Дина Мустафина. Бунт татар-мусульман в 1748 г. Несостоявшийся факт или вымысел?

Дина Мустафина, 
кандидат исторических наук 

 

Социальные потрясения неизменно вносили в привычное течение жизни российского общества своеобразное оживление, выводили из дремы его верхи и низы, взбадривали и заставляли мобилизоваться административно-управленческие структуры, вынуждая их эффективнее функционировать, в конечном итоге неизменно обусловливали если уж не изменение характера внутриполитического курса, то хотя бы корректировку методов его проведения. 

Властные структуры, однажды столкнувшиеся с антиправительственными выступлениями населения, склонны были видеть в любом известии об ожидаемом, готовящемся «бунте» угрозу, против которой следовало немедленно принять меры. Это вытекает из самой природы и логики существования государства, иначе и быть не могло. Поэтому, обнаруживая в архивах свидетельствующие о подобных случаях документы, не колеблясь, мы принимаем зафиксированные в них сведения за факт, состоявшийся или своевременно пресеченный. Нам просто не приходит в голову усомниться в его достоверности, мы не задумываемся о том, действительно ли данный факт имел место. 

Как правило, нас больше интересует достоверность рукописи, самого источника. Мы часто забываем один из бесспорных постулатов источниковедения о недопустимости слепого следования источнику, привлечения к исследованию без критического анализа его текста и поиска параллельных свидетельств о том или ином явлении, событии, факте в других источниковых материалах. Кроме того, служебное рвение, желание отличиться, карьеризм, страх, месть, демонстрацию преданности и другие свойства человеческой природы при анализе документального материала учитывать принято не всегда, если только речь не идет о каком-либо историческом деятеле. Как будто бы в прошлом лица, причастные к возникновению дошедших до нас письменных свидетельств, обладали исключительной добропорядочностью и оказавшиеся зафиксированными явления базировались на абсолютно достоверных сведениях. 

Вспомнить об этом нас заставили документальные материалы, составившие целое «дело» о готовящемся антиправительственном бунте. Переполох в административных кругах Казанской и Оренбургской губерний, затем в Правительствующем Сенате, Военной коллегии, их канцеляриях, беспокойство самой императрицы в 1748 г., особенно в феврале-июне, вызвали анонимные («подметные») письма, представленные 9 февраля отмеченного года в Казанскую губернскую канцелярию одновременно двумя должностными лицами¹. Письма были вложены в адресованные на имя этих служащих запечатанные пакеты: на красном сургуче был сделан оттиск монетой с изображением орла. 

Первый пакет был передан секретарю канцелярии Михаилу Григорьевичу Полянскому новокрещеном Федором Петровым, который якобы вырвал его из рук татарина, сопровождавшего некоего Ермака Усеинова из д. Корсы Арской дороги, приезжавшего к указанному чиновнику «для своих нужд»^I. М. Г. Полянский распечатал пакет при свидетеле — гостившем у него казанском купце Андрее Тихоновиче Пушникове. 
Второй пакет был передан казанскому полицмейстеру подполковнику Александру Алексеевичу Маматову отставным капралом Лукой Осиповичем Гневышевым, подобравшим его после ухода подходившей к нему группы школьников из Казанской гарнизонной школы². 

Анонимные письма, носившие характер предупреждения, были идентичными по содержанию и начертаны на четвертинке листа, не имели адресата, но содержали указание на факт составления и присылки из Москвы. Как выяснилось в ходе проверки, оба письма были выполнены одним почерком, а адресат на пакетах указан другим лицом. В обоих письмах излагались пророческие предсказания бывшей казанской царицы Сююмбике, оплакивавшей 3 октября 1552 г. взятие Казани войсками Ивана Грозного. Царица якобы заявила, что через каждые 39 лет будет иметь место битва за город и по прошествии девятнадцати 39-летних циклов он (город. — Д. М.) будет отвоеван. Аноним предупреждал, что прошло уже четыре цикла по 39 лет и время приближается к концу пятого цикла, наступающего в 7256 г. (1747/48) в момент мартовского новолуния. Поэтому будто бы татары, как в Татарской слободе, так и в уезде, целенаправленно и с воодушевлением готовятся к вооруженному выступлению. В связи с этим следует опасаться массовой поголовной резни русского населения непосредственно в самом городе в ночь с 3 на 4 марта, выпадающую с воскресенья на понедельник. 
Неизвестный осведомитель подчеркивал, что все предыдущие попытки овладения Казанью начинались с действий (разорения) в уезде и в силу этого оказались обречены на неудачу. Вследствие этого в данном случае, мол, решено начать с расправы над городским населением «съ головы зачать» и тем самым избежать христианизации и неподъемного налогового бремени³. 

В письмах имеется также указание на то, что автор по происхождению является татарином, но крещенным, и страх перед бывшими соплеменниками-единоверцами заставляет его скрывать свое имя. Усомниться в достоверности факта существования новокрещена, анонимно составившего или причастного к написанию писем, у нас оснований нет. Судя по отдельным утверждениям («по руски луче не могу толмачить») и в целом по тексту писем, их автор действительно знал татарский язык и народные легенды. Другое дело, что однозначно определить побудительный мотив его шага невозможно. Остается предполагать, что продиктован он был либо опасениями за собственную жизнь и имущество, либо гипертрофированной законопослушностью осведомителя, либо желанием отомстить какому-то конкретному лицу, в результате всего этого попадавшему в поле зрения административно-судебных органов. К тому же не будем забывать, что российское общество к середине XVIII столетия успело твердо усвоить, что за недоносительство о готовящемся государственном преступлении может последовать жестокое наказание^II. 

Именно данное обстоятельство заставило 9 февраля 1748 г. прапорщика казанского гарнизона Андрея Нестеровича Неелова предъявить в губернскую канцелярию коменданту Блохину доставленное ему пономарем Иваном Степановым письмо с завода купца^III Петра Логинова, написанное 6 апреля⁴. В нем сообщалось о планировавшемся на «Масляную» неделю восстании татар в Закамье⁵. 
Учитывая, что государственным структурам пришлось в недавнем прошлом столкнуться с так называемым «башкирским» восстанием, развернувшимся в 1730-1735 гг., недавним восстанием ясачных татар в 1742-1744 гг., реакцию управленческих структур на данные «подметные письма» нетрудно предугадать. Справедливости ради отметим, что анонимные сообщения о бунтах были в рассматриваемое время далеко не редкостью⁶. 

Казанская губернская канцелярия сразу же отправила донесения о готовящемся бунте в Правительствующий Сенат и Военную коллегию, приложив к ним копии писем, предупредила промеморией о грозящей опасности Оренбургскую губернскую канцелярию и настойчиво попросила командировать в свое распоряжение половину Ревельского и Троицкого полков⁷. На это сообщение Сенат отреагировал указами от имени императрицы от 21 и 22 февраля 1748 г. (оригинальным и дубликатным), адресованными в первую очередь Казанской губернской канцелярии^IV, бригадиру Ивану Бардекевичу^V, оренбургскому губернатору тайному советнику Ивану Ивановичу Неплюеву. Так был запущен маховик государственной машины, весьма оперативно втянувший в делопроизводственный круговорот местные управленческие структуры Казани, Оренбурга, Уфы, Саранска, Ставрополя, Осы и ряда других городов^VI. 

Отмеченные указы предписывали местным властям в Казани срочно принять меры предосторожности, приличествующие случаю. Основной целью этих мер было выяснение того, насколько отвечают действительности сведения о готовящемся восстании, а в случае вспышки бунта — сведение его масштабов к минимуму, но еще лучше — быстрое пресечение, не дав распространиться. 

Способы достижения намеченного сводились к трем действиям. В первую очередь, надлежало направить в татарские поселения офицеров под видом сбора недоимок, рекрутов и лошадей за прошлые годы. Параллельно заслать тайных агентов для выведывания различных сведений о предстоящем бунте и, в особенности, о настроении населения и зачинщиках, т. е. собрать информацию, необходимую для принятия единственно верных, адекватных и результативных решений. Затем произвести обыски в домах у обывателей в слободах Казани и окрестных деревнях с целью выявления огнестрельного оружия и изъятия обнаруженного вооружения и боеприпасов. Наконец, в Казани опубликовать объявление об обнаружении писем, подкинутых в адресованных М. Г. Полянскому и А. А. Маматову пакетах, в котором предложить написавшему их лицу явиться в губернскую канцелярию, естественно, «без всякого опасения и боязни» и за приличное вознаграждение — 500 рублей. При этом следовало воздержаться от изложения содержания писем, дабы напрасно не будоражить общественное спокойствие, а обещанные деньги положить в фонарь на площади. Если аноним объявится, то не только передать их, но и заинтересовать его возможной дополнительной наградой и «довольною милостью» императрицы за предоставление исчерпывающей и точной информации о времени зарождения намерений о бунте среди татар и главных его зачинщиках⁸. Но он не явился. Деньги пролежали со 2 марта по 2 апреля и были взяты в губернскую канцелярию⁹. Не означало ли это, что автор-составитель не явился потому, что прекрасно знал о ложном характере сообщенных им известий? 

В числе мер предосторожности наиболее масштабной и требующей значительных материальных затрат, безусловно, стала организация возможного вооруженного противостояния бунту, обеспечение готовности к надлежащему отпору и подавлению антиправительственного выступления армейскими частями. Правительственные структуры поддержали требование-просьбу Казанской губернской канцелярии и приняли решение, отраженное в указах из Военной коллегии, о стягивании поближе к Казанскому уезду войск, находившихся, в частности, под командованием оренбургского губернатора, занимавшегося в то время строительством крепостей и укрепленных линий в Оренбургском крае. Тайному советнику И. И. Неплюеву, согласно упомянутой просьбе, надлежало предоставить из числа подчиненного ему воинского контингента в распоряжение Казанской губернской канцелярии часть рот Троицкого и Ревельского полевых драгунских полков. Троицкий полк находился на винтер-квартирах на границе с Уфимским уездом, а Ревельский состоял в ведомстве ставропольского коменданта полковника Останкова¹⁰. 

За неимением в Казанском гарнизоне солдат было решено передать в распоряжение губернской канцелярии команду под руководством подполковника Горина, производившую в Казани расследование участия населения в антиправительственных выступлениях в 1730-х гг. Кроме того, незамедлительно отправить в Казань занимавшиеся под началом фон Генинберга^VII в Саранске «сыскомъ воровъ и разбойниковъ» три роты, выделенные из состава Ростовского, Азовского и Вятского драгунских полков¹¹. Эти роты к 3 марта 1748 г. уже были размещены в Татарской слободе города Казани. В той части уезда, которая располагалась в Предкамье, были расквартированы неполные три роты (369 человек) Троицкого и две роты (200 человек) Ревельского полков¹². 

Одновременно были отправлены нарочные в Азовский, Ростовский и Вятский полки с требованием двигаться к Казани. Однако отсутствие причин для беспокойства в городе и округе, спокойный характер социально-политической обстановки позволили распорядиться о том, чтобы полки воздержались от дальнейшего продвижения в регион, остановились в пунктах, где их застанет нарочный, и находились в полной готовности к передислокации в район Казанского уезда. Казанский гарнизонный драгунский полк, располагавшийся на винтер-квартирах в Уфимской провинции, был извещен о необходимости пребывания в готовности к выступлению-походу. В случае возникновения дополнительной нужды в профессиональных военных людях разрешено было привлечь к охранно-сторожевым и карательным действиям против бунтовщиков еще и Московский армейский драгунский полк¹³. 

Судя по донесениям, местные власти очень оперативно отреагировали на побуждающие к срочным действиям указы из Сената и распоряжения Военной коллегии, вошли в контакт друг с другом и согласованно подготовились «задушить в зародыше» возможный антиправительственный бунт мусульман. В районах предполагаемых выступлений коренного местного населения были сосредоточены довольно существенные воинские силы. Словом, система местной власти продемонстрировала свою эффективность на деле. Между тем первоначальные следственно-розыскные мероприятия показали, что обстановка как в самой Казани, так и в округе остается благополучной и никаких известий о «замешаниях» в местах компактного проживания татарского населения в Казанской губернии выявлено не было. Спокойно было и в Оренбургской губернии¹⁴. 

В ходе реализации в обстановке строжайшей секретности программы по недопущению бунта в Казани и округе усилиями одного из офицеров ландмилицкого Шешминского полка — капитана Аверьяна Жданова — был обнаружен «настоящий», но потухший очаг социальной напряженности в Казанском уезде и задержаны «причастные» к подготовке бунта¹⁵. 
В ходе допросов с пристрастием первых шести задержанных (новокрещен из мордвы Лариона Федорова и Василия Дмитриева из д. Кузайкино и татар Беккула Бекеева, Фадея Минеева, Юнуса Декереева из д. Юнускиной и Медея Мемеева из д. Добромыш)^VIII были получены ответы на вопросы о территории возможного распространения «бунта», о предполагаемых участниках и, конечно, названы причины, обусловившие нарастание социального напряжения и его разрядку. 

Вырисовывалась такая картина. В восстании должно было принять участие татарское население закамских деревень, располагавшихся между Новошешминском, Заинском, Кичуевым и Мензелинском, их должны были поддержать татары всего Казанского уезда. Предполагалось, что, собравшись в д. Ибрайкино^IX, татары зимой 1748 г. пойдут «воевать Русь» и будут «рубить» русских, потому что с татар-мусульман взыскивают за новокрещен подушные деньги, рекрутов и лошадей. Подбивал народ на выступление сотник Измаил Любаев, неоднократно приезжавший в дом к Ф. Минееву¹⁶. 

Дополнительные свидетельства о готовящейся акции укрепили представителей власти в мысли о достоверности предыдущих сообщений, расширили в их умах ареал распространения бунта и послужили катализатором процесса расследования и приведения в готовность солдат. По раскрывшимся обстоятельствам были предприняты следующие меры: 1) для задержания И. Любаева и его «товарищей» направлены нарочные; 2) находящаяся в Предкамье часть Троицкого полка переведена в Закамье, воссоединена под командованием полковника Фроундорфа и размещена в татарских деревнях, а в ее квартиры устроена команда Ревельского полка; 3) на место Ревельского полка переведен с левобережья Волги Московский драгунский полк; 4) к Казани из-под Ставрополя срочно была вызвана остальная часть Ревельского полка и дано указание разместиться в 40 верстах от Казани^X, между Ногайской и Зюрейской дорогами, в татарских же деревнях¹⁷. 

Между тем секретное следствие о готовившемся восстании продолжалось, круг «пущих возмутителей» на основании полученных от «согласников к бунту» показаний расширялся. 21 марта в Казанскую губернскую канцелярию были доставлены сотник И. Любаев и еще 14 человек. Признания «в возмущении к бунту» и согласии к участию в нем были получены. Казанская губернская канцелярия отрапортовала в Правительствующий Сенат донесением от 16 марта, что планировавшееся восстание татар-мусульман Казанского уезда, благодаря своевременно принятым мерам, не состоялось¹⁸. Оставалось определить наказание уличенным в подготовке бунта с учетом степени их вины.

Попробуем разобраться, действительно ли готовился бунт, какую он имел направленность, где именно должен был начаться, кто был инициатором и вдохновителем выступления? 
В «подметных» письмах речь шла об антиправительственном бунте, который должен был состояться на третий день после мартовского новолуния в «ночь на чистой понедельникъ». В марте 1748 г. новолуние пришлось на 18 марта с 12 часов до 2 часов 9 минут с четверга на пятницу, действительно, спустя три дня наступала ночь на понедельник, т. е. ночь с 20 на 21 марта. Выступление, судя по уведомлению, должно было носить характер борьбы за национальную независимость («взять Казань за татары»). Начаться оно должно было «от Татарской слободы» в Казани. Предполагалось перебить всех русских вплоть до малых детей и далее то же самое произвести в уезде. Во втором письме уточнялось, что русские в Казани будут перебиты за три часа. В обоих письмах отмечалось, что «погублениемъ русскихъ избудутъ крещенья и несносного платежа подати». 

В донесении оренбургского губернатора И. И. Неплюева от 14 февраля, полученном Военной коллегией 5 марта, отмечалось приведенное в подметных письмах извещение о том, что бунтовщики хотят «погубить» всех в Казани, а потом в уезде «по прошествии сырной недели на понеделникъ в первом часу»¹⁹. Если Пасха в 1748 г. приходилась на 10 апреля, то «неделя сыропустная» на 21 февраля, следовательно, в этом случае речь идет о ночи с 21 на 22 февраля. В письме к А. Н. Неелову говорилось о выступлении татар-мусульман в Закамье на Масленицу. Отсюда следует, что Казанская губернская канцелярия была оповещена о двух точках предполагаемой вспышки бунта — в самой Казани и в Закамье. О дате восстания в Казани представители власти указывали разные сведения: ночь на 22 февраля и ночь на 21 марта. В Закамье восстание якобы должно было произойти в ночь на 22 февраля. 

Между тем в рапорте И. Бардекевича от 3 марта, доставленном в Военную коллегию 14 марта, говорилось о получении указа о принятии мер предосторожности в связи с ожидаемым бунтом и было отмечено, что «въ Казани и въ Казанской губерни обстоитъ, как и прежде, все благополучно, никакихъ замешаней в татарскихъ жителствахъ и поныне не слышно»²⁰. 

