; попадаются кибитки в камышах, около них тощий рогатый скот, красивые лошади, овцы особой породы и верблюды. Кой-где мелькают киргизы, кои встречают и провожают проезжего подозрительными глазами. Первое, самое бедное станционное место — это Хорохой, в 35 верстах от пограничной черты. В нем дворец и ханский хутор; последний устроен для содержания скота. Этот дворец принадлежит зятю покойного хана Джангера, который живет в нем зимою. Не должно думать, чтобы это действительно был дворец, — это простой деревянный домик, мало чем отличающийся от сарая; в комнатах нет никакой мебели, фасад здания обращен к забору, грязному и заваленному кучами навоза; около прохаживаются телята и свиньи; последних держат малороссияне, живущие в двух землянках; за дворцом — мы именуем его по азиатскому тщеславию — две кибитки или землянки, в коих живут почтосодержатель и ямщик, оба природные киргизы и объясняющиеся с русским знаками. — За Хорохоем раскинута та же сухая, безлюдная и полумертвая поляна, которая на 30-ти верстах до станции Шугай утомляет глаз своим однообразием. Тут сердце тревожится от нечаянной и негостеприимной встречи киргизца, несущегося на легком коне или на двухгорбом корабле, фыркающем и кричащем пронзительно. Звук неприятный, заслышанный издали, невольно настраивал чувство к боязни, которая, однако, при перемене лошадей у Шугая была развлечена детьми природы. Полуобнаженные ребятишки выбегали из курной кибитки, кувыркались с товарищами своей резвости, собаками, взлезали на колеса тарантаса и бросались под лошадей, играя с ними: колокольчик зазвучал, и лошади потащились, ибо калмыцкие лошади не везут, а тащат. Тридцативерстная станция до Мостика изменяла свою местность: чаще появлялись кибитки, табуны лошадей и стада овец. — От Мостика до ставки ханской, называемой Рын-пески, 18 верст, и все это покрыто глинисто-солонцевато-песчаной почвою, не как прежде песчано-черноземной; за три версты от ставки пески глубокие, почти непроезжаемые. — Самый легкий экипаж не проедет по ним, потому и мой тащили две пары быков.
Вид ханского местопребывания, известного под именем Рын-пески [Правильное их название Нарым-Кум. Первое слово калмыцкое, значит узкий, полоса узкой земли, а второе — татарское, значит пески. Нарым-Кум действительно представляет узкую полосу земли, вроде языка, несколько свернувшегося. Ставка была прежде собственностью калмыков, с обширными степями, на коих были рощи и большие леса, как рассказывал мне один семидесятилетий старик, хорошо знавший эти степи в своей молодости; но киргизы все это вырубили. Наследник Калмыцкого ханства Дондок-Даши кочевал некоторое время в Рын-песках, и в 1747 году он вознамерился было перейти, со всею ордою, реку Урал и открыть себе путь чрез земли киргиз-кайсаков, Бухарию, Персию или Зюнгорию, но правительство уничтожило его предприятие построением Нижнеуральской линии в 1748 году.], произвел на меня приятное впечатление: это чистенький и красивенький городок, выстроенный ханом Джангером в 1827 году.
Пробежим вкратце историю возрождения Киргиз-Кайсацкой орды, кочующей ныне между Оренбургской, Саратовской, Самарской и Астраханской губерниями.
Земли азийские на север и северо-восток были в глубокой древности обитаемы народами неизвестными, коих греки именовали вообще скифами, а аравитяне и персияне — Чете или Джете, Туркестаном, Тураном, Вера-Сейхуном и Кипчаком. Река Сыр, или Сейхун, была границею кочующим многообразным племенам. Из этих степей вышли киргиз-кайсаки [киргиз-кайсак составлено из двух племен, враждебных друг другу: киргизы суть дикие буруты, а кайсаки — их соседи кочевые], коих некоторые принимают за отрасль турецкого племени; они сделались более известными, когда Чингисхан (в конце XII в.), обитавший около границ китайских, подчинил их своей власти; по смерти этого завоевателя они достались в удел старшему сыну его Джучи, коего сын Бату был основателем Золотой Орды и покорителем России. Находясь под владычеством кипчакских ханов, они иногда имели своих ханов, иногда присоединялись к орде Чагатайской, Алмальской и Тамкендской, прозванной потом Могул-Улус. По разрушении Золотой Орды, они присоединились к татарским отдельным царствам, и тогда в начале XVI века появились в степях Кипчака и Чете два сильные владения: Могул-Улус под управлением хана Дадам, и Киргиз-Кайсак под управлением хана Арслана. Арслан был столь могуществен, что мог выставить 400.000 воинов; но по смерти его народ остается как бы забытым на долгое время, и кочует, между многими странами, в северной части Сибири, коея последний хан Кучум был родом киргиз-кайсак. В начале XVII столетия они была властителями Туркестана, который служил местопребыванием их ханов. В 1630 году владел Туркестаном хан Ишим [Дед Ишима — Джадит, или Джадик, а отец Шигай есть родоначальник Большой орды. Брат Джадика, Усяк, известен другим родословием, коего потомство в одно время с Джадиковым подчинилось России в 1730, году. — Орду называют киргизы еще юс, означающее сто или сотню, напр., Улу-юс (Большая сотая), Урта-юс (Средняя сотня).]. Сын его Джангер и внук Тявка повелевали всеми киргиз-кайсаками, но, живя в своей столице, они управляли ими чрез своих наместников, из коих Тюля надзирал за Большою ордою, Коз-бек за Среднею, а Айтяк за Меньшею. Происшедшие внутренние междоусобия при жизни Тявки и нападения с востока зюнгеров под предводительством хонтайдзи Галдан-Цырена привлекли внимание России и Китая. Сибирский губернатор князь Гагарин, вошедший в сношения с киргиз-кайсаками, по желанию Петра Великого, склонил их (в 1717 году) к повиновению России, и ханы Тявка, Абульхайр (потомок Усяка) и Калп (потомок Ишима) изъявили согласие. Но смерть Тявки все уничтожила. Однако через год Калп просил у Государя вечного мира и союза, потому что его орда проникла своевольно в Казанскую губернию, производила опустошения, и он боялся гнева Петра I. Между тем Галдан-Цырен, или Черен, отнял у них столицу Туркестан, Ташкент, Сайрам, и покорил своей власти некоторые отделения Большой и Средней орд. Остатки их откочевали к Ходжанту и Самарканду (столица Бухарии), а Меньшая орда к пределам Бухарии и Хивы, потом поворотила к реке Эмбе; не остановилась здесь, перешла на правый берег реки Волги, вытеснила калмыков и заняла места их до Урала. Хан Абульхаир, повелевая почти всею Меньшею ордою и думая о благосостоянии народа, отправил посланцев к уфимскому воеводе Бутурлину (в 1730 году), с предложением подданства России. Орде были обещаны защита и покровительство, и для приведения ее к присяге отправлены особые чиновники с переводчиком мурзою Тевкелевым. Старейшина киргизской Меньшей орды, Букен-бай, весьма много содействовал тому, что киргизы присягнули на верность России (с 1732 года), и Абул-Хайр признан ханом всей орды, коему дали от имени Императрицы Анны богатую, золотом оправленную саблю, которую он должен обнажать только противу врагов России [эта сабля хранится в доме последнего хана Внутренней орды, Джангера, умершего в 1845 году, в ставке Рын-пески]. Со смертию Абул-Хайра был провозглашен ханом, в народном собрании, старший его сын Нурали (в 1749 году), и оренбургскому губернатору Неплюеву предписано было возвести его в ханы торжественно в Оренбурге, по примеру отца его. — Более прочные сношения с Нурали, нежели с отцом его, постепенно распространяли нашу караванную торговлю с Хивою, Бухарою и Ташкентом, чрез них с владениями Средней Азии до самой Индии. Нурали-хан, братья его Эрали и Айчуван, собирались овладеть Хивою, и если бы их предприятия были приведены в исполнение, то Россия открыла бы в то время торговый путь в Индию и не встречала того соперничества от англичан, какое мы ныне видим. Екатерина Великая стремилась сделать оседлыми Среднюю и Меньшую орды, чтобы этим обеспечить караванную нашу торговлю; вознамерилась привести в действие предначертание о построении, с восточной стороны Каспийского моря, укрепленного городка при устье реки Эмбы; построить там домы для киргизцев и дворец для Нурали; однако ее желания встретили препятствия. В 1773 и 1774 годах юго-восточная часть России была приведена в смятение появлением Пугачева; хан Нурали собрал значительное войско киргизское для отражения его и выдавал нашему правительству бунтовщиков. С учреждением в Оренбурге особенного пограничного правления (в 1782 году), под названием Пограничной экспедиции, она подчинила киргиз непосредственному влиянию нашему и сблизила их несколько с гражданской оседлостию; потом были открыты, среди орды, судебные места под названием расправ. Каждая расправа состояла из председателя и двух членов, которые в общем присутствии рассматривали и вершили дела; недовольным решением дозволялось переносить жалобы в Пограничный оренбургский суд.
