Монография подготовлена в соответствии с исследовательским проектом АН Татарстана № 07-10/98-г (02) “Очерки этнополитической истории татар” (руководитель Р.С.Хакимов) и напечатана при финансовой поддержке членов Клуба джадидов.
Научный редактор издания: доктор исторических наук, профессор, академик АН Татарстана Миркасим Усманов
Рецензенты: кандидат исторических наук Искандер Измаилов, кандидат философских наук Рафик Мухаметшин
Исхаков Д. М. ОТ СРЕДНЕВЕКОВЫХ ТАТАР К ТАТАРАМ НОВО- ЕО ВРЕМЕНИ (этнологический взгляд на историю волго-уральских татар XV-XVII вв.). — Казань: Издательство “Мастер Лайн”, 1998. — 276 с.
Монография посвящена исследованию проблемы этноистории волго- уральских татар XV—XVII вв., остающейся дискуссионной. В работе, выполненной на стыке этнологии и истории, обсуждаются такие практически не изученные в отечественной историографии вопросы, как: социальная стратификация в татарских обществах Поволжья XV—XVll вв. и ее связь с этническими процессами; административно-политическое устройство позднезолотоордынских татарских ханств и его отношение к клановым делениям; взаимоотношения Ногайской Орды с Казанским и Касимовским ханствами и роль ногайского компонента в формировании этнического облика волго- уральских татар; значение тюрко-угорского — “иштякского” этнического наследия в сложении приуральской группы татар; отличия татарских этнических общностей XV—XVI вв. от этноса волго-уральских татар XVII в. и ряд других, более частных вопросов. На основе анализа обширного фактологического материала автор, взамен существующих “булгаристской” и “татарист- ской” концепций этнической эволюции татар Волго-Уральского региона, предлагает синтетическую концепцию их этноистории, лишенную крайностей имеющихся подходов и открывающую путь к серьезному, основанному на теоретической базе, изучению этноистории периода Золотой Орды. Книга рассчитана как на специалистов-этнологов, историков, так и на достаточно широкий круг читателей, интересующихся татароведением — татарской историей в самом широком смысле.
© Д. М. Исхаков, 1998.
© Отдел Свода памятников истории и культуры РТ Института истории АНТ, 1998.
Никакой народ не опередит своего срока и не замедлят они (его)!
Коран, Сура 23,45 (43)
Введение
Проблема этнической эволюции волго-уральских татар в XV—XVII вв. остается остро дискуссионной. В литературе о характере этнической общности татар Волго-Уральского региона донационального периода высказывались две точки зрения. Согласно одной из них, волго-уральские татары не позже середины XVI в. в составе Казанского ханства сложились в единый этнос феодального типа — “народ” или “народность”.1 Сторонники другого подхода полагают, что завершение становления “общетатарской” (иногда — “поволжско-татарской”) или “волго-уральско-татар- ской” народности, следует относить ко второй половине XVI — рубежу XVII вв., в крайних вариантах — к еще к более позднему времени.3
Весьма непросто разобраться в причинах существования среди исследователей столь различающихся оценок донационального этапа этнического развития волго-уральских татар. Прежде чем обратиться к их анализу, целесообразно провести краткий обзор истории формирования двух обозначенных выше научных направлений. Хочу специально оговориться: в обзоре представлены только те работы, которые носят концептуальный характер3 и ставят так или иначе задачу выделения определенных “ступеней” этнического становления волго-уральских татар в XV—XVII вв. При этом следует иметь в виду, что до середины XX в. в историографии не были представлены сколько-нибудь серьезные исследования, посвященные изучению этнической истории татар Волго-Уральского региона в XV—XVII вв. Усилия ученых ранее этого времени, в основном сосредотачивались на этногенезе татар, понимаемом как выявление их этнических компонентов.4
В начале 1950-х годов в научном сообществе начали возникать разногласия относительно так называемой “критической точки” — времени завершения формирования этноса волго-уральских татар. К этому времени сложилась, во многом благодаря целенаправленным усилиям идеологических стратегов из ЦК ВКП (б), а также их последователей из московских и казанских научных учреждений,5 следующая “официальная” (= освященная сверху) точка зрения: начало образования этноса волго-уральских татар относится к эпохе Волжской Булгарин, а завершение — к периоду Казанского ханства. Что касается золотоордынского этапа, то он был оценен как некое досадное препятствие между этими двумя историческими отрезками.6 Именно против такой позиции и выступил в 1951 г. М.Г.Са- фаргалиев. На страницах журнала “Вопросы истории” он заявил, что формирование “татарской народности” (синоним этого понятия у него — “современные татары”, т.е. М.Г.Сафаргалиев имеет в виду именно волго-уральских татар), происходившее “путем слияния различных тюркоязычных народностей (sic!) и племен”, после образования Казанского ханства лишь началось. Время завершения этого процесса он не уточнил.7 Несколько позже выяснилось, что одним из главных пунктов несогласия рассматриваемого автора с традиционной точкой зрения был вопрос о роли “выходцев из Золотой Орды” в этническом становлении татар.8
Через десятилетие почти одновременно со своим видением обсуждаемой проблемы выступили Ш.Ф.Мухамедьяров и Н.И.Воробьев. Первый из них, в докладе обобщающего характера, прочитанном на VIII МКАЭН в 1968 г., выделил семь этапов этногенеза и этнической истории “татарской народности”.9 Замечу, что под “татарской народностью” он имел в виду в основном волго-уральских татар, но в некоторых случаях это понятие выступает у него синонимом одних “казанских” татар. Последнее было связано с особенностями общей концепции Ш.Ф.Мухамедьярова. В целом, конец — вторая половина XIV в. — середина XVI в. определен им как период формирования “татарской народности” или время сложения “новой этнической общности казанских татар”. То, что исследователь говоря о татарской народности подразумевает в большей мере именно последнюю общность — казанских татар, видно из того, что Казанское ханство, которому придается доминирующее значение, выступает у него как “национальная государственность ... казанских татар”. В результате такого подхода у Ш.Ф.Мухамедьярова возникли трудности с мишарями. Назвав их “другой из основных частей татар” и указав на то, что оформление этой “группы” происходило в “иных условиях” (например, была подчеркнута решающая роль “кипчакского элемента” в ее этногенезе), он, по существу, обошел вопрос о вхождении мишарей в состав “татарской народности”.10 Далее, в схеме рассматриваемого автора был выделен отрезок с середины XVI в. по XVIII в. По мнению Ш.Ф.Мухамедьярова, на данном этапе происходило “дальнейшее развитие и расселение татар”. Попытавшись определить основное содержание указанного тут “развития”, он сформулировал тезис о том, что в XVI—XVIII вв. в составе казанских татар и мишарей происходило “окончательное сложение ... современных этнических общностей”11 (выделено мной — Д.И.). Однако эта небезынтересная формулировка осталась в виде нераскрытого тезиса — похоже, сам автор идеи не совсем ясно понимал направление ее расшифровки.
Н.И.Воробьев в разделе, посвященном истории формирования “татарского народа”, написанном для монографии “Татары Среднего Поволжья и Приуралья” (1967), исходил из уже известной точит зрения: “казанские татары” постепенно консолидировалась в “народ” в результате “смешения” булгар, складывавшихся в “народность” еще до начала XIII в., с “тюркоязычными переселенцами с золотоордынских земель”. Процесс “слияния” двух этнических элементов продолжался еще и в составе Казанского ханства.12 Из этой общей схемы мишари опять выпали и их Н.И.Воробьев был вынужден рассматривать отдельно. Определив их в качестве особой “этнической группы” , он выделил два этапа становления указанной общности — дозолотоордынский и “более поздний”. Содержание последнего этапа, однако, раскрыто не было. Поэтому, вопрос об отношении ’’этнической группы” мишарей к “народу” (?) казанских татар остался невыясненным.13
В начале 1970-х годов постепенно складывается концепция А.Х.Халико- ва, имевшая отличия от других концептуальных подходов. Одним из существенных структурных элементов его построений была идея о том, что со второй половины XIV в. и по первую половину XV в., “были ликвидированы условия для совместного развития казанских татар и мишарей”.14 Другая идея этого автора заключалась в том, что в “уфимских татарах” XIV—
В 1970-х годах попытка выделения этапов становления татарского этноса на языковом материале была предпринята Ф.С.Фасеевым, насчитывавшем до десяти “более определенных” периодов этнолингвогенеза татар.19 Из них для меня представляет интерес позднетатарская эпоха (XVI—XVIII вв.). Согласно Ф.С.Фасееву, именно в эту эпоху сложились “народности” казанских татар, мишарей и сибирских татар, а в конце XVIII в. завершился и процесс становления “поволжско-татарского народа” (так он называет волго-уральских татар).
В 1980—1990-х годах интерес к концептуальным проблемам формирования волго-уральских татар усилился. В нескольких статьях С.Х.Алишева20 время сложения “булгаро-татарской народности” (еще один синоним термина “волго-уральские татары”) в целом определяется весьма широко — с X по XVI вв., с дальнейшим его подразделением на три этапа, последний из которых, датируемый им XV—XVI вв., необходимо кратко рассмотреть. Мнение этого автора сводится к тому, что время окончательного сложения “более развитой”, по сравнению с этносом предшествующего времени, “булгаро-татарской народности” как раз надо датировать XV—
Известный этнолог Р.Г.Кузеев, рассматривая развитие этносов Волго- Уральской историко-этнографической области, недавно предложил семиступенчатое деление этапов их консолидации. Развитие татар при этом, согласно данной схеме, в хронологических рамках XV— XVII вв. выглядит таким образом: XIV — середина XVI вв. — сложение казанско-татарской “феодальной народности”, у мишарей — складывание “раннефеодальной народности”; середина XVI—XVII вв. — формирование единой волжско-татарской “феодальной народности”.22
О становлении волго-уральских татар несколько противоречивые взгляды в работах последних лет излагал Р.Г.Фахрутдинов. Вначале он писал23, что в период Золотой Орды татары были “почти сложившейся народностью”; окончательно эта народность не успела сформироваться из-за падения указанного государства в 30—40-х годах XV в. Продолжая свою мысль, исследователь завершение сложения “татарского народа” с его “известными группами” (татары казанские, крымские, сибирские, астраханские, касимовские), отнес к периоду существования самостоятельных татарских ханств. По мнению Р.Г.Фахрутдинова, только что перечисленные подразделения являются этнографическими “группами” единого “татарского народа”. Как видно из новой статьи рассматриваемого автора,24 его взгляды в последнее время претерпели определенные изменения. Заявив, что точку зрения о складывании “татарского народа” к XVI в. следует признать ’’устаревшей” и “неверной”, он высказался в том духе, что “татарская народность” сформировалась в составе Золотой Орды. Отсюда и его оценка мишарей как этнографической группы данной “народности”. Параллельно Р.Г.Фахрутдинову еще двое иследователей — И.Л.Измайлов и М.И.Ахметзянов, разрабатывали достаточно близкую концепцию этно- истории татар. Первый из них в серии статей2* высказал мнение, что “татарский народ” возник в Золотой Орде, но после ее распада разделился. Далее, группы этого, некогда единого “татарского этноса”, развивались в рамках позднезолотоордынских татарских государств, в которых происходило становление своих “этносоциальных организмов”. Последние в ряде случаев дали начало “полноценным народам”. Второй автор в нескольких своих статьях26 высказался в том духе, что с созданием Золотой Орды начался процесс образования “большого тюркского этноса” — татар. В Поволжье булгары, уже до 1360-х годов переживавшие процесс “та- таризации” , в результате появления в этом районе в конце XIVb. большого массива “татар” (они же — “кыпчакско-огузские племена”), к первой четверти XVb. были полностью ассимированы ими. В итоге сложился “устойчивый этнос”, известный как татары -ногайцы (нугай).
Итак, концептуальные различия, существующие среди ученых, сосредотачиваются на двух вопросах — на определении времени завершения этногенеза волго-уральских татар и на оценке уровня их консолидированное™. Если одна группа исследователей этногенетический период у волгоуральских татар доводит до середины XVI в., в экзотических вариантах — еще до более позднего времени, то другая их группа период Казанского ханства считает скорее этапом этнической истории сложившегося ранее булгарского этноса. Достаточно очевидно, что в основе этих двух подходов лежит разная оценка роли золотоордынско-тюркского (кыпчакско-ногай- ского) составляющего в формировании этноса волго-уральских татар: первые его считают едва ли не главным, а вторые — второстепенным. При оценке уровня консолидированности этого этноса наблюдается более сложная картина. Ряд ученых казанских татар и мишарей до середины XVTb. признают, правда, с некоторыми вариациями, самостоятельными этносами. Однако, у сторонников рассматриваемой позиции такой вывод зиждется на несовпадающих основаниях: у одних это распад ранее единого булгарского этноса, а у других — “татарского “ (золотоордынского). Но есть исследователи, которые волго-уральских татар периода Казанского ханства считают сложившимся народом. Их точка зрения базируется на идее непрерывного развития булгарского этноса с эпохи Волжской Булгарин и до времени ханства без заметного влияния золотоордынского этапа (последнее если и признается, то только со знаком минус как тормозивший “плавное” развитие булгарского этноса, фактор). Замечу, что некоторые ученые при такой ситуации вообще предпочитают четко не обозначать свою позицию (это М.Г.Сафаргалиев, Ш.Ф.Мухамедъяров и Н.И.Воробьев).
Естественно, что для тех, кто считает казанских татар и мишарей к середине XVTb. самостоятельными этническими общностями, консолидация их отодвигается на более поздний период. Сторонники противоположной точки зрения видя в волго-уральских татарах середины XVI в. вполне консолидированную “народность”, подчеркивают, что внутренние различия между группами, ее составлявшими, не выходили за рамки этнографических образований. Поэтому, когда последние обходятся понятиями “народность” (или “народ”), обычно с прилагательным “феодальная” и “этнографическая группа”, первые ищут более развернутый понятийный аппарат. Например, стремясь охарактеризовать процесс становления общности волго-уральских татар в XV—XVII вв., А. X. Хал и ков кроме термина “народность” (применительно к казанским татарам) использует и понятие “неполностью оформившаяся народность” (имеются в виду мишари). А волгоуральских татар как сложившийся этнос, он называет “общетатарской народностью”. Таким же образом казанских татар периода Казанского ханства Р.Г.Кузеев маркирует как “феодальную народность”, а мишарей этого же времени — как “раннефеодальную народность”, фиксируя различия этих двух групп по уровню развитости. Для “схватывания” сложившейся во второй половине XVI—XVII вв. новой этнической реальности — этноса волгоуральских татар — он предпочитает использовать термин “единая волжско- татарская феодальная народность”. При этом у рассматриваемой общности уровень развитости остается тем же самым, что и у казанских татар, но консолидированность оказывается выше, чем у этносов — предшественников.
Как показывает обзор литературы, качественная характеристика проблемы этнической эволюции волго-уральских татар XV—XVII вв. является весьма непростой задачей. Дискуссионность данной проблемы объясняется несколькими причинами.
Прежде всего, существуют трудности теоретико-методологического плана, связанные с оценкой этапов развития этносов. В частности, сложно предложить критерии разграничения последней стадии этногенеза народа и начала собственно этнической истории уже сложившегося этноса Из-за многокомпонентности целого ряда этносов — татары тут не являются исключением — нелегкие вопросы возникают не только при проведении границ между “поздними” племенами и “ранними” народностями, но и при попытке размежевания средневековых “народностей” разной типологической принадлежности, а также поздних “народностей” и собственно “наций”. Я вполне солидарен с теми учеными, которые в качестве основного фактора такого рода затруднений называют существование у этносов “переходных состояний” , не позволяющих провести четкую грань между разными типами этнических общностей.77 Хотя эту ситуацию нельзя считать непреодолимой: в литературе высказывалось достаточно обоснованное мнение о том, что качественным критерием определения завершения этногенеза и начала этнической истории является сложение “готового” этнического самосознания, сигнализирующего о рождении этноса.28 Другое дело, что “уловить” эти изменил на основе источников чрезвычайно трудно. Еще одна методологическая проблема берет начало от продолжительного развития отечественной этнологии на базе марксистских подходов. Не случайно, что в последние годы появились указания на спорность того понятийного аппарата, который был выработан в советский период и использовался для обозначения основных этапов развития этнических общностей.29 В литературе было высказано и мнение о неразработанности “обобщенных терминов”, способных отразить все “социально-политические уровни” развития этносов.30 Понятно, что это констатация того же самого недостатка. Накопленные к настоящему времени исторические знания по татарам показывают, что чисто формационный подход к выделению стадий становления татарского этноса во-многом несостоятелен. Тем более, что он не позволяет фиксировать внутренние изменения этнических общностей в рамках тех или иных больших исторических отрезков.
Однако, этими замечаниями сам по себе вопрос о предложении критериев, позволяющих обозначать этапы изменения этноса, не снимается. По моим наблюдениям, в отечественной этнологии в последнее время наблюдается стремление к упрощению данной, весьма серьезной, теоретикометодологической проблемы. Некоторыми исследователями, в частности, предлагается типологию этнических общностей вести на основе сословноклассовой структуры, а другие критерии (этапы становления этнического самосознания, характер связей между членами этнической общности, плотность и уровень информационных связей и т.д.) объявляются не инстумен- тальными.31 Мне представляется, что в данном случае налицо попытка реанимации старого мышления, характерного для советской этнологии — преувеличение роли социально-экономических процессов32 в ущерб другим, не менее важным факторам этнического развития (таким как: этнокультурные, демографические, этнопсихологические и др.).33
Другая фундаментальная проблема возникает при работе с источниками. Во-первых, источников, способных осветить этноисторию волго-уральских татар за период XV—XVII вв. не так много. Во-вторых, содержащиеся в них этнонимы отличаются многозначностью. Это относится не только к более “темному” периоду XV — середины XVI вв., но и к лучше обеспеченному источниками периоду второй половины XVI—XVII вв. К настоящему времени из-за непрофессионального обращения с документами, относящимися к XV—XVII вв., возникли крайне поверхностные трактовки этнонимического материала (неразличение этнонимов и политонимов в них встречается с регулярностью, способной поразить воображение, не говоря уже о более “топких материях”). Преувеличение роли булгарского наследия в становлении волго-уральских татар в ущерб другой, не менее важной их составной — золотоордынско-тюркскому компоненту — произошло в значительной мере в результате некомплексного анализа источников.
В целом, исследование становления общности волго-уральских татар в XV—XVII вв. требует пересмотра некоторых уже укоренившихся представлений о содержании тех этнических процессов, которые в конечном счете привели к формированию в Волго-Уральском регионе нескольких типов этнических образований, в том числе и следовавших друг за другом. Мне представляется, что углубленное изучение этой проблемы возможно только на новой методологической и более широкой Источниковой базе. В частности, следует преодолеть не дооценку роли золотоордынского этнокультурного наследия в развитии волго-уральских татар. Одним из важных аспектов данной проблемы является раскрытие значения клановых систем (структур) позднезолотоордынских татарских государств в этнических процессах XV—XVI вв. Оно и позволяет поставить совершенно по новому вопрос о суперстрате “татарских” народностей позднезолотоордынского периода. При этом становится более ясной не только проблема преемственности между образованиями периода Золотой Орды и татарских ханств, но и удается построить логически более стройную схему этнической эволюции татар с периода средневековья по новое время. Попутно во- многом решается и задача “примерения” двух научных школ (“татаристс- кой” и “булгаристской”), существующих на сегодняшний день в Татарстане. В последнем случае я имею в виду создание концептуальной основы для некоторой “синтетической” точит зрения относительно этноистории волго-уральских татар не только XV—XVII вв., но и более раннего времени.
Примечания
ь См.: Происхождение казанских татар ... — С. 115 и др.; История Татарской АССР. - Т.1. 1951. - С.15; История Татарской АССР. - Т.1, 1955. - С.103; ГимадиХ.Г. О некоторых ... — С. 118—120.
Я См., например: Там же. — С.306.
я О факторах информационных связей и культуры убедительные выкладки см.: Арутюнов С.А. Народы... — С.31—40; Чистов КВ. Народные традиции...; Келлнер Э. Нации...
Раздел L
ЭТНОСОЦИАЛЬНАЯ СТРАТИФИКАЦИЯ
КАЗАНСКИХ ТАТАР В XV—XVII вв.
Благодаря целому ряду публикаций, особенно последних лет, была раскрыта связь административно-политического устройства Крымского ханства с клановой структурой тюркского населения этого государства.1 Оказалось, что в этом ханстве первоначально существовали четыре княжества (бейлики), возглавляемые представителями кланов Ширин, Барын, Аргын, Кыпчак. Ведущая роль в этой четырехклановой системе, известной как система карача-беев, принадлежала Ширинам, являвшимися большими карача-беклерибеками (в русских летописях этот термин передавался как “князь князей’’). Где-то в конце
Рассмотренная структура, унаследованная от Золотой Орды,4 в XV—
Примечания
Глава 1.
АДМИНИСТРАТИВНО-ПОЛИТИЧЕСКОЕ УСТРОЙСТВО
КАЗАНСКОГО ХАНСТВА В XV—XVI вв.
При обращении к вопросу об административно-политическом устройстве Казанского ханства необходимо обратить внимание на так называемые “дороги”, на которые делился Казанский уезд, сформировавшийся после 1552 г. на левобережной (луговой) части ханства. Таких дорог в уезде было пять: Алатская, Галицкая, Арская, Зюрейская и Ногайская. Уже по писцовой книге Ивана Болтина (1602—1603 гг.) отчетливо видно, что рассматриваемые дороги не являлись дорогами в обычном смысле слова, так как состояли из большого числа сельских населенных пунктов: одних только чувашских и татарско-чувашских поселений на территории Алатской дороги насчитывалось 33, Галицкой — 17, Арской — 54, Зюрейской — 64, Ногайской — 41.1 Да и конфигурация их напоминала скорее треугольник, острый конец которого выходил на г. Казань, а основание уходило в районы расселения финно-угорских (марийцы, удмурты), и некоторых тюркских (чуваши, башкиры) этносов.2
В этой связи отмечу, что некоторые исследователи термин “дорога” выводят от монгольского dam — давить, подавлять, производным от которого является damgaci — правитель, губернатор.3 Должность дараги (или даругов) — институт, унаследованный от Золотой Орды — там в функцию дараги входила перепись населения, сбор податей (дани) и доставка их хану, устройство почтовых сообщений и набор войска.4 По мнению М.А.Усманова, в период татарских ханств даруги — это территориальные администраторы вообще. Им же высказывалась мысль, что термин даруга употреблялся в связке с князьями (даруга-беки).5 Но скорее даруга-беки находились в ведении карача-беев, стоявших во главе отдельных княжеств. Об этом, например, говорят данные по Крымскому ханству. В частности, в двух ярлыках хана Хаджи-Гирея (от 1453 г, и от 1459 г.) фигурируют правящие Крымским туменом даруга-беки во главе с Именеком (1453) и даруга-беки Кырк-Ера во глве с Шах-Марда- ном (1459).6 В первом случае речь идет о князе Именеке из клана Ширинов — скорее всего, он был беклерибеком.7 Шах-Мардан8 являлся, надо думать, главой клана Кыпчак: в 1515 г. даруга-беков Кырк-Ера возглавлял князь Аппак из этого клана, а в 1496 г. наместником Кырк-Ера был его отец Мамыш.9 Указанная группа администраторов известна и в других татарских ханствах. Скажем, княжеские казначеи и дараги упоминаются в 1483 г. в Касимовском ханстве.10 В начальный период образования Казанского ханства двое дараг — князей отмечаются и среди ближайшего окружения хана Улу-Мухаммеда.11
Восхождение деления на “дороги” (точнее — даруги) к периоду Казанского ханства подтверждается многими данными. Так, в ногайских делах за 1550 г. отмечены Арская, Ногайская, Якийская и Окречская дороги.12 Из них только последняя не упоминается в других источниках (возможно, это Зюрейская дорога, о чем я еще скажу отдельно). Что касается Якийской дороги, то под ней надо понимать известную чуть позже Галицкую дорогу, так как Яки — это крупный населенный пункт, находившийся именно в ее составе.13 В 1553—1554 гг. в Патриаршей (Никоновской) летописи упоминаются Арская, Галицкая, Ногайская и Чювашская дороги.14 Думаю, что Чювашская дорога соответствует тут Зюрейской дороге (аргументы см.далее).
Я уже указывал, что в 1438 г. у хана Улу-Мухаммеда имелись двое дараг-князей — их звали Усеин Сараев и Усень-Хозя.15 Думаю, что родственником (сын?) первого из них являлся князь Шаптяк Сараевич, фигурирующий в послании митрополита Ионы в Казань (около 1455— 56 гг.) как приятель митрополита.16 Некоторые факты позволяют заподозрить в нем дарага-бека. Дело в том, что в грамоте Ионы речь идет о пошлинах и иных делах, связанных с товаром — рухлядью, т.е. мехами. А такие дела относились к функциям дараги.
Не исключено, что следы даружного деления ханства можно обнаружить и в известном летописном сообщении за 1469 г. о сборе войска казанским ханом Ибрагимом. Там есть такие строки:... дополна собрался ... царь Казанской Обреимъ со всею землею своею, съ Камъскою и съ Сыплинскою и съ Костяцкою и з Беловолжскою и Вотяцкою из Бак- шырскою”.17 По меньшей мере одно из приведенных тут названий составных частей всей земли хана Ибрагима — Вотяцкая, является калькой с понятия “Арская дорога”. Еще одно место из Патриаршей (Никоновской) летописи позволяет говорить о связи с этой административно-территориальной единицей понятия “Арские князья”. В данном случае я имею в виду летописное известие за 1531 г., когда казанские послы, просившие на престол хана Шах-Галия, обещали, что придя из Москы к Василь-городу, они пошлют грамоту “в Казань, да и къ Черемисе к горной и къ луговой и к Аръским княземъ”.18
Приведенных материалов вполне достаточно для того, чтобы понять — к “дорогам” Казанского уезда необходимо присмотреться поближе. Тем более, что их в центре бывшего Казанского ханства было всего лишь пять, что соответствует числу основных кланов, имевшихся в этом государстве (Ширины, Барыны, Аргыны, Кыпчаки и Мангыты).
Примечания
4 СыроечковскнйВ.Е. Мухаммед-Герай... — с.27.
Для понимания того, что из себя представляла Ногайская даруга Казанского ханства, необходимо разобраться с Мангытским местом и Мангытским князем, известными в рамках данного государства. На этого князя обратил внимание еще В.В.Вельяминов-Зернов.1 Позже к вопросу о нем вернулся Г.И.Перетякович, указавший на связь “мангытско- го места” с “нагайскими доходами”.2 Однако, в дальнейшем этот вопрос удовлетворительной разработки не нашел.
Из письма мурзы Юныса, сына ногайского князя Юсуфа Ивану IV (письмо датировано 1550 г., но там говорится о более ранних событиях), становится известно, что казанский хан Сафа-Гирей, за помощь в овладении троном, обещал Юнысу сделать его на “Мангытском месте” князем и дать ему “Мангитские доходы”,3 Известие о смерти хана Сафа- Гирея дошло до Москвы 25 марта 1549 г.4 Стало быть, события, описываемые Юнысом, происходили до этого. Наиболее вероятной датой совместных действий ногайцев и хана Сафа-Гирея является 1546 г.5 Через год (на другое лето)6 Юные мурза получил Мангитское место, так как в другом письме Юныса Ивану IV говорится: “владел есми Казанью”.7 Однако после смерти весной 1549 г. Сафа-Гирея, Юные свое место потерял. Это выясняется из письма князя Юсуфа Ивану IV от 1549 г.8 Еще раз Юные попытался занять “Мангитское место” во время правления в Казани хана Шах-Галия в 1551—1552 гг. Как пишет князь Юсуф Ивану IV в 1552 г., у ногайцев с Москвой была договоренность: “чтобы от тебя (от Ивана IV — Д.И) был царь, а от нас (т.е. ногайцев — Д.И.) бы князь был”.9 Но Иван IV ему сообщал: “А что еси писал к нам о Казанском княженье, и мы в том своего слова непогрешили ... и к сыну твоему Юнус мирзе ... писали, чтобы поехал к нам. А мы от себя хотели ево на княженье устроити ... И казанцы нам изменили .... и сыну твоему то княженье ... не осталось”.10 Примерно такого же содержания письмо получил из Москвы и Юные мурза: “„. писали (тебе) ..., что бы еси вборзе к нам поехал. А хотели есмя тебя юртом устроите, потому же как было прежде сего в Казани Мангитцкие князи”.11 Из этого сообщения выясняется, что речь идет о какой-то институционально закрепленной в Казанском ханстве форме пребывания там “Мангытских князей” — “юрте”.12
Приведенные выше формулы о наделении князей из Мангытов “юртом”, точно соответствуют употреблявшимся в Крымском ханстве по такому же случаю формулам. Так, при описании определения там в 1516 г. Мангытского князя Азики на “Мангытский юрт”, этот князь сообщает в Москву, что хан его “великим князем учинил ..., а изначала поминки хаживали царю два жребья, а нам третий жеребей. А нам здесь мера и место (выделено мной — Д.И.) на Айдар княжем месте”.13 В другом случае — в 1517 г., речь идет о “кыпчак Махмутове месте” в Крымском ханстве.14
Чтобы понять характер “Мангытского юрта” (“места”), следует обратиться к сведениям о “Мангитских доходах”. По моему мнению, под последними имелся в виду “выход” (дань — ясак), шедший в Ногайскую Орду. В 1553 г. ногайский мурза Касай, сын князя Юсуфа, писал Ивану IV: в то землю в Казань послал был есми по мед”.15 Что это
был за “мед”, выясняется из других писем ногайской знати в Москву. Так, князь Исмагиль в 1555 г. думному дьяку И.М.Висковатому сообщает: ис Казани нам годовое шло 10 кадей меду, да 60 рублев денег ...
И ныне бы еси то наше годовое дал нам ...”16 Он же в 1556 г. обращается к Ивану IV: “чтобы с Казани городовое (годовое?) наше 20 сот рублев наше дал. То у тебя наше прошенье”.17 В другом послании Исмагиля Ивану IV, относящемуся также к 1556 г., говорится “ ... А что нам из Казани шло годовое 100 батманов меду, да 9 шуб и ты бы то нам велел давати ... боярину, который в Казани живет”.18
“Годовое” из Казани действительно “шло” еще при ханах. Так, князь Исмагиль в 1558 г. отмечает: “А коли в Казани царь был и яз имал по 100 рублев денег, да по 100 батман меду”.19 Сын его Урус мурза в письме Ивану IV в 1565 г. указывает, что его отцу шло “...от Казанского царя за шубы, за сукна, за мед 40 тыс. алтын”.20 В другом письме Урус мурзы также говорится: "... А отец мой Исмаиль князь у Казаньского ... Сафаги- рея царя для братства и любви и дружбы имывал у него жалованье 40 тыс. алтын”.21 В источниках содержатся намеки на существование аналогичных выплат Казанского ханства Ногайской Орде и в 30-х гг. XVI в. Например, в послании ногайского князя Шейдяка за 1535 г., сказано: “... А сего году Иван (точнее Ивак22 — Д.И) мурзу в головах, да по- шлинника своего Салтанака в головах осенеси в Казань посылал, а с ними 300 человек, ино их побили и 300 тысяч кун моих имали”.23 Присутствие среди посланных в Казань “пошлинника” (фактически “дара- ги”), время отправления — осенью, когда хозяйственный цикл завершается (в том числе выкачивается мед), наконец, наличие на руках у ногайцев большой суммы денег, позволяет видеть в этом сообщении рассказ
об отправке из Ногайской Орды группы для получения причитающегося правителю Орды, выхода (“годового”). Не исключено, что он собирался с территории Мангытского юрта Казанского ханства.
Некоторые данные указывают на присутствие ногайских князей (“ман- гытов”) в Казанском ханстве уже в конце XV — начале XVI вв. Скажем, в 1503 г. Казанский хан Мухаммед-Амин извещает Ивана III о том, что он послал в Ногайскую Орду к Емгурчею мурзе “своего князя Мусто- фара Мангита”.24 Далее, в рати хана Мухаммед-Амина, посланной в 1490 г. против Большой Орды, упоминается князь Канымет, Итяков брат.25 А в 1496 г. среди “казанских князей” известен Калимет.26 Скорее всего, Канымет ~ Калимет — это одно и то же лицо. Данная личность может быть идентифицирована с одним из сыновей ногайского князя Мусы-Кулахметом (отсюда — Канымет, Калимет).27
В Казанском ханстве в конце XV в. имелись и другие представители ногайской знати. Так, в 1490 г. в войсках хана Мухаммед-Амина наряду с князем Каныметом находился и Усеин князь “Кенегесь”.28 Очевидно, тут имеется в виду племенная принадлежность князя Усеина — он был из племени кенегес, входившего в Ногайскою Орду.29 Далее, в 1487 г. в результате увода русскими из Казани хана Ильгама, к ногайцам ушла целая группа “Алегамовых царевых людей", в числе которых был и князь Алгазый.30 Последний известен и по русским летописям: “Един князь татарский именем Алгазы со царем (с ханом Ильгамом во время осады Казани в 1487 г. русскими войсками — Д.И.) в город не полезл ..., силе великого князя много дурна учинил ... И после того князя сила великого князя прогна за Каму в поле”.31 Эти люди после закрепления на Казанском престоле хана Мухаммед-Амина, “лихо чинили, воевали, грабили землю Магмет-Аминову”.32 Поэтому, московский великий князь еще в 1490 г. хотел их “принять к себе”, чтобы обезопасить хана Мухаммед- Амина.33 Однако правящие верхи Ногайской Орды не желали их выдавать Москве. В 1491 г. Емгурчей мурза писал Ивану III: “Алгазыя просишь: Алгазыя яз не видал, с Ибраимом царем к Тюмени поехал, ... у Ибраима царя в Тюмени живет”.34 Чем же объясняется уход этих людей именно в Ногайскую Орду и упорное нежелание правителей Орды выдать их Москве? Только ли политической целесообразностью использования их в борьбе за влияние на Казань? Конечно, политический расчет был, что отчетливо видно из послания правителя Тюменского ханства хана Ибрагима (Ибака) Ивану III и из ответа последнего на это послание.35 Но была, надо полагать, еще одна причина: скорее всего, часть этих знатных лиц, в первую очередь, князь Алгазый, были мангытами. Дело в том, что имя Альгази фигурирует в шеджере, имеющем отношение к с.Болыной Менгер (Арский р-н Татарстана). Как отмечает М.И.Ах- метзянов, к нескольким именам, имеющим окончание “гази”, в родословной сделано примечание, что они были защитниками Казани. В находящейся рядом с этим селом д.Старый Менгер имеется некрополь с пышными эпитафиями, упоминающими имена султанов и знатных воинов. Сам топоним “Менгер” воспринимается жителями как “1000 воинов”,36 что может быть связано с этнонимом “мед” — племя мед входило в состав Ногайской Орды.37 Да и в местной традиции особо подчеркивается роль коневодства в начальный период истории села.38
Для первой половины XVI в. еще некоторых крупных феодалов в Казанском ханстве можно связать с мангытами. Например, Нурсултан, вышедшая второй раз замуж за Крымского хана Менгли-Гирея, в 1515 г. пишет, что ныне с ней ее родного брата — князя Усеина, бывшего ранее вместе с ней, в Крыму нет.39 Зато в 1538 г. в Казанском ханстве известен Усеин князь, являвшийся “своим человеком” хана Сафа-Ги- рея.40 В 1553 г. отмечается его сын Камай мурза.41 Причем, после захвата Казани русскими, ногайский князь Исмагиль просит Ивана IV отпустить к нему Камай мурзу, находящегося “в холопстве”42; аналогичное прошение было отправлено и по поводу брата Камая, Арыслана мурзы.43 Если бы последние не были представителями знатных ногайских (мангытских) семейств, вряд ли возможны были такие прошения. Поэтому можно предположить, что князь Усеин, находившийся в 1538 г. на территории Казанского ханства, был братом Нурсултана.44 Последняя, как известно, являлась дочерью мангытского князя Темира, сына Мансура.45 Кроме того, заслуживает внимания еще одна группа знати, жившая в Казанском ханстве. Из послания князя Юсуфа Ивану IV (1549) известно, что после смерти хана Сафа-Гирея весной 1549 г. “Бадраки, которые живут в Казани, в Крым послали царя просити Янбарса Расо- ва, да Магметева Данина в головах”.46 Из других сообщений за 1549— 1550 гг. выясняется, что ключевую роль в событиях 1549 г. играли “Булатовы княжие дети” (точнее — “Булатов княжий Робей сын”) и “Расо- вы” (Растовы) дети” (или: “Мордвиновы Расовы дети”).47 Одна часть приведенных тут имен легко расшифровывается: Булатовы княжие дети — это родственники Булата князя Ширина (известен с 1519 г.), бывшего беклерибеком — “большим карача”,48 Его сын — Ширин Муралей (Нурали) князь Булатов, также являвшийся “большим карача”, упоминается в русских летописях в 1552 г.49 Что касается “Расовых (Растовых) детей”, то они восходят к князю Расту, который “с детьми” отмечается в Казанском ханстве в 1531 г.50 В 1551 г. в русских летописях сообщается о Бибарсе князе и Енбарсе мурзе Растовых.51 Еще один представитель этого семейства — Кулай мурза Растов, казанец, был послан из Казани в Москву в 1552 г.52 В 1555 г. есть сообщение о Кулае мурзе Данине, а его брат — Девляк мурза, упоминается в 1556 г. Они были среди тех, кто сопротивлялся русским завоевателям после падения Казани.53 Их родоначальник (возможно, отец) — Дана князь, фигурирует в 1529 г. в составе казанского посольства от хана Сафа-Еирея в Москву.54 Не исключено, что Растовы и Данины были родственниками: не об одном и том же ли человеке идет речь в летописных сообщениях за 1551 и 1555 гг. (в первом случае говорится о Кулае мурзе Растове сыне, а во втором — о Кулае мурзе Данине)? При любом ответе на этот вопрос, Растовы и Данины, или кто-то из них, были мангытскими князьями. Приведу аргументы. Во-первых, в известии от 1549 г. говорится о “Бадраках, которые живут в Казани”. Тут интересно понятие “Бадраки”, которое имело какое-то отношение к тем, кто послал из Казани в Крым Янбарса Расо- ва и Магмета Данина. Из одного крымско-татарского варианта эпоса “Эдиге” удалось установить, что “бадраками” (батрак-бадрак) называли потомков Идегея, т.е. мангытскую знать.55 Ширины к таковым не относились, следовательно мангытами были Растовы или Данины, или же они все вместе. Далее, в 1549 г. сын князя Булата, Робей и “Растовы дети”, заявили: “мы с крымцы съединачилися, от крымцев нам отступите немочно”.56 Между тем, в Крымском ханстве в это время наиболее влиятельными были как раз два клана — Ширины и Мангыты (Мансуры). Естественно, что и в Казани совместно с “крымцами” могли действовать представители этих же кланов. Не случайно и то, что в 1552 г. при хане Шах-Гали “Казаньские люди Бибарс с братиею” (т.е. Бибарс князь Растов с родственниками — Д.И.) и мьногые князи Казаньскые” начали “ссылаться на царя в Наган ..., хотели царя убить”. Когда хан Шах-Гали устроил резню своих противников, убив в том числе и Бибар- са князя “с братиею”, часть оставшихся в живых бежали “в Наган”,57 т.е. к своим сородичам. Дополнительным аргументом, подтверждающим принадлежность Расовых (Растовых) к мангытам, является определение в летописном сообщении за 1551 г. Бибарса Растова как “Тюменского князя”.58 Хотя М.Г.Худяков отсюда выводил принадлежность Растовых к “сибирским князьям”,59 в данному случае он, вероятно, ошибался. Из сообщения князя Исмагиля (1549г.) известно, что “старым ногайским коче- вищем” являлась кочевка “на Терек на реку под Тюмень”.60 Тут существовало Тюменское княжество с центром в г.Тюмени.61 Оно к 1549 г. находилось в подчинении у Ногайской Орды.62 В 1560 г. из Астрахани в Москву поступила весть о том, что “Тюменской Мамай-мырза Агишов княже приехал к царю и государю бита челом, чтобы государь ... дал рать на его дядю на Тюменского князя и учинил его на Тюмени ...”63 Отсюда понятно, что в Тюмени правили мангытские князья — князь (би) Агыш (Агиш), являвшийся сыном мурзы Емгурчея, по разным документам начала XVI в. достаточно известен.64 По русским источникам (1577 г. и 1585 г.) в московских войсках упоминаются два служилых князя с титулом “Ту- менские”. Так вот, они названы Романом и Василием Агишевичами,65 что ясно показывает на принадлежность к клану Мангыт. В свое время Е.Н.Кушева высказывала предположение, что это были выехавшие на службу в Москву и крестившиеся Мамай и его брат.66 После установления факта принадлежности “Тюменских князей” к клану Мангыт, к нему можно причислить еще одного князя из Казанского ханства — это Кебек, “Тюменский князь” (1552),67 который скорее всего и фигурирует в 1555 г. как “Кебенка князь” среди “князей казанских”.68
По источникам прослеживается еще одно проникновение ногайской знати в Казанское ханство. По информации, поступившей из Ногайской Орды в Москву в 1552 г., Юсуф князь “дал на Казань Астраханского царевича Едигеря и с ним послал своих мирз Дзнеша и Торуй,... и людей с ними ... многих”.69 Несколько позже пришло другое сообщение: "... из
Нагайской земли в Казань без Юсуфова ведома пошел Астраханский царевич Едигер с ним ... нагайских людей 200 человек... Дзенеш мурза ... и иные ... с Камы воротились, ..., с царевичем в Казань пошли Нагайских людей человек 30”.™ По летописным данным, с султаном Едигер-Му- хаммедом, которого “прислали Наган по казанской ссылке’’, было 500 человек, но он “Каму перевзъся тайно не с многими людьми и пришел в Казань’’.71 Однако другой источник — “Казанская история’’ — утверждает, что с Едигером “из Нагайской земли ... прииде в Казань 10000 варвар качевных, самоволных, гулящих в поле’’.72 Конечно, в последнем сообщении число пришедших с султаном Едигером может быть преувеличено. Но фактом остается то, что накануне русского похода против Казани в 1552 г., в городе с ханом Едигером-Мухаммедом находился “Зейнеш князь Нагайский’’. Он в том же году со “всеми наган’’ участвовал и в обороне города.73 Ясно, что бывший в Нагайской Орде мурзой (мирза Дзнеш-Дэнеш мурза) Зейнеш, князем стал уже в Казани. Причем, понятие “князь Нагайский’’ означает скорее всего то же самое, что и “Ман- гытский князь”, В плане выяснения содержания понятия “князь Нагайский” интересны данные американского историка Бориса Ишболдина (он является потомком внука ногайского мурзы Алчагира, мурзы Ишболды). Историк сообщает, что после возвращения Сафа-Еирея на казанский престол с помощью ногайцев в 1546 г., мурза Ишболды стал “одним из его близких телохранителей и конюшим; этот пост он продолжал занимать и при последнем хане Ядигер-Мухаммеде”. Во время обороны г.Казани в 1552 г. Ишболда, по указанию ногайского военачальника “Улу бия”, оборонял пригород Казани Бишбалту на Ногайской даруге74 В этом “Улу бие” надо видеть “князя Нагайского” Зейнеша, т.е. “Улу бий” — это титул “Ман- гытского князя”. Кстати, титулу “улу бий” в Крымском ханстве соответствовал титул “улуг бек” (в грамоте за 1516 г. князя Азики передан на русском языке как “великий князь”75), обозначавший карача-бека.76
По-видимому, именно с последней волной ногайцев связаны ряд просьб ногайской знати в 1550—1560-х гг. о возвращении в Ногайскую Орду людей, оставшихся после завоевания Казанского ханства на его территории. Так, в 1555 г. князь Исмагиль просил у Ивана IV Кошбол- дуя, родом кара-кыпчака, попавшего к русским “ис Казани”.77 Через год Арслан мурза обращается к Ивану IV и пишет: "... в Казани взята жонка Ак Солтаною зовут с 2—3 человеки, ... отдал бы”.78 В 1561 г. Исагиль князь опять сообщает Ивану ГУ: “Во взятье Казанское мой слуга взят,..., а родом уйшун Туючке богатырь,... у тебя (находится)”.79 В 1554 г. жена ногайского князя Тинахмета передает Ивану ГУ свою просьбу: "... Имилдяш мой в полон взята. А в селе ... Коротаеве в Салтеках ... она живет у Аракчея, даЯналея”. Послание заканчивается обычным обращением — “сыскав отпустить ее”.80 Однако далеко не все ногайцы возвращались в Орду: многие из них, надо полагать, еще раньше закрепились в отдельных районах Казанского ханства. Например, князь Исмагиль в 1555 г. сообщает в письме к Ивану ГУ как о самом заурядном событии о том, что “в Казань ходила (из Ногайской Орды — Д.И.) жонка с сыном к племяни (выделено мной — Д.И.) повидатца. А живет она в селе Вотенине”,81
Нахождение на территории Казанского ханства значительной группы мангытской знати в первой половине XVI в. является бесспорным. Правитель Ногайской Орды князь Юсуф, поэтому, мог в 1549 г. утверждать: “А нынче в Казани дочи моя, и племя (выделено мною — Д.И.) мне тамо есть”.82
Ногайская даруга занимала южные районы Казанского ханства. Центром ее был г. Чаллы, о чем свидетельствует одна старинная татарская рукопись: "...город Чаллы был построен Казанским ханом в самом центре Ногайской дороги, т.е. из Казани к ногайскому хану, жившему около Мен- зелинска. Устроив защиту от ногайцев — город Чаллы на этой дороге, по имени которой и весь здешний край стал называться Нагайской дорогой, — Казанский хан поставил здесь одного человека беем, т.е. губернатором. Через некоторое время г.Чаллы очень усилился, стал многолюден и богат; один из его беев — Хаджи или Газы Гирей — решился поэтому отделиться от Казани и объявил себя независимым ханом. Несколько лет спустя ханом в Челнах сделался Хафиз-Гирей; при нем началась сильная война с Казанью. На второй год войны Казанский хан взял г.Чаллы, разорил и уничтожил его до конца, а Хафиз-Гирей с семейством своим бежал в Бухару. Многие ... ушли с Хафиз-Гиреем”.83 Тут обращают на себя внимание два момента. Во-первых, “центральное” положение г.Чаллы для Ногайской даруга. Кстати, несмотря на содержащееся в рукописи указание о разрушении этого города, он существовал до 1556 г.84 Особый его статус виден и по другим данным. В частности, Д.Г.Мухаметшин на основе изучения эпиграфических памятников периода Казанского ханства на территории рассматриваемой даруги выделил два центра — в районе среднего течения р.Меши и в округе Чаллынского городища.85 Во-вторых, обнаруживается некоторое сходство имен Алгазыя86 и Гази (Хаджи) Гирея. Совпадают и их титулы — князь (бей). Далее, сопротивление реальной исторической фигуры — Алгазыя, Мухаммед-Амину, явно продолжалось несколько лет (с 1487 по меньшей мере до 1492 г.). Наконец, уход жителей г.Чаллы “в Бухару”, можно трактовать и как их уход в Ногайскую Орду. Кстати, имя “Гирей” в данном случае может означать и племенное название — герэ (гирей, кераит). Кереиты (кераиты) не только входили в Ногайскую Орду в качество отдельного улуса,87 но и остатки их сохранились в XVII—XIX вв. довольно близко от места расположения г.Чаллы — в низовьях р.Белой.88
Территория Ногайской даруги известна лишь на основе источников начала XVII в.89 Тогда она занимала район, начинающийся от Казани и охватывающий левобережье р.Волги до Камы, правобережье р.Камы — до среднего течения р.Меши на севере и примерно до р.Б.Шумбут на востоке.90 Но не исключено, что в период Казанского ханства конфигурация этой даруги была несколько иной. Например, в “Писцовой книге Казанского уезда 1602—1603 гг.” в состав Ногайской даруги включена и “волость Терься на реке Каме”, т.е. бассейн р.Иж.91 Хотя в некоторых более поздних документах данная зона отмечалась в составе Зюрейской даруги92 или даже включалась в Казанскую дорогу Уфимского уезда,93 первоначально она все-таки была, видимо, частью Ногайской даруги. Об этом же говорит и фраза из рукописной истории о г.Чаллы: “Чаллы был построен... в самом центре (выделено мною — Д.И.) Ногайской дороги”. Поэтому, несмотря на то, что в конце XVII в. татарская д.Чаллы находилась уже в составе Зюрейской даруги,94 некоторые исследователи полагают, что весь район “Чаллынского городка” был ранее частью Ногайской даруги.95 Действительно, отдельные населенные пункты (например, д.Кугарчин), расположенные очень близко к этому городку, в 1617 г. относились к Ногайской даруге.96
В начале XVIII в. бытовала и устойчивая традиция включать в состав Ногайской даруги ряд татарских селений (в основном, населенных служилыми татарами) Нагорной стороны р. Волги,97 расположенных южнее Свияжского уезда в границах XVI—XVII вв. Вряд ли это случайно: в XVII в. даже отдельные татарские деревни южной части Свияжского уезда (например, д.Каирлы), входили в состав Ногайской даруги.98 А рядом с д.Старое Кульметово того же уезда, в 1574 г. были известны “Нагайские станы”.99 Недалеко от этого места в 1625 г. отмечается р.Ки- ят,100 явно названная по наименованию крупного племени кыят (кият), известного среди племен, входивших в Ногайскую Орду.101
С этим же ареалом исторически связана одна из родословных записей, восходящая к Майкы бию (центральная линия шеджере: Майкы (Байкы) би — Нурыш бий — Рамазан — Якуп шейх — Юсуф — Давле- тьяр — Аюп). Как видно из родословной, Аюп жил в д. Кырык Садак (в XVIII—XIX вв. это селение относилось к Буинскому уезду Симбирской губ.). При нем Казань была взята русскими.102 Название деревни “Кырык Садак” объясняется из наименования одного из племен (улусов) Ногайской Орды — кырк.103 Где-то, в этом же ареале, согласно “Казанской истории”, имелось “поле Отяково”,104 названное, по-видимо- му, по имени ногайского князя Идяка, о котором уже говорилось.
В других частях Ногайской даруги присутствие ногайцев также прослеживается вполне явственно. В нижнем течении р. Иж находился “домен” указанного выше мурзы Ишболды.105 С XVI в. тут отмечаются тюркские группы с племенным делением, по меньшей мере одна из которых известна и среди ногайцев.106 По моему мнению, о проживании ногайцев в районе г.Елабуги, говорит и содержание “Банта о Елабуги”. Там сказано:107
Алабуга ак шэйэр, тарихы озак яшэр,
Дошманга, яуга бирелмэс, юлына карты тешэр.
Алабуга рус кулына Сэугэн ханнан калгандыр.
Сэугэн ханныц маждрасы тарихта язылгандыр.
Атлар жцктем яратып, Саралыга каратып,
Саралы, Сэйтэк чукынган, кэфер утын таратып.
Алабуга олылары Туйгужд белэн Аккужд
Серлектелэр илендэн,
Сарай белэн Сэетэкбэк чыктылар ислам диненнэн. перевод:
Елабуга белый город, история его будет долго жить,
Врагу, завоевателям не сдастся, будет им противостоять.
Елабуга досталась русским от Саугана хана,
История Саугана хана по истории известна.
Запряг я лошадей любя, направляясь в Саралы,
Саралы, Сейтяк крестились, распространяя огонь неверных. Старшие в Елабуге Туйгузя и Аккузя,
Были сосланы из родных земель,
А Сарай и Сейтякбек покинули ислам.
Некоторые из упомянутых тут имен известны как этнонимы. Например, имя “Саралы” (Сарайлы) отложилось в названии “Саралы-минс- кой волости” (племени), локализованной напротив г.Елабуги на левобережье р.Камы по соседству с байларцами в первой половине XVII в.108 Употребление наименования “саралы” с определением “мин” (мед) — а так называлось одно из крупных племен кыпчакского происхождения в составе башкир и ногайцев109 — позволяет считать “Саралы” представителем скорее всего племени уйшын из Ногайской Орды.110 Да и другие имена, известные из байта (Сэйтэбэк-Сэйтэк, Аккужд, Туйгужд), имеют явно ногайский облик.111 Одна из этих имен встречается и в рукописной истории с.Старое Ермаково (Самарская обл.), где сказано: “ ... в 1521—1535 гг. при ханах Сафа-Еирее и Мухаммед-Амине из племени Туйхужд его сын Асыл-хужд — Хусаин получил ярлык на право владения землей близ Бугульмы... по р.Сок”.112 Эти сведения частично перекликаются с родословной, опубликованной в 1914 г. Р.Фахретдино- вым (но там годы пожалования Хусаина тархана Мухаммед-Амином — 1515 г., Сафа-Еиреем — 1527 г.).113 Учитывая район нахождения владений, речь надо вести именно о ногайцах. Эти данные подкрепляются преданиями удмурдов Елабужского уезда Вятской губ., согласно которым, их предки, жившие близко к р.Иж, сталкивались с народом “нугой” или “курук”114 (видимо, “кырык” — см. выше).
В бассейне р.Меши мы опять обнаруживаем следы ногайцев. Так, еще одно селение Саралы (Саралай Балги) в начале XVII в. существовало в бассейне р.Меши — недалеко от острога Укречь-Култук и д.Исенге- лей.115 По мнению Е.И.Чернышева, данный населенный пункт, относившийся к Ногайской даруге, возник в период Казанского ханства.116 Надо полагать, что этот топоним отражает проживание в бассейне р.Меши в XVI в. ногайско-кыпчакских групп. Показательно также, что тут же в начале XVII в. отмечаются две деревни — Чойдарова и Шатки (Ногайская даруга), в которых жил “башкирский князь” Тимеген (или Тати- гач) Муралеев. В первом из этих селений в 1591 г. были даны земли “служилому татарину” Ишею Наурусову.117 Не исключено, что последний также был “башкирином”,, так как в начале XIX в. известны татары, которые свое происхождение вели от “башкирских князей Науру- совых’’.118 На самом деле в лице этих князей и служилых татар мы скорее всего имеем дело с выходцами из Ногайской Орды. Об этом говорят отдельные актовые материалы начала XVII в. Например, из грамоты 1617 г. выясняется, что служилый тархан Килей Монашев из д. Кугарчи- ны Ногайской даруги получил “тарханскую грамоту’’ на “бобровые ловли, что за Камою рекою по Кинель речке’’. Его брат, Булат Монашев, этими угодиями владел в 1613 г. Эти тарханы имели в Казанском уезде — в д. Кугарчино, поместья, но вотчина их находилась по р.Кинель “со всеми впадающими малыми реками’’ — в “Кыпчакской волости’’, относившейся к Казанской дороге Уфимского уезда.119 На мой взгляд, перечисленные тарханы являлись представителями племени кыпчак, входившего в Ногайскую Орду.120 Подкрепить приведенные данные можно историческими преданиями, сохранившимися среди кряшен района верхнего течения р.Меши (Лаишевский и Мамадышские уезды Казанской губ.). Некоторые их селения считаются основанными выходцами из “Астрахани’’. Переселение “из Астрахани’’ может быть объяснено двояко: тут речь идет или о расселении из с.Астрахани Лаишевского уезда (русское селение), или же о городе Астрахани. В любом случае, упоминание в легендах Астрахани и наличие такого топонима в Лаи- шевском уезде, заслуживает внимания. Тем более, что в памяти жителей с.Карбаян (Богородское) из этого уезда, возводящих своих предков к выходцам “из Астрахани”, сохранились сведения об одном из их родоначальников — Исхаке, бывшем “княжеского рода” и при взятии Казани “командовавшем наездниками, казаками”.121 При учете роли ногайской конницы в Казанском ханстве, это предание приобретает достаточную историчность, тем более, что в рассмотренном ареале обнаруживаются и другие легенды, подкрепляющие данный вывод.122 Далее, в родословной знакомого нам уже Майкы бия говорится, что часть племени табын “переселилась в Казанское ханство”. При этом указывается и территория проживания потомков этих переселенцев — “Мамадышский уезд”.123 В данном случае видно, что табынцы проникли в бассейн р.Меши.124 Кроме того, из шеджере тех же табынцев, явствует, что для них был характерен антропоним “Кабан”.125 Между тем, по писцовой книге 1566—1568 гг. Казанского уезда, среди владений архиепископа указываются села Каракчей-Кабан, Селик-Кабан и Кечей-Кабан,126 которые в начале XVII в. относились к Ногайской да- руге.127 Очевидно, тут мы опять имеем дело с выходцами из Ногайской Орды.128 В письменных источниках содержатся и прямые указания на то, что правобережные районы р.Камы — от места впадения в нее р.Вятки (Нократа) и до слияния Камы с Волгой — были зоной особого интереса Ногайской Орды. В 1536 г. Урак мурза, сын мурзы Алчагира, заявил: “...ныне по лету кочуючи до Казани докочевали, и торговали есми, а в Казань дружбы для есмя не дошли, занеже то известное наше кочевище к Казани кочевати”.129 В том же году мурза Ших-Мамай (сын ногайского князя Мусы) утверждал: “прошлые зимы Белую Волошку перелезши сын мой Хан-мурза твою землю (Ивана IV — Д.И.) Нократ воевал, ино уже ту землю мои люди видели, да и сами мы ту землю видели (выделено мной — Д.И). А как мы там побываем и ты на нас не клади миня- ту’’.ш По-видимому, в данном случае имеется в виду территория Казанского ханства, а не Московской Руси. Во-первых, в русских летописях этот поход ногайцев не упомянут. Во-вторых, до 22 сентября 1536 г. в Казани правил ставленник Москвы хан Джан-Гали (Янали). Следовательно, ногайцами “воеванне’’ территории “земли Нократа’’ могло восприниматься как вторжение на земли, подвластные русским. В послании Юныса мурзы и других мурз Ивану IV от 1550 г. предлагались совместные действия против Казани. Однако, несмотря на то, что летови- ще ногайцев тогда находилось “близко Камы на Еликопсере”, мурзы выбрали весьма странный маршрут для своих отрядов. Они сообщали, что на себя возьмут взятие острогов и крепостей по Арской даруге, а русским войскам предлагали “отнять” три другие даруги: Окречскую, Нагайскую и Яки некую.151 Так как Ногайская даруга начиналась сразу за двумя известными на Каме перевозами — Лаишевским и Чаллинским,132 нежелание ногайской знати воевать на территории этой даруги можно объяснить тем, что она находилась во владении мангытских князей.
Мне представляются, что приведенных сведений достаточно для того, чтобы придти к следующему выводу: “Мангытский юрт” в составе Казанского ханства — это отдельное княжество (бэйлек) во главе с “Ман- гытским князем” (он же “Ногайский князь” русских источников). Последний и был в ханстве карача-беком (беем) из клана Мангыт. Именно об этом говорит следующий отрывок из сочинения АКурбского: "... И отдаша нам царя своего (т.е. хана Едигер-Мухаммеда — Д.И.) со единым корачом, што наибольшим их, и со двемя имилдеши. Царю их было имя басурманское Идигер, а князю оному Зениш”.133 Как видим, речь идет о князе Зейнеше, о котором уже писалось.
Ногайская даруга (“Мангытский юрт”) территориально явно выходила в Закамье. Но об этом я буду вести речь во втором разделе своей работы.
Примечания
многих у него побили” (Там же. — с. 169).
11 Не исключено, что последняя попытка получения этого “юрта” ногайской знатью относится к 1556 г. В этом году Магмет мурза в письме Ивану IV просил: “Казань дай нам, и ми в Казани человека уставим..., в Казани юрт прочити хотим, чтобы пришед въехати в Казань” (Там же. — с.222). Этот мурза скорее всего был сыном ногайского князя Исмагиля (См.: Новосельский А. А. Борьба ... — приложение III). Иван IVеще в 1550 г. писал Исмаги- лю: ‘‘...о сыне Маамет-мырзе пошлю в Казань Шигалею царю..., чтобы сыном учинил, а племянница его... в Казани будет” (ПДРВ. — 4.VIII. — с.288). Похоже, что речь тут идет о возможной женитьбе мурзы на племяннице хана Шах-Талия.
® ПДРВ. - ч.1Х. - с.76.
16 Там же. — с. 169.
® Там же. — с.220.
6г Там же. — с.128. С ногайцами оно было связано по меньшей мере с 1501 г., так как было получено известие, что “Муртоза ныне в Тюмени, а с Мур- тозою Азыка князь (Мангыт — Д.И)', а Тюмень и Черкасы Орде недруги” (Сборник РИО. — т.41. — с.358). Некоторые данные об этом княжестве содержатся и в работе А.Малиновского (Историческое... — л.93.).
“ Кушева Е.Н. Народы ... — с.230.
Существование такой административно-политической единицы, как Арская даруга, уже в период Казанского ханства, бесспорно. Труднее обосновать ее связь с так называемыми “Арскими князьями”. Поэтому, вначале я хочу сосредоточиться на этой группе знати. Тем более, в литературе начала высказываться ошибочная точка зрения об удмуртском происхождении “Арских князей”.1
В первый раз они упоминаются в русских летописях в 1489 г. при описании присоединения Вятской земли к Московскому государству: “...а Вятчан больших людей и з женами и з детьми изведоша, да и Арьских князей”. Далее сообщается, что “князь великий (Московский — Д.И.) ... Арьских князей пожаловал... отпустил въ свою землю”2 (выделено мной — Д.И). Уже в конце XIX в. отдельные исследователи обратили внимание, что в некоторых русских летописях, например, в Рязанской, “Арские князья” названы “князьями Татарскими”.3 После 1489 г. та группа “Арских князей”, которая была близка к Вятской земле, вошла в состав Русского государства, что видно из ряда документов. Об этом, например, говорит духовная грамота великого князя Ивана Васильевича (1504 г.): “...Да сыну же своему Василью даю Вяцкую землю всю, городы и волости, и со всем, что в ней потягло, и с арскими князьми, как было при мне”.4 Кроме того, такой же вывод можно извлечь из анализа опубликованных и неопубликованных жалованных грамот “Арским князьям” первой половины XVI в.5 Рассматриваемая группа “Арских князей” была сосредоточена в крупном населенном пункте с укрепленным городком — Нукрате (другое название — Карино), расположенном в бассейне р.Чепцы недалеко от г.Слободского.6 Приведу лишь отрывки из жалованных грамот, свидетельствующих об этом. Так, в наиболее ранней из сохранившихся грамот (1505 г.) речь идет об “Арских князьях”, но в тексте они один раз названы “князьями в Карине”.7 В грамоте Василия Ивановича, отправленной в 1522 г. “на Вятку в Слободской городок”, прямо сказано: “каринские князья... которые живут в Слободском уезде”.8 Потомки этих князей до конца XVIII в. отчетливо помнили о принадлежности своих предков к группе “Арских князей’’. Например, в “Наказе’’, подготовленном в 1767 г. для Екатерининской комиссии, служилые татары Слободского уезда писали; “Предки наши были Арские князья, и до взятия еще царем Иваном Васильевичем города Казани... в вечное подданство подписались служить великому князю Василию Ивановичу’’.9 Историческая память в данном случае не подводила татар, тем более, что они опирались на имеющиеся у них на руках тексты жалованных грамот.10 Поэтому, можно присоединиться к мнению такого знатока истории Вятского края, как А.А.Спицын, который полагал, что до 1489 г. рассмотренные выше “Арские князья’’ входили в состав Казанского ханства, но затем перешли на русскую службу, впрочем, “тянули больше к Казани, чем Москве”.11
Но другая часть “Арских князей” продолжала находиться на территории Казанского ханства. Центром их был г.Арск, о чем свидетельствует летописное сообщение за 1496 г., рассказывающее о походе севшего на казанский престол хана Мамука совместно с “Казанскими князьями”, на Арск: “...царь Мамукъ ... прииде ... ратию подъ Арский городок. Арские же князи града своего не здаша, но бишася съ ними крепко...”13 Следующее упоминание “Арских князей” относится к 1531 г., когда они были выделены казанскими послами в Москве как самостоятельная политическая сила (группа) в Казанском ханстве.13 В последний раз двое “Арских князей” в летописях появляются в 1552 г. Один из них — “Богодан князь Арский”, был среди тех знатных лиц, которые пытались уговорить оставшихся в Казани после ухода оттуда хана Шах-Гали, договориться с московскими боярами.14 Другой — “Арьский князь Явуш”, находился среди тех, кого казанский хан Едигер-Мухаммед в 1552 г. отправил на Арьскую засеку”, чтобы не пропустить русские отряды “на Арьское”,15 т.е. в направлении г.Арска. Посылка князя Явуша для прикрытия арского направления не была случайной — в “Казанской истории” говорится, что при взятии в 1552 г. русскими г. Арска в плен попали “князей арских 12, и воевод черемисских 7, и земских людей лутчих избравшие сотников старейшин 300 и всех до 5000 человек”.16
Показательно, что находившиеся в г.Арске “Арские князья” распоряжались весьма крупным контингентом, включающим и чисто военные подразделения из казаков (на это намекает выражение “людей лутчих”, “сотников старейшин” — детальнее см.ниже). Сам г.Арск был весьма укрепленным населенным пунктом, так как про него в “Казанской истории” сказано: "... острог старый..., аки град тверд, и з башнями и з бойницами”. Там находилось “много людей” и острог “берегли велмо, и не бе взимай ни от коих же ратей”.17 Центральное положение Арска по отношению к территории Арской даруги, его укрепленность, наличие в нем целой группы “Арских князей” со множеством людей, позволяет высказать предположение, что город был административным центром этой даруги.
