Татары: популярная этнография (этническая история татарского народа)

УДК 39(470.41)

ББК 63.5(2 Рос=Тат) И85

ИНСТИТУТ ИСТОРИИ им. Ш.МАРДЖАНИ АН РТ
ЦЕНТР ЭТНОЛОГИЧЕСКОГО МОНИТОРИНГА

Научный редактор¹ кандидат исторических наук

I ./1.1 тан к в

Ответственный секретарь: заместитель руководителя
Центра этнологического мониторинга
1.1 .liana шева

Исхаков Д.М.

И85 Татары: популярная этнография (этническая история та­тарского народа / Дамир Исхаков. — Казань: Татар, кн. изд-во, 2005. —159 с. ил.

ISBN 5-298-04130-2

Данная работа посвящена этногенезу и этнической истории татар на до- национальном и национальном этапах. В книге достаточно детально прос­леживается формирование основных этнических компонентов татарского на­рода и становление средневековых татарских этнических общностей в XIII — XVI вв. Рассматривается также образование этноса волго-уральских татар во второй половине XVI — начале XVIII вв. Во второй части исследования на основе новейших теоретических представлений анализируется процесс скла­дывания и развития татарской нации. Уделяется внимание национальному возрождению на рубеже XX — XXI вв., а также состоянию и перспективам татарской нации.

Издание рассчитано на широкий круг читателей.

© Татарское книжное издательство, 2005 © Исхаков Д.М ., 2005

 

содержание - *

1ПР Т1М UUI1I‘ .                                                                                              4

lilt I I» I. >ltl< ЮНО! If llllll>IP(KilJ n« и пи I l<IT<IP<K(>

It HdlM Id II lldlllll llcl llillt r« IlfltMl Id                                                          13

Введение....................................................   .14

Глава 1. Образование основных этнических компонентов татар 15 Глава 2. Становление средневекового татарского этноса                     29

Глава 3 Тюрко-татарские государства и этнические общности в

XV — XVI вв................................................................................................. 34

Глава 4. Этническое развитие татар во второй половине XVI — начале XVIII вв                                                                               .......... 59

Idt lb II. If IIHIlIHUilHIH! И II».>111 ItU UHdllll I I all dill КСII IldllHM... .67

Введение..................................................... .68

Глава 1. Преднация                                                                               70

Глава 2. Высокая культура и ее роль в становлении татар­ской этнокультурной I ации...........................................................................   79

Глава 3. Культура народная и «высокая»                                  109

Глава 4. Татарская политическая нация..................................... 115

Глава 5. Трансформация татарской нации в советский период . 125 Глава 6. Национальное возрождение рубежа XX — XXI сто­летий .. 137

Глава 7. Состояние и перспективы татарской нации .          . 146

I d К 1И НОН111‘      .     . .                                                                           .155

Рекомендуемая литература                                                                      . 158

Предисловие

------------------ *--------------------

Этнография (от греческого «этнос» — народ, «графо» — пишу, описываю) или более характерное до недавнего времени для зару­бежных стран название науки — «этнология» (от греческого «ло­гос» — слово, учение), сейчас широко используемое и в России, является одной из исторических дисциплин, основным объектом изу­чения которой являются народы (этносы) — их происхождение (эт­ногенез) и историческое развитие (этническая история), особенности материальной и духовной культуры, общественные отношения, се­мья, семейный быт, обычаи, праздники и обряды. Именно в этих сферах сосредоточены различия между народами, в совокупности составляющие их этнические особенности, придающие им непов­торимый облик.

Этнография (этнология) занимается изучением прежде всего тра­диционной или народной культуры, то есть того культурного слоя, который сформировался еще в период средневековья — до воз­никновения так называемой «высокой» или национальной культу­ры буржуазного периода развития. Этнографы исследуют причины трансформации народной культуры, прослеживая влияние на нее различных факторов (экологических, социальных, экономических, политических, собственно этнических и т.д.). На основе данных о народной культуре ими проводится реконструкция ранней истории народов, в том числе и бесписьменного периода. Этнографические исследования, опирающиеся не только на собственные методы и источники, но и на сведения смежных наук (истории, археологии, фольклора, языкознания и др.), позволяют понять пройденный на­родами путь становления.

Этническое становление татар было весьма длительным и их этногенез до сих пор остается предметом дискуссий. Ранний пери­од их этнической истории недостаточно освещен в письменных ис­точниках, что затрудняет полноценное изучение древних и средне­вековых этапов этногенеза. В немалой степени острота проблемы объясняется и сложностью трактовки этнических процессов сред­невековья специалистами различных наук.

Можно выделить три основные концепции происхождения татар.

Булгаро-татарская теория базируется на положении, что этнической основой татарского народа являлся булгарский этнос, сложившийся в Среднем Поволжье и Приуралье с VIII в. н.э (в пос­леднее время некоторые сторонники этой теории стали относить

 

появление тюрко-булгарских племен в крае к VIII — VII вв. до н,э. и ранее). Наиболее важные положения этой концепции формулиру­ются следующим образом.

Основные этнокультурные традиции и особенности современ­ного татарского (булгаро- татарского) народа сформировались в пе­риод Волжской Булгарин (X — XIII вв.), а в последующее время (зо­лотоордынский, казанскоханский и русский периоды) они претерпе­вали лишь незначительные изменения в языке и культуре. Княжества (эмираты) волжских булгар, находясь в составе Улуса Джучи, поль­зовались значительной политической и культурной автономией, а влияние ордынской этнополитической системы власти и культуры (в частности, литературы искусства и архитектуры) носило харак­тер чисто внешнего воздействия, не оказавшего заметного влияния на булгарское общество. Важнейшим следствием господства Улу­са Джучи стал распад единого государства — Волжской Булгарин, на ряд владений, а единой булгарской народности — на две этно- территориальные группы («булгаро-буртасы» улуса Мухша и «бул­гары» волго-камских булгарских княжеств). В период Казанского ханства булгарский («булгаро-казанский») этнос упрочил ранние до­монгольские этнокультурные особенности, которые продолжали тра­диционно сохраняться, включая и самоназвание «булгары», вплоть до 1920-х гг, когда этносу татарскими буржуазными националиста­ми и советской властью был насильственно навязан этноним «та­тары». Все остальные группы «татар» возникли на самостоятель­ной основе и к этнической общности булгаро-татар Волго-Уральс­кого региона не имеют прямого отношения, являясь фактически этносами с самостоятельными этногенезом и этнической историей (например, сибирские, крымские и польско-литовские татары). Дан­ная концепция была разработана в основных чертах в 1920-е гг. с появлением теории автохтонного происхождения народов (Н.И.Фир- сов, М.Г.Худяков). В советской исторической и лингвистической науке с середины 1940-х гг. (после Постановления ЦК ВКП(б) от 9 августа 1944 г. и научной сессии по происхождению казанских татар 25 — 26 апреля 1946 г.) эта теория была официально утверждена в ка­честве основной концепции этногенеза татарского народа и актив­но разрабатывалась в 1950—1990-е гг. (А.П.Смирнов, Х.Г.Гимсди, Н.Ф.Калинин. Л.З.Заляй, Г В.Юсупов, Т.А.Трофимова, А.Х.Халиков, М.З.Закиев АЛКаримуллин, С.Х.Алишев, в определенной степени Ф.Т.Валеев, Н.А.Томилов и др.).

Теория татаро-монгольского происхождения татарского народа основывается на факте переселения в Европу кочевых та­таро-монгольских (центрально-азиатских) этнических групп, которые, смешавшись с кипчаками и приняв в период Улуса Джучи ислам, создали основу культуры современных татар. Сторонники этой тео­рии отрицают либо приуменьшают значение Волжской Булгарин и ее культуры в истории казанских татар, считая, что Булгария была слаборазвитым государством без городской культуры, с поверхност­но исламизированным населением. В период Улуса Джучи местное булгарское население было частично истреблено или, сохранив язы­чество, сдвинулось на окраины, а основная часть подверглась ас-

>

 

симиляции со стороны пришлых мусульманских групп, принесших городскую культуру и язык кипчакского типа. Теория возникла в на­чале XX в. (Н.И.Ашмарин, В.Ф.Смолин) и активно развивалась в тру­дах татарских (З.Валиди, Р.Рахмати М. И. Ахметзянов, в последнее время Р.Г.Фахрутдинов), чувашских (В.Ф.Каховский, В.Д.Димитри- ев, Н.И.Егоров, М.Р.Федотов) и башкирских (Н.А.Мажитов) истори­ков, археологов и лингвистов

Тюрко-татарская теория происхождения татарского этноса подчеркивает тюрко-татарские истоки современных татар, отмеча­ет важную роль в их этногенезе этнополитической традиции Тюркс­кого каганата, Великой Болгарии, Хазарского каганата, Волжской Булгарин, кипчакско-кимакских и татаро-монгольских этнических групп степей Евразии. Основным элементом в процессах этногене­за и этнической истории ее сторонники считают факторы самосоз­нания, религии, государственности, письменной культуры и систе­мы образования, указывая на более широкие этнокультурные кор­ни общности татарской нации, чем Урало-Поволжье.

В качестве ключевого момента этнической истории татарского этноса данная теория рассматривает период Улуса Джучи, когда на основе пришлых монголо-татарских и предшествующих местных — булгарских и кипчакских традиций возникли новая государствен­ность, культура, литературный язык. В Улусе Джучи, в первую оче­редь в среде мусульманизировавшейся военно-чиновной знати, сло­жились новые исторические традиции и татарское этнополитичес­кое самосознание После распада Золотой Орды на несколько независимых государств произошло разделение татарского этноса на группы, которые затем начали развиваться самостоятельно. Боль­шое значение в этот период, и особенно после русского завоевания татарских ханств, стало играть религиозное (мусульманское) само­сознание.

Во второй половине XIX в., в период быстрого развития буржу­азных социально-экономических отношений (особенно в среде та­тар Волго-Уральского региона), подъема национальной культуры, были актуализированы представления о культурно-историческом единстве татарского этноса и воссоздана историческая традиция в форме татарской идеологии (Ш.Марджани, И.Гаспралы, Х.Атласи, Г.Исхаки и др.). Благодаря культурной трансформации волго-уральс­кие татары стали центром притяжения тюрко-мусульманских наро­дов России и ядром развития татарской нации. Результатом куль­турно-интеграционных процессов явилось формирование современ­ной или «этнополитической» нации, что выразилось в сложении татарского национального самосознания и утверждении общего са­моназвания «татары»

Эту теорию в тех или иных аспектах развивали в XX в в своих трудах Г.Губайдуллин, Г.Баттал-Таймас, А.Н.Курат, М.Г.Сафарга- лиев, Э.Н.Наджип, Н.А.Баскаков, Ш.Ф.Мухамедьяров, Р.Г.Кузеев, М.А.Усманов, Н.Девлет, Д.М.Исхаков, Ю.Шамильоглу, А.Каппелер, А.-А.Рорлих, А.Дж.Франк, И.Л.Измайлов и др.

Этноним (наименование) «татар» впервые появился у тюркских и монгольских племен Центральной Азии в VI —VIII вв. (в фоомах

«отуз-татар» и «токуз-татар»), но собственно средневековый татарс­кий этнос сложился лишь в составе Золотой Орды (Улуса Джучи) в XIII—XIV вв, Именно к этому времени относятся описания путе­шественниками культуры, обычаев и общественной жизни татар. Среди них особенно выделяется труд Ибн Батута (XIV в.), лично побывавшего в Поволжье, в т.ч. и в столице Золотой Орды г.Сарае (1334). Ценнейшие сведения о средневековых татарах содержатся и в труде крупнейшего историка XIV в. Рашид-ад-дина «Сборник ле­тописей» (Джамиг ат-таварих). Так как средневековый татарский эт­нос сложился на основе многих этнических компонентов, главными из которых были волжские булгары, кипчаки (половцы) и финно- угры, сведения, содержащиеся об их культуре в арабских, тюркс­ких, русских и европейских источниках, также весьма важны для понимания этногенеза и этнической истории предков татар. В чис­ле таких работ надо назвать обстоятельное описание Ибн Фадла- ном, — секретарем багдадского посольства в Волжскую Булгарию — Волжской Булгарин и ее населения (X в.), а также сочинение Абу Хамида аль-Гарнати, посетившего это же государство в 1135 —1136 гг. Многие интересные материалы о кипчаках (половцах) и булга­рах сохранились в русских летописях и в египетских источниках Мам- люкского периода.

О татарах, оказавшихся после распада Золотой Орды (первые десятилетия XV в.) в составе разных татарских государств (ханства Казанское, Крымское, Астраханское, Касимовское, Тюменское (Ши- банидское) и Ногайская Орда, а также Большая Орда), довольно детальные сведения, в т.ч. и относительно их культуры, быта мож­но найти в русских и в европейских источниках. Среди первых, кро­ме летописей, надо отметить «Сказание о Казанском царстве» кня­зя А.Курбского (XVI в.) и «Казанскую историю» (XVI в.) неизвестного автора. О сибирских татарах много сведений сохранилось в «Си­бирских летописях» — источнике XVII в. Из европейских авторов надо выделить труд С.Герберштейна «Записки о Московии», в 1517 и 1526 гг. посетившего Московское государство и получившего не­которые данные о татарах. Кроме того, из европейских авторов нуж­но отметить трактат секретаря польского короля Сигизмунда II М.Лит- вина (Венцеслава Миколаевича) «О нравах татар, литовцев и мос- ковитян» (1550) и сочинение Блеза де Виженера «Описание Польского королевства и порубежных с ним стран» (1573). В «Путе­шествии в Московию» А.Олеария (1633,1643) описываются астра­ханские татары (включая ногайцев).

В XVIII в. народы России начали уже изучаться по специальным программам. Во время академических экспедиций, чьи маршруты проходили по Волго-Уральскому региону, были сделаны весьма ин­тересные наблюдения по бытовой культуре татар Особо ценные сведения о татарах оставили нам академики С.Г Гмелин, П.С.Пал- лас и И.И.Лепехин. К этим работам примыкает труд Г.Ф.Миллера «История Сибири», подготовленный в ходе сбора материалов в рам­ках первой академической экспедиции. В данной работе сохрани­лись уникальные сведения о сибирских татарах. Весьма важными, особенно для изучения татар Приуралья, являются работы П.И.Рыч-

 

кова «Топография Оренбургская» (1762) и «Журнал и дневные за­писи...» (1770—1772).

После открытия в Казани в 1804 г. Казанского университета эт­нографическими исследованиями стали заниматься университетс­кие ученые (К.Ф.Фукс, И Ф.Эрдман, Э.Турнерелли и др.). Одной из первых работ по этнографии татар является исследование К,Ф.Фукса «Казанские татары в статистическом и этнографическом отноше­нии» (1844). Вскоре к ним примкнули и татарские ученые (Хальфи- ны, Х.Файзханов). Начиная со второй половины XIX в. татарские ученые начали довольно интенсивно заниматься этнографически­ми исследованиями. Например, этнографические сюжеты представ­лены в труде основоположника татарской исторической науки Ш.Марджани «Местафадел-эхбар фи эхвали Казан ва Болгар» (Ис­точники по истории Казани и Булгара, 1885, 1900). Специальные этнографические работы были опубликованы в конце XIX в. прос­ветителем К.Насыри («Верования и обряды, возникшие в жизни ка­занских татар вне влияния ислама», 1880), в конце XIX — начале XX в. историком и этнографом Г.Ахмаровым («О поездке в 1894 и 1895 гг. в Тетюшский и Спасский уезды Казанской губернии с архе­ологической и этнографической целью», 1899, «О языке и народ­ности мишарей», 1903; «Тептяри и их происхождение», 1907, «Сва­дебные обряды казанских татар», 1907)

К первым десятилетиям XX в. уже существовали достаточно круп­ные исследования по татарам, содержащие сведения этнографи­ческого плана. Это, например, книги Н.А.Спасского «Очерки по ро- диноведению. Казанская губерния» (1910), Р Знаменского «Казанс­кие татары» (1910), М.Машанова «Современное состояние татар-мухаммедан и их отношение к другим инородцам» (1910) и др. После образования Татарской АССР (1920), изучение татарско­го населения, особенно сосредоточенного в этой республике, ин­тенсифицировалось. Этому способствовали и возникшие тогда науч­ные общества («Научное общество Татароведения», «Общество изучения Татарстана» и т.д.). В итоге накопления в 1920-х гг. значи­тельного объема этнографических материалов появился фундамен­тальный труд Н.И.Воробьева «Материальная культура казанских та­тар» (1930), ставший обобщающим этнографическим исследовани­ем по крупнейшей группе татар — казанским татарам. Тогда же были опубликованы и многие работы о татарах, расселенных за преде­лами Татарстана. Это такие исследования, как «Элементы культу­ры у касимовских татар» В.В.Гордлевского (1927), «Татары каси­мовские и татары-мишари ЦПО» Б.А.Куфтина (1929), «Карагачи (по материалам поездки 1927 г.)» В. Пятницкого (1930) и ряд других.

После создания в 1939 г. Татарского НИИ языка, литературы и истории, вошедшего в 1945 г. в состав Казанского филиала АН СССР, этнографические исследования татар сосредоточиваются в этом научном учреждении, где с 1961 г. существовал сектор архео­логии и этнографии. Сотрудниками ИЯЛИ в 1950 — 1970-х гг. был подготовлен целый ряд этнографических трудов татар; «Казанские татары» Н.И. Воробьева (1953), «Орнамент казанских татар» Ф.Х.Ва- леева (1969), «Татары-мишари» Р.Г.Мухамедовой (1972), «Татар

 

халкыныц килеп чыгышы» (Происхождение татарского народа) А.Х.Халикова (1974), «Татары-кряшены» Ю.Г.Мухаметшина (1977). Самое главное, большая работа, в том числе и экспедиционная, проводившаяся в стенах этого института под руководством профес­сора Н.И.Воробьева, в 1969 г. завершилась изданием фундамен­тальной коллективной монографии «Татары Среднего Поволжья и Приуралья», обобщившей все доступные к тому времени материа­лы по татарам Волго-Уральского региона.

Тем не менее сбор полевого материала надо было продолжать, так как в условиях быстрого индустриального развития татарского общества в 1950—1980-х гг. традиционная культура катастрофи­чески исчезала. Поэтому в 1971 —1985 гг. этнографы МЯЛИ рабо­тали по теме «Историко-этнографический атлас татарского наро­да», направленной на сбор полевого материала по унифицирован­ным программам. В итоге длительной работы было подготовлено шеститомное издание «Историко-этнографического атласа татарс­кого народа» (пять из них уже изданы). Параллельно выходило боль­шое число этнографических трудов молодого поколения этногра­фов (Н.А.Халикова, С.В.Сусловой, Ф.Ш.Сафиной, Ф.Л.Шарифулли- ной, Д.М.Исхакова и др.) и этносоциологов (Р.Н.Мусиной, Л.В.Сагитовой). Начиная с 1980-х гг. усилилось этнографическое изучение татар, живущих за пределами Среднего Поволжья и Приу­ралья, В итоге появились: книга «Западно-сибирские татары во вто­рой половине XIX — начале XX в.» Ф.Т.Валеева (1980), сборники «Астраханские татары» (1992), «Нагайбаки» (1995), «Сибирские та­тары» (2002). Татарской этнографической тематикой занимались и некоторые ученые, работающие за пределами Татарстана Особен­но следует отметить Н.А.Томилова (Омск), выпустившего целую се­рию исследований, посвященных сибирским татарам: «Современ­ные этнические процессы среди сибирских татар» (1978), «Тюрко­язычное население Западно-Сибирской равнины в конце XVI — первой четверти XIX в.» (1981), «Этническая история тюркоязычно­го населения Западно-Сибирской равнины в конце XVI — первой четверти XIX в.» (1992).

Как достойное завершение этапа сбора полевых данных 1970 — 1980-х гг. и издания трудов, посвященных отдельным этническим и этнографическим группам татарского народа, его культуре, в 2001 г. в Москве была опубликована новая фундаментальная коллектив­ная монография «Татары». Она вобрала в себя практически все накопленные к настоящему времени сведения по всем разделам этнографии татарского народа. Самое главное, в этом труде, как и в некоторых других современных исследованиях, подготовленных в Татарстане, серьезное внимание было уделено этническим ас­пектам становления и трансформации татарской нации. Ранее дан­ная проблема была разработана слабо.

Этноним «татары» является общенациональным и употребля­ется всеми группами, образующими татарскую этническую общность Поволжья и Приуралья, Западной Сибири, Крыма, Буджака (Румы­ния) и исторической Литвы. В прошлом у всех этнотерриториаль- ных групп татар имелись и локальные этнонимы: у поволжско-приу-

»

ральских татар — меселман. казанлы, мишар (мишэр) или меще­ряк, типтэр, керэшен, нагайбэк, кэчим и др.; у астраханских — ну- гай, карагаш, юрт татарлары и др.; у сибирских — тоболлык, туралы, бараба, темэнлек, бохарлы и т.д.; у литовских — меслим, липка (литва), липка татарлары.

Впервые этноним «татар» появился, как уже было сказано, у тюркских и монгольских племен Центральной Азии в VI — VIII вв. Наиболее раннее упоминание племенного объединения «отуз-та- тар» содержится в надписи в честь Кюль-Тегина (732), повествую­щей о времени правления основателя Тюркского государства — Тюрк или — кагана Бумына (VI в.). В X — XII вв. известен целый ряд татарских государств и племенных объединений на территории Мон­голии. К началу XIII в. объединения татар оказались в составе Мон­гольского государства во главе с Чингисханом и участвовали в его военных походах. В возникшем в результате этих походов Улусе Джучи (Золотой Орде) в XIII—XIV вв. численно преобладали кип­чаки, которые, однако, были подчинены господствовавшим тюрко­монгольским кланам, что привело к усвоению большинством насе­ления государства этнонима «татары», так как последний являлся символом знатности и могущества, употреблялся для обозначения военно-служилого сословия, составлявшего элиту общества. Не слу­чайно в арабо-персидской, русской и китайской традиции это имя использовалось для обозначения войск и населения империи Чин­гисхана, а позже — Золотой Орды. В период средневековья термин «татар» в качестве экзоэтнонима (наименования, присвоенного изв­не) использовался на Руси, в Европе и в мусульманских странах для обозначения всего населения Золотой Орды. Возникшее в его среде этнополитическое самосознание, нашедшее отражение в офи­циальной историографии, символах и мифологемах общности, сыг­рало ключевую роль в распространении этнонима «татары» на об­ширной территории Золотой Орды, особенно в среде кочевой и чи­новной джучидской знати.

Во второй половине XIX в. этноним «татары» под воздействием интеллигенции стал употребляться в качестве основного общена­ционального наименования. К первым десятилетиям XX в. он стал доминирующим.

Татарская этническая общность имеет сложную внутреннюю структуру, которая в полной мере еще не проанализирована. Объ­ясняется такое положение несколькими причинами. Известно, что в России и в Западной Европе длительное время татарами называли практически все тюркские (иногда и не тюркские) народы (за исклю­чением турок), что создало историографическую традицию расши­рительного применения термина «татары». К началу XX в. этноним «татары» окончательно закрепился в качестве самоназвания тюр­коязычного населения Волго-Уральского региона, Крыма, Буджака, Западной Сибири и потерявшего свой родной язык тюрко-мусуль­манского населения исторической Литвы. Но из-за обширности аре­ала расселения татар и по ряду других причин комплексное этног­рафическое исследование всех этих групп, позволяющее судить об этнокультурной дифференциации данной общности, до сих пор не

н

 

завершено. Поэтому можно понять В.В.Бартольда, который в нача­ле XX в., с одной стороны, высказывал отчетливое мнение о су­ществовании нескольких народов с самоназванием «татары», а с другой, считал возможным применять понятие «татарская нация», подразумевающее почти все группы татар.

Уже в дореволюционный период сложилось представление о су­ществовании нескольких этнотерриториальных групп татар (по­волжских, сибирских, астраханских, крымских, литовских, буджакс- ких). Но эта классификация основывалась на простой географи­ческой дифференциации татарской этнической общности. Существовала, да и сейчас существует тенденция рассматривать большинство этих групп в качестве особых этносов. Одновременно в литературе достаточно широко представлена и другая точка зре­ния — о консолидации на рубеже XIX — XX вв. некоторых из этих групп (сибирских и астраханских татар) с волго-уральскими татара­ми в единую общность. Однако в силу указанных выше причин най­ти подходы к решению поставленного вопроса далеко не просто. В частности, понятие «волго-уральские татары» (татары Волго-Уральс­кого региона) и его синонимы (поволжские, казанские, средневолжс­кие татары) не являются чисто географическими хотя бы потому, что не позже XVIII в. татарское население с территории Волго- Уральской историко-этнографической области начало активно пе­реселяться на сопредельные территории, в том числе и в районы проживания сибирских и астраханских татар, войдя в тесные этно­культурные контакты с местным тюркским населением. Поэтому, что­бы разобраться в проблеме этнической структуры татарской общ­ности, вначале необходимо выяснить отношение всех групп с этно­нимом «татары» между собой и раскрыть содержательную старину этнической реальности, стоящей за понятием «татарская нация». На схеме 1 представлен один из возможных вариантов общетеоре­тического подхода к обсуждаемому вопросу.

Схема 1

Татарская этническая общность
Этносы		Этнические группы
Крымские татары (крымско-татарская нация)	Татарская нация	Литовские татары	Буджакские татары

 

 

Этнотерриториальные группы
Волго-уральские татары	Астраханские татары	Сибирские татары

 

 

Субэтносы			Субконфессиональная общность
Казанские татары	Касимовские татары	Татары-мишари	Кряшены

Как видно из схемы 1, в рамках татарской эбщности можно вы­делить два этноса и две этнические группы. Несмотря на то, что все они в конечном счете восходят к средневековому золотоордынс- ко-тюркскому (та гарскому) этносу, этническая история их оказалась неодинаковой. Такие группы, как литовские и буджакские татары, следует рассматривать скорее как небольшие по численности, за­консервированные «осколки» исчезнувшего в XV — XVI вв. «обще­татарского», т.е. средневекового татарского этноса. А крымско-та­тарская и татарская нации прошли через ряд этапов этнической трансформации, прежде чем сформировался их этнический облик, который был характерен для них на рубеже XIX — XX вв.

Крымские татары считали себя отдельным этносом еще в доре­волюционный период. Язык их самостоятелен, а в культурно-быто­вом отношении они обладали значительным своеобразием. Нами высказывалось мнение, что в силу своей относительной малочис­ленности (в начале XX в. около 200 тыс. человек) крымские татары до начала XX в. переживали процесс сложения в народность бур­жуазного типа. Однако активное национальное движение в 1917 ^г и создание Крымской Народной Республики, а затем Крымской АССР (1921) показывают, что к этому времени речь надо вести о крымско- татарской нации.

Хотя литовских татар отдельные исследователи предлагали считать уже в XVI в. самостоятельной народностью, их все-таки следует отнести к этнической группе. Но при этом нужно обратить внимание на то, что формирование городского слоя литовских та­тар во второй половине XIX в. привело к усилению у них собственно «татарского» самосознания (взамен прежних «мусульманского» «шляхетского» или земляческого типов этнонима «липка»), что го­ворит о некоторой тенденции к отождествлению ими себя с более широкой татарской общностью. После длительного перерыва, в условиях начавшегося возрождения татарской нации в 1980 — 1990-е гг., у литовских татар расширились контакты с волго-уральски­ми татарами, появилось даже стремление изучать литературный язык.

 

 

 

Часть I

------------------ *-------------------

ЭТНОГЕНЕЗ Н
ЭТНИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ
ТАТАРСКОГО НАРОДА
ДСНАНИСНАЛСИСГС
ПЕРИОДА

-------------- *--------------

Сведение

-------- ф-------

В истории становления средневекового татарского этноса мож­но выделить следующие этапы образование основных этничес­ких компонентов (сер. VI — сер. XIII вв.) и формирование средне­вековой татарской этнополитической общности (сер. XIII — перв. четв. XV вв.). На первом этапе происходило образование основных этнических компонентов народа, на базе которых на втором этапе в рамках Улуса Джучи (Золотой Орды) консолидировался единый средневековый татарский этнос.

Сущность первого этапа состояла в постепенном формирова­нии основных компонентов татарской общности, которые развива­лись самостоятельно. На этом этапе истории татарское этническое самосознание было явлением локальным, характерным для цент­рально-азиатских и западно-сибирских этнических групп, разви­вавшихся далеко от регионов исторической консолидации татар­ского этноса, а признаки, ставшие затем определяющими для эт­нокультурной специфики татар (ислам, городская культура, обще­городское койне, литературный язык и т.д.), развивались в Волго-Уральском регионе. На втором этапе произошло слияние различных этнокультурных компонентов и элементов этнополити­ческой общности, что привело к формированию внутри Улуса Джу­чи единого средневекового татарского этноса.

В результате наступившей после распада Улуса Джучи феодаль­ной раздробленности, приведшей к становлению самостоятель­ных тюрко-татарских государств, в их границах в XV — XVI вв. сло­жился ряд взаимосвязанных позднезолотоордынских татарских этнических общностей (народностей), достаточно отчетливо про­слеживаемый по культурно-языковым особенностям до настояще­го времени.

С присоединением во второй половине XVI в. большинства та­тарских этнополитических образований к Русскому государству в развитии татарской этнической общности наступил новый этап: на основе консолидации казанских татар, близких к ним этнических групп северо-западного Приуралья и татар (мишарей) бывшего Ка­симовского ханства в Волго-Уральском регионе, происходило ста­новление нового этноса волго-уральских татар, продолжавшееся до рубежа XVII — XVIII вв. Другие татарские этнические группы про­должали развиваться самостоятельно.

 

Глава 1

ОБРАЗОВАНИЕ ОСНОВНЫХ ЭТНИЧЕСКИХ
КОМПОНЕНТОВ ТАТАР

Древние тюрки евразийских степей. Древние татары. Про- тотюркский этногенез (формирование этноса) охватывал обширную область Центральной Азии и Южной Сибири. В сложении этнокуль­турных и антропологических, а во многом и языковых особенностей этого населения основную роль сыграло постепенное смешение мон­голоидных тюрко-монгольских групп с европеоидным иранским и ин­доевропейским, а также с субстратным угро-финским, самодийским и др. населением. Процесс этого взаимодействия протекал в тече­ние длительного времени.

Древнетюркские племена создали целый ряд этнополитических объединений (Хуннская держава в Центральной Азии, объедине­ния сяньби, тоба и др.). Всплеск этнополитической активности тюркс­ких племен пришелся на эпоху Великого переселения народов (перв. пол. I тыс. н.э.), когда различные тюркские (огурские) и угорские груп­пы были сдвинуты движением племен, а на обширных просторах Евразии стали распространяться единые этнокультурные и этнопо­литические традиции. Именно в этот период произошло становле­ние и закрепление тех особенностей, которые в той или иной мере присущи всем тюркским народам. Наиболее активно формирова­ние этих традиций происходило в древнетюркское время (V — X вв.), когда определились оптимальные формы хозяйственной деятель­ности (кочевое и полукочевое скотоводство), в основном сложился комплекс материальной культуры (тип жилища, одежды, средства передвижения, пища, украшения), приобрели известную завершен­ность духовная культура, семейная организация, социальная струк­тура и терминология, народная этика, изобразительное искусство и фольклор, а также была выработана собственная система письма и государственная традиция (мифологемы, идеи сакральности влас­ти и т.д.). Именно в эту эпоху уходят корнями истоки основных этно­культурных и этнополитических компонентов татарского этноса.

Наиболее ранние тюркские группы в Восточной Европе появи­лись в IV в., в эпоху Великого переселения народов в составе гун­нов, дойдя до Римской империи. В V в в Северном Причерноморье после распада державы гуннов стал господствовать союз тюркско- огурских племен, в котором около 480 г. доминирующее положение заняли болгары. В конце V — начале VI в. болгары стали главной силой в причерноморских степях. Тогда же тюркские и угорские груп­пы из Западной Сибири и Казахстана переселились на Северный Кавказ где известны савиры (этот этноним лежит в основе наиме­нования «сибирь»). Из других тюркских групп на Северном Кавказе тогда упоминаются баранджары (беленджеры). В ходе создания пер­вой тюркской державы мирового уровня — Тюркского каганата (551 — 603), чья территория простиралась от Маньчжурии до За­падного Предкавказья, от Верхнего Енисея до верховьев Амура, все

 

перечисленные и многие другие тюркские племена вошли в состав этого государства. Позже это государство, разделившись на Вос­точно-тюркский и Западно-тюркский каганаты просуществовало фак­тически до середины VIII в

Важнейшими достижениями тюрков, сделавшими их народом, не только сыгравшим выдающуюся роль в средневековой истории, но и основавшим тюркскую цивилизацию, чьи традиции продолжа­ли все последующие кочезые государства, были государственное устройство (традиции имперской надплеменной державы со своей иерархически организованной социальной системой, военно-дру­жинной феодальной культурой и собственной государственной ис­ториографией), синтез кочевого и оседлого укладов и письменность, которая произвела настоящую революцию в кочевой культуре. Впер­вые традиции общей письменной цивилизации, основанной на тюркской рунике, оказались распространенными на обширной тер­ритории, став достоянием не отдельного племени (какими были ру­нические письменности кочевников до тюрков), а всей империи. Од­новременно появилась литература, внедрявшая тюркскую картину мира, традиции государственности, мифологемы этнополитическо­го единства страны, а также кодифицированное право. Письмен­ность способствовала формированию нормативного литературно­го языка и лексики, ставших основой для тюркских литератур более позднего времени.

В границах этой первой евразийской империи находились и дру­гие группы, которые могут быть отнесены к этническим предкам та­тар. Этнополитическое объединение татар (отуз-татар) сфор­мировалось в степях Монголии после распада каганата жуаньжуа- ней в результате объединения группы тюркских и монгольских племен. Впервые о туз-татары были упомянуты в надписи на па­мятнике Кюль-Тегину, свидетельствующей о подчинении их во вто­рой половине VI в. кагану тюрков Бумыну. Позднее, в VIII в., объе­динение о туз-татар под военно-политическим давлением китай­цев и тюрков распалось на несколько союзов племен. Наиболее известным и сильным из них стало объединение токуз-татар. О языке и культуре древних татар (VI — VIII вв.) нет достаточно дос­товерных сведений: одни языковеды считают их тюркским, другие — монгольским народом. Распад Тюркского каганата позволил тата­рам создать свое государственное объединение в Восточном Тур­кестане, которое вело войну против Уйгурского каганата. После по­ражения в ней часть западных татар вошла в состав Уйгурского ка­ганата, а отдельные группы переселились в Южную Сибирь, где вместе с кимако-кипчакскими племенами образовали Кимакский ка­ганат. По кимакской исторической традиции правитель каганата про­исходил из племени татар.

В 842 г. Уйгурский каганат был разгромлен кыргызами, а татары включены в их владения (надпись в долине р.Тес). После изгнания кыргызов, во второй половине IX в., татары вошли в состав уйгурс­ких княжеств (Ганьчжоуское, Турфанское и др.), создав поздние эт­нополитические объединения на границе Восточного Туркестана и

и

 

китайской провинции Ганьсу. В X — XII вв. различные татарские го­сударства и крупные племенные объединения занимали значитель­ную территорию Южной и Восточной (степной и горно-степной) Мон­голии и Северного Китая. Вся территория к востоку от Восточного Туркестана получила в мусульманской восточной историографии название «Дашт-и татар» (Татарская степь), а термин «татары» зак­репляется за немусульманским населением степей Монголии, В Вос­точном Туркестане между государствами караханидов и тангутов (Си-Ся) образовалось несколько государств (княжеств) западных та­тар. Контролируя часть Великого шелкового пути, они вели актив­ную внешнюю политику в Центральной Азии (посольства в Китай в 958, 996,1039,1084 гг. и в Среднюю Азию в 965, 981 гг.), заключали военно-политические союзы с Ганьчжоуским и Турфанским княжест­вами уйгуров, а в конце XI — начале XII в. вошли в их состав. Пра­вители этих татарских княжеств носили титул «апа текин/тегин». В X — XI вв. язык татар Восточного Туркестана был зафиксирован как тюркский (Махмуд Кашгари), а государственная религия — буддизм (частично манихейство и ислам). В 1130-е гг. княжества западных татар и уйгур были завоеваны государством каракитаев (западных киданей).

В составе народов Тюркского каганата были известны также чи- гили (изгили эсегели), являвшиеся вначале частью конфедерации теле, затем — карлуков. Чигили фиксируются вблизи племени аз (ас)- находившегося в Западной Туве (Саяно-Алтайская зона). Поз­же они оказались в обширном ареале — от р.Или и до р.Сырдарьи (по соседству с огузами). Там с ними контактировали тухчи, быв­шие в каких-то особых отношениях с чигилями. Впоследствии чиги­ли и тухчи участвовали в формировании населения Волжской Бул­гарин.

Великая Болгария. Хазарский каганат. К середине VII в. в Западной Евразии власть тюркских каганов ослабла и в причерно­морских степях возникло государство Великая Болгария во главе с Кубратом.

Болгары, жившие в степях Кубани и Причерноморья, объеди­ненные около 603 г., очевидно, племенем унногундур во главе с кланом Дуло, известным еще со времени Тюркского каганата, сфор­мировали свое этнополитическое объединение. Некоторое время оно находилось в зависимости от Аварского каганата, но в 635 г. правитель болгар Органа и его племянник Кубрат, выросший при дворе византийского императора и, видимо, там крещенный (около 619 г.), сбросив власть Аварского каганата, создали в степях Вос­точного Причерноморья союз племен, вошедший в историю под наз­ванием «Великая Болгария» Это государственное объединение выступало как союзник Византии, а Кубрат даже принял от имперэт_ ра Ираклия титул патрикия. После смерти Кубрата (640 — 660-е) его держава распалась. Хотя Великая Болгария существовала не­долго, в это^т период сформировалось особое этнополитическое са­мосознание, так как после распада и переселения различные груп­пы болгар и на новой родине сохраняли свой этноним, характерные

2 А-913

 

элементы духовной культуры, в том числе, видимо, династийную историю («Именник болгарских ханов»).

Факт расселения болгар достаточно хорошо зафиксирован пись­менными источниками, а также подтверждается сходством архео­логических материалов, обнаруженных в Нижнем Подунавье, Пан- нонии, Среднем Поволжье, Подонье и на Северном Кавказе. Пять сыновей Кубрата во главе своих племен оказались на разных тер­риториях: «Расстались друг с другом, и каждый из них отделился с собственной частью народа» Двое из них, Баян (Батбаян) и Кот- раг, оставшиеся в причерноморских степях («черные болгары» ви­зантийских и русских источников), подпали под власть Хазарского каганата. Около 679 г Аспарух со своей ордой ушел за Дунай, осно­вав Первое Болгарское царство. В Дунайской Болгарии долгое вре­мя сохранялся дуализм в организации власти и языке, но вскоре после принятия христианства (864) и подавления мятежей болгар­ской знати болгары были ассимилированы славянами. Еще двое сыновей Кубрата, вероятно, ушли в Паннонию, к аварам. Одна из групп болгар, руководимая, возможно, одним из сыновей Кубрата Кувером, играла важную роль в политике Аварского каганата. В пе­риод образования Дунайской Болгарии Кувер поднял мятеж и пере­шел на сторону Византии, впоследствии эта группа, видимо, вошла в состав балканских болгар, Другая группа болгар во главе с Альце- ко/Алзеко (возможно, более ранних переселенцев), вмешалась в Аварии в борьбу за престолонаследие и была вынуждена просить убежища у франкского короля Дагоберта (629 — 639) в Баварии, а потом бежать в Италию (близ Равенны), где вплоть до конца VIII в. часть болгар сохраняла свой язык.

Начальный период образования Хазарского каганата извес­тен недостаточно Во всяком случае, в 60 — 80-е гг. VI в. хазары уже регулярно упоминаются в источниках среди племен Северного Кавказа. Судя по различным источникам (в том числе и хазарским), хазары, разгромив болгар, к 80-м гг. VII в. стали господствовать на Северном Кавказе, Вероятно, хазары стояли во главе реорганизо­ванного союза савиров. Правящий род хазар был, очевидно, свя­зан с правившим в Тюркском каганате кланом Ашина. Но в VI в. византийские источники обычно предпочитали локализовывать их во «внутренней Скифии» имея в виду землю алан - Барсилию (во время правления императора Маврикия, 582 — 602 гг ). Хазарский каганат, являвшийся одним из крупнейших раннесредневековых по­литических объединений Восточной Европы, просуществовал до X в. Его территория включала на севере Среднее Поволжье, на западе доходила до Киева, на юге граничила с византийскими владениями в Крыму, с государством Сасанидов — в районе Дербента, доходи­ла на востоке до Приаралья, где западные огузы признавали его власть. Аланские и болгарские группы, часть которых вела уже осед­лый образ жизни, играли важную роль в этом государстве. Такие города Хазарского каганата, как Баланджар, Варачан/Вараджан, Са- мандар, Итиль/Атиль, Саркел/Шар-кил известны не только по пись­менным источникам, но и по археологическим материалам.

 

О языке хазар есть довольно разные точки зрения. По одной из них, хазарский язык был родственным с болгарским и относился к огурскому типу. Это, в определенной мере, подкрепляется леген­дой, приведенной в труде Михаила Сирийца, согласно которой, во «внутренней Скифии» обитали три брата. Один из них, Бургариос (т.е. Булгар), переселился в Мезию (территория современной Бол­гарии), другой, Хазариг, родоначальник хазар, остался в Прикас- пии. Текст легенды показывает, что хазары и булгары в глазах сов­ременников составляли этнополитическое единство Их близость, возможно, объясняется наличием общего субстрата иранского (аланского) происхождения, который, в частности, скрывается под именем барсил (барсула), так как «Барсилия» — традиционное ан­тичное обозначение сармато-аланских племен, смешавшихся с од­ной из тюркских центрально-азиатских групп (парсил), После тюрки- зации в Восточном Предкавказье они слились с хазарами, а в Запад­ном — с болгарами. Недаром у Ибн Русте и Гардизи племя берсула упоминается в составе булгарских племен в Среднем Поволжье.

После крушения Хазарского каганата, последовавшего за похо­дами русов и печенегов (965, 968 — 969), остатки хазарского насе­ления в Нижнем Поволжье, Западном Предкавказье и Крыму сох­ранялись еще вплоть до XII в. Видимо, часть их осталась в районе Волги, где они вместе с булгарами и суварами были основным на­селением г.Саксин. Необходимо особо отметить, что после похо­дов русов и печенегов правитель Хазарского каганата принял ис­лам (до этого, в 737 г., после поражения от арабских войск, один из каганов уже ненадолго принимал ислам). Это явно усилило влия­ние ислама на хазарское население, до того частично исповедо­вавшее иудаизм. Одновременно среди хазар расширилось влия­ние хорезмийцев. Примерно в 50 — 60-е гг. XI в. Хазарское госу­дарство окончательно было ликвидировано, в результате в Нижнем Поволжье закрепилась Волжская Булгария. В XII в. жившие в Сак- сине булгары и сувары имели даже своего «эмира».

Волжская Булгария. Болгарские (булгарские) племена, возмож­но, возглавлявшиеся котрагами, обитавшими по правобережью среднего Дона, переселившись в Поволжье в конце VII в., оказа­лись в окружении этнически близкого тюркского населения, кото­рое пришло сюда несколько ранее. По данным арабских авторов, кроме булгар, среди них отмечаются группы барсил (берсула), эсе- гел, савир (сувар), баранджар, т.е. население Волжской Булгарин включало алано-хазарский (баранджары), тюрко-огурский (савиры/ сувары), центрально-азиатский (эсегели/чигили) компоненты. Пер­воначально булгары заняли территорию вдоль Волги — от Самар­ской Луки до устья Камы, вытеснив балто-славянские или поздне­сарматские племена (именьковская культура). Несколько восточ­нее — в Восточном Закамье и Западном Приуралье — распростра­няются угорские племена (носители кушнаренковско-караякуповской культуры). В степном Заволжье и на Южном Урале исследователи локализуют легендарную прародину венгров - «Мадла Hungaria».

1*

Постепенно местные племена начинают консолидироваться вокруг

булгар.

В процессе складывания государства наиболее сильной оказа­лась этнополитическая общность (союз племен) булгар (возможно, «серебряные булгары» русских источников) во главе с Алмышем (Алмушем), создавших в 910 — 970-е гг. два владения (эмирата) — Булгарский и Суварский (видимо, во главе с племенем сувар). Разг­ром Хазарского каганата привел к усилению булгар, около 980 г. объединившихся в единое Булгарское государство. С X в. в состав населения Булгарин постоянно включались отдельные группы огу- зо-печенежских и кипчакских племен, а также соседних народов (бур- тасы, маджары/мадьяры), которые активно ассимилировались бул­гарами. О достаточно тесных контактах булгар с огузами свиде­тельствуют и родственные связи между главным военачальником огузов Этреком и правителем булгар Алмышем (последний был зя­тем Этрека).

Русские летописи фиксируют еще ряд названий: «серебряные булгары», собекуляе, челмата, темтюзи, в целом считавшихся булгарами. Правда эти группы были скорее всего территориаль­ными образованиями (очевидно, жители определенной округи с го­родским центром).

Волжская Булгария занимала территорию от Окско-Свияжского междуречья на западе до Южного Урала на востоке, от Посурья и Самарской Луки на юге до Предкамья на севере. Здесь археологи­чески известны городища (около 200), среди которых, судя по дан­ным письменных источников, выделяются остатки крупных городов (Болгарское, Билярское, Суварское, Богдашкинское, Алексеевское, Валынское — «Муромский городок», Юловское и др.) и небольшие городища (замки), а также селища (более 800). Столицей государст­ва был г.Биляр («Великий город» русских летописей), который от­личался своими размерами (8 кв. км) и численностью населения (до 50 тыс.).

Были исследованы булгарские могильники (Новинковский, Боль- шетарханский, Танкеевский, Большетиганский и др.) конца VII — втор. пол. X в. с языческим погребальным культом (погребения с вещами, культ коня, курганные захоронения и т.д.), а с первой по­ловины X в — с мусульманской обрядностью (обычное захороне­ние в гробах; ориентация покойного по кыбле: головой на запад, тело чуть повернуто на правый бок, лицо обращено в сторону Мек­ки; как правило, отсутствие вещей и т.д.). На поселениях изучены наземные жилища, полуземлянки и землянки, кирпичные и белока­менные общественные здания (мечети, бани и др.) и мавзолеи, хо­зяйственные постройки (гончарные и металлургические горны, про­изводственные помещения и т.д.), на городищах открыты остатки укреплений в виде валов со следами деревянных стен различной конструкции. Основу хозяйства булгар составляли земледелие в форме степного перелога, полуоседпое и стойловое скотоводство, рыболовство, промыслы (охота на пушного зверя, бортничество и др.), разнообразные ремесла (металлургия железа и бронзы, гон-

м

 

чарное дело, стеклоделание, деревообработка, косторезное, юве­лирное, оружейное дело и т.д.) и участие в региональной и мировой торговле (волго-балтийский и поволжско-среднеазиатский пути).

Булгарское государство имело развитую социальную структуру. Источники (в том числе и нумизматические) сообщают о существо­вании династии булгарских правителей, которые в начале X в. но­сили титул эльтебер, а с конца X в. — эмир. Иерархия социальных верхов общества реконструируется по письменным источникам не­достаточно четко, но явно выделяются беки (князья)—прааители отдельных земель и городов, военно-служилая знать (йори/чури) и представители духовенства.

Огромное значение в консолидации булгарского этноса сыграли официальное принятие ислама на государственном уровне (900 — 920-е), становление своего историописания, а также расширение политических, экономических и культурных связей с внешним ми­ром (исламские страны Востока, Хазария Русь) Судя по истори­ческим и археологическим данным, уже с конца X в. Булгария стала страной «классического ислама», где жили и творили многие круп­ные ученые и богословы. Внутри страны во всех крупных общинах были школы и медресе, о чем с удивлением сообщали восточные авторы. Ислам давно, уже с конца IX в., проникал в духовную куль­туру общества, изменив тюркские традиции и оттеснив языческие культы в область суеверий. Утверждение на всей территории стра­ны унифицированной культуры мусульманского типа способство­вало формированию основных черт этнополитической булгарской общности.

В условиях развитого средневекового государства шло станов­ление и укрепление городов, формировалась культура городского типа, вырабатывались наддиалектное городское койне, т.е. общеп­ринятый разговорный язык (на основе тюркского языка кипчако-огузс- кого типа) и нормативный литературный язык. Проблема языка волжских булгар до сих пор остается дискуссионной. Наиболее ар­гументировано мнение, что в этот период на территории Булгарин функционировали два языка. Один — собственно булгарский — был огурского типа (тюркский язык с ротацизмом, ламбдаизмом и други­ми архаичными чертами) и использовался какой-то частью булгарс­кого населения и аристократии, возможно, в ритуальных (сакраль­ных) целях. Об этом свидетельствуют надгробные эпитафии XIII — XIV вв. с территории Булгарин с текстами, написанными на этом языке арабской графикой. Окончательное исчезновение этого язы­ка произошло лишь в период Золотой Орды (втор. пол. XIV в.), при­чем под воздействием как этнических процессов, так и экстралинг- вистических факторов. Другой язык — булгаро-кипчакский (огузо- кипчакского типа) — был наиболее распространен среди населения страны (о различных диалектах в среде булгарских племен есть све­дения у Ибн Фадлана) и стал основой общегородского наддиалект- ного койне, на базе которого под влиянием среднеазиатских (кара- ханидских) традиций сформировался булгарский литературный язык. Самый ранний из сохранившихся литературных памятников

старотатарской (булгарской) литературы — поэма Кул Гали «Кыс- са-и Йусуф» («Сказание о Иусуфе», 1233).

В сипу ряда обстоятельств цельные исторические хроники бул­гар до нас не дошли, Однако некоторые фрагменты «начала исто­рии» сохранились в булгарской исторической традиции и в поздних устных и письменных исторических преданиях татар, что позволяет в определенной мере реконструировать представления самих бул­гар о происхождении своего государства, народа, правящей динас­тии и своей исторической миссии (И.Л.Измайлов)

Основная канва своеобразного «введения» в булгарскую исто­рию состояла из ряда элементов: приезд мусульманского пропо­ведника в Булгарию из Бухары (здесь следует подчеркнуть именно среднеазиатские истоки булгарского ислама, что, видимо, в глазах самих булгар в XII в. играло важную роль), болезнь царя, чудесное выздоровление, принятие ислама, нападение хазар (в прошлом ве­ликого «царственного» народа), победа и торжество ислама. Это, скорее всего, не первая версия сюжета, но подлинная, сохранив­шаяся в письменных источниках

Другие версии известны лишь в легендах и в опирающихся на них поздних татарских исторических произведениях. Они довольно разнообразны, но в целом похожи на версию, изложенную аль-Гар- нати (XII в.) приход в Булгарию к хану Айдару трех святых сподвиж­ников (сахабов) пророка Мухаммеда, один из которых (Абдуррах- ман ибн Зубер) вылечивает дочь хана Туй-бике, женится на ней и основывает булгарскую мусульманскую династию. Считается, что могилы этих святых сохранялись вплоть до XVIII в. Наличие полно­ценной исторической информации в этих легендах было поставле­но под сомнение. Между тем полностью отрицать в них присутст­вие определенных реминисценций, связанных своим происхожде­нием с утерянной булгарской историографией так категорично нельзя, поскольку эти представления народа отражают некие со­бытия, пусть даже и воображаемые.

В плане понимания булгарами «начала истории» можно выде­лить мотив, который связывает происхождение булгарской правя­щей династии прямо с мусульманскими святыми и даже со спод­вижниками пророка Мухаммеда (в какой-то степени соприкасаясь здесь с версией о происхождении ее от Александра Македонско­го— Искандера Зулькарнайна) и опосредованно (в данном случае былое подчинение либо зависимость) с Хазарией и ее династией. Определенно можно сказать, что данное представление означало желание булгар войти в круг мусульманских стран, одновременно сохраняя связи с великими тюркскими державами, приобретая та­ким образом легитимацию от двух «царственных» народов - ара­бов и хазар.

Предания показывают, что наиболее важные этапы истории бул­гар связаны с исламом и верностью его предписаниям В ряде гене­алогических легенд подчеркивалось, что предки булгар несколько раз принимали «истинную веру» — ислам, но быстро оставляли ее, что вело к гибели их страны и к последующему завоеванию. Эти ге­неалогии, весьма сходные по сюжету с историей человечества, изло­женной в Коране, призваны отчетливее высветить тот факт, что под­линная история Бунтарского государства и его династии как полити­ческой общности начинается лишь после принятия ислама из рук посланцев Пророка. Отсюда следует, что пока булгары сохраняют крепость веры — они будут непобедимы. Поэтому логично, что мо­тив начала истории вплетается в наиболее выделяемые автосте­реотипы булгар. Это — верность исламу, способность ради веры идти на войну с могущественным врагом, свободолюбие и желание независимости, а также непобедимость в войнах, освященных ис­ламом. В данном стереотипе можно выделить и другой мотив — единство народа, проецируемое на прошлое, лучше всего проявля­емое не столько в генетическом, сколько в духовном единстве.