Капитану А. Жданову каким-то образом удалось узнать, что новокрещенам из мордвы Л. Федорову и В. Дмитриеву приехавшие в их деревню Кузаево (Кузайкино) четверо татар Б. Бекеев, Ф. Минеев, Ю. Декереев из д. Юнускиной и М. Мемеев из д. Добромыш заявили в разговоре, что разоряются, выплачивая за новокрещен подати. Собеседники же парировали, мол, креститесь и платить не будете. Естественно, татары не могли остаться безмолвными и пугали мордву, мол, молитесь, чтобы вас не побили. А то, мол, служилые татары из д. Добромыш собираются «рубить»^XI новокрещенское село «Рожественское, Емаш то ж». Думается, что это была обычная бытовая перепалка, не исключено, что за столом²¹. 

Пообщались собеседники и расстались. И когда прибывший в регион капитан А. Жданов целенаправленно стал расспрашивать, возможно и с пристрастием, и просил вспомнить обо всех фактах угроз, недовольства и всего, что могло свидетельствовать о предполагаемом выступлении татар-мусульман, то новокрещены Л. Федоров и В. Дмитриев и вспомнили… А 15 марта попавшие под подозрение татары-мусульмане и новокрещены из мордвы были доставлены в Казань к бригадиру Бардекевичу, руководившему проведением ревизии в губернии и параллельно осуществлявшему следствие по «секретному» делу. 

После пыток Б. Бикеев признался, что он приезжал в новокрещенскую деревню по заданию служилого татарина Ф. Минеева для разведывания обстановки и выяснения наличия у обывателей-новокрещен ружей. Примечательно, что в донесении в Военную коллегию фиксировались ответы допрашиваемого в той последовательности, в какой задавались вопросы. Вслед за признанием Бикеева в том, что собирались всей деревней «вырубить» д. Кузайкино, следует: «Да сверхъ же того въ томъ же согласии были тое жъ ихъ Зюрейской и Нагайской дорогъ татара по званиямъ осмнатцеть деревень и все-де Казанского уезду татара»²². 

Если следовать логике изложения, то получается, что ту самую деревню Кузайкино татары собирались «вырубить» всем уездом. Но судя по последующему контексту, это предложение было ответом на вопрос, кто еще, кроме вас, хотел бунтовать. Круг деревень, вздумавших бунтовать, был, таким образом, очерчен. Это 18 деревень Зюрейской и Ногайской дорог, к которым должны были примкнуть татары всего уезда. Как видим, масштабы выступления разрастались на глазах. Далее уже уточнялось, где и как согласовывались предполагаемые совместные действия и кто был зачинщиком. 
Б. Бикеев рассказал, что за рекой Шешмой, в степи, состоялся сход представителей тех самых неблагополучных деревень (от каждого поселения по два человека), что все задержанные вместе с ним татары ездили на этот сход, где пробыли около пяти дней. Трудно поверить в то, что на протяжении пяти дней обсуждался план действий. Этот сход, вероятно, был предпринят с иными целями, к тому же, видно, буза или бал оказались хорошей крепости. Как бы то ни было, его признательные показания стали основанием для «роспроса и розыска» Фадея Минеева «с товарищи»²³. 

Ф. Минеев утверждения Б. Бикеева категорически отрицал и показал, что сотники и мирские люди ездили на мирской сход в д. Ибрайкино к татарину Якупу «для щету». Однако после повторного «сведения в застенок» всей группы арестованных уже никто не вспоминал про «щет», а стали признаваться в предполагаемом участии в бунте. Из их слов выходило, что жителей д. Юнускино подстрекал к выступлению сотник И. Любаев из д. Ерыклы^XII, который приезжал в их деревню трижды²⁴. 

Первый раз приезжал вместе со своим племянником Зенкулом и с двумя представителями от каждой деревни своей сотни с агитацией. На мирском сходе И. Любаев якобы объявил о своем решении бунтовать и призвал примкнуть к нему: за три дня до Масленицы приехать в д. Ибрайкино для согласования действий. Второй раз приезжал после Масленицы, чтобы усовестить и «пожурить», поскольку татары из д. Юнускино, ввиду необходимости исполнения повинностей («за лашманскою работою»), его призывам не последовали и на сход не поехали. Он известил также о необходимости съехаться с ружьями через неделю в дом татарина Якупа Мустаева из д. Ибрайкино. В третий раз он посетил деревню, чтобы известить о невозможности вооруженного выступления, вследствие введения войск в селения региона. М. Мамеев добавил, что его односельчане Абдула Смаилов, Акберда Кудаев якобы ездили по призыву сотника И. Любаева в д. Ибрайкино на совет о бунте (они оба, впрочем, позднее отрицали этот факт). 

Приезды сотника в деревню, безусловно, имели место, ибо он отвечал за боеспособность своей сотни, был обязан следить за сбором рекрутов, лошадей, к тому же шла ревизия, да и подушная подать собиралась не без его участия. Забегая вперед, отметим, что в подстрекательстве к бунту он признался лишь в ходе четвертого допроса, после сведения в застенок («на виске» — дыбе). Упоминание о мирском сходе в доме у Я. Мустаева оказалось весьма выгодно следствию²⁵. Наметился новый круг подозреваемых, последовали новые аресты. Ведь задание Сената должно было быть выполнено, подстрекателей и всех зачинщиков следовало найти. Нужно было обосновать и оправдать срочное стягивание в регион воинских частей, убедить высшие инстанции, что переполох учинен не зря. Доказательством результативности действий лиц, ведущих следствие, администрации могло стать обнаружение и обезвреживание государственных преступников. 

В общей сложности к лицам, подозреваемым в подготовке бунта, было причислено 19 человек. К четверым названным уже заключенным татарам добавились сотник Измаил (Смаил) Любаев, Якуп Мустаев, Бектемир Мамяев, сотник Газей Мустаев, Давыд Уразметев, Мустафа Тюкаев, Муса (Мусей, Муся) Абрамов, сотник Асан (Асян) Сурметев, Надыр Аипов (Осипов), Рахманкул^XIII Арсланов (Арасланов), чуваш Артюшка Алеев, абыз Усман Иманалеев (Аманалеев), Аблязя (Аблязей) Кадырметев, Абдул Смаилов и Акберда Кудаев. 

Первым из второй очереди арестованных был допрошен И. Любаев. На первом допросе он отрицал предъявленные ему обвинения в подстрекательстве к бунту. Ожидаемого эффекта не дала и очная ставка с Ф. Минеевым «с товарищи»: он продолжал упорствовать. Но когда «для изыскания истины» он был сведен в застенок, то «на виске без розыску» показал, что «умысел» к бунту имел место за месяц до Масленицы (а это 14-15 января). Решение о том, что «пойдут на русских воевать» в случае взыскания с них (мусульман) подушной подати, рекрутов и лошадей за новокрещен было принято на собрании с участием приблизительно 20 человек в доме Я. Мустаева. Каждому сотнику следовало собрать к бунту татар своей сотни. Поэтому он ездил по деревням и призывал, чтобы татары были готовы к выступлению и «наряжали» ружья. Но произвести бунт не успели, ибо до них дошли слухи о найденных в Казани подметных письмах и введении в Татарскую слободу войск. Главными зачинщиками он назвал Якупа Мустаева, Рахманкула Арсланова и Газея Мустаева²⁶. 

Точная дата восстания в экстракте о показаниях допрашиваемого не приведена. Тем не менее попытаемся определить по косвенным указаниям, к какому времени он мог это отнести. Бунт не состоялся из-за оповещения о введении войск в Татарскую слободу Казани. Указ о мерах предосторожности был получен в Казани 1 марта. 3 марта отписано в Военную коллегию, что распоряжение о размещении команды майора Генинберга в Татарской слободе сделано²⁷. Если даже допустить, что команда разместилась в слободе уже 3 марта, известие об этом не могло дойти до Закамья на следующий день. Расстояние, составлявшее более 200 км, на лошади можно было проехать лишь почти за три дня. Поэтому начало предполагаемого бунта явно не может быть отнесено ко времени ранее 7 марта. Это укрепляет нас в правомерности предположения об отсутствии конкретного решения о точной дате восстания в Закамье, напрашивавшегося уже при обращении к материалам о допросах первой группы арестованных. 

Офицер с соответствующей командой был направлен за группой татар во главе с сотником И. Любаевым 16 марта, и 21 марта они уже были доставлены в губернскую канцелярию. Показания И. Любаева не просто составили очередное звено доказательств о планировании мусульманами вооруженного выступления, но и стали вспомогательным средством для выбивания нужных показаний у других арестованных. 

Примечательно, что в ответах арестованных о времени схода и начале бунта своеобразной точкой отсчета служит Масленица. На состоявшийся после Масленицы сход в степи указал Б. Бикеев. Ф. Минеев «с товарищи» говорили о мирском сходе в д. Ибрайкино, имевшем место задолго до Масленицы. Последние сообщили о приезде в д. Юнускино И. Любаева за неделю до Масленицы, о приглашении прибыть за три дня до Масленицы для «согласия к бунту» в д. Ибрайкино, о повторном приезде в д. Юнускино сотника И. Любаева после Масленицы и его указании явиться в дом Якупа в д. Ибрайкино через неделю и т. д.²⁸ 

Попытаемся вычислить исходя из слов участников схода Ф. Минеева «с товарищи», когда же предполагалось выступление. Масленица приходится на седмицу^XIV, «сыропустную» или «сырную». Но это соответствие выдерживалось не везде: в некоторых регионах Масленицу в народе начинали праздновать с понедельника, а официально (гражданский счет) — с четверга предыдущей недели (сейчас ее начинают праздновать с субботы). Как было уже отмечено, Пасха в 1748 г. приходилась на 10 апреля, следовательно, «седмица сырная» соответствовала периоду с 14 по 21 февраля. Если прибавить еще неделю к Прощеному воскресенью, которым заканчивалась-провожалась Масленица, то получается, что бунт должен был начаться не ранее 29 февраля — 1 марта, ибо сход был намечен на 28 февраля. 

Итак, в отношении времени начала бунта в трех письмах и показаниях первой группы арестованных указывались в общей сложности три даты: ночь с 20 на 21 марта и ночь с 21 на 22 февраля для Казани и приблизительно не ранее 29 февраля — 1 марта для Закамья. Исходной точкой бунта назывались Татарская слобода Казани, д. Юнускино, д. Ибрайкино, д. Ерыклы и 18 деревень Зюрейской и Ногайской дорог в Закамье. Объектом планируемых акций назывались то новокрещены, то русские. Действия восставших якобы должны были развернуться то в Казани, то в рамках уезда, то предполагалось «воевать Русь», т. е. действовать за границами поволжских уездов. 

Вторая группа арестованных, в свою очередь, называла разные даты съезда к Я. Мустаеву, указывала разное количество съехавшихся на мирской сход в д. Ибрайкино представителей татарских деревень. Не совпадали показания о главных зачинщиках, о конкретных действиях (куда, против кого, когда и почему идти «войной»). Если сотник И. Любаев говорил об «умысле к бунту» на сходе с участием около 20 человек за месяц до Масленицы, зачинщиками называл Я. Мустаева, Р. Арсланова и Г. Мустаева (впоследствии первых двоих), то Я. Мустаев указывал, что собрание в его доме состоялось недели за две до Масленицы (впоследствии — за неделю до Масленицы), съехались из десяти деревень 13 человек. Причиной съезда он назвал, во-первых, потребность в ознакомлении с копией привезенного из Санкт-Петербурга (куда ездил «за мирским по выбору делом» просить о снятии с татар-мусульман положенных за новокрещен подушных денег) и поданного им в губернскую канцелярию в Казани указа из Правительствующего Сената, во-вторых, необходимость отчета в потраченных им на проезд в столицу деньгах.

 После признания под пытками факта подготовки вооруженного восстания к зачинщикам отнес Р. Арсланова и чуваша А. Алеева, позднее признался в оговоре А. Алеева и А. Сурметева²⁹. 
Абдул Смаилов и Акберда Кудаев показали, что сотник И. Любаев приезжал к ним с призывом готовить ружья для выступления на новокрещен за неделю до Масленицы. Подавляющее большинство арестованных второй очереди приезд в д. Ибрайкино на сход отнесло ко времени за пять дней до Масленицы, количество участников определило как десять, лишь Г. Мустаев и Н. Осипов отметили, что было «человек с пятнатцать». А. Сурметев не помнил, когда он заезжал к Я. Мустаеву — до Масленицы или после, ибо приезжал для «высылки съ платежемъ за новокрещенъ подушныхъ денегъ», да и со многими татарами, находившимися в доме Я. Мустаева, знаком не был. Если Г. Мустаев уверенно указал, что хотели идти всем собранием разорять Казань (Аблязей Кадырметев свидетельствовал также о планировавшемся разорении Казани), то М. Тюкаев, отнесший к зачинщикам Я. Мустаева и Р. Арсланова, утверждал, что, мол, лишь они знают, куда идти воевать. Н. Осипов отметил, что главный «подстрекатель» Р. Арсланов якобы говорил, что сначала разорим уезд, а затем русских в Казани. Тогда как Я. Мустаев говорил, что не решили, когда и куда идти разорять. Абыз У. Иманалеев зачинщиком назвал Я. Мустаева, признавал факт состоявшегося сговора, но отгородился от возможного личного участия в бунте³⁰. 
При всей разноречивости показаний в документах «дела» четко и неоднократно проводятся три мысли. 

Во-первых, о том, что татары-мусульмане собирались бунтовать, не желая платить за новокрещен подушную подать, поставлять рекрутов и лошадей.

Во-вторых, о том, что восстание не состоялось вследствие боязни и страха перед введенными в регион войсками. Думается, это зафиксированное в документах столь явное единодушие стало отражением, с одной стороны, стремления представителей местной администрации и следователей отличиться, показать свою бдительность и расторопность, свою заслугу в недопущении акта социального неповиновения. С другой стороны, неоднократное фиксирование объяснения причин восстания свидетельствует о желании местной власти устрашить нехристиан, недовольных переложением на них подушной подати и повинностей новокрещен, о стремлении нейтрализовать и дискредитировать в глазах общественности самые социально активные элементы, в данном случае ходока, выбранного миром для извещения императрицы о несправедливом обложении и прошения соответствующего распоряжения о сложении с них платежей и повинностей за новокрещен. 

В-третьих, все показания сходились еще в одном — в отрицании каких-либо переговоров и сговора о предстоящем возмущении с казанскими слободскими татарами, татарами и «башкирцами» Уфимского уезда, киргиз-кайсаками и другими степными народами и областями. Известия о готовящихся бунтах из других областей поступали довольно часто, другое дело, что при проверке они оказывались ложными. Скажем, по сообщению башкира М. Кузюмова и рекрута Заморева имело место расследование о подготовке бунта татарами и чувашами в Кунгурском уезде. Правда, было выяснено, что собрание в д. Енапаево состоялось с целью распределения подушной подати, а не с целью согласования действий по разорению кунгурских крестьян³¹. К тому же губернатор И. И. Неплюев объявил все обвинения против татар и чуваш необоснованными, а восстание невозможным в силу того, что в той самой Верх-Ирейской четверти уезда, где должно было развернуться восстание, находилась застава³². Наряду с этим в соседних с Казанским уездом регионах распространялись слухи о том, что за Казанью «батрыкъ, то де есть война». Отсюда столь единодушное размежевание проявлений социального недовольства в Казанском уезде с таковыми в соседнем Уфимском, Кунгурском и других уездах не указывает ли на то, что следователям не хотелось расширять территориальные рамки «пресеченного» восстания? 

Характерно, что в ходе следствия был применен весь набор мер дознания того времени: «роспрос», очная ставка, застенок, «дыба» и «розыск». Все признания о причастности к бунту были получены не в результате «роспросов» и даже очных ставок, а после пребывания задержанных в застенке и после пыток. Арестованных допрашивали по отдельности, в случаях же расхождения показаний, как правило при отрицании намерений бунтовать, производились очные ставки с теми, кто уже признался в существовавшем сговоре, снова отправляли в «застенок на виску», и противоречия в главном убирались. Заметим, что применительно к XVIII в. под очными ставками следует понимать не вид доказательства, а тот же допрос. Дело в том, что бесспорным доказательством истины считалось именно собственное признание. Средством получения доказательства-признания служила пытка. Правда, подвергнутый пытке огнем или кнутом на «виску» человек должен был подтвердить свои показания и без пытки. Если же он отказывался от выбитых пытками сведений, то, учитывая свидетельские показания, его подвергали повторной экзекуции. Число ударов на дыбе с каждым разом возрастало с 80 до 120, со 120 до 150. По закону полагалось прибегать к пытке троекратно, дав возможность испытуемому восстановиться физически. На практике повторяемость и частота экзекуций зависели от рвения следователей. 

Допрашивали и пытали арестованных до тех пор, пока те не сознавались в подготовке бунта или не умирали^XV. Поскольку допрашивавшие явно требовали признания факта подготовки бунта и формулировали свои вопросы, отталкиваясь от уже прозвучавших признаний, то показания арестованных совпадали в главном, а в деталях между собой различались. В связи с этим обращает на себя внимание, во-первых, явное противоречие в показаниях о времени схода, во-вторых, едва ли татары-мусульмане хорошо разбирались в русской календарной системе и православных обрядах, чтобы столь активно оперировать в своих признаниях указаниями на переходящие церковные праздники. 

