(автобиографическая повесть)
Окончательный вариант: 13. 02. 2001
Я благодарен абсолютно всем, кто, так или иначе, помогал мне в написании этой книги. Людям, жившим рядом со мной, событиям, фактам. Без них все, что описано ниже, никогда б не свершилось. Повесть эта настолько документальна, что мне не скромно чувствовать себя ее автором. Скорее, я - летописец, старающийся сохранить маленький кусочек современной истории. Интереснее, чем в жизни, не придумать, так что моя роль, как летописца, сводилась лишь, по возможности, к более точному описанию. Не удивляйтесь, если местами персонажи вам покажутся смешны, а речи – странны. Такова жизнь. Образы остались оригинальными, слова - подлинными.
Посвятить же книгу хочу её главному герою - Камышинскому высшему военному командному инженерно-строительному училищу. Я не стал отступать от укоренившейся в литературе традиции в конце романа убивать главного героя. Тем более, что само Министерство Обороны Российской Федерации было на моей стороне. Приказом Министра Обороны России от 7 мая 1998 года КВВКИСУ было расформировано.
Светлая ему память...
Славные семидесятые! Великий, могучий Советской Союз! Большой брат всех народов, идущих верным курсом к светлому коммунистическому завтра. Комсомольские стройки, встречные планы и трудовые ударные вахты. Общаги, студенты, и песни по вдруг появившемуся у соседа телевизору: «То ли ещё будет, ой-ой-ой!». А вечером под гитару: «Червона рута» и официально запрещённый, но не чуждый советскому человеку «Биттлз». В то время как на Диком Западе создавался компьютерный рынок, в Москве в свободной продаже появились шариковые ручки. И то, что одна скромная русская девушка полюбила безусого инженера Долгова в далёком чужом Узбекистане, было делом молодым и обычным…
В тринадцатом веке хан Батый дошел до Москвы и спалил ее. Москва возродилась, но где же Монгольское Ханство? В начале девятнадцатого москвичи подпалили свои дома сами в пику наступавшему Наполеону. В итоге Бонапарт потерял свою Великую Армию, а лихие казаки поехали в Париж учить французов говорить «Бистро!». Маленький Фюрер любою ценою стремился к Советской столице. После этого в Берлине построили стену, отделяющую западную зону от восточной.
Американские стратеги изучали историю. И сделали выводы. Обошлась без штурма Кремля и высадки парашютно-танкового десанта под Крюковом. «Холодная война» развернулась на минном поле политической сцены. И Советская Империя пала, завалив, заодно, хрупкие домики своих меньших братьев. Общую капитуляцию обозвали термином «Перестройка», и главный инженер Долгов уехал из Узбекистана перестраивать что-то, где-то, зачем-то. И не вернулся. А мама с маленьким Вовой Долговым осталась.
Раньше каждое лето, в отпуск, мама ездила на Волгу, в Николаевск, и сына, конечно, брала с собой погостить у бабушки. Но в этот раз (впервые в жизни) Вова поехал один. Денег все равно не хватало на два билета, да и Вова стал совсем большой мальчик, почти взрослый, школу окончил без троек. Военкомат бордовыми стенами взывал о неминуемом воинском долге. «Через две, через две весны»,- браво маршировали солдаты из кинолент «до развала». О «дедовщине» и «беспределе» учили новые «перестроечные» фильмы. Честно, служить не хотелось, но и выбора особого не было. Так ничего и не решив, Вова отправился к бабушке, в деревню, в глушь, в Николаевку
Николаевск - потерянный провинциальный городок. Вокруг центрального парка с классическими тополями чуть живые двухэтажки в окружении частных дворов. На центральной улице слабо угадывается асфальт. Пристань водного трамвайчика - все-таки – Волга. И не так далеко от окраины даже есть грузовой причал. Главной же достопримечательностью городка стало то, что на противоположном берегу реки расположился город побольше, некий Камышин. В Камышине большой речной порт, железнодорожный вокзал и настоящее Военное Училище. А не гастроли иногда, коль повезет, приезжает цирк!
Однажды бабушка повезла Вову в Камышин на базар так, за компанию. Центральный рынок расположился недалеко от военного училища, и они решили зайти туда на экскурсию. Благо, что пора выпала абитуриентская, заходи, кто хочет.
Вова смотрел своими большими, по-детски голубыми глазами на высокий, каменный, неприступный, как стены феодального замка, забор, на зарешёченные, метровые окна огромных казарм. Бордюры сверкали известковой белизной, плац размером с футбольное поле. Только ржавые водяные разводы на водосточных трубах, там, куда не дотянулась курсантская рука, или не заметил дотошный командирский глаз, оставались такими же рыжими, как веснушки на лице у шестнадцатилетнего мальчика Вовы. С безмятежным любопытством бродил он под руку с бабушкой по территории военного городка. Вокруг сновали такие же конопатые, пестрые личности, праздные, лучезарные, ни куда не спешащие. Легко одетые, разные, прибывшие неизвестно откуда и неизвестно к кому. Другие, хмурые, марширующие строем, блестели под лучами июльского Солнца кирзовыми сапогами, пугая строгость и одинаковостью лиц. Не заметил Вова, как оказался перед дверью с надписью «Собеседование». Только тут бабушка отпустила свою цепкую ручонку и легонько подтолкнула внука внутрь.
-Документы.
Дядька в погонах почему-то смотрел строго именно на Вовочку, который ничего плохого ему не сделал. В комнате за партами, сдвинутыми в ряд, сидели и пыхтели похожие на Вову подростки.
-Не заматеришься, так заругаешься. Молчишь как рыба об лёд. Язык проглотил?
Дядька в погонах говорил зычно, твердо, вроде бы даже ругался, но как-то обычно, не зло. Какие документы и почему у него их спрашивают, Вова не знал.
- Э…Тык…Я с бабушкый.., - только и выдавил он, выдавая свое узбекское детство странным для рязанской внешности акцентом.
- Ты ещё и по-русски со словарём. Ну что ж. Будем требовать переводчика. Давай зови свою бабушку.
Старушка бочком вошла в дверь и протянула Человеку при Погонах Вовочкин новенький паспорт и аттестат об окончании школы придачу.
- Рахат-лукум, говоришь? Были проездом, - дядька, пометив что-то в своей тетрадке, положил Вовочкины документы в общую стопку, - Учиться хочешь? Решил поступить в наше училище? Похвально. Офицер всегда поимеет государеву картошку со слоновьим жиром да на стакан водки. Ладно, садись за парту во-он там, на, заполняй анкеты. Писать-то умеешь? А вас, дорогая бабушка, - тут Человек при Погонах даже улыбнулся, - хочу поздравить: ваш внук сделал правильный выбор. Ступайте домой, не волнуйтесь. О результатах экзаменов мы вам сообщим. По почте.
И бабушка, кланяясь, выкатила в коридор.
В фойе у тумбочки с телефоном курсант в парадной форме стоя читал потрёпанную газетёнку. Время от времени его чтение прерывалось приступами смеха. Единственным, омрачавшим жизнь, являлись постоянные телефонные звонки, очень отвлекавшие от чтения.
- Тре-ень! Тре-ен-ень!
- Дневальный по офицерскому общежитию курсант Забияченко!
- Товарищ курсант! Срочно найдите майора Дятлова и передайте, чтобы он подошёл к дежурному по училищу!
- Есть, товарищ подполковник!
И курсант Забияченко опять погружался в чтение.
- Сынок, - бабушка тронула дневального за локоток, - а когда теперича маво внучка выпустят?
- Как только провалит экзамены, так и выпустят. Или, если не повезет, то по окончанию училища через четыре года.
- Тре-ень! Тре-ень!
- Бл!.. Дневальн по офиц общежит к-т Заби-янко!
- Товарищ курсант! Вы выполнили моё приказание?
- Выполняю, товарищ подполковник! Есть, товарищ полковник!
Солнце, летнее, ленивое, предобеденное время и копошащиеся бездельники-абитуриенты - ничто не располагало к служебному рвению. Отдав свою газетёнку подменившему его товарищу, Забияченко спокойно пошёл обедать. Старушка, вздохнув, тоже ушла.
-Тре-ень! Тре-ень! Тре-ен-ень!
-Дневальный по офицерскому общежитию курсант Кошелев, - принял вахту прибывший.
- Где майор Дятлов?
- Майор Дятлов? Не знаю…
- Я, маму вашу, телевизор, повторять? Почему Дятлов все ещё не у меня?
- Кх… я того… виноват.. не…
- Вас с наряда снять сейчас или до вечера подождать!? – орет начальник.
А в коридоре общаги седой кэп из полуштатских пытается строить разношёрстные шеренги:
- Смирно! Ровняйсь! Смирно! Ровняйсь! Что за разговорчики в строю? Ровняйсь! Вы, да, я к вам, с большой сумкой, обращаюсь! Закройте своё веселье! Отставить. Смирно!
Кое-как урезонив толпу, капитан развернулся к молодому старлею:
- Товарищ старший лейтенант! Вновь прибывшие из города Волжского в составе 23 человек построены. Помощник военкома капитан Бердичев!
- Вольно! В аудиторию…с вещами…шагом…марш!
Галдя и толкая друг друга, «абитуриенты» ввалились в класс, расселись и принялись старательно марать анкеты.
. . .
Судьбе было угодно, чтобы именно в этой аудитории впервые собрались вместе некоторые наши герои. Вот на первой парте заскучал, ковыряя в носу, абитуриент Марк Филиппович Нестер. Нескладный, угловатый, костлявый, с глазами печальной птицы и с гнездом этой же птицы на голове. Задумчиво выколупывая вторичный продукт из мозга, глубокомысленно размазывал его на столе. Когда старший лейтенант, проводивший анкетирование, заметил его безделье и окликнул страдальца, Марк Филиппович вздрогнул, очнулся от дум и протянул безнадежно:
- Ручку… украли…
- Правую или левую?..
Старательным почерком выводит буковки Ченин. Краса и гордость провинциальной Школы искусств. Ему бы в Репины податься, а он в военное училище поступать надумал. Потому как долг каждого настоящего гражданина – любить и защищать свою Родину. А если придется, то и с оружием в руках. У военного же человека оружие всегда под рукой. А художественный талант – так он везде сгодиться. Не только хороший дневальный украшает образцовую роту, но и стенгазеты, плакаты, стенды, да ровный почерк в «Классных журналах», в конце-то концов. Ну, не утомленные же службой седые генералы будут рисовать человечков, марширующих в ногу?
Сопит и потеет за партой румяный пончик по фамилии Дорофеев. Что же ты, друг, ручку держишь не твердо, за десятый класс позабыл написание букв? Не расстраивайся, правописание позабыли почти все. Напиши даты рождения мамы, папы, и считай, что ты готов к математике по школьной программе.
Саша Жаров на вершины не претендовал, писал просто: «Сирота». Приоткрыв рот, сморщив лоб и пыхтя от усердия, переносил на бумагу свою небольшую биографию. Занятие это требовало крайнее напряжение мысли, о чем свидетельствовал вздыбившиеся короткие жидкие волосы, и сутулость плеч, и оттопырившийся колючий воротничок. Получалось коряво и нескладно, но честно. Родился. Рос. Школа-интернат. Не очень-то потолстеешь. Учился как все. Вот и выпуск. Что тут добавишь? Каким ветром занесло из Мордовии? Просто друзья по интернату учились здесь. И, по правде сказать, сегодня Жаров являлся одним из немногих, кто не вспыхнул бы как Змей-Горыныч при неосторожном обращении с огнем. Густые пары недавних проводов сразили бы наповал нежных училок этих вчерашних школьников. Старший лейтенант Желтяков лишь недовольно морщил нос.
- Ба-а-бах! - что-то тяжелое с глухим стуком повалилось в коридоре. Мальчишки ошеломлённо встрепенулись и подняли головы. Старлей приоткрыл дверь и выглянул посмотреть, что случилось.
- Что там, товарищ лейтенант? – поинтересовались из класса.
- Ничего страшного. – успокоил собравшихся он, - Курсант 4-го курса головой на ступеньки упал...
Пристроившийся «на камчатке» долговязый Константин Канавец удивлённо присвистнул:
- Да-а, вот это голова, я понимаю!
- Ничего, и у Вас такая будет - крепкая и пустая…
Костик округлил кошачьи глазищи от уважения и восхищения. В его родном Новом Рогачике бронебойные головы ценились, как повсюду в стране.
. . .
Вообразите себе ограниченную высоким, частично каменным, частично решетчатым забором территорию, вмещающую средних размеров городок правильной прямоугольной формы. Внутри, за забором, казармы, столовые, штабы, склады, КПП, учебные корпуса и гауптвахта с двориком для прогулок арестованных. В указанных зданиях курсанты жили, питались, учились, несли службу и отбывали наказание, а между ними ходили строем по перпендикулярно-параллельным асфальтированным улицам, украшенным наглядными пособиями по строевой подготовке. Две тысячи голов, марширующих от подъема до отбоя по единому распорядку. За тем, чтобы никто не смел отклониться на миг от поминутно расписанного ритуала, следят ротные офицеры. За расторопностью ротных наблюдают чины из штаба. Штабных контролирует начальник училища. Начальник ходит на ковер к министру обороны. Ну, а министр отчитывается перед его величеством президентом. Таким образом, Родина бдит каждый шаг своего курсанта, будущего офицера. Ну, а курсанты после вечерней, завершающей прогулки с песней и пляской сапогом по асфальту, ложатся спать. Спи, дорогой, отдыхай. Набирайся сил. Если не в наряде, конечно. И нет патруля ночного. Или тревоги какой. Ты нужен Родине. Она надеется на тебя…
А назавтра опять: «Рота, подъем! Выходим строиться на зарядку!» И так - изо дня в день, из недели в неделю, из месяца в месяц в течение нескольких лет. Прямо, по уставу. Шаг вправо-влево - отчисление из училища и, как небесная кара, посылка в войска, в стройбат. Нелегок процесс превращения молокососа в офицера. Выживают сильнейшие. С крепкими головами и твердыми знаниями «Устава караульной…» и прочей службы. Только избранным головам сносить фуражки с кокардами и гордое звание российского офицера…
И вот представьте, раз в год в симметричный мир победившего Устава вторгается хаос: Абитуриенты. Ах, если б возможно создать новобранца, который вливается четко, беззвучно в боевые ряды! Или уже в первом классе перевести все школы на казарменное положение, на подобие Суворовской и Нахимовской! Но пока сие не возможно, приходится мириться с периодом легкой смуты в государстве военных порядков.
Ежегодно КВВСКУ набирало батальон новобранцев, пять рот по сто с лишним ртов в каждую с расчетом, что треть поступивших не дотянет до финиша. Плюс какой-никакой, а конкурс. Итог – под тысячу оболтусов призывного возраста со смутным представлением об армии и дисциплине томятся на закрытой территории в ожидании экзаменов. Шальными пулями носятся они, ряженные кто во что горазд. Приклеившиеся к воротам контрольно-пропусных пунктов мамы, папы, тёти, дяди, бабушки и прочие знакомые и родственники пускают слезы. Через решетку пихают чадам провизию и одежду. Детишки хватают подкормку и, утирая сопли, с диким хохотом разбегаются по казармам. Старшина еще прячет в каптерке портянки и кирзовые сапоги.
. . .
Стадо вновь прибывших усилиями офицеров перемещалось поротно в казармы и строилось в длинных коридорах между спальными помещениями. Назывался данный плацдарм - «взлетка» - и данный термин приживался сразу как единственно правильный, потому как иначе назвать этот проходящий от левого до правого крыла здания бесконечный межспальный проход просто невозможно. Бурлящий патлатый табун извивался по «взлетке» кишкой. Гомон не утихал. Впрочем, командир не спешил напрягать голосовые связки. Сегодня это смешно. Завтра - пока бесполезно. Чуть позже. Вот стоит только этим желторотым сдать экзамены и получить форму… А пока пусть резвятся. Салаги...
Примерно так рассуждал командир одного из взводов 9-й роты старший лейтенант Желтяков, лениво переминаясь перед строем абитуриентов. Он, не претендуя на особое внимание, доводил до вновь прибывших вещи банальные, но необходимые. Например, здесь, на третьем этаже данной казармы, располагается девятая рота, в которой вы теперь значитесь. Запомните. Рота девятая. Третий этаж. Желтая казарма у 2-го КПП. Когда вы пойдете шататься по училищу, что, в общем, пока не возбраняется, то бесполезно потом искать вашу роту на втором этаже другой казармы. Ясно? Кому не понятно, заблудится, опоздает на построение и автоматически пропустит экзамены. Теперь яснее? Дальше. Отход ко сну повзводно согласно составленных списков в спальных помещениях своих взводов. И не надо лезть на койку Иванова, если вы Петров. Ну, и что, что до этого вы привыкли спать с мамой? Не бойтесь, вы тут не одни, вас тридцать в спальном кубрике. Кровати сдвинуты по две для экономии места, а не для того, чтобы прижиматься к товарищу - вас могут неправильно понять. Или понять правильно и ответить взаимностью. Тогда получиться не казарма, а голубятня. Наличие же голубятни на территории части Уставом не предусмотрено… В курсантскую столовую питаться ходим строем, поротно. Никого не интересует, что мама вас напихала пирожками, а от перловки воротит. Тут важно не участие, а присутствие. Для особо голодных работает кафе «Витазь». Но только в свободное время, которого у вас скоро не будет. Завтра утром - медкомиссия, прощу горячительных напитков не употреблять, иначе в вашем спирте крови не обнаружат. Первый экзамен через два дня. Это время вам дается на подготовку, а не для того, чтобы во взводных классах на партах мух давить. Первый же экзамен выявит диаграмму сна. Тот, кто не сдаст экзамены, поедет домой. Остальные будет зачислены и уже окончательно распределен в свою учебную роту. А там – жизнь покажет…
Получасовую лекцию старший лейтенант закончил просьбой сдать документы и деньги в канцелярию в сейф, иначе:
- Воровать, может, никто и не будет, но что-нибудь пропадет обязательно… И я прошу обратить вас особое внимание! - Желтяков напряг голос. - Говорите своим товарищам, куда вы уходите, чтобы потом вас можно было найти…
Тут же выстроилось несколько очередей: осторожные - в канцелярию, практичные в каптерку за постельным бельем, а голодные побежали в кафе.
О, кафе «Витязь», в простонародье «ЧПОК» – чрезвычайная помощь оголодавшему курсанту. Оазис в пустыне казарм и плацев! Драгоценное место! В период невзгод и тягостных раздумий над нелегкой курсантской судьбой, когда промелькнул короткий отпуск, а следующего не видно, когда командиры лютуют и требуют высоких отметок в боевой подготовке и учебной, ты один есть надежда и опора, приют коржиков и ватрушек, под завязку забитый ЧПОК! Вкуснее втройне кефир и пирожные, добытые с боем. За пятнадцать минут перерыва курсант добежит до ЧеПКа, отстоит в очереди, купит и съесть все то, что дадут. При этом в момент «высадки» абитуриентов задача усложнялась. Перед прилавком возникала толпа с картины «Штурм Зимнего». Впрочем, парни в линялой х/бэшке под завистливым взглядом «крайних» абитуриентов брали свою порцию кондитерского счастья, протискиваясь сквозь толпу. Или «над толпу»? «Под толпу»? Неважно. Важно, что на долю секунду они оказывались у кассы, и, протянув деньги, желали. Добродушная пухлая продавщица объясняла этот феномен особо возмущавшимся абитуриентам так:
-Они - наши. А вы - пока еще - нет. Вот наденете форму - милости прошу без очереди.
В такие минуты «лица из абитуры» давали шесть модных рубашек за выгоревшее х/б. Наивные, не знали они, что у них, облачившихся в форму, времени на посещение ЧеПКа будет не много.
Пока голодные подкреплялись в ЧеПКе, практичные получали в каптерке белье и стелили свои постели. На квадратных простынях чернел штамп «КВВСКУ», а на байковых одеялах – слой прошлогодней пыли.
- Слушай, сосед. - абитуриент Концедалов, среднего роста, среднего телосложения и средней наружности, дернул товарища, кровать которого стояла вплотную к его. - Помоги вытрясти это чертово одеяло...
На улице, в спортгородоке перед казармой, всяк, как умел, насиловал кусок байковой тряпки: одеялами колотили по брусьям, избивали ногами на турниках, свернув жгутом, пороли ни в чем не повинные спортивные снаряды. Постельное белье оказалось выдано во всех пяти ротах абитуры одновременно, на пыль все реагировали правильно, и вот несколько сот человек дедовским методом избавлялись от пыли. Облако серого тумана поползло по округе, гонимое ветром. Офицеры, ибо битва с пылью являлась традиционной и повторялась ежегодно, спрятались по каморкам. Концедалов Василий, выскочив из казармы, поперхнулся:
- Отойдем в сторонку, а то больше наглотаемся, чем выбьем.
Сергей Ченин был повыше Василия и легонько сутулил плечи – школьные годы оставили собственный след. В остальном они оказались похожи: загорелы, голубоглазы, с острыми славянскими скулами и угловатыми мальчишескими фигурами. Схватившись крепко по углам одеяла, абитуриенты сделали «оп!», окатив себя ядреной пылью. Сил не жалели, трясли, как умели. Одеяло же на поверку оказалось не прочным. На третьем или четвертом хлопке в руке у Василия остался выдранный клок.
- Ну, и старье! Того и гляди, одни лоскуты останутся…
Совместный труд, известно, объединяет. Осознание того, что это надолго, объединяет вдвойне. Закончив упражнения с одеялом, лоботрясы двинулись бродить по училищу.
Дороги другие, говорят, ведут в Рим. Дорога в стенах КВВСКУ неминуемо привела абитуриентов в ЧПОК. За сладким коржиком разговорились. Оказалось, Василий пару месяцев назад и не мечтал о военной карьере. Жил себе тихонько в самом дальнем уголке Волгоградской области. Весна, цветы, ягодки. Восемнадцать недавно исполнилось. Неумолимо приближался призыв. Начальное образование получено, и пора бы сдаваться в армию, но… Отец заколол свинью - презент военкому. Подсуетившись, военком задним числом оформил документы для поступления в военное училище, а повестку отложил в долгий ящик. Без особых усилий папаня разъяснил сыну, что, чем два года терять в солдатах, уж лучше немного поднапрячься, и получить спокойно бесплатное высшее образование, плюс офицерские звезды.
- Время нынче такое, - убеждал Концедалов-старший притихшее чадо, - Что без высшего образования и в пастухи не возьмут.
- В пастухи возьмут, - оспорил папину цитату Ченин. – Я, знаешь, с детства мечтал ветеринаром заделаться. После «десятого» поехал поступать в Саратовский Зооветинститут. В общежитии, так случилось, встретил землячку, и первый раз в жизни нажрался до поросячьего визга. Перед экзаменом по математике. В школе квадратные уравнения устно решал, а тут стою и дважды два на доске складываю. В голове - Хиросима, во рту - Сахара. Чувствую себя ящерицей из «В мире животных». Ну, экзаменатор меня обнюхал, и говорит: «Идите, - говорит, - быкам хвосты крутить. Или в геологи, примут вас, их все равно в тайге никто не видит. А ветеринаром быть – работа ответственная, вам у всего стада потомство принимать будет нужно»… Год после провала кем только не работал. И пастухом, и на свинарнике - подменным свинарем. А еще биофизиком хотел стать…
- Ни фига себе. А это как?
- Понятия не имею. Однажды решил носить черную форму и служить подальше от цивилизации. Есть в Санкт-Петербурге военно-морское училище радио электроники…
- Далековато...
- Вот поэтому я туда и не поехал. Камышин же вполне устраивает. Сел на автобус, через три часа дома. Решил поступать. Даже специальные пособия по математике и физике приобрел – повторяю...
- Учи не учи, а те, у кого связи, все равно поступят в первую очередь...
- А это что, училище связи?
Заглянувший на минутку курсант магически миновал толпу, штурмующую прилавок. Обыкновенное бисквитное пирожное, купленное им и почему-то называвшееся «шахматным», исчезало тут же. Еще через мгновенье, осушив глотком пол-литровую бутылку молока, курсант растворился за дверью.
- Интересно, кирзачи тяжелые?
- Килограмма полтора каждый.
Концедалов вздохнул.
- Кормят курсантов не важно. Похлебка вегетарианская…
- А мне все равно, я всеядный.
- Да, тебе хорошо, - бурчал Василий, дожёвывая последнюю булку, - А я к нормальной пище привык, к человеческой…
. . .
Июльское Солнце пекло землю и всё, что на ней, не разделяя людей на гражданских и военных. Оно равно жарило тех, кто с благодарностью раскинулся под его лучами, и тех, кто проклинал жару, вываливая из кирзовых сапог портянки и промокая рукавом пот.
Облако ядреной пыли в спортгородке растворилось, и желающие могли, коль есть время, немного расслабиться. Развесив обмотки сушиться, курсанты коротали положенные полчаса после обеда. Абитуриенты, оголившись до трусов, загорали. Томимый бездельем, кто-то обвисал на спортивных снарядах, а кто-то устроил себе экскурсию по КВВСКУ.
Паша Шамин, коренастый атлет, прибывший поступать в военные из Оренбурга, что на Урале, крутил на турнике «Солнышко». Снизу за ним наблюдал, попыхивая сигареткой, доходяга Воронин. Доходяга дождался, пока атлет спрыгнет на землю, после чего заявил:
- А так - слабо? - и, заглотив непотушенный бычок, пустил дым носом.
- Не хило, - удивился Шамин, - а зажигалку проглотишь?
- Ишь, что удумал, что ж я - Змей-Горыныч, что ли?
- А в чем проблемы?
- Жарко…
- И какие предложения?
Воронин обернулся, огляделся и подмигнул:
- Есть предложение перенести разговор на берег Волги. Вода, солнце, «телки»!..
- Так ведь нас из училища не выпускают?
- А мы ни у кого спрашивать не будем. Если что, скажем, нечаянно заблудились…
Лето. Жарко. Курсанты заспешили по ротам, новобранцев же никто не беспокоил. Конечно, полагается идти в класс, готовиться. Но удивительно ли, если кто-нибудь заблудится в закоулках незнакомых зданий и, случайно не заметив двухметровый забор, очутится на Волге. Главное - вовремя явится на построение…
Размышления Шамина прервал офицер, носивший по четыре звёздочки на каждом погоне, стремительным ураганом ворвавшись на спортгородок.
- Капитан, - решил Шамин.
Капитан был мал ростом, но прям, как пограничный столб. В его череп врезалась огромная, как сомбреро, фуражка. Даже без грима офицер мог сниматься в кино про Гестапо. Абитуриенты же, обращая больше внимания на шикарную шляпу, чем на пагоны, продолжали каждый заниматься своим делом.
- Так, бать, и что вы тут разлеглись, в чем мать родила, в носках и презервативе? - грозно обратился офицер к группе совсем уж оголившихся на Солнышке новобранцев. Те нехотя приподняли умные головы, дабы взглянуть, кто посмел потревожить их сон. - Встать, на! - согнал дрёму повелительный голос незнакомца.
Абитуриенты переглянулись, почесываясь, размышляя о смысле сказанного.
- А почему нельзя-то? Ничего такого не делаем, - возмутился кто-то из голых аборигенов, сверкнув на маленького гестаповца золотой фиксой.
Речь капитана, и без того колоритная, приобрела признаки нецензурной. Офицер в двух словах попросил всех молчать, прикрыть оголенные хилые бицепсы и доложить, кто из какой роты.
- Из шестой, - отозвался абитуриент с фиксой. Луценко моя фамилия, а в чем дело?
- Значит, так, бать, Луценко, на… Идёте к командиру взвода и докладываете, что вам было сделано замечание. За непотребный внешний вид. И пусть он вас накажет…
Луценко недоумённо переглянулся с товарищами. О том, что за внешний вид накажут, еще ладно. Странным было то, нужно самому идти и просить об этом. И как, собственно, накажут? Исключат из абитуриентов? Это же смешно…
- Так, бать, вам всё понятно, на? Идите! Кругом!
Каланча Константин Канавец, на две головы возвышавшийся над офицером, помахал удаляющемуся товарищу ручкой. Гестаповец прицепился к нему:
- Как фамилия?
Абитуриент устремил свои томные очи на разбушевавшегося перед ним человечка. Привиделась ему любимая Олечка, домик в деревне и трепещущий на ветру ковыль. Мама, провожая, плакала и осторожно вытирала платочком слезы.
- Пиши, сынок.
- Ну, что вы, мама, я экзамены не сдам и приеду, - успокаивал он ее.
В это время капитан, задрав подбородок, пялился снизу вверх так, как будто это он на две головы возвышался над этим зелёным школьником.
- Извините, задумался. Что вы сказали?
- Это щас я буду извиняться, на! И не надо много думать, на…
- Да? А мама мне совсем другое говорила, - откровенно удивился абитуриент.
- Меня не интересует ваша мама. Меня, бать, интересует ваша фамилия.
- Не надо мою маму трогать. А зовут меня Константин Канавец, - и молодой человек раскланялся в глубоком реверансе.
Сотоварищи прыснули. Офицер растерялся. От возмущения у него на мгновенье перехватило дух, но он быстро овладел собой:
- Так, бать, кто командир взвода, на?
- Не помню. Но сейчас посмотрю, где-то записывал. А, вот, нашел. Девятая рота, кровать от стены вторая сразу на право, командир взвода… капитан Поляков.
В тени под фуражкой лицо позеленело. Курсанты, случайные свидетели сцены, подавились от смеха и разумно поспешили удалиться. Им то было известно, что Поляков с записки и мелкий гестаповец на спортгородоке – одно лицо. Лицо, неприятно известное злобным характером и неуживчивым нравом. Абитуриент же нисколечко не смущался пялившегося на него человечка.
- Ага, бать, разберёмся, – подпрыгнул гестаповец. – А сейчас бегом в роту и объявите построение на улице, бать, для следования в санчасть. Так, на, скажите дежурному по роте, что это приказ…
- Чей, - поинтересовался Канавец, степенно разворачиваясь в заданном направлении.
- Капитана Полякова!
Не утруждая себя высоко поднимать ноги, абитуриент побрел а роту. Капитан заорал ему вслед:
- Бать, бегом, а не на полусогнутых, на!
Паша Шамин и Ромка Воронин, со стороны наблюдавшие все это безобразие, переглянулись. Экскурсия на Волгу откладывалась до лучших времён…
. . .
Санчасть представляла собой небольшое двухэтажное здание, на первом этаже которого располагались медицинские кабинеты, а на втором - несколько палат для слегка прохворавших курсантов. Действительно больные и те, кто умел «косить», лечились в полковом госпитале, располагавшемся за территорией училища.
Сегодня перед санчастью царило оживление. Абитуриенты открывали сезон медицинского осмотра.
- Я, вообще-то, в «летное» поступать хотел, по зрению не прошел, - жаловался Пешков, хрупкий очкарик-отличник, прикуривая у нового товарища очередную сигаретку.
- С парашютом? Десять прыжков… Не-а, не страшно. - Паша гордо выпятил свою хилую грудь. - У меня и значок есть. Во!
Первый взвод девятой роты завалился в санчасть. Остальные оставались на улице в ожидании. Предстартовый мандраж щекотал нервы.
- Говорят, кровь из вены брать будут. На СПИД.
Поперхнувшись дымом, Пешков опасливо покосился на собеседника:
- Из вены?
Действительно, кровь на анализ брали. И много. Но из пальца. Героически поджав губы, Марк Филиппович Нестер недоуменно вопрошал красавицу-медсестру, отсасывающей у него из пальца драгоценные капли:
- А почему у вас трубки голубые?
- Вообще-то, трубки у нас прозрачные. Это просто кровь у тебя голубая…
В другом кабинете хирург привычно хватал молодых ребят за мошонку.
- В постель мочишься?
- Что?
- Так и запишем: «глухой на оба глаза», - и быстренько выпроваживал молодца дальше. – Следующий! Эй, трусы не забудь надеть, сынок, - черкая в графе состояние здоровья» напротив фамилий «годен»,
Константин Канавец, став буквой «зю», тревожно поинтересовался у заглядывающего ему в зад специалиста:
- Ну, что там видно, доктор?
- Ваш длинный язык. Свободен. Следующий!
Несмотря на не организованное состояние масс, медицинский осмотр проходил быстро. Сказывался немалый «боевой» опыт медиков в погонах. С «противником» комиссия расправлялась на раз: «Открыть рот, высунуть язык. Скажи «А». Закрыть левый глаз, открыть правый. Какая буква? «А?». Свободен. Следующий!" Почти все годились если не в космонавты, то в сантехники точно. А так как училище было строительное, кафедра сантехников присутствовала. Временно негодными к службе были только инвалиды на костылях и лица женского пола. Слепые, дошедшие до санчасти с поводырями, объявлялись зрячими и допускались к вступительным экзаменам. Из пасти медицинского змия новобранцы выскользали довольны, веселы и обнадежены. Никто не догадывался, что настоящая медкомиссия впереди. Генеральная медпроверка, называвшаяся «Учебно-полевой центр», предстояла для тех, кто поступит. Десять километров бегом по жаре в полной выкладке произведут отбор лучше любого электронного детектора. О том, что КВВСКУ занимает второе место в России по общефизической подготовке, не предупреждал никто.
. . .
- Рота, строиться к отбою! - старлей Желтяков, замерев на «взлетке», поглядывал на часы. До дома предстоит добираться на единственном и последнем в поздний час автобусе № 6, который отходит минут через двадцать. Лучше успеть с запасом, потому как водители автобуса тоже люди. Время поджимало.
- Ну, что ж, начнем… Старшина Кирьянов, зачитайте список вечерней поверки…
Оболтусы, сверкая разноцветьем семейных трусов, построены в три шеренги. Для компактности. Самые ушлые заняли, прислонившись к стеночке, в последний ряд. Они иногда отклеивались от стенки, перемещаясь во вторую шеренгу, но только затем, чтобы дёрнуть тех, кто стоял в первой, за резинку трусов. Первые резко оборачивались и обиженно фыркали на стоящих за ними, что веселило соседей. Поругиваясь, военные аборигены вертелись и толкались, что не способствовало целостности строя. Абитуриент Кирьянов, рыжий здоровяк в армейских трусах и с опытом срочной службы за плечами, выкрикивал фамилии присутствующих и ставил в книге вечерней поверки галочку. Желтяков несколько раз грозился начать чтение заново, но, в конце концов, махнул на всеобщее веселье рукой и объявил отбой. Выключив в спальных помещениях свет, он для острастки немного побродил между рядами коек, после чего с видом, что никуда не торопиться, устремился к выходу из казармы.
«Тиха Украинская ночь!» - вздыхал на просторе царской Украины Гоголь, с ужасом прячась от народной гульбы под своими окнами днём. В стенах же КВВСКУ происходило с точностью наоборот. Пусть училище и называется «военным», но днем все мирно и тихо. Если и шумели курсанты, горланя строевые песни и пугая ворон взрывом приветствия, то только в соответствии с «Общевоинским Уставом». Настоящая же, вольная, кипучая жизнь пробуждалась уже после отбоя, замирая с появлением дежурного офицера и с его уходом просыпаясь вновь. Тишину, видимо, офицеры уносили на ночь домой. Стоило Желтякову испариться, рота зашевелилась. Из тумбочек были выужены харчи, из-под матрацев - карты, а из щедрого соседа - сигареты. По углам бомбили точечными ударами подушки. Гитарист-любитель, собрав аудиторию, загнусавил душераздирающий плач. Кто-то побежал в «Ленинскую комнату» дописывать «письмо с фронта» для любимой девушки. Позволялось делать все, кроме отхода ко сну.
- Серёга, перекусим? – Концедалов уселся на койке и стал теребить соседа, - ты, что, спишь, что ли!?
- Уснёшь тут. – отозвался Ченин, - у меня только яблоки остались.
- И у меня не густо. Что ж, будем искать...
Василий стервятником осмотрелся по сторонам. Обозначилась цель: в противоположном углу Нестер в компании с Дорофеевым уминали бутерброды с ветчиной.
- Ладно, раз не зовут, придётся идти без цветов, - и устремился в сторону пиршества.
- Марк, яблоки будешь? Да ты угощайся, не отравленные, - протянул Концедалов Нестеру пакет с фруктами. - Колбаса-то еще осталась?
Марк Филиппович обкусал края своего нескромного бутерброда, и теперь мог лишь грустно жевать, закатывая глаза к потолку. Челюсти работали размерено, передавая жевательное движение ото рта до макушки. От этого волосы, топорщившиеся на затылке в разные стороны, шевелились со всеми мышцами лица в унисон. Момент проглатывания явился кульминационным, кадык напрягся, и Нестер вдруг стал похож на заглатывающего кролика удава. Дорофеев, не настолько поглощенный едой, промычал что-то извиняющееся гостеприимное.
- Ну, раз вы угощаете! - и непрошенные гости полезли в чужие запасы, лишь иногда прерываясь, чтобы запустить обратно в темноту залетевшую «на огонек» подушку.
По роте из угла в угол с тюбиками зубной пасты наперевес слонялись детины, вспомнившие своё пионерское детство. Их жертвы, героически уснувшие в тяжелейших условиях, получали индейскую татуировку из пахучего «Блендамеда». Разнохилые качки в спорткомнате во главе со старшиной Кирьяновым тягали «железо», пыхтя и гремя «блинами». В перерывах между подходами к штанге Кирьянов делился воспоминаниями об армейской службе. «Старичок» после «срочной», для товарищей-абитуриентов он являлся героем не меньшим, чем Юрий Гагарин или Майк Тайсон. Открыв рты, «салаги» слушали мудрого «деда» и добровольно делились съестным и сигаретами. Дневальные по роте, в шортиках и кроссовках, тянули службу: оба дружно бросали швабры и в Ленинской комнате смотрели телевизор. Шамин с Ворониным бродили по роте с ножницами наголо.
- Вовчик, спишь? – Воронин подкрался к кровати, на которой свернулся калачиком Вова Долгов.
- Нэт.
- Дай закурить.
Долгов покопался и протянул сигарету.
- Послэдная. Покурым.
Раскурив сигарету на троих, товарищи принялись выискивать жертву. После продолжительных поисков обнаружили крепко спящего абитуриента Ханафина из Надыма. Тот неосторожно уснул, вставив в уши самопальные затычки и натянув до торчащих ушей простыню.
- Спит, сурок, - констатировал Шамин, потрепав Ханафина за торчащую из-под простыни пятку. Спящий промычал что-то во сне и зачмокал губами. - Ну, Рома, действуй...
Ханафин вздохнул во сне. Опасность приближалась. Воронин блеснул огромными ножницами и стал потихоньку кромсать жесткую, опаленную Солнцем Надыма шевелюру. Парикмахер был напряжен и серьезен. Результат стоил того. Через пару минут голова «клиента» стала похожей на выжженный лес: кое-где ещё торчали колючки кустарника и остовы деревьев, но в основном - только жженая трава на черных полянах. Публика, собравшаяся посмотреть шоу, пищала от смеха. Скоро несколько человек присоединилось к парикмахеру, и они осторожно вынесли кровать жертвы на середину «взлётки». Ханафин беззаботно шлёпал во сне губами и даже принялся легонько похрапывать. Довольный собой, Воронин стрельнула у зрителей покурить и отправился в туалет снять напряжение. Часы над тумбочкой дневального показывали первый час ночи.
. . .
Когда в восьмом часу утра в подразделение явился капитан Поляков, все было тихо и благопристойно: утомленные, абитуриенты спали, включая дневальных. Только дежурный по роте Сорокопудов страдал бессонницей и тягал » в «качалке» «железо, да вставший по нужде Ханафин вдруг обнаружил, что койка стоит не там, где раньше, и теперь своими силами пытался подвинуть её на место.
- Так, бать, что за дела, на? - опешил офицер, колыхая головой и фуражкой. - Куда вы тащите кровать, на?! Где наряд, мать!?
Сорокопудов, не спеша, положил стокилограммовую штангу на стойку и переваливающейся походочкой подкатил к тумбочке дневального. После чего представился. Вот, мол, наряд. Я – дежурный. Чего надо?
- Так, бать, совсем забыли, кого бояться, на?! - заорал Поляков, подпрыгивая от злости. – Что это за ирокез тащит койку из роты? Где дневальные?! Почему рота спит!?
Абитуриент Сорокопудов устал. Мало того, что пол ночи бедокурили, мешая уснуть, так ещё физические упражнения вконец измотали. В ротной «качалке» полно разных гантелей, тренажеров и гирь, парень Коля второй день не мог остановиться, желая побыстрее опробовать все. А это было не просто.
- Так бать, как ваша фамилия, на? – брызгал слюной капитан.
- Сорокопудов. – пробасил Коля, недоумевая, чего пристал к нему этот плюгавый кэп.
- Сорокодубов! Будите роту, мать! - орал Поляков. - Так, бать, уже скоро на завтрак идти, а вы ещё спите, на!
Разбуженные офицером, абитуриенты недружно подняли головы с подушек. Поляков требовал построения. Организм же желал здорового сна и булочку с чаем. Сознание аозвращалось неохотно, уступая грубому насилию. Кто искал подевавшиеся куда-то тапочки, кто протирал слипшиеся ресницы, размазывая по лицу зубную пасту, а кто-то сразу побежал курить в туалет. Капитан перешел с разговорной матерщины на мат:
- Вашу мать, на! Подъем, бать! Всем встать в строй, бля! Бегом, так и так! Я вас всех, на!