Своеобразным было осознание булгарами своего предназначе­ния в истории (мотив «бремени истории»). Этот мотив подчерки­вался в историческом предании уже начальным пунктом — приня­тием ислама и борьбой с неверными, что отметил особо и аль-Гар- нати, поскольку этот эпизод ярче других демонстрирует то, на что в своей истории сами булгары делали основной акцент. В отрывке из «Истории Булгарин», на которую ссылается аль-Гарнати, в концеп­туальной форме изложена программа булгарского мессианизма осознание пограничности своего положения в исламском мире и стремление расширить его границы. Заметно это и в сохранивших­ся элементах исторической традиции об Искандере: булгары счи­тали себя не просто его потомками, но и продолжателями его дея­ний, защитниками, охранявшими от нашествия очерченные им «сте­ны» мира и границы цивилизованной ойкумены от варваров. Судя по всем данным, этот аспект идеологии был довольно широко расп­ространен в среде булгар. Так, уже Ибн Фадпан отмечает, что пра­витель булгар Алмыш, собираясь на войну против непокорных пле­мен, апеллировал к имени Аллаха («Воистину Аллах могучий и ве­ликий даровал мне ислам и верховную власть правителя правоверных, и я раб его (Аллаха), и это — дело, которое он воз­ложил на меня, и кто будет мне противиться, того я поражу ме­чом»), а различные арабо-персидские источники говорят о походах булгар на соседей как о «священной войне».

Западноевропейские источники сообщают об этом же (Юлиан, Плано Карпини, Гильом де Рубрук и др.) Так, например, Рубрук под­черкнул: «Эти булгары — самые злейшие сарацины, крепче дер­жащиеся закона Магометова, чем кто- нибудь другой» В 60-е гг. XIII в. этот сюжет вошел в знаменитый историко-географический трактат Роджера Бэкона и стал важным элементом формирующихся представлений европейцев о странах и народах Восточной Европы.

Идеи мессианства и «священной войны», очевидно, широко расп­ространялись в среде военной булгарской знати, где тогда, по мне­нию И.Л.Измайлова, был популярен культ святого рыцаря Али и в мусульманском духе переработан тюркский героический эпос. Ре­зультатом такой переработки стало появление средневековой поэ­мы «Кисекбаш китабы». В русле раннего ислама в ней утверждает-

 

ся дух борьбы за веру путем прямой вооруженной битвы с дэвом, символизирующим мир иблиса (дьявола) — мир, где необходимо вести вооруженную борьбу (дар аль-харб).

Мотив «бремени истории» формировал мнение булгар о себе как об общности, связанной не просто общей судьбой, но и борьбой предков за идеалы ислама. Подчеркнутый антагонизм по отноше­нию к соседям, отмеченный восточными авторами, бывший скорее частью политической амбиции, в народном сознании рассматривал­ся как единство мусульман перед лицом угрозы нашествия язычни­ков, неверных, реальность которой была сначала воображаемой, а с XIII з и особенно в XV—XVI вв. — актуальной. Можно сказать, что данное представление, «опрокинутое» в историю, означало, что сам исходный пункт истории Булгарии в глазах ее населения пре­допределил ее ход. Следовательно, победа над Хазарией (в позд­них преданиях сменившаяся победой над абстрактными врагами) осознавалась как общая победа булгар-мусульман над неверными и как обещание непобедимости их в будущем при условии сохране­ния верности исламу.

Таким образом, представления о принятии ислама и создании мусульманского государства являлись базовыми, основополагаю­щими в системе булгарской исторической традиции. Войдя в ис­ламскую ойкумену, булгары приняли ее богатый художественный язык, символические образы, но при этом в качестве важнейших артикулирующих приняли и мифологемы «начала истории госу­дарства» и «бремени истории», трактуемых не только в прозелити- ческом, но и в мессианском духе, что нашло отражение в фолькло­ре и в исторической традиции. Следует отметить, что сам меха­низм возникновения и развития Булгарского государства, как он вырисовывается из анализа всего комплекса источников, дает со­вершенно другую картину, нежели те, что сохранили булгарская ис­торическая традиция и предания. Идеальное ппедставление о на­чале своей истории как бы заслонило в народной памяти и в исто­риографии реальные обстоятельства событий.

В конце X в. на всей территории Булгарии исчезают языческие могильники, т.е сложилась единая этнополитическая и этноконфес- сиональная общность, а в середине XII в. известно и о существова­нии «Истории Булгарии» Йакуба ибн Нугмана — наиболее после­довательного воплощения самосознания булгарского этноса. И это сознание было не выражением отстраненного от народа книжника, а результатом осмысления внутренних механизмов развития наро­да, в числе которых ключевую роль сыграли принятие ислама и пе­реработка этого факта в устном предании и письменной традиции

Рассмотренные выше аспекты сознания достаточно точно ха­рактеризуют данную общность через призму ее собственных взгля­дов и позволяют считать, что часть населения Среднего Поволжья X — XIII вв., осознавшая себя связанной определенными обяза­тельствами с правящей династией и подвластной ей, исповедую­щая ислам и следующая своей особой миссии в мусульманском мире, живущая в пределах одного государства и считающая его

а

 

землю своей отчизной, называла себя булгарами. Эти черты, ха­рактеризующие общебулгарское сознание, и были зафиксированы в официальной историографической традиции. Особо следует под­черкнуть, что и другие объективные элементы общности, выявлен­ные археологически и исторически такие, как общность языка, бы­товой культуры, погребальной обрядности, хозяйственной деятель­ности (разумеется, при определенном местном культурном и этническом разнообразии, которое, в частности, отмечено на быто­вой лепной посуде и женских украшениях), скорее всего, не счита­лись разделяющими. Само население Булгарии в домонгольский период главным считало единство династии, территории, религии и рассматриваемое через их призму прошлое.

Не вполне ясными остаются результаты взаимодействия бул­гар с буртасами и башкирами (маджарами), включенными доста­точно рано в рамки Волжской Булгарии. Сохранившиеся предания о родстве булгар и буртасов позволяют видеть в последних тюрко­угорскую группу, испытавшую заметное влияние булгарского этно­са и культуры. Кочевые племена Приуралья (башгарды/маджары арабских источников) были также близки булгарам по этническим компонентам (мадьяро-угорские группы) О связях булгар с венгра­ми могут свидетельствовать, в частности, как постоянные контакты с уграми в Волго-Уральском регионе, так и легендарный факт пере­селения в 950—970-е гг. в Венгрию группы булгар под руководст­вом Билла, Бокша и Хетени.

Кипчаки и Кимакский каганат. Йемеки. В начале XI в. на гра­ницах Волжской Булгарии появляются кипчаки (куманы). Наиболее раннее упоминание о кипчаках сохранилось в надписи на Селен- гинском камне, посвященном Эл-этмиш Билге-кагану (747 — 759) — правителю Уйгурского каганата. Кипчаки вначале были в составе союза кимаков, подчинявшихся Уйгурскому каганату. После его па­дения (840) кимаки, в составе которых отмечались такие племена, как йемек, амур, татар, байандир, кипчак, ожляд, л(ы)никаз, дви­нулись на запад и около 850 г. начали доминировать в Западной Сибири. В середине IX в. кимаки занимали уже территорию Южного Урала, Казахстана и район Аральского моря. А в конце IX — начале X в. границей между ними и огузами стала р.Яик. Именно эту ситуа­цию отмечал автор труда «Худуд аль-Алам» (X в.): «Южные грани­цы кипчаков соприкасаются с печенегами, а все остальные гра­ницы — с северными землями, где никто не живет» Получается, что в конце IX в. кипчаки находились уже в Центральном Казахста­не. Легендарные сведения подтверждают указанное направление движения кипчаков: согласно легенде о предке уйгуров Огуз-кага- не, последний послал кипчаков, чтобы они поселились между «стра­ной ит-бараков (кыргызов.— Д И.) и Яиком». В варианте этого пре­дания, записанном среди башкир, речь идет о том, что «Огуз, дав Кипчаку войско, послал в долину реки Итиль». Далее в легенде говорится, что Огуз-каган послал Кипчака против взбунтовавшихся народов, таких, как маджары (башкиры), хазары, русы и др. После

 

их усмирения Кипчак «царствовал 300 лет» («со времен Огуз-кага- на до времени Чингисхана»).

Высказывались достаточно обоснованные заключения о том, что кипчаки и йемеки под именем сеяньто в VI в. локализовывались на Алтае. Сеяньто возводят обычно к группе теле, берущей начало, в свою очередь, от гуннского объединения. По-видимому, более ран­нее или параллельное название кипчаков — сиры. Последний эт­ноним после 735 г. больше не упоминается, зато во второй полови­не VIII в. в ряде источников появляется племя (объединение) кыб- чак-хыфчак. Другое наименование кипчаков — куманы (команы) — применялось для обозначения объединения огузо- печенегов, сре­ди которых жили каналы, влившиеся в состав кипчаков (по М Каш- гари, каналы — это знатное лицо у кипчаков). Отсюда еще один этноним кипчаков — «кун» (этот этноним и лежит в основе наиме­нования «куман»). Связь этих двух этнонимов отчетливо прослежи­вается по разным источникам, Так, в грузинской летописи XII в. упо­минается «страна Куманов, которые являются кипчаками». Г.Руб- рук (XIII в.) сообщает о «команах», которые называются capchat (т.е. кипчак). По некоторым данным, среди куманов (кунов) присутство­вали и монголоязычные группы. Кроме того, среди восточных кип­чаков явно имелись и уйгуры (так называемые сары-уйгуры), что отражено в источниках, иногда кипчаков именовали сэры (шари). В целом кипчакское объединение состояло из групп, ранее входив­ших в Кимакский союз, но доминирующей силой в новом объедине­нии стали кипчаки.

Язык кипчаков, по мнению М.Кашгари, был «чистый тюркский язык». Он даже отметил такую особенность этого языка, как «дже- кание»: «Кипчаки, также как и огузы, йа в начале слова заменяют на алиф и джим в начале имен и глаголов...» В то же время для языка кипчаков были характерны признаки, присущие огузам, Так, по его же данным, «каждый мим в начале слова о гузы, кипчаки, сувары превращают в ба.. тюрки говорят «ман бардум», то есть «я ходил», а сувары, кипчаки и огузы говорят «бан бардум». Судя по лингвистическим данным, кипчаки были сложным конгломера­том тюркоязычных, монголоязычных (или ассимилированных тюр­ками монгольских) и иранских по происхождению, но уже, видимо, тюркизированных групп, язык которых был без архаичных черт, при­сущих бунтарскому языку (ламбдаизм, ротацизм и т.д.)

В целом продвижение кипчаков на запад следует датировать Ю18—1050 гг. Во всяком случае, в начале 1030-х гг. кипчаки уже находились на границах государства Хорезмшахов. Да и М.Кашга­ри сообщает, что район Аральского моря — это «обиталище огузов и кипчаков». В 1055 г появляются первые сведения о кипчаках в русских летописях, К этому времени они, скорее всего, занимали не только Поволжье (см, замечание М.Кашгари: «Итиль — название реки в стране кипчаков»), но и южнорусские степи. К 1070-м гг. кип­чаки стали доминирующей силой в степях Евразии. Общепринято деление кипчаков на две группы — на «диких» (первое упоминание в 1146 г.) и «недиких». Первые были восточной частью кипчаков

 

(кипчаки-канглы и йемеки-кимаки), а вторые — западной (состояли частично из куманов). Но следует иметь в виду, что в 30-е гг. XII в восточные кипчаки сами стали подразделяться на две части — на более восточную (Андар аз-Кифчак), локализованную в бывшей зо­не проживания кимаков (летом кочевки этой группировки доходили до Иртыша, зимой они спускались до низовьев Сарысу, Чу, Таласа; центр — г.Сыгнак) и более западную (летние кочевки в Южном Приу- ралье, а зимовки — в низовьях Сырдарьи, в окрестностях Аральс­кого моря).

Куманская конфедерация покализовывалась по двум берегам Днепра: - левобережье среднего и нижнего течения реки занимали племена Бурч-оглы (Бурчевичи русских летописей), Улаш-оглы (Ула- шевичи), а правобережье — Ит-оглы (Итог-лый), Урус-оба (Урусо- бичи). Известны следующие родоплеменные образования кипчаков: ай/кай-оба (аепичи/ каепичи русских летописей), алп-ерли (албер- ли, ильбари, ольбери, Отперлюевичи), вададж, барат (бараг), ба- йаут. бурч-огли (Бурчевичи), бзанги, чакраг (чокраг/сократ), читай- оглы (Читеевичи), чиртан (чортан), дурут/дурт (по-видимому, тер- тер-оба — Тертъробичи), енч-оглы (Иланчук), йети-оба, китан-оба (кидане), куче/куч-оба (Коучебичи), кучет, кор/коор. кара-бурк- ли (Черные клобуки), кол/кул-оба (Колобичи/Кулобичи), коман- ды/куманды, конгор/кангу-оглы, меркиты (бекруты), мингиз-оглы, орингу(т), уран, бесене/песенег, таргил (Тарголове), токсоба (Ток- собичи), тгузкут, улаш-оглы (Улашевичи), урус/орыс-оба (Урусо- бичи), йемеки (половцы Емякове), уогур/уйгур.

Кипчаки, занимавшие огромную территорию — от Дуная на за­паде, до Иртыша на востоке и до мусульманских государств Сред­ней Азии на юге, так и не смогли создать единое государственное образование Одна из причин тому — вовлечение кипчаков в раз­ных районах их проживания в орбиту влияния уже сложившихся го­сударств (Русь, Волжская Булгария, Хорезм).

В начале XIII в. другим центром объединения кипчаков стала группа во главе с потомками Шарукана (Шару-хан?), особенно при правлении Юрия (его отец, Кончак, был внуком Шару-хана), убито­го в сражении кипчаков с монголами при р.Калке. Правящий клан этой группы был связан с племенем токсоба.

В южноуральских и заволжских степях располагались кочевья йемеков, одного из основных кимакских племен. В начале XII в ими была предпринята попытка создать более прочное объединение во главе с племенем ильбари/ильбури. Это племя, связанное с тюрко­монгольским кланом Байаут и вышедшее из среды группы кай, око­ло 1125 г. стало важным элементом восточных кипчаков; около 1150 г. алберли дошли и до Поволжья. Хотя окончательной крис­таллизации данного объединения помешали походы хорезмшахов против кипчаков в 1130-х гг., представители племени алберли име­ли титул хан. Они некогда входили в состав Кимакского каганата, а после его распада откочевали в Заволжье. Их сила и влияние в этом регионе были так значительны, что позволяли (едва ли не каждый год) совершать набеги на окрестности расположенного в дельте Вол-

и

 

ги г. Саксин. Правитель йемеков, происходивший из знаменитого кипчакского рода Ильбари (Алберли), носил пышный титул хан иль- бари и шах йемеков и, судя по сообщениям восточных источников, властвовал над 10 тыс. семейств. История йемеков только начала раскрывать свои тайны, но уже сейчас ясно, что они играли важную роль в международных отношениях предмонгольского времени Так, благодаря их поддержке государство Хорезмшахов сбросило иго каракитаев и подчинило себе весь Мавераннахр.

Волжская Булгария, несомненно, вынуждена была взаимодейст­вовать с кипчаками и йемеками. В начале XII в. в русских летописях отмечается, что хан Аепа (Айоба) и «прочие князья половецкие» были отравлены булгарами. В 1183 г. русские летописи говорят о «половцах Емяковых» (т.е. о йемеках) совершивших набег во гла­ве с булгарским князем на булгарский Великий город — Биляр. В 1229 г., как сообщают русские летописи, спасаясь от монголов, «сак- сини и половцы взбегоша из низу к болгарам перед татары и сто- рожеви Болгарьскыи прибегоша бьени от Татар близь рекы енже имя Яик». Вряд ли кипчаки пришли бы к булгарам, если не надея­лись на какую-то поддержку. Не преувеличивая значения этого фак­та, все же можно полагать, что уже в домонгольское время нача­лось взаимодействие кипчаков с волжскими булгарами. Об этом го­ворят и отдельные топонимические данные, например, кроме названия Тухчин, следует, видимо, отметить и наименование бун­тарского городка «Собекуль», состоящее, скорее всего, из компо­нентов «соб(е)» и «кул», дающих возможность трактовать его на основе кипчакской этнонимии. Кроме того, преимущественно на пра­вом берегу Волги в Татарстане известен ряд топонимов (названия татарских деревень), возможно, восходящих к кипчакским этнони­мам: Кайбыч (от кай, Каепич) Читай (от Читой), Шырдан (от чир- дан), Тарлау (от таргил, торглове). Надо думать, что взаимному сме­шению булгар и кипчаков мешало то, что последние медленно при­нимали ислам (частично на западе они стали христианами), хотя отдельные случаи обращения в ислам кипчаков известны еще до 1040 г. (в районе государства Хорезмшахов).

В лице кипчаков мы имеем дело с другим крупным этническим компонентом татарского народа, сложившимся еще в домонгольс­кий период От булгарского компонента он отличался меньшей кон­солидацией, сложной этнополитической структурой и широким аре­алом расселения. Несмотря на то, что кипчаки состояли из многих племен (основных было, очевидно, около 12), внутри них уже су­ществовали какие-то этногенетические линии, что, видимо, следу­ет из пассажа Ибн Халдуна (XIV в.): «Племя Дурут из кипчаков, а племя Токсоба из татар». Если это не позднее переосмысление золотоордынских реалий, то не исключено, что какие-то кланы с эт­нонимом «татар» среди кипчакских племен Поволжья и Южного Ура­ла могли появиться еще в предмонгольское время.

К концу раннесредневекового периода основные, наиболее круп­ные тюркские этнополитические группы уже были территориально достаточно четко очерчены (хазарско-булгарская группа, кипчаки,

 

огузы и др.). Следующим этапом формирования тюркских народов, в том числе и татар, было образование государств Чингисидов. В этногенезе татарского народа ключевым является период Золотой Орды, когда произошло становление его основных этнополитичес­ких особенностей.

Глава 2

СТАЕООЛЕЕПЕ СГЕДЕЕВЕЕСССЕС
ТАТАРСКОГО ЭТНОСА

Монгольское нашествие, прокатившееся в первой половине XIII в. по Азии и Европе, практически полностью разрушило прежнее тече­ние жизни в цивилизованном мире. Последствия походов Чингисхана и его потомков, несмотря на их грандиозность, не привели к массо­вому переселению в Восточную Европу и на Ближний Восток новых кочевых племен. Однако именно они сделали возможным созда­ние около 1243 г империи Чингисидов — Улуса Джучи, или Золотой Орды и распространение здесь нового этнонима — «татары».

Улус Джучи (Золотая Орда) как великая евразийская империя (вторая после Тюркского каганата) существовал сравнительно не­долго. Но именно в это сложное время средневековые татары не только создали свое государство, но и выработали свою этнополи­тическую идеологию, в которой сформулировали новые идеи, ми­фологемы и символы своей общности. Это государство современ­ники называли по-разному: арабы — «царством северных татар», «государством Дашт- и Кипчак» или Улусом Джучи (или его потом­ков), европейцы — «Татарией» или «страной Команов» (т.е. кипча­ков), русские — «Ордой» или «царством татар», а сами татары — «Улуг Улус» (Большим/Великим государством). Последнее назва­ние страны явно осмысливалось самими ее жителями как золотое (учитывая синонимичность средневековых понятий «золотое»/«царст- венное»/«великое»), о чем свидетельствует и эпос «Идегей», где она именовалась «Золотая Орда» (Алтын Урда). Позднее, в XVI в., это название было перенято русскими историками («Казанская ис­тория» и 1 д) и стало общепризнанным наименованием государст­ва татар XIII — XV вв. в отечественной традиции. Одновременно, подчеркивая истоки и верховенство династии Чингисидов, употреб­ляется термин «Улус Джучи».

Судя по анализу письменных источников, определенно можно сказать, что правящая верхушка знати Великого Монгольского госу­дарства (Еке Монгол Улус) предпочитала называть себя «монгол». По словам Рашидад- дина, целый ряд племен, «подобно джалаи- рам, татарам, ойратам, онгутам, кераитам, тангутам и про­чим, из которых каждое имело определенное имя и специальное прозвище, из-за самовосхваления называют себя монголами, не­смотря на то, что в древности они не признавали этого имени». Под именем «татар», очевидно, понимались остатки разгромлен-

 

ных народов, собранных в особые войска. Не исключено, что ос­новная часть этих разноплеменных отрядов была передана в Улус Джучи и его потомкам, так как собственно монголы в этом улусе составляли лишь 4 тыс. человек, а остальные были «из войск рус­ских, черкесских, кипчакских, маджарских и прочих которые при­соединились к ним», Несомненно, что еще на этапе формирования первоначального ядра империи монголы тесно соприкасались с тюр­ками, которые входили в состав их державы и участвовали в завое­вательных походах Чингисидов Особенно сильны были, видимо, позиции тюрков в Улусе Джучи, где часть кланов найманов, уйгур, каналов и онгутов приняли участие в формировании Золотой Орды.

Несмотря на то, что собственно татар и монголов в степях Вос­точной Европы было, видимо, немного, создание Улуса Джучи и ста­новление его социальной структуры полностью изменили этнопо­литическую ситуацию в регионе. И хотя среди кочевников в этом регионе сохранялось клановое деление, оно приобрело совершен­но иной характер, во многом основанный на личной лояльности к новым правителям, а не на прежних кровнородственных отношени­ях В трудах ряда историков можно встретить утверждения, что мон­голы были быстро ассимилированы кипчаками, в подтверждение чего обычно ссылаются на слова арабского историка середины XIV в. аль-Омари: «Земля одержала верх над природными и расовыми качествами их (татар), и все они стали точно кипчаки, как буд­то от одного (с ними) рода, оттого что монголы (и татары) поселились на земле кипчаков, вступили в брак с ними и остава­лись жить на земле их». Однако если обратиться к контексту этого сообщения, то оказывается, что автор в действительности не имел в виду факт растворения монголов среди кипчаков, а разъяснял, почему рабы, привезенные из владений Узбека в Египет, столь же хороши, как и в более ранние времена. Аль-Омари руководство­вался идеями географического детерминизма и политическим рас­четом. поскольку этот пассаж не только изящно завершает прост­ранное славословие доблестям кипчаков, спасших мусульманский мир, но еще и тонко подает дополнительный аргумент к оправда­нию дружбы кипчакских (мамлюкских) правителей Египта и разори­телей Дашт-и Кипчака.

Реальная обстановка в Дашт-и Кипчаке была, несомненно, да­лека от идиллической картины, нарисованной египетским истори­ком и воспроизведенной современными археологами. Монгольское завоевание не только уничтожило государства и разорило целые народы, но и подчинило их военно-административной системе Улу­са Джучи. Включение кочевых (в том числе кипчаков) племен в мон­гольскую улусную и клановую структуру на правах зависимых соп­ровождалось уничтожением или изгнанием старой родовой элиты, массовыми переселениями народов и разрывом прежних родовых связей. По сути дела, уже в период завоевания евразийских степей были уничтожены прежние родоплеменные структуры и родовые культы и традиции, введен территориальный принцип военно-ад­министративного управления и расселения народа, а также обра­

зе

 

зованы новые улусы и кланы, куда вошли осколки прежних кипчако- кимакских племен. Археологические памятники из Северо-Евразийс­ких степей дают детальное представление об этих событиях: в XIV в. прекращается кипчакская традиция установления каменных из­ваяний, количество и разнообразие погребальных комплексов рез­ко увеличиваются, их обрядность демонстрирует появление новых типов, а также смешение и комбинацию старых. Скорее всего, имен­но тогда в центральной части евразийских степей исчезли старые родовые и племенные кипчакские (Бурчевичи, Токсобичи, Етеби- чи, Кулобичи и т.д.) и внедрились новые монгольские этнонимы (ман- гыт, кунграт, джалаир, барын, найман, аргын, ширин, кыят и т.д.). Термин «Дашт-и и Кипчак» продолжал использоваться соседями применительно к восточноевропейским и поволжским степям, но в XIII — XIV вв. он постепенно теряет этническую определенность и переосмысливается как территория государства Джучидов.

Не случайно, что в условиях распада старого самосознания и своеобразной его неустойчивости значительная часть населения, особенно знать, стремилась включиться в новую социальную сис­тему, активно перенимая новую этнополитическую идентификацию. В степях Дашт-и и Кипчака, где происходили подобные процессы распыления племенной структуры кипчаков и новой консолидации населения степей, стянутого скрепами монгольской этнополитичес­кой системы, общим этнонимом становится «татары» Об этом сви­детельствует, в частности, Рашидад-дин: «Вследствие силы и мо­гущества татар... (ныне) в стране киргизов, келаров и башкир в Дашт-и Кипчаке, в северных (от него) районах, у арабских пле­мен, в Сирии, Египте и Марокко все тюркские племена называют татарами». Этнокультурным отражением этих процессов может служить целый пласт новых элементов культуры, связанный преж­де всего с традициями имперского государственного управления.

Нельзя исключить также элемент некоторого противопоставле­ния покоренных народов воспринявших имя «татары», правящей монгольской династии. Возможно что на раннем этапе государст­венности в Улусе Джучи такие настроения могли даже поддержи­ваться его ханами для оправдания своего сепаратизма. Именно этим следует объяснить тот факт, что в XIV в. термин «татары» доста­точно широко употреблялся только в Улусе Джучи, в то время как в остальных частях империи начинают использоваться новые этно­нимы — «чагатаи» (Средняя Азия, Хорасан), «моголы» (Восточный Туркестан, Индия). Можно сказать, что, по существу, не кипчаки ас­симилировали монголов, наоборот, монголы сумели растворить в своем государстве кипчаков, булгар, мадьяр, другие народы и внед­рить в их среду новое этнополитическое самосознание.

Расцвет империи Джучидов развитие городов, становление пыш­ной и синкретичной культуры, формирование общепонятного город­ского койне (разговорного языка) и литературного языка («поволж­ский тюрки»), а также активное перемешивание военно-феодаль­ной знати привели к формированию татарской этнополитической общности.

Одним из исторических феноменов, возникших на стыке религи­озных, политических и этнических процессов золотоордынской эпо­хи, является формирование идеологии «чингисизма» — политичес­кого культа Чингисхана и его потомков, в первую очередь его сына Джучи. Его появление и развитие отметило не только своеобразие эпохи, но и направление и тенденции формирования этнополити­ческого самосознания населения Улуса Джучи. Именно формиро­вание системы мифологем, ядром которых был культ Чингисхана, стало явлением, маркирующим глубинные процессы и механизмы становления и распространения татарской этносоциальной иден­тификации (И.Л.Измайлов).

На территории Улуса Джучи в период становления самостоятель­ного государства эта традиция получила дальнейшее развитие. Клю­чевым ее элементом стали предопределение появления «золотого рода Чингисхана» и передача власти его сыну Джучи в части госу­дарства (Улус Джучи), которая включала «Хорезм и Дашт-и Кипчак от границ Каялыка до отдаленнейших мест Саксина, Хазара, Булга­ра, алан, башкир, урусов и черкесов. Вплоть до тех мест, куда дос­тигнет копыто татарской лошади» Вот как описывает это историк XVI в, Утемиш-хаджи: «Йочи-хан был старшим из его (Чингисхана) сыновей. Он дал (ему) большое войско и отправил, назначив в ви­лайет Дашт-и Кипчака, сказал: «Пусть будет пастбищем для тво­их коней». Дал (ему также) вилайят Хорезма». Версия Абу-л-гази очень похожа: «...Джучи с принадлежавшими ему нукерами из Ур­генча пошал е Дашт-и Кипчак. Кипчакский народ собрался, и прои­зошла битва. Джучи-хан победил и перебил (всех) попавших (ему) в руки кипчаков... Кипчаки, обитавшие между Итилем и Тином, рас­сеялись на четыре стороны... Джучи-хан, взяв в плен кипчакскую молодежь, поселился в кипчакском юрте. Из могольской (страны) он переселил сюда свою семью и все или, которые дал (ему) отец. Из каждого уруга узбаков были переселенцы в кипчакский юрт». Таким образом, Джучи выступает здесь в двух ипостасях — как нас­ледник харизмы Чингисхана и как основатель и создатель на заво­еванных землях своего Джучиева Улуса («в этих странах он утвер­дился на престоле ханства и троне правления»).

Сюжетная линия, связанная с Джучи не только определяет вклю­чение политического культа Чингисхана в джучидский политический пантеон, но и знаменует формирование золотоордынской этнопо­литической мифологемы. В дальнейшем развитие тюркской исто­рической традиции Улуса Джучи происходит уже в рамках этой повествовательной парадигмы. Основой ее являлись генеалогия оп­ределенного потомка Джучи с краткой характеристикой предшест­вующих поколений и более подробное описание биографии хана (Джанибек, Орду-иджен, Урус, Абулхайр и др.) или знатного кара- чи-бека (Мамай, Идегей).

Тенденцией развития этой традиции является постепенное на­сыщение ее мусульманскими элементами (особенно в XV—XVI вв.) посредством кратких экскурсов (сведения о принятии ислама хана­ми Берке и Узбеком, биографии святых и т д.) и возведение генеа­логии ханов и карачи-беков (Идегей) к святым пророкам. Постепен­но данная традиция была встроена в мусульманскую картину мира и историографию. Распространению этой традиции и внедрению в сознание тюркского населения способствовали ее близость к фольк­лорным, эпическим системам и четкая локализация каждого клана (микрокосм) внутри империи Джучидов (макрокосм). Другой тенден­цией стала «коренизация» истории государства, подчеркивание ее местных традиций и корней. Достигалось это за счет включения в государственную историографию историй племен и кланов, мест­ных святых и популярных героев легенд и преданий.

Создание джучидской (татарской) исторической традиции яви­лось важнейшим фактором формирования ментального мира, спло­чения различных тюркских народов и выработки татарской этнопо­литической идентификации. Добившись независимости от Монгольс­кой империи, Улус Джучи получил необходимые рычаги для выработки и конструирования собственной державной историчес­кой традиции, а после официального принятия ислама в качестве государственной религии приобрел опору в мусульманской исто­риографической и философской системах обогатившись новыми мотивами и символами. В отличие от идеологий целого ряда дру­гих тюркских государств с расплывчатой социальной структурой и неразвитой государственной традицией, золотоордынская держав­ная идеология (своеобразная политическая теология) стала силь­ным проявлением тюрко-татарского самосознания. Она оказалась настолько авторитетной, что поглотила менее приспособленные и более слабые мифологемы предшествующих эпох, определив на многие века дальнейшее развитие тюркской историко-политической мысли позднесредневековых государств и народов Евразии. Татарс­кая историческая традиция оказалась достаточно устойчивой и пос­ле распада Улуса Джучи вошла составной частью в локальные ис­торические традиции различных татарских государств XV—XVII вв.

Таким образом, активное формирование слоя военно-феодаль­ной знати, создание материальных и духовных символов надпле- менного имперского единства, а также государственной идеологии с использованием как традиционных (тюркских и монгольских) ми­фологем, так и исламских идей и символики привели к формирова­нию на территории Улуса Джучи новой этнополитической общнос­ти. По мере усложнения этнополитической структуры общества со­держание термина «татары» меняется, приобретая новые семантические оттенки. В XIV — XV вв. он укореняется и активно используется, имея многозначную семантику.

Можно отметить несколько этапов употребления термина «та­тары». В предмонгольский период (XII в.) он употреблялся в основ­ном в степях Центральной Азии в отношении разных этносов, вхо­дивших в орбиту политики или контактировавших с могуществен­ным союзом татарских племен. После разгрома татар Чингисханом и включения их в Монгольское государство их имя все же сохраня­ет престижность и распространяется среди других завоеванных мон­голами народов. В степях Восточной Европы, где после монголь­

 

ского завоевания были уничтожены правящие роды, разорваны гра­ницы государств, перемешаны племена и народы и установлена новая улусная система, этноним «татары» активно внедряется в сознание народа, особенно военно-служилой знати. Позднее, в XIV —XV вв., этот термин употребляется уже в качестве синонима Улуса Джучи как обозначение господствующей элиты и кочевого на­рода вообще и как противопоставление его носителей (кочевников, мусульман и вассалов рода Джучи) остальным народам. Основное же население страны, как оседлое, так и кочевое, скорее всего, на­зывало себя по конфессиональному признаку «мусульмане».

Глава 3

ТЮРГО'ШАРСГИЕ ГОСУДАРСТВА
И ЭТНИЧЕСКИЕ СУЩНОСТИ В XV— XVI ВВ.

По мере распада единой Золотой Орды в конце XIV — начале XV в. ее этносоциальный организм начинает дробиться Об этом весьма красноречиво повествуется в эпосе «Идегей»:

...Темный день на землю пришел.

Сотворенный Чингисом престол Стал престолом, где кровь лилась.

Ханский дворец исчез из глаз.

Край разоренный стал пустым. Самостоятельными илями стали Аждаракан, Казань и Крым,

Золотая распалась Орда.

Распад этого государства привел к формированию в первой по­ловине XV в., иногда и несколько позже, целого созвездия татарс­ких государств: Казанского, Крымского, Касимовского, Астраханс­кого, Шибанидского (на его основе — Тюменского, позже — Сибирс­кого) ханств, Большой и Ногайской Орд. В границах перечисленных государств, за исключением распавшейся около 1502 г. Большой Орды, шло становление самостоятельных татарских этнополити­ческих общностей. При сохранении макроэтнонима «татары» (он был социально престижным) в это время появляются новые этно­нимы по имени хана (узбеки, ногаи, шибаниды) или по названию местности, главного города (казанцы, крымцы). Некоторые из них, пройдя через процесс становления этносоциального организма, ста­ли полноценными народами, иные распались и растворились сре­ди других этносов. Однако почти все они, имея корни в истории Улуса Джучи, сохранили в своем составе сходные племенные (этнополи­тические) группировки — мангыт, барын, кипчак, аргын, ширин, а также общее обозначение военной знати — «татары».

Хотя те этнические общности, которые в XV — XVI вв., иногда и позже (крымские татары и др.), переживали в рамках этих государств процесс превращения в феодальные народности, на деле они сох-

 

раняли между собой обширные связи. Единым было, несмотря на определенные региональные клановые различия, и их верхнее фе­одальное сословие в лице «татар». Кроме того, у этого сословия длительное время (до 1502 г.) продолжало существовать выступав­шее в роли некоего этнического и политического «ядра» всех та­тарских общностей «материнское» объединение — Большая Орда. То, что Большая Орда воспринималась именно в таком качестве, можно подтвердить историческими данными Автор «Казанской ис­тории» (1564—1565), долгие годы живший в Казанском ханстве, описывая события, связанные со стоянием на Угре в 1480 г., приво­дит высказывание одного из уланов касимовского хана Нурдовлета в момент разорения им совместно с русскими войсками оставшей­ся без защиты «Орды» хана Ахмата, т.е. Большой Орды: «Что тео- риши, о царю, яко нелепо есть болшаго сего царства до конца разорити — от него же ты и сам родися, и мы все. И наша земля то есть и отец твой искони».

В этом же плане следует трактовать и попытку крымского хана Менгли-Гирея после победы в 1502 г. над Большой Ордой и присо­единения основной части улусов этого государства к Крымскому ханству объявить себя «Великие Орды великим царем» (Улуг Урду /нын/ улуг хан/ы/ - хакан/ы/). Ясно, что хан, стоявший во главе резко усилившегося в этот период в военном отношении государства, пре­тендовал на центральное положение Крымского ханства среди дру­гих этнополитических образований того времени. Затем такую же роль пыталась играть Ногайская Орда, чьи людские ресурсы (в луч­шие времена — до 200 тыс. воинов) позволяли получать опреде­ленные выплаты как из Казанского, так и из Астраханского ханств, вмешиваться в двла практически всех позднезолотоордынских тюр­ко-татарских государств, используя существовавшие в их клановых структурах Мангытские (ногайские) княжества. Заметим, что Ногайс­кая Орда при этом выступала в качестве одного из тюркских этно­политических образований

Поэтому период татарских ханств остается временем продол­жения этнической истории золотоордынско-татарской этнополити­ческой общности, т.е. средневековых татар.

Территории ряда позднезолотоордынских тюрко-татарских госу­дарств окончательно определились довольно поздно. Но даже на западе бывшего Улуса Джучи — в Ак Орде, где важную роль играло оседлое население, существовала развитая городская жизнь, из-за борьбы между образовавшимися тут государствами за политичес­кое доминирование, кристаллизация государственных границ ока­залась растянутой во времени: быстрее других этнополитических образований обособились Казанское и Касимовское ханства, а Крымское ханство вплоть до начала XVI в. вело борьбу с Большой Ордой, что было связано и с массовыми перемещениями населе­ния. В Кок Орде, где кочевое население явно преобладало, весь XV в. сохранялась ситуация неопределенности в территориальном размежевании между формирующимися государствами, что, одна­ко, не означает отсутствия в этом районе сложившихся еще в бо-

*»

лее ранний период определенных, ставших традиционными, зон ко­чевок, привязки населения к существовавшим тут издавна городс­ким центрам.

Казанское ханство. Несомненно, Казанское ханство возникло на месте Булгарского вилайята Золотой Орды, хотя сама внутрен­няя структура этой административной единицы, как и ее точные гра­ницы накануне образования тут самостоятельного государства, ос­таются до сих пор не выясненными Для конца XIV в. русские лето­писи применительно к «земле», тянувшей с «граду Болгару», т.е. к центру Булгарского вилайята, кроме самого г. Булгара, относили го­рода Жукотин, Казань и Кирменчук, с добавлением, что имелись и «иные много градов». Эти же летописи сообщают, что около 1410 г. на этой территории правили «князья болгарские», «жукотинские», обобщенно называемые «князьями казанскими». Последнее, по-ви­димому, связано с перемещением политического центра вилайята ближе к концу XIV в. из Булгара в Казань (точно не известно, в Ста­рую Казань или в Новую). Однако титул князь Болгарский, по всей видимости, сохранял свое значение и позже, хотя в русских летопи­сях он был заменен термином «князь Казанский» . Вообще надо иметь в виду, что понятие «Булгарский вилайят» было даже в XVI в. параллельным названием Казанского ханства, о чем свидетельст­вует сочинение «Зафер наме-и вилайяти Казан» Ш.Хаджи-Тархани (1550), в котором есть выражения «Болгар вилаятенен пайтэхе- те булган Казан» (Казань, являющаяся престольным для Булгарско­го вилайята) и «Болгар елкэсенен хакиме» (правитель Булгарской области).

Наряду с князьями, на территории Булгарского вилайята между серединой 1390-х гг. и 1420-ми гг. отмечаются и царевичи (султа­ны): Ентяк (1395/96 или 1398/99), Талыч (1410/11) и, возможно, еще один царевич (1429), насчет имени которого имеются сомнения. Ког­да в последних двух случаях в источниках наряду с термином «ца­ревич» используются и понятия «князь», неясным остается глав­ный вопрос: относятся ли эти титулы к одному и тому же человеку или к разным людям? Но ясно одно — в Булгарском вилайяте до образования самостоятельного государства ханы не отмечаются, что говорит о подчинении этой области центральному правительст­ву. Последнее, кстати, в условиях распада Золотой Орды могло на­ходиться не только в районе Нижнего Поволжья. В частности, есть сведения о подчинении в конце 1420-х гг. «города Болгара с ок­рестностями» вначале основателю Тюменского ханства Шибани- ду Хаджи-Мухаммету, а затем (в 1429/30) победившему его прави­телю государства Шибанидов хану Абулхайру .

Но в целом накануне образования Казанского ханства в Булгарс­ком вилайяте реальным правителем надо считать «Казанского князя Либея», названного в русских летописях в 1445 г. «вотчичем», т.е. наследственным правителем. Судя по тому, что в связи с нападе­нием казанских татар в 1429 г. на русские земли под именем «Али- Баба» скорее всего, упоминается именно этот князь, его имя звуча-

U

 

ло как Али/Гали, а «бей» — это титул. В таком случае, в лице данно­го князя мы имеем дело с Алим (Али)/Гали-беком, согласно татарс­ким историческим преданиям являвшимся сыном убитого Тимуром правителя г. Булгара «хана» Габдуллы. К настоящему времени од­нозначной позиции о происхождении этого казанского «вотчича» вы­работать не удалось, но именно с ним в 1445 г. в ходе завоевания территории Булгарского вилайята столкнулась группа во главе с ха­ном Улуг-Мухамметом.

Как известно, изгнанный со своего престола золотоордынский хан Улуг-Мухаммет в 1437 г. оказался в Среднем Поволжье и по одной версии захватил центр Булгарского вилайята — г. Казань в 1438 г., а по другой это сделал его сын Махмутек, овладевший горо­дом, убив названного выше «вотчича»Али-бека — князя Казанско­го. Несмотря на то, что из-за состояния источников нахождение ха­на Улуг-Мухаммета в политическом центре Булгарского вилайята — г. Казани, доказать трудно, следует все же отметить, что татарская историческая традиция, сохранившаяся в преданиях и так называ емых летописях, в число правителей этого «юрта«включает и дан­ного хана. Если учесть, что в сообщениях русских летописей о взя­тии г Казани Махмутеком в 1445 г. есть фразы «сам в Казани сел царствовать» (Воскресенская летопись) и «оттоле нача царст­во быти Казанское» (Никоновская летопись), то не удивительно оп­ределение хана Махмутека в некоторых из них в 1448 г. как «царя Казанского». Если даже рассматривать время основания Казане кого ханства в несколько расширенных хронологических рамках — между 1438—1445 гг,, для соседей образование в Среднем По­волжье нового независимого государства было вполне очевидным. Об этом свидетельствуют не только приведенные выше формулы русских летописей, но и некоторые другие документы. В частности, в послании Московского митрополита Иовы казанскому князю Шай- тяку (1455) есть фраза «в державу волного царя Мамотяка». Вы­ражение «вольный царь», примененное по отношению к хану Мах- мутеку, говорит о суверенности государства, на престоле которого он находился уже довольно длительное время.

Хотя в литературе представлена точка зрения о том, что приход группы во главе с золотоордынским ханом Улуг-Мухамметом на тер­риторию Булгарского вилайята надо трактовать всего лишь как смену тут правящей династии, на самом деле закрепление Чингисидов на казанском престоле являлось для местного общества подлинным политическим переворотом — административно-территориальное владение стало самостоятельным государством, получившим но­вое внутреннее административное оформление. Дело в том, что группа хана Улуг-Мухаммета, насчитывавшая накануне завоевания г.Казани 3—3,5 тыс. воинов (с членами семей до 10 тыс.чел.), была определенным образом организована. Недаром она в русских ле­тописях именуется «Ордой». Наиболее вероятным представляется структурирование «Орды» хана Улуг-Мухаммета на 4 кленэ — Ар- гынов, Барынов, Ширинов и Кипчаков. Именно эти кланы (позже к

ним прибавились еще Мангыты) легли в основу деления ханства на княжества («даруги»). В то же время приходится признать, что внут­ригосударственные деления периода Казанского ханства могли на­ложиться на какие-то более ранние территориально-политические образования, существовавшие еще в пределах Булгарского вила- йята (вплоть до частичного совпадения их клановых основ). В це­лом несомненно, что политическое ядро ханства образовали тата­ры, организованные по клановому принципу .

На западе границы ханства проходили по рекам Суре, Ветлуге и Мокше, а пограничная полоса начиналась восточнее земель, тянув­шихся к г. Мурому. На севере Казанское ханство контролировало территорию вплоть до р.Чепцы, недалеко от устья которой имелся татарский укрепленный пункт. Восточная граница государства про­ходила где-то в районе бассейна рек Сылвы и Ирени, низовье р.Бе­лой вплоть до г. Туратау (совр. г. Уфа) также находилось под юрис­дикцией ханства. Южные границы ханства остаются более неопре­деленными, скорее всего, на юго-востоке они ограничивались районом рек Сока, Кинели и Кинельчика, юго-западнее доходя до Саратова, но в последнем случае это трудно утверждать. Хотя в литературе представлена точка зрения о том, что приобретение Ка­занским ханством указанных территориальных очертаний было свя­зано с завоевательными походами, на самом деле такими могли быть границы уже Булгарского вилайята. Другое дело, что в связи с военными действиями Русского государства и Ногайской Орды не­которые изменения границ Казанского ханства имели место.

Население ханства было многонациональным, на что отчетливо указал А.Курбский, кроме татарского «языка» (т.е. народа), пере­числивший э составе государства еще пять других «языков»: мор­довский, чувашский, черемисский (марийский), вотяцкий (арский, т.е. удмуртский) и башкирский. Русские летописи подтверждают это со­общение. Политически доминирующей силой в государстве были татары, являвшиеся государствообразующим ядром ханства. Если общая численность населения Казанского ханства доходила до 0,5 млн. человек, татар насчитывалось около 200 тыс.

Для внешних наблюдателей складывание в этом государстве са­мостоятельной этнической общности было заметно уже в XV в., в русских летописях постоянно упоминаются «Татаровя Казанские» или «Казанцы» (последний термин известен и в крымских материа­лах). А в первой половине XVI в. применительно к политически гос­подствующему этносу Казанского ханства наименование «казанс­кие татары» или «казанцы» использовалось весьма широко как в русских, так и в европейских источниках. Но, применительно к тюркс­кому населению центральной части государства в русских источни­ках спорадически использовались и этноним «булгар» и производ­ные от него термины («Болгарские области», «страны Болгарские») Хотя обе этнонимические системы к середине XVI в. использова­лись для номинации одного и того же этноса, само их существова­ние свидетельствует о сохранении сословного деления в татарс­

 

ком обществе, когда его «верхи» состояли из «татар» с клановым делением, а «низы» — «чернь», восходили к сильно трансформи­рованному булгарскому населению. Показательно, однако, что и те, и другие маркировались как «мусульмане». В целом можно пола­гать, что в рамках Казанского ханства происходило становление на­родности казанских татар, вполне завершенное к середине XVI в. Наблюдавшаяся тогда этносословная стратифицированность этноса на «благородных» (аксеяк) и «чернь» (кара халык), фактически не выходила за рамки присущего феодальным обществам деления на «верхи» и «низы», хотя и была связана с более ранними этнически­ми реалиями, восходящими, с одной стороны, к золотоордынским «татарам», а с другой — первоначальному населению Волжской Бул­гарин.

Касимовское ханство. О формировании Касимовского «царст­ва» и его политическом статусе до сих пор идут дискуссии. Что ка­сается его образования, то на сегодня наиболее обоснованной представляется точка зрения тех историков, которые увязывают это событие с победой войск хана Улуг-Мухаммета над Московским ве­ликим княжеством в 1445 г., в результате которой один из его сыно­вей — царевич Касим, получил «Мещерские места», где между 1445 —1452 гг. был образован Мещерский юрт, получивший в лите­ратуре название «Касимовского ханства». Это ханство возникло на месте более раннего Мещерского княжества, возможно, бывшего наследником Наровчатовского улуса Золотой Орды и возглавляв­шегося князьями из клана Ширинов. Наиболее раннее упоминание о «Мещерских князьях» в источниках относится к 1434 г., они тогда были в подчинении у московского великого князя. Однако в первой половине XV в. эти князья еще сохраняли какую-то свободу дейст­вия по отношению к своему сюзерену, что вытекает из договорных грамот 1434 и 1447 гг. Приход в это княжество царевича Касима со своими людьми, их могло быть около 500 человек, привел к услож­нению социальной структуры местного общества.

Уже к началу XV в. Мещерское княжество имело внутреннюю административную структуру, о чем может свидетельствовать фраза из договора 1401 г. «Мещера с вопостми и что к ней ютягло». После закрепления в княжестве султана Касима и его князей тут явно сложилось новое административно-территориальное деление, основанное на клановом принципе. Во всяком случае, к 1483 г. от­носится известие о «княжеских казначеях и дарагах» у сына Каси­ма — султана Данияра. Следовательно, в этом «юрте» существо­вали княжества. Одним из них было владение Ширинов. Кроме то­го, в сочинении Кадыр-Али-бека «Сборник летописей» (Джами ат-таварих, 1602) сохранились данные о существовании в Касимовс­ком ханстве института карача-беев из четырех кланов — Кипчаков, Аргынов, Ширинов и Барынов. К 1600 г. к этому перечню добавля­ются кланы Мангыт и Джалаир. Но последний был, скорее всего, представлен лишь поздними выходцами из района Сибирского ханства. Затем, «большим князем» (беклярибеком) в Мещерском юрте были представители клана Ширинов, что говорит о включении в ходе образования Касимовского ханства владетельных «Мещерс­ких князей» в его структуру

Первоначально столичным центром Мещерского княжества был укрепленный каменный «Андреев городок» (наиболее раннее упо­минание в 1508 г.), расположенный поблизости от г.Кадома. При­ход султана Касима привел к возникновению нового столичного цент­ра — «Мещерского городка», отчетливо отмечаемого в письменных источниках в 1472 г. Но он возник явно раньше: на карте венецианс­кого монаха Фра Маура 1459 г. на левом берегу р.Оки отмечен на­селенный пункт «Macharini» (Machrmi) т.е. «Мещерский городок». Кроме того, в ханстве до 1536 г. существовал еще один городской центр — г. Темников (Старое Городище). Около 1474 г. на р. Оке был построен «Новогородок» или Елатьмв. В 1553 г на южных ру­бежах ханства был построен г. Шацк .

Учитывая зависимость Мещерского юрта от Московской Руси, вассальное ханство было бы наиболее точным определением ста­туса государства практически с самого начала его образования. Но со стороны соседних тюрко-татарских государств Касимовское ханст­во довольно долго воспринималось как равное другим ханствам эт­нополитическое образование. Встречаются и случаи, когда отдель­ные русские летописи применительно к этому юрту используют по­нятие «Орда», также обозначающее государственное владение. В общий ряд с другими наследниками Золотой Орды ставит Касимовс­кое ханство и получение ее правителями «выхода» с территории русских княжеств. Правда, после завоевания Русским государством Казанского и Астраханского ханств статус этого этнополитического формирования изменился: он стал больше походить на удельное княжество. Тем не менее Касимовское ханство достаточно уверен­но можно поставить в один ряд с другими позднезолотоордынски­ми тюрко-татарскими государствами.

В XV в. Касимовское ханство — Мещерский юрт, имело устойчи­вые границы, что вытекае^т из источников, в которых есть такие вы­ражения, как «порубежье Мещерским землям», «земли к Мещере по давнему», «Мещерские места». Из многих, достаточно разноха­рактерных источников XVI в., Мещерский юрт (Мещера) также предс­тает как географически определенный ареал. Но эти границы все же остаются далеко не ясными. В целом можно заключить, что к середине XVI в. под территорией Касимовского ханства надо пони­мать земли, которые в завещании Ивана IV (1572—1578) описаны следующим образом: «...город Мещера (т.е. г. Касимов,—ДИ.), с волостми и с сепы и со всем тем, что к ней исстари потягло, и с Кошковым, и Кадом. и Темников, и Шацкий городок со всем». Прав­да, для XVI в. было характерно постепенное расширение первона­чальной территории Касимовского ханства. Начиная со второй по­ловины XVI в., началась дифференциация этого некогда целостно­го этнополитического организма на ряд новых административных единиц — уездов, что было связано с постепенным усилением про­

 

цесса ликвидации Мещерского юрта, занявшего довольно длитель­ный период.

Первоначально население Касимовского ханства состояло из тюркских групп разного происхождения, по отношению к которым наиболее употребительными в московских деловых бумагах были понятия «Городецкие татары» (Городок — это Мещерский городок, т.е. г. Касимов) или «мещерские люди», а также из мордвы. С XVI в. в Мещерском юрте начинает увеличиваться удельный вес русских людей, вначале состоявших из служилых, а затем и из крестьян. Однако до взятия Русским государством Казанского ханства в Ме­щерском юрте политическая власть находилась в руках татар, хотя по мере становления тут уездной системы власти, когда складыва­лась параллельная система русской уездной администрации, она становилась все более эфемерной. Численность всего населения Касимовского ханства точно неизвестна Татарская же часть ханст­ва к середине XVI в. составляла около 70 тыс.чел

Рассмотрение комплекса имеющихся источников позволяет ут­верждать, что формировавшаяся в границах Мещерского юрта тюркская этническая общность — «Городецкие татары», «Мещерс­кие татары» или «Мещеряне», до рубежа XVI—XVII вв. состояла из двух этносословных страт — «черного» ясачного населения из «можерян» (мещерян), восходившего к домонгольским буртасам и социальных верхов из собственно «татар», т.е. кипчакско-ногайс­ких групп с клановым делением. Последняя группа до начала XVI в. сохраняла свою самостоятельность. К концу XVI — началу XVII вв. для обозначения всех тюркских групп Касимовского ханства, испо­ведовавших ислам, все чаще начинает применяться интегральный этноним «татары», что сигнализирует о завершении к тому време­ни сложения тут мишарско-татарского этноса, сохранившего, прав­да, внутриэтнические деления.

Крымское ханство. Традиционной является точка зрения о воз­никновении Крымского ханства в начале 1440-х гг. при хане Хаджи- Гирее . Но начало обособления Крымского вилайята надо отнести к более раннему времени, может быть, к 1410-м гг. Правда, пока су­ществовал золотоордынский престол, зачастую Чингисиды, правив­шие в этом вилайяте, использовали его как своеобразный трамп­лин для восхождения на трон в «Тахт иле», находившийся в цент­ральном домене в Нижнем Поволжье. Поэтому для реального обособления Крыма этот исторический центр должен был потерять свое былое значение и привлекательность, что случилось лишь при хане Хаджи-Гирее.