Наибольшее количество раз пыткам был подвергнут Я. Мустаев, видно, он и физически был крепким человеком. Его неоднократно сажали в «застенок», шесть раз поднимали «на виску». Он давал требуемые показания, наговаривая на себя, а затем отказывался от прежних показаний, заявляя, что оговорил себя. Безусловно, испытуемый хорошо сознавал, что ему грозит смертная казнь или пожизненная каторга, пытался оправдаться, что говорил спьяну. И это, думается, и соответствовало истине. Съехавшиеся для прочтения привезенного им из столицы указа и «отчета в командировке», мягко говоря, были разочарованы отказом, и не исключено, что под воздействием градусов горячительного напитка Я. Мустаев действительно разгорячился и произнес, что, мол, «зачемъ онъ ездилъ въ Питербурхъ и милости никакой не сыскалъ и лутче-де за новокрещенъ имъ денегъ не давать, а станемъ-де бунтовать»³³. Однако это был не призыв к восстанию, а проявление эмоций, своеобразная защитная реакция на отказ удовлетворить их просьбу, попытка компенсировать проигрыш³⁴. Но в конце концов, не выдержав физического и морального давления, ибо были и «увещевания», после двухнедельного пребывания и нещадных пыток в тюрьме, 4 апреля пожелал «восприять веру греческого исповедания». Оговорил своего тестя Р. Арсланова и чуваша А. Алеева: якобы именно они «советывали» не платить за новокрещен подушных денег, не давать рекрутов и лошадей, а идти на русских войной³⁵. 

Морально сломлен оказался еще один из обвиняемых — Надыр Осипов. Он также выразил «желание» принять христианство и указал, что Р. Арсланова выбрали главным руководителем планировавшегося бунта³⁶. Не сразу признались в «умысле» к бунту Г. Мустаев и Б. Мамяев, не отрицавшие факт пребывания в доме Я. Мустаева. 

Завидную крепость духа проявил Рахманкул Арсланов, не изменивший свои первоначальные показания даже после троекратной пытки. Но когда после пятикратной пытки в течение 10 дней Я. Мустаев признался-таки в призыве не платить за новокрещен, а подняться на бунт, Р. Арсланов был вынужден подтвердить в ходе очной ставки, что слышал слова о неплатеже, но о бунте и речи не было. И это явно было правдой. Но тем самым он продлил свои мучения. Поскольку большинство показало как на главного зачинщика именно на него, а он в этом не признавался, то в его отношении «розыски» надлежало продолжить^XVI. Сенат же торопил и требовал указами от 31 марта, 18, 22, 26 апреля, чтобы следствие «къ окончанию приводимо было безъ продолжения и для того, ежели которые татары по показаниямъ еще не сысканы, оныхъ къ тому следствию немедленно сыскавъ, поступать во всем по посланнымъ же указамъ непременно»³⁷. Напоминал, чтобы «для изыскания о томъ ихъ зломъ намерении самой истины, производить еще пытки и жечь огнемъ ежели более уже следовать будет не кемъ, то по силе […] указа, учиня изъ того следствия обстоятельный и краткий экстракты»³⁸ предложить меры наказания содержащимся под караулом виновным. В качестве неизменной составляющей приводилось предупреждение, чтобы «пущихъ къ тому злому намерению зачинщиковъ и ихъ согласниковъ накрепко распрашивать и пытать, однакожъ те пытки чинить с довольнымъ осмотрениемъ и накрепко наблюдать, чтобъ по тому делу никто безъ явной причины и доказательства напрасно пытанъ не былъ»³⁹. Но в данном случае в виновности «закамских» татар-мусульман, благодаря бригадиру И. Бардекевичу, никто не сомневался. 

Исходя из вышеизложенного, на вопрос о том, высказывалась ли в действительности идея о необходимости антиправительственного бунта, или все это явилось плодом воображения осведомителя, готовился ли вооруженный бунт, мы бы ответили следующим образом. Безусловно, недовольство проводившейся политикой правительства в обществе, в частности в мусульманской среде, имело место. Причиной тому — целая серия указов императриц Анны Иоанновны и Елизаветы Петровны, ущемлявших права мусульманской части населения и защищавших интересы новокрещен. Напомним лишь о некоторых: указ о предохранении новокрещен от обид и разорений от 1 мая 1744 г., о недопустимости строительства мечетей в населенных пунктах совместного проживания крещеных и некрещеных от 22 июня 1744 г., о правилах для распределения в подушный оклад крещеных и некрещеных от 26 ноября 1745 г., о взыскании податей и повинностей за новокрещен с оставшихся иноверцев от 11 марта 1747 г. и т. д.⁴⁰ 
16 декабря 1743 г. вышел указ о проведении второй ревизии⁴¹, которая развернулась именно в 1744-1747 гг. Учет податного населения сопровождался пересмотром норм подушной подати в соответствии с упомянутыми указами, за новокрещен следовало поставлять еще рекрутов и лошадей. 

Эти фискальные нововведения не вызывали, надо думать, особого воодушевления у мусульман, скорее, порождали обиду, стремление довести до сведения самых высших инстанций несправедливое отношение к ним местной администрации, ущемляющей их по своему усмотрению, желание добиться пересмотра. Неудивительно, что при встречах и на мировых сходах население обсуждало «ударявшую» по карману и животу ситуацию и ненавязчиво предлагаемые пути разрешения проблемы. 

Недовольство прорывалось в общении с новокрещенами, приобретало форму коллективного обращения к императрице. Подтверждением сказанному служит направление Я. Мустаева с прошением от мусульман 18 деревень Казанского уезда в Санкт-Петербург^XVII. Когда он вернулся, то представители тех самых деревень собрались в доме Я. Мустаева в д. Ибрайкино для того, чтобы узнать о результативности поездки и «принять» отчет об израсходованных им мирских деньгах. Примечательно, что показания подследственных о съезде «для щету», отмеченные в первых рапортах о ходе следствия, никак не комментировались, а затем и вовсе были забыты. Именно поэтому показания о цели схода, конечно, корректировались в зависимости от примененных средств и методов допроса и дознания не без помощи проводивших следствие по делу. Разноречивость же показаний о времени, точном месте вспышки бунта, направлении движения и общей направленности бунта, факт дачи признательных показаний лишь под неоднократными пытками — все это, на наш взгляд, служит аргументом сфабрикованности «дела», выдуманности факта подготовки восстания татарами-мусульманами в Закамье. 

Следствие по секретному «закамскому делу» подходило к концу. 15 июля 1748 г. с нарочным унтер-офицером из Казанской губернской канцелярии было уже отправлено очередное донесение о результатах следствия по третьему письму, доставленному А. Н. Неелову пономарем И. Степановым. Но неожиданно получила продолжение история с бунтом в Казани. 26 июля на городском пустыре возвращавшийся ночью с рыбалки солдат казанского гарнизонного Свияжского полка Семен Смирнов нашел очередной (четвертый) запечатанный серой конверт. На нем значилось имя полицмейстера А. Маматова и помещено предупреждение о необходимости принятия мер в связи с ожидаемым в Казани большим пожаром. Внутри конверта имелся запечатанный серой же лист, на котором стояло имя И. Бардекевича с пометой прочитать вместе с начальником полиции и опасаться грядущего пожара. Сличение всех «подметных» писем показало, что это письмо было написано тем же почерком, что и представленные первые два, и адресат на конверте написан той же рукой, что и на конвертах первых писем. Аноним сообщал, что приезжие татары-бунтовщики из Казани сумели выехать после введения в Татарскую слободу войск, ибо на оз. Кабан и около слободы не был поставлен караул. Оружие и боеприпасы побросали в прорубь. Осенью, мол, они собираются «колоть» христиан, а для облегчения проведения операции поджечь большие дома в Казани⁴². 

Местная администрация сразу же прибегла к тем же чрезвычайным мерам, что и после предъявления в губернскую канцелярию первых двух «подметных» писем, в качестве заложников («аманатов») посадила в тюрьму знатных татар, но они оказались не причастны к появлению письма («по следствию они виновны не оказались»), развернула деятельность по выяснению имени составителя письма и отправила со срочным донесением от 27 июля в Сенат казанского коменданта полковника Блохина, как человека сведущего о ходе и обстоятельствах следствия по подброшенным ранее письмам и могущего внести ясность в случае возникновения у Сената вопросов по данному делу⁴³.

В изменившихся условиях Сенат донесение от 27 июля рассмотрел в первую очередь. На заседании от 5 августа было вынесено решение, по которому следовало вести секретно поиск написавшего это письмо, осуществить проверку слуха о том, что татары отрезали голову всем новокрещенам, освобожденным из тюрьмы, продолжить расследование о прежних письмах и, конечно, рапортовать «почасту» обо всем в Сенат. Самое любопытное заключалось в том, что по указу, направленному в губернскую канцелярию, это «подметное» письмо следовало публично сжечь. Вместе с тем казанскому губернатору был направлен «особливый» секретный указ, предписывающий тайно изготовить для сжигания точную копию письма со всеми удостоверяющими элементами на конверте, а подлинное хранить в глубокой тайне, не сообщая даже своим «товарищам» и приказным служителям. Впредь следовало поступать так со всеми подкинутыми письмами⁴⁴. Это был хороший психологический ход, направленный на погашение интереса у общества к составлению анонимных писем. Мол, не придаем значения, даже если будете писать анонимки. Письмо во исполнение указов от 25 января 1715 г, 19 января 1718 г., 9 ноября 1724 г. при стечении народа 22 августа 1748 г. было сожжено⁴⁵.
 
На заседании 8 августа Правительствующий Сенат заслушал вышеупомянутое донесение от 15 июля. В нем говорилось, что несовершеннолетний (10-летний) Логин Логинов письмо прапорщику А. Н. Неелову написал «с позволения» матери Настасьи Васильевны, услышавшей от пономаря Ивана Степанова о готовящемся бунте. Степанов сначала отрицал, что такую информацию сообщил Логиновой, но после применения мер физического воздействия признался, что услышал о бунте от новокрещен Василия Кузьмина и Федора Павлова. 

В. Кузьмин сослался на татарина Шихметя, якобы при свидетелях С. Павлове и Ф. Степанове просившего продать копье. Свидетели-новокрещены заявили, что ничего не видели, ибо в момент прихода Шихметя вышли из избы. Ф. Павлов сослался на Максима Васильева и старосту Андрея Иванова, последний, в свою очередь, на татар Сеина и Кебяка Сеитовых. Вследствие допросов с пристрастием новокрещен В. Кузьмин и татары-мусульмане Сеин и Кебяк скончались. В конце концов следователи были вынуждены признать, что доказательств назревания бунта не выявлено, а имели место разговоры, навеянные выходом указа от 11 марта 1747 г. и опасениями новокрещен перед возможным «возмездием» мусульман⁴⁶. Характерно, что вслед за этим в донесении было указано, что «злой къ бунту умыселъ кроме ихъ оказался и начинатели того зла и ихъ согласники изысканы» по «особливому следующемуся делу и показательству»⁴⁷. Мол, это предупреждение Логинова о бунте оказалось беспочвенным, но мы нашли и обезвредили истинный очаг возможного восстания. 

Вместе с тем было отмечено, что благодаря этому письму в Казани были приняты меры предосторожности, услышав о которых татары не рискнули восстать. Последнее обстоятельство было принято во внимание при вынесении наказания жене и сыну купца Логинова, не поставивших официальные власти в известность о бунте, но за «неведение» и, соответственно, «за малолетство» они были освобождены. Пономаря И. Степанова за недонесение в официальные инстанции, и разглашение среди населения о бунте, и последующее «запирательство» в этом губернская канцелярия предлагала наказать кнутом, но Сенат решил освободить из-под стражи, зачтя за наказание пытки, которым его подвергли. Новокрещен Ф. Павлова, М. Васильева, А. Иванова высекли кнутом, жену и детей А. Иванова, его двоюродного брата К. Иванова за разглашение и необъявление о бунте — плетьми, ибо представители сильного пола «еще могут быть годны впредь въ рекруты». Новокрещены С. Павлов, Ф. Степанов, татарин Шихметь, капрал Гневышев, татары У. Амиров, К. Бикметев, К. Кимяков были освобождены без наказания. Отпущенные на свободу без наказания были обязаны дать расписку о неразглашении обстоятельств заключения и пребывания в тюрьме. Лица, признанные причастными к подготовке восстания, оставались в оковах и под крепким караулом до получения о них указа из Сената⁴⁸. 

Усиленное расследование, развернувшееся после третьего подметного письма, привело к установлению, что все три анонимных письма возникли в новокрещенской среде. Из числа задержанных по подозрению в причастности к данному факту раздьякон Сергей Апкин рассказал, что новокрещен Павел Афанасьев поделился с ним перед Масленицей сведениями о том, что он вместе с новокрещеном Якупом (Яков Лукоянов) «приказали» архиерейскому подьячему Прибыловскому написать два письма, которые и подбросили в Казани. Апкин сообщил также, что Афанасьев решил скрыться, уехал из Казани в Санкт-Петербург, потом вернулся и сказал, «ныне 3 недели» тому назад^XVIII, что у него имеется третье «в той же силе» письмо и хочет подбросить в Казани же. Афанасьев эти показания Апкина не подтвердил даже после пытки и розыска, указав, что это сделали новокрещены Мосей Герасимов и Яков Лукоянов. Последний же сознался в том, что первое письмо подкинул он вместе с П. Афанасьевым, а второе — М. Герасимов. Но Герасимов свою причастность к письмам отрицал. Казанская губернская канцелярия просила разрешения приступить «к жесточайшим розыскам», не решаясь нарушить указы, требующие рассмотрения дел, в которых замешаны новокрещены, «по самой справедливости и розыски производить с осмотрениемъ, дабы ихъ темъ не озлобить и от веры христианской не отогнать»⁴⁹. Сенат требуемое разрешение дал и распорядился, чтобы были приложены все усилия к поимке Прибыловского. 

Во втором донесении речь шла о расследовании новых секретных дел, сложившихся вследствие письменного доноса татарина Усмана Сарманаева из д. Менгер капитану Ревельского драгунского полка Листовскому на бывшего сотника Ермака Мамашева из д. Серды, сообщенного промеморией от 20 июля в губернскую канцелярию Бардекевичем. Первое дело касалось возможности сношений с башкирами по вопросу возможного похода на Россию, ибо сын сотника живет «в бегах» в Башкирии и тайно наведывается ежегодно к отцу. Второе дело — посылки Ермаком Мамашевым же татарина Калметя с письмами в Турцию. По делу были привлечены свидетели Ибрай Алеев и Мусалима, которые отрицали эти факты. У. Сарманаев под пыткой признался, что оговорил всех в отместку за ссору с Е. Мамашевым. Но Сенат не поверил в искренность его слов, хотя все обстоятельства дела указывали на невиновность привлеченных к ответственности. 22 августа он распорядился о продолжении «изыскания» истины через пытки. После троекратной пытки доносчик уточнил, что на сотника он затаил злобу и крупно с ним поссорился из-за того, что он «ловил его для отдачи в рекруты» в прошлом, а за неуплату некоторых мирских денег «бил палками» в позапрошлом году. У. Сарманаеву не помогло даже принятие православия (он стал Романом Михайловым). Сенат согласился с решением губернской канцелярии «казнить смертию» новоиспеченного христианина «на страх другим». Бывшего сотника за должностное преступление — за сокрытие факта побега Калметя — вместо предложенного казанскими властями наказания плетьми следовало длительное время содержать под стражей, а потом, как и всех остальных арестованных, освободить с подпиской о неразглашении обстоятельств «дела»⁵⁰.
 
В деле о подброшенных письмах появилось новое лицо — новокрещен Саин Аитов, или Алексей Федоров, который, по словам Я. Лукоянова, и дал им два письма. А. Федоров в этом не признался, а 23 сентября, явно не выдержав пыток, скончался. После соответствующего розыска Сергей Апкин сделал признание, что оговорил Прибыловского за то, что он его сына учил и «секалъ много». Сенат дал указание завершить, не затягивая, следствие между означенными новокрещенами П. Афанасьевым «с товарищи». Но дело не продвигалось, показания продолжали носить разноречивый характер. На собрании Сената от 4 октября было постановлено заслушать донесение об этом губернской канцелярии на собрании в присутствии всех членов Сената⁵¹. 

Как видим, порою желание отомстить другому или стремление переложить собственную вину за противоправное деяние на других оказывались сильнее истины. Явно не лучшим образом вели себя и представители местной власти, руководители судебно-следственных органов. Доказательством чему служит появление еще одного (четвертого) «подметного» письма, копия которого была приложена к донесению в Сенат от 27 июля 1748 г. Анонимка была адресована бригадиру И. Бардекевичу, в ней излагалось о взимании казанским губернатором С. Т. Грековым «с товарищами», секретарем М. Полянским взяток с татар при произведении следствия по делу о подготовке бунта. О бригадире не только не было сказано каких бы то ни было нелицеприятных слов, но он был назван даже «братом»⁵². 