Теперь постараемся выяснить происхождение “Арских князей’’. Основная информация об этом заложена в сохранившихся генеалогиях представителей этой группы.18 Но эти генеалогии имеют два недостатка: во-первых, они довольно запутаны и не содержат каких-либо хронологических указаний; во-вторых, имеющиеся родословные почти полностью связаны с той частью “Арских князей’’, которая проживала в Нукрате (Карино).19 Однако, разные группы “Арских князей’’ были тесно связаны друг с другом. Прежде всего, необходимо обратить внимание на одно замечание П.Сорокина, глубоко исследовавшего в конце XIX вопрос об “Арских князьях’’. Он писал, что потомки ветви этих князей — Касимовы из д. Карино (Нукрат), “считают первыми переселенцами в Карино Касима Газыева, будто бы из Арска.’’20 Хотя Касима к числу “первых переселенцев’’в Нукрат (Карино) отнести невозможно,21 показательно само выведение его в народной традиции “из Арска’’. Заслуживает внимания и присутствие в общей генеалогии “Арских князей’’ имени упомянутого выше на территории Казанского ханства “Арского князя’’ Явуша в форме “Чуаш’’ ~ “Чуваш “ бек.22 Этот факт важен потому, что не позже 1512 г. отношения между “Арскими князьями”, оставшимися на Вятской земле, которая после 1489 г. фактически вошла в состав Московского государства, и Казанским ханством, временами могли быть враждебными.23 Наконец, из генеалогий, записанных в 1784 г. в Нукрате (Карино), видно, что дети Хусаина, чьи братья Мурсеит и Мавлямбердий жили в конце XV — начале XVI вв.,24 находились “в Арской округе... в деревне Шабулате”,25 т.е. на землях Казанского ханства.
Выяснение хронологических рамок генеалогии “Арских князей” дело непростое. Для проведения такой работы центральную часть этих генеалогий необходимо разделить на две части — до звена Кара-бека и начиная с него. Дело в том, что более древняя часть шеджере (до Кара-бека) датируется весьма приблизительно, тогда как датировка второй половины генеалогии (начиная с Кара-бека) может быть перепроверена и введена в исторические рамки на основе сохранившихся жалованных грамот, эпиграфических и актовых материалов. Сами генеалогические таблицы приводятся в упрощенной форме (см. таблицу I),26 так как главная цель в данном случае не выяснение подлинности всех звеньев шеджере, а определение примерной даты жизни известных по документам личностей, фигурирующих в родословных. В конечном счете на этой основе должна быть выяснена общая хронологическая канва генеалогий “Арских князей”.
Как видно из генеалогических линий I и II, от известных по историческим документам потомков Кара-бека Малыша (1505 г.), Мурсеита (1505 г.), Сейтяка (1495—1555 гг.)27 до самого Кара-бека (бея) есть два поколения, время жизни которых может быть примерно определено: судя по данным XVI в., на одно поколение “Арских князей” в этом столетии приходилось 25—40 лет (медиана — около 32 годов), что укладывается в стандарты, применяемые обычно в генеалогических изысканиях — 25 лет на одно поколение. Но прежде чем использовать эти подсчеты, приведу высказывание потомка Мурсеита (через его сына Деня- ша), проживающего в Нукрате (Карино): “У нас имеется шеджере, которое велось с 867 года (1462—63 гг. — Д.И.). Это родословное было длинным, как палас. На самом верху там стояло имя предка Мирсаи- та....”28 Видимо, 1462—63 гг. — это время рождения Мирсаита (Мурсаи- та) или дата начала его родословной.29 Отсюда вывод: Кара бек мог жить в конце XIV — начале XV вв.30 Генеалогическая линия III, связь которой с Кара беком остается невыясненой, до известного по жалованным грамотам Газы бия (Ших) — Мансурова сына, имеет также три поколения, восходя к началу XV в. Правда, эта генеалогия более запутана и ее верхние два “звена” могут быть оспорены. Тем не менее, сохра-
Таблица 1. Генеалогии “Арских князей”[1]
|
I
|
|
|
нился документ от 1787 г., посвященный “отыскиванию княжеских прав’’ татарами д.Нукрат (Карино) Слободского и д.Кестым Глазовского уездов Вятской губ., в котором упоминаются “князья Альзановы’’ (д.Ниж- ний Погост — часть Нукрата) и “князья Альзаковы’’ (д.Кестым),31 Если учесть, что в указанных селениях жили потомки Газы бия (в д. Нижний Погост были потомками и других князей), то в “Ализане’’ (Агзяне) шеджере можно видеть именно этого князя “Альзана’’ (Альзака). Стало быть, предок Газы бия Ализан в народной традиции признавался родоначальником части “Арских князей’’.
Более древняя часть родословной Кара бека была изучена М.А.Усма- новым и М.И.Ахметзяновым.32 Последний опубликовал несколько версий шеджере Кара бека, позволяющих провести реконструкцию родословной по центральной линии до звена “Бачтан(Бачман) султана’’: Кара бик — Ханбар(Канбар) бик — Калдар(Калдур) бик — Балым бик (сол- тан) — Бачтан (Пачман) солтан (хан).33 М.И.Ахметзянов высказал мнение, что упоминаемый в родословной Бачман султан является предводителем кыпчаков, оказавших в 1237 г. сопротивление войскам Батый хана в низовьях р.Волги.34 Правда, от Кара бека до Бачмана числа поколений маловато. Но в родословной они могли сократиться, в т.ч. и из-за путаницы в коленах — а некоторые признаки такой путаницы в отдельных вариантах генеалогий Кара бека наблюдаются.35 В пользу того, что речь в родословных идет о Бачман султане, говорит одно историческое предание, записанное П.И.Рычковым у башкирского старшины К.Му- лакаева (из Ногайской дороги Уфимского уезда), опиравшегося на “татарскую историю’’, бывшую у него. Там “Басман хан’’ называется “ногайским ханом’’, но место его жительства указывается как “Актюба’’. Оно помещается в 6 верстах от г. Оренбурга.36 В татарской исторической традиции, отраженной в “Дафтар-и Чингиз-наме’’ (XVII в.), этот факт признается: “Актюба есть юрт Пачман хана,’’ — сказано в источнике.37 Между тем, исторический Бачман султан, являвшийся предводителем (эмиром) племени “ольбурлик’’ из “народа Кыпчак”, погиб в низовьях реки Волги,38 где, как известно, есть р.Ахтуба. По данным П.Голдена, olberli (olperli) — это часть правящей группы у восточных кыпчаков (“диких половцев’’), оказавшихся в Поволжье между 1115—1150 гг.39 Судьбу этой группы в период Золотой Орды прослеживает М. И.Ахметзянов, на основе анализа генеалогий пришедший к выводу, что эта группа кыпчаков в золотоордынское время вначале оказалась в Причерноморье и в Крыму, а затем (около 1380-х гг.) мигрировала в Волго- Уральский регион, переселившись в район низовьев рек Белой (Аги- дель), Яика и Сакмары.40
Присутствие кыпчаков в этом районе подтверждается и другими материалами. В частности, имя Калдар бека, деда Кара бека, фигурирует среди имен предводителей племен, сохранившихся в “Дафтар-и Чингиз- наме’’41 и явно локализованных в Поволжье. Кроме того, М.И.Ахметзянов в своей новой работе привел данные, показывающие, что и отец Кара бека — Ханбар бек, жил в районе р.Камбарка (в Удмуртии).42 Я со своей стороны могу добавить, что в лице Балым бс ка мы, быть может, имеем дело с легендарным правителем Балымерского городища “Балым гозей’’ (Балым- Мэлум хуж,а).43 Не исключено, что встречающиеся в 1367—68 гг. в титулатуре великого князя Нижегородского Дмитрия Константиновича (умер в 1383 г.) сочетание “болгарской и болымецкой’’ (князь),44 образовано во второй части от “Балынгуза” (Балымуз-Балымес), происходя от имени Балым (Балын) бека. Да и название “Балымер” явно производно от него же, означая, по-видимому, “крепость Балыма’’ (Балым+ыр~ор; последнее слово в тюркских языках обозначает “укрепление, крепость’’).
Кыпчакское происхождение Кара бека и его потомков — “Арских князей’’, вытекает не только из генеалогий. Дополнительным аргументом, подтверждающим принадлежность Бачмана и его потомков к кып- чакам, служит существование у башкир рода Бушман кыпчак-части племени кыпчак.45 Далее, антропонимия из родословной Кара бека содержит ряд имен, встречающихся именно у тех народов, которые говорят на кыпчакских языках.46
В некоторых вариантах родословных “арских князей’’ нашел отражение высокий статус Кара бека. В частности, в деле, посвященном разбору вопроса о “княжеском и мурзинском’’ происхождении татар из с.Нук- рата (Карино), приводится следующий отрывок из родословной: о
роде Арасланова от хана Кара бия; у него было 2 сына — Мухаммет и Гали, у Мухаммета Ильяс, у него 2 сына: Мурсеит, Мавлюмберди’’.47 Кроме того, в одной из родословных напротив имени внука Кара бека — Алыш бека, есть приписка — “баш бик”, т.е. главный бек.48 Не соответствует ли это определение титулу “улу бий’’? Вполне возможно. Да и сам титул “бек’’ среди потомков Кара бека передавался не всем — из родословных видно, что один из сыновей Кара бека был только мурзой.49 В дальнейшем титул “бек’’ сохранялся у потомков Гали бека, который был явно младше Мухаммет бека, “первого Кара бия сына’’. Такая система весьма напоминает передачу “юрта’’ старшему в клане ка- рача-беев, отчетливо прослеживаемую в Крымском ханстве.50 Выделение в летописном сообщении 1531 г. “Арских князей’’ в самостоятеьную группу, на мой взгляд, также говорит о том, что они были карача- беями, так как в этом сообщении в лапидарной форме перечислены имевшиеся в Казанском ханстве даруги.
Поэтому я считаю, что Кара бек и другие “Арские князья’’ принадлежали в Казанском ханстве к одному из кланов карача-беев, а именно, к клану Кыпчак. Следовательно, в лице Арской даруги мы имеем дело с княжеством Кыпчаков. Его территория до 1489 г. доходила до р.Чепцы, но затем несколько сократилась, охватывая, тем не менее, значительную зону, которая и была известна в начале XVII в. как Арская “дорога”. На конце этой даруги ‘‘сидели” удмурты, а в центре — “Арские князья” с подчиненным им тюркским населением. Последнее включало в свой состав и “Арских татар” — во всяком случае они известны в XVI в. в Нукрате (Карино).51 Эти “арские татары”, отличные от “Арских князей”, были тоже служилым населением. В источниках эти две группы между собой не смешиваются. В Нукрате (Карино) отмечаются еще “чуваши” (XVI — начало XVII вв.), отношение которых к “арским татарам” не вполне ясно, но в ряде случаев те и другие выделены как самостоятельные группы.52 Это важно потому, что на территории Казанского ханства в 1551 г. отмечаются “Чюваша Арьская”,53 скорее всего бывшие жителями Арской даруги. Следовательно, на территории Арской даруги кроме “арских чуваш” могли быть и собственно “арские татары” (не князья). Во всяком случае, на это намекает то место из “Казанской истории”,, где говорится о “сотниках старейшин 300”, под которыми надо понимать рядовых татар-казаков. “Арские наездники, казаки” времен взятия Казани в 1552 г., упоминаются в одном татарском предании, записанном в XIX в.54 Нахождение в Арске во время его осады в том же году 5000 человек (в некоторых редакциях “Казанской истории” говорится о 15000),55 также предполагает значительную военную силу, находившуюся в распоряжении “Арских князей”. Об этом же свидетельствует и эффективная оборона “Арских князей” против войск хана Мамука в 1496 г., когда они “града своего не здаша... бишася...к- репко”.56 В данном случае подразумеваются собственные военные силы “Арских князей”, так как хан Мамук наступал на Арск вместе с “Казанскими князьями”,52
Судя по генеалогиям “Арских князей”, Арская даруга возникла с самого начала формирования Казанского ханства. Так, Мирсаит (Мур- саит) мог находиться в Нукрате (Карино), бывшем северным форпостом Арской даруги, уже в 1462 г, Нахождение “Арских князей” в Арске к 1496 г. при упоминании в 1469 г. в составе “всей земли”, подчиненной хану Ибрагиму, отдельной “Вотяцкой” единицы, подкрепляет этот вывод. Я не исключаю, что клан Кыпчак был в числе правящих еще в период существования Булгарского вилайета, оказавшись в составе Казанского ханства в результате трансформации вилайета в конце XIV — первой половине XV вв. в новое этнополитическое образование.58
Примечания
1 Сторонники отмеченной точки зрения полагают, что “Арские князья” приобрели “тюркские имена” пройдя “этап мусульманизации” (См.: Гришкина М.В., Владыкин В.Г. Письменные ... — с.20).
а ПСРЛ. — т.13. — с.221.
* ГА Кировской обл., ф.170, оп.1., ед.хр. 11. — с.4.
з° Этот вывод мной был сделан раньше (См.: Исхаков Д.М. Нократ татарлары - 176 б.).
Столетие Вятской губернии ... — с.253.
что данный “юрт'’ находился в бассейне рек Зая и Шешмы (Башкирские шежере ... — с.27—35). Похоже, что Амат~Хамат~Самат, это одно и то же лицо. Скорее всего, он являлся исторической фигурой (некоторые соображения о нем, см.: Усманов М.А. Татарские... — с.115—116). Но в данном случае для нас важнее другое — в шеджере племени юрматы отчетливо прослеживается его вхождение в Ногайскую Орду. В то же время в одной из версий шеджере “Тамьян бия”, опубликованной М.ИАхметзяновым, обнаруживается близость древних частей родословных Кара бека и Тамьян бия, указываются контакты Тамьян бия с мангытами:
“I Тамьян бий. II. Кара Мангыт бий. III Калдар (Калдра) бий. IV. Йулдар бий. V. Мангытай бий. VI. Балыйн бий”. Про последнего в шеджере сказано: “дети Балыйн бия сына Мангытай бия, следующие: 1) Каждтин. 2) Апатии. 3) Унчазай. 4) Карай (Карждй). 5) Сермэт” (Эхмэтщанов М.И. Нугай Урдасы... — 149 б.). Все данные показывают, что в лице Кара-бека и его предков мы имеем дело с тюркской группой, находившейся в Поволжье и входившей в состав какого-то кочево го или полуоседлого объединения, пребывшего в районе исторического Биляра (или Балымера) — в бассейнах Зая, Шешмы, Ика и Агидели. Это объединение позже имело отношение и к Ногайской Орде.
При изучении вопроса о Галицкой “дороге” обнаружиается, что ее территория, по сравнению с другими даругами, имеет урезанный характер. Кроме того, источники четко не отделяют эту “дорогу” от соседней Алатской “дороги”. Например, в “Записи” от 1564—65 гг. д. Ибря отнесена к “Галицкой и Датской (Алатской) дороге “Казанского уезда.1 То же самое видим и в писцовой книге 1602—1603 гг., в которой часть населенных пунктов отнесена к “Галицкие и Алацкие дороги”, хотя из текста документа следует, что существовала и вполне самостоятельная “Дорога Алацкая”,2 Она упоминается и в писцовой книге 1567—68 гг.3 Тем не менее, отдельная Галицкая даруга в более ранний период известна. Я уже указывал, что в 1553 г. в Патриаршей (Никоновской) летописи есть следующее сообщение: “А на Галицкой дороге за Казанию рекою”.4 Так как в этом источнике вслед за приведенным сообщением речь идет о “дорогах” Арской, Ногайской и “Чювашской”, т.е. о реально существовавших в Казанском ханстве даругах-княжествах, то и в Галицкой “дороге” надо видеть такую же админстративно-территори- альную единицу. Именно о ней, по моему мнению, говорится в “ногайских делах”, относящихся к 1550 г. В документе (это — грамота детей князя Ногайской Орды Юсуфа, Юнуса и Алия мурз, Ивану IV) ногайская знать предлагает Москве организовать совместный поход на Казань (“Казань воевати”), взяв на себя вторжение на земли Арской даруги. Ивану IV при этом отводится следующая роль: “...а твоя бы рать Окреч- скую дорогу, да Ногайскую дорогу, да Якийскую дорогу отняли”.5 Уже говорилось, что Якийская “дорога” была названа по населенному пункту Яки. Последний известен из писцовой книги 1602—1603 гг. на территории “Галицкие ж и Алацкие дороги”.6 Но по переписной книге 1646 г.
эта деревня фигурирует в составе Алатской “дороги”,7 тогда как по переписной книге 1678 г. она включена в число селений Галицкой “дороги”.8 Поэтому, в “Якийской дороге” надо видеть именно Галицкую даругу. Кстати, “Галицкая дорога” отмечена и в дозорных книгах В.Белкина (1601—1602 гг.).9 Населенный пункт под названием “Яки”,10 как я покажу далее, выполнял функцию ее центра. Мне представляется, что Галицкая даруга подразумевается и при описании событий, связанных с “посылкой по улусам” в 1553 г., когда “государь послал по всем улусам чернымъ людямъ ясачнымъ жаловалные грамоты опасные, чтобы шли къ государю, не бояся ничего”.11 В результате, вначале “прислали... Арьские люди бити челом... з грамотою...” К нам были посланы сын боярский М.Козаринов и Камай — “мырза Казанский”, которые вернулись обратно 10 октября 1553 г.,” ас ними многие Арьские люди”. Последние “царю государю били челом... И царь государь черных людей и Арьских пожаловал, ясаки на них велел имети прямые, какъ было при Магмедемине царе”. Тогда же “луговые люди изъ Якъ и изо многихъ месть... приехали..., какъ и Арские, хотять государева жалованиа. И царь и государь их пожаловалъ по тому же”.12 В первом случае в Патриаршей (Никоновской) летописи и в Царственной книге речь явно идет о населении Арской даруги. Во втором случае “луговые люди из Як” — это население Галицкой даруги. Правда, допустимо и такое толкование, когда под “луговыми людьми” из территории с центром в Яках могут скрываться жители сразу двух даруг — Алатской и Галицкой. Но в целом, при описании событий 1553 г. все- же надо иметь в виду общий контекст, который больше предполагает приход “бити челом” отдельными даругами. Да и в той же Патриаршей (Никоновской) летописи в том же году говорится о посылке “детей боярских” на “Побережную сторону ясаков брать”.13 Между тем, из текста летописи отчетливо видно, что к “побережным людям” относились жители “Чювашской” и “Нагайской” даруг.14
Несмотря на достаточную представительность материалов, свидетельствующих о самостоятельности Галицкой даруги, ее “привязанность” к другой — Алатской даруге, требует своего объяснения. По этому поводу можно высказать две гипотезы. Первая заключается в том, что смешение территорий двух даруг во второй половине XVI в. было связано с искусственным расчленением после 1552 г. центральной зоны территории Казанского ханства на две части — на Казанский и Свияжские уезды. Допустимо предположить, что Галицкая даруга имела продолжение на Нагорной (Тау ягы) стороне, где возник Свияжский уезд. Во- первых, к такому выводу подталкивает сама конфигурация Галицкой даруги — территориально она проходила юго-западнее Алатской даруги, близко подходя к Волге. При этом татарских селений в ее составе было значительно меньше, чем в других “дорогах” (“урезанный” характер Галицкой “дороги”). Во-вторых, в 80-х годах XIX в. известный исследователь татарского языка А.Безсонов оставил следующее замечание относительно татарского населения “Галич ж,улы” (Галицкой дороги) и “Тау жулы” (Нагорной “стороны”): "... в верхней одежде жителей этих двух сторон преобладают черный, темносерый и синий... цвета”. Одновременно он констатировал, что у жителей-татар других “дорог” (Но- гай жулы, Жорей жулы, Арча жулы и Алат жулы) в одежде наблюдается “преобладание белого цвета”.15 Ясно, что в данном случае обнаруживается некое культурное единство населения Нагорной стороны и Галицкой даруги. Но возможно и другое объяснение “слитности” Галицкой и Алатской даруг. На примере Крымского ханства уже было показано, что некоторые кланы в этом государстве к XVI в. пришли в упадок. Не произошло ли нечто подобное и в Казанском ханстве? В этом случае владения захудалого “рода” могли быть присоединены, возможно, силой, к владениям усилившегося клана. Некоторые данные, которые будут проанализированы дальше, позволяют мне не отбрасывать и такую возможность. Но до обсуждения этого предположения надо решить вопрос о принадлежности Галицкой даруги к конкретному клану.
Изучение данной проблемы возможно лишь на основе генеалогий, исторических преданий и дастанов, связанных с Чура (Чора)-батыром.16
Одно из таких преданий было записано М.И.Ахметзяновым в д.Боль- шая Карагузя (Зур Караужд) Зеленодольского района Татарстана.17 Там говорится, что “отцом Караужд был Кара би, Кара би владел деревней Караваево (“Каравай авылында ил тотып яшэгэн”). Его сын Караужд поселился на месте д.Малая Карагузя”. Далее в предании сообщается о том, как трое сыновей Караужд основали разные деревни — старший, по имени Кара Темэн, положил начало д.Каратмен; второй (его звали Чура бием) обосновался на месте современной деревни Большая Карагузя (Зур Караужд), где есть “яма Чура бия”; третий из сыновей поселился на месте д.Кульбаш (Кулбаш). М.И.Ахметзяновым была опубликована еще одна версия предания, которая, при совпадении с первой в общих чертах, имеет и некоторые отличия.18 Например, старшим сыном Караужд там назван Чура би. При рассказе о его поселении в д.Б.Карагузя, говорится о построении им укреплений (“Чура би ур казып шун- да урнашкан”). Место поселения второго указано как д.Яки (Ждке). Еще одно предание из этого цикла приводится А. Рахимом в числе “татарских летописей”: ....(961 г.) (1553—54 гг. — Д.И). (Чура батыр 3 года воевал)... После того богатырь Чура, выйдя из Еазана, совершил второй намаз придя в деревню Карабай (в этом Карабае (ныне) живут русские; по русски называют Караваево). Придя оттуда вечером ночевал в д.Кол-Сеид... После того пришел в Чурилино. Там жил недолго...”19
Практически все населенные пункты (исключение составляет Чурилино), упоминаемые в преданиях, расположены недалеко друг от друга. Деревни Карагуза (в источнике — “Корок Коза”) и Яки в 1602—1603 гг. фигурируют в составе деревень “Еалицкие ж и Алацкие дороги”.20 Они же, но с добавлением д.Каратмен, отмечены в переписной книге 1678 г., но в числе селений Еалицкой “дороги”.21 Правда, в промежуточной переписной книге (1646 г.) д.”Карок Козя” числится среди деревень Алатской “дороги”.22 Сложнее обстоит дело с д.Чурилино. Одна деревня под этим названием в 1565 г., была населена “новокрещенами”.23 Но она позже находилась в составе Арской “дороги”, в удалении от других населенных пунктов, упоминаемых в преданиях.24 В то же время в “Памяти” за 1604 г. “деревня Чюрильня” как будто бы отнесена к “Галицкой и Алацкой дороге”.25 Не исключено, что речь идет о разных деревнях, имеющих одинаковое название. Поэтому, и д.Чурилино можно отнести к кругу населенных пунктов, входивших в число деревень Галицкой (Галицкой и Алатской) даруги. Очевидно, все перечисленные селения существовали уже в период Казанского ханства.26
К настоящему времени известны два варианта родословных Чура батыра. Один из них связан с уже рассмотренным преданием. Оно обнаружено и опубликовано М.И.Ахметзяновым (“Кара Гуж,а шэжррэсе”).® Другое шеджере опубликовано как “башкирское”,28 но из содержания родословной видно, что потомки Чуры в конце XVIII в. жили в д. Бик- бау, расположенной в устье р.Ик. Это селение упоминается в надписи на надгробном памятнике (1895 г.) из с.Какри-Елга Азнакаевского района Татарстана, где сказано: “В 930-м году по хиджре (1523—24 гг. — Д.И.), во время Буляр хана, истинный мусульманин из типтярского рода Туйыш в деревне Бикбау”.29 Скорее всего, эта та д.Бикбулово, которая в конце XVIII в. была населена башкирами и тептярами, и относилась к Тугузской тюбе Енейской волости.30 Поэтому, в дальнейшем эту родословную я буду обозначать как “башкирско-тептярскую”. На первый взгляд, в родословных, представленных в таблице 2, кроме имени “Чура”, ничего общего нет. Однако, имя “Чура батыр” из генеалогии 1 совпадает с именем главного героя распространеного среди кыпчакоязычных народов дастана “Чора батыр”.31 Отца эпического Чора батыра звали “Нэрик” (Нарэц, Нурек, Нарик).32 Имя же Нэрек присутствует в генеалогии II. Уже это одно позволяет протянуть цепочку: эпический Чора батыр — Чура батыр (Чура) из генеалогий — исторический Чура (Чюра) Нарыков. На самом деле для такого отождествления оснований значительно больше. Поэтому, я перейду к конкретным материалам на этот счет.
Елавное внимание необходимо уделить фигуре жившего в Казанском ханстве в первый половине XVI в. князя Чуры (Чюры) Нарыкова. В первый раз князь Чюра упоминается среди трех лиц, прибывших в качестве послов хана Сафа-Еирея в Москву в марте 1526 года.33 Очевидно, он же назван в летописном сообщении от 29 июля 1545 г. Чюрой Нарыковым.34 Хотя в данном случае его титул не указан, Чюра выступает как важная фигура: от имени Кадыш князя и его лично в Москву было отправлено послание с предложением прислать рать; писавшие обещали “царя (хана Сафа-Еирея — Д.И.) и крымцев тридцати человек”, оставшихся в Казани, выдать русским. Следующее упоминание Чюры Нарыкова относится к 17 января 1546 года — он назван среди “казанцев”, приславших
II
Башкирско-тептярское шед-
жере
в Москву грамоту и просивших на престол хана Шах-Гали.35 В ответном послании московского великого князя содержалось обращение к трем казанцам, от которых была эта грамота.36 Эти данные показывают, что Чура (Чора) Нарыков входил в число высшей знати Казанского ханства. В последний раз имя Чуры (Чюры) Нарыкова появляется в Патриаршей (Никоновской) летописи 20 сентября 1547 года: приехавшие служить к Ивану IV знатные татары, в числе которых находились и “Чю- рины братья Нарыкова”, привезли весть о том, что “царь (Сафа-Гирей — Д.И) въ Казани побилъ Чюру-князя Нарыкова, Баубека-князя, Ка- дыша-князя и иных многихъ...”37 Интересные данные о смерти князя Чюры Нарыкова содержатся в “Казанской истории”. Вначале там говорится о том, что князь о хане Шах-Гали “пожеле ...сердцем и душою и препаде ко царю правдою нелестною, добру помощь ему дал советом..., избавляя царя от неповинныя смерти”. Затем рассказывается, как Чура помогал хану бежать из Казани, проводив его по Волге. Причем он якобы сказал хану: “Аз, царю, вместо тебе умру в Казани, и моя буди глава во твоея место главы. Ты же мною да избавлен буди и не забуди мене, егда будеши преже меня на Москве, пред самодержцем станеши, вспо- мяня мя ему и о себе”. Чура сам тоже хотел бежать вслед за ханом Шах- Гали и сказал ему, чтобы хан ждал его в определенный день в заранее оговоренном месте. Князь собрался со своими домочадцами, с 500 “служащих рабов”, а всего воинов (“ратников”) с ним было до 1000 человек, и бежал спустя 10 дней за ханом. Однако тот его не стал ждать. Казанцы снярядили погоню за Чурой, был сильный бой, во время которого убили Чуру, его сына и “всех отроков его”; в Казань обратно возвратились лишь жены князя и его рабыни.38 Отзвук этих событий прослеживается и в преданиях, связанных с “шеджере Кара-Гужи”, где сказано: ...за то, что отец Чура батыра Чура би изменил казанскому хану, тот влил в его рот расплавленное серебро, заявив: получай причитающееся, а то тебе (все) не хватало”.39 Князья Чура Нарыков и Кадыш были инициаторами приглашения на казанский престол хана Шах-Гали, поэтому не удивительно, что взявший Казань с помощью ногайских войск хан Сафа-Гирей “побил” своих противников.40 Если иметь в виду, что хан Шах-Гали, посаженный на казанский трон 13 июня 1546 года, просидел там ровно один месяц,41 то дата смерти Чуры Нарыкова приходится на середину июля этого года.
Таким образом, князь Чура Нарыков жил в Казани и принимал активное участие в политической жизни Казанского ханства между 1526— 1546 годами.
Теперь обратимся к вопросу о тождестве Чуры Нарыкова русских документов и Чора батыра дастанов, решаемого на основе генеалогий. Согласно русским источникам, отцом князя Чуры был Нарык, поэтому он и в “Казанский истории” назван “Нарыковичем”. В дастанах отцом Чора батыра также выступает Нарык (НэрИс, Нурек, Нарэц, Нарик).42 Лишь в генеалогии, обнаруженной в Татарстане М.И.Ахметзяновым, отцом Чуры батыра назван Чура би. Однако и под последним тоже может скрываться Нарык. Дело в том, что в варианте дастана о Чора батыре, распространенном среди добруджинских татар, при отчетливом высказывании о том, что отцом Нарыка был Нарык, в одном месте Чора представляет себя так: “Я Чура, сын Чуры” (Чура улы Чурамын). Но это определение идет сразу после имени Ир-Нарык, как бы в связке с ним.43 Похоже на то, что Чора батыр именно своего отца Нарыка называет “Чурой”. Думаю, что тут это слово применено в смысле вассала — такое его употребление в средневековой тюркской литературе Поволжья известно.44 В таком случае в отмеченной выше генеалогии под “Чура бием” надо также понимать Нарыка.
Далее обратимся к вопросу о социальном статусе Чуры Нарыкова. Один раз (в летописном сообщении о его смерти) он назван князем (1547 г.). “Казанская история” дает более детализированную информацию по данному вопросу — Чура там не только признается “большим князем”, но и “властелем казанским”, имеющим “власть... надо всеми казанцы”.45 Кроме того в источнике он еще именуется и “храбрым воеводой”.46 Заслуживает внимания и описание в “Казанской истории” момента бегства Чуры Нарыкова, когда с ним находилось 1000 “ратных” людей, включая и 500 “служилых рабов”.47 На основе этих данных можно заключить, что Чура Нарыков являлся крупным феодалом.
Эпический Чора батыр сохранил признаки, отражающие его высокое социальное положение. Прежде всего, в казахском варианте дастана Чора назван “беком”,48 что в русской титулатуре соответствует князю. В рукописной татарской “летописи”, переписанной в 1864 г. Нурмухаме- том сыном Азмедзяна, “Чура батыр” назван сыном “Малика”.49 В данном случае “Малик” — это, скорее всего, не имя собственное, а определение социального положения — “хозяин, глава, владелец”. В то же время отец Чоры-Нарык, в шеджере башкир племени (рода) тамьян- катай определен как “мирза”.50 Если верна моя реконструкция сведений из генеалогий “Кара Гужи”, то отец Чоры, как и один из его предков, имел титул “би”.51 В принципе, сведения из шеджере башкир племени (рода) тамьян — катай не противоречат остальным данным о титуле отца Чоры, так как мурза с течением времени мог стать беком (бием). Наиболее показательный пример тому — из семьи Чуры Нарыкова: один из братьев Чуры — Ислам, в 1549 году являвшийся мурзой, к 1552 году стал князем.52 Из общего ряда сведений о титуле Нарыка выпадает только сообщение казахского варианта дастана, где отец Чоры неоднакратно именуется “ханом”.53 Но этот случай нельзя признать исключительным — как я уже отметил, родоначальник клана Кыпчак Кара би (бек) в некоторых случаях также именовался “ханом”.
Чора практически во всех версиях дастана фигурирует как “батыр”. В поволжско-татарском варианте дастана “батыром” именуется и отец Чоры — Нарык.54 По-видимому, это воинское звание,55 нашедшее отражение и в “Казанской истории”, в которой Чура назван “воеводой”.
Титул Чуры Нарыкова — князь (бек, би) — не противоречит его званию “воеводы” (батыра), так как знатное лицо, будучи князем, могло одновременно быть и воеводой.
Для установления места князя Чуры Нарыкова — Чора бека в системе феодальной иерархии Казанского ханства, следует проанализировать данные о его клановой принадлежности, которые имеются только в дастанах и в косвенном виде — в некоторых из шеджере. Но этот вопрос в дастанах довольно запутан и его решение не лежит на поверхности.
С одной стороны, Чора выступает как представитель рода (племени) “тама”, что видно из высказываний героя дастана (в виде ответа на вопрос об его “асыл”,56 т.е. его происхождении, но не семейно-родственном, а о родоплеменном):
Кукес углы тамамэн57
Кырымдагы Кекешле Тамганыц
Куылган бер улымын58
Кокушли кок Тамалыман59 (крымско-татарский вариант)
Ай тамгалы Тамаман
б) Асылымди сорасанъ, (ногайский вариант)
Ноькис улы Тамаман60
Берги атамды сурасан,
Кок нарлы танамын61 (казахский вариант)
Из приведенных вариантов несколько отличается лишь дастан, записанный среди казахов, но и он содержит строку, где речь идет о группе “тана”. Можно полагать, что правильное название этой группы — “тама”, а этнонимы “тана” (казах.) и “тамга” (добр. — “тама”) являются лишь его вариантами.62
По-видимому, подразделение “тама” входило в более обширную группу, название которой Кокуш-Кукес-Кекеш или Ноькис. Хотя предпочтительнее трактовать этот этноним как нокус-нукус,63 приходится учитывать и казахскую традицию, согласно которой один из предков Шора батыра — Тама, происходил от Кугиса (Keric).64
Одновременно эпический Чора батыр, как только что было показано, в казахской версии дастана выступает как “аргын”. Эта линия родоплеменных связей Чора батыра присутствует и в ногайском варианте дастана: “Мен аргын-ман, аргын ман”, — заявляет герой дастана.65 Информация, содержащаяся в казахском и ногайском вариантах дастана, находит неожиданное подкрепление в двух родословных:
|
Аджи Ямгурчы бек | (1551г.)
|
|
|
Связь между двумя родословными идет через звено Кара-Коджа бека (Кара Гужа). Этот бек в Крымском ханстве считался родоначальником одного из кланов карача-беев-Аргынов.66 В эпосе “Идегей” в нескольких местах о Кара Кужа бие устами хана Тохтамыша говорится как о главе Аргынов:
Кара Кужа батырым.67
Когда в эпосе описывается время сына Идегея, Норадына, то опять упоминается Кара Кужа:
Аргылнын, улы Кара Кужадан...69
Приходится признать, что информация о клановой принадлежности Чора батыра противоречива. Но в дастанах можно найти некоторые детали, которые помагают расшифровать истинную клановую принадлежность Нарыка и его сына Чоры. Так, из варианта дастана “Шура батыр”, записанного в конце XIX в. известным татарским фольклористом А.А.Ди- ваевым среди казахов Чимкентского уезда, видно, что люди из рода (племени) “тама”выступают как “верные слуги” Нарикбая, пасшие его скот.70 Несмотря на то, что в этой версии дастана грозный противник Чора батыра — Али бий, глава 40 тысяч “айрактинцев”, обращаясь к Чоре, вопрошает: “Ты не таминец ли, прикочевавший?”, таминцы предстают то как “народ”, то как слуги Нарыка и Чоры.71 Понятно, что сеньоры — в данном случае Нарык и его сын Чора — могли иметь иное, чем слуги, происхождение.72 Отсюда и вторая линия родо-племенной принадлежности Чоры — аргынская. Она отчетливо представлена не только в дастанах, но подкрепляется и родословной крымских Аргынов. Не лишним будет отметить, что в крымско-татарских версиях дастана “Чора батыр” Кокушле Тама (варинты: Кокушле Кок Тама, Кокушле Кой Тама) в ряде случаев обозначается как место проживания (поселения) Нарыка,73 а не как определение его этнического облика.
Думаю, что на самом деле Чора батыр являлся представителем клана Аргын. В то же время установление сложной взаимосвязи групп “тама” и “аргын” остается задачей будущих исследований.
Учитывая, что сеть населенных пунктов, имеющих отношение к Чора (Чура) батыру и его родственникам, располагалась на территории Галицкой даруги,74 именно Галицкую даругу следует признать княжеством Аргы- нов в Казанском ханстве. Чура Нарыков в таком случае оказывается кара- ча-беем. Существование крымской линии Аргынов, бывших в Крымском ханстве также карача-беями, подкрепляет эту точку зрения. Отдельные места их эпоса “Чора батыр’’, распространенного среди крымских татар, прямо говорят, что герой дастана в “Казань’’ прибывает из “Крыма’’.75 Но в то же время в версиях дастана, записанных среди добружинских татар, отец Чоры — Нарык, признается переселенцем в Крым (в приграничную зону “Кокешле Тамга’’) из Казанского ханства.76 Поэтому, когда Чора батыр отправляется в “Казань’’, он приходит “в отцовский юрт’’ (“Атам йорты Казанга’’).77 В данном случае “юрт’’ отца Чора батыра — это Галицкая даруга. Казахская версия дастана “Шура батыр’’ также признает, что первоначальным местом проживания Нарыкбая был “город Казан’’.78 Когда Чора (Шура) батыр убивает Али бия, ему предлагается “отъехать в Казань’’, где его “ждет бесчисленное множество таминцев, во главе с ....дядей Исым бием”. Когда Чора (Шура) батыр прибывает “в Казань’’, там он другому своему дяде — Кариббаю дарит “несметное количество драгоценных вещей’’.79 Как видим, и в казахском варианте дастана сородичи Чоры (Шуры) живут в Казанском ханстве и они способны выставить большое войско в 6 тысяч человек.80 О том, что Чора бек, как, видимо, и его отец, был одним из карача-беев, может свидетельствовать и следующее место из генеалогии башкир подразделения тамьян-катай: “...мирза по имени Нурек из потомков Жагылбая, казахского рода, переселился с устья Бухары к реке Уил на озеро Сон Салпар. Нурек-мирза был очень богатым... У Нурек мирзы ... от жены по имени Танисула родился сын Сура, несколько лет спустя еще один — Ширин...’’81 Не исключено, что под вторым “сыном’’ Нурек-мирзы скрывается название еще одного, хорошо известного в позднезолотоордынских (татарских) государствах, в том числе и в Казанском ханстве, клана карача-беев — Ширинов. Далеко не случайными являются слова автора “Казанской истории’’ о том, что Чура Нарыков являлся “большим’’ князем, “властелем Казанским’’, “воеводой’’. В этом перчне даже последнее определение имеет смысл — в татарских ханствах, как я еще постараюсь показать, “воевода-князем’’ (“орыш бис”) считался именно карача-би.
В дастанах содержатся и некоторые намеки, позволяющие думать, что небольшой размер территории Галицкой даруги объясняется не только преобразованиями второй половины XVI в. Во многих версиях дастана “Чора батыр’’ (в добружинско-татарском, поволжско-татарском, крымско-татарском, казахском), Нарык уходит из своей родины после убийства сына бека или хана.82 Хотя родина эпического Нарыка не всегда “Казань” (иногда это “Эдил”~”Этил”),83 уход его выглядит не добровольным. Чаще всего отъезд Нарыка объясняется притязаниями со стороны некоего мирзы, бека или хана, на его жену.84 В одной из казахских версий дастана “Нэрек”, герой его отъезжает боясь, что его жену отнимет “ногаец” (ногайлы).85 Кажется, эти данные позволяют конкретизировать причины отъезда отца Чора батыра — Нарыка, из Казанского ханства. Как я уже указывал, князь Чора (Чюра) в Казанском ханстве известен между 1526—1546 гг. Уже в период проживания молодого Чора батыра “в Крыму”, в “Кокешле Там(г)а”, его отец предстает в дастанах пожилым человеком. Поэтому время его жизни надо отнести к концу XV века. Именно тогда (1480—1490-е годы) в Казанском ханстве происходили большие изменения, связанные с низложением хана Ильгама, которые могли привести к отъезду Нарыка из государства. Но “юрт” Нарыка сохранился, что подтверждается не только данными дастанов (возвращение Чора батыра “в Казань” — в “отцовский юрт”, нахождение там его родственников с множеством “таманцев”), но и ролью реального Чуры Нарыкова в Казанском ханстве.
Тем не менее, этот “юрт” мог быть несколько урезан в размерах. Не исключено, что Аргынов в ханстве потеснили Мангыты — вряд ли случайна боязнь эпического Нарыка какого-то “ногайца”. Далее, Чура На- рыков был настроен против хана Сафа-Гирея, находившегося в тесных контактах с Ногайской Ордой. Наконец, из письма ногайского мурзы Юнуса (1549 г.) видно, что в период вынужденного нахождения хана Сафа-Гирея в Ногайской Орде (январь—июль 1546 г.), он, за помощь в возвращении ему казанского престола, пообещал ногайской знати не только “Мангытский юрт”, но и “Горную” и “Арскую” стороны.86 Между тем, “Горная сторона” могла находиться под юрисдикцией Аргынов. Поэтому, такой шаг хана Сафа-Гирея, оставшийся, правда, нереализованным, можно расценить как желение передать часть владений враждебных ему Аргынов в руки своих союзников — Мангытов.
Примечания
Атан, Hapik хан еди
Мынау туган Казан да
Атан, туган кала еди
Казанда атан, хан еди (Шора... — с.366).
Среди проблем, затрудняющих “привязку” одного из двух оставшихся кланов (Ширины и Барыны) к Алатской даруге, в первую очередь следует назвать неполную территориальную расчлененность Алатской и Галицкой даруг. Далее, в историческом центре Алатской даруги, согласно татарским преданиям, жили ногайцы. Так, в рукописной “Истории села Березя” говорится о проживании ногайцев в городке, расположенном на месте с.Русские Алаты. Причем население многих соседних татарских деревень возводится к предкам ногайцам.1 В другой рукописи — “Истории д.Чыршы” (селение относится к тому же ареалу), сообщается о переселении в 1371—75 гг. младшего сына “Мамай хана Мамет хужи мурзы” из районов близких к г.Малмыжу, в д.Дубъяз, расположенную в тех же пределах.2 Дата, приводимая в источнике, вызывает сомнения.3 Кроме того, в татарских генеалогических записях под именем “Мамай хана” известен и ногайский мурза, затем князь — правитель Ногайской Орды — Ших-Мамай (жил в первой половине XVI в.).4 При издании этой части рукописи, М.И.Ахметзянов высказал предположение, что Адаевы — а они считаются переселенцами из ареала “Нократа” (р.Вятки) в д.Чыршы и возводят себя к “Мамай хану” — имеют отношение к Кара беку из клана Кыпчак.5 Однако, эта точка зрения аргументирована недостаточно.В то же время исторические документы показывают, что в 1536 г. Хан (Каи) мурза, сын Ших-Мамая, “воевал страну Нократ”.6 Поэтому, в Мамет хуже мурзе скорее надо видеть выходца из Ногайской Орды. Следует также отметить, что в историческом центре Алатской даруги — в д.Татарские Алаты, была записана генеалогическая легенда о родоначальнике “Канкорат бабае”.7 Вхождение кунгратов в Ногайскую Орду бесспорно,8 поэтому этот факт также может говорить о нахождении ногайцев в центральном поселении Алатской даруги. Кроме того, на кладбище д.Малая Атня, которую Е.И.Чернышев относил к Алатской дороге,9 имеется надгробный памятник 1524 г., поставленный на могиле человека по имени “Ябынчы табын Акбулат”.10 Слово “табын” тут отражает родо-племенную принадлежность.11 Возможность вхождения табынцев в состав группы (племени) уйшын''' -уйсун я обосную далее. А группа уйшын являлась частью Ногайской Орды. По данным диалектологических исследований, в рассматриваемом ареале распространен дубъязский подговор, у которого наблюдается общность с языками ногайской (ногайский, казахский, каракалпакский) группы и с башкирским языком. Поэтому, диалектологи высказали мнение, что в формировании этого подговора крупную роль сыграли ногайцы.12
Нахождение на территории Алатской даруги значительной группы ногайцев или групп, близких к ногайцам этнически, может быть объяснено двояко. Не исключено, что в центральной части этой даруги ногайцы были поселены для обороны западных пределов Казанского ханства около середины XVI в., особенно после того, как на престол сел хан Едигер-Мухаммед, приведший с собой значительное число ногайцев. В частности, в “Истории села Березя’’ речь идет о том, что ногайские мурзы из Алатского городка оказали русским войскам сильное сопротивление при взятии Казани.13 Но возможна и другая версия. Из “ногайских дел’’ известно, что в 1553 г. из Ногайской Орды Касай мурза писал Ивану IV: “Барымский Тинибяк в Казань ходил посолством ... ныне у Карагузя живет ... дай ми его’’,14 Речь, таким образом, идет о Тинибеке из клана Барын, который был выходцем из Ногайской Орды (“ходил посолством’’) и, видимо, из-за событий 1552 г. не смог уехать обратно. Но в данном случае важна местность, где он остановился, — “у Карагузя’’, т.е. где-то в районе д.Карагузя. Тут уместно напомнить, что вся рассмотренная выше зона с “ногайскими’’ следами, примыкает к Галицкой даруге, а при учете существования стандартной формулы описания этой территории как “Галицкие ж и Алатские дороги’’, выражение “у Карагузя’’ может означать и Алатскую даругу. Короче, не исключено, что Тинибек решил переждать катаклизм 1552 г. у своих родственников из клана Барын, находившихся на территории Алатской даруги. То, что клан Барын являлся в Казанском ханстве “владетельным’’, отчетливо видно и из “Записи” содержания разговора с крымским ханом Мухаммед-Гиреем, произведенной московским послом В.Шадриным (Она датирована 1518 г., но судя по содержанию, должна относится к 1517г.). Хан сообщал Василию III, что тому следует отправить “брата своего” Абдул-Латыфа “на Казань”. После того, как Абдул-Латыф окажется “на Казани”, — по мнению Мухаммед-Гирея, необходимо “кут- ловать Барына или Кибчаку”. Далее он продолжает: “Апак приказывал о Мамеше мурзе, да Осан мурзе, да о Авляр мурзе”.15 Выражение “кутло- вать”, очевидно, образовано от татарского “котлау” — “поздравить” или “одобрить”. Тут явно имеется в виду перемещение из Крымского ханства в Казанское представителей одного из двух указанных в “Записи” кланов карача-беев. Между прочим, отмечаемый в документе Апак был из клана Кыпчак.16 Ав “Именном списке” Крымской знати (1524 г.) фигурирует “Мамыш князь Барын Гоземгенев сын”,17 который может быть отождествлен с “Мемешем” из “Записи”, оказывающимся в таком случае представителем клана Барын.
Учитывая, что Барыны имелись и в Ногайской Орде, нахождение на территории Алатской даруги ногайцев можно истолковать и так, что они были “народом” клана Барын. Но в целом, я считаю, что вопрос о Барынах в Казанском ханстве нуждается в дополнительном исследовании. Это будет возможно только при обнаружении новых источников.
Примечания
? Чернышев Е.И. Селения... — с.284. В писцовой книге 1602—1603 гг. д.Болыпая Атня включена в состав населенных пунктов “Галицкие ж и Алацкие дороги” (Писцовая книга Казанского уезда ... — с. 184—185, 191).
Прямых упоминаний этой “дороги” во время Казанского ханства в источниках обнаружить не удалось. Наиболее ранняя информация о Зю- рейской даруге сохранилась в “Выписи из Казанской дачи” (1573—74 гг.), но сама она дошла лишь в составе писцовой книги 1602—1603 гг.1 В следующей раз об этой даруге говорится в 1594 г. в “Платежной описи”, где отмечаются “Зюрейские дороги с новокрещенские Мемер деревни....новокрещены...”2 Затем, в писцовой книге 1602—1603 гг. приводится выдержка из другого документа — о “Казанской даче” 1597—98 гг. жителям деревни Укречь, относившейся также к Зюрейской “дороге”.3
Я полагаю, что рассматриваемая даруга, несомненно, существовавшая уже в период Казанского ханства, в более ранних русскоязычных документах фигурирует под другим названием. В этой связи обращают на себя внимание два сообщения из Патриаршей (Никоновской) летописи. Одно из них, отражающее события 1552 г., гласит: “...и для сил- ной вылазкы изъ города (Казани — Д.И.) и пробивания на лесы, на Арьском поле и на дорогах на Арскыхъ и на Чювашьских велел государь быти царю Шигалею”.4 Из Царственной книги видно, что это войско, прикрывавшее отмеченные “дороги”, стояло в направлении “на Арьс- кое поле вверх Булака у Кабан-озера”.5 Следовательно, общее направление рассматриваемых “дорог” было северо-восточное. Однозначно можно утверждать, что “Чювашьская дорога” не являлась ни Ногайской, ни Галицкой даругами — они в сообщении 1552 г. фигурируют отдельно.6 Она не имела отношения и к Алатской даруге, которая в источнике явно “слита” с Галицкой даругой. Да и географические ориентиры для Алатской даруги не подходят. Что за “дорога” подразумевалась под “Чювашьской” в 1552 г., становится ясно из другого сообщения той же летописи, но относящейся к 1554 г. Там сказано: “...дело на Арьскыхъ людей, и пошли ис Казани Арьскою дорогою на высокую гору (очевидно, Высокая Гора — Биектау — Д.И.) къ засеке, и направо побережных людей по Чювашьской дороге и по Нагайской...послали воевати..,”7 Как видно, из этого отрывка, одна группа пошла на территорию Арской даруги (в летописи даже указывается маршрут: “идучи на Арско и къ Нурме и на Уржум... пришли Науржумъ”8). А вот другая группа направилась к востоку и юго-востоку, так как в летописи уточняется, что пошедшие “направо”, должны были “воевати” тех, кто жил “На Каме и по Меше”.9 Таким образом, “Чювашьская дорога” находилась между Ногайской и Арской даругами. Следовательно, этим названием Патриаршия (Никоновская) летопись именует Зюрейскую даругу. Этот вывод полностью подтверждается при анализе “Книги Казанского уезда поместных земель” Д.Кикина с товарищи 1566—68 гг., многократно упоминающей “Чювашскую дорогу” и отдельные ее части (среднюю, верхнюю и переднюю).10 Практически все населенные пункты,11 которые по “Книге” 1566—68 гг. были отнесены к “Чювашской дороге”, по пицсовой книге 1602—1603 гг. и по данным Е.И.Чернышева, обнаруживаются в составе Зюрейской “дороги”. Поэтому, я имею все основания утверждать, что “Чювашская дорога” не была “скроена” русской администрацией Казанского уезда, она существовала уже в период Казанского ханства.
Непростым является вопрос о втором названии Зюрейской даруги — “Чювашская” (варианты: Чювашьская ~ Чувашская). Предполагаю, что оно имеет отношение к так называемым “ясачным чувашам (чюва- шам)”. Дело в том, что в начале XVII в. среди “дорог”. Казанского уезда именно в Зюрейской “дороге” число селений с ясачно-чувашским населением было явно больше (детальнее см. в § 2 Главы 2.). Возможно, что “ясачные чуваши” составляли основную часть податного населения этой даруги во время Казанского ханства,12 выполняя ту функцию, которую на территориях Алатской и Галицкой даруг выполняли марийцы, а в Арской даруге — удмурты.
В вопросе о принадлежности Зюрейской даруги конкретному клану, пока полной ясности нет. Конечно, если следовать методу исключения, то владельцами Зюрейской (Чювашской) даруги должны были бы быть Ширины. Но для такого вывода нужна твердая уверенность, что Алатс- кая даруга была княжеством Барынов. Ее-то у меня пока нет. Поэтому, на данном этапе лишь гипотетически можно говорить о том, что Зю- рейская даруга была княжеством Ширинов.
* * *
Таким образом, три из пяти известных в Казанском ханстве кланов удалось более или менее надежно “увязать” с конкретными территори- ями-даругами. Два других клана (Ширин и Барын) между оставшимися Алатской и Зюрейской даругами “разделены” с определенными оговорками. Но одно несомненно: даруги в Казанском ханстве являлись княжествами (юртами, бейликами). Это заключение позволяет перейти к другой фундаментальной проблеме — к вопросу об этнических аспектах социальной страфикации татарского этноса в Казанском ханстве.
Примечания
* Там же. — с.499.
Глава 2.
ЭТНОСОСЛОВНАЯ СТРУКТУРА ТАТАР
В КАЗАНСКОМ ХАНСТВЕ И В КАЗАНСКОМ КРАЕ
ДО СЕРЕДИНЫ XVII в.
В русских летописях, содержащих богатую информацию о Казанском ханстве, встречаются места, довольно подробно характеризующие социальный и этнический состав его населения. Например, в челобитной, направленной в 1551 г. казанцами от имени “всей Казанской земли’’ Ивану IV, говорится: “Кудайгул улан в головах да Муралей князь и вся земля Казанская и молны и сеиты и шихи и шихзаде и мол заде, имамы, азии, афазы и уланы и мырзы и ички, дворные и задворные казаки и Чюваша и Черемиса и Мордва и Тарханы и Можары’’.1 Похожая формула встречается и при описании Крымского ханства. В частности, в послании крымского хана Ислам-Гирея Ивану1У (1524 г.?), сказано: “Ширин Бакрган князь в головах, и уланы, и князи, и четыре наши Карачи, и ближние и дальние, и все слуги наши’’.2 Согласно “шерти’’ знати Крыма во главе с ханом Саадат-Гиреем Ивану IV (1524 г.), “Именной список’’ феодалов тут выглядел так: “А се салтаны и сеиты, шихзо- ды, моллы, уланы, князи, мурзы; а ичкам имена ведомо учинили’’.3
Как видно из документов, в обоих ханствах социальная структура татарских обществ обладала определенным сходством. Думаю, что сходство было характерно в первую очередь для правящего феодального сословия. Но проведение границ этого сословия достаточно сложно, что становится понятным при анализе сообщения 1551 г. из Патриаршей (Никоновской) летописи.
В формуле, использованной в летописи, конечная ее часть посвящена перечислению этнических групп, четыре из которых (за исключением “Тархан’’) узнаются без труда. Но даже это место из летописного сообщения вызывает вопросы. Первый из них такой: где тут удмурты и башкиры, чье вхождение в Казанское ханство бесспорно? Скажем, А.Курбский отмечал, что в ханстве кроме “татарского языка’’ еще пять других “языков’’ (народов): мордовский, чувашский, черемисский, вотяцкий (арский) и башкирский.4 При внимательном рассмотрении два последних народа обнаруживаются и в летописном известии 1551 г. Просто они там присутствуют в скрытом виде. Полагаю, что удмурты находятся в числе “Черемисов’’, а башкиры скрываются под названием “Тарханы’’. Обосную свое мнение. Как видно из “Казанского летописца’’ (Казанской истории), в “Казанской области... две бо Черемиси бе..., а языка три”.5 В данном случае, одна “Черемиса” — это горные марийцы (со включением скорее всего и части чуваш), а другая — луговые; третьей “Черемисой” были удмурты.6 С башкирами дело обстоит следующим образом. Известно, что в духовном завещании Ивана IV (1572—78 гг.) три народа (чуваши, черемисы и мордва) были названы жителями Горной стороны, числившимися в ведомости г.Свияжска и г.Чебоксар.7 Следовательно, и в челобитной 1551 г. в них надо видеть население правобережья р. Волги. Но у этого вывода имеются некоторые ограничения. Так, в Царственной книге в сообщении за 1551 г. к числу “горних людей’’ или “всее Горние стороны’’ отнесены “Чюваша и Черемисы’’, но в одном случае к ним еще добавлены “Мордва и Можары и Тархоньг’А Мне кажется, что последнее известие подверглось редакционной обработке с использованием челобитной 1551 г,, сохранившейся в Париар- шей (Никоновской) летописи. Дело в том, что с некоторой натяжкой к жителям Горной стороны кроме мордвы можно отнести и “Можаров’’,9 но “Тарханов’’ — вряд ли. Во-всяком случае, это обнаруживается при более детальном анализе духовного завещания Ивана IV. Имея в виду левобережную часть (Луговая сторона) бывшего Казанского ханства, в нем говорится о “Царстве Казанском’’, среди жителей которого перечислены: “Чюваша, Черемиса, Тарханы, Башкиры’’.10 Первая группа тут — это “ясачные чуваши’’ или “Чюваша Арская’’.11 Под “Черемисой’’ надо понимать луговых марийцев и удмуртов. А вот “Тарханы”, упоминаемые рядом с “Башкирдой”, это, скорее всего, служилая знать — феодальная верхушка башкирского этноса.12 Отсюда я и заключаю, что в 1551 г. Патриаршая (Никоновская) летопись под “Тарханами” подразумевала башкир.
Но после проведенного разбора немедленно возникает следующий вопрос: а где же в сообщении 1551 г. татары? Конечно, “Можары” в нем упоминаются, однако я никак не могу считать их казанскими татарами. Если обратиться к поиску собственно татар в летописном известии 1551 г., то можно сформулировать вывод о том, что одна их часть, не названная общим собирательным наименованием, в рассматриваемом документе “растворена” в разных ответвлениях правящего сословия — от Кудайгул улана и Муралей князя до “казаков” включительно.
С некоторыми вариациями эти группы, образующие феодальное сословие, весьма устойчиво упоминаются в русских хрониках, например, в Патриаршей (Никоновской) летописи (см.сообщения за 1519, 1529, 1532, 1533, 1536, 1541, 1546 гг.).® Феодальное сословие в ханстве, кроме самого хана и членов его семьи, состояло из четырех ответвлений, три из которых фигурируют в другом летописном сообщении за 1551 г.: “Кулшериф-молна и Маамет-сеит, Мансыр-сеитов сын и все с ними шихи и шихзады, имамы и молозади и азии и дербыши, да Кудайгул- улан, а с ним уланы все, да Муралей князь, а с ним многие князи и мурзы...”14 (выделено мной — Д.И.). Итак, первая группа тут — это духовенство, вторая — уланы, третья — князья и мурзы во главе с биклере- беком Нурали (Нургали) князем из клана Ширин. Однако в приведенном перечне отсутствуют “ички, дворные и задворные казаки”, присутствующие в челобитной казанцев того же года. Входили ли они в правящие сословия? Этот вопрос нуждается в специальном разборе.
Начну с того, что чисто текстологически приведенное место из летописи можно читать и таким образом: “ички дворные и задворные казаки”. Именно поэтому М.Г.Худяков был склонен видеть в “ичках” тех же “дворных казаков”.15 Но в Патриаршей (Никоновской) летописи в одном случае (1519 г.) “ички” упомянуты одни: “...от септа и отъ улановъ и отъ князей и отъ карачей и отъ ичекъ и от мурз и отъ молнъ и от шыхзодъ и отъ всехъ Казанских людей”.16 Обращает на себя внимание то обстоятельство, что в уже приведенном “Именном списке” крымских феодалов (1524 г.) “ички” также названы отдельно.17
Материалы по Крымскому ханству позволяют осветить этот вопрос детальнее. Так, в шертной грамоте хана Менгли-Гирея (1508 г.) говорится об “избных и надворных князьях и мурзах” (можно читать и так: “избные и надворные”, отдельно — “князья и мурзы”).18 В грамоте другого крымского хана — Мухаммед-Гирея (1515 г.), речь идет о “нутрен- них и задворных слугах” хана.19 В послании хана Ислам-Гирея в Москву (1524 г.?) упомянуты “чеыре Карачи” и сразу после них — “ближние и дальние и все слуги”.20 Из этих данных видно, что группа “избных”, “дворных”, “нутренних”, “ближних” — это и есть “ички” (в прямом переводе с татарского —“внутренние”). В свое время В.Е.Сыроечковс- кий высказал мнение, что “...широкий термин “ичка” — слуга охватывал все категории чинов двора — от высших до низших”. Он считал, что “ички” могли быть как простыми “военными слугами”, так и князьями.21 Недавно Х.Инальчик эту же группу обозначил как “ички бегляри” или как “беки, приписанные на ханскую службу”.22 Делая такое заключение, он опирался на высказывания автора “Тарих-и Сахиб-Гирей хан” Реммаля Ходжи (XVI в.). Я по данному вопросу склонен полагаться на авторитет Реммаля Ходжи и считаю, что “ички” обладали достаточно высоким статусом. В поддержку своей позиции могу сослаться на уже упомянутый “Именной список” (1524 г.), содержащий перечень “ички князей” и отдельно — “сущих ичек” хана Саид (Саадат?)-Гирея, среди которых также названы князья.23 Пожалуй, можно признать служилое положение “князей избных”. Но ставить знак равенства между понятиями “князь избный” и “надворный”, а также “Ординский” как предполагал В.Е.Сыроечковский,24 все-же не стоит. Особенно, если учесть, что последние две группы могли именоваться в некоторых случаях казаками. А “ички” (= ’’избные князья”) вряд ли могут быть отнесены к казакам. Думаю, что их статус был выше. Поэтому, без колебания как в Крымском, так и в Казанском ханствах их следует отнести к правящему сословию, а именно, к группе князей (и мурз).
Сложнее обстоит дело с группой казаков. В свое время М.Г.Худяков высказал мнение, что казаки (задворные казаки) — это “татары-солдаты”, составлявшие “кадр служилого войска”. Он полагал, что от массы “простых татар’’ казаки отличались “военным характером своей профессиональной службы’’.25 В целом соглашаясь с этим мнением, считаю необходимым более тщательно проанализировать вопрос о казаках в Казанском ханстве. Для этого его надо рассмотреть в более широком контексте, привлекая материалы и по другим ханствам.
Начну с того, что понятие “задворные казаки’’, использованное в 1551 г. применительно к Казанскому ханству, идентично терминам, употреблявшимся в Крымском ханстве — имею в виду понятия “надворные’’ или “задворные слуги’’ и “дальние’’ (слуги). Казаки существовали и в Касимовском ханстве, где стандартная формула “Городецкие татары’’ в XVI в. расшифровывалась следующим образом: царь (или царе- вичь), уланы, князья и мурзы, казаки. Иногда, подразумевая рядовых татар, просто говорилось о “казаках Мещерских’’26 (детальнее об этом см. в Главе 2, §1 Раздела II). Казаки упоминаются и в шертной грамоте бывшего казанского хана Абдул-Латыфа (1508 г.): “Яз Абдыл Латиф царь... со своей братьей, со своими уланы и князьми, и со всеми нашими казаками”.27
Другим аспектом рассматриваемой проблемы является вопрос о вхождении казаков в феодальное сословие. Считаю, что казаки являлись частью правящего сословия в Казанском ханстве и вот почему. Не только в 1551 г., но и в 1546 г.28 в грамотах, отправленных от имени “всей земли Казанской”, казаки упоминаются наряду с другими ответвлениями феодального сословия. Кроме того, в ряде случаев казаки отмечаются среди “лучших людей” Казанского ханства. Так, в Патриаршей (Никоновской) летописи при передаче известия С.Ярцова о победе над восставшим населением Казанского ханства (1557 г.), сказано: “...Казанские лутчие люди, князи и мурзы и казаки... все извелися”.29 В этой же летописи в числе 1560 “именитых людей” казанских, “побитых” осенью 1555 г,, фигурируют и “лутчие казаки”.30 В более ранних сообщениях наблюдается сходная ситуация. Скажем, при рассказе о бегстве “крымцев” из Казани в 1551 г., Патриаршая (Никоновская) летопись указывает, что бежали “триста человек уланов и князей и азеев и мурз и казаков добрых (выделено мной — Д.И.), опричь их людей”.31 Вкупе с другими известиями (1546 и 1552 гг.)32 о бегстве казаков из ханства совместно с князьями и мурзами, это сообщение ясно показывает, что казаки в государстве являлись частью феодального сословия. Такой же вывод вытекает и при разборе данных писцовых книг второй половины XVI — начала XVII вв. К примеру, известная из писцовой книги Казанского уезда И.Болтина (1602—1603 гг.) формула: “за служилыми князьями и новокрещены и за мурзами и за татары”,33 за исключением звена “новокрещен”, соответствует уже знакомому нам перечню представителей феодального сословия ханства (князья и мурзы, казаки). Причем отчетливо видно, что “служилые татары” в данном случае занимают в формуле место прежних “казаков”. Анализ писцовой книги Свияжского уезда 1565—68 гг. подкрепляет сказанное. В частности, там приводится
описание жителей деревни Большого (Нового) Хозяшево: "... в деревне... жили в войну Казаки и чуваши. Казанские люди... и те казаки служилые и чуваши Ясашные люди...”34 Понятно, что термин “казаки” (служилые казаки) тут заменяет понятие “татары”, так как в более поздней писцовой книге И.Болтина на территории уже Казанского уезда постоянно используется формула “служилые татары вопче с ясачною чувашею”.35 Но самым главным доказательством принадлежности казаков к феодальному сословию является их вхождение в число помещиков. Еще М.Г.Худяков писал, что “казаки на время своей бессрочной службы...получали земельный надел”.36 Из писцевой книги И.Болтина вытекает, что и рядовые служилые татары (по-старому — казаки) в Казанском уезде владели, как и их отцы, поместьями, являясь помещиками.37 Именно поместный характер землевладения, во всяком случае, во второй половине XVI—XVII вв., отличал служилых татар (казаков) от “ясачных чувашей”, с которыми они жили совместно (“вопче”).