Таким образом удалось добиться некоторой порядка, осыпая босоногих абитуриентов вспомогательными подзатыльниками. Кое-как застроив пьяных от сна новобранцев, офицер зашагал по «взлётке».
- Так, бать, тишина, на! Смирно!
Салабоны, подтянув свои семейные регалии, изобразили выполнение команды «Смирно». Капитан Поляков продолжил:
- Предупреждаю всех, на! Кто ещё раз нарушит дисциплину, считай, что уже покойник. Слышь, вертлявый! – ткнул кэп пальцем в сторону одного, интересовавшегося, куда ушли его тапки, - Ты уже покойник!
Тут капитан вспомнил про Ханафина, который с видом поруганной девственности прятался во второй шеренге. На голове у Надымского парня был такой андеграунд, что от зависти умер бы самый пижонистый хиппи.
- Так, бать, что ещё за чудо, на?
- Неформал! - подсказал кто-то из строя.
- Борец за свободу сексуальных меньшинств! - донеслось с другого края.
- Так, бать, тишина! Фамилия? Не слышу?! Как превратиться в пугало, вы не стеснялись, а как произнести свою фамилию перед товарищами, так сиськи мнете. Что? Ханафин. Ну-ка, Ханафин, бегом в парикмахерскую, на! И чтобы на завтраке, бать, я вас видел уже нормальным…
- Лысым!
- Разговоры! - Поляков, утомленный борьбой, направился к концелярии командира роты, на ходу снимая свою широкополое чудо и протирая платочком лысину. Удаляясь, лишь гаркнул через плечо следовавшему за ним дежурному по роте:
- Чтобы через пятнадцать минут рота стояла «на завтрак». И возьмите почитайте «Устав», там, на, интересно описаны ваши обязанности…
. . .
Если кому-то ближе цифра «тринадцать», «три» или любая другая, сожалею: Для военных училищ магическое значение несет цифра «четыре». Все просто. До выпуска - четыре года. В роте четыре взвода. За столом в столовой размещают по четыре человека. И накрывать столы выделяют четыре абитуриента от роты, хотя, обычно, с этим делом справляется один курсант. «Везунчики» носились с тарелками и ложками, открывая «служебный» сезон.
Их товарищи умыты, построены и доставлены к воротам столовой к урочному часу. С той поры утекло минут надцать. Нестройные ряды томились, паникуя и возмущаясь. Жевание в строю строго пресечено, несмотря на сохранность некоторых запасов. Завтрак задерживался.
Через стеклянные стены столовой лицезрелись курсанты, синхронно и быстро работающих зубами и ложкой. Вид жующих вызывал у несчастных на улице предобморочное слюноотделение. Курсанты закончили прием пищи, когда некто со свежими сальными следами на белой поварской куртке призывно замахал новобранцам, мол, заходите, готово. Строй встрепенулся. Поляков, стоя к зазывальщику спиной и его гримас не видя, правильно оценил волну оживления, колыхнувшую ряды абитуриентов, но остался неподвижен.
- Товарищ капитан, можно заходить!..
- Спасибо за разрешение! Услышу, бать, еще раз, - он отыскал глазами говоруна, - и считайте, что экзамены для вас уже кончились!
Строй притих. Мальчишка за окном устал изображать купальщицу у фонтана. Старший сержант Кирьянов погрозил ему кулаком. Абитуриент скрылся.
- Канавец!
- Что? То есть, я.
- Идите скажите дежурному по роте Сорокодубову, на, что бы доложил, наконец, как я его инструктировал.
- Угу…
И Канавец шаркающей походочкой двинулся в сторону входа. «Пограничный столбик» напрягся:
- Стой! Кругом! На место шагом марш!
Завтрак приказал долго ждать. Абитуриент Канавец тренировался отвечать «есть» и четко выходить из строя. Наконец, один из дневальных не выдержал и выглянул на улицу:
- Чей-то вы не заходите да не заходите? А?.. Все остыло давно…
Поляков обернулся. Строй заматерился. Через минуту, дожевывая, вывалился из столовой дежурный по роте Сорокопудов, которого все так долго ждали. Дожевывая, доложил, что сервировка столов полная и можно, мол, приступить к приему пищи.
На столах черствело по кусочку масла на каждого, хлеб, алюминиевые кружки с остывшим чаем, алюминиевые же миски, ложки и котелки с кашей. Оголодавшие абитуриенты набросились на последние свои домашние запасы, с нехорошим предчувствием поглядывая на покрывшуюся пленкой перловку, проглатывая 25 граммов масла без хлеба…
- Товарищ капитан, а почему чая так мало?
- Разжуёшь - будет много! И, вообще, на: «Когда я ем - я глух и нем»!
Остальные абитуриентские роты к этому времени окончили уже приём пищи и высыпались на улицу. Там командиры рот по быстрому знакомились с личным составом, после чего отправляли всех во взводные классы. Капитану Полякову быстро надоело смотреть на жующую девятую роту.
- Так, бать, закончить приём пищи! Рота, встать! Выходим строиться на улицу!
Перед столовой ожидало несколько офицеров, среди которых затерялся и старший лейтенант Желтяков. Поляков гипнозом слова построил роту, после чего, гаркнув: «Смирно!», строевым шагом подошел на доклад к одному из старших офицеров. Новобранцы не успели сообразить, в чём, собственно дело, когда мощный дядька при погонах в сопровождении двух других незнакомцев предстали перед строем во всей красе. Дядька выглядел сурово, имел шикарные ухоженные усы, серебро на висках и полковничьи звезды. Если бы не эти звезды – вылитый Буденный. Но без коня.
- Здравствуйте, товарищи абитуриенты! – громыхнул пеший «Буденный».
- Здравствуйте… товарищ… полковник. – Недружно запели голоса.
Дядька улыбнулся в усы, пробурчал себе под нос: «Надо бы потренировать…», откашлялся и забасил:
- Товарищи абитуриенты! Давайте знакомиться: я - командир 2-го батальона полковник Логинов, мне 54 года и, вообще, пора на пенсию! Но, по правде говоря, уходить на покой пока не собираюсь, поэтому служить нам придётся вместе четыре года до самого выпуска. А на выпуске я пожму ваши руки и уже спокойно уйду на отдых, - тут комбат обозначил паузу, наполняя легкие воздухом. После чего продолжил с новой силой. - С удовольствием поздравлю каждого из Вас с окончанием нашего КВВСКУ, но, - командир батальона повысил голос, хотя казалось, что это уже невозможно, - но сначала предстоит сдать вступительный минимум, а потом - учиться, учиться, и ещё раз - работать над собой! – закончил свою фразу полковник, перейдя к представлению стоящих рядом с ним офицеров:
- Знакомьтесь, - указал Логинов на пузатенького человечка со значком окончания партшколы на кителе. Лицо майора благоухало таким радушием, что, казалось, не будь рядом комбата, бросился бы расцеловать каждого новобранца только за то, что они есть, - мой заместитель, замполит батальона майор Матвиенко, прошу любить и жаловаться! Ибо по должности полагается товарищу Матвиенко разбираться с вашими жалобами…
Майор согласно мотнул головой и засиял еще ярче. Комбат, не теряя времени, представил второго офицера. Этот был сутул, страшно худ, долговяз и, вытянувшись по стойке «Смирно», колыхался от ветра. Под носом топорщились плюгавые колючие усики, не чета комбатским, а под глазами висели мешки – след недосыпания, а, может, любви к горячительным напиткам. Хотя, скорее, того и другого.
- Майор Григоращенко, командир 9-й роты! – рубанул шашкой комбат.
Григоращенко покосился на своих подопечных щелками глаз. Комбат, передав бразды правления непосредственным командирам, приказал развести абитуру по взводным классам.
- Смирно! В походную колонну! - Поляков с Желтяковым вытянулись во главе взводов, - Поротно… по взводным классам… шагом… марш! – и комбат, приложив руку к головному убору, пучил глаза на салаг, которые, как могли, пытались маршировать, постепенно удаляясь от него.
. . .
Подготовка к экзаменам проходила по плану: абитуриенты после бессонной ночи дружно дрыхли на партах. Исключение из правил составляли немногие, изучавшие правила. Саша Жаров, обхватив руками большую голову, зубрил: «Сила тока прямо пропорциональна напряжению, и обратно пропорциональна сопротивлению проводника». Когда веки тяжелели и непроизвольно смыкались, Саша вздрагивал, таращил глаза, и продолжал, шевеля губами: «Сила проводника прямо пропорциональна сопротивлению напряжения и обратно пропорциональна току».
Разбуженный кем-то Концедалов теребил Ченина:
- А это что за формула? - и тыкал пальцем в тетрадь соседа.
- Закон Джоуля Ленца.
- Ага?! – есть одна закорючка на шпаргалке.
- А это что?
- Закон Паскаля.
Следующая закорючка - иероглиф на шпоре.
- А это?
Ченин сопротивлялся и призывал к совести:
- Слушай, ну у тебя же точно такой же учебник есть. Найди в нем.
- Да, но ты же уже все знаешь! Зачем делать двойную работу? – аргументировал свою навязчивость оппонент и штурмовал дальше. - А это что? А это?..
Со стихийно организованного лежбища доносилось сопенье и храп. Удачнее всего спалось на спине, прикрыв лицо умной книжкой. Жестче – на боку. Приятно – на животе, но после этого на лице оставались отеки и полосы, чего следовало избегать. Для пытливых умов предоставлялась возможность набросать диссертацию: «Обучение во сне при наличие стесняющих факторов».
Мучавшиеся бессонницей шли курить или в ЧПОК. Да Марк Филиппович Нестер, усевшись на подоконник у распахнутого окна, увлеченно пускал бумажные самолетики. Закончив одну тетрадку, он выдирал листы в новой, загибал крылья, рисовал звездочки или свастику на фюзеляже, по настроению. И очень переживал, если боевые машины уходили в крутое пике. К полудню площадка перед входом в учебный корпус напоминала полковой аэродром бумажно-бюрократических войск. Марк Филиппович дошел бы и до дивизии, или до армии даже, но тут вдалеке он заметил старшего лейтенанта Желтякова, движущегося в сторону класса. Нестер задумчиво сполз с подоконника:
- Ой, кажется командир идет.
Оставшийся «за старшего» сержант Кирьянов среагировал быстро, сказывалась сноровка:
- Подъем! – Заорал он, - Хорош спать. Взводник идет. А ты, летчик, закрой окно и спрячь пустые обложки.
Сонные и помятые, абитуриенты недружно встали навстречу офицеру.
- Смирно! – нашелся Кирьянов.
- Вольно. Садись. - Желтяков покосился на закрытые окна и поинтересовался:
- Не душно? Может, хоть последнее окно приоткрыть?
- Нет, товарищ старший лейтенант, спасибо. На улице шумно. Отвлекает.
- Ну-ну. А я боялся, не в нашем ли взводе кто-то перепутал училище и вместо того, чтобы посвятить себя небу, подался в строители.
- Да нет, что вы. У нас тут все строители. Вот ты, Марк, строитель? – Кирьянов подначил притихшего Нестера. - Сантехником мечтаешь стать?
- Не…Механиком.
- Видите, товарищ старший лейтенант, механик будущий. Покоритель БАМа…
- Преподаватель приходил?
- Приходил. Надиктовал кучу вопросов, изрисовал всю доску и ушёл.
- Хорошо.
- Чё ж хорошего, - буркнул кто-то с Камчатки, - только разбудил зря.
Желтяков притворился, что не услышал, поторчал еще немного и, постращав приближающейся математикой, испарился, оставив подопечных в покое. Подготовка к экзаменам обещала пройти незаметно.
. . .
Взвод абитуриентов притих перед классом. Гражданские преподаватели, двое мужчин и одна добродушная женщина в очках, прошли в кабинет. Желтяков, поклонившись, зашел вслед за ними.
- Кто будет шуметь - сразу два балла, - выглянул он через минуту, - первые пятеро – вперед!
Физико-математический экзамен считался по праву самым трудным. Куча примеров, задачка по физике, плюс два вопроса устно. Пятеро смелых, подавляя нервную дрожь, прошли «сдаваться». Абитуриент Ченин с фигой в левом кармане и пятаком в башмаке, отважился первый.
- Э… Мм…
- Присаживайтесь. Сорок минут на подготовку.
Скоро пятеро первых оказались заряжены, и преподаватели принялись за халявные «Боржоми». Желтяков нервничал, елозил вокруг и слонялся из класса в коридор и обратно. Через открытые окна доносилась строевая песня под аккомпанемент сотни курсантских сапог. Птички в симметричных аллеях высвистывали военные марши.
- Кыму отвычать? - Долгов, тянувший билет третьим, «созрел» раньше других.
Дама в очках пригласила его к себе и с улыбкой стала разбирать математические каракули. Посмеиваясь над «гыпотынузами» и «катютами», экзаменаторша выслушала отвечающего, сделала несколько незначительных исправлений и нарисовала в ведомости напротив фамилии красивую пятёрку. «Пригласите следующего», - попросила она, и Долгов покинул помещение. В коридоре его обступила полпа трясущихся в ожидании. Желтяков шикнул, оборвав готовую сорваться лавину вопросов.
- Оценка? – поинтересовался он.
- Пят, конэчно! – невозмутимо ответил Долгов.
- Повезло! Счастливчик! – заголосили менее смелые товарищи.
- Молодец, - похлопал Вову по плечу командир, - а сейчас идёшь в столовую и подменяешь тех, кто сегодня в наряде…
Удар ниже пояса. Какое коварство! Его, бросившегося на амбразуру первым? В наряд! В столовую! За что? Стоило так спешить на экзамен? Долгов опустил голову.
- Да, Вова, попал, - похлопал его по плечу Кирьянов, - инициатива в армии наказуема.
В сердцах разорвав приготовленную сигаретку, несчастный счастливчик в гордом одиночестве поплёлся по тёмному коридору.
. . .
Когда Концедалов и Ченин, разрешившись физико-математическим бременем, явились в обеденный зал 9-й роты, они обнаружили там скучающего Долгова. Вова, переодевшись в поварскую курточку, задумчиво курил и сплёвывал на пол.
- Балдеешь?
- Куру.
- Товарищи значит. По несчастью. Поспешишь - людей насмешишь. Вот и насмешили.
- Угу.
Столовую для военных отгрохали – целый комплекс.
Главное здание комплекса - центральная столовая, дворец, да и только: два этажа, а масштаб – на все восемь. На обоих этажах дворца - обеденные залы. Коридор покруче «взлетки» ведет к раздаче и кухне, сердцу столовой. Если на первый этаж бачки с пищей доносились вручную, то для второго полагалась привилегия: грузовой лифт. Правда, при введении столовой в эксплуатацию лифт опечатали, дабы не сломался, и запускали по особому приказу лишь во время прибытия Министерских проверок. Лифт, несмотря на древность, не подводил, работал исправно, но редко.
Посуда, - ложки, кружки, алюминиевые миски и тарелки из фарфора, которые доставали при работающем лифте, хранились в намертво покрашенных металлических шкафах-сейфах нечеловеческого роста. Взять что-либо с верхней полки представлялось возможным только со стула. Взять то возможно, но спуск на землю с полным подносом кружек представлял из себя фигуру высшего пилотажа.
Единственный ключ от сейфов передавался из рук в руки из поколения в поколение. Потеряй кто-нибудь из дневальных ключ от шкафа с посудой, и не спилить, не взорвать амбарный замок на бронированных дверях. Дневальные ключ не теряли, потому что – смерть.
Кто-то когда-то, возможно, еще строители для лучшей циркуляции воздуха отворили форточки под потолком. Закрыть их теперь представлялось задачей невозможной: упереть лестницу в шестиметровые окна не рисковали, а подъемник для высотных работ не прошел в двери. Так и цыганили в залах воробьи, голуби. Их старались не трогать, иначе от страха и стресса птички начинали порхать беспокойно, и капало чаще на курсантские головы.
Рядом с дворцом центральной столовой сиротилась сестренка поменьше. Здесь и этажи были не те, и просторы, и залы, да и сама кухня размером не больше баскетбольной площадки. Но курсанты любили убогую: времени на уборку меньшей сестры уходило раза в три меньше.
Училищу принадлежала еще и третья, совсем никчемная, ресторанного типа офицерская столовая. Чтобы не позорить сестренок, «офицерскую» прислонили к забору с внешней стороны территории, так что попасть в нее, не выходя из училища, не представлялось возможным. Курсанты старших курсов, которым посещать «офицерскую» не возбранялось, врали, что видели там котлеты из настоящего мяса. Правда, сервис стоил денег, из курсантской стипендии по котлете на каждый день не выходило.
- «Десятая» уже за «первым» пошла, - очнулся после долгого перекура Ченин, - успеем?
Абитуриентам повезло размещаться в центральной столовой. Вызволив из сейфа чугунные котелки, через весь зал потащили их на раздачу, в варочный цех. Там курсант наряда по столовой бородатым черпаком плюхал в тару жидкое картофельным пюре или суп – «первое – второе».
Абитуриент Долгов, замешкавшийся дольше своих товарищей в варочном зале, с озабоченным расставил котелки на столы и направился прямиком к выходу из столовой. На выходе он столкнулся с сержантом Кирьяновым, явившимся посмотреть, «как тут наши».
- Ты куда лыжи навострил, Вовон? – полюбопытствовал Кирьянов.
- Дэжурный па столовый попросил из роты зубный щётки нэсти для дезинфекции. У ных тут специальный раствор… Прыказ дэжурного по училищу… Чтобы абитурэнты не подхватэли курсантскую кэшечную палэчку…
- Да? Ну, иди, иди. – усмехнулся Кирьянов, - Впрочем, здесь телефон есть. Позвони в роту, дневальный сам принесёт…
- Правильна! Паду позвону. Гдэ телефон?
Долгов принялся обходит залы в поисках телефона. Телефон действительно имелся, но располагался в варочном цехе. Впрочем, дело было не в телефоне. Кирьянов, чудивший в армии и по круче, решил выручить Долгова:
- Ты, Вова, один не справишься. Знаю я, где телефон, пойдем вместе?
И направился в варочный цех. Необъемные поварихи уже разбрелись по своим подсобкам прятать по сумкам сладкие косточки, а курсанты наряда столовой, расслабляясь после раздаточной суеты, на футбольном поле электроплиты жарили картошку. Пахло мясом.
В столовой принято было воровать: традиция. Начальник столовой вывозил прямо со склада, гражданский персонал умыкал при закладке в котел, курсанты наряда клянчили у персонала и ныкали все, что лежит плохо. Свои крохи наряд подъедал прямо на месте, устраивая импровизированный пикник.
При появлении абитуриентов подскочил рыжий детина в накрахмаленной курточке. Остальные колдовали над плитою, пуская слюни.
- Из какой роты? - налетел рыжий.
- Из шестой.
- Так, товарищи абитуриенты, я - дежурный по столовой сержант Иванов. Только что поступило срочное распоряжение дежурного по училищу доставить зубные щётки для дезинфекции. В училище, у курсантов 22-й роты, обнаружена кишечная палочка. Дело серьезное, летальный исход от поноса. Санчастью подготовлен специальный раствор…
- Да мы уже в курсе, - перебил Кирьянов. - Дежурный по училищу, кстати, сейчас в обеденном зале нашей роты. Мы щётки собрали, для дезинфекции приготовили, а он недовольный, ругается. Что за дела, спрашивает? Хотели ему доложить, что это дежурный по столовой приказал, да не успели. Он в другие роты побежал, виновных ищет, обещал вернуться. Вот мы и пришли посоветоваться, что делать?
- И что, сильно ругается «подпол»? – побледнел детина.
- Говорит, с наряда сниму. Гауптвахтой грозит. Только нам гауптвахта пофигу, присяги не принимали... А начальник ищет, кто приказал. Вроде как на надо было? На обед начальник училища обещал заявиться, а тут – выставка зубных щеток. Скандал…
Рыжие не бледнеют, на то они и рыжие. Но сержант Иванов оказался исключением: стал вдруг белее своей поварской курточки. Пойти к дежурному по училищу повиниться? Накажет, чтобы другим не повадно было. Выговор – как пить дать, а можно и лычек лишиться. Влетел! А не признаешься? Тоже накажут. Хотя…
Поваренок-курсант, ловко переворачивавший румянившийся на плите картофель, подначил ехидно:
- Ну, что, Иванов, доприкалывался? Разжалуют тебя в рядовые. Вспомнишь тогда, как очки в сортире драить…
- Значит, так! – Иванов решил уболтать абитуру, - Доложите подполковнику, что не помните точно, кто вам приказал. Может, из своих пошутил кто. Или не так поняли. И по другим ротам скажите, уберите все щетки на фиг! Ясно?
Кирьянов сделал тупое лицо.
- Ясно? Конечно ясно. Почему не сказать? Нам-то что – абитура, сегодня здесь, завтра за воротами. Выручить можно, - и с видом голодного Дауна обернувшись по сторонам, заметил, - Картошка! На сливочном масле, наверно. С мясом!.. А у нас на обед - пюре из порошка…
- Эй, жмоты, поделитесь с человеком. - Долговязый схватил котелок, и, не обращая внимания на возмущение подчиненных, подскочил к плите и отгреб немного.
- Закройте варежки! – прикрикнул он на недовольных, - Как «прикалываться», так вместе, а как памятник, так Пушкин…
- Малова-то что-то, - обиженно протянул Кирьянов, возвращая котелок. - Я же не один…
- Угу, - кивнул утвердительно притихший в сторонке Долгов.
Сержант добавил немножко, а потом еще немножко. И еще. Котелок наполнился с верхом.
- Ну, теперь хватит?
- Хватит, хватит!
- Краснов развернулся и, увлекая Долгова за собой, зашагал к выходу. Когда его от Иванова отделяло приличное расстояние, он развернулся:
- Эй, сержант!
- Чего тебе? – встрепенулся детина.
- Ну, насчет дежурного, я того, - Кирьянов сделал невозможную рожу.
- Что «того»? – заволновался рыжий.
- Того… Спасибо!..
И они, довольные друг другом, расстались.
Концедалов, констатировав прибытие Кирьянова в обеденный зал с котелком жареного счастья, присвистнул:
- Какими судьбами?
- Мой папа, - принялся делить картофель на четыре тарелки Кирьянов, -порол меня как-то да приговаривал: «Сынок, - говорил он, - Играть во дворе хорошо. Вчера, например, ты спешил на улицу, не сделав школьных заданий. А сегодня, не успев прийти домой, спешишь сесть за уроки. Вывод: в дневнике двойка. Математика? Тьфу! Выучил – все забудешь. Ремня же дам для науки, чтоб знал, что спешка нужна только в 3-х случаях: при ловле блох, при поносе, и когда имеешь чужую жену».
- Ну, и? – не понял Ченин.
- Ну, и вот! Сегодня абитуриент Долгов с экзамена выскочил первым. Затем он торопился исполнить приказание одного идиота и чуть на поспешил провести дезинфекцию зубных щеток. Спешить вредно! Короче, за вредность полагается молоко, но с Вовой расплатились картошкой. Верно, Вовон?
- Вэрно, конэчно!
- А теперь Долгов угощает, налетайте-кушайте, и никого не слушайте…
. . .
Абитуриент Александр Кирьянов отслужил «срочную» в стройбате и демобилизовался уже старшиной. Старшина – это вам не младший сержантик, после «Учебки» строящий из себя большого начальника. В армии старшина - большой человек, доверенное лицо командира роты, владелец каптерки, бог и король в отсутствии офицеров. Привилегированный класс, буржуазная прослойка. «В абитуриентах», Кирьянов со своим багажом набитых шишек оказался на голову выше любого из желторотых школьников-сотоварищей. Гражданскую одежду он признавал лишь в первой половине дня, облачаясь в «дембельский» свой «прикид», когда вечерело.
Офицеры 9-й роты поняли быстро, что Саша - это подарок судьбы. С ним быстро провели необходимую головомойку, после чего наделили властью и обязанностями. Теперь старшина посещал экзамены только из вежливости – не известно, как остальные, а вопрос об его поступлении был решен положительно вне зависимости от результатов. В отсутствие офицеров Кирьянов с ухмылкой на рябом лице выслушивал жалобы улынивающих от наряда, исчезающих во время самоподготовки и опаздывающих на построения. Окружающие уважали старшину, наделенного, ко всему, и богатырской статью, а кое-кто и побаивался. Кирьянов умел, на курсантский манер, проникать сквозь очередь в ЧеПКе и кричать, заметив, что дневальный зевнул прибытие ротного, «Смирно!» Но и от предложенной сигаретки не отказывался. Человеческие слабости, увы, присущи даже старшинам.
Армейская система проста: боишься перетрудиться, вали на крайнего. Командир роты перекладывает часть своих обязанностей на взводных, взводные – на старшину. А так никаких прочих командиров в абитуриентской роте пока не состоялось, Кирьянову вменили в обязанности почти все, и контроль за доставкой спального белья в прачку то же.
Прачечный комбинат располагался за стенами училища, на хоздворе, в ста метрах от третьего КПП, служившего «черным входом». Грязное белье увязали в здоровенные узлы и уже к узлам прикрепили несчастных, получивших приказ «Донести!» Спотыкаясь и наступая друг другу на пятки, «осчастливленные» задачей салаги отчалили из точки «К» в точку «П».
Умственное напряжение и отсутствие домашних пончиков подорвало общую работоспособность. Обессилившие носильщики каждые десять метров присаживались перекурить прямо на узлы. Великий и могучий русский язык приводил тела в тонус, но не надолго. Расстояние предстояло пройти немалое, и Кирьянов в роли пастуха гнал свое стадо так быстро, как это представлялось возможным. Проволочив узлы мимо казарм, Дома культуры и пробороздив футбольное поле, дыша через раз, умыленные носильщики прибыло к 3-м КПП. Здесь курносый курсантишко со штык-ножом на ремне и твёрдой решимостью в глазах потребовал:
- Увольнительная записка?
Абитуриенты переглянулись:
- Увольнительная? Что это значит? Не видишь, земляк, бельё в прачку несем. Старда-аем!
- Не положено.
- Что не положено?
- Без «увольнительной» территорию покидать не положено!
Кирьянов, единственный понимая, о чем, собственно речь, попытался «включить дурака»:
- Ну, что ты? Какая записка? Мы ж - абитура, не военные!
- Вижу, что абитура. Только без увольнительной не положено! – уперся курсант.
- Да ладно, мы тихонько пройдем, никто не увидит…
- А если увидит, меня с наряда снимут. На фик мне это надо?! – предъявил свои резоны служивый.
Нечего делать. Оставалось только бежать в роту, выписывать увольнительную.
- Так, - Кирьянов обвёл «страдальцев» взглядом, оценивая обстановку, - послать бы кого, да заблудитесь. И, боюсь, увольнительную вам не доверят, сбежите еще... Ладно, ждать здесь и никуда не разбегаться. Ясно?!
Все дружно закивали головами, и старшина зашагал обратно в роту. Побросав узлы перед КПП, абитуриенты расселись на трибуне стадиона и задымили. Некурящие завалились на лавочки загорать.
Концедалов толкнул Ченина в бок:
- А не пойти ли нам в ЧПОК?
- Ты что?! Сказали же - ждать.
- Да ладно, мы быстро, туда и обратно. Никто не заметит.
- Накажут…
- Не дрейфь ты, дело решённое! - И Василий засобирался, натянул наизнанку майку, заметил промах, снял её и одел по-новой. - Сейчас, только попросим кого-нибудь наш куль захватить. Народу вон сколько, мешаем только друг другу.
Народу, и правда, собралось более, чем достаточно: человек тридцать. Но кто согласится горбатиться с чужим кулем? Впрочем, Концедалов приглядел одну кандидатуру.
Рядышком задремал, налепив на нос, чтобы не обгорел, листик, Марк Филиппович Нестер. Ему снился родной Волжский, мама, нежно зовущая его «Маркушечка», и румяные сахарные пончики. В тот самый момент, когда рот уже открылся, чтобы проглотить самый вкусный, самый сладенький пончик, грубая рука товарища вернула его к действительности:
- Марк, слышь! Марк, кефир с коржиком будешь?
Противиться такому соблазну никто бы не стал, и Нестер согласно кивнул.
- Ну, как будешь, нас позовёшь…
Марк обиженно скукожился и опять склонился над лавкой.
- Да подожди ты! Шучу, - извинился Концедалов, - Давай сделаем так: я сейчас иду в кафе и занимаю очередь. Бельё вдвоём с Пешковым донесёте, и подходи. Все уже на столе. В очереди стоять не надо. Коржики за наш счет. Логично?
В попытке проанализировать ситуацию Марк Филиппович впал в глубокую задумчивость. Концедалов не стал ждать результатов его измышлений. Строгий пастух мог вернуться с минуты на минуту.
- Ну, вот и договорились, - и подтолкнул Ченина по направлению к ЧепКу, - ты приходи, Марк, скорее, мы тебя ждём!
. . .
При возвращении, Кирьянов механически пересчитал подчиненных, что тут же выявило пропажу. Нестер, согласно армейских принципов, доложил имена товарищей, заявив, что они побежали в ЧПОК покупать коржики.
- И кто же им разрешил? – хмуро поинтересовался Кирьянов.
- Я разрешил, - невменяемо ответил Нестер.
Нарушение дисциплины, нехорошо. Прискорбно. Наказать, чтоб другим не повадно было! Поэтому при очередном назначении наряда по 9-й роте дневальными заступали Концедалов, Ченин, и Марк Филиппович Нестер за компанию. Дежурным поставили абитуриента Краснова, рыхлого флегматичного толстячка, смотревшего на мир через розовые очки пофигизма. Вошедший во власть Кирьянов вручил заступающей смене по уставу внутренней службы и пригрозил, что будет спрашивать обязанности дневального и дежурного по роте.
Для тех, кто никогда не ходил строем, не жил в казармах и не бодрствовал в караулах, для лиц, уклонившихся от армии, и прекрасной половины человечества берусь пояснить: Наряд, будь то наряд по роте, столовой, КПП и прочее, это не выбор красивой одежды, ее примерка и носка. Скажу больше: к празднику жизни наряд не имеет никакого отношения. Скорее наоборот: чем больше нарядов, тем мрачнее существование. Нонсенс? Нонсенс. С точки зрения военных, наряд - это группа или подразделение военнослужащих, назначенное для несения службы по… Дальше следует конкретизация обязанностей, в данный момент совершенного лишняя. Подробно же описывает правила поведения военнослужащих, как вы могли догадаться, «Устав», настольная книга, библия, Коран и «Святое слово Кришны» вместе взятые.
«Устав», словно бог, многолик и един. «Устав»-сын – книга правил внутренней службы в подразделении. «Устав»-бог– книга караульной службы. Ну, и «Устав»- святой дух - «Строевой устав» - отход, подход, коллективные песнопения, ротная молитва. Три в одном – это кровью писанный «Боевой устав», который в обычной жизни проверить трудно, поэтому в него нужно просто верить. Впрочем, подобно частным трактовкам «Книги книг» то от Матвея, то от Иоанна, существует еще множество разных «дополнений», в большинстве своем предназначенных для регулирования функций конкретных родов войск. Шутили даже, что в «Специальном уставе для политработников в армии и на флоте» оговаривалась возможность в боевых условиях военного времени «физической ликвидации старшего командира» в случае «намеренной провокации и пагубного влияния исходящих от него приказов на моральное состояние и боеспособность подчиненных». Поэтому майора Матвиенко, замполита командира батальона, при всей его улыбчивости и радушии, злые языки старались не трогать.
«Жуй по «Уставу» – завоюешь честь и славу», - гласит армейская мудрость.
Абитуриент Нестер, впервые столкнувшись со «священным писанием военного быта», залюбовался звездочками на обложке и картинками образцовых носителей формы на разворотах страниц. Через некоторое время он обратил внимание, что пространство, свободное от рисунков, заполнено текстом.
- Дневальным по роте назначается, - начал узнавать он знакомые буквы.
Дальше шел перечень лиц, допускаемых к исполнению нелегких обязанностей дневального. Странно, но абитуриенты военных училищ среди них не значились. Осознав это, Марк Филиппович принялся усиленно ковыряться в носу, что облегчало мыслительный процесс. Когда на пике умственного напряжения носом пошла кровь, Марк решил обратиться за советом к более опытным товарищам. В послеобеденный час в подразделении оказалось безлюдно. Рота ушла в классы на самоподготовку. Офицеры убежали на совещание. Только в противоположном углу казармы, готовясь к наряду, дрых на кровати Концедалов. Немного помявшись в нерешительности, Нестер разбудил его.
- Бл, Марк, что тебе? – забурчал разбуженный, который уже ознакомился с «Уставом» в том месте, где говорилось, что перед заступлением на службу дневальному положено отдыхать.
- Извини. Понимаешь, мы не можем идти в наряд, - затянул Нестер.
- Почему это? Заболел, что ли?
- Тут сказано: «…дневальными назначаются солдаты, матросы и курсанты военных училищ…»
- Ну?!
- Ну, мы же не курсанты, мы только абитуриенты…
- Ну, и что?
- Если нас в наряды ставят, значит, нарушают «Устав».
- Ты меня за этим разбудил? – поинтересовался Концедалов.
- Да. Можно не идти в наряд. Да?
- Да! Да не пошел бы ты… сплю я!..
Нестер обиженно удалился, но не успокоился. Терзаемый навязчивой мыслью, скоро он отыскал другую жертву: действующего дневального Канавца, пристроившегося на входе в казарму. Несение службы на ротных дверях заключалась в подаче команды «Смирно!» при появлении офицеров и ответах на звонки стоявшего рядом на тумбе телефона. Именно из-за наличия этой тумбы нахождение дневального на входе называлось «стоять на тумбочке». «Стояние на тумбочке» являлось скучно-утомительным и занимало одну треть времени службы дневального. Другие рядовые члены наряда в это время занимались уборкой или делали вид, что ей занимаются. Освобожден от уборки и наделен командными полномочиями дежурный по роте, выполняющий необходимые построения личного состава и ответственный за несение службы подчиненными ему дневальными. Приблизившись к Канавцу, Нестер поинтересовался, почему он заступил в наряд.
- Как почему? Назначили меня, - ответил абитуриент.
- Но вы же могли отказаться…
- Не понял… Почему это?
- Потому что в «Уставе» сказано, что абитуриенты в наряд не заступают…
- Да? – удивился дневальный, - Эй, дежурный по роте! – позвал Канавец другого абитуриента, - Слышь, я больше полы мыть не буду!
- Э?! Чего? – Из Ленинской комнаты, где он скучал до этого, вышел двухметровый дядя Степа из Севастополя по фамилии Меркотан.
- Да, вот, Нестер говорит, что меня «на тумбочку» вообще незаконно поставили. Абитуриенты в наряды не ходят.
- Вай! А кто же полы будэт в ротэ мыт? Уборщиц нэту…
- А кто хочет, тот пусть и моет. Ты не хочешь? – съязвил Канавец.
- Я – дэжурный. Мнэ по «Уставу» нэ положено, - насупился Меркотан.
- И мне не положено. Я – абитуриент. Я, может, вообще, «Уставом» не предусмотрен!?..
- Э! - надвинулся на дневального Меркотан, - вах, ты полы мыт не будешь, да?
- Не буду…
- А Поляков кого имет будэт?
- Тебя, ты же старший…
- Э, раз я старший, значит, ты полы мыт будэш!
- По какому такому праву?! В «Уставе»…
- По праву сильного, - заявил Меркотан и сунул под нос дневальному свой огромный волосатый кулак, - понял?!
- Вот теперь понял, - успокоился Канавец, и, обернувшись в Нестеру, зашипел на него, - Слышь, Нестер, а не пошел бы ты со своим «Уставом», а!? Вы, евреи, везде выгоду ищите…
Непонятый, Марк Филиппович печально удалился. Он ушел, размышляя, а брошенное в сердцах слово осталось. С тех пор Канавец часто, а за ним и другие, стал незаслуженно обзывать Маркуню евреем…
. . .
Чтобы до конца утвердить КВВСКУ в его отличие от гражданских учебных заведений, необходимо уделить внимания его красе, гордости и опоре – забору. Скорее, не забору, нет, крепостной стене, отделявшую оплот режимно-упорядоченной военной жизни от хаотичного цивильного существования.
О, стена, стена! Прочнее берлинской, нужнее китайской. Барьер и символ. О ней можно повествовать в прозе, посвящать ей рулады и оды, молиться на нее и горячо проклинать. Сколько хороших людей воспитали за этой твердыней из металла и камня! Сколько человеческих судеб она сохранила и погубила! Граница мира победившего устава и загнивающих джунглей гражданских «волосатиков». Латаная-перелатанная, денно и ношно охраняемая, с контрольно-следовой полосой солидола поверху, магическая защита дисциплинированного солдата от безответственного гражданского человека. Стоило курсанту, или же группе лиц, считающих себя таковыми, чудом преодолеть эту преграду, как, ещё минуту назад с уставом в руках маршировавший солдафон, превращался в свободного пирата, вышедшего в родное, но враждебное море. Впрочем, имея на руках законное основание, а таковым для правильного курсанта является увольнительная записка, можно с гордо поднятой головой твердой походкой на некоторое время покинуть охраняемую территорию через котрольно-пропускной пункт.
Сообщение с внешним миром и КВВСКУ осуществлялось через три контрольно-пропускных пункта. 1-е КПП было главным, официальным лицом училища. Здесь несли службу наиболее подготовленные, самые ответственные, хорошо дрессированные курсанты. В отутюженной парадной форме, с новенькими красными повязками на рукавах, молодцевато представлялись они начальнику училища и некоторым старшим офицерам, при этом внимательным оком умудряясь осуществлять наружный контроль . В день через 1-е КПП проходили сотни, может быть, тысячи человек. Вот почему несение службы на этом посту являлось публичным наказанием наиболее достойных…
Рядом с «официальным лицом училища» размещалась комната посетителей, где сердобольные родители могли насытить своих птенцов гостинцами и общением. По воскресным дням сюда прибегали оголодавшие первокурсники, надеясь в некотором удалении от сотоварищей разобраться со своими мыслями. А так как мысли на первом курсе в основном вращались вокруг еды, то и разбираться в них было не трудно, а, скорее, приятно.
Со временем курсовки на рукаве срывались, чтобы приклеить новые. И вот уже второкурсники, с презрением взрослых глядя на маменькиных сынков, запихивающих прямо в желудок сладкие пончики, спешили через 1-е КПП в увольнение. Они уже знали, что не Солнце крутиться вокруг Земли, а наоборот, и вместо того. чтобы давиться пирожками в комнате посетителей, бежали поужинать дома. Несколько часов увольнения, несколько глоток свободы! Скорее подальше от этих стен, к папам и мамам, к дядям и тетя, бабушкам и любимым девушкам, в смежные комнаты и на «конспиративные» квартиры. Свобода воскресного дня, свобода праздничного вечера. Без зеленого окружения стриженных каштанов и товарищей, без зоркого глаза стукачей и командиров. Кто не был заперт в четырех стенах долгие дни, месяцы и годы, не знает цену одной минуты свободы!
Даже те, кому идти было особенно некуда, все равно спешили прочь, потому что остаться в воскресный день в стенах училища было не только обидно, но и опасно: того и гляди, «попросят» заступить в наряд вместо хитро «отлынивающего шланга»…
В твердыне закрытой территории было ещё две официальные бреши - это 2-е и 3-е КПП. 3-й контрольно-пропускной пункт считался «чёрным», от него два шага всего до хоздвора и гаражей. Оно удалено, спрятано от парадных, свежеокрашенных, белых ворот КВВСКУ, что на руку тем, кто не афишировал свой уход. «Рабочее» 3-е КПП не раз выручало рисковых парней, мастеров спорта по самоходам, заметно увеличивая их шансы на успех.
Второе же КПП было не рыба, не мясо. Обычно закрыто и тихо, отворялось лишь по утрам, пропуская на физзарядку намотать кружок-другой вокруг училища курсантские роты, да по большим праздникам. Впрочем, беспардонные четверокурсники форсировали эту преграду. Сразу за 2-м КПП начинался частный сектор, через который ближе всего добираться до автобусных остановок и «конспиративных» съемных квартир. Опасность заключалась в комендантских патрулях и офицерах, спешащих по тем же тропинкам в том же направлении из дому, домой.
Впрочем, курсантов иногда отпускали попаститсь на свободные хлеба - в увольнение. Абитуриентов же, в увольнение не пускали, ибо «не положено». Кому шею намылят за юнца, ищущего приключений в чужом городе, случись что? Поэтому «не положено!» звучало в этом случае не как «Запрещаю!», а как «А, ну вас, от греха подальше». Да и сколько той «абитуры»? Двадцать дней? Три недели? Сдадите экзамены, зачислят в роту, УПЦ, присяга, месяц, другой и – «Гуляй, Вася!», ходи в увольнения сколько хочешь. Но только по субботам-воскресеньям и в специально отведенное время.
Прочем, и для абитуры делалось исключение, если сердце у ротного нынче доброе и кто-то из отцов-мам, родных тетушек, затосковав по дитяти, в который раз приезжали проститься. Тогда командир роты мог передать сыночка из рук в руки, как сокровище, под расписку и полную родительскую ответственность. Сегодня в 9-й роте так и случилось - к Марку Филипповичу приехал из далёкого города Волжского папа - Филипп Маркович Нестер. Маркуня засыпающей цаплей замер в углу канцелярии, ожидая, пока майор Григоращенко выпишет ему увольнительную с ночевкой.
