Касимовские татары. Шарифуллина Ф.Л.

 

 

 

 

 

Научный редактор

кандидат исторических наук Д. М. ИСХАКОВ

Фарида Шарифуллина

Ш25 Касимовские татары.— Казань: Татарское кн* изд-во, 1991.— 127 с. с илл.

ISBN 5—298—00927—1

Книга представляет собой первое историко-этнографическое исследование материальной культуры касимовских татар-не- большой этнической группы, проживающей на территории Ря­занской области.

В монографии подробно освещаются вопросы исторического формирования и развития, хозяйственной деятельности данной группы, дается описание поселений и жилищ, одежды, пищи и бытовой утвари второй половины XIX — начала XX вв.

Издание рассчитано на этнографов, историков и широкий круг читателей.

(g) Фарида Шарифуллина, 1991

ПРЕДИСЛОВИЕ

Татары Среднего Поволжья и Приуралья подразде­ляются на казанских, мишарей и ряд небольших групп. Одну из них — самую западную — представляют касимов­ские татары. Они компактно расселены в Рязанской об­ласти — г. Касимове и в одном из районов. Находятся они в этническом окружении русских, а с юго-востока при­мыкают к ним поселения мишарей (азеевских, сасовских).

Язык касимовских татар относится к говору среднего, казанско-татарского диалекта. Численность их в настоя­щее время невелика— 1040 чел. (II). Часть касимовских татар дисперсно расселена в различных городах страны — Ленинграде (272, с. 41), Москве, Рязани, Ташкенте, Риге и других городах страны.

Несмотря на свою малочисленность, касимовские тата­ры заметно выделяются среди других групп татар значи­тельным своеобразием исторической судьбы, особенностя­ми культуры и быта. Начало их формирования относится к середине XV века, когда на территории Московского государства, в условиях сложной политической обстанов­ки, возникло татарское ханство. Оно располагалось на Ме­щерской земле, центром которой являлся Городок Мещер­ски^ впоследствии — г. Касимов, от названия которого получила свое этническое наименование данная группа поволжских татар.

Касимовское царство представляло собой феодальное княжество типа удела, с широко развитым институтом служилых татар. Последние принимали активное участие в решении внутренних и внешнеполитических задач Рус­ского государства. После упразднения царства (в послед­ней четверти XVII в.) в социально-экономической жизни касимовских татар, приписанных преимущественно к раз­ряду государственных крестьян, произошли значитель­ные изменения, связанные с развитием капиталистических отношений. Среди данной группы татар широкое распро­странение получили отходничество и торговля.

Особенности политического, социально-экономического развития обусловили своеобразие этнической истории

з

касимовских татар. Основу их этнического субстрата соста­вили финно-угорские и тюркские племена, обитавшие на землях Мещерского края еще до образования Касимов­ского царства. В качестве этнического суперстрата высту­пили выходцы из Казани, Астрахани, Крыма, Сибири, киргизкайсацких и ногайских орд, оседавшие на террито­рии царства в течение XV—XVIIV вв. Этногенетическое взаимодействие этих племен и народностей оказало боль­шое влияние на формирование материальной культуры касимовских татар. В ней наиболее наглядно проявились сложные процессы их политической и социально-эконо­мической истории.

Хронологические рамки работы: середина XIX — нача­ло XX вв., не исключают кратких экскурсов в предшест­вующие исторические периоды.

В географическом отношении исследование ограничено территорией Касимовского" района Рязанской области, на которой происходили формирование и развитие данной группы татар.

Книга написана на основе различных источников. Большую ценность представляют сведения, любезно пре­доставленные многочисленными информаторами из .каси­мовских татар, особенно А. М. Ишимбаевым и Г. X, Бай- бековым. Искренне благодарю всех.

 

 

 

ВВЕДЕНИЕ

Обзор литературы и источников

Материальная культура касимовских татар до сих пор не была предметом монографического исследования в историко-этнографическом аспекте. Историк В. В. Велья­минов-Зернов еще во второй половине XIX столетия от­мечал, что никто надлежащим образом не занимался раз­работкой вопроса, связанного с бытом татар (98, с. VI). В 20-е годы XX века другим ученым — В. А. Гордлев­ским — также была отмечена поразительная неизученность касимовцев (120, с. 200). Тем не менее в дореволюцион­ный и советский периоды был опубликован ряд работ, освещающих некоторые аспекты исторического развития касимовских татар и отдельные элементы их материаль­ной культуры.

Наиболее ранние этнографические сюжеты о касимов­ских | татарах содержатся в произведениях иностранных! и отечественных путешественников XVI—XVII веков. Так, С. Герберштейн, посетивший г. Касимов в 1526 г., отме­тил особенности внешнего вида татарок, дал характери­стику архитектурным памятникам (118). Другой немецкий путешественник — А. Олеарий, побывавший в этом же городе в 1636 г., оставил описание дворца татарского ца­ревича, городской мечети и рисунок г. Касимова, по кото­рому можно представить общие контуры городских строе­ний (214). О каменной мечети упоминал в своем сочине­нии начала XVIII века и голландский живописец Корне­лий де Бруин (237). Академик П. С. Паллас составил в 1768 г. подробное и обстоятельное описание татарских! архитектурных памятников: мечети, мавзолея (текие) и т. д. (219). Путешественники, пребывание которых в г. Ка­симове было кратковременным, не ставили целью спе­циальное изучение касимовских татар, их культуры и бы­та. В поле их зрения попадали лишь наиболее доступные и примечательные стороны материальной культуры, в ча­стности постройки, а также характерные черты внешнего облика местных жителей. Несмотря на это, наблюдения путешественников имеют большую ценность. В них зафик­сированы некоторые, наиболее ранние и утраченные к XIX веку, элементы культуры.

Упоминания о касимовских татарах второй четверти XIX в. имеются в работе М. Барановича. Он отмечал не­которые характерные особенности в планировке усадьбы, жилища, его внутреннем устройстве, одежде, пище (67). Однако эти данные довольно схематичны и фрагментарны, так как сбор их проводился автором попутно, лишь в свя­зи с основной целью его исследования. В то же время они имеют большую информативную ценность, представляя собой наиболее ранние описания элементов материальной культуры.

Наблюдения о касимовских татарах конца XIX в. со­держатся в воспоминаниях русского писателя С. Н. Тер- пигорева (Сергея Атавы) (287), Он описал некоторые внешние черты жилища, его планировку, интерьер, отдель­ные части верхней мужской и женской одежды, особен­ности питания. К сожалению, эти данные касаются в ос­новном лишь определенной категории татар — городского духовенства — и не могут быть распространены на все социальные группы.

Ценный материал по традиционной материальной куль­туре татар собран одним из организаторов «Общества исследователей Рязанского края» — А. А. Мансуровым (174; 175). В «Трудах» Общества опубликованы данные по жилищу, интерьеру, головным платкам и способам их повязывания, ткачеству и вышивке, обрядовой пище. В то же время, несмотря на бесспорную значимость, сведения отличаются фрагментарностью и не дают полного пред­ставления о всех элементах материальной культуры каси­мовских татар.

Этнографический материал имеется также в неболь­ших заметках, опубликованных в периодической печати дореволюционного периода. В них содержится описание специфических, на взгляд русских корреспондентов, черт интерьера, жилища, оформления и сервировки обеденного стола (119; 151). Однако данные эти поверхностны и за­частую требуют критического анализа.

Духовные журналы и сборники второй четверти XIX — начала XX вв. содержат описания внутреннего убранства жилища, быта, занятий касимовских татар (54; 126; 129; 130). Сбор материала проводился русскими миссионера­ми (Алфеевым, Даниловым, Доронкиным и др.) в связи с активизацией деятельности Рязанского отделения пра­

 

вославного миссионерского общества (54, с. 437). Сведе­ния записывались со слов местного русского населения и не лишены искажений. Ценность их снижается также и из-за миссионерской направленности в изложении, что способствовало созданию шовинистических воззрений, пре­пятствовавших научному исследованию культуры и быта касимовских татар.

В советский период вновь вспыхивает интерес ученых к культуре данной группы. В. А. Гордлевский в своей статье уделял основное внимание языковым и этнографи­ческим аспектам (верованиям, обычаям и обрядам) (120)1 Он впервые указал на разделение сельского населения касимовских татар на три этнографические группы. Мате­риальная культура в статье почти не рассматривалась, за исключением истории образования некоторых поселе­ний, их размеров, планировок, особенностей усадеб и жи­лища, а также одежды и обрядовых кушаний и др.

С. П. Толстов дает детальное описание одежды, голов­ных уборов, обуви, вышивок, промыслов (291). Наиболеё ценными являются сведения о таких старинных женских головных уборах, как полотенцеобразный «тастар», чепец «башэми». [1] К сожалению, в работе отсутствует подроб- ная характеристика рассматриваемых им элементов. Одна­ко это не умаляет значимости данной работы и выводов С. П. Толстова о том, что культура касимовских татар гораздо ближе к культуре казанских татар, чем мишарей.

В опубликованном докладе Б. А. Куфтина особое вни­мание обращено на некоторые стороны материальной культуры: планировку усадьбы, жилища, отдельные пред­меты его внутренней обстановки, терминологию (166). Ученый ставил задачу выявления этнической специфики рассматриваемых им элементов и их истоки в свете ре­конструкции их морфологической эволюции и широкого сравнения с соответствующими данными у других групп татар и различных народов. Б. А. Куфтин вскрыл в ма* териальной культуре касимовских татар черты, сближаю­щие ее с культурой казанских татар, мишарей, башкир, русских, угро-финнов. Выводы, сделанные исследователем, представляют особую ценность тем, что базируются на глубоком научном анализе указанных выше элементов культуры.

В целом опубликованные этнографические данные не

Могут дать полного представления о материальной куль­туре, освещая лишь отдельные элементы.

Большую ценность имеют сведения, касающиеся исто­рии ф°Р^миР^ования и социально-экономического развития касимовских татар.

В четырехтомной монографии академика В. В. Велья­минова-Зернова «Исследование о касимовских царях и царевичах» приведены тексты летописно-хроникальных и рктовых источников, ценных наличием большого факти­ческого материала по Касимовскому царству, истории фор­мирования и развития касимовской группы татар.

Ряд сюжетов по истории Касимовского царства и та­тар имеется в трудах Н. М. Карамзина, Д. И. Иловай­ского, Н. И. Шишкина (141; 148; 330).

ъыли привлечены также исторические и статистико­экономические материалы из Актов Московского государ­ства (51), Писцовых книг Рязанского края (226—228), изданий Главного архива Министерства иностранных дел 5(269), Трудов Рязанской Ученой архивной комиссии, Спис­ков населенных мест, Памятных книжек, Календарей, Сборников статистических сведений по Рязанской и Там­бовской губерниям второй половины XIX — начала XX вв. 5(245; 220; 147; 257—258; 222; 152; 209). Они касаются не­которых аспектов исторического развития касимовских татар, их социально-экономического положения, особен­ностей сельского хозяйства, промыслов, размеров поселе­ний и т. п.

Отдельные работы 40—60-х гг. XX вв. содержат немно­гочисленные сведения по истории, занятиям данной груп­пы татар, свидетельствующие о раннем формировании у них торговой деятельности в период феодализма и капи­тализма (288; 243; 233).

В 40—50-х гг. среди касимовцев проводились антропо­логические и лингвистические исследования. В книге Т. А. Трофимовой определены расстановка этнических компонентов, участовавших в формировании касимовских татар и антропологические признаки (295). Исследования Л. Т. Махмутовой посвящены характеристике говора ка­симовских татар, определению его места в системе язы­ковой классификации татарского народа (185; 186).

Помимо опубликованных, были использованы и дру­гие источники, в том числе архивные материалы из фон­дов ЦГАДА (г. Москва) и ЦГИА (г. Ленинград), содер­жащие статистические сведения по поселениям, жилищу, сельскому хозяйству, промыслам касимовских татар сере­дины XIX — начала XX столетий (13—18; 23—28).

В архиве ГМЭ (Ленинград) хранится рукопись А. К. Сержпутовского, в которой приводятся данные по истории и планировке поселений начала XX в. (2—4). Ценные наблюдения зафиксированы в рукописи Ф. Г. Гай- нетдинова, находящейся в архиве МАЭ (Ленинград) (9), Они касаются поселений, их размеров и истории образо­вания, жилого дома, его планировки, интерьера, типов печей, хозяйственных построек, мужской одежды. Там же автором сделаны зарисовки печи, рундука.

В рукописях А. А. Мансурова из этнологического ар­хива Рязанского областного краеведческого музея имеют­ся сведения по терминологии жилого дома, надворных построек, одежды, женских головных уборов (10).

Из архива Рязанского государственного областного краеведческого музея были использованы изо- и фотома­териалы в виде зарисовок и фотографий, в том числе сделанные в 20-е'гг. Б. А. Куфтиным и С. П. Толстовым в касимовских деревнях (10). На одних из них запечат­лены жилые дома, на других — касимовские татары в национальных костюмах. Особый интерес представляют фотографии женщин в старинных головных уборах, в част­ности, «тастарах», и рисунок платочного комплекса, повя­занного способом «авыз бэйлэу». Эти изо- и фотоматериа­лы, несмотря на их исключительную ценность, не лише­ны некоторых недостатков. Схематичность изображения, односторонний ракурс подчас мешают использовать их в качестве полноценного источника.

В целом архивные материалы (письменные, изо- и фо­то-) содержат ценные сведения по касимовским татарам, сельскому хозяйству, промыслам, поселениям и жилищу. Менее всего освещены одежда, в частности, верхняя и нижняя, украшения, обувь, утварь. Поэтому был широко использован другой, не менее важный источник — коллек­ции ГМЭ и краеведческих музеев гг. Рязани, Касимова и •Историко-архитектурных музеев-заповедников гг. Кост­ромы и Истры (Московская область) (29—30; 31; 40— 43; 36—39; 32—35). В них представлены мужская и жен­ская одежда (рубахи, камзолы, бешметы, шубы), голов­ные уборы (тюбетейки, тастары, калфаки), обувь (ичйги, туфли, лапти), украшения (яка чылбыры, хэситэ), ста­ринные образцы домашнего ткачества и вышивок, утварь (деревянная посуда). Таков неполный перечень предме­тов из этих коллекций. Наиболее крупная из них, собран­

 

ная в 1915 г. А. К. Сержпутовским, была комплектована в основном из вещей зажиточных татар, которые подвер­гались сильному влиянию общегородской культуры. К то­му же вследствие беспорядочного, ненаучного сбора пред­меты не дифференцированы по комплексам, социальному, возрастному признакам. Поэтому указанные коллекции, несмотря на несомненную их ценность, требуют критиче­ского подхода при их рассмотрении и сопоставлении с другими материалами.

Важнейшим первоисточником послужили полевые эт­нографические сведения, собранные автором во время экспедиционных выездов 1970—1974-х и 1983 гг. в Каси­мовский район Рязанской области. Обследования прово­дились во всех двадцати, сохранившихся до указанного времени, сельских поселениях, а также в г. Касимове. Сбор данных велся традиционным этнографическим мето­дом непосредственных полевых наблюдений: опрос всех возможных местных информаторов 70 и более лет, фик­сация сохранившегося вещественного материала (жили­ща, хозяйственных построек, одежды, украшений, домаш­ней утвари) при помощи рисунков, фотографий, обмеров, составления планов, чертежей. Выборка данных проводи­лась на основе программ-вопросников по различным те­мам, разработанным сотрудниками группы этнографии (далее в сносках — АОЭ ИЯЛИ) (199—201).

К вопросу о происхождении
касимовских татар

В большинстве перечисленных выше работ затрагива­лись вопросы, связанные с формированием и развитием касимовской группы поволжских татар. Данные вопросы имели дискуссионный характер и проходили в русле проб­лемы этногенеза мишарей, к которым многие исследова­тели причисляли и касимовских татар. Гипотезу о фин­ском происхождении мишарей (в том числе и касимовских татар) впервые выдвинул В. В. Вельяминов-Зернов. Он считал их отатарившейся частью финского племени ме- щера (98, с. 30—31). Основной Источниковой базой для его суждений послужили летописные сведения о древнем племени «мещера» (мочары, можары) (98; 212).

Г. Н. Ахмаров — историк и языковед, представитель

Ю татарской либерально-демократической интеллигенции — придерживался другого мнения о происхождении каси­мовских татар, называя их мишарями. Он не видел в них тюркйзированных финнов, полагая, что мишари — потомки тех кочевников Азии, которые в XIII веке хлынули в Евро­пу через реку Урал и утвердились на Ахтубе под именем Золотой Орды. После распадения последней часть этого племени, предводимая царевичем Касимом, в половине XV столетия утвердилась на Оке и стала называться по главному городу Мещера, где сел их вождь Касим (61, с. 158). Взгляды Г. Н. Ахмарова, исключавшие роль фин­ского элемента в формировании мишарей (и касимовских татар в их числе), впоследствии были подвергнуты кри­тике этнографами С. П. Толстовым и Б. А. Куфтиным, справедливо отмечавшими сложность вопросов этногенеза мишарей и касимовских татар и взаимоотношений между ними.

Гипотеза В. В. Вельяминова-Зернова была поддержана в 20-е гг. этнографом В. А. Гордлевским и пол.учила бо­лее глубокое фактическое обоснование и развитие в его работе. Он полагал, что низы были финны, а верхи — та­тары, но они растворились в массе финского населения, то есть касимовцы — финны (мордва?), принявшие языки впоследствии религию господствующего класса. Татары, служилые люди, поглотили финнов, финны исчезли здесь как народ, но память о них жива в культуре (120, с. 212). Следы языческо-финского слоя В. А. Гордлевский усма­тривал в малодворности татарских поселений, в языке, обрядах.

Область же материальной культуры оставалась неис­следованной. В. А. Гордлевский очень хорошо понимал важность анализа материального быта касимовца. Он не исключал, что, возможно, впоследствии, когда изучение подвинется вперед, изменится и коэффициент привходя­щих элементов: кое-где скажется сильное влияние славян­ское, влияние русской колонизации, а кое-где возобладают черты тюркские: может быть, удастся точно определить и то тюркское племя (кыпчацкое), которое содействовало образованию культурного типа касимовца (120, с. 212). В. А. Гордлевский не считал окончательно решенной рас­сматриваемую им проблему: «Где же все-таки осязатель­ная доказательность, что современное население касимов­цы— финны?» (120, с. 190).

Данные языка и преимущественно духовной культуры позволили ему усомниться в тождестве касимовских

п

татар с мишарями. Он обращал внимание на тот факт, ч/to население двух левобережных аймаков называло миша­рями лишь заокских татар, и полагал, что эта социальная группировка сельских жителей таит отголоски был^лх эт­нографических отличий (120, с. 212). Эта ценная 1иысль, хотя и не получившая в его исследовании дальнейшей разработки, имеет важное значение при решении вопро­сов, связанных с культурой и этнической историей каси­мовских татар.

Проблему этногенеза касимовских татар и мишарей затрагивал Б. А. Куфтин. Однако в отличие от В. В. Вель­яминова-Зернова, он не признавал племени «мещера», ставя под сомнение достоверность сведений о ней в лето­писях, и указывал совсем другой источник происхожде­ния, если не племени, то имени можары, именно — народ­ность мадьяр (166, с. 139). Свою гипотезу он подкреплял топонимическими данными. Б. А/ Куфтин не был уверен в тождестве касимовских татар и мишарей, полагая, что своеобразная история Касимовского царства, привлекав­шего на свою территорию и далекие турецкие племенные группы, наложила печать своеобразия на касимовских та­тар сравнительно с соседними мишарями (166, с. 138), хотя, по его мнению, этнический подслой у них один (167, с. 218). Разницу в языке и культуре касимовских татар и мишарей он объяснял также и тем, что первые подверг­лись особому влиянию, шедшему из Касимова как город­ского центра (167, с. 218—219). По его мнению, влияние финнов на ряд элементов быта касимовских татар просле­живается не так ясно, как у мишарей (167, с. 219).

В дискуссии по поводу происхождения касимовских татар и мишарей активно участвовал С. П. Толстов. Он по­лагал, что те и другие являются поздними пришельцами на нашей территории, лишь в XVIII веке явившимися из азиатских степей в Восточную Европу (291, с. 7). Эти группы, по его словам, представляют смешение пришель­цев татар с древними насельниками края (291, с. 7). В лице последних С. П. Толстов предполагал мещеру или можар, которые были одним племенем, а именно — можа- рами, причем не финского, а угорского происхождения (290, с. 156—159). Таким образом, он поддерживал гипо­тезу В. В. Вельяминова-Зернова о татарах как потомках древнего племени мещера, а вернее — можар, несмотря на расхождение по поводу происхождения этого племени. Свои взгляды С. П. Толстов основывал на фактах мате-

 

 

 

риальной культуры касимовских татар и мишарей. Это позволило ему сделать вывод, что в ее древнем слое соче­таются как весьма архаические турецкие признаки, так и не мецее архаические — угро-финские (290, с. 158). В то же время, по его мнению, материальная культура каси- мовцев а общем ближе к культуре казанских татар, чем культура мишарей (290, с. 158).

В 50—80-е гг. текущего столетия некоторые ученые прямо или косвенно касались вопросов, связанных с этни­ческой историей касимовских татар. Так, этнограф Р. Г. Му- хамедова не считает касимовских татар мишарями. В своей работе, посвященной историко-этнографическому исследо­ванию культуры, она не включила касимовских татар в их состав (196). Этнограф Н. И. Воробьев выделял ка­симовских татар, являвшихся, по его мнению, потомками ногайцев, в территориальную группу казанских татар (111, с. 46). Отделяет касимовских татар от мишарей также и А. X. Халиков. В своей работе, освещающей про­исхождение татар Поволжья и Приуралья, он отмечает, что касимовские (городецкие) татары в XV—XVI вв. поч­ти не называются мещеряками, вероятно, они уже тогда жили обособленной группой (311, с. 146). Причину обо­собленности он усматривает в том, что Касимов и его окрестности заселялись преимущественно выходцами из Казани, поэтому здесь образовалось население, отличное от мишарей и во многом близкое казанским татарам. В то же время А. X. Халиков полагает, что касимовская (или Городецкая) группа имела в основе общих с миша­рями предков (311, с. 135, 146).

Д. М. Исхаков в своем диссертационном исследовании по расселению и численности татар в Среднем Поволжье и Приуралье выделяет касимовских татар в самостоятель­ную этническую группу — субэтнос, имевшую определен­ные связи с мишарями (146, с. 70).

Антрополог Т. А. Трофимова считает, что касимовские татары но комплексу признаков не сближаются ни с одной из татарских групп, представляя особую группу (195, с. 211). В то же время, по мнению ученого, касимовские татары по одним признакам сближаются с казанскими татарами, по другим — с мишарями. В вопросе этногенеза касимовских татар Т. А. Трофимова придерживалась, вслед за Б. А. Куфтиным и С. П. Толстовым, мадьяро­венгерской гипотезы, полагая, что он должен в общем решиться в том же плане, что и для мишарей. Касимов­ские татары, вероятно, являются также осколками того же можарского племенного . союза, но более соприкасавши­мися с финскими группами, например, с мордвой (195, с. 212).

Языковед Л. Т. Махмутова рассматривает их Говор в составе среднего диалекта (на котором разговаривают казанские татары), но испытавшим влияние западного мишарского диалекта (185, с. 223, 230, 234). Наличие ми- шарского слоя в говоре касимовских татар Л. Т. Махму­това объясняет не только территориальной близостью, но и этническим смешением с ними, начиная еще со времен образования Касимовского царства (185, с. 228).

Л. Ш. Арсланов в результате исследования одной из наиболее характерных для касимовского говора особен­ностей — гортанно-смычковой фонемы «’» выдвинул гипо­тезу об ее иберийско-кавказском происхождении. На этом основании он предполагает, что главную роль в этногене­зе касимовских татар сыграло тюркоязычное племя Се­верного Кавказа, испытавшее влияние иберийско-кавказ­ских языков или отюреченное племя кавказского проис­хождения (59, с. 64—65).

Завершая обзор историографии, подведем краткий итог ее главной проблемы — степени разработанности данной темы. Изучение материальной культуры касимовских та­тар впервые было предпринято в советское время, в 20-е гг. В. А. Гордлевским, С. П. Толстовым, Б. А. КУфтиным. Они внесли значительный научный вклад своими работами, которые составили ценную базу для дальнейшего иссле­дования культуры данной группы татар. В центре их вни­мания оказались поселения, усадьба с жилым домом (планировка, внутренняя обстановка, отдельные ее пред­меты), женская и мужская одежда (в том числе головные уборы женщин — тастар, баш-эми, калфак), обрядовые кушанья (саламата, джальтми). Кроме описания, в трудах этих ученых содержится и серьезный научный анализ ря­да элементов. Наиболее исследованными являются вопро­сы, касающиеся усадьбы и жилища /(преимущественно в докладе Б. А. Куфтина). Меньше изучена одежда, пере­числяются и описаны лишь некоторые ее типы. В целом, по указанным работам, несмотря на их значимость, трудно представить целостную картину всех элементов материаль­ной культуры, и тем более их типов, социальных и локаль­ных особенностей.

В вопросах этногенеза и этнической истории касимов­ских татар имеются значительные расхождения. Многие исследователи (в основном дореволюционные и 20-х гг.—

В В. Вельяминов-Зернов, Г. Н. Ахмаров, В. А. Гордлев­ский, Б. А. Куфтин, С. П. Толстов) были склонны усмат­ривать в них мишарей и придерживались (кроме Г. Н. Ах- марова) финно-угорской гипотезы их происхождения.

Другие исследователи (преимущественно 40—80-х гг.— Т. А. Трофимова, А. X. Халиков, Д. М. Исхаков) напро­тив, не считают касимовских татар мишарями и выделяют в отдельную группу. Некоторые из ученых сближают их с казанскими татарами (Н. И. Воробьев, Р. Г. Мухаме- дова, Л. Т, Махмутова). Почти все они являются привер­женцами идеи тюркского происхождения касимовских та­тар, не отрицая в то же время возможности финно-угор­ского компонента. Отсутствие единства в этих вопросах было вызвано, на наш взгляд, тем, что отправной точкой для построения учеными их гипотетических положений являлись различные по характеру источники (историче­ские, лингвистические, этнографичекие и др.), изучавшие­ся, как правило, по отдельности, а не в комплексе. С дру­гой стороны, наличие различных гипотез вызвано слож­ностью исторического формирования п развития касимов­ских татар и их этнической неоднородностью. Дискуссион- ность вопросов этнической истории данной группы татар свидетельствует об их недостаточной разработанности. Материальная культура касимовских татар до сих пор не являлась предметом монографического исследования в историко-этнографическом плане, и многие ее аспекты не изучены: формы поселений, типы жилищ, техника строительства, архитектурные и декоративные элементы жилого дома, типы хозяйственных построек, ворот, забо­ров. Не рассмотрены ткани, украшения, многие типы и комплексы мужской и женской одежды, головных уборов, обуви. Не уделялось внимания пище, многим обрядовым кушаньям и блюдам, кухонной утвари. Не нашли полного освещения также хозяйство и история развития данной Группы татар.

Краткий исторический очерк

Касимовские татары выделяются среди татар По­волжья и Приуралья своеобразной историей политическо­го, социально-экономического и этнического развития.

Их формирование происходило на территории, извест­ной в исторических источниках как «Мещерская земля», центром которой был город Касимов [2]. Он получил свис название от имени царевича Касима, которому город был пожалован великим князем Василием Темным. Причиной этому было поражение князя в 1445 г. в битве с Касимом и Якубом, сыновьями низложенного золотоордынского хана Улу-Мухаммеда [3], которые пытались вступить в не­посредственное управление на русской земле в, качестве удельных князей (315, с. 304). Однако после похода рус­ских войск на Казань в 1487 г., в результате которого установилась вассальная зависимость казанского хана от Москвы (142, с. 86), касимовские цари и царевичи стали послушным орудием в руках ловкой московской политики (224; 150). Русское правительство стремилось руками ка­симовских царей привести Казань в такую же совершен­ную зависимость от государства Московского, в какой находился Касимов (98, с. 352).

Касимовское царство просуществовало более двухсот лет, вплоть до последней четверти XVII, века. Его террито­рия простиралась, по сведениям В. В. Вельяминова-Зер­нова, на 200 верст вокруг Касимова до городов Красно- слободска, Темникова и включала в себя уезды:  Каси­

мовский, Елатомский, Шацкий, Темниковский (99, с. 410—- 411, 438, 440—445). Административные границы царства были условными, зависели, видимо, от границ владений служилых татар. Последние принимали активное участие в решении внешнеполитических и внутренних задач Рус­ского государства. Само местоположение Касимовского царства облегчало задачу использования служилых ка­симовских татар на оборонительных рубежах русского го­сударства по берегу реки Оки (150, с. 37). Татарские князья с их уланами и казаками создавали как бы кор­дон против восточных набегов (66, с. 208). Служилые татары комплектовались в отряды, из которых создава­лись отдельные полки, а иногда и большое войско, и при­нимали участие в ряде русских военных походов. Так, в 1534 г. они участвовали в походе русских войск на Лит­

 

ву, в 1487, 1505, 1551—1552 гг. на Казань[4], в 1555 г. на шведов, в 1557 г. на Ливонию (98, с. 379, 411, 419, 453, 111). Помимо этого татары привлекались русским пра­вительством в качестве переводчиков (толмачей) и дипло­матических представителей. Их снаряжали вожаками к. послам, ездившим в Орды, а иногда и одних посылали туда с грамотами и для переговоров (98, с. 291). Возна­граждением за несение службы были земельные пожало­вания — поместья, становившиеся нередко наследственны­ми. Ими владели целые группы татар или каждый в от­дельности (52, с. 56; 278, с. 2—3; 242, с. 234). В свою оче­редь служилый человек с поместья должен был содержать себя и свою семью и быть готовым к походной службе конным и оружием (103, с. 263—264).

Касимовское царство было вассальным княжеством типа удела с ограниченными правами их владельцев. По своему общественному строю оно копировало Казанское царство (203, с. 661—664). Классовая структура Касимов­ского царства была выражена довольно четко. Господст­вующий класс представляли феодалы различных рангов; царь (хан) или царевич (султан) и его приближенные — светские лица (карачи, даруги, казначеи), военные (князья, бейи, мурзы, тарханы, уланы, казаки), духовенство (сек­ты, абызы) (99, с. 410, 440). Самыми крупными феодала­ми царства являлись касимовские цари и царевичи, в ру­ках которых была административная и судебная власть. Их родовые поместья располагались не только в Каси­мовском уезде, но и за его пределами (100, с. 323; 319, с. 45). В г. Касимове им был пожалован Старый посад с каменным дворцом. Передача посада не означала пре­вращения его в вотчину и поместную собственность, а лишь передавала им право собирать некоторые доходы, в том числе и поземельные (265, с. 83). Ханам и султа­нам шли доходы с деревень, лесов, лугов, озер, пчельни­ков, им платили дань (ясак) местные жители — мещера, мордва (98, с. 193; 100, с. 323—327, 464, 489). По отноше­нию к русским горожанам и крестьянам, жившим на жа­лованной земле, касимовские владельцы оставались корм­ленщиками, а по отношению к подчиненным им татарам были настоящими феодальными государями (288, с. 45— 46). Обработка земель производилась крестьянами, кото­рые хотя и считались юридически свободными, но факти­чески были в зависимости от татарских феодалов. В та­ком же положении находились бывшие военнопленные, посаженные на землю (328, с. 38).

Экономика Касимовского царства оформлялась и раз­вивалась в тесной связи с экономикой Русского, государ­ства. В основе хозяйственной деятельности населения ле­жало земледелие, которое сочеталось со стойловым жи­вотноводством. Его развитию благоприятствовали обшир­ные пойменные луга по берегу Оки.

Большим подспорьем в хозяйстве являлось бортниче­ство. В вотчине касимовского царя насчитывалось 40 борт­ников, которые платили «верховый медвяный оброк» по четыре пуда в год (100, с. 101). Население царства про­мышляло и охотой, особенно на пушных зверей. Немало­важное значение в экономике царства имело рыболовство, чему способствовало обилие рек и озер. Рыбные ловли (места для ловли рыб) по обеим берегам Оки принадле­жали касимовским царям. В одном только с. Ерахтуре, с прилегающими к нему деревнями и пустошами (поместье касимовских царей и царевичей), было отдано на откуп рыбных ловель 16 озерков с истоком. С откупных вод платили оброк в пользу владельца. Крестьяне с. Ерахтур платили оброк царю Араслану, а потом его сыну Сеит- Бурхану по 30—40 руб. в год. Касимовским царям при­надлежали также рыбные ловли по обеим сторонам Оки, также отдаваемые на откуп. С той рыбной ловли взимал­ся оброк по 7 руб. в год и натурой: «Да те же ловцы сверх того оброку ловили на царя Араслана шестую рыбу свясками, а в Касимове те свяски зовут бобыкою» (100, с. 169). Рыбные ловли, сданные откупщиками, составляли одну из прибыльных статей государственных доходов.

Широкое распространение в царстве имели ремесла. Ими занимались, в основном, феодально-зависимые люди (в том числе царские мастеровые, каменщики, плотники, ювелиры и пр.) и, в некоторой степени, служилые татары, для которых этот вид занятий обеспечивал дополнитель­ный источник существования. Участие служилых людей в ремесленном производстве, а также в торговле было обыч­ным явлением в городах Московского государства XVI— XVII вв. (321, с. 326—327; 265, с. 27).

Касимовским мастерам были известны ремесла, свя­занные с обработкой кожи, шерсти, металлов и камня. Ими в XV—XVI вв. были изготовлены царская одежда и оружие (хранящиеся ныне в Оружейной палате ГИМа (311, с. 140), воздвигнуты из белого камня дворцовые по­стройки, мечети, мавзолеи, часть которых сохранилась и: до наших дней.

Касимовские татары принимали активное участие в торговле. Ее развитию благоприятствовало удобное гео­графическое расположение края на стыке важнейших торговых путей (сухопутных и водных) и установление во второй половине XV века высоких таможенных пошлин для казанских и восточных купцов в окраинных русских' городах (Нижний Новгород, Муром) и в Сурско-Окском междуречье (128, с. 139—140). В результате торговля перешла в руки местных купцов, в том числе и татар. Служилые татары пользовались некоторыми привилегия­ми, например, им предоставлялось право на ведение тор­гово-предпринимательской деятельности в любом районе России (314, с. 25). Они проводили торговые операции и в Касимове, на действовавших там Казанской и Сергиев­ской ярмарках. Предметами торговли служили хлеб, мед^ воск, домашние животные, меха, кожи, заготовки и изде­лия сапожного ремесла (233, с. 117, 119, 131; 133, с. 270).

Касимовские татары с самого начала своего формиро­вания вошли в тесные экономические контакты, с русским и другими народами края. Складывание широкой эконо­мической общности в пределах единого всероссийского рынка, отсутствие каких-либо серьезных отличий в раз­витии хозяйства соседей способствовали установлению тесных хозяйственно-культурных связей между ними. Та­тары все больше приобщались к русской культуре, вос­принимали многие ее элементы. В их говоре имеется зна­чительное число русских заимствований, особенно в облас­ти хозяйственно-бытовой терминологии (185, с. 223, 230^ 234; 157). Большинство татар издавна владело русским языком, а многие и письменностью.