Бардекевич организовал донос на губернатора С. Т. Грекова, но и сам не избежал той же участи. Сотник Ногайской дороги Дюсей Искендеров обратился в Казанскую губернскую канцелярию с донесением на капитана А. Жданова и бригадира И. Бардекевича, склонявших его дать ложные показания на Грекова «с товарищи»: на «присутствующихъ, на секретарей и прочихъ объ обидахъ и взяткахъ съ нихъ, татаръ, от рекрутскихъ и лошадиныхъ наборовъ и отъ подушнаго сбора, хотя и ничего не давали, неотменно показать»⁵³. Весьма характерно также то, что сотник извещал о требовании Бардекевича склонить к этому человек шесть сотников с обещанием «имъ де беды въ томъ онъ, бригадиръ не доставить, а станетъ писать в Сенатъ и следовать де будетъ онъ, какъ и о Загрязскомъ генерале следовалъ». Сенат отреагировал на данное донесение указом о расследовании сообщенных фактов и одновременно направил в Военную коллегию секретный указ, чтобы определенный к следствию человек обратил особое внимание на сведения о взяточничестве самого Бардекевича⁵⁴. 

Однако Военная коллегия не нашла человека, которому можно было бы поручить расследование столь щекотливого дела, в котором были замешаны губернатор, другие гражданские правители и бригадир Бардекевич. Она предложила лишь кандидатуру помощника следователя в лице полковника Ревельского драгунского полка Игнатьева и пообещала в случае надобности обеспечить штаб- и обер-офицерами. 

Наконец 16 сентября 1748 г. Сенат назначил руководителем следствия по данному делу действительного статского советника Петра Панкратьевича Суморокова, однако советник по болезни в Казань не поехал⁵⁵. Вместо него к производству расследования был определен отставной бригадир Семен Раевский. Назначение он получил 29 сентября 1748 г., но, в свою очередь, также не поехал⁵⁶. Больше года следствие по делу о злоупотреблении властью Бардекевичем никак не могло начаться. Наконец 18 сентября 1749 г. состоялась очередная замена назначенного к этому делу лица: следствие поручено было вести статскому советнику Ивану Бахметеву. Однако отправлять его также не спешили, ибо указание Сената о переписке изготовленного на имя Раевского секретного указа на имя вновь определенного И. Бахметева было дано лишь 13 декабря 1749 г.⁵⁷ Видно, очень уж не хотелось узнавать положение дел. 

Исходя из последнего факта, можно не только высказать предположение о явной недружбе между губернатором Грековым и бригадиром Бардекевичем, но еще раз заключить, что наши наблюдения о выдуманности, сфабрикованности «дела» о несостоявшемся бунте татар-мусульман в Закамье небеспочвенны. 

Рассмотренный сюжет истории нуждается в дальнейшем исследовании с привлечением дополнительных источниковых материалов. Хотя, несомненно, мы можем надеяться на выявление лишь документов, несущих официальную версию факта и в силу этого в целях воссоздания объективной картины произошедшего требующих критического отношения к себе. 

В настоящее же время мы располагаем донесениями официальных лиц в Сенат, экстрактами по следственному делу «о намерении казанскихъ татаръ къ бунту», отложившимися в Российском государственном военно-историческом архиве (ф. 20, оп. 1, д. 342, л. 25-197) и отражающими рассматриваемую проблему протоколами Сената, опубликованными в известном издании «Сенатский архив» в 1895 г. Вряд ли обнаружим когда-либо материалы, вышедшие из среды татар, обвиненных в подготовке бунта. Вместе с тем архивные материалы (в данном случае судебно-следственная документация) остаются слабоизвестными^XIX. Протоколы Сената привлекались к исследованию затронутого нами вопроса Ф. Г. Ислаевым⁵⁸. Заметим, что протоколы как форма фиксации содержания поступившего в учреждение документа и принятого по делу решения традиционны для XVIII столетия. Однако они являются дважды вторичными по отношению к факту, несущими информацию, являющуюся результатом переработки, обобщения в рамках донесений и экстрактов о ходе следствия. И уже по сему требуют тщательной источниковедческой разработки с привлечением дублетной информации. 

I В протоколах Сената говорится, что письмо было отобрано Ф. Петровым у незнакомого ему татарина Умера Амирова из д. Марансы, но это явная описка; имеется в виду д. Корсабаш Арской дороги Казанского уезда. У. Амиров же сказал, что он сам передал их новокрещену. В протоколе от 8 августа 1748 г. мы находим уточнение, что письмо было обнаружено У. Амировым, К. Бикметевым, К. Кимяковым. Их, как и отставного капрала Гневышева, спустя семь месяцев за недоказательством вины освободили, взяв расписку о неразглашении обстоятельств дела (см.: Сенатский архив (далее — СА). – СПб., 1895. – Т. 7. – С. 292, 297, 379-380; РГВИА, ф. 20, оп. 1, д. 342, л. 54-55 об.). 
II Смертная казнь за недоносительство устанавливалась еще нормами Соборного уложения 1649 г. (см.: Российское законодательство X-XX вв. Т. 3. Акты Земских соборов. – М., 1985. – С. 89; Полное собрание законов Российской империи (ПСЗ). – СПб., 1830. – Собрание 1. – Т. 8. – № 5528. – С. 261-264). 
III  В протоколах Сената: «посадского человека» (см.: СА. – СПб., 1895. – Т. 7. – С. 291 и сравни со с. 376). 
IV Назначенный 5 июня 1741 г. губернатором Казани генерал-лейтенант Загряжский Артемий Григорьевич 11 апреля 1746 г. «по некоторому делу был отрешен» от занимаемой должности, и назначение нового губернатора затянулось. Исполняющим его обязанности был определен казанский комендант Блохин. И лишь 22-23 февраля 1748 г. из всех претендентов на пост губернатора был выбран действительный статский советник Греков Степан Тимофеевич (см.: СА. – СПб., 1895. – Т. 7. – С. 258, 269, 275, 278, 290, 299, 308, 311, 374, 376, 391, 405, 637). 
V В протоколах Сената: Бардукеевич, Бардекевич, Бардукеич (см.: СА. – СПб., 1895. – Т. 7. – С. 257, 258, 260, 274, 299, 375, 381, 382, 391, 392, 394, 398, 634, 702). 
VI Достаточно сказать, что в 1748 г. после получения сообщения о готовящемся бунте Сенат с завидной частотой заслушивал донесения о восстании в Закамье: 17, 21, 23 февраля, 1, 3, 9, 14, 22, 28, 29 марта, 1, 7, 18, 26 апреля, 7, 10, 24 мая, 3, 27 июня, 15 июля, 5, 8, 11, 22 августа, 1, 6, 16, 29 сентября, 4 октября и т. д. (см.: СА. – СПб., 1895. – Т. 7. – С. 257-260, 263, 269-270, 273-275, 277-278, 290-294, 297-300, 302-304, 308-312, 315-316, 317, 318-320, 374-383, 390-392, 394, 398). 
VII   В протоколах Сената: «Гениберга». 
VIII  Дд. Кузайкино, Юнускино, Добромыш ныне входят в Альметьевский район Республики Татарстан. 
IX Д. Старое Ибрайкино ныне входит в Аксубаевский район Республики Татарстан. 
X   В протоколе Сената от 28 марта 1748 г. указано, что полки были расположены в 60-70 верстах от Казани (см.: СА. – СПб., 1895. – Т. 7. – С. 290). 
XI   Разговор велся явно не на русском языке, а на татарском. При этом последующий перевод пересказанных угроз на русский язык был сделан дословно. Смеем предположить, что слово «рубить» было буквальным переводом татарских слов «яру» или «кисњ», употреблявшихся в нескольких значениях и не обязательно в смысле «истребить», «вырубить на корню». Мы полагаем, что имелось в виду не физическое истребление новокрещен, а избиение, наказание(см.: Русско-татарский словарь. – Казань, 1971. – С. 628; Русско-татарский словарь / Под ред. Ф. А. Ганиева. – М., 1984. – С. 546). 
XII    Д. Ерыклы ныне входит в Новошешминский район Республики Татарстан. 
XIII   В протоколах Сената: «Рахмункулъ» (см.: СА. – СПб., 1895. – Т. 7. – С. 303). 
XIV   В современном понимании — неделя. 
XV Случались отдельные исключения в отношении стариков. Так, из арестованных людей по делу о восстании в Закамье двоих — Д. Уразметева и М. Аврамова — хотя и свели в застенок, но из-за преклонного возраста и нездоровья розыску не подвергали (см.: РГВИА, ф. 20, оп. 1, д. 342, л. 197). 
XVI   Бригадир И. Бардекевич своим донесением от 7 апреля 1748 г. очень осторожно намекал, что, сломав упорство Р. Арсланова, сумеет доказать, что тот являлся «главным зачинщиком и возмутителем» (см.: РГВИА, ф. 20, оп. 1, д. 342, л. 197). 
XVII Я. Мустаев был не единственным ходоком с подобной просьбой. Из Пермской провинции ездил К. Иштереков (см.: СА. – СПб., 1895. – Т. 7. – С. 316-317). 
XVIII Если слушание донесения в Сенате состоялось 11 августа 1748 г., значит, донесение было составлено не позднее 1-2 августа, а упомянутый разговор состоялся не позднее 10-11 июля (см.: СА. – Т. 7. – СПб., 1895. – С. 380). 
XIX Тексты документов мы предложим вниманию читателей в следующем номере журнала. 


ПРИМЕЧАНИЯ: 
1. Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА), ф. 20, оп. 1, д. 342.1, л. 54-57 об. 
2. РГВИА, ф. 20, оп. 1, д. 342.1, л. 56-57 об.; Сенатский архив (далее — СА). – СПб., 1895. – Т. 7. – С. 292. 
3. РГВИА, ф. 20, оп. 1, д. 342.1, л. 55, 57 об. 
4. СА. – СПб., 1895. – Т. 7 – С. 378. 
5. РГВИА, ф. 20, оп. 1, д. 342.1, л. 63-63 об.; СА. – СПб., 1895. – Т. 7. – С. 291. 
6. Полное собрание законов Российской империи (ПСЗ). – СПб., 1830. – Собрание 1. – Т. 8. – № 5528. – С. 261-264; СА. – СПб., 1895. – Т. 7. – С. 205, 227, 309, 388. 
7. СА. – СПб., 1895. – Т. 7. – С. 257-258. 
8. РГВИА, ф. 20, оп. 1, д. 342.1, л. 28-29 об.; СА. – СПб., 1895. – Т. 7 – С. 274-275, 277. 
9. СА. – СПб., 1895. – Т. 7. – С. 308. 
10. РГВИА, ф. 20, оп. 1, д. 342.1, л. 64. 
11. Там же, л. 25; СА. – СПб., 1895. – Т. 7. – С. 257. 
12. РГВИА, ф. 20, оп. 1, д. 342.1, л. 25-25 об.; СА. – СПб., 1895. – Т. 7. – С. 274. 
13. РГВИА, ф. 20, оп. 1, д. 342.1, л. 65-65 об. 
14. Там же, л. 25 об., 65 об.; СА. – СПб., 1895. – Т. 7. – С. 274. 
15. РГВИА, ф. 20, оп. 1, д. 342.1, л. 121 об.-123 об. 
16. Там же, л. 186-186 об. 
17. Там же, л. 125 об.-127, 186 об.-187. 
18. Там же, л. 122 об.; СА. – СПб., 1895. – Т. 7. – С. 291. 
19. РГВИА, ф. 20, оп. 1, д. 342.1, л. 63. 
20. Там же, л. 25-25 об.; СА. – СПб., 1895. – Т. 7. – С. 277, 291. 
21. РГВИА, ф. 20, оп. 1, д. 342.1, л. 121 об.; СА. – СПб., 1895. – Т. 7. – С. 292. 
22. РГВИА, ф. 20, оп. 1, д. 342.1, л. 122, 125 об.; СА. – СПб., 1895. – Т. 7. – С. 298. 
23. РГВИА, ф. 20, оп. 1, д. 342.1, л. 186. 
24. Там же, л. 186 об.; СА. – СПб., 1895. – Т. 7. – С. 298. 
25. РГВИА, ф. 20, оп. 1, д. 342.1, л. 186; СА. – СПб., 1895. – Т. 7. – С. 293. 
26. РГВИА, ф. 20, оп. 1, д. 342.1, л. 187 об. 
27. СА. – СПб., 1895. – Т. 7. – С. 290-291. 
28. РГВИА, ф. 20, оп. 1, д. 342.1, л. 122, 122 об., 185 об., 186 об., 187, 187 об., 188 об.; СА. – СПб., 1895. – Т. 7. – С. 292, 293, 298, 303. 
29. РГВИА, ф. 20, оп. 1, д. 342.1, л. 196 об. 
30. Там же, л. 186 об.-197. 
31. СА. – СПб., 1895. – Т. 7. – С. 316-317, 320, 389, 511-512, 563. 
32. Там же. – С. 389. 
33. См.: РГВИА, ф. 20, оп. 1, д. 342.1, л. 187 об., 190, 191 об., 192, 192 об., 193 об., 194 и т. д. 
34. Там же, л. 193. 
35. Там же, л. 194-194 об. 
36. Там же, л. 194 об.-195. 
37. СА. – СПб., 1895. – Т. 7. – С. 304, 307, 311-312. 
38. Там же. – С. 319. 
39. Там же. – С. 304. 
40. ПСЗ. – СПб., 1830. – Собрание 1. – Т. 12. – № 8929. – С. 89-96; № 8978. – С. 157-159; № 9230. – С. 480-483; № 9379. – С. 667-670. 
41. ПСЗ. – СПб., 1830. – Собрание 1. – Т. 11. – № 8836. – С. 964-977. 
42. СА. – СПб., 1895. – Т. 7. – С. 374-375. 
43. Там же. – С. 375. 
44. Там же. – С. 376. 
45. ПСЗ. – СПб., 1830. – Собрание 1. – Т. 5. – № 2877. – С. 137-138; № 3149. – С. 531-532; Т. 7. – № 4585. – С. 359; СА. – СПб., 1895. – Т. 7. – С. 390. 
46. СА. – СПб., 1895. – Т. 7. – С. 376-377. 
47. Там же. – С. 377. 
48. Там же. – С. 379-380. 
49. Там же. – С. 381. 
50. Там же. – С. 381, 382, 404-406. 
51. Там же. – С. 404. 
52. Там же. – С. 391. 
53. Там же. – С. 391-392. 
54. Там же. – С. 392, 394, 398, 634. 
55. Там же. – С. 394. 
56. Там же. – С. 398, 634, 662. 
57. Там же. – С. 392, 394-395, 398, 634. 
58. Ислаев Ф. Г. Ислам и православие в Поволжье XVIII столетия: от конфронтации к терпимости. – Казань, 2001. – 220 с.; Он же. Ислам и православие в России: От конфронтации к терпимости. Век XVIII. – М., 2004. – 416 с. 


40-е гг. XVIII столетия стали в России временем продолжения традиций во внутренней политике, заложенной Петром I. При всей осторожности и порой даже нерешительности императрица Елизавета Петровна проводила жесткую религиозную политику, отличавшуюся нетерпимостью к представителям других конфессий. Её непреклонность в отношении нехристиан передает не только, скажем, указ о высылке из России лиц иудейского вероисповедания, а резолюция, которую она наложила на доклад Сената, в котором говорилось о негативных последствиях этой веры для торговли: «От врагов Христовых не желаю интересной прибыли» ¹. Об энергичности действий её правительства свидетельствовали и указы о перестройке лютеранских храмов в православные. С не меньшей экспрессией и упорством властные структуры добивались обращения мусульманского и языческого населения в православие ².

Из всех действий и способов, побуждавших и вынуждавших сменить веру, наибольшую безысходность несли меры, направленные на сокращение насущного, необходимого для поддержания жизни человека. А если эти меры сочетались с представлением привилегий уже сменившим веру, то они воспринимались как оскорбление. Социальный взрыв в таких случаях зачастую был неминуем. Об этом говорят народные восстания 1681-1683, 1704-1711, 1735-1740, 1755 гг. Дело в том, что по логике исламского мировоззрения человек, забывший о вере, неизбежно будет наказан. А уверовавший в Аллаха будет спасен в любой катастрофе, ниспосланной им.

Поэтому нетрудно представить, [113] как был воспринят указ Сената от 11 марта 1747 г. о переложении податей и повинностей новокрещен Казанской губернии на мусульман и язычников ³. Но существовали и сдерживающие от открытых выступлений факторы, навеянные теократическим началом в исламе. В соответствии с ним светская и религиозная власть это одно целое. Из этого следовала убежденность в возможности пересмотра несправедливого указа, разрешения сложившейся сложной ситуации верховной властью. Для мусульманина обращение к главе государства было нормальным адекватным поведением. Этим объясняется и направление делегаций доверенных лиц от имени мусульман после выхода упомянутого указа-предписания в столицу.

В рассматриваемый период в Казани и на территории губернии активную деятельность развернули миссионеры, курируемые Конторой новокрещенских дел. В их среде возникла идея анонимки о готовящемся вооруженном выступлении татарского населения против властей. В последующем миф о бунте был раздут представителями администрации (центральной и местной), что нашло отражение в материалах расследования, часть из которых мы предлагаем вниманию читателей.

Публикация текста документов осуществлена по ксерокопиям из фонда Альметевской энциклопедии.

Публикацию подготовила Дина Мустафина, кандидат исторических наук

---

№ 1. 1748-го, марта 3 – Рапорт в Государственную военную коллегию из Казанской губернской канцелярии о мерах, принятых по указу от 21 февраля 1748 г. об ожидаемом бунте татар.

В Государственную военную коллегию ис Казанской губернской канцелярии репорт о получении указа и о действующем исполнении ⁴.