- Алкогольных напитков, - Григоращенко поднял взгляд на Нестера, - не нюхать!
- Что вы. Я совсем не пью, - Марк Филиппович переступил с ноги на ногу и замер.
- Здоровье в порядке?
- Нет, просто не пью, папа не разрешает…
- Ну-ну, похвально, - у Григоращенко организм требовал: «Умри, но выпей!» «Эх, - вздохнул он незаметно, - а ведь мне папой с мамой тоже не разрешали, да… А когда разрешили, советовали похмеляться…»
Взгрустнулось. Колокол в голове ухал. Хотелось броситься в море и осушить его залпом. Сунув в лапку Марка Филипповича увольняшку, ротный с чистой совестью отпустил его, наказав завтра к восьми утра обязательно вернуться.
- Конечно. - Заверил Нестер и прикрыл дверь в канцелярию с правильной стороны.
На выходе из роты Марка Филипповича перехватил Концедалов:
- Куда лыжи навострил?
- В увольнение иду…
- В город? В увал?
Маркуня, мысленно уже с папой, был не очень-то разговорчив:
- Ко мне папа приехал.
Концедалов тормозил его.
- Папа? Это хорошо! Пряников принесешь! – похлопал по плечу Вася. – Да, кстати, - поинтересовался он, - а ротный его видел?
- Зачем? - Марк Филиппович удивился такому вопросу, - Я же записку принёс.
- Какую записку?
- От папы!
- А ротный?
- Что «ротный»?
- Поверил?!
- Конечно! Папа же на КПП стоит!
- На КПП, говоришь? Ну, бывай, да смотри, не сильно того… и не опаздывай!
И Марк Филиппович неудержимо удалился.
Абитуриент Ченин находился в Ленинской комнате и со спокойствием Будды рисовал лошадиные головы. Концедалов Архимедом заскочил в комнату, вопя «Эврика!» Ченин на секунду поднял глаза, увидел, что ничего особенного не происходит, и продолжил свои художества дальше.
- Серёга, брось ты своих кобылиц! Смотри, что Нестер сказал!
- Ну, и что нам родил Великий Клейстер? – невозмутимо поинтересовался Ченин.
- Маркуня принёс ротному записку от папы, и тот его отпустил в увольнение!
- А кто у него папа, - лошади получались просто замечательные, с печальными глазами и пышными гривами, - министр обороны? Хотя нет, министр финансов…
- Да, нет же, просто папа!
- «Просто папа» настоятель синагоги? Хотя нет, в Волжском еще нет синагог…
- Да - «просто папа», понимаешь? Принес записку от папы и – в увольнение…
- Я-то понимаю. Но и ты пойми, что идти мне некуда. Да и не за чем…
Василий, обескураженный равнодушием, когда речь шла о возможности, пусть временно, но обрести свободу, попытался предъявить аргументы:
- Ну, у меня родственники есть. А ты пойдешь за компанию.
- А твои родственники в курсе, что ты придешь в увольнение?
- Нет, конечно! Я сам еще не в курсе!
- Давай, представим, что они не уехали на выходные на дачу, не пошли в кино или в гости, а сидят безвылазно дома. А тут ты и компания: «Здравствуйте, не ждали!» Они обожают сюрпризы?
- Ладно, - Василий смирился с нежеланием товарища, но сам не сдался, - тогда рисуй мне записку.
Сергей отложил своих лошадей в сторону и вырвал из тетради чистый листок:
- Не боишься, что ротный захочет посмотреть именно твоего папу?
- Боюсь. Но тогда придется папу искать. И найти... Ладно, пиши, давай…
Через пару минут Концедалов стучал в канцелярию. У майора Григоращенко боли в голове поутихли. Он постаканно хлебал из графина воду, моля бога превратить воду в пиво. Молитва атеисту не помогала.
- Войдите!
- Абитуриент Концедалов!
- Ну?..
- Товарищ майор, ко мне папа приехал. Хотелось бы того…
- Чего «того»?
- В увольнение…
- С какой стати? Поговорите с вашими родственниками на КПП, скажете, пусть не волнуются, все в порядке. Туда, сюда… И – в роту…
- Товарищ майор! Я своего папу давно не видел! Он у меня того, только на праздники к нам с мамкой приезжал. Как приедет – так праздник!
- Сирота что ли? Ну, а я-то здесь при чем?
- Как это причем? Вы же тут самый старший, самый главный! Ко мне вот папа приехал…давно…праздник…
- Ладно, Концедалов, ты меня утомил, - скривился ротный, - Давай, веди своего папу…
- Э…не пропустят… гражданский… он уже того…
- Чего «того»? Выпил? Уехал?
- Нет, записку написал, отпустить меня просит…
- Ладно, давай свою… записку, - и, повертев в руках клочок бумаги в клетку, Григоращенко потянулся за увольнительной.
- Смотри, Концедалов: алкогольных напитков…
- Ни-ни, - опередил его проситель, - не употребляю!
- То же больной, что ли? - удивился ротный, рисуя замысловатые закорючки.
- Почему «то же?»
- Да, полчаса назад Нестер клялся: «Не пьет, болеет». Печень у него не в порядке, или еще что. И как вы медкомиссию проходите, с вашим-то здоровьем, чахлики?..
- Да, нет, у меня вроде все в порядке…
- Значит, сдерживать себя в увольнении надо.
- Есть, товарищ майор, буду сдерживать! Разрешите идти?
- Иди. И в восемь часов утром…
- …Как штык! Не подведу!
- Ну-ну, И дверью не хлопай! - пробурчал Григоращенко и опять потянулся к графину. - Набор пошёл хилый. Кого в армию-то брать стали, язвенники, - с сожалением о былых здоровых и славных вооружённых силах подумал он и, осушив последнюю каплю в графине, крикнул дневального сходить за новым.
. . .
- Эх, ма, свобода! - полной грудью вдохнул абитуриент Концедалов сладкого воздуха за воротами 1-го КПП. На городской улице казарменная жизнь казалась военной игрой «зарницей», а крепостная стена – никчемным забором.
Десять утра. Спешить особенно не за чем, да и не куда: точного адреса своих драгоценных родственников Концедалов не знал. Для уточнения места будущей дислокации требовалось позвонить родителям.
Жителям современного капиталистического санатория потребителей и, надеюсь, новорожденным гражданам России будет трудно понять проблему телефонных коммуникации в постсоветской провинции последних лет второго тысячелетия. В этот темный период истории граждане русской провинции и не слышали о революции мобильной связи. Переносной аппарат размером с фик, способный обеспечить разговор движущегося по казахским степям кочевника с автогонщиком «Париж – Дакар» - бред фантастов. Видеоконференция между бедным студентом на станции метро и его товарищем в Интернет-кафе – белая горячка. Словосочетание «спутниковая связь» вызывало героический образ пилотов космической телефонной станции «Мир», откликающихся на позывной «Алло, барышня!» и тыкающих штекерами в лузы под табличками: «Нью-Йорк», «Москва», «Дубовый овраг», «Куракино», «Рабинович». Жители Камышина довольствовались публичными телефонными аппаратами образца 1917 года, с которых звонить было можно, но дозвониться нельзя, так как провода перекусили Колчаковцы прежде, чем большевики захватили телеграф. Новый же телефон-автомат брежневского ударного типа, установленный и забытый в общественном месте, в исторически короткий период лишался трубки, кабеля, циферблата, а в особо тяжелых случаях, и самого места. Да и где еще приложить русскому человеку свою силищу, как не в схватке с железным одноруким «чудовищем»? Не приставишь же к каждому «чудовищу» по милиционеру? Нет, не потому, что телефонов много, а милиционеров мало. Напротив! А потому, что… А почему, собственно, нельзя? Главное, задаться целью...
Узнать адрес любимых родственников, позвонив с уличного телефона-автомата города Камышина на телефон коммуникационно продвинутых соседей семьи Концедаловых в деревне Х - задача не осуществимая. Такая функция не доступна публичным телефонам. Для междугородних телефонных звонков существовали специальные места, где междугородние телефоны могут жить. Заповедные эти места звались «Телеграфами». В результате беглого опроса местных жителей с целью обнаружить убежище междугородних телефонов, абитуриент Концедалов узнал, что в воскресные дни «телеграфы» отдыхают. Это его огорчило, но не расстроило.
Отвергнув сомнения, Концедалов зашел в первый подъезд первого попавшегося дома и позвонил в квартиру на первом этаже. За дверью что-то упало, громыхнуло, засеменило, приближаясь, шаркая и всхлипывания. Потом это что-то затаилось, но оживился, мигая, дверной глазок. Концедалов деликатно постучал в дверь.
- Никого нет дома! – отозвался детский голосок неопределенного пола.
- Извините, вопрос жизни и смерти, нужно срочно позвонить. У вас есть телефон? – Обратился Концедалов к голоску через дверь.
- Мамы нет дома, - ответил голос.
- Может, у соседей есть телефон?
- Мамы нет дома, а когда я одна, мама мне запрещает с посторонними разговаривать…
Ждать прибытия мамы резона нет, и Концедалов нажал кнопку звонка соседней квартиры. Затем кнопку следующей квартиры. И другой. Последняя в конце долгих соловьиных трелей отозвалось скрипучим старушечьим голосом:
- Кого надо?
- Бабуля, мне позвонить бы! Очень нужно! – взмолился Вася.
- Чего? Кого?
- Позвонить бы!
Дверь квартиры неожиданно открылась и сухая кочевряжая старушка со словами «Так бы сразу и сказал!» отползла на кухню и, трясясь, принесла полную кружку холодной воды. Недоумевая, Василий принял воду и выпил.
- Из училища, небось? – Констатировала старушка.
- Да. А что, заметно? – Удивился абитуриент.
- А я вас, курсантиков, сразу вижу! – заявила она и, получив назад свою тару, приготовилась закрыть дверь.
- Простите, но я просил позвонить, - напомнил Концедалов.
- А нет телефона.
- А что же вы дверь открыли?
- Так ты ж сказал: «Попить бы. Очень душно». Что мы, нелюди, что ли?
Еще через минуту разговора выяснилось, что телефон есть, но у соседей на третьем, а их, скорее всего, нету дома. Потому как «воскресенье, значит, на рынок пошли». Поблагодарив даму и для очистки совести поднявшись на третий этаж, Концедалов убедился, что старушка оказалось права.
«Увольнение с ночевкой» с космической скоростью превращалось в прогулку на пару часов. Денег не оставалось, мысль, что обед уже пропустил, а ужин в училище еще ох как не скоро, угнетала. Ченин оказался прав – делать за забором на пустой желудок да в чужом городе оказалось нечего. Свобода обещала голод и возможность провести ночь на улице. Неволя гарантировала тепло и перловую кашу. Покопавшись в душе, Концедалов понял, что пока не готов страдать за свободу. Сев в первый автобус обратного направления, абитуриент неизбежно возвратился в училище. Строй, огромная столовая, казарма и командиры являлись всего лишь платой за ужин…
. . .
Камышинское высшее военное командно-строительное училище имело свои неповторимые исторические традиции и корни. В традицию училища вошла, например, русская привычка к смене названий. Задуманное в послевоенные годы как артиллерийское, при первом секретаре КПСС Хрущеве училище стало техническим, при Брежневе - командным, и уже совсем недавно, при правлении экс-коммуниста, президента экс-СССР, эксперта и экс-патриота Горбачева, убежавшего доживать к немцам - инженерно-строительным. Тяга к смене названий оказалось навязчивой манией, от которой страдало не только училище, но и государство. Теперь выпускники Камышинского военного училища шли служить в самые неожиданные рода войск, от законного стройбата, до закрытых структур ФАБСИ и элитных пожарников - МЧС. Молодые лейтенанты за порогом КВВСКУ без проблем дослуживались до старших лейтенантов, сложнее – до капитанов, и уже совсем интересно – до полковников. Некоторые уже немолодые полковники умудрялись становиться генералами. Впрочем, генералов на Руси всегда рожали много. Вероятный противник, введенный в недоумение частой сменой аббревиатуры и широкой специализацией выпускников инженерного курса, пометил КВВСКУ «красным» на своих буржуинских картах. Об этом доложили начальнику училища генералу-майору Хоменко, который приказал уничтожить карты. Генерал Хоменко был сложения упитанного, но низкорослого (такая уж конституция генеральского тела), с большими золотыми погонами и алыми лампасами (такая уж у них, у генералов, одежда), с характером строгим, но справедливым (так по «Уставу» положено), Он призывал бдить военно-строительную тайну и зря языком не болтать. И курсанты бдили, даже под пыткой, распластанные на преподавательской дыбе государственных экзаменов храня гордое, железно-бетонное молчание, за что и получали законные тройки и лейтенантские звёздочки.
Корнями строительное военное училище вросло в Камышинскую землю намертво. В ту её плодородную часть, которая по праву считается прекрасной. Потому как прекрасная половина Камышина, девицы на выданье, устремляли свои мечтательные взоры на бравых курсантов, пытаясь среди них отыскать спутника жизни. Что тут скрывать, любили камышанки курсантов. И курсанты, надо сказать, отвечали взаимностью. Через тридцать лет после основания училища половина города состояла из семей военных, а другая половина - из их родственников. И уже девушки из областных городов съезжались в Камышин и устраивались работать на Камышинские текстильные комбинаты с одной целью – выскочить замуж. Такие девицы не пропускали курсантские дискотеки, проводимые на территории «Дома офицеров». В другой раз дамы сами приглашали курсантские роты и целые батальоны на свои вечера и праздники, чтобы иметь возможность опознать, наконец, своего милого и единственного, свою синюю птицу в зелёной форме…
Несколько слов о «Доме офицеров». Не знаю, с чьей легкой руки полковым кино-диско-клубам в два этажа присваивают это двусмысленное название. У сумасшедших, конечно, есть свой дом «сумасшедших», у престарелых – свой дом «престарелых», но это не значит, что офицеры должны обитать в «Доме офицеров». Там даже кровати «Уставом» не предусмотрены, о чем разгоряченные танцами курсанты и их подружки в массе своей сожалели. Наоборот, «ДО» являлось единственным местом на территории училища, где офицеров можно наблюдать достаточно редко и только в случае крайней необходимости. Посещение танцев, к счастью, не вменялось им в обязанность, и хотя бы вечерние часы воскресенья офицерский состав мог провести не в семье военной, но в семье гражданской, дома, с женой и детьми. То же ведь люди. И только патрульный капитан да начальник «ДО» незаметными тенями бродили среди пляшущих девиц и ослепших, оглохших, оболваненных децибелами и запахом женского тела курсантов. Сделав кружок-другой, они скрывались от шума в подсобке, где выпивали чашечку-другую кофе. Или чая. Вот вам и «Дом офицеров»…
. . .
Субботний вечер много приятнее воскресного: не нужно думать, что завтра опять понедельник, и можно расслабиться. Александр Кирьянов последний раз поправил свою дембельскую сбрую и вышел прочь из роты. По выходным в Доме офицеров для курсантов устраивали танцы, на которые сбегались девушки из всего города. На первом этаже «ДО» полоумный диск-жокей из подсобки выуживал грохочущую аппаратуру, в то время как на втором открывался бар, где в полумраке сизого сигаретного дыма обслуживали исключительно безалкогольными напитками. Уплатив кровные десять тысяч за входной билет, курсант на часок-другой отвлекался от армейского быта среди «наштукатуренных» дам. В самый разгар веселья обычно появлялся дневальный, который ошпаренным гусем врывался в зал с криком:
- 13-я рота! Срочное построение! Быстро! «Кислый» на контроле! - после чего улепётывал в сопровождении несчастных, отдых для которых на сегодня уже закончен.
Дам пропускали на танцы бесплатно, в воскресные дни платные бары и клубы в городе переживали кризис. Для местных же парней вход был категорически запрещен во избежание беспорядков и драк. Впрочем, потасовки с завидным постоянством возникали, но уже перед входом в «ДО», где особо ревнивые ухажёры сторожили своих неверных пассий.
«Абитуру» на танцы не допускали тоже, но лишь по причине, что отличить порядочного, трезвого абитуриента от несознательного гражданского навеселе можно лишь по неугасимому огню воинского долга в глазах. К сожалению, бабушки-билетёрши в такие тонкости, как блеск глаз, не вдавались, поэтому абитуриентам отказано в посещении ДО в избежании недоразумений. Лишь редкие счастливчики, правдами-неправдами раздобыв у земляков-курсантов поношенную форму, удостаивались аудиенции с любвеобильными камышанками. После чего уже «бывалые» возвращались в свои роты уже героями, ведали сногсшибательные ххх-истории, а по ночам долго не могли уснуть, ворочались и вздыхали. Кирьянов в этом плане был супер-пупер.
В Доме офицеров оказалось накурено, шумно и весело. Курсанты облачились в «парадку», забили запах пота «Шипром» и теперь выкаблучивались друг перед другом кто во что горазд. Диск-жокей крутил что-то грохочуше-иностранное. Ответственный офицер глушенной рыбой всплыл и исчез, обозначив свое присутствие. Блюдо вечера - дамы от совсем юных до уже не пригодных в эксплуатацию, выставлялись в таком ассортименте и количестве, что передвижение по территории ДО было возможно лишь при тесном трении. Очутившись на месте, военный человек Кирьянов первым делом решил провести рекогносцировку…
. . .
Дуся Пипеткина вымахала к брачному возрасту большой и красивой. Правда, немного стеснялась своего необычного имени, поэтому при знакомстве представлялась Олей, Леной или Наташей. Ординарно. Имя путается в своей похожести и не запоминается. Дуся встречалась, влюблялась, ходила на свидания и расставалась со своими ухажерами под чужим именем. Это наполняло ее жизнь новым смыслом. Как героиня мыльно-драматического сериала, влюбляла доверчивых обожателей, а потом коварно бросала их. Но поступала так не потому, что была злой по натуре, а просто привычно мстила за одного красивого мальчика, который не только обманул и бросил, но и друзьям рассказал. Случилось это давно, с тех пор девочка выросла и поумнела. Дуся так привыкла к конспирации, что иногда сама путалась и забывала, как же её на самом деле зовут, но, будучи девушкой умной, доставала из сумочки паспорт, и он напоминал ей. Впрочем, у Дуси Пипеткиной была мечта – выйти, наконец, замуж за достойного курсанта, вот-вот офицера, и тут же уехать вместе с ним далеко-далеко, ну, хотя бы за пределы Волгоградской области…
В дискотечном зале витал аромат парфюма вперемешку с запахом пота и кирзы. Под разрушительную музыку молодые люди выделывали «коленца», размахивая фуражками, редко - бюстгальтерами. В то время, как заводные второкурсники давили друг другу ноги, степенные кавалеры с четвертого у стеночек любезничали с дамами. Разговоры велись с помощью воплей, мимики, жестов и телепатии. И когда диск-жокей делал паузу, объявляя медленный танец, оказывалось, что все уже сказано, обговорено и особо прибавить нечего.
В одну из таких пауз Дуся Пипеткина прислонилась у окошка, обмахивая раскрасневшееся лицо мятым платочком и делая знаки своей подруге Юлечке: мол, время позднее, пора бы и домой. Юлечка, которую вот-вот должен был пригласить на танец пухленький третьекурсник, делала вид, что знаков её не замечает.
От духоты и энергичной пляски и встряски на щёчках девушки обозначился нездоровый румянец, черный локон растрепался и небрежно ниспадал на лобик. Грудь, приподнятая нижним бельем, искала простора, вздымаясь и разрывая пестрый ситец платья. В мерцающем свете при условии долгого сексуального воздержания Дуся Пипеткина была исключительно ничего, хороша.
Кирьянов, со стороны наблюдавший за жестами Дуси, решил развеять заскучавшую даму и, загадочно улыбаясь, пригласил на медленный танец.
Девушка согласилась, прельстившись радугой нашивок на дембельской форме. Наивная! Несерьезно относилась она к курсу начальной военной подготовки в школе. Здоровенный красавец с манерами, как минимум, на три нашивки на рукаве, в данном случае являлся всего лишь бесперспективным абитуриентом, которого в ближайшее увольнение отпустят месяца через три. Но Дуся не знала военных тайн и потому без колебаний оперлась на галантную руку. Найдя свободный пятачок в зале, старшина закружил Дусю, стараясь не попасть сапогами на туфли. Певунья-страдалица тосковала навзрыд из необъятных динамиков, причитанья ее оглушали, но в момент, а когда она набирала воздуха в легкие, чтоб разродиться с новой силой, появлялась возможность услышать друг друга.
- Александр.
- Лена.
- Приятно…
- Взаимно.
Помолчали, потосковали, послушали, о чем она плачет. Дождались краткой паузы-вздоха.
- Лена, - склонился Кирьянов к самому уху партнерши, - а что такое «дудулька»?
Дуся, боясь своих предположений, ответила, что не знает.
- Дудулька - это носик у чайника…
- Потому что дудит? - догадалась она и рассмеялась, - сам придумал?!..
Старшина знал еще много армейских «приколов». Разговор завязался, дальше - легче. По окончании танца Александр Кирьянов с видом победителя проводил девушку на место. Пипеткина, очарованная парнем, дала ему свой телефон, что делала крайне редко. Юлечка, отказавшись от нескольких предложений, так и не дождалась своего третьекурсника, и теперь злилась.
- И что это за хрюндель? - поинтересовалась она у Дуси.
- Саша.
- Только познакомились?
- Давно, - ответила Дуся, и про себя добавила что-то розовое, вроде: «Со школьных лет», или «в садике вместе», или прочую чепуху, свойственную влюбленным, поэтам и душевнобольным.
Юлечка удивлённо посмотрела на подругу. Такой странной она не видела ее никогда…
. . .
Абитуриент Луценко с тоской смотрел на мигающий свет в окнах «Дома офицеров». Даже через прикрытые ставни из полумрака большого зала доносился веселый шум, и под ритмичное «бум-бум-бум-бум» агонизировали силуэты в окнах. В Зеленчуке, что в Карачаево-Черкессии, чаще танцевали лезгинку, или казаки, заломив накрибень папахи, отплясывали гопака. Лишь по субботам в старом станичном клубе, а летом - на танцплощадке крутили современную эстраду, но Зеленчукские парни не любили дёргаться под негритянские ритмы, а просто с достоинством сидели в сторонке, разглядывая своих Зеленчукских девчат.
- Луцк, хорош на окна пялиться, пойдем лучше к земе!
Абитуриент Малащицкий, закадычный дружок, с которым Луценко вместе пешком под лавку ходил, теребил за рукав. В 13-й роте учился их общий знакомый второкурсник Гоша, землячок из соседней станицы. После расспросов и поисков Гоша обнаружился на лавочке в тихом закутке, где он, в отутюженной кепке-«таблетке» и в яловых сапожках, отделанных «гармошкой», отдыхал душой. Гоша угостил прибывших ядреной папироской с травкой. Пыхнув «паровоза», он повеселел, и, поинтересовавшись, как дела дома, взялся учить «молодых» уму-разуму, благо, что земляки слушали, не перебивали. В полумраке курилки искрился лишь огонёк папироски и золотые фиксы.
- Эх, ребята-ребята, - вздыхал Гоша,- наше училище – взлётно-подпрыгивающее противотачковых войск со спортивным уклоном…
- Почему - подпрыгивающее?- пялились абитуриенты на умудрённого Гошу, который не смог вразумительно объяснить своих слов, добавил только, что, мол, вот поедите в УПЦ, там всё и узнаете.
- УПЦ - это такая база военная километрах в ста от Камышина. Палатки и привозная вода с запахом хлорки. И начнется: «Автомат по шее: «На! - и нет жизни не хрена!» С утречка - физзарядка - пяток километров туда-сюда на Гребун-гору. Прибежал как взмыленная лошадь, обтерся майкой, душа-то нет, и в поле, на занятия. «Свернуться в минный проход! Развернуться! В атаку! Лечь! Химическая тревога!» И вперед по-пластунски в противогазах… спесней… И потихоньку начинаешь понимать, что движущей силой эволюции является ебическая сила. Так через еб-перееб кое-как дотягиваешь до ужина. После ужина - «с песней по жизни». Завывание хором в процессе строевой подготовки. Тоже ничего себе, укачивает. А ночью – занятия по ориентированию. Главное – не потеряться, ведь темень страшная, пересеченная местность. Один на отделение - компас. Ну, а если ты все-таки отбился от своих и заблудился, не расстраивайся: батальон спать не ляжет, пока тебя не найдут… И в шесть ноль ноль – все по новой… А в остальном – много зелени, речка, Солнце, во общем, курорт. Но главное,- Гоша с пророческим видом поднял указующий перст,- главное, соблюдайте основные правила военного быта!
Первое правило, универсальное: «Не ищи себе лишней работы, она сама тебя найдёт…» Поясняю: отдал командир приказ - не беги яму копать, найдется командир поважнее, который через минуту прикажет закапывать.
Правило второе, основополагающее: « Подальше от начальства - поближе к кухне». Сами понимаете, почему. Будете на виду всё время крутиться - с вас и спрос больше. А серая мышка - она что-нибудь, да в норку всегда принесёт. Впрочем, как не крутись, срабатывает правило третье - «закон публичного дома»: знаешь, что поимеют, но не знаешь, кто, где и когда. А уж за что – завсегда найдется. Святых в войсках нет. Все святые в симинарию служить ушли…
И последний закон - закон курятника: «клюй ближнего и ссы на нижнего». Дал себя в обиду, не отстаиваешь кулаками свои интересы - всё, заклюют. Терпилы всю службу и «тащат». Раз молчит - значит может, а раз может - пусть и «везёт»!
Гоша изрекал вдохновенно. Папироска погасла, и он чётким щелчком отшвырнул её точно в урну. В закутке, скрытом от всех стриженными вязами, было уютно и тихо.
- И ещё, землячки, совет: никогда не считайте себя умнее других, не выпендривайтесь. Если по голове не получите, то попадёте в смешную ситуацию, и вас потом никто не будет воспринимать всерьёз.
Громыхая сапожищами, мимо курилки проскочило несколько разгоряченных курсантов в х\б. А вслед за ними - толпа в парадной форме.
- Дуй в санчасть, вызывай скорую! – заорал кто-то, и прибалдевший на крыльце казармы дневальный подпрыгнул,- дежурному скажи - сбор в роте!- и курсанты потерялись где-то в лабиринтах зданий.
Гоша попытался сплюнуть, не смог, размял в пух папироску и с самым глубокомысленным видом поднялся с лавочки:
- Ладно, пойду лучше в роту, а то вишь, как разбегались! - пожал на прощание протянутые руки. - И вы идите, может, вас уже ищут.
И пританцовывающей походочкой скрылся за углом казармы…
. . .
В «ДО» все шло своим ходом: девочки дышали томно, юноши составляли им компанию. Какой-то капитан с тремя патрульными шастал между танцующих, следя за порядком и стараясь не упасть от винных паров. Дуся Пипеткина, томно закатив глаза, перехихивалась со своим новым ухажером. Вдруг, расталкивая всех на пути, в залу влетел взлохмаченный бугай с четырьмя нашивками на распахнутом до пупка кителе.
- Ша, братва! - перекрывая стон динамиков, заорал он, - наших бьют!
Танцующие замерли. Топот прекратился, все замерли, стало тише. Диск-жокей, восприняв спокойствие толпы как свой неудачный выбор, объявил «белый танец».
- Четвёртый курс - на выход! - заревел возмутитель спокойствия, и, увлекая толпу, бросился в дверям, выходивший за территорию училища. Капитан с красной повязкой на рукаве, хватая за руки патрульных, засеменил в том же направлении.
. . .
Вечерело. С весёлым жужжаньем вокруг фонарей носились беззаботные мошки. Абитуриент Жаров, забравшись с ногами на лавочку, пытался под светом мигающей лампы разобрать каракули в тетрадке. Экзамены. Формулы. Нужно учить. Не смотря на то, что воскресный день и из прочитанного в голову не лезет ни строчки. «Век живи, век учись», - говорила первая учительница в интернате. «… А дураком помрешь», - не договаривала она народную мудрость. Саша самозабвенно зубрил, не давая себе покоя и сна. Неожиданный топот и крик отвлек от занятий: несколько сот курсантов, одетых как попало и во что попало, у второго КПП дружной лавиной штурмовали забор. Дежурный по КПП, насмерть испуганный второкурсник, суетился у закрытых ворот, беспомощно повторяя одну и туже фразу:
- Что ж вы делаете? Нас же с наряда снимут!…
Не обращая внимания на причитания салобона, разъяренные четверокурсники карабкались на препятствие. Оказавшись на свободе, они с яростными воплями неслись дальше, заполонив собой все пространство по ту сторону КВВСКУ. Создавалось впечатление, что шла подготовка к съемкам фильма на революционные мотивы.
- Чавось это они? - удивился Жаров, но вспомнив, что экзамены не за горами, быстро потерял к происходящему интерес и углубился в чтение.
. . .
- Вот оно - счастье! - мурлыкал кастрированный котище, огромной горой возлежа на теплых коленях хозяйки. В его сытом брюхе плавала рыбка, а женская ладошка ласково трепала за ушком. Старушка, божий одуванчик, делилась на лавочке с соседками утренними новостями.
- Курсантика-то убили, - уверено заявила подружка, хорошо пенсионерка преклонных лет.
- Двух! - поддержала соседка.
- Ножиком - прямо в сердце! Пять раз, ироды! – выпучила глаза старая и принялась убедительно креститься, - ох, разбойники! На улицу страшно выйти…
- Из-за, прости господи, шалавы какой-то, ённый муж, грят!
- Да какой муж! - перебила подругу осведомлённая собеседница в ситцевом платочке, - Хахаль! Наркоман, точно говорю, девушки!
Девушки, младшей из которых до войны исполнилось пятьдесят, дружно озарили себя крестным знамением и заквохали.
- А опосля-то что было! Что было! Шуму-то! Курсантики, касатики, как убитого увидели, ошалели. В город из окошек повыпрыгивали, всё убивцу искали! Соседу-то твоему, Кольке, под руку подвернулся, нос сломали…
- А поделом ему, пьянице.
- …Лично генерал с пистолетом прибегал, уговаривал. Только его, родненького, и послушали. А то бы весь город разбомбили!..
- Ой, страху-то натерпелись мы, бабаньки! - осенили свой морщинистый лобик старушки, - всех бы поубивали, точно говорю.
Кот, хитрым глазом поглядывая на шушукающихся меж собою женщин, мурлыкал о том, что же такое счастье, и сколько и чего съесть для этого нужно.
. . .
С убитым личный состав училища прощался на следующее утро. Во дворце культуры, что располагался в центре КВВСКУ и обычно использовался для праздничных заседаний, теперь стоял гроб с телом, а рядом с ним - почётный караул. Курсанты в молчании шли мимо гроба. Старшие офицеры из числа руководящего состава училища выстроились тут же, с немым укором наблюдали за ними и гадали, кому первому достанется по шапке от начальства.. Притихших абитуриентов для острастки тоже в колонну по одному провели мимо тела. После чего майор Григоращенко, выцветший с лица, приказал своей роте собраться в подразделении для беседы. Скоро «девятая» разместилась на «взлётке» перед канцелярией, устремив взоры на взгромождённую на столе трибуну с драным гербом СССР посредине.
- Значит, так, товарищи абитуриенты, слушайте меня внимательно и мотайте на ус. У кого усов нет - мотайте на то, что есть! - Начал свою речь Григоращенко, предварительно бухнув себе из графина полный стакан воды. - Уже не за горами, не за долами тот день, когда вы станете курсантами-первокурсниками. Но уже сегодня стоит подумать о дисциплине. Которая, надо признаться, хромает! – Григоращенко хлебнул воды и продолжил. - Почему хромает? Вопрос риторический… Для примера расскажу вам несколько примеров.
История первая - был у нас как-то такой случай. В этом батальоне, но предыдущего выпуска. Пришла к командиру роты мать-старушка из местных, и слёзно умоляет отпустить сыночка на выходные домой с ночёвкой. Якобы для того, чтобы помочь вскопать огород. А заодно отпросила и его друга, чтобы, значит, сынок один на огороде не надорвался. Ну, командир роты тоже ведь человек, вошёл в положение. - Григоращенко вторым глотком осушил стакан. - Утром из увольнения возвращается только один. Где второй? Говорит: «Не помню… Как огород копали - помню, как мать потом «за труды» поллитру поставила - помню. Даже как вдвоём из дома вместе выходили - и то помню, а вот что дальше было - хоть убей!» Что делать? Стали искать. До ночи искали. А этот второй, оказывается, в вагоне на запасных путях промышленной зоны Текстильной фабрики отлёживался. Туда если пешком - сутки топать. Как занесло – не знает. А всё почему? - Григоращенко поднял указующий перст. - Потому, что «употребил» в увольнении. Сейчас всякого «самопалу» - на каждом шагу! Один выпил - и нечего, а другой лежит и сознание теряет. И что он туда пошёл? Пошел бы в роту, ничего бы, глядишь, и не было. Короче, как старушка не причитала - сама виновата: отчислили обоих. В войска. За «употребление».
Григоращенко наполнил стакан по новой, отхлебнул, икнул, перевел дух и продолжил:
- Другой случай. Взяли с собой перед Новым годом в гарнизонный караул курсанты 2-го курса немного «для сугреву». Куда уж они это прятали и как на пост пронесли - загадка. А ночью приехал начальник училища караул проверять. Бывает, значит, и у генералов бессоница. А, может, хотел их с праздником поздравить. Приходят на пост - а на встречу часовой с тремя автоматами!
- У генерала, что, в глазах троилось?
- Не знаю, у кого там троилось, но когда пошли проверять другие посты, обнаружили зимовку имени героев-челюскинцев. Двое часовых, значит, водочки «на грудь» приняли, в тулупчик завернулись и спят, а третьего с автоматами «на стёме» оставили. Да подвёл дружок, не разбудил вовремя. Так всех троих и отчислили, да начальнику караула подарков Дед Мороз навтыкал по самое «не хочу».
Григоращенко вздохнул.
- И вот теперь этот случай. Не хочу вас пугать, но не единственный, когда курсант погибает или калечиться. Тем более обидно, что до выпуска ему меньше года осталось, офицер без пяти минут. Хоть и говорят, что про мертвых - только хорошее, но лучше б его раньше отчислили. Устроили, тоже мне, драку с поножовщиной. Из-за чего, спрашивается? Кусок сиськи не поделили. Оттого, что пьяные, конечно. Трезвый кто из-за этого добра в драку полез бы? Вон сколько их по городу, бесхозных, трясется. Пальцем помани… А тут – раз, и в сердце…
Григоращенко пригорюнился, печально глянул на опорожнённый графин и решил, что пора закругляться.
- К чему это вам, товарищи абитуриенты, говорю? А к тому, что будете курсантами – и что б ни-ни! Отчислят без вопросов за употребление в нетрезвом виде. Станете офицерами - вот тогда пожалуйста, тогда сколько угодно. А пока прошу… и требую - на четыре года думать об этом забудьте! Даже дома, когда в отпуск поедите, за столом за родителей сто грамм - и баста. А друзья будут смеяться, спрашивать – скажите, ротный закодировал!
Собрав разбросанные на трибуне конспекты, Григоращенко скомандовал «Вольно» и в гордом молчании удалился в канцелярию…
. . .
Подкрался вечер. Прошла ночь. Наступило утро. День. И еще день. Жизнь, надо признаться, продолжалась. Смешной рыжий мальчик Долгов за две недели абитуры научился пускать дым через нос, плеваться сквозь зубы и нехорошо выражаться. Как-то раз, лёжа в неположенное время на заправленной кровати, Вова попытался подсчитать, сколько нехороших выражений он теперь знает. Получалось, что словарный запас его значительно обогатился. Только неистребимый акцент прибавлял к обычным выражениям свой колорит.
Бабушка прислала письмо - все хорошо. Маме она сообщила, что Владимир решил стать военным - очень рада. Вместо того, чтобы гонять с Николаевскими охламонами на речку, на танцы и лоботрясничать, он готов посвятить свое время просиживанию штанов и зубрежке… Так оно, наверно, и к лучшему. Матери невозможно содержать его в институте, а идти в армию - страшно. А здесь - сыт, обут, одет и вроде как под бабушкиным контролем.
Экзамены позади - тройка по изложению, остальные - «отлично» и «хорошо». Считай, что поступил, даже двоечников не всех выгоняют. Говорят, из них будут набирать резервную группу - взамен тех, кто «вылетит» на УПЦ до присяги.
А вот стоит ли? Пока хорошо. Но и дураку видно, офицеры стараются не «напрягать», не спугнуть раньше времени. Но а как себя чувствуют те, топот сапог которых каждое утро заставляет просыпаться? Привычка? Привыкнуть в жару сидеть в пыльных классах, не смея без команды попу поднять?! А что потом?...
Вове Долгову стало жалко свои лучшие годы и себя до жуткого желания закурить. И, может быть, он и пустил бы скупую мужскую слезу, если бы дружеское похлопывание по плечу появившегося вдруг Шамина не отвлекло его от грустных мыслей.
- Ты что, Вовон, квёлый?
- Вот, лежу. - Вова протянул распечатанную пачку, - Курэть хочешь?
Шамин и подошедший с ним Воронин вытянули по сигаретке:
- Ух, ты, «LM»! Хорошо живешь. А я уже все свои деньги в ЧеПКе проел. Теперь хожу, «стреляю». Кстати, когда у нас следующее построение?
- Пред обэдом, как обычно, у двух.
Паша и Ромка загадочно переглянулись:
- Значит, выход свободен?! Ты с нами? Айда!
Вова Долгов взглянул недоумённо:
- Какой выход? Куды собрались-та?
Заговорщицки оглянувшись, Паша Шамин процедил сквозь зубы:
- Купаться. На Волгу.
- Мы уже два раза были,- похвалился Ромка, - вода - молоко, - и сунул кулак с оттопыренным большим пальцем Долгову под нос, - во!
- Тык ведь не можно?..
Ромка презрительно сморщился:
- Можно – не можно. Детски сад! Боишься - не ходи, никто не заставляет.
- Да нет, иду, конэчно. Жара такай - я и сам думэл искупнуца, простэ одному в облом.
- Ладно, не ссы! - Паша одобрительно похлопал его по плечу, - мы осторожно, никто и не заметит…
Пристроившись к праздношатающимся, заговорщики дошли до «Дома офицеров». За «ДО» начинался участок забора, который не просматривался с территории училища и был заслонён деревьями с улицы. Тут же, через дорогу, располагался спуск к офицерскому пляжу. Свежевыкрашенные металлические ступеньки вели по обрывистому склону вниз к вышкам на берегу, рядом с которыми стояла армейская палатка и два курсанта в оранжевых спасательных куртках «тащили службу».
- Осторожно, верх забора в солидоле, «Ворона» прошлый раз всю футболку вымазал.
Долгов, готовый подпрыгнуть и ухватиться за верх металлического забора, осекся:
- И чыво тыперь?
- Не дрейфь, путь проторен!
Шамин пошарил у стены и достал припрятанную картонку, с одной стороны уже испачканную солидолом. Он подсадил Воронина, и тот, водрузив картонку на преграду, подтянулся и через секунду спрыгнул с той стороны.
- Давайте. Всё спокойно.
На гражданских небесах солнце уже не пыхало жаром, а было ярко и радостно. Окрестные жители выгуливали собак и детишек. На мальчишек с воинским долгом в глазах никто особого внимания не обратил. И они, пренебрегая металлическими ступеньками, спустились по тропинке к воде чуть левее окультуренного офицерского пляжа на пляж дикий. Высокие тополя прикрыли от возможной опасности. Великая река дразнила своей синей прохладой.
- А плавук у меня нэт.
- Ладно, девок тоже нет. Айда в воду!
Потихоньку народ прибывал. Местные жители, юноши призывного возраста, предпочитали купаться тоже на диком пляже. Наплескавшись вволю, наша троица балдела на песочке, покуривая и поглядывая не часы. Ближе к двум часам все загоравшие как-то вдруг сразу засобирались и почти организованным строем зашагали в сторону Великой стены. У «заветного места», заговорщики обнаружили, что здесь сгруппировалось не менее тридцати человек. Паша Шамин разочарованно сплюнул через плечо:
- Палево это - толпой через заборы лазить. Любой офицер за «кимо» поймает и к ротному отведет. И - ту-ту, до дома, до хаты.
Вова Долгов стал опасливо таращиться по сторонам, ожидая прибытия некоего коварного офицера, мечтающего схватить его за «кимо». Воронин оказался более хладнокровен:
- Брось. Пойдем в сторонке покурим, пока толпа рассосётся. А потом спокойно перелезем.
Они отошли метров надцать и уселись на лавочку рядом с парочкой пенсионеров, выгуливавших болонку. Резкий окрик прервал беспокойное ожидание. Из-за угла «ДО» выбежал старлей в сопровождении двух патрульных с красными повязками на рукавах и штык-ножами на поясе. Толпа у забора бросилась врассыпную.
- Спокойно, Вова, не дергайся, сидим, курим, - скомандовал Шамин.
Долгов покосился на товарищей: оба с беззаботным видом старательно заигрывали с собакой. Болонка радостно лаяла и носилась кругами от одного к другому, пытаясь ухватить за штанину. Патруль во главе с офицером пробежал мимо, по кустам, вслед за убегавшими. Через некоторое время погоня скрылась из виду.
- Уходим огородами!