Этнический состав территории, на которой располага­лось Касимовское царство, отличался пестротой. Там оби­тали финские, славянские и тюрские племена. Наиболее древними насельниками края явились финские племена. Они оставили в Верхнем Поволжье и Волго-Окском меж­дуречье городища, известные под названием дьяковских и городецких (294, с. 15; 192, с. 138). В числе потомков племен, оставивших городецкую культуру, была мордва, издавна заселявшая всю местность вокруг городка Ме­щерского (98, с. 28). Следы оставленных ею курганов и погребений до сих пор сохранились около татарских дере­вень Темгенево (179, с. 301), Мунтово, Собакино, жители которых еще помнят предания о том, что по соседству с их предками жила мордва (мокша). В XVI веке часть мордвы была мусульманами (96, с. 193) и, видимо, сме­шалась с татарами, среди которых до сих пор известна фамилия Ерзин (165, с. 14). От мордовских племен ведут свое происхождение роды Сапаровых и Минеевых (120). Прослеживались также следы марийцев (черемис). В XV в. память о пребывании их здесь вовсе исчезла (165, 15), а летописи XV—XVI вв. заменили черемис на мещеру (319, с. 47) (можары, мочары). В состав каси­мовских татар вошла, видимо, та ее часть, которая испо­ведовала мухаммеданство (98, с. 28). Вопрос об этниче­ской принадлежности мещеры остается до сих пор спор­ным. Одни исследователи (В. В. Вельяминов-Зернов, В. А. Гордлевский, С. П. Толстов и др.), как уже было сказано выше, усматривали ее финское или угорское про­исхождение (98, с. 30—31; 120, с. 212; 290, с. 156—159), другие (Ф. Ф. Чекалин, Б. А. Васильев, Р. Г. Мухамедова и др.) видели в них отюреченных угров (318, с. 114—115; 92, с. 180—209; 196, с. 17).

Наконец, жители Рязанской земли издавна имели свя­зи с населением южных степей (192, с. 85; 309, с. 152— 167; 229). Известно, что к ним проникали половцы еще в XI веке (294, с. 26). Как полагает Р. Г. Мухамедова, предки ц-окающих мишарей уже ко времени образования Касимовского царства жили на территории Кадомского уезда, куда они переселились из района Золотаревского городища (на юге Пензенской губернии) в конце XIII — начале XIV вв. с потоком золотоордынского населения (196, с. 15). На его следы указывает ряд источников; в окрестностях г. Касимова были обнаружены клады золо­тоордынских монет (Ново-Березовский, Михайловский и др.) ; археологические раскопки около г. Касимова у стоя­нок Подборновск, Ибердус выявили фрагменты красногли­няной керамики XIII—XIV вв. (60, с. 262—272).

Эти тюркские компоненты, принявшие участие в этно­генезе мишарей, сыграли, очевидно, определенную роль и в формировании касимовских татар. В их среде мишари не растворились, несмотря на давние этнокультурные контакты (20, с. 21).

Этнический состав дружины, с которой пришел в Ме­щеру царевич Касим, незивестен. Видимо, в нее вошли представители тюркоязычных племен, являвшихся, так же как и сам царевич, выходцами из Золотой Орды (98, с. 1; 142, с. 68). Одно из племен было, вероятно, кавказского происхождения или просто испытавшее влияние иберий­ско-кавказских языков (59, с. 64—65). Оно могло появить­ся в дружине Касима во время пребывания царевича на «Черкасской земле», где в XV в. имел место северо-кав­казский этнический компонент (121, 105). Язык этого пле­мени по своим основным признакам был близок к ногай­скому и частично к кумыкскому (184, с. 116—119).

На территории Касимовского царства оседали значи­тельные группы казанцев. Известно, что в течение первой половины XVI в. вместе с касимовским ханом Шах-Али, трижды сидевшим на Казанском престоле, приходили в Касимов его сторонники из числа казанцев (236, с. 20, 70; 98, с. 352). Не исключено, что часть их попала в царство после присоединения в 1552 г. Казанского ханства к Рос­сии, когда оставшуюся знать царь вывел вместе со сред­ними людьми и роздал им поместья в городах и волостях московских (224, с. 270). В Касимовское царство русское правительство также выводило ненадежных татар-феода- лов (277, с. 57). По преданию туда была вывезена регент­ша Сююмбике и там же похоронена. Из сохранившихся до наших дней родословных (шеджере) некоторых каси- мовцев (Акчуриных, Максутовых, Бурнашевых, Костро­вых и др.) следует, что их предки были выходцами из Ка­занского ханства (62).

В последней четверти XV и начале XVI вв. в Мещер­ском крае наблюдались этнические включения крымцев, появившихся вместе с царями, с царевичами Нур-Дауле- том, Сатылганом, Джанаем (98, с. 126, 128—129, 150; 212, с. 390). Случаи оседания в крае выходцев из Крыма име­ли место и в более раннее время — в XIII веке (98, с. 191). С ними связывали свое происхождение Ширинские и Гиреевы.

Некоторые письменные источники и устные предания свидетельствуют о притоке населения, пришедшего вместе с ханами Ураз-Мухамедом, Саин-Булатом из киргиз-кай- сацких орд. О происхождении этих ханов и отдельных ро­дов (Шакуловых, Давлеткильдеевых, Максутовых, Тев- келевых и др.) говорят их родословные (99, с. 3, 9, 107; 300, с. 87). Сторожилы д. Мунтова (Мылты) сохранили предание о принадлежности их предков к роду «мылты». Подобное название родового подразделения (кыркмыл- тык) есть и у казахов Куня-Ургенчского района (93, с. 34).

В формировании касимовской группы поволжских та­тар приняли участие и ногайцы. Они попадали в Мещеру различными путями. Часть их проникала туда по ногай­ским шляхам, так как этому не препятствовала вся обо­ронительная система Руси (212, с. 390, 75; 51, 31). Другие пришли в составе дружин царей и царевичей, приглашен­ных в царство (100, с. 1, 61, 461; 98, с. 222, 251, 255). Из Ярославской губернии переселилась в Мещеру группа но­гайцев (52, № 56; 227—228, № 32, 64, 74). Их потомки (жители деревень Алишево, Шегашаново, Толстиково) до сих пор сохранили предания о своих предках. Материалы языковых исследований также свидетельствуют об этом этническом компоненте в составе касимовских татар (186, с. 47). Антропологические исследования Т. А. Трофимовой показали усиление монголоидности в типе касимовцев по сравнению с другими группами поволжских татар. Это сближает первых с ногайцами, карагашами, казахами, потомками тех групп, которые составляли население улу­са Джучи в Кипчакской степи (295, с. 153—154, 210).

В составе дружин ногайских князей и мурз пребывали незначительные группы буртасов и башкир (319, с. 46, 50).

Со второй половины XVI в. приток тюркоязычного населения замедлился. Это было связано со снижением роли царства, которое придавалось ему как буферному государству, в результате включения в 1552 г. Казанского ханства в состав России. Касимовских правителей стали ограничивать в их власти: фактически они перешли на положение служилых землевладельцев, а делами стали ведать московские воеводы. Русское правительство посте­пенно принимало меры к упразднению царства, что и бы­ло достигнуто в конце XVII в. После смерти регентши Фатимы-Султан (1681 г.) его перевели во введение едино­державного управления Российского престола (263, с. 85).

Период XVIII — начало XIX вв. явился переломным в политической и социально-экономической жизни татар. В начале XVIII в. г. Касимов был переведен из ведомства Посольского Приказа в ведомство Приказа Казанского дворца (330, с. 120), в 1719 г. он вошел в состав Шацкой провинции Азовской губернии, а позднее — Воронежской губернии, в 1796 г. стал одним из уездных городов Рязан­ской губернии (334, с. 662, 644; 332, с. 366).

Упразднение Касимовского царства явилось прогрес­сивным актом, так как были созданы благоприятные ус­ловия для более тесных экономических и культурных свя­зей с русским и иными народами, а также с другими груп­пами татар. В то же время оно имело и отрицательные последствия для самих касимовских татар. Они постепен­но лишились былых привилегий. Русское правительство с первой половины XVIII в. издает ряд указов, направ­ленных на устранение инородческого служилого землевла­дения. Указами 1713, 1715 гг. инородцам-магометанам, владевшим поместями и вотчинами, приказывалось перей­ти и православие. В противном случае их земли отходили государю или их крещеным родственникам (386, с. 7; 330, ■с. 136). Часть служилых татар была вынуждена принять христианство (Костровы, Ширинские, Тургеневы и др.) (69, с. 6.) Впоследствии они вошли в состав русского феодального класса, а позднее — в состав русской бур­жуазии. Аналогичное явление имело место среди других народов Поволжья и Приуралья после включения их в централизованное феодальное Русское государство (225, с. 42).

Указы и инструкции 1737, 1741, 1754, 1766 гг. еще бо­лее ущемляли права бывших служилых татар. Русское правительство под разными предлогами урезало или про­сто захватывало у них земли, леса и луга. Одновременно их привлекали к отбыванию различных трудовых повин­ностей в пользу государства. В частности, они были при­писаны к Воронежским корабельным верфям и участво­вали в тяжелейших работах по заготовке корабельного леса (286, с. 7, 10, 18, 19, 21; 334, с. 662). При Петре I основная масса служилых татар была переведена в «од­нодворцы» — низшее податное сословие феодального го­сударства и обложена подушным окладом (106, с. 103). Налоги им приходилось платить в двойном размере, как Казанской адмиралтейской конторе, так и губернатору и воеводе. Все это способствовало резкому ухудшению со­циально-экономического положения касимовских татар.

Правительство оставило за ними владельческое (чет­вертное) право на землю по прежним жалованным гра­мотам и право общинного владения землями, значившими­ся за ними по писцовым книгам (286, с. 21, 18). Земле­пользование, основанное на «четвертном» праве, имело много общего с частной собственностью: земли могли пе­редаваться по наследству, продаваться своим же общин­никам. «Четвертные» земли, расширявшиеся за счет освое­ния новых лесных массивов, закреплялись за родами (120, с. 205). С течением времени, в связи с увеличением на­следников и разделов между ними, участки дробились и мельчали. Поэтому в татарской деревне довольно рано возникло малоземелье и аграрное перенаселение. Кроме того, подобная форма землевладения способствовала довольно раннему и интенсивному имущественному расслоению татар. Царизм, одновременно с национальным гнетом нерусских народов, проводил феодально-классовую политику, рассчитанную на создание социальной опоры в лице татарских феодалов. Эта политика особенно ярко выразилась при царствовании Екатерины II. Она предо­ставила им дворянские привилегии, разрешила мусуль­манское духовное собрание (314, с. 58—59). Привилеги­рованные слои татарского общества проводили политику царской администрации и жестоко эксплуатировали рядо­вых татар. Все это усугубляло и без того тяжелое социаль­но-экономическое положение трудового населения.

Сельское хозяйство у касимовских татар тесно пере­плеталось с промыслами, особенно связанными с обработ­кой животного сырья: с кожевенным и овчинным. В Каси­мове было немало мерлушечных мануфактур, принадле­жащих татарским купцам. П. С.- Паллас, будучи в Каси­мове, отмечал, что живущие в городе все зажиточные* мехами торгующие купцы (219, с. 42).

Они развернули торгово-предпринимательскую деятель­ность не только в Касимовском уезде, но и далеко за его пределами. Кожевенные изделия поставлялись во многие южные города России (90, с. 304—305). Купцы принимали активное участие в установлении торговых связей России с Казахстаном и Средней Азией (332, с. 364,               366;    262,

с. 312), так как мусульманам было легче проникнуть в среду населения, исповедовавшего ислам, нежели иновер­цам. К. Маркс писал: «Так как коран объявляет всякого чужеземца врагом, то никто не отважится появиться в мусульманской стране без мер предосторожности. Первые европейские купцы, бравшие на себя риск торговли с та­ким народом, пытались поэтому вначале обеспечить лично за собой исключительные условия и привилегии, которые, однако, распространялись впоследствии на всю их нацию» (44, с. 168—169). В XVIII в. торговля имела исключительно важное значение в жизни татар, приписанных к корабель­ным верфям. По словам С. Ф. Ташкина, она была одним из средств заткнуть дыры, порожденные обидами и недо­статками в земле и малой плодородностью ее, обилием всяких повинностей (286, с. 99).

В указанный период у касимовцев сложились постоян­ные рыночные и культурные связи с другими группами поволжских татар. Купцы захватили в свои руки значи­тельную часть торговли на Макарьевской, Оренбургской, Троицкой и других ярмарках, где они совершали крупные сделки и получали большие прибыли.

Коренные изменения в социально-экономической жиз­ни отразились и на этнических процессах. С упразднением царства, которое являлось для татар своего рода этносо­циальным организмом, были ликвидированы все те усло­вия, на которых зиждилось сословие служилых татар. Прекратился приток извне тюркоязычного населения. Бо­лее того, среди касимовцев, как, впрочем, и у других групп поволжских татар, наблюдалось усиление мигра­ционных процессов, что отразилось и на динамике их чис­ленности (144, с. 33). Так, между 1719 и 1745 гг. происхо­дит. убыль татарского населения Касимовского уезда на 18% (см.:       Приложение 2). Главные направления миг­

рации касимовцев (на восток, за Волгу и Приуралье) совпадали в основном с миграциями других групп поволж­ских татар, особенно мишарей (196, с. 36). В новом рай­оне они вливались в единую массу переселенцев-татар, те­ряя в культурно-бытовом отношении свои локальные осо­бенности. Примерно в то же время происходило переселе­ние части касимовцев в Петербург, в Москву (в Татар­скую слободу, в Замоскворечье, в состав населения кото­рого они вошли еще в XIV—XVI вв.) (272, с. 42, 35; 239, с. 70).

К концу XIX — началу XX вв. стало заметным сниже­ние численности татар в Касимовском районе (Прил. 2). Они устремлялись в поисках средств существования в различные области страны. Часть их (около 15%) оседала на постоянное жительство в различных городах (257, с. XXV). Например, в начале XX в. зафиксирован приток касимовцев в Петербург (272, с. 37,                                                                     42). Встречались

факты переселения небольших групп населения (возмож­но, ремесленников и торговцев) и в сельские районы Сред­него Поволжья и Приуралья. Так, они были отмечены в Нижегородской, Симбирской, Казанской, Оренбургской губерниях, в Средней Азии (61, с. 126; 172, с. 28, 52; 270, с. 44; 146, с. 216). Миграции обусловили, с одной стороны, утечку татарского населения с территории их этнического формирования, с другой — способствовали уплотнению групп поволжских татар.

Касимовцы приняли участие в сложении общности экономической жизни татарского народа. Это было обус­ловлено дальнейшим развитием у них различных отраслей промышленности, углублением общественного разделения труда, складыванием постоянных прочных экономических Связей с отдельными районами государства, участием в расширении и укреплении внутреннего рынка. В конце

XIX в. у них уже существовали экономические связи в масштабе всей этнической территории.

Как известно, развитие экономических связей на опре­деленной территории не только требует интеграции куль­туры, но и способствует ее интеграции. Происходящее при этом усиление контактов между населением неизбежно сопровождается ростом синхронной этнокультурной инфор­мации (81, с. 167). В конце XIX в. сложился общенацио­нальный татарский литературный язык, сыгравший важ­ную роль в расширении и укреплении культурных связей. На нем велось обучение в школах и духовных училищах. Преподавательские кадры поставлялись, в основном, из Казани. Касимовцам было хорошо известно творчество татарских просветителей и писателей. В Касимове изда­вались газеты «Ац», «Чалгы» (299, с. 171). Уровень гра­мотности татар был довольно высок: 57% взрослого на­селения писали и читали на родном языке (222, с. 190— 193).

Тесные экономические и культурные связи касимовцев с основной этнической территорией татар обусловили, несмотря на некоторую территориальную отдаленность, вхождение их в единую татарскую буржуазную нацию (314, с. 24).

В этническом отношении касимовцы представляли со­бой локальное подразделение в составе основного этно­са — татар Среднего Поволжья и Приуралья. Эта группа характеризовалась единой территорией, общими языко­выми и культурными особенностями. Специфичность исто­рической судьбы касимовских татар отразилась и в их самосознании, для которого было характерно наличие двух таксономических уровней — локального «мы — каси­мовские татары» и общетатарского. Во второй половине XIX в. решающее значение стало приобретать осознание своей принадлежности к более широкой общности тата­рам вообще.

В предвоенные годы в школах касимовцев обучение шло на литературном татарском языке. К ним из Казани и других культурных центров поступала печатная продук­ция, создавались библиотеки из произведений татарских классиков; был организован народный театр, на сцене ко­торого силами молодежи ставились пьесы татарских дра­матургов. Из касимовской молодежи вышло немало вид­ных людей. Среди них наиболее известны: Герой Совет­ского Союза — В. Альбетков, инструктор Ю. Гагарина — В. Акбулатов, солисты Ленинградского театра оперы и

 

балета — Симаковы, казанские профессора — 3. Байра- шева, У. Бекбулатов. Из касимовцев вышла первая в исто­рии татарского народа женщина-математик, выпускница Сорбонны — Сара Шакулова.

В послевоенные годы многие татарские школы были расформированы, распался народный театр, перестали издаваться газеты, ослабевали связи с культурным цент­ром — Казанью. Молодежь стала уезжать на учебу и ра­боту в Ленинград, Москву.

В настоящее время часть касимовцев имеет связи с Татарстаном. Они ведут переписку со знакомыми и родст­венниками, ездят к ним, выписывают газеты и журналы, интересуются литературой и искусством, слушают радио­передачи из Казани. Большой популярностью пользуется изделия Казанского объединения народных промыслов — традиционные мужские головные уборы, кожаная обувь с аппликацией, тканые полотенца, ювелирные украшения и т. д. В целом, интерес к национальному сильнее прояв­ляется у людей пожилого возраста. Они же, как правило, хорошо владеют литературным языком. Молодежь почти яе знает его из-за того, что в школах обучение ведется на русском языке. Это лишает молодых возможности знако­миться с достоянием национальной культуры.

В последние десятилетия у касимовских татар наибо­лее активно протекает процесс сближения с русским на­родом. Совместное проживание (во многих поселениях есть русские), общение в труде и учебе способствуют дру­жеским встречам и тесным контактам в сфере культуры и быта. Широкое распространение получил русский язык (83, с. 19). На нем ведется обучение, говорят на производ­стве, читают газеты, журналы, литературу и т. п. Интен­сивное проникновение русского языка наблюдается и в семьях касимовских татар. Молодежь, как правило, вла­деет им лучше, нежели родным.

Тесные контакты с соседями сказались и на материаль­ной культуре касимовцев. Особенно это заметно во внеш­нем оформлении жилища, наличии хлебной печи; в пище (пирожки, ватрушки, щи, квас) и т. п.

В последние годы происходит широкое распростране­ние элементов общесоветской культуры — стандартизация типов домов, интерьера; использование фабричной одеж­ды, обуви; увеличение доли покупных продуктов и т. д. $ то же время касимовские татары еще продолжают со­хранять некоторые особенности материальной культуры, родной язык, национальное самосознание (они считают сеоя татарами), эндогамию, оставаясь компактной груп­пой поволжских татар.

 

СЕЛЬСКОЕ ХОЗЯЙСТВО
И ПРОМЫСЛЫ

Освещение ряда вопросов, связанных с хозяйственной деятельностью исследуемой группы поволжских татар, обусловлено тем, что направление хозяйства и географиче­ская среда в значительной степени определяют особенности материальной культуры народов. Большая часть татарско­го населения размещалась на Мещерской низменности, простиравшейся к северу от реки Оки, на левом ее бере­гу. Поверхность края изобиловала многочисленными ре­ками {притоками Оки), озерами, болотами и была сильно изрезана, особенно в Татарской волости, глубокими овра­гами. В географическом отношении Мещера представляла собой зону смешанных лесов. Значительные массивы леса покрывали Татарскую волость, занимая к началу Х'Х в. 22,1% от ее общей площади (27, л. 48).

Рязанская сторона, располагавшаяся по правому бе­регу Оки, заметно отличалась в природно-географическом отношении от Мещеры. Она представляла собой сравни­тельно возвышенное пространство, частью холмистое, ча­стью ровное, почти степного характера. Именно там начи­нался переход к зоне лесостепи. Летом почти все реки пе­ресыхали. Почва в Мещере была в основном песчаная с примесью глины и считалась самой бесплодной во всей губернии. Лишь вдоль Оки широкой полосой проходили аллювиально-луговые (пойменные) почвы.

Климат в Рязанской губернии был умеренно-континен­тальным, с умеренно-холодной зимой и с теплым, доволь­но влажным летом. Такой климат в Мещерской стороне, с ее обильными реками, озерами и болотами, способство­вал повышенной влажности. Для лесостепных районов было характерно сравнительно небольшое превышение осадков над испарением, которое формирует лесостепной ландшафт и, в отличие от лесных районов, не создает ус­ловий для заболачивания местности. В целом, агроклима­тические условия значительной части территории рассе­ления касимовских татар не были благоприятными для- развития такой важной отрасли хозяйства, как земледе­лие. Сильное эрозионное расчленение ландшафта, обилие- лесных массивов, неплодородность почвы и повышенная влажность воздуха отрицательно сказывались на возде­лывании зерновых культур.

Между тем многочисленные реки и озера способствова­ли рыболовству, разведению водоплавающей птицы, а об­ширные леса — пчеловодству и охоте.

Рязанская сторона, с ее относительно ровной поверх­ностью, плодородной почвой и заслушливым климатом, яв­лялась более подходящим районом для земледелия, садо­водства и огородничества. Обширные заливные луга слу­жили хорошей кормовой базой для домашнего скота.

Основная масса касимовских татар была крестьянами. К середине XIX в. они составляли 91% от всего татар­ского населения уезда. В конце XIX в. их численность сни­зилась до 72,7%, зато возросла доля мещан (14,3%), куп­цов (3,06%)- Остальное население (8,48%) относилось к. представителям дворянства и духовенства (222, с. 242— 243).

Размещение социальных групп касимовских татар име­ло свои особенности. В городе Касимове превалировала ка­тегория татар-мещан (31%). Государственные крестьяне составляли 28%, дворяне и духовенство — 7,1%, купцы-- 6,6%. В уезде преобладали крестьяне (86%), мещане со­ставляли 9%, купцы — 2%, дворяне и духовенство — 1,8% (222, с. 242—243).

Крестьянские наделы во второй половине XIX в. зани­мали 12 242 десятины (209, с. 168), то есть около полови­ны всей площади надельной земли, принадлежащей ка­симовским татарам. В середине XIX в. земли у татар было, по словам М. Барановича, мало: пашен не приходится в сложности и по 3 десятины на каждую ревизскую душу, притом почва не отличается своею производительностью, но, несмотря на это, сельское хозяйство находится в раз­витии (67, с. 406). По словам современника, где бы тата­рин ни был и как бы ни были важны его занятия, он всег­да возвращался в свою семью и к земледельческим заня­тиям в определенный срок (67, с. 406).

Татарские крестьяне подразделялись на три разрядаi тосударственно-четвертные, государственные душево-чет- вертные и бывшие помещичьи. В середине XIX в. четверг¹- рые крестьяне составляли 56% от общей численности та­тар и входили в 30 общин (257, с. 358—373, 378). При чет-

 

СЕЛЬСКОЕ ХОЗЯЙСТВО
И ПРОМЫСЛЫ

Освещение ряда вопросов, связанных с хозяйственной деятельностью исследуемой группы поволжских татар, обусловлено тем, что направление хозяйства и географцче- ская среда в значительной степени определяют особенности материальной культуры народов. Большая часть татарско­го населения размещалась на Мещерской низменности, простиравшейся к северу от реки Оки, на левом ее бере­гу. Поверхность края изобиловала многочисленными ре­ками {притоками Оки), озерами, болотами и была сильно изрезана, особенно в Татарской волости, глубокими овра­гами. В географическом отношении Мещера представляла собой зону смешанных лесов. Значительные массивы леса покрывали Татарскую волость, занимая к началу XX в. 22,1% от ее общей площади (27, л. 48).

Рязанская сторона, располагавшаяся по правому бе­регу Оки, заметно отличалась в природно-географическом отношении от Мещеры. Она представляла собой сравни­тельно возвышенное пространство, частью холмистое, ча­стью ровное, почти степного характера. Именно там начи­нался переход к зоне лесостепи. Летом почти все реки пе­ресыхали. Почва в Мещере была в основном песчаная с примесью глины и считалась самой бесплодной во всей губернии. Лишь вдоль Оки широкой полосой проходили аллювиально-луговые (пойменные) почвы.

Климат в Рязанской губернии был умеренно-континен­тальным, с умеренно-холодной зимой и с теплым, доволь­но влажным летом. Такой климат в Мещерской стороне, с ее обильными реками, озерами и болотами, способство­вал повышенной влажности. Для лесостепных районов было характерно сравнительно небольшое превышение осадков над испарением, которое формирует лесостепной ландшафт и, в отличие от лесных районов, не создает ус­ловий для заболачивания местности. В целом, агроклима­тические условия значительной части территории рассе­

 

ления касимовских татар не были благоприятными дл* развития такой важной отрасли хозяйства, как земледе­лие. Сильное эрозионное расчленение ландшафта, обилие лесных массивов, неплодородность почвы и повышенная влажность воздуха отрицательно сказывались на возде­лывании зерновых культур.

Между тем многочисленные реки и озера способствова­ли рыболовству, разведению водоплавающей птицы, а об­ширные леса — пчеловодству и охоте.

Рязанская сторона, с ее относительно ровной поверх­ностью, плодородной почвой и заслушливым климатом, яв­лялась более подходящим районом для земледелия, садо­водства и огородничества. Обширные заливные луга слу­жили хорошей кормовой базой для домашнего скота.

Основная масса касимовских татар была крестьянами. К середине XIX в. они составляли 91% от всего татар­ского населения уезда. В конце XIX в. их численность сни­зилась до 72,7%, зато возросла доля мещан (14,3%), куп­цов (3,06%)- Остальное население (8,48%) относилось к. представителям дворянства и духовенства (222, с. 242— 243).

Размещение социальных групп касимовских татар име­ло свои особенности. В городе Касимове превалировала ка­тегория татар-мещан (31%). Государственные крестьяне составляли 28%, дворяне и духовенство — 7,1%, купцы — 6,6%. В уезде преобладали крестьяне (86%), мещане со­ставляли 9%, купцы — 2%, дворяне и духовенство — 1,8% (222, с. 242—243).

Крестьянские наделы во второй половине XIX в. зани­мали 12 242 десятины (209, с. 168), то есть около полови­ны всей площади надельной земли, принадлежащей ка­симовским татарам. В середине XIX в. земли у татар было, ■по словам М. Барановича, мало: пашен не приходится в сложности и по 3 десятины на каждую ревизскую душу, притом почва не отличается своею производительностью, но, несмотря на это, сельское хозяйство находится в раз­витии (67, с. 406). По словам современника, где бы тата­рин ни был и как бы ни были важны его занятия, он всег­да возвращался в свою семью и к земледельческим заня­тиям в определенный срок (67, с. 406).

Татарские крестьяне подразделялись на три разрядаt Кюсударственно-четвертные, государственные душево-чет­вертные и бывшие помещичьи. В середине XIX в. четверто рые крестьяне составляли 56% от общей численности та­тар и входили в 30 общин (257, с. 358—373, 378). При чет­вертном (или, по сути ничем не отличавшемся, подворном) землевладении пашнями, а иногда и другими угодьями, распоряжались на праве личной собственности. Пашни, а в некоторых общинах и луга, переделялись соответственно положенным «четвертям» путем пережеребьевок через 12, 15 или 20 лет. Леса разверстывались ежегодно осенью по «четвертям» соответственно количеству пахотной земли (258, с. 118), или же по количеству печей — «пис башына» (на одну печь полагалось 5 деревьев).

Душево-четвертные крестьяне составляли 38% и входи­ли в число 5 общин (257, с. 258—373). Они имели в сво­ем распоряжении, помимо четвертных земель, и обществен­ную. Часть пашни, лугов и лесов являлась собственностью всей общины и разверстывалось не по «четвертям», а по душам мужского пола — «жан башына» (258, с. 118). Из общественного фонда также выделяли земли для новых членов общины.

Крестьяне из бывших помещичьих составили всего '6% и входили в 2 общины, причем одна из них была объ­единенной с русской (257, с. 358—373). Они имели только общественную землю, периодически подвергавшуюся ко­ренным переделам. Несмотря на существенные различия, в трех указанных формах крестьянского землевладения было много общего: чересполосица, дальноземелье, же­ребьевки, заменяющие в подворном владении коренные пе­ределы, общинное пользование лугом, выгоном, пастбищем, лесом (258, с. 72—73).

Каждое крестьянское хозяйство метило свою собствен­ность особым знаком — личной тамгой, переходившей по­колениям по наследству. По заказу татар ее форму отлива­ли из металла русские кузнецы. Некоторые из тамг, особен­но у татар заокской подгруппы, были идентичны с таковы­ми у ногайцев и башкир (120, с. 204;                       295, с. 116; 68,

с. 132—140; 162, с. 186, 197).

Во второй половине XIX в. в результате интенсивного проникновения капитализма в деревню и. углубления со­циально-экономического расслоения общества, происходи­ло формирование двух новых типов сельского населения — деревенской буржуазии и сельского пролетариата. Между кулацкими и бедняцкими слоями вырастала особенно рез­кая грань в отношении обеспеченности землей, скотом, орудиями сельского хозяйства. Касимовские татары, яв­лявшиеся в основном потомками служилых людей, были обеспечены землей лучше русских (за исключением «чет-

 

вертных»). Безземельные хозяйства составляли 3,5% (258, с. 71).

В конце XIX в. у татар в Касимовском уезде было в- среднем по 14,9 десятины на двор или по 6,1 десятины на Надельную душу (258, с. 54—55, 67). В некоторых поселе­ниях (12%) на двор приходилось в среднем по 7 и менее десятин (152, с. 137—624). Как известно, В. И. Ленин счи­тал разоренной ту часть российского крестьянства, кото­рая имела на одно владение 7 десятин (47, с. 67). Ва многих населенных пунктах (36%) на одно хозяйство при­ходилось в среднем от 8 до 14 десятин (152, с. 137—624) . Г1о мнению В. И. Ленина, 8 десятин на двор «...в общем и среднем по всей России ... количество безусловно недо­статочное для содержания семьи» (47, с. 64). К средним неразоренным хозяйствам он относил те, которые имел» 15 десятинный надел (47, с. 67). У касимовских татар до­ля поселений, имевших на двор в среднем по 15 и более десятин, была довольно велика — 52% (152,                                   137—624).

Таким образом, можно констатировать, что наряду со зна­чительным числом поселений, обладавших достаточным ко­личеством земли, крестьяне почти половины всех татар­ских поселений (48%) страдали от ее нехватки. Если к тому же учесть неплодородность почвы, особенно в Татар­ской волости, то ясно видно, насколько велика была по­требность в земле у значительной части крестьян.

Со второй половины XIX в. подворное землевладение в Касимовском уезде все более принимало вид владения землей на праве личной собственности. Из-за того, что значительная часть четвертных владельцев проживала вне селений, связь между ними утрачивалась. Переход таких земель в посторонние руки производился с большой лег­костью, причем они дробились на маленькие клочки (258, с. 118—119). В то же время в руках небольшой группы за­житочных крестьян (они составляли в конце XIX в. 9,2% от общего числа домохозяев) сосредоточивалось до 837 де­сятин купчей (собственной) земли (258, с. 70).

Процесс социально-экономического расслоения сельско­го общества касимовцев проявился особенно ярко в отно­шении владения рабочим скотом — лошадьми. В конце XIX в. у татар насчитывалось до 42,3% безлошадных дворов. По сравнению с данными середины XIX в., их число увеличилось более чем в полтора раза (258, с. 56— 67). Эти крестьяне входили в группу неимущих, доля ко­торых у касимовцев была несколько выше, чем у других групп татар, например, в Казанской губернии безлошадные дворы составляли 34,6% (213, с. 75; 333, с. 14). Жизнен­ный уровень и состоятельность таких хозяйств почти не отличались от однолошадных (48, с. 143—145), которых у касимовцев было немало (26%) (258, с. 56—57). Столь высокий процент (68,3%) безлошадных и однолошадных хозяйств свидетельствовал об очевидной пауперизации ши­роких слоев крестьянства. Удельный вес зажиточных хо­зяйств или сельской буржуазии, владевшей тремя и более лошадьми, был невелик—14%• Но в ее руках находилась почти половина (42%) всего рабочего скота. Дворы, се­редняков составляли 17% (258, с. 56—57).

Расслоение татарского сельского общества прослежи­вается и в обеспеченности крупным рогатым скотом -г- ко­ровами. Более четверти хозяйств (28,7%) их не имели во­обще. Дворы с одной коровой составляли 39,3%, а с двумя и ,более—32% (268, с. 56—57), Отсутствие или недоста­ток у значительной части крестьян столь важного в хозяй­стве скота, а следственно и удобрений, хотя и косвенно, но отрицательно сказывалось на ведении земледелия. Кро­ме того, многие хозяйства (22%) не имели своего сельско­хозяйственного инвентаря и обрабатывали наделы чужим (258, с. 54—55, 228). Существенной помехой была черес­полосица. Пахотная земля четвертных крестьян обычно лежала в общем отрубе и отдельные домохозяева владе­ли своими частями чересполосно, а надел слободских та­тар был раздроблен на 21 участок, из которых дальние лежали в десяти и более верстах от селения (258, с. 236). Отрицательно отражался на земледельческом производстве недостаток рабочих рук. Значительное число крестьян­ских хозяйств — 40,8%—располагало лишь одним работ­ником (258, с. 61).

Вследствие недостатка рабочей силы, тяглового ско­та, орудий труда, потребности в деньгах для взноса пода­тей часть касимовцев была вынуждена отдавать свои на­делы в аренду. Подобное явление было характерным для крестьянства всей России. В. И. Ленин писал, что беднота наряду с продажей своей рабочий силы извлекает доход от сдачи в аренду своей надельной земли (48, с. 68). Да­же в официальных источниках отмечалось, что это явле­ние представляет собою один из важнейших признаков упадка благосостояния населения (25, с. 144). В конце XiX в. таких хозяйств у татар было 21,6% (258, с. 144).

Земли (пахотные, угодья для скота) сдавали в первую Очередь безлошадные крестьяне. Они переходили прак­тически в разряд безземельных, забрав деньги вперед на род. У татар, владевших землей на «четвертном» праве, отчуждение надела не встречало значительных препят­ствий со стороны общины.

В аренду предназначались и те участки, которые раз­мещались на значительном расстоянии от местожительства их владельцев. Так, мишари Шелдаисской волости Керен­ского уезда Пензенской губернии занимали «Касимовское Иоле», а русские из с. Селище — пашни и усадьбы татар Старого посада (258, с. 236; 104, с. 95).

В конце XIX столетия в Касимовском уезде вненадель- иую землю размером в 790,5 десятины (что составляло 6,5% всей надельной земли) арендовали 21% хозяйств ([258, с. 238), причем, как правило, на кабальных услови- Их. Крестьяне должны были оплатить владельцу участка Все (или часть) налоги и повинности, заплатить деньгами «жир сарты» (до 3 рублей за десятину) или урожаем jj£ero половиной «спал» или третью — «стретий», а также копнами, снопами, семенами для посева и т. д.) (258,

с. 206). Кроме пашен и усадеб сдавали часть лугов (ско­шенную траву делили пополам). Более выгодна была аренда для зажиточных крестьян, эксплуатировавших нуж­дающихся односельчан. Не резка была граница между арен­дой и обработкой надела наймом (задворным работником или только чужой лошадью), распространенной в безло­шадных хозяйствах. Их экономическую слабость констати­ровали даже официальные источники, отмечавшие, что только редкие из таких домохозяев могут удержаться, чтобы не впасть в полное разорение и, таким образом, по­полнить собою ряды безземельного пролетариата (258, с. 144).

Экономическую основу крестьянского хозяйства подры­вали непомерно высокие налоги. Население Татарской во­лости ежегодно должно было уплачивать 14623 р. 63 коп. выкупных платежей и поземельного налога на сумму — 1038 р. 37 коп. (152, с. 137). На одного домохозяина приходилось в среднем 26 р. 10. коп. (примерно столько же у русских крестьян того же разряда государственных четвертных) (258, с. 278). Основная масса татарских кре­стьян не имела возможности уплатить их полностью. К кон­цу XIX в. казенные и земские недоимки составили по Та­тарской волости 26 тыс. рублей (258, с. 144).