Ея императорскаго величества указ из Государственной военной коллегии, пущенной февраля в 21 ч[исло] ⁵ под № 168-м, о имени предосторожности от намераннаго злаго татарского бунта и о требовании от тайного советника, ковалера и оренбургского губернатора господина Неплюева полков для той предосторожности и о протчем в Казанской губернской канцелярии сего [1]748 году марта 1 числа получен.

А по справке в Казанской губернской канцелярии по прежнему губернскому канцелярии определению и по требованию для вышеписанной предосторожности Азовского драгунского полку маэор фон Генинберг с командою в Казань, а ис показанных команды тайного советника, ковалера и губернатора полков Троицкого из наличного половина, а именно: триста шездесят деветь, а Ревельского драгунского за раскамандированием две роты х Казани прибыли. . И означенная половина Троицкого и две роты Ревелского поставлены поблизости х Казани в Казанском уезде по сю сторону Камы реки, а маэор фон Генинберг с командою – в Казанской Татарской слободе. О чем в Правителствующи Сенат и того Сената в кантору, в Государственную военную коллегию и оной коллегии в кантору писано доношениями.

А в Оренбургскую губернскую канцелярию сообщено промемориею февраля 23 дня.

А ныне по силе оного указу в Казанской губернской канцелярии определено вышеписанным командам быть: маэору Генинбергу с командою в Казанской Татарской слободе, а Ревелского двусотной и Троицкого трехсотной в Казанском уезде близ Казани в тех местах, где оные ныне поставлены до указу.

А полкам Троицкому и Ревелскому быть же, где ныне находятся. А в Азовской и Ростовской, и Вяцкои полки // посланы указы с нарочными, по которым велено когда в те полки означенные указы и в которых местах получены будут, то тем полкам в тех местах [114] и остоновится велено. А далее следовать не велено, ибо по нынешним обстоятелствам в Казани во оных нужды крайней не признавается, но токмо б те полки были в готовности и оддали ордера от брегадира Бардакевича. А присланные при том указе для отсылки к означенному тайному советнику ковалеру и губернтору при промемори посланы с нарочными.

А в розведывани злаго татарского умысла употребися всевозможные способы. И для подлинного о том разведывания в Казанской уезд посланы нарочные, обер-афицер, коим то разведывание велено чинить секретно прили[чным] образом.

А ныне в Казани и Казанской губернии обстоит, как и прежде, все благополучно, и никаких замешаний в татарских жителства и поныне не слышно. А о подметных писмах по силе Правительствующаго Сената и оной Военной коллегии указов ко изысканию всевозможные меры и способы чинятся.

А что впредь скажется, о том Государственной военной коллегии донесено имеет быть неукоснительно.

Иван Бардакевич, Василей Миязгунов, Иван Блахов. Секретарь Петр Стрелков.

Марта 3-го дня 1748 году.

Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА) Ф. 20, оп. 1., д. 342. 1, л. 25-25 об.

№ 2 1748-го, февраля 21. – Указ Правительствующего Сената, данный от имени императрицы Военной коллегии, о направлении в Татарскую слободу Казани тайных агентов для выяснения возможности бунта, конфискации оружия и военных припасов у населения, о необходимости заинтересовать материально составителя писем о явке в губернскую канцелярию и о даче показания о предполагаемом бунте и его зачинщиках.

Указ Ея императорскаго величества самодержицы Всероссийской ис Правительствующаго Сената Военной коллегии ⁶.

По указу Ея императорскаго величества Правительствующий Сенат по доношению Казанской губернской канцелярии о подметных писмах о намерении казанских татар к бунту и по приложенным при том доношении с тех писем копиям, тако ж и по поданному из оной коллегии о том же репорту, в котором объявлено в той коллегии Определение о следовании близстоящим х Казане команды тайного советника Неплюева полевым драгунским Троицкому и Ревелскому полкам, да находящемуся у Саранску у сыску воров и разбойников маэору Генихбергу с тремя драгунскими ротами прямо в Казань со всяким поспешением и о бытии им в команде у брегадира Бардакевича, а в небытность ево в Казане, тамошней губернской канцелярии, // и каким образом им во осторожность от тех их злых намерений и вследствии о том поступать велено, приказали в Казанскую губернскую канцелярию и к брегадиру Бардакевичу послать указы с нарочным куриером.

Велеть о предосторожности от тех злых татарских намерений ко искоренении, ежели подлинно оное намерение их есть, того зла в самой скорости поступать посланным из Военной коллегии уазом во всем непременно.

А между тем о тех подметных писмах и о том их злом намерении накрепко и в самой крайней скорости следовать. Для которого следствия в губернской канцелярии присудствовать и брегадиру Бардакевичю. И как в Татарской слободы, которые в Казане, так и близлежащия татарския деревни для разведывания о том их злом намерении посылать секретно верных людей. И ежели по такому разведыванию или по вышеписанному следствию тот их // умысел совершенно явитца, то, как скоро возможно, старатца пущих зачинщиков переловить и у всех тех татар, которые в слободах и в близлежащих деревнях живут, всякое ружье, порох и свинец обобрать.

А в Казане публиковать, что понеже найдены два подметные письма, подписанные: одно на имя секретаря Михаила Полянского, а другое – полицымейстера Александра Маматова. А кто оные писал, того в них не написано. Того ради, чтобы тот, кто оные писма писал, явился в губернской канцеляри без всякого опасения и боязни, за что ему и награждение дано будет пятьсот рублев. Которые денги при той публикации на площади поставить в фонаре. [115]

А о материи тех писем в той публикации не писать. И когда он яаится, то ему те денги отдать и при том обнадежить, что ежели он о том их злом намерении подлинно докажет, за что он награжден будет доволною // Ея императорскаго величества милостию. И чтоб он точно показал, от кого он о том их татарском злом намерении и давно ль уведал, и кто тому первые зачинщики.

И по тому ево показанию старатца оных зачинщиков переловить. И накрепко по вышеописанному следовать. И что по тому следствию оказыватца будет, о том в Сенат репортовать почасту с нарочными куриерами, и Военной коллегии о том ведать.

А в Казанскую губернскую канцелярию и к брегадиру Бардакевичу указы с нарочными посланы. Тако же и в Оренбурхской губернской канцелярии о том же указом дано знать будет.

Февраля 21 дня 1748 году.

У подлинного подписано тако: «Обер-секретарь Матвей Козмин. Канцелярист Иван Баженов».

В Военной коллегии получен того ж числа.

РГВИА, ф. 20, оп. 1, д. 342. 1, л. 28-29 об.

№ 3. 1748-го, февраля 9. – Запись об объявлени М. Г. Полянским переданного ему новокрещеном Ф. Петровым анонимного письма о предполагаемом бунте татар Казанской губернии с приложением изложения Плача-прорицания царицы Сююмбике от 3 октября 1552 г.

1748-году февраля девятого числа поутру, в девятом часу по полуночи, пришед в Казанскую губернскую канцелярию оной же канцелярии секретарь Михайла Григорьев сын Полянской и с собою привел лекаря Егора Дмитрополева жены ево, вдовы Ирины Ивановой дочери Дмитрополевой, дворового человека из башкир новокрещена Федора Петрова. И по приходе объявил Казанской губернской канцелярии господам присудствующим письмо, разпечатанное в пакете, на котором пакете подписано было тако: «Государю Михаиле Григорьевичю, господину секретарю Полянскому из Москвы в Казане».

О коем писме показанной секретарь Полянской сказал, что сего-де числа был у него в доме Казанского уезду Араской дороги деревни Корсы татарин Ермак Усеинов для своих нужд. При чем де случился быть в том же доме казанской купец Андрей Тиханов сын Пушников. И побыв де в доме ево, Полянского, оной Ермак и поехал неведомо куды. И после того же часу, пришед к нему, Полянскому, в дом, вышеписанной из башкир новокрещен и показанное писмо в пакете за печатью ему, Полянскому, при означенном Пушникове подал.

О котором сказал, что то писмо вырвал он из рук у татарина, который де к нему, Полянскому, приезжал с вышеписанным Ермаком. // А как ево зовут и чей сын, и которого уезду и жителства, того он не знает.

Усмотря де, что то писмо подписано на имя показанного Полянского, и по той подписи приняв то писмо, он, Полянской, при вышеписанном Пушникове распечатал.

А по распечатании де того пакета явилось во [оном] пасквильное писмо, писанное на четверти листа о бунте казанских татар. А кем оное писмо писано и х кому, того в том пис[ьме] не подписано, чего де для оной пакет с пис[ьмом] Полянской объявляет при сем.

У подлинного подписано тако: : «К сему объявлению секре[тарь] Михайло Полянской руку приложил».

Рассуждение прорицательного плача казанские царицы в 7061 году октября 3 дня по взятье града Казани.

Будет Казань за татары. По руски лучне не могу толмачить, я был сам татарин, ныне крещенои. А по-татарски ⁷ ладно ⁸ и складна, а по руски будет: Казана взята через тритцатое и ещо 3 и еще 3 и ещо 3 годов, то как будет 39 годов, перво время 7100 году.

Другое время и пора через тритцать деветь годов в 7139 году. Третья пора и время через тритцеть деветь годов 7178 году. [116]

Четвертое время через 39 годов в 7127 году. Я помню татары тогда Казань хотели взять, с ног зачали и уезды разоряли.

А ныне хотят воевать с головы зачать, в казане всех до малого робенка перерубить и, розделя добычею, по ногам и по рукам ити, то есть по уезду всех рубить. И того ожидать через девятнатцать 39 годов. Четвертое время прошли, а пятое ныне приходит в 7256 году. //

Нада опасенье иметь в начале сего года по рождении перваго месяца марта в третей день в отдачю вечерних часов. А то время случитца в ночь на чистой понедельник. А то будет от Татарской слободы. И тем погублением русских избудут крещенья и платежа несносного подати. И у татар ныне имеетца на сие острои и крепкои помысел, чего очень в сем году християном в Казане опасатца от напрасно[го] ⁹ погубленья. Я бы себя объявил, да боюся та[тар]. И сего письма никому не таить, и начал[ником] объявить.

На конверте ¹⁰, в коем оное писмо вложено, надпись такова: «Государю Михайлу Григорьевичю, господину секретарю Полянскому. Из Москвы в Казане» ¹¹.

Оной конверт ¹² запечатан красным сургучем, а вместо печати припечат[ано] орлом ходячеи денешки ¹³.

РГВИА, ф. 20, оп. 1, д. 342. 1, л. 54-55 об.

№ 4. 1748-го, февраля 9. – Запись о предъявлении А. А. Маматовым анонимного письма о бунте казанских татар с приложением изложения Плача-прорицания царицы Сююмбике от 3 октября 1552 г. и о приводе им отставного капрала Л. О. Гневышева в Казанскую губернскую канцелярию.

1748 году февраля девятого числа поутру, в девятом часу пополуночи, пришед в Казанскую губернскую канцелярию подполковник и казанской полицмейстер Александр Алексеев сын Маматов. И по приходе казанской губернской канцелярист присудствующим подал разпечатнной пакет с писмом, на коем подписано тако: «Государю Александру Алексеевичю господину полковнику Маматову из Москвы в Казане».

О коем пакете сказал, что де вышеписанного числа подал ему онои пакет за печатью команды ево казанской полицы отставной капрал Лука Осипов сын Кневышев. О котором де пакете ему подполковнику сказал, что сего же числа стоял де он у Казанскои полицы и Казанской гарнизонной школы. Школники пришед к нему, а хто оные имяны, того не знает, человек з десять, и тот пакет запечатанной бросили к нему капралу на пол. И, подняв де, тот капрал оное писмо, на котором подписано, что тот пакет к отдаче ему подполковнику и казанскому полицымейстеру, и по той подписе тот пакет, взяв у оного солдата, подполкновник и роспечатал.

А по роспечатании в том пакете явилось в оном пасквилное писмо, писанное на четвертинке листа, о бунте казанских татар. А кем оное писмо писано, и от кого и их кому, того в том писме не подписано. Чего де для онои пакет с писмом и означенного отставного салдата Оуку Осипова сына Гневышева он, полковник, объявляет при сем.

У подлинного подписано тако: «Артилери подполковник Маматов». //

Разсужденья прорицателного плача казанские царицы в 7061 году октября 3 дня, по взятье града Казани.

По руски не умею луче разтолмачить, татарски слова будет: «Казань за татары через три десятка ещо 3 и ещо 3 и ещо 3 просты годы». А значит оные слова: «39 годов».

Перво время – в 7100 году.

Друго время – в 7139,

Трете время – в 7178,

Четверто время – в 7217,

Пято время – в 7256 г.

Время 39 года. Я помню, разоряли Русь.

Напа опасенье иметь в начале ¹⁴ сего года, по рождении первого месеца, марта 3 дня в отдачу вечерних часов.

А то время будет в воскресенья на чистой понеделник. А буде неудаща, снова того года три десятка и еще 3 и еще 3 и еще 3 дни, 39-го ожидаю все году чрез 39 дней. // [117]

Преж зачали брать Казань с ног по уезду, ныне чаю зачнут з головы – Казань в 3 часа, что ни одного русского не оставят.

И тем погубленьем избудут крещенья и несносного платежа.

И у татар в слободе и в уезде идет охотно острой и крепкой помысл.

Я бы за что был бы от русских с великим ¹⁵, коли б сам явился, да татар боюся. //

РГВИА, ф. 20, оп. 1, д. 342. 1, л. 56-57 об.

№ 5. 1748-го, февраля 14. – Донесение в Государственную военную коллегию оренбургского губернатора Неплюева.

В Государственную военную коллегию тайного советника и Оренбургской губернии губернатора Неплюева покорнейшее доношение ¹⁶.

Сего числа в здешней губернской канцелярии чрез нарочного Свияжского полку салдата Федорова промемория, токмо без датума, которою оная канцелярия объявила, яко сего февраля 9 дня чрез полицмейстера подполковника Маматова да губернского секретаря Полянского объявлены во оную губернскую канцелярию подкинутые к ним в пакетах, подписанныя на имя их, писма.

Да ис Казанского де уезду з заводу купца Логинова в пакете ж писмо казанского гарнизона к прапорщику Неелову, в котором написано, слышно де там, что татара хотят бунтовать за Камой.

А в подметных объявлено, что они намерены начать бунт по прошествии сырной недели на понеделник в первом часу. Во-вторых, погубить всех в Казани, а потом и в уезде. И того де ради об оном для ведома и чтоб оренбургская губернская канцелярия имела в том осторожность, сообщила. И требовала, чтоб в Казань, за неимением в Казанском гарнизоне салдат, как наискоряя из своей команды командировала из стоящих поблизости к Казани из Ревелского и Троицкаго полков по половине.

А в те де полки о скорейшем командировании, тако же и к ставрополскому коменданту полковнику Останкову о подтверждении тем полкам, указы посланы. При чем и те приложении, с коих она вышеозначенное писала, сообщила. С которых в Государственную военную коллегию прилагаю причем копии, и хотя основателно ли оное или нет, я того не знаю. Однако же, когда от нее такие требования сюда учинены, то я в предосторожность Ея императорскаго величества высочайших интересов не мог оставить, чтобы принятым ею мерам вспоможения не чинить. И для того сего же числа учинил следующее:

1-е. В Троицкой и Ревелской армейския драгунския полки с нарочными из Оренбургской губернской канцелярии послал Ея императорскаго величества указы, коими накрепко подтвердил, дабы от таких злых действ не толко в том, что ныне по тому Казанскою губернскою канцеляриею от оных полков требования // мои впредь, чтоб от неё потребовано ни было, исполняли непременно в самой крайней скорости и без наималейшего упущения, без всяких отговорок, под опасением жесточайшаго по указам Ея императорскаго величества штрафа. И для того б оставших за командированием от тех полков имели к походу во всякой готовности. Чтоб как скоро от Казанской губернской канцелярии о каком либо еще командировании или и всем оставшим от тех полков командам о походе куда указ получен будет, того же часу выступить и по ея определению поступать могли, и все б сие содержали в высшем секрете.

Ежели ж от Троицкаго полка и правящим в Уфимской провинции воеводскую должность полковником Люткиным по нижеозначенному учиненному ему определению что востребовано будет, то и в том поступать по оному ж. Яко Троицкой полк подле самого Уфинского уезду на винтер-квартирах состоит.

А понеже Ревелской полк состоит в ведомстве Ставрополском, чего ради, что доволствия оного винтер-квартирами и провиантом, и фуражом принадлежит, в том оному велено быть послушным полковнику и ставрополскому коменданту Останкову. Того ради и ему, Останкову, // особым указом тако ж де подтверждено, чтоб Казанскою губернскою канцеляриею от того полку потребовано ни было, по команде ево исполнял непременно в самой крайней скорости и без наимелаейшаго упущения. [118]

2-е. Понеже Уфинской уезд весь почти из иноверцов состоит и распространяется и за Каму реку, и для того вышеозначенному правящему в Уфинской провинции воеводскую должность полковнику Люткину то известие сообщено и велено от таких злых замыслов и поступок татарских в ведомстве ево иметь везде крепкую предосторожность. Для чего и майора Кублицкого, который в бывшей минувшаго лета в той провинции тептерей и бобылей в платеже новоположеннаго ясака противности употреблялся и ныне во оной же провинции для доволствиа расположеннаго на винтер-квартиры Казанского гарнизонного драгунского полку фуражем употребляется, надлежащим указом о том снабдить секретно.