Умер хан Нурали в Уфе (1790 года), но завещал детям своим быть покорными России, как новому отечеству. Нельзя не сказать, что завещание его проистекло от сознания бессилия своей орды, ослабленной внутренними раздорами и мятежами Сырыма-батыря, замышлявшего соединить Среднюю и Меньшую орды и тем воскресить их могущество; что сам Нурали был много раз наказываем нашими войсками за намерение отложиться от России; что опытность показала ему, что манившие его хивинцы, бухарцы, частию татары крымские и даже османы, во время наших военных действий противу Турции, клонились к низвержению его с ханского владычества и к присоединению кочующих его орд к другим землям. Со смертию хана, мятежник Сырым-батырь объявил себя властителем и снесся с ханом хивинским Аталыком о взаимном вторжении в пределы России. — Правительство наше, утвердив в следующем году султана Эрали, брата Нурали, в ханском достоинстве, успокоило Меньшую орду. Сырым-батырь не переставал вредить ей, и Эрали, живший постоянно близ крепости Орской, в построенном для него доме, умер после трехлетнего управления. Его место заступил султан Ишим, старший сын Нурали, преданный России и известный личными достоинствами. Утверждение Ишима (в 1795 году) оправдало виды правительства, которое, для ограждения от посягательства на его жизнь, послало ему военный отряд, учредило при хане, в знак доверенности к нему, Диван, или Совет ханский, который был обязан исполнять волю хана, помогать ему в делах, и было повелено построить дома в степи на урочище Тайсугане, но чрез два года мстительный Сырым-батырь, напав на него под Красноярским форпостом, умертвил разбойнически и разграбил все его богатство. — Управление ордою было возложено на вновь составленный Совет, образованный из шести советников, председателем коего был сделан Айчуван [сын хана Абуль-Хайра и родной брат ханов Нурали и Эрали]. В этом звании они были утверждены бароном Игельстромом, управлявшим вторично Оренбургским краем, и барон первый подал мысль о возможности управлять ордою без хана. Совет ханский получил свою оседлость на реке Хобде, впадающей в Урал, с левой его стороны, — однако в 1798 году был избран в ханы Айчуван, коему был подчинен ханский Совет. Хан доказал свою преданность к России, но, устарелый, он не мог действовать, потому возникли раздоры, грабежи караванов и нападения на пограничные наши места. Множество киргизов, кочевавших постоянно близ Урала, удалились в глубину степей, иные соединились с поколениями Средней орды, а другие перешли к устью Сыр-Дарья, к восточным пределам Аральского моря, иные же откочевали к Хиве и Бухарии. Айчуван, спасаясь от убийства, перешел Урал; султан Букей, сын Нурали, занимавший в Совете, во время смятения, место председателя, и кочуя вблизи астраханских пределов, решился оставить навсегда степи зауральские, потому перешел в урочище Нарым-пески. Последовавшие за ним киргизы принадлежали большей частию к поколению байулинскому, некоторая часть была из алимулинского.
В 1801 году он обратился к главноуправлявшему Кавказским краем и Астраханскою губерниею генерал-лейтенанту Кноррингу с изъяснением своего желания остаться в вечном подданстве России, и просил дозволения кочевать с 10.000 кибиток на степях между реками Уралом и Волгою, и там заводить селища для зимней прикочевки. Император Павел охотно дозволил и, в знак благоволения своего, наградил его золотою медалью для ношения на шее на черной ленте. Осенью того же года перешел Букей с преданными ему султанами в эти степи, отделившись навсегда от Меньшой Киргизской орды, и с того времени возникла здесь новая орда, под названием Букеевской, или Внутренней, и под именем последней она известна в сношениях служебных. При переходе Букея из-за Урала, переселились с ним только 5.000 кибиток, как сказано в донесении наказного атамана Астраханского казачьего войска Попова; в 1803 году возросло до 7.500 кибиток. Когда разоренные и истощенные внутренними раздорами соплеменники их приводили из-за Урала детей своих толпою на продажу в земли русские, ибо нищета и голод довели их до этой крайности, тогда подвластные Букею богатели, и чрез восемь лет их стада и табуны покрыли новые степи, — это возбудило охоту в других киргизах последовать их примеру.
Внутренняя орда образовалась: а) из поколения байулы, состоявшего из 11 меньших родов, как то: берче, байбакты, алача, черкеса, исен-темира, кизыль-курта, томина, джабана, адай, маскара и таэлара; б) из небольшой части рода кита поколения алимулы; в) из небольших трех родов: табына, тама и кердери, из поколения джетиуруг, или семиродцев; г) из тюленгутов, составлявших прислугу ханов и султанов; д) из нескольких десятков кибиток рода ходжи, происходящего, по преданию, от святых мухаммеданских мужей; е) из нескольких семейств ногайцев, присоединившихся еще к Абул-Хайру. Со времени образования Внутренней орды считают теперь 23.598 кибиток, полагая на каждую по пяти душ, и потому ныне в орде 117.990 душ.
Султаны, старшины и разные роды, в 1812 году, избрали единодушно ханом Букея, который в этом звании был утвержден нашим правительством, а по смерти его перешла вся власть к сыну Джангеру. По случаю частных переходов киргизов из-за Урала, дружественных и родственных их связей между однородцами и обилию земли для кочевья, столь увеличилось число кибиток, что оказался недостаток в землях для новых переселенцев, а потому дальнейший пропуск запрещен в 1828 году. Происходившие до того времени некоторые волнения, от распространения ложных слухов об обращении киргизов в податное состояние и набирании из них рекрутов, были потушены своевременными распоряжениями. Самая перепись взволновывала их много раз, но Джангер поручал преданным ему старшинам составлять списки частным образом, и сведения, ему доставляемые, раскрывали большое размножение родов, совершившееся, так сказать, в глазах одного поколения; например, ногайцы, назад тому сто лет составлявшие несколько кибиток, возросли более нежели до 1.000.
Покойный хан Джангер, стремясь сделать оседлою свою орду, положил основание городку, или ставке, в Рын-песках, в 1827 году. Здания в ней, не исключая дворца, все деревянные и красуются правильностию; есть жилья в два этажа. Лавки, базар и площадь наполнены ежедневно покупщиками. Кроме природных обитателей, живут здесь по нескольку десятков лет русские купцы, обзаведшиеся своими домами и производящие торг весьма выгодно. Один из таковых торговцев приобрел капитал более нежели в полмиллиона рублей. Торговля производится не только простыми, необходимыми для общежития товарами, но красными, и даже предметами прихоти — конфектами и вареньями. У всякого купца непременно под домом лавка, у иного до пяти, которые заменяют гостиный двор. — Жителей полагают до 280 душ мужского пола, в том числе 180 киргиз-кайсаков, 50 русских и 30 армян. Русские имеют молитвенный дом в здании казачьего кордона. Хан очень желал, чтобы они выстроили церковь, поэтому собраны уже деньги. — Из зданий примечательные суть: училище [в училище, кроме татарского и арабского языков, изучения Корана с принадлежащими к нему постановлениями и обрядами религиозными, преподается русский язык учителем русским], домы султанов, дворец ханский и мечеть; два последние выстроены самим Джангером. Занимая половину тех комнат, в коих жил хан, я любовался мечетью из моих окон, пред коими торчат жалкие остатки деревьев от бывшего некогда сада; вслушивался в протяжно-заунывный призыв муэдзина, раздававшийся с башни мечети на разные голоса и возвещавшей суннитам, чтобы они собирались к намазу (молитве); этот призыв, по уставу Корана, провозглашался им пять раз в день, а именно: пред рассветом, в полдень, пред закатом солнца, немедленно по закате солнца и спустя час по закате солнца.
Проходя по улицам, приятно всматриваться в пестроту азиатской одежды, наблюдать повсюду движение, видеть верблюдов, послушно несущих на своих хребтах по нескольку десятков пуд сена, дров, вьюки товаров, хозяйственную посуду, жен и детей, покрикивающих от удовольствия. При увеличивающейся постройке, ставка, к сожалению, заметывается песками, по коим ходить даже трудно; в окрестности ее почти горы песчаные, называемые бурханами, которые год от году умножаются от наносу ветров. Пока находился лес, который удерживал приток бурханов, была прекрасная поляна, испещренная цветами и душистой зеленью. Они накопляются преимущественно осенью, и предстоит опасность, что ставка покроется ими. Сколько ни тягостен для жителей такой нанос, но столько же полезен он для снабжения их хорошей водою. Стоит прокопать не более пол-аршина — явится вода, притягиваемая песками.
Джангер при жизни своей управлял ордою непосредственно и имел свой Совет ханский, который учрежден в 1828 году. Совет состоял из двенадцати биев (советников), назначаемых им по одному от каждого родоправителя, которые были обязаны содействовать ему мнениями и сведениями. Хан, хотя сам избирал биев, однако представлял их на утверждение Оренбургской пограничной комиссии, ибо Внутренняя орда состояла и состоит под ее управлением, и оренбургский военный губернатор утверждал их в звании. Маловажные дела и жалобы разбирал сам хан, в присутствии султанов, биев и мулл; решал споры по народным обычаям, как решаются и поныне. Воровство, превышающее тридцать рублей серебром, грабежи, разбои и убийства судятся Пограничной комиссиею по нашим законам. Замечательно, что решения Совета ханского оканчивали все дела на месте, и не было примера жалобы на несправедливое решение хана. Джангер просил, чтобы ему дозволено было иметь при себе русских чиновников, считая их в государственной службе. Он имел их, но как людей по частным его занятиям. — По смерти хана учрежден Совет временной, под управлением родного брата его Аделя, с наименованием правителя и опекуна, двух советников, из коих один — родной его брать Менгли-Гирей, а другой — родной его дядя Чука-Нурали, коему отроду за 80 лет. К ним приданы в помощь русский советник со стороны Министерства государственных имуществ, письмоводитель и помощник его; последний есть и переводчик татарского языка. Жалованье всем им из ханского дохода (зякете). Переписка производится на русском и татарском языках. Правитель-опекун и два советника из родственников не знают грамоты и прикладывают только печати к делам. На вопросы, знают ли они, к чему прикладывают, отвечают: об этом не надо спрашивать. В правлении находятся: зерцало, портреты Государя Императора и покойного Джангера. Для надзора за ставкою и ее спокойствием, командируются казачьи отряды из Астраханского и Уральского войск и содержится кордон. Во Внутренней орде, делимой на семнадцать родов, из коих она образовалась, каждый род имеет особого своего родоправителя, и делится еще на части или отделения, коими управляют старшины. Обязанности их и родоправителей состоят в наблюдении тишины и спокойствия, в сборе податей, отчетности, передавании распоряжений Временного Совета и приведении их в исполнение. В десяти пограничных с ордою местах находится еще по одному депутату для присутствования при производстве следствий.