Глупая болонка, думая, что с ней продолжают играть, припустила вслед за пустившейся наутёк троицей, лая вовсю, совершенно нарушая конспирацию. Пришлось для понятливости дать ей под зад. Трусливо заскулив, собачка побежала жаловаться хозяйке. Наконец, метрах в трёхстах абитуриенты остановились. Стрелка часов неумолимо продвигалось к двум, времени осторожничать и дальше не оставалось. Выбрав более-менее защищенный от посторонних глаз участок и проклиная все смазочные средства на свете, они с грехом пополам перебрались на территорию КВВСКУ. Курсантские батальоны под барабан шествовали на прием пищи.
. . .
Следующим утром, проснувшись, новобранцы узнали, что прошел последний день абитуры. После завтрака, как обычно, состоялось построение на центральном плаце. Подполковник Матвиенко и полковник Логинов выполнили необходимые формальности: один доложил о построении, другой доклад принял. Гаркнув: «Вольно», комбат начал свой монолог словами:
- Товарищи курсанты!
Дуновение лёгкого ветерка пробежало по рядам, но под строгими окриками взводных наступил полный штиль. Комары, наслаждаясь неподвижностью и обильностью животных, пиршествовали и пищали от удовольствия. В повисшей тишине комбат продолжил:
- Товарищи курсанты! Поздравляю! Двоечники отчислены, не желающие отсеяны… Все, стоящие здесь в строю, успешно сдали экзамены и зачислены в личный состав училища курсантами первого курса… Впрочем, ошибаюсь, не все. Среди нас есть такие товарищи, которым не место в наших рядах. Кое-кому из присутствующих отказано в зачислении по причине грубого нарушения дисциплины…
Рыжая облезлая дворняга, прикормленная отходами с кухни и бомжующая по ротным подвалам, как ни в чем не бывало вымаршировала на плац. Она любила сборища неподвижных человечков, но редко доставляла себе удовольствии поучаствовать. Дворняга медленно доковыляла до самого центра, огляделась и невозмутимо завалилась на бок у ног комбата. Логинов замер, а замполит зашипел и попытался отогнать обнаглевшую тварь, топая ножкой. Догадавшись, что сделала что-то не так, собачка согласилась немного переместиться и улеглась в командирской тени.
- Абитуриенты Синдеев и Родионов! Выйти из строя на шесть шагов!
Зычный бас полковника грозой пролетел над головами. Строй оцепенел. Каждый новобранец сравнил свою фамилию с услышанной, после чего эгоистично вздохнул: «Пронесло…». Все, кроме двоих . Сутулясь и шаркая ногами, двое несчастных предстали перед очами пятиста сотоварищей. Головы приговорённых опустились так низко, что первые ряды батальона разглядели затылки Синдеева и Родионова. Остальные, как не старались, видели только затылки впередистоящих товарищей. Комбат был неумолим:
- В среду перед обедом, около четырнадцати ноль-ноль, когда все сознательные абитуриенты готовились к приему пищу, комендант задержал этих молодцов за территорией. Что они делали там? Неоднократно нарушали дисциплину, перелазили через КПП и без сопровождения старшего купались на речке! Могли утонуть, понимаешь… Впрочем, я знаю, что в походе участвовали еще некоторые. Их фамилии известны…
Первые ряды потупили глаза, лиц остальных и до этого было не очень-то видно. Дворняга, обуреваемая любопытством, вскочила и, виляя хвостом так, что зад заносило из стороны в сторону, обнюхала вышедших из строя, будто собираясь по запаху отыскать соучастников.
- К тому же, комендант описал мне их лица! – закончил фразу комбат.
Первые ряды ссутулились так, что стоящим за ними стало невозможно прятаться за их спинами. Поэтому все новобранцы принялись внимательнейшим образом изучать носки своих бот или движение облаков на горизонте. Командиры взводов оборачивались, вглядываясь в лица подчиненных и словно вопрошая: «Кто, кто это был, гады?!».
- Что ж, путь нарушение дисциплины будет на совести тех курсантов, кто, так сказать, остался за кадром. Не пойман, не вор, понимаешь. Но вот эти абитуриенты…Синдеев и Родионов! Приказом начальника училища №… от … вы отчислены за грубое нарушение воинской дисциплины! Встать в строй!
Тела казнённых траурным маршем возвратились на свои места. Рыжая дворняга тявкнула и устремилась за ними. Комбат невозмутимо продолжил:
- А сейчас командиры рот зачитают списки личного состава согласно нового штатного расписания 2-го батальона. Прошу курсантов запомнить номера своих рот и взводов, а затем при перестроении занять места в соответствии с новыми списками. Командирам рот, приступить!..
Глава II. НОВОБРАНЦЫ.
Белыми кружевами разукрасилось синее небо. Птички хором воздавали хвалу Солнцу, кокотки-бабочки пудрились пыльцою цветов. Огородники огородили на огородах, рабочие «вкалывали» на работах и подработках, а «слуги народа» разлетелись с дружественными визитами по берегу моря-океана. В Камышинском Высшем Военном Строительном Командном училище старшекурсники отправились в отпуск, а зеленые новобранцы получили возможность мести бычки на всей территории.
А затем наступил хаос. Похлеще частиц из закона о «Броуновском движении», первокурсники забегали из роты в роту, из канцелярии в кубрик и обратно. Они вылетали в курилку, из курилки в каптерку, из каптерки в Ленинскую комнату и, намагниченные командирами, формировались во взвода. Новое штатное расписание рушило сложившиеся коллективы и связи, создавая новые. В ряды приезжей абитуры добавились камышане, сдававшие экзамены ранее и не знавшие абитуриентского карантина. Командиры взводов пытались опознать новый личный состав, а личный состав носился с рапортами о переводе в другие роты к другим командирам. Кан-целярии осаждали орды просителей, упорно не желающих мириться с тем, что другу по детскому садику Петя положено служить в 8-й роте, а ему, Ване, в 10-й.
Только к ужину беготня замедлялась и зеленый улей начинал успокаиваться.
. . .
- Войти можно? - Василий Концедалов, обойдя столпившихся перед Ленинской комнатой сотоварищей, протиснулся в дверь.
- Можно Машку за ляжку да козу на возу. А здесь говорят «разрешите». И, вообще, вы к кому обращаетесь?
Незнакомый старший лейтенант с ну, очень курносой физиономией нетерпеливо переписывал своих новых подопечных. Его волосатые руки, выглядывающие из-под коротких рукавов форменной рубашки, казались более привычны к спортивным снарядам, чем к авторучке. Приглашая очередного новобранца в Ленинскую комнату, где он временно организовал передвижной штаб 62-го взвода, старлей представлялся:
- Нюхтин. Михаил Иванович. Ваш командир взвода.
- Товарищ старший лейтенант, разрешите войти?
- Ну, теперь другое дело. Валяй, раз зашёл.
- Подпишите рапорт!
Рапорта о переводе Михаил Иванович подписывать не спешил. Повертев бумажку в руках, он приступил к расспросам:
- Это Ваш аттестат?
- Мой.
- Педагогическое училище по какой специальности закончили?
- Преподаватель физкультуры.
- Экзамены с какими результатами сдали? Физо - пять?
- Товарищ старший лейтенант, рапорт подпишите!
- Не спешите, Концедалов, - старлей разгребал сваленные на столе записульки, отборочные тесты и прочие нужные бумажки, водя своим курносиком сверху вниз справа налево и сохраняя непробиваемое выражение лица:
- У Вас неплохие результаты анкетирования…
- Товарищ старший лейтенант!
- В девятую роту желаете переводиться? Укажите причину.
- Я на абитуре там был. Друзья у меня там. И вообще…
- А я бы хотел Вам предложить должность заместителя командира взвода. Думаю, Вы бы справились. Что вы об этом думаете?
. . .
Курсант Концедалов отыскал Сергея Ченина в седьмой роте, располагавшейся на втором этаже желтой казармы. Товарищ, как они и договаривались, настрочил тоже рапорт о переводе в девятую, и теперь терпеливо выстаивал очередь перед канцелярией в ожидании резолюции ротного.
- Серёга, - схватил он друга за руку, - вовремя я тебя нашёл! Давай переписывай рапорт, переводись в шестую…
Ченин посмотрел недоумённо.
- Что случилось-то?
- Понимаешь, взводный предложил стать его замом…
- Понятно… Ты же всегда хотел свободной жизни?
- Да, правда… но кто более свободен - простой курсант на побегушках, или командир, отдающий приказание?
- Логично, - согласился Ченин, - но, говорят, чистые погоны - чистая совесть…
- И это я слышу от человека, сознательно пожелавшего испачкать свою совесть двумя лейтенантскими звёздочками?
- Убедил! Ладно, иду переписывать рапорт…
. . .
Командиром шестой роты оказался шустрый маленький карапуз, вылитый Карлосон. То ли из-за этого сходства (а у Карлосона, если вы помните, имелся моторчик с пропеллером), то ли из-за того, что фамилия ротного была Мотренко, офицеры и курсанты за глаза называли его просто «Мотор». Особой тайны из этого никто не делал, тем более, что у майора Мотренко моторчик, однозначно, был.
Командир 6-й роты жил под девизом – «Ни секунды покоя, ни себе и ни людям!» Воробьем скакал он по роте, чирикая на курсантов, поклевывая дневальных, впархивая на пол хвоста в свое гнездышко - канцелярию, откуда мгновенно вылетал обратно. На построениях, поучая своих «птенцов», майор Мотренко имел привычку глубоко засунуть руки в карманы штанов и долго там что-то поправлять. Подчиненные так привыкли к этому рукоблудию, что скоро просто перестали замечать. Тем более, что желающих поинтересоваться у командира, что же он там потерял и ищет, находилось не много. Только комбат иногда, вставляя очередной «пистон» ротному, сурово приказывал, наконец, вытащить руки. Комбата майор боялся, и руки послушно распрямлял «по швам». Но не надолго…
Из личной биографии майора новобранцы узнали, что по-настоящему в войсках их любимый «Мотор» никогда не был. Виктор Палыч Мотренко обучался в стенах данного училища и именно в шестой роте. Так сложилось, что сразу после окончания КВВСКУ он, молодой лейтенант, за заслуги, о которых в биографии умалчивалось, получил возможность остаться на должности командира взвода в своем родном подразделении. Лейтенант служил, постепенно приобретая звездочки и дурные привычки, но теряя волосы. И вот моложавый майор, знакомый с живым солдатом по картинкам устава и через программу «Служу Советскому Союзу», последствии - «Служу Отечеству», производит очередной набор курсантов, дабы подготовить из них настоящих офицеров для отправки в войска…
- Что, товарищ курсант, имеете желание служить именно в нашей роте? - встретил «Мотор» Ченина, заглянувшего в канцелярию с подписанным рапортом о переводе. - Похвально-похвально… Слышали, наверное, что 6-я рота - лучшая во всех отношениях?
- Да я, понимаете…
- Понимаю, - абитуриентом у нас были…
- Да, нет… У меня…
- А, припоминаю! Ваш брат учился под моим началом, много хорошего рассказывал? Двоюродный братик-то. Фамилию запамятствовал, - и ротный качнулся на стуле, засовывая руки в дыры карманов, которые давно намеривался зашить.
- Напомните-ка фамилию…
- Да, нет, товарищ майор. Просто друга распределили в вашу роту, вот я за ним и перевёлся, - сумел, наконец, вставить слово проситель. - Зачислите меня, если можно, в 62 взвод!
- Ага, понимаю, - освободил, наконец, Виктор Палыч руки и принялся листать представленные ему документы. Нечто его заинтересовало.
- - Рисуете, значит? – поинтересовался он.
- Окончил художественную школу…
Ножки стула жалобно поскрипывали под беспокойным задом Карлсона, в то время как руки убеждались, все ли в порядке.
- Не плохо, не плохо… Очень даже хорошо! Что ж, не будем вам шпильки в колёса вставлять, пойдете в 64-й взвод к капитану Мищенко.
- Так я же в 62-й хочу!
- Я бы с удовольствием, но там - комплект! - заявил Мотренко, и, намекая, что разговор окончен, попросил пригласить в канцелярию следующего…
. . .
Командир 64-го взвода - сажень в плечах, кровь с молоком капитан Мищенко Алексей Станиславович - застроил своих новобранцев напротив спального помещения. Переодетые в б\ушную, выгоревшую и вытертую военную форму образца сорокового года, новоиспеченные курсанты лыбились и преданно смотрели в глаза своему командиру.
«Форма восемь - что имеем, то и носим!» - Заявил старшина 6-й роты, прапорщик Бурмистров, выдавая новобранцам папины галифе и гимнастёрки, списанные на тряпки ещё при жизни великого генералиссимуса. Новую форму обещали выдать позже, перед присягой. «Всё равно на УПЦ штаны протрёте!» - Объяснил Бурмистров. Что такое УПЦ, и почему форму там протирают до дыр, можно было только догадываться.
Озорные солнечные зайчики скользили по грядушкам кроватей, по потолкам и медным бляшкам. Курсантские желудки шумно переваривали поглощённую перловку. Капитан Мищенко обедал дома, и теперь спичкой аккуратно выковыривал застрявшее в зубах мясо.
- И чего это вы такие довольные? – поинтересовался он.
Строй польщено заулыбался. Только что назначенный замкомвзвода, отдернув упрямо топорщившийся из-под ремня хвост гимнастёрки, ответил за всех:
- Да просто погода хорошая. Лето. Может, на речку? Строем, как положено?..
- Ну, ну, на речку, значит? Что ж, дело хорошее. Баттерфляй. Синхронное плавание… Только сначала не мешало потренировать синхронное пользование формой. Не будем же мы перед купальщицами позориться, оголяясь кое-как? Итак, начнем с тренировки выполнения команды «Отбой» - «Подъем». На раздевание и аккуратное складывание формы на прикроватных тумбочках вам 45 секунд, а на сон и скорейшее облачение снова в форму…
- Восемь часов!
- 2 минуты. Но по просьбе особо разговорчивых время «сна» сокращается до 1-й минуты. Всем всё понятно? - Мищенко разломил отслужившую спичку и посмотрел на часы. Строй напрягся в ожидании команды.
- Взвод, отбой! 45 секунд!
Курсанты, руша стулья и пихая друг друга, бросились к своим койкам, на ходу стаскивая сапоги и освобождаясь от ремней. В разные стороны полетели портянки, пилотки и пуговицы. Кое-как побросав форму, сверкая синими трусами до колен, щучкой ныряли под одеяло. Последним, не спеша стянув галифе и утрамбовав гимнастёрку, «уснул» Ханафин Домир. С некоторых пор он предпочитал засыпать последним. Командир подытожил:
- По Ханафину - две минуты сорок пять секунд. Форма разбросана. Глаза открыты. Налицо явное нарушение устава.
Капитан сделал круг по спальному помещению и, подойдя к одной из кроватей, откинул одаяло:
- Ноговицын, а ты почему в штанах улёгся?
- Это не штаны, товарищ капитан, это памперсы...
- Зеленые у тебя памперсы!
«Спящие» загоготали. 64-му взводу привиделся сон о Древнем Риме, который кровь из носа нужно было спасти своим гоготом от нашествия врага. Кажется, и на этот раз Рим оказался спасён.
Подождав, пока Ноговицын избавиться от своих «памперсов», Мищенко продолжил:
- И вот спите вы сладким сном. Глаза у всех закрыты. Я говорю - «закрыты»- Ханафин. Вот так. Во сне видите мать вашу. Хорошо. Тепло. Завтра суббота… И вдруг сквозь сон слышите команду… «Равняйсь!» Ты чего, Ноговицын, за памперсы схватился? Команды невнимательно слушаешь? Это дежурный по роте шутит, скучно ему на тумбочке стоять…
- Да за такие шутки…
- Ну-ну… «Взвод, подъём! Форма одежды № 4!»
Летописцы жаловались, что татаро-монгольские орды носились по Русской земле с улюлюканьем, мешая спать мирным жителям. От недосыпа в русский язык интегрировали такие слова и выражения как «погром», «бардак», «Будто Мамай прошёл» и «Мать вашу». С помощью русских баб мамаевы войны были обезврежены, ассемблированы и одомашнены. На это понадобилось триста лет. Сколько ещё понадобиться времени, чтобы на научном уровне уничтожить гены бардака, сказать трудно. Эти гены заставляют нормальных людей чувствовать себя «татарской ордой» даже если они – новобранцы. На ходу натягивая штаны и судорожно запихивая портянки по карманам, подопечные Мищенко прыгали в строй, опрокидывая стулья и перелитая через койки, с грохотом, от которого Мамай в одноимённом кургане беспокойно ворочался. Капитан же остался доволен:
- Минута сорок пять секунд. Плохо…
- Уложились, товарищ капитан?
- А теперь: «Сапоги снять! Портянки к осмотру!»
Босоногие, с оттопыренными карманами, курсанты загрустили.
- Что ж, будем добиваться образцовой заправки формы перед сном и полной комплектности курсанта при постановке в строй! - заявил Мищенко, и всё началось по новой. За окном девчонки в юбчонках семенили на пляж. Прохожие, улыбаясь, подставляли ласковым лучам свои лица. Солнечные зайчики короткими шажками от окна к окну бежали куда-то. Успокаивало лишь то, что в соседнем спальном помещении командир 62 взвода старший лейтенант Нюхтин начал строить своих новобранцев. Те довольно лыбились и преданно смотрели в глаза своему командиру.
- У нас по плану, - начал Нюхтин, - тренировка выполнения команды «Отбой» - «Подъем». На раздевание и аккуратное складывание формы на прикроватных тумбочках вам отводиться…
И понеслось…
. . .
- Рота, выходим строиться на утренний осмотр!
Дежурный по роте Шихов повторил свою команду, пожалуй, раз двадцать. Он был ответственным курсантом до боли в ушах. Перед первым утренним осмотром Мотренко наметил произнести напутственную речь и приказал дежурному построить роту пораньше. Личный же состав сплошь состоял из несознательных товарищей, вяло стелющих кровати, без блеска в глазах начищающих сапоги и медленно справляющих свои естественные надобности. Пришлось Шихову побегать, пошуметь и понервничать. Наконец, «равнение на лево» - и дежурный по роте замаршировал в канцелярию с докладом.
- Что-то, вы, батенька, задерживаетесь, - клюнул его «Мотор». Было трудно определить, сердится ли он, или так, привередничает. Шихов позволил себе оправдаться:
- Но на моих часах…
- Запомните, товарищ курсант! - Мотренко выпорхнул из канцелярии, - У меня часы - командирские, а у вас - все остальные… Вольно!
- Товарищи курсанты! - Виктор Палыч начал как по писанному. – Вчера многие из вас впервые надели военную форму. Теперь эта рота - ваш дом родной, а мы - ваши отцы-командиры. Да, будет нелегко. Кто не согласен - пишите раппорт. Как говорится, кобыла с возу, бабе легче. О чем это я?.. До выпуска осталось четыре года. И нужно учиться, учиться и еще раз учиться, чтобы не ударить в грязь лицом. Ведь офицер - это звучит гордо. Вот я, например, окончил военное училище почти с золотой медалью. Потому, что был дисциплинированным курсантом. Можно ли хорошо учиться, если ты не подшит, не побрит и, извините, не подмыт? Если в тумбочках и под кроватями грязь, паутина и разный триппер? Конечно, нет. На утреннем осмотре командиры проверят, насколько процесс обучения готов начаться, а так же девственность ваших подворотничков и заправку постелей. Утренний осмотр - важная часть процесса становления вас как солдата и будущего офицера. Чистота - залог успеха, все знают?
Рота дружно кивнула. Мотренко закончил хитрую манипуляцию по своим карманам, поддернул штаны вверх и, высвободив, наконец, руки, козырнул:
- Прошу приступить к утреннему осмотру!
Дежурный по роте засуетился и, заскучавшие было новобранцы, ожили: кто драил медную бляшку, кто любезно демонстрировал командиру отделения криво пришитый подворотничок. Взводники бродили по спальным помещениям, выворачивая содержимое тумбочек и задирая углы матрасов. Старший лейтенант Нюхтин первым закончил свой дозорный обход и принял доклад замкомвзвода о результатах утреннего осмотра: недостатков обнаружено не было.
- Значит, Концедалов, нет недостатков? Ну, тогда я вам на них укажу! - Курносый нос развернулся в сторону великана Меркотана. - Почему вы не бриты, товарищ курсант?
- Э? Кто? Я, да?
- Ну, конечно, я же к вам обращаюсь!
Отрицать сей факт не имело смысла. Особенность южного организма состояла в повышенной волосатости, и синеватую щетину Меркотана даже после тщательного выскабливания было заметно за версту.
- Вай! Бритвы кончилысь...
- А почему вы ее не купили?
- Кто, я, да?
- Ну, не я же!..
Сверкнув белками, Нюхтин обратился к Канавцу.
- Это ваша кровать первая у окна во втором ряду?
- Это смотря откуда считать…
- Разговорчики! У вас под матрацем я обнаружил кучу вонючих носков.
- Да, их постирать нужно…
- Вы предлагаете мне их постирать?
Нюхтин шагнул вперед и подцепил подворотничок Нестера:
- Товарищ курсант! У вас воротник прошит насквозь белыми нитками. А я вчера битый час объяснял, как и что делается. - Подшива с треском оторвалась и оказалась в руках командира взвода. - Показываю еще раз. Медленно. Для тех, кто в шлеме и на бронепоезде. Сгибаете материю и получаете одну щель, а не как у вас - восемь. Привыкайте к одной щели, - взгляд командира оборвал смех. – Вот в таком положении - пришиваете. Аккуратно. Строчкой - внутрь. И чтобы нитки из-за ушей не торчали, понятно? – Тут дежурный по роте заголосил, напоминая, что необходимо заканчивать и отчаливать на завтрак. – Ладно, – закруглил осмотр Нюхтин, - в свободное время проведем дополнительное занятие…
. . .
На утреннем разводе комбат приказал личному составу приготовиться к убытию в Учебно-полевой центр. На подготовку к отъезду давались сутки: начать и кончить.
Старшины рот, хранители имущества, чародеи продпайков знают, сколь это хлопотное дело - снарядить растяп-первогодков всем необходимым, а потом еще умудриться хотя бы часть имущества заполучить назад. Кредитом и выбиванием долгов в шестой роте занимался старший прапорщик Бурмистров. И хотя с каптерками и старшинами часто ассоциируются млекопитающиеся из семейства грызунов, но раскормить грызуна до медвежьих размеров прапорщика Бурмистрова – такая задача под силу только Уолту-Диснею. Алексей Иванович Бурмистров был огромен, волосат и косолап. Впрочем, долгая армейская служба на повышенных тонах с матерком сыграла с ним злую шутку: глухой бас Алексея Ивановича самопроизвольно и неожиданно для него самого переходил в противненький писк, словно кто-то за кадром брался переводить рев сибирского мишки на китайский. Выглядело это примерно так.
- Товарищ прапорщик, товарищ прапорщик! Поменяйте, пожалуйста, портянки, - кружится проситель вокруг неподвижного прапора.
- Хорьошие порьтяночки, хорьошие,- ласково попискивает тот в ответ.
- Товарищ прапорщик, какие же хорошие? Узкие, как бинт. Ногу не закрывают. Мозоли!
- Хорьошие порьтяночки, хорьошие…
- Какие же хорошие?
- А НЕ ПОШЁЛ БЫ ТЫ! – Вдруг громыхал прапорщик басом.
Эффект потрясающий: курсанта слегка контузило, отбивало мелочные проблемы и заставляло проникался чувством глубокого уважения к глобальности задач, стоящих перед товарищем прапорщиком.
Бурмистров сумел превратить свою каптерку из обычной берлоги в сказочную пещеру Али-бабы. Выбранный им по непонятным критериям из ста новобранцев вислоухий каптерщик Захарченко под пристальным взглядом хозяина сокровищ выдавал под роспись солдатские причиндалы. Шайки курсантов-разбойников атаковали святыню. Заветное «Сим-сим, командир роты приказал» открывало доступ к плащ-палаткам, фляжкам, котелкам, вещмешкам, лопаткам и прочему без счета. Скоро вся взлетка наполнилась копошащимися неуклюжими карапузами, пытающимися повесить на себя все то, что низвергнулось из глубин каптерки. Рыдая, из оружейной комнаты получали автоматы, штык-ножи, подсумки с четырьмя магазинами, противогазы. Хилые плакали сидя, особо стойкие пытались сохранять спокойствие и равновесие. Земное притяжение, во главе с придумавшим его Ньютоном, были повсеместно объявлены врагами №1.
. . .
Прибалдевших первокурсников подняли с постелей в шесть ноль-ноль. Сотни ног забарабанили по полу. Столько же - по потолку. Казарма проснулась одновременно, роняя сапоги, опрокидывая и двигая мебель. Взводники орали что-то очень умное. Ротный чирикал по взлетке. Весело, хорошо. Заспанные, совершенно ошарашенные новобранцы, смутно соображая, падали в строй. Начиналась настоящая армейская жизнь.
Обрастая одеждой и оружием, новобранцы пытались следовать чередующим одна другую командам. Шутка ли: предстояла поездка черте куда, в неизвестность… На лицах же офицеров не было и тени тревоги о приближающейся разлуке с семьей. Лишь исход заключенного накануне пари их беспокоил: тот, чей взвод окажется самым нерасторопным, в УПЦ «проставляется» первым. Не повезло командиру 61-го взвода капитану Школьнику: все уже доложили Мотренко о готовности выдвинуться на завтрак, когда из туалета показался курсант Сорокопудов. Коля спокойно подцепил оставленный на койке автомат и занял свое место в строю.
- По нужде. - Парировал Сорокопудоп грозный окрик своего командира.
- Замкомвзвод! Поставите Соркопудова в первый же наряд! Три раза!
- За что? – Удивился провинившийся.
- По нужде, - обосновал свое решение командир.
Рота, наконец, собралась и вооружилась «по полной». Обвешанные амуницией как новогодняя елка гирляндой, новобранцы дышали тяжело. Еще через полчаса, подгоняемые командирами, живые погремушки упаковались в тентованные «ЗИЛы» и яркой подарочной колонной растянулись согласно указанного маршрута.
Глава III. У П Ц.
Вырулив за ворота КВВСКУ, автоколонна растянулась по городским окраинам. Первокурсники, забираясь друг другу на головы, сгрудились, пытаясь через дырявые тенты вдохнуть свежего воздуха и разглядеть хоть что-нибудь там, на свободе. Гражданская жизнь без командирского надзора казалась уже навсегда потерянным раем.
А свобода гуляла так близко! Вот спешат незнакомые девушки – не спешите, махните же ручкой! Вот прохожий остановился пропустить, поглазеть на колонну. Вот старшекурсник в парадной форме мчится куда-то, давая отмашку руками: раз-два, раз-два! Даже один он марширует в ногу. Счастливчик, для них УПЦ позади. Галдя, ухая и улюлюкая, новобранцы катили по улицам, оживляя их, но очень скоро вывернули на загородную шоссейную дорогу, и бурное веселье мало-помалу само собой улеглось.
В тентованных «ЗИЛах» гулял ветер: хлюпая брезентом, напор встречного воздуха через смотровые окошки и дыры выгонял надоевшую всем жару. Сквозняки, как хорошие домохозяйки, выколачивали пыль. Пыльный хвост тянулся от первого «ЗИЛа» ко второму, от второго - к третьему, и так далее до самого последнего. Водитель же последнего рулил в туманном смоге, ориентируясь лишь по габаритам впереди идущего. Новобранцев шатало, качало и укачало. Кто как, сидя, лежа и полулёжа, расположившись на деревянных шестах-лавочках в зависимости от ранга и жира, побросав под ноги автоматы, а под головы - вещмешки, погрузились они в дорожную дрему. Подскакивая на стиральной доске дороги, батальон 1-го курса приближался к заданной цели.
Через час с небольшим первый «ЗИЛ» свернул на «грунтовку», разбудив прикорнувших пассажиров. Машины выруливали по колее, ныряя на ямах и колдобинах до синевы на курсантских задницах. Пыль тучей поднялась из-под колёс, организовав показательное Солнечное затмение. Наконец, «ЗИЛы» затащились на холм, с которого дорога резко ухнула вниз. Внизу затаился коварно тот самый учебно-полевой центр.
Прямо под склоном начинался дикий сад, прореженный какими-то недостроенными непонятного назначения сооружениями. За садом размещалось несколько низеньких одноэтажных зданий, сараи, склады. Чуть поодаль - двухэтажное кирпичное здание офицерского общежития с маленькой офицерской кухней и санчастью на первом этаже. Тут же рядом - огромный панельный четырехугольник курсантской столовой, с окнами в человеческий рост и хороводом труб на крыше. Впритирку со столовой - несколько рядов ядовито-зелёных рукомойников и желтая облезлая баня. В центре УПЦ - плац, размерами значительно меньше, чем в училище, но тоже вполне впечатляющий. С левой стороны от него возвышалось несколько панельных учебных корпусов в два этажа, когда-то синих, а теперь белёсо-голубого цвета, с правой - огороженный участок хранения техники, заваленный ржавым хламьём. Между плацем и офицерским общежитием - взводные классы для занятий на самоподготовке. За плацем - квадратное огороженное поле, с одного края которого забетонированы участки под установку палаток, а с другого - дополнительные ряды рукомойников и два огромных каменных туалета с белыми пятнами хлорки даже на крыше. Все это в окружении холмов с редкой растительностью, меж которыми протекала речушка с забытым названием. Эту преграда легко форсировалась вброд, а для тех, кто боялся замочить ноги, кинули деревянный мосточек. На холмах ощетинились укрепрайоны, полевые классы и стрельбища. Смотровая вышка в четыре этажа на краю стрельбища торчала маяком, видным из любого угла в радиусе трех километров, ночами освещая окрестности лиловым светом, отпугивая колхозников и крокодилов.
Спустившись с горы вниз, машины затормозили на плацу. Курсанты, брякая амуницией, горохом высыпались на землю...
. . .
Утро начинается с подъема, муки начинаются с зарядки, служба начинается с развода, - поется в тихой курсантской песне, совсем не так, как в песне строевой.
На утреннем разводе комбат заявил, что легкой жизни в УПЦ никому не обещает, после чего поздравил Нюхтина с получением очередной капитанской звездочки. Курсанты выло аплодировали. Нюхтин загадочно улыбался. Так, улыбаясь, он и побежал вместе со своим взводом на занятия в поле. Пыль и жара потянулись следом.
Курсант Воронин, тяжело вооруженный штык-ножом, с ночи сторожил оружейку 6-й роты, на УПЦ называвшуюся «зверинцем». Действительно, сходство с зоопарком прослеживалось: низенькую кирпичную берлогу оружейной комнаты по периметру окружало двухметровое проволочное ограждение, и в этом вольере бродил днем и ночью дневальный. Тут же, внутри периметра, была отрыта нора - окоп для отражения штык-ножом явного нападения противника. Запертые на своём посту дневальные использовали нору как выгребную яму, о чём свидетельствовал характерный сладковатый запашок из нее. Говорят, что, согласно устава, в данном месте предусмотрен окопчик для стрельбы с колена, но с прошествием времени, при наличии доказательств осквернения поста, приходилось углублять позицию. В результате получился окоп в полный рост.
Роты убежали на занятия. Полевой лагерь, освобожденный от человеческого насилия, стал похож на театральные декорации. В отсутствие движения и в присутствии зависшего в зените Солнца, Воронин обнаружил, что время идет не особенно быстро. Единственным доступным ускорителем являлся сон. Изнывая от жары и безделья, дневальный освободился от пропотевшей формы и со словами «Враг не дремлет, а кто дремлет, тот не враг» вытянулся в тенечке на траве головой в сторону приближения вероятного противника.
- Сейчас бы домой! Пацаны с девчонками, небось, из речки не вылазят, жарища-то! На Дону хорошо - водица синяя, прохладная, хочешь - в салки играй, хочешь - рыбу лови. Никто над душой не стоит, разве что мать иногда на огороде «припашет», да отец перегар учует и пригразит по шее надавать. Но что отец? Сам не святой! Если что, завсегда к бабке убежать можно. У неё там по-над забором малины, хоть жопой жуй! Ни сампо, ни физо…
Где-то на «малине» Воронин задремал, и от «физо» вздрогнул уже во сне. Когда Солнце заглянуло в тенечек проверить, что же он там делает, дневальный очнулся, имея шум в голове и обезвоживание по всему организму. Посмотрев на часы, Воронин понял: случилось страшное, его забыли сменить. Нужно срочно напомнить о себе. Перекинув охапку формы через забор, он запрыгнул на сетку обезьянника и быстро форсировал преграду. Дежурный по 6-й роте Калачёв спал в палатке, сложив обе руки под голову и поджав под себя босые ноги.
- Сэм, - затормошил его Воронин, - меня кто меняет?
- Луцк,- промычал дежурный, не открывая глаз.
- И где Луцк? Час уже лишний парюсь…
- Не знаю,- дежурный, свернувшись калачиком, упорно не желал просыпаться.
Воронин выглянул из палатки – на посту «под грибком», аналог ротной «тумбочки», скучал дневальный Кокарев, что-то малюя на листочке. Курсант Озеров, которого Кокорев сменил на посту, распоясал ремень и направился отдыхать в палатку.
- Кокорев, ты меня меняешь? – на всякий случай поинтересовался Воронин.
- Нет, Луценко.
- И где он?
- Не знаю.
- Короче, я тоже не знаю, мое время вышло. Пост сдал, пост принял. Ищите Луцика, а я не лошадь – стоя спать,- констатировал бессменный дневальный и потопал баиньки.
Полы брезентовой палатки раскалились на солнце и обдавали жаром доменной печи. Притаившиеся по углам комары, заметив движение, оживились. Спрятав штык-нож под подушку, Воронин бухнулся на матрас и еще долго ворочался, пытаясь найти единственно удобную позицию, покрываясь противным потом и отгоняя паразитов.
- Смирно!- заголосил дневальный.
Сквозь дрёму Воронин услышал его доклад командиру роты. Ещё через минуту бритая макушка Кокарева нырнула в палатку:
- «Мотор» зовёт!
- Ё моё, поспать не дают, заебали! – забубнил Ромка и, как был, в сапогах и майке, вывалился из палатки.
«Под грибком» Мотренко «имел» Калачёва, прискакавшего в тапочках и на ходу застегивающего мятую форму. Ротный от возмущения достиг невозможного – его руки выскочили из карманов, и теперь он махал ими, как крыльями, надрываясь в петушином крике:
- Дожили! Оружейняя комната без дневального! Вы бы еще знамя оставили! Службу нести не умеете! Отец - уважаемый человек, а сынок!..
- При чем тут мой отец? - огрызнулся спросонья Калачёв.
Отца курсанта Калачева трогать, действительно, не стоило: на должности директора Камышинского пивного завода в городе он являлся лицом не менее известным, чем начальник военного училища. А может, даже и более. Неловку поузу разрешило появление Воронина - Мотренко накинулся на него:
- Спите?! Раздеты?! Дневальный! Все нарушаете! Вы с поста ушли! Ваше место - в армии, вас там за это быстро в решётку посадят!
- Так я того, отдыхающая смена,- пробурчал себе под нос Воронин, но его слова утонули в шумовом сопровождении командира роты:
- Кто вам сказал, что вы отдыхаете? Дежурный? Вы говорили, Калачев? Нет! Ваше место - туалеты мыть! Почему на посту никого?!
Мотренко раздулся, распушил хвост и совершал запугивающие наскоки, трясся крыльями и корпусом. В груди его булькало от одной мысли, что комбат мог лично проверить наряды, и сейчас бы имел таким же Макаром его.
- Курсант Воронин! Я вам объявляю три наряда! Нет, пять нарядов вне очереди, через день! А вам Калачев… Вам ясно, Калачёв?
- Так точно, ясно, - заверил его дежурный.
Калачёв, наконец, справился с крючочком на воротничке, и вытянулся перед ротным по стойке «смирно».
- И пусть этот курсант надолго запомнит, как спать в нарядах!- добавил Мотренко, подтянул ремень, фыркнул, развернулся и полетел в сторону офицерского общежития.
- Комбату жаловаться побежал,- предположил Воронин.
- Да нет, Нюхтину пистон вставит, а комбату докладывать не станет. Что он, враг себе, что ли? - резюмировал Калачёв,- а ты чё, Ворона, с поста слинял, совсем офигел, что ли?
- Да моё время давно вышло. Ты же сам сказал, меня Луцк менять должен!
- Ничего я тебе не говорил. У Луцика понос с утра. Я его в санчасть отправил. Понял?
- Ну, а менять меня кто будет? Сейчас тоже недержание начнётся…
- Нюхтин тебя сменит. Как ему «Мотор» выговор объявит, он нас потом еще долго менять будет,- Калачёв сделал страшные глаза,- давай, вали к оружейке, чего ждешь?
- Ага, значит, я ещё и виноват остался,- пробурчал вечный дневальный, с ненавистью глядя в сторону «зверинца».
- Ну, а кто, я что ли? И штаны одеть не забудь…
- Спасибо, не забуду,- и Воронин с тяжёлым сердцем поплёлся продолжать службу.
. . .
- Товарищ подполковник! 62 взвод в количестве 24-х человек, по списку 28-мь, четверо - наряд, на занятия по огневой подготовке построен. Дежурный по взводу курсант Канавец!
- Воно! Жунаист, сдеате необходимы поетки в жунал. Взвод, саись!
Посреди поля на деревянных столбиках, глубоко закопанных в землю, закреплена стандартная школьная доска, а перед ней вырыто некое подобие маленького амфитеатра. Курсанты, подталкивая друг друга, быстренько разместились, и, положив на колени планшеты, а под задницы - сумки противогазов, приготовились записывать. Автоматы и сапёрные лопатки наконец-то сброшены, а по рукам пошли фляжки с водой. Августовское полуденное солнце пробиралось под пилотки и выступило испариной. Первокурсников разморило и неудержимо клонило в сон. Подполковник Саватеев гнусавым голоском продолжал диктовать свою лекцию.
- Таищи куанты! Патон состоит из гизы, пуи и пооха. Пуя состоит из стяного седечника, покытого тампаком.
Убаюканные монотонностью преподавателя, непроизвольно смыкались веки и дружно клевали носы. Солнце беспощадными лучами обжигало наклоненные затылки. Преподаватель периодически возмущался:
- Таищи куанты! Еси вы не буете пиать, я Вам посавлю не хоошую отмету пиямо в жунал. И сдеаю запись в теади замечаний. Путь поом ваи комадиы сами разбиаються!
Как будут разбираться командиры и то, что без назначения виновных они не успокоятся, понятно. Поэтому аргументы подполковника действовали, и на некоторое время внимание слушателей возобновлялось. Призывая на помощь всю свою смекалку и усидчивость, чтобы не плюнуть и не перестать конспектировать речь картавого преподавателя, курсанты скрипели сердцем и ручками. В материале, излагаемом подполковником Саватеевым, оказалась куча новых незнакомых терминов, но никто, убей, не понимал, толи записывать в точности, как произносит преподаватель, толи добавлять в каждое слово «р», «л» и другие съеденные согласные. При этом никаких учебников и другой вспомогательной литературы и не предвиделось. Лекция считалась секретной, а отсутствие учебного пособия по данной теме оправдывалось требованием строжайшей конспирации. Предполагалось, что подполковник картавил слова специально, согласуясь со словарем для военных. Впрочем, во время семинара никакие аргументы на препода не действовали – материал необходимо было знать.
- Таищи куанты! Заисовываем в тетадях вместе со мой, - Саватеев взял в руки мел и попытался провести прямую линию на доске. На третьей попытке это у него, наконец, получилось, - Таищи куанты! Беу ченый мел, чёбы обозачать исходую позицию стельбы, и краный мел, чёбы исовать таектоию пуи. Как того тебует «Утав». За чёный я усовно обозачу беый мел…
Солнышко в упор распекало неподвижные мишени. Теплая вонючая вода во фляжках кончилась. Спрятавшись от командирского ока за спины впередисидящих, последние ряды задремали, продолжая водить рукой. Один несчастный с ужасной гримасой на лице усиленно тянул руку.
- Таищ куант, чё вы хотеи?
- Курсант Дорофеев! Товарищ подполковник, разрешите в туалет?
- Тут нет туаэтов. Тепите до коца заятий.
Дорофеев, пытаясь встать по стойке «Смирно», как того требовал «Устав», пританцовывал на месте:
- Ну, товарищ подполковник, я в сторонку отойду.
- Какая стоонка? До коца заятия всео адцать минут. Вы в состоании потепеть, вы же содат!
- Ну, товарищ подполковник! - отчаянно взмолился Дорофеев, взывая к состраданию оппонента. Но Саватеев невозмутимо взялся за мел:
- Вы мея отвекаете от темы заятий - поучите заечание в тетадь…
Меркотан потянул Дорофеева за штанину вниз, делая большие глаза:
- Э! Пухлый, садысь, замчаные запишет! Есть у тэбя фляжка - вот и ссы, дорогой, на здоровье...
Дорофееф испугано покосился на Меркотана, ещё раз страдальчески закатил глаза и плюхнулся на своё место искать фляжку...
. . .
По-над дорогой, на которой погибал от Солнца и пыли 64-й взвод, росли кусты отличной дикой смородины. В этих кустах копошился какой-то местный дедушка Мазай, облаченный в фуфаечку на голое тело. Рядом виляла хвостом охотничья болонка с боками, сплошь усыпанными репьём и колючками. Взвод карабкался на пригорок, а Мазай шамкал беззубыми дёснами кисло-сладкие ягоды да только приговаривал вслух:
- А вот эту – черненькую? А вот эту – красненькую? Ох, как вредно для здоровья. Ну, очень вредно для здоровья…
- Чего уставились? - оборвал слюноглотание своих подчинённых капитан Мищенко. - А ну, подтянись!