Военно-служилый характер группы казаков вытекает и из других данных. В Патриаршей (Никоновской) летописи, например, под 1555г. говорится о пленении русскими целой группы восставших татар, в числе которых названы "казаки” и “сотные князья”.38 В том же году в виде “сотный князь да лутчий казак” это устойчивое сочетание упоминается еще раз.39 Сопряжение в источниках “сотных князей” с “казаками”, являлось не случайным — в Казанском ханстве те и другие были взаимосвязаны. Как видно из Царственной книги, в 1551 г. от имени всей “Горной стороны” Москве “били челом” от “князей и мурз и сотных князей и десятных и Чювашей и Черемисы и казаков” “Магмет с товарищи”.40 Упоминаемые тут “сотные князья” и “десятные” имели прямое отношение к казакам, так как в том же сообщении чуть ниже вначале сказано о “сотных князьях и десятных”, а затем, имея в виду сотных же князей, говорится о “сотных казаках”.41 Очевидно, эти градации казаков связаны с военными делениями на “десятки” и “сотни”. Следы этого деления действительно обнаруживаются на территории Свияжс- кого уезда, возникшего на Горной стороне. Из “Книги сбора оброчных денег” (1617—1619 гг.) видно, что в Свияжском уезде имелись “сотня князя Аклычева” и “сотня князя Тимеева”.42 В этом же уезде еще отмечаются: в 1625 г. — “Князя Ишеева сотня”, в 1646 г. — “князя Байбула- това сотня”.43 Эти сотни были названы по именам реальных людей: Княгиня Салтанай Акклычева фигурирует в “Переписной книге Свияжско- го уезда поместных дач” (1646 г.). Там же в двух селениях (название одного из них — Ишеево) упомянуты князья Ишеевы.44 В Свияжском уезде отмеченные сотенные деления были устойчивыми и дожили до XVIII в — по материалам I и II ревизий (1719, 1744 гг.) установлено, что в уезде существовали 4 татарские сотни, названия которых звучали так же, как в ХУПв.: “Князя Акклычева”, “князя Ишеева”, “князя Тимеева” (вариант: “князя Темешева”) и “князя Бикбулатова”.45 Скорее всего о сотенных делениях в Казанском ханстве говорится и в том месте из Патриаршей (Никоновской) летописи, где рассказывается о посажении в августе 1551 г. хана Шах-Галия на казанский престол: “И къ правде пошли все люди Казанские, по сту человек и двести и по триста, а не вдругъ”.46 Последние две цифры из сообщения являются всего лишь кратными ста, т.е. сотни, поэтому в них можно видеть определенную группировку именно на основе сотен. О существовании в ханстве деления на “десятки” можно судить и на основании одного мало- иследованного источника, известного под названием “Дастан-и Хад- жи-Гирей хан” (он сохранился в составе “Сборника летописей” Кадыр- Али бека — 1602 г.). В “Дастане” содержится весьма интересный перечень “десятков” (ун): “...в 954 г. (по др. версии — в 956 г.) в месяце джумади ал-ахир (т.е. в июле—августе 1547 г. или в июне—июле 1549 г. — Д.И.) из эля Солтан Колчура сын Гали старший (башлык), из эля Уй- мас Балтач бай один десяток (людей), из эля Серда Кылый Гали бай один десяток (людей), из эля Чыпчык Ямгурчи и Карил Курт один десяток (людей), из эля Шабша Джанжура бик один десяток (людей), из эля Вэнтэ (Вэнтэ) и эля Нурма Колурус и Галикэ один десяток (людей), из эля Шаехзадэ Кулуш мирза один десяток (людей), еще один десяток Ак Чура(,) Дюртиле Кибэк джирмеш Мухаммед бик один десяток (людей), из Иске Юрта Ядкар бай и Касим-сеид бай один десяток (людей), из эля Кара дэвлет уста Кунак один десяток (людей), из эля Хаирби Бахшенда Хафиз один десяток (людей), из Кара Гайши Тушанак один десяток (людей), из эля Темерчи сын уста Нугай один десяток (людей).., ”47 Как видим, во главе некоторых десятков стоят люди, имеющие титулы “бек” (бик) или “мирза”. Не исключено, что и термин “бай” надо также читать как “бий”. Тогда во главе большинства десятков окажутся князья. Следовательно, выражение, встречающееся в русских летописях — “сотные князья и десятные ” — вполне точно отражает картину иерархического деления среди служилой части населения Казанского ханста. Напрашивается вывод, что “десятки” (ун) состояли из рядовых казаков, находившихся в подчинении у “десятых князей”. А последние, наряду с “сотыми князьями”, могли считаться “лутчими казаками”. Нельзя не отметить также, что под “земскими князьями”, известными в Казанском ханстве с конца XV в.,48 могли скрываться эти же “десятые “ и “сотные” князья.
Дополнительные соображения о казаках можно будет сформулировать после разбора вопроса о так называемых “племенных войсках” — вначале на материалах по Крымскому ханству, затем — Казанскому ханству.
В Крымском ханстве, как установил Х.Инальчик, “четыре клана, образуя определенный род племенной конфедерации под управлением “баш карачу” (главного карачу) из лидирующего клана Ширин, действовали как главная военная сила в ханстве”. Он приводит данные за 1543 г., когда во время П-й Черкесской кампании участвовала “только отборная группа племенных сил”. При этом Ширины выставили войско в 5000, Аргыны и Кыпчаки — 3000, а Мангыты — 2000 человек, что позволяет определить общую численность “действующего ядра’’ армии крымской аристократии в 10000 воинов. Другой его вывод; “карачу в ханстве командовали основными силами племенных войск’’.49
В суждениях Х.Инальчика много верного. Действительно, в начале XVI в. князья из Ширинов, Барынов, Аргынов и Кыпчаков считались в Крымском ханстве “воеводы-князьями’’.50 Судя по Патриаршей (Никоновской) летописи, где указывается на деление в 1555 г. крымского войска на “передовой полк царев и правую руку и левую’’,51 войска перечисленных выше кланов могли занимать в боевом порядке определенные места. Например, нельзя признать случайным следующее заявление князя Агиша Ширина (1508 г.): “...правая оглобля — государь мой, царь (хан — Д.И), а левая оглобля — яз убогой и с братьею и з детьми’’.52 Из этого же сообщения явствует, что клан Ширинов в Крыму насчитывал до 20 тыс. человек,53 поэтому не удивительно, что он смог выставить в 1543 г. пятитысячное войско. Находившиеся под командованием карача-беев войска были конными. В частности, В.Е.Сы- роечковский, установивший порядок мобилизации в Крыму казаков, включая и тех, кто находился в подчинении у карача-беев, отмечает, что каждый воин должен был привести с собой трех коней, иметь доспехи и корм; на 5 человек полагались телега и два вола на корм.54
Конечно, приведенные данные автоматически переносить на Казанское ханство невозможно. Однако, имеются сведения, свидетельствующие, хотя и косвенно, что обрисованная свыше ситуация в Крыму может быть ключом к раскрытию существования “племенных войск’’ и в Казанском ханстве. Так, из послания Крымского хана Менгли-Гирея Казанскому хану Мухаммед-Амину (10 марта 1490 г.) видно, что крымский хан казанское войско, состоящее из “казаков’’, представлял как конное.55 Осмелюсь высказать предположение, что в составе этого войска имелась и его “племенная часть”. Прежде всего, из послания Ивана III от 21 июня 1490 г., имеющего прямое отношение к посланию Менгли- Гирея от 10 марта 1490 г., вытекает, что хан Мухаммед-Амин уже 8 июня 1490 г. послал свою рать, в т.ч. и “своих воевод”, а также “двор свой”. Так как Крымский хан Менгли-Гирей это войско считал конным, оно и должно было быть таковым. В то же время, в этих войсках, среди “воевод” хана, известны “Канымет князь Итяков брат” и “Имир мурза Садыров брат”.56 Думаю, что эти двое были из кланов карача- беев: князь “Канимет” и князь Садыр фигурируют среди четырех “князей Казанских” — явно карача-беев — изменивших в 1496 г. хану Му- хаммед-Амину.57 Поэтому, у меня есть основания полагать, что в 1490 г. в войсках казанского ханства имелась и его “племенная часть” во главе с карача-беями. Такую вероятность усиливает содержание другого послания хана Менгли-Гирея Ивану III, отправленного через год. В нем правитель Крыма предлагал московскому князю привлечь для борьбы с Большой Ордой казанских казаков. Последних он видел состоящими из каких-то групп во главе с 20—30 князьями.58 Далее, согласно Устюжской летописи, в 1489 г. казанский хан Мухаммед-Амин послал на помощь своим союзникам — московским войскам, действовавшим против вятчан, отряд в 700 человек. Он был конным, так как в летописи сказано: “.,.а московская конная пришли под Котельнич..., а татарская августа в 2 день”.59 Тут определениями к слову “конная” являются как “московская”, так и “татарская”, а глагол “пришли” относится к обоим войскам, что позволяет заключить, что конным было и казанское войско. Во главе его стоял “князь татарский Урак”,60 названный в Ар- хангелородской летописи “князем казанским”.*’1 Обычно “князьями казанскими” считались карача-беи. Действительно, в 1496 г. князь Урак числится среди четырех “князей Казанских”, поддержавших тюменского хана Мамука.62 А в 1499 г. Патриаршая (Никоновская) летопись Ура- ка признает “князем Казанских князей”,63 т.е. беклерибеком. Следовательно, в 1489 г. он мог командовать небольшим отрядом татарской конницы в качестве “воеводы-князя”. Еще одно известие интересующего нас плана содержится в “Зафар наме-и вилайет-и Казан” Ш.Хаджитар- хани (1550). Там, при рассказе о сражении казанцев с русскими войсками, наступавшими на Казань в 1549 г., говорится: “на одних воротах крепости, собрав джигитов, стоял опора этого государства и указатель пути людям этой области, сын покойного Полат-бика Мамай-бик с Нургали мирзой... — опытный в военных делах и старший над джигитами”.64 Мамай бек и Нургали мирза из источника — это Ширины, причем первый из них являлся, скорее всего, беклерибеком.65 Указание на “опытность” Мамай-бека в “военных делах” может коррелировать с его статусом “воевода-князя”, а его “старшинство над джигитами”, возможно, надо понимать так, что он во время сражения командовал “племенным войском”. Данные о Чора-батыре позволяют высказать аналогичный вывод. Во-первых, как я уже указывал, эпический Чора-бек из клана Аргын, считавшийся “батыром”, безусловно, принадлежал к числу “воевод-князей”. Во-вторых, не подразумевает ли “Казанская история” его “племенные войска”, когда говорит о 500 “служащих раб” (они могли быть нукерами бека66) и “всех ратных с ним 1000”? Вполне возможно, если иметь в виду, что у эпических Чора батыра и его родственников в Казанском ханстве были “слуги” или соплеменники — “тамин- цы” (группа тама). Заставляет задуматься и известие “Казанской истории” о том, что при взятии в 1552 г. центра Арской даруги — г.Арска, кроме самих “Арских князей” из клана Кыпчак, в плен, попали не только 7 “черемисских воевод”, но и 300 “сотников старейшин” с 5 или 15 тысячами человек. Не являлось ли это войско, хотя бы частично, “племенным” подразделением клана Кыпчак? Я считаю, это весьма вероятным. Сопоставление сведений о численности армий Казанского и Крымского ханств позволяет найти новые аргументы в пользу существования в Казанском ханстве “племенных войск”.
Как известно, численность воинов в Крымском ханстве в разные годы колебалась от 15—20 до 250 тысяч.67 Последняя цифра, относящаяся к 1509 г., отражает максимальное число войск ханства. Оно было достигнуто благодаря разгрому в 1502 г. ханом Менгли-Гиреем Большой Орды,68 после которого усилившийся крымский хан объявил себя “Великие Орды великим царем’’ (Улуг Орданыц олуг ханы).69 Хотя в чисто количественном плане “племенные войска’’ крымских аристократов как будто-бы и не занимали ведущего положения, до определенного времени они оставались в ханстве главной военной силой. Дело в том, что эта роль “племенных войск’’ была предопределена политическим значением кланов в Крыму. Х.Инальчик указывает, что в тех случаях, когда “карачу-беки коллективно покидали его (хана — Д.И.) в знак протеста, приводя свои войска в священное место по названию Кайялар-Ала, где на скале были оттиснуты тамги или печати крымских кланов, хан оказывался совершенно бессильным’’.70
В Казанском ханстве численность войск колебалась в районе 50—70 тысяч, в период массовой мобилизации достигая до 100—130 тысяч человек. В то же время ядро войска, по-видимому, из “казаков’’ составляли 12 тысяч воинов.71 Если провести аналогию с Крымским ханством, можно высказать предположения, что 12 тысяч человек насчитывало “племенное’’ войско Казанского ханства.
Как видим, в двух татарских ханствах соразмерной была общая численность не только всех войск, но и их “племенных’’ частей.
В итоге проведенного анализа появляется возможность подойти к постановке фундаментальной проблемы о глубинной связи административно-политического устройства Казанского ханства с клановой структурой правившего в этом государстве феодального сословия в лице его ведущего звена из князей, мурз и казаков. Ключевое значение при рассмотрении этой проблемы имеет вопрос о характере основных кланов (Ширины, Барыны, Аргыны, Кыпчаки и Мангыты): были ли они настоящими племенами — кровно-родственными или “территориальными’’, не столь важно — или феодальными “домами’’, линеджевыми кланами, правившими княжествами — юртами? Теоретически возможны и некоторые промежуточные состояния, скажем, между “территориальным’’ племенем со своей феодализировавшейся правящей верхушкой и княжеством чисто административно-политического типа во главе с местными правителями, грань весьма зыбкая.
В качестве модели опять придется обратиться к Крымскому ханству. Но скажу откровенно: ситуация в Крыму не отличается ясностью. Так, Б.Форбес Майз обратила внимание на следующее место из грамоты Ширина Агиш князя (1508 г.): "... яз убогой и с братьею и с детьми, тысяч нас с двадцать есть у государя Менгли-Гирея царя”,72 Обсуждая это место, она подчеркнула, что названные Агиш-беком “братьями” люди, не могли быть полностью Ширинами, так как в других случаях есть указания на их “слуг”, связь которых с кланом Ширинов неясна. Кроме того, Б.Форбес Майз разобрала еще один случай, когда в 1551 г. беку Аргынов на основе ярлыка Давлет-Гирея были даны земли, где имелись как оседлые поселения и сельскохозяйственные угодья, так и пастбища. Отсюда этот автор заключает, что речь идет о “территории со смешанным населением, включающим кочевников, из среды которых Аргыны могли собрать свое войско и оседлых земледельцев’’. Далее она делает еще ряд наблюдений и приходит к выводу, что племенная знать, возможно, даже географически, могла быть оторвана от своих соплеменников, живших в степных районах.73 В целом же Б.Форбес Майз вынуждена была констатировать, что “внутренняя организация’’ кланов в Крыму остается не выясненной. По ее мнению, без дальнейших исследований сказать что-либо конкретное о взаимоотношениях кара- ча-беков с соплеменниками, трудно. Совершенно не случайно, что Б.Бор- бес Манз в своей публикации для обозначения четырех основных племен Крымского ханства использовала такой нейтральный термин, как “клан’’.74 Понятно, что из-за многозначности он в данном случае подходит лучше всего. Алан У.Фишер фактически этот сложный вопрос обошел. Но его замечание о том, что генеалогическую связь мурз с кланами невозможно установить, а также допущение им возможности перехода мурз от одного бея к другому,75 скорее свидетельствуют в пользу административно-политического или “территориального’’ характера племен в Крыму. Еще один исследователь рассматриваемого вопроса — Х.Инальчик, карача-беев называл “племенной аристократией’’, признавая четыре “правящих’’ в Крыму племени “царственными’’. При этом он имел в виду, что последние выступали как “корпоративная группа при хане, которая, в свою очередь, представляла государственную структуру, наложенную на племенную аристократию’’.76 Несмотря на то, что Х.Инальчик вместо термина “клан’’ (clan) использовал более конкретное понятие “племя’’ (tribe), писал о “племенных войсках’’ (tribal forces, army), его взгляды на внутриплеменные отношения в ханстве остались на том же уровне, что и у упомянутых выше исследователей. В частности, когда Х.Инальчик пишет о двух родах людей, подчиненных карача- бекам — нукерах (эмельдяшах) и обычных рядовых,77 это скорее напоминает рассуждения Б.Форбес Манз.
Таким образом, Крымские материалы не дают однозначного ответа по интересующей нас проблеме. Но они, по крайней мере, допускают, что “юрты’’ главных кланов в Крымском ханстве в качестве основы имели “племена’’, скорее территориальные. Исключением могли быть Мангы- ты, проникшие в Крым позже и, возможно, имевшие несколько иные внутриплеменные отношения.78 Но этот вопрос еще нуждается в дальнейшем изучении.
Вернемся к Казанскому ханству. Я уже отмечал, что на территории Ногайской даруги (Мангытского юрта) прослеживается влияние ногайского языка. Такое вряд ли было бы возможно без включения в состав населения даруги собственно ногайского компонента.
Сходное явление обнаруживается и в контактной зоне Алатской и Галицкой даруг, где воздействие таких тюркских языков, как башкирский, ногайский, казахский и каракалпакский, очевидно. Сохранение тут именно такого языкового “вторжения” вполне объяснимо. Прежде всего, необходимо обратить внимание на существование генеалогической традиции, подчеркивающей родство татар, башкир, ногайцев и каракалпаков. Это родство обычно связывается с Ногайской Ордой, ногайцами.79 Нахождение в зоне Галицкой и Алатской даруг ногайцев и связанных с Ногайской Ордой представителей клана Барын, говорит о возможных причинах появления следов ногайско-казахско-башкирского языкового “вторжения” в рассматриваемом ареале. При учете уже приведенной генеалогии башкир подразделения тамьян-катай, где о Нарыке (Нурек мирзе), отце Чора батыра, сказано, что он был “потомком Жагылбая, казахского рода”, не случайными кажутся и предания, бытующие у татар и башкир, согласно которым Чора выступает то как “предводитель” башкир, то уходит “в сторону башкир и казахов”. “Эти предания интересны потому, что в литературе ранее уже высказывалось мнение о том, что башкирское племя тамьян было родственным с казахским племенем тама и родом тана (они входили в Младший Жуз).80 В то же время “народом” эпического Чора-батыра и его ближайших родственников выступают таминцы (тама). Они не были только эпическим народом: в некоторых родословных, имеющих отношение к зоне Галицкой и Алатской даруг, встречается этноним “тамэ” — правда, в качестве личного имени.81 В этом же ряду надо рассматривать и информацию о том, что род тамьян-катай имел общую зимовку с аргынами в бассейне р.Тургай.82
Приведенные факты не являются единичными. К ним можно добавить и данные из казахских преданий об их радоначальнике — Алаче. По мнению казахов, они некогда “проживали на севере” и составляли “один и тот же народ с Алатами”, лишь затем отделившись от них.83 Имея в виду, что этноним “алат” известен и у узбеков (алат~аллат~арлат),84 я бы высказал гипотезу, что этноним “алач” (его другие написания: ала- ш~алац) является всего лишь вариантом этнонима “алат”. В данном случае важно то, что центр Алатской даруги — г.Алат, был, кажется, назван по этому этнониму. Другой город с таким названием — Алатыр (Алат+- ор~ыр, т.е. “Алатская крепость”) в сочинении Утямиш-хаджи в первых десятилетиях XV в. отмечается по соседству с “мукшы” (г.Мухшы?) как определенная административная единица.8? Можно думать, что перемещение “Алатской крепости” (Алатыра) на территорию Алатской даруги, было связано с формированием Казанского ханства. Очевидно, тюркские группы, следы которых обнаруживаются в районе “стыка” Алатской и Галицкой даруг, тогда и перебрались в новый административный центр.
В Арской даруге — княжестве Кыпчаков, наблюдается своя этноязыковая специфика, особенно там, где “Арские князья” жили компактно. В частности, в районе северной окраины Арской даруги — в с.Нократ и других татарских деревнях бассейна р.Чепцы, диалектологи выделяют причепецкий говор, обнаруживающий параллели с тем языком, который нашел отражение в тексте Codex Cumanicus (XIVв.)- Он имеет общность и с отдельными говорами мишарского диалекта и говором подбе- резинских кряшен.86 В этом случае сходство отмеченных говоров вполне объяснимо как результат включения кыпчакского компонента.87 Общие элементы между причепецким (нукратским), касимовским говорами и говором крымских татар88 говорят о том же.89 Татарское население с.Нок- рат, где кыпчакское влияние оказалось преобладающим, в этнокультурном отношении также выделяется,90 оно, например, не знало праздника Сабан-туй, традиционного для казанских татар.91 В других районах, входивших в состав Арской даруги, столь четких этнокультурных особенностей не обнаруживается. В языковом отношении татарское население этой зоны относится к носителям малмыжского говора (северо-восток) и арского подговора (ареал, прилегающий к г.Арску). Таким образом, в языковом плане в рассматриваемом ареале полного единства нет. Более того, арский подговор является одним из четырех подговоров, образующих ашитский говор. Последний же распространен на территории бывших Галицкой и Алатской даруг. Но в то же время арский подговор обладает не всеми признаками, характерными для ашит- ского говора, сближаясь по некоторым свойствам с малмыжским говором.92 С одной стороны, сходство малмыжского и ашитского говоров может быть объяснено этническим единством населения Арской, Галицкой и Алатской даруг. В частности, в родословной жителей одной из старых деревень зоны распространения малмыжского говора — Янгуло- ва,9’ прослеживается общность с родословными жителей некоторых селений Алатской даруги.94 Допустимо полагать, что клан Кыпчак, владевший Арской даругой, был этнически близок к Барынам и Аргынам, владевшими Алатской и Галицкой даругами. С другой стороны, отмеченная этноязыковая близость могла сложиться и в результате этнической однородности ясачного населения разных даруг. Однако, есть и другие факты, говорящие о кыпчакском включении в зону локализации Арской даруги. Например, в районе распространения малмыжского говора наиболее старинным татарским селением, наряду с д. Янгулово, считается Смаиль (Смэел).95 Более того, населенный пункт с таким названием (по татарски — “Исмэгыйль”) был образован в Белебеевском уезде Уфимской губ. выходцами из районов проживания “Арских князей’’.96 Кроме того, рядом с д.Смаиль расположены и другие деревни (Кара-Дуван и Кариле Балтасинского р-на Татарстана), чьи названия имеют выраженный кыпчакско-ногайский облик.97 Далее, к числу носителей малмыжского говора относятся жители двух селений с названием “Салавыч’’ (Балтасинский р-н Татарстана). В то же время в другой деревне с аналогичным названием (д.Салагыш Агрызского р-на Татарстана) живут потомки “Арских князей’’.98 Если иметь в виду, что упомянутые две деревни с наименованием “Салавыч’’ расположены недалеко от отмеченного выше “куста’’ селений с кыпчакскими названиями (Смэел, Кара-дуван, Кариле), то можно достаточно уверенно говорить о том, что они также связаны с кланом Кыпчак.
На территории Зюрейской даруги видим аналогичную картину: тут обнаружены родословные (они имеют отношение к жителям ряда селений Кукморского и Сабинского районов Татарстана), начинающиеся с имени “Олыс бия”.99 Имея в виду, что третий после “Олыс бия” человек из родословной — “Байтэвэккэл”, был похоронен в д.Елышево,100 расположенной недалеко от центра Зюрейской даруги — д.Зюри, вряд ли можно считать случайным титул101 родоначальника — “улус (олыс) би”. На основе ряда данных102 можно говорить об оседании на территории Зюрейской даруги тюркского населения, вышедшего из Крыма и организованного в “улус”. Вероятно, этот “олыс би” был из клана Ширин (о положении Ширинов в Крыму уже говорилось).
Рассмотренные материалы позволяют выдвинуть гипотезу о том, что правящие кланы в Казанском ханстве были не только феодальными “домами”, а являлись “территориальными” племенами, включающими в свой состав и рядовых сородичей (“казаков”). Но “казаки” наверняка уже не находились в кровном родстве со своими “вождями” (см. например, случай с кланом Аргын, “народ” которого состоял из группы “тама”). Но для “территориального” племени это и не обязательно .
В связи со сказанным особого внимания требует такой социальный институт казанских татар, как джиен (ж,ыен). Хотя он изучен явно недостаточно,103 два его признака прослеживаются достаточно ясно: джиены проводились большими территориальными группами, иногда включающими несколько десятков деревень104 — недаром исследователи пишут о джиенных “конфедерациях”105; они обладали некоторыми признаками родо-племенных празднеств (заключение брачных союзов, знакомство молодых во время молодежного гулянья, съезд многочисленных родственников на праздник106). Поэтому, я не исключаю, что джиены генетически были связаны с основными кланами периода Казанского ханства.107
Можно высказать предположение о том, что ведущие кланы существовали в ханстве со времени его возникновения, если не в Булгаре- ком вилайете.108 В плане поиска их истоков нужно еще раз вернуться к сведениям о группе, прибывшей на территорию будущего Казанского ханства вместе с Улу-Мухаммедом.
Согласно “Казанскому летописцу” (Казанской истории), Улу-Му- хаммед в 1437 г. на окраины русских земель “прибежа...в мале дружине своей”, численность которой составляла 3000 человек.109 Патриаршая (Никоновская) летопись точное число воинов хана не дает, там только говорится, что “царю (Улу Мухаммеду — Д.И.) вмале тогда сушу” и еще раз численность его воинов определяется как “худое оно малое воинество”.110 В той же летописи сообщается, что во время сражения 1437 г. под Белевым, “единому Агарянину десяти нашим и выше того”, удалось “одолети”.111 В то же время “Казанский летописец” называет число русских “вооруженных вон’’, участвовавших в сражении 1437г. — 40000,112 что позволяет думать, что пропорция, приведенная в Патриаршей (Никоновской) летописи — 1:10 (и выше), имеет под собой определенную основу. Поэтому, данные “Казанского летописца’’ о численности “дружины’’ Улу Мухаммеда можно считать достоверными.113 К тому же, эта цифра поддается перепроверке. Дело в том, что в 1445 г. когда Улу-Мухаммед отправил своих детей — Махмутека и Якуба, против русских, татарских воинов насчитывалось “полъ четверти тысящи’’, т.е. 3500 человек, из которых 500 погибли во время боя.114 За год до того, Улу-Мухаммед часть своих людей, находившихся в подчинении сына — султана Мустафы,115 потерял под Переславом — Рязаньским.116 Из приведенных цифр видно, что основное ядро войск (“дружина’’) хана Улу-Мухаммеда насчитывало не менее 3 тыс. воинов. На самом деле воинов должно было быть больше. Скажем, в 1445 г. хан, отправивший войско в 3,5 тыс. воинов в поход, сам остался в Старом Нижнем Новгороде.117 Вряд ли он находился там совсем без военного сопровождения. Да и отдельные места из русских летописей, в которых рассказывается о приходе в 1439 г. Улу-Мухаммеда “къ Москве... со многими силами’’,118 наталкивают на мысль о значительности числа воинов у хана. Как бы там ни было, можно вполне уверенно говорить о “дружине’’ хана Улу- Мухаммеда накануне завоевания Казани в 3—3,5 тыс. воинов. Разумеется, с членами семей численность группы, прибывшей с ханом на территорию Казанского ханства, могла достичь 10 тыс. человек, а то и больше.119 Не следует упускать из виду и следующее место из “Казанского летописца”: "... И начаша збиратися ко царю мнози варвари от различных стран, от Златые Орды и от Астрахани, от Азуева, и от Крыма”.120 Такой приход тюркских групп в Казанское ханство “от различных стран”, безусловно, имел место.
Группа во главе с ханом Улу-Мухаммедом была определенным образом организована: недаром в 1445 г. при ее перемещении во главе с ханом и его детьми из Старого Новгорода к Курмышу, она названа “Ордой”.121 Я уже отмечал, что в 1437 г. в составе людей хана находились “дараг князи” Усеин Сараев и Усень-Хозя. Потомки Усеина Сараева осели в Казанском ханстве. По-видимому, род Сараевых восходит к князю Сараю, сыну Урусаха: в 1409 г. он числился в рати во главе с Едигеем, отправленной против русских повелением хана Большой Орды Булата- Салтана.122 В “Орде” хана Улу-Мухаммеда было много и других знатных лиц. Так, во время сражения в 1437 г. были убиты “зять царев и князей много”.123 Однако, и после этого с Улу-Мухаммедом отмечаются князья (в числе их — его зять, Елимбердей).124 При разгроме группы султана Мустафы в 1444 г., когда “князей... многих Татарских избиша”, некоторые князья попали в плен (князь Ихмутъ-мурза и князь Азбердей сын Миширеванов).125 Тем не менее, значительная часть князей не пострадала: в 1445 г. Улу-Мухаммед вместе с плененным им Василием II отправил “послов своихъ, многихъ князей, со многими (выделено мной —
Д.И) людьми, князя Сеит-Асана, и Утеша, и Кураиша, и Дылхозю и Айдара, и иныхъ многихъ”.126 Эти князья благополучно вернулись в Казань, о чем, может говорить название “Кураишевой слободы” в городе, названной явно по имени князя Кураиша. Не случайна и следующая запись в Патриаршей (Никоновской) летописи под 1448 г.: "... царь Казанский Махмутекъ посла князей своихъ со многою силою воевати отчину великого князя”.127 Отсюда ясно, что в Казанском ханстве оказались как достаточно большое число князей, так и рядовых татар (“многая сила” могла состоять только из них).
Наиболее вероятным представляется структуирование “Орды” хана Улу-Мухаммеда периода завоевания Казани, на 4 клана — Аргынов, Барынов, Ширинов и Кыпчаков. Напомню, что у Улу-Мухаммеда в 1437 г. отмечаются 2 “дараг князей”, что является кратным к четырем. Да и в Крыму двое из карача-беков — из клана Ширин и Барын — считались старшими (“изначальными”).128 Далее, Улу-Мухаммед находился в близком родстве (двоюродные братья) с крымскими ханами и с потомками хана Тохтамыша.129 Между тем, перечисленные выше 4 клана являлись “давними, со времен предков, элями” Тохтамыша. Не исключено, что Улу-Мухаммед, как один из близких родственников Тохтамыша, в наследство от предков тоже получил части этих же “элей”. Кроме того, отец Улу-Мухаммеда — Хасан оглан (он же “Ичкеле Хасан”) мог править в Булгарском вилайете,130 где обнаруживаются некоторые признаки существования такой четырехклановой системы. Во-первых, в “Даф- тар-и Чингиз-наме” при рассказе о покорении Тимуром Булгара, сообщается о казни хана Абдулла и его 124 “великих беков”. При этом, четыре человека (Икбал, Кул-Али, Хаши и Маркаш) из беков, названы “самыми старшими”,131 Во-вторых, можно говорить об “укорененности” клана Кыпчак в окрестностях г.Балынгуза (Биляра) уже в конце XIV в. В третьих, нельзя ли трактовать данные о 4-х основных городах (Булгар, Жукотин, Казань, Кирменчук) в Булгарском вилайете в конце XIV в.,132 как отражение существования четырех административно- территориальных единиц в рамках вилайета? Это тем более вероятно, что из Патриаршей (Никоновской) летописи известен “Болгарьские князи “ и “Жукотинские князи” (еще одна группа — “князи Казань- стии”, кажется, подразумевает тех же самых “Болгарских князей”).133 Совокупность проанализированных исторических материалов позволяет мне сформулировать следующий вывод: татары, организованные по клановому принципу, образовывали в Казанском ханстве основное звено — ядро правящего феодального сословия.
Теперь, когда этническая принадлежность “верхней” страты казанских татар установлена, я хотел бы обратиться к выяснению этнического облика их “низовой” части, которая в русскоязычных источниках XVI — середины XVII вв. именовалась “ясачными чувашами”, позже — “ясачными татарами”.
33 Там же. См. также: СыроечковскнйВ.Е. Мухаммед-Герай... — с.30.
63 Дело в том, что его отец — Булат князь (бек), несколько раз упоминался в русских летописях “в головах” князей, что было характерно именно для беклерибеков (См.: ПСРЛ. — т.13. — с.56, 68, 99). Да и эпитеты Мамай-бека — “опора государства и указатель пути” — говорят о высоком статусе этой личности. Кроме того, другой сын Булат-бека — Нургали, бывший в 1549 г. “мирзой”, к 1551 г. стал “беком”, а в 1552 г. он уже назван “карачь Казанский большой Ширин Муралей” (Там же. — с. 171). Следовательно, он также являлся беклерибеком.
66 В Крымском ханстве карача-беки имели нукеров, являвшихся “слугами, которые никогда не покидают порога своих беков” {ИнальчикX. Хан... — с.80). О синономичности понятий “чура” и “нукер”, я уже указывал выше.
61 Сыроечковскнй В.Е. Мухаммед-Герай... — с.43; Малиновсыт А. Историческое ... — л.л.96, 108, 140.
88 Вэлиди Тугаи Э. Башкорттарзын,... — 25 б.
183 О нем см.: Татары Среднего Поволжья ... — с. 195—215; Бурганова И.Б. О системе ... — с.20—67; УразманР.К. Татар халкынын,... — 56—67 бб.; Эмири К. Кайпан ... — 44—47 бб.; МэрдэншинГ. Халыкны ... — 56—58 бб.
122 Там же. — с.73.
- р.286.
m ПСРЛ. — т.11—12. — с. 164. Это не означает, что не было других городков (“градов”), просто перечисленные городские центры были основными, наиболее важными.
133 ПСРЛ. - т.9-10. - с.232; ПСРЛ. - т.11-12. - с.215; Исхаков Д. Казан ханлыгы... — 44—45 бб.
Вопрос об этническом облике этих “чувашо-татар” остается остродискуссионным. На сегодняшний день имеются четыре основные точки зрения, соответственно об их чувашской, татарской, булгарской и удмуртской принадлежности. Обилие гипотез явно свидетельствует не только об источниковедческих трудностях, но и об определенных методологических пробелах в существующей оценке этнической ситуации в Среднем Поволжье на рубеже XVI—XVII вв.
Источниковая база проблемы “ясачных чувашей’’ достаточно хорошо известна.1 В последнее время один из основных источников по этому вопросу был опубликован.2 Но в целом круг документальных материалов остается ограниченным. При таком положении необходим тщательный критический анализ каждой из гипотез с тем, чтобы выявить степень их фактологической обоснованности.
Прежде всего, однако, мне хотелось бы при рассмотрении проблемы “ясачных чувашей’’ XVI—XVII вв. ограничиться на данном этапе пределами одного лишь Казанского уезда, т.е. левобережьем Волги. Сужение территориальных рамок исследования объясняется тем, что в начале XVIII в. в правобережном Свияжском уезде жили как татары (18,4 тыс.чел.), так и чуваши (28,8 тыс.чел).3 Несомненно, предки обеих групп населяли эту территорию и в XVI—XVII вв. Однако состояние источников по Свияжскому уезду не позволяет для XVI—XVII вв. достаточно надежно отчленить собственно чувашей от тех групп, которые до середины XVII в. в источниках назывались “чувашами’’, а позже стали именоваться “татарами’’. Именно поэтому проблему “ясачных чувашей’’ было решено рассмотреть применительно к Казанскому уезду — тут этническая ситуация поддается более однозначной трактовке. Но выработанная на основе материалов по Казанскому уезду модель этнической ситуации XVI—XVII вв., безусловно, имеет более широкое значение.
Начну с аргументации сторонников чувашской этнической принадлежности “ясачных чувашей’’ XVI — середины XVII вв.4 Изучение публикаций показывает, что основным их доводом является сам факт употребления в письменных источниках наименования “чуваши’’ — на вид несомненного этнонима. Как считал Р.Н.Степанов, фиксация в письменных источниках рассматриваемого населения под наименованием “чуваши’’ не может быть результатом каких-то ошибок писцов,5 о чем, по его мнению, свидетельствуют как распространенность данного термина в обширном корпусе документов XVI—XVII вв., так и наличие случаев, когда челобитчики сами называли себя “чувашами’’.6
Такие факты, несомненно, заслуживают внимания, хотя нет необходимости в их абсолютизации. Во-первых, у нас нет данных о том, что русская администрация, в первую очередь, группа ее представителей в лице составителей писцовых и переписных книг, при определении этнической принадлежности местного населения Среднего Поволжья в XVI—XVII вв. учитывала этническое самосознание. Во-вторых, вызывает сомнение правомерность прямого отождествления этнических реальностей, отражением которых могли быть этнонимы русских письменных источников XVI — середины XVII вв., и этносов, чьи границы более или менее четко очерчиваются в Поволжье позднее.
Последнее соображение базируется на конкретных материалах. Как было установлено В.Д.Димитриевым, в Среднем Поволжье в документах XVI—XVII вв. этноним “черемисы’’ широко употреблялся не только для обозначения марийцев, но и по отношению к определенной части чувашей.7 Аналогичное явление для XVI — первой половины XVII вв. было установлено мной и для других районов Волго-Уральского региона, но применительно к другим этнонимам.8 Поэтому определение этнической принадлежности лишь на основе русскоязычных письменных источников представляется мне по меньшей мере неосторожным. Кроме того, неясно, являлось ли наименование “ясачные чуваши” эндоэтнонимом или же экзоэтнонимом, например, присвоенным этому населению русскими или соседними народами.
Если говорить о примерах проявления этнического самосознания “ясачных чувашей” Казанского уезда, то при обсуждении тех относительно немногочисленных документально зафиксированных случаев самоопределения представителей рассматирваемой группы как “ясачных чувашей”, невозможно не задаться следующим вопросом: а отражение ли это этнического самосознания? Ответить на него совсем не просто. Замечу, что в челобитных документах, в которых этот этноним встречается, он явно занимал зависимое от социально-экономического статуса, положение. Практически все рассматриваемые челобитные были направлены на решение вопросов землевладения, а само право на землевладение обосновывалось ссылкой на документы определенного типа: у ясачного населения, как в данном случае — ссылкой на писцовые и переписные книги. В такой ситуации было достаточно одного случая неправильного определения этнической принадлежности крестьян, как в дальнейшем челобитчики уже не могли отказаться от своего, зафиксированного в писцовых и переписных книгах, наименования — иначе они теряли всякие права на земельные угодья.
Сторонники чувашской принадлежности “ясачных чувашей” Казанского уезда в пользу своей гипотезы высказывали и некоторые другие соображения. Так, выдвигалось предположение, что “еще в половине XVII в. казанские татары были рассредоточены на гораздо меньшей территории, а к XVIII в. численность татар резко увеличивается, что, конечно, нельзя объяснить только простым приростом населения”.9 Этот тезис закономерно приводил к выводу о массовом “отатаривании” к концу XVII — началу XVHI в. “ясачных чувашей” Казанского уезда.
Остановлюсь детальнее на фактической стороне этого утверждения. Прежде всего, нельзя говорить о “резком” увеличении численности казанских татар к XVIII в. по сравнению с более ранним периодом по той простой причине, что этностатические источники для какой-либо реконструкции демографической ситуации в XVI—XVII вв. до недавнего времени не были предметом специального изучения. Проведенный мной анализ этих источников никаких заметных скачков в численности татар в период между XVI—XVII и XVIII вв. не обнаруживает. Кроме того, рост численности, даже если он имеет место, автоматически не приводит к расширению этнического ареала, и наоборот, простая фиксация увеличения территории расселения этноса не позволяет делать однозначный вывод о росте его численности. Наконец, пока нет прямых доказательств массового “отатаривания” в XVI—XVII вв. “ясачных чувашей’’ Казанского уезда, вряд ли правомерно говорить о связи между особенностями расселения и динамикой численности казанских татар, с одной стороны, и широкомасштабными этническими процессами — с другой.
Еще одна линия доказательств строится на отсутствии в источниках
Как известно, Л.Н.Тихомиров на основе анализа русских летописей XIV—XV вв. пришел к заключению, что в них на территории бывшей Волжской Булгарин под именем “бесермены’’ вплоть до второй половины XV в. упоминаются “булгары’’, отличавшиеся от другой группы населения — “татар’’, живших с ними бок о бок.11 В связи с тем, что Казанское ханство воспроизводило социальную структуру Золотой Орды, социальную верхушку его, как я уже показал ранее, образовывали выходцы из среды золотоордынской феодальной знати. Более раннее же тюркское население Булгарского вилайета должно было, как в Золотой Орде, так и в Казанском ханстве, оказаться в зависимом положении. Если учитывать, что булгары являлись одним из субстратных компонентов казанских татар — а эта точка зрения в историографии почти не оспаривается — то вряд ли можно говорить об отсутствии в XV—XVI вв. среди казанских татар представителей феодально-зависимого класса. Кроме того, при отнесении к чувашам населения центральной части Казанского уезда, известного по письменным источникам XVI — первой половины XVII вв. как “ясачные чуваши”, завершение формирования этноса казанских татар придется отодвинуть чуть ли не на конец
Еще одна линия аргументации тезиса об отатаривании “чувашского” населения Казанского уезда к середине XVII в. строится следующим образом. Для начала утверждается, что “фактов отатаривания чувашей никто не станет отрицать, они общеизвестны”.12 Основной причиной этого явления называется принятие мусульманства, заканчивающееся “восприятием всего татарского’’.13
Конечно предложенный подход требует фактического обоснования и с этой целью привлекается этностатическая информация, которая, как правило, дальше XVIII—XIX вв. не идет.14 Сама по себе правомерность переноса полученных для XVIII—XIX вв. подсчетов и показателей на более ранний период, весьма сомнительна. Более того, центральное звено системы доказательств — статистические материалы и методы работ с ними — не выдерживает критики. Еще в начале XX в. Г.И.Комиссаров, опираясь на сведения о численности татар в Казанской губернии за 1826 г. и сравнивая эти цифры с данными переписи 1897 г., сделал вывод об ускоренном росте численности казанских татар за счет ассимиляции чувашей.15 Лишь гораздо позже В.Д.Димитриевым на основе более полных статистических данных была обнаружена ошибочность использованных Г.И.Комиссаровым цифр.16 Однако и сам В.Д.Ди- митриев ограничился только общим анализом динамики численности татар Казанской губернии, без изучения конкретных факторов, воздействовавших на их численность в XVIII—XIX вв.; им не были учтены и многие архивные источники, характеризующие татаро-чувашские этнические связи в этот период. В итоге, критикуя своего предшественника, В.Д.Димитриев пришел к тому же выводу — о существовании в XVIII — середины XIX вв. в Казанской губернии крупномасштабных этнических процессов, связанных главным образом с ассимиляцией чувашей татарами.17 Однако проведенное мной в дальнейшем изучение этностатисти- ческих источников XVIII—XIX вв. показало, что в Волго-Уральском регионе в XVIII—XIX вв. в результате этнических процессов в состав татар вошло ограниченное число чувашей, причем в основном не в Казанской, а в других губерниях (в Симбирской, Самарской, Уфимской).18
Таким образом, фактологическая база проанализированного тезиса оказывается весьма зыбкой.
Вторая — татарская гипотеза этнической принадлежности “ясачных чувашей’’ Казанского уезда, была сформулирована Е.И.Чернышевым в начале 1960-х годов.19 Он полагал, что в лице “ясачных чувашей’’ Казанского уезда мы имеем на самом деле “ясачных татар’’. Для обоснования этого тезиса Е.И.Чернышев привел такие соображения. Во-первых, в центре этнической территории казанских татар — в Казанском уезде, чувашей никак не могло быть больше, чем татар. Этот тезис необходимо усилить: по данным на начало XVII в., “ясачных чувашей’’ в уезде было намного больше, чем татар. Так, согласно писцовой книге 1602—1603 гг., здесь насчитывалось 228 дворов служилых татар (включая “новокрещеных’’) и 802 двора “ясачных чувашей’’ (с новокрещеными).20 Сведения эти неполные — в писцовую книгу попало только то ясачное население, которое имело землевладения по соседству со служилыми татарами. Тем не менее приведенные цифры отражают, видимо, примерное соотношение в уезде “татар’’ и “чувашей’’ (скорее всего, доля “татар’’ до середины XVI в. была даже несколько выше). Во-вторых, в ближайшем соседстве с татарами на территории Казанского уезда логичнее было бы искать не чувашей, а марийцев, волости которых в XVII в. вплотную примыкали к этнической территории татар. В-третьих, термин “ясачные чуваши’’ письменных источников XVI—XVII вв. не имел этнического значения, а являлся социальным понятием, синонимичным категории ясачного населения вообще. Два первых аргумента Е.И.Чернышева выглядят в целом убедительно.21 Сложнее с третьим. Правда, Е.И.Чернышев привел ряд фактов, которые, с его точки зрения, доказывали, что под “чувашами’’ в документах имелось в виду ясачное население в целом. Но эти факты можно трактовать и иначе. Кроме того, раз в источниках помимо “ясачных чувашей’’ фигурируют еще “ясачные черемисы’’ и “ясачные вотяки’’, возникает вопрос: почему ясачные татары названы в документах “чувашами”, а не “черемисами” или “вотяками”? Свою позицию Е.И.Чернышев попытался подкрепить ссылкой на то, что наименование “чуваши” было присвоено ясачным татарам служило-татарской группой. Однако какие-либо факты в пользу этого мнения ему не удалось привлечь.22
Несколько позже появилась третья гипотеза об этнической принадлежности “ясачных чувашей”.23 По мнению ее автора Е.Ф.Саттарова, “ясачными чувашами” в Казанском уезде в XVI — середине XVII вв. назывались те группы булгарского населения, в языке которых кыпчак- ские элементы не одержали “окончательной победы”.24 При этом Е.Ф.Саттаров исходил из того, что булгары с родным булгарским языком (чувашского типа) не должны были исчезнуть и потерять свой родной язык в период с XIII по XVI вв. Об этом, по его мнению, может свидетельствовать расшифровка названий многих деревень центральной части Казанского уезда — Заказанья, которые этимологизируются на основе чувашского языка.
Предложенная Е.Ф.Саттаровым гипотеза весьма заманчива, но, к сожалению, обоснована явно недостаточно. Так, возможность сохранения булгарских групп с некыпчакским языком в XVI—XVII вв. фактически никак не аргументирована. Более того, она находится в противоречии как с другими выводами автора, так и мнением остальных исследователей. К примеру, Е.Ф.Саттаров отмечает, что в эпоху Золотой Орды и Казанского ханства булгары и кыпчаки тесно взаимодействовали друг с другом и кыпчакский язык в итоге одержал победу.25 Спрашивается, произошла эта победа до XVI в. или после?. Если ее надо относить лишь к XVII в., чем тогда объяснить усиление влияния кыпчакского языка во второй половине XVI—XVII вв.? Ответов на эти вопросы мы не находим. Кроме того, как быть с тем хорошо известным фактом, что язык эпитафий на могилах предков казанских татар в XV—XVII вв., относится к кыпчакскому типу?26
Вывод же о языковых особенностях названий татарских селений Заказанья представляется достаточно обоснованным.27 Однако тут обнаруживаются новые проблемы. Во-первых, названия селений могли сохраниться и после частичной или полной смены первоначального этнического облика населения, давшего эти названия. Во-вторых, не ясны хронологические рамки появления этих топонимов. С уверенностью доводить время существования этнического массива, создавшего топонимы, до даты, когда эти названия были впервые зафиксированы в письменных источниках (т.е. до XVI—XVII вв.), вряд ли правомерно. Отсюда ясно, что попытка прямо связывать создателей топонимов булгарского (чувашского) типа с “ясачными чувашами’’ Казанского уезда, требует столь значительных оговорок, что не выходит за рамки предположения.
Совсем недавно была сформулирована четвертая гипотеза о происхождении “ясачных чувашей”.28 Суть ее сводится к тому, что часть населения, расселенная н территории северо-восточной части Казанского уезда — в пределах Арской даруги, представляла собой южных удмуртов, “в определенной степени тюркизированых уже в составе Волжской Булгарин”.29 Об этом, по мнению М.И.Гришкиной и В.Е.Владыкина, могут свидетельствовать следующие данные. Во-первых, южные удмурты не упоминаются в писцовых и переписных книгах Казанского уезда XVI—XVII вв., хотя другие этнические группы в уезде отмечаются часто (татары, марийцы, “чуваши” и др.). Во-вторых, названия некоторых деревень (Люга, Вошторма), в которых в конце XVI — начале XVII вв. жили “чуваши”, имели явно удмуртский облик. В-третьих, в “чувашах” Казанского уезда тюркизированных южных удмуртов позволяют видеть аналогии с этнической историей бесермян.
Рассмотрим предложенные аргументы по-порядку. Тезис об отсутствии упоминания южных удмуртов в писцовых и переписных книгах XVI—XVII вв. справедлив лишь отчасти. Действительно, в сохранившихся писцовых и переписных книгах Казанского уезда XVI—XVII вв. удмурты упоминаются редко. Но дело тут не в том, что удмурты в документах фигурируют под другим этнонимом, а в том, что сохранившиеся писцовые и переписные книги Казанского уезда XVI—XVII вв. посвящены в основном описанию землевладений служилого населения, сосредоточенного в центральной зоне уезда. А вот здесь к XVI в. удмурты уже вряд ли проживали (что, однако, не исключает их обитания в этом ареале в более ранний период). Кроме того, в сохранившихся документах XVI — середины XVII вв. все-таки имеется целый ряд упоминаний о южных удмуртах. Так, в царской грамоте в Казань от 1593 г. среди жителей уезда отмечаются “вотяки”.30 В книге сбора оброчных денег Казанского уезда за 1617—1618 гг. по Арской “дороге” отмечается д.Едигер, населенная “вотяками”.31 В выписке из отдельной книги И.Садилова (1640 г.) по Зюрейской “дороге” Казанского уезда перечисляются “вотяцкие” деревни Согрез, Порча, Пелга, Кохча, Большая Кохча, Бигра и др.32 Во всех названных документах удмурты с прочими этническими группами Казанского уезда не смешиваются и фиксируются как вполне самостоятельная этническая единица.
Что касается аргумента М.Г.Гришкиной и В.Е.Владыкина об удмуртских названиях деревень, населенных “чувашами”, то он также не убедителен. Стоит еще раз обратить внимание на то, что топонимы могут сохраняться и после изменения этнического облика населения. Кроме того, речь идет о названиях всего нескольких деревень, расположенных в районе смешанного расселения татар и удмуртов. Ясно, что именно здесь вероятность сохранения старых топонимов после смены населения резко возрастает.
Основной пункт доказательств М.В.Гришкиной и В.Е.Владыкина связан с бесермянами. Авторы пишут: “По всей вероятности, “чуваша арская” и есть остатки того населения Арской земли, которое в XVI — начале XVII вв. мы застаем уже в бассейне р.Чепцы и объединяем под этнонимом “бесермяне”.33 При этом они ссылаются на то, что в районе проживания бесермян (т.е. в районе р.Чепцы) источники XVI — начала XVII вв. отмечают “чувашей”.34 Далее предпринимается поиск бесермян в более южных районах — на территории Казанского уезда. Этот поиск приводит к следующим выводам: 1) обнаружено упоминание в начале XVII в. “Арского города босурмана Митюшки Кривого”35; 2) в Заказа- нье, согласно Т.И.Тепляшиной, имеется значительный пласт “бесер- мянской” топонимики, свидетельствующий, уже по мнению М.В.Гриш- киной и В.Е.Владыкина, о проживании предков бесермян в Заказанье; 3) имеется материал о том, что татары называли некоторых удмуртов “д’уаш ар”, что позволяет связать в единое звено бесермян Заказанья, “ясачных чувашей” Казанского уезда и удмуртов.36 Эти факты подкрепляются общим положением о том, что бесермяне в период самостоятельности Волжской Булгарин представляли собой в основном южно- удмуртское население, “испытавшее...сильное тюркское влияние”, воспринявшее ислам и смешавшееся с “какой-то тюркской группой, родственной позднейшим чувашам”,37
Проанализируем приведенные выше соображения. Связь упомянутого Митюшки Кривого с этническими бесермянами весьма сомнительна. Как известно, в XVI—XVII вв. термин “бесермян”, нередко в форме “басурман” употреблялся и в значении “мусульманин” или “иноверец”.38 Поэтому Митюшка Кривой мог быть просто крещеным татарином, не полностью порвавшим с мусульманством39 или же бывшим русским пленником,, вынужденным в период Казанского ханства принять мусульманство и оставшимся “басурманином” и после возвращения в лоно православной церкви. К тому же единичность подобного примера лишает его доказательности.
Теперь о топонимах. Не вызывает сомнения определенное единство топонимии бассейна р.Чепцы и района Заказанья. Но трактовка этого единства, предложенная Т.И.Тепляшиной, принципиально отличается от подхода М.Г.Гришкиной и В.Е.Владыкина. Т.И.Тепляшина исходила из того, что предки бесермян были тюркоязычными.40 Сохранились жалованные грамоты “Арских князей” XVI в., в которых отмечается приход в первой половине XVI в. в бассейн р.Чепцы “чувашей из казанских мест’’.41 Если принять к сведению и некоторые другие факты,42 становится вполне понятной близость топонимов двух удаленных друг от друга ареалов.
Следует внести ясность и в термин “д’уаш ар’’. Было выяснено, что этим термином обозначались те удмурты, которые переселялись с территории “Арской земли’’ за реку Вятку (на ее левый берег).43 Речь идет, таким образом, об удмуртах “зареченских’’. В связи с тем, что выражение “д’уаш ар’’ образовалось по законам татарского языка, мы предлагаем толковать его, в отличие от М.В.Гришкиной и В.Е.Владыкина, не как “чувашских удмуртов’’, а как “зареченских’’ удмуртов, так как в некоторых татарских говорах слово “юач’’~’’ж,уас’’ употребляется в значении “зареченские’’.44 Если к этому добавить обозначение удмуртов в татарском языке — “ар’’, получим искомое сочетание “ж,уас~д’ уаш ар’’.
Попытка М.В.Гришкиной и В.Е.Владыкина “увязывать’’ бесермян с весьма рано тюркизированными южными удмуртами, не согласуется с историческими источниками. В состав этнических бесермян действительно вошли удмурты (возможно, южноудмуртского происхождения), однако слияние удмуртского и собственно тюрко-бесермянс- кого компонентов позднейших бесермян завершилось не ранее второй половины XVII в. и четко сохранилось в исторической памяти бесермян.45 Поэтому, позднейшая группа бесермян бассейна р.Чепцы без предварительного учета разнокомпонентности этой группы и времени ее формирования не может служить моделью при определении этнического облика “бесермян’’ Казанского края XIV — XV вв., как и “чувашей’’ XVI — середины XVII вв.
Итак, тезис о южноудмуртской этнической принадлежности части “чувашей’’ Казанского уезда (а именно, “арских чувашей") нельзя считать доказанным. В пользу мнения об их какой-то иной этнической принадлежности можно привести еще одно соображение чисто логического порядка. Если “чуваши" Арской даруги Казанского уезда были удмуртского происхождения, то как объяснить проживание “чувашей" в тех частях уезда, которые входили в состав этнических территорий марийцев (зона Галицкой и Алатской даруг Казанского уезда)?.
Таким образом, высказанные до сих пор в литературе гипотезы об этнической принадлежности “ясачных чувашей" Казанского уезда XVI — середины XVII вв. аргументированы явно неудовлетворительно. Думаю, что вопрос о причинах функционирования в XVI — первой половине XVII вв. термина “ясачные чуваши" в официальной русскоязычной документации для совершенно определенной части территории Среднего Поволжья, является одним из узловых. Поэтому, для того, чтобы с новых позиций подойти к интерпретации данной проблемы, предварительно рассмотрим два вопроса: о хронологических рамках бытования термина “ясачные чуваши" и об ареале расселения населения, известного под этим наименованием.
Самое раннее упоминание “чуваш” относится к 1511 г. — в жалованной грамоте “Арским князьям” из Нукрата (Карино). Там же они фиксируются в 1522,1542, 1547, 1548, 1551 годах, причем в некоторых случаях как “чуваша арская”.46 На территории собственно Казанского ханства это население впервые отмечается в 1551 г. в Царственной книге, где сказано: "... приходили Чюваша Арьская з боем на крымцев... Крым- цы побили Чювашу”.47 В том же году при характеристике населения “Горной стороны” (территория будущего Свияжского уезда) Казанского ханства, говорится: “...били челом от всее Горние стороны, от князей и мурз и сотних князей и десятных и Чювашей и Черемисы и казаки”.48 Тогда же “казанцы” послали Ивану IV челобитную грамоту, которую я уже приводил. В ней упомянуты “Чюваша и Черемиса и Мордва и Тарханы и Можары...”49 Затем “чуваши” отмечаются в писцовой книге г.Казани и ее уезда 1565—68 гг.,50 в писцовой книге Казанского уезда 1602—1603 гг.51 Но ближе к середине XVII в. термин “ясачные чуваши” в документах начал заменяться понятием “ясачные татары”. Однако этот процесс завершился далеко не сразу. Так, например, при описании деревень и починков ясачного населения Галицкой “дороги” Казанского уезда за 1678 г., в заголовке описания стоит формула: “чувашские деревни и починки” (перечислены 24 селения).52 По писцовой книге 1602— 1603 гг. в ряде этих селений действительно жили “ясачные чуваши”.53 Но в 1678 г. наблюдается любопытная метаморфоза: когда перечисляются жители этих “чувашских” населенных пунктов, они то и дело называются “ясачными татарами”.54 В заключении документа это население опять называется “ясачными чувашами”.55 Аналогичное явление обнаруживается и при разборе дела о ясачных татарах двух деревень Алатс- кой “дороги” Казанского уезда от 1677 г. Когда речь идет об их грамотах за 1604 г., они называются “ясачными чувашами”. Но когда писцы говорят о современном им периоде (о 1677 г.), жители этих же деревень именуются “татарами”.56 Мне удалось установить, что в пережиточной форме термин “ясачные чуваши” употреблялся в некоторых документах до начала XVIII в., иногда даже позже.57 Но все же основным временем наиболее активного функционирования в актовых документах этого наименования надо признать период с 1511 г. по первые десятилетия XVII в., т.е. около ста лет.58
Изучение расселения “ясачных чувашей” в XVI—XVII вв. позволяет сделать следующий вывод: это население, за редким исключением,59 сосредоточивалось на территории Казанского и Свияжского уездов — т.е. в центральной части бывшего Казанского ханства. Правда, в Свияж- ском уезде наряду с интересующей нас группой имелись и этнические чуваши. Тем не менее, из упоминаемых в писцовой книге Свияжского уезда 1565—67 гг. 33 селений (из них 22 — “чувашских” и 11 — “татарско-чувашских”; еще 6 деревень были населены “татарами”)60 в большинстве позже жили татары.61 Кроме того, две деревни (Азелеево и Наратлей), известные по этой же писцовой книге, еще раз как “чувашские” отмечаются в актовых материалах 1567 г.62
“Чуваши” в XVI в. жили и в г.Казани. Так, в писцовой книге 1565— 68 гг. при описании той части города, которая стала называться “Татарской слободой” (Заострожье), отмечаются 150 дворов “татарских и чувашских”.63 Опрос, проведенный во время этой переписи, показал, что “в те татарские дворы татаровя и чюваша приезжают жить зимою или в заворошню”.64 В той же писцовой книге, как уже говорилось, при описании Казанского уезда упоминается “Чувашская дорога” (с выделением верхней, средней, передней и малой частей этой “дороги”),65 являвшаяся Зюрейской даругой. Кроме того, часть территории “Чувашской дороги”, возможно, входила и в состав Ногайской, Арской и Алатской даруг. Но следует заметить, что к Ногайской даруге позже относились только 3 селения, к Арской и Алатской — соответственно 2 и 1. Надо думать, что эти деревни находились на территории, смежной с Зюрейской даругой и попали в соседние даруги из-за территориальной близости.
В начале XVII в. “чуваши” фиксируются фактически на всей территории Казанского уезда. По отдельным даругам они расселялись довольно неравномерно — большая концентрация чисто “чувашских” деревень наблюдалась в Арской и Зюрейской даругах (см. таблицу 1.). А число смешанных (татаро-чувашских) населенных пунктов в разных даругах уезда было примерно одинаковым. Исключение составляет Галицкая даруга, но она была сама по себе маленькой по размерам.
Таблица 1. Расселение “ясачных чувашей” Казанского уезда
в начале XVII в. по даругам*
|
Даруги |
Селения с населением |
|
|
"чувашским" |
"татаро-чувашским" |
|
|
Галицкая |
10 |
7 |
|
Аяатская |
и |
21 |
|
Арская |
35 |
19 |
|
Зюрейская |
43 |
21 |
|
Ногайская |
18 |
23 |
|
Итого |
117 |
91 |
|
* Подсчитано мной по отмеченным выше источникам.
|
Далее я остановлюсь на фактическом материале, позволяющем определить религиозную и языковую принадлежность “ясачных чувашей” Казанского края.
По документу от 1673 г. известно о том, что “ясачная татара” д.Ачей Зюрейской “дороги” Казанского уезда схоронила “мертвых чувашу 3 человека”. При этом они “учинили татарские мазары”.66 Во-первых, тут обращает на себя внимание переход от наименования жителей этого села “чувашами” к обозначению их “татарами”.67 Во-вторых, словосочетание “татарские мазары” явно обозначает мусульманское кладбище. Далее. В ряде актовых материалов XVII в. сообщается, что “татары и чуваши” присягали “по их вере и шерти”.68 Как известно, шерть — это присяга мусульман (на подданство); а шертовать — давать присягу, клятву.69 Такую формулу присяги, тем более, когда эти две группы населения стоят рядом, могли использовать только по отношению к мусульманам. Наконец, по отношению к “чувашам” Нукрата (Карино) применялся термин “агаряне”,70 обозначавший в русских источниках мусульман. Следовательно, “ясачные чуваши” Казанского края в XVI— XVII вв. исповедовали ислам.
О языковой принадлежности этого населения мы имеем только косвенные данные. Так, в 1644 г. известен случай, когда речь “ясачных чувашей” для русской администрации “толмачили” (переводили) служилые татары.71 Стало быть, они говорили на языке, который был вполне понятен “татарам”. В то же время язык чувашского типа не обеспечивает взаимопонимания с носителями языка кыпчакского типа. В Казанском крае нет ни одного надгробного памятника XVI—XVII вв. , написанного на языке так называемого первого (булгарского) типа, все они оформлены на татарском языке.72 Следует обратить внимание и на высказывание А. Курбского о географической локализации распространения чувашского “языка”: “...Черимиса горная (т.е. живущие на Горной стороне — Д.И), а по их Чуваша зовомые, язык особливый”.73 В первой половине XVI в. “чуваши” Нукрата (Карино) в жалованных грамотах иногда назывались и “татарами”,74 что скорее всего говорит не только об их тюркоязчности, но и о татароязычности (т.е. о принадлежности их языка к кыпчакскому типу). Следует принять во внимание и те аргументы, которые я высказывал ранее при обсуждении гипотезы Г.Ф.Саттарова о доживании в Заказанье языка чувашского типа до XVI—XVII вв. Поэтому, с некоторой долей осторожности можно заключить, что “ясачные чуваши” Казанского края в XVI—XVII вв. были уже татароязычными. Тем более, что вряд ли население, которое в начале XVII в. еще считалось “чувашами1’, став в середине XVII в. “татарами”, поменяло за каких-нибудь 30—40 лет свой родной язык.
Таким образом, в лице “ясачных чувашей” Казанского края мы имеем дело с группой, локализованной на основной этнической территории казанских татар, исповедовавшей ислам и говорившей на татарском языке. Она численно намного превосходила представителей группы “служилых татар”.