Хан Джангер имел двух жен: первая была из простых киргизок; от нее сын, Сеит-Гирей, остался без всякого воспитания и не наследовал прав отцовских; вторая была дочь муфти оренбургского (епископа магометанского), и была довольно образованная: кроме народного своего языка, она знала русский и немецкий, бывала в обществах и вела жизнь светской женщины. От нее было шесть детей: четыре сына и две дочери. Старший, Саиб-Гирей, утвержденный в княжеском достоинстве после смерти отца своего, с переименованием в Чингисы, потому что отец его производил свой род от завоевателя Чингисхана, воспитывался в Пажеском корпусе и вступил в права владетельного хана в 1847 году, но вскоре помер. Он был корнет Лейб-гвардии Казачьего полка, и состоял при оренбургском военном губернаторе. — Три его брата воспитываются еще в Пажеском корпусе: самому старшему из них, Ибрагиму, около 18-ти лет, среднему, Ахмет-Гирею, около 14-ти лет, а младшему, Губай-Дула, около 13-ти лет. Из дочерей старшая, Зюлейка, вышла замуж за полковника Тевкелева, живущего в Оренбургской губернии, который командовал гвардейским казачьим дивизионом (в Петербурге), а младшая, Ходыча, воспитывается в Оренбурге [по частным сведениям, в 1851 году в октябре месяце]. При дочерях жили гувернантки из немок. Обе дочери получили образование европейское; домашние, любя их за мягкость нрава и доброту, именовали по-своему: Зюлейку звали Гюл-Май (розовое масло), а Ходычу — Ходы-Джан (душенька Ходы). Отец их был человек образованный, и род жизни его был столичный: достаточно взглянуть на его комнаты, убранные со вкусом. Стулья, кресла, диваны и зеркала выписаны им из Петербурга; картины, портреты семейные и его самого, развешаны по стенам, что по закону магометанскому запрещается; по столам расставлены украшения, между ними помещены глобусы земной и небесный, последний с показанием движения планет; подле часы, на верху коих шар лунный, показывающий явления ее четвертей. В особом отделении устроена зала приемная для киргизов, коих он угощал, сидя на разостланных коврах; с ними он пил и ел. Желая нравиться своей орде, он придерживался их обычаев, так что между ними был он тот же кочующий киргиз-кайсак; между учеными — ученый; мнения и разговоры его слушали с удовольствием. Он следил просвещение и участвовал в исследовании по восточной части, почему университет Казанский, ценя его знания и полезные содействия, сделал его своим почетным членом. Как уважал он это звание и гордился нм, доказывается тем, что патент, им полученный, хранится в гостиной в золоченых рамках. Собирая вещи почему-либо редкие или изящные, он любил собирать оружия, которые помещаются в особой комнате, называемой оружейной, и состоят большей частию из восточных пистолетов, ружей, саблей, шашек, ятаганов, топориков, булав, кольчуг, щитов и шишаков, крытых серебряной и золотой чернью и украшенных дорогими каменьями. Иные с надписью арабскою, а иные с куфическою. В числе саблей суть дарственные роду его от царственного нашего дома, а именно: от императриц — Анны, Елисаветы и Екатерины II, императоров — Павла и Александра Благословенного. Между восточными ружьями хранится клинок сабли, похожей более на шашку, которая жалована царем Михаилом Феодоровичем, неизвестно кому из ханов [длина клинка в прямом направлении 97 верш., а ширина посредине ¾ вершка; сталь его булатная и чистой работы]. Украшения клинка и надписи, с обеих сторон, арабские, однообразные, с изменением одного слова, а именно — на правой стороне сказано «эль-кэбир» (высокий, высокостепенный); а на левой «эль-газизе» (верховный); все буквы крыты золотом и сохранились очень хорошо. Вот самая надпись: «Барахметт-и-ляги тааля нахлуль мелликель-азым хан ве эмир ве кебир Михаил Феодорович мамалике гюль веляяти урус», т. е. «Мы, Божиею Всемогущею милостию Государь Верховный (господствующий), Царь и владетель Великий Михаил Феодорович, обладатель всей державы Русской». — С краю этой надписи, между узорчатыми украшениями, находятся арабские слова, которые можно читать так: «Мюлла Надир, данишмент багдади, 78», т. е. «Мюлла Надир, художник из города Багдада, 78 (гиджры)». На Востоке обыкновение у мастеров, означая на вещи свое имя, ставить город Багдад, в каком бы месте они ни жили — так мне объясняли природные азиатцы, знакомые с подобными надписями. Так точно делается поныне в России, как говорили те же азиатцы, и посему немудрено теперь читать подобную надпись с именем Багдада, хотя эта сабля была работана в Москве. — Число же 78 означает год гиджры (магометанского летосчисления), которой сотенное число истерто [при составлении описи оставшемуся после смерти хана разному имуществу и вещам, дарственные сабли от царственных особ не были подведены под оценку, как неоцененные].
Покойный хан хвалился мне собранием многих редкостей, но из них я только нашел одни оружия. Не могу умолчать, что он следил наше народное образование, читал русские сочинения и издания периодические, из коих особенно ему нравились «Северная пчела» и «Библиотека для чтения». Он отзывался об них с уважением и почитал издателей. Доселе многие в степи знают сотрудников «Пчелы» и «Библиотеки», и говорят — не Булгарин, а Фаддей Венедиктович Булгарин, не Греч, а Николай Иванович Греч, не Сенковский, а Осип Иванович Сенковский. «Пчела» читается не только в глуши, но и в Америке. Мне самому приходилось встречать ее в Берлине и Париже. Пусть некоторые из наших журналистов кричат о своей известности, пусть трубят сами славу свою, а «Северная пчела» летает со славою на Руси и питает ее медом своим [Г. Покровский заметит, вероятно: «Правильнее — питается медом ее», ибо пчела, собственно, не разносит меда, а собирает его. — Прим. ред.].
Джангер, за оказанные им услуги при походе нашего войска в Хиву, был произведен в генерал-майоры и награжден звездою. В это время я видел его в казачьем мундире, который очень шел к нему: хан был красивой наружности, с черной длинною бородой. Белизна и нежность его рук были редкою принадлежностью и в женском поле, и красавица позавидовала бы им. Он был тихого и скромного нрава, и очень доброго сердца: доселе оплакивают его киргизцы, ибо благотворения его были всем открыты. — Он умер в 1845 году, кажется, на 45 году своей жизни. Я был на могиле его и поклонился праху добродетельного мужа. Над гробом его построена усердными киргизцами четыреугольная раскрашенная ограда, в коей похоронены его жены и дети; над могилою посажено дерево.
Несмотря на дикую жизнь киргизов, хан умел обуздывать их своевольство и обложил повинностями, которые были трех родов: а) зякете и сугум для хана, б) сугум для родоначальников, и в) сбор особый для содержания ханских рассыльных. Зякете установлен Магометом, а сугум и сбор особый введены Джангером. Происхождение зякете объясняется в книгах Корана и Хадисе [Хадисе есть собрание изречений и проповедей Магомета]; впоследствии смысл этой подати был разъяснен и утвержден собором муджтеидов [они были наместники и хранители закона после смерти Магомета], который изложил его в книгах Матуне и Шрух [Матуне и Шрух — книги, заключающие в себе основания и толкования религии: первая объясняет сокращенно, а вторая подробно]. В Коране сказано: «Исполняйте моление и производите зякете». В Хадисе: «Отдавайте зякете с вашего имения». Собором муджтеидов, в книгах Матуне и Шрух: «Поелику приношение зякете есть общее постановление для последователей Пророка (Магомета), существующее с самых первоначальных времен до настоящих дней, и ни один мусульманин не возражает противу святости такого учреждения, то уклоняющийся от зякете да будет отступник веры! опровергающий же да будет совратитель!» — Зякете означало собственно излишество, а по шаригату (закону общему) приношение от избытка; определено, однако, Нисабом [Нисаб слово арабское, значит основание и условие]: «Никто не должен рассуждать, справедливо ли или несправедливо, сообразно ли или несообразно условию и узаконению постановление владетеля о взимании зякете; но всякий должен повиноваться беспрекословно и вносить следуемую с него часть». На этом основании Джангер, как последователь и хранитель Корана, объяснял свой зякете, который простирался до 80.000 руб. сер., для поддержания достоинства ханского и его семейства, на расходы духовенства, устроение мечетей, благотворения и полезные учреждения. Сугум собирался скотом для угощения, по народному обычаю, приезжавших в ставку киргизов. Сугум для родоначальников был взнос добровольный, потому что они несли обязанности управления родами и пеклись о нуждах вверенного им народа; сбор особый на содержание рассыльных, простиравшийся до 1.850 руб. сер., введен для сношения с султанами, родоначальниками, и для содержания почт.
В быту киргизском скотоводство составляет единственное занятие; хотя оно не так обширно, однако насчитывают, приблизительно: верблюдов 58.903, коз 131.171, рогатого скота 158.792, лошадей 229.173, овец 1.092.476; всего 2.500.345 голов. Есть кибитки, которые имеют по 6.000 голов скота, чем тщеславятся друг пред другом, ибо этим обнаруживают свое богатство. У кого большие табуны, тот вельможа, аристократ. Скот прекрасной породы, лошади хотя очень красивые по наружности, однако не годятся в упряжь, и самая лучшая киргизская тройка пристанет на двадцативерстном расстоянии, и потом везет с большим трудом. Обывательская тройка из русских лошадей гораздо сильнее и здоровее: на таком расстоянии она не пристанет, — это испытано мною. Киргизские лошади, как уверяли меня, хороши для езды верховой, потому что они неутомимы, — но это также неосновательно: в двухчасовую езду до того изнурились хваленые лошади, что нужно было долго водить их, пока они, так сказать, пришли в себя. Говорю по опыту.
Киргизы пекутся о размножении скотоводства, потому что оно кормит их, ибо мясо — главная их пища, хотя входит в употребление хлеб. Весьма большое количество скота истребляется обычаями гостеприимства, постановлениями магометанскими, чтобы в день Курбан-бейрама (жертва Божественная) приносить его в жертву: тогда самый бедный тащит барана, а зажиточный не менее трех коров. В бедственные 1844 и 1845 годы, ознаменованные глубокими снегами и продолжительными морозами, погибло весьма много скота. Старожилы помнят, что около 40 лет тому назад Киргизская степь была покрыта множеством кустарников и хорошими пастбищами, а теперь она прорезывается грядами больших сыпучих песков, и скот терпит большой недостаток в траве; местами пересекается солонцоватыми топями и грязями (хаками), гибельными в зимние бураны, коими скот заносится сюда. При обыкновенном бездождии и нестерпимых жарах, сохнут и выгорают травы, между тем как орду окружают богатые губернии, изобильные хлебородием и водами. Внутри ее нет ни рек, ни речек, постоянно текущих. На границах ее со стороны Войска Уральского протекает небольшая речка Малой Узень, со стороны Саратовской губернии — речки Торгунь и Паника. В них водится самая мелкая рыба, ловом которой не занимаются киргизы.