Курсанты послушно прибавили шаг.
- Взвод, газы! - скамандовал Мищенко, и через секунду по дороге шествовал небольшой отряд карликовых слоников.
Дед со своей смородиной остался позади, и капитан подал очередную команду:
- Песню запе..вай!
- Массия, мубимая моя, модные мерезки, мополя…
- Не слышу! – подстегнул Мищенко, - Хотите пробежаться?
- Как морога ты, для малдата, модная мусская мемля! – пели строевую слоники.
- Ишь, Мищенко-спинищенко чего удумал! - замычал в так песни, благо, что слов было всё равно не разобрать, Ченин, - заморить хочет.
- Да нет, это еще по-человечески. Вчера видел: десятая с занятий по-пластунски возвращалась, вот это – да! – промычал сосед в ответ.
По-пластунски не хотелось. Приходилось петь…
. . .
Среда в УПЦ для шестой роты стала особенным днем. На утреннем осмотре вдруг выяснялось, что большинство курсантов страдают неизлечимыми болезнями: голова, живот и любимый мозоль вызывали смертельные страдания. Но сочувствие у жестокосердных командиров взводов отсутствовало напрочь. Их богатых медицинских познаний хватало только для вынесения диагноза: «шлангизм» и водворения больного на свое место в строю. Заступить же в наряд со вторника на среду считалось верхом блаженства.
Случилось так, что именно в среду в шестой роте последняя пара отводилась под физподготовку. Два часа физподготовки помимо ежедневных утренних пробежек и строевых. Преподавать сей предмет специально из училища приезжал помощник начальника кафедры физо подполковник Баган и розовощекий крепыш старший лейтенант Драчук. Свою задачу физруки знали, а работу любили. К тому же весь офицерский состав училища два раза в год, не взирая на звания и возраст, обязан лично отчитаться по своим спортивным рекордам. Неудивительно, что физорги внушали ужас не только курсантам, но и офицерам.
Первокурсники в синих майках, черных трусах и свежевычищенных сапогах вытянулись стрункой. Занимались физо в УПЦ именно в этой форме - из-за отсутствия однообразной спортивной. Сапоги, как спортивная обувь, не позволяли надеяться на высокие резултаты. Впрочем, особые результаты никого и не интересовали.
Подполковник Баган, приняв раппорт, начинал так:
-Скажите, среди вас нет олимпийских чемпионов? Что ж, меня тоже в свое время отговорили. Поэтому нагружать вас особенно не стану. Сегодня занимаемся в полсилы.
И начиналось.
Для разминки рота бежала на Гребун-Гору - ту самую горку, с которой первокурсники впервые могли лицезреть УПЦ. Старший лейтенант Драчук задавал темп впереди. Командиры взводов, переобувшись в кеды, пасли подчиненных. Ротный, для вида стартанув вместе со всеми, возвращался назад и халтурил. Подполковник Баган на старте любовался секундомером. Волоча ноги, курсанты вбегали на вершину холма, разворачивались, и уже в темпе вальса, задыхаясь, летели вниз. Лесом, полем, лесом, полем - пятикилометровый кружок позади. Те, кто не укладывался в норматив, вместе со своим командиром взвода могли повторить «разминку». Поэтому укладывались все, даже мертвые.
- Ножки размяли, теперь выполним общеразвивающие упражнения, - приступал к основной части Баган. - На счет «раз» - принимаем упор сидя, на счет «два» - упор лежа. На счет «три» - снова упор сидя. И на счет «четыре» - становимся в исходное положение. И… «раз»!…
Командиры взводов преданно пялились на подполковника и подстегивали пытавшихся халтурить. Августовское Солнышко не жалело ни тепла, ни света.
«За маму, за папу, за киску, ну, еще ложечку, ну, еще!» - всяк родитель мечтает раскормить своих чад соседям на зависть. Вовчик Дорофеев мог брать призовые места на конкурсе толстяков, но ошибся адресом и подался в курсанты. Результат оказался на лице: Дорофеев потерял сытый образ, подтянулся, но ослабел. Когда взвод бежал на разминку, командир отделения Шамин вместе с шустрым Шухаревым тащили его на дрожащих ногах, не позволяя упасть. Во время «общеукрепляющих» нагрузок «чувство локтя» не помогает, каждый работает индивидуально: десяток конвульсий на брусьях - следующий, десяток дерганий на перекладине - следующий. Повтор за повтором, подход за подходом. Когда начались отжимания, кровь из желудка прилилась к мозгу, руки Дорофеева безвольно подкосились, в ушах зазвенело, а перед глазами качнулись радужные круги. Земля колыхнулась и приняла его в свои объятья.
- Так, один есть, - подумал про себя Нюхтин, а вслух приказал, - Шамин, давай Вовика в санчасть, не то, глядишь, помрёт драгоценный.
Шамин подхватил Дорофеева под руки, а тот, не соображая, что мучения для него на сегодня кончились, пытался промямлить, что, мол, всё хорошо.
- Товарищ капитан! Разрешите помочь Шамину, а то ведь уронит Дорофеева, будет травма!? – зашумели во взводе, но Нюхтин не дал расслабиться:
- Вовик и сам ножками дойдет. Правда, Вовик?
- Дойду,- отозвался страдалец, и, вытерев со лба противненький пот, под ручку с Шаминым направился в сторону санчасти.
- А теперь – отработка приемов рукопашного боя, - объявил подполковник Баган, - командиры взводов, разбейте подчиненных по парам.
Занятие продолжалось…
. . .
К обеду роты под барабан атаковали столовую наперевес с котелком и ложкой. Горячий суп, разлитый по-походному, состоял из воды и лука. Второе - вязкая перловка – пахло тушенкой. Спасал компот из сухофруктов, который употреблялся с хлебом в любых количествах. Жалко, и то, и другое подавалось в количестве ограниченном.
Заслушав для лучшего усвоения пищи послеобеденные нотации, роты расползались по взводным классам на самостоятельную подготовку. Повалившись на парты, курсанты уходили в спячку, чтобы выйти из нее уже ближе к вечеру. Перед ужином маршировали по плацу. А перед отбоем имели полчаса свободного времени на «пописить-покакать» и обновить подшиву на воротничке.
Дежурный взвод, в обязанности которого входила чистка картошки на следующий день и ночное патрулирование территории, бежал в столовую.
В столовой, как всегда, картофеля для чистки выдавали предостаточно, но ножей на всех не хватало, отсюда низкий моральный дух и производительность труда. Засиживаться ночью не очень-то хотелось, и капитан Мищенко заслал нескольких «одаренных» «за языком», что пополнило коллекцию тупых столовских тесаков несколькими перочинными ножами. Рассевшись в подсобке вокруг заполненной водой ванны, 64-й взвод принялся скальпировать картофель. Даже взвоздый «развлекала» Каротин, приволокший из палатки гитару, осознал важность момента и «перековал оралы на мечи». Высокие потолки подсобки гудели колоколом.
- Ну-ка, Каротин, где твоя гитара! – поинтересовался, присаживаясь на табурет, Мищенко.
Курсанты 64-го взвода, уже осознавшие, что командирские шутки выходят боком, затихли в ожидании подвоха. Картофельные огрызки чаще и точнее стали плюхаться в воду.
Капитан стряхнул брызги, покрутил, повертел гитару в руках, подтянул колки, пробуя звук. Пробежался пальцами по струнам, после чего, взяв ля-минор, промурлыкал:
- Кони буланые, гривы вразлёт,
Упряжь ослаблена, но скоро в поход…
У офицера оказался приятный баритов и наличие музыкального слуха.
… По ветру носятся, подминая ковыль.
Сказки так хочется!… Но жизнь - это быль.
Люди свободные, кони в седле.
Ночи холодные, картошка в угле…
Картошка, правда, в данном случае мочилась в ванной…
Эх, водки бы чарочку… - здесь курсанты заулыбались…
- да горсть табаку! - улыбки стали шире, кто-то страдальчески вздохнул…
- Жизнь, как цигарочку, выкурю всю…
Гитара в руках капитана прибавила аккордной мощи, а голос из бархатного стал стальным.
- Первые падают, встречные бьют.
Что тут загадывать, авось не убьют.
Кони не поены, люди в крови…
На смерть сходилися богатыри.
Кто это выдумал - весь этот ад?
Вроде не глупый есть русский солдат.
Только в атаку встают без конца
На брата брат, и сын на отца…
Перейдя на мелодичный перебор, Мищенко закруглил песню:
- Кони буланые, гривы вразлёт.
Упряжь ослаблена, окончен поход.
По ветру носятся, подминая ковыль…
Сказки так хочется! Но жизнь - это быль…
Офицер накрыл ладонью струны, и в подсобке воцарилась тишина. Только белые ядра механически плюхались в воду, взрываясь фонтанчиками.
- Стихи - ваши? - уважительно поинтересовался припухший Ханафин.
- Стихи прапорщика Засухина с кафедры ТВСР, - пояснил Алексей Станиславович, - и музыка тоже его.
- А в училище, что, музыкальная группа есть?
- Нет, в училище военный оркестр.
- И вы в оркестре играете? – не унимался Домир.
- Нет, в КВН. И вообще, товарищ курсант, не отвлекайтесь от картошки.
- Да у меня от нее уже все руки подточены…
- Да нет, товарищ Ханафин, руки вас и без этого под фик подточены. А будете разговоры разговаривать, еще купируете себе что-нибудь…
. . .
Стемнело. Сверчки оглушили окрестности цикадами. Комары без страха и упрека вышли на ночную дойку. Внутри учебно-полевого центра тусклым светом озарились военно-полевые фонари. Вслед за бледными мотыльками под фонари потянулись курсанты. Разместившись поближе к источнику света, вооружившись нитками и иголками, батальон подшивался, наслаждаясь прохладой и сигаретным дымом, бренчала гитара. Сладковатый аромат конопли растворялся в вечернем тумане.
Курсанты Концедалов и Канавец прогуливались в полумраке спортгородка и беседовали с сократовским видом. Канавец, попыхивая сигареткой, развивал свою «пластилиновую» теорию.
- В наших условиях, - говорил он, - мозг должен стать пластилиновым, чтобы заполнять все выпуклости и выбоины, которые возникают. Тогда жизнь покажется приятной и гладкой. На тебя командир наорал - в мозгу выбоина. Но если мозг пластилиновый, то раз, и выбоину сгладил. И командира не в чем упрекнуть себя перед Отечеством, оклад отрабатывает, и тебя стресс миновал…
- Ага, все довольны, все улыбаются… Так бывает, если что-нибудь тяжёлое на голову падает, - паррировал Концедалов, - человек превращается из гомосапеенса в дауна…
- Даунизм – одна из возможных ветвей развития человечества. Все в рамках моей теории. Нужно объявить ненормальных нормальными, и наоборот. В принципе, что-то похожее давно происходит…
Марк Филиппович Нестер, в темноте строчивший подворотничок, неожиданно проснулся:
- Что вы несёте! У меня от ваших высказываний уши на лоб полезли!
Природа, раскинувшаяся дико, располагала к измышлениям. «Философы» набросились на оппонента:
- Эх, Маркуша, да что с тебя взять кроме мочи и кала,- съязвил Канавец, - Ты, вообще, какие-нибудь книги кроме газет читал? Да и из газет, наверное, только радио. Ты «Лолиту» читал?!
- Конечно, читал, - обиженно отозвался Нестер. - «Лолита в стране чудес».
- Да, я был прав,- Канавец постучал себя кулаком по лбу,- Сиди, сиди, я сам открою! Ведь ты - наглядный пример торжества пластилиновой теории. Экземпляр уникален. Голова большая, а мозгов – меньше наперстка. Зато все они - сплошь пластилин. Вы – позор вашей нации, Маркуня…
- Сам ты…, - обиделся Нестер.
- Вы, Мару Филиппыч, - поддержал философа Концедалов, голос Нюхтина, - чем старших перебивать, лучше подшиваться по-человечески научитесь. Смотрите, опять нитки из воротника торчат…
Во мраке за спортгородком кто-то делал финты руками и страшно пыхтел. Рассерженные излишней активностью комары атаковали агрессора, и по обрывкам матерной речи Канавец опознал Колька Сорокопудова.
- Вот погляди, Марк, к примеру, на Сорокодубова. Да, он тоже того, пластелинов и недообразован. Так ведь в умные разговоры не лезет, не тревожит свою мышечную массу…
- Это кого там – не тревожит, не понял? - отозвался из темноты Сорокопудов.
- Так, говорю, не тревожь, и не воняет…
- Кто – не воняет? – стал приближаться Сорокопудов, намереваясь вступить в дискуссию.
Канавец, вздыхая, что глубина мысли окончательно потеряна, оставил тему.
- Пойду-ка я тоже подшиваться, заявил он, - Потому как «сила есть…»
- «…а подшиваться - надо». - Закончил за него Концедалов.
- Чего это вы? – удивился Сорокопудов, - я так просто шел на турник отжиматься…
. . .
Брезентовые края палаток колыхались в такт мерному дыханию спящих. Тихое пошлёпывание губ и посвистывание носов сотен утомленных человечков сливались в богатырский храп, перекатывающийся от туалета до плаца. Над палаточным городком повисла гремучая смесь пота и хлорки, убивая все гражданское в радиусе десяти километров. Полуночные зверюшки, дурея от запаха, бежали прочь. Тени патрульных, маячки дневальных да полуночные всхлипывания дежурных завершали идиллию ночи.
Курсант Лабада, вернувшись из патруля, не мог уснуть. Он лежал, вслушиваясь в постанывания товарищей и чьи-то шаги. Да ещё Ханафин во сне принялся высвистывать замысловатые трели, когда только успел уснуть! Вместе из патруля вернулись, и вдруг - «бамс!» - упал на подушку и спит. Как будто выключил кто-то…
Поворочавшись вволю, Лабада толкнул соседа:
- Слышь, Ханафин, хорош храпеть!
Ханафин промямлил что-то невразумительное, затих на минуту, но скоро принялся за прежнее. Тогда Лабада, стараясь убавить децибелы, накрыл голову соседа гимнастёркой. Довольный собой, он успокоился и уснул, улыбаясь.
Покой длился недолго.
- Лабада, подъём, вставай в патруль! - кто-то настойчиво ворвался в сон, срывая одеяло.
Курсант привстал на деревянных полатях и машинально принялся одеваться. Командир отделения Ченин и покусанный комарами Ханафин, уже облачённые в форму, копошились во мраке. Лабада, наконец, отыскал сапоги, подошедшие по размеру, обулся и вышел на воздух. За углом заурчало. Когда он вернулся в палатку, Ченин и Ханафин ждали только его.
- Чего копаешься! - торопил Ченин. - Не проснулся ещё, что ли? Давай быстрее, тебя ждём!
- Зачем? - озадачил командира Лабада.
- Как это зачем? В патруль!
Курсант пожал плечами и опять завалился на полати:
- Какой патруль? Только что были…
- В смысле? – не понял Ченин.
- Что «в смысле?» С тобой же ходили. А по второму разу не договаривались…
Ченин посмотрел на застывшего в проходе Ханафина, затем на часы, затем, матерясь, стал раздеваться. Ханафин топтался на выходе.
- Ну, что, в патруль идем, не идем? А то пора уже, - прогнусавил он.
- Послушай, Ханафин, ты дурак, или притворяешься? Ты зачем меня разбудил?! Какой патруль?! Полчаса, как пришли! – Возмутился Ченин, и, вспоминая маму и папу Ханафина, полез на матрас досыпать…
. . .
Занятия по тактике проводились на холме километрах в трёх от курсантских палаток. Тут же располагался командный пункт и пункт выдачи боеприпасов. Грунт вокруг вспахали вручную согласно традиций боевого устава: окопы, траншеи, переходы, блиндажи. Колючая проволока в траве – курсант, не зевай. Тут же, врывшись гусеницами в землю, облезлыми стволами пугали ворон наглядные пособия: танк, БТР, БРДМ и несколько лёгких орудий. Всё вместе составляло укреп район. Невдалеке, метрах в пятистах, оборудовано полковое стрельбище.
Представив свой взвод преподавателю, Нюхтин попросил преподавателя разрешение удалиться - у него рожала жена. Через час в училище за продуктами отправлялась машина - единственная возможность сегодня попасть в город. Комбат отпустил Нюхтина всего на три дня, и он очень спешил.
- С тебя - бутылка! - благосклонно отнесся к просьбе подполковник Каплан,- Получишь на взвод холостые патроны, и свободен. У нас сегодня отработка действий в обороне…
Нюхтин пулей слетал к боераздаче и обратно, быстренько передал преподавателю несколько запечатанных пачек и замер в нетерпении, держа свой курносый нос по ветру.
Молодец, капитан. Свободен! - и уже не обращая внимания на улепётывающего офицера, подполковник продолжил занятие.
Преподаватель тактики Каплан знаменит набором дипломов всевозможных курсов и академий. От осознания собственной значимости речь его приобрела поучительные интонации, а весь образ раздался вширь и набрал массу. Злые языки поговаривали, подполковнику пора бы стал генералом и начальником какого-нибудь заведения, но подводила привычка выпить к хорошей компании. Горе же в том, что после выпитого подполковника тянуло почудить во славу Отечества согласно самым лучшим армейским традициям. Будь он человеком гражданским - посилился б давно в ЛТП. А так его только журили за верность гусарским идеалам. Тяжелым шагом ступая перед подчиненными, он проводил опрос знаний предыдущего материала.
- Итак, кто мне доложит порядок действий командира взвода при подаче боевого приказа в обороне?
Курсанты, вытянувшиеся в 2-х шереножном строю, молчали. В одного из них судьба ткнула своим перстом:
- Меркотан!
Сапёрная лопатка, пламенея на Солнце, жгла ягодницы. Автомат пыхал жаром. Спина истекала потом и противно чесалось. Самым же обидным казалось то, чесаться совершенно невозможно, строй. Обидно. Сообразив, что назвали его, курсант вернулся к действительности.
- Меркотан, вы спите?
- Вай? Я? Ныкак нэт!
- Отвечайте!
- Что отвычат?
Каплан нахмурился. Он бездельников не переносил.
- Отвечайте порядок отдачи боевого приказа в обороне…
- Парядк отдачи прыказа отвычат?
- Меркотан,- подполковник достал шариковую ручку и открыл взводный журнал, - когда мама говорит: «Сынок, пойди купи хлеба», ты её тоже переспрашиваешь: «Что, мама, хлеба купить»?
Курсант Меркотан не любил, когда с ним так разговаривали. Кровь прихлынула к его лицу, и он замолчал уже из упрямства. Взвод притих, как затихает выключенный телевизор перед грозой. Каплан покосился в журнал.
- Курсант Власов!
- Я!
- Отвечайте.
Власов с тихой ненавистью пронзил взглядом преподавателя. Фамилия «Власов» в журнале записана первой, и всегда при опросах начинали именно с нее. Власова мутило от такой безысходности, от жары, от желания хлебнуть из фляжки, закурить и послать всех на фик. Солнце с постоянством сердечного ритма било в виски. Луценко, стоявший его за спиной, пытался что-то подсказывать, но Власову решил: «Ну, и пусть!»
- Не знаю, - набычился он.
- Та-ак…
Занятие обещало закончиться грандиозным провалом. Жалея уже, что отпустил командира взвода, Каплан вспомнил о другом должностном лице.
- Замкомвзвод!
- Курсант Концедалов!
- Отвечайте.
- Есть!
В Уставе этому вопросу посвящается девять чётких пунктов. Каплан требовал дословного воспроизведения. Василий смутно представлял, что там к чему, но взвод и собственную задницу приходилось спасать.
- Получив боевой приказ к обороне, командир взвода обязан, - начал он, чутко ловя сдавленный шепот подсказчиков. Каждый старался, как мог, в результате получалась каша. С грехом пополам обозначив пунктов пятнадцать, «замок» выдохнул: «Ответ закончил!», и замер в ожидании разноса.
- Что ж, Концедалов,- преподаватель занёс авторучку над журналом, - я ставлю Вам два балла не за ваши знания, а за знания Ваших подчиненных, - и вывел в журнале три солидные двойки, - а ведь вопрос был прост, как «Маша пошла на ****ки»!
Ещё немного подискутировав о Маше и медведях, подполковник Каплан приказал занять позицию взвода в обороне. На обозначенном участке предстояло окопаться.
- Окопы для стрельбы стоя роете в течение часа, а не отсюда и до обеда! - подытожил офицер и направился к командному пункту. Курсанты, кряхтя, взялись за сапёрные лопатки…
. . .
Минут через сорок подполковник появился. От него несло луком и перегаром. Расхаживая над копошащимися первогодками, он что-то дожёвывал и оценивал пригодность позиций.
- Ваша фамилия, товарищ курсант!
Новобранец выставил свою макушку из окопа:
- Курсант Канавец!
- Вы зачем, товарищ курсант, этот колодец вырыли? Воды здесь нет, уверяю Вас.
Канавец обвел погрустневшим взглядом свой «шедевр»: стрелять из такого окопа возможно лишь по «кукурузникам», зато укрыться от наезжающего танка - милое дело. Танковых атак на сегодня не предвиделось.
- Закапывайте эту яму к такой-то матери, пока Вас не завалило! Мне нужен окоп, а не братская могила! Понятно?
Константин принялся медленно и печально перелопачивать грунт обратно, попадая большей частью себе в сапоги. Каплан продолжал обход.
- Ваша фамилия, товарищ курсант!
- Нестер, товарищ полковник.
Марк Филипович, согнувшись в три погибели, скучал на камешке.
- Это у Вас что за лунка?
- Одни камни, товарищ полковник, - и в доказательство своих слов показал кровавые мозоли, - лопатку разломал, старшина убьёт!
- Курсант Власов!
- Я!
- А кто это Вам нос разбил?
Власов, не успев вовремя развернуться спиной к преподавателю, теперь уставился прямо на него:
- Да за колючую проволоку зацепился…
- Носом?
- Почему носом? Ногой.
- Чьей ногой, говорите?..
- Своей!
- Та-ак!- Каплан обвёл взглядом позицию взвода. Позиция взвода ему совершенно не нравилась, - Значит, ногой?! Концедалов, ко мне!
Василий, чертыхаясь, выбрался из ямы. Голос преподавателя не предвещал ничего хорошего.
- Ты Власова разукрасил?
- Обижаете, товарищ подполковник!
- А тебя сейчас как обижу! Это же просто, как «Маша пошла на ****ки»!
Замкомвзвод покосился на преподавателя:
- Да вы посмотрите на Власова! Он больше меня на голову!
- Тогда кто!?
- Да сам я упал! – Вмешался Власов. - Говорю же, шел и за проволоку зацепился! – И упрямо уставился прямо в глаза. - Несчастный случай.
- Ладно, Калачёв, ко мне!
- Есть!
Курсант Калачёв, притушив «бычок», подбежал к преподавателю:
- Товарищ подполковник! Курсант Калачев по-вашему приказа…
- Вот здесь, Калачёв, холостые патроны. Насадки для холостой стрельбы ваш Нюхтин забыл, стрелять будете одиночными. Раздашь патроны наиболее грамотным. Набивайте «магазины», я через пять минут подойду, - и, протянув курсанту пакет, обернулся к «подозреваемым»,- а Вы оба со мной писать объяснительные!
Подхватив подмышки автоматы, Власов и Концедалов побрели за полковником. Самое интересное обещало свершиться без них.
На командном пункте оказалось прохладнее. Постращав, приказав изложить все в письменной форме, Коплан удалилися руководить стрельбой взвода. Скоро затрещали одиночные выстрелы. Василий забрался на подоконник раскрытого окна. Сверху позиция 62-го взвода была как на ладони, а так же наблюдались другие военные человечески у подножья холма, за речкой. По-видимому, другие «умирали» на «тактике». Сначала они разворачивались в атаку, а потом принялись смешно грести по-пластунски. Когда фигурки ныряли в траву, они исчезали из виду.
Власов забросил объяснительную и закурил. Взвод закончил стрельбу и разряжал оружие. Какой-то военный в выгоревшей форме, размахивая руками, форсировал речку и теперь бежал в сторону Командного пункта. Августовское светило било бегущему прямо в глаза.
. . .
Внизу, у подножия холма, располагалось другое тактическое поле. С одной стороны оно огорожено болотистой речушкой с дикими зарослями камыша. С другой – упирается в северную часть палаточного городка с видом на туалеты. На огромном, изрытом оврагами и окопами пространстве между камышами и полевым лагерем подполковник Саватеев водил в атаку 64-й взвод.
- Тащи куанты, тык-ноы приегнуть! В ааку… беом… арш!
Поле ржавело «ежами», заградительными барьерами, цеплялось за ноги колючей проволокой и пугало табличками с надписями «мины» и «мин нет». Преподаватель уверял, что мин, действительно, нет.
-Жадные прапорщики не дали закопать добро в землю. Они продали мины, - шутили курсанты.
Выпрыгнув из окопов и развернувшись цепочкой для атаки, у обозначенных минных проходов первокурсники вновь сворачивались в колонну, пробегали гуськом метров надцать, и с криком «Уря-а-а!» разворачивались и атаковали дальше. После нескольких забегов туда-обратно все соглашались, что оборонительная концепция лучше. Под конец занятий Саватеев припас несколько пачек холостых патронов с целью имитации боя. С вершины холма взвод Каплана должен встречать ответным огнем.
- Заяжай!- и курсанты трясущимися руками набивают патронами с пластмассовыми головками магазины.
- Товарищ подполковник, а если такая пулька - в упор?
Все с интересом уставились на препода.
- Куант Хаафин, дате аш оловной убор,- попросил Саватеев, и Домир обнажил свою лысую макушку. Подполковник передёрнул затвор автомата и дал несколько «одиночных» по кепке. Та покрылась кусочками нагара, но осталась цела.
- Поятто? В иицо и в спиины тоаищей не сиять!
Курсанты закивали головами, после чего преподаватель раздал насадки для автоматической стрельбы. Из-за малой величины порохового заряда без этих насадок стрельба производилась только одиночным огнём. 64-й взвод на исходном рубеже приготовился к атаке. Почти одновременно с холма раздалась беспорядочная стрельба невидимого от сюда «обороняющегося» взвода.
- Взо-од! В ааку! Впеёд!- и курсанты, пуляя направо и налево, ринулись наступать. Вспомнилась детская «войнушка» и «казаки-разбойники». Над головами вжикнули пули.
- Ё моё, мандраж - как будто и вправду «В атаку!», подумал Ченин, – Адреналин, великая сила!
Позабыв об усталости, курсанты неслись к минным полям.
- Фьють! Фи-ить-фить!- чирикали птички над головами. Окопавшиеся на вершине встречали атакующих одиночным огнём. Дистанция сокращалась.
- Фи-ють! - совсем близко пискнуло что-то, и вдруг, побагровея, Саватеев заорал во всё горло, как мог:
- Во-од, той! Ожись! Ожись, я сазал!- но курсанты, заигравшись, понеслись дальше в пылу боя. Наконец, повторённая командирами отделений, команда, наконец, оказалась услышана, и взвод залёг. Над головами притихших вояк не на шутку посвистывало. Лабада по-пластунски, оттопырив задницу, подполз поделиться чувствами к командиру отделения.
- Ни фига себе, Серёга! Что ж получается, мы - холостыми, а они в нас - по настоящему?! Больные, что ли?!
- Откуда я знаю?! - огрызнулся Ченин,- Чем без толку спрашивать, лучше попу свою к земле прижми, а то заболеешь боевым ранением в мирное время!…
- Ижать! Ни ому не ставать!- гаркнул Саватеев и бочком-бочком пополз в обход позиций противника. Атака 64-го взвода захлебнулась…
. . .
- 62-й взвод стрельбу закончил! - доложил подполковнику Каплан оставшийся за старшего Калачёв. Курсанты по его команде выбрались из окопов и выстроились в одну шеренгу.
- Оружие к осмотру!
Отсоединив магазины, все дружно лязгнули затворами, демонстрируя преподавателю пустой патронник. Проверив отсутствие патрона в патроннике, Каплан кивал головой и переходил к следующему. Неожиданно гармонию лязгающих затворов нарушил подполковник Саватеев, вынырнув откуда-то из-за бугра и бурно жестекулируя. По пояс мокрый, со следами тины тиной, Саватеев задыхался от долгого бега, и, пересиливая отдышку, сипел подсевшим голосом:
- Вау мать!.. То сарший?!.. Акой идьо?!.. Все под трибуна!..
Каплан в недоумении развернулся в направлении крика. Как офицера Саватеева он знал давно, но в таком состоянии видел впервые. «Вот на жаре-то развезло!»- нашлось объяснение случившемуся. Саватеев же, ничуть не смущаясь своего непотребного вида, спотыкаясь, на бегу подхватил с земли серую бумажку и теперь пытался тыкнуть ею полковника в нос. Пресекая пьяную агрессию, Каплан схватил нападающего за руку:
- Ты что творишь? Напился, так веди себя как человек!
- Ёб тою ать! Это ты чё торишь!- сипел Саватеев, от которого несло не перегаром, а тиной, - Азуй зенки! Патоны-то - боеые!- И вырвал свою руку из каплановской клешни, - чиать уеешь?!
Полковник Каплан покраснел и принял от Саватеева «бумажку». На поверку бумажка оказалась разодранной патронной пачкой, на уцелевшем боку которой хорошо читалась надпись: «БП - 5, 45 мм». Такого вполне достаточно, чтобы вмиг поседеть. И сидеть долго и нудно в местах менее жарких, но более отдалённых.
- Пот трибуал подёте, таищ попоковник!- брызгал слюной Саватеев и прыгал вокруг присмиревшего препода, - пот трибуал!
- Убитые-раненые есть? – поинтересовался Каплан, узнал, что нет, вспомнил о существовании взвода и бессильно махнул рукой, - Вольно! Занятие окончено… На ***!.. - и размашисто зашагал в сторону командного пункта. Саватеев, шлёпая мокрыми ботинками через «колючку», устремился за ним…
. . .
Подполковник Саватеев оказался горяч, но отходчив. Хоть карьера военного и отнимает четыре процента ума каждый год, а служить до пенсии двадцать пять лет, но ведь остаётся в запасе житейский опыт, который не прокуришь, не пропьешь, не проебешь и не проиграешь в карты. Саватеев рассудил здраво, что люди, живущие в стеклянных домах, не должны бросать друг в друга камнями. Камень неопровержимых обвинений, грозивший вдребезги разбить уютный быт полковника Каплан, так и остался за пазухой. Бесспорно, счастливый исход инцидента способствовал тому, впрочем, Каплан осознал промах и щедро «проставился». Настолько щедро, что преподавательский гудёж сделал послабление курсантам, и кое-кто из дневальных утверждал даже, что видел как ночью измученные алкоголем седые полковники изрыгали свои души на газон перед офицерской столовой.
Впрочем, о происшествии в тот же день «настучали» комбату, который, в силу своего служебного положения, счёл виноватым командира 62 взвода. Капитан Нюхтин со следующей же продовольственной машиной был доставлен обратно в Учебно-полевой центр, где его публично «казнили» выговором. Потом Логинов долго не упускал оказии ткнуть капитана замечательным носом в дерьмо за дело и так, для острастки. В остальном полковник оказался великодушен. Он сразу облагодетельствовал взводного, заявив, что о случившемся обстреле «на первый раз» докладывать начальнику училища не станут. Комбат, по правде сказать, опасался и за свой нос.
Капитан же Нюхтин вызвал «на ковёр» замкомвзвода и командиров отделений, где и предложил им «перевернуть штаны ширинкой на задницу».
- Нет, товарищи курсанты, я с вас не худею! Я просто вместе с вами медленно-медленно превращаюсь в ***! – Заявил он.
Тот факт, что Концедалов во время стрельбы не присутствовал, оказался причиной отягчающей, ибо:
- Вы, товарищ курсант, обязаны были присутствовать!
Нюхтин, конечно, был прав. Ибо пункт первый армейского Корана гласит: «Командир всегда прав!». Пункт второй : «Если командир не прав, смотри пункт первый»…
Впрочем, время, известно, идёт, потому всё проходит. Проходят обстрелы, наказания, обиды и естественные надобности организма. Потому как организмы тоже проходят, начиная свой путь из известной точки, и кончая его, где приспичит. В конечном итоге из праха погибших организмов нарождаются новые, которые тоже призываются в армию…
От «подъема» до «отбоя» пролетали дни. Первокурсники втянулись и скинули килограммы. Их тела приобрели военный загар: лица и руки по локоть черны, остальное же тело, прятавшееся под одеждой, бледно. Однажды утром в полевой лагерь прибыли пустые тентованные «ЗИЛы», чтобы увести роты от походных кухонь к оазису цивилизации.
Выехали в воскресенье утром, предварительно плотно позавтракав. На полпути «ЗИЛы» съехали с асфальтированной трассы и углубились в поле. Остановились. Приказали десантироваться.
- Ну, что, товарищи курсанты, - закружился перед строем комбат, - УПЦ позади. Те, кто не выдержал этого этапа обучения, покинул наши ряды, и уже сидит у мамкиной печки. Вам же до присяги осталось совсем немного: пятьдесят километров марша. Не беспокойтесь, обедом нас покормят в пути. Если прибудем в подразделение по расписанию, попадем и на ужин… Так что, товарищи курсанты, - полковник запрыгнул на подножку командирского «УАЗиКа», разрешите наш марш считать открытым. Начать движение! – и укатил вперед обследовать местность.
Курсанты погрустнели. Офицеры, для которых завершающий марш сюрпризом не оказался, легким матом привели их в чувство. Батальон засеменил по грунтовке.
Первые два часа, пока силы были свежи, шли, что называется, с выдумкой.
- Вспышка с права! – орал Мотренко, и 6-я роты бухалась в пыль, подминая под себя оружие, чтобы оно не оплавилось от «взрыва».
- Песню запе…вай! – командовал Григоращенко, и курсанты 9-й роты веселили катающегося по полю Логинова споим горлопанством.
Десятая рота, не жалея ног, вырвалась вперед и организовала «засаду» в лесопосадке: колонну закидали взрывпакетами, в результате чего к гулу в ногах добавился звон в ушах. Атакованные дружно повалились в тенечке, симулируя убитых и раненых. Тем, кому не повезло с командирами, провели «зачистку» леса.
Комбат лично принимал участие в веселье. После его: «В атаку, вперед!» роты разворачивались цепью и батальон нестройными рядами карабкался на пригорок, изображая матросов и «Белую гвардию». При проходе по местности, которую полковник распознал как «зараженную после ядерного удара», все дружно погрузились в противогазы. Местный абориген на мотоцикле, нарвавшись на военных, вспомнил, что с утра, дурак, не слушал радио. Натянув майку на манер респиратора, он завернув свой «Днепр» на 180 градусов и учалил в деревню объявлять всеобщую эвакуацию. Комбату так и не удалось его догнать.
Когда один из радистов получил тепловой удар и перекочевал из строя в командирский «УАЗиК», пошло послабление. Оставалось лишь исполнение походных песен и неистребимое желание идти в ногу. В пустых фляжках хранили порох.
Походная кухня, как водиться, заблудилась в поле, а когда была обнаружена, обед успел затянуться пленкой. Курсанты получили по котелку супа и каши, черпнули воду. Вывалили лоскутья партянок.
После обеда шли молча – звуки переваривающейся пищи мешали пению. Бесполезные рации перекочевали с горбов багажник командирской машины. В шестом часу вечера зашли в пригород Камышина со стороны военно-строительной части № 216 - батальона обеспечения учебного процесса. До КВВСКУ оставалось несчастных пять километров. Растянулись по трассе, пугая автомобили. Комбат приказал выставить впереди авангард с красными флажками для «ликвидации инцидентов с автотранспортом».
В частом секторе обнаружили водную колонку. Курсанты атаковали колонку, громыхая пустыми фляжками. Комбат, лично разгонял водопой, в результате чего обнаружил забытый впопыхах автомат. Оружие он припрятал в «УАЗиК», ни слова не говоря. Только прапорщик, водитель командирской машины, наполняя свою и полковничью фляжки, недоуменно покосился на начальство.
- Потом разберемся! – Заверил его Логинов.
Показались родные высокие стены КВВСКУ. Их ждали. При проходе через 1 КПП грянул оркестр, и начальник училища генерал-майор Хоменко принял рапорт комбата о возвращении из УПЦ.
Счастливые и довольные, первокурсники доковыляли на ужин. Сразу после ужина специальным приказом был объявлен отбой. Как наступила ночь, никто не помнил…
А. 1-й курс, будни.
«Разобрался» комбат в тот же вечер. Принимая рапорта командиров рот о прибытие и размещение личного состава, Логинов дежурно поинтересовался, все ли оружие на месте согласно описи. Все пять майоров отрапортовали, что все в целости и сохранности и помещено под ключ в оружейные комнаты. Тогда полковник, открыв створки сейфа для хранения документации и крупной тары, извлек оттуда автомат Калашникова 5,45 мм. образца 1974 года.
- Значит, ствол ничей, и можно спокойно его продать, а деньги пропить? – Поинтересовался комбат у подчиненных, водружая находку на стол.
Все пять побледнели. Штанины отвисли и взмокли. Наступила долгая пауза, в течении которой претенденты молча прощались со звездами.
- Ну, что молчим, командиры? Смелее! Начальная цена – бутылка водки. Кто больше?
Ротных стояли печальные. Мотренко в тихом ужасе вытянул руки из карманов. Все знали: если комбат спокоен, прощенья не будет. Комбат крутил черный ус и синими глазами пронзал подчиненных.
- Что ж, раз покупателя пока нет, придется хранить ствол в шкафу. Лучше, конечно, отдать на сохранение в роту. Но вот в какую? – Комбат посмотрел на часы и прищурился, - Впрочем, время позднее. Пора и по домам. А завтра с утра мне доложите, в какой роте мы будем хранить наш АК, - подытожил полковник и, спрятав Калашников обратно в сейф, указал всем на дверь.
Майоры, переглянувшись, не слова не говоря, стартанули по ротам. Дальше все пятеро действовали синхронно, словно сдавали зачет на норматив. Отобрав у дежурных по ротам ключи, ворвались в «оружейку» и принялись лихорадочно считать и пересчитывать боевые единицы. Убедившись, что все на месте, дрожа от счастья и возбуждения, приказывали дежурному пересчитать. Потом лихорадочно звонили в соседние роты и, пряча ликование, приготовив сочувствие, орали в трубочку: «Витя, я в порядке! Ты-то как?!». Только Григоращенко, убедившись, что «ствол» его, удалился в канцелярию, где достал из сейфа припасенную «на праздник» поллитру. «Уговорил» молча и не закусывая. После первой, достал вторую, припрятанную «на опохмелку». В процессе пития на Григоращенко снизошло озарение: он вдруг понял, что стар для армии, и погоны давно уже жмут. Написав рапорт с просьбой предоставить отпуска за прошедшие годы, приложил другой, с просьбой об увольнение, и оставил их на столе в канцелярии. Светало. Освобожденные от воинской повинности, невидимые, трещали сверчки. Пошатываясь, возвращались домой утомленные работяги, неутомимые любовники и просто одинокие люди, обидно прозванные «пьяницами». Уж слишком много их, «пьяниц». А, быть может, в этом и есть загадка русской души?.. За крепостью КВВСКУ жизнь текла своим чередом.
. . .
Для батальона первого курса возвращение в родные пенаты ознаменовалось двумя знаменательным событиями: в 9-й роте исполняющим обязанности ротного на место убывшего на пенсию Григоращенко назначили капитан Поляков. А в 6-й роте в 63-й взвод, на свободную вакансию командира взвода, наконец-то, был утвержден молодой лейтенант Тупиков.
Получив погоны в июне, Леонид Максимович Тупиков по приказу Родины убыл служить в Мурманск, в портовую строительную часть. Но не долго прослужил лейтенант на суровом, неласковом для него морском берегу. Так недолго, что только и успел получить на складе красивую, черную, морскую форму. Папины длинные руки и мамино слабое сердце сделали своё дело, Родина изменила свое первоначальное решение. Начальство решило, что Тупиков по зарез нужен именно здесь, в родном для него Камышинском военном училище.
Тупиков принимал новую для себя должность командира курсантского взвода на бегу, в перерывах между учебными занятиями и разучиванием после отбоя строевых песен.
Лейтенант был зелен, ростом мал и похож на мумитроля – сказочное существо, нечто средне между гномом и бегемотом. Самой выделяющейся его чертой являлся мясистый нос, на котором огромным велосипедом застряли очки в тяжёлой оправе. От постоянной беготни и стресса стекла запотевали, очки соскальзывали и грозились покончить с собой под подошвой форменного ботинка. Нелады со зрением начались у подростка со школы, что, впрочем, не помешало ему стать кадровым офицером, спасибо папе. Очки придали бы солидность руководящему имиджу на гражданском поприще, но солдатский быт на приемлет очкариков. Когда, так и оставшись во всем черном, морской офицер Леонид Максимович Тупиков предстал перед очами 6-й роты, капитан Нюхтин, знакомый еще с одноименным курсантом, сказал достаточно тихо, но четко, чтобы быть услышанным:
- Тупиков - это не фамилия, это - диагноз!
Дальнейшая служба Леонида Максимовича явилась тому подтверждением.
. . .
