Имперская политика религиозного просвещения татарского населения Среднего Поволжья и Приуралья Имперская политика религиозного просвещения татарского населения Среднего Поволжья и Приуралья в 1870–1910­е гг.

Тюрко-татарская система религиозного просвещения в России имеет богатую и поучительную историю, которая берет начало с периода Хазарского каганата, Волжской Булгарии и Казанского ханства. Вплоть до второй половины XIX в. мусульманские конфессиональные учебные заведения в Российской империи имели автономный характер, их традиционной системообразующей целью было обучение мусульман основам ислама и его вероучения. Официальные российские власти открыто не вмешивались во внутренние дела татарских медресе и мектебов. Однако это не означало, что дело обстояло так гладко: в России в отдельные периоды ее истории практиковалась державно-церковная политика культурно-религиозной русификации. К примеру, в первой половине XVIII в. татары Среднего Поволжья и Приуралья подверглись широкомасштабному религиозному принуждению, причем только в Казанском уезде Казанской губернии было разрушено 418 мечетей и медресе при них. Как известно из исторических работ, политика культурной и религиозной унификации татар-мусульман не только была практически безуспешной, но и, наоборот, способствовала усилению исламского самосознания у татар и укреплению нациеохранительных функций религии.

Воинствующая миссионерская практика имперского руководства и Русской Православной церкви вызывала многочисленные выступления мусульманского населения края (татар, башкир и др.), что вынуждало их иногда смягчать державно-церковный антимусульманский (антитатарский) натиск. К примеру, в 1756 г. администрации Казанской, Воронежской, Нижегородской, Астраханской и Симбирской губерний было дано специальное распоряжение о том, что в деревнях с мусульманским населением при отсутствии русских и новокрещеных и при наличии от 200 до 300 мужских душ разрешить строительство мечетей, а при них школы¹. В 1773 г. был издан указ Святейшего Синода о «терпимости всех вероисповеданий»². В 1788 г. Екатерина II издала именной указ об учреждении в Уфе Духовного собрания мусульман³, в ведение которого были переданы мечети и мусульманские конфессиональные учебные заведения. В лице вновь созданного административного учреждения правительство попыталось создать промежуточный орган имперского руководства автономными мусульманскими институтами¹.

Таким образом, активизация протестного движения среди татар и башкир, отчасти и обострение отношений с некоторыми странами мусульманского Востока (Османская Турция) вынудили российское руководство в 1770–1780-е гг. отказаться от политики прямого принуждения мусульман к православию и перейти к культурно-просветительским формам унификации. Именно со второй половины XVIII в. начался процесс укрепления религиозно-национального статуса татарской школы не только внутри собственной мусульманской уммы, но и в культурно-образовательном пространстве Российского государства. Хотя этот процесс развивался очень медленно: его интенсивность была связана не столько с уровнем роста культурно-образовательного сознания и этнического самосознания татар, сколько с общим уровнем цивилизационной культуры российской политической элиты. Эта элита была в основном консервативной и не отличалась высокой толерантностью и веротерпимостью, о чем свидетельствовали события, произошедшие в многонациональном российском обществе во второй половине XIX – начале XX вв.