В ставке ханской бывают две ярмарки, открытые в 1832 году: первая весенняя, начинающаяся с 15 апреля и оканчивающаяся 15 мая, а вторая осенняя, с 15 сентября по 15 октября. В весеннюю собирается очень много покупщиков скота из отдаленных, внутренних губерний; съезжаются торговцы с красными товарами из губерний Астраханской, Самарской, Саратовской, Симбирской, Казанской, Оренбургской и других. Обе ярмарки очень сильно содействуют обогащению ставки и умственному развитию кочующего народа.
Киргизы вероисповедания мугаммеданского, обряда суннитского [Известно, что персияне, шиитского вероисповедания (правоверного), упрекают киргизов в раскольничестве, а приверженцы суннитского называют их взамен раскольниками, оттого у них распря доходит до фанатизма, как это было в Европе по случаю споров о чистоте вероисповедания. Персияне зовут татар в насмешку татарами, объясняя, на своем языке, их происхождение от тат неверный и ар принимающий, т. е. принимающие неверную, раскольническую веру.]. У них долгое время не было нужного числа духовенства, кроме нескольких мулл казанских, но Джангер употребил все возможные старания об образовании у себя духовенства, из своих киргизов, почему отдавал учиться в школы оренбургские и к лучшим муллам, жившим по разным местам своей орды, не только детей, но и взрослых. В течение двадцатилетних усилий он достиг цели: природными киргизами заместил места мулл при кибитках и главной мечети. В настоящее время находятся при ставке: ахун с несколькими муллами, а в орде около 139 мулл, по одному на 170 кибиток. Духовенство не имеет никаких особых прав и содержанием пользуется от добровольных приношений за отправления обрядов религиозных и обучение детей. Ахун и муллы в ставке содержались при жизни хана, кроме приношений, пособиями его. Они наблюдают за исполнением обрядов своих суннитов, побуждая к тому увещаниями, почему каждый киргиз считает за обязанность бывать в мечети хотя один раз в день; болезнь только может остановить его. В мечеть входят и молятся в ней в шапках, некоторые входят босоногие, невзирая на холод, ибо Кораном повелено: «Да войдет правоверный, отряхнув прах от своих ног и очистив их от всякой нечистоты». — Этому правилу не следуют в точности, и я видел из всех молящихся одного мальчика босоногого во время холодное: было видно, что он дрожал. Входящий в мечеть идет прямо, не смотрит никуда, и, остановившись почти на половине, произносит про себя молитву, потом прикладывает к ушам руки, продолжает читать свою молитву, затем падает ниц на землю или, сделав несколько поклонов, садится, поджав ноги, и молится уже кланяясь и вздыхая. — Из женщин никто не входит в мечеть, и они, как бы отлученные от Бога и недостойные молиться Ему, проводят всю свою жизнь в рабстве и грубости, отнюдь не понимая своей тягости. Сроднившись с детства с мыслию, что они созданы для мужчин, они и умирают с тою же мыслию.
Поклоняющиеся исламизму, запечатлели его остатками идолопоклонства. Они верят духу доброму, худай, и злому, шайтану (черту). Они думают, что не признающие их Корана могут быть мучимы для блага религии. Верят, что души покойников сходят на землю со звезд. Считают того усопшего святым, над прахом которого вырастет большое дерево, и этого достаточно для внесения его в свой молитвенник. Заживо являются у них святые, которые, не имея средств к дневному пропитанию, одеваются в лохмотья, бродят между кибитками, гадают, предсказывают или произносят молитвы странным голосом, призывая на свою помощь духов. Яурунчи или джаурунчи (колдуны) гадают по бараньим костям: положив их на огонь, замечают треск, и по нему видят все на свете. Рамчи (прорицатели) предсказывают по цвету пламени, коим пылает брошенное в огонь баранье масло. Джулдузчи (астрологи) гадают по звездам, утверждая, что в них переселились знакомые им духи. Рассказывали мне, что еще находятся исступленные прорицатели, называемые бакси. Являясь в рубище и с потупленными глазами, бакси берет кобыз (род скрипки), садится, потом пронзительно поет и играет, коверкается постепенно, пока не заклубится пена во рту. Тогда, бросая кобыз, вскакивает, трясет головою и зовет духов. После тут же рассказывает, что говорили ему духи.
Хотя давно твердят свету: леность есть мать пороков, однако иной европеец не внимает этому; что же до азиатца, то его должно извинить, ибо он вовсе не знает ни этой поговорки, ни последствий лености; напротив, он думает, что достоинство и важность в том-то и состоят, чтоб ничего не делать, лежать на боку и болтать, что придет в голову: так поступают киргизы, начиная от простолюдина до аристократа; если хотите, то султаны подают примеры. Собравшись, несколько приятелей садятся на коврах, в кибитках ли это, или в домах, — известно, что они чуждаются мебели, — и разговаривают почти всю ночь. О чем же говорят? Подумает кто-нибудь, что они беседуют о благосостоянии вверенных им кибиток, — нимало: толкуют о пропавшей овце: какой она шерсти, годовая ли, и как пропала? Одни рассуждают об ней с важностию, — другие слушают с величайшим вниманием. Если кто потянется или вздремнет, тот считается за злого, несострадательного к пропавшей овце. — Всякая мелочная вещь, ничтожная новость занимает их гораздо более, нежели дело полезное. Не умея различать истинного занятия от пустословия, они охотно слушают всякий вздор и верят всему. Самая наружность киргиза выражает леность и беспечность. Посмотрите на очерк лица: нос несколько приплюснутый, мускулы выдавшиеся, лоб широковатый, глаза небольшие, губы несколько толстые, рот и подбородок маленькие, уши прямые, прижатые, лицо смуглое, почти оливковатое, руки жилистые и тело крепкое. Мужчины и женщины большей частию среднего роста. Мужчины отпускают небольшие бороды и усы, подстригая их; волосы на голове бреют; цвет волос черный, почти лоснящийся, и такой цвет встречал я преимущественно между женщинами. Одеваются в чапаны, называемые ими халатами, всегда длинные и пестрые разноцветные; во время зимы они опушиваются мехом. Шапка, называемая малахай, спускается на спину вроде капишона, виски прикрываются опущенными наушниками. Делаются малахаи нарядные, которые суть остроконечные, наподобие колпаков, и весьма высокие. В шапках являются в Совет, не снимают их ни пред султаном, ни пред ханом. Щеголи носят шапки круглые, как малороссийские, опушенные мехом, с круглой верхушкою красного цвета; такие же шапки носят девушки и женщины; последние повивают еще голову куском белого полотна вроде повойника, коего концы, довольно длинные, лежат на спине, и такой убор весьма схож с малороссийской серпянкою. Девушки повивают голову красной материею; невесты надевают на голову колпак с узкими полями, вышиною около аршина, который унизывают каменьями и побрякушками. Волосы как женщины, так и девицы заплетают. Женщины разделяют их на две или на три косы: две висят по плечам, а третью обшивают в бархат. Иногда вместо последней привязывают лопасть, украшенную кистями, лентами и бляхами. Девушки заплетают многие тоненькие косы, унизывая их серебряными бляхами, змеиными головками, цветными камешками, бубенчиками и бисером, к концам привешивают ленты, шнурочки и кисти. — Одежда бедного состоит из двух или одной рубашки и халата из самого грубого полотна, ергака, вроде длинного чапана, выделываемого из жеребьячей шкуры, и овчинного тулупа. Люди состояния посредственного носят халаты полушелковые, зажиточные — ергаки лучшей отделки, лисьи шубы, кафтаны и шелковые халаты, с опушкою или бахромою бархатною и золоченою. Подпоясываются шерстяными и шелковыми поясами, но отличительный и почетный убор обоего пола — это халат. В правлении Временного Совета я видел служащих — в пестрых шелковых халатах. На вопрос мой, можно ли так быть в Совете, переводчик отвечал мне: не только можно, но должно, потому что этот наряд служебный и почетный в обществе. — После этого мы невежи, являясь к высокостепенным особам в сюртуках. — Девический наряд от женского отличается только головною повязкою и сапогами на высоких подборах, около полутора вершка, и этим щеголяют: ходят на них очень скоро и по нескольку верст. Любят навешивать побрякушки, и им нравится брянчание. Оба пола, начиная с детей, ездят верхом на лошадях и верблюдах; повозок никаких не знают. Женщины, как и мужчины, сидят верхом ловко, и так твердо, как бы на стуле. Одетые в шелковое полукафтанье и с повойником на голове, с развевающимися на спине длинными концами, они рисуются в своей свободной и непринужденной скачке так, что светская наездница позавидовала бы их искусству. Многие стреляют метко. Мужеский и женский пол, проводя жизнь в кибитках, не любит движения, отчего от природы ленивы, неповоротливы и равнодушны к улучшению собственному. Довольствуясь куском мяса, называемого маханом, и супом, приготовленным из муки и горячей воды, называемым буданом, они не ищут более; хлеб употребляется очень мало. Любимое и прославленное питье кумыс употребляют одни зажиточные, равно как и чай кирпичный. То и другое я пил с удовольствием. Кирпичный чай оттого называется так, что он продается плитами наподобие кирпичей, и стоит до 1½ руб. сер.Отрезав определенную часть, кладут в чайник и кипятят около двух часов, потом прибавляют соли и чухонского масла, а бедные бараньего сала, и подают в особых чашках, равняющихся вместимостию до четырех стаканов; таковых чашек выпивают с хлебом по три, а иногда по четыре. Русские пьют охотно, особенно живущие с ними, и уверяли меня, что, быв пресыщены им, работают свободно до полудня. Сытность и легкость я сам испытал, и некоторые рассказывали мне, что этот чай истребляет геморрой, и что многие избавились от него. К числу кушаньев принадлежит еще биш-бармак. Это — крошево из бараньего мяса, смешанного с кусочками сала [Биш-бармак татарское слово, биш значит пять и бармак палец; дано ему это название потому, что едят пятью пальцами. Это кушанье не понравилось мне.]. — Из сала и жира приготовляют колбасы, имеющие вкус кровяных немецких (Brustwurst и Leberwurst).