И Казанскому драгунскому полку велено быть к походу во всякой готовности, не объявляя причины для чего, доколе в том нужды не будет. А для лучшаго в том уверения за Камою рекою чрез нарочного и самого надежного человека // от себя приличным образом учинить разведывание, что, где у татар, и какие намерении имеют, и нет ли у них каких странных замыслов.

Чего б ради, ежели за благо разсудит, послал той провинции секретаря Зубова под каким-нибудь другим видом, яко оный секретарь и языка и состояния их знающей. И с наикрепчайшим ему подтверждением, дабы он то разведывание чинил весма тайно и осторожно, чтобы о том отнюдь никто уведать не мог под опасением жестокаго по указам штрафа, на примере за каким делом в Осинскую канцелярию или для чего и начал. И что уведает, с темвозвращался к нему немедленно.

А что он полковник получит, о том бы тотчас чрез нарочных сюда и в Казанскую губернскую канцелярию репортовал. Также и в Троицкой полк давал знать, ибо оному, как выше значит, по ево Люткина требованиям поступать велено.

А башкирцов бы и никаких иноверцов в то не употреблял, разве бы то ужо открылось, о чем о всем и в Казанскую губернскую канцелярию по здешней губернской канцелярии писано, и сверх того.

3-е. Объявлено, что ежели, паче чаяния, такия тех татар объявленныя замыслы в действо // произойдут, и сверх Троицкаго и Ревелского полков в военных людях еще нужда востребуется, то она б и Московской армейской драгунской же полк во осторожность и в пресечение оных по своему усмотрению употребляла.

Чего ради и во оной в такой же силе, как и в первые два, послушной отсель уаз в запас при промемории к неё посланы и об оном Государственной военной коллегии покорнейше доношу.

А здесь доныне обстоит во всем благополучно. Однако ж в разсуждении здешней пограничности и иноверных народов, колторые в здешней губернии находятся, от Казанской губернской канцелярии требовано, дабы она о том, что иные в предписанном будет происходить, сюда частыми уведомлениями не оставляла.

И сие доношение в конверте ¹⁷ той канцелярии послано.

Иван Неплюев.

Оренбург. Февраля 14 числа.

РГВИА, ф. 20, оп. 1, д. 342. 1, л. 63-65 об.

№ 6. 1748-го, марта 21. – Донесение в Государственную военную коллегию из Казанской губернской канцелярии.

В государственную Военную коллегию ис Казанской губернской канцелярии доношение ¹⁸

По присланным Ея императорскаго величества указам повелено, а имянно. По 1-му, ис Правительствующаго Сената на доношение Казанской губернской канцелярии следствие о подметных писмах и о злом татарском умысле производить действителному статскому советнику и Казанской губернии губернатору Грекову обще з брегадиром Бардакевичем с товарыщи в самой крайней скорости.

И ежели тот их злой умысел совершенно явится, то, как скоро возможно, стараться пущих зачинщиков переловить и писма у них оборать и накрепко их роспрашивать и [119] пытать. И что по роспросам явится, о том в Правителствующий Сенат репортовать с нарочным в самой скорости.

По 2-му, Государственной военной коллегии для предосторожности и прекращения злаго татар казанских умыслу близ стоящих х Казани команды тайного советника ковалера и оренбургского губернатора Неплюева полевым драгунским Троицкому и Ревелскому полкам следовать прямо в Казань. И быть тем полкам в команде брегадира Бардакевича. А достальному московскому драгунскому полку для всяких по сему обстоятельству нужных случаев быть в ево тайного советника команде до указу. //

А ежели нужда востребует, и у него тайного советника никакой опасности не предусмотрится, то, как тем московским полком, так и другими войски всекрайнейшее вспоможение чинить. И о вышеописанном по подметным писмам следствие, кем подлежит в силе Ея императорскаго величества указов, и производится.

И что по тому следствию оказалось, в Правительствующий Сенат со обстоятелством донесено. И посланы ис того при доношениях экстракты: первой – марта 16; второй – 21 чисел. А при отпуске означенного перваго с экстрактом доношения объявлены в Казанской губернской канцелярии при доношении от капитана Жданова Зюрейской дороги новокрещенской деревни Кузаевой из мордвы новокрещены Ларион Федоров, Василей Дмитриев да татара деревни Юсупкиной Беккула Бекеев, Фадей Минеев, Юнус Декереев, деревни Добрамыш Медей Мемеев.

Ис которых показанные новокрещены роспросами показали, что прошедшаго де февраля 17 числа, будучи в их деревне, означенные татара говорили им, что мы де за вас разоряемся, платим новокрещенские деньги. На что де и они, Ларион и Василей, им объявили, креститесь де и вы, и с вас де править не будут. На которые его слова показанные Беккул сказал, молить Богу, а то бы досталось вашу деревню рубить, а добрамыским де служилым татарам рубить было новокрещенское село Рожественское, Емаш то ж. И того ж числа ис показанных татар Беккул в губернской канцелярии во всем оном заперся. А оные новокрещены ево обличали. И для того сведен в застенок. А в роспросе без розыску // на виске против вышеписанного принес извинение.

И сверх того приполнил, ныее де тому сколко недель не упомнит, толко об нынешней масленице, служилой татарин Фадей Минеев посылал ево, Беккула, в вышеписанную новокрещенскую деревню Кузайкину для присмотру, в какой тои деревни новокрещены осторожности и ест ли у них ружья, и хотели ль означенную деревню Кузайкину вырубить, к чему де вся их деревня была в согласии. Да сверх же того в том же согласии были тое ж их Зюрейской и Нагайской дорог татара по званиям осмнатцеть деревень, и все де Казанского уезду татара.

А был де к тому умыслу сход за Шемшою рекою в степи, а в которой де деревне не знает, об масленице ж, от всякой деревни по два человека. А от их де деревни было ж два человека, в том числе и вышеписанные привозные с ним татара, и были дней с пять. И кто де к тому пущие заводчики, и не было ль в том согласии из башкирцов и из других степных народов кто были, того ему не сказали. Но токмо по тому намерению своему никому никакого разорения учинить не осмелились.

И по определению ево ж действительного статского советника и губернатора с товарыщи показанной татарин Беккул розыскиван. А с розыску показал то ж, что и выше. И в том утвердился. И по тому показанию и вышеписанные татара Фадей с товарыщи роспрашиваны и розыскиваны ж. И как с роспросов, сперва против оного показания учинили запирательство.

И показанной Фадей показывал, что из разных деревень сотники и мирские люди на мирской сход в деревню Ибрайкину к татарину Якупке, чей сын не знает, // якобы для щету ездили, о чем и в Правительствующий Сенат писано доношением сего марта 16 числа. И после оного посланного доношения показанные ж татара сведены в застенок вторично, но токмо без розысков против вышеписанного обозначения в бунте, во всем винились.

И показали, что де до масленицы за неделю приезжал в дом вышереченного Фадея их дороги деревни Ерыклов сотник Исмаил Любаев с племянником своим Зенкулом, и с ним же сотни ево от каждой деревни было по два человека, а кто имянно не показал. И по приезде с показанными татарами ко оному Фадею в д[ом], собрав их деревни мирских людей, объявлял, что де они хотят бунтовать. Чего де для ездил он по в[сей] сотни своей [120] деревням и объявлял всем татарам, чтобы были к тому бунту в готовности и приезжали б дни за три до масленицы в деревню Ибрайкину для согласия ко оному бунту. Токмо они за лашманскою работою не были.

И потом оной сотник приезжал вторично об масленице и говорил, для чего де плохо стоите, и при том велел им готовиться с ружьем, у кого какое есть, и приезжать в ту деревню Ибрайкину чрез неделю в дом татарина Якупки, и где сход и согласие будет к тому бунту у него, Якупки. А ис той де деревни Ибрайкино хотел всем тем собранием нынешней зимы идти воевать Русь, рубить для того, что взыскивают с них за новокрещен подушные денги, рекрут и лошедей. И оной сотник, приехав в третьи, сказал им, что де ныне бунтовать не можно, понеже пришел в уезд полк.

А в том согласии было османтцеть деревень и все Казанского уезду татара. А на совет от тех деревень в деревню Ибрайкину // ездили по два человека. А казанских де слоботских и Уфинского уезду татар, башкирцов, киргис-кайсаков и протчих степных народов в согласии, и з другими областьми о том переписок не было и от сотника о том не слыхали.

И для взятья вышеписанных татар посланы нарочные, токмо и поныне не возвратились.

И марта – дня по определению ж ево ж действительного статского советника и Казанской губернии губернатора с показанным же брегадиром Бардакевичем и с товарыщи велено обретающимся по сю сторону Камы реки под командою подполковника Фроундорфа Троицкого полку трех сотней команде из нынешних квартир выступить и следовать за Каму реку, и соединиться того полку с полковником Фроундорфом. И расположиться всем полком по квартирам и вышеписанных османтцети деревнях и ружье в тех деревнях у татар оному полковнику Фроундорфу оборать велено.

А на место оной имеющейся здесь, по сю сторону Камы, Троицкого полку команды ввесть оставшую Ревелского полку команду ж и заступить оные Троицкого полку квартиры.

А к тайному советнику ковалеру и Оренбургской губернии губернатору Неплюеву писано промемориею, хотя в Московском полку ныне крайней нужды здесь и не настоять, но за вышеписанным оный полк из нынешниз квартир из-за Волги не благоволит ли перевести на сю сторону Волги реки и заступить квартиры, где имел дистанцию Ревелской полк.

Понеже ныне наступает весна и приближается время разлитию рек, // в кое время, ежели, паче чаяния, предписанного полку служители для какой-либо надобности потребны будут, то оных за разлитием рек и достать будет вскоре весма с превеликою трудностию и опасно, дабы не могло в то самое время произойти какой конфузии.

Того ради Государственной военной коллегии Казанская губернская канцелярия о вышеписанном сим доносит.

Степан Алеков
Иван Бардакевич
Василей Мязгунов
Иван Блахов
Василей Шальной
Петр Стрелков

Марта 21 дня 1748 году

РГВИА, ф. 20, оп. 1, д. 342. 1, л. 121-123 об.

№ 7. 1748-го, марта 21 – Донесение в Государственную военную коллегию бригадира Бардакевича.

В Государственную военную коллегию брегадира Бардакевича доношение ¹⁹.

По присланному Ея императорскаго величества из Государственной военной коллегии от 21 числа февраля секретному сказу по доношению Казанской губернской канцеля-[121]рии и по сообщениям при том с подметных партикулярных писем копиям ²⁰ повелено близ стоящим х Казане команды тайного советника Неплюева полевым драгунским Троицкому и Ревелскому полкам да находящемуся в Саранску у сыску воров и разбойников при даргунских от Ростовского, Азовского и Вяцкого полков трем ротам маэору Генинберху с командою ево следовать прямо в Казань со всяким поспешением и быть тем полкам и ротам в команде моей. И к тому ж употребить обретающегося в Казане у сыску воров и разбойников подполковника Горина с командою. И поступать полковым и ротным командиром и подполковнику Горину во всем по ордером моим.

А по прибытии тех драгунских полков и команды в Казань мне и Казанской губернской канцелярии всяким образом тщатся теми полками и командами, тако же казанским гарнизоном и протчими воинскими людми от злаго и вредителнаго татарского намерения, касающегося к бунту, иметь всекрепкую твердую и неусыпную // предосторожность. И ежели б то заподлинно было, взять меры и всеудобвозможныя способы употребить, чтоб до такого их татарского зла и до разоренья верноподанных, не распространяя вдаль, отнюдь не допустить и ко всем поступать, как о том воинский регулы и указы повелевают. И что чинитца будет, как в Правительствующий Сенат, так и в Государственную военную коллегию репортовать.

Для той же предосторожности и к находящимся около Танбова Азовского, Ростовского и Вяцкого полков полковым командиром из Государственной военной коллегии посланы отверстыя указы, чтоб оным трем полкам по получении тех указов из нынешних их мест тотчас выступить и подвинутца ближе х Казанской губернии. И о данном их марше о[жи]дать от меня ордера. А коль скоро от меня ордер получат , тогда и следовать оным полкам прямо в те места, которые от меня показаны будут, со всяким поспешением. А по прибытии х Казане быть тем полкам в каманде моей и во всем поступать по ордерам моим.

А между тем велено Казанской губернской канцелярии о вышеписанном татарском злонамеренном бунте и о подметных писмах накрепко и в самой крайней скорости без всякого времяни и упущения изследовать. А по полученным же мною Ея императорскаго величества ис Правительствующаго Сената секретным ко мне указом по отпуску от 21-го да от 22-го чисел февраля велено о злом казанском татар г бунту намерении накрепко и в самой крайней скорости следовать для которого следствия в губернской канцелярии присудствовать мне.

И по силе оных // Ея императорскаго величества указов надлежащее исполнение чинитца и для секретнова розведования о том татарском злом умысле до прибытия определенного в Казань губернатора посланы от Казанской губернской канцелярии сего марта 4 дня нарочные нарочные гарнизонные афицеры под претекстом повестки немедленного платежа доимочных денег, рекрут и лошадей и с ними пристойное число драгун и салдат, знающих татарского языка. И оным посланным афицером секретно определено усматривать татарские проступки и разговоры, и между собой съезды, не явитца ль чего, хотя малейшего подозрителнаго, точию и поныне теми гарнизонными афицеры ко изобличению их татарского злонамерения ничего не изыскано.

А окроме имянованных гарнизонных афицеров к мдостоверному осведомлению для розведывания о вышеимянуемом татарском к бунту намерении до прибытии же губернаторского послан, особливо от меня, во всесовершенном секрете з доволным ²¹ наставлением при ревизии в каманде моей обретающейся ланцмилицкого Шешминского полку капитан Жданов, которым по ево тайному выведыванию чрез новокрещен из мордвы из согласников к бунту татар, из деревень, лежащих за рекою Камою между Новошешминска, Заинска и Мензелинска незапно в ночи один по другом, всего четыре человека, весма тайным образом взяты и ночным времянем, закрыв // в санях, увезены.

И сего марта 25 дня присланы ко мне в Казань. Которыми татары того ж числа в Казанской губернской канцелярии по прибытии губернаторском обще с ним губернатором следованно. И показали, что за Камою рекою османтцети по званием татарских деревень и всех Казанского уезду татар к бунту согласие и намерение было. И при том показали, что к тому бунту возмущаемы и приводимы были вышеобъявленных деревень волостным сотником татарином, которой для такова злово побуждения по всем имянованным деревням ездил. [122]

И для взятья оного сотника ис Казанской губернской канцелярии послан нарочной обер-афицер с командою, токмо поныне еще не возвратился. Тог ради во исполнение Ея императорскаго величества указов по преддонесенной же к злому от татар бунту намерении открытности для наикрепчайшгей в том предосторожности и к пресечению того воровскаго от татар замысла ныне посланными от меня в драгунские Троицкой и Ревелской полки ордеры велено со всеми полками из их квартир выступить в силе военных регулов во всесовершенной в ружье и аммуницы исправности и расположитца квартирою. Троицкому из Мензелинска Казанскому уезду по Зюрейской дороге между Шешминска, Заинска и Кичюева в вышеозначенных показующихся к бунту вознамерившихся татарских осмнатцети деревнях.

И по вступлении во оных деревнях у всех татар всякое ружье, порох и свинец, обобрав, от них того полку полковнику отправить поблизости в пригород и отдать воеводе при реэстре с роспискою. //

А Ревелскому полку велено от Ставрополя маршировать х Казане. И, перешед Каму реку, расположитца от Казани верстах в сороки между Нагайской и Зюрейской дорог в татарские деревни. И обоим полкам, расположась в квартиры, учредя пакеты, стоять с надлежащею воинскою предосторожностию ²². И тако оные Троицкой и Ревелской полки в силе Государственной военной калегии указу ныне состоят в точной моей каманде о которых в коликом числе находятца людми и лошедми, Государственной военной калегии при сем покорнейше репорт подношу.

Впредь же, доколе оные имеют быть в каманде моей, о состоянии тех полков и протчие принадлежащие репорты, табели и ведомости, куда повелено будет посылать, имею ожидать повелителнаго Ея императорскаго величества указу.

А маэор Генеберг с ымеющими в каманде ево от полков Ростовского, Азовского и Вяцкого тремя ротами в Казань прибыл и состоит в каманде же моей. И квартирою оные три роты расположены в городе Казане в Татарской слободе.

А стоящим на винтер квартирах трем драгунским Азовскому, Ростовскому и Вяцкому полкам по вышеупоминаемому Государственной военной калегии указу хотя и повелено было ис тех мест выступить и подвинутца ближе х Казанской губернии, но да сего по усмотрению тогда из оказующихся обстоятельств, // что до помянутых татар к злому их намерению подозрения ²³ не находилось, и дабы в ызлишнем тех полков переходе люди и лошади не могли претерпеть изнуренности и не последовало б напрасного казенного убытка ²⁴, по определению моему обще с Казанскою губернскою канцеляриею по посланным в те полки от 3-го числа марта наскоро с нарочным ордером велено впредь до предположения от меня остановитца в тех местах, где те ордеры получить имеют.

А к походу быть во всечасной исправной готовности так, что егда впредь о выступлении ордер от меня получат, то бы неотменно того ж числа со всеми полками ²⁵ в назначенное тогда место и выступить имели.