В 1860–1870-е гг. быстро развивающиеся в стране буржуазные отношения и всевозрастающий спрос на высокообразованных и конкурентоспособных специалистов вынудили российское руководство приступить к реформе российской образовательной системы, в том числе школьной. Именно тогда «было провозглашено равенство всех граждан независимо от национальности, происхождения, пола и религиозных убеждений перед законом при получении образования любого уровня. Вторым принципиальным положением в школьной реформе явилось предоставление общественности права, хотя и ограниченного, участвовать в организации народного образования»². В ходе этой реформы имперская политика по реорганизации школьной системы впервые была распространена и на автономные мусульманские учебные заведения. Не отказываясь на официальном уровне от православных приоритетов в политике просвещения российских инородцев, правительство императора Александра II в 1870 г. сделало ставку на внедрение русского языка в мусульманские конфессиональные школы и на приобщение татар к государственной школе. На основании «Правил о мерах к образованию населяющих Россию инородцев» от 26 марта 1870 г. был взят курс на открытие в медресе русских классов, специализированных учительских и русско-татарских школ¹. Правила предоставляли инспекторам народных училищ большие полномочия в отношении мусульманских учебных заведений, которые фактически переходили под их контроль. Для оптимизации мероприятий по реализации министерских правил правительство учредило в 1871 г. должность инспектора «татарских, башкирских и киргизских школ». В обязанности инспекторов входили «обозрение мектебов и медресе», сбор сведений о них, составление и издание учебников на «местных языках»². Под оболочкой добровольности обучения татар-мусульман русской грамоте и приобщения их к имперской школе скрывалась великодержавная русификаторская политика постепенной культурной ассимиляции татар и ограничения деятельности мусульманских конфессиональных учебных заведений в рамках религиозных потребностей.

С обнародованием министерских правил российское руководство начало активное законотворчество по стандартизации учебно-воспитательного процесса в татарских школах³. В 1874 г. Государственным Советом было принято постановление о передаче в ведение Министерства народного просвещения татарских, башкирских и киргизских школ Казанского и Оренбургского учебных округов. Но реализация этого решения была отложена до принятия особой инструкции. Попытки продвинуть проект инструкции по Казанскому учебному округу натолкнулись на противодействие Министерства внутренних дел, которое реально представляло общественно-политические последствия этого мероприятия. В 1877 г. Государственный Совет отклонил проект инструкции, отметив преждевременность радикальных мер по отношению к татарской национальной школе. Документ отправили на доработку и обсуждение в губернии¹. 5 февраля 1882 г. Государственный Совет утвердил положение Комитета Министров, согласно которому все инородческие училища и школы, в том числе мектебы и медресе, переходили под надзор учебного начальства ведомств Министерства народного просвещения. Кроме того, школьным инспекторам вменялось в обязанность «вникать в их обстановку, устройство и делать соответствующие распоряжения по заведованию ими»². Таким образом, мектебы и медресе выводились из-под контроля Духовного собрания мусульман.

Буквально через несколько часов после утверждения Государственным Советом положения Комитета Министров от 5 февраля 1882 г. был обнародован новый законодательный акт императора Александра III, который предписывал учебным властям оставить мектебы и медресе в «прежнем положении», призывал чиновников ограничиться сбором статистических сведений об этих учебных заведениях³. По всей вероятности, таким образом он попытался перестраховаться от новых протестных движений среди татар-мусульман и повысить авторитет царя-миротворца в глазах широкой российской и мировой общественности.

Кроме того, с целью усиления позиции русского языка в татарском обществе Александр III 16 июля 1888 г. издал указ о введении образовательного ценза для лиц, желающих занять мусульманские духовные должности¹. Указ значительно расширил юридическую базу для вмешательства чиновников в жизнь мусульманской уммы, в том числе татарских учебных заведений. Татарское общество встретило новый указ очень негативно, что вынудило императора временно отложить ввод этого законодательного акта в действие. В 1891 г. был издан дополнительный указ об обязательной сдаче муллами экзамена на знание русского языка. В 1892 г. появилось новое распоряжение управляющего Министерством народного просвещения – о запрете использовать в учебном процессе медресе, подведомственных попечителям, кроме религиозных книг, разрешенных цензурой России, иностранной (восточной) литературы и рукописных книг. Официальной версией запрета была якобы содержащаяся в них антигосударственная и антихристианская пропаганда. На основании распоряжения указные муллы обязаны были составлять ежегодный письменный отчет для дирекции народных училищ о количестве мусульманских учебных заведений, числе учеников, подготовке учителей, наличии запрещенной или не рекомендованной к использованию литературы и т.д. Введение в действие этого распоряжения привело бы к закрытию значительной части медресе и мектебе, так как почти в каждом из них использовались рукописные книги, имелись учителя, получившие образование за границей. На основании этого распоряжения чиновники на местах, опережая события, начали закрывать мусульманские конфессиональные школы. Свидетельством тому являются коллективные жалобы мусульман в Духовное собрание о закрытии мектебов и медресе, об изъятии религиозной и учебной литературы. К началу апреля 1893 г. поступило более 50 жалоб². После обращения руководства Духовного собрания мусульман в Министерство народного просвещения принятие окончательного решения по распоряжению было отложено до 1 января 1895 г. В начале 1894 г. по рекомендации министра внутренних дел оно было отменено.