Хаджи-Гирей, по праву «отчины» претендовавший на Крым, вна­чале, видимо, как на часть Золотой Орды, затем как на самостоя­тельное владение, пытался закрепиться в этом вилайяте еще в 1433—1434 гг., но был тогда вытеснен оттуда другим претенден­том на местный престол — ханом Сеид- Ахматом и оказался в Лит­ве (по некоторым данным, он даже родился близ г.Троки) Однако около 1443 г. он был повторно приглашен ведущими крымскими кла­

 

нами на крымский престол. Согласно польско-литовским хроникам, «татары перекопские, барынские и ширинские, у которых царь умер без потомства, прислали к Казимиру, великому князю литовс­кому, с просьбой дать им на царство Хаджи-Гврая, который, бе­жав из Орды, в то время проживал в Литве... Казимир . возвел с литовскими панами того Хаджи-Герая на царство татарское и послал его в Перекопскую Орду с маршалком Радзивиллом, кото­рый... посадил еео там па трон отцовский» (хроника Стрыйковс- кого) . Лишь с разгромом войсками Хаджи-Гирея в 1452 г. кочевав­шего в Подолье хана Сеид-Ахмата, претендовавшего на Крым, Крымское ханство стало полностью независимым .

Уже приведенное выше сообщение о роли кланов Ширин и Бэ- рын в интронизации в Крыму Хаджи-Гирея в 1443 г. свидетельству­ет о клановых основах организации так называемой «Перекопской Орды». Указанные два клана также имели прямое отношение к Кры­му. Например, названный в русских летописях «князем великим Ор­дынским» Ширин Тегиня в 1432 г. ушел зимовать в Крым, а весной оттуда прибыл в Орду хана Махметя. Не подлежит сомнению то, что летописный великий князь Тегиня и легендарный предок крымс­ких Ширинов Дангы-бей, это одно и то же лицо. Барыны, как и Ши­рины, считались «изначальными слугами» крымских ханов, имев­шими более высокий статус.

Основных кланов в Крымском ханстве было 4: Ширины, Бары­ны, Аргыны, Кипчаки. В начале XVI в. к ним добавились быстро уси­лившиеся Мангыты (или Мансуры — по имени сына Идегея Мансу­ра). Главы этих кланов и являлись карача-беями. Скорее всего, каж­дый из указанных «правящих» племен образовывал в Крымском ханстве самостоятельное княжество со своими укрепленными цент­рами: г.Старый Крым, например, был центром владения Ширинов, крепость Кырк-ер принадлежала клану Кипчак. Ширины являлись беклярибеками (баш карачы) в этой своеобразной клановой конфе­дерации .

Судя по ханским ярлыкам 1420 г (Улуг-Мухаммета) и 1453 г. (Хад­жи-Гирея), первоначальным названием «Крымского юрта» был «Крымский тумен» (Кырым темэне). По отношению к этому госу­дарству применялось также наименование «Великий Улус» (Улуг Улус) и «Великая Орда» (Улуг Урда) — последнее было связано с разгромом ханом Менгли-Гиреем в 1502 г. Большой Орды и присо­единением основной части ее улусов к Крымскому ханству. Назва­ние «Крымский тумен» восходит к наименованию первой столицы ханства — г. Старый Крым (Кырым, Солхат). В русскоязычных доку­ментах это государство обозначалось как «Орда Крымская», «земля Крымская» или просто «Крым», а также как «Перекопская Орда».

Владения крымских ханов, прежде всего, включали степную часть Крыма с северными склонами Крымских гор. Южное побережье Крымского полуострова не принадлежало Крымскому ханству — оно находилось в руках генуэзцев, а с 1475 г. отошло под власть турец­кого султана. Границы ханства со стороны Большой Орды (затем —

Астраханского ханства и ногайцев) проходила по р.Молочная Вода или Миуса. На севере пограничье приходилось на район р.Конские Воды, с Литвой оно проходило около крепости Ислам-Кермень. Да­лее, на правом берегу Днепра, у его устья, имелась крепость Оча­ков (Ак-Чакум), обеспечивавшая защиту степных владений Крымс­кого юрта находившихся на правобережье р.Днепра (район рек Бе­лой и Синей Воды). Тут пограничье приходилось на широту впадения Синей Воды в р.Ьуг. Наконец, под г. Белгородом (Аккерманом) на­ходились кочевья татар, простиравшиеся до Крымского ханства, хотя сам город подчинялся турецкому султану. Следует отметить, что эти границы не оставались неизменными — после походов крымс­ких татар в 1510—1515 гг. на черкесов (адыгов), определенная их часть также подчинилась Крымскому ханству. Затем под сюзерени­тет ханства на Северном Кавказе перешло Тюменское княжество. Скорее всего, эти успехи крымских ханов были связаны с ликвида­цией Большой Орды и переделом ее владений

Крымское ханство было многоэтничным государством; кроме та­тар, в его состав входили черкесы (адыги), а также ряд меньшинств, не исповедовавших ислам (армяне, грузины, греки и караимы-иуда­исты). По более поздним данным, к этому перечню следует доба­вить еще и цыган. Эти этнические группы, не слишком многочис­ленные, жившие в городах Гозлеу, Карасу-Базар, Акмечеть и Бах­чисарай, практически все говорили на татарском языке

Общая численность населения Крымского ханства не установ­лена. О собственно татарской его части можно сказать следующее: крымские войска насчитывали от 15 до 100 тыс.чел., в среднем сос­тавляя 50 тыс.чег Наибольшее число воинов ханства, зафиксиро­ванное источниками — 250 тыс.чел. Но такое большое войско Крымское ханство смогло выставить лишь после победы над Боль­шой Ордой, когда улусы последней, в значительной мере, были присоединены к победившей стороне. Имея в виду, что в больших походах участвовали все мужчины старше 15 лет, численность крымских татар до начала XVI в., возможно, насчитывала около 300 тыс.чел. После победы над Большой Ордой эта численность вре­менно могла достигать 500 — 600 тыс.чел. Но следует заметить, что весьма часто в войсках Крымского ханства, особенно с начала XVI в., находились большие группы ногайских войск, бывших в под­чинении оказавшихся подданными крымского хана представителей клана Мангытов (Мансуров). Однако имея в виду, что они стали сос­тавной частью складывающегося крымско-татарского этноса, эти группы надо относить к крымским татарам, возможно, с определен­ного времени, о чем будет сказано далее.

Ядро крымских татар как самостоятельной этнической общнос­ти составляли 4 племени: Ширин, Барын, Аргын и Кипчак, неког­да — в начальный период образования Крымского ханства, состав­лявшие 1 тумен (10 тыс. воинов), что дает в общей сложности око­ло 40 тыс.чел. общей численности татарского населения. Но с течением времени это число явно выросло: например, в начале

 

XVI в. князь Ширинов Агиш указывал, что представителей клана Ши­ринов около 20 тыс.чел. Реально же Ширины выставляли около 5 тыс. воинов. Если исходить из того, что в 1543 г. Аргыны и Кипчаки выставляли 3 тыс. воинов, а Мангыты — 2 тыс., можно полагать, что представителей первых двух кланов было на самом деле 12 тыс., а последних — 8 тыс. Но надо иметь в виду, что в период победы над Большой Ордой в Крым прибыли еще кланы Кийат, Салджигут и Конграт. В некоторых случаях их численность была достаточно большой Скажем, в 1500 г. из Большой Орды в Крымс­кое ханство перешел Ебага-улан, который привел с собой 3 тыс, чел. (клановая принадлежность его людей не указана) Из этих кла­новых групп постепенно и формировался этнос крымских татар. По­жалуй, до середины XVI в. перешедшие из Большой Орды клано­вые образования были еще не в полной мере интегрированы в эт­ническую общность крымских татар (эти группы особенно ногайского происхождения, выделялись и позже как субэтническая часть крымс­ко-татарского этноса). Но то, что в документах русского происхож­дения присутствуют понятия «люди Крымские», «Крымцы» и «Крымс­кие Татарове», доказывает, что народность крымских татар в пери­од до середины XVI в. уже сформировалась. В отличие от этноса казанских татар и мишарско-татарского этноса, скорее всего у крымс­ких татар деление на «благородных» и «чернь» не имело выражен­ного этносословного характера, что объясняется сложением их прак­тически полностью за счет золотоордынско-татарского населения.

Большая Орда Являющееся прямым наследником Золотой Ор­ды и получившее в русских летописях название «Большой Орды» этнополитическое образование на исторической арене появилось в результате деконсолидации Улуса Джучи, в первую очередь, его западной части — Ак Орды. Из-за состояния источников процесс сложения этого позднезолотоордынского государства, как, впрочем, и его внутренняя история, изучен весьма поверхностно. Но в целом можно заключить, что к вычленению в середине XV в. центральной зоны ордынских владений, так называемого «Тахт иле», привело образование на территории Ак Орды Казанского и Крымского ханств, а также зависимого от Московской Руси Касимовского ханства. В русских летописях новое государство, названное «Большой Ордой», впервые упоминается в 1460 г. По мнению отдельных исследовате­лей, это наименование является калькой с тюркского «Улуг Урда» обозначавшего после распада единого государства ставку того ха­на, который среди правителей — Джучидов считался главным, по- видимому, из-за нахождения в домениальном владении («Тахт иле»). Особое значение этого юрта подчеркивают даже русские источники XVI в.: в «Казанском летописце» (Казанской истории) он назван «от­цом искони», давшим начало всей татарской феодальной верхуш­ке. В тюркских источниках встречается еще одно название Боль­шой Орды — «Намаганов (Номоганов) юрт», восходящее, надо ду­мать, к имени Нумугана, отца Тимур-Кутлуга. От последнего происходили правившие в Большой Орде ханы.

 

Можно полагать, что именно начало использования в русских летописях нового термина «Большая Орда» взамен применявше­гося для обозначения Улуса Джучи понятия «Орда» указывает на примерное время сложения этого позднезолотоордынского юрта. Хотя точная дата его образования и неизвестна, да и учитывая ре­алии того времени, связанные с противоборством татарских юртов за доминирование на территории бывшего Улуса Джучи установить ее вряд ли будет возможно, окончательное время формирования Большой Орды целесообразно датировать периодом между 1452 г. (завершение отделения Крымского ханства) и 1460 г. (начало упо­минания в русских летописях).

Большая Орда базировалась на той же системе карача-беев, что и другие позднезолотоордынские государства о чем свиде­тельствует письмо крымского хана Менгли-Гирея казанскому хану Мухаммет-Амину (1490), содержащее сообщение о нападении Боль­шой Орды на Крым с такой общей формулой: «Сеид- Ахмет, Ших- Ахмет цари, Мангит Азика князь в головах, от всех карачеев...». Но конкретные сведения о правящих кланах этого юрта крайне скуд­ны, поэтому заслуживает внимания наблюдение Ю.Шамильоглу, который, опираясь на источники крымского происхождения, выска­зал мнение, что основными кланами в Большой Орде были Кийаты, Мангыты, Сиджиуты (Салджигуты) и Конграты (Коураты). Бекляри- беками в этой конфедерации являлись, как было показано выше, Мангыты, но, возможно, не с самого начала образования данного юрта.

Столицей Большой Орды первоначально являлся г. Сарай (Боль­шие Сараи) Но аременами эта функция переходила к г. Хаджи-Тар­хану, особенно после поражения Большой Орды в 1481 г.

Под властью Большой Орды находилась территория между Вол­гой и Днепром, от Северного Кавказа до границ Русского государст­ва (включая Касимовское ханство), а также Казанского ханства и Ногайской Орды. Если быть более детальным, то границы этого го­сударства выглядели так: до захвата турками черноморских бере­гов в районе Белгорода (Аккермана), Большой Орде принадле­жала территория к западу от Днепра. Но восточнее Днепра тата­ры продолжали кочевать вплоть до распада Большой Орды по рекам Самаре, Овечьей Воде, Кобыльей Воде. На Северном Кавказе пог- раничье находилось «под Черкасами»: татары тут кочевали по P-Куме, в районе «Пяти Гор» (Бештау). Затем к территории этого государства отошли и земли под Азовом на Дону, по р.Хопру и р.Мед­ведице На востоке граница проходила, скорее всего, за р.Волгой, но где точно — сказать сложно. Возможно, по р.Бузану: именно там проходила позже граница Астраханского ханства с Ногайской Ордой. Однако не исключено, что до продвижения Ногайской Ор­ды к Волге Большая Орда могла контролировать на востоке более обширные территории. На севере где-то в зоне рек Суры и Мокши проходила граница с Казанским ханством, в верховьях Цны и Дона— с Касимовским ханством и Рязанским княжеством. От­части некоторое ядро территории Большой Орды после 1504 г. сох­ранилось в лице Астраханского ханства, о чем будет сказано да­лее.

Численность населения Большой Орды была довольно значи­тельной. Как отмечает М.Г.Сафаргалиев, во время И.Барбаро (сер, XV в.) число «улусных людей» хана Кичи-Мухаммета составляло до 300 ты с. чел. Хан Ахмат (убит в 1481 г.) располагал войском в 100 тыс.чел., что дает общую численность татарского населения государства приблизительно в 200 тыс.чел. Накануне падения Боль­шой Орды ее войско насчитывало до 60 тыс.чел., что говорит о дос­таточной многочисленности улусных людей (более 100 тыс.чел.). На самом деле Большая Орда контролировала и ряд этнических групп Северного Кавказа, поэтому ее полиэтническое население бы­ло гораздо более многочисленным Но этот вопрос еще нуждается в дальнейшем исследовании.

Несмотря на то, что основное население Большой Орды, марки­руемое в русских и европейских источниках как «татары», довольно часто именовалось и «Татарове Ординскиа» (Татарами Ордынски­ми), оно не успело сложиться в самостоятельную этническую общ­ность. Не случайно после ликвидации этого государства клановые группы, находившиеся в его составе, бесследно растворились в дру­гих позднезолотоордынских этнополитических объединениях (преж­де всего, в Крымском, Астраханском ханствах и Ногайской Орде). Вопрос о клановом составе татарского населения Большой Орды практически не изучен. Более уверенно можно говорить о нахожде­нии в ее рамках таких кланов, как Мангыт, Конграт, Кийат, Салджи- гут, о чем было сказано выше. Но на самом деле состав этих кланов наверняка был гораздо более обширным. В этой связи обращает на себя внимание список кланов, сохранившийся в таком позднем татарском источнике, как «Дефтер-и Чингиз-наме» (XVII в.) Он вклю­чает такие этнонимы: Кийат Конграт, Уйшын Мин (Мец) Тамьян, Кипчак, Джурматы, Киреит, Муйтен, Бурзян, Буркыт, Катай, Салд- жигут Еще два клана, скрывающихся под эпонимами, скорее всего, являются частями конгратов и кипчаков. По поводу этого перечня высказывались разные мнения, а том числе и о его сходстве с сос­тавом Ногайской Орды, о его «башкиризированности» и т.д. Одна­ко не один из предложенных подходов к трактовке данного перечня кланов не вполне удовлетворителен. Скажем, в случае ее иденти­фикации с племенами, входившими в Ногайскую Орду, нельзя объ­яснить отсутствие в именнике клана Мангыт (правда, возможно од­но допущение, о чем см. ниже). Что касается сходства с башкирски­ми племенами, то можно заметить, что прямого упоминания среди них конгратов не зафиксировано. Скорее всего, здесь речь идет о составе другого этнополитического объединения, например, Боль­шой Орды, какого времени — трудно сказать. Особенно на эту мысль наталкивает присутствие в рассмотренном перечне кланов Кийат, Конграт и Салджигут. Кроме того, сохраняется еще одна сложность: Мангыты все же играли ключевую роль в Большой Орде, а их в спис­ке нет. Хотя не исключено, что под этнонимом «Мен» скрывается этноним «Мангыт» (Манг ~ Манг + монгольский формант мн. числа ут ~ ыт). Если принять нашу гипотезу, фактически перечисленные выше 12 или 13 кланов оказываются основным населением Боль­шой Орды.

Астраханское ханство. Относительно времени образования Астраханского ханства в литературе ранее высказывались самые разные мнения, хотя в основном речь идет о 1450—1460-х гг. (осо­бенно о 1459 и 1466). Однако недавно в специальной работе, пос­вященной истории этого государства, И.В.Зайцев обратился к де­тальному обоснованию уже имевшейся в исследованиях точки зре­ния о формировании данного юрта лишь в начале XVI в . Похоже это случилось лишь после разгрома в 1502 г. крымскими войсками Большой Орды, которая перестала существовать в прежнем качест­ве, а ее остатки трансформировались в Астраханское ханство, имен­но после этой даты Москва начинает рассматривать данный юрт как самостоятельное владение. Правда, при принятии этого заклю­чения некоторые сложности источникового характера тем не менее сохраняются^ иногда очень трудно избавиться от впечатления, что Астраханский юрт и его владетели имели особый статус и в более ранний период. Не исключено, однако, что это связано с постоян­ным правлением в Большой Орде нескольких ханов (двух, по мень­шей мере), ряд из которых фиксируется в г.Астрахани.

Несомненно, Астраханское ханство образовалось на месте от­дельного вилайята Улуса Джучи. В некоторых русских летописях еще в 1375 г. упоминается «князь Астраханский Салчей», который, по на­шему мнению, был из клана Конграт. Правление тут особого князя, аналогичного «князю Болгарскому, Казанскому» или «князю Мещерс­кому», явно указывает на существование в районе г.Астрахани (Хад­жи-Тархана) особой административно-территориальной единицы Улуса Джучи. Скажем, Утемиш-хаджи в своем труде «Чингиз-наме» применительно ко времени хана Абд-Керима (правил между 1489/ 90—1504 гг.) упоминает «вилайят Хаджи-Тархан» , хотя и имея в виду, скорее всего, Большую Орду. Около 1469 г. это же владение также было названо «вилайятом» в связи с г. Хаджи-Тарханом..

Астраханское ханство основывалось на уже отмеченной систе­ме карача-беев. По материалам XVI в. известно, что «астраханских князей», в которых надо видеть карача-беев, было то ли четыре- пять, то ли несколько больше. Удалось идентифицировать князей кланов Конграт (см. выше также о князе Салчее), Алчын, Мангыт. Заслуживает внимания и информация Утемиша-хаджи о том, что у хана Абд-Керима, практически постоянно находившегося в г.Астра­хани, беклярибеком («старшим беком» — «улу беком» и «наибом») был Али-Баба-бей из клана Китай - Катай (Хытай). Скорее всего, с начала XVI в. в ханстве усилилось влияние Мангытов, однако, яв­лялись ли они в этом государстве беклярибеками, неизвестно.

Столицей Астраханского ханства был г.Хаджи-Тархан, который, как уже отмечалось, приобрел столичный статус еще во время до-

 

минирования в районе локализации вилайята Хаджи-Тархан Боль­шой Орды.                          .. _ . .

Границы этого государства недавно были уточнены И.в.Зайце­вым, согласно мнению которого они выглядели следующим обра­зом. Восточная граница ханства проходила по р.Бузану, а выше по течению — по р.Волге, На севере пограничье проходило в районе Царицына (современного г.Волгограда!, возможно, где-то около так называемой «Переволоки» между Доном и Волгой, т.е. выходя к южным рубежам Казанского ханства По некоторым данным, на за­паде граница проходила по р.Дону. На юге эта линия шла от Каспия и вдоль Кавказа, точнее, где-то по р.Кубани (хотя эта информация может относиться и к периоду господства Большой Орды). Но заме­тим, что часть черкесов (адыгов) находилась в сфере влияния Аст­раханского ханства. Далее, как полагал В.Е.Сыроечковский, грани­цей между Астраханским и Крымским ханствами в 1519 г. была р.Мо­лочная Вода (Миус).

В период покорения Астраханского ханства его население, точ­нее, собственно татарская его часть, составляло, по разным оцен­кам, от 10 до 25 тыс. семей, т.е. не менее 40—100 тыс.чел. Факти­чески, как мы уже видели, последняя цифра соответствует числен­ности населения Большой Орды накануне ее падения. Имея в виду, что Астраханское ханство являлось прямым наследником этого го­сударства, численность тюркской части его населения в первой по­ловине XVI в. можно оценить в 100 тыс.чел. Данная цифра могла колебаться в связи с перемещениями, прежде всего, ногайских групп, находившихся в составе Астраханского ханства.

Несомненно, в Астраханском ханстве существовала сословная стратифицированность местного татарского общества на «благо­родных» и «улусных кочевых татар». Так называемые «черные улу­сы» или «черные люди» находились за пределами г.Астрахани, тогда как «лучшие люди» — в самом городе. Известно о клановых осно­вах татар Астраханского ханства (Конграты, Алчыны, Катайцы, Ман- гыты). Но пока трудно сказать, насколько совпадала этническая и клановая принадлежность знати и рядовых татар ханства. Кроме того, все перечисленные кланы имелись и в Ногайской Орде, что говорит об этнической близости населения двух этнополитических объединений. К тому же представители клана Мангыт не позже кон­ца XV — начала XVI вв. оказались непосредственно в составе насе­ления Астраханского ханства. Затем сюда переселили и крымских татар. Все эти группы участвовали в формировании астраханских татар. Последние в XVI в. складывались в отдельную этническую общность, что было связано с существованием Астраханского ханст­ва или «Астраханского улуса» Встречающиеся в русских докумен­тах XVI в. термины «астраханские люди», «астраханцы», указыва­ющие на образование самостоятельной этнополитической общнос­ти, можно рассматривать в качестве политонимов, но иногда они выступают и как этнонимы, обозначая именно тюрко-татарское на­селение государства. В целом можно сказать, что под астрахански­ми татарами (астраханцами) периода ханства нужно рассматривать местное население, обозначаемое позже как «юртовские татары». Однако данная общность (народность) в XV—XVII вв. оказалась в тесном взаимодействии с ногайскими и др, группами, консолида­ция с которыми осталась незавершенной в позднезолотоордынс­кий период, скорее всего, в связи с постоянным притоком, прежде всего выходцев из Ногайской Орды

Шибанидское государство После смерти Идегея (1420) в вос­точной части Улуса Джучи началась борьба за власть между нес­колькими ханами, среди которых видная роль принадлежала потом­кам Шибана — Шибанидам и Мангытскому илю. В итоге противо­борства разных политических групп в 1428/29 г. предводителями многих племен, в числе которых выделялся внук Мангыта Идегея — Ваккас, на ханский престол был посажен Шибанид Абулхайр, поло­живший начало Шибанидскому государству. Столицей нового госу­дарства стал г. Тура (Тара), в котором исследователи видят адми­нистративно-политический центр «вилайята Чимги-Тура» — г. Чим- ги-Туру, известный также как г.Тюмень. В этом качестве он оставался до 1446 г. Но постепенно сфера интересов Шибанидского государст­ва из юго-западной Сибири начала сдвигаться в бассейн Сырда­рьи, где в 1446 г. ханом Абулхайром был захвачены ряд городов. Столица государства тогда переместилась в г.Сыгнак

По-видимому, в пределах Шибанидского государства оставались полусамостоятельные владения во главе с отдельными ветвями до­ма Шибанидов (некоторые исследователи полагают, что они вооб­ще были независимы от хана Абулхайра). Поэтому между ними пос­тоянно шла борьба за верховенство. В итоге этого противоборства и из-за отделения около 1447 г. Мангытского иля (см. далее), а так­же под воздействием внешних факторов (война с калмыками), вскоре после смерти хана Абулхайра (1468/69) государство Шибанидов рас­палось, но его этнополитическое ядро еще продолжало сохранять­ся. Параллельными наименованиями этого государства были наз­вания Узбекский улус, вилайят-и узбек, восходящие к имени хана Узбека.

Государство Шибанидов (Узбекское ханство) было построено по принципу остальных позднезолотоордынских этнополитических об­разований. Беклярибеком при хане Абулхайре являлся Ваккас-бии из клана Мангыт, Но сама структура системы карача-беев в этом ханстве остается не раскрытой. Хотя в «Шейбани-наме» сохранил­ся список знати, назначенной ханом Абулхайром в вилайяте Чимги- Тура «даругами» — речь идет о кланах Конграт, Дурман, Уйгур и Кушчи. А.-З.Валиди-Тоган относил эти племена к числу «правящих» (хаким), называя их «карачинскими» Правда, если учесть весь на- -ор кланов, включая и Мангытов, число их оказывается больше, чем в традиционной системе карача-беев На самом деле первона­чальное их число, скорее всего, равнялось четырем: не случайно в «Фирдаус ал-икбал» (XIX в.), где говорится об административной реформе Абу-л-Гази хана в Хивинском ханстве, одном из наслед­

 

ников Государства Шибанидов, речь идет о разделении им племен на 4 группы (тупе, т.е. тюба): 1-я — Уйгуры и Найманы, 2-я — Конд­раты и Кийяты, 3-я — Нукузы и Мангыты, 4-я — Канглы и Кипчаки. Эти группы (с инкорпорацией в их состав других кланов), надо ду­мать, являются отражением былого деления на систему карача-бе- ев (с «удвоением» из-за существования подразделения на левое и правое крылья). Действительно, согласно «Тарих-и Абу-л-Хайр-ха- ни» (XVI в.) кланы Дурман, Конграт, Кошчи, Курлеут входили в ле­вое крыло, а Уйгур, Найман и Мангыт — в правое. Как бы то ни было, в XVI в. в Бухарском ханстве Найманы, Дурманы и Кушчи относились к самым известным кланам. Если учесть, что еще в XVIII в. в этом ханстве мангыты участвовали в церемонии поднятия на белом войлоке хана на престол, их тоже надо относить к правя­щим кланам. Тем не менее следует признать, что политическая ос­нова государства Шибанидов (Узбекского ханства) требует даль­нейшего изучения.

В период могущества кочевых узбеков при хана Абулхайре Ши- банидское государство на севере простиралось до вилайята Чим- ги-Тура, на юге - до Аральского моря и низовьев р.Сырдарьи, вклю­чая западную часть Хорезма (в 1431/32 гг. его столица — г.Ургенч, был даже временно занят войсками кочевых узбеков). Восточная тэаница проходила в районе г.Саурана, а на западе — где-то около р.Яик (Урал) Кроме тоге в некоторые периоды, скорее всего, до отделения Мангытского иля, Шибанидам возможно подчинялось и население Поволжья, в частности, население Булгарского вилайя­та. Не исключено, что вплоть до ухода основной части кочевых уз­беков в Среднюю Азию (начало XVI в ), Южное Приуралье также входило в состав Шибанидского государства.

Тюркское население Шибанидского государства состояло из раз­ных племен. Согласно списку Масуда б. Османа Кухистани, в 1430— 60-х гг. это были следующие кланы: Барак, Буркут, Дурман, Ички Йджан, Каанбайлы, Карлук, Кенегес, Конграт, Кыйат, Курлаут, Куш­чи, Мангыт, Масит, Найман, Украш-найман, Таймас, Табгут (т.е. Тан- гут), Тубай, Туман, Минг (Туман-минг), Уйгур, Уйсун, Утарчи. Хытай (Катай), Чат, Чинбай. В некоторых источниках к этому перечню до­бавляются иные группы: Аргун (эргын), Ас, Башгырд, Джуркан, Мад- жар, Салор, Татар, Алчын, Кипчак, Ойрат и ряд других Особенно показателен клановый состав войск Шейбани-хана (1503), обозна­ченных в целом как «шибанлиг» (шибаниты): Сихиут (скорее все­го — Салджигут), Кыйат, Конграт, Буркут, Мангыт, Найман, Дурмен, Ушун (Уйшын), Кушчи, Джалаир, Карлык, Сулдуз, Нукуз, Тама, Та­тар, Адгу, Адлы-оглы, Ички, Ойрат. Так как это войско насчитывало 10 тыс.чел., его следует признать основным ядром племенного войс­ка, где имелись и клановые подразделения карача-беев. Поэтому его состав достаточно точно определяет клановую структуру поли­тически господствовавшей части населения Шибанидского госу­дарства начала XVI в. Как видно из приведенных списков, несмотря на определенные различия, в составе этнополитического объеди­нения во главе с Шибанидами фигурируют, в основном, одни и те же кланы. В то же время эти группы имели и собирательное наиме­нование «узбек», «узбековцы», являвшееся политонимом — оно обозначало подданных хана Узбека («узбекийан» — узбековцы), жи­телей государства хана Узбека («мамлекат-и узбек»). Однако это наименование нельзя путать с поздним этнонимом «узбек». Ска­жем, в сочинении 1509 г Фазлаллаха ибн Рузбихана «Михман-на- ме- и Бухара» (Записки бухарского гостя) есть такие строки: «Три племени относятся к узбекам... одно [из них] — шибаниды... Вто­рое племя — казахи... и третье племя — мангыты». Ясно, что в данном случае термин «узбек» применен в смысле политонима и отражает ситуацию скорее XV в., когда указанные три группы обра­зовали единое этнополитическое целое. Кроме того, за частью эт­нических наследников «узбеков» закрепился этноним «татары», нап­ример, в Сибирском ханстве. Последний термин функционировал и в Ногайской Орде, о чем речь пойдет далее. Можно полагать, что это наименование бытовало и в Шибанидском государстве (см. нап­ример, выражение «Тюменские татары» в русских летописях при­менительно ко второй половине XV в.), будучи замененным на по­нятие «узбек» лишь после переселения в первом десятилетии XVI в. крупного массива кочевого населения из «Шибанидов» в Среднюю Азию и образования там Хивинского и Бухарского ханств.

Точных данных о численности населения Шибанидского госу­дарства, нет Тем не менее в литературе для начала XVI в. приво­дят цифру 1,2—1,3 млн.чел. Из этого числа почти 240 — 360 тыс. чел. ушли с Шибанидами в Среднюю Азию.

Ногайская Орда. Как известно, территория проживания Ман- гытского иля, ставшего ядром Ногайской Орды, входила в левое крыло Улуса Джучи — в Кок Орду. В эпоху Идегея (1376—1420), когда в сарайском дворе резко усилилось влияние клана Мангыт, Мангытский иль во главе с беклярибеком Идегеем закрепился в бас­сейнах рек Яика и Эмбы, но, несмотря на значимость Мангытского иля, в период могущества государства Шибанидов Мангытский юрт входил в состав этого ханства, являясь частью его правого крыла

После смерти бия Ваккаса приблизительно в 3447 г Мангытский иль отделился от Узбекского ханства, о чем пишет М.Меховский: «...сыновья (Ваккаса.— Д.И.) ...отделились от главной заволжс­кой Орды и поселились около замка Сарай» (т.е. Сарайчика). Види­мо, между ханом Абулхайром и его беклярибеком существовали противоречия: еще до смерти Ваккаса он пытался в 1446 г. встать на сторону другого Шибанида — Мустафы хана. Однако и в даль­нейшем политика правителей Мангытского иля строилась на коа­лиции с разными претендентами на престол в Кок Орде, следова­тельно, до определенного периода нельзя говорить о полном обо­соблении этого юрта. В конечном итоге, Мангытский иль вошел (около 1473 г.) в союз с Шибанидом Саид-Ибрагимом (Ибаком), юр­том которого был «вилайят Чипги-Тура» с центром в г.Тюмени. Не исключено, что посадили ханом его именно Мангыты. Эта коалиция

в 1481 г. разгромила Большую Орду, убив при этом его правите­ля — хана Ахмата. В результате этой успешной акции владения Ман- гытского иля расширились на западе до Волги, о чем сообщается в «Казанской летописи». «...И вселившася в Большой Орде нагаи и мангыты, из-за Яика пришедши» Хотя в этом источнике содер­жится переоценка сдвига Ногайской Орды на запад, в целом общее направление ногайской миграции оценено правильно.

В последней четверти XV в. правители Мангытского юрта про­должали свои политические связи с разными группами Шибанидов, в основном сотрудничая с той их ветвью, которая восседала на тро­не в Тюменском ханстве. Известно, что представители клана Ман- гыт являлись беклярибеками тюменского хана (он же «Нагайский царь» русских источников) Саида- Ибрагима (ум. около 1495) и, воз­можно, его преемника — хана Мамука. К началу XVI в., когда прои­зошли политические изменения в Тюменском ханстве (см. ниже), скончался глава Ногайской Орды беи Муса (ум. около 1502). Но­гайская Орда стала тогда практически независимой. Но окончатель­ное обретение ею суверенитета надо связывать с уходом большой массы кочевников Узбекского ханства между 1500 —1511 гг. в глубь Средней Азии в результате завоевания ими территории государст­ва Тимуридов. Именно к началу XVI в. сложилась довольно проч­ная связь между Мангытским илем и другими присоединенными к нему племенами (то, что «нагаи» и «мангыты» были разными этно­политическими формированиями, прекрасно понимали и в Московс­кой Руси. Тогда и закрепился политоним «ногай» («нагай» русских источникоа).

По данным В.В.Трепавлова, в восточных источниках Ногайская Орда была известна как «омак (т.е. аймак.—Д.И) Мангытов» и «эль и улус Мангытов». Сама мангытская знать свое владение считала отдельным «юртом». Западные авторы это владение называли «Но­гайской Ордой». Этот термин употребляли и русские источники XV — XVI вв., чаще используя понятие «ногай» («нагай»), изредка — «ман- гыт». Иногда в источниках русского происхождения проводили, как было уже отмечено тонкое различие между «нагаями» и «ман- гытами».

Ногайская Орда, несмотря на превоащение в XVI в. в самостоя­тельный юрт, не являлась ханством: ее внутренняя административ­но-политическая структура отличалась от строения других позднезо­лотоордынских государств. Но показательно, что институт карача-бе- ев существовал и в Ногайской Орде. Однако роль этого института в данном юрте не совсем ясна, как и механизмы ее функционирования. Показательно, тем не менее, что в Ногайской Орде существовало деление воинов на 40 «санов» или «туменей» (т.е. по 10000 вои­нов), которое из-за своей кратности к четырем, возможно, имело отношение к четырехчастному делению по системе карача-беев.

Столицей Ногайской Орды являлся г.Сарайчик (Сарайчук), рас­положенный в районе р.Яика.

Как уже отмечалось, границы собственно Ногайской Орды (Ман-

 

гытского юрта) окончательно определились лишь к началу XVI в. Тогда на западе они проходили по р.Волге (в низовьях по р.Бузане), на востоке — по р.Иртышу (существуют определенные сомнения) и среднему течению р.Тобола. На юге Ногайская Орда занимала ни­зовья р.Сырдарьи — район Приаральских Каракумов, далее между Аральским и Каспийскими морями — территорию от устья р.Урала (Яика) до северо-восточного берега Каспия, северного и северо- восточного берега Аральского моря и до устья Сырдарьи. На севе­ре иногда эту границу проводят южнее р.Камы, что неточно — ско­рее всего она проходила около Самарской Луки (низовьев р.Сама­ры), далее — в районе рек Кинелы, Кинельчика и Сакмары, уходя затем в направлении г,Уфы (г.Туратау), затем в сторону верхнего течения рек Уфы и Ая. Но эти границы не были неизмененными' после распада Большой Орды ногайцы начали переходить и на пра­вый берег р.Волги, однако, в 1520—1540-х гг. эта территория еще считалась «Крымской стороной», поэтому их окончательное закреп­ление на данной территории (на пространстве к югу от р.Медведи- цы и до р.Кумы включительно) произошло лишь в середине XVI в.

Население Ногайской Орды в первой половине XVI в., в период наивысшего могущества этого государства, достигало, по разным подсчетам, 700 — 900 тыс чел. или даже свыше 1 млн. Но затем численность населения быстро пошла на убыль (из-за массовой ги­бели людей во второй половине XVI в в ходе эпидемий, а также по причине ухода многих кланов в другие государства), но к концу XVI — началу XVII вв. была еще значительной — до 300 тыс.чел. (остав­шаяся часть населения).

Клановый состав ногайцев изучен неплохо, но единого мнения о нем также нет- число племенных илей («улусов» — по русской тер­минологии), входивших в Ногайскую Орду, у разных исследователей не совпадает. Скажем, для XVI в. Б.-А.Б.Кочекаевым в этом государстве насчитывается 18 кланов: Мангыт, Найман, Конграт, Кипчак, Кийат, Тангучин, Колгин, Алгин (Алчын), Чублак, Канлык, (Канглы), Киреит, Байгур, Тайджут, Боргамсы, Турхмен, Аск, Кенегес, Для XVI —XVII вв. В.В.Трепавлов таких кланов называет 70, указывая, что вместе с подразделениями илей число их достигало тогда 140. Но в дан­ных списках основные племенные группы не отделены от их ответв­лений, особенно у последнего исследователя. Хотя он сам указы­вает на постепенное возрастающее «разветвление» племенных илей Тем не менее отдельные документы второй половины XVI — нач XVII вв. позволяют утверждать, что основных кланов было 12 —14, но их конкретный состав пока не поддается расшифровке.

Как уже указывалось, к началу XVI в. применительно к населе­нию Ногайской Орды стал широко употребляться политоним «но­гай» (нагаи), который имел и этнический смысл. Иногда синонимом понятия «нагай» для знати Ногайской Орды выступал термин «ман­гыт» («Мангытские люди», «рать Мангытская» — производные от не­го), также в определенных случаях являвшийся политонимогс. По­казательно, однако, что по отношению к основной части жителей этого государства русские источники в XVI в. часто употребляли и наименование «нагайские татары», имевшее отчетливую этничес­кую окраску, ибо оно вводило население Ногайской Орды в один ряд с остальными «татарами» («казанскими», «крымскими», «аст­раханскими» и т.д.). Более того, среди знати Ногайской Орды, как видно из отдельных источников, был в ходу и этноним «татары», использовавшийся по отношению к служилым группам, иногда — ко всему политически господствовавшему населению. Важно под­черкнуть, что в число этого населения знатными ногайцами не вклю­чались некоторые подданные государства, например, так называе­мые «иштеки» — платившие ногайцам дань северо-западные груп­пы башкир и татар Приуралья.

Имеющиеся данные позволяют заключить, что к середине XV в„ в результате этнических процессов, в Ногайской Орде произошло становление самостоятельной народности ногайцев или ногайских татар, являвшейся многоплеменным, поэтому не слишком устойчи­вым этническим образованием. В дальнейшем оно пережило су­щественный процесс трансформации, что ставит еще недостаточ­но разработанную научную проблему различения этнической общ­ности периода единства Ногайской Орды и позднейшего ногайского этноса, потерявшего в ходе своего развития татарскую компоненту саоего этнического самосознания.

Тюменское (Сибирское) ханство. Вряд ли можно сомневать­ся в том, что Тюменское ханство сформировалось на месте так на­зываемого «вилайята Чимги (Чинги)-Тура» (г Тюмень и есть г. Тура или Чимги-Тура восточных источников). Но о времени образования этого ханства до сих пор идут дискуссии, хотя в основном называют годы правления Шибанида хана Хаджи-Мухаммета (1420/21 —1430) или его сына хана Махмутека (Махмуда), правившего предположи­тельно до середины XV в .

Таким образом, формирование Тюменского ханства традицион­но относится к периоду между 1420 —1450 гг. Но сомнительно, что­бы это было так. Имея в виду господство тогда в Кок Орде Шиба­нида Абулхайра, чья столица до 1446 г. вообще находилась в цент­ре вилайята Чимги-Тура — г. Чимги-Тура (Тюмени), где пребывали назначенные ханом Абулхайром «даруги», трудно допустить, что­бы этот вилайят существовал как самостоятельное этнополитичес­кое образование В то же время нельзя полностью исключать на­хождения в этой части государстаа кочевых узбеков самостоятель­ной ветви дома Шибанидов — потомков хана Хаджи-Мухаммета, возможно, зависимых от хана Абулхайра правителей Хотя допус­тимо, что кто-то из них еще при жизни Абулхайра был провозгла­шен ханом, например, при поддержке отколовшегося примерно в 1447 г. от государства Шибанидов Мангытского иля. Во всяком слу­чае, когда тю! (енский хан Саид-Ибрагим, приходившийся внуком Ши- баниду Хаджи-Мухаммету, появился в Поволжье приблизительно в 1471 г., он был связан именно с этим илем. Нахождение этого хана в Тюменском ханстве надежно документировано: после взятия в 1481 г. в союзе с ногайцами ставки Большой Орды, он «Ордобазар с собою поведе в Тюмень». Пребывание этого хана в 1491/92 г. «в Тюмени» видно и из других русских источников. Следует, однако, иметь в виду, что Шибанид Саид-Ибрагим хан был вовлечен в борьбу за «Саинский стул», т е. фактически за господство в Кок Орде, поэ­тому его юрт вряд ли можно считать суверенным в полном смысле (хотя известны даже несколько его монет). Тем более, учитывая «симбиотическое» состояние его домена с Мангытским илем, поз­воляющее определять в русских летописях хана Саид-Ибрагима «ца­рем Нагайским».

В литературе высказывалась точка зрения о том, что лишь пос­ле убийства хана Саид-Ибрагима примерно в конце 1494 — начале 1495 гг. своим родственником князем Махмудом (Маметом) Тайбу- гидом, возникло независимое Сибирское (Искерское) княжество или ханство. Такая схема развития этого этнополитического образова­ния основана на сообщении «Сибирских летописей», где сказано: «Адеров сын Мааметь Казанского царя Упака (т.е. Ибака.— Д.И.) уби и град свой Чингиден (Чимги-Тур^ — Д.И.) разруши, и отите оттуду внутрь Сибирские земли, а поставил себе град... и наз­вал его град Сибирь». Но имеющиеся данные не позволяют так од­нозначно трактовать это событие. Во-первых, брат хана Саид-Иб­рагима Мамук в 1496 г. назван «Шибанским царем», т.е. он, скорее всего, правил сразу после убийства брата все в том же Тюменском ханстве. Во-вторых, нахождение Шибанидов в г.Тюмени и в более позднее время подтверждают некоторые русские летописи: в них под 1505^г (или 1506 г.) сказано о приходе рати «ис Тюмени, Кулук салтана Ивака царева сына с братьею и з детьми». Несмотря на то, что братья хана Мамука — Агалак и Кулук в русских летописях выступают только как «царевичи» (султаны) , в отдельных восточ­ных источниках Агалак назван ханом, правда, без уточнения, где он правил. Во всяком случае, приведенная выше информация свиде­тельствует, 1'то Сибирское (Тайбугидское) княжество относитель­ную независимость приобрело лишь после 1505—1506 гг., скорее всего это произошло вслед за второй волной ухода Шибанидов в Среднюю Азию в 1511 г. Но даже после этого данное княжество, похоже, продолжало зависеть в какой-то мере от своих верховных сюзеренов, находившихся уже в Бухаре.

^то, что Сибирское княжество Тайбугидов являлось прямым по­литическим наследником Тюменского ханства или вилайята Чимги- Тура, подтверждает и русская традиция смешения правителей Тю­менского ханства и Сибирского ^Искерского) княжества: в свое вре­мя М.Г.Сафаргалиев полагал, что среди предков Тайбугидов трое — Хаджа, Мар и Ебалак, соответствуют последовательно Хаджи-Му- хаммету, Махмутеку и Иваку (Саид-Ибрагиму). Но у этой точки зре­ния есть свои сложности. Зато имеются прямые высказывания не­которых русских источников о тождестве для правителей Московс­кой Руси Тюменского ханства и Сибирского (Искерского) княжества. Так, в грамоте царя Федора Ивановича (1597) хану Кучуму сказано: «...после деда твоего Ибака царя были на Сибирском государст­ве князи Таибугина роду Магмет (князь), после его Казыи князь, а после Казыя Едигерь князь» .

Таким образом, окончательное обособление собственно Сибир­ского княжества, ставшего затем ханством, относится к первому де­сятилетию XVI в.

Политическая основа Сибирского (Искерского) юрта состояла из традиционной для позднезолотоордынских государств системы ка- рача-беев, причем она была четырехчастной, о чем говорит одно историческое предание сибирских татар, рассказывающее о деле­нии войск хана Кучума на четыре «отряда» (кордак, туралы, аялы и бараба). Пятую группу образовывали пришедшие с Кучумом из Сред­ней Азии сарты. Специальное изучение вопроса о карача-беях в Сибирском ханстве показало, что одним из «улусов», т.е. княжеств в этом юрте, было владение клана Джалаир во главе с собствен­ным князем, именовавшемся «карача». Другим таким княжеством было владение Тайбугидов, являвшихся «сибирскими князьями», в которых надо видеть беклярибеков. Тайбугин «юрт», по одной вер­сии, являлся княжеством клана Мангыт, по другой — клана Салд- жигут. Что касается Тюменского ханства, уже говорилось о том, что беклярибеками там были представители клана Мангыт. В самом г. Тура (Чимги-Тура) в момент его завоевания ханом Абулхайром «хакимами» были представители клана Буркут, связанного с конг- ратами. Как указывалось, в составе вилайята Чимги-Тура к началу 1430-х гг. находились «даруги» из кланов Конграт, Дурмен, Найман, Кошчи. Не исключено, что они потом оказались в составе собствен­но Тюменского ханства и Искерского (Сибирского) юрта (во всяком случае, некоторые из них). Но пока невозможно проследить в пол­ной мере преемственность клановых основ этих двух этнополити­ческих образований, хотя в некоторых случаях можно высказывать по этому поводу гипотезы.

Столицей Тюменского ханства являлся г Чимги-Тура или Тюмень (последнее название употреблялось в основном в русских источни­ках). Затем центр этого этнополитического образования в конце XV в. или в начале Х^ч/1 в. переместился в г. Сибирь (по-татарски«Ис- кер» — «Иске + ор», т.е. Старая крепость). Согласно русской тради­ции, возможно, опирающейся на татарские предания, название «Си­бирь» было присвоено новому политическому центру князем Мах- мутом Тайбугидом (см. выше).

Строго говоря, о границах Сибирского ханства, точнее, княжест­ва, можно говорить лишь с начала правления там Тайбугидов, т е. с конца XV в. или даже после 1505—1506 гг Но на самом деле как Тюменское ханство, так и Сибирское княжество, скорее всего, пов­торяли границы вилайята Чимги-Тура — менялись лишь столичные центры. В период Тюменского ханства (до конца XV — начала XVI в.) его территория на западе доходила до Сылвенско-Иренского меж­дуречья, на юго-западе граничила с ногайскими владениями, о ко­торых речь шла аыше. Но не исключено, что в зоне максимального

 

сближения граней Ногайской Орды и Тюменского ханства — в ра­йоне среднего течения р. Тобола, существовало вассальное пос­леднему княжество с ногайским населением, что вытекает из мос­ковской грамоты 1597 г. хану Кучуму, где сказано: «...которые но­гайские улусы, Тайбугин юрт, которыекочевалистобою». Южные границы государства точно не известны, но присутствие в леген­дарных войсках хана Кучума из четырех «отрядов» группы бараба как самостоятельного «отряда», говорит о вхождении тюркского на­селения Барабинской степи на юго-востоке в состав ханства. По соседству с ними в бассейне р. Оми в Тюменское ханство, скорее всего, входили и чаты. На юго-востоке, таким образом, граница го­сударства доходила почти до левобережья р. Оби. Далее на восто­ке она проходила по соседству с так называемой Пегой Ордой русс­ких источников (этнополитическое объединение нарымских сельку­пов). На севере в период Сибирского ханства его территория простиралась по р Иртышу далеко за устье Тобола, доходя до ни­зовьев Оби. Сибирское ханство являлось полиэтничным государст­вом — наряду с политически доминировавшим татарским населе­нием, в него входили ханты (остяки), манси (вогулы) и селькупы. Правда, в некоторых случаях под этнонимом «остяг» русских ис­точников могли скрываться и тюркские группы — иштяки (в районе Сылвенско-Иренского междуречья), давшие начало татарско-баш­кирскому населению Пермского Приуралья.

Общее число населения l государстве известно лишь прибли­зительно. В частности, в 1555 г. у сибирского князя Едигера Тайбу- гида насчитывалось 30,7 тыс. «черных людей», т.е. ясачников. В грамоте Ивана IV об обложении данью этого ясачного населения, приводится цифра в 40 тыс.чел. Таким образом, в ханстве насчиты­валось от 30 до 40 тыс. «черных людей». Сложнее определить чис­ленность собственно татар. С одной стороны, часть их платила ясак и входила в состав «черных людей» С другой стороны, феодаль­ная верхушка, составлявшая собственно «татарский» слой общест­ва, не относилась к ясачному сословию. Последний слой был явно не слишком многочисленным. Так, у правителя Тюменского ханст­ва Ибрагима в 1481 г. собственных войск из «казаков» насчитыва­лось лишь около !тыс.чел. А в конце XVI — первой трети XVII вв. в центральных районах бывшего Сибирского ханства имелось чуть больше 2 тыс.чел. служилых татар. Если учесть, что С.Герберш- тейн для первой четверти XVI в. численность «тюменских татар» определял в 10 тыс.чел., то общую численность сибирских татар в середине второй половины XVI в. можно считать равной 10 —12 тыс. чел. (из них около 2 — 3 тыс. являлись верхушкой общества). Соот­ношение феодальной верхушки и ясачной части сибирских татар в XVI в. могло быть 1:5. Это говорит о том, что «черное» население из татар сыграло важную роль в этническом развитии этнополити­ческой общности сибирских татар. Оно происходило от более ран­него населения, которое могло именоваться «иштяками» и «сыпы- рами» (возможно, от «савиров»). Собственно татарская часть об-

>/

щества, называвшаяся потом служилыми татарами, имело шиба­ни дско-татарское происхождение. Показательно, что в некоторых источниках население Сибирского ханства, в т.ч. и татарское, де­лится на тех, кто жил по «волостям» (оседлые группы), и на тех, кто был сосредоточен в «улусах» (Сибирские летописи). Последние явно были татарами, ведшими кочевой или полукочевой образ жизни. Возможно, окончательной консолидации сибирско-татарского этно­са помешала именно специфика хозяйственной жизни последних.

Но, несмотря на полиэтничное происхождение ясачного и фео­дального сословия сибирских татар, этнополитическая общность, образовавшаяся в рамках Тюменского и Сибирского ханств, обла­дала определенной консолидированностью. Об этом свидетельст­вуют ее устойчивые названия, известные по русским источникам в XVI в. Это такие наименования, как «страна Сибирская», «Сибирс­кая земля» или «вся земля Сибирская» («Сибирские земли»), «Си­бирское царство», «царство бесерменское в Сибири». Причем «Си­бирские летописи» подчеркивают, что «вся страна» была прозвана «по граду Сибирь» (т.е. по г.Искеру) на р.Иртыше. Так как на та­тарском языке это «царство» (или «земля») называлось «Искер юр­ты», а г.Искер и есть тот же самый город, что и «Сибирь», получа­ется, что «царство» или «земля» свое наименование действитель­но получило по названию столицы. Точно такое же положение мы видим в других синхронных татарских ханствах.

В большинстве случаев государствообразующее, т.е. политичес­ки доминировавшее, в данном ханстве этническое формирование, именуется в источниках русского происхождения «татарами» (та- таровя) иногда — «тюменскими татарами» (в XV в.). Оно опреде­ляется и как «босурманы», «окаянные басурманы», «поганые» или «нечестивые татары», что характеризует это сообщество в целом как исламское (несмотря на еще неполное усвоение некоторыми группами ислама в ханский период). Даже такая редкая форма, как выражение «Сибирские люди», являющееся политонимом, обозна­чало на самом деле татарскую общность.

Таким образом, единообразность использовавшегося по отно­шению к сибирским татарам этнонима, признание этой общности в целом мусульманским формированием, указывает на то, что в XVI в. сибирско- татарская общность уже существовала. Что касается ее особенностей, то они сводятся к двум моментам. Во-первых, как уже указывалось, часть сибирских татар могла вести кочевой или полукочевой образ жизни, во-вторых, клановые деления, имевшие­ся в Сибирском ханстве, надо рассматривать скорее как территори­альные кланы, или даже феодальные «дома», правда, включавшие в рамках отдельных «улусов» или «юртов»(княжеств) и рядовых со­родичей, представителей правящих кланов. Как видим, этническая общность сибирских татар ханского времени по своей социальной структуре фактически не отличалась от других синхронных татарс­ких общностей, формировавшихся в рамках своих государственных

»*•

образований. Поэтому можно говорить о существовании в XVI в. относительно немногочисленной сибирско-татарской народности феодального типа.

Глава 4

ЭТНИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ ТАТАР ОС ВТСРСИ
ГСЗСВИНЕ XVI - НАЧАЛЕ XVIII ВВ.

П~сле присоединения Волго-Уральского региона , а затем и За­падной Сибири к Русскому государству во второй половине XVI в., из-за последовавших за этим больших переселений татарского на­селения, социально-политических изменений, этническое развитие татар приобрело новое направление, в результате чего к концу XVII в. волго-уральские татары консолидировались в единый этнос (народность). Эволюция этнического самосознания та^тар Волго- Уральского региона в XVI — XVII вв. шла в направлении постепен­ной выработки «татарской» идентичности. В трансформации сло­жившихся в поволжских ханствах татарских этносов в новую этни­ческую общность волго-уральских татар значительную роль сыграли демографические, миграционные, социально-политические и этно­культурные факторы, к рассмотрению которых мы и обратимся.

Демографический и миграционный факторы. Численность татар в Волго-Уральском регионе к середине XVI в. составляла от 180 тыс. до 240 тыс. (медиана — 210 тыс.). В результате военных потерь 1552 г. и последующего времени — периода татарских восс таний (1570 —1590-х гг.) — татарское население понесло огромный урон: его численность уменьшилась до 120—170 тыс.чел. (медиа­на — около 145 тыс.). О размерах опустошений XVI в. говорят сле­дующие цифры: если в Казанском ханстве насчитывалось до 700 селений, то в течение первых 15 лет после его ликвидации русская колонизация, преимущественно в центральных районах этого госу­дарства, охватила 206 селений и 60 пустошей. Особенно большой урон, начиная еще с первой половины XVI в., понесло феодально­служилое сословие казанских татар к середине XVII в. в Казанском и Свияжском уездах, т.е. в центральных районах бывшего Казанс­кого ханства, общая численность служилых татар с их семьями ед­ва ли превышала 7— 7,5 тыс., что составляло 6 — 7% от общей чис­ленности казанских татар. Между тем феодальное сословие Ме­щерского юрта, пострадавшее значительно меньше, к 1630-м гг. насчитывало до 24 тыс. человек, что составляло 40% от общего числа татар Касимовского ханства.