А что касается о посылке репортов, табелей и ведомостей и протчих принадлежащих до полку требованей, отправляли б и резолюции требовали по каманде, в которой поныне состояли, на которые ордеры ис тех полков репортовано, что по силе присланных в те полки из Государьственной военной калегии указов и от господина генерала-аншефа и ковалера Василья Яковлевича Левашева ордеров по выступлении ис прежних своих квартир следовали и, отшед по нескольку верст, получа в марше помянутые от меня ордеры, остановились и ныне, расположась, стоят в разных Воронежской губернии местах.

А имянно: Азовской из винтер квартир в марше выступил от бывших винтер-//-квартир в десяти верстах, где и остановился. Ростовской из винтер квартир из города Кратояка выступил и дошед до малоросианской слободы Урыва. Точию де, как в бывших винтер квартирах, так и в предписанной слободе Урывах за недородом хлеба в феражу имэется великой недостаток. Понеже де по росписанию Воронежской губернской канцелярии розставлены были роты от штапу верстах восмидесят, в двухстах и больше. И для того де ныне, где штам винтер-квартиру имел, данны роты в десять дней едва дойтить могли. Которой де ради нужды оной полк Ростовской ближе к Вяцкому полку, где по способности усмотрено будет, расположитца имеет. А Вяцкой стоит в прежних своих винтер квартирах.

И ныне оные от Казани разстоят: до Азовского – пятьсот пятдесят девять, до Вяцкова – семьсот девятнадцать, до Ростовского – девятьсот восемьдесят четыре версты. [123]

И о всем предписанном Государьственной военной калегии сим покорнейше доношу.

Брегадир Бардакевич.

Марта 21-го дня 1748 году.

РГВИА, ф. 20, оп. 1, д. 342. 1, л. 124-127.

№ 8. 1748-го, апреля 7. – Экстракт полученных в Казанской губернской канцелярии показаний подследственных, обвиняемых в подготовке антиправительственного бунта.

Экстракт, что по следственному сеекретному, производимому в Казанской губернской канцелярии о злом казанском татар к бунту намерении делу, чрез сысканных посланным до прибытия в Казань губернатора от брегадера Бардакевича обретающимся при ревизии капитаном Ждановым к тому бунту согласников и по их показанию чрез других, сысканных же татар, к тому злому умыслу пущих возмутителей оказалось, о том показано ниже сего.

Минувшего марта 15-го числа от вышеимянованного капитана Жданова присланы к брегадеру Бардакевичю взятые им, Ждановым, по наведанию тайным образом о помянутом злом татарском к бунту намерении показатели Зюрейской дороги новокрещенской деревни Кузаевой из мордвы новокрещены Ларион Федоров, Василей Димитриев. Да по их новокрещенскому показанию согласники к бунту татара деревни Юсупкиной Биккула Бикеев, Фадей Минеев, Юнус Декереев, деревни Добромыш Медей Мамеев.

И по присылке того ж числа показанные новокрещены в Казанской губернской канцелярии роспросами показали // прошедшаго де февраля 17-го числа, будучи в их деревне, означенные привезенные с ними татара говорили им, что де мы за вас разоряемся, платим новокрещенские денги. На что де и они, Ларион и Василей им объявили, креститеся де и вы, и с вас де править не будут. На которые их слова показанные Беккул им сказал, молитесь де Богу, а то бы де досталось вашу деревню рубить, а добромышским де служилым татарам рубить было новокрещенское село Рожественское, Емаж то ж.

А того же числа ис показанных татар Беккул Бикеев в вышеписанном против показания новокрещенов прежде запирался, что таких слов, как от новокрещен показано, не говаривал. А оные новокрещены с очных ставок ево Беккула в том изобличали. И потом сведен в застенок и в роспросе без розыску на виске принес извинение.

И сверх того приполнил, ныне де тому сколько недель не упомнит, только об нынешней масленице служилой татарин Фадей Минеев посылал ево, Беккула, в вышеписанную новоккрещенскую деревню Кузайкину для присмотру, в какой тои деревни новокрещены осторожности и есть ли у них ружья. И хотели де означенную деревню Кузайкину вырубить, к чему и вся де их деревня была в согласии. Да сверх де того в том же согласии были тое ж их Зюрейской и Ногайской дорог татара по званием осмнатцеть деревень и все де Казанского уезду татара.

А был де к тому умыслу сход за Шешмой рекой в степи, а в которой де деревне не знает, об масленице же от всякой деревни по два человека, а от их деревни было два же человека, в том числе и вышеписанные привозные с ним татара, и были дней с пять. И к тому де к тому пущие заводчики и не было ль в том согласии из башкирцов, из других степных народов кто были ль, того ему не сказали. Но токмо де по тому намерению своему никому никакого разорения учинить не осмелились, в чем и с розыску утвердился.

И по тому показанию того же числа вышеписанные присланные от капитана Жданова татара Фадей Минеев с товарыщи три человека роспрашиваны и розыскиваны. И как с роспросов, так и с розысков, сперва против оного показания запирались. И из них Фадей Минеев показывал, что из разных деревень сотники и мирские люди на мирской сход в деревню Ибрайкину к татарину Якупке, чей сын не знает, якобы для щету ездили.

И того же марта 16 числа показанные татара сведены в застенок вторично и без розысков обозначенном к бунту умышлении винились. И показали, что де до масленицы [124] за неделю приезжал в дом вышереченного Фадея Минеева их дороги деревни Ерыклов сотник Измаил Любаев с племянников своим Зенкулом // и с ним сотни ево от каждой деревни было по два человека.

И по приезде де с показанными татары ко оному Фадею в дом, собрав их деревни мирских людей, объявлял, что де они хотят бунт начать. Чего де ездил он по всем сотни своим деревням и объявляли всем татаром, чтобы были к тому бунту в готовности и приезжали дни за три до масленицы в деревню Ибрайкину для согласия ко оному бунту. Токмо они за лашманскою работою не были.

И потом оной сотник приезжал вторично об масленице и говорил, для чего де плохо стоите, и при том веле им готовитца с ружьем, у кого какое есть и приезжать в ту деревню Ибрайкину чрез неделю в дом татарина Якупки, ибо де сход и согласие будет к тому бунту у него, Якупки. А ис той де деревни Ибрайкиной хотели всем собранием нынешней зимы итить воевать Русь, рубить для того, что взыскивают с них за новокрещен подушные деньги, рекрут и лошадей.

И оной сотник, приехав в третьи, сказал им, что де ныне идти бунтовать не можно, понеже да пришел в уезд полк. А в том согласии было османтцеть деревень и все Казанского уезду татара. А на совет от тех деревень и в деревню Ибрайкину ездили по два человека.

И по тому показательству для взятья вышеимянованного // сотника Измаила Любаева и протчих татар послан был афицер с надлежащею камандою.

И по привозе марта 21 дня роспрашиваны и показали. Сотник Измаил первым роспросом в вышеписанном против татар, Фадея Минеева с товарыщи, показания в возмущении к бунту запирался.

А показатели на него означенные татары Фадей Минеев с товарыщи ему, Измаилу, представлены во изобличение, кои в том ево изобличали, но он не винился. Почему же для изискания истины сведен был в застенок и на виске без розыску показал.

Умысел де к бунту у них татар подлинно тое же Нагайской дороги деревни Ибрайкиной у татарина Якупки Мустаева был. А начали де они о том умышлять сего 1748 году до масленицы за месяц. И для того умыслу было у них собрание во оной деревне Ибрайкиной, и на том де собрании было их татар человек з дватцеть, в том числе и он да деревни Белой Горы татарин Рахманкул Арасланов. А протчие де которых деревень и как зовут, не знает. А знает де и показать может оной Якупка, ибо де были из дальних Нагайской дороги деревень да деревни Каргалей сотник Газей Мустаев.

И в том де доме советывали // они, чтобы им в казну Ея императорскаго величества не платить положенных на них за новокрещен подушных денег, рекрут и лошадей. А ежели де станут оные денги с них взыскивать, то б их не платить, и идти на русских воевать. А главные де тому зачинщики показанные Рахманкул и хозяин Якуп да сотник Газей. И положили де, будучи тут, чтоб всякому сотнику для того бунту собрать своей сотни татар.

И по тому совету для наряду к тому бунту татар они ездили той своей сотни во всех деревнях, чтоб были татара в готовности с ружьем, у кого какое есть и наряжал. Но токмо де они того бунта учинить не успели. Понеже де услышали они, что в Казане найдено подметное писмо и учинена предосторожность в Татарской же слободе и караулы поставлены.

И окроме де вышеписанного собрания и съездов для означенного умыслу и в том же согласии на съезде у показанного Якупки казанских слободских и Уфинского уезду татар и башкирцов и протчих степных народов и с протчими областьми, о том переписок не было.

И марта 22 дня по вышеписанному ево, Измаилову, показателству татарин Якуп Мустаев ²⁶ в роспросе против ево, Измаилова, показателства во всем заперся. А показал, в нынешнем де 748 году, а в котором месяце и числе не упомнит, недели за две до масленицы, в доме у него собрание было.

А в том де собрании было ж // Казанского уезду Зюрейские и Нагайские дорог разных по званиям десяти деревень татар поимянно, в том числе и означенные Измаил и Рахманкул, да кроме их сотников три, абыз один да двоя, знающих русской грамоте, всего тринатцеть человек.

А збирались оные татара к нему, Якупке, в дом для того ²⁷ просить о снятии их положенных за новокрещен подушных денег, о чем ис Правителствующаго Сената и указ в Казанскую губернскую канцелярию, привезши, подал. И с того указа смотрили у него [125] копию и для щету ево и данных ему на росход для проезду в Питербурх денгах. И были у него для того двои сутки и на третей день ввечеру поехали.

А окроме де оного никаких советов и к бунту согласия никакого и ни для чего не было.

И для того вышеписанной сотник Измаил Любаев представлен был показанному Якупке на обличение и показал то же, как и в роспросе ево показано, что подлинно умысел к бунту был у них в доме оного Якупки. Да к тому приполнил, как де он, Измаил, был у вышеписанного Якупки в доме, то он, Якупка, и во первых говорил, что де зачем он ездил в Питербурх и милости никакой не сыскал и лутче де за новокрещен им денег не давать, а станем де бунтовать.

А вышереченной Якуп против все ево, Измаила, // показаней заперся и показал то же, что и в роспросе ево показано.

Того же 22 числа татара Абдул Смаилов, Акберда Кудаев ²⁸ роспросами же показали:

Вышеписанной де сотник Измаил до масленицы за неделю к ним в деревню приезжал. И по приезде мирских людей на сход сбирал. И что хотят они бунтовать и быть в домех своих с ружьем, у кого какие есть, в готовности объявлял.

А хотели рубить Казанского уезду новокрещеных для того, что они за себя подушных денег не платят, а взыскивают за них с них, татар.

А на съезд де они в деревню Ибрайкину не ездили.

Марта 28-го дня по показателству сотника Измаила Любаева да татарина Якупки сыскано татар // [10] человек. Бектемир Мамяев, сотник Газей Мустаев, Давыд Уразметев, Мустафа Тюкаев, Мусса Абрамов, сотник Асян Сурметев, Надир Аипов, чювашенин Артюшка Алеев, абыз Усман Иманалеев, Аблязя Кадырметев секретно порознь роспрашиваны.

А в роспросех показали.

Сего дн 748 году до масленицы дней за пять деревни Ибрайкиной к татарину Якупке ²⁹ приезжали и у него были разных деревень служилые татара деревни Белой Горы Рахманкул Арасланов. И оные татары де деревни Ерыклов сотник Измаил Любаев, только было десять человек ³⁰, а приезжали де к нему для щету оного Якупки в данных ему на росход денгах и, начевав одну, а Надыр две ночи, поехали обратно по домам своим. А худых к бунту замыслов в том доме у них не было.

Из оных же сотник Асян Сурметев показал. До масленицы де или после, оной не упомнит, у показанного // Якупки был ³¹ для высылки с платежем за новокрещен подушных денег, рекрут и лошадей, и то де заезжал на малое время. А против показания сотника Измаила во всем заперся ж.

И марта 30-го дня вышеписанным татаром, сотнику Газею Мустаеву с товарыщи, в запирателстве на изобличение с сотником Измаилом Любаевым даны очные ставки.

А с очной ставки сотник Измаил сказал то ж, как и с виски показывал, что подлинно они, в том числе и означенной сотник Газей Мустаев с товарыщи, в доме у Якупки умысел к бунту имели. И в том утвердился.

А сотник Газей да Бектемир Мамяев показали, как де они у реченного Якупки в доме были и умысел де у них к бунту подлинно никакого ни с кем не было и бунтовать не хотели, и кто оное умышлит, не знает и ни от кого тогда и после о том умысле не слыхали.

Давыд Уразметев. Как де в доме у реченного Якупки были и на другой де день по приезде их требовали от него, Якупки, с каким указом он приехал из Санкт-Питербурха. И оной де Якупка с присланного указу ис Правителствующаго Сената объявил копию, в которой // было написано, чтоб с них татар за новокрещен подушные денги, рекрут и лошедей взыскивать. И тое де копию у него, Якупки, в доме читали.

И по прочтении де оной копии Якупка им татарам говорил, что де в Санкт-Питербурх ездил и милости никакой не получил. И при тос им объявлял, чтоб они за новокрещен подушных денег, рекрут и лошадей в казну Ея императорскаго величества не платили. А как де станут взыскивать, то оных денег не давать, а лутче де будем бунтовать. И для того велел всем их деревень татаром повещать, чтоб они были с ружьи, у кого какое есть, к тому бунту в готовности.

И при том будущие татара, Рахманкулка и сотник Газей, с ними все означенные слова слышели, ибо де они сидели у показанного Якупки вместе в одной избе. [126]

Токмо де он, Давыд, в деревню свою означенные слышанные от Якупки слова в деревне своей татаром сказывал трем, а имянно: Абди Адарову, Котаске Муратову, Мукамейке Сукаеву. А протчих де деревенских людей при том не было. Которые де ему сказали, чтоб он им тех слов не говорил и чтоб были к бунту с ружьем в готовности не наряжал.

Мустафа Тюкаев, абыз Исмаил Аманалеев, Аблязей Кадырметоев показали против показания Давыда Уразметева, что Якупка при объявлении с указу ис Правителствующаго Сената копии, такие речи, что ежели де за новокрещен станут взыскивать подушные денги, оных не давать, а лутче же бунтовать, говорил и повещать татаром, чтоб // к тому бунту с ружьи были в готовности велел, токмо де они, Мустафа и абыз Аблязей, о том никому не сказывали.

Да сверх того из оных же Аблязей показал, что де оной Якупка велел будущим у него сотником и всем татарам во всех сотнях и деревнях объявить, чтоб ко оному бунту все татара были в готовности и чтоб, собравшись, идти в Казань разорять.

Токмо де они тех слов у него не приняли, и за то ево бранили. А он им на то сказал, ежели де они с ним не будут, то хотел их разорять. А кто с ним были в согласии главные заводчики и где хотели збиратца, и сколько было у него в собрании числом людей, о том покажет он сам, а им де обоим при том не сказывал.

А Казанскои де Татарской слободы и Уфинского уезду татара и башкирцы в том согласии, тако же и переписки з другими Ордами были ль, того не знает и ни от кого не слыхал.

Сотник Асян Сурметев с очной же ставки с показанным сотником Измаилом и татарами Давыдов и Мусею сказал так же, как и в роспросе ево показано, чтоб он в доме у Якупки был для высылки с платежем за новокрещен подушных денег, рекрут и лошедей. И более ни в чем не винился.

А показанные татара показали, что он, Асян, в доме у реченного Якупки подлинно был. А слышел ли те слова или нет, того они не упомнят, ибо де пришел уже по прочтении с указа копии в обед. //

Потом означенной Якупкаподнят был на виску в пятые и сказал, вышеписанные де слова, чтоб подушных денег, рекрут и лошедей не платить, а начать бунтовать, будущим у него вышеписанным татаром, Рахманкулу и Измаилу с товарыщи, говорил, а потом заперся и показал, что оным поклепал себя напрасно.

И того же марта 31-го дня деревни Белой Горы татарин Рахманкул Арасланов сыскан и роспросом показал.

Сотник де Измаил в дом к нему до масленицы, а за сколько времяни не помнит, для высылки подушных денег, положенных за новокрещен, приезжал.

И о бунте он, Рахманкул, с ним, Измаилом, не думал. И в доме с ним сотником вместе у татарина Якупки былии чтоб за новокрещен подушных денег, рекрут и лошедей не платить, а ежели де станут взыскивать, то оных не отдавать, а идти воевать, намерения не было.

И по прочтении с указу Правителствующаго Сената копии Якупка, что в Санкт-Питербурхе милости не получил, не говаривал, и он не слыхал. И во всем против показания сотника Измаилки Любаева и протчих заперся.

И с очных ставок с помянутыми татарами, Измаилкою с товарыщи, оной Разхманкул при изобличении от них в том не винился же, а сказал, что таких де слов от Якупки о неплатеже подушных денег и о бунте не слыхал. //

Того ж числа реченные татара, Давыд и Газей с товарыщи, сведены в застенок. Ис которых Газей без виски сказал, что де вышеписанные слова о неплатеже подушных дене и о бунтовании показанной Якупка подлинно им говорил и те слова они все, при том будущие татара ³², слышели. Только де в сотне своей татар, чтоб с ружьем были в готовности, не наряжал и никому о том не объявлял, и сам к тому согласия не имел.