В середине XIX — начале XX вв. у татар господствово- ла — так же, как и по всей Рязанской губернии (67, с. 177; 27, л. 48; 251, с. 18),— паровая система земледелия. Рас­пространение ее в центральных и северных районах Рос-

сии, где пахотных земель было значительно меньше; чем в южной степной полосе, обеспечивало сохранение плодо­родности почвы и давало возможность иметь постоянную пашню .и намного интенсивнее эксплуатировать землю (73, с. 27). Одновременно у них местами сохранилась и залежно-переложная система земледелия, в качестве до­полнения к истощаемым пашням трехполья. В начале XX в. перелоги составляли 9,5% от общей площади пашни (27, л. 22). Паровая система имела трехпольный севообо­рот (ос’ыр): одно поле отводили под пар (пар), другое под озимые (’езли’лер), а третье — под яровые культуры (джазлы’лар). В начале XX в. общая площадь посевов равнялась 3015 десятинам, а под паром находилось L448 десятин (27, л. 48). Земледелие имело зерновую специали­зацию. В Татарской волости под зерновые было отведено 89,4%, всей посевной площади. На одно хозяйство прихо­дилось в среднем по 5,34 десятины посева (27, л. 48). На озимом клину высевали ведущую культуру — рожь (арыж), пшеницу (бодай), а на яровом поле — овес (со- лы), гречиху (’ара бодай), просо (тары), ячмень (арпа) и в незначительном количестве — яровую пшеницу. Там же сажали лен (лин), чечевицу (ячмы’). К концу XIX в. зна­чительно сократились, а в начале. XX в. и вовсе исчезли с полей татар такие злаки, как пшеница и просо. Их воз­делывание на выпаханных и засоренных пашнях требо­вало больших усилий. Хорошо росли эти злаки на пере­логах, но их площадь постепенно уменьшалась. В начале XX в. у касимовцев посевная площадь была распределена (в процентах) следующим образом:     (27, л. 22).

Рожь	Овес	Ячмень	Греча	Картофель	Лен	Прочие
49,3	38,5	0,9	0,7	7	0,2	0,5

 

 

Ассортимент и соотношение полевых культур, выращи­ваемых татарами, зависели от почвенно-климатических ус­ловий, господствующей системы земледелия, предусматри­вавшей определенное сочетание культурных злаков, этни­ческих традиций и инноваций. Для Мещерского края, с его малоплодородной почвой, запоздалой весной (в апреле еще. только начинали таять снега, в то время как в юж­ной части уезда уже приступали к пахоте и севу), относи­тельно влажным летом и холодной зимой, наиболее под-

Ходящими являлись неприхотливые и малотребовательные К структуре почвы культуры морозоустойчивой озимой ржи и влаголюбивого овса. В Рязанской губернии в кон­це XIX в. озимой рожью — главным хлебом крестьянско­го хозяйства — было занято 50,2% площади посева, а ов­сом—27,7% (258, с. 133). У татар в отличие от их сосе­дей больше высевалось ячменя, чечевицы, но меньше — Мьна (258, с. 133—144). Эти особенности объясняются как этническими традициями, так и социально-экономически­ми причинами. Ячмень издавна входил в состав культиви­руемых растений у поволжских татар (312, с. 30). Вика и чечевица шли на корм скоту, которым татары были Обеспечены несколько лучше, чем русские. Культура льна у касцмовцев, широко пользовавшихся фабричными тка­нями, потеряла былое значение. Его выращивали в огра­ниченном количестве для получения небольшого коли­чества волокна и масла.

Земледелие у татар было пашенным. Обработка полей Производилась при помощи упряжных пахотных орудий — ■сохи и плуга и иногда косули.

Основным орудием похоты была соха (су’а), двузубая, х: перекладной палицей. Такие сохи имели широкое рас­пространение в средней полосе Европейской России при трехполье, в условиях лесной зоны с ее легкими почвами.

В конце XIX—начале XX в. у татар появились сталь­ные плуги как фабричного, так и кустарного изготовления, производство которых было особенно развито в Рязанской губернии (207, с. 45). Однако широкого распространения они не получили, составив в самом начале XX в. 6,3% от общего количества орудий производства (27, л. 22). В по­следующие годы переход к плугам осуществлялся более успешно. Так, по сведениям 1928 г., в Касимовском уезде самый большой процент хозяйств, использовавших плуг (58) и менее всего сохи (41,8), приходился именно на Татарскую волость (245, с. 42, табл. 15).

В начале XX в. некоторые хозяйства обзаводились ко­сулями, но использовались они слабо из-за дороговизны, тя­жести и необходимости после перепахивать поле сохой.

В середине XIX в. татары старались вспахать поле троекратно, что было характерно в целом и для всей Ря­занской губернии. Вот как производилась крестьянином обработка земли со слов современника: «...первое вспашет ^емлю и окажется земля глыбами, и для разбивки тех глыб волочет бороною, а потом сохою пашет, что называ­ется двоить и после ту еще землю боронит и после посева обратно сохою семена запахивает и потом оною же боро­ною волочит (кроме ржи), чтобы зерна наверху остаться не смогли» (246, с. 43). Троекратная вспашка во второй половине XIX в. весьма обременительна даже для средне­го крестьянства, несмотря на то, что гарантировала хо­рошую всхожесть злаков. Поэтому «троили» пашню, в ос­новном, зажиточные хозяйства, да и то лишь под опреде­ленные культуры — просо, гречу. Большинство татарских крестьян производили «двойную» вспашку. Бедняцкие хо­зяйства (особенно это было характерно для заокской под­группы) не всегда имели возможность запахать поверх­ность земли даже после сева.

Землю обрабатывали боронами (себер’е), которые но форме и материалу были трех типов: плетеные, деревян­ные и металлические. Они изготовлялись в татарских хо­зяйствах, в отличие от пахотных орудий, покупаемых у русских. Для плетеной бороны "брались тонкие палки из орехового дерева, 12 дубовых колышек для зубьев* чере­муховые прутья, предварительно распаренные, чтобы лег­че было связать зубья. По конструкции татарские бороны не отличались от подобных орудий других народов края (307, с. 155—160; 312, с. 67; 207, с. 48; 210, с. 89). В рас­сматриваемый период у касимовцев преобладали бороны деревянные рамные (с деревянными или железными зубья­ми). В хозяйствах зажиточных крестьян применялись: ме­таллические бороны, а у бедняков — плетеные.

До сева старались удобрить хотя бы половину или чет­верть парового поля. Там же держали скот. Однако из-за недостатка животных многие крестьянские хозяйства не имели возможности внести навоз на поля.

В мае сеяли овес, яровую пшеницу, просо, горох, че­чевицу, ячмень, лен, коноплю. С половины июня — гречиху, в августе — рожь и озимую пшеницу (257, с. 496.) В день сева татары ставили на стол с пожеланиями хорошего уро­жая деревянную миску с мукой и двумя яйцами — «чэчу сэдэкэсе»,— являвшимися символом плодородия. В ряде поселений бытовал другой обряд — «чэчу корбаны». Все члены семьи перед тем, как отправиться на сев, съедали, собравшись вместе, жертвенного петуха. На поле, непо­средственно перед началом сева, хозяин садился на спе­циально оставленный нераспаханным участок земли, счи­тавшийся священным — «чигильди» и молился (120, с. 204). В д. Ахматове перед севом жители собирались на поле, резали овцу или теленка, варили мясо в котле и съедали. В целях умилостивления мифических покровите­лей сил природы крестьяне пытались воздействовать нй них по закону магии — «подобие вызывает подобное» (253, с. 66). При засухе проводили обряд «Чук» (ян’ыр ашы) Жители селения, собравшись на поле, резали овцу или корову, варили в котле и съедали. После трапезы поли­вали друг друга водой. Кроме того, старики устраивали общественные моления о дожде — «истиска», собравшись около кладбища или на гумне (175, с. 147). Подобные об­ряды были во многом аналогичны с обрядами других групп татар, и в первую очередь с казанскими (кряшенами), а также для тех народов, основу хозяйственной деятельно­сти которых составляли земледельческие занятия (64; с. 45; 285, с. 356; 230, с. 132). Что касается урожайног сти зерновых, то она зависела от погодных условий и уров- ня агротехники. Как правило, на одну десятину высеива­лось 10,5 пуда ржи. Нормальным урожаем считалось по­лучение с одной десятины 49,3 пуда (27, л. 22). Иногда урожайность достигала до 70 пудов с десятины. Однако гораздо чаще она была ниже нормы или сведена к нулю, как, например, в 1881 г., когда во многих полях Черйого аймака побило градом все озимые культуры, У татар воз-- дедывание зерновых не имело товарного направления. Hat- против, хлеба не хватало. Поэтому они так же, как и все Население северной части Касимовского уезда, покупали его в смежных уездах Тамбовской губернии через посреди ников г. Тумы. (290, с. 21).

Семена сеяли вручную, доставая их пригоршнями из лукошка (тубал, кузов, севальник). В некоторых поселен ЧИЯх вместо него использовали холщовый мешочек (?ап* чы’>. Такой способ сеяния считался наиболее древний. Диалогичное явление было характерно и для мордовских крестьян (210, с. 91—92) и, возможно, является отголос­ком ранних этнокультурных связей касимовских татар и мордвы.

Уход за посевами ограничивался пропалыванием неко­торых видов культур — пшеницы, ржи, проса. До уборки хдебов проводили сенокос (песин чапма). При этом ис- Ьользовали косы-литовки (чал’ы), деревянные грабли (тырнавес), деревянные или железные вилы (сини’). Сто­га (богыл) обкладывали жердями (’ура) и обвязывали арканом.

Жатву начинали в июле. Вначале снимали озимые-^- рожь, пшеницу, затем яровые — ячмень, овес, пшеницу, горох, чечевицу, лен, коноплю, гречиху. Позже всех убира­ли картофель. Орудиями уборки урожая служили серпы (ура’) обычного типа с изогнутым зазубренным лезвием (’орси’ли ура*) и косы-литовки, в том числе и с грабель­ками (тырнавесьли чал’ы), обеспечивавшими ровную клад­ку срезанных стеблей. Серпами жали преимущественно женщины, косами — мужчины. Серпы использовали для уборки ржи, проса. Косили гречиху, овес и другие яровые культуры (рожь косили лишь в случае его неурожая). Лен, коноплю, а иногда и горох, выдергивали руками.

Сжатый хлеб взяли в снопы (*олтэ) и для просушки укладывали их крестообразно на поле — «крестцами» (дурт миеш). В крестец входило 17 снопов. Каждый ряд крестца состоял из четырех снопов, уложенных таким об­разом, что колосья одного закрывали колосья другого. Последний сноп ставили комлем вверх. Кладь типа «крест­цы» была широко распространена у русского населения Рязанской и ряда других губерний в средней и южной по­лосе России (292, с. 83). Подобная форма укладки встре­чалась и у татар Казанской, Самарской и других губер­ний (312, с. 79).

Высушенные на поле снопы перевозили на усадьбу на телеге (арба) или на повозках с высокими бортами. На гумне из снопов сооружали куполообразную кладь «бо- тыл». Каждая иа них состояла из 64—65 крестцов (или из тысячи снопов), уложенных вертикально по спирали. Сверху «богыл» покрывали соломой. По способу соору­жения, форме и названию они были идентичны в первую очередь «богыл» сергачских мишарей, а также «кибэн»¹ ка­занских татар. В целом, данный тип клади на деревянном помосте, предохранявшем снопы от сырости и грызунов, был традиционным для поволжско-приуральских татар, что неоднократно отмечалось исследователями (196, с. 44; 312, с. 82).

Техника сооружения «богыл» была трудоемкой. По­этому в зажиточных хозяйствах, имевших много хлеба, вме­сто нескольких таких кладей ставили одну прямоугольную скирду (скирт). Эта форма клади имела широкое распро­странение у соседнего русского населения и была заим­ствована касимовскими татарами.

В центре гумна, расположенного в глубине усадьбы, устраивали ток (ындыр). Рядом по периметру ставили скирду или «богыл». Ток, в зависимости от степени зажи­точности хозяина, был открытый или закрытый, Ток пер­вого типа представлял собой расчищенную площадку овальной формы под открытым небом; ток второго типа помещали внутри молотильного сарая. Его стены были срубными или тесовыми, а иногда и плетневыми. Встре­чались сараи в виде навеса с воротами для проезда лоша­ди о телегой. Нередко под одной крышей с молотильный сараем помещали хлебосушильни.

Снопы и обмолоченное зерно татары сушили в бане; в специальных сооружениях типа срубного овина или ови­на-шиша и на солнце. Последний способ был самым про-¹ стым и наиболее доступным. Его применяли для сушки небольшого количества зерна перед обмолотом. Для этого зерно рассыпали на разостланной на земле рогоже или холстине. В случае срочного обмолота снопы помещали в баню, где имелся помост из жердей. Для сушки снопов имелись и специальные сооружения. Они были трех типов: срубный овин, рига и овин-шиш. Преобладали срубные ови­ны (эвен). Существовало поверье, что в них жило мифи­ческое существо (эвен бабай), являвшееся покровителем домашних животных.

Наиболее зажиточные крестьяне строили риги (одно­камерные срубные сушилки с печью). В целом риг и ови- нов было немало. В конце XIX в. хозяйства, в которых они имелись, составляли 35%  (258, с. 57).

Третий тип хлебосушилен — шиш (шеш, эвен базы); вышедший из применения к концу XIX в., представлял собой яму с печью (или иногда без нее), с устроенным над ней коническим остовом из жердей, на которые опи- рались снопы. Подобные овины ставили под открытым не+ бом или под крышу молотильного сарая. Все типы хлебов сушилен и способы сушки снопов и зерна, распространен­ные у касимовских татар, имели широкое бытование других групп татар и народов Поволжья и Приуралья (312, с. 87—88, 250; с. 99—110;                          124, с. 89—90; 108,

с. 91—92; 206, с. 85; 112; с. 87; 276, с. 4).

После сушки снопы обмолачивали. У касимовцев суще- ствовало три способа молотьбы: хлестание, топтание ло­шадьми и обмолот цепами. Преобладала молотьба цепа­ми (чип) «северновеликорусского» типа с билом (типись), прикрепленным к ручке (саб) при помощи ремня. Молоть­ба хлестанием и топтанием лошадьми применялась реже. Обмолоченное зерно просеивали на гумне лопатой, при помощи сита или ручными веялками. Веяли преимуще+ ственно лопатой (’ори) в ветреную погоду. Ручные веялки появились только в начале XX в., да и то в незначитель­ном' количестве.

Для помола зерна у касимовских татар имелись мель­ницы (тирмин) —ручные, водяные, ветряные, паровые.

Ручные (кул тирмини) использовались в домашних усло­виях. Преобладали водяные мельницы (су тирмини), ко­торым касимовские татары отдавали предпочтение, даже в том случае, если они были расположены на значитель­ном расстоянии от поселения. Видимо, это объясняется со­хранением древних традиций. В конце XIX — начале XX вв. в некоторых селениях стали использовать паровые мель­ницы. Однако широкого распространения они не получили.

В каждом хозяйстве имелись деревянные ступы (’или) с пестами (’исаб). Все указанные выше приспособления для размола зерна были общими для многих народов края (312, с. 94; 250, с. 118).

Хранили зерно и муку в срубных клетях и амбарах, а менее зажиточные — в сенях и сараях.

Позади гумна (сорт) крестьяне отводили небольшой участок для огородов. Основной культурой являлся кар­тофель, хотя сажали и овощи, ассортимент которых был гораздо разнообразнее, чем в огородах соседнего русско- кого населения (96). Это было следствием большей мо­бильности татар, которые привозили домой, возвращаясь с отхожих промыслов, рассаду и семена различных куль­тур. В небольшом количестве выращивали коноплю (ин- драш), а в начале XX в.— табак (тэмэ’е) на продажу, t Садоводство у касимовских татар было развито слабо. Причиной тому были малоземелье и неплодородность поч­вы. В то же время для татар заокской подгруппы было характерным стремление завести хотя бы небольшой са­довый участок. Приверженность жителей Баишева, Сафо­нова, Колубердеева к разведению садов, возможно, явля­ется отголоском более древних традиций, сохранившихся у них, выходцев из Крыма (9, л. 2).

Важную роль в хозяйстве касимовских татар играло животноводство. По словам современника, в середине XIX в. татарское население имело скот весьма недурной, особенно ногайских лошадей — низкорослых, но выносли­вых (273, с. 11). Еще в XVII в. продажа и купля лоша­дей составляли значительную отрасль городской торгов­ли. Их пригоняли в Касимов татары (это было одной из их повинностей), ногайцы и калмыки из Астрахани, Са­ратова и улусов (153, с. 118—119). Стоимость здоровых животных в XIX в. была высокой — от 25 до 40 руб., а непригодных к работе — от 3 до 5 руб. (273, с, 12).

Особенно тщательно ухаживали за этими животными в тех поселениях, где проживали потомки ногайцев (Ше- гашаново, Толстиково и др.). Там же сохранялась тради­ция весенней стрижки грив и хвостов лошадям, харак­терная для тюркских и монгольских народов (194, с. 69; 88, с. 73). Помимо полевых работ лошади использовались как транспортное средство при извозе, которым касимов- цы занимались еще со времен ханства.

Каждая семья старалась иметь корову, так как молоч­ные продукты имели большое значение в питании татар. Однако многие хозяйства (они составляли 25,7%) не рас­полагали ни коровой, ни лошадью (258, с. 155). Татары были лучше обеспечены мелким скотом. Содержание овец и коз, являвшихся подчас единственным источником мя­са, молока, шерсти и пуха, было доступно большинству крестьянских хозяйств. На семью приходилось в сред­нем по 5,5 голов мелкого скота, в то время как коров и лошадей соответственно 1,2 и 1,1 голов (258, с. 148, 155)'. По сравнению с русскими крестьянами различных разря­дов татары занимали среднее положение по количеству скота на семью. Тем не менее животноводство у касимов¹ цев не имело дальнейших перспектив на успешное разви­тие. Сказывался недостаток кормовой базы, особенно не­обходимой при стойловом содержании скота. В конце XIX—начале XX вв. сенокосные угодья составляли всего 9,4% от всей общей площади надельной земли татарских крестьян (152, с. 137; 27, л. 48). Кстати, у татар Казан­ской губернии, обеспеченных этими угодьями хуже, чем другие народы Среднего Поволжья и Приуралья, они за­нимали 9,8% площади надела (213, с. 485). Статистические материалы по Татарской волости Касимовского уезда по­казывают, что в конце XIX— начале XX вв. на единицу крупного скота приходилось в среднем по 1,1 десятины се­нокосных угодий (лугов и выгонов). Некоторые общины вообще не имели лугов. Выгоны не были обширными. В большинстве поселений (52%) на единицу крупного скота их приходилось от 0,28 до 0,1 десятины, а во мно­гих других (43%) и того меньше — от 0,08 до 0,01 десяти­ны (152, с. 137—624). Заметим для сравнения, что у ка­занских татар на единицу крупного скота было около 0,04— 0,05 десятины выгона (204, с. 48).

Отсутствие достаточного количества кормов отража­лось на состоянии скота, способствуя болезням и паде­жам, один из которых, наиболее крупный, случился в Чер­ном аймаке в 1873 г. При падежах животных проводили специальный обряд: старухи запрягались в соху, а моло­дые женщины их погоняли (175, рук. 147). Благополучие скота по представлениям касимовских татар зависело от мифических существ — домовых (Зэнги бабай, Чулпан эби). Для их умилостивления под матицу хлева помеща­ли нечетное число лепешек из пресного теста. В качестве оберегов на хлев вешали кости барана или череп лошади. Подобные обереги и патроны — покровители скота — бы­ли известны и другим тюркоязычным народам (58, с. 194— 197;- 72, с. 34).

Гораздо меньше условий и ухода требовалось для-разве­дения домашней птицы, имевшей в хозяйстве татар нема­ловажное значение. Разводили преимущественно кур; ин­дюков, а в поселениях, расположенных рядом с озерами или речками,— уток и гусей. О давности разведения по­следних касимовскими татарами свидетельствует старин­ный обряд «’аз ил ив, хатым худжа», проведение которо­го было связано с приношением в жертву гусей (175, рук. 147).

Касимовцы издавна занимались пчеловодством, хотя я целом эта отрасль хозяйства была гораздо развита у русских. Мед и воск (ак бал, кэрэз бал) являлись пред­метом торговли татар еще в XVII в. (233, с. 124). На тра­диционность пчеловодства указывают и некоторые свадеб­ные и родильные обряды, связанные с медом. Касимовцам была известна и наиболее древняя форма лесного пчело­водства — бортничество. Много было бортных «ухожей» на Улановой горе (233, с. 123). Вырубка лесов, трудоем­кость извлечения меда, появление колодных ульев привели к тому, что бортничество у татар как, впрочем, и у других народов Поволжья, стало сокращаться (258, с. 252; 135, с. 72; 261, с. 115; 210, с. 81). На смену пришло колодное пчеловодство. Для приготовления ульев (бал тунди’е, мор- та тунди’е) использовали обрубки деревьев с дуплами. Высрта колод достигала порой двух метров. Ставили их на_;землю в лесу или на усадьбе. Число их, особенно в лесу, доходило до ста. К концу XIX в. колодные ульи стали заменяться рамочными. На зиму их помещали в подпол или полуземлянки. Пасеку обычно огораживали, но, как правило, не сторожили, так как, по понятиям касимовцев, украсть улей — большой грех. Считалось, что украденный рой на новом месте не приживается. Содержать пасеки могли лишь зажиточные крестьяне.

К концу XIX— началу XX вв. пчеловодство стало при­ходить в упадок. Эта тенденция, характерная и для других народов региона (258, с. 252; 261, с. 116), была обуслов­лена развитием капиталистических отношений, усугубив­ших социально-экономическую дифференциацию татарского

 

крестьянства, экономическую слабость хозяйств, отток зна­чительной части мужского населения в город, сокращение лесных массивов и посевов гречихи. Вместе с тем происхо­дило увеличение посевной площади культуры свеклы и распространение сахара.

Рыболовство у касимовских татар не было особенно развито, несмотря на то, что реки и озера были богат-л ценными породами рыб. В питании касимовцев, как впро­чем и у других групп татар, рыба не имела большого зна­чения, в отличие от русских, издавна промышлявших ры­боловством. Татары ловили рыбу не для продажи» а ис­ключительно для нужд семьи. В пищу шли почти все по­роды рыб, за исключением двух нечистых (щуки, из-за узо­ра на голове, напоминавшего крест, и сома, из-за по­верья будто он питается забредающими в воду свиньями, считавшихся у мусульман грязными животными). В пери­од летнего лова использовали сплетенные из лозы морды (мурда) или сетки (шах). Зимой рыбу били кувалдой или ловили лозовой плетенкой «катец», длиной до двух, а ши­риной — до полутора метров. Плетенку опускали в про­рубь в вертикальном положении. Нижняя часть имела ко­нусообразную форму, так что рыба, устремлявшаяся * прорубь в поисках кислорода, обратно выбраться не мог­ла; Для закрепления снасти на льду в верхний ее край продевали жердь, горизонтально положенную на лед. По­павшую в «катец» рыбу вылавливали черпалками. Более простым сооружением была «ямца». Вокруг проруби во льду проделывали наполовину скрытую под водой выем­ку, куда и заплывала рыба. Указанные способы и снасти издавна бытовали у русских, мордвы и были переняты у них касимовскими татарами (192, с. 267—268; 135, с. 74— 75; 87, с. 112).

Охота у татар в рассматриваемый период потеряла свое былое значение из-за сокращения лесных массивов, развития отходничества. Охотились любители на мелкого зверя (волков, лис, зайцев) и дичь.

Во второй половине XIX— начале XX вв. большое раз­витие получили различные промыслы. В. И. Ленин спра­ведливо писал, что разложение земледельческого кресть­янства необходимо должно было дополняться ростом мел­ких крестьянских промыслов. По мере упадка натурально­го хозяйства, один за другим вид обработки сырья пре­вращался в особые отрасли промышленности (48, с. 341). В опубликованных статистических материалах конца XIX в. отмечалось, что лля большинства крестьян Рязанской гу­бернии потребность в изыскании посторонних заработков вне собственного хозяйства является необходимостью на­сущною (258, с. 67). В конце XIX в. такие хозяйства со­ставляли у касимовских татар 23%, а в начале XX в.— 37,1% (27, л. 48; 259; 258, с. 23).

Промыслы был местные и отхожие. К первым относи­лись сапожный, кирпичный, ювелирный и обработка жи­вотного сырья и волокна (кожевенный, овчинный, шерсто­битный) , которая имела больший удельный вес по сравне­нию с другими местными промыслами. В ней было занято 4,7% татар (от общего числа промысловиков) (222, с. 190— 193). Готовые изделия предназначались для продажи на рынке. В пореформенные годы кустарные промыслы пере­растали в капиталистические предприятия мелкой сельской промышленности, а кустари превращались в наемных ра­бочих, производивших изделия в мастерских хозяина или на дому. Развитие промыслов способствовало создании) капиталистической простой кооперации и мануфактуры, пе­реродившейся в ряде производств в фабрично-заводскую промышленность (266, с. 87).

Производилась выделка кожи овчины на сельских за­водах в течение трех-четырех осенних месяцев. Из кож го­товили подошвы и вырезки. Овчинники выделывали за се­зон в среднем до 800 штук овчин. Зарплата наемных ра­бочих была очень низкой: от 50—70 копеек в неделю на хо­зяйских харчах и до трех рублей в месяц (67, с. 276—277; 258, с. 270). В середине XIX в. касимовские татары вла­дели рядом кожевенных заводов. Один из них, наиболее крупный, принадлежавший Хамзе-Сеит Шакулову, произ­водил, при помощи 190 наемных рабочих, товара на сум­му в 140 тыс. руб. (67, с. 275—276). Во второй половине XIX столетия в Касимове действовали кожевенные заво­ды Л. и X. Баранаевых с доходами от 7.605 руб. до 16.220 рублей в год (67, с. 275—276; 86, с. 282).

Широкое распространение имели промыслы, связанные с обработкой козьего пуха и мерлушек. Пух, привозимый обычно с Нижегородской ярмарки, выделывали преиму­щественно укенщины на дому.

Во второй половине XIX столетия в г. Касимове и близ­лежащих поселениях (Коверское, Темгенево, Подлипки и т. д.) действовали заводы по выделке мерлушек. Наи­более, крупные из них принадлежали Мусаеву, Бостано- ву, Ишембаеву, Танееву, Давлеткильдееву с суммами до­ходов от 17.400 руб. до 50 тыс. руб. в год (86, с. 282; 67, с. 275—276; 258; с. 270). Купцы Костровы и Мусаевы

АерЖали в Средней Азии собственные отары каракулевых бвец й снабжали каракулем Нижегородскую ярмарку, Москву, Петербург. Из Касимова ежегодно вывозилось мерлушек на миллионы рублей (243, с. 14). Меховая про­мышленность у касимовских татар, судя по размерам то­варооборота, была более развита, чем у казанских татар (314, с. 105). Нити касимовского промышленного капита­ла протягивались далеко за пределы губернии. В починке Шемордан Мамадышского уезда Казанской губернии функционировали заводы по выделке мерлушек и овчин, принадлежавшие купцам Девлеткильдееву, Максютову и Кострову (189, с. 38—46).

Небольшая группа занималась сапожным промыслом. В 80^Ае гг. прошлого столетия по Татарской волости насчи­тывалось 23 сапожника (257, с. XXII). Работали они са- мостоя+ельно, или, чаще по заказу торговцев, покупавших кожи большими партиями на заводах и раздающих масте­рам. Обувь продавали на местных рынках или отправля­ли в другие губернии (258, с. 270).

Кроме того, у касимовцев имели некоторое распро­странение промыслы, связанные с производством кирпи­ча (в селах и деревнях действовало 6 кирпичных заводов), мыла (с. Болотце), серебряных ювелирных изделий (с. Болотце) и изготовлением веретен (д. Четаево), одежды, напитков (259, с. 284; 155, рук. 133; 27, л. 319).

Домашние производства, такие, как прядение, ткаче­ство, вышивание во второй половине XIX в. стали посте­пенно терять свое значение вследствие урбанизации каси­мовцев.

Значительное развитие получили отхожие промыслы (якка ’иту), считавшиеся более выгодным занятием, чем местные. В 80-е гг. прошлого столетия в отход уходило более половины (58,3%) мужчин рабочего возраста (257, с. 496). Этому способствовала меньшая привязанность та­тарских крестьян к сельской общине. Примерно такой же процент уходящих на заработки наблюдался у татар-чет- вертных крестьян губерний Окско-Сурского междуречья (57,4%) и у русских крестьян разряда полных собственни­ков в Касимовском уезде (52%). У русских крестьян дру­гих категорий доля отходников была гораздо меньше — 31% (257, с. 496; 51, с. 140). У касимовцев в отличие от остальных групп поволжско-приуральских татар и других народов края, имели распространение исключительно не- земЛедельческие, дальние отхожие промыслы в различные, преимущественно центральные, города России. Они были связаны с обслуживанием быта горожан и содержанием различных заведений. В отхожих промыслах первого вида было занято 4,7% татар (от общего числа всех промысло­вых татар). К концу XIX в. сложилась территориальная дифференциация отходников: на высокооплачиваемых ра­ботах в качестве официантов, приказчиков, лакеев служи­ли, как правило, выходцы из Белого аймака. Зарплата их достигала 25 руб. в месяц (273, с. 12). Отходники из Чер­ного аймака и с правообережья Оки чаще работали низко­оплачиваемыми извозчиками, конюхами, дворниками и т. п., что несомненно отражалось на уровне благосостоя­ния жителей этих подгрупп.

Другая часть татар (9,3%), являвшаяся наиболее за­житочной, уходила в отход в целях буржуазного пред­принимательства. Они содержали трактиры, буфеты, ре­стораны, клубы, меблированные комнаты и т. п. (222, с. 190—193).

Отходничеством занимались в свободное от земледель­ческих занятий время. К началу полевых работ отходники старались возвратиться домой. Если это не удавалось, то нанимали сельскохозяйственных рабочих, татар или рус­ских. Значительная часть отходников (15%) к концу XIX в. порвала связи с сельским хозяйством и осела на постоян­ное жительство в различных городах (258, с. 51).

Отходничество имело свои негативные стороны, У ка­симовских татар был высокий процент (40,8) малорабо­чих семей (по одному работнику), по сравнению с русски­ми (258, с. 61). Естественно, это отрицательно сказыва­лось на экономике крестьянского хозяйства татар.

В то же время неземледельческий отход — явление прогрессивное, «Он вырывает население из заброшенных отсталых, забытых историей захолустий и втягивает его в водоворот современной общественной жизни. Он повы­шает грамотность населения и сознательность его, приви­вает ему культурные привычки и потребности» (48, с. 576). Отходничество оказало заметное влияние на традиционную материальную культуру касимовских татар, способствуя распространению элементов общегородской культуры.

В конце XIX в. значительная группа татарскою насе­ления (10,7%) была занята торговлей (222, с. 190—193). Ключевые позиции в ней принадлежали касимовско-та­тарской буржуазии, вкладывавшей свои капиталы не толь­ко в промышленные, но и в торговые предприятия. Основ­ным предметом торговли были кожи, меха и изделия из них. Они составляли 64% от общего объема товаров. Ак- тивнзя деятельность татарской буржуазии и их капитал сыграли определенную положительную роль в установле­нии национальных связей, а также в создании и функцио­нировании общероссийского рынка. Деловые контакты та­тарской буржуазии не ограничивались рынками России, но выходили далеко за пределы страны. Такие капитали­сты, как Танеевы, Костровы, Акбулатовы, сбывали изде­лия из кожи и меха в Германию и Америку (9, л. 4; 243).

В силу сложившихся традиций доля сельских и город­ских татар в неземледельческих промыслах и занятиях не была одинаковой. Для сельского контингента были харак­терны отходничество в виде содержания различного рода заведений (в нем было занято 10,3% уездных татар) и торговля (2,9%). Горожане отдавали предпочтение торгов­ле (34,1%), отхожим промыслам, связанным со сферой обслуживания (13,3%), а также обработкой волокна и животных продуктов (12,7%) (222, с. 190—193).

В целом для всей группы касимовских татар в конце XIX в. были характерны отхожие промыслы (в них было занято 14% всего татарского населения или 58,3% взрос­лого мужского населения), торговля (10,7%) и промыслы по обработке волокна и животных продуктов (4,7%). Удельный вес остальных занятий был невелик.

Сделаем краткие выводы. В хозяйственной деятель­ности касимовских татар середины XIX—начала XX ев. значительная роль принадлежала земледелию. Приемы его ведения, сельскохозяйственные орудия, сооружения, а также ассортимент - выращиваемых культур, способы их уборки и обработки, их терминология сближали касимов- цев в первую очередь с другими группами поволжско-при­уральских татар—казанскими и мишарями. Общность с ними свидетельствует о тесных этногенетических связях, уходящих корнями в глубокую древность, в эпоху Волж­ской Булгарии, когда были заложены традиции земледелия татарского народа (312, с. 102).

Агрокультура касимовцев имела большое сходство с земледельческой культурой других народов региона, ибо они входили в зону распространения единого хозяйствен­но-культурного типа пашенных земледельцев лесов и ле­состепей.

В то же время, несмотря на единый хозяйственно-куль­турный уклад, в земледельческой культуре касимовских татар, в отличие от русских, имелись свои специфические черты, которые можно отнести к числу этнических.

Это прослеживается в сохранении многих самобытных

 

терминов, приверженности к некоторым видам культиви­руемых растений (ячменю и чечевице), в отношении к животноводству, птицеводству, по уровню развития пче­ловодства и рыболовства и т. д. Данные особенности можно отнести в целом и к другим группам татар Сред­него Поволжья и Приуралья. Видимо, к началу формиро­вания касимовской группы у татар Поволжско-Уральско­го региона уже существовала сложившаяся земледельче­ская культура. Предки касимовцев прибыли в Мещерский край с устоявшимися, традиционными навыками ведения земледелия. Основной причиной устойчивости и специфич­ности традиции в направлении хозяйства являлось, по справедливому высказыванию Л. В. Марковой, закрепле­ние ее в целом комплексе бытовых привычек, вкусов, в навыках трудовой деятельности, представлениях людей (180, с. 49).

Значительное место в жизни касимовцев занимали про­мыслы, отходничество и торговля, которые имели у них гораздо большие размеры, чем у других групп татар. Для касимовцев была характерна более интенсивная, чем у остальных групп татар, социально-экономическая диффе­ренциация общества. Этому способствовала специфика крестьянского земледелия, выражавшаяся в более свобод­ном отчуждении четвертных земель, нежели при общинной форме земледелия.

Отходничество и торговля сыграли немаловажную роль в вытесении ряда традиционных элементов культуры касимовских татар и проникновению ряда новых форм.

 

 

 

ПОСЕЛЕНИЯ, ХОЗЯЙСТВЕННЫЕ
ПОСТРОЙКИ И ЖИЛИЩЕ

Природно-географическая среда, социально-экономичег ские условия и своеобразие исторического формирования касимовских татар оказали огромное влияние на такую сферу их материальной культуры, как поселения, хозяй­ственные постройки и жилище.

В Касимовском царстве землевладение имело в основ­ном военно-ленный характер. Служилые татары получали вознаграждение в виде земельных пожалований как » черте города, так и за его пределами. Поэтому у них ис­торически сложилось два типа поселений — городской и сельский. В Касимове, на Старом и Новом посадах, обра­зовалась Татарская слобода (Бисти), как особый тип по­селка свободных людей на владельской земле. В середине XIX в. там проживал 841 человек (220, с. 16), что состав­ляло 15,2% от всего татарского населения уезда, а в конце XIX в.—1126 человек (222, с. 192—193), т. е. 23,6%.

Старый посад, заселенный татарами еще в середине XV в., имел замкнутую форму. Там же располагалась об­ширная Ханская площадь, мощенная белым камнем. По- ее периметру были размещены дворы феодальной знати касимовского царя и его приближенных — сеитов, мурз* беков, уланов (216, с. 8).