К концу XVII в. демографическая ситуация среди волго-уральс­ких татар изменилась в лучшую сторону: их численность приблизи­лась к 200 тыс., достигнув параметров середины XVI в. В целом демографический фактор во второй половине XVI — XVII в. оказал прямое воздействие на этнические процессы среди татар Волга-

 

Уральского региона. Из-за больших потерь среди городского насе­ления, особенно в Казанском ханстве, и целенаправленной полити­ки по выдавливанию татар из городов, произошло резкое уменьше­ние этноконсолидирующей роли «столичных» центров бывших та­тарских государств. Кроме того, обладавший значительным людским потенциалом служило-татарский слой мишарей со второй полови­ны XVI в, начал активно покидать территорию первоначального про­живания. Но и казанские татары, потерявшие наиболее удобные земельные угодья в центральных районах бывшего Казанского ханства, под сильным внешним давлением стали достаточно ин­тенсивно осваивать соседние территории, главным образом бли­жайшее северо-западное Приуралье. В результате во второй поло­вине XVI — XVII в. в размещении татар в Волго-Уральском регионе произошли существенные изменения.

У тюркского населения бывшего Мещерского юрта, широко вов­леченного в правительственную колонизацию вдоль многочислен­ных засечных линий в качестве служилых татар, расселение посте­пенно стало дисперсным. При этом не только нарушилась террито­риальная целостность мишарского этноса, но и изменилась его внутриэтническая композиция: взамен «вертикальной», основанной на этносословных стратах, она стала «горизонтальной», базирую­щейся на территориальных этнокультурных подразделениях. В хо­де дальнейших миграционных передвижений два «первичных» (ге­нетических) подразделения мишарей частично перемешались, об­разовав группы «вторичного» (территориального) характера, обладавшие своей этнокультурной спецификой и склонные отно­сить себя в основном к «татарам» Последние на южных рубежах расселения казанских татар уже в XVII в. вошли в близкое сопри­косновение с казанскими татарами. В Приуралье складывалась еще более пестрая картина этнической ситуации: переселенцы из быв­шего Мещерского юрта стали частью территориального конгломе­рата из местных тюрков, обладавших неоднородным этническим сос­тавом, и из продвинувшихся на восток из центральной зоны Казанс­кого ханства казанских татар.

На территории Уфимского уезда из переселенцев второй поло­вины XVI — XVII вв. из центральных районов бывшего Казанского ханства постепенно формировалась многочисленная группа тептя- рей и бобылей. По данным за 1631 —1632 гг., в Уфимском уезде представителей этой группы насчитывалось 8355 дворов, тогда как башкир — плательщиков ясака, было лишь 6188 дворов. Если учесть, что не менее 36% тептярей и бобылей могли быть татара­ми, то численность татар в Уфимском уезде представляется значи­тельной уже в первой трети XVII в. Несмотря на запрещение выход­цам из «внутренних» территорий (указ 1649 г.) переселяться в Уфимский уезд, миграция туда не иссякала. Однако статистические данные к началу XVIII в. показывают уменьшение численности дво­ров тептярско-бобыльской группы (по переписи 1718—1724 гг. — 3774 двора). Основным объяснением данного явления может быть

 

переход части тептярей в сословие «башкир». Это обстоятельство еще более запутало и так непростую этническую ситуацию на севе­ро-западе Приуралья. В целом как в Среднем Приуралье ( Кунгур- ский уезд), так и на северо-западе Уфимского уезда, тюркские груп­пы разного происхождения вошли во второй половине XVI —XVII вв друг с другом в теснейшие этнокультурные контакты.

Социально-политические факторы. Основной удар по этно­сословной стратификации татарских обществ был нанесен в резуль­тате ликвидации татарских государств в Волго-Уральском регионе. После потери государственной самостоятельности, татарское фео­дальное сословие перестало быть объединенной политической си­лой. Ясачники подчинились непосредственно Русскому государст­ву. Разрушение «вертикальной» социальной структуры татарских этносов положило начало длительному процессу преодоления про­тивостояния их верхней и нижней страт.

Эволюция сословия феодалов проходила не совсем одинаково в Казанском и Касимовском ханствах. В первом феодально-служи­лое сословие сильно пострадало еще во время междоусобной борь­бы 1540-х — начала 1550 -х гг а затем в период взятия Казани в 1552 г. и в ходе «Казанской войны» (1552—1556), и во время восс­таний второй половины XVI в. Практически за этот период военно­служилое сословие казанских татар потеряло весь свой цвет. В Ка­симовском ханстве данная группа сохранилась значительно лучше. Кроме демографических потерь, феодальный слой «вымывался» и путем христианизации, особенно через обращение в православие руководящего звена в лице Чингисидов и членов правящих кланов. Среди мишарей христианизация привела к быстрому обрусению зна­чительной части служилых татар знатного происхождения. Одним из способов ослабления татарского феодального сословия был под­рыв его экономической мощи.

Несмотря на огромный урон, понесенный феодальным сослови­ем татар, оно сохранялось вплоть до конца XVII — начала XVIII в., хотя и в сильно трансформированном виде. Существование этой группы имело важное значение, так как ее представители облада­ли довольно четко выраженным этносословным самосознанием, от­ражающим их принадлежность к «татарам». Оно проявлялось в двух основных моментах. Во-первых, представители данного слоя воз­водили своих предков к определенным татарским государствам как к источнику, давшему начало сословию служилых татар В истори­ческой памяти мишарей и казанских татар по этому пункту просле­живаются некоторые различия. Для первых были характерны предс­тавления о приходе их предков «из Золотой Орды», «из Крыма», «из Ахтубы». Вторые же точкой отсчета считали «Казанское взя­тие», отводя особое место в своей исторической памяти Казанско­му ханству, возможно, и Булгарскому вилайяту. Во-вторых, они под­черкивали преемственность поколений: у них через отцов, дедов, прадедов и «предков» шла непрерывная цепочка, все звенья кото­рой принадлежали к разного рода служилым людям (князья, мурзы,

 

татары). Так как зачастую такая связь подтверждалась генеалогия­ми и жалованными грамотами (изредка — ханского времени, но в основном — русского), сознание принадлежности к своему сосло­вию у служилых татар обладало значительной устойчивостью.

Сословное самосознание двух групп татар — служилых и ясач­ных во второй половине XVI — нач. XVII в. поддерживалось не только благодаря исторической памяти, но и вследствие «привязанности» их к административно-территориальным единицам и управленчес­ким структурам того периода. В частности, и после формирования во второй половине XVI в. в Поволжье уездной системы террито­рии бывших ханств довольно долго воспринимались как некоторые целостные образования (объединение до начала XVII в. группы «ме­щерских» уездов в «Мещеру»; сохранение до первых десятилетий XVII в. применительно к Казанскому краю понятия «Казанское царст­во»). Кроме того, начиная с 1553 г. упоминается «дворецкий казанс­кий», названный в 1561 г. «дворецким казанским, нижегородским и мещерским». «Казанская изба», существовавшая в Москве не поз­же 1561 г., до 1580-х гг ведала делами Казанского и Астраханского «царств» и «мещерскими» уездами. Называясь по разному («Ка­занский Дворец», «Казанский и Мещерский Дворец», «Приказ Ка­занского Дворца»), это ведомство просуществовало весь XVII в. и после исключения из его ведения Сибири (1637) и некоторых горо­дов Астраханского «царства», в своем подчинении сосредоточило Волго-Уральский регион. В связи с тем, что административно-тер­риториальная принадлежность через закрепление некоторого фик­сированного «набора» этносословных групп в рамках тех или иных административных единиц выполняла этнодифференцирующую роль, нахождение татарского населения Поволжья и Приуралья в ведении общего центрального органа в лице «Приказа Казанского Дворца» обеспечивало преемственное воспроизводство закрепив­шихся ранее сословных делений. Если в Среднем Поволжье это были группы «служилых» и «ясачных» татар, то в Приуралье к ним добавлялись «башкиры» (иногда с «тарханами») и «тептяри» (с «бо­былями»), В этих условиях оставшиеся после постепенного ухода Ногайской Орды из Приуралья в первой трети XVII в. группы, в за­висимости от административной «приписки», начали в первых де­сятилетиях XVII в. дифференцироваться на «башкир» и «татар», а также «тептярей». Но такое разделение происходило непросто Поэ­тому в северо- западном Приуралье этнические границы между «та­тарами» и «башкирами» оставались крайне размытыми.

Постепенная утрата служилыми татарами своих привилегий к концу XVII в. привела к тому, что реальные социальные различия между группами со служилым и ясачным статусами оказались, за некоторыми исключениями, несущественными. Данное обстоя­тельство способствовало этнической консолидации татар, Усиле­ние социальной однородности в результате постепенного «спуска» сословия служилых татар в разряд крестьянства одним из важней­ших последствий имело распространение этнонима «татары» на

нижнем уровне: ставшие фактически крестьянами служилые — «лапотные мурзы» (чабаталы морзалар), продолжали называть се­бя татарами и не забывали о своей этносословной принадлежнос­ти. В этих условиях русская администрация, а также численно уве­личивающееся в Поволжье русское население стремились всех вол­го-уральских татар называть привычным для себя наименованием «татары», что, конечно, помогло закреплению среди ясачников эт­нонима «татары». У татарского населения бывшего Мещерского «юрта» из-за сохранения высокой доли служилых, этот процесс, по- видимому, закончился несколько раньше, чем у казанских татар. По­казателем его завершения в Казанском крае является замена в до­кументах наименования «ясачные чуваши» на понятие «ясачные татары» ближе к середине XVII в.

Этнокультурный фактор. Становление этноса волго-ураль­ских татар происходило на основе «переформирования» этнокуль­турных структур татарских народностей ханского времени. Но пря­мых данных об этнокультурной трансформации татарских общнос­тей во второй половине XVI —XVII вв. получить невозможно. Поэтому на основе данных, собранных в рамках подготовки «Исто­рико-этнографического атласа татарского народа» была вырабо­тана теоретическая модель таких изменений. В ее основе лежит выделение в Волго-Уральском регионе особой «татарской» истори­ко-культурной области, состоящей из трех «первичных» (генетичес­ких) подобластей (мишарской, касимовской и казанско-татарской) и одной «вторичной», имеющей смешанный (переходный) характер, Казанско-татарская и мишарская подобласти связаны с соответст­вующими позднезолотоордынскими народностями. Касимовская по­добласть имеет промежуточный характер между двумя предыду­щим!/ , больше «выталкиваясь» по отношению к мишарской подоб­ласти (смешанность культурных параметров татар «столичного» округа в Касимовском ханстве, несмотря на их малочисленность, придала особый статус этой, небольшой по размерам, культурной зоне).

Для нас наиболее важным было обнаружение существования пе­реходного (смешанного) этнокультурного ареала, состоящего из двух зон — средневолжской и приуральской. Первая из них, сформировав­шаяся к концу XVII в., отражает главным образом этнокультурное вза­имодействие казанских татар и мишарей. Вторая зона из-за сложнос­ти этнокультурной структуры окончательно оформилась лишь в XVIII в., хотя начало ее образования восходит к более раннему времени. В приуральской зоне наряду с культурными особенностями, присущими предыдущему ареалу, ясно прослеживается воздействие этнически разнокомпонентного местного населения.

Смешанная подобласть переходного типа сложилась явно в ре­зультате миграции татар в Волго-Уральском регионе в XVI —XVII вв., когда не только произошло сближение этнических территорий ра­нее самостоятельных татарских народностей, но и возникли райо­ны их чересполосного и совместного (в общих селениях) расселе­ния. Экстерриториальные группы, локализованные в данной подоб­

 

ласти, по своим культурным параметрам не могут быть полностью отнесены к своим «материнским» общностям (особенно это харак­терно для Приуралья), поэтому при строгом подходе они могли бы рассматриваться структурными частями нового этноса — народнос­ти волго-уральских татар. По мере становления этой общности ра­нее самостоятельные татарские этнические формирования пере­живали постепенный процесс превращения в субэтносы или иные образования (например, субконфессионального типа). Но у субэт­носов еще сохранялся значительный потенциал самостоятельного развития, так как в ареалах первоначального оформления они об­ладали не только определенной компактностью расселения,_ но и культурно-языковым единством, осознанием своей этнической спе­цифики. Более того, смешение в ходе миграций XVI —XVII вв. ра­нее сложившихся групп привело в какой-то мере к усилению консо­лидированное™ в старых этнических «ядрах» казанских татар и ми­шарей, в меньшей степени — у татар Приуралья.

Возникновение во второй половине XVI — XVII вв. среди татар Волго-Уральского региона новой этнокультурной ситуации нашло отражение и в их самосознании. Постепенное «расщепление» ми- шарской общности на ряд слабо связанных между собой террито­риальных групп привело к возникновению локальных самоназваний, близких к этниконам и «привязанных» к отдельным уездам: качим- нэр — касимовцы, твмэн/твмэннар — темниковцы, тюменцы, ала- тырлар — алатырцы Несомненно, эти земляческого типа наиме­нования подрывали общеэтническое самоназвание мишарей, кото­рое все больше становилось «татарским». У казанских татар, сохранивших значительную сплошную территорию расселения в Волго-Камье, не произошло такой «локализации» самоназвания: они выступают в источниках как «служилые» и «ясачные» татары. Хотя исключения были и тут: крещеные татары (кряшены) и нукратские татары обладали специфическим самосознанием. Более сложное положение наблюдалось в Приуралье, где можно говорить об из­менении у части переселенцев — казанских татар, например, у теп- тярей этнического самосознания. Однако этот вопрос применитель­но к XVI — XVII вв. не поддается однозначному решению из-за того, что группа тептярей как особое этносословное образование, окон­чательно оформилась лишь в XVIII в, Кроме того, для северо-за­падного Приуралья вообще были характерны этносословные струк­туры (например, деление на «мишарей» и «башкир»), имевшие са­моназвания с сильным сословным оттенком.

Эволюция этнического самосознания татар Волго-Уральского ре­гиона в XVI —XVII вв., таким образом, шла в направлении посте­пенной выработки «татарской» идентичности. Но этот процесс пер­воначально проходил в рамках субэтносов и локальных групп, поэ­тому общий этноним был «опутан» разными субэтническими, сословными и местными самоназваниями. Однако имелись некото­рые внешние факторы, способствовавшие скреплению единства складывающейся общности волго-уральских татар Одним из таких

сплачивающих факторов был ислам: большинство татар региона сохраняли верность религии своих предков. Принадлежность к му­сульманской умме в условиях, когда окружение, за исключением ногайцев, позже башкир, было языческим и христианским, явно спо­собствовала сближению татар в рамках Поволжья и Приуралья, тем более что русские, да и не только они, особенно на бытовом уров­не, вряд ли делали различие между татарами и мусульманами. Мож­но предположить, что в период формирования этноса волго-уральс­ких татар одним из компонентов их этнического самосознания, за исключением крещеных татар, оставался конфессионим «мусуль­мане» (меселман, меселманнар) Значение конфессионального единства в ходе складывания общности волго-уральских татар подт­верждает и та неопределенность этнических границ, которая фик­сируется в северо-западном Приуралье.

Другим общим достоянием, унаследованным еще с периода Зо­лотой Орды, являлся старотатарский литературный язык, также име­нуемый применительно к XVII в. поволжским тюрки. Несомненно, бытование единого литературного языка, использовавшегося и в деловой письменности, способствовало функционированию в XVII в. общего культурного поля волго-уральских татар.

Определенным объединяющим началом выступали представле­ния многочисленного к концу XVII в. русского населения и русской администрации об этнической принадлежности татарско-мусуль­манского населения Волго-Уральского региона. Применительно к Среднему Поволжью можно утверждать, что русские уже в середи­не XVII в. перестают делать различия между казанскими татарами и населением бывшего Мещерского юрта, одинаково называя их «татарами».

При формировании общности волго-уральских татар между ка­занскими татарами и мишарями (по соседству с последними — ка­симовскими татарами), а также татарами Приуралья определенные различия еще сохранялись. Представители этих групп по культур­но-бытовым и языковым особенностям различали друг друга, сох­раняя представления о своей этноспецифике, Но, несмотря на име­ющиеся внутриэтнические деления, обособленность крещеных та­тар (кряшен) от общей массы татар-мусульман, невыраженность этнических границ на северо-западе Приуралья, постепенное расп­ространение общего этнонима, сопровождаемого этнокультурными изменениями, стимулировали процесс этнического сближения всех групп татар Волго-Уральского региона и к концу XVII в. этнос волго­уральских татар был уже реальностью Он выделялся как своими культурно-бытовыми, языковыми особенностями, так и наличием единого этнонима «татары», хотя еще переплетенного с конфесси- онимом меселман и с субэтническими, локальными и другими са­моназваниями Последнее вполне закономерно, ибо преодоление всякого рода земляческих самоназваний и «очищение» этнонима от средневековых наслоений — задача собственно национального этапа развития.

Этнос волго-уральских татар был феодальной народностью, со­циальная структура которой к концу XVII — началу XVIII в., из-за то­го, что татарские феодалы практически слились с крестьянством, стала неполной. В этом заключалась одна из специфических осо­бенностей данного этноса.

По сравнению с татарскими народностями периода ханств вол­го-уральские татары являлись более крупной этнической общностью, занимающей большую территорию, имеющей иную этнокультурную структуру: не «вертикальную», основанную на этносословных стра­тах, а «горизонтальную», опирающуюся на субэтнические, конфес­сиональные, не связанные с соподчинением новые сословные де­ления.

Кроме того, ближе к последней четверти XVII в часть служилых и ясачных татар в Волго-Уральском регионе уже занимались тор­говлей, превращаясь в буржуа.

Эти факты как будто бы говорят о том, что волго-уральских та­тар необходимо рассматривать как более развитый, чем народнос­ти предшествующего времени, этнос. Однако отсутствие государст­венности, невыраженность внутриэтнической социальной страти­фикации не позволяют сделать такой вывод. Не подтверждается и высказанный в литературе тезис о большей консолидированности волго-уральских татар: если ликвидация этносословных страт, ха­рактерных для позднезолотоордынских народностей, свидетельст­вует в пользу этого мнения, то возникновение в процессе миграций второй половины XVI — XVII в, у татар Волго-Уральского региона ряда новых территориальных групп при распаде старых этносов на многочисленные, слабо связанные между собой общины из-за от­сутствия политического ядра, говорит об обратном. Поэтому основ­ные отличия волго-уральских татар от этносов-предшественников надо искать не в их большей развитости (консолидированности), а в параметрах численности, размерах этнической территории, в уси­лении однородности социальной структуры, ее динамики (появле­ние во второй половине XVII в, первых признаков начала формиро­вания слоя торговцев) и в новом — «горизонтальном» внутриэтни- ческом делении, основанном на территориальности.

 

 

 

Часть II

------------------ *-------------------

ФОРМИРОВАНИЕ И ТРАНСФОРМАЦИЯ ТАТАРСКОЙ нации

--------------------- *----------------------

 

 

Сведение

---- *----

Проблему формирования татарской нации на сегодня трудно считать до конца изученной. В работах, выходивших в советский период, основное внимание было уделено социально-экономичес­ким аспектам трансформации татарского общества в буржуазный период, роли культуры при этом отводилось второстепенное мес­то. Между тем в немарксистской историографии место культуры, культурных изменений в процессе нациеобразования оценивается совершенно иначе. Например, известный теоретик Э.Геллнер выс­казывал весьма обоснованное мнение о прямой связи образования нации с возникновением так называемой «высокой» культуры (об этом понятии см. далее). Другие не менее известные исследовате­ли (Е.Дж.Хобсбаум, Б.Андерсон, А.Д.Смит) также подчеркивают зна­чение культуры и деятельности интеллигенции по обработке куль­турного наследия при выработке национального самосознания. Наш соотечественник, профессор Ю.Шамильоглу, проживающий в США, на основе концепции Е.Дж.Хобсбаума о значении «вымышленных традиций» при формировании национального самосознания, напи­сал даже специальную статью, посвященную анализу взглядов ос­новоположника татарского национального самосознания Ш.Мард- жани.

В работах некоторых отечественных ученых (Р.Г.Кузеева, В.А.Тишкова) дискутировались вопросы, связанные с уровнем раз­витости татарской нации к первым десятилетиям XX в. Первый из них во многом опирался на старые марксистские подходы, пытаясь провести прямую связь между социальной структурой татарского общества (т.е. его классовым составом) XIX — начала XX вв. и на- циеобразованием. При этом им не было учтено, что культурно-иде­ологическая сфера может опережать созревание социально-эконо­мических предпосылок сложения нации. Как выражался Э.Геллнер, «национализм порождает нации, а не наоборот». Речь идет об ак­тивной, формирующей роли национальной интеллигенции в ходе становления нации.

В.А.Тишков, в свою очередь, опиравшийся на некоторые теории, распространенные на Западе, пытался доказать, что до 1917 г. у большинства народов России (включая и татар) общности нацио­нального типа не было, как и национального самосознания: они бы­ли «созданы» коммунистами «на базе существовавших или изоб­ретенных культурных различий» через создание национальных

 

республик (как он выражался, через «территориализацию этнич- ности»). В.В.Тишков, являющийся по теоретическим взглядам край­ним конструктивистом, в данном случае не принимает во внимание целый ряд важных моментов, изложенных в теоретических работах западных исследователей. В частности, А.Д.Сми^т подчеркивает, что современная нация на_ практике включает определенные черты бо­лее ранней этнической общности (этнии — ethnie) и многим обяза­на общей модели этничности, которая во многих ареалах сохраня­лась по меньшей мере с периода средневековья. Поэтому у элит, стремящихся при проведении своей стратегии «национального конструирования» мобилизовывать народы и манипулировать ими всегда есть ограничения в виде этого исторического шлейфа. Кто не хочет осознать значимость этой мысли, тот фактически отказы­вается от рассмотрения исторического измерения нациеобразова- ния. Более того, с его поля зрения выпадают такие важные вопро­сы, как преемственность между национальной и более ранней куль­турами, зависимость новой идентичности от определенного «мифолого-символмческого комплекса» (термин А.Д.Смита), исто­рически сформировавшегося на основе конкретной культуры г пред­шествовавших форм лояльностей и идентичностей. К тому же у за­падных конструктивистов имеются довольно существенные отли­чия от взглядов, высказанных В.А.Тишковым. Скажем, Р.Брубейкер пишет, что «этнокультурная общность (нация) не зависела от наличия национальных республик, но национальные республики за­висели от этнокультурных наций, так как само их существова­ние основывалось на них». Далее он добавляет: «Национальные республики не конституировали, как того требует выраженная модель территориально-политической государственности, ле­вой» нации; скорее, независимо существующим нациям были да­ны «их собственные» государства». Эта же мысль выражена им и в такой форме: «Национальности скорее «владели» соответст­вующими территориальными республиками, нежели были конс­титуированы ими» Яснее не скажешь национальные общности (этнокультурные нации, этнии) в СССР предшествовали националь­ным республикам. Следовательно, концепция В.А.Тишкова ничуть не лучше, чем построения, основанные на марксистской методоло­гии. Только пои тенденциозном подходе к истории народов, вхо­дивших до 1917 г. в Российскую империю, можно не замечать идей, высказанных отмеченными выше западными исследователями о на- циеобразовании, в том числе и в России.

Таковы в общих чертах необходимые вводные замечания. Те­перь обратимся к вопросу об основных этапах формирования та­тарской нации с тем, чтобы раскрыть особенности нациеобразова­тельных процессов на каждом из этих этапов.

В становлении -атарской нации можно выделить три этапа: XVIII — середина XIX в.— этап преднации или «мусульманской на­ции»; вторая половина XIX в— 1905 г.— этап формирования «эт­нической (этнокультурной) нации»; 1905 г.— конец 1920-х г-.— этап складывания «политической нации». Несмотря на некоторое сходст-

 

во с ранее предлагавшимися периодизациями, основанными на эко­номических и социальных (классовых) факторах, данный вариант вычленения значимых этапов формирования татарской нации зиж­дется на факторе этнокультурной трансформации волго-уральских та­тар и опосредованной им динамике их идентичности, Главная труд­ность при таком подходе — соблюдение разумной пропорции в духе концепции А.Д.Смита между раскрытием в ходе нациестроительства, с одной стороны, роли «воображения интеллектуалов», а с другой — значения исторического наследия, включающего предшествующие эт­нические общности, особенности их культуры и идентичностей.

Глава 1
ПРЕДНАЦИЯ

К концу XVII — началу XVIII вв. в татарском обществе произош­ли крупные изменения. Во-первых, сословие татарских феодалов практически слилось с крестьянством, а часть его, превратившись в торговцев, начала эволюционировать в направлении превраще­ния в буржуазию. В течение XVIII в проникновение капиталисти­ческих отношений в среду татар усилилось. По сведениям С.Х.Али- шева, только в Казанской губернии в этом столетии насчитывалось до 65 мануфактур (из них в Казани — 29, в уездах — 36), по мень­шей мере половина которых принадлежала татарам. Кроме того, татарские предприниматели имели свои фебрики и на территориях других губерний (в Вятской, Симбирской и Оренбургской). Во вто­рой половине XVIII в. в Среднем Поволжье усиливается конкурент­ная борьба между татарскими и русскими купцами. Последние пы­тались татарам запретить заниматься торговлей под тем предло­гом, что они не входят в сословие купцов.

Одновременно среди татар резко активизировались миграцион­ные процессы, особенно, переселение татар в первой половине XVIII в. из Среднего Поволжья в Приуралье. В итоге переселенчес­кого движения к концу XVIII в. завершилось оформление основных очертаний этнических территорий волго-уральских татар, которая в дальнейшем свою общую конфигурацию уже не меняла. В новых районах, в первую очередь, в Приуралье, выходцы из разных субэт­носов сильно перемешались, что создало предпосылки углубления консолидационных процессов среди татар. Хотя и крайне медлен­но, но неуклонно увеличивалась численность городских групп татар (к концу XVIII столетия в городах региона проживало около 11 тыс. та­тар, что составляло 1,8 процента от общей численности татарского населения Поволжья и Приуралья). Наконец, к началу XVIII в. та­тарское общество оправилось от той демографической катастро­фы, которую оно испытало в середине XVI в. К рубежу XVIII — XIX вв. численность татар в регионе достигла миллиона, что вполне обес­печивало протекание нациеообразовательных процессов.

В этих условиях правящие круги Российской империи попыта­лись провести массовую христианизацию татар (первая половина

/«

XVIII в.). Эта политика, увенчавшаяся успехом по отношению к язы­ческим народам Поволжья, применительно к татарам, переживав­шим нарастающую консолидацию, не только провалилась, но и при­вела к совершенно неожиданному для имперских верхов России результату. Суть его сводится к тому, что на «системное» давление татары ответили преобразованием в нацию, но особого рода: это произошло через осознание ими своих общеэтнических интересов в своеобразной «мусульманской» оболочке. Отсюда и такие терми­ны, как «мусульманская нация» и «преднация». Применение пос­леднего понятия связано с тем, что на этом этапе у татар внутрен­них предпосылок для образования нации было еще недостаточно: для сложения «высокой» культуры нужен определенный уровень социального и экономического развития общества и пока он не дос­тигнут, роль такой культуры в большей мере выполняла религия — у татар это ислам. Наиболее ярко наш тезис подтверждают матери­алы Екатерининской комиссии (1767—1769). На этой комиссии слу­жилые татары из разных губерний и из разных субэтносов выступи­ли единым фронтом в отстаивании своих религиозных прав как му­сульман. Они требовали: прекратить насильственное крещение; поселить всех обращенных в православие в русских селениях или отдельно; принять специальный закон, направленный против тех, кто оскорбляет религиозные чувства мусульман; разрешить свобод­ный проезд в Мекку и обратно домой с выдачей с этой целью пас­портов; ликвидировать все ограничения на строительство мечетей и дозволять строить их в каждом селении, включая и каменные, не мешать отправлять весь комплекс мусульманских обрядов разре­шить мусульманам свидетельствовать наравне с христианами, но присягая на Коране.

Татары приняли активное участие в восстании 1755 г. (так назы­ваемое восстание Батырши) и в крестьянской войне 1773—1775 гг. Татарско-башкирское восстание 1755 г. имело все признаки «борь­бы за Магомета». Из знаменитого письма Батьюши императрице Елизавете Петровне видно, что одной из основных причин восста­ния было «...насильственное совращение мусульман из веры ис­лама, совершаемого без позволения... падишаха, без согласия и желания самих мусульман». Восставшие, как это явствует из дан­ного письма, выдвигали требование: дать возможность «...коварно и насильственно совращенным из веры ислама. . вернуться об­ратно в веру ислама». Идеологическое знамя «борьбы за Магоме­та» накануне крестьянской войны под предводительством Е.Пуга­чева стало явно приобретать новые оттенки, о чем свидетельству­ет анализ взглядов муллы Мурата, стоявшего во главе известного движения, возникшего примерно в 1771 г. Мулла Мурат выступил с учением, исходившим из необходимости «обновления веры». Исс­ледователями это учение, являвшееся разновидностью миллена- ризма, было квалифицировано как «возрожденческое», то есть нап­равленное на возрождение «истинной» религии. Но, несмотря на заявление муллы Мурата о том, что новую религию надо создавать из всего лучшего, что есть во всех мировых религиозных учениях,

/I

на самом деле речь шла об «обновлении» именно ислама. В част­ности, мулла Мурат указал, что «необходимо... возобновить... во граде Волгаре одну мечеть, ...у устроителя той мечети учени­ков будет безчисленно». Кроме того, он имел и более широкие за­мыслы подчеркивая что настало время «возобновления» и самого «града Болгара». Ясно, что стремление идеолога татар создать не­кий новый социалвный институт, включающий особую мечеть в свя­щенном городе Булгаре и многочисленную группу из учеников-пос- ледователей, с восстановлением самого Булгара как мусульманс­кого (!) города, или даже государства, дело, немыслимое в глазах тогдашних плавящих кругов империи, свидетельствует о вызрева­нии в татарском обществе в течение XVIII в. какого-то серьезного изменения, требовавшего идеологического осмысления, а также инс­титуционального оформления. Таким осмыслением занялись татарс­кие богословы-реформаторы. Среди исламских реформаторов этого периода можно назвать ГУтыз Имяни и Абу Наср аль-Курсави.

Г.Утыз Имяни (1754—1834), поэт и ученый, в своем программ­ном сочинении «Мухаммат аз-заман» (Задачи времени, 1820), при­зывал просвещенных соотечественников отказаться oj противос­тояния новшествам, высказываясь в пользу культурной, просвети­тельской деятельности среди народа.

Абу Наср аль-Курсави (1776—1812) был первым религиозным деятелем среди татар, выступившим против каламистов и исламс­кой схоластики, процветавшей в Средней Азии. В его наиболее важ­ном сочинении «ал-Иршад ли-л-’ибад» (Руководство для слуг божь­их) он высказывается в том духе, что мусульманам опасно ста- ваться в изолированном состоянии в этом меняющемся мире. Он призывает к тому, чтобы развивать способности приспособления к новым условиям, возникающим в жизни. Далее им была подчеркну­та необходимость сделать иджтихад (т.е. интерпретацию догматов веры на основе индивидуального творческого начала) доступным всем мусульманам, а не только тем, кто специализировался по слож­ным вопросам исламской догматики. Другая его идея — это стрем­ление предоставить каждому богослову право выдвигать свою ин­терпретацию Корана и хадиса в поисках ответа на любые вопросы. Как полагает А.-А. Рорлих, его «настаивание на участии в иджти- хаде всей уммы и придание этому особого значения, позволяет предположить, что он чувствовал необходимость подкрепить значение ислама как религии, так и образа жизни». По ее мнению, Курсави «отрицал аксиоматическую ценность таклида (т.е. внек- ритического принятия авторитета исламской догматики и прецеден­тов, установленных улемой) и выдвинул творческую интерпрета­цию Корана и хадиса как основополагающий критерий жизнедея­тельности исламской догматики».

Основным и наиболее ярким представителем второго поколе­ния религиозных реформаторов в татарском обществе был богос­лов и историк Шигабуддин Марджани (1818—1889) Он написал 24 работы: все на арабском языке, кроме одной. Его целью было пре­образование сознания мусульман. Он полагал, что главным источ-

и

ником возрождения ислама является возврат к первоначальной чис­тоте ислама, огромный вред которой был причинен каламистами. Призывая к очищению ислама от «новшеств» (т.е. позднейших нас­лоений, возникающих на основе работы каламистов), он предлагал руководствоваться иджтихадом в том случае, если в первсисточни- ках (Коране, сунне) нет ответа на возникающие вопросы: «А что касается религиозных действий и подобного им, то каждому не­обходимо руководствоваться в них шариатом, брать сведения из Корана, сунны, иджмы (т.е. единодушного мнения общины. — Д.И.). Если же нет суждения на поверхности Корана, сунны и нет единодушного мнения общины, то необходимо принимать во вни­мание пригодность суждения и выносить иджтихад вместо него и дополнять за молненное в нем (суждение) к сказанному, с по­мощью безусловного довода». Фактически Ш.Марджани бьи. пря­мым продолжателем дела А.Курсави, с работами которого он был хорошо знаком Поэтому возврат к временам Мухаммеда он пони­мал как «обновление веры» (тадждид), что в конечном счете озна­чало «приспособление ислама к новой социокультурной ситуации» путем его «очищения». Идеи Ш Марджани были тесно связаны с его практическими действиями. Так, в одном из своих наиболее из­вестных работ — «Назурат ал-хакк фи фардият ал-аша ва ан лям ягиб-ш-шафак» (Обозрение истины относительно обязательности вечерней молитвы, когда наступают сумерки), он блестяще решил проблему необходимости самостоятельных суждений по религиоз­ным проГлемам на конкретном примере: при разборе вопроса о пя­тикратной молитве в особых условиях «северного» ислама Следу­ет выделить также такие устремления Ш.Марджани, как изъятие из медресе старых бесполезных книг схоластического содержания и предложение ввести преподавание Корана, хадиса и самое глав­ное, истории ислама. Кроме того, он не возражал против введения преподавания в медресе светских наук и русского языка. А.Юзеев отмечает, что Ш.Марджани выступал за сохранение самобытности жизни, национальной культуры мусульман, подчеркивая, что для этого «необходимо выбирать из своей среды управителя, кото­рый был бы им судьей или тем, кто их рассудит. То есть, они должны выбрать имама, который их объединит». Далее он ука­зал, что для того, чтобы мусульмане участвовали в общественной жизни государства, необходимо добиваться для наиболее способ­ных из них ответственного поста в государственном аппарате с це­лью проведения в жизнь интересов мусульман. Согласно А.Юзее- ву, в подходе Ш.Марджани в данном случае сквозит идея опреде­ленной национальной автономии для татар в России.

Та парадигма развития татарского общества, которая навязы­валась имперско-христианскими кругами России в первой полови­не XVIII в., для татар была абсолютно неприемлемой. Попытка на­сильственной христианизации подтолкнула волго-уральских мусуль­ман к вну-ренней консолидации и ускорила их оформление в своеобразную «мусульманскую» нацию, добившуюся за кратчайшие сроки рада принципиальных уступок со стороны российских верхов.

т

 

У нее также возникла интеллектуальная элита, которая занялась выработкой соответствующего исторического сознания и идентич­ности уже во второй половине XVIII в.

Что касается уступок, они сводятся к следующим наиболее важ­ным моментам: по указу 1782 г. была учреждена Казанская татар­ская ратуша, управлявшаяся выборными лицами из числа состоя­тельных купцов и предпринимателей (первые выборы с участием 238 человек состоялись в 1804 г.); в 1784 г. появился указ о призна­нии дворянских прав за теми представителями татарской знати, ко­торые, оставаясь мусульманами, смогут представить соответству­ющие документы (в итоге за 1780-е гг свое «благородное» проис­хождение доказали представители 177 татарских фамилий или 5,6 тыс.чел.); очередной указ, обнародованный в 1788 г., был о созда­нии «Оренбургского Магометанского Духовного собрания» в сос­таве муфтия и трех членов из «казанских (т.е. волго-уральских.— Д.И.) татар» для «заведования всеми духовными чинами Магоме­танского закона»', в 1800 г. был издан указ об открытии в Казани татарской типографии для печатания «алькоранов, молитвенников и тому подобных».

Таким образом к концу XVIII в. не только произошло «упорядо­чение» социальной структуры волго-уральских татар, что в перс­пективе, несомненно, могло оказать определенное воздействие на дальнейшую трансформацию татарского общества, но и возникли предпосылки институционализации каналов влияния некоторых со­циальных групп на все общество, У нарождающейся «мусульманс­кой» нации появились свои идеологи: ими стали муллы. Как полага­ет американский историк А.Дж.Франк, после создания Духовного уп­равления, а оно с самого начала образования находилось в руках татар, духовенство получило лидирующее положение внутри му­сульманской уммы России, особенно среди мусульман Волго- Уральского региона. На основе анализа «Таварих-и Булгари» Т Нал- чыгула (XVIII в.) Франк убедительно показал, что мусульманские иде­ологи уже в конце XVIII столетия начали оказывать воздействие на формирование исторического сознания народа. В частности, в ука­занном сочинении исследователем обнаружена тенденция увязы­вания мусульман Волго-Уральского региона с бунтарским наследи­ем при отрицательном отношении к Чингисхану и «чингисидству». Кроме того, прослеживается стремление подчеркивать «испорчен­ность» мусульманского правительства Турции, что было связано с политическими реалиями XVIII в. Заслуживают внимания еще два аспекта трактовки истории ислама в Поволжье, обнаруживаемых в том же источнике. Во-первых, в нем подчеркивается мысль о том, что за ислам нужно держаться крепче в противном случае, утверж­дает автор, татар ожидает судьба «Булгара», погибшего из-за того, что его жители отошли от «истинного» ислама. Во-вторых, заметно стремление показать древность религиозных контактов мусульман внутренней России и Средней Азии. Основанные на «истинном» ис­ламе связи возводятся к «булгарскому» времени. Указанные мо­менты показывают, что мы в данном случае имеем дело с довольно

 

определенным проявлением идеологии формирующейся «мусуль­манской» нации, используемой и для выработки у татар особой иден­тичности. Однако вопрос о ее характере во многом остается дис­куссионным.

Американский историк А.Дж.Франк, уделивший в своей докторс­кой диссертации особое внимание данной проблеме, сформулиро­вал следующие выводы:

1. Начиная с середины XVIII в. мусульманское духовенство в Вол­го-Уральском регионе взамен «локальных» и «сословных» (автор использует выражение «основанных на отношении к Русскому го­сударству») идентичностей начинает развивать «булгарскую» иден­тичность.
2. «Насаждение» ее не означало создания «нового сознания» в том смысле, что «булгарская» идентичность базировалась на под­черкивании уже существовавших в народе старых традиций. Но в определенном смысле эта идентичность все-таки была новой: осоз­нание «булгарства» с середины XVIII в начало приобретать отчет­ливо выраженную политическую окраску; она носила региональный характер («покрывая» не только татар, но и башкир), она была ос­нована на исламе.

3. В XVIII в. термин «татары» волго-уральскими мусульманами в качестве этнонима не употреблялся. Вообще «татарская» нацио­нальная идентичность в массовой форме — продукт советского пе­риода, в то время как булгарская идентичность была характерна для большинства мусульман Волго-Уральского региона вплоть до 1920-х гг.

Достаточно нестандартное заключение А.Дж.Франка, особенно его положение об «оживлении» среди волго-уральских мусульман булгарской идентичности в XVIII в., требует перепроверки на осно­ве рассмотрения источников, выпавших из поля зрения указанного исследователя. Но прежде всего хотелось бы отметить те методо­логические трудности, на которые А.Дж.Франк не обратил должно­го внимания. Их по меньшей мере три. Первая заключается в том, что во время переписи 1926 г., проводимой для выявления этни­ческого самосознания опрашиваемых, среди татар Волго-Уральс­кого региона лиц с «булгарским» самосознанием обнаружено не бы­ло: 88% волго-уральских татар Европейской части СССР назвали себя «татарами», а оставшиеся 12% самоопределились под други­ми этнонимами (как «мишари», «кряшены», «тептяри», «нагайба- ки», но отнюдь не как «булгары») Это не означает, что считающих себя «булгарами» среди татар не было совсем, известны ваисов- цы, называвшие себя «волжско-булгарскими мусульманами» вплоть до начала 1920-х гг., отдельные представители татарской интелли­генции, склонные считать себя «булгарскими тюрками» или, как Р.Фахретдинов (1930-е), заявлявшие «слово «татар» мы вынуж­дены употреблять, несмотря на то, что оно — ошибочно». Но от этого массовая картина, нашедшая отражение в данных переписи 1926 г., не меняется. Вторая проблема может быть обозначена так: насколько правомерно делать вывод о специфике самосознания на-

 

рода в целом на основе мнения отдельных «галимов» — ученых- мулл? (именно такой метод применен А.Дж.Франком).

По нашему мнению, знак равенства между представлениями иде­ологов и народных масс об идентичности, ставить нельзя: во-пер­вых, у разных групп этноса на этот счет могут быть разные предс­тавления (некоторые факты такого рода применительно к татарам см. ниже); во-вторых, нет гарантий того, что мы вместо этнической идентичности не имеем дело с идеологическим конструктом «гали­мов»; в-третьих, содержательная сторона этого конструкта может быть достаточно сложной и не поддающейся однозначной трактов­ке, что будет показано далее. Отсюда и такая методологическая трудность: каково соотношение конфессионального и этнического самосознаний в так называемой «булгарской» идентичности?

Сам А.Дж.Франк подчеркивает мысль, что данная идентичность была «основана на религии» и улемы Волго-Уральского региона, стремились закрепить идею единства мусульман этого региона через указание на их «объединение добровольным актом приня­тия ислама булгарскими предками». Можно ли в таком случае ут­верждать, как американский историк, что «булгарская идентич­ность... составляла основу (выделено нами,—ДИ.) региональ­ной идентичности... мусульман Волго-Уральского региона». Все же неясно, что является базой отмеченной идентичности — ислам (религия) или «булгарство» (этничность). Между тем в зависимости от ответа на поставленный вопрос, мы обнаруживаем, что в одном случае имеем дело с конфессионимом, а в другом — с этнонимом. При принятии того или иного варианта ответа существенно меняет­ся и общая трактовка проблемы специфики этничности волго-уральс­ких татар в XVIII в. и позже.

Если обратиться к рассматриваемой проблеме по существу, то надо начать с того, что имеется ряд источников XVIII в., которые не согласуются с мнением А.Дж.Франка относительно самосознания татар в этом столетии. Так, в «Наказе служилых мурз разных до­рог» Казанского уезда, подготовленном для Екатерининской комис­сии, говорится: «Предки наши природные Золотой Орды и ста­ринные казанские ..». В «Наказе Свияжского уезда разных сотен и деревень от всех служилых мурз и татар», отправленном той же комиссии, указывается: «предки наши природные Золотой Орды Актубы». В грамоте, данной слободским татарам из г.Казани в 1685 г., подчеркивается, что «прадеды и деды и отцы их служили всякие... службы исстари от Казанского взятья». Депутат от слу­жилых татар и мурз Пензенской провинции А.Еникеев в Екатери­нинской комиссии подчеркивал: «Предки наши были природные кня­зья, мурзы и служилые татары, а не ясашные крестьяне..., вые­хали... в давних годах... из Золотые Орды». Да и в «Наказе Пензенского и Саранского уездов от служилых мурз и татар», прис­ланном в эту Комиссию, можно прочитать: «...роду нашего предки... выехали... из Золотой Орды, что ныне именуется Акстуба». Ана­логичное мнение отражено и в «Прошении мишарских депутатов» (1794) из Уфимской провинции: «Мещерятский наш народ... пере-

/г

 

селившись из Золотой Орды...». В конце XVIII в. мишари Екатерин­бургского уезда Пермской губ. указали, что предки их «обитали прежде сего в Крыме, перешли и переселились в Шатер-Булгаре в 1484 г.»_ Причем, это осознание своей связи с «Золотой Ордой» у мишарей оказалось настолько прочным, что даже в начале XX в. Г.Н.Ахмарову удалось записать среди них предания, отмечавшие этот факт. Итак, применительно к сословию служилых татар можно говорить о том, что их историческое сознание концентрировалось не на «Булгаре», а на «Золотой Орде» или на «Казани» (Казанском взятии). Во-первых, представители этой группы возводили своих предков к определенным татарским государствам как к источнику, давшему начало самому сословию «служилых татар». Во-вторых, они подчеркивали преемственность поколений (от «предков», «де­дов» и «отцов»), утверждая, что все звенья этой линии, часто дейст­вительно связанные жалованными грамотами и генеалогиями, при­надлежали к сословию служилых («князья», «мурзы», «татары»). Несомненно, конкретизированное таким образом самосознание, имевшее этносословный оттенок, обладало значительной устойчи­востью. Поэтому существование «татарства» (через выход истори­ческого сознания на «Золотую Орду») в самосознании хотя бы час­ти волго-уральских татар в XVIII в. отрицать невозможно,

Другим моментом нашего несогласия с А.Дж.Франком является трактовка понятия «булгар». Он придает этнический характер это­му понятию. Но даже в «Воззвании» Батырши, где этот термин мак­симально близок к этнониму, есть места, заставляющие усомнить­ся в трактовке А.Дж.Франка. Батырша пишет: «они (неверные, т.е. русские.— Д И.) град болгарской опустошили и правоверных на­ших из женули, мечети разорили..., свои построили... Ташкент, Бухарию и протчия раззорить и над правоверными победу полу­чить желают, так как они над болгарским нашим градом сдела­ли».

В другом месте у него говорится: «...все болгарские правовер­ные совещався и соглашась единодушно... на... поганцов невер­ных выезжали» Не имеет ли тут Батырша в виду Казань и населе­ние Казанского ханства? Дело в том, что понятие «Казанское ханст­во» искусственное. В русской исторической традиции использовались следующие обозначения этого государства: «зем­ля Казанская» (вся земля Казанская) или «царство Казанское». Но это было не единственное обозначение данной «земли», принятое в русских источниках. В отдельных источниках даже XVII в. говорит­ся о «Болгарские области» или о «вся страны Болгарский», имея в виду Казанское ханство. Недавно опубликованный аутентичный источник периода Казанского ханства позволяет понять причину этой раздвоенности номинаций. В произведении «Зафарнамэ-и вилаяте Казан» Шарифа Хаджи-Тархани (1550), Казанское ханство названо «Булгарским вилайятом» (Болгар вилаяте) или «имевшим Казань в качестве резиденции власти Булгарским вилайятом» (Болгар вила- ятенен пайтэхете булган Казан). Но там же употреблено и другое название государства «Казанская область» (Казан елкэсе) или «Ка-

 

занский вилайят» (Казан вилаяте) Отсюда вывод: под «Булгаром» в XVIII в. те «галимы», на работы которых опирался А.Дж.Франк, могли иметь в виду не дозолотоордынскую Волжскую Булгарию, а Казанское ханство, являвшееся продолжением Булгарского улуса (вилайята) Золотой Орды. Следовательно, это скорее политоним, нежели этноним.

Наконец, еще один аспект обсуждаемой проблемы, относящий­ся к содержательной стороне «булгарского конструкта». Как было только что показано, «булгарство», присутствующее в построениях «галимов», имело больше политический характер, апеллируя к пе­риоду государственной независимости предков. Раз это так, то мож­но полагать, что ядром, базой идеологических построений «гали­мов», на самом деле являлся ислам. «Булгарство» в этих построе­ниях присутствовало, но в весьма конкретных рамках. Во-первых, как историческая память о «добровольном принятии ислама бун­тарскими предками». Во-вторых, посредством «осознания» со сто­роны улемы «ценности» исторических традиций, бытовавших в об­щинах и описывавших их прошлое в качестве мусульманских об­щин. Поэтому, когда А.Дж.Франк, описывая идентичность мусульман Волго-Уральского региона в XVIII в., высказывается в том духе, что основу ее составляло «специфическое исламское сознание», этот вывод можно принять. Но когда он далее утверждает, что данное историческое сознание было «тесно связано с образом и осозна­нием исторического наследия Булгара», тут уже возникают вопро­сы, ибо понятие «Булгара» оказывается многозначным и отнюдь не сводимым к «средневековому Булгарскому государству». Естест­венно, что при этом в состоянии аберрации оказывается и реконст­руированная нашим оппонентом «булгарская региональная иден­тичность». На самом деле мы имеем дело с «мусульманским» са­мосознанием и с «мусульманской» идентичностью, отнюдь не новыми для волго-уральских татар. Другое дело, что в условиях силь­нейшего давления на мусульманское население Поволжья и Урала в конце XVII — середине XVIII в., приведшего к началу формирова­ния «мусульманской» нации, данная идентичность приобрела чер­ты конфессионима, общего для всего мусульманского населения региона. Это, пожалуй, действительно было новым явлением. Имен­но поэтому в первой половине XIX в. в России границы между му­сульманами и христианами становятся более определенными. Пер­выми это уже в начале XIX в. почувствовали новокрещеные татары, для которых оказалось невозможным быть «татарами» без того, что­бы не вернуться обратно в ислам.

Как любая другая, «мусульманская» нация нуждалась в собст­венной «высокой» культуре. До середины XIX в. такая культура в Волго-Уральском регионе могла функционировать на весьма огра­ниченной базе, основанной на книгоиздательском деле и религиоз­ной системе образования. По подсчетам А.Г.Каримуллина, с 1801 по 1855 гг. в Казани было издано 577 названий татарских книг, в основном религиозного характера (религиозная и учебная литера­тура для мектеба и медресе). Хотя издавались и памятники древ-

/Ч

нетюркской, татарской литературы, классики арабской, персидской литератур. В целом на этой основе в первой половине XIX в. у та­тар начинает складываться национальная информационная сеть (она, заметим, была общей для татар и башкир). Ее скорее следует признать «мусульманской». С конца XVIII в. в Волго-Уральском ре­гионе расширяется число мусульманских (конфессиональных) школ. Численность их в регионе к началу 1860-х г достигла 1482. Нес­мотря на то, что эти школы давали крайне ограниченный объем зна­ний, возникновение разветвленной сети образовательных учреж­дений, бывших по своей сути «мусульманскими», надо рассматри­вать как зародыш будущей массовой национальной школы — важнейшего элемента «высокой» культуры. Приведенные факты го­ворят о том, что у волго-уральских татар (то‘ нее, «мусульман») уже с конца XVIII в. начинает складываться особая разновидность «вы­сокой» культуры, которую уместно будет назвать «мусульманской». Она просуществовала до начала XX в. Ее роль с течением времени уменьшалась благодаря формированию этнической «высокой» куль­туры, что знаменовало переход «мусульманской» нации к новому этапу — к периоду «этнической» (этнокультурной) нации.

Глава 2

ВЫСОКАЯ КУЛЬТУРА И ЕЕ РОЛЬ В
СТАНОВЛЕНИИ ТАТАРСКОЙ ЭТНОКУЛЬТУРНОЙ

НАЦИИ

Ранее уже отмечалось, что ряд западных исследователей осо­бо выделяют в процессе формирования нации роль культуры и тех групп, которые заняты производством культуры В отличие от марк­систов, полагающих, что национальное самосознание порождает­ся объективными условиями существования нации, их противники рассуждают иначе. Э.Геллнер, например, писал, что «новое созна­ние (речь идет о национальном сознании,— Д.И.) родилось . не без помощи журналистов и учителей». Именно он ввел в научный оборот понятие «высокая» культура, подчеркнув, что без такой куль­туры нет современной нации. Под ней он имел в виду такую культу­ру, которая базируется на общем для всего народа стандартизо­ванном устном и письменном языке, на государственной образова­тельной системе, имеющей типовой и всеобщий характер. Заслуживают внимания еще два высказывания Э.Геллнера. Он счи­тал, что «образование нации и победа реформистского движения» (начиная с религиозной реформации.— Д.И.) это «части одного и того же процесса». Кроме того, согласно ему, переход от религии к культуре и «соединению» последней с этнической принадлежностью, является одним из индикаторов зарождения нации.

Поэтому можно высказать вполне обоснованное предположение, что без установления основных этапов и особенностей формиро­вания у татар «высокой» (национальной) культуры, процесс ста-

новления у них этнической общности нового национального типа, останется нераскрытым Именно исходя из такой предпосылки мы и поставили задачу изучения особенностей формирования у татар общеэтнической («высокой», или национальной) культуры во взаи­мосвязи с нациестроительством. При этом мы стремились вырабо­тать некоторый общий взгляд на сложение такой культуры. Именно такой подход позволяет обнаружить глубинную связь культурных и этнических факторов при складывании татарской нации.

Хотя татарская «высокая» культура начала складываться еще на этапе преднации, ее окончательное формирование совпало со становлением этнокультурной нации, частично политической нации. Но наиболее существенные ее особенности оформились именно на втором этапе нациеобразования, что будет отчетливо видно при рассмотрении конкретных данных на этот счет.

Как было отмечено, культурному реформаторству среди татар предшествовало религиозное реформаторство. Основным итогом деятельности мусульманских реформаторов в татарском обществе в предшествующий период явился переход татарского общества к отвечающему требованиям времени «очищенному» исламу. Конеч­но, нельзя не признать, что «очищенный» от традиционализма ис­лам существовал прежде всего в трудах джадидистских богосло­вов. Но нет сомнений в глубоком проникновении реформированно­го ислама в толщу народа. Это происходило прежде всего че эез джадидистские школы, через печатную продукцию Наконец, к 1917 г. само Духовное управление перешло в руки джадидистских деятелей.