Не означает ли это возвращения к точке зрения Е.И.Чернышева, полагавшего, что “ясачными чувашами” именовались “ясачные татары”? Нет, не означает, хотя в определенном смысле можно согласиться с логикой этого исследователя. На ней и сосредоточим внимание. Вывод Е.И.Чернышева состоит из двух планов — во-первых, он подчеркивает социальный характер деления земли на поместную и ясачную. Он отмечает, что “...в отводных книгах Вас.Еремеева 1642—43 гг. поместная земля противопоставляется чувашской, т.е. ясачной, а через несколько строк указывается, что речь идет о земле поместной, а не ясачной: “А та земля исстари поместная, а не чювашская..., те сенные покосы — гари поместные, а не ясачные”.75 Во-вторых, владельцев “чувашской земли”, т.е. земли ясачной, он объявляет “ясачными татарами”. После этого остается найти причину появления термина “ясачная чуваша”. Как уже указывалось, Е.И.Чернышев высказал мнение, что это наименование было присвоено ясачному татарскому населению служило-татарской группой, со слов которых писцы и записали их в писцовых книгах “чувашами”. С первым утверждением этого автора необходимо согласиться, хотя в некоторых моментах его еще следует уточнить. Но второе его положение обосновано некорректно. Так, он приводит в качестве аргумента факты, относящиеся к 1640—1670-х гг., из которых следует, что население ряда деревень, числившееся раньше “чувашами”, стало называться “татарами” (ясачными).76 Однако приведенные факты говорят только об изменении номинации определенной категории населения в русскоязычных документах этого периода. Далее он отмечает, что в дозорной книге №153 (1617—1619 гг.) сообщается о понятых “чувашах” из деревень Нурма и Кобек, но при проведении межи говорится, что она “учинена... от татарского прясла деревни Кебеч на дуб”.77 Отсюда следует вывод: понятыми были ясачники из татарских деревень, не чуваши, а татары.78 Вывод ошибочный, так как в деревне Кебеч Зюрей- ской даруги, по данным писцовой книги 1602—1603 гг., жили служилые новокрещены совместно с ясачными татарами.79
Теперь о социальном характере деления земли (поместная и ясачная) и населения (“служилые татары” и “ясачные чуваши”) в Казанском крае в XVI—XVII вв. Такое деление было весьма устойчивым. Например, в писцовой книге г.Казани и уезда 1565—1568 гг. встречаются формулы типа: “земли исстари татарские и чувашские”,80 “разошлися жить в села и деревни татарские и чувашкие”.81 В той же книге в составе населения г.Казани отмечаются “новокрещенских и толмачских и татар служилых 40 дворов” (в остроге) и 150 дворов “татарских и чувашских” (в Заострожье — в Татарской слободе).82 Но во время переписи 1646 г. в городе формула изменилась и татарское население обозначено как “слободские служилые татары” и “слободские татары, которые служат с посадскими людьми”.83 Однако часть этой группы (видимо, бывшие “чуваши”) была тяглым населением.84 Могли ли представители группы “татар” в XVI — начале XVII вв. быть тяглым (ясачным) населением? Практически нет, в источниках встречаются лишь отдельные случаи такого рода. Так, при описании в 1565—1568 гг. деревень и земель, принадлежавших архиепископу в Казанском уезде, перечисляются 4 населенных пункта, жители которых, “татары и чуваши”, жившие совместно, платили хозяину “ясак за оброк”.85 Но ясак у двух групп различался по форме: “татары” его выплачивали деньгами, а “чуваши” — медом.86 Возникает вопрос, а можно ли считать ясачным то население, которое выплачивало оброк? Скорее всего, нет. Возможно, что трансформация оброка в ясак была связана с изменением владельца угодий в экстремальной ситуации середины XVI в. В писцовой книге Казанского уезда 1602—1603 гг. дважды упоминаются “ясачные татары”,87 В одном случае они скорее всего были теми же “ясачными чувашами”.88 Но в писцовой книге, по моему мнению, раскрыт также и механизм появления в ней термина “ясачные татары”. Там сказано: “жребий служилый отдан на ясак”.89 Видимо, при получении такого жребия служилым татарином, он мог стать “ясачным татарином”. Был еще один вариант передачи служилого жребия — он передавался “ясачным чувашам”, которые начинали числиться “служилыми чувашами”.90 Однако таких переходов из одной группы в другую в XVI — середине XVII вв. в документах отмечены единицы.
Устойчивость основного социального деления на “служилых татар” и “ясачных чувашей” в этот период особенно хорошо видна из писцовой книги Казанского уезда 1602—1603 гг. В данной книге, составленной с целью размежевания земель служилого населения от угодий их соседей, говорится о следующих группах: о князьях, новокрещеных (по-видимо- му, из них же), мурзах и татарах (служилые татары, вотчинники и помещики, всего 228 дворов); об их “крестьянах” и “людях” (первых — 28 дворов, этнически не определены; вторых — 12 дворов, из “чюваш” и “латышей”), а также близких к ним 45 дворах “чюваш”, “латышей”, 1 двора “литвина” и 1 двора “бобыля” (они проживали на землях служилых татар); третью, самую многочисленную группу (802 двора), составляло ясачное население — “ясачные чуваши” и из них же, надо думать, крещеные — “ясачные новокрещены”, имевшие общие земельные угодья с представителями первой группы.91 Даже в материалах переписи 1646 г. по Казанскому и Свияжскому уездам, эти деления сохранились, хотя и в несколько трансформированном виде.92
Мне представляется, что в лице данных групп, особенно первой и третьей, мы имеем дело с социальными стратами, сохранившимися с периода Казанского ханства. Но несмотря на очевидность социального характера страты, фиксируемой в источниках под названием “ясачные чуваши” и бесспорность вхождения в ее состав части казанских татар, невозможно принять тезис Е.И.Чернышева о чисто социальном происхождении данного деления, функционировавшего в противопоставлении по отношению к “служилым татарам”.
Главная трудность вопроса о “ясачных чувашах” Казанского края XVI—XVII вв. заключается в том, что под этим же наименованием в документах того времени фигурировала и часть чувашского этноса. Причем, в XVI в. для этнических чувашей этноним “чуваш” был, надо думать, самоназванием. Недаром А.Курбский сообщает: “Черемиса горная, а по их (выделено мной — Д.И.) Чуваша зовомые”.93 Чем же в таком случае объяснить применение этнонима одного народа для обозначения другого этноса — хотя бы и части его?
Одному направлению поисков ответа на поставленный вопрос начало положил Г.В.Юсупов. Он высказал предположение, что “чувашами” (суас, ж,уас~йуач) называли булгар марийцы. Именно проживанием бул- rap на правобережье р.Камы он и объяснил появление термина “чуваш” в русских документах XVI—XVII вв.94 Но Г.В.Юсупову не удалось предложить сколько-нибудь приемлемого обоснования причин применения в русских документах для обозначения части казанских татар этого наименования. Поэтому Г.Ф.Саттаров продолжил линию доказательств, начатых предыдущим исследователем. Он предложил два объяснения рассматриваемому феномену. Первое: русские переписчики взяли наименование “суас”, бытовавшие среди марийцев, для обозначения группы булгар, язык которых сохранял специфические особенности.95 Второе: представители данной группы применяли наименование “суас” (чуваш) в качестве этнонима.96 Г.Ф.Саттарову можно возразить так: вряд ли приемлемо первое утверждение, пока не получен ответ на вопрос о том, почему представители русской администрации для обозначения группы булгар взяли именно тот экзоэтноним, который применяли марийцы; второй тезис также нельзя считать доказанным прежде, чем будет объяснено, почему этноним “чуваш” (суас), если он применялся в качестве самоназвания частью булгар, неизвестен в письменных источниках до начала XVI в.?
Большего внимания заслуживает гипотеза, предложенная недавно Р.Г.Ахметьяновым. Он полагает, что слово “stias” (отсюда — “чюваш” ~ ’’чуваш”) могло означать “крестьянина, земледельца”.97 Если принять эту гипотезу — а она представляется мне достаточно обоснованной — появляется другой вариант формулировки ответа на вопрос, который тут обсуждается. С одной стороны, пашенное земледелие являлось господствовавшей формой хозяйства только в центральной части территории Казанского ханства,9* что объяснялось приемственностью культурно-хозяйственных традиций от волжско-булгарского мира.99 Однако на правобережье р.Волги — на Нагорной стороне ханства — к земледельческому населению относились также и чуваши, в формировании которых, наряду с другими компонентами, участвовали и булгары.100 Во- всяком случае, хозяйственная специфика позволяла называть как чувашей, так и часть казанских татар, “крестьянами” (земледельцами) или “ясачными чувашами”. Но с другой стороны, для рассматривания чувашей, точнее, части этноса101 и части казанских татар в некоем единстве, у представителей русской администрации (скорее всего не только у них) имелись и другие основания. Дело в том, что несмотря на утверждения отдельных исследователей о завершении формирования чувашской народности в XII—XV вв.,102 в литературе присутствует и точка зрения о сложении этого этноса “в основном” лишь в XVI в.103 Если исходить из достаточно обоснованного утверждения о становлении чувашского этноса на базе сложного синтеза булгарского и древнемарийского компонентов,104 то существование в документах XVI—XVII вв. двух наименований, обозначающих чувашей (“чуваши” и “черемисы”), надо трактовать как отражение незавершенности консолидации этого этноса. Кроме того, в XVI — начале XVII вв. в пограничной зоне — на Нагорной стороне — между чувашами и казанскими татарами могло существовать переходное этническое состояние. О такой ситуации есть сведения у знатока истории этого района К.Насыйри. Он отмечает, что на Нагорной стороне (Свияжский уезд) в XVI в. “...мусульмане (так он называет татар — Д.И.) были очень тесно связаны с чувашами, многие из которых впоследствии перешли в мусульманскую веру. За чувашей выдавали дочерей, у них брали девушек в жены”. Он же рассказывает, что в некоторых деревнях Нагорной стороны жители вначале были мусульманами, а затем, смешавшись с язычниками, “почернели”. Наконец, среди жителей татарских деревень тут были известны потомки чувашей.105 Здесь поэтому был возможен перенос этнического обозначения одной группы на другую группу, входившую в состав иного этноса. В данном случае — с чувашей Нагорной стороны на “черную” часть казанских татар. Такой ход событий вероятен тем более, что первая перепись бывших территорий Казанского ханства началась в 1565 г. с Нагорной стороны,106 а там этнические границы, надо думать, были наиболее расплывчатыми. К описанию Казанского уезда писцы переключились только в 1566 г. Причем перепись в обоих уездах проводились одними и теми же лицами, что явно увеличивает возможность субъективного фактора в оценке этнической принадлежности близких в этнокультурном отношении групп населения.
Следует обратить внимание и на характер переписей второй половины XVI — начала XVII вв. В них фактически фиксировалось сословное состояние переписываемого населения (тяглое, служилое). Выявление этнической принадлежности происходило как бы дополнительно к этой основной задаче. Надо полагать, что этнические параметры населения определялись по косвенным признакам (на основе: эндо — и экзоэтнонима; языка; верования; культурно-бытовых особенностей). Понятно, что наименование “чюваш” (sttas), скорее всего функционировшее в Казанском ханстве как обобзначение оседло-земледельческого тяглого населения (“черные люди”), вполне могло быть использовано как этническое определение.107 Не последнюю роль при этом сыграла, надо полагать, существовавшая дихтомия “черные люди” (ясачная группа) — служилые (последние, как я уже показал, далеко не случайно назывались “татарами”). Но было бы недостаточным ограничиться одной этой констатацией. Я полагаю, что появление в русскоязычных документах XVI в. понятия “ясачные чуваши” было связано и с некоторыми особенностями восприятия русскими этнической ситуации в Казанском крае.
Речь идет о проанализированных М.Н.Тихомировым случаях употребления в русских летописях XIV—XV вв. словосочетания “татары и бесермены”. Возьмем только два из них, хронологически достаточно близких друг к другу и к началу XVI в., а также относящихся к Казанскому ханству. Первый из них имел место в 1469 г. (наиболее позднее упоминание “татар” и “бесермен” вместе). В этом году русские войска совершили поход на Казань и разгромили посад города. Во время этих событий, жители посада в источниках называются: “бесермены7’ и “татары”.108 Напрашивается сравнение этого словосочетания с формулой, использованной русскими писцами спустя столетие при описании Татарской слободы г.Казани — “татаровя и чюваша”.109 Другой случай, имеющий явно отношение к Казанскому региону и датируемый 1429 г., отмечен в летописных сводах 1497 г. и 1518 г. (Уваровская летопись). В тексте (он идентичен в обоих летописях) речь идет о приходе татар к Галичу и Костроме. При их отходе русские войска “побита Татар и бусорман” (в летописном своде 1518 г. “Бесермен”).110 Можно предположить, что именно “бесермены” русских летописей XV в. в период Казанского ханства и во второй половине XVI — начале XVII вв. в русскоязычных документах, фиксировались как “ясачные чуваши”. Тем более, что на территории Нукрата (Карино) уже был прослежен процесс постепенного превращения “чуваш” (“арских чуваш”) в начале XVII в. в “бесермян”.111
Кем же были эти “чуваши” — “бесермены” этнически? Были ли они булгарами, отличавшимися от жившых рядом с ними “татар”, — как полагал М.Н.Тихомиров112? Такая трактовка возможна. В ее пользу говорит и одно место из “Казанской истории”, В частности, в этом источнике сказано: и воцарился в граде (Казани — Д.И.) скверный царь.
(Имеется в виду “Саин Болгарский” — Д.И.) ....И поведе из-за Камы реки язык лют и поган, болгарскую чернь (выделено мной — Д.И.) со князи их и со старейшинами и много ему сушу”.113 Понятие “болгарская чернь”, которое используется в этом источнике, многозначно и его можно понимать не только как этническое определение, но и как этнополитическое или этносоциальное (в смысле “ясачное” население с территории Булгарского вилайета из районов Закамья). Поэтому, стремления объяснить истинное значение словосочетания “татары и бесер- мяне” возникают вновь. Так, И.Л.Измайловым недавно было предложено новое толкование понятий “татары” и “бесермены”. По его мнению, в русских летописях XIV—XV вв. под “татарами” имеются в виду представители “военно-феодального сословия”, тогда как “бесермены” — это все остальное население.114 Можно присоединиться к этой точке зрения, но с некоторыми уточнениями. Скорее всего “бесермены” (от слова “мусульмане”) были “черным людом” (отсюда связь этого термина с понятием “ясачные чуваши”). Но само наименование “бесермены” надо воспринимать как конфессионим (наиболее близкий аналог — русское “крестьяне” от “христиане”). А название “чуваши” в словосочетании “ясачные чуваши”, видимо, характеризует сословие (земледелец, пахарь). Как видно, и то, и другое понятия в конкретном географическом ареале не лишены определенной этнической нагрузки — они обозначали в Казанском крае тюркскую группу, в основном исповедовавшую ислам и жившую, по меньшей мере с XIV в., на территории Золотой Орды, особенно в пределах территории Булгарского вилайета. В формировании этой группы булгары могли сыграть решающую роль.115 В то же время было бы опрометчиво исключать участие в ее сложении и
иных этнических компонентов. В частности, при изучении тамг “ясачных чувашей” 23 селений Зюрейской “дороги” Казанского уезда я обнаружил,116 что среди них кроме преобладавших булгарских тамг, имеются и кыпчакские, например, известная “капка” тамга. Поэтому, вполне допустимо, что уже в составе “бесермен” Булгарского вилайета имелись перешедшие к оседлости кыпчаки и другие тюркские группы из среды кочевого населения.117
Но в целом “ясачных чувашей” XVI—XVII вв. и их предшественников
Примечания
®АИ... -Т.1.-С.436—437.
31 РГАДА, ф.1204, ед.хр.153. - л.318.
61 См.: ГА Кировской обл., оп.1, ед.хр.32. — П.11,
«8ДМ.-т.1.-4.2.-с.19,23.
82 Там же. — лл.44,117.
10<> Описание Свияжского уезда проходило в 1565—1567 гг., а Казанского уезда — в 1566—1568 гг.
жили “ясачные чуваши’’. При этом выяснилось, что во-многих случаях бул- гарские археологические памятники располагались рядом с “чувашскими” или “татаро-чувашскими” населенными пунктами. В Свияжском уезде в 13 случаях деревни с “чувашским” (в 7 — с чисто “чувашским” и в 6 — с “татаро-чувашским”) населением располагались рядом с булгарскими памятниками. (Об этих памятниках см.: Фахрутдинов Р.Г. Археологические ...
Как было установлено, этнос казанских татар в XV — начале XVII вв. состоял из двух этносословных страт — “черни” (ясачные чуваши) и социальных верхов (татары). Завершение формирования казанско-татарской этнической общности в решающей мере зависело от уровня консолидации указанных этносословных групп. Конечно, определить степень “завершенности” становления народности казанских татар весьма непросто. С одной стороны, для феодального времени вообще характерно существование сословных структур и отсутствие резко выраженных этнических границ. Этническая ситуация в Казанском ханстве и Казанском крае в XV—XVII вв. не является тут исключением. С другой стороны, состояние источников, характеризующих этническое развитие казанских татар в XV—XVII вв., оставляет желать лучшего. Поэтому, вряд ли можно говорить о математически точном измерении консолидированное™ казанско-татарского этноса. Тем не менее, источники позволяют выявить целый ряд достаточно объективных показателей, на основе которых можно говорить не только о хронологических рамках, но и основных итогах процесса становления в Казанском ханстве татарской народности.
Для внешних наблюдателей складывание этнического субъекта, известного как “казанские татары” (казанцы), было заметно уже во второй половине XV в.: в русских летописях общность, именуемая “Тата- ровя Казанские”, отмечается под 1468, 1469 и 1475 гг.1 В 1491 г. ее же имел в виду крымский хан Мухаммед-Гирей под названием “казанцы”.2 А в первой половине XVI в. применительно к государствообразующему этносу Казанского ханства наименование “казанские татары” (казанцы) использовалось весьма широко. Это было характерно как для русских, так и европейских источников. Причем термин “казане- кие татары” (казанцы) являлся центральным звеном довольно сложной этнонимической системы. В ее основе находилось часто употребляемое в русских летописях понятие “земля Казанская” или “вся земля Казанская”.3 Оно же применялось и отдельными русскими авторами XVI в.4 Синонимом данного выражения в Московской Руси выступал термин “царство Казанское”,5 употреблявшийся значительно реже. У европейских авторов преобладало последнее понятие, иногда замещавшееся словосочетанием “Орда Казанских татар” или “Казанская Орда”.6 Многие факты говорят о том, что во всех этих случаях имелось в виду Казанское ханство.
Прежде всего, так обстояло дело с понятием “земля Казанская” (“вся земля Казанская”). Например, при описании дискуссии, происходившей между казанской знатью и русскими боярами по поводу отторжения в 1551 г. Нагорной части ханства, говорится, что татары тогда заявили: “...того им учинити не мощно, что земля розделити”7 (выделено мной — Д.И). Когда в послании Ивана IV ногайскому князю Исмагилю (1553 г.) “Казанская земля” была определена в качестве “юрта”, контролируемого Москвой,8 подразумевалось аналогичное понимание. Такой же смысл придавался этому словосочетанию и в сообщении о сборе войск казанским ханом Ибрагимом в 1469 г., в котором говорится: “...дополна собрался... царь Казанский Обряим со всею землею своею”.9
Думаю, что термин “земля Казанская” в конечном итоге восходит к официальному названию Казанского ханства. Во всяком случае, в двух документах первой половины XVI в. содержатся сведения, позволяющие высказать такое мнение. В первом из них — ярлыке хана Сахиб-Гирея (1523 г.), есть выражение “гомум виляйяте Газан”,10 т.е. “весь Казанский вилайет”. Оно в источнике подразумевает Казанское ханство. В другом документе — послании хана Сахиб-Гирея польскому королю Сигизмунду I (датировка — от 1538 до 1545 гг.), сохранившемуся только на польском языке, говорится о “земле Казанской” и “царстве Казанском”.11
Под “Казанской ордой” также имелось в виду Казанское ханство — европейские авторы обычно ордой считали государственноорганизованный народ.12 Да и в отмеченном выше послании хана Сахиб-Гирея польскому королю, хан пишет: “...наша Орда козанская присягнула ми”.13 Поэтому, термин “Орда Казанская” также может иметь татарское происхождение. Хотя нельзя исключить и того, что хан в данном случае употребил в послании королю более понятное “европейское” выражение, обозначающее Казанское ханство.
Очевидно, ряд “Казанская земля”, “Казанское царство”, “Казанская Орда” имеет в основе название столицы — г. Казани. Европейские авторы на это указывали прямо.14 Да и в русских летописях встречается выражение “град и царство Казанское”,15 а в отдельных источниках XVII в. г.Казань отождествляется с “царством Казанским”.16
Производным от рассмотренных понятий был другой ряд: “Казанские люди’’ (Люди Казанские), “все Казанские люди’’, “все Казанскиа земли люди’’, “все земские люди’’.17 Сокращенным вариантом представленного ряда являлось понятие “казанцы’’.18 Эта группа терминов обозначала все население государства. Но в некоторых случаях они использовались и по отношению к татарской части населения Казанского ханства.19 Термин “казанцы’’, поэтому, был явным политонимом. Применение его в качестве этнонима, по-видимому, связано с тем, что татары, как политически доминировавший в государстве этнос, русскими и европейцами воспринимались как некоторый стержень “казанцев’’, что вполне соответствовало этно-политической ситуации времени ханства.
Собстввенно этнонимом, функционировавшим в этой этнонимичес- кой системе, было название “казанские татары’’ (Казанские Татаровя, Татаровя Казанские), на руской языковой почве употреблявшееся, как было отмечено, уже во второй половине XV в.20 Европейцы, которые в первой половине XVI в. его тоже использовали,21 скорее всего заимствовали этот термин из Русского государства. В Московской Руси понятие “казанские татары’’ в содержательном плане соответствовало конкретному “языку’’, т.е. этносу. Приведу два примера на этот счет. В Царственной книге под 1552 г. говорится о “поганых языкъ Крымскихъ и Казан- скихъ Татаръ’’.22 А.Курбский пишет: “...кроме татарского языка в том (Казанском — Д.И.) царстве пять различных языков: мордовский, чувашский, черемисский, вотяцкий (арский), башкирский’’.23
Следует отметить, что русские стремились маркировать наименование “казанские татары’’ также через показ его отношения к мусульманской умме. Так, в Царственной книге говорится о “безбожных Казаньс- ких Татарах’’ или “безбожных Казаньских Сарацын’’ (Срацын).24 В послании митрополита Макария ИвануIV (1552 г.) речь идет о “поганых языкъ Крымских и Казаньских Татар’’.25 В Патриаршей (Никоновской) летописи применительно к казанским татарам, под 1553 г. используется выражение “татары поганые’’.26 Еще в одном послании Ивана IV, адресованному А. Курбскому, говорится о “безбожном язык Казанском’’ и о “бесерменском языке’’.27
Рассмотренная выше вполне самодостаточная этнонимическая система связана с господствовавшим в Казанском ханстве сословием “татар’’. Между тем, этносословная стратифицированность казанско-татарского этноса допускает возможность функционирования на русской языковой почве еще одной этнонимической системы, построенной на этот раз на базе терминов, отражающих существование “черного’’ слоя казанских татар. Исследование этой проблемы привело к любопытному результату: такая система действительно бытовала, но она опиралась не на понятие “ясачные чуваши’’, а на этноним “болгары’’ или “болгары Поволжские”, Во-первых, в “Никаноровской летописи”, списки которой относятся к XVII в., в рассказе “О взятии града Казани и всеа земли по Волге реке и по Каме”, о населении этой “земли” сказано: “...Болгары Поволжския нарицахуся”. Далее оно же названо “Волжскими и Камскими Татарами и Болгарами”.28 В другом позднем источнике — “Повести о честном житии царя и великого князя Федора Ивановича всея Руси”, посвященном также взятию русскими Казанского ханства, рассказывается о “нечистивы Волгари, иже близ Руси пребывающе, живуще по реце глаголемой Болзе”. Автор “Повести”, описывая поход на Казань в 1552 г., сообщает: “...пределы их Казане - киа вся поплени и многое множество нечестивых Болгар погуби”. Затем в источнике речь идет о времени правления Федора Ивановича, когда “нечестивии...Волгари” восстали и против них было велено послать “многое...воинство”. По повелению Федора Ивановича, Борис Федорович “.,.в велицей силе, изооруживъ, на Болгары посылает...- Воинство..., пришедше в Болгарскиа области...пленующе...” В итоге, “вся страны Болгарския” оказались “в рабском послушании”, “и доселе пребывают”, — добавляет автор.29
Конечно, эти поздние сообщения о булгарах в Казанском ханстве и Казанском крае во второй половине XVI—XVII вв. можно было бы отнести к категории книжной (летописной) традиции. В частности, автор источника XVI в. — “Казанской истории”, при описании событий конца XIV — первой половины XV вв. довольно ясно высказывает мысль о проживании в районе будущего Казанского ханства “болгарских князи и варвари”, “языка лют и поган, болгарской черни со князи и со старейшины”.30 Эта же группа населения определяется им как “срачини” (т.е.сарацины).31 Наконец, он пишет о них и как “худых болгари, казанцах”.32 Но применительно ко второй половине XV — середине XVI вв. автор “Казанской истории” предпочитает говорить о “казанцах”, “казанских татарах”. Поэтому русская летописно-книжная традиция, учит- вовавшая преемственность волжских булгар и казанских татар, должна быть принята во внимание. Кроме того, нельзя упускать из виду и специальное “препарирование” руских летописей в политических целях, используя “булгарский” фактор.33
Однако дело не только в такой традиции и конъюктурной обработке летописей. При учете всей совокупности летописных сообщений XV— XVI вв. и остальных документов XVI—XVII вв., спорадическое появление этнонима “булгары”, понятий “Болгарскиа области”, “страны Болгарския” применительно к населению Казанского ханства, Казанского края и к самому государству, краю, можно объяснить существованием в этом ареале до конца XV — начала XVII вв. этносословной общности, связанной по происхождению с волжскими булгарами, точнее, с тюркским ясачным населением Булгарского вилайета Золотой Орды. Об этом может свидетельствовать и самостоятельный характер этнонимической системы, использовавшейся в русскоязычных документах для обозначения этой этносословной страты казанских татар в XV — начале XVII вв.
Первый ряд указанной системы фиксировал религиозную принадлежность представителей рассматриваемой части казанских татар — “бе- сермены”~”бусормане” (XV в.), “варвары”, “нечистивые”, “язык поган”, “сарацины” (XVI в.)- Второй ее ряд был ближе к этносословным определениям: “болгарская чернь”, “худые болгары” (XVI в.)- Третий структурный элемент — “ядровая” часть этнонимической системы, это собственно этноним “болгары”. Последний имел внутреннюю связь с терминами первых двух групп. С одной стороны, наименование “болгары” всегда применялось с определением “нечистивые” или “поганые”, означавшее в конкретном контексте мусульман. С другой стороны, использование в “Казанской истории” словосочетания “болгарская чернь”, “худые болгари” показавает, что “болгары” рассматривались как “черное”, т.е. ясачное население. Тем самым эти понятия оказываются синонимами термину “ясачные чуваши”.
Тем не менее, следует обратить внимание на то, что в наименовании “болгары” (Болгары Поволжския) возможно видеть не только этноним, но и политоним типа “казанцы”. На такую мысль наталкивают выражения “Болгарския области”, “вся страны Болгарския”. В основе этих конструкций кроме этнонима “болгары” может лежать и название г.Булгара — центра Булгарского вилайета периода Золотой Орды. Последнее обстоятельство должно быть учтено по нескольким причинам. Во-первых, вплоть до середины XV в. на монетах, чеканеных с начала XV в. явно в г.Казани, место чеканки указывалось как “Булгар”, в некоторых случаях — как “Булгар ал-Джадид”. Причем под последним имелся в виду именно г.Казань.34 Во-вторых, мне уже приходилось указывать на то, что некоторые из лиц, носивших еще в 1360—1370-х гг. титул “Болгарских князей” в конце XIV — начале XV вв. могли жить в г.Казани.35 В-третьих, на ряде европейских карт не только XV в., но и первой половины XVI в., отмечается г.Булгар и Булгарская “земля”: “Borgar Tartaromm” — у Альбертино де Вирджи (1411—1415 гг.), “Borgar” — у Фра-Маура (1459 г.), “Borga” — у Мартина Валдсмюллера (1507 г.), “Bulgaria Magna” — у него же на другой карте (1516 г.), у Джона Шхуне - ра (1523 г.), у Оронса Фине (1531 г.). Причем у М.Валдсмюллера и Джона Шхунера “Bulgaria Magna” фигурирует наряду с “Casana”, “Casan”. На некоторых других картах присутствует только последнее наименование: “Casanum tartamm” (у Батисты Агнея — 1525 г.), “Casana” (улучшенный вариант карты Оронса Фине — 1534 г,), “Kassanorda” (у Антония Вида — 1542 г.).36 Таким образом получается, что “Болгарские области”, “страны Болгарския” — это второе название Казанского ханства. Такой аутентический источник, как “Зафэрнамэ — и вилаяте Казан” (1550 г.), также свидетельствует об этом. Там Казанское ханство называется не только “Казан елкэсе” или “Казан вилаяте”, но и “Болгар вилаяте” или “имеющим Казань в качестве резиденции власти Бул- гарским вилайетом” (“Болгар вилаятенец пайтэхете булган Казан”).37
По-видимому, обозначение “Казанского ханства” как “Булгарского вилайета” сохранилось со времени существования в составе Золотой Орды этой административно-политической единицы, возглавлявшейся “Булгарскими князьями”.
Но в целом обе этнонимические системы и их этнические “ядра” — понятия “казанские татары” и “болгары”, к середине XVI в. фактически использовались для номинации одного и того же этноса. Об этом весьма красноречиво говорит идентичность эпитетов, которые применялись с названиями обеих групп: “безбожные”, “безбожные сарацыны”, “поганый язык”, “безбожный язык”, “бесермянский язык” (характеристика “казанских татар”); “варвари”, “язык поган”, “срачини”, “нечистивые” (характеристика “болгар”). Что касается применения по отношению к одному и тому же этносу двух рядов номинаций в русскоязычных источниках, то оно вполне объяснимо. Этноним “татары”, рапространеный прежде всего среди феодалов, применялся тогда, когда большее внимание в русских источниках уделялось этому сословию или государственным делам, вершившимся господствующим слоем в лице “татар”. Второе наименование, имевшее явный оттенок политонима, бытовало скорее всего среди простонародья и использовалось в тех случаях, когда подразумевались народные массы или регион (край). Это тем более так потому, что “татары” обладали правом перемещения из одного татарского ханства в другое, являясь в определенной мере экстерриториальной группой,38 а “черное” население было “привязано” к конкретной государственноорганизованной “земле”. В условиях сохранения этносословной стратифицированости казанских татар социальное противостояние “верхов” и “низов” могло иметь и характер сословно-этнического разделения. К такому выводу подводит, в частности, следующее место из поэмы казанца Мухамедъяра “Техфэи мэрдэн” (1539—1540 гг.),39 где один из литературных персонажей произведения с целью уничижения другого, говорит:
Перевод на современный татарский язык “Аллац — мззЬзбсп белмэуче татар сии,
Бу деньяда Ьэм эттэн дэ начар сии”.
....И шекэтсез, ди, татар,
Асрама эт баласын — асылына тартар.
Имансыз, шомлы язмыш бэдбэхете сии,
Йезец кара, ждЬэппэмпсц эте сии.
Эшэкесец, йезец йэмьсез — карарга, Эчец-тышыц тулган гайбэт сатарга.
Построчный перевод на русский язык:
Ты татарин, не знающий своего Аллаха и мазхаба, В этом мире хуже собаки.
....О безобразный, говорит, ты татарин,
Не воспитывай щенка — будет похож на свою сущность. Ты без веры, ты — создание зловещей судьбы,
С черным лицом, ты собака преисподни.
Ты грязный. Лицо твое противно, чтоб смотреть,
Все твое нутро полно сплетен.
Хотя некоторые исследователи и высказывали мнение, что приведенный отрывок служит показателем неприятия казанцами этнонима “татар”,40 на самом деле он скорее свидетельствует об отношении простонародья к правившему в Казанском ханстве сословию феодалов. И.Л.Измайлов отмечает еще один аспект этой “злой инвективы” Муха- медъяра против “татар”: “для праведного образованного горожанина ...представители военно-служилого сословия” были “образцом варварства и дикости, но не потому, что они “татары”, а из-за того, что они — “плохие мусульмане”.41 Такая трактовка возможна, хотя я бы не преувеличивал разрыва между “татарами” и оседло-земледельческим “черным” населением по уровню исламизированности. Скажем, в послании шейбанида хана Ибрагима (Ивака) ИвануШ за 1489 г., т.е. тогда, когда Ибрагим правил в Ногайской Орде или был с ней тесно связан, говорится: “...Яз — бесерменский государь, а ты — христианский государь”.42 Как видно, хан Ибрагим ощущал себя мусульманским правителем. В Казанском ханстве представители обеих сословных страт пользовались общим конфессионимом “мусульмане”. Для “черного люда” ханства это хорошо послеживается по русским летописям, зафиксировавшим, как я уже указывал, понятие “бесермены” как весьма распространенное. Однако это наименование было на ходу и среди татарских феодалов — недаром С.Герберштейн, имея в виду татар вообще, делает следующее заключение: “Название Бесермены (Besermeni) их (т.е. татар — Д.И.) “радует”.43 В “Зафэрнамэ-и вилаяте Казан” также отчетливо предстоит противопоставление мусульман вилайета как единого целого, “кяфи- рам” — русским.44
На основе имеющихся данных, таким образом, можно заключить, что в рамках Казанского ханства происходило становление феодальной народности казанских татар, вполне завершенное к середине XVI в. Наблюдаемая же для всего периода существования ханства этносословная стратифицированность казанско-татарского этноса на “верхи” и “низы”, вряд ли выходила за рамки присущего народностям феодальной эпохи деления на “благородных” (аксеяк) и “чернь” (кара халык).
Примечания
49 ПДРВ. — 4.VIII. — с.215; Казанская история. — с.78 (правда, в последнем случае это менее очевидно).
® PelenskiJ. Russia ...; Измайлов И. “Казанское взятие” ... — с.50—62; Его же. Лукавое ..., — с.33—34.
34 Мухамадиев А.Г. Булгаро-татарская ... — с. 117. Особенно см. комментарии
этого автора к сообщению “Дафтар-и Чингиз-наме” по данному поводу.
55 Подробнее см.: Исхаков Д.М. Казан ханлыгы... — 44—46 бб.
38 Мохэммэдьяр. Нуры содур. — 119—120 бб.
Раздел II.
ОТ КАЗАНСКИХ К ВОЛГО-УРАЛЬСКИМ ТАТАРАМ: В ПОИСКАХ СЛАГАЕМЫХ ЭВОЛЮЦИИ ЭТНОСА
В XV—XVII вв.
Казанско-татарская народность являлась не единственным наследником золотоордынской этнополитической общности в Волго-Уральском регионе — тут имелись и другие тюркские образования, восходившие к ней. Некоторые из них, находясь в Казанском ханстве, были достаточно тесно связаны с государствообразующим этносом. Другие общности из-за того, то входили в иные этнополитические формирования, являлись более самостоятельными. Но и они в период позднезолотоордынских татарских государств так или иначе взаимодействовали с казанскими татарами.
Во второй половине XVI—XVII вв. этническое взаимодействие разных тюркских групп в Волго-Уральском регионе не только продолжалось, но и получило дополнительный импульс. В результате действия различных факторов в регионе сложился новый этнос — народность волго-уральских татар. В числе “слагаемых” этой народности я бы кроме собственно казанских татар выделил приуральский компонент и тюркское население Касимовского “царства”.
Раскрытие роли этих групп в становлении волго-уральских татар важно с двух точек зрения. Во-первых, несмотря на определенный перелом в гуманитарных исследованиях в Татарстане начиная с 1950—1960-х годов, сложносоставной характер татарского этноса нового времени все еще недооценивается. Во-вторых, именно при изучении процесса формирования волго-уральских татар из этнических общностей предшествующего периода, становится ясно, что татарский этнос, сложившийся в Волго-Уральском регионе во второй половине XVI—XVII вв., имеет качественные отличия от татарских общностей XV — середины XVI вв.
Глава 1.
РОЛЬ ПРИУРАЛЬСКОГО НАСЕЛЕНИЯ
ПРИ ФОРМИРОВАНИИ ЭТНОСА
ВОЛГО-УРАЛЬСКИХ ТАТАР
Как в дореволюционной, так и в советской историографии, включая ее татарстанское и башкортостанское ответвления, вплоть до 1960— 1980-х годов господствовало убеждение, что татары Приуралья являются переселенцами второй половины XVI—XVIII вв. из Среднего Поволжья.1 Правда, эта точка зрения начала подвергаться сомнению уже в 1970-х годах.2 А.Х.Халиков, например, вначале выступил с идеей, что в результате проникновения в XIII—XIV вв. булгар в северо-западное Приуралье, там начался процесс формирования народности “уфимских татар’’, прерванный лишь в XV—XVI вв., когда в условиях политической и экономической зависимости от Казанского ханства произошло сближение двух “народностей’’ — “казанских’’ и уфимских’’ татар.3 Затем он перестал выделять последнюю народность, но продолжал считать предками татар северо-западного Приуралья переселенцев-булгар, ассимилировавших местное население.4
Но исследователи из Башкортостана заняли несколько иную позицию: подчеркивая особую роль Ногайской Орды в Приуралье в XV— XVI вв., они, переселение татар на восток и начало их смешения с “западными башкирами’’, датировали не ранее XVI в.5 Однако, в работах сторонников указанной точки зрения башкиры XV — начала XVII вв. как бы “раздваиваются’’ — одна их группа оказывается тесно связанной с Ногайской Ордой, приобретя иногда черты почти ногайцев,6 а другая группа постоянно числится в составе Казанского ханства, где, хотя бы в потенции, переживает некий процесс накопления татарских этнокультурных признаков.5
По мере формирования в Татарстане золотоордынско-татарской теории происхождения татар, сторонники последней в 1980—1990-х годах начали обращать внимание не только на этнический состав населения Ногайской Орды — вопрос, изученный явно недостаточно — но и на роль этого этнополитического образования в этнических процессах XV — начала XVII вв. в Приуралье.8 Одним из результатов изысканий в указанном русле стал вывод о том, что основное население Ногайской Орды состояло из “татар’’, а сама она была татарским государством.9
В итоге происходящих явно или неявно дискуссий, стало ясно, что проблема так называемых “уфимских’’ татар далеко не так проста, как казалось несколько десятилетий тому назад. Именно с целью ее углубленного анализа я и решил обратиться к двум, на мой взгляд, весьма важным сюжетам. Первый из них имеет отношение к “остяцкому”, а второй — к ногайскому этнокультурному наследию в Приуралье. Для меня очевидна внутренняя взаимосвязь этих двух проблем. В свою очередь, их рассмотрение, как мне представляется, позволит поставить на научную базу такой спорный вопрос, как формирование татар Приура- лья как части этноса волго-уральских татар.
Примечания
* Некоторые материалы см. в сборнике: Из истории Золотой Орды. Кроме того, см.: Ахметзянов М.И. К этнолингвистическим ...; Его же. Казан хан- нары ...
4 Эхмэтщанов М. Идел-Ж,аек ...; Его же. Нугай Урдасы ...; Его же. Татар халкы ...
Население, известное, в русскоязычных документах как “остяки”, начинает отмечаться в Пермском крае — к югу от г. Перми, в пределах Чердынского уезда (бассейны рек Тулва, Сылва и Ирень), с 70-х гг. XVI в. Примерно с 30-х гг. XVII в. в Сылвенско-Иренском междуречье на смену этнониму “остяки” приходит этноним “татары”. В бассейне р.Тулва часть “остяков” с начала XVII в. в русских источниках начинает именоваться “башкирами”, хотя применительно к ним параллельно употреблялось и наименование “татары”. Позже за “тулвенскими остяками” в основном закрепилось название “башкиры”.
Относительно этнической принадлежности “остяцкого” населения Пермского края в литературе высказывались разные мнения. Необходимо различать два аспекта этой проблемы — этногенетический и связанный с оценкой этнической ситуации в Среднем Приуралье в конкретных хронологических рамках XV—XVII вв. Об этнических истоках рассматриваемых “остяков” были выдвинуты три гипотезы: об их угорском,1 восточно-тюркском2 и смешанном — тюрко-угорском3 происхождении. Но по поводу этнической принадлежности этой группы в
XVI—XVII вв. исследователи заняли несколько иные позиции. А.А.Д- митриев, например, полагал, что после покорения Казанского ханства или еще раньше, на территорию Сылвенско-Иренского междуречья и в бассейн р.Тулвы из Среднего Поволжья переселились татары, которые на новом месте смешались с более ранним угорским населением, ассимилировав его еще в XVI в.4 Основным аргументом в пользу такого подхода он считал сложность или даже “невозможность” по письменным источникам этого времени “различать” эти две “народности”.5 В 1924 г. АБ.Теплоухов поддержал вывод предыдущего исследователя, отметив “отатаренность” сылвенских “остяков” уже к началу XVII в. Такой вывод он сделал как на основе “татарских” имен и фамилий “остяков”, так и опираясь на наблюдение А.А.Дмитриева о трудности отделения “татар” и “остяков” Пермского края по материалам переписей начала XVII в. АБ.Теплоухов отметил, что в начале XVII в. “татар” и “остяков” иногда путали, относя некоторых “и к тем, и к другим”.6 Другим его важным наблюдением было то, что в некоторых районах Пермского края “остяки” в прошлом “обашкирились”, Правда, он сделал оговорку, что “башкиры, по-видимому, не всегда отделялись от “татар”.7 В трудах С.В.Бахрушина был вновь поднят вопрос об этническом облике населения Сылвенско-Иренского междуречья и прилегающих территорий в XVI — начале XVII вв. Он придерживался мнения, что под сылвенскими и иренскими “остяками” надо понимать манси.8 Появление к западу от Урала этнонима “остяк” объяснялось им так: “племенам, ... известным раньше под именем Югры, с XVI в. присваивается татарское название “уштяк” или “остяк”.9 Но будучи крупным источниковедом, С.В.Бахрушин констатировал, что однозначному решению вопрос об “остяках” не поддается. Он писал, что “остяки” Пермского края могли быть не только уграми, но и татарами, а то и двигавшимися с “юго-востока” башкирами.10
Несмотря на предостережение С.В.Бахрушина, в 1950—1960-х гг. в литературе появилось стремление считать “остяков” Пермского края сплошь уграми. Так, А.А. Преображенский предложил рассматривать это население для начала XVII в. как мансийское.11 К нему присоединился и Б.О.Долгих, повторивший более развернуто аргументацию С.В.Бахру- пгина. В частности, он заметил, что “под “остяками” имелись в виду, очевидно, те же угроязычные обитатели Урала, только названные не русско-зырянским термином “вогул”, а татарским термином “остяк”.12 Однако, Б.О.Долгих вынужден был признать, что в источниках XVI— XVII вв. под “остяками” или “татарами” в некоторых случаях могли скрываться башкиры или “отатарившиеся” (тюркизированные) угры.13 Б.Н.Вишневский в целом также исходил из того, что “остяки” и “татары” Пермского края в XVI в. были уграми.14 Но он был склонен считать, что эти угорские группы на юге под воздействием казанских татар “отатарились”, а на севере, в местах соприкосновения с русскими, “обрусели”.15 Хронологические рамки ассимиляционных процессов он не уточнил. О.Н.Бадер и В.А.Оборин исходили из того, что носители сылвенской археологической культуры (угорской, по их мнению), с которыми они связывали “остяков”, стали в Пермском крае предками башкир и хантов, но в XVI—XVIII вв. были ассимилированы пришлыми татарами и русскими.16 Позиция В.А.Оборина, продолжавшего заниматься этой проблемой и позже, в уточненном виде выглядела следующим образом: “... Остяков, живших в XVI—XVII вв. в Кунгурском районе, вряд ли можно связывать с современными хантами... Остяки жили... в районах, ранее занятых племенами сылвенской культуры и какой-то близкой к ней культуры в Среднем Прикамье. Происхождение этих культур связано с проникновением угорских (протомадьярских) племен с территории Башкирии”. Отсюда он делал вывод: очевидно, “остяки” русских источников — это потомки древнеугорского населения, ассимилированного затем тюркоязычными башкирами, продвигавшимися с юга на север и русскими.17
В построениях В.АОборина и О.Н.Бадера есть два недостатка. Во- первых, они не различают татар и башкир, поэтому не ясно, кто ассимилировал угров в XVI—XVII вв. Во-вторых, между “остяками” письменных источников и сылвенской археологической культурой имеется хронологический разрыв — эта культура датируется IX—XV вв., но памятники ее, относящиеся к золотоордынскому времени, практически неизвестны.18 Поэтому источниковедческие трудности, возникающие при определении этнической принадлежности “остяков” Пермского края XVI—XVII вв., работами этих ученых не были преодолены.
В связи с возможностью довольно ранней миграции башкир в северном направлении, в т.ч. и в районы проживания “остяков” в Пермском крае, интерес представляет ряд новых исследований. Так, были обнаружены неизвестные ранее документы, свидетельствующие о проживании башкир из племени тайна в бассейне р.Тулвы уже в период Казанского ханства.19 Высказалось мнение о проникновении башкир в этот район с юго-запада еще в XIII—XIV вв.20 Однако направление движения гайнин- цев оказалось спорным. В работе АН.Киреева были проанализированы предания башкир-гайнинцев, в которых сообщается о появлении их предков в районе Тулвы “из снежных стран” (в некоторых вариантах они спускаются с неба), причем на священном олене. Обобщая эти и некоторые другие материалы, А. Н. Киреев пришел к выводу, что собранные данные указывают на “прямую связь данного башкирского племени с древними финно-угорскими племенами”.21 А В.И.Васильев и С.Н.Шитова отметили, что в рассмотренной легенде нашли отражение “следы старого оленьего культа, некогда зародившегося на юге Сибири”.22
К сожалению, этническая ситуация в Пермском крае в XVI—XVII вв. осталась вне поля зрения последних двух исследователей. Этот аспект проблемы более подробно рассмотрел Р.Г.Кузеев. Им были выделены древнеугорские (тюрко-угорские), булгаро-угорские, древнесамодийские и кыпчакские компоненты в составе северных башкир.23 Проникновение северных башкир в Пермский край он датировал XIII—XIV вв., а их этническое взаимодействие с местным населением, которое он считает мансийским, согласно его мнению, еще в XVI—XVII вв. не было завершено.24 Примечательно, что, с одной стороны Р.Г.Кузеев подчеркивает ассимиляцию башкирами угорского (мансийского) населения, но с другой признает “татаризацию” самих башкир в разных частях Среднего Приуралья, причем довольно рано (иногда в XVII в.).25
Недавно Н.А.Томилов высказал мнение, что среди населения Сыл- венско-Иренского междуречья в XVI — начале XVII вв. кроме угров (манси) были и тюрки — сибирские татары, продвинувшиеся в Среднее Приуралье еще в период Сибирского ханства. Он, тем не менее, не слишком уверен в этнической принадлежности “остяков” и “татар” данного ареала, поэтому понятно его замечание относительного того, что район Сылвы и Ирени был в прошлом контактной зоной татар Поволжья, башкир и сибирских татар.26 В плане обсуждения гипотезы Н.А.То- милова заслуживают внимания работы татарских диалектологов. Например, Д.Б.Рамазанова отметила тюркский характер именника “остяков” Пермского края в XVII в. и его связь с топонимами (названиями ряда татарских селений). В ее работах этих “иштяков”~”остяков” предложено рассматривать в контексте существования в пермском говоре татарского языка пласта “архаичных явлений”, связывающего данный говор с “восточно-тюркскими языками” (с уйгурским, шорским, хакасским, алтайским). Эта связь проходит через некоторые говоры башкирского языка и диалекты сибирских татар.27 Участие сибирских татар в формировании другого говора татарского языка в Пермском крае — свердловского, отмечается и в публикации Ф.Ю.Юсупова.28 В то же время применительно к XVI—XVII вв. проблема “остяков” в трудах татарских диалектологов детально не обсуждалась.
Историографический обзор позволяет заключить, что этническая ситуация в Среднем Приуралье в XV—XVII вв., несмотря на появление в последние десятилетия новых работ, характеризующих отдельные ее аспекты, в целом остается изученной явно недостаточно. Причин тому несколько. С одной стороны, существует тенденция упрощенного объяснения этнических процессов в районе проживания “остяков”. В основе таких подходов лежит механическое увязывание этнических образований XVI—XVII вв. с более ранними этнокультурными формированиями без опосредующих звеньев. С другой стороны, масштабы миграции татар из Среднего Поволжья в Пермский край недоучитываются. Кроме того, пониманию сути этнической ситуации в Среднем Приуралье в интересующее нас время мешает и неразработанность вопроса о ногайско- кыпчакском включении в состав населения этого ареала. Не следует упускать из виду и общетеоретический аспект проблемы — функционирование термина “остяки” в Пермском крае хронологически совпадает с использованием в русскоязычных документах понятия “ясачные чуваши” в Среднем Поволжье.
Исходя из этих замечаний, ниже основное внимание будет сосредоточено на рассмотрении вопроса об этнической идентификации “остяков” Пермского края в XVI—XVII вв. В необходимых случаях этнические истоки этого населения предполагается проследить и для более раннего времени.
Письменные источники по “остякам” Среднего Приуралья — а в абсолютном большинстве это русскоязычные документы — достаточно многочисленны и разнообразны. Наиболее ранние из них относятся ко второй половине XVI в. Это, прежде всего, “Житие св. Трифона Вятского”, в котором речь идет о миссионерской деятельности Трифона (годы жизни — 1543—1612), около 1570-х гг. поселившегося во владениях “мул- линских (от названия речек Муллянок) остяков”.29 Далее можно отметить писцовую книгу Ив.Яхонтава 1579 г., в которой по соседству с землями Строгановых по р.Сылве упоминаются “сылвенские татары и остяки”, а также их “улус” (под названием “Рожин улус”).30 В этом же ряду следует назвать и отрывок из переписной книги Ив.Воротынского 1596 г., сообщающего о “тулвенских башкирцах”.31 “Остяки” Сылвенс- ко-Иренского междуречья фигурируют наряду с “татарами” и в “Сибирской летописи” (под 1570, 1572, 1573 и 1582 годами),32 а также в грамотах — Ивана IV Строгановым от 1574 г.33 и в г. Верхотурье от 1598г.34 Для первых десятилетий XVII в. (примерно по 1630-е гг.) о “татарах” и “остяках” этого района имеется целый ряд челобитных и других грамот.35 Наконец, документом особой ценности является “Кунгурская писцовая книга Михаила Кайсарова 1623—1624 гг.”,36 в которой приводятся подробные сведения об “остяках” и “татарах” Пермского края. Таковы основные источники об этой группе населения. Другие материалы будут приводиться в ходе разбора разных аспектов этнической истории данной группы.
Вначале выясним два вопроса: точные хронологические рамки использования в Пермском крае названия “остяки” и географическую локализацию “остяцкого” и “татарского” населения.
Наиболее раннее прямое упоминание “сылвенских и иренских татар и остяков” содержится в Сибирской летописи и относится к 1570 г.37 Этим годом следует датировать и сообщение о “муллинских остяках”,38 а также об “остяках” с р.Тулвы.39 В конце XVI — первой четверти XVII вв. “татарско-остяцкое” население Пермского края известно по многим источникам (см. выше), но с любопытной трансформацией. Во-первых, в Сылвенско-Иренском междуречье одни и те же лица в разных документах именуются, в одних случаях, “остяками”, в других — “татарами”.40 Встречается даже случай, когда Беклабай Ебалаков в 1619 г. был назван в грамоте “верхсылвенским тотарином остяком”.41 Во-вторых, в бассейне р.Тулва с конца XVI в. появляется этноним “башкиры”, но он используется наряду с этнонимом “татары”. В 1596 г. в переписной книге отмечаются "... в Осинском... уезде... Тулвенские башкиры”.42 В 1618 г. они же известны как “уфимские башкиры”,43 а в 1620 г. — как “уфимские башкиры по р. Тулве”.44 В то же время, в грамоте от 1618 г. сообщается о “Ганинской волости с Тулвы татарине Иванайко Бахторозове”,45 а в грамоте от 1619 г. речь идет об “уфимского ясаку Тулвенском татарине Ваисе Енбатыреве’’.46 Кроме того, в двух документах за 1619 г. встречается формула: “сылвенские, иренские и тулвенские тотара’’47 и “сылвен- ским, иренским и тулвенским тотарам и остякам’’.48 Наконец, в писцовой книге М.Кайсарова 1623—24 гг. есть такое замечание: “...уфимских татар... (владения)... едучи Тулвою вверх по обе стороны Тулвы’’.49
С 1620-х гг. в Сылвенско-Иренском междуречье этнонимия рассматриваемого населения начинает приобретать единообразный вид. Например, в 1623 г. грамоту “во всех Сылвенских и Иренских татар место’’, челобитчики подписали “за их татарскими тамгами’’.50 В 1632 г. обращаясь по поводу ясачного обложения от имени “...всех сылвенских и иренских татар место’’, челобитчики опять назвали себя “государевыми ясаш- ными татаришками’’.51 Правда, в 165552 и 167653 гг. “остяки’’ в этом районе еще упоминаются, но скорее в связи с тем, что в спорах о земельных владениях делаются ссылки на писцовые книги начала XVII в. В целом же, к 1670-м гг. за этой группой уже закрепилось наименование “татары’’: в 1676 г. их называют “кунгурскими ясачными татарами”,54 как “ясачные’’, “оброчные’’ и др. “татары’’ они фигурируют и в “Кун- гурской переписной книге П.Ахметова” от 1679 г.55
С “муллинскими остяками’’ дело обстояло следующим образом. В 1622 г. среди "своих людей” М.Строганова, которых он послал в “вотчины Чюсовских вогуличей”, наряду с русскими были и “Муллинские Татары”.56 Но в грамоте от 1663 г. они уже именуются “Уфимского уезда Тайнинской волости башкирцами”, причем со ссылкой на более раннюю грамоту от 1633 г.57 Однако это же население продолжало называться и “татарами”: в 1686 г. сообщается о “муллинской татарской деревне Коянове”, а в 1691 г. — о “муллинском татарине Ясманко с сыном Азметком”.58
Двойное наименование в XVII в. сохраняется и за “остяками” бассейна р.Тулвы. С одной стороны, в выписке из писцовой книги С.Волынского от 1654—1657 гг. говорится о заселении двух деревень “...на Тулве... по левой стороне, от речки Глубокие Мутавли и Елпачихи... Тул- венскими башкирцами”59; в челобитной от 1672 г. фигурирует “Уфимского уезда, Осинской дороги, Ульвинской волости, Тайна тож... Тере- бердей Алиев, башкирец”, ссылающийся от имени “товарищей” на грамоту за 1596 г.60; в переписной книге 1678 г. речь идет о “башкирцах” Осинского уезда, дающих “кунный ясак... в государеву казну”.61 С другой стороны, в том же ареале сообщается о “татарах”: в 1696 г. о “Гайнинской волости татарине д.Шараш Ишейке Алишеве”, о “тулвенском татарине Уфимского уезда Зигинатке”, о “татарине д.Елпачихи” на “Тулве Аз- няшке Казаеве”.62 Кроме того, в указе за 1662 г. пишется: “... на изменников Соликамского уезда Сылвенского и Иренского и Шаквенского поречья и на Тулвинских ясашных татар и на Уфимских башкирцев”.63
Выше было установлено проживание “остяков” и “татар” в XVI— XVII вв. в бассейнах рек Сылвы, Ирени, Тулвы. Но по отдельным документам видно, что “остяцко-татарское” население расселялось и несколько южнее указанного ареала. Так, в “Памяти уфимскому толмачу Ф.Таганееву” от 1618 г., говорится о приходе "... торговать на Ирени Уфимского уезду Акъсиевы волости и Белоканских и Кусщымских и Балакчинских татар и остяков медом и воском с русскими людьми”.64 В “кущымцах” и “балакчинцах” легко узнаются южные соседи “остяков” и “татар” Сылвенско-Иренского междуречья, известные несколько позже как башкирские племена “кошчы” и “балыкчы”.65 “Белоканцами”, по- видимому, названы представители племени “бикатин” (по другому — “беляковцы”),66 фиксируемого в составе башкир. Название волости — “Акъсиева волость”, возможно, происходит от тюркского названия р.Бе- лой-Акидель.67 В результате получается, что “остяки”, наряду с “татарами”, жили в начале XVII в. и в междуречье рек Белой и Уфы — там, где начиная с середины XVII в. локализовывались “башкирские” племена кошчы, балыкчы, бикатин и сызгы (о связях последних с остяками говорится, хотя и не вполне ясно, в грамоте от 1655 г.68).
Наиболее естественным является предположение о том, что под “остяками” Пермского края и прилегающих районов в XVI — начале XVII вв. имелись в виду башкиры. Такое мнение, например, высказывал В.А.Оборин. Он, как уже указывалось, полагал, что потомки сылвенс- кой культуры были сначала ассимилированы продвигавшимися на север башкирами, которые затем, в свою очередь, были в XVI в. и позже ассимилированы пришлыми татарами.69 При всей привлекательности данной гипотезы, она не согласуется с имеющимися письменными источниками. Например, в “Сибирской летописи” под 1572 г. сообщается: “... прииде на реку Каму Черемиса и с собою подговориша Остяков и Башкирцев и Буинцев множество”.70 Мной было установлено, что под “остяками” в “Сибирской летописи” имеется в виду именно “остяцкое” население Сылвенско-Иренского междуречья.71 Как видим, в данном случае “остяки” и “башкирцы” упоминаются раздельно. Показательна и грамота, посланная Строгановым в 1572 г. из Москвы по случаю упомянутого выше “черемисского нашествия”, в которой вначале “изменники” названы “Черемисами”, “Остяками”, “Башкирцами” и “Буинцами”, а затем, когда Строгановым предписывается их “воевать”, они же определены как “Черемисы”, “Остяки”, “Ногаи” и “Бушты”.72 В итоге получается, что этноним “башкиры” во втором случае приравнивается этнониму “ногаи”, а название “остяки” сохраняет самостоятельное значение. Еще два примера такого же рода относятся к 1578 и 1586 гг. Согласно “ногайским делам”, в 1578 г. ногайцы “приходили ... в Казанский уезд в остяки на верх Камы воевать”. Это же событие при более детальной характеристике описывается так: “по реке Каме на баш- кирдцы и на остяки Казанского уезда ... И башкирдцы и остяки, собрав- ся, иных побили ...”73 Из послания правителя Ногайской Орды князя
Уруса Федору Ивановичу (1586 г.) видно, что “башкирды” и “остяки” не смешиваются друг с другом”: "... Да писал ... чтобы мне (т.е. князю Урусу — Д.И.) с башкурдов и остяков дани никакие не имати... пошлю... данщика... с башкурдов и остяков ... тех данщиков велишь побита ...”74 Несмотря на то, что в документах 1560—1580-х гг. встречаются случаи, когда этноним “остяк”~”иштак” (иштяк, ыштек) является синонимом этнонима “башкир”,75 полного отождествления их не наблюдается. Например, в “Отписке Пермского воеводы Г.В.Лодыгина” от 1618 г., сказано: "... в Чердынском ... уезде на речки на Сылву и на Ирень... приезжают и торгуют торгом русские торговые люди и Казанских и Уфимских уездов тотара и остяки и башкирцы и Сылвенские и Иренские и Уфимского уезду тотара и остяки русским торговым людям на деньги продают и на товар меняют меду и воску, а Казанского ... уезду тотара и остяки и башкирцы у Сылвенских и Иренских татар и остяков покупают мягкой рухляди”.76 Несомненно, что “остяки” в данном случае выступают как группа, отличная как от “татар”, так и от “башкир”. Да и в других случаях, в частности, 1616 г.,77 в ближайшем соседстве с “остяками” Пермского края “башкирцы” упоминаются отдельно. Стало быть, “остяки” и башкиры не были идентичны, но всяком случае, до первых десятилетий XVII в.
Но вопрос о трансформации этих “остяков” в “татар” нельзя упрощать. В ряде документов обнаруживаются две модели такого “превращения”. В прошении татар д.Нов.Байсино Кунгурского уезда от 1760 г. сказано: “на отводных ... предкам и дедам их по писцовым книгам 131 и 132 гг. (1623—24 гг.) за остяками, которые потом в той деревне называются татарами (выделено мной — Д.И), значится вотчина”. В 1763 г. татары того же уезда заявили, что население, зафиксированное в писцовой книге 1623—1624 гг. как “остяки и татары, ...ныне называется (выделено мной — Д.И.) татарами”.78 Такого рода примеры можно привести еще, но все они говорят об изменении по неизвестной причине того названия, которое ранее употреблялось а русских документах по отношению к предкам татар Пермского края. Но в документах содержится описание и несколько иного хода процессов, приведших к закреплению этнонима “татары” за “остяками”. В частности, в начале XIX в. при размежевании земель кунгурских татар с дачей Саранинского завода, татары заявили, что “...действительно остяки в этих местах жили и в давних годах переселились совсем в другие места, а некоторые из них, породнясь с татарами, смешались с ними; оставшиеся после них земли... по праву общего владения, остались в даче верх-иренских татар и обращенных в татары (выделено мной — Д.И.) остяков”.79 Тут явно описывается этническое взаимодействие двух ранее самостоятельных групп — “татар” и “остяков”, завершившееся закреплением за “остяками” этнонима “татары”. Учитывая это обстоятельство, вначале считаю необходимым разобраться в вопросе этнической принадлежности “татарской” части населения Пермского края в XVI—XVII вв.
Безусловно, в формировании пермских татар роль миграции татарских групп из Среднего Поволжья, начиная со второй половины XVI в., была значительной — об этом говорят как исторические источники,80 так и данные по культуре,81 языку82 татароязычного населения Среднего Приуралья. Причем переселенцы на новом месте закреплялись довольно быстро и успешно. Например, в исторических преданиях татар д.Устъ- Турка среди переселенцев “со стороны Казани’’ упоминаются Кызыл- бай, Тимербай и “удмурт’’ (ар) Актарнак-бай. В документе за 1625 г. “татары’’ Иметкай, Тимербай и Кызылбай — “дети Левкаса’’, действительно фигурируют. В руках этих татар и их родственников уже имелись земельные владения, хотя в писцовой книге 1623—1624 гг. они еще не числятся среди переписываемого населения.83 Можно предположить, что приход в Среднем Приуралье этнонима “татары’’ на смену этнониму “остяки’’ в начале XVII в. произошел не без влияния миграции из Поволжья. Но состав “татар’’ Пермского края был достаточно сложным и не сводился только к переселенцам из Поволжья. Я думаю, что одним из их существенных компонентов являлись ногайско-кыпчакские группы. Обратимся к фактическому материалу на этот счет.