Киргизы гостеприимны и стараются угостить чем только могут. Будучи склонны к лукавству и приобретению, они нередко изменяют самому гостеприимству, почитаемому везде священным. Не накормить или обидеть гостя — это поношение не только одной кибитке, но целому роду. Если киргиз-кайсак завидел вещь и она понравилась ему, то он начинает выхвалять ее, и хвалит дотоле, пока не подарят ему. Не догадывающийся или не желающий подарить подвергается опасности жизни. При входе моем в одну кибитку, женщины, осматривая мою одежду, хвалили ее, особенно им нравилась шуба из черных лоснящихся мерлушек. Старуха сказала потом чрез переводчицу: «Как хорош мех! желала бы носить такой и я. Кто ты такой: хозяин ли или чиновник?» — «Для чего она спрашивает?» — спросил я. — «Больно ей понравилась твоя шуба», — отвечала она. Не понимая смысла, к чему так нравилась шуба, я рассматривал внутреннее устройство жилья; но видно было, что старуха оставалась недовольною, что я все еще в шубе. — Мне рассказывали потом, что киргиз, забыв гостеприимство, ограбливал или убивал гостя и зарывал его в такое место, что концы, как говорится, в воду. Сколько я мог сам заметить, киргиз-кайсаки сребролюбивы, хитры и пронырливы, охотники погулять на чужой счет, и если им достается даром попить, то пьют до омертвенья. Весьма сладострастны, и при виде хорошенькой женщины обнаруживают порывы кипучие. Женившись на самой миленькой, обращают ее в работницы и рабыни. Они женятся не для того, чтобы любили впоследствии своих жен и детей или заботились бы об их благосостоянии; нет, для того, чтобы самому ничего не делать, жить в одном чувственном наслаждении, а жены работай на него. Собирается ли муж ехать куда-либо, — жена одень его, оседлай ему лошадь, посади на нее и запаси ему съестного на дорогу. Возвращается ли муж домой, — жена поди сними его с лошади, расседлай, накорми, напой ее, и смотри, чтобы кто не угнал с пастбища. Жена приготовь и подай ему кушанье, а он, поджав ноги, садится есть один; жена, стоя пред ним с детьми, не смеет дотронуться ни до махана, ни до будана, пока он не насытится. Если бы она подала ему кусок баранины весом в пятнадцать фунтов, то он постарается все съесть, а она, сложа руки, смотрит, как он уписывает и бросает ей с детьми одни обглоданные кости, которые тут же хватаются наперерыв детьми и собаками.
Отец, не имея никакого попечения о детях, выдает дочь замуж и женит сына для того только, чтобы избавиться от них. По причине многоженства, браки совершаются у них так легко, что у нас гораздо труднее познакомиться. В день самого бракосочетания ни жених, ни невеста не видятся, и сидят в отдельных комнатах или кибитках. Является мулла, прочитывает молитву одному жениху и благословляет его на брак. Можно жениться без муллы, стоит сказать при свидетелях: «Алдым» (беру), а ему отвечают: «Бердым» (отдаю). После произнесенного «алдым», жених не может отказаться, но он не может взять невесту с собою, пока не внесет за нее положенного калыма: он имеет право посещать ее во всякое время и проводить с нею ночи. Про таковые браки рассказывали мне довольно. Однажды киргиз повстречал в степи едущую с матерью дочь, которая ему очень понравилась. Он угождал им во всю дорогу и с ними приехал до их аула. Приглашенный войти в кибитку, он был угощен ими. По прошествии нескольких часов, он сказал матери «алдым», которая отвечала ему, что она не согласна на «бердым», потому что при них нет ни муллы, ни свидетелей. — «Ничего, матушка, я сам мулла [у магометан тот всякой мулла, который знает грамоту и Коран], что же до свидетелей, то они вот». Он закричал на ближние кибитки: «Будьте моими свидетелями, алдым!» Тогда мать была принуждена сказать «бердым», но не прежде отпустила к нему дочь, пока он не внес сполна калыма [Калым собственно значит подарок, но здесь разумеется продажа. Такой обычай, т. е. продавать невест, господствовал у наших предков, и он был всеобщим на Востоке. Теперь не искоренен еще в России между кочующими племенами.].
В обхождении киргизы по-видимому просты и оказывают почтение старшинам. Приветствуют друг друга поданием руки. Простолюдин подает свою руку хану, который не чуждается последнего байчума (бедняка), — это народный обычай. Большим уважением считается, если один протянет руку, а другой, положив ее на свою ладонь, прижмет и приударит своею рукою. Женщины приветствуются между собою одними вопросами — о здоровье, кочевье, и хвалятся, кто более услуживает мужу, собирает и устанавливает кибитку, куда прикочевывает и избирает место ставки, чтобы только угодить мужу. Не смотря на раболепную подчиненность и многоженство, часто гнездится в сердце женщин ревность, — от коей нередко иссыхают. Любя своих мужей, они дают им самые нежные наименования: глазик мой, светик мой, сердце мое, душа моя. Мужья не ревнуют к своим женам, но и не равнодушны, когда ухаживают посторонние. Бывают неверности со стороны жен, коих по Корану велено побивать каменьями, как у древних евреев. Женщины ходят с открытыми лицами и при встрече не закрываются. Султаны и зажиточные, слывущие аристократами, не показывают своих жен и смотрят за ними строго: чем более строгости, тем более неверности. Если мусульманка пожелает видеть кого, то она найдет возможность — и муж с рогами.
Рождение дитяти сопряжено с суеверным пособием. Когда женщина почувствует приближение родов, тогда призывают колдуна или прорицателя к облегчению страданий роженицы. — Обрезание совершается с большою точностию, и этому особо изучивается мулла, который отправляет обряд, при чтении молитв, над детьми от трех- до десятилетнего возраста. Имена собственные дают по произволу, даже неприличные, оскорбляющие слух, но это у них обыкновенное, житейское дело. Имена женщин скрывают, и если скажут, то совсем не то, какое они носят. Я спросил у мужа имя его жены, которая в это время, сидя у огня, выделывала овчину; он отвечал мне: «Нельзя сказать, грех: Макмет (Магомет) запретил сказывать; на том свете не признает тебя жена». — «Если грех, то пусть грех, — отвечал я, — по крайней мере дозволь мне посмотреть головной убор (повойник) твоей жены». — «Нельзя бы, но уж для тебя», — сказал он, — и велел своей жене развязать головную повязку и показать, как она складывается и навязывается. Не грех показывать джяуру (неверному), как убирается голова, а грех сказать ее имя, подумал я. Вот нравы! вот понятия! Да, у каждого народа свои заблуждения, а у полудикого неприличие считается приличием, не грех — грехом. Что у благовоспитанного оскорбило бы честь, то у кочующего не понятно как честь.
Покойника оплакивают с воем, особенно жены: он даже обязаны плакать, кричать, царапать свое лицо и рвать на себе волосы, исчисляя достоинства своего мужа и его нежную к ним любовь. Иные жены оплакивают его по утрам и вечерам — несколько недель, пред куклою, одетою в платье умершего. — Едва скончается муж, обмывают его тело, наряжают или пеленают и кладут на ковер. Сходятся родственники, мулла прочитывает молитвы и восхваляет умершего; потом несут его к могиле, в сопровождении плачущих жен и шеста с черным платком; на могиле снова читается молитва, и наконец погребают. По возвращении домой прочитывается молитва за упокой. Поминки отправляются ими через 40 дней, а важнейшими почитаются отправляемые через год. На могиле ставят дерево, и если оно примется, то покойника признают святым. — У могил я видел столбы каменные, раскрашенные и с надписью в похвалу умершего.
Киргизы весьма преданы суеверию, и знахарей у них бездна; им верят до того, что думают, что они в состоянии сделать сверхъестественное. У молодого ханского сына Сеит-Гирея я видел лошадь, родившуюся без хвоста, которая, будучи жеребенком, выделывала скачки вроде паяца, перепрыгивая через две и три лошади. Киргизы, изумляясь ее искусству, видели в ней силу демонскую, потому прибегнули к чародеям, чтобы заговорить ее. Не успев в этом, суеверы полагали, что вся причина ее резвости в том, что она бесхвостая, потому настаивали, чтобы ей вырастить хвост. В этом все усилие было тщетное, и колдуны сознались, что они не в силах заставить демонов отдать хвост. — И впрямь так, сказали киргизы, дело нестаточное! Демон не свой брат.
Для меня показалось странным, что киргизы, преданные обману знахарей, прибегают к пособию живущего в ставке врача, очень образованного и попечительного, А. Г. Пупорева, который хвалит их точность в исполнении приемов лечебных.
Большая часть киргизов руководствуется в ночных дорогах приметами созвездий. Полярная звезда Темир-казык (Железный Кол) занимает у них первое место. Утренняя звезда называется Чубан-джулдусы (Пастушья звезда); Большая Медведица (Джиды-каракчи), по их мнению, образована из семи волков, бегущих за двумя лошадьми — белою (Акбузат) и серою (Кукбузат), и когда первая съест вторую, тогда наступит кончина мира. Млечный Путь (Кушнун-юлы) называется Птичьего Дорогою, ибо думают, что по нему перелетают птицы из Европы в Азию. — Плеяды, или Дикий Баран (Иркар), весною нисходит на землю и растит траву для скота.
Год считается с марта, и первый его день называют Новым Годом (Науруз). Месяцы именуются по знакам зодиака. Пятница у них (джюма или джума) заменяет наше воскресенье. Название дней переняли у персиян, — неделя начинается с субботы, а именно: тембе или сембе суббота, джексембе воскресенье, дюсембе понедельник, сисембе вторник, сярсембе середа, бийсембе четверток и джума пятница. Счисление года называется гиджрою, которая начинается со времени бегства Магометова из Мекки в Медину, в 622 году по Р. Х. Иногда считают монгольскими кругами, состоящими из 12 годов, из которых каждый носит название какого-нибудь животного. Вот им имена: первый год сычкан (мыший), второй сыгыр (коровий), третий джулбарс (барсовый), четвертый тугушкан (заячий), пятый лу (драконовый), шестой джилан (змеиный), седьмой джилька(лошадиный), восьмой кой (по-монгольски хоин, бараний), девятый пичин (по-монгольски мечин, обезьяный), десятый таук (по-монгольски тако, куриный), одиннадцатый ит (по-монгольски нохо, собачий), двенадцатый дунгуз (по-монгольски гаха, свиный). Если припоминают какое-либо происшествие, то говорят: тому прошло уже четыре года собачьих, т. е. 48 лет, или два года собачьих и шесть простых, т. е. 30 лет. День считают от восхождения до захождения солнца. Протяжение дороги измеряют временем, например: от такого-то места до такого три дня езды (верховой обыкновенной).