При выработке новой политики в области мусульманского образования особое внимание власти уделяли общественно-церковным миссионерским формам приобщения коренных народов региона к этнокультурным и религиозным ценностям великорусской нации. Определяющую роль в этом должны были сыграть специальные миссионерские учебные заведения типа школ Братства святителя Гурия. Сутью этой политики было укрепление в христианской вере татар-кряшен и других коренных народов региона. Причем национальный язык нерусских народов края становился своеобразным мостиком для перехода инородцев на русскоязычную форму обучения. Несмотря на высокую активность православных миссионеров, эти школы не получили широкого распространения среди крещеных татар, которые наряду с русско-татарскими школами, по идее властей, должны были стать главными очагами распространения христианской этнокультуры в мусульманской среде. Однако царское правительство несколько опоздало в этом вопросе. В условиях интенсивно развивавшихся в российском обществе буржуазных отношений эта политика была малоэффективной. Мусульманские конфессиональные учебные заведения давно переросли церковно-приходские и миссионерские (братские) школы, они переживали интенсивные джадидистские преобразования, в результате уровень знаний их выпускников значительно вырос. Об этом свидетельствует аналитическое заключение (1872 г.) В.В.Радлова, инспектора татарских, башкирских и киргизских школ Казанского учебного округа: «Умственное развитие шакирдов довольно значительно и, несмотря на всю односторонность их знаний, шакирды стоят умственно гораздо выше наших учителей приходских городских школ»¹.

Общественно-церковная направленность политики имперских властей в области просвещения российских инородцев была взаимосвязана с участившимися случаями массового отпадения татар-кряшен в ислам (к примеру, после обнародования Манифеста от 17 октября 1905 г. свыше 38 тыс. крещеных татар вернулись в мусульманство¹). Это находило активную поддержку и среди воинствующих православных миссионеров. К примеру, И. Золотницкий открыто призывал перейти к наступлению на татар-мусульман: «В связи с тем, что отчуждение татар от России в годы Крымской войны имело место, ныне настала пора противопоставить татарско-магометанскому влиянию влияние христианско-русского просвещения, целью которого должно было бы стать превращение инородцев в «просвещенных христиан», русских по языку и граждан по чувству»². Таким образом, власти делали своеобразный реверанс Русской Православной церкви, помогая ей укреплять в вере многонациональную христианскую паству.

С другой стороны, общественно-церковная направленность в просвещении инородцев была своеобразной реакцией самодержавия на зарождение татарской национальной школы, способной подготовить всесторонне образованную и конкурентоспособную личность с особой национальной идеологией. В конце XIX – начале XX вв. в татарском обществе началось осмысление политико-правового положения татар как в конфессиональном, так и в этнополитическом отношении. Именно тогда одним из первых Ш. Марджани, основоположник татарской национальной историографии, обращаясь к татарам-мусульманам, риторически провозгласил: «Кто же ты, если не татарин?»³. Зарождение идеологии татарского национализма повысило интерес к национальной истории, культуре, литературе и языку, способствовало воскрешению памяти о былом величии народа, воспитанию чувства патриотизма и формированию национального самосознания. Новая татарская (джадидистская) идеология противостояла племенным, региональным и конфессиональным подходам определения этнической идентичности татар. Как отмечалось в циркуляре царского правительства российским губернаторам (1900 г.), джадидизм открыл татарскому населению путь «к образованию, к приобретению практических познаний как в области ремесел и промышленности, так и в изучении иностранных языков»¹.