С прибытием в родные пенаты теперь не проходило и дня, чтобы командир батальона лично не выстраивал своих «буденновцев» в свободное от занятий время на центральном плаце. Новобранцев основательно «дрочили» перед присягой.
- Мы лицом в грязь не ударим! – клялся Логинов. – Пройдемся на параде, как Везувий по Помпее! – уверял он. - Лучшие строевики будут повешены на 1 КПП, и мать ваша, и все ваши родственники, весь ваш семейный альбом будут гордиться, что их сын учиться в КВВСКУ!
И первокурсники месили бетон в пыль, ухая сапогами в составе батальона и поротно, «с равнением на право» и с песней мимо трибуны, на которой полковник, приложив руку к головному убору, в сотый раз в этот день принимал парад.
- Движения руками! - подсказывал комбат.
- Движения руками! Резче! Резче! - вторили эхом командиры рот.
- Ну, непонятно мне, - вздыхал, шатаясь от усталости, долговязый Константин Канавец, - мы маршируем или летать учимся?
Окрики офицеров обрывали «разговорчики».
Когда комбат устраивал передышку, курсантом позволялось маршировать на месте.
- Отрабатываем хождение строевым шагом на месте! Ноги в коленях не гнуть! - Командовал Логинов, и пятьсот пар сапог подлетали, танцуя «Канкан».
В конце концов, истоптав новые сапоги и набив мозоли, первокурсники получили добро на генеральную репетицию с участием других батальонов и офицерского состава училища. Командовал репетицией сам генерал-майор Хоменко.
- Поздравляю Вас с праздником принятия военной присяги! – воодушевлял режиссер.
Троекратным «Ура!» ответил ему личный состав. Неважно ответил. «Повторим «Поздравляю!..» Вот уже лучше. Еще разок. Не верю! Больше страсти!» И многократное «Ура-а!» разносилось диким эхом далеко за периметр. Бабушки на базаре, услышав громоподобное нечто, рещали, что дело к дождю, принимались собирать пожитки. Но знающие люди успокаивали, не бойтесь, мол, это генеральчонка над коробчонкой личного состава опыты ставит. И бабушки успокаивались. Генералу покой же только снился.
- Равняйсь! Смирно! - Командовал Хоменко. - В походную колонну. Поротно. Офицерская коробка - прямо, остальные - за ней, шагом… арш!
. . .
Праздничная дата выпала на пятницу 13-го сентября. Старшие офицеры из министерства, утверждавшие день присяги, оказались атеистами, как того и требовало наличие партбилета. Вместе с назначенной датой из министерства телеграфировали дежурный приказ – пожелание: «Верим, что День Присяги запомнится традиционно удачным».
Для курсанта праздник, что для лошади свадьба: голова в цветах, а зад в мыле. В пятницу утром первокурсники вместо обычной пробежки выровняли по нитке ряды кроватей и навели порядок на территории. Наконец, заправив парадные брюки в сапоги, две тысячи стриженных, распугивая ворон песнями, замаршировали к столовой. Утренняя трапеза являлась показательной: вместо перловки в мисках на столах сверкали фарфоровых тарелки, возлежало по апельсину и дольке арбуза на каждого. По мановению каптерской палочки появились стеклянные стаканы, в которые налито по двести граммов сливового сока, изъятого из неприкосновенных запасов.
Мамы, папы, бабушки и сердобольные родственники получили возможность воочию лицезреть, как их сынок, такой маленький мальчик, с оружием в руках станет присягать такой большой Родине, той, что пишется с заглавной буквы и имеет право в одностороннем порядке забывать свои обещания. Окрыли настежь святая святых – центральные ворота КВВСКУ. На главной аллее, между 2-х этажным зданием столовой и учебными корпусами, надрывался духовой оркестр, а на маленьком плаце перед офицерским общежитием торговали с лотков лимонадом и пирожными. Командиры лыбились голливудским оскалом, подчинённые передвигались исключительно с песней и штирлецкой задумчивостью на лицах. Каждая мать, выплакавшая глазки по своему Митеньке или Павлику, могла воочию убедиться, что у её сыночка всё хорошо, добрые командиры и распрекрасная сытая жизнь.
. . .
Под бой барабана показалось Красное знамя. Колени преклоня, новобранцы заученно клялись. Прошли маршем по кругу, исполнив для зрителей показательную часть. Разноцветные гражданские, огороженные от суровых военных оградительными лентами и патрульными-истуканами, охали и водили видеокамерами. Ветераны просили принять их в строй. Курсанты, грохнув тысячью каблуков, завершили парад торжественным маршем. Училищный оркестр оживлял шествие.
После парада разбежались по ротам. Тех, к кому на присягу приехали повидаться родители, отпустили в увольнение. Остальных отпустили тоже, но лишь прогуляться до вечера.
У курсанта Ченина хорошие родители. Дружные и заботливые. Они не забыли послать ему поздравительную телеграмму по случаю принятия воинской присяги, но приехать на праздник не смогли. Дом, корова, работа. Не сезон живущему «от земли» человеку по осени хозяйство бросать. Волка ноги кормят. И Сергей, освежившись пару часиков в увольнение, к обеду вернулся в роту. По случаю праздника разрешили отдых в постелях. В роте безлюдно и тихо. Ченин и не заметил, как погрузился в сладкие грёзы.
И приснился ему сон. Как будто он такой нарядный, в белой рубашечке с золотыми погонами, на ногах - офицерские ботинки, на голове – фуражка с огромными полями и орлом на весь лоб. И вот приглашают его в огромную канцелярию. А в канцелярии этой в красном углу знамя училищное стоит, накрытое стеклянным колпаком вместе с замершим на посту часовым, на стенах красуются вымпелы переходящие, кубки спортивные да грамоты почётные. Поперек комнаты стол красного дерева, а над столом наклонена картина два на три: генерал Хоменко на белом коне командует парадом. Посреди этого великолепия на трончике взгромоздился майор Мотренко, облачённый в поношенный френч, к которому трубка и усы так и просятся. Поправляет Мотренко галифе незаметным движением рук и спрашивает у вошедшего, мол, где служить изволите, выпускник дорогой?
Тут Ченин и растерялся. Много разных мыслей в голове-то. Как бы не прогадать? А командир роты знай, ухмыляется, будто на сквозь видит, ни одной мыслишки не утаить. И случился между ними тогда диалог:
- Ну, я вроде бы как сержантом был. - Это Ченин аргументы свои заявляет.
- Правильно, хорошо подметил: «сержантом - был». - Мотренко, френчик теребя, говорит. – А теперь все выпускники - лейтенанты, все равны.
- С красным дипломом окончил, золотой медалист даже вроде…
- Камышинское училище славится своими отличниками боевой и политической подготовки. Каждый второй – краснодипломник, каждый третий – золотой медалист. Традиция…
- За четыре года - ни одного взыскания…
- Так ведь жалели, не записывали. Не хотели показатели портить…
Ченин тут совсем растерялся. Мелет абы что.
- Мне, - говорит, - какой никакой, а выбор положен. Хочу, - говорит, - служить ближе к дому в родной Волгоградской области. И чтобы квартиру дали. Женюсь, дети пойдут…
- Для вас, товарищ лейтенант, все, что душе угодно! Только вот со списочком сверюсь, и… - Мотренко погрузился в изучение открытых вакансий. Подумал немного, повздыхал, и грустно так обратил свои ясные очи на лейтенанта: Ваша фамилия не Кузнецов, часом? Не Нестер? Нет? А кто вы? Ах, Ченин. Нет, про Чениных ничего не помечено. А, значится, сожалею, но извольте пожелать что другое…
- Хорошо, - не унимается выпускник, - тогда там, где тепло, деньги не задерживают, и чтобы жилплощадью обеспечили в будущем...
- Нет проблем, вот только со списочком сверюсь, - заверяет Мотренко и минут пять водит пальцем по черным строчкам. Затем, опечаленный очень, извиняется, мол, только что было, но уже занято. Кто-то кому-то позвонил, что-то зачем-то передал. Короче, нет места, как не бывало. А сам смотрит на Ченина так доброжелательно, выжидающе, мол, чего ещё изволите?
- Ну, тогда просто где-нибудь, чтобы с голоду не загнуться да не на улице жить…
- Есть и такие варианты! - Бодро вскакивает со своего трона майор, запихивает поглубже в карман никчемный список и разворачивает на столе огромную карту.
- Здесь! - и неопределенно указывает в направлении северных просторов одной шестой части суши земного шара. - Вот, как заказывали, на выбор: от острова Дикса Северного Ледовитого океана, до Курильских островов Тихого. Рекомендую Курильские, - подмигнул Мотренко, - Японцы за них, знаете, как просят? Значит, есть там чего-то. И вообще, на людей в подзорную трубу посмотрите, говорят, в хорошую погоду Токио видно. По началу смутно, правда. Но на третьем, четвертом году службы резкость увеличивается. А старожилам, вообще, кажется, что близко очень. Вплавь норовят. Да только не доплывают, мираж это… Дом сами построите – материала полно. Лед, сучья, камень. В землю глубоко не зарывайтесь, нефть пойдет, геологи понаедут, а вас на новую точку перебросят, севернее. Лобзик с собой обязательно захватите, без лобзика кирпичи криво получаются, вся жизнь криво пойдет. А зарплата там, в принципе, не к чему. Ну, куда вы её, спрашивается, тратить будете, всё же бесплатно! Коммунизм с человеческим лицом, ни черных рынков, ни суетных супермарше. Никто гражданина-покупателя не обманет. Жир тюлений, рыба свежая, прямо из проруби, медвежье мясо. Охота, рыбалка, свежий воздух! Сам бы поехал, да Родина не отпускает, - вздохнул Мотренко. - Впрочем, раз в год деньги с вертолёта вместе со спичками сбрасывают, чтоб не говорили, что государство зарплату задерживает. Вертолёт опуститься метров на десять, и мешки с деньгами так и сбрасывает, так и сбрасывает... Нет, ниже нельзя. Если ниже, на вертолет запрыгнуть можно, а до пенсии ещё служить и служить! Как пенсия подойдет, вертолет обязательно пониже спуститься, вот тогда, пожалуйста, и запрыгивайте…
Мотренко придвинул к выпускнику огромную карту и посмотрел так, что аж в душу заглянул:
- А теперь полагается последнее желание…
- Сергей понуро опустил голову и, еще надеясь на что-то, изложил вершителю судеб свою последнюю просьбу:
- Разрешите, - спросил он, - взять свободный диплом? Трудоустроиться лично?
- Свободный? Пожалуйста! - Майор стал огромен и ужасен. Точь-в-точь, как лежащая на столе карта. – Товарищ выпускник, Вы свободны! - заявил он. - А диплом - фик!
- Как же так, как же так?! - запаниковал неугомонный внутренний голос. - Золотой медалист! Сержантом был!.. Ни одного взыскания! Лучшие места! Выбор! Я пропал! Пропал!
- Серёга, вставай! - кто-то настойчиво тормошил спящего за плечо. - В наряд заступаешь!
- М… не мешай… вопрос жизни и смерти, - пробурчал Ченин под нос, и перевернулся на другой бок. Мотренко на белом стуле командовал изображенным на картине немецким парадом.
- Да проснись же, Тупиков тебя зовёт!
- Товарищ майор! Как же так?! Я пропал! Пропал…В чём дело?
- Говорю же, Тупиков зовёт! - теребил лейтенантское плечо Мотренко, здорово похожий теперь на прыщавого Ханафина, на поясе которого колоколом болтался здоровенный штык-нож. - Киценко на разводе облевался…
- Ну, а я-то тут при чём, товарищ майор? - возмутился Ченин, начиная отходить от навязчивых видений. - Я что, медсестра, что ли?
- Да в роте больше командиров отделения не осталось. Тупиков сказал, чтобы ты дежурным по роте заступал.
Тут Ченин окончательно проснулся. Лейтенантские пагоны растаяли, фуражка взмахнула полами и улетела, а майор во френче ускакал командовать парадом далеко-далеко. Вместо всего этого безобразия четко обозначился во всей своей красе дневальный по роте Домир Ханафин.
- Тоже, придумал, - сел на кровати Ченин и машинально стал натягивать форму.
Служба звала…
. . .
После отбоя Лейтенант Тупиков притормозил у тумбочки дневального. В левой руке он держал кулёчек с подсолнуховыми семечками, а правой их из кулька по одной выуживал и отправлял в рот. Черный след шелухи тянулся за ним по взлетке. Морская форма обвисала на мумитролевом тельце подобно пехотной «зелёнке» на сытых телах тыловых офицеров. Карманы оттопыривались чем-то нужным.
Курсант Ханафин, «стоявший на тумбочке», щурился на дежурного по батальону.
- Ну, как, порядок навели? - поинтересовался Тупиков, уставившись через «колёса» своего «велосипеда» на дневального.
- Мы-то навели… А вы, товарищ лейтенант, полы помыть не желаете?
Тупиков поперхнулся очередной порцией подсолнухового счастья и, покосившись на дерзкого курсанта, промямлил что-то вроде: «Вы шутки шутите, но субординацию соблюдайте!», после чего запихнул свой кулёчек в карман.
В спальном помещении бродили полуголые тени, кто-то увлёченно доказывал свою правоту соседу по койке, пролетела, вопя, одинокая подушка, из кубрика тянулся сизый дым.
- Полундра! Срочное погружение! - Подал команду невидимый кто-то, заметивший прибытие дежурного по батальону. Серые тени обернулись, пеленгая причину тревоги.
- Все по кроватям! Давно уже «отбой» был! – Призвал к порядку лейтенант Тупиков. - Если не прекратите разговаривать, будете спать с открытым светом!
- Ага, вы нам еще люки задрайте! Тут вам не гестапо! – огрызнулся из темноты невидимка.
Тени засмеялись и, решив, что особой опасности нет, вернулись к делам насущным. Подушка пролетела обратно, контратакуя. Потушенные было бычки зажглись снова. Лейтенант, не уверенный в своих воспитательных способностях, вздохнул и ретировался. Ночная жизнь продолжалась.
. . .
- Др-р-р…, - рано утром, сразу же после команды «Подъем!» распахнулась дверь в фойе 6-й роты и, словно чёртик из табакерки, в подразделение впорхнул Мотренко.
Сработал фактор неожиданности. Дневальный Жаров, оставив в покое штык-нож, молча пялился в ротного. Попытка быстро родить положенную по случаю команду закончилась абортом, мозг заклинило.
- Ну…, - напомнил Мотренко, - какая команда? Смирно?…
- Смирно! - оглушительно родил Жаров и счастливо оскалился так, что Буратино просто бы умер от зависти.
- Здравствуйте, товарищи курсанты! - провозгласил командир роты в сторону ополоумевших спросонья курсантов.
Те, кому посчастливилось сходить в увольнение с ночёвкой, в спешном порядке меняли парадную форму на повседневное х/б. Те, кто ночевал в подразделении, заправляли кровати, брились, мылись и наводили, по возможности, порядок в кубриках. Кто-то пытался вздремнуть на стульях, кто-то задумался в туалетной кабинке. Застигнутые врасплох, курсанты в ответ на приветствие промямлили что-то невразумительное. Мотренко, подпрыгнув на месте с недовольной миной, повторил:
- Здравствуйте, товарищи курсанты!
- Здрав желаем, товари майор! - из сортира и Ленинской комнаты, из кубриков и из качалки, изо всех щелей и закутков ответили ему дружным эхом.
- Ну, вот, теперь лучше, - удовлетворенно чирикнул ротный и, дребезжа моторчиком, заскочил в туалет по малой нужде. Там он обратил внимание на Ханафина, скоблившего на с кафельном полу умывальника черные следы от сапог.
- Что же вы оружие портите? Мылом не оттирается? – побеспокоился ротный.
- Не оттирается, товарищ майор!
- Скажите-ка мне, товарищ курсант, - Мотренко ловчее Майкла Джексона передернул затвор в штанах, - а кирпич горит?
Ханафин недоуменно посмотрел на командира. Чёрные мысли промелькнули у него в голове. Но ротный развеял его опасения.
- А во время войны - горел! – Закончил логическую цепочку он. - Так что спрячь штык-нож, ненароком поломаешь, и драй полы мылом - ототрется.
- Да я уже пробовал, - возразил дневальный, - не получается.
- Ну, тогда неси мыло и тряпку! Если я ототру, тебе - пять нарядов. А если нет… Но пока идешь, думай, хорошенько думай! - И Мотор удовлетворенно зажурчал в писсуар.
Через минуту Ханафин явился с полным набором: в правой руке щедрый кусок хозяйственного мыла, а в левой - жёсткая щётка и ведро с водой.
- Ну, как, товарищ курсант, подумали? Ототрётся? - Поинтересовался Мотренко.
- Да уже и не знаю… Может, и ототрется…
- То-то же! - И командир роты с чувством исполненного долга полетел дальше.
. . .
Военную историю в 62-м взводе преподавал шустрый старикашка в гражданке, полковник в отставке и начальник кафедры военной истории. Ввиду своего пенсионного возраста Ерёменко Евгений Ильич позволял себе побалагурить с курсантами, пошутить, повеселить взвод, но спрашивал строго. Зайдя во взводный класс и приняв рапорт дежурного, он начинал так:
- А сейчас, товарищи курсанты, мы напишем ма-а-аленькую летучку. Попрошу раздать листки.
Пока курсанты в предстартовом мандраже ждут первого вопроса, Евгений Ильич лыбится своим морщинистым личиком и копается в ветхой, потрёпанной папочке:
- Вы, молодые люди, сейчас такие книжки читаете - «без целеры» называются. Я же в свое время читал с целью получения образования. И потому пришел Вас кое-чему научить. Что ж, приступим…
Задав вопросы с вариантами ответов, Ерёменко стопочкой складывал полученные бумажки с курсантскими каракулями на стол и продолжал:
- Кто подскажет тему семинарского занятия?
- Александр Невский. Ледовое побоище.
- Молодец, Концедалов, только не нужно с места кричать. Подними руку, встань, и получишь пятёрку за правильный ответ. А пока что получаешь замечание…
Евгений Ильич, заложив руки за спину, сделал кружок перед притихшей аудиторией, после чего взял в руки классный журнал:
- Ну-с, желающие ответить?
Курсанты притихли, из последних сил вчитываясь в свои конспекты.
- Знаете ли Вы, почему погибла красавица Зоя Космодемьянская? Полное отсутствие знаний привело к героической гибели…
Двадцать три возможные жертвы, уткнувшись носами в расплывающийся текст, из-под лобья следили траекторией преподавательской ручки по журналу. Двадцать четвёртый наблюдал фигуры высшего пилотажа мухи обыкновенной домашней. Сделав дополнительный заход, жирная черная муха, дрожа крыльями, шла на посадку. Марк Филиппович Нестер залюбовался мастерством её манёвра. Муха повторила «на бис» взлет-посадку на парте благодарного зрителя.
- Что ж, будем спрашивать только добровольцев. Есть добровольцы? Вижу, что есть… Кто тут у нас самый умный, самый шустрый. Шу… Шу… Ты, Шухарев?
- Нет, не я!
- Отвечать хочешь?
- Да нет, как-то, - честно признался курсант.
- Нет, значит, желания? Ладно, пока ставлю точку. В конце занятия точка станет двойкой. Двойку исправлять будешь?
- Да.
- И отвечать хочешь?
Тяжело вздохнув, Шухарев поплелся к доске.
- Ну-с, с этого и надо было начинать! Первый вопрос…
Шухарев, глазами морзируя «SOS!», взывал о помощи и мямлил что-то невразумительное.
- Вас, молодой человек, не слышно. Случай, как у князя Игоря - в туалет бы сходить, да кругом половцы. Вы не смущайтесь, на карте покажите…
С грехом пополам ответчик обнаружил прикреплённую на доске карту, на ней - Ладожское озеро, разобрался в обозначениях войск и прочитал помеченные тут же даты. Курсанты, в пол уха внимая страданиям товарища, зубрили следующий вопрос.
- Ну-с, желающие дополнить?
Кто-то поднял руку.
- Слушаю Вас. – Поощрил преподаватель.
- Курсант Жаров!
- Да, Жаров, что вы имеете дополнить?
- Эта.. значиться…теперича… на Ладейном озере маневр армий… в зимнее время… плюс героизм русских солдат…супротив превосходящего противника…
Преподаватель потупил глаза.
- Спасибо, Жаров, садитесь. Кто ешё дополнит?
Рука Жарова оказалась единственной. Зато тянулась она так, как будто ещё немного, и курсант броситься на преподавателя, как Александр Невский бросился на литовских рыцарей. Преподаватель подумал, не вспомнил ли Жаров что-то важное, и пригласил его снова.
- Курсант Жаров!
- Отвечайте.
- Эта… значиться… маневр на льду… чёбы заманить ихнего превосходящего противника… значиться… коварно использующего «свинью»… применён впервые… плюс героизм…зимнее время…
- Спасибо, Жаров, садитесь! - попытка уловить смысл речей дополняющего повергла Еременко в состояние легкой контузии,- скажите, как правильно назывались войска Александра Невского?
- Курсант Жаров!
- Да, Жаров, я вас и спрашиваю…
- Ну, значиться…
- Нет, «Ну» они не назывались. А назывались они…
- Ну…
- «Дружина». Правильно, Жаров, садитесь. Садитесь, сидите и повторяйте…
Еременко обратил свой взор к страдальцу Шухареву:
- Ну-с, красно девица, что ж ты голову повесил? Будем считать, что вы исправили свою ма-аленькую точечку на ма-аленькую троечку. И пусть по всем предметам Вам ставят такие вот ма-алюсенькие троечки. А на выпуске Вы получите такие ма-алюсинькие звёздочки, ма-алюсенький дипломчик и ма-алюсенькую должность. И платить Вам будут ма-алюссенькую зарплату…
Курсант Шухарев, вспотевший от переживаний, но довольный, что дешево отделался, поспешил на место. Евгений Ильич продолжил:
- Пока курсант Шухарев развлекал нас своим ответом, я проверил Ваши летучки… Шамин, руку от головы уберите и сядьте правильно, не на танцах… Зачитать результаты, или двоечники сами изъявят желание отвечать?.. Вижу, курсант Канавец тянет руку…
- Можно выйти? – Приподнялся над партой Канавец.
-Недержание?
- Угу…
- Ну, иди к доске.
- Да я в туалет…
Ерёменко хитро прищурился и раскрыл журнал:
- Молодой человек, поход в туалет надо ещё заслужить. Тем более, что мимо доски вам всё равно не пройти. Для начала ставлю точку. Точка неизбежно превратиться в двойку. А двоечники по туалетам не ходят, им времени нельзя терять, нужно скорее исправлять двойку. Двойку исправлять будешь?
- Да.
- И отвечать хочешь?..
. . .
Так, от занятий к занятиям, побежали близнецы-сутки, принеся на своих плечах студеную волжскую зиму. Теперь на лекции передвигались бегом: маршеровать в х\б на морозе не очень-то приятно. Начиная с минус двадцати дежурный по училищу разрешал одевать шинели. Вместе с зимой к новобранцам подкрался и первый караул.
«Несением караульной службы является выполнением боевых обязанностей по охране и обороне…» гласит «Устав»-сын.
Для первого караула выбрали лучших из лучших со всей 6-й роты. У кого не получалось из лучших, выбирали лучших из худших. «Счастливчики» день и ночь зубрили псалом - «Устав караульной службы», от первых строчек которого начинает трещать голова и надолго пропадает эрекция. Будущие часовые, караульные, «выводные» и «разводящие» ежедневно отчитываясь перед взводными в своих успехах. В конце концов, за четыре часа перед заступлением в наряд кураул 6-й роты вместе со своими командирами направился в «тренировочный» караульный городок, расположенный за стадионом впритык к 3 КПП. «Тренировочный» городок, как голубец мясом, был нафарширован возможными вариантами постов, макетов охраняемых объектов, местами заряжания-разряжания и чучелами «нарушителей». Автоматные ремни врезались в погоны, штык-ножи захлопали между ног. Два взвода, 62-й и 64-й, назначены первыми «караульщиками».
- Разь, два-а, три! И-и… раз, два-а, три!- «дал счет» Нюхтин. Капитан Мищенко, чему-то улыбаясь, широченными шагами следовал рядом.
- Разь, два-а, три! И-и… раз, два-а, три! Взяли ногу! Шамин, не зевайте по сторонам!
В караульном городке всех поджидал Мотренко. Руки его весело болтались в карманах, воробьиная головка вертелась на триста шестьдесят градусов, а от тарахтящего за спиной моторчика подергивало и оттопыривало. При приближении взводов он сосредоточился и, выпятив грудь, чирикнул:
- Здравствуйте, товарищи курсанты!
- Виделись уже,- буркнул Калачев, а колонна, перейдя на строевой шаг, каркнула:
- Здра… жила…, таищ… майор!
Свернув шеи в «Равнении на право» и дождавшись милостивого «Вольно», курсанты остановились и перестроились согласно постовой ведомости.
- Товарищи курсанты! – начал ротный, - Родина оказала Вам честь. Сегодня вы впервые заступаете на ответственный пост с боевым оружием в руках! А в стране, скажу я вам, не спокойно! Только что пришла кодограмма: на Дальнем Востоке весь караул расстрелян заживо! - Мотренко с испугу схватил себя за штаны.
- Гончаров, почему у Вас на глазах улыбка? Я говорю о вещах серьёзных - плакать надо, а не улыбаться. Вот так! – пожурил он и продолжил:
- Требую от всех строгих действий согласно Устава. И коль, не дай бог, что, - стреляйте, думайте. Прокурор разберется, кто прав, кто виноват. Главное, чтобы после караула все остались живы. И здоровы… А теперь - командирам взводов приказываю приступить к тренировке!
Взводные разбили курсантов по группам для отрабатки практических действий часового на посту. «Нарушители» тупо не отвечали на подаваемые команды и получали законную, пока что условную, пулю в лоб. Часовые звонили в караульное помещение, дабы запросить разрешение добить мерзавца, и скорую помощь для себя после перенесённого стресса. На соломенных макетах отрабатывали приёмы рукопашного боя с оружием. Прикрепив штык-ножи, тыкали соломенных противников в грудь и добавляли прикладом. У деревянных стендов шла тренировка разряжания-зряжания оружия. Несло мылом и оружейным маслом. Командир роты порхал от одной группы к другой, силясь контролировать ход занятий.
- Курсант Шухарев, у Вас не правильно получается! Дайте автомат, я покажу Вам, как нужно! – Требовал он.
Курсант Шухарев, самый маленький в роте, росточка ещё более низкого, чем Мотренко, беспрекословно протянул командиру оружие. Ротный с довольным видом вытащил руки из брюк и взял автомат.
- А что в «Уставе» по этому поводу сказано?- принялся клевать его Мотренко, - Часовой никому не передаёт оружие! Понятно, Шухарев? Никому! Даже мне! Вот так!
И, вернув обескураженному курсанту автомат, перепорхнул к следующему.
- Ну-ка, Калачёв, доложите-ка обязанности часового у вскрытого водохранилища?
- У какого хранилища?
- У вскрытого, Калачёв!
- Так я же не часовой? Я помощником начальника караула заступаю!
- Тем более, чтобы строже требовать с подчинённых, вы должны знать их обязанности лучше ваших!
Наконец, к всеобщему облегчению, Мищенко показал на часы, напоминая ротному, что пора бы и закругляться. Нужно еще успеть представиться коменданту. Мотренко дал «добро» и весело забежал во главу строя.
- Шагом… арш! Разь, два-а, три! И-и… раз, два-а, три! Не растягиваться! Шире ногу!
Детство заканчивается, когда начинаются караулы…
. . .
Курсант Дорофеев сиял как свежевымытая «взлетка».
- Вовик, что случилось? – Поинтересовался дежурный по 3 КПП курсант Концедалов.
-Мне сам генерал только что руку пожал. Неделю мыть не буду…
-Да ну?! С чего бы это?
-Понимаешь, жду я тебя из столовой. Спать охота! Глаза открываю - кто-то барабанит в дверь. Думаю, ты вернулся. Открываю. Некто в гражданке, в спортивной шапочке. Старичок такой. Заходит уверенно. Что ему нужно? Блин, так это ж Хоменко! Не растерялся: «Здравия желаю, товарищ генерал-майор!», говорю.
-А он?
-А он говорит: «Ну, здравствуй, соня». И руку мне пожал. Представляешь?!
-Представляю, Вовик. И долго он в дверь барабанил?
- Да нет, не долго.
- Ты, конечно, дежурному по училищу доложил?
- Что?
- Да уж не то, что генерал тебе руку пожал! Ты инструкцию-то читал?
- Ну…
- Снимут нас с наряда, ой, снимут. О прибытии генерала нужно дежурному по училищу немедленно докладывать; Дежурный генерала у штаба встречает. Ох, влетит нам если не за «соню», то за доклад уж точно...
Концедалов обречённо махнул рукой. Настроение испортилось. В это время, не догадываясь о моральном состоянии наряда, из недр училища к воротами КПП приблизился тентованный ЗИЛ. Водитель, ещё не успев остановиться, надавил на клаксон. Концедалов чертыхнулся и отправился проверить у нетерпеливого документы. Сидевший на правом сиденье пузатый прапорщик засуетился:
- Открывай ворота, служивый. Спешу я!
- Извините, документы, путевой лист, накладную на вывозимое имущество…
- Да какую тебе накладную! Я - начальник склада!
- Да? А я - курсант Концедалов…
- Вы что, товарищ курсант, обалдели?! Как вы разговариваете?!
- Извините, товарищ прапорщик, служба. Только без накладной будем разворачивать машину, а то вы мне проезд закрываете…
Прапор, возмущенно бурча, порылся в сальных бумажонках, после чего предъявил какую-то записульку. Концедалов, не спеша, обошел грузовик и заглянул в кузов.
- Вы знаете, в кузове имеется ящик, который в накладной не указан. Будем задерживать машину и звонить дежурному по училищу?
- Слышь, курсант, ну, что ты мозги-то ебешь? Ну, ящик как ящик, пустой наверное…
- А это мы сейчас проверим…
И Концедалов полез на борт. Принципиальная вредность. Служба так служба. Выпрыгнув из кузова, он принялся переписывать номера машины, номер путевого листка и фамилию водителя и прапорщика в журнал. Прапор засуетился:
- Ну, что, едем, не едем?! Меня люди ждут!
- Эй, дневальный! – крикнул Концедалов Дорофееву, уже полностью игнорируя прапорщика, - Давай, звони дежурному по училищу. Скажи, машину задержали, не оприходованное масло из столовой вывозит. - И добавил тише лично для Вовика, ну, что, нужно «прогибаться» за твоего генерала…
Плохо окрашенный «ЗИЛ-130» с матерящимся прапорщиком еще долго не выезжал с территории КВВСКУ…
. . .
В первую субботу после общего наряда Мотренко приказал курсантам рассаживаться перед канцелярией для разбора полётов - подведения итогов службы. Высказаться первым предложено командирам взводов. Начинал Нюхтин:
- Хочу отметить неплохое для первого раза знание «Устава караульной службы», особенно отличились Кириллов и Лобозев. Для остальных же курсантов 62 взвода даже не намекаю, а немёкиваю: «Устав караульной службы» в ближайшее время выучить придётся. Всем. Потому как не бывает, что тебе - сахар, а мне - сладкий, одни тянут караулы, а другие прохлаждаются в патрулях. Исключение, может быть, составит курсант Нестер – наш хронический ниппель.
- Почему? – Обиженно мяукнул с места Марк Филиппыч.
- А потому, что вы живёте по принципу менингита. Для тех кто не знает, напомню, менингит - это такая болезнь мозга, от которой либо умирают, либо становятся дураками. Подполковник Титаренко, имевший счастье заступить вместе с вами начальником патруля, очень сожалел, что вы выжили. Ибо знакомство с вами обёрнулось для него, по меньшей мере, поносом и нервным расстройством. Знаете, почему?
- Нет.
- Даже не догадываетесь?
- Нет...
- А не вы ли использовали в комендатуре вместо кипятильника хитрую конструкцию из 2-х лезвий?
Принцип кипятильника достаточно прост: на концах электрического провода прикрепляются два опасных бритвенных лезвия. Между ними устраивается спичка-распорочка. Лезвия опускают в стакан с водой, а другой конец можно смело втыкать в сеть. Чего не рекомендуются делать, если нет распорки и воды. К данному способу подогрева воды приходилось прибегать в нарядах.
Уходя из комендатуры, Нестер забыл выключить свой «кипятильничек». Вода потихоньку выкипела, распорочка от вибрации вылетела. В результате - короткое замыкание. Если в центральной комендатуре со всеми ее временно задержанными и арестованными ночью отрубается свет – это не хорошо. Когда подполковник Титаренко обнаружил хитрую «конструкцию», в помещении уже дважды выбивало пробки. И выбило бы и в третий раз, не зайти он случайно в комнату отдыха патруля. Потом Титаренко ещё долго матерился: «Диверсия! Диверсия!», насилу успокоили. А ведь мог и караул «в ружье» поднять, вот был бы праздник…
Затем слово взял капитан Мищенко. Отметив лучших и пожурив нерадивых, Алексей Станиславович сделал одно замечание:
- Ничего себе! На караул курсанты скинулись по четыре тысячи на харчи, а у меня банку кофе выпили, которую я за двадцать купил! Это как называется?
64-й взвод торжественно пообещал восполнить запасы кофе, после чего Мищенко передал слово Тупикову.
Тупиков нёс службу дежурным по батальону и решил отметить ротный наряд. Но так разволновался, что долго не мог выговорить фамилию дежурного. Он произносил то Шиуцман, то Шуцман, то Шицуман, то, извинившись, шипел что-то нечленораздельное на «Ш». Рота, встретившая первую ошибку ухмылками, откровенно ржала. Мотренко призвал к спокойствию. Сам виновник, решив, что хватит издеваться над фамилией, выкрикнул с места: «Да Шиуцан я!», после чего лейтенант, комкая слова, по быстрому закруглил своё выступление.
Последним, потрогав себя за штаны, на трибуной вспорхнул Мотренко. Покачавшись на одной ноге и выбрав позу поудобнее, он погрузился в свои записки и произнёс:
- В целом рота пронесла службу удовлетворительно. Есть положительные стороны. Но имеются и претензии к отдельным нарядам. Я, например, несколько раз делал замечание дежурному по столовой, чтобы не забывали ступеньки от снега чистить, а то они все в жиру. И парадный вход в первую столовую весь был изгажен нечеловеческими естественными надобностями. Вам же самим неприятно пищу принимать в антисанитарных условиях, да, Меркотан?
В комендатуре Нестер отличился с электробытовыми приборами, за что будет примерно наказан… А в восьмой роте один такой, вообще, выстрелил при разряжении оружия. Хорошо, в пулеуловитель, а ведь мог и товарищу в лоб. Вот бы обрадовалась его мама!
Курсанту Ноговицыну я объявил выговор за выражение нецензурным матом. А то, видите ли, спотыкнулся он! Большой уже мальчик, а ведёт себя - как ребёнок!
Концедалов тоже отличился: задержал на КПП начальника продовольственного склада. Прапорщик, видите ли, масло без накладной вывозил! Это же не кто-нибудь, это начальник склада, понимать надо! Он сам себе накладные выписывает. Если захочет, весь склад вывезет. Пришлось перед прапорщиком извиняться…
Но, правильно сказал капитан Нюхтин, для первого раза не плохо…
. . .
- Товарищ курсант!
Аудитория недоумённо подняла глаза на преподавателя. «Товарищ курсант» относилось ко многим, точнее, ко всем, находящимся в аудитории, за исключением самого преподавателя. Но подполковник поймал взгляд нарушителя и уточнил:
- Да, вы правильно на меня смотрите. Встаньте.
Влад Коноплин, здоровый прыщавый коал в человеческом обличье, с проворством черепахи привстал. На его лице отпечатались следы нездорового сна. Тяжелое забытье после бессонного наряда. Мучитель же, посмевший потревожить безобидно спящее существо, продолжал шуметь, горячась.
- У Вас, товарищ курсант, уже пролежни от спячки!
- Да разве это - сон, - подумало про себя существо, - одни мучения…
Преподаватель же не желал успокаиваться, зудел и махал руками:
- Смотрю я на Вас, смотрю, а Вам всё до фени. Вы бы мне рассказали секрет Вашей медитации, чтобы я тоже мог принять такое состояние…
Голос мучителя колоколом звучал под потолком и гулом отдавался в голове. Влад Коноплин прикрыл глаза. Колокол не пропадал. Подполковник оказался шумным и навязчивым видением.
- Разрешите сесть? – Попросил Коноплин, пытаясь прекратить пытку. Но подпол, войдя в фазу поэтического красноречия, не услышал. Пришлось повторить:
- Разрешите сесть, товарищ подполковник?
- Вы же, товарищ курсант, меня не слышали, когда я вас просил лекцию слушать и записывать. Тетрадь вашу даже проверять не хочу: уверен, там - диаграмма сна. И вот теперь я вас не слышу!.. Ладно, садитесь!
Курсанту Коноплину было всегда неприятно, когда с ним разговаривали подобным образом. Зачем обижать, он же ничего плохого не сделал… Злой человек, этот препод…
- Садитесь, товарищ курсант!
Вот и сейчас он снова повышает голос. Не хорошо…
- Садитесь!
Пробиться к затухающему сознанию на получалось. Занятие обещало закончиться жирными записями в тетрадь замечаний, вызовом ротного и последующими долгими разборками с наказанием виновных-виноватых. Некоторые преподы лишь данным способом пробуждали уснувший интерес к своим лекциям. Подполковник исключением не был.
- Что, товарищ курсант, теперь вы меня опять не слышите? Что ж, попрошу Вас удалиться досыпать в роту и появляться на моих занятиях только с этим вашим, как его, Мотренко! Всего хорошего!..
Коноплин, не торопясь, собрался и вышел. Подполковник, терпеливо дождавшись убытия курсанта, продолжил занятия…
. . .
Капитан Нюхтин представил 62-й взвод полковнику Марату Флюровичу Бабаян, начальнику кафедры общественных наук. Полковник преподавал философию.
Чёрные глазки-маслины Марата Флюровича лихорадочно блестели, по торчащим из ноздрей жестким волосинам текло. Преподаватель шмыгал носом и утирался маленьким платочком.
- Еслы завтра нэ прыду...
- Считайте меня коммунистом! – пошутил Нюхтин, на что Бабаян тут же возмущённо отреагировал:
- Что?! Я и есть настоящий коммунист! В то время, как вы страну развалили, я тридцать лет на острие ножа...
Нюхтин предпочёл так и не узнать, что же делал Марат Флюрович на острие и какого ножа, и потихоньку ретировался из взводного класса. Препод же долго не мог успокоиться, бил себя в грудь, повторяя «Ми, русскые люды!...» и «Ельцин - враг народа!...»
Начальник кафедры общественных наук являлся марксистом-ленинцем до корней седых волос. Всё существо его протестовало против новой государственной политики, но ничего изменить в ходе событий он оказался не в силах. И ему было стыдно. Стыдно за нерадивых курсантов, которые из-под палки конспектировали труды вождей. Стыдно за коллег-преподавателей, которые продались империалистам, перестали платить партийные взносы и голосовали теперь то за Лебедя, то за Жириновского. Ему было стыдно за всех, кто считал, что грядущая демократия – благо. И если какой-то из курсантов вдруг по глупости или по неосторожности на занятии посмел высказать вслух свои либеральные мысли!... Лучшего способа сорвать семинар и не придумать. Марат Флюрович выплёскивал на окружающих весь свой стыд, всю свою ненависть, в течении двух часов рвал и метал. Он в сотый раз репетировал Октябрьский переворот на территории отдельно взятого взвода. И когда, наконец, переходил к Мировой революции, время занятия заканчивалось. Полковник просил слушателей на самоподготовке в двух словах на четырёх листах написать, что они думают по этому поводу, и, хлопнув дверью, стремительно уходил митинговать дальше. А у курсантов ещё долго гудел в голове его революционный набат. После такой мозговой клизмы кто-нибудь, обыкновенно, вздыхал и вспоминал, что говорили в данном случае классики: «Эх, тройка - Русь! Куда несёшься ты? Нет ответа...» Только ноги нам кирза сдавила...»
Сегодня полковник Бабаян, отложив в сторону исчерченные красным конспекты, перемывал косточки «Престройке».
- Перестройка по-английски значит: «дебилдинг». Да вы только вслушайтесь, как звучит! - Закипал преподаватель. - Колхозы развалили, военно-промышленный комплекс - развалили. Спад производства ниже уровня 1905 года! Феодализм! По телевизору успокаивают: «Временные трудности, вызванные переходом от роста к подъёму...» Ага, что у кого выросло, то и поднимается. Да нет ничего более постоянного, чем что-то временное!
Армию реформировать собираются, реформаторы!
Слово «реформаторы» из уст Бабаяна звучало страшным ругательством. Хуже этого являлось лишь ещё более мерзкое: «Демократы!» Точнее: «Дерьмократы!» - именно так произносил это слово Марат Флюрович.
- Реформаторы! Реформа бюджета! В бюджете не предусмотрена статья на содержание военнослужащих. Не хотите кормить свою армию - будете кормить чужую!.. «И тут с опозданием на двадцать минут на совещание министерства обороны заявляется Черномырдин»… Своё опоздание он объяснил так: «Я задержался из-за того, что решил все проблемы с финансированием армии...» Овации!
- И все только и делают, что говорят, говорят, говорят... У них от разговоров языки вываливаются на землю, а они из руками запихивают обратно и говорят дальше. Как будто глупость, повторяемая дважды, становиться мудростью!...