Потомки “муллинских остяков’’ — “башкиры’’ двух деревень Пермского уезда, в своем прошении от 1794 г. указывали: "... в XIII столетии предки их татары, пришедшие из Азии (выделено мной — Д.И.), поселились около Волги и Камы, а за тем покорили и живших по р.Чудской (Чюсовой)... Они были под властью кипчакских (выделено мной — Д.И.) и казанских царей, но по юртам имели своих князей... В царствование Ивана Грозного, по покорении Казани, жившие при устье р.Муллы имели у себя князя Урак би Маметкулова ... а на Нижней Мулле жил и именовался князем брат оного малой ... Сюндюк бей Маметкулов ... Татарские те их князья, видя славу Российского оружия ... вступили в подданство...’’84 Аналогичный сюжет содержится и в преданиях “башкир’’ и “татар’’ Пермского и Осинского уездов, записанных в 1784 г.: “... начало происхождения означенных башкирцев и татар от поколения было тар- ханово. Перешли и поселились они в сих местах с давних лет, по собственным их преданиям издревле; потом под Российскую державу покорены они по взятии... Казани, а до покорения находились в управлении или подданстве у державца своего Нагайского хана ... Слыхали, что хан их брал от лучших людей их дочерей девок и держал у себя с переменою погодно, а после отдавал отцам обратно, коих имел от 10 до 20, что и считали они за обиду’’.85 Итак, из преданий вытекает подчиненность жителей бассейна рек Муллянок и Тулвы “Нагайскому хану’’ (он же, видимо, “Кипчакский царь’’). Далее, их князья постоянно называются “татарскими князьями’’, что под собой имело определенные основания. Во-первых, имена этих “князей’’ — “Урак’’ и “Сюндюк’’ (правильнее Сююндюк-Сеендек) характерны для ногайцев”, казахов”86 (см. также ниже). Во-вторых, тамга этих князей была типично кыпчакской.87 Наконец, в современном говоре этой группы присутствуют ряд особенностей, характерных для ногайского языка.88
Среди потомков “татар” и “остяков” Сылвенско-Иренского междуречья (в д.Иштиряк) М.А.Усмановым была обнаружена родословная запись, в которой говорится: “Ж,ан-Егет атасы Бойырган, Бойырган атасы Хуж,аш, Хуж,аш атасы Хуж,а Шэех, Хуж,а Шэех атасы Нур Собу, Нур Собу атасы Дэулэт Бирде, Дэулэт Бирде атасы Сайын хуж,а, Саыйн хуж,а атасы Буйын Хуж,а, Буйын хуж,а атасы Байсары би, Буреждн би, Кокбуре би — бу еч агалы-энеле Нугайдан чыкканнардар. Эувэл падиша хэзрэтлэренэ баш салган Хуж,аш бидер”89 (перевод: “отец Джан-Егета Буюрган, отец Буюргана Хозяш, отец Хозяша Хозя-Шейх, отец Хозя Шейха Нур Собу, отец Нур Собу Давлет Бирде, отец Давлет Бирде Сайын Хозя, отец Сайын Хозя Буйын Хозя, отец Буйын хозя Байсары би, Бурезян би, Кокбури би — эти три брата из Ногая. Первым покорился государю падишаху Хозяш би”). Шеджере скорее всего относится к д. Саз (Йанапай), население которого было связано с татарами д.Ка- рьево (Каржду)90 — центра “улуса” татарско-остяцкого населения Сылвенско-Иренского междуречья а начале XVII в.91 Именно этот топоним в виде антропонима “Кара жду”, присутствует в другой родословной, записанной в ближайшем соседстве с пермскими татарами (среди татар Бирского уезда Уфимской губ.). Шеджере начинается с Буркут бия (Беркет би) и продолжается так: “Алманчык би — Урдэк би — Сунчэли би — Сендык би (это имя упоминается и в преданиях “муллинских татар” — см. выше) — Кара жду, Турбай — Кармыш — Истэк” и т.д.”92 В родословной еще есть следующие строки: “Буркыт билэр Чынгыз хан иде. Синец агачныц чаган, кошыц йод-йод, тамгац эмзэдер”93 (перевод: “Буркыт би (был) во времена Чингиз хана. Твое дерево — чаган, птица худ-худ, знак — амзя”). Думаю, что содержание шеджере слегка искажено. Речь идет о словах, “сказанных” Чингиз-ханом, когда он раздавал символы племен (дерево, птицу и знак — тамгу). Содержание этой родословной совпадает с данными “Дафтар-и Чингиз-наме”, где среди биев времен Чингиз хана действительно встречается имя Буркут бия, причем его птица и дерево совпадают, а боевой клич (“уран”) дан как “борх”.94 Еще в одной родословной, найденной в там же районе, говорится о “Тарагай бие”, отец которого — Буркит бы. Тарагай би “из Крыма прибыл в бассейн р.Агидель”.95 Эти же лица фигурируют среди предков башкир племени канглы с примечанием, что они “прибыли с берегов Черного моря, из Крыма”.96 В литературе уже указывалось на распространенность этнонима “буркут” среди кыпчаков,97 это мнение можно принять.
В указанном русле следует рассматривать и другие данные. Так, в 1623 г. среди вотчинных земель “карьевских остяков” текла речка “Камгур” (Контур, отсюда название г.Кунгур). Топоним же “кунгур” скорее всего восходит к названию рода (племени), известному среди ногайцев.98
Следует учесть и диалектологические данные: для татароязычного населения Пермского края характерны такие особенности говора, которые, как уже отмечалось, встречаются у ногайцев и казахов.99
Присутствие ногайцев в Пермском крае подтверждается и историческими источниками. Так, по данным Вычегодско-Вымской летописи, в 1547 г. “пришедшу ногайские люди на Чердыню, повости пожгли, а заставу чердынскую русаков и пермяков побили”.100 В 1564 г. Строгановы построили Орловский городок “для бережения от Ногайских людей и от иных орд”.101 В грамоте, отправленной в 1572 г. Строгановым, им предписывается “воевать ... изменников, ... черемису, ...остяков, вотяков и ногаи”.102
В южной части Сылвенско-Иренского междуречья начинается лесостепная зона, известная как “Кунгурская степь”, что увеличивает вероятность нахождения там кочевых групп ногайцев. Можно полагать, что после массового ухода ногайцев в середине XVI в. из Приуралья,103 какая-то их часть осталась в Пермском крае. Они и могли именоваться в источниках “татарами”, иногда — “остяками”. По-видимому, несмотря на достаточную продолжительность контактов ногайских групп с “остяками”, их консолидация в единую этническую общность к первым десятилетиям XVII в. еще не была завершена.104 Во-всяком случае, в документе от 1620 г. перечислены четыре человека, двое из которых названы “татарами”, а двое — “остяками”.105 Кроме того, про Енгита Буюргоно- ва, известного как “иренский ясашный татарин”, в документе за 1619 г. есть интересное замечание: “Енгитка собрався своим родом из завалочным пеганы”.106 Возможно, что под “заволочными пегани” (“пегань”, по-видимому, от “погани”, “поганых”, т.е. иноверцев) имеются в виду ногайцы, жившие за р.Белой (Белой Волошкой).
Теперь вернемся к “остякам” Пермского края. Несомненно, они обладали определенной этнокультурной спецификой. Прежде всего, это касается их религиозных верований. В “Житие св.Трифона Вятского” рассказывается о “месте”, которое “...бяше кладбище остяцкое, или паки рещи: жертвище идольское. Бяху же ту древеса велики и многовет- венны”. Далее сказано, что на этом “идольском жертвище” находилось “идоложерственное древо, глаголемое ель, бе бо величайши прочих древес, толстота бо бяше его кругом полтрети сажени, а ветвие его в длину 4 сажени и вящие”. На этом дереве имелись “сребро и злато, шелк и ширинки (холст — Д.И.) и кожи, ...приносимые нечестивыми”.107 Про дерево сами “остяки” сказали приказчику Строгановых: “древо бе молебное бога нашего”.108 Данное жертвенное место имело отнюдь не только локальное значение: обслуживая “муллинских остяков”, оно было общеизвестным: “Бе бо ту их агарян и многих язык идольское жертвище и от всех стран и рек с Печеры и с Сылвы и с Обвы и с Тулвы, князи их: остяцкий Амбал, вогулский Бебяк (или Беляк — Д.И.) и инии мнози языци со всеми своими улусы, остяки и вогуличи со всех ловль своих ту во едино место съезжахуся ... нечестивым, по своей поганской вере, идольское жертвы творити под древом”.109 Заслуживает внимания и диалог Трифона Вятского с “начальным человеком остяков” (имя его дается в форме “Зевендук”, т.е. Сюн- дюк, известный по преданиям). Зевендук говорит Трифону: “...аз верою несмь от тех, иже многия нарицают боги бездушный и глухия, их же аз почитаю кумиры’’. Трифон отвечает: “вы бо веруете не небесному творцу и Богу,... но нечувственным кумиром, глухим и бездушным богом’’.110 Язычество налицо, тем не менее, к высказываниям миссионера надо относиться критически. Например, И.М.Осокин при разборе “Жития’’ подчеркнул, что по отношению к “муллинским остякам’’, несколько раз употребляются термины “агаряне’’ и ‘“бусурманы”, применяемые обычно для обозначения мусульман.111 Кроме того, Маметкул — отец князей Урака и Сююндюка, правивших “муллинцами’’, был, по преданиям, муллой или имамом.112 Да и “поклонение’’ дереву может трактоваться по-разному. С.И.Руденко, хорошо знавший традиционную культуру башкир, отмечает, что они почитали старые могилы святых, а “нередко такими могилами являлись древние курганы, поросшие лесом... Деревья, растущие у таких могил, считались неприкосновенными”.113 Поэтому, “остяков” Пермского края в XVI в. скорее надо относить к группе, уже усваивавшей ислам. Но позднее проникновение к ним ислама подтверждается наблюдениями исследователей XIX в. Так, П.Небольсин в середине XIX в. о башкирах Осинского уезда пишет: “...рассказывают, что они приняли мухаммеданство около времени царя Иоанна ГУ от татар, которыми были повсюду окружены”. Он же приводит пример сохранения у них “обычая дальней старины”, заключавшегося в приношении жертвы черными баранами “Черному нечто” (Кара нэрсэ).114 Да и Н.С.Попов в начале XIX в. сообщает о пермских башки - рах: “замечают между их обрядами нечто и языческое и сходное с шаманскими; есть между ими волшебники и колдуны; особливо же много имеют затей при обширном своем пчеловодстве и при ловле всякого роду зверей”.115 Но эти особенности тогда существовали уже на общем фоне господства среди татар и башкир Пермского края мусульманства.
Хозяйственная система “остяцко-татарского” населения Пермского края также имела своеобразия. Согласно писцовой книге Ив.Яхонтова (1579 г.) у “татар” и “остяков” по Сылве имелись “бортные ухожаи и звериные ловли”, а ясак они платили куницами.110 Земледелием они занимались, так как в писцовой книге М.Кайсарова 1623—1624 гг. говорится о пашенных остяках117; ясак с них взимался не только “за бобровые гоны, и за рыбные, и за звериные ловли”, но и “за пашни”.118 Тем не менее, очевидно важное значение в хозяйстве представителей этой группы в XVI—XVII вв. охоты, рыболовства и пчеловодства.119 И в исторических преданиях потомков “тулвенских остяков” можно обнаружить сюжеты, подтверждающие этот вывод. Например, в них говорится о том, что “кругом были леса”, поэтому “невозможно было заниматься земледелием” и один из предков жил “рыболовством”, а другой был “охотником”.120
Тамги “татар” и “осятков” из источников первой четверти XVII в., относящихся к Сылвенско-Иренскому междуречью, более чем наполовину обнаруживают сходство с тамгами хантов (остяков) Березовского уезда того же столетия. Причем у хантов и манси это весьма специфические тамги, обозначавшие птичек, медведя и “шайтанскую рожу”. Однако они имеют аналогии и с тамгами северо-западных башкирских племен, в некоторых моментах — “ясачных чувашей” восточной окраины Казанского уезда (бассейна р.Иж).121
Сохранившаяся родо-племенная номенклатура “остяков” и “татар” Пермского края позволяет сделать предварительное заключение об этнической принадлежности “остяков”. В числе наиболее ранних родоплеменных названий следует назвать прежде всего этноним тайна русскоязычных источников конца XIV—XVI вв. (татарские его варианты — “гайнэ”~”гэйнэ”),122 характерный прежде всего для “тулвенских остяков” (позже “башкир” и “татар”). Можно полагать, что этот этноним является одним из вариантов другого этнонима — еней (янэй, жрнэй). Дело в том, что буква “г”, по-видимому, может стать придыхательным и вообще выпасть (гэйнэ~эйнэ~енэй~янэй~ж,энэй). Следует также учесть, что в этногенетической легенде гайнинцев Гэйнэ и Эйнэ, являются братьями.123 Носители данного этнонима с конца XVI в. локализовывались в бассейне р.Иж и в низовьях р.Белой. Они в XVII в. были известны как “башкиры”, но позже вошли в состав татарского этноса.124 Вопрос о тождестве этнонима еней и древневенгерского племенного названия jeno был разработан Ю.Ф.Неметом и поддержан Р.Г.Кузеевым.125 Хотя имеются и противники этой точки зрения,126 она мне представляется достаточно обоснованной. Плодотворность поиска именно в этом направлении подтверждает еще один факт. В бассейне р.Тулва еще в XVII в. существовала д.Ермия (Эрэмэ).127 Это наименование тождественно башкирскому этнониму юрми. По башкирским же шеджере Юрми-би считается сыном Юрматы-бия, а название башкирского племени юрматы связано с древневенгерским племенным названием gyrmat. Кроме того, этноним юрми (ерми) был известен и у дунайских болгар.
В Сылвенско-Иренском междуречье собственно “остяцких” родоплеменных названий, за исключением южных рубежей ареала, практически не сохранилось. Однако тут необходимо обратить внимание на следующее. Во-первых, нельзя полностью исключить возможность проживания в этом районе каких-то частей тех же гайнинцев.128 Во-вторых, отрывочные сведения о родо-племенной номенклатуре “остяков” данной зоны все же имеются. Прежде всего можно назвать родо-племенную группу терсяк, представители которой отмечаются в разных частях Пермского края в XVII—XVHI вв., этнически определяясь то как “башкиры”, то как” татары”. Наиболее раннее же упоминание “волости Терся” относится к 1602—1603 гг. и она фиксируется в бассейне р. Иж (население “ясачные чуваши и бобыли”).129 Они считали себя “потомками черемисов” (чирмеш населеннэн), что скорее всего свидетельствует об их угорских корнях.130 Далее, обращает на себя внимание название р.Таз (правый приток р.Сылвы), которая в писцовой книге М.Кайсарова 1623— 1624 гг. территориально относилась к “Рожину улусу”.131 В ряде документов “Тазларская волость”, населенная башкирами, фиксируется в первых десятилетиях XVIII в. в Осинской “дороге” Уфимского уезда.132 Таз- ларцы, несомненно, жили в этом районе уже в конце XV в.133 По-види- мому, представители племени таз вошли и в состав населения “Рожина улуса”. Несмотря на восхождение группы таз к древнетюркским образованиям и существование у них этапа развития в рамках золотоордынских родо-племенных групп (тазы имеются в составе ногайцев, казахов), исследователи не исключают вероятность этнических контактов тазов с угро-самодийскими племенами.134
Более информативны материалы о родо-племенных группах сызгы, балыкчы, кошчы и улей. Проживание на землях группы сызгы в середине XVII в. “остяков”, не случайно: как установил Р.Г.Кузеев, представители племени сызгы считали гайнинцев своими родственниками.135 Балыкчинцы, по мнению Р.Г.Кузеева, двигались с юга (из Средней Азии в составе кара-китайцев). Но они в Пермском крае смешались с “черемисами” (чирмешлэр). Этническую принадлежность последних указывает имя “черемиса” — Юрмиаз. Очевидно, под этими “черемисами” подразумеваются юрмийцы.136 Хотя надо иметь в виду, что название “балыкчы” встречается еще у хазар — как имя хазарского правителя г.Боспора (со значением “хранитель печати”).137 Поэтому, группа “балыкчы” может быть связана с булгаро-угорским миром, Племя “кошчы”, согласно преданиям, было в близком родстве с балыкчинцами.138 Несмотря на тесную связь данной группы с этническими формированиями периода Золотой Орды,139 “родство” ее с племенем “балыкчы”, отчасти раскрывает “остяцкое” происхождение племени “кошчы”. Об этом же может свидетельствовать нахождение группы кошчы в первой половине XV в. в Западной Сибири, о чем детальнее будет сказано далее. Что касается группы упей, представители которой также назывались в документах “остяками”, “татарами” и “башкирами”, мной был обоснован вывод об ее относительно позднем сложении за счет выходцев из состава племен гайна, терсяк (тирсэ) и сызгы.140 Таким образом, этническое своеобразие “остяков” Пермского края было связано с особенностями их формирования за счет булгаро-угорских, угорских и частично — угро-самодийских компонентов.
Имеются данные о связи этих групп с Булгарским вилайетом Золотой Орды. Согласно легендам гайнинцев, их предки в бассейн р.Тулва пришли “по Каме” (Кама Иделе буйлап), но довольно своеобразным путем: вначале “три родственника пришли из Бухары (под “Бухарой”, возможно, имеется в виду г.Булгар — Д.И.) в город Казань, а затем двое пошли по Каме”.141 В 1784 г. башкиры Еатеринбургской округи (уезда) заявили, что “предки их перешли и поселились на Урале в 1199 г. области Булгарской и города, называемого на их языке Шатер Булгар, который переименован уже и назван Казанью, как по летописям их значится, во время, когда еще управляли ими собственные их ханы и князья и по выходе поселились в разных уральских местах”.142 Муллин- цы также подчеркивали продвижение предков, первоначально поселившихся “около Волги и Камы”, в направлении речек, впадающих в Каму, вплоть до р.Чусовой.143 Р.Г.Кузеев среди гайнинцев записал аналогичные легенды — о приходе предков “со стороны Мензелинска”, о “выходе их из Булгара”.144 Проживание терсяков и енейцев у Камы, в бассейне р.Иж, уже отмечалось мной выше. Юрмийцы в XVII в. жили в бассейне р.Ик, но в XIV в. находились в районе рек Зай и ТТТешма.145 Племя кошчы в своей истории также пережило период нахождения в низовьях р.Белой и по р.Ик (напротив г.Елабуга).146 Там же примерно в одно время находились и балыкчинцы.147 Этнокультурное своеобразие населения низовьев р.Белой и прилегающих территорий, нашло отражение в некоторых татарских исторических сочинениях. В полулегендарных сведениях “Таварих-и-Булгария” Хисаметдина Булгари (XVI в.), имеется следующий сюжет: Тимур разоряет Булгар, Биляр, Кашан и прибывает “... в город Елабугу ... (где) ханом был Ильбакты, сын Ураз- бакты-хана. Этот хан не знал никакой веры и религии”. Далее описывается попытка Тимура обратить его в ислам. Когда хан Ильбакты на это не согласился, его город был разгромлен, жители взяты в плен и разогнаны “по разным странам”.148 В другом татарском историческом сочинении — “Дафтар-и Чингиз-наме” (конец XVII в.), рассказывается о разорении Тимуром Булгара и об обращении на обратном пути в местности “Кыйа” двух ханов — Амата и Самата, в ислам. Последний из них в источнике связывается с г.Булгаром.149 Наконец, в шеджере юрма- тинцев говорится: “В то время пребывали под властью хана Амат Хамата ... В те времена Джанибек-хан с Аксак-Тимурам были ханами. При них для юрта были великие бедствия... Юрт хана Амат Хамата распался”. По шеджере видно, что этот “юрт” находился в междуречье Зая и Шеш- мы.150 Как явствует из рассмотренных источников, на территории Бул- гарского вилайета Золотой Орды — в его восточных окраинах, вблизи низовьев р.Белой, в конце XIV в. жили группы, которые еще не были исламизированы. Этот факт находит подтверждение и в археологических материалах. По данным Е.П.Казакова, в низовьях рек Белой и Ика — в районах распространения чияликской культуры, в XIV в. в некрополях еще сохранялись следы язычества.151 Этот исследователь связывает чияликскую культуру с угорским населением и отмечает ее близость с сылвенской культурой.152 Речь фактически идет об этнической однородности носителей этих культур. Зафиксированное археологами переселение булгарского населения в XIV в. в низовья рек Белой и Ика,153 возможно и дальше на северо-восток (например, в районы распространения сылвенской культуры),154 могло произойти в результате разрушительного похода Тимура на Золотую Орду, в частности, на Булгарский вилайет.
В плане выяснения этнического облика населения рассматриваемой территории интерес представляет и документ, обнаруженный в той же тетради, что и шеджере племен юрматы и айле — что само по себе заслу-
живает внимания — и озаглавленный издателями “Шеджере башкирских племен”. Такой заголовок эта родословная запись получила потому, что она действительно представляет из себя нечто вроде перечня (таблицы) башкирских родо-племенных групп.155 Обратимся к документу:
| и III iv v
Мораддин Кинжв (5-й сын) ■-> Татар (старший сын)
Юрмагы (7-й сын) Мишар (2-й сын)
Нугай (3-й сын)
Иштэк (4-й сын) Бикетун -+ Эйле (старший
(старший сын) сын Бикатуна) Юрми (2-й сын)
Байлар (3-й сын)
Байны (4-й сын)
Иракте (5-й сын)
В таблице присутствует этноним “иштэк”, который в третьем столбце явно обозначает башкир. Однако очевидно и другое — если из четвертого столбца исключить компонент, связанный с “Байкы” (Майкы би ?), “Иракте (часть племени табын)156 и Байлар, т. е. кыпчакско-ногай- ские включения, оставшаяся часть окажется тюрко-угорской по своим составным (замечу, что этнические истоки племени байлар, населявшей в XVI в. бассейн р.Иж, низовья р.Ик и бывшего ближайшим соседом племени еней, остаются спорными157). Симптоматично и присутствие во втором столбце этнонима юрматы. Несмотря на тесную связь племени айлы (эйле) со Средней Азией и с огузской средой, прослеживаются и ее контакты с угро-самодийским миром.158
При обсуждении проблемы “остяков” ~ “иштяков” Пермского края важно учесть и возможность их этнических контактов с сибирскими татарами, точнее, с их этническими компонентами, тем более, что этноним “иштэк”/уштэк функционировал и среди них.159 При этом заслуживают внимания как этнические контакты населения Приуралья и Зауралья XVI—XVII вв., так и более ранние взаимосвязи этнических групп двух этих зон.
В шеджере племени (рода) кара-табын сохранились интересные сведения о продвижении в XV—XVI вв. некоторой части тюркско-угорских групп из Западной Сибири в районы проживания “остяков” Пермского края. В родословной говорится): “Аймак Кара табын идет от Майкы бия. Майкы бей во времена Чингиз хана жил на Урале в местности Миядек (Миядэк), правил в районе р.Миасс (Миэс)...Его звали Уйшын Майкы беем. Сын Майкы бея Илек бей, его сын Алчэ бей, его сын Булгаир бей, его сын Кара Табын бей. Последнего называли Кара Газиз. Кара Табын бей бросив древние земли перешел к реке Чулман. Его сын Чулман бей родился уже там”. В некоторых вариантах этого шеджере после Майкы бея фигурирует Кара Табын бей, затем Ахметшеих бей, Абдал бей и лишь после него идет Чулман бей. Как видно по одной из версии родословной, Ахметшеиха изгнали его завистливые дяди.160 Он “со своими близкими... переселился из района Иртыша к реке Миач, туда, где позже был Челябинский уезд и построил дом”. Затем он оставил там своего сына Абдала и “вышел к реке Чулман, на лодке приплыл на место, где возник город Пермь и позже взяв своих детей в местности города Перми построил дом... Там жена Абдал бея родила сына, которого назвали Чулман беем”. После этого и другие сородичи, оставшиеся на Иртыше, прибыли на территорию будущего Бирского уезда. Г.Чокрый, записавший это шеджере, сообщает, что те, кто переселился в район будущего Мензелинского и Бирского уездов, себя назвали “башкирами иректе’’, ибо Ахметшеих, его отец Кара Табын и их сородичи назывались иректе.161 Башкирский историк М.Уметбаев, основываясь на сведениях по истории племени табын, к приведенным выше материалам добавляет новые данные. Он сообщает, что бии племени табын Асади и Шикарали бежали из района Иртыша и Ишима к западу от Урала во время противоборства двух ханов — “Ибака” и “Шибака”, когда первый из них решил их убить.162 Имеются и другие доказательства нахождения табын- цев в одно время в окрестностях г.Тюмени.163 Р.Г.Кузеев переселение племени табын в Прикамье (в район слияния рек Ика и Камы) датировал концом XV — началом XVI вв.164 В целом это событие совпадает с активизацией в конце XV в. борьбы Ногайской Орды за господство в Волго-Уральском регионе. Ногайцы же действовали совместно с Шей- банидами, правившими в это время в Сибирском (Тюменском) ханстве.165 Известно, что Сибирское ханство тогда совершало походы и в Пермский край. Например, в 1505 (или 1506) году в русских летописях говорится: “... пришедши из Тюмени на Великую Пермь ратью Сибирский царь Салтан и без вести приступиша. Чердыню не взял, а землю нижнюю воевал всю ... Князь Василий Ковер ... води погоню и они догнашу их в Сылве (выделено мной — Д.И), заднюю побили’’.166 После падения Казанского ханства правители Сибирского ханства совершили несколько походов в Пермский край: в 1573 г. на Пермь Великую напал Маметкул султан сын Сибирского “царя” (хана Кучума), причем его воины “данных остяков Чагира с товарищи побили (речь явно идет о Сылвенско-Иренском междуречье — Д.И), а иных в полон взяли, которые жили около Чусовских городков”.167 После этого похода “остяки” Пермского края как будто бы даже подчинились Сибирскому ханству.168 В 1581 г. “Сибирский царь” (видимо, Кучум) опять пришел с войною “на Пермь Великую на городки на Сылвенские и Чусовские, вотчины Строганова пограбил”.169 В том же году Строгановы сообщили, что “приходил де Пелымский князь с вогуличи и ногаи”.170 В “Соликамской рукописи” об этом сказано: “...приходил Пелымский князь Кихак с 700 человек, с мурзой Сибирской земли, с Сылвенскими и Иренскими татары, вогуличи, вотяки и башкирцы”.171 Не исключено, что активизация сибирских татар в районе Среднего Приуралья была связана и с другими переселениями из Зауралья в Пермский край. Обратные переселения — из Волго- Уральского региона в Сибирское ханство — также имели место.172 Но в данном случае для нас важен этнический облик выходцев из Зауралья. Об этом весьма красноречиво говорится в шеджере кара-табынцев:
Асыл бабам Тобол, Иртыш
Кинаринда булуб ирмеш,
Асылда эрми йэ чирмеш,
Беленмэй диннэре сарпай173
Перевод:
Истинные предки находились
По Тоболу и Иртышу,
Будучи на самом деле “ерми” и “черемисами” без веры совсем.
Упоминаемые в родословных “ермийцы” (эрми) нам уже знакомы — это юрмийцы; про “черемис” уже было сказано. Стало быть табынцы, бывшие частью золотоордынских или кыпчакско-ногайских групп, были сильно перемешаны с более ранними тюркско-угорскими группами. Совершенно не случайно обнаружение Д.Г.Тумашевой в Тюменской обл. таких топонимов, как Пигэтин (Бикатун), Юрмы, Иштэк (названия татарских деревень Вагайского района). Там же имеется татарское село Токуз. Хотя Д.Г.Тумашева полагает, что этот топоним связан с кыпча- ками,174 он скорее всего относится к группе еней (тюбя “тогуз”, раньше “волость” (т.е. племя), известна в XVII в. в бассейне р.Иж).175 Переселенцы из Зауралья могли быть такими же полуязычниками, как и родственные им “остяки” Пермского края. Далеко неслучайно, что Г.Чок- рый, в XVIII в. уже, конечно, мусульманин, про своих предков с некоторым удивлением замечает, что “религии у них не заметно”.
Этнические контакты населения Западной Сибири и Волго-Уральского региона, в т.ч. и Пермского края, восходят по меньшей мере к периоду Волжской Булгарин.176 Поэтому этническую ситуацию в Среднем Приуралье конца XV — начала XVI вв. и позже, надо рассматривать как продолжение более ранних процессов складывания “иштякской” и “татарской” общностей на более широкой территории.
Есть основание полагать, что в административном отношении в начальный период существования Казанского ханства территория, расположенная на северо-западе Приуралья (Пермское Приуралье и прилегающая зона), входила в состав ханства в качестве особой единицы. Об этом, прежде всего, может свидетельствовать сообщение из русских летописей за 1469 г. Под этой датой во многих летописях по поводу сбора войска казанским ханом Ибрагимом, сказано: “...дополна собрался царь ... со всею землею своею, с Камскою и Сыплинскою и с Костяц- кою и з Беловолжскою и Вотяцкою и Бакшарскою”.177 Некоторые из частей Казанской “земли” нам уже знакомы — “Вотяцкая”, как я уже указывал, соответствует Арской даруге; понятие “Камская” близко к более позднему термину “Побережная”, под которым в русских летописях подразумеваются Зюрейская и Ногайская даруги. А вот та территория, которая названа в летописях “Костяцкой” (вероятно, русское “к” отражает существование в тюркском варианте этнонима “иштэк”-- ’’уштэк” придыхательного “к” или “h”), это и есть район проживания “остяцко-татарского” населения Пермского края (примерно Кунгурс- кий уезд и Осинская “дорога” Уфимского уезда XVII в. или несколько более обширный ареал). Связь этого района с Казанским ханством прослеживается и по другим материалам. Так, в 1468 г. воеводы великого князя московского возвращаясь из похода, совершенного “по Каме на низ”, ходили “воюючи Казанскиа же места”, и “в Белую Волшку ходили воевати”. В это же время “Казанские Татарове, двести человек, вое- вати же пошли и, дошедъ до тое же Волшки на конех и пометав туго кони у Черемисы, поидоша из Волшки в судех вверх по Каме”. В результате столкновения русских с татарами, последние потерпели поражение и русские “воеводу их Иш-Тулазия изымаша, княже Тарханова сына”.178 Имея в виду, что эти события происходили довольно близко от места проживания “муллинских остяков”, отмечу, что именно они вели свое происхождение “от поколения ... Тарханова”.179 В этом же русле надо толковать и предание “муллинских башкир” XVHI в. о том, что их предки подчинялись не только “кипчакским”, но и “казанским” царям. Известно также о приходе отрядов Казанского ханства с войной на Пермь Великую в 1539—40 гг.180 Эти данные показывают, что границы Казанского ханства проходили по Среднему Приуралью. Но надо иметь в виду, что эта территория после опустошительного нашествия Тимура на Булгарский вилайет Золотой Орды,181 оказалась под влиянием Ногайской Орды — недаром ногайская знать в XVI в. подчеркивала, что “с остяков ясак имывали ... от прародителей, от Едигея князя”.182 Скорее всего применительно к “Костяцкому” ареалу надо говорить о двойной юрисдикции — формула о подчинении царям “кипчакским” и “казанским” вряд ли случайна. На этом вопросе я еще детальнее остановлюсь в следующем разделе, тут лишь подчеркну, что со второй половины XV в. началось активное вливание в среду более раннего тюрко-угорского — “остяцкого” — населения, кыпчакско-ногайских групп.
По-видимому, длительное время тюрко-угорское население зоны Восточного Закамья (бассейн Зая, Шешмы, низовьев рек Белой и Ика) наряду с этнокультурной спецификой сохраняло и особое этническое самосознание. Во-всяком случае, при описании ухода ногайцев в середине XVI в. из района проживания племени юрматы, не ногайское население называлось “иштяками” (иштэк). Возможно, этнические особенности населения и послужили причиной функционирования “Беловолжской” территории (похоже, именно она в XVII в. была известна как Казанская “дорога” Уфимского уезда183) в качестве отдельной административной (?) единицы в составе Казанского ханства до 1480-х гг., т.е. до усиления роли Ногайской Орды в Поволжье.
Примечания
Пермская старина. — Вып.2. — С.60; Вып.8. — С.56, 123; Теплоухов А.Ф.
Следы ... — С.81—112; Бахрушин С.В. Пути ... — С.98; Его же. Остяцкие ... —
С.87; Преображенский А.А. Очерки ... — С.12; Долгих Б. О. Родовой ... —
С.21—23; Вишневский Б.И. Следы ... — С.258—259; Бадер О.Н., Оборин ВЛ. На заре ... — С.261; Оборин В. А. К истории ... — С.28—38; Его же. О связях ... — С.130—135.
21 Васильев В.И., Шитова С.Н. Башкиро-самодийские ... — С.29.
3? Летопись Сибирская ... — С.7, 9, 11—12, 20; современное издание см.: ПСРЛ,- Т.36. - 4.1.
33 Часть из них опубликована. — См.: Шишонко Вас. Пермская летопись, 1 период. - С.133, 141, 168-169, 223; II период. - С.48, 70, 108-109, 141; АИ. - Т.2. - С.77—78, 195-196; ААЭ - Т.П. - С. 216; Т. 3. - САЗ, 169— 170, 279; Веселовскшт С.Б. Акты ... — Т.2. — Вып.1. — С.234—238; Неизданные акты см.: Архив Санкт-Петербургского ОИИ РАН, ф.122, оп.1, ед.хр.407, 409, 412, 414, 416, 442, 445-451, 453-458, 463, 464, 467-472, 475—477, 482, 509, 512, 513, 521, 834. См. также: Преображенский А.А. Очерки ... — С. 14—37.
ьз Шишонко Вас. Пермская летопись, Ш период. С.702. В документе все-таки выражение “уфимские башкирцы'’ скорее всего относится к населению с “Тулвы” — в грамоте за 1665 г., где говорится об этих же событиях, есть следующее определение: “Сылвенские, Иренские и Шаквинские татары и Уфимские башкирцы” (Там же. — С.705).
“ КузеевР.Г. Происхождение... — С.243—244. В грамоте за 1655 г. они названы “балыхчинскими” и “кущимскими башкирами” и действительно являлись ближайшими соседями “остяков”, живших в районе верховьев р.Сылвы (См.: Шишонко Вас. Пермская летопись, III период. — С.336,343).
262; Кузеев РГ. Происхождение... — С. 338—340.
Вхождение в Ногайскую даругу Казанского ханства Западного Закамья, к середине XVI в. практически не имевшего оседлого населения,1 не вызывает сомнений: не случайно этот район во второй половине XVI—XVIII вв. устойчиво считался Ногайской “дорогой” Казанского уезда.2 Сложнее обстоит дело с северо-западным Приуральем, куда я включаю и Восточное Закамье (в целом, это бассейны рек Зая, Шеш- мы, Мензели, Ика и низовьев Белой). Его административно-территориальная принадлежность в XV—XVII вв., как и этнический состав населения указанного района в это время, до сих пор остаются дискуссионными. Проблема заключается в том, что несмотря на наименование рассматриваемой зоны в документах XVII в. “Ногайской стороной’’, “Ногайскими землями’’, после образования в 1586 г. Уфимского уезда, она называлась Казанской “дорогой’’ Уфимского уезда.3
Как известно, до 1586 г. население будущего Уфимского уезда подчинялось Казани, являясь частью населения Казанского уезда. Даже после образования Уфимского уезда, местная администрация находилась в ведении казанского воеводского правления. При этом, администрация Уфимского уезда ведала башкирским, тептярским и бобыльским ясаками, управляя соответственно башкирами, тептярской и бобыльской группами населения. А казанская администрация, раздававшая земли в Восточном Закамье “из оброка’’ (“из ясака’’), управляла оброчными и ясачными селениями. Фактически, группа населения, подконтрольная Казани, в Уфимском уезде существовала до конца XVII — начала XVIII вв.4 Таким образом, примерно до второй трети XVII в., а то и позже рассматриваемая зона оставалась под двойной юрисдикцией, подчиняясь как казанской администрации, так и уфимскому воеводе. Административно-территориальная принадлежность северо-западного Приуралья в период Казанского ханства остается не вполне ясной. Одни исследователи высказывают мнение о том, что вся зона, получившая после 1586 г. наименование “Казанской дороги’’, входила в состав Казанского ханства.5 Но даже в рамках данной точки зрения относительно характера связей северо-западного Приуралья с Казанским ханством есть разночтения. В частности, Р.Г.Кузеев склонен считать, что лишь небольшая территория, ограничивающаяся средним и нижним течением Ика, долиной Мензели, низовьями р.Белой и прилегавшими районами левобережья Камы, подчинялась казанским ханам. Причем речь должна идти лишь о более или менее постоянном протекторате ханства, даже проникновение военных отрядов Казанского ханства до района Уфы, следует считать явлением эпизодическим. Основная роль в Приуралье отводится этим автором Ногайской Орде, контролировавшей, по его мнению, все Южное Приуралье вплоть до Уфы.6 По обсуждаемой проблеме существует и совершенно иная точка зрения. Так, в недавно изданной работе В.В.Трепавлова высказано мнение, что в составе Ногайской Орды существовал особый “удел’’ (“наместничество’’ или “провинция’’), названный им “Ногайской Башкирией’’. Данное административное образование, как он полагает, имело границы: на западе — по р.Ик, на северо-востоке — по озерам Иткуль (или Щелкун), Синарское, Касли, Кызыл-Таш, Увильди, Аргази, на востоке — по верхнему течению Уя.7 Несмотря на то, что собственно северная граница “Ногайской Башкирии’’ у этого автора осталась непроясненной, территория позднейшей “Казанской дороги’’ была им однозначно отнесена к Ногайской Орде.8
В предыдущем разделе своей работы я уже показал, что районы, населенные “остяками”, находились в двойной юрисдикции, подчиняясь Казанскому ханству, но при этом имея какое-то отношение и к Ногайской Орде. При учете этого факта возникает довольно сложная дилемма, которую можно было бы сформулировать так: могло ли северо- западное Приуралье входить в состав Казанского ханства оставаясь вне рамок княжеств, образовавших политическую структуру этого государства? Думаю, что нет. Наиболее вероятной является подчиненность Восточного Закамья и сопредельных районов северо-западного Приура- лья, “Мангытскому юрту” ханства — Ногайской даруге. Но этот тезис нуждается в дополнительном обосновании.
Требует переосмысления и вопрос об этническом составе населения рассматриваемого ареала. У отдельных исследователей наблюдается стремление считать основное население северо-западного Приуралья башкирами. При этом, роль ногайского компонента тут предлагается рассматривать как некое последнее и незначительное слагаемое “башкирской народности на самых поздних... стадиях башкирского этногенеза”.9 В этом же ряду следует рассматривать и высказанные в литературе сомнения в существовании оседлого населения в Восточном Закамье в первой половине XVI в.10
Относительно этнического состава населения северо-западного Приуралья в XV—XVII вв. и этнических процессов, происходивших тут в этот период, имеется и другая точка зрения. Тот же В.В.Трепавлов выдвинул гипотезу о том, что средневековые башкиры состояли из двух групп — западной, называвшейся “истяками” и восточной, известной как “башкиры”. Он полагает, что первые жили на северо-западной (будущая “Казанская дорога”) и, возможно, северо-восточной (будущая “Сибирская дорога”) периферии “Ногайской Башкирии”. По мнению этого исследователя, “башкиры” с “истяками” не смешивались с “но- гаями”, более того, “противостояли друг другу как уже сформировавшиеся этнические общности”.11 В доказательство отсутствия в XVI— XVII вв. “широкой тенденции ... к взаимной ассимиляции” между этими группами, В.В.Трепавлов выдвинул следующий аргумент: на “башкир” и “истяков” политоним “ногай” не распространялся, они имели “собственный общий этноним и этноинтегрирующее сознание”. В то же время и ногайцы в башкирских источниках выступают только под своим “общим именем”.12
Думаю, что сторонники обоих подходов упрощают этническую ситуацию на северо-западном Приуралье в XV—XVII вв. По отношению к сторонникам первой точки зрения приходится констатировать не только недооценку ими участия в формировании тюркского населения указанного района “иштякских” групп, групп средневолжского происхождения и ногайского компонента,13 но и существенную модернизацию этнических процессов в этом ареале, выразившуюся в том, что была явно преувеличена консолидированность башкирского этноса в XVI в., в т.ч. и завершенность формирования на северо-западе Приуралья башкирского этнического массива.
С В.В.Трепавловым относительно выделения группы “истяков” ~”иш- тяков” спорить не приходится. Собственно, такая мысль высказывалась мной уже до него, что видно и из предыдущего раздела настоящего исследования. С другими выводами В.В.Трепавлова согласиться трудно. Мне представляется весьма спорным его заключение о северо-западных границах Ногайской Орды. Также обстоит дело и с его идеей о некоем “коллективном” противостоянии “башкиро-истяцкой” (?) общности ногайскому этническому массиву.
Далее, в переосмыслении нуждаются соображения этого автора относительно причин неприятия коренным населением, особенно северо-западного Приуралья, политонима “ногай”. Наконец, следует заметить, что между указанием В.В.Трепавлова на совпадение многих названий “племенных илей” (племен) у ногайцев и башкир, и его заключением об обособленности “пришельцев”-ногайцев в Приуралье,14 содержится явное противоречие, оставшееся у него не преодоленным. Поэтому, все эти вопросы нуждаются в специальном рассмотрении.
Вначале я хочу внести ясность, насколько это возможно на основе имеющихся источников, в вопрос об административно-политической принадлежности северо-западного Приуралья. Граница между Казанским ханством и Ногайской Ордой проводится обычно по рекам Самаре, Кенели и Кенельчику.15 Долина р.Демы также указывается как район кочевания ногайцев.16 Отмечается подчиненность Ногайской Орде и местности, где позже возник г.Уфа.17 При этом получается, что северо- западное Приуралье в целом находилось вне рамок территории, подконтрольной ногайцам. Но, как уже говорилось, не все исследователи придерживаются такого мнения. Более того, в литературе можно найти и утверждения о том, что ногайцы в процессе кочевания иногда доходили до “низовьев Камы” или даже “до окрестностей Казани”.18 Действительно, некоторые основания для таких утверждений есть. Известно, например, что в августе 1490 г. улусы, подчиненные Ямгурчей мурзе, кочевали “на Белой Волошке”.19 В 1537 г. Мамай мурза и Юсуф мурза находились на летовище “близко Казани”.20 В том же году и Урак мурза указывал, что “ныне по лету до Казани докочевали..., то известное наше кочевище к Казани кочевати”.21 Уже говорилось о сыне мурзы Ших-Мамая, который в 1535 г. “Белую Волошку перелезши ... землю Нократ воевал”.22 В 1548 г. Исмагиль мурза летовал “на Каме” в “60 верстах от Казани”.23 В 1549 г. он сообщал: “Я на Волге, князь наЯике”.24 В 1550 г. Юнус мурза и Али мурза заявили: “летовище наше близко Камы на Еликопсере”.25 Известно также, что Исмагиль мурза в 1552 г. “покочевал к Казани”.26 Летом 1552 г. Белек-Булат должен был кочевать “промеж Волги и Самары, на р.Яик” — от Казани “шесть дней”, а Араслан мурза получил право кочевать рядом с ним — на Кенели и Кенельчике.27 Другие данные говорят о том, что летом 1552 г. Исмагиль,
Бек-Булат и Араслан, кочевали “близко Камы, под лесом’’.28 В 1555 г. (28 июня) до Москвы дошло известие о том, что князь Исмагиль “покочевал к Каме’’.29 В 1565 г. дети Магмет мурзы сообщали: “кочуем зимою по Волге, а летом ... близко Казани’’.30
Из этих, разрозненных сообщений можно извлечь несколько выводов. Во-первых, приход ногайцев “к Каме’’, “близко Казани’’ происходил летом31 — тут находились их летние кочевья. Во-вторых, на эти земли прикочевывала только часть Ногайской Орды, остальные ногайцы оставались значительно южнее. Интерес представляет вопрос о том, какая часть Ногайской Орды кочевала вблизи южных и юго-восточных границ Казанского ханства. Хотя по источникам в основном можно установить лишь имена группы ногайской знати, чьи летние кочевья находились на севере, эти данные все же позволяют сделать некоторые наблюдения о связи рассматриваемой части Ногайской Орды с Казанским ханством.
Относительно времени закрепления ногайцев на Волге между исследователями существуют разногласия. Б.-А.Б.Кочекаев полагает, что появление ногайцев на Волге относится к середине XV в.32 В.В.Трепавлов это событие датирует концом XIV в., но признает, что еще в течение XV в. ногайцы вели борьбу за гегемонию в Восточном Дешт-и-Кыпча- ке.33 Действительно, до разгрома ими в 1481 г. Большой Орды, ногайцы, кажется, были больше заняты в распрях кочевников именно этой части Дешт-и-Кыпчака.34 Однако после 1481 г. Ногайская Орда начала играть ключевую роль в Поволжье. Недаром в “Казанской истории’’ применительно к этому времени говорится: “И вселишася в Большой Орде наган и мангиты, из-за Яика пришедше, иже и доныне в тех улусах кочуют’’.35 Уже казанский хан Халиль, правивший в 1460-х гг. (примерно с 1464 по 1467 гг.), был женат на Нур-Султан, дочери мангытского князя Темира, являвшегося, скорее всего, беклерибеком в Большой Орде.36 После смерти Халиля Нур-Султан вторично вышла замуж за Ибрагима, брата своего покойного мужа, занимавшего казанский трон до 1479 г.37 Мангыты, которые могли появиться в Казани с Нур-Султан, надо думать, были связаны не с Ногайской, а с Большой Ордой. А вот по поводу тех ногайцев, которые поддержали кандидатуру Ильгама на казанский престол в 1479 г.,38 возникают вопросы. Дело в том, что улусы некоторых ногайских мурз, например, Мусы и Ямгурчея, бывших детьми Ваккас-бека, сына Нураддина, находились к этому времени на Волге или вблизи нее.39 Не случайно и то, что именно хан Ибрагим (Ивак) “из Ногай’’ в 1490 г. требовал у великого князя московского Ивана III отпущения к нему хана Ильгама40 — это говорит о том, что за спиной хана Ильгама в 1479 г. стояли уже ногайцы из Ногайской Орды. Усиление влияния Ногайской Орды на Казанское ханство в 1480-х гг. доказывается и тем, что ушедшие после захвата Казани в 1487 г. русскими представители татарской знати (Алгазый и др.), направились именно в Ногайскую Орду. Известно, что в конце 1480—1490-х гг. Ногайская Орда вела активные действия против Казанского ханства. 1490 годом помече-
но известие о приближении к землям Казанского ханства “некоторых ногайских мурз’’.41 Это были войска Мусы и Ямгурчея и их поход был далеко не первым, что видно из письма казанского хана Мухаммед- Амина крымскому хану Менгли-Гирею (1491 г.): Ивак, да Мамук, да
Муса, да Ямгурчей еже лет (выделено мной — Д.И.) на меня войною приходят’’.4- Появление ногайцев из Ногайской Орды на границах ханства облегчалось тем, что летовки указанных мурз приблизились к Каме. Очевидно и то, что еще не были найдены механизмы политического сосуществования Казанского ханства и Ногайской Орды. Недаром, с учетом международной ситуации и по рекомендации Москвы, казанский хан Мухаммед-Амин в 1491 г. вступил в брак с дочерью мурзы Мусы.43 Но через несколько лет, по неизвестной причине, наступление ногайцев на Казань возобновилось. Весной 1496 г. (около мая месяца) дошла весть о том, что на Казань “идет ... Шибанский царь Мамоук со многою силою’’.44 Эта “сила’’ могла состоять только из ногайцев — во время второго нападения хана Мамука на Казань в ноябре 1497 г., основным ядром его отрядов были ногайские подразделения.45 Если в 1496 г. приход ногайцев под Казань примерно соответствовал времени их прико- чевки к южным рубежам ханства,46 то в 1497 г. мы имеем дело с заранее подготовленным военным рейдом, так как в ноябре обычно ногайцы, в т.ч. те их улусы, которые кочевали в Поволжье, сосредотачивались в районах зимовки — ближе к Астрахани и Яику.47 В 1499 г. на нового хана Казани — Абдул-Латыфа, пришел с войной, скорее всего, совместно с ногайцами, брат Мамука Агалак султан в сопровождении бежавшего из Казани в начале 1498 г. беклерибека Урака.48 В 1500 г., согласно летописным сообщениям, “приходиша Нагайские татаровя Муса мурза да Ямгурчей мурза со многими людьми под Казань-город..., стояху под градом три недели’’.49 Лишь в декабре 1502 г. в Москву прибыли послы от Мусы и Ямгурчея, которые при заключении мира с Московской Русью обещали “Казанской земле лиха не чинить’’.50 Одновременно, Мухаммед-Амину, повторно посаженному на престол Казани в январе 1502 г., было позволено жениться на дочери мурзы Ямгурчея.51 Очевидно, что Муса, ставший в 1502 г. князем в Ногайской Орде,52 стал кочевать в основном в районе Яика, Ямгурчей оставался на Волге, поэтому брак между его дочерью и казанским ханом означал политический союз ханства с наиболее близкими территориально ногайскими улусами.
Уже в декабре 1503 г. Мухаммед-Амин отправил к мурзе Ямгурчею “своего князя’’ — Мустофара мангыта.53 Когда этот хан в 1505 г. “изменил’’ Москве, то “людей торговых великого князя’’ он частично “секл’’, а остальных “пограбив разослал в Ногаи’’,54 т.е. Мухаммед-Амин находился в хороших отношениях с Ногайской Ордой. Об этом же свидетельствует одно не датированное сообщение, содержащееся в работе Ш.Марджани. Оно, по моему мнению, относится к 1505 г. и речь там идет о том, что Мухаммед-Амин с большим войском — в 65 тыс. человек, в т.ч. с 20 тысячным отрядом из ногайцев, воевал на русских землях и имел крупное сражение с русскими войсками в районе р.Дон.55 Как видим, в данном случае ногайцы также выступают как союзники Казани.
Упомянутая выше посылка в Казань в 1535 г. “пошлинника” ногайского князя Сеид-Ахмета (Шейдяка) явно отражает существование к этому времени сложившихся форм политического взаимоотношения Казанского ханства с Ногайской Ордой. Не исключено, что именно в результате конфронтации Казанского ханства с Ногайской Ордой в конце XV — начале XVI вв., как итог сложного компромисса, в южной части ханства оформился “Мангытский юрт”. Но восточные границы этого “юрта” не могут быть определены без анализа проблемы так называемого “казанского оброка”.
Суть “казанского оброка” (другие названия: “казанский ясак”, “медвяной оброк”,, “денежный оброк”)56 заключается в следующем: в составе Уфимского уезда часть населения, жившая на северо-западе этого уезда — на территории Казанской дороги, в XVII в., как уже отмечалось, выплачивала не только ясак, характерный только для “башкирских” волостей, но и особые платежи, известные как “казанский оброк” (ясак). У.X.Рахматуллин, достаточно детально исследовавший происхождение “казанского оброка” (ясака), склонен полагать, что возникновение его следует связывать с передачей казанской администрацией земель Казанского уезда в Закамье под оброчное владение. Такой землеотвод, как он полагает, фиксировался в Казани и в дальнейшем данная группа населения оказалась подвластной казанской уездной администрации. Но на каком-то этапе XVII в., по его мнению, оброчное население было переписано в ясачную книгу Уфимского уезда и его земли оказались равнозначными ясачным башкирским землям, а сами они стали называться башкирами. Как показал У.Х.Рахматуллин, “казанский оброк” (ясак) выплачивали “башкиры” Байлярской, Бюлярской, Енейской, Еланской, Елдятской, Ванышской и других волостей. Поэтому он склонен думать, что предками “башкир” ряда волостей северо-западного Приуралья наряду с собственно “башкирами” могли быть и переселенцы из Среднего Поволжья, в т.ч. и татары. По мнению этого исследователя, примерно с последней трети XVII в. “башкиры”, платившие оброк в казну Казани, постепенно стали переводить свои платежи в Уфу (процесс растянулся до начала XVIII в.).57
Несмотря на достаточную стройность гипотезы У.X. Рахматуллина о происхождении “казанского оброка”, она не лишена некоторых слабых моментов. Во-первых, неясно, почему оброчные земли в Восточном Закамье отводились лишь в Казани, особенно, после построения в 1586 г. г.Уфы и возникновения уфимской уездной администрации? Во-вторых, первоначальное внесение ясака в Казань было характерно и для других “башкир”, расселенных по соседству с отмеченными выше волостями — например, для гайнинцев.58 Да и существующие документальные материалы позволяют взглянуть на проблему “казанского оброка” (ясака) иначе, чем это делает У.Х.Рахматуллин.
Как видно из одного дела, связанного с выяснением “башкирами из тарханского рода’’ Булярской волости своих прав на землевладение, среди их предков числились “ясашные татары Акешка Доскеев с товарищи’’, которые имели “вотчину по Ику реке по обе стороны’’. Они, в свою очередь, унаследовали эту вотчину от деда его “Доскеева Белякова’’, который был жалован этими землями “до Казанского еще взятия бывшим в Казани Акбазы Сахиб-Гирей ханом’’. При проверке в 1679 г. эта “жалованная грамота’’, бывшая ярлыком хана Сахиб-Гирея и датированная 1523—24 гг., Акешкой Доскеевым с товарищами была представлена. Как они заявили, за свою вотчину они платили “ясаку в Казань и Уфу по 33 куницы, да сверх того в Казани денег по 6 рублей, 63 алтын и 2 деньги, по 9 батманов меду на год* Указанная вотчина была “написана в Казани в прежних ясачных книгах после Казанского взятия в первых летах” (выделено мной — Д.И).59 Установлено, что на самом деле ярлык хана Сахиб-Гирея был выдан представителям племени табын, позже известным как иректинцы.60 Уже указывалось, что появление их на северо-западе Приуралья было связано с активизацией Ногайской Орды в этом районе в конце XV — начале XVI вв. Отсюда ясно, что территории по р.Ик входили в состав Казанского ханства.
Из другой грамоты за 1681 г. выясняется, что в 1650 г. жители “Тыш- кы Иланской волости байлярских деревень” (по-видимому, позднейшая Байлярская волость) давали “государеву ясаку 58 человек по 72 куницы — в Уфу, да по 21 батману меду..., да по 32 куницы в год в Казань”. Тут были и пришлые люди (“башкиры”, “чуваши”, “татары”), но они платили “бобыльский ясак”.61 Следовательно, разделенным оказался ясак “башкирцев”. Причем, по показанию соседей байларцев в 1651 г., земли их были “старинные, дедов и отцов”.62 Таким образом, эта группа, расселенная по р.Мензеля, своими землями владела не позже конца XVI в.63 Еще из одного, весьма запутанного дела, вытекает, что тарханы, владевшие вотчинами по р.Кинель и относившиеся к Кып- чакской волости, в начале XVII в. имели поместья и в д.Кугарчино Ногайской даруги Казанского уезда. Они платили до 1685 г. “ясак и оброк в Казань”, но с 1685 г. им было велено платить “в Уфу, для того, что они жители Уфимского уезда и ведомы Уфе”.64 Последний документ не раскрывает ясно, имели ли представители Кыпчакской волости ранее 1685 г. платежи в Уфу. Но показательно, тем не менее, существование у них двух типов владений — поместья, находившегося в Казанском уезде (Ногайская даруга) и вотчины, относившейся к Казанской дороге Уфимского уезда. Этот факт не единичен: о подведомственности земель, находящихся вблизи бассейна р.Кинель, Казанскому ханству, говорится и в рукописной истории с.Ст.Ермаково.65 Согласно этой рукописи, жители села считали себя переселенцами из с.Надырова — центра “Нады- ровской волости” будущего Бугульминского уезда Оренбургской (Уфимской) губ. в XVIII в.66 Они сообщали, что являются потомками Хусаин- тархана, получившего земли в районе р.Сок по ярлыкам Мухаммед-
Амина (1515 г.) и Сафа-Гирея (1527 г.)- По-видимому, Хусаин-тархан был представителем ногайской знати.67
Наконец, житель д.Тыннамас (Тайламас) Казанской дороги Уфимского уезда Кутлымухаммет Котлогошев в 1685 г. представил “грамоту”, являвшуюся ярлыком хана Ибрагима.68 На его основании он имел “тар- ханство”. В конце XVIII в. население этого селения относилось к Киргизской волости Мензелинского уезда Уфимской губ. и состояло из “башкир” и “татар”.69 Территория этой волости находилась по среднему и верхнему течению р.Ик.70 Если учесть, что из “шеджере Киргиза” вытекает, что представители рассматриваемой волости в бассейне р.Ик жили и в XVII в.,71 получение одним из их предков ярлыка хана Ибрагима является еще одним доказательством вхождения указанной территории в состав Казанского ханства.
Исходя из изложенного выше можно сформулировать новую гипотезу о происхождении “казанского оброка” (ясака). Я уже отмечал существование “выхода”, выплачиваемого Казанским ханством в Ногайскую Орду и высказывал мнение о том, что он собирался в ханстве с конкретной территории — с Ногайской даруги. Теперь эту гипотезу предстоит несколько расширить. По-видимому, “мангытский доход”, собиравшийся с территории Ногайской даруги, делился на две части — одна его часть оставалась в Казани и контролировалась “Мангытским князем” и его кланом, а другая отправлялась в виде “годового” (выхода) в Ногайскую Орду. Мне представлятся, что “казанский оброк” (ясак), подконтрольный в XVII в. казанской администрации и характерный для Казанской дороги Уфимского уезда, а также и, скорее всего, Осинской дороги этого же уезда (для гайнинцев) и населения Сылвенско-Ирене - кого бассейна, является ни чем иным, как пережиточной формой “ман- гытского дохода”. Доказательством является состав “казанского оброка”, включавший меха (“куницы”), деньги и мед (исчисляемый в “батманах”). Именно такую структуру имел “выход”, шедший в Ногайскую Орду из Казанского ханства: он включал не только деньги, но и шубы (т.е. те же меха), а также мед (исчисляемый в “батманах”, иногда, видимо, после русского завоевания — в “кадях” — см. выше).
Ясачное же население было сосредоточено не только в приказано - кой зоне Ногайской даруги, но и в низовьях р.Белой, в бассейнах рек Ика, Мензели и прилегающих районах Камы. В связи с тем, что южные границы Казанского ханства не были строго фиксированы и воспринимались ногайцами как “прозрачные” (см. формулу: “по лету кочуючи до Казани докочевали и торговали есми ..., то известное наше кочевище к Казани кочевати”), они часто поднимались летом до р.Камы, оказываясь по соседству с местным ясачным населением, которое, возможно, само в некоторых ареалах было еще полуоседлым. В первое время после падения Казани, ясачное население по сложившейся традиции выплачивало ясак как в Казань, так и в Ногайскую Орду. Москва не могла этому противодействовать, так как кочевавшие по Волге ногайцы были с ней в союзнических отношениях. Действительно, еще в 1565 г. Урус мурза пишет Ивану IV: “Аслытай Абыз еже год (выделено мной — Д.И.) ездил воевати Остяки”.72 Упомянутые тут “остяки” были, по всей видимости, уже знакомыми нам “иштяками”. А абызы входили в Ногайской Орде в число чиновников мелкого ранга, относившихся к карадувану — органу, который в числе прочих функций имел и полномочия по сбору налогов с подвластного населения.73 Под ежегодным “воеванием” в данном случае явно имеется в виду сбор “дани” (ясака), так как даже в 1570—1580-х годах Ногайская Орда продолжала взимать с “башкир” и “остяков” Приуралья этот ясак.74 На этом основании отдельные авторы даже делают вывод о подчиненности северо-западного Приуралья Ногайской Орде.75 В самом деле, если следовать высказываниям ногайской знати, так оно и было. В частности, когда Москва в 1586 г. выступила за то, чтобы ногайцам “с башкурдов и с остяков дани никакие не имати”, князь Урус заявил, что “ясаки с иштаков ... имывали прежде сего” и добавил: “... и с тех остяков не токмо отец мой Исмаиль князь от Идегея князя и по се время с остяков дань мы имывали”.76 Этот князь в том же году русскому послу И.Холопову сказал также: “ещо деи при казанском царе мы владели иштеками”.77
Высказывания ногайской знати в том же духе приводит и В.В.Тре- павлов. Процитирую одно из них: '“... И от прародителей наших от тех мест с истеков ясак емлем”.78 Однако при оценке достоверности этих утверждений следует помнить, что они относятся к тому времени, когда второй субъект отношений “владения” — Казанское ханство — уже перестал существовать. Но отношения соподчиненности, существовавшие ранее между “остяками” и “башкирами” с одной стороны, и Казанским ханством — с другой, никуда не исчезли — они были унаследованы Московским государством. Недаром московский посол И.Холо- пов в 1586 г. на заявление князя Уруса о том что “при казанском царе мы владели иштеками”, возразил: "... А шитаки исстари государя нашего отчина Казанского уезда, ... государь к тебе и пишет о своей вотчине (выделено мной — Д.И), чтобы ... не вступался...”79 Да и в наказе другому московскому послу — И.Страхову, поручив ему, чтобы он обосновал перед ногайцами необходимость поставить город “на Уфе на Белой Волошке”, было указано сказать, что город будет ставиться “для оберегания Казанского уезда башкирцов”, так как “беглый из Сибири Ку- чюм царь, пришед в государеву отчину в Казанский уезд, учал кочевать и ясак с государевых людей с башкирцов (выделено мной — Д.И), почал ... имати”.80 В “Духовном завещании” Ивана ГУ (1572—1576 гг.) башкиры действительно названы в составе населения Казанского ханства: ... и аз царством Казанским благословляю сына ... и с Чювашею, и с Чере- мисою, и с Тарханы, и с Башкирдою, и с Вотяки ... что было изстари к Казанской земле потягло при прежних царях”,81 АКурбский практически говорит то же самое, когда в числе пяти “языков”, подчиненных татарам в Казанском “царстве”, называет “башкирский” и комментирует далее свое высказывание так: “пятый язык Башкирский — живут Башкурды вверх великия реки Камы, в лесах’’ (выделено мной — Д.И.)Р- Наконец, в рукописных башкирских историях говорится о том, что башкиры первоначально два раза (в 1576 и 1586 гг.) возили ясак в Казань,83 что прямо указывает на их былое вхождение в Казанское ханство.
Во всех приведенных случаях речь, скорее всего, идет именно о населении северо-западного Приуралья. Причем, сведения о подконтрольности данной зоны Казанскому ханству на этом не исчерпываются. Скажем, в 1505 г. известен “казанский князь’’ Кара-Килимбет, сидевший в Уфе.84 Из родословной рода кара-табын племени табын видно, что один из их предков, по имени “Исен-хан”, живший в бассейне р.Быстрый Танып, “подчинялся Чуртмак хану, который был из казанских ханов’’.85 Напомню, что последнее родословное имеет отношение к знакомым нам уже ирехтинцам. В некоторых вариантах родословной кара-табынцев приводятся и интересные факты, подтверждающие их зависимость от “казанского хана’’, в частности, рассказывается о поставке ими “в Казань’’ луков и стрел собственного производства.86 Под “ханами’’ в данном случае надо иметь в виду князей (биев) или мурз. Следовательно, можно допустить, что Чуртмак являлся тем же самым “казанским князем’’, что и уж упомянутый Кара-Килимбет. Аналогично обстоит дело и в некоторых башкирских преданиях. Например, в одном из них говорится: "... Там, где ... Уфа ..., был ногайский город Туратов ... в это время нагаи и башкиры составляли как бы один народ, управляли же нагайс- кие ханы, признававшие над собою власть царства Казанского’’87 (выделено мной — Д.И.). Такую же формулу (подчиненность “кипчакским’’ -’’наганским’’ и “казанским’’ ханам (“царям”) применительно к “остякам” будущей Осинской дороги Уфимского уезда, я уже приводил. Известный татарский археограф С.Вахиди в 1920-х годах в д.Симяк Мен- зелинского кантона записал предание, что среди предков жителей этого селения были тарханы, которые на руках имели ярлыки казанских ханов. Кроме того, представители этого района, согласно одной утерянной исторической рукописи, участвовали “в выборах хана в Казани”.88 Хотя другие татарские предания сообщают о проживании в районе будущего г.Мензелинска “ногайского хана”,89 правильнее будет говорить о двойной подчиненности этой зоны. Подконтрольность северо-западного Приуралья Казанскому ханству видна и из “Докладной выписи” за 1709 г., подписанной преимущественно представителями башкирских волостей этой зоны: "... И как де был в Казани Шигалей царь и в Тобольском Кучюм царь, и у них под раментом служили и ясаки платили (выделено мной — Д.И.) из давних лет деды и отцы” (появление в документе имени Кучума связано с тем, что среди тех, кто документ подписал, были и айлинцы, в свое время зависевшие от Сибирского ханства).90
Если принять во внимание данные русских летописей за 1469 г. о сборе войск казанским ханом Ибрагимом, когда в составе “всей земли”, подчиненной этому хану, называются “Костяцкая”, “Беловолжская” и “Бакшырская” (Башкирская) территории, то подконтрольность северо-западного Приуралья Казанскому ханству в свете представленных данных выглядит далеко не “эпизодической”
Но при признании этого факта неизбежно возникают трудности с определением этнической принадлежности населения данного ареала. Между прочим, даже из летописного сообщения за 1469 г. видно, что “башкиры” или “Башкирская” территория, оказались вне рамок “Кос- тяцкой” и “Беловолжской” частей владений Казанского ханства. Отсюда и задача — детальнее рассмотреть вопрос об этническом составе населения приуральской зоны Ногайской даруги в XV—XVII вв.