В итоге деятельности мусульманских реформаторов у татар к началу XX в. вера в основном отделилась от культуры, а политика стала самостоятельной сферой, где религия уже занимала подчи­ненное положение.

Культурное реформаторство у татар также началось на рубеже XVIII —XIX вв., хотя разные сегменты культуры преобразовывались не одновременно. Тенденция к структурным изменениям культуры в татарском обществе продолжалась до 1920-х гг. Эта деятельность была в конечном итоге направлена на создание национальной «вы­сокой» культуры, имевшей ряд принципиальных отличий от культу­ры периода средневековья. Культурное реформаторство в татарс­ком обществе охватывало реформирование языка с последующим закреплением его статуса; реформирование школьного дела; соз­дание национальной информационной системы (книгоиздательст­во, периодика). Рассмотрим последовательно трансформацию этих областей в «онце XVIII — первой половине XX вв

Языковая реформа. До 1860-х гг. среди волго-уральских татар господствовал старотатарский литературный язык (терки — «тюр­ки» или «поволжский тюрки»), близкий к чагатайскому (староузбекс­кому) литературному языку, но испытавший и определенное воз­действие османского языка, а также местных диалектов. В нем при­сутствовало большое число заимствований из арабского и персидского языков. Все это делало старотатарский литературный язык малопонятным для народных масс, и он использовался, как и

другие литературные языки донационального периода, тонким сло­ем ученых, писателей, религиозных и государственных (дипломаты и т.д.) деятелей.

Но ближе к середине XIX в. некоторые из образованных татар начали осознавать необходимость нового литературного языка. Так, в 1851 г. работавший в 1-й Казанской гимназии, университете и Та­тарской учительской школе преподавателем и инспектором М.Мах- мудов (1824 —1891) издал книгу, переведенную с русского на близ кий к народно-разговорному татарскому язык. Назвав этот язык «я- зыком черни» (кара халык теле), он объяснил, что использовал его для того, чтобы книга была понятна народу. Уже до публикации ука­занной книги существовало издание, в котором был сознательно применен понятный простонародью татарский язык, — это «Татарс­кая хрестоматия» преподавателя Неплюевского училища в г.Орен- бурге М.Иванова (1812 — ?), опубликованная в 1842 г. Другим пре­подавателем того же училища С.Кукляшевым (1811 —1864) еще в 1840-х гг. был составлен учебник («Диване хикэяте татар»), напи­санный на -ом же языке (год издания — 1859). Однако подлинным реформатором татарского языка стал К.Насыри (1825—1902), ко­торый в 1870—1890-х гг., :сак отмечает Г.Ибрагимов, «бросив ста­рый литературный язык, начал (создавать) новый».

Ведущее положение волго-уральских татар среди тюркских на­родов в формировании языка, кое в чем обогнавших даже турок, бесспорно. Тем не менее создание национального языка для татар оказалось делом не простым. Необходимо было решить несколько сложных, взаимосвязанных вопросов: очищение и упрощение язы­ка, выработка широкого спектра терминов, приведение алфавита в соответствие с требованиями современного языка.

Становление у татар национального литературного языка про­исходило в специфических условиях: как указывает Дж.Страусс, ли­тературный язык современного типа у них сложился не столько на основе модернизированного старотатарского, сколько через созда­ние нового литературного языка путем преодоления влияния внеш­них для татар письменных языков Под последними имеются в виду турецкий (османский) литературный язык и очень близкий к нему язык, распространяемый И.Гаспринским через газету «Тарджеман» (основана в 1883 г.), а также арабский и персидский. Усиление вли­яния турецкого (османского) языка среди волго-уральских татар во второй половине XIX — начале XX вв. было связано не только с обучением татар в Турции, с распространением книг на турецком языке, в том числе и издаваемых в Казани, но и с возникновением в татарском обществе, особенно в годы революции 1905—1907 гг., идейного течения, ориентирующегося на создание общего для всех тюркских народов литературного языка, основанного на османско- тюркском (так называемые «пантуркисты» — терекчелэр). Кроме того, имелись и сторонники, особенно среди клерикальных кругов, использования в качестве литературного языка арабского или тако­го языка, в котором арабские заимствования (наряду с персидски­ми) употреблялись бы максимально широко («панарабисты» — га-

41

рэпчелэр). Эти два течения были внутренне взаимосвязаны, так как в турецком (османском) до реформирования имелось большое чис­ло персидских заимствований. Поэтому они противостояли сторон­никам развития татарского национального языка на его собствен­ной — народной основе («татаристы» — татарчылар).

В реформировании татарского языка можно выделить два эта­па — вторую половину XIX — начало XX вв. (до 1905 г.) и 1905 — 1917 гг. На первом этапе основная роль в создании национального языка принадлежала К.Насыри Именно он добивался того, чтобы литературный язык стал более «татарским». Кроме прочего, это ны­ло сделано и через подготовку словаря «ЛэИж;эи татари» (1895 — 1896), содержащего в основном слова татарского (тюркского) про­исхождения. Как совершенно справедливо отмечает Дж.Страусс этот словарь должен рассматриваться е одном ряду с «Lehce-i osmani» (1876) турецкого ученого Ахмеда Вефик-паши (1823 —1891). Нс как на самого К.Насыри, так и на его современников османский и арабский языки еще продолжали оказывать заметное влияние (Ш.Марджани, например, многие свои работы написал на арабском). Однако у ряда других видных деятелей татарской культуры (М.Акъ- егетзаде, З.Бигиев, Ф.Халиди, Г.Ильяси, Г.Камал, Р.Фахрутдинов и др.) можно зримо наблюдать постепенное уменьшение значения ос­манского литературного языка.

После революции 1905—1907 гг. ситуация в области реформи­рования татарского языка резко изменилась. Во-первых, проводи­лись различные общественные мероприятия, которые способство­вали укреплению позиций собственно «татарского» языка (напри­мер, известные «языковые соревнования» — тел ярышы, органи­зованные в 1909—1910 гг. журналом «Шура»). Во-вторых, татары в условиях отсутствия государственности весьма остро ощущали не­обходимость в едином языковом пространстве, способном обеспе­чить этническую (этнокультурную) консолидацию. В-третьих, в на­чале XX в демократизации татарского языка способствовали такие выдающиеся представители татарской культуры, как Пукай, Г.Иб- рагимов, Г.Исхаки, М.Гафури, Г.Кулахметов, Ф.Амирхан, Ш.Камал, С.Рамиев, Дж.Валиди и др. Сближение литературного языка с на­родно-разговорным для них было стратегической целью. Поэтому «татаристы» постоянно подчеркивали недоступность турецкого (ос­манского) народным массам. В этом же русле следует рассматри­вать и существование вплоть до 1917 г. такого крайнего направле­ния «пантатаризма», как пуризм (стремление полностью «татари- зировать» словарный запас языка). Правда, в целом преобладала линия умеренных, считающих, что часть заимствований в языке должна остаться. В итоге больших сдвигов в формировании нового татарского литературного языка после 1905 г„ к 1910 г„ как отмена* Г Ибрагимов, «татаристы» одержали победу и современный лите­ратурный язык закрепился как в прессе, так л в сфере образования.

Одним из важных направлений реформирования татарского язы­ка была разработка терминологического аппарата. Начало этому направлению также положил К.Насыри. Он привел в порядок и вы-

работал на основе татарского языка обширный корпус научных тер­минов (по математике, географии, лингвистике, биологии, медици­не и т.д.). Но К.Насыри ставил перед собой задачу обновления тер­минов больше с целью педагогической, нежели собственно науч­ной. Отсюда и некоторый примитивизм его понятийного аппарата. Это стало понятно уже в 19"0-х гг. При составлении «Полного рус­ско-татарского словаря» (Русча-татарча мекаммэл легатъ, 1911), например, С.Рахманколи и Г.Карам стремились использовать ара­бо-татарские понятия, гораздо реже — русские заимствования. Науч­ные термины в татарском языке больше развивались на своей собст­венной языковой почве, русский язык даже в 1920-х гг. оказывал весьма слабое воздействие на этот процесс. По подсчетам Т.Дав- летшина, в конце 1920-х гг. из 1000 заимствований в татарском языке лишь 10 были из русского языка. Процесс очищения татарского языка от арабско-персидских заимствований и выработки новых терми­нов продолжался и после 1917 г. Но вплоть до 1930-х гг. взамен арабо-персидских заимствований приходили термины не русского, а европейского происхождения. Это показывает существование большого потенциала самостоятельного развития татарского язы­ка. Причем татары быстрее, чем турки, перешли к собственно та­тарским (национальным) терминам. Они уже до 1917 г. имели мас­су новых технических понятий, образованных на основе татарского языка. В некоторых случаях (например, в области грамматики) та­тарам удалось разработать весьма оригинальный терминологичес­кий аппарат с небольшим количеством арабо-персидских заимст­вований. Фактически к началу 1920-х гг. в татарском языке уже су­ществовал богатый набор всевозможных терминов, хотя и, быть может, не вполне совершенный.

Крупное значение при становлении современного литературно­го языка у татар имело и реформирование алфавита и орфогра­фии. Арабский алфавит, на котором базировалась татарская пись­менность с периода средневековья, имел множество недостатков и был недостаточно приспособлен к особенностям татарского языка. Тем не менее татарский алфавит и орфография старого типа (иске имля) существовали до конца XIX в. Но уже в 1890-х гг. ряд татарс­ких ученых и практиков (К.Насыри, Г.Баруди, И.Сафиуллин, Ш.Та- гиров) начали поднимать вопрос о совершенствовании алфавита. В 1889 г в г. Уфе по проблемам языка, алфавита и народного обра­зования была проведена специальная конференция, принявшая ре­шения о некоторых улучшениях алфавита. В начале XX в. дискус­сии в этой области усилились. Основным стал вопрос о том, что писать надо так, как слышится. Для этого, во-первых, необходимо было определиться с теми базовыми говорами (диалектом), кото­рые были бы взяты за основу; во-вторых, ввести в алфавит новые гласные, характерные для татарского языка.

Начиная с К.Насыри постепенно сформировалось течение (яца имлячылар), выступавшее за обновленный алфавит и орфографию. В ряде встреч учительских кадров (1915 г.— научное совещание в г. Уфе, 1917 г.— II Всероссийский съезд мусульманских преподава-

**1

телей г. Казани, в 1918 г.— III съезд, также в Казани, и др.) и в научных трудах победили сторонники умеренного обновления старого алфа­вита {урта имлячылар) и опоры на средний (казанско-татарский) диа­лект. Но законодательное закрепление реформы письма произош­ло лишь после создания Татарской АССР: 19 декабря 1920 г. был издан Декрет СНК ТАССР под № 37 «Об алфавите и орфографии» (Хэреф Ьэм имля хакында), сопровождаемый постановлением Нар­комата просвещения об обязательности для всех школ и всех изда­ний ТАССР отмеченных в Декрете особенностей татарской письмен­ности. Одновременно началась работа (завершенная в 1926 г.) по улуч­шению написания арабских букв, важных для книгопечатания, издания газет, журналов и при письме. Однако на этом реформа письма в татарском языке не закончилась, так как в середине 1920-х гг нача­ло усиливаться движение за переход к латинскому алфавиту.

Несмотря на то, что первые сторонники латинского алфавита среди татар начали появляться еще в 1910-х гг., они не имели в татарском обществе сколь-нибудь серьезного влияния. Одна из при­чин, по-видимому, в том, что школьная сеть татар практически пол­ностью находилась в руках Духовного управления. Да и после 1920 г. татары, в том числе и ведущие научные силы ТАССР, отстаивали реформированный арабский алфавит. Но под давлением партий­ных органов 3 июля 1927 г. СНК ТАССР принял специальное поста­новление, по которому латинский алфавит был объявлен офици­альным в татарском языке. Унифицированный, но приспособлен­ный к особенностям татарского языка латинский алфавит был введен в действие уже в 1927 г. Надо сказать, что этот алфавит был более приспособлен к фонетике татарского языка, чем реформированный арабский. В течение 1929—1933 гг были выработаны орфографи­ческие правила для письма на латинской графике.

Таким образом, во второй половине XIX — первых десятилети­ях XX вв. сложился современный татарский литературный язык и были решены вопросы письма на этом языке (вначале на основе арабского, затем латинского алфавита).

Реформа школы и становление у татар массового обра­зования. В сфере народного образования перед татарским общест­вом стояла задача создания массовой, светской по своему харак­теру государственной школы с преподаванием на родном языке уча­щихся. По многим причинам эта задача была весьма сложной. Во-первых, в течение XVIII— начала XX вв. татары, будучи «ино­родцами», в условиях Российской империи не имели никакого дос­тупа к рычагам государственной власти. Соответственно, они были лишены какой-либо возможности оказывать влияние на государст­венную политику в области просвещения. Эта политика, хотя и пре­терпевшая определенные изменения в пореформенный период, в своих базовых чертах вплоть до 1917 г. оставалась имперской и шовинистической. Суть ее достаточно точно передает решение VII дворянского съезда (1911): «Правительственная школа не может иметь инородческого характера, в ней должен без каких-либо ус­тупок господствовать государственный язык. Обучение должно

 

вестись на русском языке». Во-вторых, медленное социально-эко­номическое развитие России привело к тому, что законопроект о всеобщем начальном обучении был внесен правительством в Го­сударственную думу лишь в конце 1907 г. В-третьих, внутренние предпосылки перехода к национальной образовательной системе у самих татар начали созревать только во второй половине XIX в. (формирование современного литературного языка, осознание связи между общественным прогрессом и школой, усиление внимания к светскому характеру образования и т.д.).

До конца XIX в. у волго-уральских татар абсолютно доминирова­ла конфессиональная (мусульманская) школа, содержавшаяся за счет прихожан. Эта школа (двух типов: начальная — мектеб и сред­няя — медресе) своими истоками уходит в средневековье, но с XVIII в. в Волго-Уральском регионе усиливается открытие как мек- тебов, так и медресе. К началу 1860-х гг. у волго-уральских татар сложилась разветвленная сеть конфессиональных школ, состоящая в регионе из почти 1,5 тыс. мектебов и медресе (данные по 12 губ.).

Оставаясь практически единственной формой распространения массового образования, татарская конфессиональная школа дава­ла весьма ограниченный комплекс знаний сугубо религиозного ха­рактера. Однако благодаря прежде всего этим школам, к концу XIX в. 20,8% волго-уральских татар были грамотными (уровень грамот­ности городского населения был выше и составлял около 32%)

Система религиозных школ татар в Волго-Уральском регионе имела явную тенденцию к дальнейшему расширению. Так, если в Казанском учебном округе в 1894 г. насчитывалось 1474 мектеба и медресе, то к 1911 г. их численность достигла 1822. Аналогично об­стояло дело в Оренбургском учебном округе, где численность таких школ поднялась с 1283 (1894г.) до 1977 (1911 г.) По отдельным гу­берниям рост был еще более разительным В частности, по Казан­ской губ. численность мектебов и медресе в 1860 —1910 х гг. вырос­ла следующим образом: 1864/65 гг.— 405, 1885 — 652, 1894 — 714, 1905 — 945, 1907—877, 1911 —907, 1912/13 гг,— 1091. Такую же картину мы видим и по Уфимской губ.: 570 мектебов и медресе в 1864/1865 гг. в Оренбургской губ. (она включала в свой состав и территорию будущей Уфимской губ) и 1579 в 1914 г. только в Уфим­ской губ.

Среди волго-уральских татар уже в первых десятилетиях XIX в. начало вызревать понимание несоответствия конфессиональных школ национальному этапу развития. Между 1818—1880 гг. были предложены по меньшей мере 8 проектов создания для татар школ европейского типа. Наиболее известный из них — проект Х.Фаизха- нова (1828—1866), подготовленный в 1861 —1862 гг. и называв­шийся «Ислахи мадарис», т.е. Школьная реформа. По этому проек­ту в г.Казани предполагалась открыть для татар учебное заведение высшего типа с преобладанием в программе светских предметов. С проектом был знаком и Ш.Марджани, явно поддерживавший идеи Х.Фаизханова.

Но более решительные шаги в направлении реформы школы

 

волго-уральские татары начали предпринимать лишь с последней четверти XIX в. Как справедливо замечает А.-А.Рорлих, усиление внимания татар к школе в 1890-х гг. было связано, с одной стороны, с социально-политической и культурной трансформацией российс­кого общества после 1860-х гг., а с другой — с движением исламс­кого возрождения, начавшемся в мусульманском мире в конце XIX в. Среди крымских татар И.Гаспринский (1851 —1914) еще в 1884 г. в своей школе начал преподавание фонетическим методом (ысул-и джадид, т.е. новый метод), подготовив и учебник, основанный на этом методе. Деятельность И.Гаспринского оказала прямое воз­действие на татар Волго-Уральского региона

В реформировании школы у волго-уральских татар можно выде­лить несколько этапоь 1890—1910-е гг.; 1910— февраль 1917 г.; октябрь 1917 — начало 1930-х гг. Основным содержанием первого этапа являлось стремление превратить старые татарские конфес­сиональные школы в джадидистские и общеобразовательные. На втором этапе при победе татарских конфессиональных школ ново­го типа (джадидистские — новометодные школы) началась борьба за включение их в государственную систему общеобразовательных школ, На третьем этапе произошло полное разрушение у татар кон­фессиональных школ, взамен которых пришла татарская советская массовая школа.

С 1890-х гг. часть мусульманских школ Волго-Уральского регио­на начала преобразовываться в новометодные (джадидистские) школы. В этих школах коренным образом изменялся учебно-мето­дический процесс (звуковой метод взамен буквослагательного, классно-урочная система, применение школьного оборудования), но самое главное, за счет включения в программу светских предме­тов, в том числе и татарского языка, литературы, трансформирова­лось содержание получаемого учащимися образования. Кроме то­го, преподавание велось на татарском языке.

В первую очередь стремление к новому типу образования было характерно для крупнейших и известных медресе, особенно для рас­положенных в городах со значительными группами татарского на­селения. Исследователи отмечают, что в ряде новометодных мед­ресе программа включала все дисциплины, входившие в то время в курс русской средней общеобразовательной школы. В новометод­ных школах интенсивно изучался и русский язык, которому уделя­лось даже больше внимания, чем родному или арабскому.

К 1910 г., по оценкам ряда ученых, у татар стали преобладать новометодные школы. Происходившие в татарской конфессиональ­ной школе изменения конца XIX — начала XX вв. были замечены как органами власти в России, так и в зарубежных странах. Напри­мер, в «Записке департамента духовных дел о магометанских школах восточной части России» (примерно 1910 г.) сказано: «...учебные за­ведения {мектебы и медресе.—Д.И.) в течение последних 15—20 лет стали подвергаться весьма серьезной эволюции, стремясь перей­ти от конфессионального преподавания ...к типу школ общеоб­разовательных». По мнению отдельных западных аналитиков, не-

Ч(

которые из новометодных медресе по учебным планам не отлича­лись от классических гимназий за исключением того, что в них вместо латыни и греческого изучались арабский и персидский языки.

Начавшиеся в школьной сфере в 1890-х гг. преобразования в

• 1906 г. вылились в официальное предложение мусульман по ре­формированию конфессиональной школы. В 1906 г. состоялись два совещания с участием татарских учителей. На совещании, состояв­шемся 10—13 августа 1906 г., была сделана попытка выработать унифицированную программу для начальной школы, документы внутреннего распорядка, образец расписания и т.д. Но особое зна­чение имел III Всероссийский съезд мусульман, проходивший в Ниж­нем Новгороде 16 — 20 августа 1906 г. На съезде была выработана отдельная резолюция о мусульманской школе из 33 пунктов. Среди важнейших пунктов резолюции были введение всеобщего обяза­тельного начального обучения на родном языке на основе единых требований и программ; включение в учебные программы всех мед­ресе светских предметов; уравнивание в правах лиц, окончивших татарские конфессиональные школы и русские средние учебные за­ведения; содержание татарских школ за счет земств, городского и государственного бюджета; руководство этими школами со сторо­ны избранных из мусульман попечительских советов; отделение функций религиозных деятелей от функций преподавателей; обя­зательное введение русского языка лишь на второй ступени обуче­ния (5 — 8 классы) Эти требования показывают, что волго-уральс­кие татары стремились превратить свои конфессиональные школы в школы современного типа и обеспечить их финансирование за счет государства.

При обсуждении законопроекта о всеобщем начальном образо­вании, внесенном на обсуждение в Государственную думу 1 ноября

• 1907 г., выяснилось, что наиболее сложным является вопрос о язы­ке преподавания в школах. По особым правилам 31 марта 1906 г. и 27 марта 1907 г. родной язык в начальных школах для «инородцев» можно было использовать только в первые два года обучения, в дальнейшем требовалось переходить на русский язык. По мере то­го как мусульманские конфессиональные школы Волго-Уральского региона фактически перерастали в национальные школы, пробле­ма языка обучения в этих учебных заведениях принимала полити­ческий характер.

В 1908 г. по решению П.А.Столыпина было созвано специаль­ное совещание представителей трех ведомств (министерств внут­ренних дел и народного просвещения, а также синода), названное «Особым совещанием по выработке мер для противодействия та­тарско-мусульманскому влиянию в Поволжском крае». Констатиро­вав, что «мусульманские учебные заведения превратились в об­щеобразовательные школы со специфически татарским оттен- ком» (выделено нами.— Д.И.), совещание предписало усилить контроль над татарскими школами со стороны местной админист­рации учебных округов. Одновременно было потребовано, чтобы конфессиональные школы не выходили за пределы духовного об-

разования, поэтому была отмечена необходимость отслеживать, чтобы их программы и перечень предметов «не имели общеобра­зовательного характера». Аналогичное требование было повторе­но на совещании 1910 г., но с добавлением еще и пункта об устра­нении из конфессиональных школ в числе предметов «общего ха­рактера» русского языка. Работавшее в 1910—1911 гг. при Министерстве народного просвещения «Межведомственное сове­щание по вопросу о постановке школьного образования для ино­родческого, инославного и иноверного населения» пришло к тако­му же выводу: «... создание, под видом конфессиональных... школ, национальных мусульманских общеобразовательно-вероучительс- ких учебных заведений представляется недопустимым». В резуль­тате началось преследование новометодных школ, целый ряд из которых, в том числе и весьма известных (например, Иж-Бобьинс- кое медресе), были в 1910—1911 гг. закрыты. Во многих новоме­тодных медресе начали работать с двойными программами, одна из которых — «благонадежная» была предназначена для полиции и других проверяющих,

Среди более демократически настроенных земских деятелей к 1911 г. вызревала иная позиция. В 1911 г. состоялись два совеща­ния: в Казани (в январе) и в Уфе (в мае), организованные земскими управами при участии представителей татарской общественности: депутатов Государственной думы, учителей На основе решений этих совещаний на I Всероссийский общеземский съезд (Москва, 16 — 30 августа 1911 г) был вынесен специальный доклад «О под­готовке начального образования восточных инородцев», где язы­ком обучения в «мусульманской первоначальной школе» предла­гался родной язык Но съезд принял решение, по которому родной язык мог быть языком преподавания только в первом году обуче­ния, в дальнейшем предполагалось перейти на русский язык. В том же году в Государственной думе при обсуждении законопроекта о «начальных училищах» позиции депутатов разделились. Правый ла­герь выступал за то, чтобы в государственной начальной школе язы­ком преподавания был государственный язык — русский. Мусуль­манская же фракция стремилась изменить правила 1907 г. о языке преподавания. Прошла поправка октябристов, которые выступали за то, чтобы «в местностях, в коих имеется нерусское население, обладающее своей письменностью, разрешалось учреждение учи­лищ с природным языком преподавания»

Однако в русском обществе существовали мощные силы проти­водействия прогрессу Одним из ярких проявлений этой тенденции стали решения очередного «Особого совещания» по мусульманс­ким делам, состоявшегося при участии представителей четырех ве­домств весной 1914 г. в Петербурге. Среди постановлений совеща­ния были решение закрыть русские классы при мектебах и медре­се, означающее исключение преподавания русского языка из прог­рамм мусульманских школ; квалификация татарской светской школы как «в высшей степени нежелательного явления». Понятно, что это делалось с целью подкрепить позиции государственной школьной

системы, направленной на русификацию «инородцев». Совещание 1914 г. специально отметило, что при распространении среди та­тар через конфессиональную школу русского языка «имеется в ви­ду поднятие общего уровня развития народных масс», что «вряд ли отвечало бы политическим интересам государства». Поэто­му, хотя среди татарской интеллигенции были сторонники включе­ния новометодных школ в государственную образовательную сис­тему (для получения средств и уравнивания их прав с правами го­сударственных школ), более влиятельной оказалась та часть ин­теллигенции, которая считала, что преждевременно заменять медресе и мектебы новыми государственными школами. Эта груп­па считала, что наряду с государственными начальными школами необходимо развивать и традиционные новометодные мектебы. В итоге с 1913 г. начинается следующий этап расширения сети ново­методных школ. Начали возникать татарские женские гимназии (пер­вая такая гимназия открылась 29 октября 1916 г. в Казани на базе частной школы). Появились новые педагогические курсы, готовив­шие преподавателей для новометодных мектебов и медресе. Сре­ди волго-уральских татар возникло стремление обучать детей в про­фессиональных учебных заведениях светского характера.

Можно согласиться с мнением А.-А.Рорлих о том, что к 1917 г. система образования у волго-уральских татар, сохраняя «ислам­ский характер... развивалась как национальная школа, становясь все более светской». В рамках национальной сети просвещения еще до 1917 г. начали складываться учебные заведения, близкие к типу средне-специальных (некоторые из медресе).

В то же время приходится констатировать, что волго-уральским татарам на рубеже XIX — XX столетий не удалось создать высшие учебные заведения светского характера, обучение после заверше­ния курса в общеобразовательных мектебах и медресе приходи­лось продолжать в российских или зарубежных вузах. Этот недос­таток национальной образовательной системы татар, наряду с мно­гими другими, объясняется не только крайней консервативностью правящих кругов России, но и отсутствием у волго-уральских татар своей государственности.

После февральской революции 1917 г. татары попытались реа­лизовать в полной мере свой вариант развития национальной сис­темы образования. Уже в период подготовки к I Всероссийскому съезду мусульманских народов поднимался вопрос о народном об­разовании. Так, на Уфимском губернском мусульманском съезде (Уфа, 14—17 апреля 1917 г.), в рамках требования предоставления мусульманским народам национально-культурной автономии, выдви­галось положение об обучении в школах на родном языке. Такие же пункты прозвучали и в решениях I губернского съезда мусульман в г.Казани (23 — 24 апреля 1917 г.) и Оренбургского бюро. На I Все­российском мусульманском съезде (Москва, 1 —11 мая 1917 г.) бы­ла образована специальная рабочая секция по просвещению, кото­рая свои предложения представила на рассмотрение съезда. Съезд принял решение, состоящее из 24 пунктов, среди которых необхо­димо отметить следующие: 1) Вопросы культуры и просвещения вп­редь будут находиться в руках самого народа, 2) Все расходы на просвещение и культуру каждого народа будут покрываться из средств государства и местных управлений; 3) Для всех детей с достижением определенного возраста начальное обучение будет всеобщим, обязательным и бесплатным; 4) В начальных школах обучение будет проводиться на языке каждого племени, в средних школах изучение общетюркского языка будет обязательным, в выс­ших школах преподавание для тюрко-татар будет проводиться на общетюркском языке; 5) Русский язык будет изучаться в школах лишь как один из предметов; 6) Школы, открытые для мусульманских де­тей государством, городскими управами и земствами, а также са­мим населением, начиная с 1917/18 учебного года будут превраще­ны в национальные школы: 7) Для дошкольного и внешкольного обу­чения, а также для подготовки учителей для мусульманских детей будут организованы учительские институты и курсы; 8) Существую­щие учительские школы, семинарии и курсы для мусульман перей­дут в руки мусульман; 9) Где это возможно, будут открыты средние и профессиональные школы для мусульман; 10) С целью ускорен­ной подготовки учителей для национальных средних школ будут отк­рыты высшие курсы и учреждены кафедры в русских высших шко­лах; 11) Религиозные школы (по подготовке служителей религии) будут находиться в ведении Духовного управления мусульман.

Татары сыграли важную роль в формулировании указанных по­ложений, которые несомненно, отражали и их чаяния. Но особенно выпукло стремления волго-уральских татар в сфере народного обра­зования прозвучали на II Всероссийском общемусульманском съез­де (20—31 июля 1917 г., Казань). 22 июля (4 августа пон.с.) 1917 г. в Казани была провозглашена национально-культурная автономия мусульман Внутренней России и Сибири. 31 июля 1917 г, II Всерос­сийский съезд мусульман принял проект закона о национально-куль­турной автономии, разработанный С.Максуди. По этому документу вопросы, касающиеся религии, просвещения и языка, «немедлен­но и целиком» переходили «в руки самих мусульман Внутренней России и Сибири». Предполагалось, что во всех школах (начальных, средних, высших), открытых для детей тюрко-татар (мусульман), обу­чение будет проводиться на татарском языке. В составе высшего органа национально-культурной автономии — Национального соб­рания (Миллэт мэжресе) образовывался Назарат просвещения. Для покрытия расходов на культуру, просвещение и религию, предус­матривалось ежегодное выделение из общегосударственного бюд­жета соответствующих средств, пропорционально численности му­сульманского населения Внутренней России и Сибири. В проекти­руемых национальных губерниях предполагалось учреждение долж­ности губернского инспектора по просвещению, а в округах, на которые должны были делиться губернии,— помощника инспекто­ра. В «Представлении Национального управления мусульман Внут­ренней России и Сибири» в адрес Временного правительства от 30 сентября 1917 г сообщалось, что ведомство просвещения На-

N

ционального управления признается «органом высшего управле­ния, надзора и руководства учебно-воспитательскими делами». Ему предоставлялось право «открывать и закрывать мусульман­ские учебные заведения, назначать и увольнять преподавателей последних, выдавать на правах соответствующих органов Ми­нистерства народного просвещения свидетельства на право пре­подавания во всех мусульманских учебных заведениях». Далее го­ворилось об «отмене законов (старых.—Д.И.), регулирующих учеб­но-воспитательное дело в мусульманских учебных заведениях» и о «признании в означенных шкопах права на родной язык». Нако­нец, подчеркивалось, что соответствующие функции должны быть «изъяты из ведения учебно-окружных управлений» (Министерства народного просвещения России.— Д.И.).

Таким образом, после Февральской революции 1917 г. волго­уральские татары стремились создать автономную образователь­ную систему, функционирующую во всех звеньях (от начального до высшего) на родном языке и являющуюся по своему характеру государственной. Но территориальная автономия в рамках штата Идель-Урал, где можно было бы реализовать этот проект, осталась неосуществленной. Поэтому создание у татар массовой, светской сис­темы народного просвещения происходило в советском варианте.

В работах, изданных в 1920-х гг., обычно подчеркивается, что татарская массовая школа была создана лишь после Октября 1917 г. Хотя это далеко не так, в определенном смысле авторы этих тру­дов были правы: из-за того, что в результате прихода к власти боль­шевиков все дореволюционные традиции национального образо­вания были преданы забвению, а сама сложившаяся система прос­вещения татар была разрушена, новую школу пришлось создавать на пустом месте.

Первый удар по национальной образовательной системе татар нанес декрет СНК РСФСР «О свободе совести, церковных и рели­гиозных обществах» (20 января 1918 г.), согласно которому школа отделялась от церкви и «преподавание религиозных вероучений во всех государственных и общественных, а также частных учеб­ных заведениях, где преподаются общеобразовательные предме­ты», запрещалось. В силу полуконфессионального характера мек- тебов и медресе, к началу 1918 г. волго-уральские татары еще не успели провести размежевания между школьным делом и религи­ей. Более того, Национальное собрание, заседавшее в г.Уфе с 22 ноября 1917 г. по 11 (24 по н.с.) января 1918 г. большинством голо­сов высказалось против отделения религии от государства.

Политика большевиков, нашедшая отражение в отмеченном вы­ше декрете, была однозначной; как сказано в юбилейном сборнике, изданном в 1927 г. в г.Уфе по случаю 10-й годовщины Октября, «мек- тебы и медресе должны были умереть и умерли вместе со ста­рым строем».

На самом деле ситуация с этими школами была не такой прос­той. В Татарстане в 1925 г существовало до 240 духовных школ (по-видимому, мусульманских) с 8 тыс. учащихся, а в 1926 г. их чис-

и

ло достигло 800 с 20 тыс. учащихся-мусульман. Рост числа религи­озных татарских школ, особенно «резко выразившийся», как отме­чено в докладе Наркомпроса ТАССР за 1927 г., в 1925— 1926 гг., весьма обеспокоил партийные органы республики. Но после «при­нятия мер» к усилению контроля за религиозными школами со сто­роны Наркомпроса, число их в Татарстане стало быстро сокращаться.

Формирование татарской школы советского типа происходило на принципах Постановления Наркомпроса РСФСР «О школах для нерусских народов республики» (проект рассматривался 18 октяб­ря 1918 г.), на основе которого 31 октября 1918 г. было принято пос­тановление Наркомпроса РСФСР «О школах национальных мень­шинств», предоставлявшее всем национальностям право обучения на родном языке на обеих ступенях единой школы и в высшей шко-_ ле. Правда, по вопросу о том, какие народы могут иметь школы на' своем родном языке, с самого начала имелись разногласия. Одним из проявлений этих разногласий стал текст Конституции РСФСР, утвержденный 24 января 1924 г. XI Всероссийским съездом Советов. Согласно этой Конституции, право обучения на родном языке было ограничено для нерусских народов общеобразовательной школой.

Когда 24 апреля 1924 г. появился циркуляр Наркомпроса РСФСР, предписывающий «приступить к разработке на ближайшие 2 — 3 года плана перевода школ на родной язык преподавания в гу­берниях со значительным количеством нацмен», данный цирку­ляр имел в виду именно российские губернии, так как в автономных образованиях РСФСР, особенно в республиках, к этому времени уже полным ходом шло строительство национальных школ. Появ­ление 30 августа 1925 г. закона РСФСР о всеобщем начальном об­разовании (четырехклассное обучение для детей 8—11 лет), расс­читанное на период до 1933/34 г., подтолкнуло процесс создания национальных школ: начальное образование должнс было давать­ся на родном языке учащихся (преподавание русского языка вводи­лось по 3 часа в неделю со второго года обучения).

Ниже рассматривается первый этап формирования татарской массовой школы в советский период (1920-е — начало 1930-х гг.). Не имея возможности оперировать данными по всему Волго-Уральс­кому региону, анализ будем вести на основе данных по Татарстану и Башкортостану (табл. 1). Как видно из таблицы, в 1920-х гг. со­ветская татарская школа по массовости находилась примерно на том же уровне, что и дореволюционная татарская конфессиональ­ная школа. Скажем, если в 1911 г. в Казанской и Вятской губ. насчи­тывалось 1123 мектеба и медресе, в которых обучались 91,3 тьи учащихся а в 1912 г. в 1046 мектебах и медресе Казанской губ. насчитывалось 92,9 тыс. учащихся, то это соответствует числу та­тарских школ и учащихся в них в первой половине 1920-х гг. в Та­тарстане. Аналогичное положение было и в Башкортостане: в 1914 г. в Уфимской губ. имелись 1579 конфессиональных мектебов и мед­ресе с 90,0 тыс. учащихся, а в Башкортостане в первой половине 1920-х гг. в 1289 общеобразовательных школах насчитывалось 60,3 тыс. учащихся татар и башкир.

W

 

В середине 1920-х гг. начальное образование у та^тар еще не стало всеобщим, в 1925—1926 гг. по Татарстану лишь 38,9% та­тарских детей 8 —11 лет обучались в начальных школах; в Башкор­тостане ситуация была несколько лучше: в 1926/27 учебном году там 50,6 % татарских детей школьного возраста посещали началь­ную школу. Но в целом, как видим, в Волго-Уральском регионе к середине 1920-х гг, в начальную школу ходили менее половины та­тарских детей школьного возраста.

Перелом в деле всеобщего начального образования татарских детей наступил только в конце 1920-х — начале 1930 гг. (см. табл. 1). После принятия закона о всеобщем начальном образовании в РСФСР (1925), стимулирующую роль в ускорении введения всео-

Динамика численности татарских школ и их учащихся в Татарстане
и Башкортостане в 1920-х — начале 1930-х гг.

Таблица 1 Татарстан Башкортостан Годы Школы Учащиеся — татары (в тыс.чел.) Школы Учащиеся — татары (в тыс.чел.)   нач повыш. в т.ч. в школах нач. повыш. в т.ч. в школах       всего нач повыш.     всего нач. повыш. 1921 1239   143,8 142,5 1,3           1922 935   108,0 106,7 1,3           1923 1002   84,5 82,0 2,5 901*   31,9 30,0 1.9 1924 993   71,1 69,6 1,5     34,5 33,0 1,5 1925 1043 31 76,7 74,3 2,4           1926 1223   85,8 83,5 2,3     44,5 42,5 2,0 1927 1303 45 94,0 91,6 2,4 599 8(11) 47,6 45,2 2,4 1928 1333 48 96,2 93,2 3,1 702   47,1 44,3 2,8 1929 1415 60 104,7 99,4 5,3     48,5 45,3 3,2 1930 1607 64 147,1 140,0 7,1     64,4 60,1 4,4 1931 1774 167 169,3 151,1 18,2     89,8 83,5 6,3 1932 1890 101 190,9 166,6 24,3   90 1   80,5 9,6 1933 1902 267 217,5 180,1 37,4           1934 1738 281 223,3 175,7 47,6         20,6 'Татаро-башкирские школы с преподаванием на татарском языке.

 

 

буча среди татар сыграло Постановление ЦИК и СНК СССР от 14 августа 1930 г. «О всеобщем обязательном начальном образова­нии», В Татарстане оно начало реализовываться с августа 1930 г. и было завершено к 1932 г. К 1933 —1934 гг. все татарские дети 8 — 11 пет обучались в начальных школах на родном языке. Тогда же в республике завершилась коренизация не только школ-семилеток, но и средних школ. Такое же развитие было характерно и для та­тарских школ Башкортостана: VI Всебашкирский съезд Советов (март 1927 г.) принял постановление о введении на территории Баш­кортостана всеобщего начального обучения, которое начало реаль­но выполняться с 1931 г. В результате после введения в Башкор­тостане всеобуча численность учащихся начальных школ увели­чилась более чем в 2 раза (с 161 тыс. до 343,7 тыс.). Такая же динамика была характерна и для татарских школ Башкортостана (см. табл. 1).

К концу 1930-х гг. в Татарстане и Башкортостане существовала 3061 татарская школа, где на татарском языке обучались 444,1 тыс. учащихся. Большое число татарских школ имелось и в других реги­онах РСФСР.

По мере введения всеобщего начального образования у волго­уральских татар поднимался уровень грамотности: по переписи 1926 г. в Татарстане грамотными были 33,1% татар (городских — 53,6%), а в 1929 г.— 45%. Среди татар в возрасте 8 — 50 лет этот показатель к 1934 г. в ^татарстане достиг 64,7%. В Башкортостане грамотность татар 16 — 50 лет возросла с 42% в 1926г. до 75,7% в 1932 г. Если рассмотреть динамику роста грамотности татарского населения по всему Волго-Уральскому региону (см. табл. 2), то для периода между 1897 —1926 гг. мы видим такую же тенденцию уро­вень грамотности за три десятилетия у татар существенно вырос. Причем грамотность у татар в основном была на родном языке — в 1897 г. такую грамотность имели 87,1%, а в 1926 г.— 89%.

Таблица 2 Уровень грамотности волго-уральских татар в конце XIX — первой четверти XX вв., % Г рамотность 1897 1926 Всего 20,8 31,6 В том числе     I     а) городского населения 31,7 45,7 б) сельского населения 20,2 30,3 II     а) мужчин 23,1 39,8 б) женщин 18,1 24,2

 

 

 

 

Таким образом, формирование у татар национальной системы образования заняло длительный период, начавшись во второй по­ловине XIX в. и завершившись к началу 1930-х гг. Однако татарскую школу советского периода (особенно начала 1930-х гг.) нельзя приз­нать полноценной национальной школой. Если по одним призна­кам — по обучению на родном языке, например, она может быть отнесена к такой школе, по другим признакам — в частности по пе­реходу контроля за содержанием образования к государству, то­тально подчиненному коммунистической идеологии, эта школа ни­как не может быть названа национальной. В этом плане к подлинно национальной школе была близка конфессиональная школа татар, существовавшая до 1917 г. Но она не смогла стать в досоветский период массовой школой, дающей хотя бы всеобщее начальное об­разование. Другим крупным недостатком народного образования волго-уральских татар во второй половине XIX — начала XX вв. мы считаем отсутствие в его системе высшего образования на рсдном языке. Татарам этот пробел в национальной образовательной сис­теме не удалось преодолеть и в советское время, хотя определен­ные усилия для налаживания "реподавания на татарском в вузах Татарстана в 1920—1930-х гг. были предприняты.

Создание национальной информационной сети. Основны­ми составными частями национальной информационной сети пе­риода становления татарской нации являлись книгоиздательское дело и выпуск периодических изданий. Проанализируем наиболее важные аспекты формирования этих структур до 1917 г.

Книгоиздательское дело. В развитии татарского кни­гопечатания можно выделить несколько этапов: зарождение татарс­кого книгопечатания (XVIII в ); начало массового издания татарских книг (1800—1850-е гг.); усиление выпуска татарских книг и измене­ние качественного состава печатной продукции (1860—1900-е гг.), завершение формирования национального книгоиздательского де­ла (1901 —1917 гг.).

Печатные издания на татарском языке в России начали появ­ляться еще в первой половине XVIII в. Но, несмотря на то, что во второй половине XVIII в. в России кроме Корана была напечатана и татарская азбука С Хальфина (1778), до конца XVIII в. специализи­рованной типографии по изданию татарских книг не существовало. Однако начиная с 80-х гг. XVIII в. от волго-уральских татар на имя Екатерины II поступают прошения о разрешении открыть им типог­рафии. В 1797 г. еще одно прошение Г.Бурашева об открытии в Казани типографии «для печатания на татарском, персидском и арабском языках учебных и прочих книг» было отклонено Павлом I. Тем не менее в результате настойчивости татар, поддержаиных ка­захами, узбеками, в 1800 г появилс! сенатский указ об открытии в Казани татарской типографии. Эта была казенная типография, на­ходившаяся в ведомстве 1-й Казанской гимназии, но арендованная Г.Буоашевым, организовавшим в ней всю работу. Согласно указу, в типографии разрешалось печатать только «алькораны. молитвен­ники и тому подобные книги». Такая же ситуация сохранялась и

И

 

позже, когда книги печатались по заказу казанских купцов Ю.Апана- ева и Юнусовых. Организованная в 1809 г. типография Казанского университета фактически печатала татарские тексты в типографии гимназии. По подсчетам А.Г.Каримуллина, с 1801 по 1829 гг. в двух типографиях было издано всего около 120 книг общим тиражом, по неполным данным, около 280 тыс экз. В подавляющем большинст­ве это были религиозные книги и учебники. После слияния типогра­фии гимназии с типографией Казанского университета в 1829г. пе­чатанием татарских книг до 1840 г. занималась только типография университета. Издавались словари, учебники, хрестоматии по та­тарскому языку, научные публикации татарских исторических сочи­нений, фольклора, но преобладала религиозная литература.

В 1840-х гг. в Казани начинают возникать частные типографии, занимающиеся изданием татарских книг. В 1841 г. начала работать типография Л.Шевица (позже находившаяся в собственности Ко- ковиной и Чирковых), открытая по договоренности с татарскими из­дателями для выполнения их заказов. Возникли и две другие типо­графии, принадлежавшие уже татарам: в 1843 г — типография Р.Сагитова и в 1843 —1844 гг. — типография Ш.Яхина. В 1845 г. издательское дело в Казани испытало серьезные трудности из-за появления «высочайшего повеления» о запрете печатать Коран и другие «магометанские книги». Объяснялось это тем, что в правя­щей элите империи возникло убеждение о влиянии издания мусуль­манских книг на отпадение крещеных татар от православия. Но после ужесточения цензуры издание татарских книг возобновилось.

С 1830 по 1850 гг. во всех типографиях Казани была издана 281 книга (в университетской типографии — 193, в частных типографи­ях — остальные книги). С 1851 по 1855 гг. в Казани были изданы еще 176 татарских книг, Всего с 1801 по 1855 гг. были изданы 577 татарских книг. Кроме книг религиозного характера и учебников для медресе, которые преобладали, в первой половине XIX в. издава­лись также памятники древнетюркской, татарской литературы, клас­сики персидской и арабской литературы. Изучение деятельности отдельных типографий, выпускавших татарские книги, показывает, что тиражи их были для первой половины XIX в. весьма значитель­ными. В издании книг в качестве заказчиков участвовали некото­рые татарские купцы, причем во второй четверти XIX в. их ряды значительно расширились. В целом в первой половине XIX в. на основе издания татарских книг начала формироваться националь­ная информационная сеть. В содержательном отношении она бы­ла еще относительно бедной и состояла главным образом из рели­гиозной и учебной литературы.

Во второй половине XIX в основным центром издания татарс­ких книг по-прежнему остается Казань, хотя отдельные книги печа­тались в Москве, Петербурге, Уфе, Оренбурге. Всего за 1851 — 1900 гг. в Казани и за ее пределами было напечатано 3,2 — 3,3 тыс. татарских книг тиражом от 23,5 до 26,9 млн. экз. (данные непол­ные). Преобладающее большинство этих книг было издано в двух типографиях: в университетской (1415 книг) и Коковиной-Чирковых

(1925 книг). А.Г.Каримуллин убедительно продемонстрировал воз­растание во второй половине XIX в. среди татарских книг доли из­даний по фольклору, художественной литературы, исторических тру­дов, учебников нового типа, пособий по хозяйственной деятельнос­ти. Эти книги стали преобладать в пореформенный период. Следовательно, во второй половине XIX в. книгоиздательское дело начинает приобретать подлинно национальный характер. Об этом же свидетельствуют и другие данные: усиление противостояния с цензурой и начавшаяся борьба за создание татарской периодики (см. далее). Следует также отметить увеличение в рассматривае­мое время среди издателей татарских книг доли представителей национальной интеллигенции. Отчасти это компенсировало мало­численность среди татар владельцев типографий и малую долю их продукции в общем числе татарских изданий.

В первых десятилетиях XX в. в издании татарских книг появи­лись новые черты. Во-первых, несмотря на то, что Казань осталась главным центром выпуска татарской книжной продукции, с начала XX в. возникают новые издательские центры в Южном Приуралье (Уфа, Оренбург, Троицк, Уральск), в Астрахани, Москве, Петербур­ге, опубликовавшие в 1901 —1917 гг. примерно 1/4 часть татарских книг. Во-вторых, в начале XX в. книгоиздательское дело, как и тор­говля татарскими книгами, постепенно перешло в руки самих татар. В-третьих, в рассматриваемое время происходила дальнейшая се­куляризация книжной продукции, сопровождавшаяся улучшением ее качественной структуры. Наконец, наблюдается удешевление се­бестоимости книг, позволившее снизить их продажную цену, что сде­лало печатную продукцию более доступной широким массам.

Согласно анализу, проведенному А.Г.Каримуллиным, за 1901 — 1917 гг. было издано от 6,2 до 7 тыс. названий татарских книг (пер­вая цифра отражает точно установленные данные) тиражом от 41,3 до 47 млн. экз. Из этих книг 1700 (тираж — 19,7 млн. экз.) были изданы в издательстве братьев Каримовых (г.Казань). В других ка­занских издательствах, находившихся в руках татар, была выпуще­на еще 1181 книга (тираж — 4,4 млн. экз.). В издательствах г.Орен- бурга и других городов Оренбургской обл и в г.Уфе, а также г.Стер- литамаке, находившихся в собственности татар, были выпущены в свет 844 книги (тираж — 2,2 млн. экз.). Кроме того, татары — вла­дельцы типографий, издали ряд книг в Астрахани и Петербурге. По разным подсчетам, религиозная литература составляла не более 1/5 части всех изданных в 1901 —1917 гг. книг. По данным А.Г.Ка- римуллина, в 1913 г. из всех изданных книг 32% составляла худо­жественная, а 16% — учебная литература; еще 16 —19% представ­ляли религиозные издания, 10% — книги по точным наукам, почти столько же — историческая литература, около 5% — книги по педа­гогике. Среди татарских книг в первых десятилетиях XX в. были сп­равочники, энциклопедические труды, серия «Народы мира» (пере­водная работа в 43 выпусках), работы по философии, истории, языкознанию, литературоведению. К 1913 г. татары по тиражу на­циональных книг вышли на второе место в Российской империи,

 

уступив лишь русским, и на третье мес^то по числу издаваемых книг (большее число книг кроме русского, было издано лишь на латышс­ком языке).

Как нам представляется, в начале XX в. татарское книгоизда­тельское дело вполне сложилось. Единственным препятствием на пути нормального функционирования этого важнейшего звена на­циональной информационной системы была цензура. Но несмотря на огромный урон, нанесенный имперской цензурой качеству та­тарской книжной продукции з начале XX в., при существовании ры­ночной экономики государственный механизм контроля за выпус­ком книг не смог блокировать становление национального по со­держанию книгоиздательского дела.

Периодические издания. Периодика на татарском язы­ке появилась только в начале XX в. Но первая попытка издания газеты на татарском языке относится еще к 1808 г. (проект газеты «Казанские известия» на татарском и русском языках профессора Казанского унивеоситета И А Запольского). Затем до 1860-х гг. из­вестны еще четыре нереализованных проекта: М.Г.Никольского (га­зета на татарском языке «Бахра ал-ахбар», 1834); переводчика та­тарского языка при МИД П.И.Пашино (журнал «Файда», 1864); пе­реводчика Азиатского департамента МИД И.Нафаля (газета на арабском и татарском языках в Петербурге, 1864); капитана В.С.Ку­рочкина (газета «Файда», 1865). Все проекты, за исключением про­екта И.И.Запольского, были отклонены.

В 1860-х гг. татары сами начинают борьбу за выпуск периоди­ческого издания на татарском языке. Между 1857 —1861 гг. Х.Фа- изханов и уже упомянутый П.И.Пашино пытались получить разре­шение на издание газеты «Чулпан». В 1862 г. К.Насыри и М.-В.Я- хин подали прошение с обоснованием необходимости газеты на татарском языке («Тац йолдызы»). Прошение было отклонено в 1863 г. Есть основания полагать, что не только проект П.И.Пашино 1864 г., но и проект В.С.Курочкина 1865 г. необходимо рассматривать в контексте стремлений волго-уральских татар издавать газету на род­ном языке. В 1871 и 1874 .г. Т.Кутлуяров подавал прошения с це­лью получения разрешения на издание в Петербурге газеты «Муж- давар» на татарском языке. Разрешение на издание газеты не бы­ло дано. Как видно из бумаг, подготовленных в МИДе по этому поводу, отказ был вызван тем, что выпуск татарской газеты «не соответствовал с видами Правительства поощрения, посредст­вом особых литературных органов, обособленности разных мел­ких национальностей, входящих в состав Империи». Далее пос­ледовал еще ряд прошений от татар: С Лхмерова (1885) — об из­дании газеты в Казани; купца Г.Ильяси (1887) — ожелании издавать «повременное издание» под названием «Казань»; инспектора Казанской татарской учительской школы Ш.Ахмерова (1894) — о выпуске еженедельной газеты «Казань» на русском и татарском языках; в 1891 — 1893 гг. и в 1895 г. еще одну попытку получить разрешение на издание татарской газеты (под тремя различными названиями) предпринял ахун мечети Санкт-Петербурга Г.Бая-

зитов. Все эти прошения под разными предлогами были отклоне­ны.

А.Г.Каримуллин пришел к выводу, что в XIX в. остались нереа­лизованными более десятка проектов издания татарской периоди­ки. В начале XX в. были отклонены еще два таких проекта —А.Мак- суди и И.Терегулова в Казани (1903) и содержателя типографии Х.Сосновского (1904), ссылавшегося на мнение «мусульманского населения» города. Причины упорного нежелания властей империи дать разрешение на издание периодики на родном языке волго-уральс­ких татар раскрыты в высказываниях цензоров — В.Д.Смирнова и М.Н.Пинегина. Первый из них указывал, что издание газеты на та­тарском языке помогло бы «объединению разбросанных по различ­ным частям России» татар, в то время как для царского правительст­ва «чем слабее будет связь между татарами... тем лучше». Вто­рой же в 1903 г. отмечал, что выпуск такой газеты является «совершенно нежелательным... в интересах распространения русского языка и грамотности среди татар восточной России».

Из-за того, что волго-уральским татарам до начала XX в. не уда­лось реализовать свое стремление иметь периодику на родном языке, они стали активными читателями газеты «Тарджеман» И.Гаспринского. Кроме того, многие татары выписывали газеты и журналы и? других стран (Турции, Египта, Индии, Ирана). Появи­лись и издания, отчасти заменявшие периодику (например, кален­дари К.Насыри).