Царский дворец, огороженный от остальных дворов забором с воротами на каменных столбах, представлял собой продолговатый четырехугольный дом с юга на се­вер, длиною несколько больше 32 аршин, а в ширину больше восьми аршин с половиною. На каждом конце до­ма была простроена узкая часть длиною в 16 футов. В северной пристройке был ход в сделанный наискось с уступами подземный и под всем строением простираю­щийся с толстыми сводами погреб (219, с. 43—44). Сход­ную планировку, по мнению А. П. Смирнова, имел дом* исследованный им в центре Суварского городища на быв­шей территории Булгарского ханства (X—XIV вв.) (264* 78). Напротив царского дворца возвышалась белокамен­ная мечеть с минаретом, воздвигнутая, по преданиям, во времена царевича Касима в 1467 г. (98, табл. 1; 100, с. 177). Недалеко от нее располагалось многоярусное строение (напоминающее башню Сююмбике в г. Казани). Ее руины сохранялись вплоть до XVII—XVIII вв. и от­четливо видны на гравюре Олеария (214, с. 352—353). Ря­дом с дворцом помещался каменный мавзолей (текие) касимовского царя Шах-Али, в котором находились гроб­ницы и надгробные камни с вырезанными на них фигу­рами и арабскими надписями. Мавзолей Шах-Али и мина­рет мечети, существующие и поныне, являют собой наи­более выразительные памятники татарской архитектуры XV—XVII вв. На некотором расстоянии от этих построек, на старом татарском кладбище располагался еще один мав­золей (текие) Афган-Мухаммед султана, сооруженный в 1616 г. (98, с. 486—487; 100, табл. II). В оформлении это­го кирпичного строения, сохранившего форму и символику мавзолея Шах-Али, чувствуется влияние русского зодче­ства (пояса лекального кирпича, фронтонные наличники, скульптурные порталы, разноцветные изразцы). Общий вид городских строений г. Касимова XVII—XVIII вв. представлен на гравюрах Олеария и Витсена (214, с. 352— 353; 60, с. 289).

Новый посад был заселен позднее Старого; в первой Головине XVII в. и в плане имел уличную (двустороннюю) форму расположения дворов. Там проживали абызы, от­пущенники и простые татары (223, с. 7, 9, 24).

Таким образом, к XIX в. Татарская слобода преобра­зовалась в поселение, состоявшее из двух частей: Старого и Нового посадов. По описаниям современников ее жилые постройки почти все деревянные и наружным своим ви­дом ничем не отличались от обыкновенных мещанских домиков (67, с. 525). Они ставились внутри двора и ого­раживались тесовыми воротами, на которых ярко блесте­ли на солнце посеребренные стеклянные белые шары (287, с. 57). Довольно часто встречались двухэтажные дома, выстроенные в стиле русского классицизма. Кроме того, имели бытование те же типы жилища, что и в сель­ской местности, описание которых следует ниже.

Основная масса касимовских татар проживала в посе­лениях сельского типа. В середине XIX в. в них насчиты­валось 4638 человек (220, с. 16), что составляло 84,8% от общей численности татарского населения уезда, а в конце XIX в.— 3638 человек (222, с. 190—191), т. е. 76,4%.

 

К середине XIX в. у касимовцев было 62 поселения сельского типа (67, с. 149), а в конце века—38. Группу поселения называли — «Белый аймак» (А’ эймэ’), дру­гую— «Черный аймак» (’ара эймэ’), остальные — «Черные зыбыны» (’ара зыбынар’). Употребление термина «аймак» для обозначения территориальных групп, а также деление на белую и черную стороны, или на два больших отдела, было традиционным для тюрко- дзычных народов. Эпитет «белый» был связан с обозна­чением социальных верхов (108, с. 21; 305, с. 58, 142).

Белый и Черный аймаки, так же, как и город Каси­мов, размещались по левому берегу Оки. В начале XIX в. в Белом аймаке, находившемся северо-восточнее г. Ка­симова, насчитывалось пять населенных пунктов (Под­липки, Торбаево, Болотце, Царицино, Тебеньково). Все они были приписаны к Татарской волости Касимовского уезда и имели общее название «дурт сала» (Тебеньково обра­зовалось позднее). Черный аймак, располагавшийся юго- восточнее г. Касимова, объединял около 30 небольших селений, относившихся к Татарской и Подгорной воло­стям Касимовского уезда и Малокусморской волости Ела- томского уезда Тамбовской губернии.

В состав Черных зыбыноз входило восемь поселений на правом берегу Оки. Некоторые из них (Колубердеево, Сафоново, Баишево) находились на отдалении 8—12 км от г. Касимова в пределах Бетинской волости Касимовско­го уезда. Остальные (Сеитово, Ананьино, Рудаково, Экса, Толстиково) располагались ниже по течению реки в 40 км; от г. Касимова. Часть этих поселений относилась к Бетин­ской волости, часть — к Высокополянской волости Елатом- ского уезда Тамбовской губернии.

Основным типом сельских поселений касимовских та­тар была деревня (аул, диривна, сала, иль). Возникнове­ние и формирование их относится к эпохе феодализма. Преобладающая часть земель, розданных русским пра­вительством служилым татарам, лежала за пределами го~ рода. Как правило, это были небольшие поместья, при­надлежавшие одному или нескольким владельцам (242, с. 234). Поместное землевладение было характерно не только для Касимовского царства, но и в целом для всего Рязанского края XVI века (328, с. 50). Сохранились ар­хивные материалы, свидетельствующие о наделении зем­лей в Белом аймаке. Например, в грамоте, выданной Бу­лату Елегину в 1536 г., упоминается его поместье в с. Бо­лотце, а в записи Салтанглычева, датированной 1554 г., говорится об отделе касимовскому служилому татарину Каскею Кармышеву поместья в с. Подлипках. В доку­ментах о разделе земли между Кадриком Биманаковым и Данном Торгасовым перечисляются названия таких посе­лений, как Болотце, Старбаево (216, с. 38—39). Другая часть земельных пожалований находилась в безлюдных местах на территории Черного аймака или за Окой. У ка- симовцев сохранились предания о том, что их предки жили поодиночке в поле и занимались земледелием (9, л. 2). Многие из малодворных поселений располагались в лесах, недалеко от трактовых дорог и, вероятно, первоначально выполняли функции сторожевых, дозорных пунктов, охра­няя мещерские земли от внезапных набегов кочевников, о чем свидетельствуют предания и названия отдельных посе­лений. Так, татарское название д. Карамышево — «Кара- мыш» означает в переводе «сторожевой пункт» (248, с. 546—551), а д. Казакове — «Казаки» — поселение каза­ков. Название села Собакино — «Суба», в основе которого лежит, возможно, тюркский корень, имеющий значение: сообщать, известие, вестник и т. д. (132, с. 478), может говорить о том, что когда-то здесь существовал дозорный пункт. Постепенно многие из этих населенных пунктов разрастались и превращались в деревни.

Уже в XVI в. у касимовских татар известны четыре крупных поселения (дурт сала) — Подлипки, Болотце, Ца­рицыно, Торбаево — в Белом аймаке (216, с. 38—39). Они существуют и поныне. Термин «сала» являлся, види­мо, производным от русского «село», обозначающего в средней полосе России эпохи феодализма центр поместно­го или вотчинного землевладения (105, с. 34). Известно, что еще до последней четверти XVII в. в этих четырех селе­ниях располагались владения крупных феодалов: в с. Цари­цыно (Бием сала) находилась летняя резиденция ханши Фатимы-Султан. Село Торбаево (Татарбай) было местом жительства татарских баев (156, с. 5). Татарское назва­ние с. Болотце (Жаубаш), которое переводится как «гла­ва», «военачальник», «власть» (86, с. 225—226), возможно, свидетельствует о том, что здесь имелись владения пред­ставителей феодальных верхов. Со знатным родом князей Ширинских связано название с. Подлипки (Шырын). В пользу того, что в селах размещались поместья и вотчи­ны представителей социальных верхов татарского общества говорит и то, что в течение нескольких столетий татары Белого аймака и Старого Посада имели в г. Касимове одно общее кладбище (9, л. 10).

 

В процессе освоения новых лесных массивов, именуе- мых «Топоровыми расчистками», возникали небольшие по­селения-починки (почин’и). Об одном из них, располо­женном в трех верстах от г. Касимова, упоминает А. Олеа- рий (214, с. 355). Известны названия ряда других почин­ков -г Кудайберди, Чаукабаш, Джандай, Ярмаков (120, с. 212). Со, временем, по мере увеличения населения, починки разрастались в малодворные деревни. Иногда это происходило путем объединения соседних починков. Так были основаны, судя по преданиям, деревни Тайка* нево И Поляны в Черном аймаке. Позднее починки вли­вались в состав уже существующих деревень. Например, в Начале XIX в. починок Чаукабаш вошел в состав дерев­ни Кадышево, хотя его жители продолжали хоронить умер­ших на своем кладбище вплоть до начала XX в. Социаль­но-исторические факторы оказали значительное влияние на размеры поселений, что подтверждается данными приве­денной Ниже таблицы (220, с. 262; 152, с. 181—184).

Кол-во дворов	Белый аймак			Черный ай мак			Заокская грзппа			Общее кол-во
	1*	2* |	1 3*	1	2	3	1	2	3	1	2	3
от 1 до 40		1	1	16	21	20	5	6	6	21	28	27
41—100	2	2	2	И	1	2	—	1	1	13	4	5
101 И брлее	3	2	2	2	—	—	2	—	—	7	2	2

* 1—конец XVIII в.; 2—середина XIX в.; 3—конец XIX—начало XX вв.

 

 

В конце XVIII—начале XX вв. у татар преобладали мелкие поселения — с числом дворов до 40. Это было ха­рактерным и для соседних народов. Рост поселений сдер­живался пограничным положением Рязанского края и ха- paKtepOM местности — обилие лесов затрудняло освоение новых земель. Тенденция к обмельчанйю прослеживается и на материалах середины XIX в. В это время происходи­ло резкое сокращение числа средних (41—100 дворов) и крупных (101 и более дворов) поселений. Особенно заме­тен был этот процесс в Черном аймаке. В это же время наблюдается и снижение общей численности касимовской группы татар в районе ее основного расселения. Не фик­сируется рост размеров поселений и общей численности населения и в последующее время (конец XIX—'начало XX вв.). Отмеченное явление отражает процесс миграции касимовских татар в города и другие губернии страны.

Сельские населенные пункты по типу заселения яв­лялись овражно-речными или долинными. Для поселений Черного аймака был характерен притрактовый подтип за­селения, так как основная масса поселений касимовских, татар располагалась именно в этом районе вдоль старин­ных трактов, связавших между собой центры уездов. Вла­димирской, Рязанской и Тамбовской губерний. Селения Белого аймака и Черных зыбынов находились в долинах; небольших речек (220, с. 262, 282).

По типу заселения Татарская слобода относится к бе­реговому типу (87, с. 188). Она располагалась на,, кру­том берегу реки Оки, что имело немаловажное значение при защите населения от возможного нападения.

Тип расселения данной группы — преимущественно гнездовой, т. к. касимовцы сосредоточены в четырех ос­новных «гнездах» — Татарская слобода, Белый и Черный аймаки, Черные зыбыны. Наиболее ярко выражен гнездо­вой тип расселения в Черном аймаке и у Черных зыбынов. Мелкие деревни разбросаны небольшими группам» на значительном расстоянии друг от друга. Центрами этих групп являлись Мунтово, Темгенево, Сеитово, Колубер- деево. Для Белого аймака характерен беспорядочный тип расселения.

Поселения имели различные формы. Наиболее харак­терной в конце XIX—начале XX вв. была уличная, широ­кое распространение которой обусловлено предпринятыми мерами царского правительства по упорядочению плани­ровок селений (96, с. 77—78). Преобладал один из бари- антов уличной формы — двусторонняя улица, когда два ряда домов образовывали улицу и были обращены фаса­дами друг к другу. Встречался и вариант с односторон­ним расположением домов (Черевчеево, Шегашаново).

Некоторые поселения (Алишево, Баишево и др.) имели замкнутую или круговую форму. Она была характерной для небольших поселений Черного аймака, на территории которого в далеком прошлом располагались дозорные пункты. С ними, возможно, связано формирование дацной формы поселений, наиболее удобной в военном отношении. В Белом аймаке преобладала беспорядочная (кучевая) форма поселений. Семьи, принадлежавшие к одному роду, селились одна подле другой. Так, в с. Подлипки рядом стояли 19 дворов, принадлежавшие _роду Ширинских; в ii, Торбаево — 6 дворов Ахматовых. Круговая и беспоря­дочная формы являются наиболее древними, бытовавшими до перепланировки селений. Они имели распространение на всей территории Поволжья (170, с. 112).

В' результате перепланировки селений в XVIII в.— пер- вой..половине XIX в. у касимовских татар появились сме­шанные формы поселений (д. Собакино, Ахматово, Бо­лотце и др.).

Основной единицей застройки в XIX — начале XX вв. в городских и сельских поселениях касимовских татар явля­лась усадьба (йорт урны) с жилым домом и хозяйствен­ными . постройками. Центральное место занимало жилище (ой). В конце XIX—начале XX вв. была характерной постановка его на красной линии улицы. Однако раньше, до перепланировки сельских поселений, жилище распола­галось в глубине усадьбы. По свидетельству М. Баранови- ча, дома татар «...находятся большей частью внутри дво­ра, а наружные части оного заняты надворными построй­ками.» (67, с. 405). Подобная постановка жилища на усадьбе, имевшая место также у казанских татар Зака- занья, и в некоторых районах Западного и Восточного ЗакаМья (ПО, с. 125), объясняется исследователями по- разиому: ориентацией жилища по сторонам света и рельефу местности (204, с. 66), стремлением сохранить привычные традиции (75, с. 7), требованием ислама. (108, с. 148). Усадьба с постановкой дома в глубине двора, как и бес­системная застройка поселений, представляла собой ско­рее' ЬСего «пережиточный» тип на определенном этапе раз­витии поселений, усадеб (327, с. 48; 238, с. 162). При этом существовала взаимосвязь между планировками усадеб и поселений. В тех населенных пунктах, где имелись следы их бессистемной застройки (Болотце, Темгенево, Кады- шецо), до настоящего времени бытует традиция постанов­ки дома на некотором расстоянии от линии улицы.

У касимовских татар, проживавших в наиболее леси­стой части Мещерского края, основным строительным ма­териалом было дерево. Преобладали срубные жилища. В конце XIX в. они составляли 93,6%. Сельская буржуа­зия строила кирпичные дома, а беднота — дешевые гли­нобитные жилища. В конце XIX в. кирпичные и глино­битные дома составляли 6,4%. (258, с. 57). Техника возве­дения жилищ касимовских татар (способы укладки вен­цов, рубка углов, сооружение крыши) не отличалась от строительной техники русского населения (116, с. 169— 187; 180—490). Еще М. Баранович отмечал, что по внеш­нему виду татарские дома похожи на русские избы (67, с. 405). Сходство наблюдалось и в названии многих кон­структивных элементов жилища и хозяйственных построек (стропила, карниз, переруб, путалак, матча, стина и т: д.).

Для строительства жилищ приглашались русские нлот- ники из Касимовского и Елатомского уездов. Им указы­вали место постройки, ее величину, глубину подпола, вы­соту потолка, форму крыши и т. п. Срубные дома возво­дились из цельных бревен. Их соединяли в венцы преиму­щественно способом рубки «в угол», реже «в лапу». Ниж­ние венцы сруба ставились на дубовые столбы или камни по углам. Промежуток между столбами заваливали зем­лей.

Избы строили, как правило, с объемистым подполом или подызбьем (идэн осте, пудпыл), использовавшимися для хранения овощей и в качестве теплого помещения для мелкого скота в зимнее время (вход в него делали со стороны двора).

Сравнительно высокое (до 80 см) подызбье, характер­ное для домов касимовских татар, так же, как и русского¹ населения Верхнего Поволжья, было обусловлено в зна­чительной степени влажностью почвы и суровыми зимами. К избе примыкали сени с двумя выходами во двор: один на хозяйственную часть, другой — парадный (с крыль­цом) на чистую половину. Жилища покрывались крышами преимущественно четырехскатными, стропильной конструк­ции. Почти все дома (97%) Татарской волости в конце XIX в. были крыты тесом и железом, и лишь незначитель­ное их количество — соломой внатруску или снопиками (258, с. 57).

Декоративное оформление жилища достигалось, в ос­новном, за счет архитектурных форм, украшения пропиль- ной резьбой, обшивки стен или углов дощечками. На трех- или четырехскатных крышах часто устраивали мезонины- светелки (мизинин), широко распространенные также у русского населения Верхнего Поволжья (183, с. 111; 322, с. 14, 16) и татар-мишарей Нижегородской, Тамбовской губерний (196, с. 78). Мезонин касимовцев представлял собой выступ с крышей, окном, а иногда с вертикальными столбиками, имитировавшими декоративные балкончики. Крыша его в отличие от двускатных крыш мезонинов рус­ских и татар-мишарей, имела преимущественно полусфе­рическую форму. Фронтон украшался несложной, ажурной пропильной резьбой из набора плоских или рельефных деталей геометрической формы. Вышеуказанные особен­

 

ности в конструкции крыши, декоративном оформлении фрон'гона придавали мезонинам касимовских татар боль­шое своеобразие.

Для декоративного оформления парадного входа в не­которых жилищах устраивали небольшой четырех- или шестиугольный тамбур (балкон, фонарик) с двустворча­той дверью и оконцами из цветного стекла. Кружевом пропильной и накладной резьбы украшали карнизы, фриз дома, наличники. В характере узоров прослеживались тра­диции, присущие резьбе русского жилища Верхнего По­волжья, считающегося регионом интенсивного развития пропильного декора (241, с. 72). В целом же резьба на татарских жилищах была распространена слабее, чем у русских.

В середине XIX—начале XX столетия у касимовцев бытовали такие типы одноэтажных жилищ, как изба — сени, изба — сени — клеть, изба — сени — изба, пятисте­нок, изба с прирубом, крестовик и дом с усложненной планировкой (303, с. 52).

Наиболее древним и, очевидно, доминирующим, в се­редине XIX в. было жилище типа изба — сени, представ­лявшее собой жилое срубное помещение с бревенчатыми или тесовыми сенями.

К концу XIX в. преобладали избы небольших разме­ров—длиною от 6 до 8 аршин (73%). Значительно мень­ше было изб длиною от 9 и более аршин (27%) (258, с. 57).

Наряду с двухкамерными жилищами бытовали и трех­камерные: изба — сени — клеть. В конце XIX в. они со­ставляли 13%, от общего количества домов (258, с. 57). Их аналоги отмечены у периферийных групп татар: кря- шен Западного Предкамья (204, с. 86), чепецких, мал- мыжских, параньгинских, пермских (198, с. 42).

Изба — сени — изба (кара каршы ой), очевидно, пред­ставляет дальнейшее развитие трехкамерного жилища, когда клеть заменялась теплой избой. Одно из жилых по­мещений использовалось в качестве кухни (аш ой, кухнэ), а другое — гостиной (каршы ой или гуринка). Вход в оба помещения шел через холодные сени. Такой тип избы гораздо лучше удовлетворял потребности семьи.

В начале XX в. у касимовцев значительное распростра­нение получил пятистенок, представлявший удлиненный сруб, разделенный капитальной внутренней стеной на две жилые части: белую (гостиную) и кухонную. Во всю длину сруба пристраивались общие сени с отдельными Вхо­дами в каждое помещение.

Иногда строили два пятистенка с одними общими сеня­ми, под общей четырехскатной крышей. Такие дома часто возводили при разделах сына с отцом или братьев,' не имевших достаточной материальной возможности для вы­деления в отдельное хозяйство.

Наряду с указанными выше типами жилища бытовала изба с прирубом (притык) в виде двух срубов разных или одинаковых размеров. К ним пристраивались общие сени, из которых отдельные внутренние входы -вели в каждый сруб. Такие избы, как известно, были харак­терны для всей Центрально-промышленной полосы и По­волжья (77, с. 137).

В конце XIX— начале XX вв. касимовцы стали строить крестовики, представлявшие собой шестистенок, т. е. боль­шой сруб с взаимно перпендикулярными внутренними стенами, которые делили сруб на четыре помещения. Одно из них заменяло сени, другое являлось кухней, а два других — белой половиной дома.

Единичное бытование имели трехкамерные жилища;, средний сруб которых был выдвинут вперед до полутора метров. Сени пристраивали по всей длине дома. В среднем срубе располагали кухню или девичью комнату. Все- гри сруба имели двери в общие сени с крыльцом. Этот тип жи­лища касимовских татар в плане несколько напоминал крестообразные дома казанских татар районов На­казанья. Разница состояла в том, что у последних Цен­тральный сруб выступал симметрично и с другого, проти­воположного конца (108, с. 159—160), в то время как в жилище касимовцев выступала лишь одна, передняя часть сруба. Бытовало мнение, что подобные сооружения просто недостроенные (107, с. 113). Однако можно предполо­жить, что они являются продолжением болеее раннего'ва­рианта крестообразных домов. По сведениям информато­ров, в середине XIX в. и позднее, бытовало жилище, пред­ставлявшее собой три отдельно стоящих четырехстенных сруба, соединенных со стороны глухих стен общим поме­щением — сенями. Два сруба использовались для жилья, а третий, являвшийся как бы продолжением сеней, служил кухней. Дальнейшее развитие данного типа жилища было самостоятельным и привело к разным решениям: к кресто­образному у казанских татар и дому с усложненной, пла­нировкой у касимовцев. Последние считались характер­ными в основном для Белого аймака, наиболее тесно свя­занного, в историческом и культурном отношениях, с Ка­занью.

У касимовцев имели некоторое распространение дома с полуподвальным нижним этажом. В основе их плани­ровки были такие типы жилищ, как пятистенок, кресто­вик. Верхний этаж служил чистой половиной, а нижний — кухней. Стены полуподвала возводились до уровня земли из камня. Подобные дома встречались также у казанских татар в северных районах западного Закамья, в Западном Предкамье, у параньгинских, пермских татар (198, с. 48).

В начале XIX в. зажиточные касимовцы строили двух­этажные дома. Нижние и верхние этажи повторяли плани­ровку трех- и более камерных одноэтажных домов. Для обоих вышеуказанных типов домов было характерным наличие парадного входа с тамбуром и внутренних, крутых лестниц из сеней на второй этаж, специальной комнаты для омовения.

Наиболее типичным и традиционным было убранство жи­лища типа изба — сени. Срубное помещение одновременно являлось жилой комнатой и кухней. Внутренняя планиров­ка жилища касимовских татар относилась, по принятой классификации, к северно-среднерусскому типу: печь спра­ва или слева от входа, устьем к противоположной от двери стене (274, с. 65). Место вдоль нее считалось почетным — ^тур), что было традиционным для тюркских народов. Обстановка жилища была предельно проста. Значитель­ную часть помещения занимала хлебопекарная (хлебная) печь (пись) из кирпичей, со срубным опечеком, сложенным на столбах, выступающих над полом, что способствовало быстрому прогреванию жилища с подпольем. По внеш­нему виду она представляла собой русскую печь южного подтипа (274, с. 65), но с выступом, куда вмазывали чу­гунный котел (’азан). Такая конструкция являлась ком­промиссом быта оседлого жителя с бытом кочевника, при­выкшего готовить пищу в котле (264, с. 80). Печь ка­симовцев по некоторым признакам (наличие сравнительно низкого шестка, бокового выступа для устройства котла) сближается с таковой у казанских татар (108, с. 187). Это позволяет предположить, что печь касимовцев была привнесена именно со стороны казанцев, а не мишарей, для которых были характерными печи с подвесным кот­лом (166, с. 144—145; 19, с. 81).

Отопление у касимовцев велось исключительно «по- белому». Уже в середине XIX в. у них не было изб, топя­щихся «по-черному», в отличие от соседних русских и

 

мишарей (274, с. 61; 196, с. 82). Однако в более ранний период такие печи, видимо, имели место. На это указы­вает наличие сохранившегося в некоторых жилищах от­верстия для дыма (теине’), термина «кара ой» — курная изба,

Хлебопекарную печь касимовцы, так же, как и другие группы татар, устраивали несколько отступя от стен, ос­тавляя свободный проход. Это было связано с соблюде­нием противопожарных мер и стремлением увеличить пло­щадь теплоотдачи. Такое расположение печи некоторые исследователи увязывают с традицией кочевников поме­щать очаг посередине жилища (204, с. 91). Однако имеют­ся данные о том, что печи посередине жилища встреча­лись и в древнерусских жилищах (268, с. 63; 240, с. 135). Исходя из этого можно предположить, что подобная по­становка была характерна, видимо, для определенной стадии развития жилища.

Касимовцы устраивали отопительные печи двух тййов: подтопок, соединенный дымоходом с тягой хлебопекар­ной печи, и голландкой «пакой писе» в чистой половине жилища. Голландку выкладывали изразцами. Ее ставили вплотную к стене, устье зачастую выводилось сквозь эту стену в сени, откуда производилась топка.

В том помещении, где находилась хлебопекарная печь, вдоль всей стены напротив входа устраивали широкие (до 160 см) нары (тизмиле, жапмалы унды’) на высоте 50— 60 см от пола. Настил составлялся из поперечных досок, которые не прибивались, так что их можно было свободно вынимать. Нары представляли собой большой ящик. .Туда складывали, приподняв доску настила, домашнюю утварь и продукты. Нары застилали войлоком. В одном из углов складывали высокой горкой постельные принадлежности. Это сооружение имело важное функциональное значение в жизни татарской семьи. На нем спали почти все ее чле­ны (кроме супружеских пар), принимали пищу. По кон­струкции и назначению они были схожи с таковыми у та­тар казанских, мишарей и других тюркоязычных народов (166, с. 143; 108, с. 191; 196, с. 82). Термин, использовав­шийся для его обозначения (унды’, видоизмененное урын- дык), бытовал у мишарей, башкир (166, с. 143). В конце XIX в. нары стали укорачиваться в связи с появлением в обиходе стола (стил). Вдоль боковых стен ставились лавки (ян урды’). Во многих жилищах на кухне над дверью устраивали полати, на которых спали дети, хранилась ут­варь. У касимовских татар так же, как и у других групп во

 

татар и некоторых народов, полати были заимствованы у русских и почти не отличались по конструкция и назна­чению (274, с. 67). У мишарей для обозначения этого эле­мента жилища употреблялся термин «пулат», а у касимов­ских и казанских татар — «сундри», «сундрэ». Наличие са­мобытного названия полатей, возможно, является отголосг ком утраченного в их жилище элемента, сходного по фор­ме или назначению. У крымских татар похожий термин- «мусандра» обозначал шкафчик, верх которых в некото­рой степени напоминал полати, где хранились фрукты (163, с. 10). Под полатями ставили деревянный ящик для хранения домашней утвари (коник эсте). Одновременна он служил местом сна хозяев. По форме, назначению ’и расположению «коник эсте» сближался с «коником» у русских, «коником-ланга» у мордвы (274, с. 68; 70, с. 173).

Обязательной принадлежностью татарского жилища были сундуки, обитые жестью. На них складывали часть постельных принадлежностей, спали, в них хранили ма­терчатые изделия. Особый колорит избе придавали поло­тенца с тканевыми узорами (селе’) на стенах, матерча­тые декоративные украшения, войлок (чер’е) на полу.

Заметно отличалась от традиционного крестьянского интерьера, сохранившегося на кухне, обстановка чистой половины трех и более камерных домов. Полати, нары, ко­ник здесь не устраивали. Неизменными оставались лишь сундуки, полотенца, матерчатые украшения на стенах, войлок на полу. У боковой стены ставили изразцовую печь-голландку. Напротив помещали деревянную кро­вать с пологом, для укрепления которого устраивали кар­кас в виде четырехугольной рамы. В убранстве чистой по­ловины жилища содержались некоторые элементы город­ской обстановки зажиточных татар — застекленный бу­фет, стол, венские стулья, комод, диван, трюмо, шкаф, настенные часы, лампы с фарфоровым колпаком и даже рояль, среднеазиатские подставки для книг (лаук), без­ворсовые паласы.

Внутреннее убранство жилища татар было обуслов­лено как этническими традициями, так и экономическими возможностями его владельца. Комплекс архаичных форм дольше всего сохранялся в двухкамерных жилищах типа изба — сени. Если учесть, что подобный тип жилища преоб­ладал, то можно представить, в каких неблагоприятных условиях проходила жизнь основной массы татар. Зимой жилище являлось единственным помещением в усадьбе, где собирались все члены семьи. Летом молодежь пере­ходила в клеть, в которой в остальное время года хра­нили продовольственные запасы. Клеть (клить) представ­ляла собой однокамерный сруб с полом и потолком, с дверью и маленьким окошком. Сруб ставили на столбах на высоте 20—60 см от земли. Над дверью иногда устраи­вали выступающий навес со столбовыми подпорками, а под дверью — площадку крыльца. Крышу делали двухскат­ной, стропильной (нередко и самцовой) конструкции и покрывали дранкой, соломой, тесом, железом. Касимов­ские татары помещали это сооружение, как правило, на­против боковых окон дома, под крышей, общей с други­ми хозяйственными помещениями. Лишь на некоторых усадьбах отдельных деревень (Кучуково, Баишево) его ставили в дальнем углу усадьбы, как у казанских татар Заказанья (108, с. 210). Клети подобного типа с таким же названием и назначением имели, широкое распростране­ние у народов Поволжья—татар, чувашей, марийцев, уд­муртов (108, с. 210; 205, с. 15; 112, с. 222—226).

Зажиточные касимовцы строили кирпичную кладовую (кладовой) для хранения домашнего имущества — одежды, постельных принадлежностей и т. п. В ней имелись не­большие зарешеченные оконцы и железная дверь. Дву­скатную крышу покрывали железом. Треугольные фронто­ны возводились фигурной кладкой из кирпича, что при­давало определенное архитектурное своеобразие этой по­стройке. Кладовые с аналогичным оформлением и назна­чением бытовали у соседей касимовцев — мишарей с. Азе- ево, которые располагали их на улице, напротив дома (196, с. 68, 74—75). Купцы нередко строили двухэтажные кирпичные кладовые. На первом этаже была лавка хозяи­на, на верхнем хранилась домашняя утварь, там же летом жили члены семьи.

Клети, кладовые с одной стороны и жилой дом с дру­гой, образовывали так называемый передний или чистый двор (алгы азбар) усадьбы. К нему перпендикулярно примыкала цепь хозяйственных построек скотного двора (туарлы азбар), состоявшего из хлевов, навесов.

Значительное место на усадьбе занимали сооружения для скота — срубные хлева (утирьми), не смыкавшиеся с домом. Хлева были как холодные, так и утепленные; на мху, с полом и потолком. Утепленные хлева (мышинни’) располагались под общей крышей скотного двора в двух противоположных углах. В них содержались лошади, ко­ровы, телята, ягнята. Связующим звеном между хозяй­ственными постройками являлись навесы (лапаз, карет-

 

ный). Они сооружались из полубревен и огораживал ись- жердями. Навесы предохраняли от атмосферных осадков сельскохозяйственные орудия,, запасы дров, хозяйственную утварь. Там же летом содержали мелкий рогатый скот. Хозяйственные постройки переднего и скотного дворов группировались в виде Г-образной застройки.

У наиболее зажиточных касимовцев перед скотные двором ставились под общей крышей навесы (язгы аз- бар, каретный) — для хранения сельскохозяйственного ин­вентаря, средств передвижения, запаса корма для скота и т. п. Теплые хлева скотного двора располагались парал­лельно навесам. В глубине усадьбы отводилось место для; заднего двора (сырт), занятого, частично, под огород,, са­ды. Там же находились баня, амбары, гумны с овинами, или ригами.

Баня (мунча) —представляла собой небольшую сруб- ную постройку с полом, потолком и маленьким окошком; в боковой стене, с двускатной или трехскатной крышей, с тесовым предбанником. Пол в бане и предбаннике насти­лался прямо на землю. Внутри бани сооружали печь без! дымохода — каменка (коджук) и потолок у боковой сте­ны.

По своему внешнему виду и внутренней планировке бани касимовских татар были весьма близки к северо­среднерусской планировке жилищ. Около входной двери ставилась печь. Ее устье было обращено к противополож­ной от входа стене. Бани подобного типа бытовали в По­волжье (Предкамье), Приуралье (77, с. 139; 285, с. 110) Г Данная постройка предназначалась не только для мытья, но и являлась местом лечения больных, сушки снопов, дополнительным помещением для рожениц и т. д. По свое­му функциональному назначению бани касимовцев были однотипными с банями народов Поволжья, Прибалтики (331, . с. 94—95).

Амбар (амбар), в котором хранили запасы хлебных продуктов, представлял собой по внешнему виду клеть* но отличался от нее большими размерами, наличием ши­рокой двухстворчатой двери, четырехскатной крыши и по-, становкой в глубине усадьбы. По данным статистических материалов конца XIX в., амбарами владело незначитель­ное число хозяйств (23%) (258, с. 57). Это были преиму­щественно хозяйства зажиточных татар.

Там же, в глубине усадьбы, в 30—50 саженях от по­строек располагалось гумно (ындыр). В строительной тех-i нике гумен, как и навесов, сохранились архаичные черты:

 

сооружение крыши на столбах, часто с соломенным по­крытием, отсутствие капитальных стен.

По конструкции, планировке, оформлению риги и ови­ны касимовских татар не отличались от таковых у русско­го населения края (250, с. 99—108).

В каждой усадьбе имелись погреба (пугриб) двух ти­пов: расположенные под навесом или клетью и закрывав­шиеся квадратной крышкой; построенные под открытым небом, с невысоким погребищем в виде двускатной кры­ши.

Этим завершается круг хозяйственных построек, быто­вавших у касимовских татар в исследуемый период. Весь комплекс построек имелся в усадьбе крестьянина-серед- няка. Хозяйства бедняков располагали только необходи­мым минимумом — клетью, хлевом, навесом, погребом. Многие усадьбы огораживались. По статистическим дан­ным, в Татарской волости было дворов заборных и казен­ных— 607, а плетневых — 5 (258, с. 57), что составляло соответственно 61% и 0,5% от общего количества усадеб. Наибольшее распространение получил высокий дощат^ый забор. Его верхняя часть иногда украшалась резьбой, по­добно заборам казанских татар Заказанья. Интересно отметить, что высокие дощатые заборы были характерны, в основном, для усадеб, в которых жйлище ставилось от­ступя от линии улицы (110, с. 121). Каменные заборы из известняковых плит строились довольно редко. Со стороны улицы усадьбу иногда огораживали оградой из прясел (зямит).

У касимовцев бытовало четыре основных типа ворот (ал’ы ’апка, ’аба): невысокие, из жердей; высокие, тесо­вые, на трех-четырех деревянных столбах, без крыши; высокие, тесовые, на трех-четырех деревянных столбах, с двухскатной крышей (так называемые русские ворота); высокие, тесовые, на трех-четырех кирпичных столбах с деревянной или выложенной из кирпича перекладиной различной формы. Навершья столбов имели декоратив­ные украшения в виде больших каменных шаров. Дере­вянные полотнища створок таких ворот орнаментировались накладными геометрическими фигурами, в том числе шести или восьмиугольной звездой (символом долголетия), изо­бражение которой часто встречается в орнаментации жи­лища Татарстана и на булгаро-татарских эпиграфических памятниках (336, табл. 44, 51, 52). Подобные ворота на каменных столбах, украшенные, по словам Палласа, гот­скими фигурами и арабскими надписями, кровельными

Ы резными подзорами и теремочками, завершали комплекс ханского дворца в Касимове (219, с. 43).