По данным за первую половину XVHI в. к Казанской дороге Уфимского уезда уверенно можно отнести следующие волости, владельцы земель которых считались тогда башкирами: Гарейская, Калнинская, Ду- ванская (Дуванейская), Каршинская, Шемшадинская, Киргизская, Еланская (Иланская), Ельдяцкая (Ельдякская), Юрмийская, Енейская, Байларская, Булярская, Ирехтинская, Саралиминская.91 Кроме того, в составе этой же дороги в некоторых случаях упоминаются и такие “волости” как Кыпчакская, Аская, Сынирянская, Тамьянская, Тангаурс- кая, Табынская (Курпечь-Табынская), Бурзянская, Шуранская, Еай- нинская, Еуляская, Надыровская.92 Возможно, большая часть волостей последней группы первоначально не относилась к Казанской дороге. Во- всяком случае, в списке за 1664 г. под шапкой “Ицкие волости”, по Казанской дороге перечислены: Тамьянская (с деревнями), Кипчакская (с деревнями), Минская (с деревнями), Табынская (с деревнями), Бурзянская (д.Уряшево), Айская (д.Вереш), Юрмийская (или Юрмин- ская, с деревнями), Иланская (с деревнями), Съгирейская (или Саны- рянская, с деревнями) волости.93 Однако в другом документе за 1663 г. “Итские волости” отнесены к Ногайской дороге Уфимского уезда.94 И в “Списке князей, тарханов и дуванов” за 1621 г., часть этих волостей перечислена в составе Ногайской дороги того же уезда. Это Минская, Курпа (правильно — “Курпечь”) — Табынская, Кончатская (т.е. Кипчакская), Тамьянская, Ицкий (правильно: “Аский”~”Айский”) и Бур- зульская (правильно — Бурзянская) волости.95 Кроме того, в списке башкирских волостей Ф.Жилина (1730 г.), об этих же практически “волостях”, сказано: “а живут в вышеозначенных волостях на сей Казанской дороге башкирцы разных дорог (выделено мной — Д.И.) и волостей”.96 Отсюда можно заключить, что “Икские волости”, действительно находившиеся в бассейне р.Ик, были скорее всего осколками более крупных племен, расселенных в других районах Приуралья — в основном, на территории Ногайской дороги Уфимского уезда.
При обращении к анализу волостного (фактически — племенного) состава тюркского населения Казанской дороги XVI—XVIII вв., важно учесть, что в источниках для обозначения одних и тех же родо-племенных образований по разным причинам иногда использовались неодинаковые названия (обычно это было связано — с тем, что подразумевались какие-то подразделения племен, в некоторых случаях ранее действительно являвшихся самостоятельными образованиями). Так, по архивным материалам XVIII в. видно, что Ирехтинская волость называлась и Табынской волостью.97 Иректинцы, как уже сообщалось, действительно являлись частью племени табын. Название центра “Айской (Аской) волости” — д.Вереш, практически совпадает с названием д.Ва- ряш, входившей в Ирехтинскую (Табынскую) волость.98 В итоге, несмотря на то, что в этой волости можно видеть известное у башкир, ногайцев и сибирских татар племя ай (или аялы), ее в данном случае предпочтительнее признать частью племени табын. Подразделение “шу- ран” являлось на самом деле тюбой племени катай.99 Хотя в другой этнической среде, например, в составе кочевых узбеков, племя шуран могло выступать и как самостоятельное образование.100 Гайнинцы, жившие в бассейне р.Ик, как было установлено С.Х.Долотказиной, были переселенцами из среды гайнинцев, живших на территории Осинской дороги.101 Сынрянская волость в конце XVIII в. состояла всего из одного селения.102 В XVII в. сынрянцы жили южнее — по речкам Самаре, Бузу- луку, Сырт-Мышу, Нарату, в бассейне р.Ика — “в чужих вотчинных землях” оказавшись под давлением казахов и калмыков.103 Как видно из архивных данных, в первой половине XVHI в. в Сынрянской волости отмечена д.Шуран.104 Следовательно, эту волость также следует признать осколком племени катай. Не случайно, что по данным за 1737 г. среди катайцев Сибирской дороги числилась тюба “Сыгрян”.105 Далее, д.Тамьян в XVIII в. фигурировала среди селений Ирехтинской (Табынской) “волости”,106 что позволяет считать эту группу, бывшую некогда осколком племени тамьян, частью иректинцев. Кыпчакская волость в конце XVIII в. примыкала к Надыровской волости (Бугульминский уезд Оренбургской губ.)”.107 Поэтому, она должна быть отнесена к Казанской дороге. Тем более, что я уже приводил данные о вхождении представителей этой волости в начале XVIII в. в структуру Ногайской даруги Казанского уезда. Надыровская волость, находившаяся севернее Кып- чакской волости, безусловно, входила в состав Казанской дороги. Население этой волости, возможно, надо считать частью племени “тогун- чы” (тогучан, тангучин) или “такчи”, входившего в Ногайскую Орду.108 Думаю, что в основе названия группы тогунчы (вариант: токчи-такчи) лежит известный кыпчакский этноним токсоба (по Питеру Голдену — togs + оба).109 Не случайно жители Надыровской волости считали себя потомками “племени Туйгози” (Туйгужд).110 В последнем можно было бы видеть отмеченное выше племя токс~токчи (тогунчи). Что касается “Минской волости” в бассейне р.Ик, то под ней надо понимать “Сара- лиминскую волость”. Она тут отмечается уже в 40-х годах XVII в.111 и территориально относилась к Казанской дороге. Несмотря на то, что принадлежность этой группы к племени мин (мец) спорна,112 я не исключаю полностью, что она ранее все-же была ее частью (осколком).
Таким образом, полный перечень волостей Казанской дороги Уфимского уезда XVII—XVIII вв. выглядит следующим образом: Гарейская, Калнинская, Дуванская (Дуванейская), Каршинская, Шемшадинская, Киргизская, Еланская, Ельдякская, Табынская (подразделения: Ирех- тинское, Тамьянское, Аское-Айское), Катайская (подразделения: Шу- ранское, Сынрянское), Кыпчакская, Саралиминская (Минская), На- дыровская, Байларская, Юрмийская, Енейская, Булярская. Вхождение в состав рассматриваемой дороги Бурзянской и Тангаурской волостей сомнительно. Если, конечно, они не были мелкими осколками племен бурзян и тангаур, растворившимися среди других племен бассейна р.Ик. Еайнинцы явно должны быть отнесены к числу поздних переселенцев в этом районе. “Еуляскую волость”, которая упоминается лишь в одном источнике,113 отождествить с известными по другим материалам группами, не удалось. Однако не исключено, что в данном случае мы имеем дело с испорченным написанием названия Ельдякской волости: вместо мягкого “илдэк”~”11илдэк” — твердое гилдэк-гулдэк, отсюда — “Еу- ляская”~”Гулякская” волость.
Хотелось бы еще раз подчеркнуть, что перечисленным “волостям”, считавшимся в XVII—XVIII вв. “башкирскими”, в большинстве случаев соответствовали племена,114 многие из которых существовали и в XVI в.115 Однако, чтобы лучше разобраться в их реальной этнической принадлежности, следует обратиться к этнической истории этих групп. Большое значение при этом имеют исследования Р.Е.Кузеева, которым была проведена историческая стратификация башкирских родо-племенных названий, включая и интересующие нас.116 По его мнению, к кыпчакс- кому пласту относятся племена: кыпчак, канглы, гере (герей), елан, кыргыз, байулы, катай, табын, дуван (дуан), мин (мец); булгаро-мадьярский слой составляют группы юрми, еней, буляр; древнеугорский (или тюрко-угорский) — сынрян, а древнесамодийский — шад; к древнебашкирскому пласту были отнесены племена тамьян, бурзян (берьян) и байлар. Вне оценки этого автора остались названия племен каршин и ельдяк. Он ограничился указанием на преобладание у них кыпчакских тамг.117 Еруппа тогунчы (токчи) им среди башкир не обнаружена.
Несмотря на солидную фундированность выводов Р.Е.Кузеева, считаю возможным в некоторых моментах дополнить его заключения.
В связи с тем, что в начале XVII в. байларцы выступали как составная часть племени елан,118 их целесообразно отнести к кыпчакским родоплеменным образованиям. Тем более, что это подразделение присутствовало у многих кочевых тюркских народов.119 Согласно шеджере племени шамшадин, родоначальником его был Буркат би, названный по имени кыпчакского племени буркут. Да и его сын Тарагай би считался “прибывшим из Крыма и передвигавшимся по р.Белой”.120 Эта же личность фигурирует и в преданиях представителей племени канглы и в них также говорится о прибытии “из Причерноморья, Крыма”.121 Между тем, первоначально группа канглы составляла сильный род племени кыпчак, лишь позднее отделившись от него.122 Преобладание у племен ельдяк и каршин кыпчакских тамг также нельзя считать случайным — они не только соседили территориально с племенем канглы, но и были в родстве с ним. Правда, племя каршин скорее всего было кыпчакизи- рованным монгольским этническим формированием — в группе нукуз, от которой происходили 17 племен под общим названием дурлакан, имелось и подразделение курчин,123 от наименования которого и можно производить этноним каршин. Далее, существование в XVIII в. среди населенных пунктов, расположенных на территории племени ельдяк, д.Киргис (Кыргыз),124 является еще одним подтверждением кыпчакско- го происхождения данного племени. О кыпчакских истоках группы ток- чи~такчи или тогучин уже говорилось. Нахождение подразделения сын- рян в составе племени катай, входившего в более ранний период в состав кыпчаков, отмечалось ранее. Хотя этот факт еще не говорит об этнических истоках сынрянцев — возможно, что они действительно были когда-то тюрко-угорской группой. Но пребывание их в структуре кып- чакского образования все же достаточно показательно.
Таким образом, на территории Казанской дороги Уфимского уезда в XVI—XVII вв. расселялись уже знакомые нам “иштяки” и группы кыпчаков (с кыпчакизированными образованиями). Полученный итог позволяет сделать следующий шаг, а именно, выяснить отношение этих групп к Ногайской Орде.
В свое время Р.Г.Кузеевым был выдвинут тезис о том, что ногайскими родо-племенными образованиями, вошедшими в состав башкир, надо признать только те группы, которые имеют определение “ногай” (ногай-юрматы, ногай-кыпчак, ногай-бурзян и т.д.). Многие другие же общие для ногайцев и башкир этнонимические параллели были объявлены им всего лишь результатом “общности мощного кыпчакского этнического компонента в формировании обоих народов’’.125 Примерно такая же посылка, правда, открыто не сформулированная, содержится и в уже рассмотренной мной работе В.В.Трепавлова. По ряду причин с предложенной этими авторами трактовкой я не могу согласиться. Мне представляется, что исторические материалы скорее свидетельствуют о том, что многие из племен, расселявшихся в XVII—XVHI вв. на северо- западе Приуралья, были ранее в этническом плане структурными частями Ногайской Орды.
В конце XV — начале XVII вв. в Ногайской Орде и в последующих ногайских этнополитических формированиях, в числе остальных были известны следующие племена: кереит, кытай, канглы, кыпчак, мин (мец), аск (яск, ас), байулу, тогунчи (токчи), тама (ябы-тама).126 Перечисленные племена были крупными образованиями, некоторые из которых в источниках именуются “улусами’’ (кереиты, ябы-тама, байулу).127 Поэтому, они могли включать в свой состав и другие родо-племенные группы, отмеченные на северо-западе Приуралья в XVII—XVIII вв. Так, выше было выяснено происхождение племени каршин от племени нукуз. Между тем, в Ногайской Орде в XVI в. отмечается улус “нюкус”.128 Если принять во внимание взаимосвязь групп байлар и елан в северо-западном Приуралье, можно высказать предположение о том, что племя елан также входило в состав Ногайской Орды. Кстати, другой вариант названия племени байулу у ногайцев — байдар.129 Благодаря установлению родства племени шамшадин с племенем канглы, также хорошо известном в Ногайской Орде в XVI в.,130 аналогичный вывод следовало бы распространить и на группу шамшадин. Родоначальником племени табын считался “уйшын Майкы би”.ш Племя же уйшын являлось в Ногайской Орде одним из известных и крупных образований.132 Вхождение в табынскую группу подразделения бадрак133 усиливает вероятность нахождения ее или ее частей в рамках Ногайской Орды. Подразделение кыргыз известно среди ногайцев и кочевых узбеков.134 В одном из шеджере говорится о проживании “башкир” племени кыргыз “на Бухарской дороге у моря Сыр”.133 В другом шеджере кыргызов фигурирует имя “Кунграт бия”.136 Эти факты позволяют заключить, что племена кыргыз и ельдяк находились в составе кунгратов, входивших в Ногайскую Орду.137
Как видим, вся группа локализованных на территории восточной части Ногайской даруги племен, имеющих кыпчакское происхождение или являющихся кыпчакизированными образованиями, так или иначе оказывается среди племен, составлявших Ногайскую Орду. Вхождение их в Ногайскую Орду подтверждается и другими данными. Например, в “шеджере Гирает бия”, обнаруженном среди потомков “башкирского” племени гирей, говорится о том, что Гирает би был из рода ногайцев.138 Второе шеджере из д.Уразаево Мензелинского уезда Уфимской губ., в которой жили также потомки племени гирей, содержит имя Буркут бия.139 Деревни Верхний и Нижний Табын того же уезда, населенные ирек- тинцами, среди жителей окрестных селений были известны как “ногайские”,140 Согласно шеджере жителей татарских деревень Чалпы, Урсае- во и Карамалы того же уезда, их родоначальник был “из ногайцев”.141 Население этих деревень — в основе своей юрмийцы. В данном случае мы имеем следы сильного влияния ногайцев на более раннее население из “иштяков”.142 В деревнях Ташлы, Тат.Тумбарлы, Ст.Тураево (население — из племени байлар), относившихся к Мензелинскому и Белебе- евскому уездам Уфимской губ., было найдено шеджере Шайх-Дербыша. Эта личность, как было установлено М.И.Ахметзяновым, имеет отношение к Ногайской Орде.143 В д.Мастеево Мензелинского уезда (население — из племени буляр) обнаружено шеджере Туксобы,144 показывающее смешение ногайско-кыпчакских групп с этническими образованиями некыпчакского происхождения. Одновременно данное шеджере раскрывает присутствие в бассейне р.Мензеля представителей племени токчи: имея в виду, что именно в д.Симяк, населенной булярцами,143 было записано предание о ханских ярлыках, пребывание в XVI в. в рассматриваемом ареале групп, связанных с Ногайской Ордой, в том числе и племени токчи, можно считать вполне возможным. Тем более, что именно в этом районе, как я уже указывал, было зафиксировано нахождение какого-то “ногайского хана” (вероятно, племенного вождя ногайского происхождения).
Но для более глубокого анализа вопроса об отношении племенных образований северо-западного Приуралья к Ногайской Орде, необходимо детальнее рассмотреть племенную структуру этого государства.
Состав племен Ногайской Орды точно не установлен. Б.-А.Б.Кочека- ев для XVI в. их, как уже говорилось, указывает 18 (мангыт, найман, кунграт, китай кыпчак, кият, тангучин, колгин, алгин, чублак, кан- лык, киреит, байгур, тайджут, боргамсы, турхмен, аск, кенегес).146 Но основные племена и группы, которые могли быть всего лишь их подразделениями, им четко не были отдифференцированы друг от друга. Поэтому, трудно избавиться от впечатления, что из перечня, приводимого Б.А.-Б.Кочекаевым, не все формирования являлись племенами. В плане поиска ответа на вопрос об основных родо-племенные группах в Ногайской Орде интересны два документа. В первом из них, относящемся к 1557 г., содержится сообщение о том, что “12 князей в Орде (в Ногайской — Д.И.) всегда со всякого посла имывали по шубе, да по однорядке”.147 Похоже, что в данном случае подразумеваются карача-беи, являвшиеся “начальниками улусов”, составлявших Ногайскую Орду. Именно представители родо-племенной аристократии, будучи “кара- чеями”, выставлялись перед местом заседания совета (корныш) на пути иностранных послов и обладали правом взимать “придверную пошлину”.148 Если это так, то в Ногайской Орде основных племен могло быть 12. Во втором документе, относящемся к 1608 г., речь идет о взятии в Ногайской Орде “из улусов в заклад” (в заложники — Д.И.) представителей 14 “родов”, 7 из которых были перечислены (“Найманского, Ко- уравского, Хытайсково, Кипчацково, Мынсково, Бурлацково да Туру- тименского родства”),149 что дает основание видеть в этих 14 “родах” крупные племена — улусы. Разночтения в документах относительно числа племен могут объясняться несколькими причинами. Во-первых, к началу XVII в. отдельные племена могли распасться на самостоятельные группы — в частности, кроме “Бурлацкова родства” (племени “бор- лак”) в 1608 г. среди ногайцев отмечается и самостоятельное подразделение под названием “Новобурлацкова родства”.150 Во-вторых, кыпча- ки скорее всего состояли из нескольких подразделений, так как в Ногайской Орде по источникам XVI в., кроме собственно кыпчаков, известны еще группы “кара-кипчак” и “сары-кипчак”.151 Возможно, последние две группы воспринимались как самостоятельные племена.
Разница между числом основных племен в Ногайской Орде в XVI — в начале XVII вв. прежде всего могла бы объясняться исходя из сложности структуры кыпчакского формирования, одно доказательство чему я еще в дальнейшем приведу. Хотя нельзя забывать и о других факторах (их перечень еще не полон), повлиявших на цифры о племенах в этом государстве.
При обсуждении проблемы племенной структуры Ногайской орды заслуживает внимания и мнение М. И.Ахметзянова о том, что известная перечень кланов и клановых вождей, содержащийся в “Дафтар-и Чин- гиз-наме”, отражает племенной состав Ногайской Орды.152 Этот перечень выглядит так: 1) Кият бек сын Буданжара; 2) Сенгел бек сын Конгырата; 3) Уйшын Майкы бек; 4) Урдач бек (Мед садаклы Урдач бек); 5) Тамьян бек; 6) Кыпчак бек; 7) Джорматы бек; 8) Кереит бек; 9) Муйтен бек; 10) Буржан бек; 11) Буркыт бек; 12) Катай бек сын Каганжара; 13) Калдар бек сын Балына; 14) Сальжут бек; 15) Темир- кутлу бек.153 Из приведенных данных видно, что лишь часть перечисленных имен непосредственно отражает названия племен. Это кыят (кият), конграт, уйшын, тамьян, кыпчак, юрматы, кереит, бурзян, буркыт, катай, сальжиут. Но даже среди них некоторые названия могут толковаться двояко. Так, согласно родословной башкир племени табын, их родоначальником являлся Майкы би, названный в шеджере рода кара- табын “Уйшын Майкы бием’’.154 Следовательно, под “Уйшын Майкы беком’’ в рассматриваемом источнике может скрываться и племя табын. В то же время следует помнить, что группы уйшын и табын имели древние связи.155 Теперь обратимся к остальным именам. Относительно легко расшифровывается племенная принадлежность Урдач бека. Собственно, она подсказывается уже выражением “тысяча-стрельный’’ (мед садаклы), ибо именно такой эпитет имел родоначальник “башкирского’’ племени мин (мед) Урадач-бий.156 Несколько сложнее обстоит дело с Муйтан беком. С одной стороны, его имя может соответствовать названию племени муйтен, входившему в состав каракалпаков и кочевых узбеков.157 Но в данном случае, скорее всего, подразумевается племя усерган(усергэн), известное у башкир. Согласно родословной башкирского племени усерган, их предок — Усерган, являлся сыном Мейтана (Муйтена). Причем, три из четырех племенных знаков (дерево — милэш, птица — торна, тамга — кейешкэн) племени усерган совпадают с теми знаками, которые приводятся для группы из “Дафтар-и Чингиз-наме’’, возглавляемой Муйтен беком.158 Калдар бек в “Дафтар-и Чингиз-наме’’ назван сыном Балына (Бэлен).159 Думаю, что это тот самый Калдар бек, который фигурирует в шеджере Кара бека из клана Кыпчак (его отец — Балын бек). Поэтому, под Калдар беком в рассматриваемом документе скрывается, надо полагать, группа кыпчак, точнее — одно из ее ответвлений (у башкир их было три или четыре, в том числе и, как уже говорилось, род бушман,160 а у казахов — четыре или пять161), так как в “Дафтар-и Чингиз-наме’’ племя кыпчак фигурирует отдельно. Наконец, о том, какое племя имеется в виду, когда речь идет о Тимер-кутлу беке. Мне представляется, что подсказка о его племенной принадлежности содержится в кыпчакском варианте башкирского эпоса “Кусэк бей’’. В частности, среди беев, подчиненных легендарному Мэсем хану, в эпосе назван и Тимеркотло, предводитель племени (ырыу) тангаур (тунгэуер).162 Эта группа имела не до конца ясное отношение к кунгратам: согласно П.С.Назарову, генеология племени тангаур восходит к Дингауру, который считался сыном Кунграт бия.163
Итак, к отмеченному перечню 11 племен (кыят, конграт, уйшын или табын, тамьян, кыпчак, юрматы, бурзян, буркыт, катай, сальжи- ут) можно добавить названия еще 4 племен (мин, муйтен или усерган, кыпчак — возможно, кара — или сары — кыпчак и тангаур).
Таблица 1. Общие моменты племенных структур
некоторых этнополитических и этнических общностей в XV—XVII вв.
|
Дафтар-и Чингиз наме |
Ногайская Орда |
Башкиры |
Кочевые узбеки |
|
1. Кыят |
Кыят |
— |
Кыят |
|
2. Конгырат |
Коурат (Коврат) |
— |
Кунграт |
|
3. Уйшын или Табын |
Уйшун |
Табын |
Уйшын, Табын |
|
4. Мин |
Мин |
Мин |
Минг (Мин) |
|
5. Тамьян |
Тама, Ябы-тама
|
Тамьян |
Тама |
|
6. Кыпчак-1 |
Кыпчак |
Кыпчак* |
Кыпчак** |
|
7. Журматы |
(Юрматы) |
Юрматы |
Джурат |
|
8. Гирает |
Кереит (Керей) |
Гирей (Гэрэ) |
Кереит |
|
9. (Муйтен или Усерган) |
(Усерган) |
Усерган |
— |
|
Ю.Буржан |
(Бурзян) |
Бурзян |
— |
|
11. Боркыт |
Буркыт (Куб) |
(Шамшадин) |
Буркут |
|
12. Катай |
Кытай |
Катай |
Ктай |
|
13. (Кыпчак-П) |
Сары-кыпчак, Кара-кыпчак |
* |
** |
|
14. Сальжут |
Салжиут |
Сальют |
Джалджиут |
|
15. (Тангаур) |
— |
Тангаур |
— |
|
В составе группы “кыпчак” имеются и подразделения “сарыш (сары)- кыпчак”, “кара(карый)-кыпчак”, “бушман-кыпчак”, “ак-кыпчак” ” Кроме группы “кыпчак’, известна еще группа “кари”.
|
Если данные о племенах, представленных в списке из “Дафтар-и Чингиз-наме”, свести в таблицу (см.таблицу 1), становится возможным сформулировать некоторые общие выводы об их вхождении в то или иное этнополитическое объединение.
Теклэс — Тырма — Казансы — Ишлам Кыя — Кара Кыя — Котлог Кыя... Туксоба — Мейтэн бей...Усергэн.167 Эта информация еще раз подтверждает вхождение группы усерган в Ногайскую Орду, так как имена “предков” Усергана идентичны именам предков мангытского правителя Идегея.168 Мне представляется, что в Ногайской Орде племена усерган, тангаур и бурзян были объединены в отдельную группу, возможно, с включением туда части кыпчаков и племени тамьян. В этой связи уместно будет напомнить, что перечисленные племена в составе башкир относили себя к объединению “ете ыруы” (“ж,иде руг”),169 сложившемуся, по мнению представителей отмеченных племен, на основе “разделения” на семь частей “Нугай иле”, т.е. Ногайской Орды. Имея в виду, что группа под аналогичным названием (“же- тиру”) существовала и в рамках Младшего Жуза казахов, причем как относительно позднее образование в его структуре,170 можно полагать, что в лице союза ете ыру ~ жетеру мы имеем дело с осколком Ногайской Орды. Тем более, что в более позднее время в составе ногайцев существовала группа “йетисан~”едисан” (йети~еде+сан). Хотя внутренняя ее структура и не содержала подразделений усерган и бурзян (она состояла из трех “кубов”: кенегес, буркут, тулуга),171 само название наталкивает на мысль о былом существовании в Ногайской Орде объединения “ете ырыу”, что в свою очередь говорит о вхождении бурзян и усерган в это государство.
В итоге, в Ногайской Орде могло насчитываться от 12 до 14 основных племен.174 Некоторые колебания в их численности следует увязывать с вхождением отдельных групп в состав более крупных племен (это касается прежде всего кыпчаков, но не только — выше говорилось и об объединении “ете ырыу”). Особое положение племени мангыт также способствовало нарушению строгого счета числа племен в Ногайской Орде. В целом, я склоняюсь к выводу, что в этом государстве, кроме правящего племени мангыт имелись 12 крупных племенных образований (улусов). В данном случае показательно следующее: если в списке племен из “Дафтар-и Чингиз-наме” объединить две группы кыпчаков, рассматривать вместе усерган (муйтен), бурзян и тангурцев, остаются как раз двенадцать позиций. Примечательно также, что в башкирском эпосе “Кусэк бей” (кыпчакская версия) говорится о том, что легендарному “Мэсем хану” подчинялись “двенадцать беев”.175 Хотя состав племен, подвластных хану и этим беям, в эпических произведениях,176 расшифровывается лишь частично,* возникает впечатление, что подразумеваются те же самые 12 племен, которые образовывали Ногайскую Орду. В таком случае для XV—XVI вв. оказывается крайне затруднительным отделение друг от друга племен “башкирских” и “ногайских”. Исключение пожалуй, могут составить такие племена, как мангыт, най- ман, конграт, кыят, которые в Ногайскую Орду точно входили, но в составе башкир в XVII—XVIII вв. прямо не отмечены.
Может возникнуть вопрос: не противоречит ли заключение о вхождении в Мангытское княжество Казанского ханства многих племен, расселенных в северо-западном Приуралье, выводу об их связанности с Ногайской Ордой? Нет, на мой взгляд не противоречит. Прежде всего,
В эпосе “Кусэк бей” в ряду этих групп называются 4 племени (ырыу): тангаур, бурзян, кыпчак, тамьян. В другом эпосе — “Акбуз ат”, перечисляются
бугин юрт”, бывший, скорее всего, тем же самым “Мангытским юртом”, контролировавшемся кланом Мангыт, под началом которого находились ногайские улусы. Во-всяком случае, в послании из Москвы хану Кучуму (1597 г.), говорится о “ногайских улусах”, составлявших “Тайбугин юрт”.180
На основе рассмотренных материалов я бы хотел вернуться к вопросу об этнической ситуации на северо-западе Приуралья в XVI — начале XVII вв. Для этого необходимо еще раз обратиться к дискуссии 1586 г., происходившей между князем Ногайской Орды Урусом и Москвой. Князь Урус в послании Федору Ивановичу отмечает, что из Москвы ему писали, “чтобы (ему) с башкурдов и с остяков дани никакие не имати... (Если) ... пошлю ... данщика, (для того, чтобы собрать дань) ... с башкурдов и остяков ..., тех моих данщиков велишь побита ”.181 Тут князь Урус пересказывает послание Москвы, поэтому относительно этнических групп использует номинации, характерные для русских. Правда, уже в московском послании могли учесть ногайские представления о группах, про которые идет речь в документе. Но далее в источнике князь Урус высказывает о них свое представление: “И с тех остяков не только отец мой Исмагиль князь от Идегея князя и по се время с остяков дань мы имывали”.182 Как видим, для русских существовали “башкурды” и “остяки”, а для Уруса — только “остяки”. И в других документах за тот же год наблюдается такое же понимание этнических реалий Приуралья. В частности, в уже цитировавшемся наказе русскому посланнику И. Страхову, население будущего Уфимского уезда, тогда еще относившееся к Казанскому уезду, названо “башкирцами” (“государевы люди башкирцы”).183 Но князь Урус о них же говорит: “сорок лет ... как Казань взята и Астрахань ... при Казанском царе мы владели иштеками”.184 Другой русский посол — И.Холопов, в том же году применительно к этому ж населению использует определение “иштаки”, но исключительно приноравливаясь к понятийному аппарату князя Уруса.185 Ногайское представление об этой группе в дискуссии 1586 г. всплывает еще раз, когда русские посланники передают высказывания ногайской знати: “Государь де у нас отнимает ясаки с иштяков, ... что де имывали прежде сего”.186 В некоторых случаях в переписке с русскими ногайская знать применяет и этноним “башкирды”. Так, сын князя Ногайской Орды Исмагиля Тинбай (Динбай) мурза в 1581 г. (описываемые события происходили до 1578 г.) обращаясь к русским, говорит: “Яз кочевал за Ейком на реке Еме, имел есми из башкирды дани”.187 Но его племянник — Саид-Ахмед, в послании Ивану IV, пишет: "... А брат мой Тинбай мирза, что владел иштеки — мне пожаловал”.188 Еще в одном месте из “ногайских дел”, указывается: “Тинбай мирзы люди ... ходили ясаку збирати с ыстеков”.189 Ясно, что в одном случае ногайцы используют более приемлемый для русских этноним “башкир”, приспосабливаясь под их понимание, а в другом — этноним “иштяк”, который был ближе для них самих.
Итак, ногайцы и русские относительно ясачного населения Приура- лья в XVI в. имели несовпадающие представления Если русские больше использовали этноним “башкурды” (“башкирцы”), хотя знали и этноним “остяк”~”ыстяк” (“иштак”), то ногайская знать эту группу предпочитала именовать “иштяками”. Но тут возникает одна трудность — из имеющихся документов невозможно извлечь однозначный вывод о том, что под этнонимом “иштяки” подразумевалось все ясачное население Приуралья. Как раз наоборот, возникает впечатление, что он применялся лишь по отношению к части ясачников. Например, В.В.Трепав- лов отмечает сведения за 1578 г., из которых видно, как ясачная группа, жившая “верх Камы” или “по реке Каме”, в этническом плане “раздваивается” — в одном случае она обозначается как “остяки”, а в другом — как “башкирцы и остяки”.190 Хотя, конечно, при анализе этого документа приходится учитывать его русское происхождение (из “ногайских дел”), что делает его не слишком “чистым”: не исключно, что при описании событий 1578 г. были “примешаны” собственно русские взгляды насчет тех групп, на которые ногайцы напали. Тем не менее, есть основания утверждать, что этноним “иштяк”~”остяк” в XVI — начале XVII вв. действительно обозначал только часть ясачного населения Приуралья. Многие данные на этот счет были проанализированы в предыдущем параграфе. Однако, там речь шла о группах, проживавших в Пермском Приуралье (бассейны рек Тулвы, Сылвы и Ирени) и вблизи от него. Сейчас я хочу рассмотреть один источник, который покажет, что этноним “иштяк” в XVI в. был распространен в Приуралье значительно шире. Под этим источником имеется в виду шеджере племени юрматы, написанное до 1564—65 гг.191 В указанной родословной есть место, где описывается уход ногайцев из бассейна р.Белой “на Кубань”. При этом сказано, что те, кто не ушел с ногайцами, “назывались иштяками” (“иштэк аталдылар”).192 Как видно из документа, эта группа, являвшаяся племенем юрматы, считала себя “иштяками” уже в 1546— 47 гг. (в тексте сказано: “барча иштэк Бурнак бинец амре бел эн тор- ды”).193 В данном случае весьма важно то обстоятельство, что мы имеем дело с аутентичным источником, освещающим этническую ситуацию в западном Приуралье в середине — второй половине XVI в. с точки зрения юрматинцев. А согласно их мнению, в этой зоне кочевое население делилось на две группы — на “ногайцев” (“нугайлар”) и на “иштяков” (“иштэк”). Это во-первых. А во-вторых, последний пример еще раз подтверждает сделанное ранее заключение о том, что “иштяками” назывались те группы, которые имели тюрко-угорское происхождение (см. выше об этнических истоках племени юрматы).
В то же время в Приуралье существовала еще одна группа ясачного населения, непосредственно подчиненная Ногайской Орде. Это племена мин (мец), бурзян, кыпчак, усерган, тамьян194 и связанные с ними родо-племенные объединения. Именно они, как мне представляется, были носителями этнонима “башкорт”. Их легендарные правители Мэ- сем хан и Ураз хан, признавались по происхождению башкирами (“Нэсе- ле икэунец дэ башкорт булган”).195 Легендарный предок племени усер- ган — Мейтан би, сын Тук-сабы, считался ‘'прародителем башкирского народа” (“Башкорт халкы бабасы”).196 Вряд ли случайно то, что традиционно у башкир “настоящими родами” назывались 7 групп: усергане, бурзяне, кыпчаки, тамьянцы, кубелякцы и катайцы.197 А эти данные, в свою очередь, очень хорошо коррелируют со сведениями русских летописей за 1469 г., в которых “Башкирская” территория выведена за рамки “Беловолжской” и “Костяцкой” ареалов.
На основе проведенного выше анализа комплекса исторических материалов по северо-западному Приуралью, я позволю себе поставить под сомнение мнение Р.Г.Кузеева об этнониме “иштэк”, включая его соображения о хронологических и географических рамках его функционирования. Как известно, этот исследователь полагает, что “...название “истяк” первоначально обозначая всего “несколько башкирских племен и родов”, в XVII—XVIII вв. охватило “сначала восточных, а затем и всех башкир”. Он высказывался в том духе, что “нет никаких данных, которые бы позволили считать термин “истяк” древним самоназванием хотя бы части башкир”.198 В этих положениях, как сейчас уже ясно, содержатся по меньшей мере два неясных момента: 1) почему этноним “истяк” (иштяк) начал распространяться именно в XVII—XVIII вв., к тому же довольно своеобразным путем, “охватив" сначала восточных, а затем и всех остальных башкир; 2) если название “истяк” не является эндоэтнонимом, то как оно стало общим наименованием, которое казахи и ногайцы употребляли в прошлом по отношению к башкирам в целом? На эти вопросы Р.Г.Кузеев ответа не дал. Между тем, как я попытался показать, этноним “иштэк” (отсюда русское “остяк”), скорее всего был самоназванием самостоятельной этнической общности, расселенной в средневековье в северо-западной и северной частях Южного Приуралья (с центром в Среднем Приуралье). Ее ядро в начальный период истории Казанского ханства образовывало даже отдельную этнотерриториальную единицу — “Костяцкую” землю. Не исключено, что представители этой же общности расселялись и на территории другого административно-территориального формирования — “Бе- ловолжской” земли, функционировавшей в ханстве до усиления Ногайской Орды.
Тюрко-угорская в своей основе общность “иштяков” продолжала до конца XV в. подпитываться миграцией из Зауралья родственных тюркоугорских групп. “Иштяки”, имевшие тесные этно-кулыурные связи с населением Булгарского вилайета, весьма вероятно, составлявшие особую областную (региональную) общность в рамках булгарской этнополитической общности, во-всяком случае, развивавшиеся как ассоциированная с булгарами группа,199 в XIV—XV вв. и позже испытали сильное кыпчакско-ногайское воздействие, оказавшись в рамках возникшего в Казанском ханстве Ногайского княжества (Мангытского юрта).
Консолидация субстрата (“иштякская” общность) и суперстрата (кып- чакско-ногайский этнос) была близка к завершению в XVI в. в низовьях рек Ика, Белой, но в Пермском крае закончилась несколько позже — к началу XVII в. В зависимости от конкретной этнической ситуации, в формировании которой немаловажную роль со второй половины XVI в. играло вхождение тюркского населения Приуралья в состав того или иного административного образования — в Казанский, Уфимский и Чердынский (позже Соликамский и Кунгурский) уезды, эта общность в XVI—XVII вв. начала в одном случае оформляться как “татары”, в другом — как “башкиры”. Но этническое самосознание этих двух групп длительное время сохраняло не только “иштякский”, компонент, но и осознание былой принадлежности к Булгарскому вилайету, а через него — к булгарской этнополитической общности. В частности, такое положение отчетливо видно из шеджере башкир племени айле. В этой родословной, относящейся к XVIII в. и рассказывающей о путешествии выходца из племени айле “в страну Кубань”, приводится эпизод, когда путешественнику один “древний старик”, видимо ногаец, задает вопрос: “Ты сын какой земли?” (Ни ерлек фэрзэндэнсэц?). Ответ был такой: “Я булгарский иштэк” (“Болгарлык иштэкмен”). Далее последовало выяснение рода-племени.200 Здесь не только отчетливо видно употребление названия “иштэк” в качестве самоназвания, но и “привязанность” его к понятию “булгарский” (булгарлык), которое в данном случае, выступает как политоним, обозначая принадлежность к Булгарскому вилайету или даже к Казанскому ханству.201
Теперь о собственно ногайских группах, оставшихся в северо-западном Приуралье. Надо полагать, что после постепенного ухода ногайцев из Волго-Уральского региона в первой трети XVII в., на территории Казанской дороги Уфимского уезда остались те группы из Ногайской Орды, которые в процессе тесного взаимодействия с оседлым населением Казанского ханства относительно рано изменили свой хозяйственный уклад и осели на землю. Во-всяком случае, как показывают данные за 1664 г., практически все “башкирские” волости северо-западного Приуралья были оседлыми.202 А про ряд из них можно утверждать, что они были оседлыми уже во второй половине XVI в.203 По-видимому, до формирования в этом районе у групп с племенным делением “башкирского” самосознания, у них преобладало самосознание родо-племенного типа, но с достаточно отчетливым представлением принадлежности как к Мангытскому юрту Казанского ханства и к ногайской общности. Однако вопрос об этническом самосознании этих групп далеко не прост. Дело в том, что сознание принадлежности к ногайской общности и Ногайской Орде — это, скорее, не этническое, а этнополитическое сознание. Поэтому, понятие “ногайцы” в XVI — начале XVII вв. в ряде случаев следует маркировать как политоним (вроде термина “казанцы”). Но в источниках можно обнаружить и некоторые случаи проявления у знати Ногайской Орды собственно этнического самосознания. Так, ногайский мурза Урмахмет (1586 г.) сообщает: “...A нас Мангыцких людей..,”204 Правитель Ногайской Орды князь Юсуф в 1551 г., имея в виду всех воинских людей государства, пишет ИвануГУ: “...от стотысячные рати Мангытские тебе лиха не будет.,,”205 Его сын — Юнус мурза свое возвращение в Ногайскую Орду в 1550 г., отмечает так: "... а сами опять в Мангити пришли.”206 В последнем случае понятие “Мангит” больше напоминает политоним, являясь синонимом термина “Наган”, обозначавшего в русских источниках Ногайскую Орду.207 Понятно, что этноним “мангыт” образован от названия правящего в государстве племени. Сомнительно, однако, чтобы этот этноним принимался всеми племенами, входившими в Ногайскую Орду.208 Поэтому, я хочу обратить внимание на другой этноним, который также был в ходу среди ногайской знати. Например, в послании князя Ногайской Орды Исмагиля Ивану ГУ (1555 .), сказано: “...Астрахани без царя и без татар быти нельзе, и ты (Иван IV — Д.И.) Каибуллу царевича царем учинив одново отпусти. А похочешь Татар, ино Татар мы добудем. Татарове от нас буди.”209 Похоже, что князь Исмагиль под “татарами” имеет в виду служилые группы из Ногайской Орды, так как в послании Ивана IV, предшествовавшего письму князя Исмагиля, говорилось: “...велел бы на Астрахани своему князю доброму, который бы умел юрт здержати. Да и людей бы еси своих... в Астрахани прислал, сколько пригоже, как бы ему можно юрт здержати”.210 Ясно, что в среде ногайских верхов в XVI в. этноним “татар” использовался достаточно широко. Приведу еще одно доказательство на этот счет. В послании князя Ногайской Орды Уруса Федору Ивановичу (1586 г.), правитель ногайцев высказывает порицание своему адресату, применяя при этом выражение “говорят у нас в татарех”,211 т.е. он себя и свое окружение, возможно и все население Ногайской Орды или его служилую часть, определяет как “татар”. Отсюда и вывод о том, что этноним “татар” мог функционировать и у тех групп, которые оказались в северо-западном Приуралье в рамках Мангытского княжества (юрта) Казанского ханства. Следовательно, превращение части этого населения в XVI—XVII вв. в “башкир”, было делом нелегким. Вряд ли можно считать случайным то обстоятельство, что ряд исследователей склонны ототдвинуть время формирования башкирской феодальной народности на достаточно поздний срок. В частности, по мнению Г.В.Юсупова, сложение башкирской народности “в основном стало возможным с присоединением Башкирии в XVI в. к Русскому государству”.212 Как пишут Р.Г.Кузеев и его соавторы, “...башкирская народность сформировалась в XVI в. лишь в основном, а реальная консолидация (выделено мной — Д.И.) в народность феодальной эпохи...происходила в XVIII — первой половине XIX в”.213
Несомненно, на этническую ситуацию в северо-западном Приуралье в XVI—XVII вв. сильное влияние оказала и миграция татарского населения из Среднего Поволжья.214 В результате продвижения татар на восток, в Приуралье, главным образом, в северо-западной его части, “иштяки” и выходцы из Ногайской Орды сильно перемешались с переселенцами из Поволжья.215 Несмотря на то, что в этом ареале во второй половине XVI—XVII вв. многие группы постепенно консолидировались в “башкир” — не в последнюю очередь благодаря “систематизированию” местного населения русской администрацией в две податные общности (вотчинников — “башкир” и припущеников — “тептяро-бобы- лей”), также в связи с уходом основной части Ногайской Орды из Волго-Уральского региона216 — этническое взаимодействие пришлых татар с близкими к ним этнически группами местного населения, зачастую состоявшими из тех же “татар”, например, ногайского происхождения, или “иштяков”, сохранивших в своем этническом самосознании общий с казанскими татарами, “поволжский” компонент (“булгарство”), приводило к постепенной кристаллизации в XVI—XVIIbb. приуральских татар как части новой этнической общности. Этнические границы собственно казанских татар на востоке при этом становились неопределенными, “растворяясь” в новых границах.
В более общем плане следует признать, что северо-западное Приура- лье, возможно, с включением и северо-восточной зоны Приуралья, являлось районом совместного этногенеза волго-уральских татар и части башкир (северные, западные и северо-восточные группы), а также сибирских татар. Поэтому, необходимо отказаться от упрощенных представлений об этнической ситуации в этом обширном ареале в XVI— ХУПвв.: наследием более ранних этнических процессов тут являлись общности (“иштяки”, “ногайцы”, “татары”, “башкиры”), этнические границы которых существенно отличались от тех этнокультурных границ, которые были характерны в этом же районе для XVIII—XX вв.
Примечания
а Чернышев ЕЖ Селения... - С.272-273, 280-281.
к ПДРВ. - 4.VIII. - 0,211.
“ Население Надыровской волости в ХУШв. состояло из татар и башкир (РГИА, ф.558, on.2, ед.хр.293, 295; РГАДА, ф.1355, оп.1, ед.хр.1874). Ризой Фахретдиновым высказывалось мнение о переселении жителей этой волости из сел Горной стороны (Ахметзянов М. Татарские шеджере... — С.5). Но число поколений в шеджере Надыра и данные о пожаловании Хусаина-тархана совпадают друг с другом (см. там же). Поэтому, можно думать, что население рассматриваемой волости в бассейне р.Сок проживало уже в первой половине XVI в. (возможно, вначале несколько севернее
61 Об этом, я полагаю, говорит то, что в рукописной истории с.Ст.Ермаково Хусаин-тархан назван сыном Асыл-хуж,и “из племени Туйхужд”. Последнее имя встречается также в приведенном выше отрывке из “Байта о Ела- 6346'’,
1Ь ПекарскийП.П. Когда... — С.8,11.
?5 Усманов А.Н. Присоединение Башкирии (1949)... — С.67.
КерейтовР.Х. СнкалиевА.И Ногайцы... — С.21; Кочекаев Б.-А.Б. Ногайско- русские... — С.26—27.
* КузеевР.Г. Происхождение... — С.259.
ш) КузеевР.Г. Происхождение... — С.177—184.
«2 МИБ.-Ч.1.-№60.
287 Это очень хорошо видно из переписки казанца Абдуллы бахшея с Иваном IV (1549 г.). Иван IV, имея в виду Ногайскую Орду, говорит о приходе казанцев “в Нагай” (ПДРВ. — 4.VIII. — С. 162). А Абдулла бахшей, об этом же событии повествует как о приходе “в Мангиты”, а затем, приспосабливаясь под русское понимание, пишет о выезде “в Нагаи” (Там же. — С.210).
ПекарскийП.П. Когда... — С.9.
Юсупов Г.В. Об этногенезе ... — С.61.
Кузеев Р.Г., Гарипов Т.М., Моисеева Н.Н. Этнические ... — С.285. Правда, Р.Г.Кузеев и Н.Н.Моисеева в другой своей работе высказывали мнение о том, что в XV—XVI вв. '’шел процесс формирования башкирской народности”, а в XVII—XVIII вв. башкирский этнос стал “народностью патриархально-феодальной эпохи” {Кузеев Р.Г., Моисеева Н.Н. Основные ... — С.85). Тем не менее, общая постановка проблемы этими авторами не изменилась.
Подробнее об этом см.: Рамазанова Д.Б. Формирование ...; Ее же. К истории формирования говора пермских татар (1996); Рахматуллин У.Х. Население...; Исхаков Д.М. Введение...; Его же. Динамика ... — С.271—276. В последней работе я привел следующие цифры характеризующие переселенческий процесс XVI — начала XVII вв.: в 1631—32 гг. в Уфимском уезде на 6188 дворов башкир-плательщиков ясака, приходилось 8355 дворов теп- тярей и бобылей.
См. мнение У.Х.Рахматуллина о сложении некоторых “башкирских” волостей северо-западного Приуралья на “базе общин владельцев оброчных угодий”, т.е. того населения, которое выплачивало “казанский оброк” (ясак). {Рахматуллин У.Х. Крестьянское... — С.7.)
Этот процесс начался сразу после падения Казанского ханства и продолжался до 1630-хгг. {НовосельскийАЛ. Борьба...; КочекаевБ.-А.Б. Ногайско- русские. — С.90—93).
Глава 2.
МЕЩЕРСКИЙ “ЮРТ”
И ЕГО ГОСУДАРСТВООБРАЗУЮЩИЙ ЭТНОС
В XV—XVII вв.
Разногласия относительно характера этнической общности мишарей в XV—XVII вв. возникли среди исследователей не только из-за серьезных теоретических трудностей в оценке уровня консолидированности волго-уральских татар в этот период, но и благодаря крайне слабой изученности этнополитической истории данной группы как самостоятельного этносоциального организма.
В самом деле, после издания в 1863—1887 гг. капитального труда В.В.Вельяминова-Зернова “Исследование о касимовских царях и царевичах” в четырех частях, ни одной специальной работы, посвященной так называемому Касимовскому ханству, не было опубликовано. В то же время этническое развитие мишарей в XV—XVII вв., а не только касимовских татар, проходило в рамках именно этого “царства”, на что до сих пор должного внимания не обращалось.1 Если Казанское ханство было квалифицировано отдельными исследователями как “национальное государство казанских татар”2 — что соответствует действительности: казанские татары этнически окончательно оформились в этом государстве, имевшем статус ханства, то характер этнической общности, окончательно сложившейся в XVI—XVII вв. в пределах Касимовского “царства”, не может быть не связанным со статусом этого этнополитического объединения. Но по данной проблеме в литературе высказывались достаточно различные мнения.
В.В.Вельяминов-Зернов считал, что с пожалованием царевичу Касиму “Мещерского городка” внутри Русской земли было положено начало “удельному татарскому ханству”.3 Правда, само возникновение этого ханства (по его терминологии — “царства”), было делом совершенно случайным.4 В.А.Ключевский вообще не рассматривал пожалование Касима как государственность. Он полагал, что царевичу Касиму и его людям в середине XV в. был просто отдан “Мещерский городок на Оке с уездом”, где “среди иноверцев мещеры и мордвы верст на 200 вокруг Касимова ... была испомещена дружина Касима”.5 В дореволюционной татарской историографии вопрос о статусе владения Касима впервые рассмотрел Ш.Марджани. В принципе он признал государственный характер владения, полученного Касимом (это видно из определений, используемых Ш.Марджани — “ханство” — ханлык, “государство” — дэулэт). Но он же отметил неполноценность этого государства из-за ограниченности суверенитета.6 Х.Атласи также называет территорию с центром в “Городце”, “маленьким татарским ханством’’.7 В дальнейшем, М.Г.Худяков критиковал тезис В.В.Вельяминова-Зернова о случайном характере образования Касимовского “царства’’, указав на то, что “выделение татарам в Мещерской земле особого удела — так называемого “Касимовского царства”, было связано с победой Улу-Мухам- меда над Московским великим княжеством.8 По-видимому, М.Г.Худяков считал “Мещерский удел” — для обозначения Касимовского “царства” он применял и такой термин — государственным образованием.9 М.Г.Сафаргалиев статус данного этнополитического формирования определил как ханство, развив положение М.Г.Худякова о роли первых правителей Казани в середине XV в. в образовании в “Мещерских местах” Касимовского ханства.10 В последнее время А.А. Зимин высказал мнение о том, что данное формирование являлось не ханством, а “вассальным княжеством”, хотя и занимавшим “особое место” в системе феодальных образований Московской Руси в XV—XVI вв.11
Таким образом, политический статус Касимовского “царства” остается дискуссионным. Было ли это “царство” ханством или княжеством? Может его вообще надо рассматривать как обычную административную часть Русского государства под названием “Мещера”? Когда говорят о более чем двухсотлетием существовании данной этнополитической единицы,12 надо ли это понимать так, что она сохранялась в течение своей истории в неизменном виде или же эволюционировала в каком-то направлении? Такова одна группа вопросов, на которые необходимо найти ответы.
Другая часть вопросов относится к проблеме выяснения типологической принадлежности той этнической общности, которая стала структурообразующей основой возникшего в середине XV в. в Мещере, “царства”. До сих пор исследователи сосредоточивались на этногенетических аспектах формирования тюркского населения Мещеры,13 уделяя значительно меньше внимания взаимодействию в XV—XVII вв., т.е. на этапе завершения этногенеза и начала этнической истории, различных этнических компонентов мишарской общности и связанной с ней группы касимовских татар. При этом были допущены две характерные методологические ошибки. Первая из них заключается в стремлении “протянуть” этнические общности, известные в XIII—XIV вв., иногда и раньше, вплоть до XV—XVII вв. Например, в весьма содержательной статье Б.А.Васильева, посвященной анализу проблемы буртасов, содержится утверждение, что “этногенетическая линия идет от буртасов X—XIV вв. к тюркским мещерякам и мишарям XVIII—XIX вв.”14 Однако еще в начале XX в. татарский историк Г.Н.Ахмаров привел достаточно обширный фактологический материал, свидетельствующий об участии в формировании мишарей золотоордынских групп.15 Р.Г.Мухамедова также обосновала точку зрения о значительной роли кыпчаков в этногенезе мишарей.16 Другие исследования говорят о том же.17 Вторым методологическим недостатком практически всех работ, так или иначе затрагивающих историю складывания тюркских групп Мещеры, является игнорирование необходимости исследования клановой организации в Касимовском ханстве. Именно изучение этносоциальной структуры этого государственного образования дает возможность переосмысления характера этнических процессов в XV—XVI вв., происходивших в Мещере в период существования татарских ханств.
Несмотря на то, что многие источники, представляющие первостепенное значение при разработке поставленных задач, были уже ранее проанализированы,18 ряд из них, в своем большинстве, опубликованных довольно давно, должной интерпретации до сих пор не получили. Между тем, в некоторых случаях речь идет о весьма важных для данного исследования, источниках. Вкратце остановимся на их общей характеристике.
К первой группе источников можно отнести те документы, в которых так или иначе говорится о территории Мещеры в конце XIV—XVI вв. Это данные летописных сообщений 1392—1393, 1536, 1541, 1551 гг.,19 договорные грамоты русских великих князей 1401—1402 гг.,20 дипломатическая переписка Ивана III с казанским ханом Мухаммед-Амином 1489 г.,21 и крымского хана Мухаммед-Гирея с великим князем Василием Ивановичем 1517 г.,22 отдельные актовые материалы 1528, 1542, 1580 гг.,23 воспоминания А.Курбского,24 переписка Ивана IV с ногайскими мурзами от 1559 г.,25 духовные завещания Ивана III (1504 г.), Ивана IV (1572—1578 гг.)26 и некоторые другие источники.27 Сюда же относятся и разные сведения о городских центрах в Мещере: о “Мещерском городке’’,28 “ об “Андреевой городке’’,29 Темникове,30 “Новом городке’’,31 Кадоме’’32 и Шацке.33 Вторая группа источников раскрывает внутреннее административное устройство Мещеры — Мещерского “юрта’’. Наиболее информативная их часть — писцовые и переписные книги первой трети XVII в., были опубликованы В.В. Вельяминовым-Зерновым и П.Н.Черменским.34 С.Яхонтовым в 1891 г. была также издана переписная книга г.Касимова 1646 г., содержащая в своем составе и писцовую книгу г.Касимова 1629 г.35 Осталась не изданной переписная книга 1645 г. по Шацкому уезду.36 Но многие интересные сведения о постепенном выделении из состава единой Мещеры самостоятельных уездов, разбросаны в различных изданиях37 и еще не привлекались при изучении административно-территориального деления Мещеры XVI — начала XVII вв. Третья группа источников освещает социальную структуру Мещерского “юрта”. В них речь идет о знати (ханы, султаны, князья,38 уланы,39 септы40) и о “черных людях”.41 Особенности Мещеры как специфического административно-политического образования — Мещерского “юрта”, состоявшего из отдельных княжеств, прослеживаются на основе источников четвертой группы.42 Наконец, пятую группу источников составляют документы и материалы, имеющие отношение к этническому составу тюркского населения данного “юрта”. Среди них можно назвать документы о “татарах”,43 “мещеряках” (можерянах),44 “бурта- сах” (посопных татарах),45 “бесерменах”,46 “башю1рах” и “тарханах” (ногайцах).47 В связи с тем, что выяснение этнических истоков тюркского населения Мещеры в мою непосредственную задачу не входило, при обращении к этому вопросу я, кроме уже указанных трудов, опирался и на исследования А.А. Короткова, В.И.Лебедева, И.Вашари, М.Р.По- лесских и Г.Ф.Ковалева.48
Примечания
А.Ф. Где ... — с.17—20 (заслуживает внимания и заметка В.В.Радлова о публикации А.Ф.Можаровского — Там же. — с. 18); Христофоров П.Я. О старинных... — С.27—42; ШишкинН.И История...; Смирнов ИН. Мордва ...
к ПДРВ. - ч.Х. - с.49.
сях в 1536 г. (ПСРЛ. — т.13, первая пол. — с.89, 109). Интересный материал об этом городе имеется в составе исторических преданий татар {Иоанн. Сказание ... — с.3—162; Записки А.Илларионовича ... — С. 163—226; Летопись Саровской пустыни Нарцов А.Н. Археологическая... — С.24). Город упо
минается и в духовном завещании Ивана IV (ДЦГ, 1909. — с. 57). Кроме того, актовые материалы XVI—XVII вв. также содержат богатую информацию о Темникове (см.: Холмогоровы В. и Г. Материалы ... — с.77; Чекалин Ф. Ф. Два архивных ...; Хохряков В. Материалы ... — С.2; Опись делам исторического ... — С.87; Исторические материалы. Документы... — С.132—133;
ДМ. — T.I. Ч.П. — с.353; т.З. — Ч.П. — Саранск, 1953. — с.372; Веселовский С. Акты ... - Т.2, вып.1. - С.132; АМГ. - T.I. - С.196-197).
В.В.Вельяминовым-Зерновым (Исследование... — ч.4. — вып.1. — с.55—110).
к Книга переписная 7153 г. из архива Шацкого уездного суда ...
37 Приложение к описи ... — С.69, 72; Опись Рязанского ... — С.38—39; Царская грамота 1616 г.... — с.128; Выпись 1620 г. ... — с.66; Копия с Шатской ... — С.82—130; Выпись Темниковских писцов 7131 г.... — с.67; Опись делам ... — с.61—209; Исторические материалы ... — с.69; ШишкинН.И. История...
3S О высшей знати в Мещере говорится прежде всего в летописях (ПСРЛ. — Т.9—10. — с.211; т.11—12. — С.75, 130, 148, 211) и договорных грамотах русских князей 1434, 1441—1442, 1481 гг., а также завещаниях Ивана III и Ивана IV (ДДГ, 1950. - с.86, 144, 284-285; ДДГ,. 1909. - с.36, 57). Большой объем информации о князьях в Мещере содержится в дипломатических материалах (переписка Московского великого князя с Крымом и Ногайской Ордой): Сбоник РИО — т.41. — с.46, 71, 98, 141, 370; Сборник РИО. — т.95. — с.224, 231; Малиновский А. Историческое ... Об этой группе говорится и в родословных (См.: Смирнов М.И. О князьях... — С.161—191; Феоктистов В. Историческое ... — с.24—25; Хронологический указатель ...
с. 116. Казанская история.... — с.58.
т. 13, первая пол. — с.199; т.27. — с.290; т.28. — с.158). Некоторые сведения о них есть и в дипломатической переписке с Крымом и с Ногайской Ордой (МалиновскийА. Историческое... — л.258 об; Щербатов Мих. История ... — т.5. — ч.1. — С.501—502). Упоминаются сеиты и у Кадыр-Али бека, а также в переписной книге по г.Касимову 1646 г. {Березин И. Татарский летописец... — с.550; Яхонтов См. Переписная книга ... — с.5—6). Значительное внимание вопросу о сеитах в Касимовском ханстве уделил и В.В.Вельяминов-Зернов (См.: Исследование.... — ч.1. — с.410, 421; ч.П. — с.94, 410, 443).
С.245—246, 384; Копия с Шатской писцовой ... — С.130; Е1иколаевский М.Ф. Историко-археологические ... — С.73.
Р.Г. Происхождение... — С.364—365; Гераклитов А. А. Мордовский “беляк’ ... - С. 13, 71, 105-106).
(границы, административно-территориальная структура, статус).
Уже в “Толковой Палее”, самый ранний список которой восходит к 1350 г.,1 понятие “Мещера” встречается в таком контексте,2 который позволяет заподозрить в нем политоним. Там сказано: "... Меря, Мордва, Мещера, Мурома ...”. Так как к XIV в. не все из перечисленных групп были этническими общностями, например, “Мурома” трансформировалась в г.Муром с округой — Муромское княжество — то и в “Мещере” можно предположить аналогичное образование. Источники конца XIV — начала XV вв. усиливают это впечатление. Например, во время событий, связанных с пожалованием в 1392—1393 гг. ханом Тох- тамышем великим княжением Василия Дмитриевича, сообщается: “...и придаде ему (Василию — Д.И) царь Тактамыш Новгород Нижний и Городец со всем, и Мещеру, и Торусу”.3 В лице Новгорода Нижнего и Городца “со всем” мы имеем дело с Нижегородским княжеством, а “Торуса” — это Тарусское княжество.4 Присутствие Мещеры в этом перечне скорее всего показывает ее однопорядковость с данными административно-политическими образованиями. Более того, если у указанных выше княжеств имелись городские центры, а это так и есть, то аналогичное городское “ядро” сельской “округи” могло быть и у Мещеры. Действительно, в договорной грамоте (“докончании”), датируемой 1401—1402 гг., отмечается: "... и Мещеры с волостми, и что к ней по- тягло”.5 Под “волостми” тут имеется в виду сельская округа. Правда, письменные источники впервые на городской центр Мещеры указывают лишь в 1472 г., когда говорится об “отпущении” царевича Даниара “в свой ему городок”.6 Этим “Городком царевича”, упомянутом и в грамоте от 1481 г.,7 мог быть только представленный в источниках начала XVI в. “Мещерский городок”.8 Он возник явно раньше. Так, на карте венецианского монаха Фра Маура 1459 г., рядом с “провинцией mordua” указана “провинция meschiera” и там же на левом берегу реки “Oxuch” (Оки) присутствует населенный пункт “Macharini” -’’Machrmi”.9 Расположение последнего соответствует местонахождению “Мещерского городка”. Кроме того, по данным В.В.Вельяминова-Зернова, царевич Касим в народной памяти слыл “за строителя мечети и первого дворца в Городце”.10 А так как Касим закрепился в Мещере между 1446—1456 гг., то можно сделать вывод о существовании “Мещерского городка” не позже середины XV в. Но в Мещере и до возникновения этого городка имелись городские центры, о чем говорят некоторые данные письменных источников, прежде всего имеющих отношение к “Андрееву городку”, В первый раз он упоминается как “Андреев городок каменой”, числившийся “за Янаем царевичем... к городку” (т. е. к Мещерскому городку), в дипломатических материалах 1508 г.11 В 1514 г. речь идет об отправке “...на Мещеру да на Андреев городок коней для татар Косылова (правильно — “Касимова” — Д.И.) городка”.12 В 1515 г. рассматриваемое городское поселение еще раз фигурирует в послании великому князю Московскому из Азова: “... а к весне ... бий Исуп наряжается, послал к Крыму человека..., а хотят государь ити на Ондреева городища да на Бастаново”.13 Выражение “Ондреево городище” быть может, говорит о том, что городок был к этому времени разрушен или покинут. Этот городок в начале XVI в. имел какой-то особый статус, так как в 1508 г., когда Ак-Курт хан просил у Василия Ивановича московского для своего сына Казань или Мещерский городок, в случае их занятости он претендовал на “Андреев городок”.14 Укрепленный “Андреев городок” должен был находиться или на рубежах Мещеры, или на традиционном пути нападения кочевников, так как в сообщении 1515 г. речь идет о возможном приходе воинских людей из степи. А татарское селение Бастаново15 располагалось на известной дороге из степей, проходившей через “Шацкие ворота” (там в середине XVI в. возник г.Шацк) вглубь Мещеры. Относительно недалеко от этих “ворот” находилась дорога, ведшая к г.Кадому и проходившая через другие — “Вадовские ворота”.16 Последнее обстоятельство заслуживает внимания. Дело в том, что еще М.И.- Смирнов не исключал возможность того, что “Андреев городок” находился на Преображенском кургане недалеко от г.Кадома.17 Эта мысль не лишена основания. Во-первых, из родословной князей Мещерских известно, что сын родоначальника этих князей — Беклемиш, крестился и с собой крестил “многих людей”, и в “Андреевом городке” поставил храм Преображения.18 Во-вторых, в версте от г.Кадома, на другом — Вознесенском кургане, по преданиям, жил какой-то “хан Кадыш” и там стояла “крепость с двойными стенами”.19 Да и на месте городища Старого Кадома в начале XVII в. жили татары.20 Вообще, вокруг г.Кадома имеется целое гнездо тюркской топонимики, правда, должным образом не исследованное. Поэтому, в “Андреевом городке” можно видеть, по образному выражению М.И.Смирнова, “главный город Мещерских князей”, бывший столицей Мещеры до возникновения “Мещерского городка”.21 Возможно, что в Мещере существовал еще один укрепленный пункт, известный как “Старое Городище”, т.е. Темников. Во-всяком случае, при переносе в 1536 г. Темникова на новое место в летописях говорится: “был старый город мал и некрепок”,22 что указывает на существование его и до 1536 г. На месте “Старого Городища” в 1570-х гг. находились владения татар.23 Кроме того, в татарских родословных население “Старого Городища” и его окрестностей возводится к Бехану — правителю легендарного города Сараклыча и еще трех городков поблизости от него, жившему при Дмитрии Донском и его сыне Василии, т.е. во второй половине XIV — начале XV вв.24 Но судя по эпитетам “мал и некрепок’’, этот городок был скорее всего не более чем укрепленным феодальным центром, расположенном на рубежах Мещеры.25 В 1474 г. в летописях говорится о пожаловании царевичу Муртозе “Новогородка’’ на “Оце со многими во- лостми’’.26 Что это за городок? Царевич Муртоза дважды (в 1472 и 1474 гг.) отмечается вместе с царевичем Данияром,27 поэтому “городок на Оке’’ следует искать в Мещере. Возникает вопрос, не скрывается ли под ним сам “Мещерский городок?’’ Ответ на этот вопрос должен быть отрицательным — летописное сообщение 1472 г. ясно говорит о нахождении в “Мещерском городке’’ Данияра.28 Да и в 1471 г. он был “отпущен’’ в “Мещеру’’,29 что означает его проживание в том же поселении. По-видимо- му, Данияр начал править в “Мещерском городке’’ еще с 1469 г.30 Следовательно, под “городком на Оке’’ надо понимать другой центр. Скорее всего, им был город Елатьма, возникший незадолго до пожалования его Муртозе31 (на это указывает его название — “Новый городок’’).