Джадидистское обновление татарского общества и появление в нем нациестроительной идеи привели к смене векторов в имперской политике просвещения татар-мусульман, хотя появление джадидистских идей поначалу чиновники Министерства народного просвещения восприняли с безразличием. Примером такого отношения к реформам в татарской национальной школе является инструкция временного управляющего Министерства народного просвещения (24 февраля 1901 г.), направленная попечителю Казанского учебного округа. В ней управляющий советует попечителю не вмешиваться в дело реформирования татарских школ, так как «предоставленные самим себе, мусульманские школы будут по-прежнему пользоваться рутиной, которая обрекла на застой мусульманскую науку и которая мешает правоверному вооружиться знаниями». Однако с массовым распространением новометодной системы образования и ростом в татарском обществе этнонациональных настроений эта пассивная тактика российского чиновничества по отношению к национальной школе татар сменилась активными мерами противодействия. Чиновники различного уровня потребовали от царской администрации еще большего ужесточения мер в отношении джадидистской системы образования. Попечитель Казанского учебного округа в докладной записке в Министерство народного просвещения (1902 г.) особо подчеркивал, что «с точки зрения политической ... можно мириться с инородческой школой конфессионального характера, чем с общеобразовательной школой национального характера»².

Правительственные чиновники, понимая цивилизаторскую и этнонациональную роль новой татарской школы, направили против нее всю мощь государственной машины. Тем самым они пытались вернуть татарскую школу в рамки традиционного конфессионального образования, запретить преподавание в ней светских предметов, в том числе русского языка. Эти стремления понятны: кадимистская школа мусульман стояла далеко от политики и социально-классовых отношений и поэтому ее нациеохранительные действия не представляли «опасности для государства». В мае 1905 г. в Санкт-Петербурге состоялось «Особое совещание по вопросам образования восточных инородцев» под председательством профессора А.С. Будиловича. По мнению Д.М. Усмановой, «в целом совещание признало принципы, заложенные в правилах 1870 г., правильными для организации народного образования у инородцев»¹. Однако при этом в старые правила были внесены некоторые изменения. В частности, было предложено положить в основу изучения русского языка в русско-татарских школах родной язык нерусских народов: «… при помощи букварей на этом языке, по возможности в русской транскрипции, которая образует затем мост к грамоте и письменности русской»². Эта задача возлагалась на государственные и общественные миссионерские школы. В то же время царские чиновники отказывали татарам в праве на политехнизацию существующих медресе и мектебе, заявляя, что учебные заведения с широким охватом предметов гуманитарного и естественно-технического цикла утрачивали конфессиональной статус, приобретая статус светской национальной школы. По их мнению, такие школы могли действовать только в системе Министерства народного просвещения. Таким образом, с начала 1900-х гг. вся идеология, практические действия и административные рычаги Министерства народного просвещения, как в центре, так и на местах, были направлены на сдерживание реформистского движения в системе татарского национального образования и создание сети начальных русско-татарских школ для державной акультурации татар.

После поражения революции 1905–1907 гг. и установления в стране авторитарно-полицейского режима правительственные чиновники начали активный поиск новых форм ограничения деятельности мусульманских учебных заведений, что находило также поддержку в консервативных кругах российского учительства. На Съезде директоров народных училищ и начальников учительских школ Казанского учебного округа по вопросам народного образования, состоявшемся в Казани в августе 1907 г., его участники настойчиво требовали от инспекторов активизировать борьбу против новометодных преобразований в татарской школе. «Если мы не будем обращать внимание на новаторское движение в области мусульманского школьного дела, то мы сделаем непоправимую ошибку»¹. В секретном циркуляре казанского губернатора М.В. Стрижевского полицейским властям предписывалось всячески препятствовать развитию татарской национальной школы, распространяющей светские знания. В циркуляре особо подчеркивалось, что «за деятельностью новаторов должно вестись неослабное, неотступное наблюдение …»².