Шовинистическая политика по отношению к изданию периодики на татарском языке начала пробуксовывать с 1905 г., когда появи­лась первая татарская газета в Петербурге (издателем ее был Г.Бая- зитов, и она начала выходить под названием «Нур»), С этого вре­мени, несмотря на планы правящих кругов, еще в конце XIX в. об­суждавших вопрос о возможном числе татарской периодики и пришедших к выводу, что это число не должно превышать 3 — 5, волго-уральские татары быстро создали разветвленную и полно­ценную систему периодических изданий на родном языке: с 1905 г. по октябрь 1917 г. выходили до 100 периодических изданий. В от­дельные годы до 1917 г. выпускалось до 20 газет и журналов на татарском языке, причем около десятка их издавалось постоянно. Они выходили практически во всех крупных городах Волго-Уральско­го региона (в Астрахани, Казани, Самаре, Уфе, Оренбурге, Троицке, Саратове, Симбирске), в некоторых городах Западной Сибири (в Томс­ке), Казахстана (в Уральске, Семипалатинске). Возникновение и раз­витие татарской периодики между 1905—1917 гг. привело к окон­чательному сложению в начале XX в. национальной информацион­ной сети татар. Она до начала 1920-х гг. обслуживала и башкир.

Изменение статуса татарского языка. Проблема статуса татарского языка в Российской империи начала обостряться со вто­рой половины XIX в. по мере становления у татар массовой школы, национальной информационной сети. Однако до 1917 г. не могло быть и речи о признании какого-либо официального статуса татарс­кого языка в России. Первый этап борьбы татар за правовое зак-

*»

 

репление нового статуса татарского языка начался лишь после Фев­ральской революции 1917 г.

Проходивший 14—17 апреля 1917 г. в г.Уфе I Уфимский губерн­ский мусульманский съезд, высказавшийся за предоставление му­сульманским народам России культурно-национальной автономии, выступил с требованием признания за татарским языком статуса регионального государственного языка (официальный язык в госу­дарственных учреждениях в районах с мусульманским населени­ем, язык обучения в школах). I губернский съезд мусульман Казан­ской губ., состоявшийся в Казани 23 — 24 апреля 1917 г., признав­ший первоочередной задачей волго-уральских татар национальное самоопределение, фактически присоединился к решениям, приня­тым в г. Уфе. Принятие на I Всероссийском мусульманском съезде в г. Москве резолюций о федерализации России при одновремен­ном введении обучения в начальных школах «на языке каждого пле­мени» также означало движение в направлении признания за язы­ками мусульманских народов, в т ч. и за татарским, статуса регио­нальных государственных (официальных) языков. Позиция татар по вопросу о статусе их родного языка в России окончательно выкрис­таллизовалась после провозглашения 22 июля (4 августа по н.с.) 1917 г. национально-культурной автономии мусульман Внутренней России и Сибири. Согласно «Основам национально-культурной ав­тономии мусульман Внутренней России», язык «тюрки», т.е татар­ский литературный язык, был объявлен «равноправным с русским языком». Он должен был применяться «на территориях, где жи­вут тюрко-татары», во всех административных учреждениях. Так как на тех же территориях жило и русское население, а «нацио­нальные губернии», которые предполагалось образовать, входили бы в Россию как ее федеральные земли, прежний статус русского языка не отрицался: речь шла о том, чтобы татарский язык в «на­циональных губерниях» стал вторым государственным (официаль­ным) языком. Другие политические силы татар, например, органи­зованный 7 апреля 1917 г. М.Вахитовым Мусульманский социалис­тический комитет, близкий к большевикам, в национальном вопросе смыкался с остальными национальными организациями В частнос­ти, он выступал за «признание официальным языком в мусульманс­ких районах тюрко-татарского языка и употребление его во всех официальных учреждениях». После одобрения Национальным соб­ранием проекта территориальной автономии — штата Идель-Урал, который должен был быть провозглашен 1 марта 1918 г., вопрос о статусе татарского языка подлежал бы решению в рамках данной федеральной территории. Но вследствие политики большевиков, обнаружившихся противоречий между татарами и башкирами этот штат так и не был создан. Надо сказать, что разногласия между татарами и башкирами касались и государственного языка штата Идель-Урал Во всяком случае, в постановлении 3-го областного съезда (курултая) Башкурдистана (Оренбург, 8—10 декабря 1917 г.), утвердившего объявленную 15 ноября Центральным Башкирским Шуро «территориально-национальную автономию Башкурдистана»

Ю

в виде самостоятельного штата, имеется пункт о том, что на моне­тах могут быть «особые подписи на официальном языке отдель­ных штатов».

Следующий этап законодательного оформления статуса татар­ского языка был уже связан с созданием Татарской АССР и ее развитием в 1920-х гг Уже в проекте «Положения о Татарской Со­циалистической Советской Республике» (не позднее 28 февраля 1920 г.) содержался пункт о том, что «официальным языком госу­дарственных учреждений ТССР наряду с русским является та­тарский язык». Но в декрете ВЦИК «Об Автономной Татарской Социалистической Республике» (27 мая 1920 г.) этот пункт отсутст­вует, что говорит о нежелании большевиков закреплять государст­венный статус татарского языка. Тем не менее декретом ВЦИК и СНК Татарской АССР от 25 июня 1921 г татарский язык был объяв­лен «обязательным во всех государственных советских учреж­дениях», т.е. государственным языком. При этом, согласно декрету, русский язык должен был быть в республике «на правах государст­венного...наравне с татарским». Таким образом, с июня 1921 г. в Татарстане был закреплен статус татарского языка как одного из двух государственных языков республики. Между 1921 —1925 гг. был принят ряд документов, связанных с реализацией государственно­го статуса татарского языка. Даже после ареста М.Султан-Галиева и начавшейся борьбы с его сторонниками в Татарстане, вопрос о реализации нового статуса татарского языка с повестки не был снят Так, в «Плане работы парторганизации ТССР в области националь­ного вопроса», принятого совещанием секретарей канткомов и рай­комов РКП(б) и утвержденного пленумом Татарского областкома 14 сентября 1923 г., говорится о том, что «усиленная реализация та- тарскогоязыка... должна стать во главе очередных работ по Со­ветскому строительству». Положение о двух государственных (официальных) языках в Татарской АССР присутствовало и в про­екте Конституции ТАССР, разработанном не позднее 25 июня 1925 г. Но этот проект не был утвержден, что явно свидетельствует об изменении к середине 1920-х гг политики большевистских руково­дителей СССР в языковой сфере.

Между 1921 —1925 гг. развитие татарского языка как одного из двух государственных языков Татарстана привело к значительному расширению его функций. Однако успехи в области реализации пра­вового статуса татарского языка были достаточно ограниченными, а с конца 1920-х — начала 1930-х гг. эта политика свелась на нет. В итоге в первых десятилетиях XX в. волго-уральским татарам даже в рамках Татарстана не удалось окончательно добиться конститу­ционного закрепления статуса татарского языка как государствен­ного, тем более проведения устойчивой языковой политики с це­лью достижения его функционирования согласно принятым в 1921 — 1925 гг. документам

Своеобразным оказалось положение татарского языка в Баш­кирской АССР, Через два дня после объявления татарского языка в Татарстане одним из государственных языков состоялся пленум

1М

Башкирского обкома РКП(б). На пленуме 27 июня 1921 г. была при­нята резолюция «Очередные задачи РКП(б) в Башреспублике», ко­торая должна была стать наказом для фракции коммунистов на XI Всебашкирском съезде Советов. В этой резолюции содержался та­кой пункт: «Признать государственным языком башкирский нарав­не с русским и ввести обязательное изучение башкирского языка во всех учебных и военно-учебных заведениях». На II Всебашкирс­ком съезде Советов (1 —4 июля 1921 г.) государственный статус башкирского языка был узаконен в резолюции «Положение БССР и основные задачи советского строительства» было записано «Признать, в целях облегчения башкирской бедноте участия в государственном строительстве башкирский язык государст­венным наравне с русским...» На основе этого документа ЦИК БАССР 6 июля 1921 г. принял постановление № 31 «О признании башкирского языка государственным наравне с русским». Судя по хронологии событий, эти решения последовали за аналогичными постановлениями, принятыми в Татарской АССР. Но следует отме­тить, что указанные выше документы о статусе башкирского языка были узаконены в рамках «Малой Башкирии». Однако после рас­ширения территории Башкирской АССР за счет присоединения к ней Уфимской губ. (декрет ВЦИК от 14 июня 1922 г.) они были расп­ространены на территории этой республики в новых границах. 21 сентября 1922 г. была обнародована инструкция СНК БАССР по введению башкирского языка в делопроизводство советских учреж­дений республики, где говорилось о необходимости «немедленно приступить к введению., в делопроизводство башкирского язы­ка» Но в инструкции содержались и некоторые оговорки, напри­мер, о том, что «в кантонах и волостях... языком делопроизводст­ва» должен быть тот язык, «на котором говорит большинство местного населения». В целом в Башкортостане в 1920-х гг. два языка — башкирский и русский — считались государственными, Поэ­тому в проекте Конституции БАССР, утвержденном V Всебашкирс­ком съездом Советов 27 марта 1925 г., в статье 8 говорилось: «О- фициальными языками в БАССР признаются башкирский и русс­кий языки» (этот проект не был утвержден Москвой). Языковая политика, направленная на реализацию государственного статуса башкирского языка, в республике проводилась довольно активно Однако она привела к несколько неожиданным результатам.

Для реализации государственного статуса башкирского языка пришлось провести районирование по национальному признаку К концу 1920-х гг. итоги этого районирования выглядели так: из 1970 сельсоветов башкирскими были 461, татарскими — 539, русскими — 863, смешанными —107; из 114 волостей башкирскими оказались 30, татарскими — 36, марийскими и других национальных мень­шинств — 4; остальные были русскими или смешанными. В связи с тем, что делопроизводство после районирования переводилось на язык преобладающей национальности, в татарских сельсоветах и волостях был введен татарский язык. Кроме того, преподавание в школах 1-й ступени велось также на родном языке преобладающей

национальности по принципу преобладания той или иной нацио­нальности (скажем, если в составе учащихся учебного заведения было больше башкир, то оно считалось обслуживающим башкирс­кое население). Это привело к тому, что во всех татарских школах Башкортостана после 1924/25 учебного года, т.е. со времени пере­хода в школах на родной язык преподавания, использовался та­тарский язык. Кроме того, согласно нормам того времени, «судого­ворение» в татарских районах также должно было вестись на языке большинства, т.е. на татарском. Так как татары на северо-западе Башкортостана жили компактно (например по справочнику 1939 г. видно, что из 62 районов Башкирской АССР в 19 преобладающим населением были татары), к тому же весьма смешанно с татароя­зычными башкирами (численность последних по переписи 1926 г. достигала 288 тыс.чел., что составляло 46% всех башкир респуб­лики), то татарский язык в Башкортостане по мере национального районирования начал занимать особое положение.

Политическая элита БАССР в 1920-х гг. стремилась упрочить положение в первую очередь башкирского языка во всех школах 2-й ступени и профессионального образования башкирский язык был введен как обязательный; в некоторых центральных и кантональ­ных учреждениях наряду с русским использовался башкирский, в башкирско-татарских судебных участках «судоговорение» часто ве­лось на башкирском языке. Но башкирский язык не смог вытеснить татарский язык в татароговорящих районах. Далеко не случайно по­явление в постановлении II сессии Башкирского ЦИК VIII созыва (1932), рассмотревшего вопрос реализации башкирского языка и нового — латинского алфавита, строк о «татарской великодержав- нической тенденции к башкирам» и поручения Башкорнаркомпро- су «принять решительные меры к изжитию подмены преподава­ния башкирского языка татарским языком». Отсюда следует, что при проведении в жизнь решений о государственном статусе баш­кирского языка в 1920-х — начале 1930-х гг. в Башкортостане воз­никла проблема статуса языка татароязычной части населения рес­публики. Видимо, учитывая реалии, составители Конституции БАССР 1937 г. записали в ней, что судопроизводство в республике «...в центральных судебных учреждениях... ведется на башкирс­ком, русском и татарском» (статья 78). Законы в республике так­же издавались на этих трех языках.

Можно говорить о том, что татарский язык в 1920 — 1930-х гг. в Башкортостане имел статус, близкий к государственному, хотя и не получивший четкого законодательного оформления. Но в условиях конца 1920-х — начала 1930-х гг. нормальное развитие татарского языка в Башкортостане на государственном уровне было невозмож­но. Впрочем, в таком же положении очень скоро оказался и сам баш­кирский язык.

Во всех других регионах РСФСР и СССР татарский язык офици­ального статуса в 1920-х гг. не имел, применяясь в основном в сфе­ре народного образования (школы), частично — в судопроизводст­ве («судоговорение» в местных судах).

Таким образом, в Волго-Уральском регионе в первых десятиле­тиях XX в. татарская нация, оказавшаяся разделенной границами двух республик и ряда областей (губерний), права своего нацио­нального языка на государственном уровне смогла закрепить толь­ко в Татарстане. В Башкортостане, где численность татар и татаро­язычных башкир составляла более 900 тыс.чел. (на 1926 г.), татарс­кий язык оказался на положении полуофициального языка с непризнанным статусом. На остальной территории РСФСР и СССР в силу малочисленности татар трудно было ожидать для татарско­го языка особого статуса.

Основные итоги рассмотрения проблемы становления у волго­уральских татар «высокой» культуры можно сформулировать так:

1. Начало формирования «высокой» культуры у татар восходит к рубежу XVIII — XIX столетий. Однако вплоть до 1860-х гг. она ос­тавалась по своему содержанию в основном «мусульманской». Это было связано с медленными темпами развития буржуазных отно­шений в татарском обществе и с немногочисленностью городского слоя татар

2 Во второй половине XIX в. при ускорении среди татар социаль­ных преобразований, увеличении масштабов урбанизации, харак­терных для индустриального периода, секуляризация формирую­щейся «высокой» культуры усилилась. Но этот процесс в разных ее сегментах происходил неодновременно, что объясняется воздейст­вием имперской по своей сущности политики правящих кругов Рос­сии. Особенно сильное влияние эта политика оказала на складыва­ние у татар массового начального образования на родном языке и на развитие общественных функций татарского языка в целом.

3. Частично «высокая» культура волго-уральских татар логичес­кое завершение получила лишь в 1920-х гг. Но в силу сохранения базовых черт имперской политики в СССР и в период господства большевиков татарам после 1917 г не удалось в полной мере сфор­мировать полноценную «высокую» культуру
4. Тем не менее между 1860 —1920 гг у татар сложилась доста­точно развитая национальная культура Она и является одним из основных индикаторов завершения в общих чертах формирования татарской нации в этот период.

Формирование национального самосознания. По мере того, как во второй половине XIX в. мусульманская общность Поволжья и Приуралья начала приобретать новые черты, превращаясь в «эт­нокультурную» нацию, вопрос об идентичности волго-уральских та­тар стал приобретать особую остроту, так как для идеологов ста­новилась все более ясной необходимость перехода к иному типу идентичности. Наиболее четко проблема такого перехода была пос­тавлена одним из виднейших идеологов татарской нации Ш.Мард- жани (1818—1889), отчасти предвосхитившим, а отчасти бывшим участником «строительства» этнокультурной нации. Свои идеи об идентичности татар он изложил в большом историческом труде (Т.1 издан в 1889 г., т. 2 — в 1900 г.) «Местефадел-эхбар фи эхвали Казан ве Болгар» (Источники по истории Казани и Булгара), недав-

но вполне справедливо названном одним из американских истори­ков татарского происхождения «первой современной историей ка­занских (т.е. волго-уральских. — Д.И.) татар».

При изложении истории волго-уральских татар Ш.Марджани отстаивал целесообразность использования применительно к ним этнонима «татары». Ю.Шамильоглу полагает, что он через этот эт­ноним добивался установления исторической преемственности меж­ду казанскими (волго-уральскими) татарами своего времени и волж­скими булгарами^ но через такие звенья, как история Казанского ханства и Золотой Орды. Это объяснение важно, но недостаточно, По мнению А.Дж.Франка, Марджани занимался еще демонтажом ранее возникших «образов», в данном случае — «булгарской» иден­тичности, так как он полагал, что общность волго-уральских мусуль­ман представляла собой «татар», возникших в результате объеди­нения этнической общности (тюрки Волго-Урала) с политическим организмом (Золотая Орда) Для него, как думает этот исследова­тель, в формировании татарской нации этнический и политический факторы были первичными, а религиозный — вторичным. Критикуя подход Ш Марджани, А.Дж Франк даже заявил, что «булгарская идентичность, основанная на добровольном принятии индивида­ми ислама, по-своему важна как альтернатива современной идео­логии татарской национальной идентичности, в меньшей сте­пени основанной на свободном выборе, а больше на этническом или генетическом детерминизме».

Как видим, американский историк фактически обвиняет Ш.Мард­жани в навязывании мусульманской умме Волго-Уральского регио­на этнонима «татары», Однако выбор Марджани был обусловлен гораздо более сложным комплексом причин. Прежде чем перейти к их рассмотрению, приведем некоторые цитаты из сочинения татарс­кого историка, раскрывающие ход его рассуждений. Так, он пишет, что некоторые татары «из-за чрезвычайного невежества, вслед за сартами Мавераннахра, вопреки истине берут название «пу­гай», употребляют между собой это наименование и считают себя представителями этого народа» (выделено нами. —Д.И.).

В данном высказывании заключена одна сторона проблемы иден­тичности. Более трудным ее аспектом являлась прочность старой «мусульманской» идентичности. Ученый-реформатор подчеркивал, что иные среди татар «из-за тоге, что русские их оскорбляют как татар, воспринимают свое бытие... неким ущербным состояни­ем и, отрицая свое «татарство», заверяют, что они никакие не татары, а мусульмане». Марджани выступает категорически про­тив подмены этнонима конфессионимом, заявляя: «Какаяжалость! Между наименованиями (татарин и мусульманин) такая же боль­шая разница, как расстояние между Нилом и Евфратом! О, нич­тожный! Если бы твой религиозный и национальный недруг не знал другого твоего наименования, кроме имени «мусульмане», он бы тебя возненавидел как «мусульманина» И он восклицает: «Кто же ты, если не татарин?». Ясно, что Ш.Марджани уже сде­лал выбор в пользу современного типа идентичности, основанного на этничности.

Если перейти к причинам, обусловившим выбор историка, то они, по нашему мнению, следующие. Во-первых, при жизни Марджани среди татар еще были распространены разнообразные локальные этнонимы и другие самоназвания, в том числе и экзоэтнонимы (нап­ример, «пугай»). Как идеолог, «отец» татарской истории не мог не выступать за наиболее интегральный и распространенный этноним, каковым являлось наименование «татары». Не последнюю роль при его выборе сыграла, надо полагать, историческая память предста­вителей бывшего сословия служилых татар, помнивших о былом величии своих предков (об этом не забывали и русские, что Мард­жани явно принимал во внимание) Во-вторых, противостоявшая «та­тарской» идентичности «мусульманская» идентичность из-за своей «безграничности» не могла удовлетворить Марджани, понимавше­го что основу национальной общности в дальнейшем будет обра­зовывать культура, приобретавшая все более этнический характер уже в период его жизни. В-третьих, на окончательную выработку взглядов Ш.Марджани могли повлиять и идеологические устремле­ния миссионеров типа Н.Ильминского. Как недавно было показано в докторской диссертации Р П.Джераси, с 1860-х гг. казанские мис­сионерские круги во главе с Н.Ильминским начали разрабатывать булгарскую теорию происхождения чувашей, имея целью обосно­вать возможность отхода булгар-мусульман от ислама и принятия их потомками христианства. При этом у татар одновременно как бы отбиралась часть культурного исторического прошлого, что для мис­сионеров было немаловажно из-за их стремления нанести ущерб позиции ислама в Поволжье. Между тем Марджани, которому уда­лось достаточно успешно инкорпорировать булгарский период в об­щенациональную историю, обратил особое внимание на ислам в Золотой Орде. По мнению Ю.Шамильоглу, эта линия у Марджани служила для подтверждения «связи эры волжских булгар через Зо­лотую Орду с периодом, современным Марджани». Следователь­но, основоположник национальной исторической науки мог реаги­ровать и на построения имперских идеологов, чтобы не позволить им нарушить уже выработанную линию развития национальной идентичности татар. В-четвертых, нельзя не учитывать и роли русс­кого окружения (в т.ч и русской администрации) в закреплении за татарами их современного этнонима. Этот фактор явно принимал­ся во внимание Ш.Марджани, что видно как из его высказывания о невозможности уйти от представлений о татарах «религиозного и национального недруга», так и из одновременной попытки отделить этноним «татары» от монгольских завоевателей. На этот факт об­ратил внимание Ю.Шамильоглу, указавший, что Ш Марджани пы­тался дистанцироваться от монгольских завоевателей, выдвинув аргумент о том, что монголы познакомились с этнонимом «татары» позже формирования группы, имевшей этот этноним. Поэтому он писал о том, что первоначально данное наименование к монголам никакого отношения не имело. В-пятых, нельзя забывать и о чисто научных сторонах рассматриваемой проблемы: без признания в та­тарской истории роли собственно «татарского» (золотоордынско­тюркского) компонента невозможно было бы решить вопрос об эт­ническом развитии волго-уральских татар, что, в саою очередь, ли­шило бы Ш.Марджани возможности написать целостную националь­ную историю. Известно, что как ученый Марджани с этой задачей на том уровне исторических знаний справился весьма успешно.

Во время жизни Марджани новая идентичность еще только на­чинала формироваться, так как ее естественная основа — нацио­нальная этническая культура, складывающаяся в результате воз­никновения «высокой» культуры и трансформации под ее воздейст­вием традиционно-народной страты культуры, еще находилась в процессе становления. Поэтому среди крестьянских масс, особен­но в районах компактного проживания казанских татар, продолжа­ли функционировать старые идентичности, преимущественно кон- фессионим месепман. Об этом свидетельствуют материалы, свя­занные с деятельностью ваисовцев (начало их движения восходит к 1860-м гг.).

Основатель движения — Багаутдин Ваисов (1810— 1893) был склонен считать себя «старовером мусульманином» из «сословия тюрки». Его последователи в 1890-е гг. именовались «болгарски­ми Ваисовского божьего полка староверческого общества мусуль­манами», не желая себя признавать «татарами-крестьянгми», за­являя, что они «ничего общего с татарами не имеют». По их мне­нию, «татары... веруют в кэлэмишариат (т.е в мусульманскую теологию. — Д.И.), пьют вино, курят табак и ихние женщины за­нимаются распутством». В противовес им, «мусульмане-старо­веры этого не делают, они веруют в ... святой Ислам, святой Шариат и в святой Коран». Поскольку ваисовцы состояли из кресть­ян и мелких мещан — недавних крестьян, постольку подобные наст­роения и специфическое «мусульманское» самосознание следует признать явлением, распространенным во второй половине XIX в. среди народных масс. Это признавал и Ш.Марджани, что отчетливо видно из его высказывания о том, что часть татар, отрицая свое «татарство», признают себя «мусульманами». В таком же духе сле­дует трактовать и высказывания татарского просветителя К.Насы- ри (1825 —1902), относящиеся к последней четверти XIX в. Одно из них звучит так: «...если я называл национальную принадлежность (национальность) своего народа «татарской» — это не нравилось, когда язык (народа) называл татарским — это (тоже) не нрави­лось». Очевидно, не конкретизированные ученым недоброжелате­ли, не принимающие этнонима «татары» — это сторонники конфес- сионима месепман.

Дискуссия вокруг общенационального этнонима продолжалась и в первые десятилетия XX в. Недаром Г.Ибрагимов в статье «Мы — татары» (1911 г.) констатировал: «Татары... почему-то уклоняют­ся от этого названия» (этнонима «татары» —Д.И.). Причин тако­го «уклонения» было несколько. Прежде всего это, конечно, проч­ность у волго-уральских татар «мусульманской» идентичности. Так, известный татарский этнограф и историк Г.Ахмаров (1864—1911), бывший сторонником булгарской теории происхождения татар, в сво-

н/

ей книге «История Булгарии» (1909 г) указывает, что его современ­ники — казанские татары «предпочитают обращение «казанские мусульмане» или «казанские тюрки». Но имелись и другие факто­ры, приводившие к оппозиции этнониму «татары» в обществе. Сре­ди них следует выделить такой, как учет интеллигенцией необходи­мости единых действий всех тюркских и мусульманских народов про­тив самодержавия. В результате среди татар в начале XX в. в оборот вошел квазиэтноним тюрок» (терек, турк). Напримео, татарский писатель Ф.Каримов (Карими) в 1914 г. п::сал: «...разбираем тюрки мы или татары и по возможности стараемся доказать, что мы татары». Но, указывал далее он, «разве наши сущность, проис­хождение, дух и идеи не есть тюрк?».

У этого явления была и объективная база: усиление историчес­ких и лингвистических исследований доказывало родственность тюркских народов, общность их истории. Об этом видный татарс­кий интеллектуал Дж.Валидов писал: «Историки, изучившие наше прошлое, называют нас тюрками...» Действительно, даже такой явный сторонник булгарской теории происхождения ^татар, как Г.Ах- маоов, применительно к казанским татарам использует этноним не только -булгар», но и «тюрко-булгарский народ». Кроме того, сох­ранение конфессионима мвселман как нельзя более подходивше­го к складывавшейся этнополитической ситуации, могло «подпиты­вать» сторонников использования квазиэтнонима «турк» (терек), так как подавляющее большинство тюркских народов России были мусульманами. Но имелась еще одна, дополнительная, причина то­му, почему татарские интеллектуалы старались выйти за поеделы этнонима «татары», — это существование ассоциированности се­веро-западных башкир с татарами. Среди татарской интеллиген­ции была распространена точка зрения, что татары и башкиры яв­ляются единым этническим формированием. Ее очень точно изло­жил Дж.Валидов: «...задавать вопрос, можно ли считать татарами мещеряков и башкир... совершенно бессмысленно и неу­местно», так как то, что «один (народ) отделяет от другого,— это разница в языке, но между языком мещеряков и башкир, с од­ной стороны, и казанских татар — с другой, особой разницы нет». Такое мнение бытовало и потому, что та «высокая» культура, кото­рая складывалась у волго-уральских татар до 1917 г., обслуживала не только татар, но и башкир.

Но, несмотря на существование среди татарских интеллектуа­лов разных подходов к выбору общенационального этнонима, все же ведущей линией было постепенное укрепление в этом качестве позиции этнонима «татары». Дж.Валидов, являвшийся одним из крупных мыслителей начала XX в„ весьма тонко подметил следую­щее: «...нашилитераторы, поэты и значительная часть нашей молодежи (выделено нами.— Д.И.) называют нас татарами». Действительно, более молодое поколение представителей татарс­кого общества, и особенно литераторы в широком смысле этого сло­ва (включая и журналистов), однозначно выступало за закрепление этнонима «татаоы». Г Ибрагимов, например, зашишая этот этно­ним и выступая против использования наименования «терек» в ро­ли общенационального этнонима, резонно замечал, что поскольку «славянин может быть русским», то и «тюрок может быть та­тарином». Г.Тукай в 1910 г. также писал: «...газеты... начали вы­ходить на татарском языке, книги и статьи — на татарском и мы, татары, так и остались татарами». Талантливый поэт и зо­лотопромышленник З.Рамиев (Дэрдменд) в одном из своих стихот­ворений (его строки приводятся в вольном изложении) также воп­рошал: «Разве можно оскорбляться именем «татар», разве мо­жет человек отрицать свое наименование (этноним), я сын татарина — татарин, не говори мне, что я не татарин ...»

Документы 1910-х гг. показывают, что в развитии национально­го самосознания у татар наибольшую активность проявляли татарс­кие интеллектуалы и национальная буржуазия. Несмотря на то, что крестьянство в этом процессе не участвовало, под воздействием национальной идеологии у него этническое самосознание быстро менялось. Об усвоении татарами идентичности нового типа к пред­революционному времени достаточно исчерпывающе высказался в 1914 г. казанский губернатор П.М.Боярский, показавший, что если «раньше на вопрос сакой ты нации, татарин отвечал — мусуль­манской», то теперь в Казанской губернии «тяготение мусульман к религиозному фанатизму ослабевает и крепнет стремление ц поднятию народности, усвоению татарского национализма и созданию самостоятельной мусульманской культуры» (вы­делено нами.— Д.И.). Тем не менее на национальное самосозна­ние еще можно было оказать воздействие в направлении некото­рой корректировки процесса его окончательного оформления. Такая «конструктивистская» попытка была предпринята татарскими иде­ологами в ходе «строительства» татарской «политической» нации.

Глава 3

КУЛЬТУРА НАРОДНАЯ V «ВЫССКАЯ»

Культура волго-уральских татар периода становления нации сос­тояла из двух страт — традиционной (народной) и так называемой «высокой». Между ними происходило сложное взаимодействие, ко­торое должным образом еще не изучено. Ниже рассматриваются как теоретический анализ данной проблемы, так и конкретные ме­ханизмы трансформации традиционной культуры татар под воз­действием формирующейся у них «высокой» культуры. Учитывает­ся и обратное влияние традиционного слоя на другую — «высокую» страту национальной культуры.

В ходе национальной консолидации на этапе промышленного (индустриального) развития общества наблюдается усиление куль­турной однородности этносов. Этот процесс проходил одновременно как бы на двух «уровнях» культуры — нижнем (традиционно-народ­ном) и верхнем («высококультурном»). При этом традиционная куль­тура эпохи перехода от феодальной народности к общности нацио­нального типа характеризуется сохранением в ней локальных ва­риантов. Нивелировка их, по нашему мнению, происходила под воз­действием двух причин.

Во-первых, в результате миграций в период формирования на­ций образовывались смешанные в этнокультурном отношении зо­ны. С одной стороны, такие ареалы возникали в сельских районах С другой, в итоге смешения разных локальных традиций и в горо­дах формировался некий их сплав (нечто вроде языкового койне) На основе этих изменений, внутренняя территориальная структура традиционного слоя культуры приобретала иной характер — наря­ду с «первичными» (генетическими) этнокультурными образовани­ями, восходящими к средневековью, складывались их «вторичные» разновидности.

Во-вторых постепенное вызревание «высокой» культуры про­исходило во взаимодействии с традиционной. Механизм последне­го изучен слабо, хотя некоторые его аспекты были рассмотрены этнографом и фольклористом К.В.Чистовым. В частности, он отме­тил появление условно-традиционных (обобщенных) форм культу­ры, являющихся результатом придания отдельным элементам тра­диционной культуры общенационального значения. По его мнению такие обобщенные (вторичные) элементы культуры, приобретаю­щие символическое значение в качестве репрезентантов, могут иметь два источника — ранее локально бытовавшие формы и их «генерализованные» разновидности. Последние сопоставимы с из­вестными фольклоризмами. Они проходят «обработку» в сфере «вы­сокой» культуры, становясь фактически ее частью. Типичный пример действия подобного механизма — издание и распространение че­рез печать фольклора.

Если искать аналог возникновению «вторичных» форм культу­ры, то его можно найти в сфере языка — это напоминает складыва­ние в языке наддиалектных черт, когда на базе диалектов путем их «размывания», «выравнивания» и т.п. формируются полудиалек- ты, городские и региональные койне. Как бывает непросто провес­ти грань между полудиалектом, различными типами койне и оби­ходно-разговорной формой литературного языка — низшей стра­той последнего, так и довольно сложно отделить те формы традиционной культуры, которые перешли в разряд «вторичных», от собственно общенациональных форм.

Взаимодействие между традиционной и «высокой» культурами на национальном этапе происходит при смене коммуникативного механизма. Нам представляется, что когда «высокая» культура еще не получила доминирующего значения, традиционная культура с ее локальной дифференциацией играет ведущую роль в этнокуль­турном воспроизводстве этноса. Это воспроизводство осуществля­ется через механизм вертикальных связей (межпоколенная пере­дача традиций), опирающийся на локальные традиции культуры. Поэтому вопрос о времени смены господствующих типов коммуни­кативных механизмов: от локализованных вертикальных к общеэт-

IU

ническим вертикальным связям с одновременным усилением гори­зонтальных связей (синхронная коммуникация современников), представляет значительный интерес. Можно высказать предполо­жение о том, что при ускоренном переходе от одного типа связей к другому, когда старые механизмы этнокультурного воспроизводст­ва разрушаются, а новые не успевают сформироваться, возможен кризис в культуре, точнее, в ее традиционном слое.

Таковы основные положения общетеоретического характера. Опираясь на них, проанализируем этнокультурную динамику вол­го-уральских татар национального периода.

Существование в Волго-Уральском регионе двух крупных татарс­ких этнокультурных ареалов — казанско-татарского и татарско-ми- шарского связано с феодальными этносами, сложившимися в гра­ницах Казанского и Касимовского ханств. В процессе складывания во второй половине XVI — XVII вв. единой этнической общности вол­го-уральских татар между этими ареалами возникла переходная (средневолжская) зона. Но, несмотря на образование трех укруп­ненных единиц, локальная дифференциация культуры не только продолжала существовать, но в XVIII в. даже получила определен­ное развитие, что, кстати, не противоречит высказанным теорети­ческим положениям.

Особенно серьезное влияние на формирование нового этнокуль­турного облика волго-уральских татар оказало возникновение вто­рой, приуральской, зоны, сложившейся в XVIII в. в итоге переселе­ний татар из Среднего Поволжья на восток. Границы этой зоны окон­чательно определились во второй половине XVIII — середине XIX вв., когда на северо-западе Приуралья происходил синтез культуры, привнесенной переселенцами из районов Среднего Поволжья и местного тюркского населения. Так как по своим базовым чертам культурные особенности обеих зон смешанной подобласти (сред­неволжской и приуральской) были, несмотря на некоторые отли­чия, общеэтническими, т.е. включали в свой состав элементы, при­сущие основным субэтническим подразделениям волго-уральских татар. Завершение оформления обширной переходной (смешанной) этнокультурной подобласти у татар в Волго-Уральском регионе сле­дует квалифицировать как дальнейшую эволюцию их традицион­ной культуры в направлении ее унификации. При этом локальные варианты народной культуры исчезли не сразу, даже в ареале бы­тования смешанной культуры переходного типа локальная специ­фика существовала вплоть до конца XIX — начала УХ вв. Однако местные варианты народной культуры сосуществовали с относи­тельно более генерализованными культурными «диалектами» — подобластями, составлявшими на национальном этапе уже этно­культурную основу общеэтнической культуры, точнее, ее народно­го слоя.

Таким образом, среди главных последствий внутренней дина­мики народной культуры волго-уральских татар на национальном этапе можно назвать возникновение новой ее территориальной кон­фигурации, основывающейся не только на этнокультурных ареа-

III

лах «генетического» типа, но и на ареалах «вторичного» характера. По-видимому, из-за того, что в границах последних субэтническая принадлежность перестала в значительной мере совпадать с этно­культурными параметрами, у татарского населения этих районов этническое самосознание в большей мере стало ориентироваться на общетатарскую, т.е. национальную, культуру.

В городах формирование национальной культуры татар проис­ходило путем синтеза различных компонентов. Но генезис урбанис­тической культуры волго-уральских татар остается практически неизученным, поэтому мы вынуждены ограничиться лишь постанов­кой некоторых общих вопросов по этой проблематике. Во-первых, одним из источников татарской городской культуры периода фор­мирования нации являлась культура, сохранившаяся со средневе­ковья в некоторых городах (Казани, Касимове, Астрахани) из-за имевшихся там групп татарского населения, восходящих ко време­нам ханств. Этот слой культуры еще в XV —XVI вв., если не рань­ше, приобрел черты «генерализованности». По-видимому, урбанис­тическая культура татар периода средневековья оказала влияние и на сельскую округу, примыкающую к столичным центрам. Во вся­ком случае, этнокультурный подрайон вокруг г.Казани (приказанс- кий подрайон), с наиболее четко выраженными казанско-татарски­ми признаками, скорее всего сложился не без влияния городских татар. Аналогично выделяется и столичный округ г.Касимова, тра­диционная культура которого была во многом едина с культурой городских татар. Но одновременно наблюдается близость обоих культурных центров, возникшая, надо думать, еще на донациональ- ном этапе. Кроме того, в базовых чертах традиционная культура горожан, живших в столицах ханств, была явно сходной с культу­рой сельских татар. Это и неудивительно, так как в конечном итоге татарская городская культура возникла на основе «обобщения» (ге­нерализации) локальных культурных традиций, существовавших в ханствах. Во-вторых, миграция сельских татар в города в ходе ин­дустриализации во второй половине XIX — начале XX вв. привела к образованию новой страты «генерализованной» — городской куль­туры татар. Она сложилась не только на основе «скрещивания» в городах различающихся культурных традиций мигрантов из села, но и через выработку условно-традиционных (обобщенных) форм культуры.

Наиболее ярко этот процесс проявился в одежде: для второй половины XIX — начала XX вв. удалось установить существование у волго-уральских татар не только территориально различающихся комплексов женского костюма сельского населения, но и общего для горожан костюмного комплекса. Последний сложился на осно­ве казанско-татарской традиции и включал такие характерные для женского городского костюма казанских татар элементы, как кал- фачки, подвески (чулпы), серьги (преимущественно с грушевидной формой щитка), позументные нагрудники (изу), перевязи полулун­ной формы — определенного типа украшения (яка чылбыры), бро­ши (в виде бляхи с подвесками), ожерелья (муенса) и др.

11J

«Оленный камень» I тыс. до н.э. Монголия (по Э.А.Новгородовой) Памятник с эпитафией с тюркской рунической надписью. Таласская долина VV- ЛГ оЧэ     N)   Изваяние тюркского времени Тува (по Л.А.Евтюхо- вой)

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

/

 

rfffrf

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Сабля XVI—XVII м

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Молодая татарка Копия с гравюры Л. Мартыном начало XIX в

 

 

Молодые девушки — казанские та­тарки Копия с акварели К Ф Гуна Середин* XIX в

 

	Казанская татарка Копия с картины Л.Мартыноаа. Качало XIX в.		Костюм сер ачсхой мишярки Сере­дина XIX в Реконструкция С В,Сус­ловом

 

 

 

 

 

 

Современная национальная одежда (ф* « РАупова)

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Мечеть «Жэмиг* г Ела Суп 1992- Мелеть им РГГалвева г Альмотьев* 1999 гт Арх ФШГелеее имж. Г.П.Ли- 1990—1999 гг Ар* А М Закиров. *»ев (фото ХНадыровой)         Ф М Мавлютов, инх С С Абдуллин

А С Гареев в И Маслова (фото

X Надыровой)

*      * ь **

V

 

 

 

Мечеть Кул Шариф Казань Кремль. 1996-2005 гт Ар* А В Головин А.И Исхаков, И Ф Сайфуллин А.Г Саттеров М В Сафронов. СЛ.Шакуров (фото ХНадыроеой)

 

 

 

 

Несомненно, некоторые из эти* элементов, имеющих глубокие историчесхие корни, не национальном этапе приобрели символи­ческое значение, выступая в качестве репрезентантов К их числу а первую очередь относятся калфачки, которые, по наблюдениям Н И Воробьева, носили все татарки {за исключением кряшенок), час­то накалывая их даже при европейском костюме Мужским голов­ным убором, имевшим такое жв значение, выступала тюбетейка (ти­пе каляпуша) Из-за рапрезента™ нюго значения указанных видов головных уборов, украшений комплекса городского костюма в це­лом носить их было престижно, поэтому они распространились во второй половине XIX в, и в периферийных районах, там, где казанс­кие татары не жили В основном это происходило через усвоение данных видов одежды, украшений социальными верхами, Одной из причин расширения ареала бытования ювелирных украшений ха­рактерных для г Казани и это окрути, выступало возникное—-е «в- торичных» очагов ювелирного производства на периферии за счет миграции мастеров, владеющих казанско-татарской традицией из­готовления украшений, в другие районы

Еще одним источником усиления условно-традиционного харак­тера городской культуры татар во второй половине XIX — начала XX не было воздействие не нее русской урбанистической культуры того времени. Такое влияние достаточно хорошо прослеживается в традиционной одежда. Так, Н И Воробьев отмечает внедрение в городской быт татар во второй половине XIX в. женских платьев (кулмак) в талию с обильными сборками сзади Он объясняет дан­ное явление влиянием русской одежды, зависимой, в свою очередь, от вароп«йсхои моды середины — последней четверти XIX в. В на­чале XX в. у татарок распространились и ичиги по типу модных се- ложек или дамских ботинок с высокими каблуками Постепенно зак­реплявшиеся в городах формы одежды оказывали воздействие и не одежду сельского населения. По данным Н И Воробьева, во вто­рой половине XIX в женская рубаха у татар несколько трансфор­мировалась — ее остов стали кроить из двух частей, основной ту­никообразной длиною до бедер или несколько ниже и более расши­ренной подольной (итак), которую пришивали к основной со сборками

В архитектуре мечетей г Казани также обнаруживаются стиле­вые признаки русского барокко классицизма, ампира и эклектики (шире — европкй. -ой архитектуры), при сохранении, однако, харак­терных для местной архитектуры с периода средневековья черт

Появление «вторичных» форм культуры у волго-уральских та­тар не ограничивалось только городом, хотя и было тесно связано с развитием у них городской культуры. Примером «генерализован­ной» разновидности условно-традиционной формы культуры у сельских татар является праздник сабантуй со-рамен ого типа Первоначально он был хамктерен только для казанских татар и имел по меньшей мере три локальных варианта Но затем глав­ным образом в советское время, этот праздник приобрел унифици­рованный характер, ие в последнюю очередь потому, что админист-

 

 

 

ративным путем был слит с другим традиционным татарским празд­ником — джиеном и превращен в «официальное» мероприятие. В модифицированной форме сабантуй распространился и среди дру­гих групп татар, которые ранее его не отмечали. В конечном итоге этот узкодеревенский праздник приобрел общенациональное зна­чение. Такого рода примеры возникновения «вторичных» форм на основе придания отдельным элементам культуры «общетатарско­го» значения можно было бы привести еще (например, чак-чак из свадебного блюда казанских и касимовских татар стал составной частью национальной кухни, особенно праздничной. Аналогично ряд образцов фольклора, благодаря публикации и распространению иным путем, превратились в общеэтнические явления).

Как видим, где-то во второй половине XIX в. у волго-уральских татар интенсифицировался процесс образования «обобщенных» (ге­нерализованных) форм культуры. Он продолжался и в первые де­сятилетия XX в Появление у татар нового слоя культуры, сущест­венно отличающегося от традиционной ее страты, во многом было связано с формированием у них городских групп.

Образование многочисленных культурных инноваций привело к возникновению кризисных черт в традиционном слое культуры, за­меченных отдельными исследователями. Н.И.Воробьев в своей ра­боте, завершенной в 1930 г., при характеристике современной ему одежды татарок писал, что большинство традиционных головных уборов уже ушло из быта, даже постепенно исчезают калфачки. Он, как очевидец, сообщает, что татарки перестали носить перевязь (ха- сита), а в городах и нагрудник (изу). Кроме того, этот исследова­тель указал также на то, что склонность татарок к ношению украше­ний «довольно ослабла», особенно в Казани, Он отметил и такой факт, как «поголовное распространение» среди татарок в первых десятилетиях XX в. платков и шалей. С В.Суслова пришла к выво­ду, что со второй половины XIX в. среди казанских татарок (мусуль­манок) одновременно начали функционировать разные по стилю типы одежды и соответствующие им комплексы украшений, когда старшее поколение сохраняло верность «более архаичным фор­мам», а молодежь «охотнее руководствовалась новыми веяниями моды». Проникновение европейской моды в среду татар привело к перестройке форм головных уборов и украшений. Не выдержав кон­куренции с новыми видами украшений, традиционные их формы исчезли, что привело к упадку ювелирного дела у волго-уральских татар в конце XIX — начале XX в. Такая же тенденция была_харак­терна для ичижного производства, где вместо классической орна­ментации стала применяться мозаика, близкая к стилю «модерн», изменилась и форма ичигов (появление каблучков, шнуровки). За­тем это производство стало испытывать серьезные трудности. Ана­логичное развитие можно обнаружить и в вышивальном искусстве.

Поэтому можно согласиться с утверждением НУ Воробьева о том, что под европейским влиянием, проникавшим через русских, «городские татары перестали одежду считать... в последние де­сятилетия (в начале XX в.—Д.И.) одним из важных признаков сох­

 

ранения национальной культуры и начали все более и более вво­дить в нее европейские элементы». Фактически в первые десяти­летия XX в. процесс замены национального костюма на европейс­кий в городах был далеко продвинувшимся, а на селе — начавшим­ся. Начало проникновения европейского костюма в среду городских татар датируется второй половиной XIX в., например, облик К.На- сыри, который начал носить европейские брюки навыпуск, для го­рожан был еще непривычным.

Таким образом, смена традиционной одежды у волго-уральских татар на одежду европейского типа в городах заняла 50 — 70 лет, а на селе завершилась несколько позже (в 1930-х гг.) Эти данные поз­воляют датировать время кризиса в традиционной культуре татар периодом начавшейся индустриализации (вторая половина XIX — первая треть XX вв.) Основная причина упадка традиционной куль­туры заключалась в развитии урбанистической культуры эпохи про­мышленного развития (индустриализации). Традиционный слой культуры у волго-уральских татар в начале XX в еще полностью не исчез, особенно заметные позиции он сохранял на селе. Но роль его резко снизилась.

Одновременно усилилось значение собственно «национально­го» слоя культуры, ядро которого составляла уже рассмотренная «высокая» культура, создаваемая и распространяемая профессио­налами. В итоге с начала XX в. этнокультурное воспроизводство татарской нации в решающей мере начало зависеть от общеэтни­ческих вертикальных и горизонтальных связей, обеспечиваемых средствами массовой коммуникации. Это увеличило в татарском обществе рубежа XIX — XX столетий роль деятельности интеллек­туалов и лиц массовых профессий, связанных с распространением информации (журналисты учителя и др.).

Глава 4

ТАТАРСКАЯ Г©ЛИТИЧЕСКАЯ НАЦИЯ

Организованная политическая активность начала проявляться среди волго-уральских татар только в конце XIX в., но лишь в 1905 — 1907 гг. она приобрела достаточно масштабный характер. Однако в сферу политической деятельности были вовлечены лишь либераль­ные джадидисты. Как подчеркивает А.-А. Рорлих, для многих вид­ных джадидистских реформаторов политика не являлась основной областью их интересов. Несмотря на то, что во время революции 1905—1907 гг. у татар возникли такие политические организации, как «Брек», «Тацчы», «Уралчылвр», «Русия мвселманнары ummu- фагы» (Иттифак ал-Муслимин), они имели или наднациональный характер (партия «Иттифак» — наиболее влиятельная политичес­кая сила среди мусульман в годы революции — являлась общему­сульманским объединением, к тому же близким по программе к ка­детам), или смыкались с общероссийскими политическими партия-

11э

ми («Тацчы» — с эсерами, «Уралчылар» — с социал-демократами). Наднациональный характер имели и Всероссийские мусульманс­кие съезды 1905 —1906 гг. (I — III). Правда, сложно отрицать веду­щее значение татарских политиков как в деятельности партии «Ит- тифак», так и в проведении мусульманских съездов. Поэтому дея­тельность либеральных джадидистов в указанных сферах, включая и их работу в Государственной думе (I — IV), дала им бесценный опыт реального участия в политике. Но между 1905—1907 гг. тата­рам не удалось довести дело до создания самостоятельной поли­тической жизни и их основные политические устремления не выхо­дили за рамки культурной автономии для «мусульман». Анализи­руя причины слабости татарского национального движения во главе с джадидистскими политиками до 1917 г,, А.-А. Рорлих отметила два момента:

а) бедность татарского общества в то время «человеческими ре­сурсами» (интеллектуалами и т.д.—Д.И.)\

б) ограниченность интересов мусульманской уммы в начале XX в. сферами образования и религии, ставящая для политиков опреде­ленные преграды в выработке более широкого круга требований.

Мы бы добавили еще одну причину: дисперсное расселение та­тар замедлило выработку у них идеи территориальной автономии. Тем не менее в развитии политических устремлений татар в начале XX в. была своя логика: они старались добиться все большей авто­номии. Обратимся к конкретным данным на этот счет.

Уже на I Всероссийском съезде мусульман (15 августа 1905 г., г. Нижний Новгород), кроме вопроса уравнения прав мусульман с русским населением империи, особое внимание обращалось на «открытие всякого рода школ, соответствующих потребности мусульман, распространение и популяризацию идейных начал сов­ременной жизни при помощи книг, газет, журналов, народных кур­сов, библиотек-читален и подобного рода учреждений просвети­тельского характера». Смысл этого «культуртрегерства» можно понять на основе рассмотрения решений некоторых более ранних собраний татарской общественности (включая и духовенство). В частности, 29 января 1905 г. около 200 представителей татарской общественности г. Казани подготовили петицию на имя царя. Там содержалось требование о таком преобразовании муфтиата, что­бы мусульмане сами выбирали муфтия и состав Духовного управ­ления. Далее в петиции подчеркивалась необходимость освобож­дения мусульманских учебных заведений из-под контроля русских школьных инспекторов, обеспечения участия мусульман в подго­товке предложений для выработки законов Российской империи от­носительно религиозных и культурных вопросов. На съезде мусуль­манского духовенства, проходившем 10—15 апреля 1905 г. в г.У- фе, был принят меморандум учащихся медресе, в котором в числе других выдвигалось требование перевода всех мусульманских учеб­ных заведений под юрисдикцию Духовного управления. В связи с тем, что на I Всероссийском съезде мусульман было принято реше­ние о создании на местах меджлисов, которые должны были руко-

ш водить «периодическими съездами мусульман», можно утверждать, что уже в 1905 г. татары, наряду с другими мусульманскими наро­дами, стремились создать структурные элементы культурно-нацио­нальной автономии («независимые» культурно-образовательные уч­реждения, самостоятельное Духовное управление, местные медж­лисы как органы самоуправления). Тогда же начала приобретать конкретные очертания идея определенной «территориализации» ав­тономии. Во всяком случае, в «Уставе Всероссийского мусульманс­кого Союза», принятом на II съезде мусульман (15 — 23 января 1906 г.,_г.С.-Петербург), Россия была разделена на 16 мусульман­ских районов, в числе которых были и такие: «Верхнее Поволжье» (центр — г. Казань), Уфимский (центр — г Уфа) и Оренбургский (центр — г Оренбург) районы. Хотя эти районы образовывались для выборов в Государственную думу, они явно походили на некие «заготовки» будущих автономных территориальных единиц. Стрем­ление к автономии наиболее отчетливо проявилось на III Всерос­сийском съезде мусульман (16 — 21 августа 1906 г., г. Нижний Нов­город). С одной стороны, там были выработаны такие решения, ко­торые фактически превращали мусульманские учебные заведения, особенно начальные, в государственные (см. выше). Но с другой стороны, контроль за ними предполагалось оставить в руках самих мусульман (все духовные мектебы и медресе должны были подле­жать ведению «Махкама-и Исламия», т.е. Духовному управлению, глава которого — муфтий становился бы выборным). Кроме того, планировалось учредить и особые органы местного самоуправле­ния — уездные и губернские меджлисы из религиозных деятелей, которые подчинялась бы указаниям « Махкама-и Исламия».

Таким образом, в 1905—1907 гг. были выработаны основные подходы к культурно-национальной автономии, которая через де­сятилетие опять встала на повестку дня. Но в начале XX в. «терри- ториализация этничности» среди мусульман еще не была выражен­ной, хотя зачатки ее уже существовали.

После Февральской революции в г.Москве состоялся I Всерос­сийский мусульманский съезд (1 —11 мая 1917 г.), на котором в ре­зультате упорной борьбы между сторонниками территориальной фе­дерации и культурно-национальной автономии первые одержали победу. Резолюция о «Форме государственного управления», при­нятая на съезде, отмечала' « ..формой государственного уст­ройства России, наиболее обеспечивающей интересы мусульманс­ких народностей является демократическая республика на на­ционально-федеральных началах; причем национальности, не имеющие определенной территории, пользуются национально­культурной автономией». Последнюю формулировку поддержи­вали татарские делегаты, правда, не полностью — в их составе бы­ли и сторонники территориальной федерации. По-видимому, идею культурно-национальной автономии не поддерживали и некоторые башкирские делегаты. Например, А.-З.Валиди, избранный, праада, в числе делегатов от Туркестана, высказался против культурно-на­циональной автономии, отметив, что единой «мусульманской на­н/ ции» не существует. Но лидеры татар решили реализовать свой вариант национального обустройства, и это было сделано на объе­диненном заседании II Всероссийского общемусульманского съез­да, съездов военных деятелей и духовенства 22 июля 1917 г. в г Ка­зани. На этом заседании, проходившем при доминировании татар, был принят проект документа под названием «Основы националь­но-культурной автономии мусульман Внутренней России». В этом документе, являвшемся программным для татарского националь­ного движения и развивавшем идеи, которые были сформулирова­ны еще в 1905 —1907 гг., появились такие понятия, как «тюрко-та- тары» и «язык тюрки». Именно эти понятия свидетельствуют о том, что, несмотря на отрицание джадидистскими политиками ле­том 1917 г. необходимости для «мусульман Внутренней России и Сибири» территориальной автономии, они на самом деле занима­лись «конструированием» конкретной «политической» нации, вклю­чавшей в свой состав татар и башкир

Но лидеры башкирского национального движения имели насчет национального обустройства башкир несколько иные представле­ния. Так, на I Всеобщем съезде башкир, проходившем в г. Оренбур­ге 20 — 27 июля 1917 г. параллельно со II Всероссийским общему­сульманским съездом г. Казани была принята телеграмма в адрес последнего, где приветствовалось решение о «приступлении к про­ведению в жизнь .национально-культурной автономии», но под­черкивалось, что «перед башкирским народом стоит... задача за­воевания территориальной автономии Башкурдистана». В «Пос­тановлении» II областного съезда башкир (25 — 29 августа 1917 г„ г. Уфа) его участники, еще раз поздравив «волжских мусульман» с их решимостью начать действовать и повторно заявив, что башки­ры будут добиваться «территориальной автономии», выразились в том духе, что для взаимодействия с «управлением национально­культурной автономии» надо выяснить «подлинную физиономию этого управления». Далее отмечалось, что, хотя «в вопросе управ­ления духовными делами и делами просвещения интересы баш­кирского народа не противопоставляются интересам волжских мусульман», тем не менее «национальные налоги, кои будут взи­маться для удовлетворения потребностей просвещения и духов­ных дел башкир», должны были собираться через «Башкирское Шуро» и доставляться в «Оренбургский Махкама-и Ширгия», что­бы башкиры пользовались этими суммами в соответствии с количеством населения». Ясно, что башкиры стремились стать са­мостоятельной «политической» нацией.