К началу XV в. Мещера имела внутреннюю административную структуру — это видно из фразы в договоре 1401 г. — ’’Мещера с волостми, и что к ней потягло’’.32 “Волости’’ отмечаются в Мещере в 1474 г.33 и в конце XV в.34 В 1504 г. опять говорится о Мещере “с волостми с селы и с Косимовым’’.35 Однако, локализация и названия этих “волостей’’ в документах XV в. отсутствуют. Лишь в 1528 г. одна из “волостей’’ Мещеры расшифровывается — мы узнаем о существовании “Подлесной волости’’.36 В составе последней упоминаются сельцо Верхнее Пыжово и д.Коз- лово (1528 г.). Еще ранее сообщается о существовании татарского селения Бастаново (1515 г.),37 хотя и без указания волости, куда оно входило. К 1572—1578 гг. внутренняя административная структура Мещеры усложнилась и выглядела следующим образом: "... город Мещера (“Мещерский городок’’ — Д.И), с волостми и с селы и со всем тем, что к ней изстари потягло, и с Кошковым, и Кадом, и Темников, и Шацкий городок, со всем; и князи Мордовские со всеми же их вотчинами’’.38 Появление в завещании Ивана IV названий ряда городов было связано с обустройством городских поселений в Мещере в первой половине XVI в., хотя в некоторых случаях это происходило на основе старых городских поселений. В 1539 г. в летописях сообщается о повелении московского великого князя “...град сделати древян в Мещере на реке на Мокше, на месте зовомом Рунза, того ради, что в тех местах несть градов близу’’.39 П.Н.Черменским было высказано обоснованное мнение о том, что в летописи речь идет о городе Кадоме (новом).40 Я присоединяюсь к этому мнению. В том же году был “преставлен град Темников на иное место, на реце на Мокше’’.41 В 1553 г. в Мещере “... в Шатц- кых воротех на Шате реке’’ был построен город Шацк,42 с возникновением которого территория Мещеры, известная по письменным источникам начала XVII в., оформилась окончательно.
В XV в. Мещера имела устойчивые границы — об этом говорят такие встречающиеся в источниках выражения, как: “порубежье Мещерским землям”, “земли к Мещере по давнему”, “Мещерские места”.43 Из многих, к тому же достаточно разнохарактерных источников XVI в., Мещера также предстает как географически определенный ареал.44 Тем не менее, до начала XVII в. мы располагаем лишь отрывочными сведениями о границах Мещеры.
Из документов второй половины XIV в. можно извлечь лишь один вывод: Мещера находилась в смежных районах Московского и Рязанского княжеств, где-то между “Мордвой” и “Муромой”, но в непосредственной близости от “места Татарская”.45 Если верна моя реконструкция местонахождения “Андреева городка”, то в начале XV в. центр Мещеры находился в районе г.Кадома. Приход царевича Касима привел к возникновению нового столичного центра Мещеры — “Мещерского городка”, при сохранении старой столицы как городского поселения.
Перемещение столицы на новое место вряд ли отразилось на границах Мещеры, так как формула, описывающая ее рубежи, во второй половине XV в. не изменилась — в грамоте от 1483 г. сообщается: “а земля по давнему к Мещере, а порубежье Мещерским землям, как было при великом князе Иване Ярославиче и при князе Александре Укови- че”.46 И в письме Ивана Васильевича (Московского) казанскому хану Мухаммед-Амину (1489 г.) с предупреждением о том, чтобы “...из Казани через Мордву и через Черемису в Муром и на Мещеру не ездил никто”, иначе как “Волгою... на Новгород Нижний”,47 автор послания не сомневается в том, что адресат воспримет понятие “Мещеры” так же точно, как “Муром” и “Нижний Новгород”.
В XVI в. под “Мещерой” следует понимать ту территорию, которая “тянула” к отмеченным выше городам. Но следует заметить, что для XVI в. было характерно постепенное расширение первоначальной территории Мещеры. Не случайно появление в челобитной Рязанского владыки Ионы в 1542 г. формулы “большая и меньшая Мещера”.48 Надо думать, что “меньшая Мещера” — это ближайшая округа г.Касимова (Мещерского городка), известная в 1563 г. как “Касимовский уезд”49; под “большой Мещерой” надо понимать всю территорию “с волостми и с селы и со всем тем, что... из стари потягло, и с Кошковым, и Кадом, и Темников, и Шацкий город, со всем; и князи Мордовские со всеми же их вотчинами”.50
Границы Мещеры начала XVII в. были детально исследованы П.Н. Черменским,51 основные выводы которого сводятся к следующему. Западную часть территории Мещеры к началу XVII в. образовывал Касимовский уезд, по писцовой книге 1628—1629 гг. состоявший из 4-х волостей (Бабенской, Перьевской, Рубецкой и Давыдовской)52 и Борисоглебского стана. Кроме того, по писцовой книге 1627 г. в уезде отдельно выделяются владения царевича Сеит-Бурхана (часть его владений находилась и в Елатомском уезде). К Касимовскому уезду примыкал Мещерский уезд, по писцовой книге 1616—1617 гг. состоявший из 3 станов (Подлесного, Замокшенского и Борисоглебского). Последний из них, согласно П.Н.Черменскому, соседил с Касимовским уездом с востока. К востоку от Борисоглебского стана находилась территория Подлесного стана, а Замокшенский стан, как видно из названия, располагался за р.Мокшей, примыкая к Подлесному стану с запада. Территория третьего — Темниковского уезда, соседила с двумя последними станами, но была отделена от них большим лесным массивом (за исключением течения р. Мокши, вдоль которого Темниковский уезд соприкасался с За- мокшенским станом Мещерского уезда).
Несмотря на обилие у П.Н.Черменского конкретных данных, позволяющих достаточно точно очертить рубежи Мещеры начала XVII в., некоторые ключевые аспекты административно-территориального устройства Мещеры остались незамеченными этим исследователем. В связи с тем, что они важны для реконструкции территории Мещеры XVI — начала XVII вв., обратимся к более детальной характеристике административной структуры Мещеры. Полагаю, что П.Н.Черменский не совсем правильно раскрыл смысл понятия “Мещерский уезд’’. Он свел территорию этого уезда к совокупности трех станов (Подлесного, За- мокшенского и Борисоглебского), что верно лишь для конкретной даты.
Термин “Мещерский уезд’’ появился в источниках лишь между 1553— 1565 гг.53 Причем он не сразу вытеснил привычное наименование “Мещера’’. До 1580-х гг. имеются только три случая, когда части территории исторической Мещеры были названы “уездами’’. Это Кадомский (1548 г.),54 Касимовский и Темниковский (1563 г.) уезды.53 Но в 1616 г. первый из них назван станом,56 что позволяет видеть в нем структурный элемент Мещерского уезда. Да и применительно к Темниковскому уезду в 1563 г. использовано выражение “в Мещере’’, что опять-таки говорит о вхождении уезда в состав более широкого административно-территориального образования. С другой стороны, когда используется понятие “Касимовский уезд’’, параллельное употребление термина “Мещерский уезд’’ на одну и ту же дату в источниках не обнаружено. Поэтому, в источниках второй половины XVI в. понятие “Касимовский уезд’’ могло означать то же самое, что и “Мещерский уезд’’ в более раннее время. В пользу данной гипотезы можно привести два аргумента. Во-первых, в завещаниях Ивана III и Ивана IV использована такая формула, которая описывает структурированную на волости территорию с г. Касимовым (“Мещера’’ в 1504 г. и “город Мещера’’ в 1572—78 гг.) как ее центром. Во-вторых, даже в начале XVII в. некоторые станы, например, Борисоглебский, входили то в состав Касимовского, то Мещерского уездов (см. далее). Такое положение могло быть только в том случае, если территории этих уездов воспринимались как единое целое.
Однако необходимо признать, что во второй половине XVI в. на территории Мещеры начинается процесс формирования отдельных уездов. Правда, новое деление Мещеры закрепилось далеко не сразу — быстрее обособилась округа г.Темникова, находившаяся в значительном удалении от центральных районов Мещеры. Темниковский уезд начинает отмечаться между 1563—1586 гг.57 Но и после этой даты известны случаи, когда части Темниковского и Мещерского уездов путались.58 Тем не менее, к началу XVII в. Темниковский уезд уже сложился. Он состоял из Залесского, Верхмокшанского и Аксельского станов.59 Возможно, что существовал еще один Окологородский стан.60
Обособление уездов в центральной зоне Мещеры происходило более замедленно. Для этой части территории Мещеры были характерны постоянные переходы одних и тех же станов из состава одних уездов в другие. Так, в 1609—1610 гг. Борисоглебский стан числился в Касимовском уезде, где он находился и в 1616—1617 гг.61 Но в том же году по “Мещерским” книгам Л.Шеховского и Б.Степанова этот стан назван в числе 3-х станов Мещерского уезда (остальные два стана — это Подлес- ный и Замокшенский).62 В составе Мещерского уезда последний стан фиксируется еще в 1565 г.63 (последующие упоминания в 1616—1617 гг.64), а Подлесный стан отмечается в 1584 г.65 Как уже указывалось, в 1616 г. округа г.Кадома была известна как “Кадомский стан” Мещерского уезда. Но в 1620 и 1625 гг. эта же территория именуется “Кадомским уездом”.66 Вряд ли этот “уезд” был независим от Мещерского уезда. Даже в 1649 г. в "Кадомских писцовых книгах” фигурирует Замокшенский стан,67 который в 1651 г. прямо назван в структуре Кадомского уезда.68 Поэтому, фактически в данном случае мы имеем дело с тем же самым Мещерским уездом, только названным по очередному его центру — Кадому.
Аналогичное явление обнаруживается и при анализе состава Шацкого уезда. По “Шатской писцовой книге” 1623 г. Ф.Чеботаева, мы знаем о “Верхоценской волости”, бывшей всего лишь продолжением Подлесного стана в направлении “вверх” по р.Цне (волость находилась недалеко от г.Шацка).69 Но в 1616—1617 гг. эта территория входила в состав Подлесного стана.70 А в 1645 г. в “Книге переписной Шацкого уезда” уже известные нам станы — Подлесный, Замокшенский и Борисоглебский, выступают как части данного уезда.71
Уезды, постепенно сложившиеся на территории Мещеры, скорее всего формировались на основе существовавших ранее волостей или станов.72 Картографический анализ показывает, что г.Елатьма находился в Борисоглебском стане, Подлесный стан “окружал” г.Шацк, а г.Ка- дом стоял на территории Замокшенского стана. Более сложную структуру из 4-х волостей имел Касимовский уезд. Но и у него вначале административное деление было иным, о чем еще будет сказано. Можно предположить, что и Темниковский уезд разделился на несколько станов не сразу (по крайней мере, мне неизвестны источники XVI в., в которых бы говорилось о станах в составе этого уезда).
Таким образом, имеющиеся факты не позволяют согласиться с утверждением Ю.В.Готье (а к нему во-многом присоединился П.Н. Чер- менский) о том, что состоявший из Борисоглебского, Подлесного и Замокшенского станов Шацкий уезд и “назывался... Мещерой на административном языке XVI—XVII вв.”73 На самом деле понятие “Мещеры” для каждого периода требует конкретного анализа, так как Мещера являлась сложным и меняющимся во времени административно-территориальным образованием. Начавшаяся во второй половине XVI в. дифференциация этого некогда целостного этнополитического организма на ряд новых административных единиц — уездов, была связана не столько с формированием на территории Мещеры новых городов, сколько с изменением политической ситуации после завоевания Русским государством Казанского ханства и других позднезолотоордынских государств.
Ряд аспектов административного устройства Мещеры XV—XVI вв. требует предварительного рассмотрения социальной стратификации ее населения. Важнейшим элементом социальной структуры населения Мещеры являлись “Мещерские князья’’, находившиеся на этой территории и до появления там татарских царевичей. Первое упоминание о “Мещерских князьях’’ в источниках относится к 1434 г.,74 а повторное — к 1447 г.75 Они были в подчинении у московского великого князя, что видно из формулы “ правили’’, использованной в договорных грамотах Москвы с Рязанью.76 Однако в первой половине XV в. эти князья еще сохраняли какую-то свободу действий по отношению к своему сюзерену — в договорных грамотах за 1434 и 1447 гг. обсуждается вариант действий русских князей в том случае, если “князи Мещерские не учнут правили’’ московскому великому князю.77
Приход около середины XV в. в Мещеру сына Улу-Мухаммеда — царевича Касыма, привел к усложнению социальной структуры местного общества. В летописном сообщении от 1450 г. говорится о “царевичах’’ (имеются в виду Касым и Якуб) и “всех князьях их’’.78 Под более поздней датой (1471 г.) появляются “князи царевичевы Даньяровы’’.79 В письме Крымского хана Менгли-Гирея московскому великому князю Ивану Васильевичу в 1480 г. речь идет о “царевичах’’ с “уланы и князьями’’.80 В договорной грамоте 1483 г. отмечаются “царевичевы князи”, но с добавлением, что у них имелись “их казначеи и дараги”.81 Из документа становится ясно, что “царевичевы князи” существовали уже при Касыме, так как о них сказано: “царевичевы Касимовы князья Кобяк Айдаров сын, да Исак Ахматов сын”.82 В конце XV — первой половине XVI вв. и вплоть до начала XVII в. князья правителей Мещерского городка в документах появляются довольно часто.83 В этой связи возникает вопрос: были ли эти князья известными с первой трети XV в. “Мещерскими князьями” или же это другая группа феодалов?
При поиске ответа на поставленный вопрос внимание следует обратить на несколько моментов. Прежде всего на то, какая формула применена в грамоте за 1483 г. по отношению к “Мещерским князьям”. О них устами московского великого князя говорится: “...A что наши князи Мещерские, которые живут в Мещере и у нас у великих князей, и тебе их (великому князю рязанскому — Д.И.) к себе не приимати; а побежат от нас, и тебе их нам выдали”.84 Таким образом, формулы грамот 1434, 1447 и 1483 гг. относительно “Мещерских князей”, совпадают. Это скорее всего подтверждает преемственность данной группы знати, сложившейся еще до прихода царевича Касыма со своими людьми в Мещеру. Более чем вероятно, что под “Мещерскими князьями” значились золотоордынские феодалы. Во всяком случае, в начале рода князей Мещерских находится имя Бахмета, Усеинова сына, бывшего “князем Ши- ринским” и пришедшем из “Большой Орды в Мещеру”, воевавшем ее и “засевшем”.85 Так как, согласно источникам, Ширины играли важную роль в Мещере и позже,86 получается, что не существует принципиальной разницы между “царевичевыми князьями” (они же “Городецкие князья и мурзы”) и “Мещерскими князьями” — в обоих случаях мы имеем дело с золотоордынскими феодалами. Тем не менее, “Мещерские князья” появились в Мещере несколько раньше другой группы знати, пришедшей с царевичем Касымом. Дело в том, что родословная Мещерских князей, по мнению М.Г.Сафаргалиева, была составлена лишь в XVII в. Поэтому дата прихода Ширинского князя Бахмета в Мещеру, отмеченная в родословной — 6706 г. (1198 г.}, явно ошибочна, на что уже указывалось в литературе.87 М.Г.Сафаргалиев, дискутируя с высказываниями некоторых исследователей о возможности изменения этой даты на 1298 г., пришел к выводу, что приход Бахмета в Мещеру “надо относить к более раннему периоду”. Однако свою датировку он не предложил. Мне прдставляется, что основная информация о дате прихода Ширинского князя Бахмета в Мещеру содержится в самой родословной и может быть определена по числу колен, которые там перечислены. В родословной отмечены: Усеин — Бахмет — Беклемиш (по крещении Михаил) — Федор — Юрий — Александр Укович. Последний из князей упоминается в грамоте за 1382 г.88 Про князя Юрия Федоровича в родословной сказано, что он участвовал в Куликовской битве и этой подтверждается другими документами.89 Если Александр Укович к 1382 г. был уже дееспособен, то дату его рождения надо отодвинуть к 1360-м годам. Следовательно, его отец мог родиться в 1340-е годы. Если на Федора и Беклемиша положить 50 лет (два поколения по 25 лет по общепринятым нормам в родословных), то время жизни Бахмета придется на конец XIII — начало XIV вв., т.е. фактически получаем 1298 г.
При обосновании даты прихода князей на территорию Мещеры мы не должны упускать из виду еще одну группу феодалов, известных как “Мордовские князья”. Дело в том, что в духовной грамоте великого князя Ивана Васильевича (Московского) за 1504 г. фигурируют “Князи мордовские все и з своими отчинами”.90 Они отмечаются и в завещании Ивана IV 1572—1578 гг.91 Из текста этих документов видно, что “князи Мордовские” были связаны с Мещерой. Более того, в формуле завещаний XVI в. понятие “Мордовские князья” фактически заменяет термин “Мещерские князья” документов XV в. Кем же на самом деле были эти “Мордовские князья”?
Думается, они были теми же самыми золотоордынскими (татарскими) феодалами, о которых уже шла речь. Остановимся подробнее на
источниках, которые подтверждают этот вывод. В 1515—1516 гг. в документах упоминаются “мордовские татарове’’ — Темирев пасынок Алыш, Карачюра, Осанов (возможно, Карачюра Осанов) Барам-шеих Бире- ев.92 Эта группа жила в окрестностях Кадома, так как именно там находились позже владения Вилгалдей мурзы Темирева (1649 г.)93 и кадомс- кихтатар Карачюриных (начало XVII в.).94 В 1552 г. кирдановской мордвой (кирдановским беляком) владел (был князем) кадомский мурза Исеней Мокшеев сын Бутаков, а после него — его брат мурза Девий (с 1559 г.). До Исенея этой же мордвой владел Сумарок князь Муратов сын Телепмшейкова.95 В 1509 г. княжением над коньяльской мордвой был пожалован князь Акчура сын Адаша. До того “то княжение было за отцом его ... Одашом и за дядей его за князем Седиахметом’’.96 В 1539 г. князь Енгалыч Бедишев владел кадомской мордвой, у его потомков в 1565 и 1580 гг. названной “тялдемской мордвой’’.97 С 1529 г. мордвой (с 1554 г. — Ыхретинской мордвой Кучукова беляка) владели князь Ку- гуш, после него Тениш, далее его потомки.98 Само княжение было связано с правом сбора ясака с определенной группы мордвы.99 В грамоте за 1580 г. сказано: “...пожаловал Кадомского Ишея мурзу Богданова сына Бедешева в Мещере с Телдемские мордвы, что по реке Мокше за князем Янглычем Бедишевым отца его мурзинским Богдановским ясаком’’.100 В грамоте за 1554 г. указано: пожаловал ... Емаша мурзу, Исяша мурзу,
Тенишевых детей Кугушева с Ыхретинской мордвы Кучукова беляка ясаком, как того тот ясак дан Шакчуре да Мешаю, а наперед того тот ясак был за казанским князем за Мамышем с сыном’’.101
Сопоставление духовного завещания 1504 г. с текстами договорных грамот Ивана Васильевича (Московского) с Иваном Васильевичем (Рязанским) 1483 г. позволяет достаточно уверенно говорить о том, что в завещании Ивана III термин “Мордовские князья’’ использован вместо понятия “Мещерские князья’’, характерного для более ранних документов.102 В целом этот новый термин в активный оборот вошел лишь в XVI в.
Однако “Мордовские князья’’ известны и по двум летописным сообщениям XIV в. В первый раз “Мордовстии князи с Мордовичи’’ отмечаются совместно с русскими князьями при походе, совершенном в 1339 г. по приказу хана Узбека на Смоленск.103 Во второй раз под 1377 г. сообщается, что “...князи Мордовстии поведоша втаю рать Татарскую из Мамаевы Орды Волжскиа’’ (действие происходило в районе р. Пьяна).104 Конечно, было бы опрометчиво утверждать, что “Мордовские князья’’, фиксируемые в документах XVI в., были потомками тех князей, которые фигурируют в русских летописях в XIV в. Но факты, позволяющие предположить существование связи между этими двумя хронологически довольно далеко отстоящими друг от друга, группами, имеются. Такой вывод вытекает из анализа генеалогий тех татарских князей, которые правили мордвой в XVI в. Отрывок из них, опубликованный М.Е.Са- фаргалиевым, в одной ветви выглядит так: князь Бехан — князь Хану- бек — князь Худайберди — князь Кутай — князь Седеахмет — князь
Акчура.105 Родословная, составленная лишь в начале XVIII в.,106 в некоторых моментах не совсем точна.107 Тем не менее, слова составителя родословной о том, что Бехан был современником Дмитрия Донского,108 не лишены определенной историчности.109 В таком случае “Мордовские князья’’, известные в конце XIV в., могут быть татарскими феодалами. Кстати, термин “Мордовские князья’’ образован по той же модели, что и знакомое нам уже по Казанскому ханству понятие “Арские князья’’. Данное обстоятельство усиливает вероятность того, что в XIV в. под понятием “Мордовские князья’’ скрывались золотоордынские феодалы тюркского происхождения. Поэтому, нельзя исключить того, что на самом деле более позднее наименование “Мещерские князья’’ пришло на замену понятию “Мордовские князья”, хотя и полностью не вытеснив в русскоязычных документах последнее. Правда, данная гипотеза нуждается в дополнительном обосновании, так как она не позволяет преодолеть одну принципиальную трудность. А именно: понятие “Мещерские князья” — однопорядковое с терминами “Арские” и “Мордовские” князья, поэтому оно может свидетельствовать и о самостоятельном характере этнополитического содержания этого термина.
С конца XV — начала XVI вв. в Мещере по источникам отчетливо выделяются еще две группы высшей знати. Это “уланы” и “септы”. В первый раз уланы в Мещерском “юрте” упоминаются в 1474г.110 В 1480 г. они опять появляются в переписке Ивана III с Крымским ханом Мен- гли-Гиреем.111 Один из них — “улан сильный Облязь”, известен по летописным сообщениям и другим источникам.112 Уланы в Мещере отмечаются еще в 1486, 1490, 1501, 1505, 1508 годах.113 По данным начала XVII в. недалеко от г.Касимова находилась местность “Уланова Гора”, входившая в число владений правителя “Мещерского городка” царевича Сеит-Бурхана.114 Уланы (огланы) имелись как в Крымском,115 так и в Казанском ханствах.116 Согласно определению Халиля Инальчика, огланы, бывшие членами правящей династии — чингизидами, обычно командовали своими военными подразделениями. По крайней мере, так обстояло дело в Крымском ханстве. Да и в Мещерском “юрте” уланы (огланы) обычно отмечаются в связи с военными действиями.117
О септах в Мещерском “юрте” имеются лишь отрывочные сведения. Тем не менее, на их основе можно не только говорить о существовании в этом “юрте” высшего духовного лица, обладавшего званием “сеит”, что было характерно и для других позднетатарских ханств,118 но и отметить одну весьма специфическую особенность данной должности в Мещере, сближающую ее с Казанским ханством. В 1600 г. при возведении на престол хана Ураз-Мухаммеда, в г.Касимове хутбу по этому случаю прочитал сеит Буляк “из Иски юрта”.119 Сын его и другие родственники, бывшие также септами, в 1629 г. жили в г.Касимове.120 Отец Буляк септа, Капгкей сеит, фиксируется в 1587 г.121 Во время похода на Казань в 1552 г. известен Ак сеит.122 Отец его также был септом (Шереф сеит123). Очевидно, они принадлежали к одному роду — к Шакуловым.124 В Ме-
щерском “юрте” существовал довольно странный обычай, связанный с тем, что сеиты являлись военачальниками, причем до конца XVI — начала XVII вв.125 Имелся и особый “септов полк”, которым командовали септы.126 Да и “фамилия” Ак септа, который в 1552 г. стоял во главе “Городецких князей и мурз и татар”, скорее всего связана с его отношением к воинскому делу.127 Такая же довольно необычная обязанность у септов существовала и в Казанском ханстве: в 1492 г., например, у казанского хана Мухаммед-Амина отмечаются двое воевод — Абаш-улан и Бураш-сеит.1217 Сеиты принадлежали к числу потомков пророка Мухаммеда и их в ханстве могло быть несколько человек, но лишь один из них являлся главой духовенства.129 Возможно, этим и объясняется наличие у некоторых военачальников в Казанском ханстве и в Мещере титула септ. Но возможно еще одно объяснение данного феномена: не исключено, что сеиты в Мещерском “юрте” могли быть представителями одного из четырех кланов карача-беев (более вероятна их принадлежность к Ширинам). Это в принципе не противоречит требованию их происхождения от пророка Мухаммеда, так как сеиты в Мещере могли происходить от смешанных браков двух “ветвей” — потомков пророка и клана Ширинов. Тогда участие септов в роли воевод в походах (в Мещерском “юрте”, а также в Казанском ханстве) можно было бы объяснить исходя из их отношения к роду “воевод-князей” (карача-беев). Но в любом случае, наличие септов в структуре знати сближает Мещерский “юрт” с другими позднетатарскими ханствами.
Вторым составным социальной структуры населения Мещеры являлись “черные люди”. Эта страта явно состояла из двух групп, различающихся по социальному положению. К первой из них можно отнести “черных людей” царевича Данияра и его князей, упоминаемых в 1483 г.130 Представители этой группы были известны и как “ясачные” в связи с тем, что с них в пользу феодальной верхушки Мещеры взимались “оброки” (ясак) и “пошлины”.131 Ясачное население существовало в Мещере уже в первой половине XV в.132 Как ранее отмечалось, данная группа в XVI в. находилась в зависимости от “Мордовских князей”, оставаясь в отдельных случаях в их подчинении даже в начале XVII в.133 По-видимому, при описании пожалования в 1600 г. Борисом Годуновым Ураз-Мухаммеда г.Касимовым и тянувшей к нему территорией, в “Сборнике летописей” Кадыр-Али бека появляется другая группа “черных людей”. Там сказано: “...Несколько дней он (Ураз-Мухаммед — Д.И.) жил при Государе, пока явились туда Керманские беки, Мирзы и черный народ — двести человек”.134 Нам представляется, что тут под “черным народом” имеются в виду не ясачники, а “казаки”. Группа “казаков”, жившая в Мещере, многократно упоминается в документах XV— XVI вв.135 Основной их функцией была военная и почтово-дипломатическая служба. Иногда их в источниках XV—XVI вв. называли и татарами.136 Но последнее наименование в русскоязычных документах за этой группой окончательно закрепилось лишь в начале XVII в.137 Рядовые татары-казаки, являясь промежуточным слоем между феодалами (князья и мурзы) и ясачниками, сами не выплачивали ясак, хотя находились под юрисдикцией татарской знати, господствовавшей в Мещере.138 Их подконтрольность описывается формулой “судить и ведать’’.139 Даже в начале XVII в., когда социально-политическое положение Мещеры уже существенно изменилось, попытка воеводы г. Касимова отобрать у хана (царя) Арслана право “судить и ведать’’ татар, вызвала ожесточенный отпор со стороны правителя “Мещерского городка’’, настаивавшего на том, что “прежние воеводы татар не суживали и в судах с ними не сиживали’’.140 Аналогичное право “суда и расправы’’ над рядовыми татарами в пределах отдельных бейликов (княжеств), существовало и у татарских феодалов в Крымском ханстве. Важно то, что сама формула, применяемая в Крыму для описания этого права, была идентична формуле, используемой применительно к территории Мещеры в XVI — начале XVII вв. (см.: “Суд и расправа’’ и “судить и ведать’’).141
Эксплуатация феодально-зависимого населения в различных формах (сбор ясака, пошлин и т.д.), управление (суд, “ведение’’), организация военных контингентов,142 требовали такой административно-территориальной организации, которая явно выходила за рамки волостной системы. Поэтому вопрос о характере Мещеры как специфического административно-политического образования должен быть поставлен более углубленно.
Начну с того, что в переписке знати Крымского ханства с Москвой в начале XVI в. Мещера несколько раз именуется “юртом’’ (“Мещерский юрт’’ в 1515—1516 гг.).143 Более того, Мещерский “юрт’’ сравнивается с “Намоганским юртом’’ (так называлось Астраханское ханство144). Понятие же “юрт’’ было хорошо знакомо правителям Московской Руси именно в смысле государства (ханства).145 В тюрко-татарской исторической традиции “юрт’’ также означал государство (ханство).146 Иногда в позднетатарских ханствах этот же термин применялся и для обозначения княжеств, входивших в состав ханств,147 на что уже обращалось внимание. Отмечу еще одно обстоятельство: в начале XVI в. среди тюркских правителей Казань и Мещерский городок воспринимались как равнозначные “места’’,148 что говорит о близости статусов Казанского ханства и Мещеры, Мещерского юрта. Интересно, что в некоторых русских летописях, например, в Царственной книге, по отношению к населению Мещеры один раз использовано понятие “Орда’’,149 близкое по смыслу к термину “юрт” и обозначающее государство. Наконец, в общий ряд с тюркскими государствами — наследниками Золотой Орды, ставит Мещеру и “выход”, получаемый ее правителями с территории русских княжеств.150
Государственный статус Мещеры требует переосмысления проблемы внутреннего административного устройства этого “юрта”. В этом плане, в особом анализе нуждается упоминание в 1483 г. о “княжеских казначеях и дарагах” царевича Данияра.151 Если имелись “даруги” во главе с князьями, то должно было быть и деление на княжест ва. С этой точки зрения интересно присутствие в грамоте от 1483 г. имен двух князей царевича Касима-Кобяка Айдарова сына и Исака Ахматова сына, оформивших “записи” о том, что “шло” Касиму и его князьям. С одной стороны, в начальный период истории как Крымского, так и Казанского ханств, там отмечаются именно по два князя. С другой стороны, имя Ахмата сохранилось в названии “Ахматовского стана” Касимовского уезда.152 Не исключено, что этот стан был одним из административно- территориальных единиц Мещеры уже в XV в.153 Возможно, что с “Ахматовского стана” в XVI в. набирался “Сеитов полк”. Другим подразделением Касимовского уезда в XVIII в. являлся “Царицын стан”, включавший в свой состав и крупное село Подлипки, татарское название которого — “Шырын”, указывает на то, что оно принадлежало клану Ширинов.154 Хотя в начале XVII в. с.Подлипки относилось к Борисоглебскому стану, в некоторых случаях в источниках того же времени говорится о “Подлипском стане”.155 Поэтому можно предположить, что в лице “Подлипского стана” (позже — “Царицынского”) мы имеем дело с еще одним ранним структурным образованием Мещеры. Не отсюда ли формировался “Царев двор”? Если правильно наше предположение о существовании двух только что рассмотренных станов в “Мещерском юрте” еще в XV в., можно допустить, что они и являлись отдельными княжествами во главе с Кобяком Айдаровым сыном и Исаком Ахматовым сыном с подчиненными им “казначеями и дарагами”. Один из этих князей мог быть Ширином.
В то же время в “Мещерском юрте” имелись и другие феодальные кланы, о чем свидетельствует участие в церемонии провозглашения в 1600 г. Ураз-Мухаммеда ханом в Касимове четырех князей — аргына Джаниш-бека, кыпчака Тукай-бека, джалаира Кадыр-Али-бека и исбай мангыта Себай-бека.156 Случайным в этом перечне может быть только джалаир Кадыр-Али-бек.157 Мангыты же известны в числе знати Мещерского “юрта” с начала XVI в.158 Но в начальный период истории Мещеры клановая система была, как я полагаю, несколько иной. Как сообщает Кадыр-Али бек, “раньше по правую руку от хана находились кипчаки и аргыны, а по левую — выходцы из племени ширин и ба- рын”.159 Сходство института карача-беев в Мещере — несомненно, в приведенном источнике речь идет о нем — с аналогичными структурами, существовавшими в Казанском и Крымском ханствах, усиливается тем, что в Мещерском “юрте” “большим князем” был представитель именно клана Ширинов.160 Особое же положение Ширинов для Казанского и Крымского ханств установлено.
Рассмотренные данные подводят к необходимости пристальнее присмотреться к так называемым “белякам”, которых в начале XVII в. насчитывалось в Мещере до 15.161 М.Г.Сафаргалиев уже сравнивал их с “бейликами” Крымского ханства.162 Там они являлись княжествами (русское “беляк” от “бейлика”163). Правда, кXVII в. в “Мещерском юрте” система этих “беляков” была уже нарушена и они больше напоминали вотчины князей, постепенно приобретавшие черты поместных владений. Хотя некоторые черты наследования этих вотчин выдают их происхождение. В частности, в родословной князя Акчуры говорится, что в 1608 г. был пожалован Коньяловскою мордвою Ишей мурза Барашев. А далее приводится следующая информация: “... были у нас (у царя в Москве — Д.И.) крымские сейказы Аталык с товарищи и подали нам его Ишееву челобитную о княжении. А дед его Акчура был пожалован княжением над Коньяловскою мордвою ... После деда ... (владел)... брат его двоюродный (выделено мной — Д.И.) княж Сатай Кулаев сын Акчуры”. В итоге, “по челобитью Крымского царя послов за его Ишееву ... службу ... и полон” он получил просимое “княжение”.164 Именно переход к братьям “княжения” и был характерен для Крымского ханства, так как князем становился старший по возрасту в клане.165
Но в начале XVI в. эти “беляки” были больше похожи на настоящие “бейлики” (княжества). Например, когда князь Еникей в 1539 г. получил право “судить и ведать ... в Темникове “татар “по старине, по тому же, как наперед сего судил и ведал отец его Тениш,”166 фактически он оказался сюзереном всей территории, подчиненной г.Темникову (будущий Темниковский уезд). Эту территорию и можно считать отдельным княжеством. Очевидно, за спиной и других князей стояли их кланы, владевшие своими территориями. Хотя “расписать” известные кланы (Ширины, Барыны, Аргыны, Кыпчаки, Мангыты) по конкретным районам Мещеры пока сложно, отдельные наблюдения на этот счет можно привести. О Ширинах уже было сказано выше (см. о “Подлипском стане”). Некоторые данные показывают,167 что ногайцев (мангытов) следует локализовать прежде всего (но не только) на территории Подлесного стана или в районе выделившегося из состава последнего, Верхо- ценского стана. Важна еще одна деталь: Касимовский уезд в начале XVII в. делился на 4 “волости” (Бабенскую, Перьевскую, Рубецкую и Давыдовскую), а на остальной части Мещеры также выделяются 4 “территории” — станы Борисоглебский, Подлесный, Замокшенский и Темниковский “уезд”. Не связано ли это четырехчленное деление Мещерского “юрта” с клановой организацией? Не исключено, что это так. Показательно и “выделение” территории с ногайским населением из состава существовавшего ранее стана. Поэтому, можно предположить, что первоначальными структурными частями Мещеры были княжества. Несомненно, при определении политического статуса Мещеры данный вывод должен быть принят во внимание.
Проанализированный материл позволяет заключить, что Мещерский “юрт” (Мещера) — это государственное образование, близкое к ханству. Поэтому, несмотря на некоторую условность, за ним следует сохранить уже закрепившееся в литературе название “Касимовское ханство". Его спецификой являлась зависимость с начала формирования от Московского великого княжества, позже — от Русского государства.
Наиболее точным определением Мещерского “юрта” была бы его квалификация как вассального ханства. Но нельзя и преувеличивать степень зависимости этого ханства от формирующегося Русского государства. Как известно, в XV — начале XVI вв. для государств, наследников Золотой Орды, включая и русские княжества, а также сложившуюся на их основе Московскую Русь, была характерна сложная система взаимосвязей,168 в которой доминирующей чертой их отношений была взаимозависимость. Именно поэтому Касимовское ханство, будучи частью “вотчины” московского великого князя,169 даже в 1517 г. могло одновременно восприниматься Крымским ханом Мухаммед-Гиреем как свой “юрт”.170 Да и тюркское население Мещеры, в лице прежде всего представителей крупных татарских феодальных кланов со своими людьми, до ликвидации ближайших татарских ханств и упрочения границ Русского государства, обладало правом свободного отъезда.171 Правда, при этом ясачное население оставалось на месте — им, по всей видимости, распоряжался верховный сюзерен в лице московского великого князя.
Постепенное сужение самостоятельности Мещерского “юрта” прослеживается на основе ряда документов. Начало этому процессу положило строительство в Мещере городов-крепостей. Так, по мнению М.Г.Сафаргалиева, в 1538 г. в результате построения нового г.Темнико- ва, там появились воеводы, стрельцы и пушкари.172 В том же году в г.Елатьме отмечается “боярский человек” А.С.Улин, видимо, осуществлявший там какие-то административные функции173 — возможно, он был там наместником.174 К 1542 г. уже существовали “тиуны, приказчики и волостели Мещерские”.175 В 1548 г, известны “наместницы Кадомс- кие и волостели”.176 Если в первой четверти XVI в. “в головах Татар городецких” стоял еще явно представитель татарской знати — Магмет- Амин Карачюков сын Мигренов,177 то в 1551 г. сообщается о “воеводах Мещерских”,178 по крайней мере часть которых были русскими (например, в 1555 г. во главе “Еородецких князей, мурз и казаков” кроме Ак септ мурзы был и князь Ф.В.Сисеев179). В 1565 г. Иван IV, обращаясь к представителям русской администрации, в своей грамоте писал: “...наместники наши Касимовские, и волостели и их тиуны”; “а воеводе и наместнику и волостелем и их тиунам, посадчикам и городовому приказчику”.180 Несмотря на то, что некоторые города еще находились в руках татарской знати (г.Касимов, г. Темников181), по мере становления в Мещере уездной системы, на территории Мещерского “юрта” постепенно сложилась параллельная властная структура в лице представителей русской уездной администрации. К началу XVII в. это привело даже к столкновению интересов двух структур власти.182 Причем одной из причин обострения отношений татарской и русской администраций была борьба за подчинение своей юрисдикции находившихся в Мещере русских людей.183 Последних же на территории Мещерского “юрта” становилось все больше. Из челобитной Ионы, владыки Рязанской видно, что к 1542 г. “в большой и меньшой Мещере” существовали церкви.184
Ю.В.Готье показал, что в конце XVI — начале XVII вв. часть “мещерян” — дворяне, дети боярские, в их числе и “приказные люди”, были переселенцами из соседнего Владимирского уезда.185 Хотя в 1551 г. Иван IV “царя Шигалея жаловал...и чего просил... в Мещере сел многих, те ему подавал”,186 суверенитет хана Шах-Галия был весьма ограниченным. Так, в 1554 г. Иван IV писал Шах-Галию: “...а каковы грамоты Сююнбек царица к Юсуфу князю к матери пошлет, и ты бы брат наш, с тех грамот списки к нам прислал. А будет и тебе... от себя послати к Юсуфу князю грамоту и ты бы к нему грамоту послал ... с тое грамоты список к нам же прислал”.187 О том же говорит и письмо Ивана IV к ногайским князьям от 1559 г., в котором он, как сюзерен, обещает им дать “место... на Мещере” и “устрой учинить”.188 Даже такое любопытное явление, как начало присвоения Иваном IV примерно с 1570 г. правителям г.Касимова — султанам (“царевичам”) титула “царь” (хан),189 показывает на самом деле не расширение прав этих “царей” в Мещерском “юрте”, а наоборот, усиление влияния Москвы в Касимовском ханстве. Поэтому, трудно согласиться с мнением В.В.Вельяминова-Зернова о том, что “отдельное ханство Касимовское” было “уничтожено навсегда” лишь после смерти последней правительницы г. Касимова — Фати- мы-султанши (умерла около 1681—1683 гг.).190 На самом деле ликвидация Касимовского ханства заняла весьма продолжительное время, начавшись с 1530-х гг. и завершившись в 1680-х гг. Причем, с завоеванием Казанского и Астраханского ханств Мещерский “юрт” невозможно считать ханством — этот этнополитический организм, скорее всего был ближе к удельному княжеству, к тому же быстро теряющему свою территорию и остатки суверенитета.
Тем не менее, Касимовское ханство, несмотря на все его своеобразие, следует признать одним из государственных образований волгоуральских татар, просуществовавшим параллельно с Казанским ханством практически с середины XV по середину XVI вв.
Рассмотрение социально-политических аспектов государственного устройства Мещерского “юрта” позволяет сделать следующий шаг и обратиться к характеристике той этнической общности, которая стала для этого “юрта” государствообразующей основой. Обсуждение данного вопроса дает возможность глубже раскрыть специфику Касимовского ханства как тюрко-татарского этнополитического формирования.
Примечания
® Нарцов А.Н. Историко-археологическая ... — С.65; Его же. Археологическая... — С. 3—4. Он отмечает, что Кадом (Старый) существовал еще в 1426 г., так как был в этом году дан на “кормление” Протасовым.
® ПСРЛ. - Т.37. - С.93; Т.11-12. - С. 154.
® ДДГ, 1909. - С.57.
Я Черменсшш И. И. Материалы...
<’° Окологородский стан назван в Темниковском уезде в 1621 — 22 гг. (ДМ. — Т.1. — Ч.П. — С.417).
0 Материалы по истории... — Т.1. — С.246.
83 Подробнее см.: Смирнов М.И. О князьях... — С.161—196; Феоктистов В. Исторические... — С.24—25. Сафаргалиев М.Г. К истории ... — С.68—69.
sb В письме Ивана IV ногайскому князю Исмагилю сообщается, что на “ Царя и царевича'’, живущих “изстари на Городке... идет пошлина жъ, да на большого князя на Ширинского идет пошлина жъ” (ПДРВ. — Ч.Х. — С.320). Стало быть “большим князем” в Мещерском городке были представители клана Ширинов. Мной также было установлено, что князь Тонкая, посланный в 1492 г. в составе войск царевича Салтыгана с “Татары и Русские ... отведовати Орды”, был из рода Ширинов (См.: Соколов А. Материалы ...
л.13 об.).
и в Городок царевичю” (Там же. — С.275).
— С.385). В 1534 г. с Шах-Галием находился “Канбар мурзин сын”, которого звали Уразлы мурзой Канбаровым, как видно из документа за 1556 г. (Там же. — С.412). В 1558 г. он назван мангытом Уразлый князем Канбаровым (ПСРЛ. — Т.13, первая пол. — С.289). Я присоединяюсь к мнению
1(55 См.: InalcikН. The Khans ... - P.454.
известны и князья Мансуровы (Д.М. — Т.1. — 4.2. — С.304). У нас есть основания полагать, что Мансуровы восходят к сыну Идегея-Мансуру (Газы- Мансуру), клан которых занимал одно из ключевых позиций в Крымском ханстве (Лашков Ф. Ф. Исторический ...). Поэтому, мангыты в лице Мансуровых могли владеть и окрестностями Кадома (Замокшенский стан). Интересно, что владения князя Бедиша — сына отмеченного выше “князя Мама'’, также находились в Замокшенском стане (Материалы по истории Тамбовского ... — Т.1. — С.245—246). Очевидно, более старыми владениями мангы- тов была территория последнего стана.
ми” в 1542 г. (Иероним Рязанские ... — С.41).
К началу XVII в. в русскоязычных документах тюркское население Мещеры именовалось в основном “татарами”.1 Весьма часто к этому этнониму добавлялось определение по названию того уезда, в котором “татары” жили.2 Существовало достаточно отчетливое осознание единства рассматриваемого населения. Например, князья, мурзы и татары Алатырского уезда в 1618 г. считали своими “братьями” князей и мурз Касимовского, Кадомского, Темниковского, Шацкого и Арзамасского уездов.3
В начале XVII в. в московских деловых актах для обозначения тюркской группы жителей Мещеры применялось еще одно сложное определение “татары Мещерских городов” (иногда эта формула сокращалась до “Мещерских татар”).4
На ходу был и такой термин, как “мещеряки” или “мещеряне”, весьма напоминающий этноним. Так, в 1661 г. при переселении в Зака- мье татар — выходцев из Мещеры, в источниках называют “мещеряками”. Но из документов явствует, что “братьями” этих “мещеряков” были “служилые неверстанные татары”,5 т.е. понятия “мещеряки” и “татары” в данном случае выступают как синонимы. Важно отметить, что “мещеряками” (мещерянами) в конце XVI—XVII вв. могли называть и представителей нетюркских этносов, живущих а Мещере. В одном из документов за 1664 г. сказано: "...Темниковского уезда Краснослободского присуду мордва Сускурка Килганов с товарищи, мещеряки”.6 Несколько иная форма этого же термина — “мещеряны”~”мещеряне”~ “мещерени” (ед. число — “мещеренин”), применялась и по отношению к русским жителям Мещеры.7 Но в последнем случае среди русских “мещерян” часто встречаются тюркские фамилии.8 Из-за своей многозначности, понятия ряда “мещеряки”~”мещеряне” больше напоминают политоним или этникон, образованные от названия “земли” — Мещеры. Но до рассмотрения всей тюркской этнонимии, функционировавшей в XV—XVII вв. в Мещерском “юрте”, такой вывод был бы преждевременным.
В XVII в. на территории Мещеры и прилегающих районах Алатырско- го уезда дважды упоминаются буртасы. Первый случай относится к 1682 г.: в грамоте, посланной из Москвы на имя стольника князя Ивана Сюн- чалеевича Кугушева, ему предписывается отдать новому воеводе г.Ка- дома “новокрещеным и мордве и буртасам имяные списки и ясачные книги по чему с буртас и мордвы собирают ясак”.9 Из этого документа еще неясно, имеют ли вышеназванные ясачные буртасы, какое-либо отношение к татарам. Но из следующего источника — выписи из писцовой книги Дм.Пушечникова 1626—28 гг., такая связь обнаруживается. В выписи говорится: "... в Олаторском уезде, в Верхосурском стану д.На- гаево, Чулпанова тоже, на речке Чучерме, что выставилась из Старого Янышева Латинского (возможно — Алышевского — Д.И.) беляка, а в ней Буртасы, посопные татаровя ... да пустых дворов буртасских ... Деревня Тетяково на речке Чучерме, выставка из д.Ногаевы, а в ней посопные татаровя ...да пустых дворов буртасских ...Деревня Беремшина, а в ней посопные татаровя ...А всего в д.Ногаеве и в выставках 17 дворов буртасских, посопных татар, 7 дворов бобыльских непашенных, да 25 дворов пустых буртасских... А межа д.Ногаевы с выставками от мордовской от Поводимовской земли от мысу суходолом до речки Оксермы правая сторона буртасская деревни Ногаевы с выставками, и речкою Оксельмою на низ до Ахматовского устья, левая сторона мордовская д.Поводимовой; а правая сторона д.Нагаевы Буртас, а от Ахметовского устья идучи до Сухова врага правая сторона Нагаевских Буртас, а левая сторона мордовская д.Ардатовой”.10 Из документа выясняется, что д.На- гаево (Чулпаново) существовала еще в 1614 г., когда по приправочной книге Г. Норова там числилось 42 буртасских двора.11 Но уже к 1658 г. буртасов в деревне не осталось — “те буртасы, посопные татаровя ... сошли жить на иные места”.12
Местность, о которой идет речь в выписи, находилась в радиусе примерно полусотни верстов от г.Алатыря.13 Несомненно, этот район заселялся татарами из Мещеры.14 Поэтому, следы этих “буртасов — посопных татар”, нужно искать в центральной части территории Мещерского “юрта”. Там действительно обнаруживаются некоторые признаки проживания буртасов в конце XVI — начале XVII вв. В “Списке отводной выписи”, полученной в 1596 г. князем Кулунчаком Еникеевым, речь идет о “Буртасских татарах Байчуре да Бичуре Енговатовых, да Чуроке Борончееве, да Козае Мошнине.15 Правда, из другой выписи за 1623 г. выясняется, что в предыдущем документе под “буртасскими татарами” имелись в виду скорее всего жители д.Буртас — “татары с Уракаем мурзою Баранчеевым”.16 Однако вряд ли название этой деревни случайно. Дело в том, что в последнем документе фигурирует д.Корино, расположенная по соседству с д.Буртас (они обе относились к Аксельско- му стану Темниковского уезда), в ней же отмечаются “служилые татары Тайбулат Тенбахтин, Байбулат Бигонин’’ и “посопные татаровя Янсеит Янтеряков, Миляш Енгилишев’’.17 Еще раз “посопные татары’’ (их имена: Алмамет Кочеев и Антуда Качеманов), жившие в д.Вечкенино и купившие землю у “татарина д.Лаколей Богдана Чекаева’’, упоминаются в 1620 г.18 Эти два селения также относились к Темниковскому уезду.19 Если д.Вечкенино находилась на южных рубежах этого уезда, то селения Буртас и Корино располагались на севере — ближе к г.Темни- кову. Отметим также, что южнее деревень Лаколей и Вечкенино протекает р.Буртас (правый приток р.Выша). Эта река известна по меньшей мере с 1551 г.20 Таким образом, “буртасы — посопные татары’’, в XVI— XVII вв. на территории Мещеры жили. Но других прямых сведений об их проживании в Мещере в это время или несколько раньше, например, в XV в., не обнаружено. Следовательно, эту этносословную группу — а она, судя по параллельному определению “посопные татары” и по упоминанию среди ясачного населения, являлась именно особой социальной стратой — необходимо искать среди тюркского населения Мещеры под иным названием.
В XVI в. тюркские группы, жившие в “Мещерском юрте”, именовались по-разному. Наиболее употребительным был этноним “татары”, который в московских деловых бумагах чаще всего применялся в форме “Городецкие татары” (обычно расшифровываясь так: царь (царевичи), уланы, князья, мурзы и казаки).21 Иногда вместо “казаков” писалось: “и все мещерские люди”.22 Общая закономерность развития данной формулы следующая — до середины XVI в. она использовалась для обозначения всех “татар” Мещеры, а со второй половины XVI в. под ‘Городецкими татарами” начинают подразумеваться служилые татары г.Ка- симова и уезда,23 а остальные группы получают номинацию по тем уездам, в которых они жили (см. выше). Это явно было связано с уже рассмотренным процессом “расщепления” единой территории Мещерского “юрта” на отдельные уезды. Изредка московские чиновники в XVI в. использовали и выражение “Мещерские татары”.24
Крымские татары и ногайцы в XVI в. предпочитали несколько другие названия. Согласно данным начала XVI в., в Крыму жителей Мещеры называли “мещеринами” (ед. число — “мещерин”), “людьми Мещерскими” или “Мещерской бессерменьей”.25 Ногайцы употребляли близкую форму: “Мещеряне”, “Мещерские люди”,26 хотя в некоторых случаях они писали и о “казаках Мещерских”,27 или даже о ‘Городецких татарах”.28 Из одного сообщения за 1514—1516 гг. из Азова видно, что “азовские татары” называли тюркское население Мещеры “мордовскими татарами”, считая их “украинскими татарами”, живущими “на Мещерской Украине”.29 Впрочем, термин “мордовские татары” является всего лишь разновидностью наименования “Городедкие татары’’, ибо в данном случае родовое понятие — ’’татары” (см. выше также о “Мещерских” и “Мордовских князьях”).
Да и между понятиями “Городецкие татары” и “мещерины”~”меще- ряне” имеется внутренняя связь, так как первый термин может расшифровываться и в форме “Мещерские татары” (Городок — это не только г.Касимов, но и “Мещерский городок”). Но знак равенства между ними все же ставить нельзя. Такой вывод можно извлечь из содержания грамоты, данной в 1539 г. князю Еникею. В грамоте говорится: "... татар из тарханов и башкирцев и можерянов, которые живут в Темникове, судить и ведать их по старине, по тому же, как наперед сего судил и ведал отец Тениш”.30 Как, видно из грамоты, “татары”, находившиеся в ведомстве г.Темникова в конце XV — начале XVI вв., подразделялись на “тархан”, “башкирцев” и “можерян”. В лице “можерян” мы скорее всего имеем дело с “черными людьми” Мещеры, так как в грамоте от 1483 г. среди “черных людей, которые ясак дают царевичу”, указываются: бесерменин, ...Мордвин, ... Мачярин.31 По-видимому, “мачярин” (множественное число — “мачярене”~”мачяряне”~ “можеряне”) договорной грамоты 1483 г., является представителем той социально-этнической группы, которая в 1539 г. именуется “можерянами”. Судя по определению “татары” — а оно относится и к “можерянам” — они к началу XVI в. были тюрками.
Одинаковый социальный статус (вхождение в группу ясачников) позволяет поставить вопрос о возможном тождестве “буртасов — по- сопных татар” источников XVII в. и “татар из можерян” (мещерян) документов 1480—1530-х годов. Однако, чтобы сделать такой вывод, необходимо разобраться с этнической принадлежностью “татар из тарханов и башкирцев”, которых П.Н.Черменский, например,, считал одной и той же народностью с буртасами.32 Кроме того, в договорной грамоте от 1483 г. в одном ряду с представителями двух самостоятельных групп — мордвой и можерянами (мачерянами), отмечается еще и “бесерменин”. Был ли этот “бесерменин” просто мусульманином или появление его в тексте грамоты связано с присутствием в Мещере еще одной этнической группы, фиксируемой, как уже было показано, на территории Булгарского вилайета Золотой Орды? Этот вопрос также нуждается в ответе.
Существование в Мещере “тарханов” подтверждается топонимическим материалом: по данным XVHI в. в Шацком уезде (в бассейне р.Цна) имелись селения Сюп-Тархан и Тархан (последняя была населена татарами), а в Темниковском уезде — д.Тарханы (жители — мурзы и татары).33 В последнем уезде в 1683 г. “тарханцы” отмечены наряду с мурзами в д.Атановы как социальная группа.34 В 1732 г. в д.Тарханы Темниковско- го уезда фиксируется князь Кудашев.35 Родословная же Кудашевых восходит к Бехану,36 следовательно, они были родственниками князя Те- ниша, известного из грамоты за 1539 г. Другие данные также говорят о связи топонимов “Тархан” бассейна р.Цна и Темниковского уезда. Известно, что владения князя Тенипга в 1529 г. находились именно в бассейне р.Цна — в Подлесной волости.37 Лишь позже князь Тенит оказался в г.Темникове. Но именно в бассейне р.Цна, в т.ч. и в д.Тархан Шацкого уезда, наблюдается концентрация ногайских языковых явлений. Прояснению вопроса о “тарханах” может способствовать установление связи этой группы с “башкирами”, которые в Мещере фиксируются не только в грамоте за 1539 г. По данным конца XVII в. в Шацком уезде имелась “Башкирская гора”.38 Кроме того, в “Мансыровом стане” Кадомского уезда одно из селений, выселившееся во второй половине XVII в. “из приходу погосту Мансырева угла”, называлось “Башкирцы”.39 Заслуживают внимания и названия двух “беляков”, отмечаемых на территории Мещеры — “Ирехтинский (Ерехтинский)” и “Керешинский” беляки.40 В первом из них находились владения князя Акчуры, а во втором — князя Тенипга.41 Названия этих мордовских “беляков” совпадают с наименованиями двух башкирских племен — иректе и каршин.42 Связь “тархан” и “башкир” грамоты за 1539 г. можно обосновать и на основе данных по Казанскому ханству — я уже приводил материалы середины XVI в., из которых вытекает, что термин “тарханы” в этом государстве не только был тесно связан с понятием “башкиры”, но и являлся его синонимом.
Имеющиеся материалы позволяют высказать гипотезу о том, что в “татарах” из “тарханов и башкирцев” следует видеть тюркские родоплеменные группы, подчиненные мангытской (ногайской) знати. В составе этих групп могли быть и части племен иректе, т.е. группы табын, а также каршин. О включении иректинцев в среду тюркских групп Мещеры говорит и такой факт. Из переписной книги г.Касимова 1646 г., в городе известен Уразмамет мурза Нурушев сын князя Максутова.43 В то же время “Нуруш бий” фигурирует в родословной, начинающейся с “Байкы- Майкы бия”.44 Эта родословная, как уже указывалось, была связана с мишарями. В то же время, я отмечал, что Майкы-би считался родоначальником иректинцев (табынцев).
Появление ногайской знати с подчиненными ей группами в “Мещерском юрте” можно датировать концом XV — началом XVI вв.45 Но и позже ногайцы продолжали различными путями проникать в Мещеру, что подтверждается целым рядом данных. Рассмотрим их. В послании ногайского князя Шейдяка Ивану III (не позднее 1505 г.) содержалось письмо Ураз-Бердия к своему сыну Есень Бердиню, который жил у Мунмыш князя в Мещере.46 Другой ногайский князь — Исмагиль, в 1553 г. ссылается с Иваном IV по поводу “Елаира (джалаира — Д.И.) Кайбуллина княжего меншого брата Кошкайдара”, находившегося у “царя” (хана) Дервиша; Исмагиль ставит вопрос о его возвращении в Ногайскую Орду.47 В 1556 г. Исмагиль опять обратился к Ивану ГУ с тем, чтобы тот отпустил к нему двух ногайских мурз — китая (катая) Семена (Сапна) мурзу и Чомаш мурзу сына Кочман мурзы.48 Первый из них точно находился в Мещере.49 В том же году Араслан мурза из Ногайской
Орды просил у Ивана IV, чтобы тот “пожаловал” его и прислал “Бахте - яра стару жонку, Девлет Салтаном зовут”, живущую в с.Азеево, “да в Цареве городке у Янгувата абыза Устабегишева дочь Каракызом зовут”.50 Очевидно, что эти женщины были нагаянками, так как в другом случае речь бы шла о покупке этих женщин.51 В 1562 г. ногайский князь Исма- гиль сообщает Ивану IV, что “у Бекбулата царевича (т.е. в Мещере — Д.И.) ныне паробок мой Каракизом зовут Хозягулов сын”. Далее он отмечает, что к Ивану IV поехал сын Кошум мурзы Салтан-Гази и просит их обоих отправить в Ногайскую Орду.52 Тот же Исмагиль в 1560 г. пишет Ивану IV и просит его отпустить к себе “Асанак мирзину жену”, которая находилась у царя Шах-Галия.53 В 1564 г. он опять обращается к Ивану IV с тем, чтобы тот разрешил уйти в Ногайскую Орду “Худай Батешеву сыну Азию Утемишу, что у Шигалея царя”.54 Во второй половине XVI в. известно о приходе на службу к Московскому государю многих ногайских мурз, которые по несколько раз возвращались в Ногайскую Орду и обратно шли на службу.55 Очевидно, они в основном сосредоточивались в Мещерском “юрте” у царя Шах-Галия.56 Известно, например, что Иван IV в 1559 г. писал пятерым ногайским мурзам, призывая их идти на службу к нему, обещая им “место на Украине на Мещере”.57 Об оседании ногайцев в Мещере и по соседству с ее территорией, свидетельствуют предания и результаты научных исследований. Так, в народной памяти основание г.Пензы и Черкасской слободы связывалось с походом Ивана IV на Казань, который, якобы, “...на пустынном месте ... где находится Пенза, нашел пикет кубанских татар, с женами и детьми, которые в числе 30 человек были пойманы, ... крещены и поселены здесь ясаком”.58 В конце XIX в. татары д.Митрялы Темни- ковского уезда Тамбовской губернии считали себя потомками трех князей — Урусова, Ильичева и Нураева.59 Первый из них явно происходит от ногайского мурзы Уруса (жил в 1530—1590-х гг.60). Урусовы до сих пор известны в некоторых татарских селениях бассейна р.Цна.61 В 1595 г. в Арзамасском уезде упоминается Айдес мурза Салтаганов. Его отцами был Салтаган Мустафин, основавший там д.Салтаган.62 В то же время, в 1559 г. среди ногайских мурз, которых Иван IV призывал к себе на службу, находился и Салтанга мурза. Судя по документам, он был внуком ногайского князя Шейдяка.63
Ногайский компонент достаточно отчетливо прослеживается и у касимовских татар.64 Мангытская знать до начала XVII в. продолжала жить в г.Касимове. Например, на кладбище этого города в 1600 г. был захоронен выехавший “в Россию” из Крыма в 1590 г. Джиханша мурза сын Сулеш бика. На другом надгробном камне прочитывалось имя Хабита мурзы Сулешева.65 Эти Сулешевы происходили от Ябак бия “Кудала- ка”, который “перекочевал в Крым по указанию Ногая”.66 Захороненный в 1610 г. на этом же кладбище Вайль мурза сын Юсуф бика,67 очевидно, был из рода ногайского князя Юсуфа. В 1622 г. во дворе царя Араслана в г.Касимове воеводе показался подозрительным татарин, одетый в “ногайское платье’’. Из расспросов его выяснилось, что он в городе жил во дворе мурзы Ян-Мамет Джанаева. Дядя последнего — ногайский мурза Абдул Теникеев, жил также в г.Касимове. Ян-Мамет мурза велел этому татарину, мать которого была жительницей г. Касимова, ехать со своим дядей в г.Астрахань, к “тетке Цареве’’, которая находилась “в Астраханских юртах за мирзою’’.68 А так как многие владельцы Мещерского городка были женаты на ногайских княжнах,69 этот факт не удивителен.
Итак, одним из компонентов тюркского населения Мещерского “юрта’’ конца XV—XVII вв. являлись выходцы из Ногайской Орды. В некоторых документах первой половины XVI в. они именовались “тарханами и башкирцами’’, но в целом считались “татарами”.
Следующий аспект проблемы тюркского населения Мещеры связан с “бесерменами”. Из-за того, что представитель этой группы упоминается лишь в договорной грамоте 1483 г., важен общий контекст этого документа и особенности того ряда, в котором термин “бесерменин” в источнике был употреблен. В частности, в грамоте сказано: “А ясачных людей от Царевича Даньяра или кто будет на том месте иной царевичь, и от их Князей тебе, великому князю Ивану и твоим бояром и твоим людям не приимати. А которые люди вышли на Резань от Царевича и от его Князей после живота деда твоего великого князя Ивана Федоровича бесерменин, или Мордвин, или Мачярин, черные люди, которые ясак царевичю дают: и тебе ... тех людей отпустити добровольно на их места, где кто жил; а кто не захочет на свои места пойти, ино их в силу не вывести, и им Царевичю давати его оброки и пошлины”.70 Из перечня ясачных людей Данияра двое — “мордвин” и “мачярин”, представляли членов этнических групп. Это доказывается и написанием данных понятий с большой буквы — согласно правилам правописания, так оформлялись этнонимы. А вот термин “бесерменин”, написанный с маленькой буквы, из указанного ряда выпадает. Чтобы разобраться с наименованием “бесерменин”, рассмотрим случаи употребления его в разных формах применительно к территории Мещеры. Один случай относится к 1517 г., когда крымский хан Мухаммед-Гирей, не согласный с передачей трона в Мещерском “юрте” Шах-Галию, отправил грамоту в Москву, в которой было отмечено: "... люди в Мещере бесерменьи нет никого, ино не у кого жити... Слыхано ли, что бесерменину бесермени- на ... в полон взяти, ино наши люди и бесерменью в полон поймали в Мещере, а того у нас и в писанье нет, что бесермена продали, а наши люди мещерскую бесерменью и попродали...”71 В приведенном отрывке из послания понятия “бесермена”~”мещерская бесерменья” обозначают вообще мусульман, а не этническую группу. Таким же образом, в грамоте Ивана IV турецкому султану Селиму от 1570 г., речь идет о том, что "... в Кадомском уезде ... многие приказные люди мусульманского закона и в тех мещерских городах, мусульманские люди ... мизгиты (мечети) и кошени (кладбища) держат”.72 Тут тюркское население
Мещеры прямо названо мусульманами (мусульманскими людьми). Поэтому термин “бесерменин” договорной грамоты 1483 г. скорее всего следует понимать как обозначение мусульманина. Однако в таком случае не совсем понятно его противопоставление (через союз “или”) “ма- чярину” (мордва были язычниками и по отношению к ним конструкция предложения правомерна). В конфессиональном отношении “татары из можерянов” в массе не могли отличаться от остальных тюркских групп “Мещерского юрта”, исповедуя ислам. Но в то же время некоторая их часть, возможно, была христианизирована одновременно с князем Беклемишем, так как в родословной Бахмета Ширина сказано, что с собой Беклемиш крестил “многих людей”.73 Если люди Беклемиша не были ассимилированы к концу XV в. русскими — что вполне возможно, так как в “Десятне” 1590 г. по Мещере у многих “мещерян” с русско- христианскими именами фамилии еще были тюркскими — то становится понятным, почему среди ясачного населения кроме “мачярина” оказался и “бесерменин”: некоторые “можеряне” не укладывались в рамки понятия “бесермены”. Тем не менее, нельзя полностью исключать и другое объяснение присутствия “бесерменина” в тексте договора
В итоге, единственной этнической группой, которую в конце XV — начале XVI вв. можно отождествить в Мещере с буртасами, оказываются “можеряне”. Такое мнение в ряде исследований уже высказывалось.75 Но невыясненной остается причина того, почему одна и та же этническая группа называлась в русскоязычных источниках XV—XVI вв. “може- рянами” (мачяренами), а с начала XVII в. — “буртасами”. Предлагались разные варианты решения данной проблемы. Ф.Ф.Чекалин полагал, что у этого “племени” самоназвание было мещера или можар, а буртасами их именовали кочевые соседи — хазары.76 Б.А.Васильев придерживаясь в целом близкой гипотезы, несколько ее развил. Он считал, что этнонимы “буртасы” и “мещера” вплоть до XVI в. употреблялись на Руси параллельно. Но первый из этих этнонимов являлся более ранним и был восточного происхождения, а второй возник несколько позже на русской почве на основе самоназвания народности “мяшар”~ “мишар”-”- можеряне”.77 Как видим, речь идет об эндоэтнониме (мишар — можар
Точка зрения последних двух исследователей обоснована явно недостаточно. Во-первых, группа населения, под названием “мещерян”, вплоть до конца XVI в., даже при наличии русско-христианских имен, весьма часто имела тюркские фамилии. Кроме того, в источниках “ме- щерянами” (можерянами) называли и явно тюркскую общность (см. формулу “татары из можерян”). Во-вторых, нет ни одного источника, который бы доказывал прибытие буртасов в Мещеру с ногайской знатью. Поэтому, на сегодня более приемлемой является гипотеза Ф.Ф.Че- калина и Б.А.Васильева о том, что этноним “мещера” имеет в основе самоназвание определенной этнической общности (“племени” — по Ф.Ф.Чекалину и “народности” — по Б.А.Васильеву).