Киргиз-кайсаки говорят испорченным татарским языком; есть слова непонятные ни для татарина, ни для турка, которые суть или монгольские, или испорченные китайские. Читающий Алкоран и его объясняющий почитается мудрецом. Султаны мало чем отличаются мудростью от простолюдина, ибо почти все, не зная грамоты, прикладывают к бумагам свои печати, а письма и дела читают муллы, которые и отвечают на них. О поэзии народной я ничего не слыхал. Некоторые из образованных султанов читают ее в турецких, персидских и арабских стихотворениях. Музыки стройной не слыхал; гармоника, везде проникшая, раздавалась по улицам Рын-песков. Употребляют, однако, дикую степную: кобызы (вроде скрипки) и чибызы (дудки камышовые).
Холод и зной переносят кочующие с удивительной твердостию. Я видел мужчин в степи с открытой шеею и грудью, почти в одной рубашке, но с малахаем на голове, в такое время, когда дул сильный северный ветер, шел снег, и только что впору шуба. Смотря на его тело, красноватое, закаленное непогодою, видишь как бы выдубленную кожу. Дети в рубашонках ползают около огня, разгребают своими ручонками уголья удушливого и зловонного кизяка [Навоз сушеный, но в ставке ханской употребляют еще вместо дров траву, называемую курпек или кепек, имеющую корень толстой и растущую по песчаным буграм; вьюк верблюжий продается 7 коп. сер.], и не чувствуют, как обжигают свои пальцы, прожигают рубашонки до самого тела, или же выбегают полунагие на простор, и, дрожа всем телом от мороза, дуют в рукав, висящий лохмотьями. При зное, почти нестерпимом, валяются нагими по песку и жарятся на нем. Мужчины и женщины только что не ходят летом в том виде, как мать-природа произвела их на свет. Собаки, спутники и оберегатели кибиток, грызутся вместе с детьми, особенно когда голодные отнимают у них махан. Приходилось видеть, что из одного и того же казана (чугунного котла), в котором готовится кушанье для семейства, хлебают и собаки. Во многих кибитках кошки до того небоязливы, что спокойно расхаживают по махану и, мяукая, тащат на верх кибитки самый сытный кусок мяса. Собаки, увидя кошку, поднимают вой, хозяйка кричит, дети бегают вокруг: «Брысь! брысь!», но кот Васька слушает да ест.
Проводя жизнь чисто животную, киргизы не призадумаются убить кого-либо, особенно если заметят проезжего с состоянием. Многие из них не рассуждают о последствиях или думают, бросив в поле труп, что не откроют виновного. Вот общество людей, живущее по природе! вот общество, коего ищут многие, стремясь жить по природе! После этого осуждают еще просвещение.
Ставка по своему заселению среди сыпучих песков, куда едва проникала нога человеческая, соделалась ныне весьма важным и полезным местом, потому что она притягивает к себе кочующую орду, имеет над нею надзоре попечительный и сближает нечувствительно полудикаря с оседлостию. Едва протекла четверть столететия с ее основания, как уже некоторые из кочующих начали заводиться домиками и землянками, строить хутора кибиточные, приучаться к косе и сохе. Будущность, кажется, близкая, что кочевые степи покроются селищами, и благотворная мысль водворить киргизов приводится незаметно в исполнение. При жизни хана управление было подвержено нередко личным видам окружавших его особ, отчего народ роптал; при нем собираемые подати хотя имели определенное назначение, однако переходили в другие руки и расточались без пользы; при нем зякете и сугум не только не подвергались никакой отчетности, но даже не было известно, куда израсходовались и на что. Все было до такой степени произвольно, что хан терпел нужду в средствах к своему содержанию. Как прежде шло, так, думали, будет и нынче; но благодетельный начальник всего Оренбургского края, его высокопревосходительство Василий Алексеевич Перовский, обратил отеческую заботливость на орду, и в короткое время все приведено в точность. Здесь не у места излагать бывшие беспорядки: довольно сказать, что зякете и сугум получили приращение и, без сомнения, еще увеличатся.
При виде удальства и наездничества киргиз-кайсаков, приходит на мысль: не от кайсаков ли получили проименование казаки? Спрашиваешь киргиз-кайсака: «Кто ты?» — «Киргиз». — «А еще?» — «Казак». — Он никак не назовет себя кайсаком, русские же называют его корсак. Такое переиначивание имени дает повод думать, что наши казаки суть по названию те же кайсаки. Пишут, что первые казаки явились в Малороссии в половине XIII века, когда Бату, уничтожив Киев, был причиною, что жители бежали из него, поселились у порогов днепровских и проименовались запорожцами. Известно, что в Грузии были цихи (кайсаки) еще до Р. X.; что они селились по всей Скифии, по рекам Днестру, Дону и Днепру; что однородцы их именовались по разным местностям различно; что кайсаки легко могли смешаться с запорожскими поселенцами и передать им свое имя. Нестор, описывая поход тмутараканского князя Мстислава на косогского [цихи и косоги, у наших предков, суть те же черкесы, и под этим именем известен даже горский народ. Кайсак, без сомнения, есть прибавочное к киргизу, как у многих народов бывало, например: варяго-русс и т. п., и кайсак по созвучию тот же казак (бездомный), и он так же мог называться черкесом, по жительству на Кавказе.] князя (в 1022 году), говорит о косогах, обитавших по Дону, — не те же ли кайсаки? Не так ли случилось с происхождением имени русского, когда варяго-руссы пришли к нам в половине IX века, смешались с славянами новгородскими и оставили им навсегда свое имя? Таких примеров в истории очень, очень много. Переиначиваний же имен народных так много, что можно бы написать об них книги. Нередко укоризненные названия обращались в племенные, родовые. Не прибегая к указаниям на историю народов, довольно сказать, что имя малороссиян, в наше время, может послужить тому доказательством. Издеваясь над ними, говорят: «Вот идет хохол», или: «Эй, хохол! поди сюда» [хохол значит по-малороссийски длинный чуб]. Так назвать малоросса настоящего — он обидится, между тем в Саратовской и Астраханской губерниях «хохол» сделалось как бы достоянием родовым. В этих местах я спрашивал иногда нарочито у малороссиянина: «Кто ты такой?» — «Хохол». — «Кто ты родом?» — «Хохол». — «На каком языке говоришь со мною?» — «На хохлацком». — «Отчего же не говоришь по-малороссийски?» — «Я его не знаю». Одним словом, сколько я ни расспрашивал про нравы, обычаи, песни, все это называют хохлацким. Вот как изменяются племенные наименования! — Слова кайсак и казак так созвучны, так нечувствительны к усваиванию одного вместо другого, что проименование казаков скорее допустить можно от кайсаков, нежели от косы, козы, кобзы, козявки и тому подобных [Казак татарское слово, и значит бездомный, бобыль. В одной рукописи конца XVIII в., хранящейся у меня и имеющей заглавие «Известие о начале, учреждении и состоянии регулярного войска в России и т. д.», сказано, что баскак татарский, правитель княжества Курского, призвав черкес, в 1282 году, населил слободы под именем казаков, которые занимались грабежами и разбоями, за что их жилища были уничтожены кн. Олегом; но они, соединясь потом с беглецами русскими, основали город Черказ на р. Днестре, в память своего происхождения, и посему имя черкес и казак сделалось придаточным в земле украинской, ибо казак татарское слово и значит бездомного, бродягу или бобыля. В 1330 г. казаки поселились на Переволочне, потом на острове Хортице, затем распространили свои жилища до р. Буга и Днестра, а наконец утвердились в 1548 году выше Днепра и удержали за собою имя запорожцев. С. 133 и д.].
Оставляя доказывать другим начало проименования казаков, я обращаюсь к своему предмету. — Из Рын-песков я отправился к большой горе Богдо, по прежней однообразной степи, на коей долго не было видно ни хутора, ни землянки. Кой-где выказывались закопченные кибитки, трава ковыль и солончак. Не доезжая горы Малого Богдо, встретил я у дороги дерево осокорь, коего ствол в обхвате около шести аршин, и растет в самом колодце; вода его очень хорошая. Около черты Баскунчатского озера, расстилающегося у подошвы Большого Богдо, почти во ста верстах от ставки, проявляются земли вспаханные, и этим обязаны трудолюбию кара-калпаков (черношапошников). Они суть выходцы из разных мест России, смешались здесь с татарами, забыли свой язык и приняли магометанство. Трухменцы тунгуровские, татары кундровские, киргизы и частию калмыки обитают около них в небольшом количестве. Чем ближе подъезжаешь к большой горе Богдо, тем земля солонцоватее и безжизненнее. Богдо виднеется за несколько верст; дорога к нему пересекается оврагами и хребтами возвышенными. Издали вершина его гораздо заманчивее, нежели как на самом месте. У самой подошвы растянулось соляное озеро Баскунчатское, имеющее окружность 46, длину 18, а ширину около 9 верст. Богдо — калмыцкое слово, значит святый, а баскунчат — татарское: буса лед и кум песок, «лед-песок», и, вероятно, оттого так проименовалось озеро, что поверхность его от соли представляется издали льдистою, и по ней ходят и ездят свободно, когда ропа (рассол) сгоняется моряною (морским ветром) [В китайских владениях тянется цепь гор Тянь-Шянь, между Туркестаном и старой Джангуриею; вершина цепи называется там Богдо-ула. Богдо, как мы знаем, значит святый, а ула гора, поэтому гора Богдо. — У нас два Богдо: Большое и Малое. Название Баскунчатского озера производят некоторые от двух татарских слов: баш голова, кунчак сука, поэтому озеро значит: Сучья голова. Кажется, правильнее то производство, которое от буса и кум.]. Соль же в это время ложится зернистым песком и отражается как кристалл; в таком виде собирается она из-под рапы. — Озеро это очень богато солью, но разработка приостановлена около тридцати лет тому назад; за всем тем, при нем живут корчемный заседатель, наблюдающий за корчемством, соляной пристав, коему вверен отряд казачий для его распоряжений, и офицер кордона казачьего.