В настоящее время сельское население касимовских татар сконцентрировалось в тех населенных пунктах, где имеются усадьбы и ряд общественных построек: зданий правления колхоза, сельсовета (Торбаево, Ахматово, Под­липки), школ, почты, магазинов, детских учреждений, клу­бов, библиотек, медпунктов, столовых, аптек, машинного парка, ферм, скотных дворов и т. д. Усадьбы колхозной деревни претерпели значительные изменения. Создание общественных помещений для скота, ферм привело к тому, что из плотно застроенной цепи хозяйственных помеще­ний стали исчезать такие постройки, как каретная, ко­нюшня, рига, овин и т. д.

Значительное место на усадьбе по-прежнему занимает дом. Для строительства домов колхозники стали чаще применять кирпич. Так, в 1973 г. кирпичные дома в сель­ских поселениях составляли 33,3%, срубные — 63,7% (5. л. 20). Дома располагаются длинной стороной параллель­но улице, что характерно для северно-великорусского типа изб (164, с. 9). Основная масса домов (92,1%) примыкает к линии улицы, остальные — несколько отступя от нее (2,6%) или в глубине двора (5,3%). Рост культурного и материального уровня отразился и на широком распро­странении у касимовских татар домов типа пятистенок и с «прирубом» (они составили 87,7% от общего числа до­мов). К дому пристраивают застекленную веранду.

Коренные изменения произошли в интерьере жилища. Вышли из употребления такие традиционные элементы кухонной обстановки, как нары, полати и коник, которые заменены стульями, столами, шкафами, буфетами. Хлеб­ная печь комбинируется с плитой. Во многих домах про­ведено паровое или водяное отопление, имеется современ­ная мебель' — книжные шкафы, шифоньеры,, серванты, диваны, письменные столы и т. п.

Вместе с тем, в интерьере современного жилища про­должают сохраняться некоторые элементы традиционного быта: матерчатые украшения на стенах и полу, сундуки и лавки, хлебные печи с вмазанными котлами, голландки с лежанками и т. п.

 

ОДЕЖДА И УКРАШЕНИЯ

Богатый выбор тканей для пошива одежды был обус­ловлен активным участием касимовских татар в торговле. Водный и сухопутный (зимой) пути по Оке и Волге свя­зывали г. Касимов с Москвой, Казанью, Нижней Волгой и другими районами России. Касимовцы имели тесные тор­говые контакты также и со Средней Азией, что способство­вало широкому распространению восточных тканей (эдрэс, шани, бикэсэб и т. л.). П. С. Паллас, будучи в Касимове^ видел в разоренных татарских погребениях лоскуты жел­той, зеленой, жаркой полосатой тонкой тафты (219, с. 47). С середины XIX в., в связи с усиленным развитием про­мышленного капитала и с переходом российской промыш­ленности на изготовление отечественной пряжи, касимов­цы стали широко использовать хлопчатобумажные и шер­стяные ткани фабричного производства. Выбор тканей для одежды определялся имущественным положением поку­пателя: дорогостоящие ткани могли приобретать в основ­ном зажиточные татары. В то же время, для определен­ного типа одежды использовали одни и те же виды тка­ней. Нательную одежду шили в основном из ситца, сати­на, а верхнюю из шерстяных тканей (драп, шевиот и др.). Имущественная дифференциация больше прослежива­лась в качестве ткани для женских платьев, камзолов, бешметов и головных уборов. Богатые татарки шили их из дорогого шелка, парчи, бархата; бедные из ситца, сатина, бумазеи. Для штанов, мужских рубах, подкладки под верх­нюю одежду использовали домотканину, хотя в рассматри­ваемый период она уже не имела широкого распростране­ния и сохранялась в основном в одежде людей пожилого возраста. Для пошива верхней одежды ’зыбын, а также для летних мужских шляп и валяной обуви изготовляли, а позднее, в конце XIX в., покупали на рынке, сукно и войлок. При шитье зимней одежды и шапок использовали овчину и различные меха (зайца, волка, лисы, бобра, выд­ры).

Большое значение придавалось цвету ткани. Светлые ткани использовались преимущественно для нательной одежды, более темные — для верхней. Для нательной мужской одежды — рубах и штанов — был традиционным белый цвет. При пошиве верхней одежды (камзолов, беш­метов и т. п.) брали одноцветные, в основном темные тка­ни — черные, коричневые, синие. Мужская одежда состояла из тканей двух-трех цветов. Халатообразная одежда ши­лась из пестрых, полосатых среднеазиатских тканей. Од­нако она имелась только в гардеробе зажиточных татар.

В женской одежде доминировали яркие цвета, такие, как красный, желтый, зеленый. Пожилые женщины пред­почитали одежду из однотонных, не пестрых тканей. Бе­лый цвет почти не встречался (за исключением головных платков), хотя имеются сведения о ношении татарками в середине XIX в. белых холщовых рубах. Во второй поло­вине XIX в. их окрашивали в голубой цвет. Верхнюю одежду шили, как правило, из ярких однотонных тканей, но более приглушенных тонов, чем платья и камзолы. С многоцветной женской одеждой касимовских татарок удачно гармонировали головные уборы: полотенцеобраз­ные тастары, расшитые нитями различных цветов, калфач- ки из яркого бархата, расшитые шелком, синелью и бисе­ром, пестрые платки и т. п. Большой яркостью отличалась одежда молодых женщин из зажиточных семей, имевших возможность приобретать дорогие шелковые и парчовые ткани. От качества ткани зависела интенсивность цвета.

В одежде, несмотря на кажущуюся стихийность в вы­боре цвета ткани, существовали определенные цветовые композиции. Для пошива платья и камзола старались брать ткань одного цвета, но различных тонов — голубой и синий, красный и бордовый и т. п. При возможности калфачки изготовляли из той же ткани, что и камзол. С точки зрения эстетических представлений считалось не­удачным сочетание в одежде ряда цветов и оттенков — красного с зеленым и синим, розового с зеленым и чер­ным. К концу XIX — началу XX столетия в женской одеж­де, особенно горожанок, наблюдалась тенденция к умень­шению яркости цветов, что было связано с влиянием об­щегородской моды.

Одежда касимовских татар состояла из наплечной (нераспашной и распашной) и набедренной. Плечевая не­распашная одежда мужчин была представлена двумя ти­пами. К первому типу относится рубаха (’у^ли’) такого по­кроя, который в этнографической литературе условно на­зывается туникообразным (165, с. 22—23), хотя, по спра­ведливому замечанию О. А. Сухаревой, не имеет ничего общего с греческой туникой (282, с. 79), Рубаху кроили и* цельного прямоугольного куска ткани, сложенного вдвое на плечах. Прямо к ее стану пришивались невырезные длинные рукава, а под ними — боковины (чабу) для уве­личения ширины рубахи. Между рукавами и клиньями вставляли треугольные ластовицы (ишти’). С середины линии сгиба проходил вертикальный грудной разрез (узив). Воротник мог отсутствовать или быть в виде стой­ки. На свадебных рубахах его делали отложным и рас­шивали незатейливым одноцветным узором растительного орнамента. Мужские рубахи носили навыпуск, не подпоя­сывая, длиной они были до колен. Характерно, что руба­хи подобного покроя (чабулы ’ули’) шили преимуществен­но из холста. В рассматриваемый период их носили ста­рики. Из фабричных тканей шили рубахи другого типа, со­стоявшие из двух полотнищ, соединенных плечевым швом, с вырезанными проймами длинных рукавов, воротником- стойкой. Носили их также навыпуск, длина доходила до бедер. В начале XX в. среди молодых мужчин пользова­лись популярностью русские рубахи-косоворотки.

Плечевая распашная одежда мужчин в зависимости от покроя спинки была двух типов: прямоспинная и прита­ленная. Одежда первого типа имела в принципе тот же покрой, что и нераспашная. К ней относятся зилэн, чапай, шуба, зыбын и тулуп. Данная одежда была широкой и с себольшим круглым вырезом, к которому мог быть при­нят клинообразный воротник из той же ткани, что и сама одежда, а к шубе — из меха. Халатообразные зилэн и ча- пан шили из легких тканей. Традиционным у татар счи­тался зилэн. В отличие от чапана, его изготовляли из однотонных тканей. Эти одежды, так же как и намаз тун, надевали, как правило, зажиточные татары и муллы, когда шли в мечеть. Тулупы (толоп) тоже были недоступ­ны беднякам: в холодное время года, во время дальних поездок они носили зыбыны, подпоясывая их, так же, как и тулупы, узким домотканым кушаком (бильбау).

Приталенная одежда была трех подтипов, в зависи­мости от покроя спинки: (без боковых вставок — оч билле и с боковыми вставками — биш билле); подрезанной и присборенной по бокам по линии талии; отрезной. Для такой приталенной одежды, как камзол, казакин, бешмет, шуба, были характерны спинки без боковых вставок, а для зыбына (иногда шубы) — подрезанная и присборенная по бокам, а также отрезная спинка (хотя встречались и ис­ключения). Кроили приталенную одежду из двух полот­нищ, сшитых вместе вдоль плеч, с длинными рукавами й вырезанными проймами, с невысоким стоячим воротником, застегивавшимся, как впрочем и вся одежда татар, на ле­вую сторону. Длина почти всей мужской одежды, за ис­ключением камзола, чуть прикрывавшего бедра, была ни­же колен. Карманы (на груди и по бокам) прорезывали у казакина и бешмета. В сущности, это была однотипная одежда, отличавшаяся тем, что бешмет являлся зимней одеждой и имел ватную, до пояса подкладку. Шубы (тун) шили преимущественно из овчин и при возможности по­крывали тканью. Для зыбына покупали домашнее сукно. Шили его просторным, не застегивали, а запахивали вле_: во и подпоясывали кушаком. Этим исчерпывается круг мужской наплечной одежды. Для их нательной одежды, а также незначительного числа верхней одежды был ха­рактерен «туникообразный» покрой. В то же время в верх­ней одежде получила широкое распространение, а по ко­личеству видов и доминировала, приталенная одежда.

Набедренная одежда мужчин — штаны шились из бе­лого или полосатого холста, широкими, на вздержке (ыс’ыр штан, ике манлы штан). Штанины (бала’) кроили из полосы ткани, верхнюю часть которой расширяли за счет клиньев. Вставка между ними представляла собой прямую полосу ткани, перегнутую пополам. В конце XIX — начале XX вв. штаны использовались в основном как до­машняя одежда стариков. Молодые мужчины носили брю­ки (чалбар).

Плечевая нераспашная одежда женщин, так же, как й мужская, состояла из двух типов. Туникообразные рубахи в зависимости от вертикального развития остова были двух вариантов: с цельным, до щиколотки, остовом; с уко­роченным остовом и пришитым к нему чуть ниже талии, широким подолом. Второй вариант являлся более поздним, как видоизменение первого. Рубахи с цельным остовом иногда подпоясывали, образуя напуск. Вдоль грудного разреза, по воротнику и манжетам имелась черно-красная вышивка. На груди пришивались разноцветные ленты в несколько рядов. Рубахи туникообразного покроя могли быть без воротника, со стойкой или с отложным ворот­ником.

Женские платья второго типа, то есть сшитые из пары соединенных плечевым швом полотнищ, с вырезанными проймами длинных рукавов, воротником-стойкой с план кой, были отрезными по линии груди — на короткой ко кетке со сборками (бирмиле ули’). В начале XX в. среди

касимовских татарок, особенно молодых, стали распро­страняться платья отрезные по линии талии, а также юбки и блузки общегородского покроя.

Плечевая распашная одежда женщин, так же, как и у мужчин, была прямоспинная и приталенная. Прямо- спинный зилэн, ничем не отличавшийся от мужского, во второй половине XIX в. носили лишь зажиточные татар­ки. Выходя из дома, они накидывали его на голову, чтобы скрыть очертания фигуры по предписанию ислама. Иногда его заменяли чапаном.

В состав женской приталенной одежды входили кам­зол, бешмет и шуба. Так же, как и мужская приталенная одежда, они подразделялись на три подтипа: с притален­ной спинкой (без боковых вставок — оч билле и с боко­выми вставками — биш билле); с отрезными, на уровне та­лии, боками; с отрезной спинкой. Наиболее распростра­ненной в середине XIX — начале XX вв. являлась прита­ленная одежда первого подтипа. Молодые женщины предпочитали камзолы и бешметы с боковыми вставками. Женский камзол в отличие от мужского имел открытый грудной вырез, а иногда — короткие рукава. Длина кам­зола у молодых женщин была короче — до бедер, а у пожилых — до колен. Края нагрудного выреза, полы, прой­мы обшивались тесьмой, позументом, кружевами, или оторачивались мехом. Зажиточные татарки оторачивали ворот, полы, рукава бешмета мехом. В остальном бешметы не отличались от мужского, так же, как и шубы. Послед- кие имелись только у богатых татарок.

В целом, состав традиционной одежды женщин был гораздо ограниченнее, чем у мужчин: рубаха или платье, камзол, бешмет, шуба и в отдельных случаях — зилэн. Одежда большинства татарок состояла из рубахи или платья, камзола и бешмета.

Штаны, набедренная одежда женщин, были так же, как и мужские, широкими и на вздержке. По покрою они тоже были идентичны мужским, отличаясь только тканью. Для их пошива использовали ситец, бязь. Кроме того, у татарок имели бытование штаны другого типа — с ром­бовидной вставкой.

В состав мужской и женской одежды входили фарту­ки (парту). Мужские фартуки не имели нагрудника и на­девались в комплексе с рабочей одеждой. Фартуки с пе­редниками носили девушки и молодые женщины поверх нарядного платья. Вдоль нагрудника, плечевых лямок и подола пристрачивали оборки, воланы. Подобные фарту­ки имели широкое распространение у казанских татарок и были заимствованы у них касимовскими татарками в начале XX в.

Неотъемлемой деталью женского костюма являлся на-- тельный нагрудник (тушендри’), надеваемый под рубаху. Лицевую сторону расшивали тамбуром или же орнамен­тировали нашивками из разноцветных полосок ткани. Раз­меры нагрудников были различны: от небольших (20Х 30 см) до длинных (ниже живота). Данная деталь одеж­ды была предназначена для прикрывания груди, виднев­шейся в грудном разрезе рубахи. Впервые надевали на­грудник после рождения ребенка. По обычаю, его дарили роженице пожилые женщины, приходившие к ней после родов. Носили нагрудник не снимая до конца жизни, даже в том случае, если платье было с планкой, так как помимо утилитарного назначения, он являлся оберегом.

Во время жатвы для предохранения рук от порезов серпом женщины надевали холщовые нарукавники (жин- си).

В традиционной одежде касимовских татар первое, что бросается в глаза, это — совпадение большинства типов мужской и женской одежды. Различие между ними про­являлось прежде всего в оформлении некоторых ее частей и деталей, в выборе тканей. Единство покроев, как пока­зывают результаты исследования других народов,— черта архаичная (282, с. 78). Она характерна для одежды татар Поволжья и Приуралья, народов Средней Азии, Казах­стана, Кавказа (285, с. 119; 282, с. 79; 115, с. 38). Для нераспашной и некоторых типов расцашной наплечной одежды был характерен туникообразный покрой. Прита­ленная одежда была только распашной. Покрой первого типа был присущим в основном для нательной и, отчасти, верхней наплечной одежды.

Таким образом, можно констатировать, что в целом в наплечной одежде касимовских татар доминировал тунико­образный покрой с его широкими и свободными формами. Набедренная одежда также шилась просторной, с «широ­ким шагом». Это дает возможность предположить, что более традиционным в одежде касимовцев был туникооб­разный покрой.

Известно, что изучение покроев одежды имеет большое значение для выявления специфики одежды локальных групп и всего народа или же отдельных народов различ­ных регионов и характера связей между ними (284, с. 34; 280, с. 3). Рассмотренная выше одежда была, в целом, единой для касимовских татар всех трех территориальных подгрупп. В то же время она имела некоторые особен­ности. Так, для татар правобережья Оки было харак­терным бытование женских рубах с вышивками; женских камзолов с короткими рукавами; суконной одежды зыбы» (что нашло отражение в названии данной подгруппы — «’Ара зыбыннар»— дословно «чернозыбынники»); распро­странение верхней одежды с отрезными, на уровне талии, боками; штанов с ромбовидной вставкой; нательных на­грудников с нашивками из полосок ткани.

В одежде татар подгруппы Черного аймака чаще встречались рубахи с отложными воротниками, а Белого аймака—зилэн в качестве женской одежды, нательные нагрудники с тамбурной вышивкой.

Сравнительно-исторический анализ наплечной и на­бедренной одежды показал, что по покрою, составу, по формам, способам ношения, оформления и прочим при­знакам, она имеет абсолютное сходство с одеждой татар Среднего Поволжья и Приуралья и в первую очередь — казанских и мишарей. С первыми их сближало распро­странение в качестве женской одежды — зилэн; сходство покроев зыбына и чекменя, со сборами, бытовавшего еще в XVIII веке у казанских татар. По мнению Н. И. Во­робьева, данная одежда являлась у служилых татар пер­воначальной формой казакина, потерявшего сборы и вто­рично вошедшего в быт татар-мусульман (108, с. 231). Скорее всего, одежда с отрезной и присборенной спинкой является заимствованной у русских, мордвы, марийцев, у которых имели широкое бытование кафтаны с отрезной и присборенной спинкой (113, с. 135; 71, с. 34, 91; 87, с. 308; 169, с. 244). Касимовские татарки, так же, как и мордов­ки, подпоясывали рубахи с «напуском» (71, с. 45) и укра­шали рубаху черно-красной вышивкой вдоль грудного вы­реза, по воротнику и манжетам.

Одежда касимовских татар находит ближайшие ана­логии в одежде периферийных групп татар — сасовских, костромских; нательные нагрудники больших размеров; камзолы и бешметы с отрезными, на уровне талии, боч­ками; штаны с ромбовидной вставкой. Эти особенности в свою очередь имеют параллели в одежде народов Кав­каза, Средней Азии и Казахстана (115, с. 38; 114, с. 128; 252, с. 88; 94, с. 160).

В состав мужских головных уборов входили тюбетейки, шапки, шляпы и башлыки. Для их пошива использовали фабричные ткани, мех и валяное сукно. Повседневным

головным убором были тюбетейки (тюбэтэй) двух типов: с тульей полусферической формы (с околышем и без него) и с плоской тульей, с околышем (кэлэпуш). Тюбетейки первого типа состояли из сшитых вместе четырех или шести клиньев. Тулью простегивали частыми стежками и нередко расшивали шелком, бисером. Тюбетейки кэлэ­пуш не имели широкого распространения. Видимо, онй проникли в среду касимовских татар так же, как и ка­занских, из Малой Азии в XIX веке. Тюбетейки надевали на бритую голову. У мужчин было принято сбривать воло­сы с младенческих лет. В начале XX в. молодые люди, за­нимавшиеся отходничеством, стали отращивать волосы; следуя влияниям общегородской моды, и перестали носить тюбетейки, так как на волосах они держались плохо. Ос­тальные типы уборов надевали поверх тюбетеек. Шапки (бури’) в зависимости от формы тульи были полусфери­ческие и цилиндрические. Первые шили из стеганой ткани, иногда с оторочкой из меха, вторые — из мерлушек. He^J которое распространение имели шапки-ушанки (малахай)', заимствованные у русских.

Войлочные шляпы (эшлэпэ) имели тулью полусфери­ческой формы и небольшие, загнутые кверху, поля. Но­сили их в жару. В стужу и в дождь надевали суконные башлыки в виде капюшона с длинными лопастями, ко­торые закидывали, перекрещивая, на спину. К концу XIX в. о башлыках сохранились лишь воспоминания.

В мужских головных уборах прослеживаются следы возрастной и имущественной дифференциации. Так, если тюбетейки, шапки носили татары всех возрастов, то вой- лочные шляпы и башлыки — в основном взрослые муж­чины. Шапки из мерлушек были доступны лишь богачам. Они же носили тюбетейки кэлэпуш. Головные убор'ы, в зависимости от степени зажиточности их владельцев, от­личались качеством материала, изготовления и украше­ния.

Головные уборы касимовцев были сходны с таковыми у казанских татар и мишарей. Для них были традицион­ными' в первую очередь головные уборы с тульей полу­сферической формы — тюбетейки, шапки, войлочные шля­пы (108, с. 263—266; 196, с. 100—101). Аналоги башлыку наблюдались у сасовских татар Рязанской области. Не­которые головные уборы касимовских татар —- каракуле­вые шапки и башлыки имеют параллели у народов Кавка­за, а тюбетейки и войлочные шляпы — у народов Средней Азии и Казахстана (115, с. 49; 149, с. 165—166; 281, с. 344).

Женские головные уборы отличались, по сравнению с мужскими, гораздо большим разнообразием и оригиналь­ностью. По форме их можно разделить на три группы: головные уборы полусферической формы, колпаки и по­крывала. К первому типу относятся волосники и шапки. Волосник — (селэвес, или иначе — баш’эми) — представ­лял собой сатиновую или ситцевую шапочку-повязку, оба края которой присборивались при помощи продетых вдоль них тесемок. Верхний край стягивали слегка так, что оста­валась видной часть темени (29!, с. 30; Ш, кн. 1, л. 25). Налобную часть волосника иногда орнаментировали раз­ноцветными полосками ткани, надеясь, что это предохра­нит женщину от дурного глаза. Бархатная шапочка на стеганой подкладке и, как правило, без околышка (та’е) расшивалась шелком, бисером, между которыми встре­чались мелкие монеты и бусинки. Бархатная шапка со стеганой подкладкой и оторочкой из меха — (’ама бури’), не украшалась. Колпаки (’алфа’) были вязаные и бар­хатные. Первые считались наиболее древними, судя по сохранившимся о них воспоминаниям и музейным кол­лекциям. Их вязали из белых или разноцветных нитей длинными, до полуметра, а шириной соответственно раз­меру головы. Лицевая часть расшивалась шелком или синелью. Во второй половине XIX в. вязаные колпаки пе­рестали надевать, хотя у ряда тюркоязычных и финно- угорских народов Среднего Поволжья и Приуралья они еще продолжали бытовать (196, с. Ш; 279, с. 74; 204, с. 111). Этнографические материалы позволяют расши­рить географию их распространения. Вязаные колпаки имелись у русских девушек Сибири, эстонок (249, с. 127; 337, с. 170, 172).

Во второй половине XIX в. татарки носили бархатные калфаки, состоявшие из двух частей: остова и жесткого околыша. Длина остова равнялась примерно 25 см, а око­лыша— до 2 см. Размеры их быстро менялись. В начале XX столетия в моде были бархатные калфачки-наколки (с остовом около 5 см и околышем до 8 см), имевшие лишь декоративное значение. Лицевая сторона бархатных калфаков всех размеров расшивалась шелком, бисером и жемчугом.

В группу покрывал вошли полотенцеобразные голов­ные уборы, платки и шали. К ним относится тастар, дли­ною до двух метров, а шириною около 15 см. Для него брали легкую, ажурную, полупрозрачную (газовую) ткань. Концы и края богато орнаментировались тамбурной вы­шивкой. На отдельных экземплярах из музейных коллек­ций сохранилась вышивка, напоминающая по технике ис­полнения выпуклую петельную, встречавшуюся на голов­ных покрывалах казанских татар, в частности, кряшен (204, с. 121). В первой половине XIX века бытовали таста- ры с концами ткаными в закладной технике (40, 43; 35), распространенной в Мещерском крае не только у татар, но и у русских в Сапожковском уезде Рязанской губернии (283, с. 23—24; 275; 168, с. 52). В татарских закладах цветовая гамма разнообразнее: чаще встречались розовые, сиреневые, голубые, фиолетовые, малиновые тона на чер­ном фоне.

Татарки предпочитали цветастые фабричные платки (яулы’) больших размеров. Шали (шэл) вязали сами или покупали на рынках. В начале XX в. были популярны бе­лые шелковые шали с выпуклым узором.

В женских головных уборах достаточно четко просле­живается несколько комплексов. К девичьим уборам от­носились вязаные колпаки, шапочки та’е и бархатные кал- фачки-наколки. Каждый из них носили по отдельности. Вязаный колпак к середине XIX в. уже вышел из моды. Калфачки стали появляться в начале XX в. Сельские де­вушки чаще надевали платки, сложив их по диагонали и повязав концы узлом на затылке. Зимой накидывали теп­лую шаль. В XIX в. девичьи головные уборы надевались непосредственно на волосы, заплетенные, как и у женщин, в две косы. В XVI в., по свидетельству С. Гербертшейна, касимовские татарки постоянно ходят с открытою голо­вою и распущенными волосами (118, с. 100). Отмечая это, он имел в виду скорее всего девичью прическу, характер­ную в далеком прошлом и для девушек Средней Азии, ко­торые носили волосы распущенными, но заплетая концы (281, с. 314).

Замужние женщины должны были прятать волосы под головные уборы, которые группировались в четыре комп­лекса: тастарный, платочный, калфачный и шапочный! Первый состоял из волосника, тастара и платков. Вначале надевали волосник, тщательно убрав под него обе косы. Края стягивали тесьмой и повязывали на затылке. Полот­нище тастара наматывали на голову в два-три слоя, за­крывая подбородок и темя. Орнаментированные концы упускались на спину и грудь. Поверх тастара повязывали большой цветастый платок (чалма). Его складывали но диагонали, концы перехватывались на затылке и повязы­вались узлом на темени. Сверху накидывали еще один

 

платок, распустив его полотнище по спине — (яшь ’илин- чи). Тастарный комплекс впервые надевали на невесту во время проведения свадебного обряда (тастарлама’а бару). При выходе из дома на нее набрасывали белую шаль (бер’инчи’), полностью закрывавшую лицо и фигуру. Все эти головные уборы, кроме шали, молодая женщина долж­на бЫла носить до тех пор, пока не родится ребенок. После родов она имела право снимать их дома. Пожилые жен-, щины поверх тастара повязывали платок. К концу XIX в. тастарный комплекс стал постепенно выходить из оби­хода.

Платочный комплекс головных уборов состоял из двух платков. Бытовало два варианта их повязывания. Наибо­лее древним считался авыз бэйлэу (10, кн. VI, с. 25). Один из платков, обычно белый, складывали по диагона­ли и накладывали под подбородком, завязывая концы уз­лом на темени. Свободный угол свисал, прикрывая ниж­нюю часть подбородка, шею и грудь. Другой платок, цве­тастый, так же перегибали по диагонали и накидывали поверх нижнего, повязывая концы на затылке большим двойным узлом. Во время домашних работ на голове оставляли только нижний платок.

Во'втором варианте нижний платок складывали по диа­гонали и концы повязывали узлом на затылке. При выхо­де на улицу поверх него надевали другой платок, повязав на кромку и распустив полотнище по спине.

Пожилые татарки из зажиточных семей носили бархат­ные калфаки с длинным остовом и узким околышем. У мо­лодых женщин, в конце XIX — начале XX в. большое рас­пространение получили бархатные калфачки-наколки с небольшим остовом и широким околышем. При выходе из дома они накидывали шаль.

Шапочный комплекс состоял из стеганой, покрытой бар­хатом шапки с тульей полусферической формы, с ото­рочкой из меха речной выдры (’ама бури’). Надевали ее й’а Платок, повязанный на «кромку», то есть распустив полотнища по спине. Носили шапки зимой, преимуще­ственно богатые пожилые татарки.

Указанные комплексы женских головных уборов встре­чались у татарок всех подгрупп. Однако интенсивность их распространения не была одинаковой. Так, тастарный комплекс более характерен для Белого аймака и право­бережья Оки, а в Черном аймаке прослеживается слабо: Видимо, в этом кроются Причины, связанные с этнически­ми традициями населения. Тастарный комплекс широко

 

бытовал у татар-мишарей, в частности, у соседних каси­мовским— темниковских, лямбирских, сергачских, а так­же у сасовских татар Рязанской губернии (196, с. 102; ф. 7, д. 18). К мишарям территориально близка подгруп­па правобережных касимовцев. К татарам Белого аймака данный комплекс, вероятно, перешел через брачные связи знатных касимовцев с мишарями, отмеченные в докумен­тах XVIII века.

С другой стороны, тастарный комплекс мог явиться наследием тюркских предков касимовских татар. Элемен­ты йЧ> (волосник и тастар) имели место у ряда тюрко­язычных народов: башкир, ногайцев, алтайцев (244, с. 195; 114, с. 148—149; 235, с. 161). В Черном аймаке был рас­пространен платочный комплекс, с его своеобразным спо­собом повязывания двух платков (авыз бэйлэу) тради­ционным для костромских татарок-ногаек.

Девичьи и женские головные уборы касимовских тата­рок ймеют абсолютное или значительное сходство по фор­мам, способам оформления и ношения с головными убо­рами двух основных этнографических групп татар — ка­занских и мишарей (285, с. 141—147), а отдельные эле­менты обнаруживают ближайшие аналогии в головных уборах народов Поволжья, Приуралья, Средней Азии и Казахстана, Кавказа (113, с. 163—174; 281, с. 306—307; 311; 115, с. 93, 103).

С казанскими татарами касимовцев сближало широкое распространение у тех и других бархатных калфаков с длинным остовом и узким околышем. Происхождение их не совсем ясно. Вполне возможно, что они явились про­должением высоких конусообразных головных уборов, бы­товавших в далеком прошлом у казанских татар (108, с. 281). В то же время не исключена и другая версия: из­вестно', что у целого ряда народов Поволжья и Приуралья, Средней Азии и Кавказа существовала самостоятельная линия развития «мешочкообразных» головных уборов (113, с. 159—162; 281, с. 306—307, 311).

Общность с казанскими татарами прослеживается в бытовании в качестве женского головного убора полусфе­рической шапки, с оторочкой из меха (’ама бури’ и камчат бури) (108, с. 283). Подобные шапки, надевавшиеся на платок, были распространены у ряда! тюркоязычных на­родов — башкир, ногайцев, казахов, киргизов, уйгур (244, с. 195; 115, с. 93; 281, с. 312; 138, с. 109—110).

Для касимовцев, так же, как и для казанских татар (Г13, с. 212), была характерна полихромная тамбурная вышивка на отдельных деталях головных уборов (тастара, калфаков) и выпуклая вышивка на концах тастара (204, с. 122).

С мишарями касимовских татар сближали способы по- вязывания головных платков — сложенные по диагонали, с концами, завязанными в узел под подбородком (или на затылке) или с концами, перехлестнутыми на затылке и завязанными двойным узлом на темени (196, с. 113). Во- лосник и тастар касимовских татар имели общие формы и примерно одинаковые способы повязывания с волосин­ками и тастаром мишарей сергачской и темниковской групп (196, с. 106). Возможно, указанные головные уборы когда-то бытовали и у казанских татар. На это указывает сохранение тастара у крещеных татар (204, с. 122), в го­ловных уборах которых прослеживалось много архаич­ных черт (108, с. 271).

Отдельные женские головные -уборы и их комплексы имеют ближайшие аналогии в культуре периферийных групп татар. Так, некоторые элементы тастарного комплек­са (волосник, тастар) были по форме гораздо ближе к подобным уборам сасовских татар. Платочный комплекс (авыз бэйлэу) был хорошо известен костромским татар­кам. Общий вид платочного комплекса головных уборов имел сходство с покрывалом для головы у оренбургских мишарей, казахов и в какой-то степени с башкиец у сер- гачских мишарей (108, с. 273—274; 196, с. 106).

В то же время в женских головных уборах прослежи­ваются черты, характерные только для касимовцев. В пер­вую очередь, это — волосник, его покрой и декоративное оформление разноцветными нашивками. Полотенцеобраз­ный тастар по декоративному оформлению не имеет ана­логов. Касимовский тастар изготовляли из узкого тонкого полотна, а позднее из ажурных и полупрозрачных тканей. Оба конца богато украшались полихромной тамбурной вышивкой (часто с заполнением контуров) из шелковых нитей, а в более ранние периоды — выпуклой петельной вышивкой и закладным тканьем. Своеобразием отличался и способ повязывания тастара. Концы его располагали на спине и на груди. Тастарный комплекс у пожилых жен­щин включал третий элемент — платок. Совершенно не­повторимыми были у касимовцев заклады на концах тас­тара. Их отличали узоры, цветовые гаммы и их компози­ции. Указанные особенности свидетельствуют, что тастар­ный комплекс касимовцев, единый в своей основе с подоб­ными уборами многих тюркских народов, прошел само­стоятельный путь развития, что нашло отражение в сло­жении данного, своеобразного по оформлению и способу ношения, комплекса головных уборов.

Обувь касимовских татар в зависимости от материала изготовления была кожаная, лыковая и войлочная.

В середине XIX в. у них, по сравнению с русскими, имела широкое распространение кожаная обувь, что от­мечалось М. Барановичем (67, с. 408). Позднее, в резуль­тате роста цен на кожи и обнищания значительной части татарского населения, кожаная обувь стала недоступной для бедных. При возможности ее покупали или заказы­вали местным татарским сапожникам. Кожаной обувью были сапоги-ичиги, калоши и башмаки.

Мужские сапоги-ичиги (чите’) изготавливали из юфти и сафьяна темных цветов — коричневого, черного. Подо­шва и голенище делались мягкими. Верх голенища обычно был косым — спереди выше, сзади ниже. Задник выкраи­вался отдельно. Ичиги в зависимости от покроя были двух типов: с носком, выкроенным отдельно, и цельнокроенным носком. Сафьяновые сапоги нередко прошивались тамбур­ным швом.

Женские ичиги были преимущественно с цельнокроен­ным носком. Изготавливали их из цветного сафьяна. Мо­лодые женщины носили узорные ичиги на жесткой подошве или на каблучках. Кожаные калоши (’эвеш) надевали по­верх ичигов при выходе на улицу. Башмаки (башма’) имели вид туфель, женские часто делали с каблучками*. Их разновидностью были башмаки без задников, которые носили взрослые и дети во дворе. У касимовских татар в обиходе была кожаная обувь не только местного, но и казанского производства.

К лыковой обуви относились лапти и ступни. Лапти (чабата) плелись с косоплетеной головкой, с треуголь­ным выступом на носке (миеш). Борта были низкими, с петельками для обор. Ступни (улында), имевшие форму калош, были глубже лаптей. Часто к подошвам приделы­вали деревянные планки, чтобы лапти не промокали. Лы­ковую обувь плели татары сами или же приобретали на рынке. Мужчины носили ее обычно во время работ на усадьбе и в поле, с холщовыми или суконными портянка­ми (ая’чу). Женщины и дети лаптями пользовались редко. Зимой носили валенки (ите\ туплий).

Типы обуви касимовских татар не отличались от обуви других групп татар. Кожаные ичиги с носком, выкроенным отдельно, имели параллели в обуви ряда тюркоязычных

 

народов Сибири (95, с. 48). Лапти касимовских татар по технике плетения, форме и отделке относятся к мордов­скому типу, бытовавшему в районах древнего обитания мордвы, в том числе и в Касимовском уезде Рязанской гу­бернии (71, с. 171—172).

В конце XIX — начале XX вв. среди касимовцев полу­чила широкое распространение обувь городского образ­ца — штиблеты, сапоги на твердой подошве у мужчин, бо­тинки на высоких каблуках и со шнурками — у женщин.

Одежда гармонично дополнялась всевозможными укра­шениями. Многие из них были привозными. Особенной по­пулярностью пользовались изделия искусных мастеров-та- тар из Казани. Своих ювелиров у касимовцев было очень мало. В конце XIX в. их насчитывалось 4 человека (222, с. 192), а в начале XX в. оставалось лишь двое (259, с. 284). Все они работали в Белом аймаке (с. Болотце). Заказы городских татар выполняли русские кустари-юве­лиры в г. Касимове.

Все украшения татар можно разделить на три группы: головные, шейно-нагрудные и наручные. К первой группе украшений относятся серьги и накосники. Серьги (сор’а) — наиболее излюбленное украшение, выполняли чисто деко­ративную функцию. Они имели разнообразные формы; кольцевые, крючковые, состоящие из двух или трех соеди­ненных частей и т. д.