- Дерьмократы! Избранники народа! На заседаниях Думы через слово - мат. «Мат - признак самой дикой, самой первобытной культуры»… Это Макаренко сказал, а он столько со своими беспризорниками намаялся, что в чем, в чем, а уж в мате и первобытной культуре кое-что понимал...
- Бюджет! Рубль, обеспеченный золотым запасом, вдруг стал неконвертируемым. Демрьмократы говорят - конвертов у нас пока нет. Как узнают, почем конверты, так сразу рубль законвертируют. А пока они по своему букварю только до буквы «Б» доучились. «Банки», «бабки», «банкиры», «бандиты», «братки», «беспредел», «****и», «бартер», «бизнес», «Борис Борухан Натанович», «баллотироваться», «безработица», «беженцы», - вот и всё, что они пока знают. А конвертируемый – это на букву «К», не изучали ещё. Они пока до «К» дойдут, много интересного натворить успеют. «Кровь», «капитализм», «капитуляция», «крах» - вот задача будущих периодов...
- То, что в стране происходит - полный «раздрай». Так и подмывает написать диссертацию по поводу морального ущерба. Государство рукой инфляции отобрало все мои сбережения. Я, полковник Советской армии, тридцать лет на острие, - нищий! А президент, этот «азиат с жадными раскосыми глазами», говорит о какой-то государственной компенсации. Компенсация! «Ком» - идти. «Пенсы» - деньги. Получается: «деньги, идите на». А куда «на», все уже хорошо знают…
- В стране созрела революционная ситуация: верхи не могут, низы - не хотят. Коммунисты опять должны сделать то, что лучше сделать поздно, чем - никогда!.. Если еще остались в этой стране, кроме меня, настоящие коммунисты… Тех, что сейчас по телевизору показывают, с Зюгановым во главе, самих к стенке ставить надо. За антинародный заговор с дерьмократической властью. Уж они-то в подполье не уйдут! А как же привилегии? «Дома», «дачи», «деловые визиты», «договора», «депутатство», «деньги»? Долбоебы! Дискутируют для вида, а сами с другой стороны руку за подачками протягивают! Вот за эту самую руку их потом к стеночке и приведут. Надеюсь на это. Иначе, пропадет Россия, станет мусорным придатком капиталистического зверинца. И вы, господа курсанты, став седыми полковниками, будете задницы Пентагону вылизывать, вместо того, чтобы по этой заднице сапогом бить…
Пока Марат Флюрович изгонял беса плюрализма, время занятия неумолимо подошло к концу. О чем и напомнил дежурный по взводу, ерзая на стуле и покашливая. Бабаян вынужденно остановился и, приказав на прощание готовиться по семинару, удалился.
- Какая тут может быть теперь математика! – Контужено заголосил Канавец, хватаясь за голову, - Россию спасать надо!
- Ну, ну, - откликнулся Шамин, запихивая в планшет конспект по «вышке», - А придешь на семинар, Бабаян тебе такую двойку поставит, что тебя самого спасать придется. И тогда Нюху объясняй, что препод вместо нового материала тебе свой душевный понос пичкал. Так что не расслабляйся… поимеют как Жучку…
То, что «поимеют», Канавец знал, поэтому, все еще ведя мысленную дискуссию с Бабаяном, заспешил вместе со всеми на «вышку»…
. . .
Курсант Концедалов пыжился в ротной качалке, когда к нему пингвином подкатил круглолицый и круглопопый сержант Тельтевский.
- Танцуй! - неожиданно заявил Тельтевский, вытаскивая из внутреннего кармана конверт.
- Что за дела, - поинтересовался Василий, продолжая выжимать от груди штангу, - письмо с родины, что ли?
- Нет, из Камышина! - Тельтевский колыхнул лишней массой, мяхая перед носом распятого под штангой курсанта конвертом. - От девушки Юли!
- Слышь, отстань. Не знаю я никакой Юли. - Концедалов, наконец, выполз из-под штанги. - Учти, Тельтик, сегодня не первое апреля.
- Да говорю же, вот письмо от Юли. Мне его твой однофомилец из 10-й роты передал. Сначала письмо к нему оно попало, но по ошибке, так как он точно никакой Юли не знает… Вот и ты не при делах. Что ж с письмом делать, прочитать, что ли? - вздохнул Тельтевский, расплывшись гримасой жуткого разочарования.
- Ну, это уже твои еврейские проблемы. - Отмахнулся от него Концедалов. - По крайней мере, выбросить никогда не поздно...
- Ладно, читаю. - Тельтевский достал исписанный листок бумаги из уже распечатанного конверта и начал зачитывать вслух:
- «Здравствуй, Вася»…
- Ню-ню, - усевшись на кушетку напротив чтеца, Концедалов цокнул языком, - Если хохма закончиться словами «Гуляй, Вася!», то кто-то будет схвачен и околпачен…
- Слушай дальше! - Тельтевский продолжил чтение. – «Думаю, ты очень удивился, что это за Юля пишет тебе»?
- Да нет, что же удивительного? Поклонница, наверно. Я же всемирно известная личность. Каждый день то Юли, то Джули…
- «Года два назад ты переписывался с некоей Юлей Апрелевой, подружкой Ирины Пузаковы, твой однокурсницы по педучилищу? Она же и дала мне твой адрес»…
- …Ни фига себе! - присвистнул Василий и выхватил у чтеца бумажку. Тельтевский таких подробностей биографии Концедалова знать не мог, значит, это не розыгрыш. Дальше в письме упоминались некоторые детали забытой переписки и указывался телефон для связи: 31-02-58.
- Ну, я же говорил, что тебе письмо! - Сержант Тельтевский порозовел от счастья. – Так что давай, танцуй!
Концедалов круглыми глазами перечитал текст, не веря, что это не розыгрыш. Впрочем, таких подробностей он не рассказывал никому, приходилось поверить в невероятное: девушка, о существовании которой он успешно позабыл два года назад, неожиданно нашла его, и где - в КВВСКУ! Как ей это удалось, он пока ещё уяснить не мог, но, вероятно, через все ту же Ирину Пузакову. Она-то знала, что Концедалов собирается поступать в Камышинское военное.
- Ну, Василь, что за дела, не томи, рассказывай! - сделал умоляющее лицо Тельтевский.
- Отстань, не знаю я никакой Юли! – заявил Вася и аккуратно спрятал письмо в карман.
- Что же тогда письмо забрал?
- А, что, по-твоему, я должен спокойно смотреть, как всякие пингвины размахивают выдуманными Юлями с целью опорочить славную фамилию Концедаловых? Или ты хочешь, чтобы у твоих детей был папа-инвалид?
- Ты, это, чего? Полегче, знаешь… Я ж, наоборот, думал, ты рад будешь! - сержант Тельтевский, обиженно сложив губы вареником, потоптался немного на месте и обиженно ретировался прочь из ротной качалки.
Концедалов же, оставшись один, припомнил ту историю.
Да, это было года два назад. Или чуть больше. Тогда он учился на преподавателя физо в педучилище небольшого городка на самом краю Волгоградской области. Вдруг как снег на голову – письмо-розыгрыш от какой-то Юли из Камышина. Якобы, мельком увидев его неизвестно где, незнакомка поняла, что всю жизнь жила мечтами о нём, и теперь худеет от любви… Он вежливо ответил, что уважает всякое чувство, а особенно - чувство юмора. И поэтому не обижается на такую забавную шутку, как признание в любви от незнакомки, никогда не видевшей предмет своих воздыханий. За письмо и фото спасибо, но… Завязалась переписка, впрочем, не на долго. Получив травму на соревнованиях, Концедалов на месяц облюбовал больничную койку, а Юля, не дождавшись очередного ответа, напоминать не стала.
. . .
Выйдя в воскресное увольнение, Концедалов позвонил по указанному номеру. После второго гудка трубочку подняли, и девичий голос произнёс обычное в таких случаях «Алло».
- А можно Юлю? - робко поинтересовался звонивший.
- Да, это я - Юля…
Повисло неловкое молчание. Концедалов не мог придумать, с чего начать. Впрочем, быстро решил, что уж лучше сделать, а потом пожалеть, чем ничего не делать, и все равно пожалеть. Тем более, что он ничего не терял.
- Вам такая фамилия, как «Концедалов», о чём-нибудь говорит?
- Да, вообще-то, говорит, - ответила Юля.
«Быстро вспомнила, это хорошо», - отметил про себя молодой человек, а вслух продолжил:
- Тогда разрешите представиться - Василий Концедалов.
- Очень приятно…
- Взаимно… Знаете, звучит как сказка, но у меня сегодня День рождения. По этому случаю удалось уйти в увольнение с ночёвкой… Так что мы бы могли где-нибудь встретиться и отметить это дело, - взял быка за рога Василий.
Слушательница выдержала небольшую паузу, после чего согласилась:
- В принципе, я не против. Где встретимся?
За несколько редких увольнений невозможно хорошо изучить достаточно большой город. Незнание местности, на которой предстояло вести битву, усложняло задачу. Василий попытался найти общие ориентиры:
- Я нахожусь в 10-м микрорайоне...
- О, это совсем близко, - поддержала его собеседница.
- Но на этом мои познания окрестностей кончаются…
- А Дом культуры «Текстильщик» вам о чём-нибудь говорит?
- Вроде бы, да, - название показалось знакомым. Концедалов припоминал, что вроде бы в этом дворце культуры проводились городские дискотеки, известные своими шумными потасовками, - если близко, то к утру найду…
- Тогда предлагаю встретиться в двадцать ноль-ноль перед входом в «Текстильщик».
- Хорошо, я буду в курсантской форме, и вы меня легко узнаете. Договорились?
- Договорились. - И девушка положила трубку.
Идея «курсантской формы» явилась экспромтом и вызвала рождение плана простого, но верного. Конечно же, идти на свидание в форме никто не собирался. Только «гражданка». Перед «Текстильщиком» в вечерние часы достаточно праздно шатающейся молодёжи, среди которой легко затеряться. Наблюдая со стороны, можно сравнить оригинал с фотографией. А уж потом по ситуации: если «оригинал» приглянётся - сцена: «Знакомство», если нет – поспешное отступление. Просто и банально.
Дело за малым: за этой самой «гражданкой». Из цивильной одежды у Концедалова в данный момент не имелось даже трусов. Только носки. Полное гособеспечение, что тут скажешь? Срочно раздобыть полный комплект зимней одежды, не прибегая к «гоп-стопу», можно, если вспомнить о существовании тех самых родственников. Учитывая, что за прошедшие полгода дорожка к драгоценным дяде-тете протоптана, Концедалов надеялся на их помощь. Оставалось действовать.
Прибытие к родственникам сопровождалось процессом дарения коробки по случаю приобретенных конфет и бутылки вовремя подвернувшегося «Советского». За чаем Василий намекнул на возможное пикантное рандеву и посетовал на отсутствие гражданских тряпок. Мол, в шинели гулять опасно, «местные» могут не правильно понять, и вообще. В результате поношенные одежки двоюродного брата Геннадия, студента Волгоградского института, оказались предоставлены на один вечер в полное Концедалово распоряжение. Переодевание состоялось: братик носил длинное и узкое. Перед тем, как выскочить на улицу, Василий задержался на секунду у зеркала. Вывод напрашивался неутешительный: отражение в зеркале напоминало рас****яя Нестера больше, чем бравого замкомвзвода.
ДК «Текстильщик» находился на противоположной стороне улицы, носящей монументальное название проспекта имени Ленина. Перейдя запорошенную снегом аллею, Концедалов наткнулся на подсвеченное уличными фонарями здание, через распахнутые двери которого валил пар и гремела музыка. В «Дом культуры» входили-выходили люди, много людей, возраст которых колебался от четырнадцати до сорока четырех, а состояние - от легкой подпитости до тяжелого алкогольного опьянения. Концедалов, запахнувшись полами пуховичка на рыбьем меху, принялся наворачивать круги по алле, стараясь не терять из виду вход во Дворец культуры и не очень добрыми словами вспоминая Деда Мороза. До двадцати ноль-ноль оставалось всего несколько минут…
. . .
Когда Концедалов неожиданно объявился и позвонил, Юлечка Апрелева страшно удивилась, но виду не подала. Записку-приглашение она отправила на удачу и так давно, что и думать забыла. И вот оно, клюнуло!
Встреча по переписке – как романтично! Юленька считала себя девочкой загадочного образа, что обязывало. Письмо на удачу, счастливый ответ. Все, как в кино. И снег за окном, и трепет свидания. Дело теперь за хепи-эндом. Правда, ничего такого особого при мыслях о «предмете вздыханий» не испытывалось, но все поправимо, трепет можно и нагулять. Юлечка чувствовала себя такой окрыленной, готовой к роли Джульетты, или, на худой конец, Мальвины. Как там наш Буратино?!
На сборы потребовалось на пол часа больше обычного. Добиться от зеркала, чтоб отвечало: вы прекрасны, обворожительны, голубоглазы, неотразимы. Взбить, уложить волосы, спелые, как пшеничные колосья. Хороша, действительно хороша! Скрыть мерзкий прыщик спасительной пудрой. Вуаля. Губы пурпурным, алым, вишневым? Может, коричневым? Тени. Ресницы. Колечки. Сережки… Когда очередь дошла до пальто, отороченное чебурашкиным мехом, Юлечка неудержимо опаздывала. «Расстояние и время только усиливают настоящее чувство», -услужливо вспомнилось из школьной программы.
Встреча по переписке похожа на опознание преступника по фотографии. Если опознание проводит женщина, пеленгующая все в диаметре ста метров своей природной интуицией, скрыться – нет шансов. Юленька сразу выделила одинокого субъекта, прыгающего по аллее в попытках не дать дуба. Подозреваемый был выбрит, одет нелепо и от него на версту убийственно несло одеколоном.
- Вася?
От неожиданности субъект остановился. Серыми глазами облапал девушку, после чего признался.
- Юля. Очень приятно.
- Взаимно…
Раскланявшись, замолчали. Пауза претендовала стать театральной. Василий, не найдя ничего лучшего, поинтересоваться планами на вечер.
- Абсолютно никаких планов. А у вас? - лукаво улыбнулась новая старая знакомая.
Вынужденное воздержание заставляют самцов некоторых особей настолько глупеть при приближении готовой к оплодотворению особи противоположного пола, что чувство самосохранения засыпает. Пауки, например, рискуют быть съеденными своей пассией за «это дело». Человеческие же самки пока не столь жестоки, но желают игры в обольщение, где главное правило – поиметь противника в то время, когда он считает, что имеет тебя. Игра прекращается, когда у жертвы не хватает времени и денег. Концедалов, располагая несколькими свободными часами, начальным опытом и нулевыми средствами, ни имел шансов, но начал партию. Что он знал в девятнадцать годков про женское коварство?
. . .
Известно: мужчины считают себя умнее женщин. Хотя бы потому, что все эти важные словоблудия: история, философия, психология, - все писалось мужчинами. Раньше, вероятно, все так и было, пока уверенные в непоколебимости своих позиций самодовольные глупцы не подпустили противоположную особь к водопою равенства и знаний. Наивные, безрассудно считали, что женщина, утолив жажду, позволит им умничать дальше. Чем обрекли себя и нас, своих потомков-мужчин, на сожительство с умной и коварной самкой. О, женщина, уж лучше бы ты осталось жаждать! Лучше, конечно, для нас, для мужчин. В соревновании между нашей силой и твоей слабостью ты получила такие козыри, такой допинг, что остальные атлеты просто сходят с дистанции из малодушия. Мужчины будущего, хрупкие, гомосексуальные, горбатые от компьютеров и очкастые от рождения, - найдут ли они в себе силы бороться за равенство с вошедшей в раж женщиной? Или превратятся в вымирающий придаток кухни? Кто знает?..
Женщина. Что в ней такого? Писка и две сиськи. И с этим небогатым арсеналом, доставшейся эй на халяву от природы, умная женщина имеет все шансы поиметь любого мужика со всеми его коронами, виллами, поместьями, машинами и прочими пароходами. И только врожденное коварство заставляют ее представляться слабой и несчастной. Есть лишь один способ уберечься от этого: быть импотентом!
Курсант Концедалов импотентом не был. Начав игру в обольщение, он и представить не мог, насколько смешно его зачаточное коварство по сравнению с врожденным женским. Поначалу все казалось не очень печально. Силки и ловушки только примерялись под жертву.
В первый вечер Юля и Вася просто попили чаю и поговорили о чем-то не важном. Открытых атак ни с одной из сторон предпринято не было, противники изучали друг друга.
На следующие выходные выйти в город у курсанта не получилось, и «голубки» встретились на дискотеке в ДО. Там Юлечка мимолетно познакомила Васю с девушкой в самом соку по имени Лена. Лена пыхала жаром и не замечала никого, кроме Санечки Кирьянова, в компании с которых лихо отплясывала гопака, трясся глобусами – грудями. Под конец танцев оба ухажера получили приглашения в гости к третьей знакомой по случаю надвигающегося 23 февраля.
Заработав кровавые мозоли в ожидании, с первой партией праздничных увольняемых Концедалов рванул на указанный адрес. В однокомнатной квартирке с огромной кухней «чешской постройки» уже собрались Лена, Юля, Кирьянов, плюс хозяйка квартиры, девушка начитанная, но невезучая. Не повезло ей с рождения: в подарок от родителей унаследовала гены настолько страшные, что даже военные чебурашки не рисковали спариваться с ней ни от голода, ни из сострадания. Хозяйка серой крыской приткнулась на углу стола и искала первой возможности покинуть компанию.
Тортик. Шампанское. Глупые тосты, пьяные гости и неумолимо бегущее время. Лена, повиснув на Кирьянове, требовала танцы. Парочки, толкая друг друга, закружились в солдатском вальсе под «Депеш Мод». Кирьянов требовал водки. Концедалов захмелел, неловкость исчезла, и через некоторое время он обнаружил себя на пороге ванной в процессе облапывания Юлечки.
Хозяйка удалилась по-английски, оставшись на веки инкогнито. Кирьянов с горячей девушкой Леной убыли «на зимние квартиры» позже. Впрочем, контуженный гормонами Концедалов не замечал изменений: он был в трансе. Откуда появились презервативы и использовались ли они по назначению? Не беспокоили ли чутких соседей и прохожих дикий крик, смерть раздолбанной тахты и наводнение в ванной? Любовь – как известно, глуха и слепа. Любовь – это болезнь, при которой бесконечная вселенная сжимается до единственной Черной дыры. Когда больной вернулся в сознание, он понял, что сегодня делать этого уже не может, и плюс ко всему, страшно опаздывает из увольнения. Юлечка попросила ее проводить. Оказалось, что по пути.
Широкими шагами, бегом, перескакивая из одного автобуса в следующий, Концедалов сдал Юлечку на руки ее тете, после чего, выигрывая драгоценные секунды, сиганул через забор у 2 КПП.
Дежурный по батальону первого курса, капитан Желтяков зорко бдил возвращающихся из ДО курсантов на предмет шатаний и брожений. Кэп расслаблено и одухотворенно крутил папироску, прислонившись к стволу выкрашенного под цвет стены дерева, когда сверху на него обрушился необыкновенных размеров желудь, чернобыльский плод, Желтяков удивился так, что тут же принял горизонтальное положение. Желудь же, вскрикнув человеческим голосом, дал деру. Офицер, силясь спасти для науки чудной экземпляр, усилием выпирающей части оттолкнулся от асфальта и бросился в преследование. Экземпляр умел не только падать на головы, но и бегать. Разрывая дистанцию, зеленый желудь пробежал метров сто и исчез в дверях казармы первого курса. Желтяков шел по следу.
Когда дежурный по батальону достиг дверей, все было кончено. Четыре этажа казармы навсегда поглотили драгоценный экземпляр. Желтяков, болея душой, еще долго бродил по ротам, пытаясь его отыскать, но видел лишь однообразно равнодушных курсантов, натягивающих х\бешку после увольнения, дневальных, шаркающих швабрами, да выбегающих навстречу дежурных. Желтяков дознавался долго, не видели ли чего, не слышал ли, но военнослужащие не желали помочь науке. В девятой подозрительно лыбился старшина Кирьянов, выдыхая ноздрями огненные пары. Прикинув массу Кирьянова, Желтяков разумно решил, что будь желудь такого размера, у науки бы просто не осталось свидетелей. Посему связываться со старшиной не стал. Выместив зло на подвернувшихся увольняемых, кэп матерился и всю ночь в канцелярии копировал протектор подошв с кителя. Как только провозгласили всеобщий отбой, и курсанты улеглись баиньки.
Когда Концедалов, с трудом державшийся вертикально от мандража и счастья, лыбясь идиотски, повалился на койку, Шамин, обитавший напротив, заметил:
- Вижу, нажрался и наебался. Завидую…
- Угу, - промычал Концедалов и отключился…
. . .
Несмотря на прибытье весны, служба продолжалась. Мучительными шажками приближался первый курсантский отпуск. Младший сержант Концедалов, спортсмен, отличник и просто красавец, поднапрягся и сдал экзаменационную сессию досрочно. Затем, здраво прикинув, кому тащить наряды в течении сессии за менее расторопных, принял единственно правильное решение: «закосить!» однажды после обеда Концедалов прямиком отправился в санчасть. Старшие курсы окрыли страшную тайну: кусочек сахара с йодом вызывает температуру, а если к этому добавить еще луковую ингаляцию – признаки гриппа очевидны.
На первом этаже санчасти всегда людно. Страдальцы с серьёзными минами притаились у дверей кабинетов. Перед «процедурным» очередь: любимец портянок и сапог - «кожный грибок» - требовал к себе любви и внимания. Обнажив покрытые красными пятнами ступни, «грибники» ожидали, когда сердобольная медсестра своей легкой рукой перемажет голубой вонючей мазью все на свете. Ловкая молодая толстушка мазала щедро и в позах, от которых летели пуговицы на ширинках. Курсанты, удерживаясь от сексуального насилия, стонали.
Врачей работало ровно по числу батальонов – четыре, по одному на пятьсот военнослужащих. Плюс хирург, который резал всех подряд. Тех, кого не смог зарезать мхирург и не раскусил батальонный врач, отправляли в полковой госпиталь. Для медиков, имевших практику в КВВСКУ, главной задачей стояла оборона от «сачков», «шлангов» и «лодырей», которые составляли 99% из всего потока больных. Удача зависела от настроения и расположения медицинского светила. Пострадавший с открытым переломом черепа, без сознания и конечностей мог конвульсировать в предсмертном танце, но объявленный «симулянтом», доставлялся для похорон в роту. Другой же несчастный, поработав до растежения языком, получал мед каникулы. Первому курсу в этом отношении подфартило, так как лечила их Екатерина Ивановна Мель, ангел в белом халате с крыльями фонендоскопа за спиной. Первым диагнозом, который она сердобольно ставила настаивающему на своем увечье страдальцу, являлся «шок от непомерных физических нагрузок и общей усталости организма»…
Концедалов проглотил йод, выпросил в столовой головку лука и, постояв в уборной на руках для придания лицу соответствующего выражения, направился на прием. В кабинет Екатерины Ивановны он прошаркал походкой бухенвальдца и тяжело опустился на любезно подставленный под его зад стульчик. Докторша что-то заполняла в своих медицинских бумажках, и потому пропустила столь блистательный дебют.
- Кх-кх! - кашлем профессионального революционера, измученного шалашами и туберкулезом, намекнул на своё присутствие Вася, заставив Екатерину Ивановну оторвать голову от бумаг и обратить на него внимание.
-На что жалуетесь, молодой человек? - ласково поинтересовалась она, с гипократовским сочувствием.
Лицо Концедалова перекосилось.
- Недомогаю, доктор, - прохрипел он, разок для убедительности кашлянув и шмыгнув носом.
- Расстегните форму, я вас послушаю, - и груди больного коснулся ледяной инструмент.
Справедливо не обнаружив в легких ничего подозрительного, врач отложила фонендоскоп и вручила Василию главный индикатор болезней, вершину военно-медицинской цивилизации: ртутный термометр. Концедалов провел в мольбах богу несколько томительных минут, пыжась и накаляясь, после чего ртутный столбик торжественно достиг отметки 37 градусов. Свершилось чудо, единственное объяснение которому – опыт старших поколений и дар медитации.
Кх-кх-кх! – уже уверенно поперхнулся больной, после чего Екатерина Ивановна, заявив, что это самая что ни на есть опасная температура, предложила ему померить давление. Шланг не сопротивлялся.
- Как вы себя чувствуете? - поинтересовалась врач, наматывая на запястье несчастного резиновую подушку.
Разговор вступил в фазу, к которой всякий симулянт должен готовиться тщательно. Необходимо иметь точные представления о предполагаемых симптомах, но выдать их так, чтобы врач не обнаружил точного пересказа страницы учебника по медицине.
- Слабость. В ушах звенит и голова кружиться. - И ещё как будто мушки такие перед глазами летают…
- Неудивительно! - В голубых прекрасных очах Екатерины Ивановны поселилась тревога. - У вас давление - сто восемьдесят на сто! Это шок какой-то!
- А… говорил я взводнику: «Не могу бежать, сердце колит», а он: «В отпуске будете физо пересдавать!..». - Пробурчал Концедалов.
Чуткое ухо врача содрогнулось от сострадания.
- Сердце колет? Приподнимите-ка ещё разок форму, я вас получше послушаю!…
Ещё через несколько минут Мель со слезами на глазах выписывала шлангу направление для дальнейшего обследования в госпиталь. Концедалов же, не веря в свое счастье, боялся переиграть. Понуро опустив голову, просил назначить ему лечение амбулаторно, но решение медика оказалось непререкаемым и окончательным. Сердце матери не могло допустить, чтобы несчастный погиб не за что на глазах у кровопийц-командиров от шока и непомерных нагрузок. Ещё через десять минут, пулей слетав в роту за мыльно-рыльными принадлежностями, симулянт убыл в госпиталь на военизированной скорой.
. . .
В терапевтическом отделении, куда поместили вновь прибывшего, оказалось светло и уютно. Пышногрудая молоденькая медсестра-маникещица в коротком беленьком халатике, сидя за столиком в коридоре, заполняла истории болезней. На стенде наглядной агитации, призывающей к здоровому образу жизни, рядом с плакатом «Курильщик кончает раком!» красовалась актуальная для военнослужащих рекламная вырезка «Пользуйтесь гормональными таблетками «Постинор!» и инструкция по применению презервативов. Больные в длинных балахонах цвета позавчерашнего кофе без молока тенями бродили по коридору. Из радиоприёмника звучала не военная музыка.
- Кайфуют они здесь, - понял вновь прибывший.
В этом раю, в идиллии шлангующих и выздоравливающих промелькнул в полумраке коридора знакомый образ, мираж. Как бы курсант Сорокопудов, только без штанги и с озобоченным видом. Образ Сорокопудова, расправив плечи и лебедем выгнув шею, царственно вышагивал рядом с какой-то тщедушной тенью и что-то риторически провозглашал. Концедалов приблизился, мираж оказался реальностью. Сорокопудова, который мог заболеть только сифилисом, вдруг поместили в отделение для сердечников. Концедалов присвистнул:
- Е моё, Колёк! Ты здесь какими судьбами?
Пышущая здоровьем личность в больничном халате отмахнулась:
- Болею я. Шумы обнаружили, да и вообще…
- Понятно. Устал, значит. - Концедалов потянул Сорокопудова в сторону, увлекая от тени, и многозначительно поинтересовался. - Ну, как здесь?
- Да нормально. Кормят - во! Мясо! Кисель! Можно и добавки попросить, дают…
- Здоровая пища – это, конечно, здорово. Но только меня другое интересует. В самоход слинять можно?
- Какие проблемы! - Не растерялся Коля. - Здесь все только этим и занимаются. Ты же целый день свободен, никаких построений. Хочешь, на процедуры ходи, хочешь – Ваньку валяй. По вечерам только медсестра перекличку устраивает. Так она ж не ротный, каждого больного в лицо не знает. Если приспичит, за тебя в строю кто-нибудь другой крикнуть может…
- Слушай, Колёк, мне нужно в город смотаться. Первый день я здесь, никто и не заметит. А если и заметит, кто представит, что я так сразу в «самоход» рванул? Если что, скажи, к земляку, например, в хирургию пошел. Да вот «гражданка» нужна…
Сорокопудов обещался помочь. Не прошло и получаса прибытия после «больного», как он переодетым в чьи-то поношенные джинсы и свитер через окошко выбрался из палаты во внутренний дворик. Низенький госпитальный забор после неприступной стены КВВСКУ выглядел не серьезно. Дорога к нарушению воинской дисциплины оказалась открыта.
. . .
Дуся Пипеткина вместе с Юлечкой Апрелевой возвращались домой. Дуся жаловалась подруге на коварного Сашу Кирьянова, многократно воспользовавшегося её девичьей доверчивостью, а теперь неожиданно переставшего её навещать.
- Трахнул и бросил! – Плакала Дуся.
- Может, его в увольнения не пускают? – искала успокоение для спутницы Юля.
- Ага, как же! Он же там - старшина! Сам кого хочешь не пустит!
- Или случилось что?
- Да что случилось? Уж не заболел небось! Кабан здоровый! – Дусенька улыбнулась, припомнив, какой же здоровый кабан. - Что с таким будет?
На лавочке возле дома, где снимала комнату Юля, мелко трясся подозрительный бритый тип. Майские вечера еще достаточно прохладны, а одежонка типа – не по сезону легка. Вблизи бритоголовым оказался сержант Концедалов, поскуливающий от нетерпения и средней тяжести охлаждения хозяйства. Увидев его, Юлечка заявила подруге, что сейчас-то они всё-все про нашего Кирьянова узнают.
- Вася, скажи, ты Кирьянова видишь? Вы в одной роте?
Концедалов, зубы которого барабанили марш оловянных солдатиков, посмотрел на девиц очень хмуро:
- Здравствуйте, для начала. Я тут уже часа два жду. Я же звонил!? Мы же договорились!?
- Да подожди ты со своими упрёками. Ну, задержалась я. Дусю… то есть, Лену встретила… Лучше скажи, Саша Кирьянов не болен случайно?
Василий нахохлился ещё больше:
- Саша Кирьянов месяц как уволился. А заболею, по-моему, я…
Дуся Пипеткина вздохнула обморочно, как вздыхают, почувствовав запах крови, на мясокомбинате коровы. На ее глаза наворачивались крупным жемчугом слезы, пока Юля вытягивала из Василия все, что ему было известно об убытии Кирьянова. Удалось узнать, однако, не много. После золотого времени абитуры Концедалов попал в шестую роту, а Кирьянов остался в девятой. Официально первым приказом он закрепил за собой причитающуюся ему по праву должность старшины, каптёрку и все полагающиеся атрибуты и регалии. Должность эта отгородила его от курсантской среды, не открыв до конца доступ в мафию офицеров. В период одного из душевных кризисов, которые случаются даже у старшин, Кирьянов написал рапорт и, не дожидаясь его подписания, убыл в родимый Волжский заниматься бизнесом. Время для этого подвернулось самое подходящее: в России открывался капиталистический Клондайк, возможность в один день отхватить огромные капиталы. Империи «МММ», пачки ваучеров и шестисотые Мерседесы в окружении бритых парней так и кричали: «Разделяй и хапай!» Кирьянов сделал свой выбор. А бедная Дусечка, осознав, что выбор сделан не в ее пользу, молча давилась горючими слезами…
. . .
Электронный будильник в служебном фод-таурусе на 80-й авеню капрала Джона Смита просигналил десять часов – пора навестить «Макдо» и прикупить для патрульных чизбургиров с «Колой». Достояние английского народа, Биг-Бэн на Тауэр, что в переводе звучит менее впечатляюще, зафиксировали семь вечера. Куранты на Спасской башне Кремля прогудели двадцать ноль ноль.
Темнело. Курсант Концедалов перемахнул через заборчик госпиталя и постучал в заветное окошко. Ему открыли.
- Тебя уже ищут! - С ходу пробубнил побледневший Сорокопудов, вручая в стрессе больничный халат и пряча под подушку принесённую «в подарок» бутылку «Столичной». - Медсестра, дура, на процедуры тебя звала-звала, на уши всех подняла. Дежурный врач Мотора вызвал!
- А что ж она звала-то? Ты же сказал: «Личное дело каждого»…
- Да, не знаю…
- Давно? - самоходчик, в чем был, поспешно укутался в халат, укрывший его до самых пят.
- Да час уж точно!
Концедалову под теплым халатом показалось по-зимнему холодно, сердце заколотилось, моля подлечиться еще в терапевтическом отделении. Пытаясь сохранить невинное выражение лица, «больной» обогнул угол госпитального корпуса и лицом к лицу столкнулся с майором Мотренко. Командир роты, видимо, устал ждать беглого курсанта, и семенил до дому, дабы в тишине уютных спален принять единственно верное решение. В спортивном костюмчике «а ля юный физкультурник», в шапочке с бубоном и полукедах, «мотор» не внушал должного ужаса. Словно выбежал на минутку вынести мусор, но заговорился с мужиками у подъезда. Хотя и мусорное ведро человек военный обязан выносить в форме! Таковы представления подчиненных о командирах, иначе как разобрать, что перед вами – старший по званию, а не осоловелый гражданский волосатик?
Встреча на углу здания для обоих оказалась спонтанной. Первое мгновение старые знакомые разглядывали друга, потеряв дар речи от избытка чувств.
- А…, - силился сформулировать свою мысль Мотренко, но Концедалов опередил, нагло протянув дрожащую ладошку, которую командир роты машинально пожал:
- Здравия желаю, товарищ майор!
Мотренко возмущенно передернул плечами, подпрыгнул на месте и сцепил беспокойные ручки в положении «На живот!», так как карманов в штанишках костюмчика оказалось не предусмотрено.
- Товарищ младший сержант, почему здесь?…
- Заболел. Просил оставить в роте, но врач направила в госпиталь. Говорит, что-то серьезное… А вы, товарищ майор, родных навещали?
Раскиснуть, повиниться, сдаться на милость победителя всегда проще простого. Концедалов же решил, что терять ему, все равно, уже нечего, за «самоход» одна дорога – в войска, так что лучше всего нагло врать: пусть, не поверят, но хотя бы «лицо сохранишь». Мотренко же, не привыкший к подобной наглости, опешил. Государство дало ему право казнить и миловать, а этот курсантишко, получается, осмеливается спорить с государством! Виктор Палыч конвульсивно подпрыгнул и раздулся подобно рассерженному воробью, готовому клюнуть кошку.
- Я, товарищ младший сержант, ещё раз спрашиваю, почему вы гуляете, а не в палате? – бросился он в атаку.
- Земляка в хирургии навещал!
- Да? Да! А это - что!? - И командир роты распахнул на больном полы халата, обнажив компромат гражданской одежды. - Откуда у вас это?! - И Мотренко ткнул в неоспоримые вещественные доказательства. – Вы? Вы! Вы нагло ушли в самовольную отлучку при наличии живой белой медсестры! Да я вас! В войска! За решетку!..
И он еще долго грозил и тряс перьями, пока Концедалов, улетев далеко-далеко, прикидывал, чем он займется через год, дембельнувшись из далекой стройбатной части…
. . .
Невосполнимый послеобеденный тридцатиминутный отдых в роте прерван жестоко командой к построению. На сампо идти ёще рановато, и курсанты с тихой грустью гадали, что же будет: кросс или бесконечное шлёпанье по плацу? А может, опять тренировка заправки постелей? Так вчера же два часа тренировались?! Всю пыль из одеял выбили! Да и ссесия идет, так же всю математику вытрясти можно!
Оказалось, ни то и ни другое, и даже ни третье. Ввиду приближающего праздника победы на радость всем - встреча с ветераном. И курсантам хорошо - дополнительая возможность подремать по сладкие речи, и ветерану жизни глоток - душу отведет, выговорится. Когда ему представиться ещё такая оказия! Разве что на следующее 9 мая…
Через пятнадцать минут 6-я рота развернулась в аудитории кафедры истории. Ветеран оказался не какой-то там хухры-мухры, а бывший начальник этой кафедры, преподававший здесь ещё лет при Мамае. Сухой маленький старичок железной выправки принял рапорт лейтенанта Тупикова и представился:
- Иванов Иосиф Александрович, приятно познакомиться.
Иосиф Александрович начал от первой буквы: где он родился, где крестился и почему связал свою судьбу с армией. Правда, оставалось не ясно, была ли в его времена армия «Белой», «Красной» или Наполеоновской. По рассказам старичку выходило около ста пятидесяти, а на вид – не больше ста тридцати. Повествование Иванова Иосифа Александровича лилось размеренно и важно. И вот на сороковой минуте, пройдясь по «Японской», Первой Мировой и «Октябрьской», он, наконец, подошел к главной теме - к Великой Отечественной войне. Вздремнувшие курсанты от неожиданного взрыва эмоционального старичка проснулись и в панике полезли под парты прятаться от «Мессершмидтов».
- Началось все летом 41-го, 22-го утром. Наши знали о планах Гитлера, но немножко не успели. Поэтому в начале войны нас было пять миллионов, а немцев - восемь с ***м...
Особо умные поспешили свериться со своими конспектами по Второй Мировой. Иосиф Александрович с блеском пересказал раздел военной истории, посвященной Великому противостоянию. После чего поделился личными воспоминаниями:
- Когда мы героически подошли к Кенигсбергу, то обнаружили там мощные подземные казематы, построенные ещё в девятнадцатом веке… Гитлером. Нам в помощь пришёл самоходный артиллерийский полк под командованием брата Зои Космодемьянской… И мы поспешно атаковали… А в атаке - когда гранату, или на поясе, или в кармане, вот так, вперёд - раз и готово!
Внимание аудитории вдохновляло Иосифа Александровича на подвиг. Смакуя подробности, он ярко поведал, сколько убил немцев лично, сколько – его боевые товарищи. Но, в конце концов, кто-то другой закрыл собой амбразуру и армия «Освободительница» праздновала победу:
- Пили все - и солдаты, и генералы. Но генералы - больше. И лучше. А то, бывало, аэродром противника в плен возьмешь и напьёшься всякой дряни…
Огласив несколько лозунгов, поздравив курсантов с праздником Победы, на восемьдесят второй минуте Иосиф Александрович перешел к чтению своих стихов о войне. Лейтенант Тупиков, в первых рядах следивший за дисциплиной, тревожно пялился на часы. Рота категорически опаздывала на самоподготовку.
- Бабах!- гремели канонады,- протяжно читал поэт: …И рокотало все кругом.
Мы шли вперёд не за награды,
А за родимый отчий дом…
Стихи оказались монументально-героическими. Иосиф Александрович начал их писать еще в госпитале, после контузии. Теперь он даже издал небольшой сборничек своих шедевров, который и предложил приобрести в конце выступления...
. . .
Младшего сержанта Концедалова не выперли из училища. Дело замяли на уровне роты, из большего начальства так никто ничего и не узнал. Причины не объявлялись, но сам виновник насчитал несколько.
Ну, во-первых, ни захотели портить показатели. Дело нормальное. Сессия закончилась, итоги подведены. Шестая рота, теряя отличника и получая грубое нарушение воинской дисциплины, скатывается с первого места по учебе и дисциплине на последнее. Как результат в конце года ротные офицеры с Мотренко во главе получают не тринадцатую зарплату, а взыскание по служебной линии.
Во-вторых, Концедалов шел первым номером в сборной училища по гиревому спорту. Так случилось, не без хитрых штучек спорторга батальона капитана Нюхтина, что в 6-й роте собрались не плохие спортсмены. И если Шамин был непревзойденным многоборцем, то Концедалов и Озеров били всех не тяжелоатлетических помостах. Выгнать без согласия старшего физкультурника полковника Баган первого номера сборной означило очень сильно обидеть начальство. Сориться же с кафедрой физо не хотел никто.
Ну, и в третьих, Концедалова примерно наказали. Даже два раза, что уставом противопоказано. Сначала его сняли с должности замкомвзвода и перевели в командиры отделения. Затем, вместо того, чтобы вместе со всеми отличника отпустить, как обещано, на неделю раньше в отпуск, его на неделю задержали после убытия последнего двоечника.
Отпуск – время прекрасное и желанное. Долгожданное тем более, что за высоким армейским забором тебя ждет девушка. Любовь и свобода, свобода и любовь! Что еще оголодавшей курсантской душе нужно? Разве что денег немножко, чтоб имелось чем за любовь платить…
Когда, с отпускным билетом в зубах, Вася, наконец, выскочил за забор, он сразу же позвонил Юле. Через полчаса они встретились. Она – заманчиво наштукатуренная, и он – сгусток желаний в парадной форме. После первых поцелуев отпускник принялся горячо уговаривать девушку провести с ним отпуск в деревне. Юлечка не долго сопротивлялась, но сначала хотела познакомить Васю со своей мамой. Решено было посвятить этот вечер знакомству, а на следующее утро отправляться.
Мама жила на противоположном берегу Волги в том самом Николаевске. Пассажирское суденышко со странным названием «ОМИК» ходило туда-сюда раз в час, и скоро, с конфетами и шампанским, парочка высадилась на игрушечной Николаевской пристани, сколоченной рыбаками для более ловкой ловли на удочку. Сам же городишко Концедалову разглядеть не довелось: двухэтажка его зазнобы нависала над пристанью. Двухэтажкой называлось вросшее в землю пожелтевшее от времени перекошенное строение, окруженное стихийными огородами, сарайчиками и такими же неказистыми братьями и сестрами. Пахло сиренью и сыреющей в подвале картошкой.