Появление на степи двух гор Богдо весьма важно для естествоиспытателей: конечно, они обязаны волканическому происхождению, и местность, обнаруживающая солонцоватую почву, без сомнения, была некогда дном морским. — Нелишне заметить здесь, что при озере находятся соляные грязи, которые благодетельно помогают многим больным, даже зараженным неизлечимыми болезнями. Свойство этих грязей то же самое, какое Элтонского соляного озера.
Богдо усеян песчано-известковыми осколками, а бока с одной стороны обложены красной глиною, которою киргиз-кайсаки красят деревянные вещи. Около вершины торчат камни, которые срываются ветром и разбиваются. На средине почти горы находятся норы, в них водятся рыжие лисицы. Летом от подошвы до вершины все испещряется цветами, и, как еще говорили мне, гнездятся между камнями большой величины змеи, и очень смирные. Высота горы около 150 сажень. Гора своим очертанием представляет лежащего льва с поднятою головою, почему калмыки называют ее Арслан-ула, Лев-гора. Окружность подошвы около 7-ми верст, а протяжение горы около версты; всход на нее крутой и несколько утомительный. С вершины открывается глазам с трех сторон необозримая равнина, а с четвертой соляное озеро.
Калмыки боготворят Богдо и клянутся им, как своим богом: «Да задавит меня Богдо!» Из них никто не смеет взойти на вершину, чтобы не осквернить ее своими ногами. Они всходят молиться на уступ пред вершиною, и приносят в жертву мелочь: лоскутки от платья, и, будто бы, бросают деньги, но этого никто не видел. Некоторые, описывая моление калмык, выдумали, что они не щадят для жертвы ни овец, ни коров, ни денег серебряных и золотых. Из старожилов никто не слыхал об этом, как я ни расспрашивал [Нефедьев (Подроб. свед. о волжск. калмыках. С-ПБ. 1844 г. с. 5) говорит, что часть Богды южной покрыта слоями гипса и алебастра, и что калмыки оставляют на поверхности, в виде жертв, деньги, разные вещицы и даже каменья. Осматривая сам гору, я нашел на ней одну песчано-глинистую породу, имеющую вид известки, не похожей ни на гипс, ни на алебастр, а денег я не видал, только валялись кусочки камешков, клочки шерсти и перья. — Предание же о происхождении Богдо, излагаемое мною, несколько противоречит известию г. Нефедьева.]. О происхождении Богдо сохранились у калмыков разные предания, из коих любопытнее следующее. Три святые брата, отправившись из Китая, несли на себе гору: дошедши до этих мест, разделились на две стороны: меньшой отнес свою гору на то место, где ныне Малое Богдо, в 40 верстах от Большой, поставил и успокоился под нею навек; старший и средний тоже поставили, где теперь Большая Богдо, но как средний согрешил во время дороги, то она раздавила его, и потекла с него кровь, коей следы суть бока красной глины; старший же тихо успокоился под нею. Во время одного обеда старший плеснул похлебкой, и от нее образовалось соляное Баскунчатское озеро. — Калмыки твердо уверены, что в недрах горы живет змей с золотыми рогами (дракон китайский), что это есть бог невидимый, которого видят одни праведные. — Некоторые рассказывают еще, что при дуновении ветра носится на вершине глухой звук, отзывающийся стенанием людей и переходящий иногда в крик человеческих голосов; что в одной из глубоких нор живет горный дух Цаган-эбуген (Белый старик). — Глухой звук и стенание подали повод думать суеверным, что это происходит от Цагане-эбугена. — Восточный ветер, выходя из ущелий, разносится по вершине и полю со свистом, особенно в осенние, сумрачные дни, — вот происхождение суеверия.
Насупротив соляного озера расположено небольшое озеро Хара-усун (Черная вода), имеющее окружность около версты [Хара-усун называется по-калмыцки, а татары зовут Кулабие: кула саврасый, а бие лошадь. Говорят, что в этом озере потонула когда-то саврасая лошадь.]. Внутри его пресная вода, а посредине водоворот, так что, что ни попадается сюда, все гибнет. В шести верстах от Хара-усун серный ключ; близ Богдо, с юго-восточный стороны, горючая в кусках сера. В 80 верстах от Богдо возвышенность Чипчичи [трудно определить правильный выговор: иные называют Чапчачы, Чыпчали, Чипчачы, Чапчаги, Чипчаглы], имеющая каменную соль; при ломке ее разбиваются топоры, посредине небольшое с рапою озерко Чапчали, или Чипчачи, в окружности около шести, а в длину полторы версты; оно на пределах трех владений: калмыцких, киргизских и кундровских татар Енотаевского уезда Астраханской губернии. В 45 верстах отсюда лежит Батарбекское соляное озеро и много других небольших озер, которые, как думают, имеют подземное сообщение с озером Царевского уезда Элтонским, отстоящим от них в 400 верстах [Об Элтонском озере помещено мною в «Журн. Мин. внутрен. дел», в 1845 г., в 9-й части, ст. 389. — На Баскунчатском озере сохранялось живое предание о нежности родителей к двум сынкам. Я сказал «живое предание», потому что излагаемое происшествие не превышает двенадцати лет. По примерной любви к недорослям, родители занялись на 22-летнем их возрасте тем лишь, чтобы научить грамоте. Но маменька их, рассудив потом представить их свету, озаботилась дать несколько уроков, как входить в гостиную, кланяться, шаркать и подходить с глубоким почтением к руке дамской. Нарядившись в широкое с шлейфом платье, она украсила голову свою высоким чепцом, убранным разноцветно-пестрыми и красными лентами, натянула на руки шелковые белые перчатки, села в угол комнаты и представляла барыню, к коей должны были подходить сынки, лишь для примера. Во время упражнения в этом деле, приехала неожиданно гостья, которая с изумлением встретила стоявших у дверей гостиной двух сынков, рослых как гайдуки и дюжих как бурлаки; они, не поклонившись ей, хотя только что шаркали, сказали: «Матушка, войдите; наша матушка разыгрывает невесть что и учит нас чему-то басурманскому». «Невежи! болваны! — закричала на них маменька, — кланяйтесь гостье, давно ли учила вас? Шаркните, ну, вот так, ну, так». — «Видите, сударыня, — обратилась они к приезжей, — я учу их, как образованным молодым людям должно стоять, держать себя прямо, уметь подойти к руке, и чтобы яснее, вразумительнее было для них, представляю себя, будто я им чужая». — «Ну, подходите, — сказала она им, — целуйте ручку у дамы, тут и поклон отдайте». — Гостья не могла не заметить, что нынче не подходят уже к ручке; что прежде следовало бы позаботиться об образовании, что… Маменька перебила ее слова и сказала: «Милая моя! моя сынки воспитаны довольно хорошо, к довершению их образования недоставало светской ловкости, развязанности, вот почему я сама приняла на себя обязанность учить их реверансам и церемониальным комплиментам. Какая мать пожелает, чтобы дитя было невежа, а тем более я!» — Любуясь ими, она поехала в Астрахань похвалиться их светскостию, коей только и недоставало. — После этого скажут, что нет уже недорослей! Увы! не совсем так: есть места в отделенных губерниях, где можно найти изобильный источник для комедий и уродливых понятий об образовании. Я знаю одно помещичье семейство, очень богатое, которое не позаботилось обучить русскому письму своих дочерей, боясь, чтобы они не переписывались с любовниками, и таковых же сынков, считающихся дворянчиками.].
С Богдо развертывается чистая и гладкая степь, усаженная ковылем, столь грустно припеваемым в наших народных песнях. На тридцативерстном протяжении мне казалась пустыня, и верст за шесть перед селением Болхуны (Черноярского уезда) появились вспаханные поля, а там стоги сена и скирды хлебные. Сердцу стало легче от этих признаков оседлости. — Селение Болхуны весьма многолюдное и богатое, заселено малороссийскими выходцами. Те же хаты с соломенными кровлями, полы, смазанные глиною, стены беленые, и то же простодушие природное [Остановившись в одной богатой избе, я нашел, в соседстве с нею, разгульное море: песни, пляска и скрипка кипели во всем разгаре. Полагая, что это свадьба, я пошел посмотреть ее, но это было мировое угощение сватов, по забавному случаю. Сват-малороссиянин выпросил у своего свата-земляка малолетнего его сына, с тем, чтобы он за воспитание его был ему вместо сына и почитал бы его за отца. Так согласились. — Он воспитал, женил его и наделил состоянием. Чрез несколько времени после свадьбы, он оставил нареченного своего отца и перешел в дом настоящего, быв им сманен. Нареченный вошел с жалобою в громадскую (расправу), которая приговорила, чтобы отец заплатил ему за все время воспитания его сына, возвратил бы расходы по свадьбе и приданое; но как нечем было заплатить, то приятели советовали просить у него мировой, которая состояла в том, чтобы он с сыном и невесткою поклонились ему в ноги три раза. Он долго не соглашался, но, убежденный советами, явился к нему с своими детьми; однако не снял шапки пред ним и не поклонился. Нареченный отец, стоявший важно с палкою в руках и с шапкою на голове, ожидал поклона; увидев же, что тот не думает, сказал ему: «Эй, свате! шо ж думаешь? поклонись в ноги тричи, так все забуду — тай Бог с тобою!» — «Ни, оце (вот) не буде», — отвечал он. — «Як не буде, так заплаты мени гроши, бо я сгодовав (вскормил) и оженыв його». — «Так же выдайся (ведайся) с ним», — сказал отец. — «Як же мени выдаться с ним, колы ты його сманыв. Свате, поклонысь!» — «Оце не буде». — «Не буде, так не хай (пусть) твiй сын по-прежнему остается у мене». — «Не хай вин кланяеця», — сказал отец. — «Та оставь, пане свату; бачь, оце раз, два и тричы, — постукивая палкою, говорил он; — поклонысь, кажу поклонысь». — Тот хотел было, потом раздумал и снова заупрямился. — «Який же ты свате! чы довго тоби поклониця: оце раз, два и тричы, та обнимемся и поцелуемся». — После этого начали уговаривать отца и грозили, что если не помирится, то оставят и отдадут его под суд. С трудом уговорили, и он, сняв шапку, сказал: «Глядыте, миряне и вся громада честная». — Он поклонился в ноги, а тот, постукивая палкою за каждым поклоном, приговаривал с самодоводьствием: «Оце раз, — добре (хорошо); оце два, добре; оце тричы, добре. Ну, буде, свате». — Он обнял его и поцеловались. То же самое сделали его дети. — «Благодарение Богу, все кончено между нами, — сказал нареченный отец; — ходымо же ко мни, та выпьемо по стаканчику зеленчака».].