Однако татарские политики продолжали действовать в прежнем духе. Поэтому созванное 22 ноября 1917 г. в г. Уфе Национальное собрание (Миллэт мажресё) приняло в виде законодательного ак­та отмеченные выше «Основы» В результате произошло утверж­дение официального наименования этнической общности, для ко­торой разрабатывалась культурно-национальная автономия, «тюр- ко-татары». Одновременно на территории, где провозглашалась эта автономия, государственным языком наряду с русским был

 

 

 

объявлен язык «тюрки». В то же время Национальное собрание избрало и особую коллегию для разработки вопросов создания территориальной автономии — штата Идель-Урал (Идел-Урап шта­ты). В резолюции, принятой Национальным собранием, говорилось: «1) форма российского государственного правления должна быть федеративной. 2) В числе российских штатов должен быть об­разован тюрко-татарский штат, включающий в себя Южный Урал и Среднее Поволжье... 10) Не ожидая решения вопроса о штате, национальный парламент должен продолжить осуществление культурно-национальной автономии, объявленной Казанским съез­дом». На основе этой резолюции, с одной стороны, была продол­жена работа по реализации культурно-национальной автономии «мусульман Внутренней России и Сибири», что вылилось в конеч­ном итоге в обсуждение в декабре 1917 г. «Кануна асаси» (Основ­ного закона), т.е. Конституции (полное название — «Основные по­ложения о национальной автономии мусульман тюрко-татар Внут­ренней России и Сибири») этой экстерриториальной автономии. Но с другой стороны, в повестку работы Национального собрания (за­седала с 22 ноября 1917 г. по 11 (24 н.с.) января 1918 г.) был вклю­чен и вопрос об образовании территориальной автономии — штата Идель-Урал. Депутаты по этому вопросу разделялись на две груп­пы — сторонников культурно-национальной автономии (тврекче- пар) и сторонников территориальной автономии (туфракчылар). Члены последней фракции представили на рассмотрение Нацио­нального собрания свой проект образования штата Идель-Урал, ко­торый рассматривался несколько раз, и в итоге была создана спе­циальная комиссия, на которую было возложено решение всех прак­тических вопросов по организации штата и по его провозглашению. Но одним из основных факторов, тормозивших провозглашение шта­та Идель-Урал (оно было назначено на 1 марта 1918 г.), стали про­тиворечия, обнаружившиеся между татарами и башкирами.

Башкиры не принимали идею о нации «тюрко-татары» с ши­рокими этническими границами: III областной курултай (съезд) Баш- курдистана (проходил 8 — 20 декабря 1917 г. в г. Оренбурге) утвер­дил объявленную еще 15 ноября 1917 г. Центральным Башкирским Шуро «территориально-национальную автономию Башкурдиста- на», которая представлялась в виде «национально-территориаль­ного штата». При этом подчеркивалось, что «Башкурдистан вхо­дит е состав России как один из национально-территориальных штатов», который равен в политическом и в других отношениях с остальными штатами «Федеративной России». На этом же съ­езде выяснилось, что правительство Башкурдистана выступает за присоединение к «штату Башкурдистан» «целиком Уфимской гу­бернии», на присоединение которой к «штату Идель-Урал» расс­читывали лидеры татар

Не считая попытки создания в марте 1918 г. в г. Казани Татар­ской автономии (так называемая «Забулачная республика», разг­ромленная большевиками 29 марта 1918 г.), проект штата Идель- Урал был высшим достижением джадидистских политиков в облас­

 

ти формирования политической нации. Согласно Конституции, при­нятой в январе 1918 г. Национальным собранием, закреплялось су­ществование «тюрко-татарской нации», а язык, на котором говорят ее представители, признавался наравне с русским государствен­ным языком Предусматривалось создание парламента — Нацио­нального собрания (Миллэт мажресе) и правительства — Нацио­нального управления (Милли идара), состоящего из трех минис­терств (назаратов): духовного, просвещения и финансов. Это правительство фактически было создано. Несмотря на то, что тер­ритория штата Идель-Урал не была окончательно определена до того, как большевики 12 апреля 1918 г. ликвидировали Националь­ное управление, действовавшее в г. Уфе, в лице «Национальной автономии мусульман тюрко-татар Внутренней России и Сиби­ри», а также дальнейшей ее модификации в виде штата Идель-Урал, мы имеем дело с попыткой создания государственности.

Далеко не случайно, что уцелевшие после большевистского разг­рома депутаты Национального собрания, объявившие себя «Ма­лым меджлисом», отправили делегацию на Парижскую мирную кон­ференцию (1918—1920) во главе с С.Максуди — председателем правительства (Национального управления). Известно, что в апре­ле 1920 г. эта делегация была принята премьер-министром и ми­нистром иностранных дел Франции А Мильераном, заверившим та­тар в том, что от имени французского правительства он дает гаран­тии удовлетворения требований представителей Национального собрания об автономии в том, что эти требования будут одним из условий при подписании договора с Россией. Прав А.Беннигсен, ко­торый писал, что татарам в 1917 — начале 1918 гг. «удалось... ус­тановить нечто вроде правительства, хотя в довольно зачаточ­ной форме».

Итак, вряд ли можно сомневаться в том, что еще до захвата влас­ти большевиками татарам во многом удалось стать «политической» нацией. Поэтому при проведении своей внутренней политики боль­шевикам приходилось постоянно учитывать наличие «татарского фактора». Вначале они пытались использовать проект штата Идель- Урал. В частности, проект создания «Татаро-Башкирской Советс­кой Республики», опубликованный 23 марта 1918 г., был прямой калькой с проекта штата Идель-Урал, совпадая с ним и территори­ально. Но ко времени, когда татарские коммунисты смогли занять­ся практическими аспектами создания «Татаро-Башкирской Советс­кой Республики», Башкирская республика уже существовала и ли­деры татар столкнулись с сильной оппозицией башкирского политического руководства данному проекту. Так, в «Заявлении представителен Башкирской республики по вопросу о создании Та­тарской республики» от 17 января 1920 г. констатированы следую­щие положения: 1.Башкирские представители поддерживают соз­дание Татарской республики, но они «против присвоения ей назва­ния «Татаро-Башкирской республики» и против употребления терминов «татаро-башкирский язык», «татаро-башкирская ли­тература», «татаро-башкирская армия»', 2. Взаимные подозре­ния сосредоточились на вопросе об «Уфимском районе» (террито­рия Уфимской губ. в границах 1920 г.). С одной стороны, лидеры татар стремились дать новой республике двойное название, как они подчеркивали, «не по прозелитическим соображениям, а из осто­рожности (выделено нами. —Д.И.), что оставшиеся за терри­торией Советской Башкирии и входящие в состав (точнее, пред­полагаемые, что войдут— Д.И.) Татарской республики башкиры будут протестовать против данной республики под именем та­тарской национальности». Но, с другой стороны, лидеры башкир заявляли, что в связи с малочисленностью башкир в Уфимском ра­йоне (355,8 тыс. против 1 млн 332,4 тыс. татар) они таких претензий предъявлять не будут.

Одновременно татарская интеллигенция попыталась привить в общественном сознании название «татаро-башкиры». Понятно, что введение взамен наименования «тюрко-татары» (его вариант — «мусульмане Внутренней России и Сибири») нового обозначения — «татаро-башкиры» было связано со стремлением идеологов та­тар «конструировать» нацию, способную в конечном счете обрести определенное территориальное оформление. За этим стремлени­ем скрывалась объективная реальность, которую можно обозначить так: на северо-западе Приуралья четкие этнические границы меж­ду татарами и башкирами отсутствовали; башкиры этой зоны, буду­чи татароязычными, находились в едином информационно-культур­ном пространстве с татарами и были втянуты в консолидационные процессы с ними. Большевикам, под давлением «национальных» коммунистов из татар, приходилось считаться с существующими ре­алиями: по крайней мере до определенного времени делать вид, что они учитывают интересы татарских лидеров. Поэтому в «Поло­жении о Татарской ССР» (не позднее 28 февраля 1920 г.) северо- западное Приуралье (Уфимская губ., за некоторым исключением в пользу Башкирской республики) предполагалось включить в состав Татарской республики. Однако в декрете ВЦИК «Об Автономной Татарской Социалистической Советской Республике» (27 мая 1920 г.) эта территория практически полностью была оставлена вне рамок Татарстана (в состав последнего включили лишь Мензелинс- кий уезд Уфимской губ. и Бугульминский уезд Самарской губ ) Прав­да, в декрете есть примечание о том, чтобы «вопрос о включении в состав Татарской ССР Белебеевского и Бирского уездов Уфим­ской губ. оставить открытым впредь до волеизъявления трудя­щегося населения этих уездов». Следовательно, лидеры татар про­должали отстаивать интересы достаточно обширной по размерам «политической» нации. Неудивительно поэтому, что на заседании Административной комиссии по детальному установлению границ Татарской АССР (28 августа 1920 г.) был рассмотрен вопрос «О присоединении Бирского и Белебеевского уездов кТатреспублике» и принято решение: «...предложить Наркомвнуделу РСФСР при­соединить указанные уезды к Татреспублике... ввиду составля­ющего большинства населения татар и принимая во внимание (выделено нами.— Д.И.) организованных комиссий...». Но оказалось, что кроме «башкирского фактора» еще имеется «русский фактор», который проявлялся в виде отстаива­ния губернских политико-хозяйственных интересов. В частности, об этом свидетельствует то, что последовавшее практически сразу же после указанного выше заседания Административной комиссии заседание исполнительного бюро Уфимского губкома РКП (б) при­няло решение о нецелесообразности присоединения Бирского и Белебеевского уездов к Татарской республике со следующей моти­вировкой: «невозможность присоединения... с экономическо-хо- зяйственной стороны» из-за их связи с г. Уфой. Но татары, види­мо, настаивали на своей позиции, так как из протокола Междуве­домственной комиссии по детализации границ Татарской республики (12 февраля 1921 г.) выясняется, что там опять рассматривался вопрос о включении в состав Татарской республики двух указанных уездов При отрицательном решении, тем не менее, в постановле­нии комиссии отмечалось, что этот вопрос следует передать на ре­шение Административной комиссии при Президиуме ВЦИК «ввиду отсутствия данных опроса населения и крайней неясности эт­нографического состава». Наконец данный вопрос был поставлен и на заседании Президиума ЦИК ТАССР от 11 июля 1921 г., кото­рый констатировал, что «поступает целый ряд заявлений советс­ких работников этих уездов о желании всего населения (выде­лено нами. —Д.И.) перейти в состав ТССР, из коих выясняется, что вопрос тормозится Уфимским губиспопкомом и прочей ад­министрацией». В постановлении Президиума ЦИК ТАССР сказа­но, что «вопрос о присоединении Бирского и Белебеевского уез­дов Уфимской губернии» необходимо «передать на рассмотре­ние Областкома (т.е. обкома РКП(б). — Д.И.) с политической стороны».

Дальнейший ход борьбы «национальных» коммунистов из Та­тарстана за территориальное расширение республики не изучен. Но через год декретом от 14 июня 1922 г. Уфимская губ. была уп­разднена и ее территория (4 уезда: Бирский, Белебеевский, Уфимс­кий и Златоустовский) была присоединена к Башкирской АССР. Ре­акция татарской политической элиты в лице «национальных» ком­мунистов на это была достаточно неоднозначной, в том числе и вследствие различий в подходах к проблеме татарской «полити­ческой» нации. Об этих различиях можно судить на основе позиций Г.Ибрагимова и М.Султан-Галиева.

Г.Ибрагимов в 1922 г. выступил в поддержку создания «Боль­шого Башкортостана». Он полагал, что присоединение к Башкор­тостану Уфимской губ., особенно г.Уфы с «богатымиреволюцион­ными традициями» и промышленным потенциалом, приведет к ус­корению развития башкирского народа и позволит ему встать в один ряд с «борющимися за свободу народами», усилив связи с татарс­кими трудящимися. С одной стороны, Г.Ибрагимов это присоеди­нение поддерживал как некоторую компенсацию за то, что в свое время «татарская буржуазия» стремилась «проглотить» башкир. С другой стороны, он считал, что такое развитие является результа-

IVV том быстрого роста самого башкирского народа. При этом основу его позиции составляло мнение о том, что если башкирский трудо­вой народ хочет формироваться как самостоятельная общность, коммунисты не должны данному процессу противодействовать. По его представлениям тем, кто работает ради «дружбы трудящего­ся народа всего мира», не пристало входить в мелкие споры из-за языка или территории. Поэтому Г.Ибрагимов признал правомер­ность формирования башкирского литературного языка, хотя и от­метил, что «нахождение под зонтиком общего (для татар и баш­кир. — Д-И.) литературного языка было большим богатством». Он надеялся на то, что, может быть, из-за «слияния потока жиз­ни» в дальнейшем удастся «сохранить единство литератур». Но в конечном счете Г.Ибрагимов считал невозможным вмешиваться со стороны татар в дела башкир относительно их литературного языка, подчеркивая, что в случае «малейшего противодействия со стороны татар, у башкир усилится национальный фанатизм». Как видим, Г.Ибрагимов стремился ограничить татарскую «полити­ческую» нацию рамками Татарской АССР. Однако во второй поло­вине 1920-х годов он начал менять свою позицию, о чем будет ска­зано ниже.

Несколько иных воззрений на татарскую «политическую» нацию придерживался М. Султан-Галиев, относимый «левыми» коммунис­тами к «интеллигентам», к «мусульманским кадетам» или к тем, кто проникнут «мелкобуржуазной психологией» (оценки 1923 г.). Из его письма от 23 мая 1923 г. видно, что он в свое время согласился на создание Татарской республики вместо Татарско-Башкирской рес­публики, но «ставил ...вопрос о включении в Татарию... оставшей­ся части Уфимской губернии». Далее он заявляет, что «с момен­та образования Татарии., прекратил всякую агитацию за «уве­личение» или «уменьшение» ее территории». Однако у нас имеются сомнения относительно искренности его заявления, сделанного в 1923 г. после его ареста. Дело в том, что из показаний М.Султан- Галиева на заседании ЦКК ВКП(б) от 27 февраля 1929 г. явствует, что он представлял СССР в виде союза республик, среди которых в качестве «равноправной в федерации единицы» должна была су­ществовать и «Федерация Урало-Волжских Советских Социалис­тических Республик» в составе «Башкирии, Татарии, Чувашии, Ма- робласти и Вотобласти» Показательно также, что в мае 1930 г. при чистке Башкирской парторганизации от «султан-галиевцев» сре­ди обвинений в их адрес фигурировало и стремление объединить Башкирскую АССР с Татарской АССР. Таким образом, М.Султан- Галиев явно выступал за более широкие территориальные рамки для татарской «политической» нации.

Нам представляется, что к 1927 г. некоторые сдвиги произошли и в представлениях Г.Ибрагимова. Во всяком случае в 1927 г. он в своей большой публицистической работе, написанной, несмотря на коммунистическую риторику, в относительно свободном духе, конс­татировал особую значимость «в развитии, укреплении татар­ской культуры вопроса о сохранении постоянногоконтакта (вы-

MI

делено нами.— Д.И.) с теми татарами, которые живут за преде­лами республики».

Появление в 1920-х гг. у видных татарских деятелей из «мусуль­манских» коммунистов «тени» уже вроде бы оставшейся в гюош- лом «тюрко-татарской нации» нельзя считать случайным явлени­ем. Прежде всего татарские лидеры начали, видимо, понимать, что «татарский вопрос» не получил адекватного решения через боль­шевистскую политику автономизации. Ближайшим толчком к тако­му осознанию могли послужить последствия языковой политики, про­водившейся после 1922 г. в Башкортостане, о чем уже было сказа­но. Но каких-либо институциональных механизмов решения проблемы статуса татарского языка в Башкортостане в 1920-х гг. не существоваг о. Татарстан прямо не мог вмешаться в ситуацию в языковой области, которая складывалась в этой республике Хотя, как мы старались показать, татарская политическая элита пыталась, правда, косвенно, реагировать на неблагоприятную для татар обс­тановку.

Большие трудности возникли и на пути формирования татарской «политической» нации в рамках самой Татарской АССР. Несомнен­но, после образования Татарстана этот процесс получил первона­чально определенный импульс. Но становление татарской «поли­тической» нации, связанное с деятельностью «мусульманских» (на­циональных) коммунистов, начало ограничиваться еще в первой половине 1920-х гг. В частности, одним из признаков этого явля­лось так называемое «дело Султан-Галиева», сфабрикованное прежде всего потому, что при образовании СССР произошло раз­деление республик на «категории», с чем, по-видимому, М.Султан- Галиев не был согласен. Одновременно в связи с этим делом в Та­тарстане была произведена первая большая «чистка» и ряд ответст­венных работников-татар оказались смещенными со своих постов. Вторым симптомом тенденции к ликвидации татарской «политичес­кой» нации надо признать отказ Москвы утвердить проект Консти­туции Татарской АССР, содержавший положение о двух (татарском и русском) государственных языках в республике Далее была уре­зана «культурная протяженность» нации посредством введения ла­тинского алфавита — под давлением партийных органов, несмотря на упорное сопротивление умеренного крыла татарских «националь­ных» коммунистов во главе с Г.Ибрагимовым, СНК Татарской АССР 2 июля 1927 г. принял специальное постановление, согласно кото­рому латинский алфавит был объявлен официальным для татарс­кого языка. Именно ,'огда Г.Ибрагимов написал свою статью о судь­бе татарской культуры, заявив, что есть только две альтернативы для татар — развивать собственную культуру или подвергнуться русификации. Проводившаяся между 1921 —1928 гг. в республике политика «коренизации» кадров также была тесно связана с воз­можностью развития национального языка и культуры. Поэтому, на­до полагать, «национальные» коммунисты из татар во второй поло­вине 1920-х гг. понимали, что без культурного единства «полити­ческую» нацию сохранить не удастся. Однако повторный арест

 

М.Султан-Галиева 12 декабря 1928 г. и организация дела о «сул- тан-галиевщине» как «агентуре международного империализма» с осуждением 76 видных деятелей из национальных» коммунистов тюркских народов показали, что сталинская политическая элита ре­шила покончить с татарской «политической» нацией. Только в 1930- х гг. из партии были исключены 2056 татарских коммунистов (13,4% от общей численности); 2273 были приговорены к смертной казни и еще 329 сняты со своих постов. Одновременно в 1929 г было лик­видировано «Общество Татароведения», в 1930 г. такая же судьба постигла Восточный институт в Казани, осенью того же года покон­чили со сторонниками группы Щидегэн», а весной 1932 г. ярост­ные нападки были предприняты против «Союза татарских проле­тарских писателей» и Татгосиздата. С конца 1920-х гг., особенно в 1930-е гг., акции подавления татар стали перманентными и в итоге вся дееспособная часть татарской политической и интеллектуаль­ной элиты была или ликвидирована физически, или оказалась в тюрьмах и концлагерях.

Фактически уже к концу 1920-х гг. татарская «политическая» на­ция была уничтожена. Когда у нации был «срезан» весь «верхний» этаж, можно было уже ставить вопрос о полной ликвидации Татарс­кой АССР, как и было предложено Госпланом СССР в 1928 г„ или ограничиваться такими превентивными мерами как постановление ЦК ВКП(б) от 9 августа 1944 г. и другие аналогичные акты устраше­ния. Для того чтобы нация снова «воскресла» как политический субъ­ект, требовались совершенно иные условия. Последние начали скла­дываться лишь с 1950-х гг.

Глава 5

ТРАНСФОРМАЦИЯ ТА АРСКОЙ НАЦИИ

Б СОВЕТСКИЙ герисд

В советский период татары развивались в весьма сложных усло­виях. С одной стороны происходили глубокие социальные измене­ния (раскрестьянивание, бурная урбанизация, становление новых городских слоев); с другой стороны, этнокультурная ситуация оста­валась неблагоприятной. В первую очередь надо отметить наруше­ние этнокультурной преемственности, обусловленное отделением «старой» культуры о^т «новой» — советской, в том числе и многими насильственными мерами (смена алфавита, гонения на религию, идеологические запреты и т.д.). По мере усиления урбанизации и уменьшения роли традиционной культуры разрыв в этнокультур­ном развитии нации привел к появлению кризисных черт. Послед­ние были стимулированы ослаблением культурно- информацион­ных связей этнического ядра татар, сосредоточенного в Татарста­не, с весьма многочисленными периферийными группами. Реакция на сложившуюся ситуацию оказалась двоякой: усилилась тенден­ция к этнокультурной ассимиляции, но одновременно возрастало и

 

 

 

стремление к сохранению культурно-языковой целостности нации. Особенно остро эти потребности были осознаны татарской интел­лигенцией.

Хотя в результате сталинского режима в 1920—1930-х гг. (дос­таточно будет отметить, что в лагерях системы ГУЛАГ а численность оставшихся в живых татар-заключенных к началу 1940-х гг. состав­ляла более 29 тыс.чел.) татары потеряли весь цвет своей интелли­генции, но сохранили стремление к национальному возрождению, к превращению опять в политическую нацию. Далеко не случайно, что перед принятием Конституции СССР 1937 г. на Политбюро ВПК(б) обсуждался вопрос о статусе Татарстана (наряду с Башкор­тостаном и Якутией) и Сталин дал личное указание А,Я.Вышинско­му разработать критерии, основываясь на которых можно было бы блокировать получение Татарстаном статуса союзной республики.

В 1935—1936 гг. М.Джалиль написал первый вариант либретто оперы «Алтынчэч». В либретто, написанном на основе татарского эпического произведения «Ж^икмэргэн», дается отрицательная ха­рактеристика казанским ханам пришедшим из Золотой Орды во вре­мя его распада и якобы угнетавшим местное население Казанского ханства. Несмотря на слабость трактовки вопросов взаимосвязи Зо­лотой Орды и Казанского ханства, либретто было направлено на «нащупывание» исторических корней татарского народа и факти­чески обеспечивало «протяженность» нации в истории.

Последующие события, связанные с публикацией в 1940 г. Н.Исанбетом эпоса «Идегэй», в котором Золотая Орда, личность Идегея предстают совершенно в иной трактовке, показывают, что интеллигенция активно разрабатывала историческую тематику, мо­гущую стать основой исторического, а затем и национального са­мосознания.

Совершенно не случайно появление известного Постановления ЦК ВКП(б) от 9 августа 1944 г. «О состоянии и мерах улучшения массово-политической и идеологической работы в Татарской пар­тийной организации». 3.И.Муратов, тогдашний секретарь Татарского обкома, на собрании партактива 18 сентября 1944 г. раскрыл тайну постановления, отметив, что «не была организована работа по идейно-политическому воспитанию интеллигенции». По мнению переводчика татарского эпоса «Идегэй» С.М.Липкина, накануне при­нятия этого постановления Сталин особо выделял татар за «чрез­мерно высокое мнение о себе» То есть речь идет о росте у них национального самосознания Репрессивный аппарат Сталина выс­тупил именно против развития интеллигенцией такого историчес­кого сознания татар, в котором имелись элементы самостоятель­ности на государственном уровне (Золотая Орда, Казанское ханст­во и его связь с Золотой Ордой).

Более того, чтобы обезопасить себя на идеологическом уровне от инакомыслия татарской интеллигенции, идеологи от ЦК провели и более тонкую «операцию», организовав в 1946 г. в Москве специ­альную научную сессию, которая канонизировала однобокое, тен­денциозное изучение этногенеза татар в рамках теории лишь бул- гарского их происхождения. Затем последовали два постановления Татарского обкома КПСС («Об учебнике татарской литературы для 8 класса средней школы», 1948 и «Об ошибках в учебнике литера­туры для 8 класса татарских средних школ, 1952), направленных на отрицание прогрессивности буржуазного этапа татарской истории через выработку негативного отношения к исламскому реформа­торству. Эти постановления были не случайными, они были нап­равлены против татарских интеллектуалов стремившихся «лега­лизовать» джадидизм, оцениваемый тогдашними партийными иде­ологами как «контрреволюционное буржуазно-националистическое движение». На самом деле все эти постановления были направле­ны против татарской интеллигенции, способной в новых условиях временного ослабления диктатуры Сталина 1940-х гг. и роста са­мосознания у народа возглавить нацию.

Однако эти постановления и ряд конкретных мер, последовав­ших за ними, не достигли своей цели. Первым симптомом новых явлений в татарском обществе стала дискуссия между двумя та­тарскими учеными — Х.Гимади с М.Сафаргалиевым, прошедшая в 1951 г. на страницах журнала «Вопросы истории». Суть дискуссии заключалась в том, что Х.Гимади отстаивал официозную теорию булгарского происхождения татар, а М.Сафаргалиев поднимал воп­рос о роли тюркских групп периода Золотой Орды в формировании татарского народа. Тем самым М.Сафаргалиев пытался нарушить официальную версию происхождения татар.

Эта дискуссия отнюдь не была случайной, уже в 1954 г. группой татарских писателей, специалистов по татарскому языку и литера­туре, аспирантами было отправлено письмо в ЦК КПСС, в котором указывалось на искусственное сдерживание развития националь­ной культуры, сокращение числа татарских школ, искажение исто­рии русско-татарских отношений, принижение татарского народа, поднимались проблемы национальной топонимики и ставился воп­рос о предоставлении Татарстану статуса союзной республики. От­сюда ясно, что среди татарской интеллигенции уже в первой поло­вине 1950-х гг. существовала оппозиция режиму.

Во второй половине 1950-х гг„ в связи с хрущевской «оттепелью», эта оппозиция усилилась, поэтому местное партийное руководство было вынуждено провести в 1957—1959 гг. ряд мероприятий, спо­собных разрядить обстановку (21 мая 1958 г. Пленум обкома КПСС принял постановление по национальной школе; годом раньше во­зобновила работу орфографическая и терминологическая комис­сия; было обсуждено состояние национальной музыки; в октябре 1958 г. прошел I съезд работников культуры и т.д.). Наряду со мно­гими другими последствиями деятельности интеллигенции в 1950 — 1960-х гг., необходимо выделить безуспешную попытку создания в Татарстане в 1962 г редакции Татарской энциклопедии, образова- \п

 

ния при Казанском университете Общества археологии, истории и этнографии (фактически речь шла о воссоздании этого общества). На этом фоне появились публикации, обращенные к анализу слож­ных проблем татарской общественной мысли начала XX в. (явная попытка саморефлексии отдельных представителей интеллигенции) и направленные на отстаивание национальных реликвий (напри­мер, маркировка башни Сююмбеки как татарского памятника).

Но контрмеры Москвы последовали практически немедленно: 28 октября 1960 г. в руководстве Татарстана были произведены круп­ные перестановки: сторонники «нового курса» смещены, а поста­новление по татарской школе — отменено. Постепенно усиливший­ся с 1960-х гг. брежневско-сусловский режим хотя и не дал возмож­ности развернуться процессам национального возрождения, начавшимся во второй половине 1950-х гг., уже не смог полностью контролировать ситуацию. Можно привести некоторые факты, подт­верждающие этот тезис.

По данным А.Г.Галлямовой, в 1964—1966 гг. в Татарстане активно действовала татарская неформальная группа, попавшая в поле зрения КГБ. Члены группы писали «обращения» в партийно­государственные органы, в частности следующего содержания: «Если бы не было продолжительного колониального гнета, фа­натической исламской религии и других препятствий, татарс­кая национальная культура развивалась бы более успешно и заня­ла достойное место повыше в мировой культуре. Разобщенность татарского народа и то, что Татарстан не является союзной республикой сегодня, при сравнении с культурой равных и мень­ших национальностей — узбеков, казахов и азербайджанцев, — нас очень тревожит то, что вышеуказанные нации в этой облас­ти оставляют нас позади». Также эта группа пыталась наладить связи с татарской диаспорой. Ряд писем, направленных в 1960-х гг. в партийно-государственные органы рядовыми гражданами, указы­вали на недостаточное внимание к татарской культуре со стороны местного телевидения и радио, причем в письмах проводилась связь между состоянием культуры, социальным развитием республики и статусом Татарстана. Поэтому можно говорить о существовании оп­ределенной почвы для действий аналогичных групп (по непрове­ренным устным сообщениям, в 1960-е гг. имелись и другие нефор­мальные объединения татар).

Таким образом, уже в 1950—1960-х гг. в татарском обществе имелись предпосылки формирования национального движения, нап­равленного на национально-культурное возрождение татар. Одна­ко в постсталинский период они не получили масштабного характе­ра. Не были сформулированы и программные документы общена­ционального характера. Причин такого положения несколько. Во-первых, интеллигенция была обезглавлена: ее лучшая и наибо­лее дееспособная часть оказалась или уничтоженной, или в эмиг­рации, кроме того, она попросту боялась активных действий. Во-

 

 

 

вторых, тоталитарная система и ее репрессивные органы еще сох­раняли свою эффективность (хотя и действовали несколько более цивилизованно по сравнению со сталинским режимом). В-третьих, в отмеченный период большая часть татар республики еще прожи­вала на селе, тогда как национальные проблемы наиболее остры­ми были в городах. Нельзя не отметить и постепенное улучшение благосостояния населения.

Татарская интеллигенция в 1950 —1970-х гг. воздействовала на национальное самосознание татарского народа по нескольким нап­равлениям. Прежде всего начиная с 1950-х гг. была подготовлена целая серия работ по истории, языкознанию и этнографии татар, их этнических групп. Несмотря на то, что в большинстве из этих тру­дов имелись существенные недостатки, в частности этническая ис­тория татар трактовалась в традиционном духе, исходя из бунтар­ской теории их происхождения, история народа зачастую не выхо­дила за пределы Татарской АССР (правда, этнографические исследования отчасти преодолели эту ограниченность), опублико­вание указанных книг послужило, как совершенно справедливо от­мечает американский историк Эдвард Дж.Лаззерини, делу «восста­новления забытой истории, в защиту этнической идентифика­ции». Сюда же следует отнести и публикацию многотомника «Татарское народное творчество» в 12 книгах (1976 —1988). Фольк­лор имвл такую особенность, как возвращение читателя к подлин­ной идентичности, так как через произведения народного творчест­ва человек воспринимает жизнь как часть единого исторического процесса, проходящего через историю своего народа. Однако и тут не обошлось без изъятия некоторых жемчужин народного творчест­ва, например, эпос «Идегэй» не был издан в данной серии. Дух пос­тановления ЦК ВКП(б) 1944 г. еще витал над татарским обществом. А.-А.Рорлих обращает внимание и на издание «Словаря по исла­му» (Ислам дине турында белешмэ сузлек. Казан, 1978), двуязыч­ного библиографического указателя литературы советского перио­да «Татарстан китаплары» (1979, Т.1, 1986, Т.2), трехтомного «Тол­кового словаря татарского языка» (Татар теленец ацлатмалы сузлеге. Казан, 1977—1981). Они также способствовали возвраще­нию наследия и дальнейшему его углубленному изучению.

Фактически в общественном сознании в итоге усилий татарской интеллигенции в 1960—1970-х гг. возник феномен «мирасизма». Несомненно, центральным явлением, отчасти и заключением этого периода развития общественной мысли татар, начавшегося еще в середине 1950-х гг., явилась работа Я.Г.Абдуллина «Татарская прос­ветительская мысль» (1976). Дело в том, что она ясно показала, что восстановление этнической идентичности татар не ограничивается лишь сферой культуры, интеллигенция выдвигала более широкую задачу осмысления нацией своего места в системе Россия — СССР и в целом мировом историческом процессе. Но для этого требова­лась новая трактовка истории народа.

Поэтому обратимся к рассмотрению развития национальной ис­торической науки, основанной на изучении содержания учебников по истории Татарской АССР (такие заголовки были характерны для 1950—1980-х гг.) академического типа, предназначенных для ву­зов и школьных учебников аналогичного профиля, именовавшихся по-разному. В принципе эти два типа издания друг с другом связа­ны — школьные учебники готовятся на основе академических (ву­зовских) изданий по истории. Так, во всяком случае, было до конца 1980-х гг. (но с начала 1990-х гг. школьные учебники стали появ­ляться и вне зависимости от их старших «собратьев»). Кроме того, были просмотрены и некоторые методические издания.

Общая схема освещения истории Золотой Орды в академичес­ких учебниках по истории ТАССР была разработана в издании 1951 г. Во-первых, там заложена идея, что Волжская Булгария под «игом» Золотой Орды сохраняла «некоторые элементы автономии». Во- вторых, несмотря на стремление монгольских феодалов, не уда­лось сформировать единый народ из «покоренного тюркоязычного населения», превратив Золотую Орду в «национальное» государст­во: «...жители Булгарии считали унижением называть себя та­тарами и даже значительно позднее... называли себя «булгара­ми», считая слово «татарин» обидной для себя «кличкой». В-треть­их, когда это государство пало, «на базе Булгарского государства» возникло «новое феодальное образование — Казань», население которой состояло «в массе из булгар». В «Истории Татарской АССР» 1955 г. издания эта схема осталась неизменной, но в этом учебнике говорится о том, что из-за изменений в составе «булгаро-татарско­го народа» «казанские татары» XV в. и более позднего времени име­ли «заметные отличия» от булгар X — XII вв. В следующем издании учебника (1968) заголовок раздела, освещающего период Золотой Орды, немного изменился — вместо прежнего «Булгария под игом Золотой Орды» появился заголовок «Волжская Булгария в период Золотой Орды», хотя в тексте все равно говорится о «тяжелом иге», установленном монголами. По мнению авторов учебника, населе­ние Булгарии «в условиях жестокого золотоордынского гнета» стремилось «сохранить свою национальную самобытность, от­казываясь от насильственно распространяемого на них имени «татары». Эта формула недалеко ушла от формулы более ран­них изданий. Тем не менее в учебнике 1968 г. говорится, что насе­ление Булгарии именовало себя не только «булгарами», но и «су- варами, казанцами или бесермянами». Далее в книге, в полном сог­ласии с предыдущими работами, говорится о том, что население Казанского ханства «в коренной своей части» состояло из «потом­ков населения Волжской Булгарии». Или что основное население ханства — «казанские татары» — сложилось «на базе тюркоязыч­ного населения Волжской Булгарии».

Как видим, и в конце 1960-х гг. историки Татарстана предпочита­ли не замечать золотоордынского периода национальной истории.

 

Поэтому они продолжали утверждать, что население Казанского ханства, несмотря на стремление феодальной верхушки «навязать свойственное для населения Золотой Орды название «татары», сопротивлялось этому чуждому для него имени», называя себя «булгарами или казанцами». По их мнению, этноним «татары» окон­чательно утвердился в Поволжье лишь в XVII — XVIII вв.

Два последующих учебника по истории ТАССР (1973, 1980) яв­ляются очень близкими по содержанию и написаны одними и теми же авторами. В этих изданиях опять появляется характерный заго­ловок «Булгария под игом Золотой Орды», сигнализирующий о сох­ранении среди историков Татарстана в целом отрицательного от­ношения к Золотой Орде. Действительно, несмотря на заявление о том, что золотоордынский период «имеет важное значение в ис­тории татарского народа и его этногенеза», автор указанного раздела пишет, что «население Булгарии» сохраняло свою «этни­ческую чистоту», «противопоставляло» себя «золотоордынским татарам» и «упорно противилось попыткам называть их тата­рами». В издании учебника за 1973 г. для иллюстрации мнения о том, что в XIII— XV вв. это имя «так и не получило какого-либо распространения в Булгарии», приводится цитата казанского поэ­та XVI в Мухаммедьяра, содержащая злую инвективу о «татари­не». Несмотря на то, что эти строки, данные без всякого объясне­ния и контекста, из издания 1980 г. исчезли, оно все же хорошо ил­люстрирует представления татарских историков 1970-х гг., которые продолжали настаивать на том, что этноним «татары» распростра­нился лишь в XVII — XVIII вв. В обоих изданиях содержится четкое положение о том, что «Казанское ханство как государство поволжс­ких татар отнюдь не являлось осколком Золотой Орды. Основ­ные предпосылки для его образования возникли до распада Золо­той Орды еще в недрах Волжской Булгарии». Отсюда ясно, что самостоятельное значение золотоордынского этапа истории татар во внимание не принималось.

В учебниках по краеведению, истории Татарской АССР для сред­ней школы, выявленная выше общая схема отношения к Золотой Орде, к средневековой татарской идентичности повторялась без су­щественных изменений. Иногда это приводило даже к внутренней противоречивости учебников, не замечаемой их авторами. В част­ности, в учебном пособии для средней школы (История Татарской АССР, 1966) утверждается, с одной стороны, что казанские тата­ры — это потомки булгар, что булгары отказывались от имени «та­тары», с другой — что в XIII — XIV вв. на территорию Среднего По­волжья «переселилось значительное количество кипчаков (полов­цев) и других народов Азии», говоривших на тюркских языках, и «все они считаются предками современных татар». Из-за особого от­ношения к этнониму «татары», закладываемому по этой схеме, в школьных учебниках приходилось давать специальные коммента­рии по вопросу о том, кто такие татары. Так, в учебном пособии по 9* краеведению для 7—8 классов (1964) имеется такое примечание: «Русские татарами называли монголов, позднее они распрост­ранили этот этноним и на булгар. Примерно с XIX в. потомки булгар и других тюркских народов... сами (стали) называть себя татарами». В более позднем школьном учебнике (1985) сказано: «Татары— название одного из племени Восточно-Тюркского ка­ганата. Они были ассимилированы монголами... Постепенно та­тарами стали называть монголов. В историю они вошли под наз­ванием «татаро-монголы». Имя «татары» закрепилось за насе­лением Казанского и других ханств...». При этом подчеркивалось, что татары Среднего Поволжья и Приуралья «не имеют ничего об­щего с монголо-татарами». В методических разработках для школ это положение предлагалось указывать особо: «Учащиеся должны отчетливо представлять, что казанские татары как народность ничего общего не имеют с монголо-татарскими завоевателями, кроме названия... Название «татар» было присвоено булгарам позднее».

Таким образом, татарские историки в таких массовых изданиях как учебники по истории для вузов и школ, вплоть до середины 1980-х гг. следовали тем установкам по формированию татарской идентичности, которые были выработаны национал-большевистс- кими (имперскими) идеологами. Сопротивление этой линии конст­руирования идентичности по партийным установкам среди татарс­ких историков было как в 1950-х, так и в 1970-х гг. Но оно шло в узких рамках академической науки, не затрагивая учебники. Ситуа­ция изменилась лишь во второй половине 1980-х — первой полови­не 1990-х гг.

Перейдем к освещению джадидизма в учебниках по истории ТАССР. Как уже говорилось, общая направленность трактовки этой проблемы в советских учебниках была дана постановлениями Та­тарского обкома КПСС 1948 и 1952 гг. То, что это было именно так, доказывается кратким проспектом «Истории Татарской АССР» (ч. 1., до Великой Октябрьской социалистической революции), изданном в 1948 г. В этом проспекте джадидистское движение, названное «бур­жуазно-либеральным», или «буржуазно-обновленческим» представ­лено как одно из общественных течений среди татар, причем указа­на положительная деятельность сторонников этого течения: они бо­ролись с «представителями реакционных сил среди татар — кадимистами». Даже в академическом учебнике «История ТАССР» (1951) джадидисты, или новометодисты, еще не получили огульной отрицательной характеристики. В книге указана их борьба с кади- мизмом и отмечено, что, будучи движением либерально-буржуаз­ного характера, джадидизм выступал за «осторожную реформу ис­лама». Правда, далее сказано, что сторонники этого общественно­го течения впоследствии скатились «в болото пантюркизма и панисламизма». Под влиянием постановления обкома 1948 г. в текс­те этого учебника появились выражения типа «контрреволюцион-

 

пая сущность движения татарской буржуазии» или «пан- тюркистская группа джадидов решила возглавить националис­тическое движение среди татар». Новую трактовку джадидизма можно обнаружить в учебнике «История ТАССР» (1955). Она явно связана со вторым постановлением обкома (1952), на заседании которого первый секретарь заявил: «...джадиды были явные про­тивники революции, потом они отошли к контрреволюции». В учебнике 1955 г. джадидизм не только квалифицирован как нацио­налистическое или буржуазно-националистическое движение, «тес­но связанное с идеями панисламизма и пантюркизма», но и назван «реакционным движением». Сторонники этого движения, по мне­нию авторов книги, являлись «врагами освободительного движе­ния трудящихся, интернационализма. Они выдавали свое «бур­жуазное дело» за «общенародное», хотели «оторвать народ от России и превратить его в придаток прогнившей империи ту­рецких султанов». Кроме того, им инкриминировалось желание «разжечь национальную рознь», переход их в «отношении других тюркских народов в грубый шовинизм». Но несмотря на такую не­гативную характеристику джадидизма, в рассматриваемой работе содержится достаточно новое положение с сложении в конце XIX — начале XX в. татарской буржуазной нации и указание на то, что джа- дидисты «выдвигали идеи европеизированного просвещения и ре­формированной религии». Очевидно, эти строки учебника свиде­тельствуют о том, что татарским историкам не удалось полностью избавиться от «буржуазного объективизма», в чем их упрекали пар­тийные идеологи. В учебнике по истории ТАССР (1960), посвящен­ном периоду с 1917 г., политика татарской буржуазии рассматрива­ется как «предательская», ее требование культурно-национальной автономии объясняется стремлением сохранить для татарской бур­жуазии рынки Кавказа, Средней Азии и Казахстана, а проект созда­ния штата Идель-Урал как желание создать «буржуазное татарс­кое государство, отдельное от Советской России». Последую­щие академические учебники (1968, 1973, 1980) не отошли от приведенных выше оценок джадидизма. Но в них проскальзывало скрытое признание положительных сторон деятельности «либераль­но-буржуазного направления джадидов»: выступление за нацио­нальную школу, равенство языков, свободу вероисповедания.

Таким образом, та парадигма оценок джадидизма, которая бы­ла задана с подачи Москвы партийными органами республики на рубеже 1940—1950-х гг., в академических учебниках по истории ТАССР без значительных изменений просуществовала до начала 1980-х гг. Любопытно, что в школьных учебниках по истории ТАССР вопрос о джадидизме практически не освещался. Основное внима­ние уделялось так называемому «демократическому просвети­тельству» в лице К.Насыри. В качестве наиболее важного аспекта его деятельности указывалось стремление к приобщению «своего народа к русской культуре» (иногда к русской и мировой культуре).

ш

Хотя в отдельных изданиях школьных учебников можно найти по­ложение о «реакционной татарской буржуазии», совместно с му­сульманским духовенством пытавшейся «воспитывать трудящих­ся в духе пантюркизма», а также желавшей, чтобы татары «следо­вали примеру турок, все стороны жизни которых опутывал ислам».

Анализ этого вопроса позволяет заключить, что до середины 1980-х гг. большая часть татарского общества не имела сколько- нибудь полноценного представления о своей истории, связанной с этапом нациестроительства. Но в определенных кругах ученых Та­тарстана уже в 1940-х гг. была предпринята попытка рассматри­вать джадидизм как этап вполне «легального» просветительства. Хотя эта позиция всячески критиковалась, в 1970-х гг. она уже зак­репилась в литературе.

Подводя итоги, надо сказать, что в советский период, в 1940 — начале 1950-х гг., в СССР был реализован широкомасштабный про­ект по изменению исторически сформировавшейся национальной идентичности татар. Он был частью имперско-великорусского на- ционал-большевистского проекта. Применительно к татарам ком­мунистические конструктивисты решали несколько задач. Меняя средневековую часть татарской истории (изъятие из нее золотоор­дынского этапа), они стремились «снять» присутствующее татар­ско-русское противостояние, превращая фактически поволжских та­тар в соратников русского народа в борьбе против «общего вра­га» — Золотой Орды. Насильственное изменение национального периода татарской истории было направлено на превращение та­тар в большей мере в «пролетарскую» нацию, у которой вообще не было движения за национальное освобождение, характерного для буржуазного этапа. Этот проект, будь он действительно полностью претворен в жизнь, мог привести к трансформации национальной идентичности татар, созданной несколькими поколениями интел­лектуалов. Однако татарская интеллигенция, особенно ученые-ис­торики, не примирились с коммуно-большевистскими конструкти­вистами, исподволь постоянно оказывая им сопротивление.

Как только наступили времена горбачевской перестройки и про­изошли постсоветские изменения, татарские историки за десять лет фактически полностью разрушили имперско-коммунистические пост­роения и восстановили основную линию развития идентичности та­тар, начало которой положил еще первый татарский «нациестрои- тель» Шигабуддин Марджани.

1970-е — первая половина 1980-х гг. образуют определенный переходный период. Он был для татарского общества весьма важ­ным во многих аспектах. В этот период усилились урбанизацион­ные процессы в республике. Доля горожан среди татар за 1970 — 1989 гг. поднялась в СССР с 55 до 69 %, а в Татарстане — с 38,6 до 63,4%. Усилилась тенденция к этнокультурной ассимиляции и в то же время стало нарастать требование сохранения культурной це­лостности нации. Не были преодолены и социальные различия, су­ществующие между русскими и татарами. Более того, в условиях формирования новых городов татары оказались в очень невыгод­ном положении (так, в Набережных Челнах среди рабочих-татар вы­сококвалифицированных работников было почти в два раза мень­ше, чем среди русских). Такая социальная ситуация способствова­ла усилению недовольства татар, тем более что рамки автономной республики сильно затрудняли возможности развития националь­ной культуры. Именно поэтому в процессе разработки Конституции СССР 1977 г. были подготовлены предложения по преобразованию Татарстана в союзную республику (по данным участников, был на­писан даже проект Конституции Татарстана как союзной республи­ки). Появление с конца 1960-х гг. большой серии работ по истории и этнографии татар, их этнических групп показывает, что была об­щественная потребность в такого рода изданиях, способствующих углублению самосознания нации.

К началу 1980-х гг. авангардная часть национальной интелли­генции осознала необходимость написания полноценной гражданс­кой истории татарского народа. В ноябре 1982 г. на ученом совете ИЯЛИ им.Г.Ибрагимова обсуждался вопрос о создании комплекс­ной группы по изучению этнической истории татар. К 1984 г. был подготовлен план-проект монографии «Татарский народ: происхож­дение и развитие». Этот план остался нереализованным. Некото­рые авторы сейчас критикуют содержание указанного проспекта. В нем действительно можно обнаружить ряд недостатков, связанных с социалистической риторикой. Но суть проблемы заключается в том, что в начале 1980-х гг. группой ученых была предпринята по­пытка ухода от региональной «истории ТАССР» к подготовке це­лостной истории народа. За весь советский период такого рода труд не издавался ни разу (мы не считаем, хотя и очень ценные «этни­ческие» истории, уделяющие основное внимание этногенезу, таки­ми сочинениями). Стремление подготовить качественно иную исто­рию татар, чем прежде, видимо, надо оценить как попытку переос­мысления прошлого нации. Хотя эта попытка и не удалась, она стала прелюдией к дискуссии вокруг этнической истории и этнонима та­тарского народа, которая развернулась с началом периода нацио­нального возрождения.

Наряду с ростом национального самосознания, к 1980-м гг. об­наружилась тенденция к его деформации. Речь идет прежде всего об астраханских и сибирских татарах. Часть астраханских татар (око­ло 4 тыс.чел.) еще во время переписи 1989 г. записалась «ногайца­ми». В программных документах ассоциаций татар Сибири «Сыбыр» и «Татары Тюменской обл.» было видвинуто положение о призна­нии сибирских татар самостоятельным этносом. В итоге во время переписи 2002 г. 10 тыс. татар в Западной Сибири записались «си­бирскими татарами». С одной стороны, «дезинтеграционные» про­цессы в татарской нации, «подрыв» общеэтнического самосозна­

 

ния были вызваны ослаблением культурно-информационных свя­зей этнического ядра нации с ее периферийными частями в усло­виях ликвидации в период господства советского тоталитарного ре­жима всех механизмов данных связей. Но, с другой стороны, по­добный результат стал следствием «замыкания» интеллигенции при разработке истории народа в рамках Татарстана и булгарской тео­рии происхождения татар. Так, какая-либо самостоятельная исто­рия сибирских и астраханских татар в Казани до 1980-х гг. не были подготовлены, рамки «истории ТАССР» также не позволяли охва­тить историю этих групп. В итоге, несмотря на то, что в специаль­ных лингвистических, этнографических и фольклористических исс­ледованиях материалы по этим группам были собраны, обобщены, а иногда опубликованы в изданиях общенационального характера, их история, трактуемая весьма узко, оказалась «растворенной» в общей истории нации. Это привело к тому, что некоторые предста­вители местной национальной интеллигенции выступили с обвине­ниями интеллигенции «Казани» в «колонизаторстве», в «растворе­нии», «поглощении» и «разрушении» своеобразной локальной куль­туры. Было бы неверным не видеть еще один источник, на этот раз инонациональный, формирования у локальных групп татар созна­ния своей обособленности. Это — труды русских этнографов и дру­гих специалистов, например, лингвистов, которые изучали астра­ханских и сибирских татар сугубо изолированно, не раскрыв долж­ным образом историческую и этнокультурную их взаимосвязь с другими группами татар. Иногда между позицией татарской интел­лигенции и подобным подходом наблюдается глубинная зависи­мость: узость исследователей Татарстана подпитывает отдельных сторонних наблюдателей «от науки» в их стремлении подчеркнуть «самость» локальных этнических групп народа. Но в ситуации, ког­да средства массовой информации весьма широко обращаются к выводам ученых, такие ошибочные, именно в силу однобоких под­ходов, построения способны повлиять на этническое самосознание исследуемых групп, вплоть до его изменения.

Обращает на себя внимание и наметившаяся в последние годы тенденция к некоторому усилению у крещеных татар (кряшен) спе­цифического этноконфессионального самосознания. Этот процесс идет при активном участии интеллигенции из крещеных татар. Це­лью объединения в «Уставе Этнографического культурно-просве­тительского объединения кряшен» (образован 17 января 1990 г.) провозглашено «содействие возрождению, сохранению и развитию национальной самобытности кряшен — одной из древних народ­ностей (выделено мною.— Д.И.) Поволжья». В статьях отдельных представителей кряшенской интеллигенции также говорится о «кря- шенском народе» (керэшен халкы). Появились научно-популярные исследования, разрабатывающие тезис об изначальных этнокуль­турных отличиях кряшен от татар-мусульман. В итоге во время пе­реписи 2002 г. 25 тыс. татар-кряшен записались как особое этни-

Н( ческое образование — «кряшены». Но в целом идеологи кряшен при развитии идей самобытности крещеных татар исходят из приз­нания роли Золотой Орды и кипчакско-ногайского компонента, что сближает их со сторонниками основного направления националь­ной исторической науки Это говорит о том, что в целом историчес­кое сознание кряшен развивается в общем русле с основным пото­ком, характерным для нации в целом.

Постепенно татарской интеллигенцией в результате процессов, происходивших в 1950—1980-х гг., были сформулированы основ­ные идеи относительно тех национальных требований, которые в полный голос прозвучали с началом горбачевской перестройки.

Глава 6

НАЦИОНАЛЬНОЕ ВОЗРОЖДЕНИЕ РУЕ>ЕЖА
XX -XXI СТОЛЕТНИ

В 1970-е — начале 1980-х гг. в связи с усилением в Татарстане и за его пределами урбанизации татар, обострилась проблема этно­культурной ассимиляции, более явственно стали проявляться, осо­бенно в молодых городах, различия в социально-профессиональ­ном продвижении татар и русских. Возникло понимание, что рамки автономной республики затрудняли возможность решения проблем развития национальной культуры. Не случайно в процессе разра­ботки Конституции СССР 1977 г. были подготовлены предложения по преобразованию Татарстана в союзную республику и даже на­писан соответствующий проект конституции. Начиная с 1960-х гг. в Татарстане формировалась национальная партийно-советская но­менклатура К концу 1980-х гг. в республике удельный вес татар среди руководителей предприятий и организаций составлял 64,1%, а среди номенклатуры обкома КПСС — 56,7%.