Мой подход к решению этой проблемы имеет одну принципиальную разницу по сравнению с взглядами отмеченных выше исследователей. Думаю, что мишарскую этническую общность надо рассматривать не как прямое продолжение “можерян” (буртасов), а как результат взаимодействия нескольких этнических компонентов, среди которых “мо- жеряне” являлись хотя и весьма важной, но далеко не единственной составной. Многокомпонентность тюркского населения Касимовского ханства достаточно хорошо прослеживается и при анализе традиционной культуры касимовских татар и мишарей — прямых наследников тюркских групп Мещерского “юрта” XV—XVI вв. На основе собранного в рамках подготовки “Историко-географического атласа татарского народа” обширного комплекса данных удалось установить, что на территории бывшего Касимовского ханства имелись три основных этнокультурных ареала (района): касимовский, северный и южный.81 Если первый из них связан с субэтносом касимовских татар, то два последних ареала отражают существование в составе мишарей двух генетических этнографических групп — северной или сергачской и южной или тем- никовской. Касимовские татары и мишари сложились из одних и тех же компонентов, но при разном их соотношении. Полагаю, что в формировании северной группы мишарей был выше удельный вес “можерян- ского” (буртасского), а южной — золотоордынско-тюркского (кыпчак- ско-ногайского) компонентов. У касимовских татар налицо оба указанных составных, но именно для них, в силу их этнического оформления в зоне столичного “округа”, была характерна особая концентрация золотоордынско-тюркского (“татарского”) слагаемого. Поэтому они и образовали самостоятельную от мишарей этнокультурную общность.
После установления факта функционирования в XV—XVI вв. применительно к тюркской части населения Мещерского “юрта” двух основных наименований — “можерян” (мещерян) и “татар”, при определении уровня консолидированное™ тюркской этнической общности в Касимовском ханстве ключевым оказывается вопрос о том, являлось ли в XV—XVI вв. первое из этих двух названий этнонимом или оно уже стало (или становилось) этниконом, политонимом. Обращаясь к этому вопросу полезно вспомнить небольшую дискуссию, которая состоялась в начале XX в. между Г.Н.Ахмаровым и Б.АКуфтиным. Г.Н.Ахмаров полагал, что древнее название г.Касимова — “Мещера”, “Мещерский городок”, вначале “перешло на народ в нем и в области его”, а затем казанскими татарами было “присвоено ... без различия всем татарам Поволжья, говорящим одним общим (т.е. мишарским — Д.И.) наречием”.82 Как видим, Г.Н.Ахмаров склонялся к тому, что наименование “мишэр” надо рассматривать как этникон или политоним. Но Б.А.Куф- тин ему возражал, указав на то, что если бы это наименование являлось по характеру “географическим”, то оно “вряд ли могло бы получить сколько-нибудь обидный характер, как это местами замечается”.83 Недавно точку зрения Г.Н.Ахмарова поддержал И.Вашари, высказав мнение, что татары-мишари свое наименование получили от названия территории — Мещеры.84 Для разрешения этого спора и ответа на поставленный вопрос, обратимся к документам.
Уже отмечалось, что наиболее ранней формой названия “можеряне” (мещеряне) является “Мещера”. С точки зрения специфики древнерусской этнонимии это понятие может считаться этнонимом, относящемся к отдельной группе собирательных этнонимов, образуемых с помощью флексии — а (-’а).85 По мнению некоторых лингвистов, в русской летописной традиции этнонимы использовались только с предлогом на, а предлоги из, в употреблялись с названиями территорий (топонимами).86 С этой точки зрения, в документах XV в. по отношению к “Мещере” можно обнаружить применение как предлога на,87 так и в.88 В XVI в. ситуация остается такой же.89 Отсюда вывод: если для XIV в. форму “Мещера” еще можно считать этнонимом,90 то в XV в. она обозначала уже не только этноним, но и этникон, а то и политоним (до середины XV в. — название княжества, потом — Мещерского “юрта” — ханства).
Еще одна форма, известная с 1483 г. — это “мачяряне” (ед. число “мачярин”) или “можеряны” (1539 г.). Суффикс — яне (-ане~яны) в принципе выражал множественное числа в этнонимах. Но применение в данном случае ед. числа — “мачярин”- “можерин”, в качестве корня предполагает уже не форму типа “Мещеры” — явно более старую — а относительно развитый тип этнонима с отчетливо выраженным оформлением категории множественного числа через суффикс — ане (-яне), т.е. “можеряне”. Но именно последний тип мог быть одновременно как этниконом, так и политонимом.91 Поэтому такое производное от корня “мещер” (мещеря-мещера), как “мещеряк” (известен в XVII в.), с суффиксом — як ( — ак), употреблявшимся в эпоху Московской Руси для образования некоторых этнонимов (например, “остяк”, “вотяк”~”о- тяк”),92 также может считаться этниконом, каковым на деле оно и являлось (см.: “мещеряки” из мордвы, тюрок, русских). Следовательно, и два других наименования, применявшиеся для обозначения части тюркского населения Мещерского “юрта” — “можеряне” (.XV—XVI вв.) и “мещеряки” (XVII в.) не могут считаться чистыми этнонимами. Хотя следует признать, что первое из них в большей мере напоминает этноним (особенно в словосочетании “татары из можерянов”). Поэтому, несмотря на то, что в последнее время И.Вашари поставил под сомнение возможность идентификации этнонимов “можар” (mozars) и “ме- щер” (mescers ~ misers),93 имея в виду существование, с одной стороны, такого варианта, как “мачяр” (корень от “мачярин”), а с другой фиксацию в источниках таких написаний, как “Мещора” (конец XVI в.), “Мещорка” (конец XV — начало XVI вв.),94 являющихся промежуточными, я считаю возможным видеть в форме “можеряне”~”мачяряне” результат развития более старого этнонимического образования “Мещера” (Мещора) на русской языковой почве.
Весь комплекс имеющихся источников позволяет сделать вывод о том, что формировавшаяся в XV—XVI вв. в границах Мещерского “юрта” тюркская этническая общность до рубежа XVI—XVII вв. состояла из двух этносословных страт — “черных людей” (ясачного населения) — в основном из “можерян”- “мещерян” (они же буртасы, посопные татары) и социальных верхов из “татар” (включая и казаков), т.е. кыпчакско- ногайских групп с клановым делением.95 Первый — можерянско-бур- тасский слой — восходит еще к домонгольскому периоду и был явно весьма близок этнически к булгарам.96 Его этносоциальная трансформация в золотоордынский период была идентична развитию булгар: смысл понятий “черные люди” и “посопные татары” (буртасы), применявшихся по отношению к “можерянам”, тот же, что и у термина “ясачные чуваши”. Политические процессы в двух ареалах были также сходны. Если Казанское ханство в значительной мере возникло на основе Булгарского вилайета Золотой Орды, то непосредственным предшественником Касимовского ханства был, надо полагать, Наровчатове- кий (Мокшинский) улус.97
Второй этнический компонент тюркской общности, складывавшийся в Мещере — суперстрат золотоордынского происхождения, вплоть до начала XVI в. сохранял еще свою самостоятельность. Индикатором незавершенности к этому времени консолидации в Касимовском ханстве двух этносословных страт в единую этническую общность, является использование в источниках по отношению к тюркскому населению “юрта” нескольких этнонимов (кроме “татар”, таких наименований, как “можеряне”, “буртасы” и “башкиры”). Тем не менее, в XVI — начале XVII вв. для обозначения всех тюркских групп Мещеры начинает все чаще применяться как наиболее интегральное название этноним татары. Этот факт и говорит о качественно новом уровне консолидации тюркских компонентов в рамках территории Мещерского “юрта” к концу XVI — началу XVII вв. Думается, что в целом именно тогда завершилось сложение мишарского этноса, сохранившего, правда, внутриэтничес- кие деления. Особенно большая обособленность была характерна для небольшой группы “столичных” татар, живших в г. Касимове и его окрестностях. Эта группа до середины XVII в. продолжала пополняться выходцами из Ногайской Орды, казахских ханств и Сибири. Поэтому полной интеграции касимовских татар в состав мишарей не произошло.
Как фиксация реальных этнических процессов среди волго-уральских татар, для второй половины XVI в. появляется достаточно четкое противопоставление “татар” “Казанских” и “Городецких”.98 В тоже время, эти две этнические общности были очень близки между собой. Недаром автор “Казанской истории”, говоря о Шах-Гали хане, подчеркивал, что у него с “казанцами” “род бе...един, варварский, и язык един, и вера едина”.99
Примечания
жере “Байкы бия” сыном Нурыш бия был Рамазан (вариант Ш.Марджа- ни). Некий “князь Ромодан” известен в 1489 г. недалеко от “кирданской мордвы” и “Саконы” (Сборник РИО. — Т.41. — С.81). Упомянутые в документе “Кирданская мордва” и “Саконы” находились в районе р.Теши, к юго-востоку от Арзамаса (Гераклитов АЛ. Мордовский ... — С.105). В таком случае “князь Ромодан” жил достаточно близко от Мещеры, если не в самой Мещере (но наиболее вероятным местом проживания этого князя является район г.Сараклыча).
47ПДРВ.-Ч.1Х.-С.113.
® Там же. -С.131.
51 ПДРВ. - Ч.Х. - С.49.
61 Вельяштнов-Зернов В.В. Исследование... — Ч.П. — С.496. Возможно, именно Вайль мурза имеется в виду под “Ель мурзой”, сыном Юсуфа князя, который в 1564 г. находился на службе у Ивана IV (ПДРВ. — Ч.Х1. — С. 101).
п Vasary I. The Hungarians ... — р.38.
Глава 3.
СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ
И ЭТНОКУЛЬТУРНЫЕ ФАКТОРЫ СТАНОВЛЕНИЯ
ЭТНОСА ВОЛГО-УРАЛЬСКИХ ТАТАР В XVI-XVII вв.
Начиная со второй половины XVI в. в составе Русского государства на основе народностей казанских татар и татар Мещерского “юрта” происходило становление единого этноса волго-уральских татар. В трансформации сложившихся в Казанском и Касимовском ханствах татарских этносов, в новую этническую общность, крупную роль сыграли не только демографические, миграционные, но и социально-политические и этнокультурные факторы. Если о первой группе факторов уже писалось,1 то значение последних двух групп факторов в формировании этноса волго-уральских татар в литературе до сих пор не обсуждалось. Лишь, известный татарский историк Г.Губайдуллин в 1920-х гг. довольно подробно осветил проблему эволюции социально-классовой структуры татар Волго-Уральского региона во второй половине XVI — XVII вв., а также в XVIII в. При этом он отметил как большие потери, понесенные татарскими феодалами во второй половине XVI в., так и наступление на права служилых татар в XVII—XVIII вв. со стороны правящих кругов Русского государства путем использования конфессиональных различий, существовавших между русскими и татарами.2 Но Г.Губайдуллин не обратил внимания на связь между динамикой социальной структуры татар Волго-Уральского региона и этническими процессами. Впрочем, влияние социально-политических и этнокультурных изменений во второй половине XVI—XVII вв. на сложение единого этноса волго-уральских татар, осталось вне поля зрения и других исследователей, изучавших развитие этой общности в донациональный период.3
Между тем, среди многообразных последствий ликвидации Казанского и Касимовского ханств, оказавших прямое воздействие на этническое развитие татар, социально-политические и этнокультурные изменения занимают едва ли не главное место. Без их тщательного анализа трудно понять процесс складывания в составе Русского государства из казанских татар и мишарей с касимовскими татарами, этноса волгоуральских татар, отличавшегося от феодальных народностей позднезолотоордынского периода целым рядом параметров.
При исследовании поставленных вопросов я в основном опирался на уже рассмотренный в предыдущих разделах корпус источников, правда несколько допополнив его.4
Примечания
Политическая система татарских ханств опиралась на существовавшие в государствообразующих этносах этносословные страты. Сами властные структуры в этих государствах, исходя из интересов феодального класса-сословия “татар” с клановым делением, поддерживали сложившуюся стратификацию общества на господ (ак-сеяк) и “чернь” (кара халык). Так как земля в ханствах являлась государственной собственностью, эксплуатируемому ясачному населению феодалы противостояли как политическое целое через различные уровни властной структуры (союргальное и тарханное жалование ханом отдельных феодалов, дающее право сбора ясака с определенной территории в первом случае и освобождающее от налогов и поборов во втором, не выходили за рамки этого восточного типа феодализма). Хотя существовали и другие типы эксплуатации (например, лично-зависимые — “кол-чуралар”), значение их было относительно небольшим.1
Основной удар по этносословной стратификации татарских обществ был нанесен в результате ликвидации Казанского и Касимовского ханств как самостоятельных политических образований. В результате этой акции татарские феодалы перестали быть объединенной политической силой, а ясачное население подчинилось непосредственно Русскому государству. Татарский феодальный класс прекрасно понимал значение сохранения в своих руках политической власти, поэтому его сопротивление завоевателям было достаточно продолжительным и весьма упорным.2 Тем не менее, в итоге окончательного покорения татар во второй половине XVI в. и уничтожения их властных структур (в Касимовском ханстве оно происходило медленнее, путем постепенного “растворения” остатков ханского двора, сложившейся налоговой и административной системы), было положено начало длительному процессу преодоления противостояния ясачных и служилых групп. Оппозиционность двух сословий по отношению друг к другу исчезло не сразу, так как Русское государство в первое время продолжало в ряде случаев жаловать служилых татар правом сбора ясака с ясачного населения, в т.ч. и с “ясачных татар” (чувашей).3
Большое значение имела и эволюция самого феодального сословия татар. Она происходила не совсем одинаково в Казанском крае и на территории Мещерского “юрта”, что объясняется огромными потерями, понесенными казанско-татарскими феодалами накануне и в период завоевания Казанского ханства, а также во время восстаний второй половины XVI в.
Феодальный класс казанских татар сильно пострадал еще в конце 1540-х — начале 1550-х гг. Из русских летописей и других источников видно, что часть феодальных верхов Казанского ханства была уничтожена во время междоусобной “брани” двух групп знати — ориентирующихся на Москву и на Крым. Так, после возвращения изгнанного из Казани в 1546 г. хана Сафа-Гирея, спустя некоторое время в том же году или в 1547 г. он, “в Казани побил Чюру князя Нарыкова, Баубека князя, Кадыша князя, и иных многих побил (выделено мной — Д.И.) и стал владети Казанию с Крымъскими князьями”.4 Данные “Казанской истории” подтверждают это сообщение.5 В послании ногайского князя Юсуфа Ивану IV (1549 г.) скорее всего говорится об этих же событиях, когда отмечается, что Сафа-Гирей "... лутчих людей Казанских... всех побил, сейтя в головах”.6 После смерти хана Сафа-Гирея (1549 г.) промосковская группировка попыталась взять реванш, но безуспешно,7 что говорит о сильном уроне, понесенном ею. Очередная “рознь” между “Казанцами” и “Крымцами”, т.е. двумя феодальными группировками, произошла в 1551 г., когда “Чюваша Арьская ... приходили ...с боем на Крымцев”, требуя, чтобы они “били челом” великому князю московскому.8 Но “Крымцы” одержали победу и “побили Чювашу”. В итоге “многие князи и мырзы’’ выехали на службу в Москву.9 Однако положение “Крымцев” в Казани было непрочным и они вскоре после сражения 1551 г. в довольно большом числе — около 300 “уланов, князей, азеев, мурз и казаков добрых’’, кроме их “людей’’ (последних насчитывалось до 5 тыс. чел.), бежали из Казани, но по пути на Каме были “побиты’’ московскими войсками. Лишь 46 человек, попавших в плен, были доставлены в Москву и там казнены.10 В том же году, после очередного овладения с помощью Москвы троном в Казани, хан Шах- Гали жестоко отомстил прокрымски настроенной части местной знати. Вслед за отправкой в Москву Сююмбеки с сыном Утямыш-Гиреем, а также оставшихся еще в Казани “крымских детей’’,11 он, согласно “Казанской истории’’, “уби ... числом 700 великих велмож, и средних и менших, уланове и князи и мурзы’’.12 Возможно, что число жертв было меньше, чем указывается в этом источнике. В Патриаршей (Никоновской) летописи, например, под 1552 г. помещено сообщение о том, что хан Шах-Гали во время пира в Казани "... убил Бибарса князя с братнею, Кадыша багатыря, Карамыша улана, а всех убил князей и уланов и мырз ... 70 человек”,13 Но не исключено, что в последнем сообщении речь идет о другом событии. Во-всяком случае, в “Казанской истории” кроме приведенного выше рассказа об убийстве 700 “вельмож”, содержится еще одно сообщение о том, что Шах-Гали “побил... 20 токмо болших велмож Казанских убил, (а) ... 20 болших велмож ухватя и умча”.14 Действительно, по Патриаршей (Никоновской) летописи и по Царственной книге известно, что хан Шах-Гали при своем вынужденном отъезде из Казани в 1552 г. в Свияжск, насильно “вывел с собою... князей казанских и мурз 84 человека”.15
Таким образом, можно говорить о потерях и немалых, понесенных военно-служилым сословием в Казанском ханстве в период обострения междоусобной борьбы во второй половине 1540-х — начале 1550-х гг.
Следующий демографический катаклизм казанско-татарское феодальное сословие испытало во время взятия Казани в 1552 г. войсками Ивана IV. По данным Патриаршей (Никоновской) летописи и Царственной книги, в Казани после решающего штурма города “побитых” было так много, что “по всему граду не бе где ступати не на мертвых; за царевым же двором, где на бегство предались ис стен градских, и по улицам костры мертвых лежаще съ стенами градными ровно; рвы же на той стороне града полны мертвых лежаще; и по Казань по реку и в реке и за рекою по всему лугу мертвии погании лежаша ...”16 За р.Казанкой убитых было действительно огромное число. В том же источнике о тех, кто пытался бежать перебравшись через реку, сказано: “...побили множество поганых, и тамо они толико множество побили: от реки от Казани и до леса и в лесе многие мертвии лежаще, и немногие утекли”.17 Хотя при взятии столицы Казанского ханства многочисленные жертвы понесло все население государства, в первую очередь, надо полагать, пострадало военнослужилое сословие, составлявшее костяк армии.
В период освободительной войны против захватчиков, происходившей в 1553—1557 гг. при активном участии феодальных верхов татар, потери служилого класса возросли еще больше. Например, при штурме русскими войсками г.Арска в 1553 г. было побито “многое множество’’ татар. Еще “многие люди’’ были убиты в ходе приведения к покорности “всей Арской стороны’’.18 В 1554 г., когда русские войска штурмовали построенный татарами “городок на Меше’’, “Казанских людей побивали везде’’, в том числе и в окрестных селах.19 В 1555 г. в руки русских воевод, возглавлявших карательную экспедицию против восставших татар, попало большое число феодалов; “иных многих князей, мурз и казаков и сотных князей’’ при этом велено было “всех побить’’.20 Как видно из отдельных русских летописей, осенью 1555 г. были уничтожены 1560 “именных людей’’ — князей, мурз, сотных князей и “лутчих’’ казаков.21 В ходе другой карательной экспедиции, проводившейся в 1556 г. против “побережных людей’’, был сожжен “Чалымский городок’’ и ... были “побиты’’ многие “побережные люди’’.22 Тогда же войска, действовавшие в направлении г.Арска и “за Арском’’ — на Меше, “побили’’ брата Кулай мурзы Девлюк мурзу “со всеми товарищи’’, а “самого жива поймали и многих его товарищев переимали’’. В этот период “все Арские места’’ были “повоеваны’’ и “многие люди ... побиты’’.23
Подводя итог событиям 1553—1557 гг. (сопротивление татар было подавлено лишь весной 1557 г.), приехавший из Казани в Москву с грамотой СЯрцев в 1557 г. докладывал Ивану IV об этих событиях: “...Ка- заньские лутчие люди их князи и мурзы и казаки, которые лихо делали, все извелися’’24 (выделено мной — Д.И.). Это весьма примечательное замечание: хотя татары еще участвовали в восстаниях 1572—73, 1582, 1592 гг„ происходивших в Казанском крае,25 роль в них “лутчих людей’’ явно уменьшилась. Очевидно, татарское военно-служилое сословие на территории Казанского ханства на период с 1540-х гг. по вторую половину XVI в. потеряло весь свой цвет. Об этом говорят и такие данные. Во-первых, после 1552 г. катастрофически сократилась численность татар в г.Казани — по переписи 1565—1568 гг. в посаде города насчитывалось всего 40 дворов “новокрещен’’, “толмачей’’ и “служилых татар’’, да еще за р.Булаком в отдельной Татарской слободе было 150 дворов “татарских’’ и “чувашских’’.26 Это не более 1 тыс. чел.27 Между тем, город до завоевания был основным центром проживания крупных татарских феодалов. Во-вторых, в течение первых пятнадцати лет после падения Казани русская колонизация в Казанском крае охватила 206 селений и 60 пустошей,28 многие из которых ранее находились в руках татарских феодалов разного ранга, к этому времени убитых, уведенных в плен или бежавших. По моим подсчетам, к 1646 г. в Казанском и Свияжском уездах, т.е. в центральных районах бывшего Казанского ханства, общая численность служилых татар с их семьями едва ли превышала 7—7,5 тыс.чел., что составляло 6—7% от общей численности казанских татар.29
Вне всякого сомнения, феодальное сословие казанских татар в XVI в. пострадало в значительно большей мере, чем в Мещерском “юрте”. Об этом можно судить на основании следующих цифр — в 1630-х гг. служилых татар в “мещерских” уездах насчитывалось до 24 тыс.чел. (это дает около 40% всего татарского населения Мещерского “юрта”)30 — намного больше, чем в Казанском крае.
Политика христианизации, активно развернувшаяся в Поволжье со второй половины XVI в. и продолжавшаяся в XVII в., оказала заметное влияние на феодальное сословие татар. Эта политика, проводившаяся вполне сознательно и целенаправленно,31 привела к фактическому расчленению служилых татар на две части — на мусульман и “новокрещен”. Приведу некоторые сведения на этот счет.
Уже в 1553 г. были крещены представители высшей феодальной знати Казанского ханства — сын хана Сафа-Гирея Утямиш-Гирей и последний хан — Едигер-Мухаммед.32 Видимо, тогда же были обращены в православие и другие, попавшие в плен, знатные лица из ближайшего окружения Едигера-Мухаммеда: сохранились данные о том, что в том же году были вынуждены креститься присланные из Москвы в Новгород “казанские татары”.33 Оставшаяся в Казанском крае группа татарских феодалов, несомненно, частично была также христианизирована. Еще в 1557 г. при строительстве городка Лаптева в нем наряду со стрельцами были поселены и “новокрещены”,34 скорее всего из служилых татар. “Новокрещенские” дворы отмечаются в 1565—68 гг. и в посаде г.Казани. Они там были переписаны наряду с “толмачами” и “служилыми татарами”, что показывает их принадлежность к военно-служилому сословию. Служилые “новокрещены” между 1572—1600 гг. довольно часто упоминаются и в документах.35 Более 150 служилых “новокрещен”, живших в 32 населенных пунктах Казанского уезда, фигурируют в писцовой книге Ивана Болтина 1602—1603 гг.36 Среди них было немало представителей знатных татарских феодальных фамилий. Так, в 1588 г. известен Яков Асанов, бывший князем. У него был окрещен уже отец.37 Из рода “Арских князей” (Кыпчаков) был Иван Ка- дышев (племянник Б.Яушева), владевший в начале XVII в. д.Кошар в Казанском уезде.38 Ериша Уразлин39 (д.Саира) может быть связан с князем Уразлыем (Мангыт). Несколько служилых татар с фамилией Исламовы (д.Саира и д.Черемыш40), скорее всего восходят к клану Аргын (к Нарыковым). Также обстоит дело и с Чюриными (д.Кишме- тево и д.Средние Кебеккози).41 Очевидно, родственником ногайского (мангытского) князя Камая Смиленева (д.Урсек) был “новокрещен” Петр Смиленев, чьи владения находились рядом.42 Несмотря на то, что “новокрещены” (в т. ч. и из служилых татар) в Казанском крае в конце XVI в. были еще неважными христианами,43 с течением времени они обособились в самостоятельную группу (во многом этому способствовало и создание, не без стараний администрации, “чистых” крещенотатарских селений).
Аналогичные процессы, но вначале несколько менее масштабные, происходили и на территории Мещерского “юрта”. Первое сообщение о крещении “татар Шигалея царя” относится еще к 1536—37 гг. — оно совпало с нахождением хана Шах-Галия в опале (новокрещены отмечаются в местах ссылок: в Новгороде, Пскове, Орешке и в Кореле — всего 171 чел.).44 Другая волна обращения в православие татарской знати в Касимовском ханстве приходится на вторую половину XVI — начало XVII вв. Так, сын князя Янглыча Богдан крестился до 1580 г.45 На территории Арзамасского уезда между 1586—1598 гг. известны новокрещеные служилые татары (частью, видимо, из князей и мурз) Иван Елю- зин, Акчура Семенов, Бурнук Васильев. Там же, в 1603 г. известен служилый татарин, явно из новокрещен, Акмамет Иванов.46 Сын или внук князя Акчуры, Федор Акчурин в Темниковском уезде отмечается в 1604 г.47 В первой трети XVII в. упоминания о крещеных знатных татарах в “мещерских” уездах,, учащаются. Это, например, ногайские князья Артемий Шейдяков (1625 г.) в с. Ширинга Ярославского уезда,48 Петр (Урак) Урусов в Касимовском уезде (до 1610 г.).49 Тогда же были крещены и потомки князя Юнуса.50 К 1620 г. был крещен потомок князя Чаныша — Тимофей Чанышев.51 В 1629 г. сообщается о князе Иване Булушеве, новокрещеных Даниле Михайлове, Ивашке Терегулове (из мурз) и племяннике последнего, Ондрюшке Тарасьеве. Видимо, у некоторых из них были крещены и отцы (все они жили в Темниковском уезде).53 С “мещерскими” татарами были связаны служилые новокрещены из татар: “с Коломны” — Иван Кулушев сын Кошаева; с “Резани” (из с.Бардаково) Семен Булаев, Ненаш Иванов сын Кильдеяров, Ивапгко Бузаев, Богданов, Попов, Борисовы (1623—1629 гг.), а также романовский новокрещеный татарин (видимо, из ногайцев) Алабердей (Савелий) Якшигильдеев.53 В 1640—1650-х гг. обращение в православие татарских феодалов в Мещере приобретает целенаправленный характер. Из челобитной романовских служилых татар (из ногайцев) за 1647 г. видно, что местный воевода “нудил” их “сильно креститься в православную христианскую веру”, хотя они хотели быть ”в своей бусурман- ской вере”.54 Несмотря на то, что в данном конкретном случае на жалобу романовских татар из Москвы поступило указание “сильно... татар и иных... инородцев” не крестить,55 принуждение не прекратилось. Известно, например, что в 1655 г. была предпринята попытка наряду с мордвой обратить в православие и татар в Шацком, а также в Темниковском уездах.56 Именно в результате активизации действий клерикальных кругов Русского государства, поддержанных на самом высоком уровне, к 1646 г. были христианизированы ряд крупных татарских феодалов: Федот Бердашев сын князя Долоткозина, Уразай мурза Васильев (из семьи князей Темиревых), Богдан князь Бигильдеев,57 князья Баю- шевы (Богдан и Андрей).58 Примерно тогда же были крещены и некоторые из Ширинов — в 1649 г. (или 1651 г.) известен Федор Ширине - кий.”59 В 1654 г. отмечается Иван Матвеев сын князя Енголычева.60 Наконец, в 1653 г. (или несколько позже) был крещен и царевич Сеид- Бурхан (Василий), правивший в г.Касимове.61 В конце 1660-х — начале 1670-х гг. в источниках упоминаются и князья Мансыровы, имевшие православные имена.62 Обращение в христианство татарских феодалов в Мещере продолжалось до конца XVII в.63
Христианизация части представителей татарского феодального класса привела к общему его ослаблению. Обращение в православие Чингизидов и многих членов кланов карача-беев, лишило татарских феодалов руководящего звена. На территории Мещеры, кроме того, многие знатные татары, принявшие христианство, довольно быстро (через 2—3 поколения) обрусели.64
О целенаправленной политике господствовавших кругов Русского государства по подрыву экономической мощи служилых татар в XVII в., уже писалось.65 К чему эта политика привела, видно из выступления депутата от мурз и татар Шацкой провинции В.Елгушева на заседании так называемой “Екатерининской комиссии’’ (1767—69 гг.); "... в Шацкой провинции в г.Касимове проживают многие мурзы и татары, которые в этом городе положены в подушный оклад, но они, кроме усадебных мест (выделено мной — Д.И.) не имеют земель для хлебопашества и для размножения скота; в торговые же промыслы тамошнее купечество их не допускает, потому что они в оное не записаны ...’’66
Но несмотря на все старания политической элиты Русского государства, сословие служилых татар к концу XVII в. сохранилось, хотя и сильно трансформированное. Оно обладало довольно четко выраженным самосознанием, носившим в значительной мере этносословный характер. В частности, это видно из грамоты служилых татар г.Казани за 1685 г. В ответ на попытки земских старост и посадских людей, добивающихся, чтобы “с торгового их промысла тягло на них положить, и с ними, посадскими людьми службы служить, и в стрелецких деньгах помогать, и дворы их переписать и положить в тягло с промыслу их’’, слободские служилые татары заявили: "... изстари от Казанского взятья, прадеды и деды и отцы их служили всякие верховые и низовые полковые службы с князи и мурзы и служилые новокрещены и с татары конную службу... А денежного годового жалованья и поденных кормов им не дают, только кормятся они торговыми своими промыслы меж службами..., иные рукоделием своим, и пошлины с товаров своих платят... Изстари ... от Казанского Двора с торговых промыслов тягла и на земской двор ни каких податей с мурз и служилых татар не имывано’’. В итоге отстаивания своих прав, служилые татары г.Казани получили подтверждение, что они “служилые люди, а не тяглые... и торговать им указано всякими торгами...j вместо ...денежнаго и хлебного жалованья".' Также обстояло дела и у мишарей. Например, на заседании “Екатерининской комиссии’’ депутат от служилых мурз и татар Пензенской провинции Аюб Еникеев спустя сто лет после изложения приведенного выше мнения служилых казанских татар, сообщил: “...Предки наши были природные князья, мурзы и служилые татары, а не ясашные крестьяне... Того для нас и не причитать с простыми и прочими неслужилыми татарами, потому, что мы после их... законные наследники ... свою службу ... продолжаем ..., будучи в походах, жалованье получали против казаков.68
Этносословный характер самосознания служилых татар проявлялся в двух основных моментах. Во-первых, представители этой группы возводили своих предков к определенным татарским государствам как к источнику, давшему начало самому сословию служилых татар. Причем в исторической памяти казанских татар и мишарей прослеживаются некоторые различия. Для мишарей были характерны представления о приходе их предков “из Золотой Орды” и “из Крыма”.69 Казанские татары точкой отсчета считали “Казанское взятие” (см. выше), тем самым отводя в своей исторической памяти особую роль Казанскому ханству. Во- вторых, служилыми татарами подчеркивалась преемственность поколений — через отцов, дедов, прадедов и “предков” шла непрерывная цепочка, все звенья которой принадлежали к сословию служилых людей разного ранга (“князья”, “мурзы”, “татары”). Конкретизированное таким образом самосознание — часто подкрепленное и различными жалованными грамотами70 — обладало значительной устойчивостью.
Очевидно, сословное самосознание двух основах групп татар — служилых и ясачных, поддерживалось и благодаря “привязке” этих групп к конкретным административно-территориальный единицам и определенным управленческим структурам: несмотря на формирование во второй половине XVI в. как на территориях Мещерского “юрта”, так и Казанского ханства, уездной системы, бывшие ханства довольно долго воспринимались как некоторые целостные образования. Это проявлялось, например, в неопределенности уездных границ в районе проживания мишарей, вплоть до начала XVII в. объединяемых в “Мещеру”. А Казанский край еще в первых десятилетиях XVII в. именовался “Казанским царством”.71 Кроме того, начиная с 1553 г. формируется центральное управление всем Средним Поволжьем и Приуральем: в 1553 г. упоминается “дворецкий казанский”, названный в 1561 г. “дворецким казанским, нижегородским и мещерским”.72 В 1561 г. в Москве уже существовала “Казанская изба”, которая в 1580-х гг. ведала делами Казанского и Астраханского “царств” и “мещерскими” уездами. Называясь по разному (“Казанский Дворец”, “Казанский и Мещерский Дворец”, наконец, “Приказ Казанского Дворца”), это ведомство просуществовало весь XVII в. и после исключения из его ведения Сибири (1637 г.), некоторых городов Астраханского “царства”, в его подчинении оказался Волго-Уральский регион.73 В связи с тем, что во второй половине XVI— XVII вв. административно-территориальная принадлежность, через закрепление некоторого фиксированного “набора” этносословных групп в рамках тех или иных административных единиц, выполняла определенную этнодифференцирующую роль, нахождение татарского населения в ведении общего центрального органа в лице Приказа Казанского Дворца, обеспечивало преемственное воспроизводство сословий “служилых” и “ясачных” татар. Аналогичное наблюдение Д.Б.Рамазановой было сделано применительно к населению Приуралья. Она считает, что разделение в XVII в. тюркоязычного населения Пермского края между двумя административными единицами — Кунгурским и Осинским уездами — последний из которых вошел затем в состав Уфимского уезда, привело к дифференциации единого населения на группы “башкир” и “татар”.74 В ее основе лежат причины сословного характера (неодинаковый сословный состав населения разных уездов: ясачный — в Кунгурском и вотчинно-башкирский, тептярский, тарханский — Уфимском уездах). Хотя с Д.Б.Рамазановой можно соглашаться не во всем, роль административно-территориальной принадлежности в этническом разделении действительно единого в своей основе тюркоязычного населения Пермского края и прилегающих районов, невозможно не признать.75 Многие факты, подтверждающие этот же вывод, были приведены мной при обсуждении вопроса об этнической ситуации в северо-западном При- уралье во второй половине XVI—XVII вв.
Однако, к концу XVII в. реальные социальные различия между служилыми и ясачными татарами были уже небольшими (за исключением тех служилых татар, которые сохранили свои поместья и вотчины). Еще существующие к этому времени отличия служилых татар от ясачных, были практически ликвидированы начиная с 1697 г. по 1724 г. В 1697 г. служилые мурзы и татары, кроме тех, кто имел крестьянские дворы и был годен к полковой службе, по указу Петра I были включены в ясачное тягло. С 1715 г. не записанных в ясак служилых татар под видом военной службы стали привлекать к различным городовым работам в Санкт-Петербурге. А в 1718 г. всех служилых мурз и татар района Среднего Поволжья приписали к Адмиралтейской конторе.76 С переводом в 1724 г. (1 ревизия) служилых татар на подушное обложение, завершилось низведение их в разряд государственных крестьян.77
Когда некоторые русские депутаты из г.Казани на заседании “Екатерининской комиссии” в 1760-х гг. заявляли, что “служилые и ясачные татары суть те же крестьяне”,78 это во-многом соответствовало действительности. Да и то, что в 1780-х гг. свое “благородное” происхождение смогли доказать представители всего 177 татарских фамилий (5,6 тыс.чел.) — собственно же помещиков среди них было намного меньше79 — подтверждает этот вывод. Правда, следует отметить, что самосознание служилых татар, подпитываемое историческим прошлым и другими факторами,80 продолжало функционировать и в XVIII в.
Усиление в XVII в. социальной однородности среди волго-уральских татар в результате постепенного “спуска” сословия служилых татар в разряд крестьянства, одним из важнейших последствий имело распространение этнонима “татары” на низовом уровне: ставшие фактически крестьянами служилые татары — так называемые “лапотные мурзы” (чабаталы морзалар) — продолжали называть себя татарами и не забывали, как это видно по документам XVIII в., о своей этносословной принадлежности. В этих условиях и русская администрация, а также численно все увеличивающееся в Поволжье русское население, стремились называть всех волго-уральских татар привычным для себя наименованием “татары”. Последнее обстоятельство явно помогло закреплению среди ясачников этнонима “татары”. У казанских татар этот процесс закончился несколько позднее, чем среди татарского населения бывшего Мещерского “юрта”. Показателем его завершения в Казанском крае является замена в документах наименования “ясачные чуваши” на понятие “ясачные татары”.
Конечно, внутриэтнические деления среди волго-уральских татар к концу XVII в. еще сохранялись — казанские татары и мишари (по соседству с последними — касимовские татары) по культурно-бытовым, языковым особенностям хорошо различали друг друга, продолжая сохранять и свои групповые самоназвания. Но постепенное распространение общего этнонима стимулировало процесс этнического сближения всех групп татар Волго-Уральского региона. Тем более, что этому способствовали и этнокультурные изменения, происходившие в результате массовых миграций татар во второй половине XVI—XVII вв.
Примечания
* Там же. — С. 234.
33 Ермолаев И.П. Казанский край... — С.20, 24—25, 35, 39, 43—44, 45, 46, 47.
» ДМ. - T.I. - Ч.П. - С.304,349.
- С.117.
Ликвидация государственности казанских татар и последовавший затем окончательный распад Мещерского “юрта”, крупные передвижения населения этих ханств во второй половине XVI—XVII вв., привели не только к появлению существенно иной, чем прежде, конфигурации расселения татар в Волго-Уральском регионе, но и нарушили внутриэт- ническую целостность сложившихся ранее феодальных народностей, которые фактически распались на слабо связанные между собой локальные общины. Потребовалось более полутора столетий, прежде чем определились основные этнокультурные подразделения единого этноса волго-уральских татар. В некоторых моментах процесс складывания новой этнокультурной структуры татар в Волго-Уральском регионе свое завершение получил лишь на этапе национального развития.
Проблема этнокультурной дифференциации волго-уральских татар обсуждалась мной в специальной работе, где рассматривались и методологические аспекты этой проблемы.1 Тут отмечу лишь, что наиболее трудным при рассмотрении выделенной проблемы, оказался вопрос о методике реконструкции этнокультурной структуры донационального периода из-за того, что материалов XVI—XVII вв., которые можно было бы привлечь к решению данного вопроса, практически нет; такую работу пришлось проделать на основе данных, относящихся к национальному этапу, главным образом, ко второй половине XIX — началу XX вв. При этом, относительно более продуктивным был признан подход, связанный с выделением в составе этноса “генетических” (первичных) и “территориальных” (вторичных) этнокультурных образований.2 Я исходил из того, что первичные подразделения восходят к позднезолотоордынскому периоду этноистории татар Волго-Уральского региона, а вторичные являются результатом их развития во второй половине XVI— XVIII вв.3 Опираясь на такую классификацию этнокультурных подразделений волго-уральских татар, ниже будет рассмотрено их формирование до конца XVII в.
Исследование территориального распространения элементов традиционной культуры татар на основе методики историко-этнографических атласов, позволило выявить в Волго-Уральском регионе особую — “татарскую” этнокультурную область, состоящую из трех подобластей (казанско-татарской, касимовской и мишарской) и обширного ареала (подобласти), переходного между ними. В этнокультурном отношении самостоятельным образованием оказались и кряшены, которые не имея сплошной территории, выделились в отдельные “островки” (в основном, в рамках казанско-татарской и переходной подобластей).
Казанско-татарская и мишарская подобласти являются “первичными” (генетическими) этнокультурными образованиями и их возникновение связано с народностями периода ханств. Касимовская подобласть имеет промежуточный по отношению к этим двум этнокультурным общностям характер, больше “выталкиваясь” все-таки по отношению к мишарской подобласти. Смешанность параметров культуры и придает касимовской подобласти особый статус, близкий к подобластям генетического типа. Она от двух предыдущих подобластей отличается своими малыми размерами.
Переходный (смешанный) этнокультурный ареал (подобласть), состоит из двух зон — средневолжской и приуральской. Первая из них оформилась уже к концу XVII в., а вторая переживала процесс становления и в XVIII в. Средневолжская зона отражает главным образом этнокультурное взаимодействие казанских татар и мишарей. Приуральская зона характеризуется более сложной структурой: в ней наряду с культурными особенностями, которые присущи средневолжской зоне, прослеживается и воздействие более раннего — местного населения Приуралья. Можно не сомневаться в том, что смешанная подобласть сложилась в результате миграции татар в XVI—XVII вв. и несколько позже. Вторичность смешанной подобласти подтверждается не только историческими материалами о заселении татарами территории, на которой этот этнокультурный ареал локализуется, но и “неустоявшимся” характером границ рассматриваемой подобласти, колеблющейся в зависимости от того, какой элемент культуры кладется в основу картирования.
Несомненно, широкий фронт межэтнических контактов казанских татар с мишарями, наряду с касимовскими татарами, возник лишь после ликвидации ханств, когда в итоге крупномасштабных передвижений татар в пределах Волге-Уральского региона во второй половине XVI—XVII вв. произошло не только сближение этнических территорий ранее самостоятельных татарских народностей, но и возникли районы их чересполосного и совместного (в общих населенных пунктах) расселения.4 Именно начиная со второй половины XVI в. складываются условия для широкого этнического смешения представителей двух татарских этносов как в Среднем Поволжье, так и в Приуралье. Этнотерриториальные группы, локализованные в смешанной подобласти, несмотря на возможность их отнесения по степени выраженности культурно-языковых признаков в одних случаях к казанским татарам, в других — к мишарям, при строгом подходе должны считаться структурными частями новой этнической общности — волго-уральских татар, так как по некоторым параметрам они отличаются от “материнских” (первичных) общностей,5 что связано с существованием у них в Приуралье специфического — местного компонента (“иштяки”, “ногайцы”, “башкиры”).
Возникновение во второй половине XVI—XVII вв. новой этнокультурной ситуации среди татар Волго-Уральского региона на основе территориальных перемещений и этнического взаимодействия выходцев из Мещерского “юрта” и Казанского “царства”, нашло отражение и в их самосознании. Заметную роль при формировании нового самоназвания сыграли особенности размещения мишарей и казанских татар. У первых, из-за постоянного привлечения многочисленной у них служилой части к службе на засечных линиях, к середине XVII в. целостность этнической территории во-многом оказалась нарушенной.
Постепенное “расщепление” мишарской этнической общности на ряд слабо связанных между собой территориальных групп привело к возникновению у них локальных самоназваний, “привязанных” к отдельным уездам: “касимовцы” (кэчимнэр), “тюменцы” (темэн, темэннэр), “алатырцы” (алатыр, алатырлар).6 Несомненно, эти земляческого типа наименования подрывали общеэтническое самоназвание мишарей. Казанские татары, несмотря на определенные изменения в расселении, сохранили достаточно обширную сплошную территорию в Волго-Камье. В силу компактности их расселения, у казанских татар такая “локализация” этнического самоназвания не наблюдалась (если не считать таких мелких групп, как нукратские татары). Правда, об изменении у части казанских татар этнического самосознания после их переселения в Приуралье в определенной мере может свидетельствовать формирование группы тептярей с особым самоназванием. Но эта группа окончательно оформилась лишь в XVIII в. Кроме того, она являлась больше этносословной единицей, аналогичной приуральским мишарям (последние также долго сохраняли свое “мишарское” самоназвание).7
Весьма важным представляется существование некоторых факторов, как бы скреплявших складывающуюся общность волго-уральских татар извне. Одним из таких “обручей” являлся ислам — большинство казанских татар и мишарей сохранили верность религии своих предков. Принадлежность к мусульманской умме в условиях, когда окружение было языческим и христианским (за исключением ногайцев и башкир), явно способствовала сплочению казанских татар и мишарей. Тем более, что в Среднем Поволжье русские, да и не только они, вряд ли делали различия между татарами и мусульманами (особенно это относится к крестьянской массе). На основе более поздних материалов можно предположить, что в период формирования этноса волго-уральских татар, одним из компонентов их этнического самосознания был конфессионим “мусульмане” (меселман, меселманнар).8 Значение конфессионального единства казанских татар и мишарей в их этническом сближении подтверждает и та неопределенность этнических границ волго-уральских татар в северо-западном Приуралье до ухода ногайцев (на юге и востоке ареала).
Другим общим для казанских татар и мишарей достоянием являлся старотатарский литературный язык (применительно к XVII в. именуемый иногда поволжско-татарским тюрки).9 Бытование единого литературного языка, который использовался и в деловой письменности,10 помогало функционированию в XVII в. общего культурного поля волгоуральских татар.11
Наконец, определенным внешним “скрепом” выступали и представления многочисленного к концу XVII в. русского населения и русской администрации об этнической принадлежности татарско-мусульманского населения Волго-Уральского региона. Применительно к Среднему Поволжью можно утверждать, что русские уже в середине XVII в. перестают делать различия между казанскими татарами и населением бывшего Мещерского “юрта” — одинаково называя их “татарами”. Для подобной оценки этнической ситуации XVII в., как уже было показано, имелось и объективное основание.
Однако сам процесс складывания этноса волго-уральских татар протекал отнюдь не просто. С одной стороны, по мере образования контактной зоны и усиления там этнокультурного взаимодействия казанских татар и мишарей, ранее самостоятельные этнические образования — казанские татары и мишари — постепенно превращались в субэтносы. Нечто подобное имело место и в районе “стыка” касимовских татар с мишарями. Но с другой стороны, у субэтносов еще сохранялся значительный потенциал самостоятельного развития, так как в ареалах первоначального формирования они не только обладали определенной компактностью расселения, культурно-языковым единством, во-многом общим самоназванием, но и осознавали свою этническую специфику. Более того, одним из результатов миграции второй половины XVI— XVII вв. было перемешивание возникших еще в период формирования феодальных народностей, территориальных групп, что не могло не повлиять на консолидированность в районах локализации старых этнических “ядер” казанских татар и мишарей. Поэтому, процесс одновременной выработки “татарского” самосознания, первоначально, скорее всего, происходил в локальных рамках субэтносов, представители которых других татар еще воспринимали как “чужих”. Данный вывод основывается на анализе сведений XVIII — начала XX вв.,13 так как более ранние сведения на этот счет отсутствуют.
Несмотря на сохранение субэтнических делений, обособленность кряшен от общей массы татар-мусульман, неопределенность этнических границ в районах северо-западного Приуралья, к концу XVII в. единый этнос волго-уральских татар был уже реальностью. Он выделялся своими культурно-языковыми особенностями и наличием общего этнонима “татары”. Хотя этот этноним еще переплетался с конфессиони- мом “мусульмане” и субэтническими, локальными и др. самоназваниями, его достаточно широкое бытование не вызывает сомнений. Преодоление всякого рода земляческих самоназваний и “очищение” этнонима от остатков средневековых наслоений вообще, могло произойти только на этапе национального развития.
* * *
Этнос волго-уральских татар был феодальной народностью, социальная структура которой к концу XVII — началу XVIII вв. из-за того, что класс татарских феодалов практически слился с крестьянством, стала неполной. В этом заключалась одна из специфических особенностей данного этноса.
По сравнению с татарскими народностями периода ханств, волгоуральские татары являлись более крупной этнической общностью, занимающей большую территорию и имеющей иную этнокультурную структуру — не “вертикальную”, основанную на этносословных стратах, а “горизонтальную”, опирающуюся на субэтнические, конфессиональные, новые сословные деления, не связанные с соподчинением. Кроме того, ближе к последней четверти XVII в. часть служилых татар в Волго-Уральском регионе уже занималась торговлей,13 начав эволюционировать в направлении превращения в буржуазию. Эти факты как будто бы говорят о том, что волго-уральских татар необходимо рассматривать как более развитый, чем народности предшествующего периода, этнос. Однако, отсутствие государственности и невыраженность внутриэтни- ческой социальной стратификации, не позволяют сделать такой вывод. Не подтверждается и высказанный в литературе тезис о большей консолидированное™ волго-уральских татар14: если ликвидация этносословных страт, характерных для народностей, сложившихся в ханствах, свидетельствует в пользу этого мнения, то возникновение в процессе миграций второй половины XVI—XVII вв. у татар Волго-уральского региона ряда новых территориальных групп, распад старых этносов на многочисленные, слабо связанные между собой из-за отсутствия политического ядра, общин, говорит об обратном. Поэтому, основные отличия волго-уральских татар от этносов-предшественников, надо видеть не в их большей развитости (“консолидированное™”), а в параметрах численности и размерах этнической территории, однородности социальной структуры (при появлении во второй половине XVII в. первых признаков начала формирования слоя торговцев), “горизонтальности” этнокультурной структуры.
Примечания
с'зо.
Заключение
За период с XV по XVII вв. в этнической эволюции волго-уральских татар можно выделить по меньшей мере три этапа: позднезолотоордынский (XV — середина XVI вв.), переходный (вторая половина XVI — первые десятилетия XVII вв.) и консолидационный (с 30-х годов по конец XVII в.). В то же время два последних этапа можно объединить, рассматривая их как единый период сложения “общетатарской” народности.
На позднезолотоордынском этапе в Казанском и Касимовском ханствах происходило становление двух близкородственных тюркских народностей — казанских татар и мишарей, завершенное в первом государстве — к середине, во втором — к концу XVI в. Сколько-нибудь существенные различия в характере этнических общностей мишарей (включая касимовских татар) и казанских татар в XV—XVI вв. не выявлены — оба этноса типологически относятся к одной группе феодальных народностей. Об этом свидетельствует такой объективный показатель, как единообразность моделей номинаций применявшихся в русскоязычных источниках по отношению к рассматриваемым общностям и созданным ими этнополитическим образованиям: “Казанская земля”, “царство Казанское”, “Казанская Орда”, “Казанские люди”, “Казанцы”, “Казанские татары”; “Мещерские земли” (Мещерские места), “Мещера с волостми”, “Мещера”, “Мещерский юрт”, “Городецкая Орда”, “Мещерские люди”, “Можеряне” (мещеряки), “Мещерские (“Городецкие”) татары”. Эта система номинаций полностью вписывается в тот круг понятий, который употреблялся в русских и западноевропейских источниках для обозначения остальных позднезолотоордынских государств и этносов.
В сложении народностей казанских татар и мишарей основную роль сыграли этнически близкие субстратные компоненты (булгары — у первых и буртасы или можары — у вторых) и общий суперстрат в лице “татар” — золотоордынско-тюркских групп, включая и ногайцев. До завоевания Казанского ханства Русским государством и последовавшего затем постепенного “расформирования” Касимовского ханства, для образовавшихся в рамках рассматриваемых ханств государствообразующих этносов была присуща сословная стратифицированность — явление, весьма распространенное в феодальных обществах. Но у волгоуральских татар эти сословные деления обладали особенностью, связанной с социально-политической структурой, унаследованной от Золотой Орды. Эта структура отражала былое взаимодействие оседло-земледельческого и кочевого тюркского населения, происходившего в пределах Золотой Орды. В позднезолотоордынских татарских ханствах, в данном случае — в Казанском и Касимовском ханствах, социальная стратификация в государствообразующих этносах строилась на этносословном принципе, когда “чернь” (ясачное население) генетически восходила в целом к дозолотоордынским этническим общностям (булгарам — у казанских татар и буртасо-можарам — у мишарей), а слой феодалов состоял преимущественно из золотоордынских групп с клановым делением (“татары”). По-видимому, в Ногайской Орде наблюдалось такое же деление (с одной стороны ясачники — “иштяки” и “башкиры”, а с другой — господствующие племена, объединенные общим этнонимом “мангыт” или “ногай”, не чуждые и этнонима “татар”).
Сложные политические связи Казанского и Касимовского ханств с Ногайской Ордой, начиная с последних десятилетий XV в. наиболее ярким проявлением которых является функционирование в этих позднезолотоордынских государствах Мангытских “юртов” — княжеств, обусловили обширность этнокультурных контактов тюркского населения Ногайской Орды с формирующимися этносами казанских татар и мишарей. Одним из последствий этого взаимодействия стала неопределенность этнических границ казанско-татарского этноса на северо-западе Приуралья, где этнически родственные казанским татарам группы ногайцев и “иштяков” постепенно консолидировались в “башкир” и “татар” с весьма неясными этнодифференцирующими признаками.
Этнические процессы, происходившие в XV — середина XVI вв. в позднезолотоордынских татарских государствах Волге-Уральского региона однозначной оценке не поддаются. С одной стороны, если учесть их конечный результат — сложение в рамках ханств двух самостоятельных этносов — казанских татар и мишарей — эти процессы должны быть признаны этногенетическими. Тогда и весь позднезолотоордынский (татарский) период необходимо будет считать этапом этногенеза новых татарских народностей. Но с другой стороны, этносословная “двухпо- люсность” татарских общностей ханского времени явно восходит к периоду Золотой Орды — иначе вряд ли была бы возможна ситуация, когда весь верхний слой — “татары” с клановым делением — в известных позднезолотоордынских обществах, особенно, в Крымском, Казанском и Касимовском ханствах, выступал как некая целостность. Следовательно, этническую динамику татарских этнообразований XV — середины XVI вв. можно рассматривать и как результат дальнейшей трансформации сложившейся ранее этнополитической общности. В этом случае позднезолотоордынский период придется трактовать как этап в этнической истории этой последней общности. Отсюда вытекает, что обе существующие концепции формирования волго-уральских татар — “бул- гаристская” и “татаристская” — являются односторонними из-за своих крайностей: в первом случае обнаруживается недооценка золотоордын- ско-тюркской, а во втором — дозолотоордынской составляющих татар. Более предпочтителен, как я думаю, синтетический подход, вытекающий из того анализа, который проведен в настоящем исследовании. В концептуальном плане он может быть сформулирован следующим образом: позднезолотоордынский период татарской истории этногенети- ческим являлся лишь в той мере, в которой, благодаря распаду более ранней золотоордынской этнополитической общности, произошло становление отдельных татарских народностей на основе консолидации локальных этнополитических формирований. В неменьшей степени этот исторический отрезок может быть определен и как время продолжения этнической истории золотоордынских татар. Во-первых, формирование самостоятельных татарских народностей не привело к их взаимной изоляции — они продолжали сохранять многочисленные политические и этнокультурные связи, а также единство этнического суперстрата. Во- вторых, у этого суперстрата длительное время продолжало существовать “материнское” объединение (до 1502 г. в виде Большой Орды, а затем — Ногайской Орды), выступавшее как некое этническое “ядро” всей татарской общности. С другой стороны, в силу сословных перегородок и “черный” слой татарских народностей XV — середины XVI вв. мог продолжать сохранять в какой-то мере свою этническую специфику, обладая особой этнокультурной динамикой. Это не противоречит выводу о том, что к середине XVI в. уровень консолидации локальных татарских общностей позволяет считать их самостоятельными этносами. В то же время ясно, что золотоордынский период, когда началось взаимодействие “татарских” и “дотатарских” этнических групп, предопределил всю дальнейшую этническую эволюцию волго-уральских татар. Именно поэтому эпоху Золотой Орды следует признать ключевой для этноистории татар Волге-Уральского региона.
Со второй половины XVI в. в результате потери государственности, демографической катастрофы и начавшейся коренной ломки сложившихся социальных структур, у татарских народностей Волге-Уральского региона наступил переходный период, продолжавшийся до первой трети XVII в. В этот период были “демонтированы” важнейшие социальные структуры казанских татар и мишарей, но некоторые их элементы, например, деление на “служилых татар” и ясачников (“ясачные чуваши” — у казанских татар, “буртасы — посопные татары” — у мишарей), в Поволжье еще сохранялись. В северо-западном Приуралье продолжало бытовать деление на “иштяков”, “башкир” и “ногайцев”, иногда — “татар”. Следует признать, что потенциал внутриэтнической консолидации, связанный с преодолением этносословных черт основных социальных страт, у волго-уральских татар во второй половине XVI — начале XVII вв. еще сохранялся.
Хотя собственно третий этап этнического становления волго-уральских татар датируется с 30-х годов XVII в., фактически началом формирования новой народности — этноса волго-уральских татар, был уже переходный период. Одним из главных предпосылок изменения направления этнических процессов среди волго-уральских татар во второй половине XVI—XVII вв., являлась массовая миграция, особенно усилившаяся в XVII в. В итоге переселенческого движения углубились контакты казанских татар с выходцами из бывшего Мещерского “юрта”, возникли их новые этнокультурные подразделения. Одновременно, все большее значение начал приобретать фактор русского присутствия (рост численности и влияния русских, в т.ч. и через административные каналы), выступавший по отношению к волго-уральским татарам определенным “формообразующим” началом. В итоге, к концу XVII в. завершилась консолидация народности волго-уральских татар. Она отличалась от этносов-предшественников не большей “развитостью” — для этого как раз и не было условий — а численностью, величиной этнической территории, особой этнокультурной структурой, основанной не на сословных делениях, а на “горизонтальных” (конфессиональных, тер- риториальных-этнографических, субэтнических) связях, а также, ближе к началу XVIII в., и большей социальной однородностью. Несмотря на то, что на северо-западе Приуралья этот этнос по-прежнему не имел четких этнических границ, в других частях Волго-Уральского региона он территориально и этнически вполне определился. У волго-уральских татар сложились общие культурно-языковые особенности, закрепился единый этноним — “татары”, хотя до конца XVII в. и даже значительно позже, наряду с этим этнонимом у них сохранялись субэтнические и другие самоназвания (например, широко бытовал конфессионим “мусульмане”). В этом волго-уральские татары сходны со многими другими феодальными этносами, для которых до национального этапа консолидации пестрота этнонимов была обычным явлением.
Список сокращений
АИ — Акты исторические, собранные и изданные Археографической комиссией.
ААЭ — Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографической экспедицией Академии наук.
АМГ — Акты Московского государства, изданные императорской Академией Наук.
ВНОТ — Вестник Научного общества татароведения.
ГА — Государственный архив.
ГПБ — Государственная публичная библиотека (г.Санкт-Петербург).
ДДГ — Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей (1909; 1950 гг.).
ДМ — Документы и материалы по истории Мордовской АССР.
ДРВ — Древняя российская вивлиофика.
ЖМВД — журнал Министерства внутренних дел.
ЖМНП — журнал Министерства народного просвещения.
ИВ РАН — Институт Востоковедения Российской Академии Наук.
ИИ РАН — Институт Истории Российской Академии Наук.
ИЯЛИ — Институт языка, литературы и истории им.Г.Ибрагимова АН Татарстана.
МИБ — Материалы по истории Башкирской АССР.
МОИДР — Московское общество истории и древностей российских.
МКАЭН — Международный конгресс антропологических и этнологических наук.
Марийский НИИЯЛИ — Марийский научно-исследовательский институт языка, литературы и истории.
НИИЯЛИЭ — Научно-исследовательский институт языка, литературы, истории и экономики при Совете Министров Мордовской АССР (Мордовский НИИ).
ОАИЭ — Общество археологии, истории и этнографии при Казанском университете.
ООИД — Одесское общество истории и древностей.
ОРГО — Оренбургское отделение Русского географического общества.
ИГУ — Пермский государственный университет.
ПДРВ — Продолжение древней российской вивлиофики.
ПСЗ — Полное собрание законов Российской империи.
ПСРЛ — Полное собрание русских летописей.
РГО — Русское географическое общество.
РИО — Русское историческое общество.
РГАДА — Российский государственный архив древних актов.
РГИА — Российский государственный исторический архив.
УАК — Ученая архивная комиссия (В. — Вятская; Н. — Нижегородская; О. — Оренбургская; И. — Пермская; Р. — Рязанская; С. — Саратовская; Т. — Тамбовская).
УОЛЕ — Уральское общество любителей естествознания.
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
Разряд 23, оп.1, ед.хр.54 (Этнографические заметки о татарах Нижегородской губ.).
Ф.2, оп.1, ед.хр.38 (Мещеряки).
ФТ-1У-520 (Книга переписная 7153 г. из архива Шацкого уезда).
Ф.77 (Фонд Н.И.Воробьева), ед.хр.1. {Воробьев Н.И. Население Мензелин- ского кантона ТССР. По данным экспедиции Общества изучения Татарстана 1929 г.).
Ф.77, оп.4, ед.хр.5.
Ф.18, оп.1, ед.хр.6 {РахимА. Новые списки татарских летописей. 1930).
Ф.574, оп.2, ед.хр.4436 {Первухин Н. Краткий очерк кладовищ, встречающихся в Глазовском уезде Вятской губ. и находок, сделавшихся здесь известными. 1886 г.).
Ф.59, оп.1. ед.хр.289, т.1.
Ф.170, onl, ед.хр.11, 32.
Ф.583, оп.4, ед.хр.344.
Ф.712, оп.13, ед.хр.66.
Ф.316, оп.1, ед.хр.78 (О начале и происхождении разных племен иноверцев. 1784 г.).
Ф.297, оп.2, ед.хр.948.
Ф.196, оп.1, ед.хр.109 (Список личных имен дворян; Список дворянам Пензенского наместничества).
Ф.132, оп.1, ед.хр.457, — ч.1. (летопись Саровской пустыни).
Ф.132, оп.1, ед.хр.1.
Ф.6, оп.З, ед.хр.2353 и 3784.
Ф.96, оп.2,ед.хр.43.
Ф.350, оп.1, ед.хр.157.
Ф.350, on.2, ед.хр.1102, 1221, 2977, 2984, 2985, 2991, 3088, 3088, 3093.
Ф.1209, ед.хр.153, 226, 643, 848, 858, 6444, 6445, 6445, 6447, 6483.
Ф.1355, on. 1, ед.хр.929, 932, 1871, 1874, 1876, 1879.
Ф.1350, on.56, ед.хр.563, ч.1 “А”; ч.2 “В”, “Д”
Ф.558, оп.2, ед.хр.293 и 295.
П.Н.Луппов. — Ижевск, 1958.
// Congress septinrus intemationalis Finno-Ugristarum. — V.4. Sessiones sectionum dissertationes. Ethnologica et folclorica. — Debrecen, 1990. — C.386—391.
197ИсхаковД. Нократтатарлары//Казан утлары, 1990, № 3. — 175—179 б. б.
организации башкир в XVII—XVIII вв.). — Уфа, 1957.
СССР, Ин-т истории СССР, 1984.
Наука, 1974.
Введение............................................................................................................... 3
Раздел I. ЭТНОСОЦИАЛЬНАЯ СТРАТИФИКАЦИЯ
КАЗАНСКИХ ТАТАР В XV—XVII вв.......................................................... 11
Глава 1. Административно-политическое устройство
Казанского ханства в XV—XVI вв................................................................. 14
Глава 2. Этносословная структура татар в Казанском ханстве
и в Казанском крае до середины XVII в........................................................ 61
(проблема “ясачных чувашей’’)................................................................. 80
Раздел II. ОТ КАЗАНСКИХ К ВОЛГО-УРАЛЬСКИМ ТАТАРАМ: В ПОИСКАХ СЛАГАЕМЫХ ЭВОЛЮЦИИ
ЭТНОСА В XV—XVII вв.............................................................................. 111
Глава 1. Роль приуральского населения
при формировании этноса волго-уральских татар....................................... 113
и этническая принадлежность населения в XV—XVII вв..................... 114
закамской части Ногайской даруги в XV—XVII вв............................... 140
Глава 2. Мещерский “юрт”
и его государствообразующий этнос в XV—XVII вв................................. 175
административно-территориальная структура, статус)......................... 183
в XV—XVII вв.: этнос и этнические компоненты................................. 212
Глава 3. Социально-политические и этнокультурные факторы
становления этноса волго-уральских татар в XVI—XVII вв...................... 228
Волго-Уральского региона в XVI—XVII вв........................................... 229
кристаллизация этнокультурных особенностей..................................... 241
Заключение....................................................................................................... 247
Список сокращений......................................................................................... 251
Список использованных источников и литературы..................................... 252
Содержание...................................................................................................... 276
ИСХАКОВ Дамир Мавлявиевич
ОТ СРЕДНЕВЕКОВЫХ ТАТАР К ТАТАРАМ НОВОГО ВРЕМЕНИ
(этнологический взгляд на историю волго-уральских татар XV—XVII вв.)
Оригинал-макет, дизайн обложки Д.Р.Сахабутдиновой
[1] В скобках указаны годы упоминания звеньев родословной в документах. У Сейтяк бека отмечены годы рождения и смерти. Кроме того, он известен по жалованным грамотам 1547 и 1551 гг.