Накосники были двух типов: чулпы и чэс-бау. Первые представляли собой звенящие подвески из ажурных блях (лопастной, вазообразной и т. п. форм) с монетами или бляхами. Зажиточные татарки носили чулпы, составлен­ные из 2—3 ярусов и инкрустированные полудрагоцен­ными и драгоценными камнями.

Накосник чэс-бау состоял из одной или двух узких, но во всю длину кос, простеганных полосок ткани, на ко­торые нашивали монеты и бляхи. Крепился накосник при помощи завязок у основания кос.

К шейно-нагрудным украшениям касимовских татар относятся ожерелья из камней и металлических блях. Наи­более древним является цепочка из ромбовидных сере­бряных бляшек, отделанных накладной филигранью. К каждой бляхе подвешены сердцевидные лопасти, инкру­стированные полудрагоценными камнями. Носили такое украшение поверх воротника, застегивая сзади на шее.

Другое шейно-нагрудное украшение (я’а чылбыры) представляло собой воротниковую цепь, состоявшую из двух серебряных пряжек, скрепленных крючком и петлей.

К нижнему краю обеих пряжек присоединялись пять це­почек, оканчивающихся подвесками в виде блях или круп- ных монет. Пряжки выполнялись в технике филиграни или чеканки и инкрустировались полудрагоценными камня­ми.

Нагрудным украшением являлась перевязь (хэсидэ), и форме узкого сегмента. Надевали ее через левое плечо под правую руку. На лицевую сторону нашивали ажурные бляхи с полудрагоценными камнями, монеты, пуговицыь жетоны и амулеты.

Мужчины-касимовцы в отличие от мужчин других групп татар, носили амулеты в виде треугольного кожаного ме­шочка, внутрь которого зашивали записанные на бумагу молитвы и заклинания. Его подвешивали на шею или на­девали как перевязь, под правую руку. Аналогичный аму­лет (мойынтумар) имелся у ногайцев (154, с. 123). В от­личие от них, у касимовских татар для обозначения дан­ного оберега использовался другой термин (бту), имевший такое же значение, хотя и несколько искаженное (от гла­гола «питарць»— пугать) у народов Сибири (234, с. 206),

К нагрудным украшениям относятся также пуговицы и серебряные застежки с крючком и петлей, имевшие не только утилитарное, но и декоративное назначение. За­стежки (’аптырма) были различных форм — листовидные^ круглые, прямоугольные и т. д. Поверхность их орнамен­тировалась филигранью или чеканкой с большим коли­чеством полудрагоценных камней. Встречались застежки с несколькими подвесками и без них. Ими скрепляли полы женского камзола и бишмета.

К третьей группе—украшения для рук — относятся браслеты, кольца, перстни. Браслеты (близе’) носили по­стоянно. Наиболее часто встречались браслеты металли­ческие (сплошные, пластинчатые и составные пластинча­тые) . Особый тип браслетов составляли запястья — по­лоска ткани, расшитая жемчугом, бисером. Имелись брас­леты из нескольких коралловых бусинок, с застежками на концах. Излюбленными украшениями являлись кольца и перстни. Типы их очень разнообразны, так как приобрета­лись изделия русских, татарских, восточных ювелиров.

Украшения, третьей группы продолжали широко ис­пользоваться у касимовцев до начала XX в. Что касается украшений первой группы — накосников, то в начале XX в. происходит их замена разноцветными лентами, особенно популярными у молодых женщин и девушек. Из шейно­нагрудных и нагрудных украшений в конце XIX — начале

XX вв. наиболее распространенными являлись бусы в не­сколько рядов из различных камней, а также восприня­тые у русских горожанок — медальоны или часики на тонкой цепочке. Изредка встречались богато отделанные футляры для Корана. В частном употреблении были раз­личные броши.

Рассмотренные выше украшения касимовских татар в большинстве своем, за исключением пуговиц, застежек, колец и перстней, являлись девичьими и женскими. К сугу­бо девичьим украшениям относились накосники (чэс-бау), цепочка из бляшек. Украшениями замужних женщин, а позднее пожилых женщин, считались накосники (чулпы), воротниковая цепь (я’а чылбыры), перевязь (хэсидэ). Все типы украшений бытовали у касимовских татар трех под­групп. Наиболее полно и дольше сохранялись такие укра­шения, как воротниковая цепь и перевязь, металлические цепочки у татар Белого аймака. Видимо, это было связано с расположением там центра ювелирного промысла. Бы­тование у касимовцев данных украшений, специфичных в первую очередь для казанских татар (279, с. 36), и имев­ших прототипы в раннебулгарских украшениях (279, с. 39— 40), может послужить еще одним свидетельством этно- генетической близости указанных групп татар.

Общность касимовцев с остальными группами по­волжско-приуральских татар, в том числе и с мишарями, наблюдается в бытовании девичьих накосников, перевязи и других украшений, распространенных у многих народов Поволжья и Приуралья.

Представим элементы одежды и украшений в комплек­сах. Мужчины дома ходили в рубахе (иногда камзоле), штанах, тюбетейке, носках или башмаках без задников. При выходе на улицу надевали камзол, лапти или сапоги, а для работы — фартук. В жару носили поверх тюбетеек войлочные шляпы. В холодное или дождливое время года костюм дополнялся казакином или бешметом, шапкой, валенками, а у зажиточных — шубой и меховой шапкой. На работу и для поездок поверх бешмета надевали зыбын и тулуп, подпоясывая его кушаком. В состав одежды мужчин пожилого возраста входили зилэн и чапан, кото­рые они носили преимущественно летом поверх рубахи с камзолом.

Свадебной одеждой жениха являлась рубаха (’ию ули- се) с отложным воротником и местами расшитая. Штаны шили из белого холста в красную полоску. На голову на­девали новую тюбетейку, а на ноги — сапоги с портянка­

 

ми, на которых был вышит тамбуром незатейливый узор.

В комплексах девичьей и женской одежды было боль­ше разнообразия. Повседневный девичий костюм состоял, из рубахи или платья, штанов, иногда короткого камзола. На голову повязывали платок, сложив его по диагонали и соединяя концы узлом на затылке. Нередко носили ша­почку (’та’е), а в более раннее время — вязаный колпак^ К основанию кос подвязывали накосник на матерчатой основе. На шею вешали ожерелье в виде цепочки из ме­таллических бляшек или бусы. На ногах носили вязаные: носки и чулки, башмаки. При выходе из дома надевали бешмет, башмаки или сапожки, зимой — валенки. В на­чале XX в. праздничный костюм девушек состоял на платья, иногда фартука с передником, калфачка-наколки» сапожек или башмаков. Территориальных особенностей в. девичьем костюме татарок трех подгрупп не наблюда­лось.

Костюм женщин молодого и среднего возраста во вто­рой половине XIX в. включал в себя рубаху (или платье)* нательный нагрудник, штаны, камзол, надевавшийся по­верх платья, тастарный или платочный (в Черном аймаке) комплекс головных уборов. В концы кос при платочном: комплексе вплетали накосники чулпы. На ноги надевали поверх вязаных чулков башмаки или сапожки. При вы­ходе из дома надевали бешмет (в Белом аймаке поверх, него накидывали зилэн или чапан), на голову — шаль, на ноги — сапожки с калошами.

Праздничный костюм зажиточных татарок, преимуще­ственно Белого аймака, дополнялся украшениями — во­ротниковой цепью и перевязью. В более ранние периоды, в том числе и в первой половине XIX в., воротниковая. цепь и перевязь были обязательным атрибутом костюма замужних женщин, выполняя не только декоративную функцию, но и роль оберега. К концу XIX в. значение традиционных украшений заметно снизилось. Перевязь- продолжала сохраняться в форме детского украшения — амулета, надевавшегося поверх рубашонки.

Изменения, происходившие в конце XIX в. в костюме замужних женщин, нашли отражение не только в степени, использования традиционных украшений, но и в одежде. Стали исчезать бешметы, тастарный и платочный (авыз бэйлэу) комплексы головных уборов, узорные сапожки- ичиги. На смену им стали появляться пальто, обувь и украшения общегородского образца, калфачки-наколки с шалями.

Костюм пожилых татарок во второй половине XIX в. Состоял из тех же элементов одежды, что и у замужних женщин помоложе. В отличие от них, пожилые женщины косили длинные камзолы (в правобережной подгруппе — камзолы с короткими, до локтя, рукавами), зилэн (осо­бенно в Белом аймаке). Кроме того, у пожилых женщин, преимущественно зажиточных, бытовали шубы, покрытые тканью, калфачный комплекс головных уборов, состояв­ший из бархатного калфака с длинным остовом и шали, а также шапочный комплекс (шапка с меховой оторочкой, надевавшаяся на платок).

Для’ невесты готовили те же типы одежд, что и для мо­лодых замужних женщин (за исключением нательного нагрудника)'. Ее старались одеть во все новое. Поверх тастарного комплекса накидывали "большую белую Шаль (бер’инчи’).

Детская одежда в общих чертах повторяла одежду взрослых.

За годы Советской власти развитие традиционной одежды касимовских татар шло по линии выработки об­щих для всех народов современных общегородских чёрт. В настоящее время некоторые традиционные элементы (способы повязывания платков, свободный и длинный по­крой платья) встречаются лишь в комплексе одежды жен­щин старшего поколения.

 

ПИЩА И КУХОННАЯ УТВАРЬ

Традиционная нища', способы ее приготовления; ассор' тимент продуктов, использовавшихся касимовцами, Харак­теризуются большим разнообразием. Однако состав и ка- яеетВо потребляемых продуктов в дореволюционный пе­риод были неодинаковыми для различных социальных групп и зависели от их имущественного положения. В ра­ционе¹ бедняков основное место занимали дешевые — хлеб, катык, лук. Зажиточные татары потребляли больше бел­ковые дорогостоящие — яйца, мясо, масло.

В кухне горожан, особенно богатых, значительной бы­ла, доля продуктов с рынка. Они ели овощи, фрукты и да­же)'привозные экзотические плоды. Сохранилось описание послеобеденной трапезы в семье мулЛы: «На столе соби­рал» чай. Сахар, лимон, печенье^- в роде сладкого пйрбга, только без начинки» (287, с. 62). ‘

В питании касимовцев, основой хозяйства которых яв­лялось земледелие, преобладали продукты растениевод­ства, получаемые из хлебных злаков (ржи, овса, ячменя, гречихи, пшеницы). Из муки (преимущественно ржаной) выпекали хлебы, другие мучные изделия и готовили при­правы К жидким блюдам. Из круп, овса, ячменя, гречихи, пшена приготовляли каши, напитки. Пшеничную муку, рис покупали на рынке.

Значительное место в меню татар занимал картофель -(жиралма): Его использовали в качестве отдельного: ку­шанья, гарнира^- и приправы в жидкие блюда.

Широкое распространение имели и мясо-молочные про­дукты. Основную долю в повседневной пище: составляло Коровье молоко и производные от него продукты. Молоко пили кипяченым или топленым (редко, сырым), добавляли в тесто, каши, похлебки и чай. Снимая верхний густой от­стой сырого молока, получали сливки —каймак Сайма’), а из верхнего слоя топленого молока,- отстоявшегося в погребе—топленые сливки (пеш-’ин ’айма'). Из скисших Оливо», (сметаны) сбивали сливочное масЛо (Май). Для длительного хранения его перетапливали в топленое мас­ло (пеш’ин май).

Кроме того, из молока получали и квашеные продук­ты. Традиция приготовления их многими тюркскими на­родами уходит своими корнями в глубь веков, когда в условиях жизни кочевников сохранить молоко от скиса­ния не представлялось возможным. Н. И. Воробьев счи­тал, что изготовление квашеных продуктов из цельного молока являлось прямым продолжением древних методов кочевой эпохи. Изготовление их же, но из снятого молока, он рассматривал как результат оседлости, ибо сокращение скотоводства, по его мнению, потребовало взамен сала другое жировое вещество — масло, поэтому на квашеные продукты оставалось уже обезжиренное молоко (109, с. 129).

Для получения густой массы — катык (’аты’), кипяче­ное или топленое молоко заквашивали ржаным хлебом, творогом или же старым катыком. Ели катык как само­стоятельное блюдо и использовали в виде приправы к су­пам, похлебкам, картофелю. Катык, разбавленный водой или кипяченым молоком, называли айран. Этот же термин использовался и для обозначения пахты, оставшейся после сбивания масла. Пили айран (т. е. разбавленный катык или пахту), чуть подсолив, в основном в жаркие дни, ва время сельскохозяйственных работ.

Касимовцы готовили два вида творога. Один из них (сузьми) получали из катыка, из которого удаляли сыво­ротку путем подвешивания массы катыка в мешочке. Тво­рог подавали как самостоятельное кушанье и употребля­ли как приправу к различным блюдам из теста и мяса. В летний период сузьми разбавляли катыком или холод­ным молоком, добавив соль, и получали новое блюдо (сал’ын тозлы’).

Другой вид творога (эремче’) готовили из скисшего (без закваски) молока, которое кипятили в котле до об­разования густой творожной массы и подавали его к чаю.

Молочные продукты заготовляли также и впрок. Сухой творог (’орт) делали из творожной массы эремче’, из ко­торой полностью выпаривали воду. Оставшуюся массу смешивали с медом, топленым маслом и подавали на стол в виде лакомства. Изготовление этого продукта сохрани­лось до настоящего времени лишь в Черном аймаке. Его готовили также татары Заказанья.

Широкое употребление в пищу молока и производных от него молочных продуктов — каймака, масла, катыка, ■рана, творога — сузьмэ, эремчек, корта было характер­ным почти для всех групп татар.

Важную роль в кухне касимовцев играла мясная пи­ща. Зажиточные семьи варили мясные супы и кушанья каждый день в достаточном количестве, в то время как неимущие — лишь иногда. В целом, по сравнению с рус­скими, в середине XIX в. мясная пища у татар была в гораздо большем употреблении, преимущественно конина. В конце XIX в. ее ели не часто, ввиду дороговизны. Обыч­ай две-три малоимущие семьи покупали вскладчину убой­ную лошадь (сугым) и делили ее мясо между собой. Наи­большее предпочтение отдавалось баранине, телятине, до­машней птице. Свинину не ели. Охотно употребляли в пи­ццу добытых на охоте зайцев, лосей, дичь.

Мясо хранили различными способами. Зимой тушки животных и птиц обливали водой и держали на морозе ао появления ледяной корки. Затем их вешали на крюки вдоль внутренних стен клети. Кроме того, мясо разделы­вали на куски и засаливали в кадушках, помещенных в подвале или клети. Заготавливали также конское сушеное мясо в виде колбасы (’азылы’). Для этого в вырезанное из грудинной части мясо добавляли сало из брюшины и мелко рубили. По вкусу добавляли соль, чеснок, перец. Готовую массу закладывали в тщательно" промытые киш­ки животного, туго завязывали концы и вешали на чердак сушиться в течение зимы и весны. Готовую колбасу ели с хлебом или варили из нее суп. Заготовка колбас прак­тиковалась у казанских татар, мишарей и других тюрк­ских народов.

Для приготовления многих кушаний и блюд широко использовали животные жиры (конский, бараний, гусиный и др.). Для хранения впрок жиры перетапливали, залива­ли в кадушки, выносили на мороз, а затем помещали в клеть. Наиболее часто употребляли овечье сало (курдык мае). Конское сало брали с собой в дорогу, так как счита­лось, что оно обладает согревающим действием. Гусиное сало применяли как лечебное средство при простудах и обмораживании.

Не было чуждым приготовление из головы и ног живот­ных студня, а также употребление в пищу крови. Бычью или лошадиную кровь, собранную после закалывания, пи­ли в сыром виде или же выливали в сковородку, добавля­ли соль, масло и запекали до затвердевания. Ели эту мас­лу (кан бавыры), разрезая на куски. Подобное блюдо имело широкое распространение у заокских касимовцев (Толстиково, Сеитово), а также у крещеных татар, чува­шей, марийцев, мордвы, алтайцев, кочевников Централь­ной Азии.

Дополнительным источником питания являлись овощи. Огородничество у татар было развито гораздо слабев,-нем у соседнего русского населения, но ассортимент овощей был разнообразнее, что отмечалось еще М. Барановичем (67, с. 398). Они сажали капусту, свеклу, огурцы, помидо­ры, редьку, морковь, репу, укроп, лук, чеснок. Ели их сы­рыми или вареными, часть засаливали. Многообразие ово­щей объясняется частыми выездами касимовцев за пре­делы уезда и губернии, во время которых они приобрета­ли рассаду различных сортов огородных культур.

В весенне-летний период собирали дикорастущие расте­ния (щавель, дикий лук, крапиву й др.) и грибы: волнуш­ки (пан’е), маслята (нарат геребе), грузди, сыроежки (сыер геребе), белые (дубовик), подберезовики (каен ге­ребе), подосиновики (подосинки). Их отваривали или жа­рили, а для заготовки впрок — сушили или солили. Тра­диция сбора грибов связана с влиянием соседей, преиму­щественно русских, а также мордвы. На это указывают термины, обозначающие виды грибов (в мордовском язы­ке «панго» — гриб).

.Кроме того, касимовцы употребляли в пищу садовые и лесные плоды и ягоды. Садоводство было развито .в ос­новном у заокских татар (богачи отводили под сады до 30 соток земли). Сажали яблони (они считались древней садовой культурой), груши, вишни, смородину, сливы, тер­новник. В лесах собирали клубнику, ежевику, чернику, (’ара или’), бруснику, черемуху (шымырт), калину (ма­лая), рябину (милиш). Плоды и ягоды ели свежими и сушеными, из них варили варенье, компоты, делали пас­тилу. Касимовцам были знакомы привозные фрукты — арбузы (карбыз), дыни (кавын), лимоны и др.

В состав пищи входили куриные яйца (йомырка), ры­ба (балык), мед (бал).

Куриные яйца ели крутыми или в виде яичницы (хэй- гэне’), которую делали из тщательно взболтанных яиц. Подобным образом готовили яичницу тюркоязычные на­роды. Термин «хэйгэне» бытовал у крымских татар, турк­мен (156, с. 14; 94, с. 147).

Рыбу, кроме щуки и сома, жарили, варили, из нее го­товили начинку для пирожков. Впрок не заготавливали.

 

Мед подавали к чаю, им подслащивали кушанья и на­питки. В конце XIX в. этот продукт стал вытесняться са­харом.

Все кушанья касимовцев можно разделить на четыре группы: жидкие и мясные блюда, каши и печеные изде­лия из теста.

К жидким блюдам относятся супы (шурпа). Их заправ­ляли преимущественно картофелем и кусочками теста. В зависимости от формы тестяных кусочков супы имели соответствующие названия: лапша, токмач (тонко наре­занные полоски), умач (катышки), салма, эчетке салма- сы, ’ара бодай салмасы (ракушки), чумар (клецки). Для их изготовления зажиточные татары замешивали тесто из пшеничной муки, а бедняки — из ржаной или гречневой муки. Супы готовили на мясном бульоне (итле шурпа) или на воде и молоке (молочная лапша — сетле лапша). Повседневной пищей бедняков являлась похлебка (ири) из пшена и картофеля, сваренная на воде или молоке. Ча­сто делали болтушку (боламы’) из ржаной муки, разме­шанной в кипящей воде. Иногда варили щи (шти) из све­жей или квашеной капусты. Супы, похлебки забеливали катыком, айраном или каймаком. В летнее время в жару делали окрошку из айрана или кваса с заправкой из мел­ко нарезанных огурцов, лука, репы, яиц и картофеля. Ок­рошка и щи были заимствованы у соседнего русского на­селения. Однако данные блюда подвергались некоторым изменениям в соответствии с традициями татарской кух­ни. Так, окрошку изготовляли преимущественно на айране, а в щи для густоты иногда добавляли тестяные приправы. Супы с тестяными приправами, похлебки, крупяные бол­тушки имели широкое распространение у других групп татар, а также у чувашей, башкир (285, с. 166; 112, с. 364— 365; 244, с. 128).

В праздничные дни в зажиточных семьях готовили пельмени (пильмин) с мясной начинкой. Ели их с бульоном. Пельмени с творожной начинкой варили на воде. Для на­чинки также использовали мелко нарезанный зеленый лук и картофель. Их отваривали в воде, а потом перекладыва­ли в жидкую подсоленную смесь (салкын тозлык) из тво­рога сузьми, катыка или молока. Мясо обычно отварива­ли в бульоне и ели, выложив в миску с гарниром из кар­тофеля.

По праздникам жарили мясо с картофелем (жаркой или ’уырма), а также мелко нарезанное мясо, предвари­

 

тельно поджаренное с луком, а затем доваренное с карто­фелем в небольшом количестве бульона в котле (азукай). Известно, что подобный способ приготовления мяса быто­вал у казанских, костромских татар, карачаевцев (5; 149, 108, с. 326—327).

У касимовцев отмечено еще одно блюдо из зажарен­ного мяса — кебаб. Оно, видимо, входило в состав пищи привилегированных слоев татарского общества, так как считалось ханским. Сведений о способе его приготовления не сохранилось. Аналогичное название зажаренного мяса было известно крымским татарам, туркменам, азербайд­жанцам (156, с. 15; 94, с. 146).

Из внутренних органов лошади готовили тулламу. Для этого желудок животного, тщательно промыв, заполняли начинкой из мелко нарубленного сердца, печени, почек, са­ла, яиц, лука, риса или пшена и зашивали. Все это отва­ривали в котле с бульоном и запекали в печи. Подобные блюда из фаршированных внутренних органов были извест­ны татарам-кряшенам, узбекам, алтайцам (204, с. 139; 232, с. 57).

Каждодневной пищей были каши (бутка) из различ­ных круп (пшена, ячменя, гречки, овса, риса). Готовили их в основном на молоке, реже на воде и мясном бульоне. Особенно часто варили пшенную кашу драчуна. Перед подачей на стол ее спрессовывали деревянной лопаточкой, а сверху смазывали яичным желтком и поливали маслом. В праздники ели рисовую кашу с изюмом (пылау).

Значительную долю в рационе питания составляла выпечка из муки. Для нее замешивали преимущественно пресное тесто (жидкое или крутое). Повседневной пищей являлся хлеб (эпэй). Из ржаного кислого теста выпекали каравай (ситни’). Реже пекли хлеб из пшеничного пресно­го теста (умись). Часть мучных изделий жарили на топ­леном масле или животном жире на сковородке или в кот­ле. К ним относятся пышки, оладьи, лепешки, блины. Из ржаной или пшеничной муки делали небольшие круглые булочки, пышки. Выпечку подобной формы, но из кислого теста, называли ’абартма (пончик). Из жидкого, пресно­го или кислого, теста жарили небольшие оладьи (’ойма’) и блины (белен). Для приготовления лепешек таба умней делали более крутое тесто, а из пресного, тонко раскатан­ного теста — жесткие лепешки джальтми (диаметром до 25 см). Перед подачей на стол их обсыпали сахарной пуд­рой и складывали стопочкой на тарелку.                                                                                            <

 

Часто пекли мучные изделия с начинкой. Они были двух типов: открытые и закрытые. К открытым относятся выпекавшиеся в печи ватрушки с творогом; паштеты (паш- тит) с начинкой из рубленой конской печени или из ягод и варенья и зажаренные в масле; перемячи (пирипись) с творогом или мясным фаршем. К выпечке второго типа относится билиш, представлявший собой закрытый пирог круглой формы, из крутого пресного или кислого теста. В качестве начинок употребляли мелко нарезанное мясо с картофелем (ит билиши), рис с изюмом (плау билиши), ягоды, яблоки (илик билиши, алма билиши). Билиш с мно­гослойной начинкой из риса, яиц, изюма, варенья или ме­да назывался бэдия. Татары Черного аймака (Шилино) добавляли в него еще и сушеный творог (корт), подобна казанским татарам (108, с. 334).

Иногда пекли высокий билиш (чапкан ит) с начинкой из рубленого мяса с картофелем и реберными костями. На верхней его корочке оставляли, так же как и у билиша с мясом, небольшое отверстие для вливания бульона. По­добное изделие также напоминало билиши казанских татар (108, с. 331—332).

Касимовцам был известен еще билиш в горшке — гурши билиш. На дно широкогорлого горшка слоями ук­ладывали мелко нарезанные мясо и картофель и тонко раскатанные кружки пресного теста и выпекали в печи. Ели его, выложив из горшка. Подобные многослойные би­лиши представляли собой, видимо, более раннюю форму этого кушанья. Его готовили также мишари (тепсез бэ- леш), пермские (чульмэк белеше) и костромские (горшок билиш) татары (196, с. 135).

В обычные и праздничные дни выпекали небольшие пирожки креженцы с начинкой из капусты, ягод, грибов, рыбы. Из сдобного пресного теста делали зажаренный в масле лэвэш в виде сложенного пополам блина с защи­панными краями и с начинкой из изюма. Такое изделие готовили и казанские татары (108, с. 334).

Касимовцы пили напитки двух видов: жаждоутоляю­щие (чай, айран, квас, шербет) и алкогольные (сора, бу­за, бал, кэрчемэ, кумыс). Ежедневно заваривали чай из смеси сушеных плодов, ягод, листьев и трав. Фабричный чай являлся достоянием зажиточных татар. Пили его раз­бавляя молоком. Летом в жару делали айран и квас, при­готовленный из просушенного ржаного хлеба или муки, в который добавляли солод (салат). Из него же готовили пиво (сора). Проращенные предварительно зерна ржи¹ су­шили, затем перемалывали в муку и разводили в воде. Эту смесь варили в котле, переливали в деревянную посуду и ставили на день в горячую печь. В неостывшее еще варево добавляли хмель и опускали в погреб остудить.. Из ячменного или овсяного солода готовили брагу (буза, ма’- сыма). Из меда, разбавленного водой, делали два разных напитка: бал (медовая вода, выстоянная в тепле) и кэр- чемэ (та же медовая вода, но с добавлением хмеля или дрожжей). Подобные хмельные напитки были известны также казанским татарам, мишарям, киргизам, народам Кавказа и других регионов (108, с. 33; 196, с,. 136)..

Кумыс, изготовлявшийся из перебродившего кобыльего (иногда овечьего) молока, утратил к началу XX в. свое изначальное значение опьяняющего напитка и употреблял­ся касимовцами лишь в качестве лекарства от многих хворей.

Многие из кушаний имели обрядовое значение, в том числе ряд крупяных блюд и мучных изделий. Так, пшен­ная каша являлась обязательным ритуальным блюдом, при коллективных молениях о дожде (чук, истиска) и >при строительстве жилища. Ее готовили во время семейных обрядов, связанных с поклонением духам, с рождением ребенка. Употребление каши в качестве обрядовой пищи имело широкое распространение у татар и многих других народов (329, с. 84; 193, с. 183).

Исключительно обрядовым блюдом являлась жирная мучная каша саламата (майлы буламык) из пшеничной муки и сливочного масла. Считалось, что ее приготовление должно обеспечивать благополучие и успех в начатом деле. Саламату варили перед началом полевых работ, во время строительства жилища. После установки первых венцов избы мулла читал молитву. В это время поспева­ла каша. Хозяева садились посередине избы, ели ее .са­ми и угощали рабочих.

Аналогичное блюдо (саламан, саламата) было известно казанским татарам, башкирам, ногайцам, шорцам, теле- утам, кочевникам Центральной Азии (108, с. 326;                                           329,

с. 92—93; 117, с. 31; 232, с. 60; 136, с. 69; 221, с. 52).

Обрядовое значение имел хлеб. Им встречали новобрач­ных, его клали под сруб при строительстве избы и вноси­ли с солью в новое жилище, где ставили на специально приготовленный столешник.

На свадебных пирах обрядовое значение имели неко­торые тестяные изделия, зажаренные в масле: чэк-чэки — небольшие квадратные или тонко нарезанные в виде вер­мишели полоски из сдобного теста, залитые медом; туй- ашы — полоски теста, уложенные в виде цифры восемь,, длиною до 15—20 см, катырма (кудрэ) —спиралевидные полоски теста (для придания этой формы их накручивали на скалку и опускали в кипящее масло); катлама — по- лоски теста, свернутые в форме рулета; шишири — не- большие тестяные шарики. Эти свадебные кушанья имеюг параллели у казанских татар и мишарей.

Во время религиозных праздников готовили жареные в масле кушания в виде узких тестяных полосок (’атла- ма иси’лири) и ромбовидных тестяных кусочков (’ар’а тили), примерно одинаковых размеров (4X15). Эти изде,- лия додавались на стол обязательно в комплексе с пяты» печеными изделиями — джальтми, билиш, лэвеш, катыр­ма, пирожки. Представляет интерес название одного и» этих кушаний — означающее «вороний язычок» (’ар’а ти­ли). Думается, что это кушанье явилось результатом даль­нейшего самостоятельного развития обрядового блюда из муки, которое выпекали для благополучия рода и семьи. Татцры и башкиры готовили «воронью кашу» (297, с. 119)~ Ритуалы, связанные с культом ворона, прослеживаются у тюркских народов Сибири (188; 65, с. 10—15).

Следующий комплекс обрядовой пищи, состоявший иа джальтми, катырмы и пириписи, был обязателен в день,- когда мулла давал младенцу имя. Считалось, что тот, кт» ел джальтми, не может вырасти плохим человеком. .Суг щесхвовал обычай месить тесто для лепешек джальтми при зажженных свечах и есть их только при огне. Воз­можно,, в данном случае наблюдались следы языческих, верований, попавших к касимовцам через финское илц славянское население.

На поминках было обязательным приготовление 40 ле­пешек (джальтми), сложенных стопочкой на тарелке идц на деревянной доске. У заокских касимовцев для джальт­ми имелся специальный низенький столик (’уна), по кра­ям которого ставили зажженные свечи. Другим поминаль­ным кушаньем, которое подавали с лепешками, являлась- хэльвэ. Ее готовили из пшеничной муки, слегка разведен­ной молоком, сахарным песком или медом. Эту смесь жа­рили в масле до затвердения. Аналогичное мучное изде? лие хэлэвэ, эльбэ практиковалось и у казанских, костром­ских татар, а также у мусульман Передней Азии (108, с. 345; 7; 170, с. 193).

Поминальной едой являлись оладьи (’ойма’), которые пекли в доме покойника сразу после выноса его тела. Это наблюдалось и у кряшен. Кроме того, в кухне касимовцев имелись обрядовые блюда и кушания, связанные с сохра­нением здоровья и приплода скота. Так, в честь покрови­телей домашних животных (Зэнги бабай и Чулпан эби) некли оладьи из несоленого теста (тозсыз ’ойма’) обя­зательно в нечетном количестве и помещали их под мати­цу хлева или отдавали старухе, которая очерчивала сохой круг вокруг хлева. С целью увеличения приплода скота (в частности, овец) жарили в масле тестяные шарики (шишири) и раздавали их детям во время празднования Рождества.

Из молозива, добавляя яйца, молоко, соль, готовили блюдо овыз. Смесь, размешав, разливали в горшки и ста­вили в печь. Овыз ели хозяева и их близкие родственни­ки с пожеланиями благополучия скоту. Подобное блюдо имело место в кухне ряда тюркоязычных народов; татар, казахов, киргизов, туркмен, являясь, видимо, отголоском древних скотоводческих традиций.

Обрядовое значение имели также и яйца. Во время пасхи их красили и раздавали детям с пожеланиями, что­бы увеличилось поголовье скота. В день сева на стол ста­вили тарелку с яйцом и пшеном, полагая, что это обеспе­чит хороший урожай зерновых.

Мед, смешанный с маслом, являлся обязательным об­рядовым кушаньем на девичнике (бал ашама’а) и на свадь­бе. Им мазали рот новорожденному ребенку, чтобы жизнь его была сладкой.

Во время родовых молений (каз ’илив), проводимых раз в 2—3 года на месте старого дома, хотя бы и сгорев­шего, варили жертвенного гуся. Кости съеденного гуся за­прещалось ломать, их зарывали или бросали в воду. Ана­логичное явление наблюдалось у казанских татар (кря­шен) и у некоторых народов Северного Кавказа (181, с. 123).

Из напитков обрядовое значение придавалось шербе­ту — сладкому компоту из фруктов и меда. Его ставили на стол во время поминок. Касимовские татары принима­ли пищу, сидя за столом или на нарах и на полу. Место для еды застилалось скатертью, вокруг которой лежали мягкие подстилки. В будничные дни особого меню не ■составляли.

 

В праздники ассортимент пищи был весьма разнооб­разным. Вначале выносили мясной суп токмач, лапшу или пельмени с мясной начинкой в бульоне. Затем подавал» жаркое — отваренное в супе мясо с картофелем, рисс-вую кашу с изюмом (пылау), билиши с различной начинкой,, тестяные изделия (кораш) —чэк-чэки, туй ашы, катыр- ма, катлама, шишири и напитки — сора, бал, кэрчемэ, бу­за. Перед самым уходом гостей приносили чай. Порядок подачи пищи у касимовцев сближал их в первую очередь казанскими татарами.

Во второй половине XIX — начале XX вв. в обиходе, наряду с посудой и утварью фабричного производства (чашки, тарелки, чугунные сковороды, самовары, желез­ные ведра и т. п.), продолжали сохраняться многие пред­меты традиционной посуды и утвари. Основной посудой для приготовления пищи являлся большой чугунный ко­тел, вмазанный в русскую печь. Варево в котле размеши­вали и вычерпывали деревянной поварешкой (полунны’). Мясо, пельмени, жареные мучные изделия вынимали и» котла шумовкой (чулпы), плетенной из прутьев.

Различные блюда готовили также в чугунках (чуйен), глиняных горшках (гурши), сковородках, которые стави­ли в печь при помощи ухвата (таба’ эсь, ухват). Пищу выкладывали в большое круглое блюдо (таба’) или в блю­до в форме перевернутого усеченного конуса (итургач). Ели из общей посуды деревянными ложками (’ала’, ’ашы’). На обеденном столе ставили солонку (тоз савыты) из сре­занного бараньего рога или выточенную из дерева.

Чай пили из стеклянных, фаянсовых или фарфоровых чашек (чиная’). Для перевозки, при длительных переез­дах, их упаковывали в походные кожаные футляры (тер- кеш, чинныкап), широко распространенные у среднеазиат­ских народов (316, с. 56). Воду для чая кипятили в обыч­ных самоварах. Кроме того, имелись дорожные невысокие самовары (ашсамовар), разделенные внутри перегородкой, на два отдела, использовавшиеся для одновременного при­готовления чая или супа.

При выпечке хлеба и мучных изделий крупу и зерно, хранившихся в клети в ларях и кадушках, размалывали на ручной мельнице (тирмин), состоявшей из двух камен­ных жерновов. Обдирка круп производилась также в де­ревянных долбленых ступах (иле). Муку просеивали че­рез решето (или’), с дном плетеным из прутьев или кон­ского волоса в долбленое корыто — начовку (жилпуч).

Тесто заквашивали в деревянной кадушке (чапча’).

 

Тесто для джальтми разравнивали деревянной лопаточкой (джальтми ’ала’). Для формовки хлеба использовали пле­теное или деревянное блюдо (чара). Хлеб сажали в печь при помощи деревянной лопаты (’ори’), предварительно очистив устье печи тряпичным помелом (пумала). Хра­нили выпеченные хлебы на полке вдоль боковой стены. Тесто для мучных изделий раскатывали на доске (’уна) скалкой (у’лау). Края некоторых тестяных изделий (соч­ни, кудря) подрезали специальный ризкой (чыгыр).

Воду приносили в деревянных ведрах (чили’) на коро­мысле (исэк) и хранили в деревянных ушатах (ушат). Зачерпывали воду деревянным ковшом (сапыйа’).

Для молока и молочных продуктов употребляли глиня­ные горшки и деревянные ведерки (чили’). Сливки сни­мали решетчатым половником (чулпы). Масло сбивали мутовкой (аты, атлагач). Сухой творог (’орт) размельчи- вали деревянной ступой «ту’ма’). Для мяса имелись спе­циальные кадушки или корытца. Рубили мясо тяпкой (тэпе).