Основной задачей этой культурно-политической кампании были сохранение за татарскими учебными заведениями конфессионального статуса, воспрепятствование преподавания в них светских предметов, что было подвергнуто критике татарской общественностью. Так, известный татарский историк и педагог А.-Х. Атласов в своей брошюре «Новые правила и наши улемы», изданной в 1906 г. в Оренбурге, подверг резкой критике политику царского правительства в области народного образования, обвинив власти в осуществлении насильственной русификации татарского общества³. За это в 1909 г. он был арестован. В судебном решении по его делу говорилось: «Автор брошюры Атласов указывает, что русское правительство в отношении мусульман задалось целью обрусить их, обратить в христианство и уничтожить их национальность и, в конце концов, стереть с лица земли»¹. По решению суда все экземпляры брошюры были конфискованы и сожжены, а ее автор подвергся трехмесячному тюремному заключению.

Следующей акцией властей по ограничению образовательной и культурно-просветительской деятельности татарской школы стал созыв в 1910 г. в Санкт-Петербурге «Особого совещания по выработке мер для противодействия татарско-мусульманскому влиянию в Приволжском крае». На совещании было предложено «устранить из конфессиональных мусульманских школ (мектебов и медресе) предметы преподавания общего характера, в том числе русский язык, ограничив программу преподавания в означенных школах исключительно предметами, относящимися к изучению мусульманского вероучения, подчинив их в отношении соблюдения этого требования общему учебному надзору»². Особо подчеркивалась необходимость введения в систему мусульманского образования кардинальных изменений, поскольку, по мнению участников совещания, «за последнее время магометанские конфессиональные училища утратили свой первоначальный характер и получили характер общеобразовательных учебных заведений»³. Среди основных приоритетов царского правительства особо была выделена политика обрусения инородцев. «Обрусение инородцев, – как считали участники совещания, – должно венчать дело приобщения инородцев к русской культуре; оно должно быть конечной и потому отдаленной целью государства»⁴.

Анализ материалов «Особого совещания …» показал, что они носили явный антитатарский и русификаторский характер, правительство, руководимое «великим» реформатором П.А.Сто­лыпиным, под надуманным предлогом псевдопанисламизма и пантюркизма делало ставку на консервативные силы российского общества и тем самым пыталось направить их великодержавный шовинистический настрой против зарождающейся национальной школы и нациестроительной идеологии татар. К тому же, в его материалах четко вырисовывалась конечная цель имперской политики просвещения татар-мусульман – «обрусение».

Другим вектором имперской политики просвещения инородцев было ограничение роли родного языка в школьной системе, в которой ведущую культурно-просветительскую роль должен был играть русский язык. В послереволюционный период среди наиболее дискутируемых вопросов о путях развития инородческой школы были вопросы о языке преподавания и продолжительности обучения, а также о народах, которым предоставлялось право преподавания на родном языке. «Согласно правительственной редакции языком обучения повсеместно объявлялся русский язык. Для местностей со смешанным населением допускалось использование природного языка в течение первого и, при необходимости, второго года обучения для детей, не владеющих русским языком»¹. Предусматривалось разрешить в начальной государственной школе обучение учащихся-инородцев на таких языках, как армянский, грузинский, латышский, литовский, немецкий, польский, татарский, эстонский, но только в первом и во втором классе. Остальным народам было отказано в праве обучения на родном языке. Правящая российская элита была убеждена в том, что «правительственная школа не может иметь инородческого характера, в ней должен без каких-либо уступок господствовать государственный язык. Обучение должно вестись на русском языке» (материалы 7-го Всероссийского дворянского съезда, 1911 г.)². Все это сдерживало развитие не только национальной школы, но и государственной, создавало условия для роста в российском обществе оппозиционных настроений и протестного движения.