А Давыд Уразметев, абыз Усман Аманалеев, Аблезей Кадырметев, Мусей Аврамов с виски показали против очных ставок, что оной Якупка о неплатеже подушных денег и о бунтовании говорил. И в том утвердились. [127]

И вышеписанной де сотник Газей по поднятии на виску сказал против вышеписанного же, что такие от Якупки слова слышели, токмо де татар, чтоб были с ружьем в готовности, не наряжал. И в том утвердился.

Рахманкул Арасланов и Бектемир Мямеев против показания на них вышеписанных татар заперлись. А показал Рахманкул, что от татарина Якупки, чтоб за новокрещен подушных денег не платить, а станем де бунтовать, не слыхал. А вышеозначенные сотники Измаил и Газей на очной ставке их, Рахманкула и Бектемира, в том изобличали. //

Того ж числа Якуп Мустаев по многом увещевании в роспросе сказал.

Татарин де Рахманкул Арасланов и сотник Измаил Любаев с товарыщи, о которых в прежнем ево роспросе значит, до масленицы за неделю приезжали и по приезде де требовали с него в ыздержанных данных на росход денгах щета и с чем из Санкт-Питербурха приехал.

И он де, Якупка, по тому их спрашиванию объявил ис посланного из Правителствующаго Сената указу копию о взыскании с них за новокрещен подушных денег, рекрут и лошедей, которую копию у него, Якупки, в доме при означенных татарех и читали.

И по прочтении той копии он, Якупка, им татарам сказал, что де он в Санкт-Питербурх ездил и милости никакой не получил. И при том объявлял, чтоб за новокрещен подушных денег, рекрут и лошедей не платить. А как станут взыскивать, лутче де будем бунтовать. И те слова оной Рахманкул и Бектемирка и чювашенин Артюшка слышали, а Асан сотник тех слов не слыхал, ибо пришел по прочтении указа и, побыв мало время, уехал. А чтоб с ружьи все татара к бунту были в готовности, того никому не приказывал и никому о том не говаривал.

А вышеписанное де говорил он, Якупка, с пьянства. А намерения и умыслу к тому бунту на том собрании и ни с кем он не имел, и где и у кого о том к бунту намерение и умысел был, не знает и ни от кого не слыхал.

И по оному показателству ему, Якупке, с татарином // Рахманкулом дана очная ставка. И на очной ставке показали.

Якупка принес извинение и показал, что де в бытность у него, Якупки, в доме вышеписанных татар говорил по прочтении с указу копии показанные в повинном ево роспросе слова, чтоб за новокрещен подушных денег, рекрут и лошедей не платить, а ежели станут взыскивать, то б оные не отдавать, а идти бунтовать, подлинно как ему, так и протчим будущим у него в доме татаром, говорил.

И оной Рахманкул те слова слышел, и тем ево, Рахманкула, уличал.

А Рахманкул при той очной ставке показал. Оной де Якупка, чтоб за новокрещен подушных денег, рекрут и лошедей не платить, будущим у него, Якупки, татаром говорил и он, Рахманкул, те слова от него слышел, а о бунте никаких слов от него не слыхал.

Апреля 4-го числа Рахманкул Арасланов, Бектемир Мамяев, сотник Газей Мустяев с первого розыску показали.

Рахманкул Арасланов. Сотник де Измаил Любаев, как у них было собрание в доме у Якупа Мустаева, едучи ко оному Якупу, к нему, Арахманкулу, в дом не заезжал и он с ним, сотником Измаилом, о злом казанских татар к бунту намерении и ни о чем // не советывал.

А съехались де они с ним, Измаилом Любаевым, в доме у привозного с ними татарина Бектемирка Мамеева, откуда с ними, Измаилом и с означенным хозяином Бектемиром, приехали. И по приезде вышеписанные от Якупа Мустаева слова, чтоб подушных денег, рекрут и лошедей не платить, а лутче будем бунтовать, слышел. И о том де нигде не доносил, хотя закрыть вину свою.

А к бунту де согласия, как у оного Якупа Мустаева с означенными будущими в том доме татары, так и нигде ни с кем не имел. И сотником, чтоб они в сотнях своих татаром повестили, дабы к тому бунту с ружьем были в готовности, не говаривал, и сам к тому бунту никрго не наряжал, и для того наряду никуда не езживал. Тако же в скрытном собрании никаких ружей, пороха и свинца у него не имеэтся и согласия же к тому бунту з башкирцами и с киргис-кайсаками не имел. И от иных областей и степных народов наставление и происков о том никаких не было. И в том утвердился.

Бектемир Мамяев да сотник Газей Мустаев у вьппереченного де татарина Якупа Мустаева совет у них у всех будущих татар, чтоб за новокрещен подушных денег, рекрут и ло-[128]шедей не платить был. И на том де совете главные зачинщики были Рахманкул Арасланов да Якуп Мустаев, ибо ³³ де им сам повещу. И выбрали к тому ево главным.

А при том де согласии других никого Казанского и Уфинского уездов татар, башкирцев и киргис-кайсаков и от иных областей и степных народов ни с каким наставлением не приезжали. И запасного оружия у них не было и ныне у кого есть ли, не знают.

Сверх же того из оных сотник Газей при том розыске показал, что хотели итить всем собранием в Казань разорять. Для чего де он, Газей, по сотне своей ездил и к тому бунту наряжал. Токмо де оного намерения не исполнили, убоясь страха. И в том утвердились.

Того же 4 числа Якуп Мустаев по сведении в застенок без розыску сказал, во-первых, что желает восприять веру греческого исповедания. А вышеписанные де татара, Рахманкул Арасланов с товарищи, и чювашенин Артюшка в доме ево, чтоб за новокрещен подушных денег, рекрут и лошедей не платить, а итить на русских воевать, подлинно советывали.

А главный де к тому зачинщик означенной Рахманкул Арасланов. И положили де на том совете, чтоб всякому сотнику для того бунту сотни своей татаром повестить, дабы с ружьем, у кого какое есть, были в готовности. И при том означенной Рахманкул сказал, которых де сотников // в собрании в доме у него, Якупа, не было, я де сам к ним поеду и повещу.

А где б им для разорения собиратца и когда идти, того на том совете у них было не положено.

И против оного Якупа Мустаева показания вышереченной Рахманкул по вторичном в застенок сведении в советывании к бунту не винился и показывал то ж, что выше сего от него показано.

Апреля 5-го числа для изискания истины вышеимянованные татара в разноречии, а Арахманкул Арасланов по многому на него показанию и изобличению в запирателстве, сведены в застенок и розыскиваны же. А с розысков показали.

Мустафа Тюкаев. У татарина де Якупа Мустаева совет у них з будущими татары, чтоб за новокрещен подушных денег, рекрут и лошедей не платить был. И на том де совете главные зачинщики были Рахманкул Арасланов и Якуп Мустаев. Ибо де они, Рахманкул и Якуп, при том совете говорили, чтоб всем сотником сотни своей татарам в деревнях повестить, чтоб к тому бунту все татара были с ружьем, у кого какое есть, // в готовности.

И при том реченной Рахманкул сказал, которых де сотников на том собрании не было, я де им о том сам повещу. Только он, Рахманкул, повещал или нет, он, Мустафа, не знает. И выбрали ево к тому главным. И, собравшись, куда хотели идти воевать, о том покажут реченные Рахманкул и Якуп. А ему де, Мустафе, о том не сказывали, и ни от кого не слыхал. Но токмо де они того учинить не осмелились, понеже в то ж время, будучи у него, Якупа, в доме, услышали, что в Казане найдены подметные писма и учинена предосторожность.

А в прежнем де своем роспросе не показывал, хотя тот умысел закрыть.

Надыр Осипов. По прочтении де с присланного ис Правителствующаго Сената с указу копии татарин Рахманкул Арасланов говорил в доме зятя ево, татарина Якупа Мустаева, всем будущим татаром в собрании, чтоб подушных денег, рекрут и лошедей, положенных за новокрещен, не платить, а лутче де будем бунтовать, подлинно говорил и велел наряжать, чтоб татара с ружьем, у кого какое есть, были в готовности.

И, собравшись де, поедем перва Казанской уезд, а потом в Казань русских разорим. Но токмо де того учинить не осмелились. Понеже де // в то же время, будучи у него, Якупа, в доме услышали они, что в Казане найдены подметные писма и учинена предосторожность. А выбрали де главным оного Рахманкула. И, собравшись де, куда хотели идти воевать, о том покажут реченные Рахманкул и Якуп. А ему де, Надыру, о том не сказывали. При том же розыске просил он, Надыр, что он желает восприять веру греческого исповедания.

Сотник Измаил Любаев сказал то же, что и прежде с виски показывал. Что тот к бунту умысел у татарина Якупа Мустаева в доме подлинно был. Да сверх того приполнил, [129] главные де к тому бунту зачинщики оные татара Рахманкул Арасланов да Якуп Мустаев. И оной де Рахманкул, будучи на том совете и сверх показанных в прежнем ево с виски роспросе слов, говорил, которых де сотников на том совете не было, я де поеду к ним сам и в тех сотнях, чтоб к бунту все татара были в готовности повещать. А повещал ли или нет, о том покажет он сам.

А что же де он в прежнем роспросе с виски показывал, что приезжал к показанному Рахманкулу и думали о начатии того бунта вместе, и то показал он не памятуя. А съехались де с ним подлинно деревни Челны у татарина Бектемира Мамяева и с ними обще поехали для означенного умыслу к показанному Якупу Мустаеву. //

Абыз Усман Иманалеев. По прочтении де с присланного ис Правителствующаго Сената с указу копии в доме у татарина Якупки Мустаева оной Якупка всем будущим татаром говорил, чтоб они за новокрещен подушных денег, рекрут и лошедей в казну Ея императорскаго величества не платили.

А как де станут взыскивать, то оных денег не давать, а лутче де будем бунтовать. И для де того велел всем их деревням татаром повещать, чтоб были с ружьи, у кого какое есть, к тому бунту в готовности. И при том будущие татара Рахманкул и сотник Газей с ними все означенные слова слышели. А он к тому согласен не был, но токмо де о том нигде не объявил, убоясь страха. И против показателства сотника Измаила Любаева во всем заперся.

Аблязей Кадырметев. Показал то же, что и оной абыз Усман показывал. Да сверх того приполнил, что де Якупка Мустаев подлинно велел будущим у него сотником и всем татаром во всех сотнях и в деревнях объявлять, чтоб ко оному бунту все татара были в готовности и чтоб, собравшись, идти в Казань разорять.

А как де о том бунте начали умышлять и кто с ним были в согласии главные заводчики и где хотели збиратца, и сколько было у него в собрании числом людей, о том покажет он, Якупка, сам. А им де об оном при том не сказывал.

Якуп Мустаев показал то ж, что и в последнем повинном роспросе своем в застенке без розыску показал. Вышеписанные де татара Рахманкул Арасланов с товарыщи в доме ево, чтоб за новокрещен подушных денег, рекрут и лошедей не платить, а идти на русских воевать, подлинно советывали. А главной де к тому зачинщик означенной Рахманкул Арасланов. И положили де на том совете, чтоб всякому сотнику для того бунту сотни своей татарам повестить, дабы с ружьем, у кого какое есть, были в готовности. И при том де означенной Рахманкул сказал, которых де сотников в собрании в доме у него, Якупа, не было, я де сам к ним поеду и повещу.

А где б им для разорения збиратся и когда идти, того на том совете был© у них не положено. А чювашенина де Артюшки Алеева и сотника Асана Сурметева на том совете с ними не было, а в прежнем роспросе на них о том показывал напрасно.

Рахманкул Арасланов при вторичном розыске сказал то же, что и перваго розыску показывал, и более ничего не приполнил и главным де к бунту быть не хотел.

Давыд Уразметев, Муся Аврамов сведены в застенок и за старостию и за болезнию не розыскиваны. А без розыску показали то же, что и в прежних своих допросах объявили.

Все же вышеписанные татара в роспросех и при розысках показали, что при том согласии других и никого казанских слободских и Уфинского уезду татар, башкирцев и кир- гис-кайсаков, и от иных областей и степных народов никаким наставлением, и запасного огненного оружия, пороху и свинцу, луков и стрел и протчаго у них не было. И ныне у кого под скрытием есть ли, они не знают, и ни от кого не слыхали, и более нигде на таких советах не бывали.

Вышеимянованному же Рахманкулу Арасланову по показанию на него многих, что он в показанном умышлении был главным зачинщиком и возмутителем, а он в том запирался, и еще будут учинены надлежащие розыски.

И ис того не может ли, что более показатца, о чем впредь донесено быть имеет.

Бригадир Бардекевич.

[Апре]ля 7 дня 1748 году.

РГВИА, ф. 20, oп. 1, д. 342. 1, д. 185-197

---

Комментарии

1. Наумов В. П. Елизавета Петровна // Вопросы истории. – 1993. - № 5. – С. 64.

2. Григорьев А. Н. Христианизация нерусских народностей, как один из методов национально-колониальной политики царизма в Татарии (с половины XVI в. до февраля 1917 г. ) // Материалы по истории Татарии. – Казань, 1948. – Вып. 1. – С. 230; Фирсов Н. А. Инородческое население прежнего Казанского царства в новой России до 1762 года и колонизация закамских земель в это время. – Казань, 1869. – С. 4.

3. Полное собрание законов Российской империи. – СПб., 1830. – Собрание 1. – Т. 12. - № 9379. – С. 667-670.

4. В рукописи заглавию предшествуют: пагинация «№ 172», делопроизводственные отметки «Подан 14 марта 1748», «Записав, сообщить с отпуском к наряду» и помета: «Секретно».

5. В рукописи: «ч. ».

6. В рукописи до заглавия документа приведены пометы: «[О секре]тном деле», «Копия».

7. В рукописи вместо «по-татарски»: «татаски».

8. В рукописи: «ланда».

9. Здесь и далее текст, заключенный в квадратные скобки, восстановлен по контексту.

10. В рукописи: «коверте».

11. Фраза представляет собой адресат письма. В данной копии она приведена после текста Плача- прорицания.

12. В рукописи: «коверт».

13. В рукописи эта делопроизводственная отметка приведена в продолжение текста Плача-прорицания.

14. В рукописи: «наче».

15. Далее, надо полагать, подразумеваются дары или почести.

16. В рукописи заглавию документа предшествует пагинация «№ 159» и делопроизводственная отметка: «Подано 5 марта 1748».

17. В рукописи: «коверте».

18. В рукописи заглавию документа предшествуют помета «Секретно», пагинация «№ 217» и делопроизводственная отметка: «Подано 29 марта 1748».

19. В рукописи заглавию документа предшествует помета «[О секре]тном деле», пагинация «№ 216» и делопроизводственная отметка: «Подано 29 марта 1748-го года».

20. Далее следует приписка: «В коих объявлено о намерении г бунту казанских татар».

21. Далее следует приписка: «В разных мерах приличных к тому изисканию предприятей».

22. Далее следует приписка: «О чем от меня и к тайному советнику и ковалеру Неплюеву, у коего оные полки в каманде состояли, за известие сообщено».

23. Далее следует приписка: «Кроме найденных подметных писем».

24. Далее следует приписка: «Как и по указу Государственной военной калеги от 23-го февраля поведено, ежели крайней опасности не предусмотритца, то бы вышеимянованных полков, хотя оные из своих мест и выступили маршем, удержать».

25. Далее следует приписка: «Кроме излишних тягостей и при них без излишества для караулу и больных».

26. Далее следует приписка: «На которого показано, что умысел о бунте был в доме ево».

27. Далее следует приписка: «Ибо де ездил он в Санкт-Петербург за мирским по выбору делом».

28. Далее следует приписка: «На которых деревни Добрамыш татарина Медея Мамеева показано, что означенной де сотник Измаил приезжал в их деревню и, собрав много той деревни татар, наряжал так, как и показанной Фадей Минеев роспросом показал, чтоб были к бунту с ружьем в готовности. И по наряду де вышеписанного сотника Измаила Любаева в вышеписанную деревню на совет ездили означенные Абдул и Акберда». «

29. Далее следует приписка: «Которой ездил в Санкт-Питербурх за их татарским мирским делом просить о снятии с них за новокрещен положенных подушных денег, рекрут и лошедей».

30. Далее следует приписка: «А Газей Мустаев, Надыр Осипов показали, что было человек с пят-натцеть».

31. Далее следует приписка: «И в том же де доме были разных деревень татара, показанной Рахманкул Арасланов да сотник Газей, да Смаил, а протчих не знает».

32. Далее следует приписка: «Кроме сотника Асана».

33. Далее следует приписка: «/де означенные Рахманкул и Якуп на том совете говорили, чтоб всем сотником сотни своей в деревнях татаром повестить, дабы к тому бунту все татара были с ружьем, у кого какое есть, в готовности. И при том реченной Рахманкул сказал, // которых де сотников на том собрании не было, я».

Текст воспроизведен по изданию: Бунт татар-мусульман в 1748 г.  - несостоявшийся факт или вымысел? // Эхо веков, № 1. 2009

---

Источник: http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Russ/XVIII/1740-1760/Bunt_tatar_1748/text2.htm