Посуда и утварь касимовских татар являлась, в основ­ном, привозной. Еще в XVII в. деревянную посуду и ут­варь приобретали у русских умельцев из Арзамаса, Елать- мы (233, с. 133). Стеклянную и металлическую посуду по­купали на ярмарках.

Традиционная пища касимовцев в основе своей едина с пищей других групп татар Поволжья и Приуралья. Осо­бенно много общих черт в пище кряшен. У них и у каси­мовцев более значительна доля обрядовых продуктов и блюд, доля архаичных кушаний из крови, фаршированных внутренних органов. Такая общность в пище касимовцев и кряшен, не взаимодействовавших между собой в куль­турном отношении, может свидетельствовать о ранних (до крещения в XVI в. кряшен) этногенетических связях.

В то же время пища касимовцев имела большое сход­ство с пищей мишарей (билиши в горшке, рыбные блюда, напиток буза и т. д.).

Вместе с тем у касимовских татар имелся и ряд спе­цифических черт, отличавших ее от других групп татар. Это кушанье кебаб, напиток кумыс, комплексы обрядовых мучных изделий.

Из кухни русского и мордовского населения были за­имствованы некоторые блюда и кушанья, использование зажженных свечей при приготовлении обрядовой пищи.

В традиционной пище касимовцев прослеживается тер­риториальная дифференциация. Кушанья и блюда, харак­

 

терные для казанских татар (бэдия, хэлэвэ, ит билиш, ’орт), имели широкое распространение в Белом и Черном аймаке. Элементы мишарской традиционной кухни более заметны у заокской подгруппы. Возможно, в этом опре­деляющую роль сыграли этногенетические связи касимов- цев с указанными группами татар.

В настоящее время состав посуды и утвари у касимов­ских татар почти полностью изменился. Преобладает раз­нообразная посуда (алюминиевая, эмалированная, стек­лянная, фарфоровая, пластмассовая) фабричного произ­водства. Широко употребляют мясорубки, пельменницы, закаточные машинки для консервирования, сепараторы и т. д. В то же время в кухне отдельных хозяйств еще продолжают сохраняться котлы, чугунки, деревянные ка­душки, корыта и прочие предметы традиционной утвари.

 

 

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Характер и особенности традиционной материальной культуры касимовских татар были во многом предопреде­лены их хозяйственной деятельностью, основу которой составляло земледелие с зерновой специализацией. Гос­подствовавшей являлась паровая система земледелия с трехпольным севооборотом. Ведущими культурными зла­ками были рожь и овес. Пшеницу^ и просо высевали в ог­раниченных количествах вплоть до начала XX века. Об­работка полей производилась при помощи сохи или плуга (иногда косулей) и бороны. Возделывание зерновых у та­тар, так же, как, и у русских северной части уезда, не имело товарного направления. Урожайность была доволь­но низкой, вследствие неблагоприятных почвенных и кли­матических условий, а также невысокого уровня агротех­ники.

Животноводство, птицеводство и пчеловодство играла в хозяйстве касимовских татар немаловажную роль. Ры­боловство и охота были развиты слабо.

Значительный удельный вес в хозяйстве касимовских татар составляли промыслы. В конце XIX в. в них было занято 23% крестьянских хозяйств, а в начале XX в.— 37,1%. Широкое распространение имели местные промыс­лы, связанные с обработкой животного сырья — кожевен­ный, овчинный, шерстобитный. В начале XX столетия в них было занято 4,7% татар (от общего числа промысло­виков). Значительное развитие получило отходничество. Еще в 80-е г. XIX в. в отход уходило более половины (58,3%) мужчин рабочего возраста. Часть из них (в кон­це XIX — начале XX вв.— 9,3%) содержала различного рода заведения (трактиры, буфеты и т. п.); другие (они составляли 4,7%) служили в качестве официантов, ла­кеев, извозчиков, дворников. К концу XIX столетия у ка­симовских татар сложилась определенная территориальная дифференциация: на высокооплачиваемых работах была заняты прежде всего выходцы из Белого аймака, а на низ­кооплачиваемых— из Черного аймака и правобережья

 

©ки, что нашло свое отражение на уровне благосостояния Жителей данных подгрупп а в конечном итоге и в их ма­териальной культуре.

Большая группа татар (10,7% —в конце XIX в.) была связана с торговлей, основным предметом которой явля­лись кожи, меха и изделия из них. Ей отдавали предпоч­тение горожане, а сельские жители занимались преиму­щественно отходничеством. Торговля и отходничество име­ли непосредственное влияние на многие элементы тради­ционной материальной культуры, способствуя их нивели­ровке и внедрению новых форм.

На хозяйственную деятельность касимовцев оказали существенное влияние различные факторы, и в первую очередь природно-географический и социально-экономиче­ский. В силу того, что территория расселения татар вхо­дила в зону единого хозяйственно-культурного типа па­шенных земледельцев лесов и лесостепей, в приемах веде- аия сельского хозяйства, орудиях производства, ассорти­менте выращиваемых культур, способах их уборки и об­работки, терминологии было много общего с агрокульту­рой других групп татар и народов Поволжско-Приураль­ского региона.

Влияние этнического фактора прослеживается в при­верженности касимовских татар к некоторым видам куль­тивируемых растений (ячменя, чечевицы), в отношении к животноводству, птицеводству, в уровне развития пчело­водства, рыболовства, в значительном удельном весе про­мыслов, связанных с обработкой животного сырья и волок­на (кожевенного, овчинного, шерстобитного), большем объеме, чем у соседей, торговли кожами, мехами и изде­лиями из них.

Основная масса татар проживала в окрестностях г. Ка­симова, в поселениях сельского тина, число которых в се­редине XIX в. достигало 62, а к концу XIX в.— 38. Сель­ские поселения по типу заселения являлись овражно-реч- ными или долинными. Преобладал притрактовый подтип заселения. Тип расселения был преимущественно «гнез­довым». Поселения образовывали Татарскую слободу в чёрте г. Касимова, Белый аймак, Черный аймак и Черные зыбыны на правом берегу Оки. Поселения имели различ­ные формы, наиболее распространенной из которых явля­лась уличная. Встречались поселения замкнутой (или кру­говой), беспорядочной (кучевой) и смешанной форм. Ос­новной единицей застройки была усадьба с жилым домом в хозяйственными постройками. Наиболее характерной

 

являлась постановка жилищ по линии улицы, хотя в более ранний период, до перепланировки поселений, дома рас­полагались в глубине усадьбы. Они были преимущественно срубными. Кирпичные и глинобитные строили гораздо реже.

У татар бытовали жилища нескольких типов: изба — сени, изба — сени — клеть, изба — сени — изба, пятисте­нок, изба с прирубом, крестовик и дом с усложненной пла­нировкой. Из них наиболее древним, и очевидно домини­ровавшим, являлось жилище типа изба — сени. Особый интерес представляют трехкамерные дома с усложненной планировкой, как более древний вариант крестообразно­го жилища.

Наиболее характерным был северно-среднерусский тип внутренней планировки жилища; печь справа или слева от входа, устьем к противоположной от двери стене. На­против входа ставили широкие нары, а вдоль боковых, стен — лавки. Над дверью имелись полати.

В качестве летнего жилища часто использовались сруб- ные клети или кирпичные кладовые, составлявшие вместе с жилым домом передний двор. Хозяйственные постройки заднего, скотного двора включали хлева, конюшни, наве­сы. В глубине усадьбы помещали баню, амбар, гумно с овинами или ригами.

Одежда была наплечной (нераспашной, распашной) и набедренной. Наплечная нераспашная одежда мужчин, представлена нательными рубахами двух типов: тунико­образных, выкроенных из цельного прямоугольного куска ткани, сложенного вдвое на плечах и с невырезными ру-, кавами; сшитых из двух полотнищ, с плечевым швом и вырезанными проймами рукавов. Распашная одежда муж­чин была также двух типов: прямоспинная (зилэн, чапан, намаз тун, зыбын, тулуп) и приталенная. Приталенная одежда (камзол, казакин, бешмет, шуба) подразделялась на три подтипа в зависимости от спинки, которая могла быть подрезанной; присборенной по бокам по линии талии; отрезной. В мужской верхней одежде доминировал при­таленный покрой, в то время как нательная одежда (и лишь незначительное число видов верхней одежды) была туникообразной.

В состав набедренной мужской одежды входили шта­ны с так называемым «широким шагом> и брюки.

Наплечная нераспашная одежда женщин состояла так же, как и мужская, из рубах двух типов. Распашная одеж­да была прямоспинной (зилэн) и приталенной (камзол, бешмет, тун). Последняя подразделялась на три подтипа, аналогично мужской приталенной одежде,

Набедренная одежда женщин—штаны, шились широ-- кими, на вздержке и были двух типов, с прямоугольной или ромбовидной вставками. В целом типы традиционной мужской и женской одежды совпадали, что являлось весь­ма характерным для многих тюркоязычных народов.

Дифференцирующие черты были заметны в использо­вании некоторых деталей одежды, в ее оформлении, в вы­боре тканей. Женщины носили нагрудники, пользовались нарукавниками и т. д. Большим разнообразием и ориги­нальностью отличались женские головные уборы (полу­сферические, шапки, колпаки и покрывала). В них до­статочно четко прослеживались следы возрастной и соци­альной категорий. Девичьими считались вязаные колпаки, щапочки и бархатные калфачки-наколки. Головные уборы женщин были из четырех комплексов: тастарного, нлаточ-. ного, калфачного и шапочного. Наибольшей самобытностью отличались два первых комплекса. Тастарный состоял из волосника, тастара и платков. Впервые его надевали на невесту во время свадебного обряда. Платочный комплекс включал в себя два платка. Наиболее древним считался своеобразный способ повязывания, известный под назва­нием «авыз бэйлэу».

Обувь, в зависимости от материала изготовления, была трех типов: кожаная (сапоги, калоши, башмаки), лыковая, (лапти, ступни) и войлочная (валенки).

Одежда, преимущественно женская, дополнялась все­возможными украшениями. Многие из них являлись при­возными, так как своих ювелиров у касимовских татар бы­ло немного. Украшения подразделялись на три группы: головные (серьги, накосники), шейно-нагрудные (ожерелья, воротниковые цепи, перевязи, пуговицы и застежки), на-, ручные (браслеты, кольца, перстни). Украшения были в. основном женскими, за исключением ряда шейно-нагруд­ных (пуговиц и застежек) и наручных (колец и перстней), использовавшихся также и мужчинами. Они иногда наде­вали на шею амулеты.

В питании преобладали продукты растениеводства, по­лучаемые из хлебных злаков — ржи, овса, ячменя, гречи­хи, пшеницы. Из них выпекали хлеб, мучные изделия, го­товили каши, напитки. Немаловажную роль в пище играл картофель и блюда из него. Значительный удельный вес имели молочные продукты. Их ассортимент был довольно разнообразным. Доля мяса и мясных блюд зависела от степени зажиточности семьи. В пищу употребляли также овощи (как огородные, так и дикорастущие), ягоды и раз­личные плоды (садовые и лесные).

В материальной культуре касимовских татар имелись свои локальные особенности. Для Белого аймака было характерным расположение селений в долинах небольших речек. Тип расселения был преимущественно беспорядоч­ным, а форма поселений — кучевой. На территории дан­ной подгруппы имели распространение жилища трехка­мерного типа, сходного с так называемым «крестообраз­ным». В Белом аймаке широко бытовали халатообразные зилэн, в качестве женской одежды, а также нательные на­грудники, оформленные тамбурной вышивкой. В пище имелся ряд кушаний и блюд, заимствованных у народов Средней Азии (пэхлэве, эльбэ и т. д.).

В Черном аймаке большинство, поселений относятся к притрактовому подтипу заселения. Тип расселения — гнез­довой. Поселения имели преимущественно замкнутую (кру­говую) форму. Широкое распространение получили муж­ские и женские рубахи с отложными воротниками и пла­точный комплекс женских головных уборов (авыз бэй- лэу).

На территории Черных зыбынов сохранились камзолы с короткими рукавами, верхняя одежда с отрезными, на уровне талии, бочками, штаны с ромбовидной вставкой, нагрудники с нашивками из лент, черно-красная вышивка на женских рубахах, верхняя одежда из сукна зыбын. В пище наиболее ярко сохранились архаичные, обрядовые блюда и кушанья (’ар’а тили, гурши билиш и др.).

Указанные особенности в материальной культуре трех территориальных подгрупп отражали своеобразие форми­рования и развития касимовских татар. Белый аймак был наиболее развитым в культурном и экономическом отно­шениях. Его жители поддерживали тесные связи с Ка­занью, некоторые из них считали своих предков выходца­ми из этого города. Комплекс черт, характерных для дан­ной подгруппы, тяготеет более всего к казанским татарам.

Особенности культуры касимовцев правобережной под­группы больше сближают их с мишарями. Этому способ­ствовали территориальная близость и тесные этнокультур­ные контакты.

Истоки специфики быта татар Черного аймака кроют­ся, главным образом, в сохранении у данной подгруппы общетюркских традиций, особенно в одежде.

 

Материальная культура касимовских татар, при всей ее устойчивости, не была чем-то застывшим. Существен­ные изменения произошли в конце XIX — начале XX вв. При возведении жилищ стал чаще применяться кирпич, самцовая конструкция крыши заменялась стропильной. В интерьере жилого дома (особенно у зажиточных людей), наблюдалось появление таких элементов обстановки, как диваны, стулья, трюмо, буфеты, керосиновые лампы. Печи- подтопки отделывались изразцами, грубый войлок на по­лу вытеснялся привозными паласами. Печь с вмазанным котлом, нары, сундуки, коник продолжали сохраняться в куййной части дома или в избе бедняков.

В одежде происходило заметное сглаживание возраст­ного признака, особенно в женских головных уборах. Жен­щины всех возрастов стали носить фабричные платки, де-, вушки и молодые женщины — калфачный комплекс. От­четливо проступала социальная дифференциация. Это от­разилось на качестве и количестве тканей и украшений. В женский и мужской костюм стали внедряться новые элементы — фабричные платки, платья городских фасонов, жилетки, пиджаки, брюки, пальто, вытесняя традиционные туникообразные рубахи,.зыбын, тастарный комплекс го­ловного убора.

В питании зажиточных касимовцев заметно увеличилась' доля покупных продуктов (сахара, чая, пряников и др.). Практиковались новые способы приготовления пищи (жа­рение) и заготовки впрок (овощей и фруктов). Некото­рые блюда и напитки постепенно перестали готовить (гур- ши билиш, кан бавыры, буза, кумыс, обрядовые кушанья — саламата, овыз). В составе кухонной утвари значительна возросла доля фабрично-заводских изделий.

, Анализ этнографических данных показал, что матери­альная культура касимовцев имеет значительное сходства О материальной культурой других групп татар. Общность с казанскими татарами прослеживается в архитектурных на мятниках, их формах и оформлении, жилищах с услож­ненной планировкой, постановке клети в глубине усадь­бы, конструкции хлебопекарной печи (низкий шесток, бо­ковой выступ для убранства котла), орнаментации ворот, использовании в качестве женской одежды халатообразно- го, жилэн, бытовании шапочного комплекса женских голов­ных уборов, бархатных калфаков с длинным остовом, шей- ио-нагрудных украшений в виде воротниковой цепи, в при­готовлении ряда мучных изделий — бэдия, нт билиш. Арха­ичные черты имеют ближайшие аналоги в материальной

юз

 

культуре одной из наиболее замкнутых, в силу крещения в середине XVI в., подгрупп казанских татар — кряшен. Их объединяют сохранившиеся ковровые вышивки, блюда и кушанья из крови или фаршированных внутренних ор­ганов животных, большая степень обрядности пищи.

В материальной культуре касимовцев имелись харак­терные для мишарей тастарный комплекс женских голов­ных уборов, многослойный билиш из мяса, напиток буза.

По ряду элементов касимовцы сближались с перифе­рийными группами татар Поволжско-Приуральского регио­на (сасовскими, костромскими, чепецкими, пермскими). У тех и других бытовали трехкамерные жилища типа из­ба— сени—клеть, дома с полуподвальным первым этажом, кирпичные кладовые; камзолы и бешметы с отрезными, на уровне талии, бочками, своеобразный покрой женских штанов с ромбовидной вставкой, нательные нагрудники больших размеров, специфический способ повязывания платков, формы женских волосников и полотенцеобразных головных уборов.

Сходные черты имелись в культуре тюркоязычных на­родов Поволжско-Приуральского и других районов регио­на: Крыма, Кавказа, Средней Азии, Казахстана, Сибири. В жилище общими являются почетное место, расположен­ное у стены, напротив двери; разделение жилого помеще­ния на женскую и мужскую половины; обилие полотенец и занавесок; в одежде — единство типов женской и муж­ской одежды, способы ношения женщинами халатообраз­ного зилэн, мужские головные уборы (тюбетейки, караку­левые шапки, войлочные башлыки и шляпы), девичьи го­ловные уборы, колпаки, женские волосники, полотенцеоб­разные тастары, полусферические женские шапки, формы платочного комплекса женских головных уборов, украше­ния в виде накосников и нагрудных перевязей; в пище — заготовка ряда молочных и мясных продуктов впрок, ква­шение молочных продуктов, мясные блюда азукай и ке­баб, блюда из крови или фаршированных внутренних орга­нов животных, обрядовое значение каши, мучных изде­лий, молозива, напитка буза.

О финно-угорском наследии свидетельствуют бытовав­шая у касимовцев верхняя одежда зыбын с отрезной и присборенной спинкой, подпоясывание женских тунико­образных рубах с напуском на уровне талии, черно-крас­ная вышивка, расположенная вдоль грудного разреза по воротнику и манжетам, узоры с геометрическим орнамен­том на старинных полотенцах и головных уборах тастар.

 

06 этом же говорит широкое распространение лаптей мор­довского типа с косоплетеной головкой и низкими борта­ми, а также происхождение фамилий (Ерзин, Сапаров, Ми­неев) и термина панго, обозначавшего «гриб».

Многолетние тесные связи с русским народом нашли отражение во многих элементах материальной культуры касимовцев: в строительной технике, архитектурно-деко­ративном оформлении жилища, его типах, во внутренней планировке (северно-среднерусская) жилых и хозяйствен­ных построек, интерьере жилища (стол, лавки, полати, ко­ник), в пище (квас, щи, окрошка), в терминологии.

Общность с материальной культурой финно-угорского и славянского народов наблюдается преимущественно в жилище, то есть в тех элементах, которые наиболее под­вержены изменениям, вследствие влияния природно-гео-* графического и социально-экономического факторов. Этно- дифференцирующие признаки более стойко сохранились в сфере одежды, украшений и пищи. В их основе опреде­ляющим явился древнетюркский пласт, единый для всех групп татар Среднего Поволжья и Приуралья и тюрко­язычных народов других регионов.

Касимовцы сумели, за сравнительно небольшой отрезок исторического времени, выработать свою этнокультурную специфику. Она проявилась в бытовании у них двух свое­образных типов жилища. Один из них представлял собой в плане два пятистенка, соединенных общими сенями и крышей, а другой имел усложненную планировку в виде трехкамерного жилища, средний сруб которого был выдви­нут вперед. Парадный вход устраивали в виде небольшо­го четырех- или шестиугольного тамбура с двухстворча­той дверью и оконцами из цветного стекла. На фронтонах крыш имелись светелки-мезонины, имитировавшие деко­ративные балкончики с полусферической крыщей. В жи­лом помещении устраивали деревянный каркас для укреп­ления полога над кроватью. Специфические черты осо­бенно заметны в женских головных уборах — в покрое и оформлении волосника нашивками из разноцветных тка­ней, в украшении полотенцеобразного тастара. Изготовля­ли его из тонкой ткани типа газовой или гипюра, в отли­чие от домотканого тастара мишарей. Концы были от­деланы полихромной тамбурной вышивкой, а в болеа ранний период выпуклой вышивкой и закладным ткань­ем. Своеобразием отличался и способ его повязывания — концы спускались на спину и на грудь. Этот комплекс головных уборов включал третий элемент — платок, кото­рый повязывали поверх тастара. В пище характерными кушаньями и блюдами являлись лепешки — джальтми, мучная каша—саламата, обрядовые комплексы из трех и двух печеных изделий, мясное блюдо — кебаб, напиток — кумыс.

Определение места касимовцев в структуре татарской нации середины XIX — начала XX вв. является частью более широкой проблемы — выделения этнических подраз­делений средневолжско-приуральских татар. Ее решение связано с разработкой типологизации основных видов ис­торико-культурных общностей и установления их иерар­хии. В этом направлении в последние годы велась зна­чительная работа такими советскими учеными, как Н. Н. Че- боксаров, Ю. В. Бромлей, Я. В. Чеснов и др. (317; 80; 320; 159; 85; 145). Основные положения, выдвинутые ими, учитывались нами при определении места касимовцев в структуре татарской нации.

Один из центральных вопросов в ходе развернувшейся дискуссии был связан с их происхождением. Он так и остался нерешенным, в стадии гипотезы: кто такие каси- мовцы — финно-угры или тюрки, мишари или казанские татары?

В данной работе была сделана попытка рассмотреть этот вопрос в свете историко-этнографического исследова­ния их материальной культуры середины XIX — начала XX вв., с привлечением сведений более раннего времени. Анализ различного рода источников указал, что ответ не может быть однозначным. Касимовцы представляют собой группу поволжских татар, формирование и развитие кото­рой происходило в условиях социально-территориальной организации (Касимовское царство) и миксации этниче­ских общностей — автохтонного и пришлого населения. В состав автохтонных племен, живших на территории Ме­щерского края, входили финно-угорские племена. Там же проживало тюркоязычное население — предки мишарей. Пришлые племена были выходцами из Золотой Орды, Ка­зани, Крыма, Астрахани, Сибири. Все они внесли свой вклад в формирование культуры касимовцев. Особенно большое сходство они имеют с казанскими татарами. Эт­нические включения поддерживались постоянными культур­но-экономическими связями с Казанью. Однако матери­альная культура касимовцев не являлась простым слеп­ком с их культуры.

В ней четко прослеживаются черты, сближающие ее С мишарями, различными группами татар Поволжья, При-

 

$ралья и другими народами. Сложная этническая история касимовцев обусловила своеобразие их материальной куль­туры. В связи с этим ответ на другой дискутировавшийся вопрос: «Что представляет собой культура касимовских тэ­та», является ли она казанско-татарской или мишар- CKqfi?» — также не может быть односторонним. Она есть синтез многих элементов культуры, характерных как для казанских, так и для других групп татар и народов По­волжья, Приуралья, Средней Азии, Кавказа, Крыма, Ка­захстана, Сибири. В то же время в ней имеются свои спе­цифические черты. Именно комплекс этих особенностей придает традиционной материальной культуре касимовских татар неповторимый облик, новое качество.

Говор их, несмотря на то, что входит в состав средне­го (казанско-татарского) диалекта, также, имеет своеобра­зие, отличающее его от языка казанских татар. К ним от­носятся мишаризмы, фонетические особенности.

В антропологическом отношении касимовцы выделяют­ся в самостоятельную группу.

Такие объективные факторы, как общность территории, особенности языка и культуры, своеобразие исторической судьбы, обусловили появление у них эндоэтнонима и экзо­этнонима. Они называли себя — «Хан кирман, Касим та- тарлары» (татары ханской крепости или касимовские та­тары), никогда не причисляя себя к казанским татарам или мишарям (несмотря на то, что не отрицают родства с ними). В свою очередь и те выделяли их, называя — «Ка­сим халкы, кячимляр» (касимовцы). Русские еще в XVI в. считали их мещеряками, городецкими или касимовскими татарами. Наличие этнического самоназвания позволяет предположить, что у них имелось локальное самосознание, которое в период формирования татарской буржуазной нации стало терять свое значение. На первый план все больше выдвигается общеэтническое самосознание и са­моназвание — татары.

За годы Советской власти в материальной культуре касимовцев произошли значительные изменения. Усилился процесс растекания компактной группы. Нарушился тради­ционный уклад быта. Многие поселения обезлюдели. Жи­тели обмельчавших деревень переселились в более круп­ные, построив новые дома. В культуре сильна тенденция к унификации, характерная для других групп татар и на­родов страны.

В то же время у касимовцев имеются отдельные эле­менты традиционной культуры — хлебопекарная печь с

ЮГ

вмазанным котлом, кары на кухне, половики, занавески, полотенца. Пожилые женщины носят широкие платья па кокетке, камзолы, иногда кожаные сапоги. Они продолжа­ют готовить старинные блюда и напитки, хотя обрядобое значение некоторых из них уже забыто.

Многое предстоит еще сделать, чтобы возродить инте­рес последующих поколений к традиционной культуре сйоих предков. Богатое наследие касимовцев должно сохранить­ся для потомков, как свидетельство многогранности куль­туры всего татарского народа.

 

ИСПОЛЬЗОВАННЫЕ источники
И ЛИТЕРАТУРА

¥

АРХИВНЫЕ ИСТОЧНИКИ

Архив ВГО СССР

1. ф. 33, оп.1 Архив ГМЭ
2. ф. 1, оп 2, ед. хр. 572 3 —ед. хр. 579
3. —»— ед. хр. 583

Архив ОЭ ИЯЛИ им. Г. Ибрагимова КНЦ АН СССР

• 5 ф. 3, on 1, ед. хр. 37—39
• 6 ф. 6, 1, ед. хр. 21—23 7. ф. 7, on. 1, ед. хр. 15—18

Архив Касимовского краеведческого музея 8 ф. 4258, инв. 10/18, отд. 10, гл. 18 Архив МАЭ

9. ф. К-1, on. 1, ед. хр. 27

Архив Рязанского областного краеведческого музея (Этнологи­ческий архив ОИРК)

10. ф. 23—25, кн. I—XX

Архив Статистического управления г Касимова.

И. Материалы переписи 1979 г.

ЦГАДА СССР

12. ф. 127
13. ф. 131, on. 1, ед хр. 90
14. —»— ед. хр. 510
15. оп. 2, ед. хр. 33
16. —»— ед. хр. 55
17. —ед. хр. 87
18. —»— ед. хр. 88
19. ф. 210

20 ф. 350, on. 1, ед. хр 130—131, 414

21. ф. 350, оп. 2, ед. хр. 1298
22. ф. 1209 ЦГИА СССР

23 ф. 210, оп 6—9, ед. хр 217

24. ф. 558, оп. 2, ед. хр. 200
25. ф. 558, оп. 2, ед. хр. 201
26. ф. 1290, оп. 4, ед. хр. 76—80
27. —»— оп 6, ед. хр. 76
28. —оп. 11, ед. хр. 1978

Колл ГМЭ

29. ф. 3482—32
30. ф. 7423

Колл Касимовского краеведческого музея 31 ф. 780

Колл. Историко-архитектурного музея-заповедника г Истра (Московская обл.)

32. ф. 1717
33. ф. 1721

34. ф. 1784 35 ф. 1904

Колл Историко-архитектурного музея-заповедника г. Кострома

36. ф 4464
37. ф.‘ 5050
38. ф. 5079
39. ф. 5080

Колл Рязанского областного краеведческого музея

40. ф. 2141
41. ф 2546
42. ф 2829
43. ф. 2851

ЛИТЕРАТУРА

44. Маркс К Объявление войны: К истории возникновения восточ­ного вопроса II Маркс К., Энгельс Ф., Соч.—2-е изд.—Т. 10.
45. Энгельс Ф. Письмо к К, Марксу от 23 мая 1851 года // Маркс К. н Энгельс Ф. Соч.— 2-е изд.— Т. 27.
46. Энгельс Ф. Марка // Маркс К. и Энгельс Ф. Соч.—Т. 19.
47. Ленин В. Я. Аграрный вопрос в России к концу XIX века // Поли. собр. соч.—Т. 17.
48. Ленин В. Я. Развитие капитализма в России // Поли. собр. соч.— Т. 3.
49. Ленин В. Я. О государстве // Поли. собр. соч — Т. 39.
50. Абрамзон С. М. Киргизы и их этногенетические и историко- культурные связи.—Л., 197Ц
51. Акты Московского государства.—Спб., 1890.
52. Акты Московского государства.— Спб., 1894.
53. Алишев С. X. Присоединение народов Среднего Поволжья к Русскому государству // Татария в прошлом и настоящем.— Казань, 1975.
54. Алфеев Я. Касимовская противомусульманская миссия // Рязанские епархиальные ведомости.—Рязань, 1898.—Nb 13.
55. Андреев Я. А., Сепеев Г. А. Земледелие луговых марийцев (материалы к историко-этнографическому атласу) // Из истории хо­зяйства населения Марийского края — Археология и этнография Ма­рийского края.— Вып. 4.—Йошкар-Ола, 1979.
56. Андрианов Б. В., Чебоксаров Я. Я. Хозяйственно-культурные типы и проблемы их картографирования // СЭ, 1972.—№ 2.
57. Аргынбаев X. Историко-культурные связи русского и казах­ского народа и их влияние на материальную культуру казахов в се­редине XIX —начале XX веков // Труды ИИАЭ АН Казахской ССР — Алма-Ата, 1955.— Т 6.

ПО

58. Аргынбаев X. Народные обычаи и поверья казахов, связанные сс скотоводством II Хозяйственно-культурные традиции народов Сред- Вей Азии и Казахстана.— М., 1975.
59. Арсланов Л_# Ш. К вопросу возникновения гортанно-смычко­вой фонемы «’» в касимовском говоре татарского языка // Советская Вюриология, 1976.— № 6.

ЙО. Археология Рязанской земли.—1974.

• 1. Ахмаров Г. О языке и народности мишарей // ИОАИЭ, т. XIX, вып 2 — Казань, 1903.

А2. Ахметзянов М„ Я. Исследования татарских шеджре в источ­никоведческом и лингвистическом аспектах: Дисс... кацд. ист. наук.— Казань, 1982.

бА Ахметзянов Ю. А. Татарские блюда.— Казань, 1969.

• 64 Ахметзянов Р. О древием аграрном клендаре народов По­волжья и Приуралья // Тезисы докладов Итоговой научной сессии за 1972 г эд —Казань, 1973
• 65 Ахметъянов В. Г. Мифологические образы Евразии в фольк­лоре народов Поволжья // Фольклор народов РСФСР —Уфа, 1978
• 66 Базилевич К. В. Внешняя политика русского централизован­ного государства. Вторая половина XV в.— М., 1952.
• 67 Баранович М. Материалы для географии и статистики России Рязанская губерния.—Спб., 1860.
• 68 Баскаков Н. А. Ногайский язык и его диалекты — М.— Л., 1940.
• 69 Баскаков П. А. Русские фамилии тюркского происхождения — М, 1979

75.  

• 
  Бикчентаев А. Г. Сельское жилище Татарской АССР.— Казань,

1957

76. Блашев А. История Азеева,—Казань, 1924.
77. Бломквист Е. Э., Ганцкая О. А. Типы русского крестьянского жилища середины XIX — начала XX вв. // Русские. Историко-этногра­фический атлас.— М., 1967.
78. БСЭ.— 2-е изд.— 1953.—Т. 20.
79. Бромлей Ю. В. Ленинское наследие и этнографическая наука II СЭ — 1980.— № 3.
80. Бромлей Ю. В. Современные проблемы этнографии.—М., 1981.
81. Бромлей Ю. В. Этнос и этнография.—М., 1973.
82. Бромлей Ю. В., Козлов В. Я. Ленинизм и основные тенденции этнических процессов в СССР II СЭ.— 1970.— № 1.
83. Брук С. И., Губогло М. Я. Двуязычие и сближение наций в СССР II СЭ.— 1975.— М 4.
84. Брук С. И., Кабузан В. М. Динамика и этнический состав на­селения России в эпоху империализма // ВИ.— 1980.— Я» 3_#

85. Брук С. И., Чебоксаров Я. Я. Мэтаэтнические общности Расы и народы.— Вып. 6 — М, 1976

86 Будагов Л. 3 Сравнительный словарь турецко-татарских на­речий— Спб, 1869 —Т. 1 —С. 225—332, Спб, 1871—Т. II

87. Бусыгин £. П. Русское сельское население Среднего Поволжья: Историко этнографическое исследование материальной культуру.— Казань, 1966

88 Бутанаев В. Я. Традиционные способы ведения скотоводства у хакасов // Вопросы этнографии Хакасии — Абакан, 1981

89. Вавилин В Ф Из истории сельских поселений мордвы до II по­ловины XIX века // Материалы по археологии и этнографии Мор­довии—Труды МНИИ — ЯЛИЭ, вып 48 —Саранск, 1975

90 Важинский В. М. Торговые связи южных городов России в третьей четверти XVII в // Города феодальной России — М, 19Иб.

91. Валеев Ф X. Архитектурно-декоративное искусство казанских татар Сельское жилище — Йошкар-Ола, 1975
92. Васильев Б. А Проблема буртасов и мордва // Вопрос^ эт­нической истории мордовского народа — Труды Мордовской этногра­фической экспедиции, вып. I—М., 1960

93 Васильева Г. П Историко-этнографическая карта Ташаузской области II Материалы к Историко-этнографическому атласу Средней Азии и Казахстана — ТИЭ, нов серия, т. 48 — М.— Л, 1961

94. Васильева Г. П Туркмены-нохурли // Среднеазиатский этно­графический сборник — ТИЭ, нов. серия, т XXI.— М., 1954

95 Василевич Г. М Типы обуви народов Сибири // Труды МАЭ, т XXI.—Л, 1963.

96. Введенская А. Г. К истории планировки русской деревни XV1I1 — первой половины XIX вв. // Труды ГИМ, вып. 15.— М., 1941.
97. Веймари Б. В. Искусство арабских стран и Ирана VII—XV ве­ков— М., 1974.
98. Вельяминов-Зернов В. В. Исследование о касимовских царях и царевичах, ч. 1.—Спб., 1863.
99. Вельяминов-Зернов В. В. Исследование о касимовских царях и царевичах, ч. 2.— Спб, 1864.
100. Вельяминов-Зернов В. В. Исследование о касимовских царях и царевичах, ч. 3.— Спб., 1866.
101. Вельяминов-Зернов В. В. Исследование о касимовских царях и царевичах, ч. 4.— Спб, 1887.

102 Веселовский С. Б. Феодальное землевладение в Московском государстве XVI в — Спб, 1897.

• Веселовский С. Б. Феодальное землевладение в Северо-Вос­точной Руси — М — Л , 1947. — Т. 1.

104. Вестник Пензенского земства.—Пенза, 1911—№ 8—9.
105. Витое М В. О классификации поселений // СЭ, 1953 —№ 3.
106. Водарский Я. Е. Население России в конце XVII — начале XVIII века —М, 1977.
107. Воробьев Н. Я. Жилища и поселения казанских татар Арского кантона ТАССР // ВНОТ.— Казань, 1926 — № 4
108. Воробьев Н. И. Казанские татары — Казань, 1953.
109. Воробьев Я. Я. Материальная культура казанских татар.— Казань, 1930

ПО Воробьев Я. Я. Украшение и внутреннее убранство кресть­янских жилищ у народов Среднего Поволжья // Известия КФАН СССР, серия гуман наук, вып 2 — Казань, 1957

111 Воробьев Я Я Этнические группы татар Среднего Поволжья

и Цриуралья И Тезисы докладов итоговой научной сессии Казанского института языка, литературы и истории АН СССР за 1963 год — Казань, 1964.

N2. Воробьев Н. И, Львова А. Н, Романов Н. Р., Симонова А. Р♦ Чуваши. Этнографическое исследование.—Чебоксары, 1956 •

143. Гаген-Торн Н. И. Женская одежда народов Поволжья.— Чебоксары, 1960.

Il4 Гаджиева С. Ш Материальная культура ногайцев в XIX — началё XX вв.— М., 1976.

115} Гаджиева С. Ш. Одежда народов Дагестана —М, 1981

11б1 Ганцкая О. А. Строительная техника русских крестьян // Рус­ские Историко-этнографический атлас.— М, 1967.