Направивши свой путь из селения по течению луговой стороны Ахтубы, я видел берега ее, так сказать, усыпанные селищами: хутора, деревни и селения восхищали глаз и веселили душу; деятельность кипела повсюду. — Давно ли была степь? Не более сорока лет, а теперь она превратилась в многолюдную страну. Люди здешние спорят уже о землях, им стало тесно. Киргиз-кайсаки и калмыки, прежние господа луговой полосы, вытеснены отсюда решительно; не знавшие предела своему своеволию, они думали, что их степи останутся навсегда дикими, как они сами. — По возвращении моем в избу, я застал в ней мальчика, сильно плакавшего и просившего у матери поесть. Как он не хотел есть паляницы (пшеничного хлеба) и все плакал, то она грозила побить его; он не унимался. Рассерженная этим мать закричала: «Оце вередливый бисив сын! чего хочешь? Ишь!» — «Не хочу», — сказал он. — «Чего же хочешь?» — «Дай мени мясца» (а это был постный день, соблюдаемый строго малороссиянами). — «А, бусурмане, католику! — вскрикнула она на него, — як же можно! теперь тилько едят паны та собаки».
От Болхунов до городка Селитряного, на протяжении 118 верст [От Болхунов до Пироговки 18 верст, от Пироговки до Золотушинских хуторов 8 верст, от Золотушинских хуторов до Михайловки, или, иначе, Волочайки, 25 верст. Волочайка прозвана в насмешку, потому что поселенцы ее имеют тяжбу по землям, со времени заселения их. От Михайловки до Саскелей 12 вер., от Саскелей до Гарбалей, или Карбалей, или Харабалинского, 35 вер., от Гарбалей до Тамбовки 12 вер., от Тамбовки до городка Селитряного 18 верст.], постоянно изменяется местность: то виднеются вдали холмики, вроде курганов; то отлогие песчаные возвышенности, омываемые Ахтубой, которая живописно окаймляет деревни и селения. Михайловка мне понравилась красивым местоположением: она на косогоре, а внизу ее плещет Ахтуба, та самая, которая своими водами напаивала некогда золотоордынцев. С Саскели, или Сасыкальского, расположенного на горе, примечаются уже следы древних жилищ монголо-татар; в семи верстах, повыше его, выходит из Ахтубы речка Шулук [Правильное название его Ашулук, татарское слово, значит — горькая вода; обтекает Саскели, Карбалей, Тамбовку, и впадает под Селитряным в Ахтубу; потом выбегает из нее снова, впадает опять в нее под Хожатаевкою, селением татарским, отстоящим от Селитряного в 70 верстах; всего течения его 163 версты. — Хожатаевку называют иные Кагатаевкою и Чагатаевкою. Хожатаевка и Сеитовка — два обширные селения кундровских татар, в коих считают до 800 дворов.], который местами пересыхает совершенно, а он при владычестве татарском носил на своем хребте торговые суда и воинственных наездников, отважно бросавшихся вплавь на своем послушном коне. Шулук огибает некоторые селения, извивается под Селитряным, пред коим увертывается как змея, после расстилается узкой тесьмою между возвышенностями и впадает под их прикрытием в Ахтубу. — Что касается до заселения Саскелей и Харабалинского, или Гарбалей, то в них водворены пришельцы из Воронежской и Тамбовской губерний, а Тамбовка одними выходцами тамбовскими; все эти места, за тридцать лет тому назад, были необитаемы, и долго никто не решался селиться, ибо толпы бродивших полудикарей грабили и убивали, там же скрывались ватаги разбойников, ныне кипит народ и живут мирные обитатели. С Саскелей едва видны, по кряжу гор, остатки от татарских зданий; в буграх и насыпях попадаются кирпич и голубые изразцы. — Домики и хозяйственные постройки прикрыли их собою. Находимые вещи и местность именуются в народе мамаевскими. Из Тамбовки идет дорога в Селитряный то чрез горки и долины, засыпанные песком, то чрез тощие поля, усаженные кустами полыни и колючки. Чем ближе к городку, теме более увеличиваются пески; пред самым селением торчат бугры развалин, свидетельствующие собою местопребывание татар, и это место долгое время было спорным: некоторые доказывали, что тут Сарай, столица Дешт-Кипчакского царства.
Следы явственных, неопровергаемых жилищ тянутся по левому берегу Ахтубы и Шулука. Между рытвинами и природными холмами разметано древнее селище, коего имени никто не знает; по буграм и всей местности валяются кирпичи. Бугор, называемый в простонародии Маяковым и стоящий над берегом Шулука, открывает прекрасный вид на окрестные поляны; напротив поднимаются ряды кочурок [этим именем прозваны здесь рытые места, и кочурка значит здесь яма], за ними Красный бугор, самый возвышенный, получивший такое имя от глины красноватого цвета; вся местность усеяна остатками развалин. За Маяковым тянется новый ряд бугров, внутри коих находили стены, мозаические изразцы и глиняную посуду. На пятиверстном протяжении разбросан мелкий кирпич, и весь городок представляет кучу безобразных разрытий [Селитряный, отстоящий от Астрахани во 105 верстах, получил такое название от бывшего здесь завода селитряного, устроенного в царствование императрицы Екатерины II. Первый заводчик был астраханский купец Кобяков, который приготовлял селитру из костей человеческих и разных животных, отрываемых им из развалин: доселе остались кучи золы. По оконечностям бывшего завода остались две обрушенные башни и две почти сравнявшиеся с землею. Тут было укрепление, и старики рассказывают, что, за пятьдесят лет перед сим, отцы их застали цельные оберегательные башни, на коих находились пушки, присланные правительством для охранения завода и жителей от набегов бездомных обитателей; при заводе находился для защиты казачий кордон, который отсюда был растянут по Ахтубе и Волге к Царицыну, от него мимо посада Дубовского до Камышина (Саратовской губернии), и потом в степь до хребта Уральского. Теперь находится кордон в Селитряном, близ Богдо и в Рын-песках; в прочих местах нет уже в нем надобности. Пушки были сняты казачьим Сероглазовским кордоном, и еще в 1837 году лежало на дворе одного обывателя шесть пушек. Они были чугунные и одинаковой величины: в длину 2 аршина, в поперечнике у горла 5 вершков. В то же самое время были взяты сероглазовскими казаками котлы чугунные большой величины, в коих приготовляли селитру, и оставили на память городку три якоря, лежащие на берегу Ахтубы. Некоторые, не видевшие городка, утверждали, что эти башни суть остатки от укреплений золотоордынских, что ими доказывается древность городка, что тут был Сарай, основанный Бату, первым ханом Золотой Орды; что на эту местность указывают Рубруквис и Плано Карпини, бывшие в ставке ханской и посланные сюда — один королем французским, а другой папою.].
Ахтуба, подмывая в полую воду курганы, вымывает кирпичи, монеты, кости человеческие и разные вещи, уносит с собою и оставляет потом в отдаленных краях. Как между буграми Красным и Кочурками всего более насыпей и курганов, образовавших из себя как бы одну слитую кирпичную площадь, то можно думать, что здесь должны быть древности. Есть насыпи и бугры, по-видимому, нетронутые. Если произвесть раскопку правильным образом, то, может быть, откроются вещи замечательные. Разносят слухи о прежде находимых серебряных и золотых древностях, и если верить молве, то были там найдены, во второй половине XVIII века, два серебряные гроба, и потому некоторые из ученых заключили, что тут было ханское кладбище. За 25 лет пред сим был открыт женщиною кувшин, как говорят, с золотыми деньгами; за четыре года пред сим отрыли вроде комнаты, с обвалившимися дверями, имевшей вид внутренней кибитки; в средине находился кувшин. Нынешней весною (1851 года) найден кувшинчик с серебряными деньгами, и таких кувшинчиков отрывали прежде довольно; были также откопаны золотые монеты; попадались серебряные и золотые перстни. Я сам видел сердоликовый перстень. Лет двадцать пред сим некто нашел блестящий и большой величины камень, который был им продан за семьсот руб. сер. — На поверхности ровной я встречал очень много битой глиняной посуды, металлические слитки, осколки дикого камня, голубых изразцов и перламутровые раковины. Мне показывали два прекрасных мозаических изразца, недавно отрытых. При рассматривании разбитой в мелкие куски посуды, я спросил у одного простолюдина: «Для чего бьете ее? не лучше ли хранить на память?» — «Это нечистое мамайское», — отвечал он, и рассказал мне, что при отрытии кувшина или другой какой-либо вещи, нашедший должен перекреститься и произнести: «С нами крестная сила!» и потом разбить: там сидит злой дух Мамая!
При поверхностном даже рассматривании развалин городка, нельзя сравнить их с царевскими; первые помещаются на протяжении не более пяти, а вторые на двадцати верстах; первые не имеют ни каналов, ни озер искусственных, а вторые испещрены ими, и в больших размерах; первые не имеют в таком множестве насыпей и курганов, а вторые были унизаны ими. Самое величие царственного города не могло помещаться на таком малом пространстве, на каком расположен Селитряный, между тем как одно обширное протяжение царевских развалин изобличает столицу могущественных властелинов Золотой Орды. При всей сравнительно незначительной местности городка, нельзя быть равнодушным к его положению. Хотя несколько монет медных и серебряных, переданных мне, те же самые, какие отрывались мною в Цареве, однако они невольно завлекают к исследованию. Кто знает, что найдется! Может быть, этот кирпичный холм, или тот, который засыпан песком, скрывает редкость. Может быть!..
Александр Терещенко
12 августа 1853 года
Деревня Александропольская
Екатеринославского уезда