Таким образом, с середины 1950-х по конец 1970-х гг. постепен­но складывались те национальные требования, которые проявились в полную силу позже. Основу их составляла проблема статуса Та­тарстана. Но важными компонентами являлись и вопросы развития татарского языка, культуры, национального самосознания на осно­ве переосмысления татарской истории

Формирование идеологии. Признаки идеологических измене­ний в татарском обществе накануне горбачевской перестройки наб­людались прежде всего в среде научной и творческой интеллиген­ции. Уже было отмечено начало работы над монографией «Татар­ский народ: происхождение и развитие». В ее проспекте фактически ставилась задача преодоления базовых недостатков, характерных для традиционных «историй ТАССР». Затем в 1990-х — начале 2000-х гг. появилось новое поколение школьных учебников по исто­рии татар и Татарстана, а также ряд академических исследований

it/

 

исторического профиля, включая и такую фундаментальную рабо­ту, как монография «Татары» (2001). Началась подготовка семи­томной истории татарского народа, первый том которой уже опуб­ликован. В целом можно сказать, как было отмечено, как только наступили времена перестройки и произошли постсоветские изме­нения, татарские историки полностью разрушили имперско-комму­нистические исторические построения и восстановили основную ли­нию развития идентичности татар, начало которой положил еще Ш.Марджани. В результате постепенного изменения представле­ний о национальном этапе истории татар в академических кругах Татарстана к середине 1990-х гг., в учебниках по истории Татарста­на закрепились иные представления о джадидизме. Например, в изданном недавно на татарском языке вузовском учебнике понятия «просветительство» и «джадидизм» признаются синонимами, а Ш.Марджани отмечен как один из виднейших представителей этого реформаторского движения. В новом учебном пособии по истории Татарстана для школ (2001) джадидизм рассматривается как про­должение просветительства, как реформаторское движение или как одно из направлений татарского национального движения. Полити­ческие проекты джадидистов (национально-культурная автономия, штат Идель-Урал) оцениваются как попытка создания в рамках фе­деративной России национальной государственности. Золотоор­дынский период истории татар в учебниках и академических изда­ниях был признан ключевым этапом в становлении средневекового татарского этноса. Старые теории происхождения татар, основан­ные на закрепившихся в науке в 1940-х гг. булгаристских взглядах, оказались на периферии национальной исторической науки.

Во второй половине 1980-х годов татары СССР активизировали свою деятельность. В 1988 г. в партийные органы пошли письма от татар из разных регионов СССР, где говорилось о тяжелом положе­нии татарского языка и культуры, о невозможности поддерживать нормальные контакты с Татарстаном. В июне 1988 г„ принимая пос­лание Казанского филиала АН СССР в адрес XIX конференции КПСС, татарские ученые включили туда такие пункты, как требова­ние преобразования Татарстана в союзную республику, и др. В это время в республиканской прессе проходили дискуссии по этничес­кой истории и этнониму народа, топонимике и символам, роли ис­лама, проблемам культуры и языка и ^т.д. Так, споры вокруг истории и этнонима татарского народа, начавшись с проблемы «булгары или татары» (1987—1989), к 1990 г. привели к возникновению двух идей­ных течений — «булгаристов» и «татаристов», между сторонника­ми которых в дальнейшем развернулась ожесточенная борьба.

К этой дискуссии примыкает и топонимическая дискуссия, кото­рая содержала в себе мотивы воздействия «булгаристов» на об­щественное сознание (например, предложения о переименовании г.Куйбышева в ТАССР в г. Булгар, введение в топонимику Казани некоторых наименований периода Волжской Булгарин и т.д.). Кро­

 

ме того, попытки вернуть отдельные старые топонимы или закре­пить их в топонимике Казани и других населенных пунктов имели целью воплотить уже существующие в общественном сознании сим­волы в некие зримые структуры. Это подтверждается на примере дискуссии по поводу башни Сююмбике. Она началась в июне 1987 г. и продолжалась в 1988 —1989 гг. 10 августа 1989 г. прозвучало пред­ложение о водружении на башню полумесяца (через год оно осу­ществилось). Понятно, что стремление маркировать башню мусуль­манским символом — полумесяцем, свидетельствовало о желании «закрепить» башню Сююмбике как особую реликвию, символ та­тарского народа. В итоге сложных сдвигов в общественном созна­нии, в том числе и в результате обсуждения вопросов о башне Сю­юмбике, к осени 1990 г. общественность уже была в той или иной мере готова к постановке проблемы государственных символов Та­тарстана (герб, флаг).

Постепенно происходило осознание роли ислама для татар. Первые требования уважительного отношения к исламу прозвуча­ли в прессе республики в марте 1988 г. Некоторым поворотным мо­ментом была Всесоюзная конференция в Казани, проходившая в мае 1988 г., где обсуждался вопрос о роли ислама в истории об­щественной мысли татар. В связи с подготовкой к празднованию 1100-летия принятия ислама волжскими булгарами и 200-летия уч­реждения Духовного управления мусульман европейской части и Сибири муфтий Т.Таджетдин был признан «татарином- 89». Но возв­ращение ислама, во-первых, происходило лишь через «булгарст- во»; во-вторых, отсутствовала готовность общественности воспри­нимать исламские ценности в той форме, в которой они предлага­лись ей официальными кругами мусульманского духовенства. В то же время среди сторонников исламских ценностей еще не сформи­ровались, как в начале XX в., разные течения, что сузило возмож­ности развития самих приверженцев этих ценностей. Борьба оказа­лась направленной только вовне — против остатков тоталитарных ограничений.

Культурно-языковая сфера в 1987 г. в прессе затрагивалась сла­бо. Несколько лучше обстояло дело с фольклором, музыкой и теат­ром. Благодаря двум конференциям, проведенным в Казани в том же году, началась дискуссия, посвященная театру и музыке. Одна­ко это обсуждение не получило должного размаха. В 1988 —1990 гг в области культуры все свелось к организации фольклорных фес­тивалей, конференций и некоторых конкурсов. Достаточно сильной оказалась борьба за возвращение культурного наследия ряда вид­ных деятелей татарской культуры (Ш.Марджани, Г.Исхаки, Х.Атла- си, Т.Давлетшина и др.) и за реабилитацию некоторых политичес­ких деятелей 1920-х гг. (М. Султан-Галиева и др.).

В 1987 г. был поставлен вопрос о расширении сферы функцио­нирования татарского языка. Официальные органы вскоре попыта­лись свести все это к проблеме орфографии. В 1989—1990 гг. воп­

 

росы орфографии и статуса татарского языка обсуждались доволь­но основательно, но дело в основном свелось к требованию о пре­доставлении государственного статуса татарскому языку. Многие ключевые аспекты социолингвистики (уровень владения татарским языком, установление реальных сфер функционирования татарс­кого языка, его «очищение», проблема диалектов и литературного языка и др.) не получили освещения в публикациях. Практически борьба в языковой сфере вылилась в противостояние сторонников кириллицы и латиницы, но она осталась малозаметной. По-види­мому, можно говорить о слабой готовности общественности к осоз­нанию сложных проблем социолингвистического плана. А это, в свою очередь, в значительной мере зависело от уровня подготовленнос­ти национальной интеллигенции, главным образом ученых-лингвис- тов, к постановке этих проблем.

Одной из составных частей национального возрождения было «обретение» татарами своей диаспоры. Этот процесс был доволь­но интенсивным в 1988—1990 гг. В 1988 г. появились статьи о ли­товских татарах (в том числе и живущих в Польше), о татарах Фин­ляндии, США, крымских татарах, татарах Киргизии, Западной Си­бири, Башкортостана, Ульяновской области. В последующие два года к ним прибавились публикации о татарах Урала, Оренбурга, Санкт-Петербурга, астраханских, сибирских, татарах Японии и др. В основном это были познавательные материалы, без глубокого ана­лиза состояния диаспоры. Исключением является обсуждение воп­росов, связанных с татарским населением Башкортостана. Здесь проблема была поднята достаточно остро и предлагался ряд ре­шений (о двухпалатном парламенте, об особом статусе татарского языка и др.).

Под воздействием общей демократизации в СССР и происхо­дивших изменений многих сторон жизни в Татарстане, в 1988 —1990 гг. среди татар начали складываться разнообразные неформальные группы и объединения, становящиеся катализаторами обществен­ного сознания. В этот период из многих объединений постепенно формировалось татарское национальное движение. В июне 1988 г. возникло ядро Татарского общественного центра (ТОЦ), которое че­рез семь месяцев на съезде оформилось в организацию с програм­мой общенационального характера. Возникшие в Казани Культур­ное общество им. Ш.Марджани, Клуб любителей булгарской исто­рии «Булгар аль-Джадид» вошли в состав ТОЦ на правах его секций. В 1990 г. образовались «Этнографическое культурно-просветительс­кое объединение кряшен», Татарская партия национальной неза­висимости «Иттифак», Союз молодежи «Азатлык», движение «Су­веренитет», Молодежный центр исламской культуры «Иман».

В то время большинство татарских организаций еще были так или иначе близки к ТОЦ — наиболее влиятельной общественной организации центристского характера. Но уже весной 1990 г., в ус­ловиях кризиса власти в Татарстане внутри национального движе­

 

ния, усилились разногласия относительно программы, методов ра­боты, что привело к выделению из состава сторонников ТОЦ ради­кального крыла и к оформлению его в партию «Иттифак». Тем не менее во многих случаях национальные организации старались ко­ординировать свои действия.

В 1989—1990 гг. национальное движение в республике стало достаточно влиятельным: по данным социологического опроса, про­веденного в декабре 1990 г., свое доверие национальным органи­зациям выразили 12% опрошенных, тогда как КПСС — только 9,4%. Эти организации сыграли важную роль во время кризиса власти в Татарстане в феврале — марте 1990 г., и особенно в период подго­товки и принятия «Декларации о государственном суверенитете ТССР».

Кризис национального движения и его причины. В 1991 — 1992 гг. процесс возникновения новых национальных организаций не прекратился. 31 марта 1991 г. была учреждена Исламская де­мократическая партия Татарстана; в ноябре того же года начал скла­дываться союз ряда национальных организаций, которые создали новое объединение — Милли Меджлис; 9—10 января 1992 г. в Ка­зани под эгидой ТОЦ прошел съезд работников народного образо­вания, на котором возникла всетатарская ассоциация «Магариф». На съезде работников культуры 16 июня 1992 г. оформилась «Все­татарская ассоциация деятелей культуры и искусства». Наконец, на Всемирном конгрессе татар, проведенном в Казани при актив­ном участии официальных структур 19—21 июня 1992 г., был изб­ран его исполком. Возник ряд других, более мелких, организаций.

Национальное движение активно участвовало в нескольких круп­ных политических акциях. В 1991 г.— содействие проведению вы­боров Президента Татарстана и бойкот на территории республики выборов Президента России. Именно тогда, в мае 1991 г., в респуб­лике сложилась острая политическая ситуация. Национальное дви­жение смогло собрать на митинг более 50 тыс. человек, что стало самой крупной манифестацией национальных сил. Во время рефе­рендума 21 марта 1992 г. по вопросу о статусе Татарстана нацио­нальные организации сыграли заметную роль в победе сторонни­ков суверенитета республики.

Тем не менее постепенно национальное движение начало осла­бевать. Временный подъем национального движения, связанный с референдумом 1992 г., оказался непродолжительным. Отрицатель­ную роль сыграло создание Милли Меджлиса, вызвавшего усиле­ние борьбы за лидерство между разными фракциями национально­го движения.

Невозможно отрицать в усилении кризиса в национальном дви­жении роли ухудшающегося социально-экономического положения. В то же время нельзя все сводить к экономическим факторам. 11ри- чины спада лежат глубже. Одна из них заключается в слабости возрожденческого потенциала татарского общества рубежа

 

1980 —1990-х гг. Так, национальной интеллигенции не удалось пред­ложить целостную модель этнокультурного развития татар в совре­менных условиях, а также сформулировать общенациональную идею. Во многом в ее роли выступила идея суверенитета Татарста­на — вначале в виде обретения статуса союзной республики (до 1991 г.), потом — достижения полной независимости. Однако ло­зунге полной независимости из-за геополитического положения Та­тарстана невозможно было реализовать, что не могло не вызывать у сторонников полного суверенитета Татарстана чувство неудов­летворенности. Среди причин спада национального движения не­обходимо выделить отсутствие в нем лидеров общенационального масштаба. В Татарстане появление такого лидера было затрудне­но тремя группами факторов. Во-первых, продолжительное пребы­вание в статусе «автономии», резко ограничивавшее горизонты политической деятельности, уменьшило возможности роста поли­тических деятелей, тем более что этот процесс жестко контролиро­вался Москвой. Во-вторых, до недавнего времени выражение на­циональных интересов татар политическими лидерами Татарстана было не характерным. В-третьих, из-за этнического состава насе­ления республики превращение лидера национального движения в общереспубликанского являлось трудно реализуемым из-за сущест­венных разногласий между татарской и русской общинами по воп­росу о путях дальнейшего развития Татарстана. В роли общерес­публиканского лидера с 1990-х гг. выступает Президент Татарстана М.Ш.Шаймиев. Вообще в первой половине 1990-х гг. в массовом сознании первые лица республики выступали и как национальные лидеры.

Возникновение и эволюция государственного национализ- ма в Татарстане. Начало формирования в Татарстане государст­венного (официального) национализма относится к 1988—1989 гг. Первый период его становления может быть определен как «эконо­мический национализм». Он был связан с попыткой реализации про­екта так называемого регионального хозрасчета. В 1989 г. руководст­во Татарстана основной упор делало на «экономический суверени­тет», избегая вопроса о политическом его аспекте. Правда, в документах уже тогда встречается формула «статус Татарии как суверенной республики в рамках Союза ССР и РСФСР», которая проясняется таким образом: «.. широкая политическая самостоя­тельность республики в рамках Российской Федерации и союзно­го государства». Предложенная формула была весьма противо­речивой, так как политический статус республики определялся «сво­бодным волеизъявлением народа».

Подобные колебания сторонников официального курса объяс­нялись тем, что тогда единства по вопросу о статусе Татарстана среди политической элиты республики не было. Об этом свиде­тельствует альтернативный вариант проекта «регионального хоз­расчета», предложенный в декабре 1989 г. вниманию депутатов Вер-

HJ

 

 

 

ховного Совета Последний проект был радикальным и явно выхо­дил за рамки экономического национализма. Так, во введении к это­му документу содержались положения о том, что «перестройка уп­равления социально-экономическим развитием республики осно­вана на реализации ее политического статуса как экономически сам^стся”.бЛи“-г_ с .tim;uct ичисюг г:*су5щгсг:-;э». что «эконо­мическая самостоятельность и самоуправление республики ос­новываются на принципах национального суверенитета и свобод-

народов России при образовании РСФСР». Как видим, экономичес­кая самостоятельность в данном проекте тесно увязывается с по­литическим суверенитетом Татарстана Наиболее полно этот ас­пект проблемы отражен в том варианте последнего проекта, кото­рый был опубликован в прессе (Вечерняя Казань, 1989, 26 июля). В частности, там говорится, что «конституционные положения, ус­танавливающие статус Татарии как автономной республики в составе РСФСР, носят в значительной мере формальный, декла­ративный характер». Подчеркивается необходимость перехода к «реальной политической самостоятельности», которая, по мне­нию авторов проекта, расшифровывается так: «статус Татарии как суверенной республики в рамках Союза ССР» Эта формула защищалась и в публикации двух видных идеологов государствен­ного национализма — Р.С.Хакимова и Р.С.Курчакова, появившейся в 1989 г. в журнале «Вопросы экономики». Сторонники данного под­хода полагали, что такой статус мог быть обретен путем принятия соответствующего законодательного акта на сессии Верховного Со­вета Татарской АССР. Преобразование Татарстана в «суверенную республику», по их мнению, должно было основываться на «праве наций на самоопределение».

Приведенные данные говорят о том, что уже в 1989 г. в правя­щей элите Татарстана имелась группа, которая стремилась пойти дальше экономического национализма, делая упор на проблеме по­литического статуса республики («суверенная республика в соста­ве СССР»). Появление такой группы было связано с воздействием национального движения на элиту Татарстана. Правда, в 1989 г. консерваторы в руководстве республики занимали еще доминиру­ющее положение. Поэтому переход в 1990 г. на «региональный хоз­расчет» произошел в Татарстане по весьма урезанной модели, в основном не выходящей за рамки экономического национализма, но позиция консервативной части республиканской политической элиты по выработке модели «регионального хозрасчета» была раск­ритикована радикально настроенными учеными-экономистами в но­ябре 1989 г. Основной водораздел между радикалами и консерва­торами проходил по линии политического статуса Татарстана. При этом радикалы к необходимости изменения статуса республики при­ходили из анализа экономических проблем, считая, что в качестве «субъекта республиканской собственности» должна быть приз­
нана «конкретная национально-территориальная общность», ко­торая и стала бы «хозяином территории».

Тем не менее во взглядах представителей обеих фракций эли­ты имелась одна общая черта — подчеркивание стремления опре­делить будущий статус республики ее народом. В частности, Р.С.Ха- кимов и Р С Курчаков писали: « государственное устройство ТАССР как суверенной республики мыслится таким образом, что она должна стать не только формой самоопределения коренной нации, но и инструментом защиты и реализации интересов все­го населения». Нетрудно заметить, что между определением ста­туса Татарстана его парламентом, как предлагали сторонники ради­кальной части элиты, и «правом наций на самоопределение», если понимать его как самоопределение татар, а в 1989 г. у идеологов этой группы так оно и было, — есть определенное противоречие. Оно имелось и в программных материалах национального движения.

Летом 1990 г процесс формирования государственного нацио­нализма в республике вступил во второй этап, который следует обоз­начить как «политический национализм». Этот переход стал оче­видным во время подготовки к принятию «Декларации о государст­венном суверенитете ТССР». 15 августа 1990 г. в печати был опубликован официальный проект Декларации.

Согласно данному документу, парламенту республики предсто­яло провозгласить «государственный суверенитет Татарии», пре­образовав ее в «Татарскую Советскую Социалистическую Рес­публику» При этом парламент исходил бы из «реализации неотъ­емлемого права татарской нации, всего народа республики на самоопределение». Предусматривалось, что Татарская ССР как «су­веренное государство» станет «субъектом обновленных федера­ций — РСФСР и Союза ССР». Указывалось, что «народ Татарии осуществляет исключительное право на владение, пользование и распоряжение землей, ее недрами, водными и другими природ­ными ресурсами, всем национальным богатством». О языковой политике говорилось следующее: «Татарская ССР обеспечива­ет сохранение и функционирование татарского языка и языков других национальностей, населяющих республику».

Как видим, речь шла об изменении политического статуса Та­тарстана, причем в ряде случаев прослеживалась явная уступка по­зициям радикальной части элиты. Но за одним исключением: кон­серваторы настаивали на вхождении Татарстана как в РСФСР, так и в СССР, против чего выступали радикалы, отстаивающие обозна­ченную выше формулу «суверенная республика в составе СССР».

Путем сложных компромиссов Верховным Советом 30 августа 1990 г. «Декларация о государственном суверенитете ТССР» была принята. В этой «Декларации» пункт о двухсубъектности Татарста­на отсутствует и вопрос о вхождении республики в состав СССР решается через «участие... в заключении Союзного договора». При­нятие данной формулировки есть результат объединения нацио­

 

нального движения и радикальной части политической элиты Од­нако в последнем документе появилось и новое положение о язы­ковой политике в Татарстане: «...гарантируется равноправное функционирование татарского и русского языков в качестве го­сударственных». Это положение говорит о том, что на государст­венном уровне в Татарстане в августе 1990 г. на передний план вышел политический национализм в форме так называемого «па­ритетного национализма». Но в 1990 г. этот процесс еще только начинался. Такой вывод вытекает из анализа Декларации. В ее текс­те сохранился пункт о «реализации неотъемлемого права татарс­кой нации, всего народа республики на самоопределение». Эта про­тиворечивая формулировка была уступкой национальному движе­нию, так как в проекте «Декларации о государственном суверенитете ТССР», предложенном от его имени, Татарстан объявлялся «наци­ональным государством», созданным «на основе осуществления татарской нацией права на самоопределение». Тем не менее в законе Республики Татарстан «О языках народов РТ», принятом пар­ламентом и подписанном Президентом Татарстана 8 июля 1992 г., равноправие двух языков — татарского и русского — было закреп­лено в статье 3: «В Республике Татарстан функционируют два равноправных государственных языка: татарский и русский». Это же положение было зафиксировано и в Конституции РТ, принятой 6 ноября 1992 г. (введена в действие 30 ноября).

Таким образом, паритетный национализм как официальный по­литический курс элиты Татарстана утвердился между августом 1990— ноябрем 1992 гг. Отчасти такой выбор объяснялся комму­нистическим прошлым руководства республики, предполагавшим приверженность «интернационализму». Но основным фактором на­до признать осознание элитой необходимости опоры на большинст­во граждан Татарстана при отстаивании перед Центром нового по­литического статуса республики. Потребность в поддержке боль­шинства татарстанцев особенно обострилась после провала подписания Союзного договора в результате августовского путча в 1991 г. и последовавшего распада СССР, когда новая политичес­кая ситуация потребовала проведения 21 марта 1992 г. референ­дума по вопросу о статусе Татарстана.

Получив поддержку 61,4% граждан республики, принявших учас­тие в референдуме, власти Татарстана смогли закрепить итоги го­лосования в Конституции РТ, где появилось следующее ключевое положение: «Республика Татарстан — суверенное государство, субъект международного права, ассоциированное с Российской Фе­дерацией — Россией на основе Договора о взаимном делегирова­нии полномочий и предметов ведения» (статья 6) Но одновремен­но в статье 1 Конституции было зафиксировано, что Татарстан как государство «выражает волю и интересы всего многонациональ­ного народа республики».

Итак, в этом документе источником суверенитета государства

и )

объявляется «многонациональный народ». В итоге понятие «татарс­кая нация» оказалось «растворенным» в отмеченном выше опре­делении «многонационального народа». То, что такое изменение формулировок не было случайностью, видно из книги государст­венного советника при Президенте Республики Татарстан по поли­тическим вопросам Р.С.Хакимова «Сумерки империи» (Казань, 1993), в которой отмечено, что «нация — это граждане, объеди­нившиеся а государственную общность независимо от этничес­кого происхождения». Ясно, что тут мы имеем дело с теоретичес­ким обоснованием политического курса правящей элиты по форми­рованию государственной общности «татарстанцев».

Этот курс подвергся впоследствии критике. Идеологи радикаль­ного крыла национального движения заявили, что надо стремиться не только превратить Татарстан в государство, «служащее инте­ресам только татарского народа», но и создать в Евразии «экс­территориальное национальное управление татарской нации» в лице Национального собрания (Милли Меджлиса). Идеологи уме­ренного крыла национального движения обвинили правящую элиту в том, что она не принимает во внимание при проведении политики нациеобразования фактор культуры, который не может не включать этническое измерение. Но политическая элита Татарстана посто­янно подчеркивает поликультурный характер татарстанского сооб­щества, что говорит о продолжении линии на формирование граж­данской нации.

Глава 7

СОСТОЯНИЕ И ПЕРСПЕКТИВЕ!
ТАТАРСКОЙ нации

В последние годы в России сложилась новая общественно-по­литическая ситуация, в рамках которой Республика Татарстан и та­тарская нация испытывают все большее воздействие федеральных политических групп, идеологических течений, зачастую действую­щих в направлении противодействия тому возрожденческому по­тенциалу нации и республики, который многим федеральным струк­турам кажется чрезмерным. В основе такой общефедеральной по­литики лежит непризнание современной правящей элитой РФ наличия в этнической мобилизации демократического потенциала, способного внести положительный вклад в становление российско­го гражданского общества. Ее выражениями можно было бы наз­вать низведение суверенитета Татарстана до минимального уров­ня; наступление на этническое единство татарской нации в ходе подготовки к проведению всероссийской переписи населения 2002 г.; стремление не допустить укрепления общественных функций та­тарского языка (включая отмену перехода к латинской графике); вы­работка мер против укрепления национальной и религиозной идеи-
тичности (попытка контроля над содержанием школьных учебников истории, ограничения в сфере мусульманского образования, навя­зывание проекта «русского» ислама и т.д.). В этих условиях слож­ность стоящих перед татарской нацией задач многократно возрас­тает.

Среди них прежде всего следует выделить проблему взаимо­действия этнополитического центра в лице Республики Татарстан с татарами, живущими за ее пределами. Как уже было отмечено выше, эта проблема возникла после образования Татарстана и су­ществовала весь советский период. Она связана как с особеннос­тями расселения татар, являющихся разделенной нацией, — из 5554,6 тыс. российских татар по переписи 2002 г. лишь 2000,1 тыс. (36 %) проживают в республике, так и со сложившимися институ­циональными механизмами национального культуропроизводст- ва, — они практически полностью сосредоточены в Татарстане. Такое положение создает большие сложности в обеспечении нор­мального этнокультурного воспроизводства татар. Именно учиты­вая это обстоятельство, Республика Татарстан взяла на себя обя­зательство (статья 14 Конституции РТ) содействовать сохранению и развитию этнокультурного потенциала диаспорально расселен­ных групп татар,

Однако при попытке реализации данной статьи возникают труд­ности. С одной стороны, российское законодательство и админист­ративная практика не предполагают сотрудничество Татарстана с другими субъектами РФ с целью обеспечения культурных нужд та­тар, живущих в других регионах. К тому же в настоящее время единственной основой такого межрегионального сотрудничества яв­ляются межрегиональные соглашения (договор), статус которых неясен; кроме того, они не имеют обязательного характера и в слу­чае их невыполнения или нарушения какие-либо санкции не пре­дусмотрены. Федеральные государственные структуры, которые могли бы обеспечить взаимодействие субъектов в указанном нап­равлении, практически отсутствуют или на них такая функция не возложена. В итоге республике для обеспечения культурных нужд татар, живущих за пределами Татарстана, приходится выходить на соответствующие региональные ведомства, минуя федеральные ор­ганы управления, так сказать, напрямую. С другой стороны, статья 14 Конституции РТ до сих пор остается не подкрепленной финансо­выми ресурсами, конкретными правовыми нормами и администра­тивно-управленческими механизмами. Возникают даже вопросы о возможности и целесообразности выделения в бюджете РТ отдель­ной статьи на расходы по обслуживанию культурных нужд диаспо­рально расселенных групп татар. И они имеют под собой объектив­ные основания, так как речь фактически идет о частичном пере­распределении средств из бюджета Татарстана в другие регионы без всякой компенсации со стороны федерального центра. Не про­работаны в республике и вопросы о государственных институтах,

147

 

 

осуществляющих такое обслуживание (то ли это должно быть Ми­нистерство по национальным делам, то ли отдельные подразделе­ния в рамках существующих министерств образования и науки, куль­туры и т.д.), а также механизмах осуществления их связей с феде­ральными и региональными министерствами и ведомствами.

Далее надо отметить крайнюю слабость общенациональных ор­ганизаций татар. Достаточно точным индикатором дел в этой сфе­ре является полное отсутствие выражения татарского вектора в по­литической сфере в виде политической организации (партии), от­ражающей этнонациональные интересы. Одна из главных причин — это политика федерального центра: формирование политических пар­тий на этнической основе запрещено законодательно, какое-либо представительство этнических интересов на уровне Федерального соб­рания также отсутствует. Относительная малочисленность татар (они составляют 3,8 % населения страны) тоже играет свою отрицатель­ную роль. Но более важным надо признать отсутствие должной кон- солидированности национальной элиты, к тому же довольно поверх­ностно осознающей общенациональные задачи. В большинстве сво­ем она не обладает навыками политической деятельности, необходимыми в современных условиях, идеологическими концепта­ми, умением использовать выводы и рекомендации аналитиков. В итоге татарская политическая элита не успевает вырабатывать адекват­ные происходящим в России политическим процессам меры под­держания национального возрождения, начавшегося в конце XX в.

На общественном уровне интересы татарской нации также предс­тавлены крайне недостаточно. За последние годы татарское общест­во обращалось к нескольким моделям такого представительства. Вначале был Татарский общественный центр (затем — ВТОЦ). Но он скорее являлся зародышем политической организации (была да­же попытка введения в нем членства); к тому же сейчас ВТОЦ су­ществует скорее номинально. Затем последовала организация Мил­ли Меджлиса, претендовавшего на выполнение роли своеобразно­го парламента.

К настоящему времени из-за радикализма, не поддержанного обществом, и по иным причинам это объединение также стало пе­риферийным. В итоге в качестве общественных органов, представ­ляющих всю этнонацию, в настоящее время выступают Всемирный конгресс татар (ВКТ) и Федеральная национально-культурная авто­номия татар (ФНКАТ) РФ. Последняя организация еще полностью не достроена — региональные НКАТ имеются лишь в двух десятках российских регионов; во-вторых, она практически не функциониру­ет, уйдя организационно под крыло ВКТ. Фактически, таким обра­зом, остается лишь Всемирный конгресс татар. Но он, согласно его зарегистрированному уставу, является не чем иным, как «Между­народным союзом общественных объединений». К тому же дирек­тор Института этнологии и антропологии РАН В.А.Тишков опреде­лил ВКТ как «этнособрание».

Несмотря на политическую ангажированность определения Тиш- кова, приходится признать, что доля истины в нем есть, так как базу ВКТ составляют не реальные татарские избиратели, организован­ные в национальные избирательные курии (округа), а обществен­ные объединения, представительность многих из которых вызыва­ет обоснованные сомнения. Далее, эта организация собирается лишь один раз в 5 лет, оставляя на своем месте между конгрессами лишь исполнительный орган (исполком ВКТ). Не уходя в детали, можно было бы отметить, что Милли Меджлис образца 1917—1918 гг., бывший настоящим парламентом татарского народа, избирался и функционировал при кардинальных различиях с нынешними ВКТ. То, что рассматриваемая организация является всего лишь разно­видностью общественных объединений, доказывается и тем, что она ни разу за весь период своего существования с 1992 г. не смог­ла принять хотя бы что-нибудь похожее на национальный бюджет.

Таким образом, у нас нет ни одной сколько-нибудь легитимной общественной организации, представляющей интересы всего та­тарского сообщества. В этой связи заметим, что фактический зап­рет Государственной думой введения латинского алфавита у татар после того, как за это единогласно проголосовали делегаты ВКТ созыва 1997 г. наглядно показывает, что федеральные политики не рассматривают этот институт как выразителя воли всех татар. И, надо сказать, логика, хотя и имперская, в действиях федераль­ного центра в данном случае есть.

В связи с рассматриваемой проблемой общенациональных ор­ганизаций, необходимо остановиться и на вопросе национально­культурной автономии татар. Дело в том, что такой форме нацио­нальных объединений, как НКА, на федеральном уровне придается особое значение, что прямо вытекает из недавнего (от 3 марта 2004 г.) постановления Конституционного суда РФ. Оно подчеркну­ло, во-первых, что НКА является «способом самоопределения эт­нической общности», «формой самоорганизации» по «обеспече­нию... этнокультурных прав и интересов»', во-вторых, было от­мечено, что через них «осуществляется государственная поддержка национальных меньшинств в целях сохранения их самобытности, развития языка, образования, национальной культуры»', в-третьих, что очень важно, был сделан вывод, что в пределах отдельного субъекта РФ «может быть образовано не бо­лее одной подлежащей государственной регистрации региональ­ной национально-культурной автономии граждан РФ, относящих себя к определенной этнической общности». Понятно, что тут име­ется в виду то, что при решении общих проблем национальных мень­шинств государственные органы и органы местного самоуправле­ния предпочитают иметь дело с одной признанной государством организацией, представляющей интересы конкретных этнических групп. Отсюда возникает проблема дальнейшего движения по об­разованию татарских региональных национальных структур.

На первый взгляд кажется, что путей для этого движения два: а) через завершение создания во всех субъектах РФ, региональных НКА татар и объединение их в рамках уже существующей и заре­гистрированной Минюстом РФ федеральной НКАТ, б) через созыв региональных татарских конгрессов, образование их исполнитель­ных органов и включение в ВКТ. При анализе этих двух вариантов становится понятным, что первый путь предпочтительнее: во-пер­вых, создание региональных НКА прописано законодательством, тог­да как механизм созыва региональных конгрессов неясен; во-вто­рых, если к региональным конгрессам идти через созыв местных (городских, районных) конгрессов, фактически получаются те же НКА, только не поддержанные законом. Однако если дать новый импульс процессу создания в российских регионах татарских НКА, придется уточнить область деятельности ФНКАТ и ВКТ, фактичес­ки размежевав сферы их интересов Это важно и потому, что в ус­ловиях, когда за разными местными этнообъединениями скрыва­ются не только притязания их лидеров, но и групповые интересы, без уточнения функций двух обозначенных выше общенациональ­ных структур, достичь консолидации татар на региональном уровне не удастся. Причем надо иметь в виду, что в некоторых случаях, даже опираясь на федеральное законодательство, не удается фор­мировать региональные НКА — в Башкортостане, например, про­цесс создания республиканской НКА татар со стороны администра­тивных органов целенаправленно торпедируется.

Между тем надвигающаяся угроза укрупнения российских реги­онов, даже если она пока напрямую не затрагивает национальные республики, на повестку дня ставит кардинальную проблему сбли­жения Татарстана и Башкортостана. Но оно невозможно без внут­ренней федерализации Башкортостана, которая может быть реа­лизована только через изменение статуса татарской этноязыковой группы в данной республике.

В ближайшее время грядет серьезнейшая реформа местного са­моуправления. Можем ли мы сегодня просчитать ее последствия? Скажем, вот такой аспект этой реформы: татарские общины, ком­пактно проживающие в сельских районах (представьте два десятка смежных татарских районов в Башкортостане), в целом ряде слу­чаев далеко не бедных или в силу относительной многочисленнос­ти могущих быть во многих городах России политически значимой силой, впервые получат прямой или косвенный доступ к ресурсам, смогут сами выбирать местных руководителей или существенно пов­лиять на процесс выборов.

Кстати, данная реформа затронет, и в не меньшей степени, Та­тарстан. В последнем случае сразу возникает вопрос о внутренних механизмах сохранения единства татарстанского политического пространства. Решений тут может быть несколько: от создания ук­рупненных, типа кантонов, административно-территориальных еди­ниц, эффективного экономического районирования республики до

и<

 

 

 

прямого использования татарского фактора через создание разветв­ленной сети внутриреспубликанской национальной организации (например, филиалов ВКТ во всех районах или похожих структур, построенных по др. принципу).

Некоторые политики полагают, что для этого больше подойдет партийная структура, например, общественное движение «ТНВ». Однако последний вариант менее эффективен, ибо такая органи­зация может быть использована во внутренней борьбе за власть, в ситуации конфронтации элит, способной разрушить республиканс­кое политическое пространство. Да и в целом сохраняется пробле­ма представительства в республике татарской общины как самос­тоятельного политического субъекта. Такое представительство в настоящее время осуществляется через татарскую элиту. Однако при возможном расколе среди нее по политическим, идеологичес­ким и иным причинам такая система оказывается неэффективной Если в дальнейшем ставить цель усиления роли этнического фак­тора в политической жизни Татарстана, это потребует внесения из­менений в действующую Конституцию РТ, нового внутреннего ад­министративного обустройства республики с учетом этнического на­чала. Политическая элита в республике к таким радикальным шагам еще не готова.

Теперь о религиозном факторе. Надо прямо сказать, что в Та­тарстане процессы, происходящие в мусульманском сообществе (умме) России, в первую очередь в его татарском сегменте, долж­ным образом не изучаются. Перечислим лишь некоторые важней­шие проблемы, относящиеся к этой области: не найдены формы организационного единства татарско-мусульманских общин России и СНГ; не дана оценка формированию нового традиционализма, враждебно настроенного к реформаторству и прогрессу; сохраня­ются сложности с интеграцией кряшенского сообщества в общета­тарский мир, отчасти закономерно связанной с усилением конфес­сионального начала, но и по другим причинам (например, это обо­собление поддерживают РПЦ и некоторые федеральные структуры); происходит постепенное формирование в крупных городах России противоречий между коренным мусульманским населением, преи­мущественно состоящим из татар, и выходцами с Кавказа, число которых, как известно, будет расти и дальше, как и их политический вес; поставлено под сомнение интеллектуальное лидерство татар в мусульманской умме России и др. Надо также иметь в виду, что начавшаяся в конце XX в. реисламизация татарского общества — о чем говорят все социологические исследования, — фактически про­исходит на базе не «высокого», а так называемого «народного» ис­лама, в том числе и потому, что исламское наследие татарских иде­ологов XIX— начала XX вв. массам, как и большинству интеллекту­алов, попросту недоступно. А это означает, что мы сейчас лишены самой идейной базы создания современной нации, ибо, как предуп­реждает такой известный социальный антрополог, как Э.Геллнер, без «очищенного», или «высокого», ислама современное общество (он называет его «анонимным мобильным обществом») попросту невозможно построить.

Новые моменты во внутринациональной жизни появляются и в связи с выделением в ходе переписи 2002 г. из состава татарской этнии отдельных этнических образований, в частности сибирских татар (численность—10 тыс.чел.). Руководство НКА сибирских та­тар и татар, проживающих в Тюменской области, собирается обра­титься в федеральные органы власти и управления с просьбой приз­нать, на основе данных переписи, сибирских татар самостоятель­ным этносом и включить в перечень коренных малочисленных народов Сибири и Дальнего Востока. Кроме того, только что опуб­ликован учебник «Элипба»(Букварь), учитывающий диалектные осо­бенности говоров сибирских татар. Из-за того, что диалектные осо­бенности сибирских татар по ряду причин стали сейчас доминиро­вать в местах их компактного проживания, этот фактор требует серьезного анализа проблемы соотношения литературной нормы и диалекта в образовательной сфере в районах расселения сибирс­ких татар, а может быть, и в других регионах. Вообще по проблеме взаимодействия сибирских татар, их общественных объединений с Татарстаном, общенациональными органами требуется серьезный обмен мнениями ученых, политиков и выработка соответствующих решений.

Аналогично обстоит дело, как уже отмечалось, с крещеными та­тарами (кряшенами), около 1/10 части которых (25 тыс.чел.) во вре­мя переписи 2002 г. самоопределились как кряшены. К ним следует добавить 10 тыс. нагайбаков, тех же крещеных татар, уже включен­ных федеральным законом в список малочисленных народов.

В данном разделе были обозначены лишь отдельные проблем­ные блоки, которых на самом деле значительно больше. Скажем, можно было бы провести самый серьезный разговор о концепции национального университета, о ситуации с положением татарского языка и культуры, а также о многих других фундаментальных ас­пектах состояния татарской нации.

По всей видимости, татарское общество переживает сейчас весь­ма серьезный идеологический кризис, знаменующий поворотный мо­мент в его развитии. Ситуация усугубляется ожидаемой в ближай­шем будущем борьбой разных политических групп в республике за политическое доминирование. Она, в случае неблагоприятного сте­чения обстоятельств, может даже привести к распаду татарстанс­кого политического пространства, повлияв тем самым крайне отри­цательно на татарское общество, и так подверженное негативным процессам денационализации и деконсолидации.

Поэтому интеллектуалам необходимо задаться вопросом о глу­бинных причинах замедления начавшегося процесса национально­го возрождения, который наблюдается в данное время. Ответ на поставленный вопрос требует комплексного анализа совокупности многих факторов (социальных, экономических, культурных и т.д.). К нему научное сообщество Татарстана еще не готово прежде всего потому, что применительно к татарскому обществу оно практичес­ки не исследовано или исследования находятся лишь на началь­ной стадии. В настоящее время можно говорить больше о методо­логических подходах к такому анализу С этой точки зрения можно было бы обозначить несколько ключевых моментов, позволяющих понять специфику нынешнего положения татарской нации.

Полагаем, что восстановить татарскую политическую нацию в полной мере в постсоветский период не удалось. В настоящее вре­мя налицо не эффективная и политически недостаточно организо­ванная татарская этнонация, а довольно аморфная этническая мас­са (этния); не зря у нас в ходу понятие «народ» (халык).

Республика Татарстан татарской автономией является скорее в некоторой потенции, нежели в действительности. Ибо для того, что­бы Татарстан действительно стал татарской автономией, его необ­ходимо глубоко преобразовать, что было бы невозможно без очень серьезных внутренних реформ, в том числе и конституционных. По­ка предпосылки для этого еще не созрели.

На политическом пространстве России татарская этнонация представлена лишь посредством Республики Татарстан. Послед­няя, в силу ряда причин, такую функцию не может выполнять в пол­ную меру. Других институтов представительства интересов этни­ческих сообществ в России нет.

Особенности нынешней ситуации, связанной с состоянием та­тарского общества, во многом объясняются действием рассмотрен­ных выше факторов. Если поставить вопрос о путях выхода из сос­тояния, в котором оказались татары, то можно было бы указать на осознанную деятельность татарской политической и бизнес-элит по конструированию нации. Но национальная элита пока далека от кон­солидации. Хотя причин этому много, основной является отсутст­вие у данного процесса идеологического составного. Последнего нет потому, что нам не удалось создать адекватную времени «вы­сокую» культуру, опирающуюся на исламские ценности, получив­шие современную трактовку. Поэтому, в отличие от джадидистских политиков начала XX в., у современных татарских политиков нет идеологических ориентиров. Неудивительно, что татары, вместо того чтобы решать собственные проблемы, став реальным субъектом происходящих в России политических процессов, раз за разом вы­полняют функцию марионеток, используемых в чужих политичес­ких играх.

В России татарский фактор является структурообразующим. Бу­дучи одним из базисных элементов российской государственности и российского этнокультурного пространства, татары обречены быть важнейшей частью тюрко-мусульманской цивилизации России, яв­ляющейся второй наиболее значимой составной поликультурного российского сообщества. Как приверженцы реформаторского исла-

И (

 

ма, они могут стать силой, способной придать демократический им­пульс тюрко-мусульманскому сообществу России и даже СНГ. Бо­лее того, татары способны возглавить и либерально- исламское (джадидистское, евроисламское) движение в мире, усиливая пози­ции России как европейски ориентированного государства. Поэто­му статус Татарстана в рамках Российской Федерации вытекает из особой роли татар в Евразии — быть либерально-прогрессистски- ми лидерами тюрко-мусульманского сообщества на территории быв­шего СССР. Однако понимания такой роли татар со стороны цент­ральных элит России на сегодня нет. Его нет по многим причинам, в том числе и потому, что наши заявки на этот счет, во-первых, не сформулированы конкретно, во-вторых, организационно и финан­сово не подкреплены.

В дальнейшем татарским интеллектуалам надо исходить не толь­ко из необходимости «достроить» татарскую политическую нацию, но и из задачи формирования в России более крупного тюрко-му­сульманского сообщества. Именно оно могло бы стать в стране пол­ноправным партнером носителей православно-русской цивилиза­ции и иных культур. В конечном счете такое развитие пошло бы только на пользу России, разумеется, если рассматривать дальней­шее продвижение страны как будущее многокультурного, процве­тающего сообщества.

Однако быстрота перехода как Татарстана, так и России в новое состояние в решающей степени зависит от уровня понимания со стороны элит стоящих перед ними задач. Применительно к Татарс­тану, которому, возможно, некоторое время придется действовать в одиночку, можно было бы посоветовать в лице его элиты обра­тить особое внимание на интеллектуальное выстраивание желае­мого будущего. Это не только разработка глубоко фундированных сценариев нововведений и механизмов их реализации, но и подго­товка высококлассных менеджеров-технократов, политологов и т.д., способных на самом высоком уровне заниматься указанными вы­ше технологиями «перехода».

Заключение

Ф

Татары относятся к числу немногих народов Евразии, создав­ших самостоятельную уникальную тюрко-мусульманскую цивили­зацию. Государственность их предков своими истоками восходит к периоду раннего средневековья, продолжая развиваться вплоть до позднего средневековья (гуннские объединения, Тюркский каганат и его наследники: Великая Болгария, Хазарский каганат, Волжская Булгария, Кимакский каганат и кипчакские объединения, татарские государства XII в., Улус Джучи, татарские государства XV—XVI вв.: ханства Казанское, Касимовское, Астраханское, Сибирское (с пред­шественниками в лице государства Шибанидов и Тюменского ханст­ва), Ногайская орда, а также Крымское ханство, просуществовав­шее до 1783 г

Как старописьменный народ, пользовавшийся рядом алфавитов (древняя письменность — тюркская руника, сХ в. по 1927 г. — араб­ская, с 1928 по 1939 гг.— латинская графика, затем — алфавит на кириллической основе), татары обладают богатым письменным нас­ледием. Самый ранний из сохранившихся литературных памятни­ков на старотатарском языке написан в XIII в. (поэма Кул Гали «Кыйса-и Йосыф»). Рукописное наследие на татарском языке нас­читывает несколько десятков тысяч экземпляров.

С началом книгоиздания на татарском языке (конец XVIII в. и 1917 г.) были изданы на арабской графике 15 тыс. наименований книг общим тиражом около 50 млн.экз До начала советского пери­ода в России с 1905 г. ежегодно выходило около 20 татарских газет и журналов (всего больше 100). Практически ни один народ, кроме русских, в России не обладает таким богатейшим культурным нас­ледием, как татары.

Со второй половины XIX в. взамен старотатарского литератур­ного языка (тюрки), не вполне понятного широким народным мас­сам, на базе распространенных в Поволжье диалектов начинает раз­виваться современный общенациональный литературный язык, уже к 1910-м гг. занявший доминирующее положение в общественной

 

жизни. Заметим, что в России переход к новым общенациональным формам литературного языка в дореволюционный период был характерен лишь для ограниченного числа достаточно развитых наций.

Татары, как и всякий крупный этнос, обладают сложной внутри- этнической структурой. Она является результатом интенсивных процессов этнической консолидации этапа сложения их в нацию (XVIII — начало XX вв.). Именно в этот период взамен локальных этносословных, конфессиональных наименований у них закрепил­ся единый этноним «татары», который уже в первых десятилетиях XX в. стал общим национальным наименованием почти для 90% представителей татарской национальности Некоторая обособлен­ность, связанная с сословными и религиозными особенностями, сох­ранилась у части сибирских (бухарцы), астраханских (карагаши) и крещеных татар (кряшены, отдельно от них — нагайбаки), частич­но— у мишарей и тептярей в Приуралье.

Бытование у ряда локальных групп к 1920-м гг собственных на­именований (мишэр, типтэр, керэшен, нагайбэк, карагаш) было связано с незавершенностью к этому времени среди татар процес­са консолидации. Однако в целом невозможно отрицать большие достижения на пути к этнонациональной консолидации татар к на­чалу XX в

Если провести общий анализ этой проблемы, то можно сделать следующее заключение Во-первых, народная культура татар нес­мотря на ее региональную вариативность, в своей основе едина. Во-вторых, народно-разговорный татарский язык, состоящий из трех диалектов (западного — мишарского, среднего — казанско-татарс­кого и восточного — сибирско-татарского) и стоящего несколько особняком языка астраханских татар (фактически это два языка — юртовских татар, который близок к татарским диалектам Поволжья, и карагашей, родственный ногайскому языку), в лингвистике в це­лом рассматривается как один — татарский языковой комплекс (язык). В-третьих, при становлении татарской нации сложилась об­щенациональная культура (в науке она называется «высокой» куль­турой), обслуживающая всех татар России (за исключением крымс­ких татар, большинство которых сейчас живет на территории друго­го государства). Эта «высокая» культура, создаваемая сложной системой государственных социальных институтов (национальные СМИ, школа, научные учреждения, издательства, театры, ансамб­ли и т.п.), обеспечивает реальное единство татар как националь­ной общности.

и«

В связи с тем, что татарская нация сложилась на территории России, она в этом государстве входит в число коренных (абори­генных) народов. Хотя в некоторых случаях отдельные группы та­тар, живущие в РФ, могут быть причислены к диаспоре, большинст­во, населяющее Волго-Уральский регион и Западную Сибирь, к дан­ной категории не относится Поэтому в составе многонационального народа РФ татары смело могут претендовать на статус государст­вообразующего этноса. Пока они являются вторым по численности (после русских) народом, это становится особенно очевидным.

Важнейшей предпосылкой дальнейшего развития татарского со­общества яаляется национальное единство Оно и в дальнейшем будет базироваться на «высокой»культуре, создаваемой и обраба­тываемой интеллектуалами, Национальная научная и политичес­кая элита должна обращать особое внимание на нахождение всех этнических групп татар под этим общим «колпаком» культуры. Уход тех или иных групп к другой культуре или к локальным формам куль­туры приведет к ассимиляции или возврату средневекового состоя­ния.

 

Рекгменауемал литература

♦

Андерсон Б. Воображаемые сообщества.— М. 2001.

Ахмедов Б.А. Государство кочевых узбеков.— М., 1965.

Эхмэтжанов М.И. Нугай Урдасы: татар халкынын рухи мирасы.— Казан, 2002.

Валеев Ф.Т., Томилов Н.А Татары Западной Сибири: История и культура— Новосибирск, 1996.

Вернадский Г.В. Монголы и Русь.— Тверь, М., 1997.

Геллнер Э. Нации и национализм — М., 1991.

Hal peri п Ch.J. Russia and Golden Horde — Bloomington, 1987.

Golden B.P. An introduction to the history of the Turkic peoples, Ethnogenesis and state formation in medieval and early modern Eurasia and the Middle East.— Wiesbaden, 1992.

Деулэтшин Г.М. Торки-татаррухимэдэниятетарихы.— Казан, 1999.

Егоров В.Л. Историческая география Золотой Орды в XIII — XIV вв.— М„ 1985.

Зайцев И.А. Астраханское ханство,—М., 2004.

ZimonyG. The origins of the Volga Bulghars.— Szeged, 1990.

Исхаков Д.М. Проблема становления и трансформации татарской нации,— Казань, 1997.

Исхаков Д.М. От средневековых татар к татарам нового времени: Этнологический взгляд на историю волго-уральских татар.— Казань, 1998.

Исхаков Д.М. Суверенный Татарстан //Документы. Материалы. Хро­ника. — М., 1998 —Т. 1 — 3.

Исхаков Д.М., Измайлов И.Л Этнополитическая история татар в VI — первой четверти XV вв.— Казань, 2000

Кляшторный С.Г., Савинов Д.Г. Степные империи Евразии.— СПб., 1994.

К ы ч а н о в Е.И. Кочевые государства от гуннов до маньчжуров,— М , 1997.

Мэржэни Ш. Мостэфадел-ехбар фи эхвали Казан вэ Болгар,— Ка­зан, 1989.

Новосельцев А.П. Хазарское государство и его роль в истории Восточной Европы и Кавказа.— М., 1990.

Плетнева С.А. Кочевники Средневековья: поиски исторических закономерностей.— М., 1982.

R о г I i с h А.-А. The Volga Tatars: A profile in national resilience.— Stanford, 1986.

Сафаргалиев М.Г. Распад Золотой Орды.— Саранск, 196^п.

Смит Э. Национализм и модернизм,— М 2004.

Султанов Т.И. Кочевые племена Приаралья в XV — XVII вв Воп­росы этнической и социальной истории.— М , 1982.

Татары Среднего Поволжья и Приуралья,— М., 1967.

Татары. — М., 2001.

Трепавлов В.В. История Ногайской Орды.— М., 2001.

Усманов М.А. Жалованные акты Джучиева Улуса XIV —XVI вв,— Казань, 1979.

Фахрутдинов Р.Г. Очерки по истории Волжской Булгарин.— М., 1984,

Федоров-Давыдов Г.А. Культура и общественный быт золото­ордынских городов. — М., 1964,

Федоров-Давыдов Г.А. Кочевники Восточной Европы под вла­стью золотоордынских ханов,— М., 1966.

Федоров-Давыдов Г.А. Общественный строй Золотой Орды,— М„ 1973.

Федоров-Давыдов Г.А Искусство кочевников Золотой Орды: Очерки культуры и искусства народов евразийских степей и золотоордын­ских городов.— М., 1976.

Федоров-Давыдов Г.А Денежное дело Золотой Орды.— М„ 2003

Frank A.J. Islamic historiography and «Bulgar» identity among the Tatars and Bashkirs of Russia.— Leiden, 1998.

Fisher A.W. Crimean Tatars — Stanford, 1978.

Хакимэянов Ф.С. Эпиграфические памятники Волжской Булгарин и их язык.— М., 1987.

Хаким Р. Сумерки империи: К вопросу о нации и государстве —Ка­зань, 1993.

Хаков В.Х. Татар адэби теле тарихы.— Казан, 1993.

Халиков А.Х. Происхождение татар Поволжья и Приуралья.— Ка­зань, 1978.

Хасанов XX. Формирование татарской буржуазной нации,— Казань, 1977.

Хобсбаум Э. Нации и национализм после 1780 года —СПб., 1998.

Худяков М.Г. Очерки по истории Казанского ханства.— Казань 1990.

Ху з и н Ф.Ш. Волжская Булгария в домонгольское время (X — начало XIII вв.).— Казань, 1997.

Шамильоглу Ю. Формирование исторического сознания татар Шигабутдин Марджани и образ Золотой Орды // Татарстан.— 1991.— № 10,— С. 21 —25.

Шамильоглу Ю. «Карачи беи» поздней Золотой Орды: заметки по организации монгольской мировой империи II Из истории Золотой Орды — Казань, 1993.— С. 44 — 60.

Исхаков Дамир Мавлявеевич

Татары: п< m i шна ■ ттнс граФнл

(этническая история татарского народа)

Редактор И. Ф. Сафин
Художник Р.Г.Шамсутдинов
Художественный редактор Р.Г.Шамсутдинов
Техническое редактировение и компьютерная верстка А.С.Газиззянова
Корректоры Н.И.Максимова, А.ГХамитова

Оригинал-макет подписан в печать 26.11.2005. Формат бОхЭО'Лв.

Бумага офсетная. Гарнитура «Arial Суг». Печать офсетная.

Печ. л. 10,0 + вкл 2,0. Уел. кр-отл 18,5. Уч.изд. л. 11,78 + вкл. 2,13.
Тираж 2000 экз. Заказ А-913,

ГУП Татарское книжное издательство. 420111. Казань, ул. Баумана 19.

Казань. Татарское книжное издательство. 2005.

http://www.tatarstan.ru/books/ E-mail: tki@books kazan.ru
Оригинал-макет подготовлен с помощью пакета программ Jahat™.
ОАО кИдел-Пресс» 420066. Казань, ул. Декабристе”, 2.