117 \ Георги М. Г. Описание всех обитающих в Российском госу­дарстве^ народов Из житейских обрядов, обыкновений, одежд, жилищ, упражнений, забав, верований и других достопамятностей Часть 2.— Спб, 1ТО9.

11 Ъ. Герберштейн С. Записки о Московии — Спб , 1866

119 ^лГлебов И. О татарах Рязанской губернии — Рязанские гу­бернски е ведомости — Рязань, 1860.— № 40—42.

120. Гордлевский В. А. Элементы культуры у касимовских та­тар II Избр соч.— М, 1968 —Т IV
121. Горленко В. Ф. Об этнониме черкасы в отечественной науке конца XVIII —первой половины XIX вв // СЭ.— 1982 — № 3.
122. Громов 1. Г., Новиков Ю. В. Некоторые вопросы агроэтно- графических исследований // СЭ— 1967 —№ 1
123. Губайдуллин К-, Губайдуллина М. Пища казанских татар.— Казань, 1927.
124. Данилин А. Г. Овины Центрально-Промышленной области К Культура и быт Ц. П. О.—М., 1929.
125. Данилов А. Г. Общество исследователей Рязанского края // Этнография, 1926.—№ 1—2.
126. Данилов С. Некоторые черты из жизни касимовских татар // Миссионер, 1878.— № 37.
127. Динес Е. И. Традиционная пища и домашняя утварь мордвы: Исследования по материальной культуре мордовского народа If Труды Мордовской этнографической экспедиции, вып. 2.— ТИЭ, нов. сер, т. 86>— М., 1963.
128. Документы и материалы по истории Мордовской АССР.— Са­ранск, 1950.—Т. 1.—Ч. 1.
129. Доронкин В. В. Беседы священника с Мухамеданами // Ря­занские епархиальцые ведомости.— Рязань, 1898 — № 4—10.
130. Дорбнкин В. В. Отчет о состоянии касимовской противомаго- метанской миссии Рязанской епархии за 1913 год // Миссионерский сборник, 1914.— № 14.
131. Древние грамоты и акты Рязанского края.— Спб., 1954.
132. Древнетюркский словарь.— Л., 1969.
133. Дубинская Л. Г. Города Мещерского края во второй полови­не XVII в. И Города феодальной России —М, 1966,
134. Ежова В. П. О некоторых этнографических особенностях в культуре мордовского населения Теньгушевского района Мордовской АССР.— Вопросы этнической истории мордовского народа // Трудь^ Мордовской этнографической экспедиции, вып. 1.— М, 1960.
135. Жиганов М. Ф. Из истории хозяйства мордвы в XIII— XVI вв.— Исследования по материальной культуре мордовского наро­да II Труды Мордовской этнографической экспедиции, вып. II—М, 1963.
136. Жуковская Н. Л. Пища кочевников Центральной Азии II СЭ — 1979.— № 5.
137. Загоскин И. Очерки организации и происхождения служилого сословия в допетровской Руси.— Казань, 1876.
138. Захарова И. В., Ходжаева Р. Д. Казахская националвная одежда — Алма-Ата, 1964.
139. Зеленин Д. К. Русская соха, ее история и виды: Очерк из истории русской земледельческой культуры — Вятка, 1907.
140. Иванова Ю. В. Влияние социально-экономических условий и этнических традиций на одежду сельских жителей.— СЭ.— 1976.— № 2.
141. Иловайский Д. Я. История России.—М., 1884.— Т. 2.
142. История Татарской АССР.—Казань, 1968.
143. Исхаков Д. М. Патронимия у чепецких татар // Новое в этнографических исследованиях татарского народа — Казань, |978.
144. Исхаков Д. М. Расселение и численность татар в Поволжско- Приуральской историко-этнографической области в XVIII—XIX вв. // СЭ — 1980.— Mb 4.
145. Исхаков Д. М. Расселение и численность татар в Среднем Поволжье и Приуралье в XVIII—XIX вр.: Автореф. дис... канд. ист. наук — М, 1980.

• 146 Исхаков Д. М. Расселение и численность татар в Среднем Поволжье и Приуралье в XVIII—XIX вв.: Дисс... на соиск. уч. степ канд наук — М, 1981.
• 147 Календарь Рязанской губернии на 1886 год —Рязань, 1886.
• 148 Карамзин Н. М. История государства Российского.— 2-е изд — Спб — 1897.—Т. 5.

149. Карачаевцы:                                   Историко-этнографический                                                   очерк — Черкесск,

1978

150. Каргалов В. В. На степной границе.—М, 1974
151. Касимовская жизнь. Касимовские татары // Рязанский вест­ник — Рязань, 1905.— № 30.
152. Касимовский уезд в цифрах. Статистический сборник.— Ка­симов, 1900.

153 Керейтов Р X. Некоторые вопросы экономической основы семьи у ногайцев в XIX —начале XX веков // Проблемы археологии и этнографии Карачаево-Черкесии, вып. 2.— Черкесск, 1983.

154. Керейтов Р. X. Мифологические персонажи традиционных ве­рований ногайцев // СЭ.— 1980.—№ 2.
155. Китайцев И. А. Станок для изготовления веретен // Описа­ние рукописей этнологического архива ОИРК.— ТОИРК, вып. 2.— Рязань, 1927
156. Кондараки В. X. Универсальное описание Крыма, ч. 2.—Спб, 1875.
157. Корнилаева А. М. Русские заимствования касимовско-татар­ского говора как источник истории русского языка: Автореф. дисс... канд фил. наук.— М, 1970.
158. Крюкова Г. А. Материальная культура марийцев XIX века.— Йошкар-Ола, 1956.
159. Куэеев Р. Г. Об этнографических группах и принципах их выделения // Тезисы Итоговой научной сессии ИЯЛИ БФ АН СССР за 1976 год.— Уфа, 1976.
160. Куэеев Р. Г. Происхождение башкирского народа.—М, 1974.
161. Куэеев Р. Г. Этнографическая наука в Поволжье и Приуралье и перспективы ее развития.— Уфа, 1976.

162. Кузеев Р. Г„ Бикбулатов Я. В., Шитова С. Я. Зауральские башкиры //Археология и этнография Башкирии — Уфа, 1962 —Т. 1.
163. Куфтин Б. А. Жилище крымских татар в связи с историей заселения полуострова // Материалы этнографического отделения об­щества любителей естествознания, антропологии и этнографии. Вып 1 — М„ 1925.

]64. Куфтин Б. А. Задачи и метод изучения крестьянского жили­ща Рязанской губернии // Вестник Рязанских краеведов — ЖОИРК — Рязань, 1925.— № 4.

165. Куфтин Б. А. Материальная культура русской мещеру, ч 1 // Труду гос. музея Ц. П. О., ч. 1, вып. 3.—М., 1926.
166. Куфтин Б. А. Татары касимовские и татары-мишари. Ц. П. О. // Культура и быт населения Ц. П. О.—М, 1929.
167. Культура и быт населения Ц. П. О.— М, 1929.
168. Лебедева Я. Я. Систематика прядения и ткачества на тер­ритории Центрально-Промышленной области // Культура и быт на­селения Ц. П. О.—М., 1929.
169. Лебедева Я. И, Маслова Г. С. Русская крестьянская одежда XIX — начала XX вв. // Русские Историко-этнографический атлас.— М., 1967 .

170. Лебедева Я. Я., Милонов Я. Я. Типы поселений Рязанской области II СЭ.— 1950.— № 4.
171. Левин М. Г., Чебоксаров Я. Я, Хозяйственно-культурные ти­пы и историко-этнографические области // СЭ.— 1955.— № 4.
172. Милов Е. А. Сведения о мишарях. Этнографический очерк //' ИОАИЭ.— Казань, 1883.—Т. IV.
173. Мансуров А. А, Бытовое обследование касимовских татар // Рабочий клич.—Рязань, 1925.— Я* 117.
174. Мансуров А. А Записи о татарском быте // ТОИРК^ вып. XXXIX — Рязань, 1930.
175. Мансуров А. А. Материалы к изучению быта касимовских та­тар И ТОИРК, вып. 22.— Рязань, 1929.
176. Мансуров А. А. Описание рукописей этнологического архива ОИРК // ТОИРК, вып. 15.— Рязань* 1928.
177. Мансуров А. А. Экспедиция по изучению касимовских татар II Красный Восход.—Касимов, 1925.—Яз 58.
178. Мансуров А. А, Этнографические работы по Рязанской гу* бернии в 1926—1927 гг. // Этнография, 1927.— № 1; 1930.— № 3.
179. Мансуров А, А., Бадер О. Я. Археологическая карта окрест- ностей Касимова // Археология Рязанской земли.—М, 1974.
180. Маркова Л. Вы О проявлении этнической специфики в ма­териальной культуре болгар // СЭ.— 1974 —№ 1.
181. Маркович В. Я. О возникновений склеповых построек на Северном Кавказе // Вопросы древней и средневековой археологии Росточной Европы.— М., 1978.
182. Маслова Г. С. Народная одежда русских, украинцев, и бело­русов в XIX — начале XX вв. // Восточно-Славянский этнографический сборник.—М, 1956.
183. Маслова Г. С. Русские постройки Среднего Поволжья //' СЭ.— 1953.—№ 1.
184. Махмутова Л. Т. О некоторых этнических компонентах та­тарского народа по диалектным данным // Тезисы докладов итоговой научной сессии за 1970 год.—Казань, 1971.
185. Махмутова Л. Т. Некоторые наблюдения над лексикой ка­симовского говора татарского языка // Материалы по татарской диа­лектологии, вып. 2.— Казань, 1962.

186. Махмутова Л. Т. Бастанский говор татарского языка // Ма­териалы по татарской диалектологии, вып. 3 — Казань, 1974.
187. Махмутова Л. Т. Старинная свадебная песня у касимовских татар II Известия КФАН СССР, вып. 2 — Казань, 1957.

188 Мелетинский Е. М. Палеоазиатский мифологический эпос. Цикл Ворона.— М, 1979.

189. Мельникова С. Э. Починок Шемордан — Записки император­ского КЭО, ч. 1.—Казань, 1858.
190. Мильков Ф. Н., Гвоздецкий Н. А. Физическая география

СССР, 1961.                                                                                                                 ^f

191. Можаровский А. Ф. Где искать в наше время потомкбв тех Можар, которые в 1551 году среди поля Арского бились с Казан­цами, верные присяге Русскому царю? — Труды четвертого Археологи­ческого съезда в России.—Казань, 1884.— Т. 1.
192. Монгайт А. Л. Рязанская земля.—М: Изд-во Акад. наук СССР, 1961.
193. Моора А. Древняя ритуальная пища из зерна у эстонцев и других финно-угорских народов // Известия АН Эстонской ССР.— Таллин, 1972.— Т. 21. № 2

194 Мурзабулатов М. В. Скотоводческое хозяйство зауральских башкир В XIX — начале XX вв. // Хозяйство и культура башкир в XIX — начале XX вв — М, 1979.

195. Мухамедова Р. Г. Основные направления современных этни­ческих процессов у татар // Тезисы докладов Всесоюзной конферен­ции, посвященной этнографическому изучению современности.— М,— Нальчик, 1975

196 Мухамедова Р. Г, Татары-мишари.—М, 1972

197. Мухамедова Р. Г. Этнографическое изучение татарского наро­да /I Развитие гуманитарных наук в Татарии. Казань, 1977.
198. Мухамедова Р. Г., Мухаметшин Ю. Г. Жилище чепецких та­тар в конце XIX — начале XX вв. // Новое в этнографических иссле­дованиях татарского народа — Казань, 1978.
199. Мухамедова Р. Г., Мухаметшин ТО. Г. Программа-вопросник к Атласу этнографии татарского народа для сбора материала по теме Поселения и жилища.— Казань, 1973.
200. Мухамедова Р. Г., Сафина Ф. Ш., Суслова С, В. Программа- вопросник (вып. II) к Атласу этнографии татарского народа для сбора материала по теме «Ткачество, ткани, одежда и украшения».— Ка­зань, 1975.

201 Мухамедова Р. Г. Халиков Н. А. Программа-вопросник <вып. III) к Атласу этнографии татарского народа для сбора мате­риала по теме «Земледелие».— Казань, 1978.

202. Мухамедьяров М. Ф. Земельные правоотношения в Казан­ском ханстве — Казань, 1958.
203. Мухамедьяров М. Ф. Народы Среднего Поволжья. Очерки истории СССР. Период феодализма: конец XV в.— начало XVII в.

204. Мухаметшин ТО. Г. Татары-кряшены. Историко-этнографичес­кое исследование материальной культуры.— М., 1977.
205. Мухаметшин ТО. Г. Территориальные особенности в хозяй­ственных постройках казанских татар в конце XIX — начале XX вв Препринты докладов и сообщений Второго Поволжско-Уральского со­вещания археологов и этнографов.— Уфа, 1976.
206. Найдич Д. В. Орудия и способы молотьбы и веяния // Рус­ские. Историко-этнографический атлас.—М., 1967.
207. Найдич Д. В. Пахотные и разрыхляющие орудия // Русские. Исторйко-этнографический атлас.— М., 1967.

208 Найдич-Москаленко Д. В. О принципах классификации рус­ских пахотных орудий // СЭ.— 1952.— № 1.

209. Населенные места Рязанской губернии — Рязань, 1906.
210. Новицкая А. П. и Федянович Т. П. Сельскохозяйственные ору­дия мордовских крестьян в XIX — начале XX вв.—Исследования по материальной культуре мордовского народа // Труды мордовской этнографической экспедиции. Вып. И.— Мл 1963.
211. Новое в этнографических исследованиях татарского народа.— Казань, 1978.
212. НовоселЬЬкий А. А. Борьба Московского государства с тата­рами в первой половине XVII века.—М.—Л., 1948.
213. Общий свод данных хозяйственно-статистического исследо­вания Казанской губернии. Часть экономическая.—Казань, 1896.
214. Олеарий А. Описание путешествия в Московию и через Мос­ковию в Персию и обратно.— Спб., 1906. )
215. Отчет о деятельности общества исследователей Рязанского края за 1925 год // Вестник рязанских краеведов ВОИР.— Рязань,

1925.—№ 4.

216. Опись дел Рязанского исторического архива // ТРУАК — Рязань, 1891.— Т. VI. Вып. 1.
217. О розов А. Обработка молочных продуктов у туркмен в XIX веке // Тезисы докладов и сообщений на Всесоюзном археолого­этнографическом совещании по итогам полевых исследований 1972 го­да.— Ташкент: ФАН, 1973.

218 Орлов П. А., Будагов С. Г, Указатель фабрик и заводов Еврореиской России — 3-е изд.— Спб, 1894.— 826 с.

Й19. Даллас П. С. Путешествие по разным провинциям Российской империи, ч. 1.— Спб., 1773.

220. Памятная книжка Рязанской губернии на 1868 год — Рязань- 1868.
221. Патачаков М. Очерки материальной культуры хакасов — Абакан, 1982.
222. Первая Всеобщая перепись населения Российской империи 1897 г., т. XXXV. Рязанская губерния.— Спб., 1903.

223; Переписная книга по г. Касимову за 1646 год // ТРУАК — Рязань, 1891.—Т. VI, вып. 1—2.

224. Перетяткович Г. Поволжье в XV и XVI веках,—М, 1877
225. Пименов В. В. У рало-Поволжская историко-этнографическая общность (к проблеме изучения) // Проблемы типологии в этногра­фии—М., 1979.
226. Писцовые книги Рязанского края XVI—XVII вв — Рязань, (898.—Т. 1.—Вып 1.
227. Писцовые книги Рязанского края XVI—XVII вв — Рязань, 1900.—Т. 1.—Вып. 2.
228. Писцовые книги Рязанского края XVI—XVII вв.—Рязань, 1900.—Т. I.—Вып. 3
229. Полесских Р. М. Исследование памятников типа Золатарев- ского городища // Вопросы этногенеза тюркоязычных народов Сред­него Поволжья.— Казань, 1971.
230. Попов Н. С, О некоторых обрядах и обычаях, связанных с хозяйственной деятельностью марийцев: Из истории хозяйства насе­ления Марийского края // Археология и этнография Марийского края. Вып. 4.—Йошкар-Ола, 1979v
231. Потапов JI. П. Одежда алтайцев // Труды МАЭ. Вып XIII — Л„ 1951.

232 Потапов Л. Л. Пиша алтайцев // Труды МАЭ — М — Л* 1953.-Т. XIV.

233. Привалова Я. И. Торги гор. Касимова в середине XVII ве­ка II ИЗ.—М., 1947.—Т. 21.
234. Прокофьева £. Д. Материалы по различным представлениям энцев II Труды МАЭ.—М.—Л., 1953.—Т. XIV.
235. Прыткова Я. Ф. Одежда хантов // Труды МАЭ.— М,— Л.* 1953.—Т. XV.
236. ПСРЛ, т. XXIX.—М., 1965.
237. Путешествие Корнелия де Бруина через Московию.— Чтения в Имп. Об-ве истории и древностей Российских при Московском ун­те, кн. 3.—Спб., 1872.
238. Рабинович М. Г. Русское жилище в XIII—XVII вв,— // Древ­нее жилище народов Восточной Европы. М.— С. 156—244.
239. Рабинович М. Г. Очерки этнографии русского феодального города.—М, 1978.
240. Раппопорт Я. А. Древнерусское жилище. — М, 1975.
241. Рождественская С. Б. Русская народная художественная тра­диция в современном обществе.—М., 1981.
242. Рождественский С. В. Служилое_в землевладение в Московском госуниверситете XVI века.— Спб., 1897.

243. Родин Я. А. Касимов.— Рязань, 1959.
244. Руденко С. Я. Башкиры. Историко-этнографические очерки.— М— Л., 1955.
245. Рязанская губерния. Статистический отдел.— Рязань, 1928^
246. Рязанская губерния сто двадцать пять лет назад в эконо­мическом отношении If Труды Рязанской ученой комиссии з» 1892 год.—Рязань, 1893.—Т. VII.— Вып. 3.
247. Рязанская область. Административно-территориальное деление на 1 января 1970 года.—Рязань, 1970.
248. Рязанские епархиальные ведомости.— Рязань, 1897.— № 17*
249. Сабурова Л. М. Одежда русского населения Сибири: Из куль­турного наследия народов России//Сб. Труды МАЭ —Л, 1972.— Т. XXVIII.
250. Сабурова Л. М. Сельскохозяйственные постройки для обра­ботки и хранения зерна // Русские. Историко-этнографический ат­лас.— М, 1967.
251. Сабурова Л. М. и Торэн М. Д. Системы земледелия и сель­скохозяйственные культуры у русских крестьян в середине XIX — начале XX вв. // Русские. Историко-этнографический атлас.— М., 1967.
252. Сазонова М. В., Морозова А. С., Лейкина С М. Одежда на­родов Средней Азии и Казахстана в коллекциях Государственного музея этнографий народов СССР: Материалы к историко-этнографи­ческому атласу Средней Азии и Казахстана // ТИЭ — М—Л, 1961,— Т. 48.
253. Самородов К- Т. Мордовская обрядовая поэзия — Саранск, 1980.
254. Саушкин Ю. Г. Географические очерки природы и сельскохо* зяйственной деятельности населения в различных районах Советского Союза // Ученые записки МГПИ.—М., 1947.—Т. XxXVIII.
255. Сафаргалиев М. Г. Распад Золотой Орды // Ученые записки Мордовского государственного университета^ вып. XI — Саранск, 1966.
256. Сахаров А. М. Города Северо-Восточной Руси.— М., 1959.
257. Сборник статистических сведений по Рязанской губернии — Рязань, 1887.—Т. VII.
258. Сборник статистических сведений по Рязанской губернии.— Рязань, 1892.— Т. XI.
259. Сведения о кустарных промыслах по Рязанской губернии. Данные переписи крестьянских хозяйств, занимающихся кустарными промыслами, произведенной в 1912 г., вып. 1.— Рязань, 1915.
260. Семенов Я. Я. Географическо-статистический словарь Россий­ской империи, Спб., 1865, т. 2.
261. Сепеев Г, А., Андреев М. А. Материалы к истории пчеловод­ства у марийцев: Из истории хозяйства населения Марийского края // Археология и этнография Марийского края, вып. 4.— Йошкар-Ола, 1979.
262. Сербина К. Я. Источники книги Большого Чертежа // ИЗ, М, 1947.— Т. 23.
263. —СИЭ —М, 1965.—Т. 7.
264. Смирнов А. Я. Волжские булгары // Труды ГИМ, вып XIX.— М., 1951.
265. Смирнов С. Я. Города Московского государства в первой половине XVII века.—Киев, 1917.—Т. 1.—Вып 1.
266. Смыков ДО. Я. Крестьяне Среднего Поволжья в борьбе за 8емлю и волю.— Казань, 1973.
267. Симонов А. Г. Кучевой план в застройке селений народов Среднего Поволжья // Археология и этнография Марийского края, вып 1 — Йошкар-Ола, 1976
268. Спегальский ДО. Я. Жилище северо-западной Руси IX— XIII вв — Л , 1972.
269. Список материалов по археологии Рязанского края, храня­щихся в Московском Главном Архиве Министерства Иностранных Дел и его Библиотеке // ТРУАК, вып. 3.— Рязань, 1888 — Т. 2
270. Список Населенных мест Казанской губернии с кратким опи­санием их Лаишевский уезд, вып. 2.—Казань, 1895.
271. Список населенных мест Российской империи. Рязанская гу­берния.— Спб., 1862.— Т, 35.

272 Старовойтова Г. В. О формировании татарской этнодисперсной группы в населении Петербурга-Ленинграда // СЭ.— 1980.— № 1.

273. Статистические сведения о состоянии скотоводства в Рязан­ской губернии.— Рязань: Рязанская тип. губ. правления, 1869.
274. Станюкович Т. В. Внутренняя планировка, отделка и мебли­ровка русского крестьянского жилища // Русские. Историко-этногра­фический атлас, М, 1970.
275. Стахановы Я. Я. и Я. Я. Сапожковское городище.—Рязань. 1927.
276. Степанов Я. Д. Мордовские сушильники хлеба в б. Сара­товской губернии И Труды Вол. краеведческого музея, вып. 1.—Са­ратов, 1929.
277. Степанов Р. Я. К вопросу о служилых и ясачных татарах.— В кн.; Сборник аспирантских работ Казанского гос. университета.— Казань, 1964.
278. Сторожев В. Я. К вопросу о четвертчиках.—Спб., 1892.
279. Суслова С. В* Женские украшения казанских татар середи­ны XIX — начала XX вв.—М, 1980.
280. Сухарева О. А. Вопросы изучения костюма народов Средней Азии.—В кн.: Костюм народов Средней Азии.— М., 1979.
281. Сухарева О. А. Древние черты в формах головных уборов народов Средней Азии — Среднеазиатский этнографический сборник // ТиЭ, нов. серия, т. XXI.— 1954.
282. Сухарева О. А. Опыт анализа покроев традиционной стуни- кообразной» среднеазиатской одежды в ллане их истории и эволю­ции.— В кн : Костюм народов Средней Азии —М, 1979
283. Сысоева Н. И. Касимовское узорное ткачество XIX —начала XX вв — М, 1963.
284. Сычев В. Л. Из истории плечевой одежды народов Централь­ной и Восточной Азии // СЭ— 1977.—№ 3.

285 Татары Среднего Поволжья и Приуралья — М., 1967

286. Ташкин С. Ф. Инородцы Приволжско-Приуральского край и Сибири.— Казань, 1922.
287. Терпигорев С. Н. Лакейская столица. Исторические рассказы и воспоминания.— Спб, 1890.
288. Тихомиров М. Н, Россия в XVI столетии — М, 1962
289. Токарев С А. Этнография народов СССР —М, 1958

290 Толстов С. П. Итоги и перспективы этнологического изуче­ния национальных групп Нижегородской губернии // Культура и быт населения Ц П. О —М., 1929

291. Толстов С. П. Нацмены Ц. П О. // Путеводитель к выстав­ке.—М, 1928
292. Торэн М. Л. Способы уборки хлебов // Русские Историко­этнографический атлас — М, 1967.
293. Тощакова Е. М. Кожаная деревянная посуда и техника ее изготовления у южных алтайцев // Материальная культура народов Сибири и Севера.—Л, 1976
294. Третьяков А. К вопросу о возникновении и древней истории финно-угорских племен Поволжья // Этногенез мордовского народа — Саранск, 1965.
295. Трофимова Т. А Этногенез татар Поволжья в свете данных антропологии // ТИЭ, нов. серия.— М.— Л., 1949,— Т. 7.
296. Тумайкин В. П. О земледелии мордорского крестьянства Са­марской губернии в XIX веке.— Материалы по археологии и этногра­фии Мордовии // Труды... в. 48.—Саранск, 1975.

297. Уразманова Р. К. Традиционные общественные праздники и свадебные обряды // Пермские татары.— Казань, 1983
298. Усманов М. А. Заветная мечта Хусаина Фаизханова — Ка­зань, J980.
299. Усманов М. А, Тарихтагы тиран эзлэрдэн // Казан утлары — 1970.— № 5.
300. Усманов М. А. Татарские исторические источники XVIII— XVIII вв.—Казань, 1972.
301. Фаттахова (Шарифуллина) Ф. Л. Этнографические экспеди­ции к касимовским и костромским татарам в 1972—1973 гг Тезисы докладов III научной конференции молодых ученых — Казань, 1974.
302. Фаттахова Ф. Л. Современные этнические процессы у татар, живущих за пределами Татарской АССР (На примере касимовских и костромских татар): Тезисы докладов Всесоюзной конференции, по­священной этнографическому изучению современности — М — Нальчик, 1975.
303. Фаттахова Ф. Л. Классификация типов традиционного жили­ща касимовских татар конца XIX — начала XX вв . Тезисы докладов IV научной конференции молодых ученых.— Казань, 1976 — С 52—53.

304 Федоров-Давыдов Г. А. Искусство кочевников и Золотой Ор­ды—М, 1976.

305. Федоров-Давыдов Г. А. Общественный строй Золотой Ор­ды—М., 1973.

306 Фиельструп Ф. А. Молочные продукты турков-кочевников — Казахи.—МКЭИ, вып 15.—М., 1930.

307. Фирстов Г. В. Земледельческие орудия восточной полосы России.— Казань, 1854.

ЗОв. Фирстов И. И. Некоторые особенности промысловых занятий пореформенного мордовского крестьянства — Материалы по археоло­гии^ й’ этнографии Мордовии // Труды НИИЯЛИМЭ, в 48.—Саранск,

809. Халиков А. X. Мордовские и булгаро-татарские взаимоотно­шения по данным археологии // Этногенез мордовского народа — Са­ранск, 1965.
810. Халиков А. X. Основные этапы формирования татарского на­рода Тезисы докладов итоговой научной сессии за 1972 год — Ка­зань, 1973
811. Халиков А. X. Происхождение татар Поволжья и При- уралья. — Казань, 1978.

312 Халиков Я. А. Земледелие татар Среднего Поволжья и При- уральИ XIX — начала XX вв.— М., 1981.

313. Харузин Я. Я. История развития жилища у кочевых и полу­кочевых тюркских и монгольских народностей России // ЭО — 1896 — -№5—3, гл. 11.
314. Хасанов X. X. Формирование татарской буржуазной нации — Казань, 1977.
315. Худяков М. Очерки по истории Казанского ханства — Казань, 1923.
316. Чебров Г. Теркеши // Декоративное искусство СССР.— М, 1972.— № з.
317. Чебоксаров Я. Я. Проблемы типологии этнических общностей в трудах советских ученых // СЭ.— 1967.— № 4.
318. Чекалин Ф. Ф. Мещера и буртасы по сохранившимся о них памятникам // Труды VIII Археологического съезда в Москве в 1890 г.—М., 1897.
319. Черменский П. Я Материалы по исторической географии Ме­щеры.— В кн.: Археологический ежегодник за 1961 год — М., 1962.
320. Чеснов Я. В. Субэтносы и локально-этнографические группы // Тезисы докладов и сообщений на Всесоюзной конференции — Элиста, 1981.

321 Чечулин Я. Д. Города Московского государства в XVI веке.— Спб., 1889.

322. Чижикова Л. Я. Архитектурные украшения русского кресть­янского жилища II Русские. Историко-этнографический атлас.— М, 1970.
323. Шарифуллина Ф. JI. К вопросу об этнических компонентах ка­симовских татар II География и культура этнографических групп та­тар в СССР.—М.: МФГО СССР, 1983.
324. Шарифуллина Ф. JI. Основные факторы развития народного жилища касимовских татар середины XIX — начала XX вв (Преприн­ты докладов и сообщений второго Поволжско-Уральского совещания археологов и этнографов)—Уфа, 1976

325 Шарифуллина Ф. JI. Поселения и жилища касимовских та­тар середины XIX — начала XX веков // Новое в этнографических ис­следованиях татарского народа — Казань, 1978.

326. Шарифуллина Ф. JI. Традиционная одежда касимовских татар середины XIX — начала XX веков // Из истории культуры и быта та­тарского народа и его предков.— Казань, 1976.

327 Шенников А. А. О понятии «этнографический комплекс» // Доклады отделений и комиссий Географического общества СССР. Вып 3 —Л, 1967.

328. Шиманский М. Рязанский уезд в конце XVI — начале XVII вв. но писцовым книгам.— Рязань, 1911.
329. Шитова С. Я., Гаделгареева Р. Г. Злаки в повседневной, праздничной и обрядовой пище башкир в конце XIX — начале XX вв. // Хозяйство и культура башкир в XIX —начале XX вв.— М., 1979
330. Шишкин Я. И. История города Касимова с древнейших вре­мен.—2-е изд.— Рязань, 1891.
331. Шлыгина Я. Я. О функциональной взаимосвязи построен крестьянского двора в Восточной Прибалтике // СЭ.— 1983.— № 2.
332. Щекатов А. А., Максимович Л. Я. Словарь географический Российского государства, ч. III.— М., 1804.
333. Энгельгардт А. Я. Очерк крестьянского хозяйства в Казан­ской и других Средневолжских губерниях.— Казань, 1892.
334. Энциклопедический словарь Брокгауза Ф. А. и Ефрона И А.» т. XlVa.—Спб., 1895.
335. Этнография народов Европейской части СССР, т 1,— М., 1964.
336. Юсупов Г. Я. Введение в булгаро-татарскую эпиграфику — М.—Л., 1960.
337. Юхнева Я. Я. Женская одежда эстонцев островов Саарема и Муху.—Из культурного наследия народов СССР // Труды МАЭ. Вып. XXVIII -Л., 1972.

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

БСЭ —Большая советская энциклопедия ВГО — Всесоюзное Географическое общество ВИ — Вопросы истории

ВНОТ — Вестник научного общества татароведения

ГАИМК — Государственная академия истории материальной культуры

ГИМ —- Государственный исторический музей

ГМЭ — Государственный музей этнографии народов СССР

ЖОИРК — Журнал Общества исследователей Рязанского края

ИЗ — Исторические записки

ИИАЭ — Институт истории, археологии и этнографии АН Казах­ской ССР

ИОАИЭ — известия Общества археологии, истории и этнографии при императорском Казанском университете

ИЯЛИ КНЦ АН СССР — Институт языка, литературы и истории им. Г, Ибрагимова, Казанский научный центр Академии наук СССР.

КЭО — Казанское экономическое общество

МАЭ — Музей антропологии и этнографии АН СССР

МКЭИ — Материалы Комиссии экспедиционных исследований

^ШИИЯЛИЭ — Мордовский научно-исследовательский институт язы­ка, литературы, истории и экономики

МТД — Материалы по татарской диалектологии

МФГО — Московский филиал Географического общества СССР

ОИРК — Общество исследователей Рязанского края

ОПИ — Отдел письменных источников ГИМ

ОЭ —Отдел этнографии ИЯЛИ КНЦ АН СССР

ПСРЛ — Полное собрание русских летописей

СИЭ — Советская историческая энциклопедия

СЭ — Советская этнография

ТИЭ — Труды института этнографии АН СССР

ТОИРК — Труды общества исследователей Рязанского края

ТРУАК — Труды Рязанской ученой архивной комиссии

ЦГАДА — Центральный государственный архив древних актов СССР

ЦГИА — Центральный государственный исторический архив СССР

Ц П. О. — Центрально-Промышленнная область

ЭОИРК — Этнологическое общество исследователей Рязанского края

Перечень населенных пунктов касимовских татар в XIX — нач. XX в.

Наименования населенных пунктов Русские        |                                          Татарские

Белый аймак

1. с. Царицыно
2. с. Подлипки
3. с. Торбаево
4. с. Болотце
5. с. Тебеньково*

Черный аймак

6. д. Беркеево
7. д. Халымово
8. д. Карамышево
9. д. Коверское
10. д. Ахматово
11. д. Алишево
12. д. Собакино
13. д. Мунтово
14. д. Казаково
15. д. Шегешаново
16. д. Танкачево
17. д. Кадышево
18. д. Кучуково
19. д. Дубники
20. с. Темгенево
21. д. Алькечево
22. д. Аджурманово
23. д. Кушниково
24. д. Четаево
25. д. Черечеево
26. д. Мачково
27. д. Кульчуково
28. д. Барамыково
29. с. Шилино
30. д. Поляны

Черные зыбыны

31. с. Толстиково
32. д. Колубердеево
33. д. Сафоново
34. д. Баишево
35. д. Сеитово
36. д. Ананьино
37. д. Рудаково
38. д. Экса

Касимов

(Татарская слобода)

Численность касимовских татар
в XVIII — нач. XX в.

Годы	Человек
1719	5797
1744	4880
1762	4265
1782	4807
1795	5999
1833	5591
1857	5647
1860	4778
1887	4616
1897	4764
1900	4576
1917	4413

Предисловие..................................................................................................................... 3

Введение                                                                                                                            5

Сельское хозяйство и промыслы............................................................................... 28

Поселения, хозяйственные постройки и жилище ... 49

Одежда и украшения.................................................................................................... 66

Пища и кухонная утварь............................................................................................. 85

Заключение .                                                                                                                  98

Список использованных источников и литература . .                           .         .109

Список сокращений                                                                                                 123»

Приложение 1                                                                                                               125

Приложение II .                                                                  ...................................... 125

---

ФариЗа Лотфулловна Шарифуллина
КАСИМОВСКИЕ ТАТАРЫ

Монография

Редактор К. С. Миннибаев
Художники Ш. К. Насыров, Д. Я. Залялетдинов
Художественный редактор Ф. Ш. Хасьянова
Технический редактор С. Г. Ахметзянова
Корректоры В. П. Лащенова, Я. Я. Максимова

ИБ № 6129

Сдано в набор 2 1190. Подписано в печать 30.0191. Формат 84ХЮ8'/з2. Бумага
(типографская Яв 2. Гарнитура «Литературная». Печать высокая. Уел. печ. л.
6,72 + вкл. 6,04. Уел. кр.-отт. 12,08. Уч -изд. л. 7,61 + вкл. 3,12. Тираж 1200 экз.
Заказ Л-487. Цена 1 руб. 70 коп.

Татарское книжное издательство. 420111. Казань, ул. Баумана, 19.

Полиграфический комбинат им Камиля Якуба Государственного комитета
Татарской ССР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. 420111*
Казань, ул. Баумана, 19.

 

 

---

[1] Здесь и далее термины приводятся с учетом фонетических осо­бенностей говора касимовских татар.

[2] Первоначальное название города — Городец или Городок Мещер­ский. Он был основан в 1152 г. Юрием Долгоруким. После передачи города во владение татарским царям и царевичам он упоминался чаще как Царёвичев городок, Хая-Керман. Само же название г. Касимова полностью утвердилось за ним лишь в XVII веке (98, с. 28).

[3] По поводу конкретной даты передачи города царевичу Касиму имеётся. нисколько различных мнений (98, с. 33; 67, с. 524, 78, с. 317).' Однако наиболее вероятной датой является, видимо 1445 г., предло­женный М. Г. Сафаргалиевым (255, с. 256).

[4] Русские военачальники, опасаясь перехода их на сторону казан­цев, располагали отряды касимовских татар на заднем фланге.