В борьбе с новометодными школами правительство широко опиралось на российские законы, по которым татарам разрешалось иметь только конфессиональные школы частного характера. Правовой статус татарской школы в рассматриваемый период был неопределенным, что позволяло правительственным чиновникам вмешиваться в дела учебных заведений татар-мусульман. В результате большая часть татарских конфессиональных школ не имела права юридического лица, а преподаватели – государственного разрешения на педагогическую деятельность. Единственной юридической защитой для татарских школ был их частный характер: российское законодательство жестко охраняло частную собственность. Именно это правовое положение удерживало чиновников от кардинальных действий: повсеместно закрывать неугодные властям татарские школы или препятствовать их открытию. Медресе и мектебы открывались по сложившейся традиции: «каждый мулла, считая своей обязанностью обучить прихожан догматам веры, учит, не спрашивая на это разрешения, а поэтому чрезвычайно трудно было уследить, чтобы новые магометанские училища открывались не иначе как означенного выше условия»¹. Сводные обзоры начала XX в. показывают, что в Казанской губернии число разрешенных мусульманских школ было ничтожно малым (см. табл.).

Таблица 

Татарские конфессиональные учебные заведения 

в Казанской губернии в 1909 г.* 
 

* Источник: НА РТ. Ф.1. Оп.4. Д.3932. Л.106. 
Из приведенных данных видно, что из 842 мектебов и медресе только 9 работали с разрешения властей. Даже из 14 казанских городских татарских конфессиональных учебных заведений лишь 1 мектеб и 1 медресе имели разрешение властей на работу¹. Причем большая часть татарских конфессиональных учебных заведений Казанской губернии имели собственные помещения. К примеру, в 1909 г. из 842 мектебов и медресе 683 (81%) имели собственные здания и располагались вне мечети². Но, несмотря на это, они не получили от властей разрешение на учебную деятельность и открылись в явочном порядке по инициативе местных жителей, в основном мулл, отчасти и татарских благотворителей.

Несмотря на сильное противодействие царского самодержавия, татарская национальная школа в Российской империи, в том числе в Казанской губернии, интенсивно развивалась. В 1912 г. в России действовало 779 медресе, 8117 мектебов, в них обучалось 267476 учащихся³. В 1910 г. в Казанской губернии функционировало 877 мектебов и медресе, в которых числилось 66787 шакирдов¹. Значительная часть мектебов и медресе Казанской губернии примкнули к звуковому методу, отдав предпочтение не только новой системе образования, но и идеологии национального обновления общества. Так, по утверждению воинствующего миссионера Я.Д. Коблова, в новометодное медресе в деревне Иж-Бобья приезжали учиться мусульмане из разных российских губерний, а за передовым опытом съезжались «любители магометанского просвещения» не только из «среднеазиатских владений», но даже из Турции. Здесь получали образование мугаллимы, «вполне достойные и пригодные для занятия должностей учителей, могущие поставить образование в национальном духе». Я.Д. Коблов был вынужден признать, что уровень преподавания в указанном учебном заведении поднялся до той высоты, до которой не доходило ни одно медресе Приволжского края². В 1911 г. английский журнал «The Moslem World» («Мусульманский мир»), анализируя учебные планы некоторых татарских новометодных медресе, отмечал, что они сходны с учебными планами классических гимназий, где место латинского и греческого языков занимают арабский и персидский языки³.

Таким образом, имперская политика в области народного просвещения татар-мусульман в 1870–1910-е гг. зависела от внутренних социокультурных и этнонациональных установок правящего режима, в ее основе лежала державная идея создания моноэтничного и монорелигиозного социума в Российской империи, правда, в «отдаленном будущем». В политике просвещения татар-мусульман Поволжья и Приуралья особая роль отводилась не светской национальной школе, а православно-миссионерской и имперско-русской, отчасти и конфессиональной кадимистской системе образования. Формообразующей основой этой политики была «система Ильминского», опиравшаяся на широкую сеть миссионерских и церковно-приходских учебных заведений. 

Р.Ф. Шарапова