Маму звали Эльвира Матвеевна. Она оказалась толи дочерью, то ли внучкой, сестрой, а, может быть, бабушкой героя Советского союза Красноюрченко, фамилией которого названа одна из Николаевских улиц. Так и прожила она всю свою жизнь в стареющей трущобе в тени улицы имени своего героя. Эльвира Матвеевна оказалась бойкой, скорее, даже задиристой старушкой, называвшей себя «медиком» и уже на пенсии подрабатывающей санитаркой в Николаевской больнице. От шампанского мама-медик отказалась, конфеты положила на стол.
Мама-медик сходу принялась задавать неприятные вопросы: «А куда это вы едите?», «А в качестве кого едет моя Юлечка?», «А собираетесь ли вы жениться, молодой человек?». Молодой человек, который почувствовал себя карасем на свадьбе, открыл шампанское. Данное событие только усугубило ситуацию. Юлечка, которая в дали от родины пригубить не отказывалась, при мамочке застеснялась. Эльвира Матвеевна же не употребляла из медицинских соображений. Получалось, что Концедалов как последний алкоголик выдул в одну харю бутылку без особого удовольствия, а, скорее, на зло.
Ночь прошла страшно. В однокомнатной квартире ему постелили на кухне, в которой он всю ночь воевал с тараканами. Голодные насекомые наступали и требовали не зрелищ, но хлеба. Концедалов, растянувшийся на хлебном пути, отбил нападение, но был атакован снова. Под утро он устал бороться и, засыпая, подписал капитуляцию.
Снилась рота, пятачок Нюхтина и гремящий на «Днепре» с люлькою Мотренко в немецкой каске, который кружил по плацу, грозил пальцем и требовал писать рапорт. При пробуждении, стряхнув пот и насытившихся домашних животных, курсант обнаружил, что находиться не в роте, а в нечто. Скоро нечто оказалось идантифировано.
Юлечка, заявив, что мама куда-то вышла, накрыла завтрак, который он не заметил.
- Ну, что, едем? – спросила она.
Концедалов, после вчерашнего был не то что обрадован, но удивлен. Захватив кое-какие вещички, парочка рванула на пристань, так и не сказав последнее «Прости» маме. Успели как раз вовремя, «ОМИК» отчаливал. Концедалов, рад-радешеньки, что ушел живым от сестры-дочери героя Советского союза, помахал Николаевску ручкой. Впереди ждал отпуск, почти тридцать свободных дней…
. . .
От Камышина до места обитания семейства Концедаловых три часа хода героического междугороднего автобуса местного АТП.
Весь государственный транспорт, сохранивший минимальную подвижность в перестроечно-реформаторское время, необходимо признать героическим с занесением куда надо. «ЛАЗы», «МАЗы», «ЛИАЗы», «ГАЗы» рождения 70-го года, в которых заводскими остались только таблички «сделано в СССР», разваливаясь на ходу, бороздили «узкоколейку» Волгоградского края. Гостранспорт трудился, теряя рессоры, вспыхивая проводкой и заглатывая проемами неожиданно высыпавшихся лобовых стекол воздушный поток. Герои-водители, увернувшись от потерявшего управление встречного «динозавра», съезжали на так называемые, уходящие под откос «обочины». И лезли под «кормильца» заштопывать дыры. Весною и осенью – в грязь. Зимою – в снег. Летом…спасибо, что ты есть, русское лето!
Водителям пассажирского транспорта, традиционно, приходилось вертеться. Жесткий график. Только ночь по приезду на место, чтобы подкрутить, подварить, подпаять, хоть как-то, и всегда – за свой счет, реанимировать «боевую лошадь». Выехать в рейс, без тормозов, с текущим из картера маслом, доехать и чудом вернуться, и довести живыми людей. Пассажиров. Которые торопятся, возмущаюся, не любят опаздывать, уговаривают довезти без билета, рожают, выпивают и устраивают мордобой в пути. Пассажиров, которые, стоит автобусу остановиться, дымясь, грозят жаловаться, подгоняют и лезут с советами. Что тут советовать? По законам механики эта телега ехать сама не может! А она едет! Блеет, трясется, свистит всеми швами, заплатками, затычками, закрутками, но едет. Вас, сердобольных бедолаг - пассажиров, пересадят в попутный, такой же умирающий транспорт. Чтобы вы, не дай бог, не загнулись от мороза, не родили, где не надо, не опоздали и не написали гневную кляузу, требуя лишить, наказать, разобраться, принять меры и уволить. А он, водитель, останется ковыряться на дороге, где кроме солнца, снега и ветра у него помощников нет. Ибо он - один в поле воин. А вместо медали и восхищения соплеменником получит хронический радикулит, простатит, менингит, гайморит и прочую язву. Или маленький памятник у дороги, на который никто никогда не положит цветы…
Долго ли, коротко, показалась родная деревня, вынырнула хрущевскими пятиэтажками из соснового бора. Городишко, населенный нефтяниками и переросший в районный центр благодаря наличию открытых залежей нефти и аврально возведенному Нефтяному техникуму. Деревня Жирное, вотчина князя Куракина, посносила глиняные лубянки и застроилась социалистическим кирпичом. Речушку Медведицу, которую раньше переходили в брод, опоясали три связующих город моста: «Маленький», «Старый», и монументально-бетонный «Новый».
По приезду Концедалов первым делом решил жилищный вопрос. Бабушка Наташа, накормив внука и его спутницу голубцами, отправилась «погостить» к своей сестре, жившей на другой стороне улицы. Предполагалось, что до конца отпуска парочка может пожить в ее двухкомнатной квартире на всем готовом.
Оставленные без присмотра, молодые люди занялись тем, чем могут заниматься парень и девушка. Курсанту не верилось, что он, наконец, дома, свободен и трахается не на бегу из увольнения. Юленьке ситуация казалась тоже довольно необычной. Романтическое путешествие на халяву: «Вася платит!» Наконец, после тяжелых и продолжительных боев, когда противники, сцепившись насмерть, наконец, устали и отлепились друг от друга, в дверь постучали. Концедалов, умирая, натянул первое, что попало под руку, и пошел открыть дверь. Ему хотелось убить незваного гостя.
За дверью топтался пергаментный старичок в пиджачке с орденскими планками на впалой груди. Старичок был гладко выбрит и прилизан, как на парад, но Концедалову не знаком совершенно. «Гость», поднимаясь на носочки в попытке заглянуть «хозяину» через плечо, проскрипел подозрительно:
- Молодой человек, а чего это вы кошку мучаете? А ли бьете кого? Не хорошо…
- А вы, извините, чего?
- Мы, это, мы соседи, интересуемся…
Концедалов, потный, в трусах на выворот, стоял перед строгим ветераном, не зная, плакать или смеяться.
- Понимаешь, отец, я ее не бью. Я ее трахаю, - честно признался он.
Старичок, было нахмурившись, припомнил что-то и просиял.
- А, коли так, чего ж, дело молодое! – заговорщицки подмигнул он, и, потрепав Конуедалова по плечу, поинтересовался:
- Свадьба, значит?
Пришлось налить ветерану, чтоб отвязался.
. . .
После отдыха и душа у Юлечки возникла идея познакомиться с родителями Васи. Концедалов в состоянии не стояния вяло сопротивлялся, уговаривал не переться на ночь глядя и отложить аудиенцию на утро. Но Юленька настояла.
- Да, сюрприз, - прикидывал мысленно он, - мало того, что заранее не предупредил о своем приезде, так еще и с цацей. Здравствуйте, предки. Это я, Вася. А это девушка, с которой я сплю… Хотя нет, я же с ней еще ни разу не спал, все как-то на бегу получалось…
Впрочем, при появлении Васи и Юли особого сюрприза для родителей Концедалова не получилось. Скорее, наоборот, вышел сюрприз для Васи. В отеческом доме, не диване, спрятав руки под заставленный закусками стол, сидела мама-медик, драгоценная Эльвира Матвеевна:
- Ну, жених, когда будем играть свадьбу? С Николаевским Загсом я договорюсь, заявления примут без очереди. Осталось уточнить дату…
- Типун вам на язык, тетя!..
Первый отпуск летел к чертовой матери…
ЧАСТЬ II, краткая.
Глава 1, она же последняя. «ВЕСЕЛЫЕ РЕБЯТА».
За три дня до окончания отпуска Концедалов торжественно бракосочетался. Скоро он возвратился в казарму, а молодая жена – в Николаевск к маме. Впрочем, случай этот оказался хроническим. По прибытию в часть замечен с новеньким обручальным кольцом южный парень Меркотан Эдик и тот самый Шиуцан, который то Шуцман, то Шуциман. Курсант Шевченко поставил личный рекорд – оказался самым юным военным молодоженом. И это лишь в 6-й роте! А в батальоне? А в масштабе училища? Город Камышин мог гордиться: его невесты самые ходовые в мире. Ну, если не в мире, то в Волгоградской области точно.
Первокурсники превратились во второкурсников, заявив об этом лишней полоской на шевроне. Объявилась и растворилась в потоке новая абитура. Время текло, сглаживая камни: «Рота, подъем! Выходим строиться на зарядку!». «Справа в колонну по одному в столовую шагом… марш!» «Рота, садись!..» «К приему пищи… приступить!» «Закончить приём пищи!.. Встать!..» Здравствуй, комбат. Занятия. Преподаватели в погонах. Обед…
Говорят, тяжело первые десять лет, затем привыкаешь. Врут люди! Новобранцы привыкли называться курсантами всего за год и настолько обтерлись, что не заметили, как Дед Морозы поменялись местами. Появилась третья полоска на рукаве.
На третьем курс разрешили долгожданный свободный выход - появилась возможность на завтрак, обед и ужин покидать территорию и прикармливаться на квартирах или в офицерской столовой. Желудки радостно ожили и стали трясти по карманам мелочь.
Чем дальше, тем сильнее «самопо» превращалось в свободное время. Грезы на партах. Короткие самоходы. Лекции в туалете на тему: «как выпить и не попасться?» А в двадцать ноль-ноль - вечерние увольнения для желающих поужинать индивидуально. Полтора часа хорошего бега ради пяти минут сомнительного удовольствия. Потом возвращение увольняемых, вечерняя прогулка, как же без нее, вечерняя поверка, отбой. Всё! Конечно, с учетом наряда, ночного патруля или тревоги какой по поводу чертовой матери.
Жизнь, поглощающая пространство и время за воротами КВВСКУ и объективно зависящая от курса доллара, преподносила сюрпризы. Больной под псевдонимом «Россия», и до того беспокоивший сиделок, окончательно сошел с ума.
Последователи Павлова давно экспериментировали с пациентом, пробовали заговоры и примочки, гипноз Кашпировского, пилюли Чубайса, сигнальные ракеты и электрошок, но теперь надрезали вены и пустили кровь. В результате тревоги из учебных превратились в боевые, и в наряды по роте и в патрули стали заступать по полной выкладке. Ежедневно назначался взвод быстрого реагирования, водружавший автоматы на парты рядом с конспектами, а после отбоя прятавший их под матрас. Игры в «Зарницу» закончились. Ельцин по-свойски разбирался с путчистами: в Москву вошли танки. Олигархи делили пирог: «железные кони» протянули гусеницы в Чечню. В Майкопе на «боевые» списали бригаду. Военная техника горела и превращалась в ржавый металлолом, несмотря на свежую покраску и штамм на «отлично» пройденной проверки из Главка. В новостях каждый день фронтовые сводки: убитые, раненые, пропавшие без вести, взятые в заложники. За две строчки новостей из никому не известного поселка военного типа «Буденовск» давали состояние на «Эй Би Си».
Тем временем в КВВСКУ сменилось руководство: генерал-майор Хоменко завязал и убыл на пенсию, а его место занял «американский полковник», энергичный карьерист Сердюков, выпускник одноименного училища.
Неугомонный «Моторченко» тайно от всех закончил заочно что-то важное, после чего продвинулся на место преподавателя кафедры воинских зданий и сооружений. Получил, наконец, подполковника, стал красивым и толстым, но руки вынимать из карманов так и не научился. Его место заполучил забуревший Нюхтин.
Второй батальон традиционно переехал из казармы в офицерское общежитие, ту же казарму, только кубрики разделены перегородками на пять-шесть человек. Со временем на перегородках разрешили повесить двери. Впрочем, закрывать двери на ключ все равно не разрешалось.
- Вам нечего прятать от начальства! – Объяснял свой запрет комбат.
К четвертому, выпускному курсу, только из 6-й роты оказалось уволено:
- За нарушение «Общевоинского Устава», выражавшееся в рукоприкладстве - 2 рас****яя. Угораздило же подраться на глазах у препода на лекции! Не нашлось волосатой руки, чтобы замять «по хорошему» скандал такого порядка…
- За употребление алкогольных напитков - 6-ть неудачников. Ловились, как правило, военнослужащие, с которыми у командиров возникали проблемы. Спокойные и исполнительные не употребляли, что возможно теоретически, либо не попадались, что теоретически не возможно…
- По неуспеваемости – два бал, бал, балбеса. Остальные регулярно получали двойки, но успевали…
- Уволено по окончанию второго курса в связи с нежеланием продолжать обучение - 12-ть человек, и курсант Воронин с курсантом Ханафиным вкупе. «Ворону» за сей героический шаг товарищ Нюхтин поклялся на горбу донести до хаты, но Роман отказался. В последствии он ностальгически навещал товарищей «в заключении», пронося на территорию спиртные напитки и по всякому нарушая не воинскую для него дисциплину…
- Переведены в соседние роты либо другие учебные заведения – трое везунчиков. Остальные, если и желали перевода, не имели «толкателей» и «давателей». Хорошо, если твой папа играет в модный теннис с генералом. Ну, а если он дружит с только с бутылкой и Любкой из второго подъезда?
- Уличены в нарушении «Общевоинского Устава», как то: пьянство, самовольные отлучки, прикладывание рук к лицам друг друга и прочее, но не отчислены из рядов 6-й роты - 36 человек. В их числе – Власов, Канавец, Калачёв, Концедалов, Меркотан, Шамин, Шухарев, Шевченко, Долгов, Дорофеев, Захарченко, Сорокопудов, Нестер, Стрелец, Лабада, и многие-многие другие. Везло, значит, людям на родителей и начальство.
Не попавшим в список посчастливилось остаться неизвестным. Тем, кто действительно ни разу не нарушил «Устав», хочется откровенно посочувствовать…
Выразить долю сочувствия справедливо в отношении всех тех, кто скоропостижно женился. Таких к четвёртому курсу набралось 13-ть несчастных из семидесяти двух не отчисленных, и число это имеет тягу к прогрессии. Жениться и развестись до четвертого курса удалось только одному герою – курсанту 64-го взвода товарищу Волкову. С чем его сердечно поздравляем.
А в, остальном, зелёные новобранцы окрепли и стали буреть, превращаясь в матёрых военнослужащих, выплывающих к выпускным маякам на офицерские звезды из любых курсантских штормов...
ЧАСТЬ III.
Глава 1. «ГОСПОДА ОФИЦЕРЫ».
4-й курс.
На металлическую пику забора рядом с 1 КПП товарищи мальчища-Кибальчища в назидание потомкам насадили тесненный, человеческого роста щит. На щите кистью народной намалеван гербе: дубовые листья в бетономешалке под красной звездой, пронзаемые молнией и тралом. Образ этот символизирует единство стройки, учёбы и воинской службы. Прошли годы. Заросла травой тропинка к могиле героя. Забыли его подвиг люди. Перестали бояться и вернулись недремлющие буржуины. И посрывали они красные звезды. А вместо звезд на знамена и кокарды распяли на радость голодным жаренную курицу, для роста продажной стоимости обозначенную «Орлом». Бордюры перед забором слепили голливудской белизной. Дорога к КПП избавлена от листьев и пыли в процессе жестокой эксплуатации веников. На каждый металлический шест куплено по солнечному зайцу. Деревья и кустарник, рихтованные в зелёные насаждения правильной геометрической формы, кланялись ветру. Согласно распоря-жению о переходе на летнюю форму одежды, подали лето. Жара крепчала. На открытых дверях КВВСКУ смирно стояло капиталистическое завтра.
Со стороны города Камышина на 1-е КПП группами по пять-шесть человек прибывали молодые люди в парадной форме с четырьмя золотыми нашивками на рукаве. Вооруженному взгляду казалось очевидным: выпускной курс возвращается из отпуска. Чемоданов в руках у них не было.
Все личный вещи, носки, трусы, сигареты, запасы алкогольных напитков, баночка малинового варенья и щедрый ломоть сала – заблаговременно оставлены на снятых в городе конспиративных квартирах. Старшекурсники подготовились для вольготной жизни.
В ротах в торжественной обстановке прибывающих встречали дежурные офицеры. Они пожимали каждому четверокурснику руку и просили соблаговолить о предъявлении отметки из санчасти на обратной стороне отпускного билета: «Здоров». Проездные документы аккуратной стопочкой росли на краю стола. Будущие офицеры прибывали неорганизованно, с вольными гражданскими ухмылками на загоревших лицах.
- Сержант Шамин, вы почему с учёте не снялись?
- А я к бабушке ездил!
- Зачем?
- На свадьбу!
- На какую свадьбу?!
- Ну, не на бабушкину же!..
- Курсант Лабада, а где ваши проездные документы?
- Я их отдал старику лейтенанту Тупикову!..
- Всех вновь женатых прошу предоставить справку гражданского акта…
Ближе к обеду, после необходимых формальностей, зевающее подразделение выстроилось на взлётке. Новый командир роты старый знакомый капитан Нюхтин зачитал приветственную речь, которая сразу же утомила слушателей. Попросили излагать коротко. Заканчивалась речь словами:
- Сегодня увольнений не будет!
Сознание, затуманенное эйфорическими воспоминаниями промелькнувшего отпуска, среагировало вяло и не сразу. Немая сцена Гоголевского «Ревизора» взорвалась многоголосым:
- Не будет?! Почему-му-у!?..
И протяжное «Му-у!» набатом отозвалось от головы до хвоста строя. Абитуриенты, проходившие мимо офицерского общежития, присели в страхе. Дежурному по училищу послышалось включение сирены «Тревога!», и он бросился звонить в дивизию для получения дальнейших распоряжений. Нютин же только чихнул и остался строг и неумолим:
- Телевизор смотрите? Информация важнее желудка. Кто не знает, пусть срочно пишет рапорт о постановке на котловое довольствие, будет возможность в роте посмотреть программу «Время». Чеченцев в Будёновске видели? Начальник училища где-то там подсмотрел, что у террористов и Камышин на картах обозначен. Как возможная жертва… Во избежание внезапного нападения все курсанты…
- У-у-у!
И офицеры тоже…
- А-а-а!
- Переводятся на казарменное положение. Так что куковать будем вместе… Дежурный взвод получает оружие с полным боекомплектом. В патрули и на занятия - с автоматом. Стрелять на поражение, но по команде… Какие ещё вопросы?
Курсанты ошарашено разводили руки. Вопрос был один:
- Когда возобновятся увольнения?
- Не знаю…
- Так на хате всё сало сгниёт!
- Ничего, спиртные напитки долго не портятся, - успокоил Нюхтин, - а увольнения возобновятся как только, так сразу...
Недовольные еще долго и бесполезно булькали и не расходились. Всполошившиеся женатые побежали на почту телеграфировать дражайшей половине пренеприятное известие. Всё говорило о том, что это надолго. Пески армейских буден затягивали сразу и с головой.
. . .
И началось: «Строиться для получения оружия!» «На ремень!» «На занятия шагом марш!» «Оружие… положить!» И об парту: «Ба-бах!»
Преподаватели с появлением дополнительных курсовок на рукаве превращались в закадычных друзей. Двойки вымерли как динозавры, а вместо них у преподов появилось хорошее настроение и желание балагурить. Например, на занятиях по сантехнике…
Сантехнику четвертому курсу преподавал доцент, кандидат технических наук, бывший начальник кафедры, полковник, а теперь пенсионер Андрей Фёдорович Герасимов, розовощекий живой толстячок без надобности в парикмахерах.
- Умные волосы покинули дурную голову, - любил повторять он, сверкая перед аудиторией своей ослепительной шевелюрой. И продолжал:
- Я понимаю, что вам очень нравится моя причёска, но чтобы её получить, нужно прожить еще очень и очень долго…Хотя бы до конца этой лекции, например…
Обычно все присутствующие до конца лекции доживали. Один только раз, получив команду дежурного по училищу, Нюхтин поднял аудиторию, ворвавшись на занятия с криком:
- Дежурный взвод! С оружием - на выход!
Глазастая внучка Штирлица от Павлика Морозова шестидесяти лет заметила крутившихся у стен КВВСКУ мужчин кавказской наружности. Партизанка, мать восьмерых детей, бабушка двенадцати лоботрясов, двое из которых скрывались в курсантах, оперативно сообщила об подозрительных личностях куда надо. Поднятый по тревоге, дежурный взвод потом еще долго наматывал круги по периметру, но смертников и заминированных грузовиков обнаружено не было. Старушка получила благодарность за бдительность, курсанты – новые мозоли и пробел по сантехнике…
О сантехнике. Преподаватель Герасимов был лыс как биллиардный шар. Впрочем, вместо волос из головы его лезли в изобилии искрометные выражений и забавнейшие истории, которых оказывалось больше, чем нового материала на лекции. Лекцию же Герасимов всегда начинал так:
- Уважаемые вентиляторы и кондиционеры! Предупреждаю, что, уснув прямо сейчас, вы пропустите много интересного…
И начиналось:
- Мы с вами - сливки общества, - объявлял преподаватель, - ну, вы сами понимаете, какие именно сливки. Ведь предмет наш напрямую связан с канализацией…
Сантехников Герасимов уважительно величал «санами», и время от времени повторял коронную фразу: «Не «санское» это дело - с листа читать!»- после чего без всякого листа продолжал:
- Прокладывали мы как-то газопровод где-то в районе Аляски. Трубы давно сварили, а строители всё с траншеей возятся. Им там кабель какой-то попался от секретного объекта. Ну, они, как полагается, экскаватор остановили, вручную откапывают. Я тогда уже старлеем был, важным таким «саном». Иду я вдоль траншей, смотрю, там лейтенант-двухгодичник этим делом руководит. Из тех «пиджаков», что после института погоны получили, а их в армию забрали.
- Чего, спрашиваю, копаетесь?
- Да вот не знаем, что с кабелем делать, - вздыхает «пиджак», а сам умные очки на носу поправляет, Говорит, откапали кабель, который аккурат поперёк траншеи проходит. Мешает производству работ…
А я уже тогда опытный такой был. Решил я летёху жизни-то научить:
- Возьми, - говорю, - топор, да смотри, с деревянной ручкой! Под кабель фанерку подложи пятьдесят на пятьдесят, и руби себе. Да смотри, как жилы идут, чтобы потом правильно соединить можно было…
Сказал и ушёл. В курилочке сижу себе, майору одному знакомому рассказываю, как я над лейтенантом подшутил. А он вдруг побелел весь и убежал. Через десять минут прибегает весь в мыле и орет:
- Ну, ты, - говорит, - и мудак, нашёл нам кем шутить! Еле ведь успел, тот уже топором замахнулся!..
Посмеявшись с аудиторией над воспоминаниями своей молодости, Герасимов ненадолго отвлекался на объяснение сантехнических премудростей. Курсанты вяло записывали скучную аббревиатуру и требовали продолжения. Если преподаватель увлекался сантехникой, кто-нибудь начинал подначивать:
- Андрей Фёдорович, а расскажите ещё что-нибудь! А то ручкой работать надоело!
- «Работать» - это от слова «рабство». А созидать, значит, трудиться. Нужно трудиться, а не работать. Тем более - ручкой.
Как-то раз разговор зашёл о спорте, и Герасимов, оттопырив пивной животик, неожиданно заявил:
- А давайте устроим эстафету по плаванию! И я вас всех обыграю!
Шамин, внимательно слушавший преподавателя, не удержался:
- Спорим на ящик водки!?
- Да хоть на вагон, - не испугался пенсионер, - все зависит только от ваших наличных средств. Я-то всё равно выиграю!..
Проверить его уверенность так никто и не решился. Кто знает этих ленинцев со старой закалкой?..
В молодости Герасимову довелось поработать за границей - в Улан-Батаре. Дикие монгольские степи крепко отпечатались в его памяти.
- Мы тогда вовсю играли в «Партию»,- рассказывал лектор, - И «Партия» была не просто «Партия», а религия: «Слава богу, Ленин живее всех живых!» Или: «товарищ, сколько орденов у комсомола? – Шесть. – Точно шесть? – Точно. – Побожись!»
- Строили как-то под Улан-Батором объект. И однажды приезжает какой-то подполковник из Округа с партийной проверкой. А я молодой ещё лейтенант был, только-только прибыл из Союза, и все мои документы, партийный билет и книжка уплаты членских взносов - всё ещё в городе Улан-Баторе в штабе пылятся. Выходит, с партучета я в Улан-Баторе не снялся и на партучёте там состоял. Поэтому на партсобрания на объекте не ходил. Законно. И в этот раз не пошел. Стою на веранде, курю, птички поют, а они там в духоте мозги друг другу вправляют. Тут мимо майор знакомый, мой «заклятый друг», пробегает, опаздывает. «Ты, - говорит, - летёха, чего на собрание не спешишь?» А я, умный такой, возьми и брякни, что, мол, на сборища не хожу, потому как я - номенклатура. И дальше себе курю.
Прибегает тот майор на собрание, извинился за опоздание и сидит себе, политику партии и правительства переваривает, но одна мысль ему покоя не даёт. Прямо крутит всего от мысли этой. Толкает он тогда рядом сидящего и спрашивает шепотом, что, мол, такое - «номенклатура»? Слово-то мудрёное, для военного уха непривычное. «Пока, - говорит соседу, - мы тут с тобой «гниём», там летёха какой-то в холодке курит и на партсобрания не ходит. Что он за «номенклатура» такая, что может на партсобрания не ходить?» Короче, шумок дошёл до проверяющего, подполковника их округа, что это самое собрание и организовал.
- Что у Вас за вопрос, товарищи? - поинтересовался он.
Ну, мой заклятый друг и спросил у него, что это за фрукт такой - «номенклатура»? Подполковник хоть и замполитом был, но тоже - военный. Академиев всяких там не заканчивал. А если и заканчивал, то не шибко там грамоте научился. Поинтересовался он, в чём собственно дело, что бы самому впросак не попасть с этой «номенклатурой». А майор возьми, и ляпни:
- Да есть тут у нас один - номенклатура, на партсобрания не ходит!
Что тут началось! Проверяющий всех на уши поднял, командир отряда перед ним в струнку вытянулся. Подполковник орёт! Он «номенклатуру» с «карикатурой» перепутал. Кричит:
- У вас в части карикатура на Советскую власть!
Ну, полковник, комотряда, быстро сообразил, что проверяющему за нас медаль дадут, а кой кого могут так далеко на Колыму послать, что оттуда и прошение о помиловании не дойдёт. Хорошо, тогда для военторга итальянские сапоги выкинули. Еле-еле откупились…
Герасимов похихикал вместе с аудиторией, протер беленьким платочком свою блестящую наружность и попытался вернуться к теме занятия. Он вырисовывал на доске стыки труб в колодце, мурлыча себе под нос:
- Мы с тобой сидели рядом, ля-ля-ля,
У канализации, бу-бу-бу…
Подписав несколько мудреных слов под рисунком, преподаватель опять возвращался к воспоминаниям:
- Проверяющий был, конечно, того, недообразован. Да что далеко ходить? В этом училище я знаю тоже много замеча-а-ательных людей. Вот, например, прапорщик Майоров с ТВСР. Как-то раздолбили асфальт перед ДК, пора заменить старые трубы на новые. И прапорщик этот поехал с восьмью «КАМАЗами» на завод за асфальтом. Причем всё строго по-военному: первый КАМАЗ дожидается, пока загрузиться последний. На заводе как раз у рабочих перерыв на обед начался. Короче, вечером приехали дружной колонной. Прапорщик Майоров на белой кобыле и с красным флагом впереди, во главе. В результате в шести «КАМАЗах» асфальт успел схватиться, и его пришлось выбрасывать, предварительно отбив от бортов отбойными молотками…
Четверокурсники обожали сантехнику. Не сам предмет, а манеру его преподавания. Хотя в результате такого подхода к процессу обучения, на лекции уснуть было очень тяжело. Дружный хохот будил тех, кого после наряда неудержимо клонило в сон. Волей-неволей, винегрет интереснейших баек и скучного нового материала вынуждал страдальцев вслушиваться в преподавательские речи и даже, по инерции, что-то записывать. Герасимов успевал незаметно вместе с «произвольной» откатать и «обязательную» программу. В результате записи с доски каким-то чудом попадали в обычно пустые курсантские тетради. В конце лекции преподаватель удовлетворённо протирал еще разок вспотевшую от трудов лысину и поучал напоследок:
- Запомните, господа! Чтобы служба пошла дальше, нужно обязательно защитить кандидатскую диссертацию. Обязательно!… Все свободны!..
. . .
Самовольное оставление части - «СОЧи» - или, попросту говоря, самоход, несомненно, должен быть признан одним из военных видов спорта, и, если уж невозможно внести его в программу Олимпийских игр, то в офицерское многоборье самоход должен быть включен обязательно. Какие прекрасные, важные боевой подготовки качества развивает этот спорт!
Смелость и волю: человек безвольный, трусливый разве решиться нарушить запреты командиров и пуститься во все тяжкие? Стоит оступиться, и в назидание другим покарают так, чтобы не повадно было…
Терпение и расчетливость: хладнокровно переждать, пересидеть, затаится в присутствии офицера, правильно рассчитать час убытия и прибытия с поправкой на ветер через призму всех «авось» и «кажись», быть обнаруженным, и выйти сухим из воды!
Силу, скорость и выносливость: мышцы ног для бега, мышцы рук для форсирования препятствий, скорость реакции для своевременного обнаружения опасности и выносливость всего организма – для ухода при неожиданной встрече с патрулём или прочей припагонной опасностью.
О, наивные, пытающиеся нагнать самоходчика! Закаленный одиночка-самоходчик оставит своих преследователей с носом. Если же в самоход отправляется группа, то, в случае провала, страдают самые ослабленные особи. Их «пожирают» патрульные, их «ебут» командиры, именно их отчисляют с позором из рядов здоровых, сильных курсантов. Тем самым осуществляется естественный отбор: выживают сильнейшие! Только сильнейшим нести звание офицера с гордо поднятой головой!
Теперь, когда начальник училища на неопределенное время запретил увольнения, самоход стал единственным способом на пару часов вырваться из крепости КВВСКУ.
И, если бы существовал спорткомитет по самовольному оставлению части, то, несомненно, Паше Шамину уже в начале третьего курса он присвоил бы звание мастера спорта по самоходам. На четвёртом же курсе ему уже просто не было равных.
. . .
Сегодня на Борисоглебской 3 (здесь курсант Луценко и Долгов снимали угол у сердобольной старичка, прозванного за схожесть с известным председателем ЦК дядей Лёней) собрались те, кто сумел вырваться на несколько часов на свободу. Сержант Шамин знакомил товарищей со своим земляком абитуриентом Ломакиным. По этому случаю устроили пир: на плите урчала сковородка картошки с тушенкой, а на дне огромной салатницы плавала килька в томате. На третье подавали водку с кока-колой. По случаю знакомства кухня была объявленна пиршественной залой, после чего торжественно приступили к трапезе. Присутствовали: от принимающей стороны четвертого курса Долгов, Луценко, Шамин. Из вновь прибывшей делегации: просто Ломакин, позывной: «Лом». Старшекурсники ловко расправлялись с провизией. Зеленый, укаченный курсантской жизнью Ломакин делился своими впечатлениями:
- Представляете, при поступлении медалиста из какой-то горной страны заставили математику вместе со всеми сдавать, так он две третьих начал в проценты переводить…
- Так это от большого ума, это бывает, - вторила ему компания, налегая на харч.
- Да он овец где-то под облаками пас, а потом за спичками спустился. Там вместе со спичками в нагрузку школьный диплом и поимел. Не поступил, медалист, тесты на дебильность подвели…
- Угу, - кивнул Шамин, - в нашем наборе такие «медалисты» поступили. Например, некто Донец: в дипломе «по русскому» пять, но хотел бы я посмотреть на ихнего троечника…
- А что же водка такая тёплая? – кипишился Луцк, откупоривая бутылку.
- Холодильника-то нет…
- Нужно вкрутить на кухне синюю лампочку. Продукты будут думать, что всё синее от холода, перестанут портиться, а водка охладиться…
- Тост: желаю, чтобы магазины всегда были полны, а патронники - пусты!
- Хороший тост, Паша.
Тут дверь из комнаты в кухню отворилась, и к товарищам протиснулся сначала сморщенный нос, лохматые брови, губы, а затем и сам квартиросдатчик. Дядя Лёня облачился в фуфаечку на голое тело. На фуфаечке сзади крупно с помощью хлорки написано «Reebok». Из фуфаечки упирались в пол короткие волосатые ноги в огромных тапочках. Голова, так хорошо знакомая всем советским людям, теперь томилась желанием выпить. Дядя Леня явился на запах водки с явным желанием угоститься. «Леня» достиг пенсионного возраста, причём в той его стадии, когда стирается грань между шестьюдесятью и ста шестьюдесятью годами. Луценко оживил старичка, любезно предложив присоединиться, после чего налил «штрафную». «Пропустив стаканчик», пенсионер одобрительно крякнул, а после «второй» речь его приобрела монологический характер. Как и всякий умудрённый годами и измученный одиночеством человек, он искал свободные уши для своих бесконечных рассказов. Впрочем, рассказ дяди Лёни оказался действительно поучительным.
Рассказ дяди Лёни.
- Эх, ребятки, разве я всю жизнь в этой избушке прожил? Ничего красивше захолустного Камышина не видел? Ошибаетесь! Родился, пожалуй, здесь, не далеко, в селе Петров Вал, но, как аттестат зрелости получил, учиться уехал в Москву! И поступил, и окончил, и женился, и квартиру даже двухкомнатную дали. Потому как голова варит, специалист хороший. А в Москве, я вам скажу, красотища! Одно метро чего стоит. А кто это метро строил? Я, дядя Леня, метростроитель. Да, в Москве жизнь била ключом, но оказалось, что по голове. Потому как с женой первой мне не повезло. Не повезло страшно! Она, дура, со мной из-за квартиры жила. Двадцать лет обманывала! Только дети выросли, ушла к другому. Вместе с квартирой ушла, мне пришлось в коммуналку переселиться. Спасибо, тогда еще на улицу работяг не выбрасывали… Погоревал я, погоревал, но как без жены? Без жены никак, по хозяйству там, да и вообще… А был я уже человек пожилой, на улице к женщинам приставать неудобно, в кино ходить целоваться - смешно… Но рано ли, поздно, через друзей-знакомых нашёл я себе женщину, из деревни вместе с девчонкой малолетней привёз. Полтора года прожили душа в душу. Да как-то раз соседи по коммуналке мне и говорят, что, мол, жена-то тебе изменяет. Слышали, знать, приходил кто-то… Ну, ладно, не пойман, не вор - простил я её. Но однажды домой пораньше пришел, а она там со своим хахалем, господи. Здоровый такой! Что тут скажешь?
Я тогда не знал, что, чтобы в Москве прописку получить, ей со мной в браке пять лет прожить было нужно. А она то знала! Вот по-началу-то и старалась. А через пять лет заявление в милицию написала, что, мол, хулиганю, сквернословлю и на дочку её смотрю странно. Малое дитя подговорила. Пришёл участковый, укоряет её, бессовестную. Что, говорит, дура-баба, делаешь? Он же тебя из деревни в люди вывел, мужик такой хороший. Посидели мы с участковым, выпили, а она заявление своё всё равно не забрала. Так я и потерял коммуналку.
Решил, буду жить на родине. Купил домик этот в Камышине. Домик хороший, а хозяйки-то нет. Что за жизнь без хозяйки? Огород, куры… Да, видно, не научила меня, старика, жизнь. Дал я в газету объявление. Ищу, мол, работящую спутницу жизни не старше шестидесяти лет. Жадных до чужого жилья - просьба не беспокоиться. Ведь из этого Камышина куда поменяться можно? Разве что на Колыму, да и то с доплатой. А я, точно, до Калымы живым не доеду. У меня уже здоровье не то, чтобы квартирами меняться…
Вообщем, звонит тут одна из другого города. Говорит, хочу хозяйство посмотреть. Сарайчики, сад и прочее. И это - под Новый год, снега выше крыши, какое уж тут хозяйство? Ладно, пусть приезжает. Прибыла. Пару часиков побыла, и «Ухожу», - заявляет. Вечер уже, интересно, куда она пойдёт, если из этого Камышина в её городишко автобусы два раза в неделю ходят? Оказывается, знакомая у неё есть, Петровна какая-то. Утром эта Петровна в окошко ко мне стучится. Пойдём, говорит. Куда?! Я эту Петровну первый раз в глаза вижу!? Может, она меня заманить хочет? Но рискнул: взял полбутылки шампанского, что с праздников осталось, пробочкой так прикрыл…
А у них там на столе разносолы разные, графин с водкой стоит. Пустой почти. Вот такие, значит, подруги. Ну, Петровна наливает стакан и мне «пей!» говорит. А я ведь не пью почти. Года два как не пью. С тех пор, как врачи чего-то там в животе мне вырезали. Петровна тогда на подругу свою показывает и спрашивает, мол, нравится ли тебе Леночка? Ни фига себе Леночка, бабушке пятьдесят четыре года! Петровна: «Не беда! Повстречаетесь у меня пол года, а потом и распишитесь. Целуйтесь!» И «горько» кричать стала. Ну, я как это «горько» услышал, только они меня там и видели…
Потом ещё одна приходила, чаю попила, всё съела и ушла, слова на прощание не сказала. А у меня три кассеты пропали импортные и ситечко.
Или, вот ещё случай. Тоже чай сидим пьём, я на секундочку на кухню вышел. Что же вы думаете? Возвращаюсь - а бабка посреди комнаты голая стоит. «Чего это вы разделись?» - спрашиваю. «А что, ты не мужик, что ли?» - отвечает. Нет, я, конечно, ещё того, мужик то есть, но у меня культура хоть маленькая, но осталась. Один час ведь знакомы! Так бабка меня ненормальным обозвала и матом крыла, пока я её голой на улицу не выпроводил…
С последней мы почти неделю прожили. На внешность она, конечно, не очень. Но зачем мне внешность, главное ведь - душа. Ну, и по хозяйству чтоб… Но страшно мне не понравилось, что она сразу сказала: «Бить будешь? А ежели будешь, я тебе ка-ак врежу!…» и кулак свой здоровый под нос тычит. Пошла суп варить и кричит из кухни: «Жрать иди!». Расстались мы с ней. А она, оказывается, гриппом болела. Так на прощанье меня в щёчку поцеловала, я на месяц и слёг. Чуть не умер…
Вот так бобылём и хожу. Теперь учёный. Если что - будем сразу брачный контракт подписывать. Пусть в этом захолустье о таком контракте никто и не знает, пусть пальцем показывают. Мне всё равно. Я свой дом с хозяйством никому не отдам. Вот только курсантам комнату на постой сдаю, чтобы на хлеб что было. А с женщинами - с ними осторожнее нужно. Они того, до чужого добра очень прыткие…
. . .
Дядя Лёня, облегчив свою душу, и, вопреки запретам врачей, «приняв на грудь», избавил курсантов от своего весёлого общества. Впрочем, время подошло собираться.
- Ну-с, на посошок, - заспешил Шамин, - нужно явиться пораньше, пока Нюхтин в роту не припёрся…
- Угу, и я с тобой, - нетвёрдо поднялся захмелевший с непривычки абитуриент.
Посмотрев на него, Шамин подумал, что нужно было закусывать.
На Камышин налетели быстрые осенние сумерки. С чахлых городских насаждений на головы прохожих падали не цепкие листья. Облачка посерели, обещая к утру стать грозовыми свинцовыми тучами. Свежий ветерок, ласкаясь о чёрное брюхо великой водной глади, нёс ночному городу сырую прохладу. В воздухе пахло пылью и грибами.
Сержант Шамин с абитуриентом Ломакиным козьими тропами подкрадывались к КВВСКУ. Вот уже впереди замелькала верхушка родного забора, когда неожиданно в закоулке тёмного двора товарищи натолкнулись на наряд ППС: три милиционера курили в полумраке, потихоньку перебрёхиваясь между собой.
- Бежим! - Ломакин испуганно округлил глаза и, развернувшись, бросился в темноту.
- Это еще зачем? - Шамин попытался поймать земляка за руку, но не успел, - Стой, не патруль это, менты!
Человек, постоянно стараясь примазаться к божественному происхождению, выдает себя животными инстинктами. Безусловные рефлексы, заложенные в генах, напоминают ему, что его предки с пальмы спустились не так уж давно. Именно инстинкты с головой выдают в гомосапеенсе зазнавшееся животное. Именно безусловные рефлексы заставляют слабого убегать, а убегающего - догонять. Когда отдыхавшие в полумраке милиционеры обернулись на шум и увидели улепётывающие в темноту орущие: «Менты!» силуэты, то чисто инстинктивно, не задумываясь, бросились за ними в погоню.
Ах, ночная охота! Глаза разгораются красными искрами, а сердце бешено рвётся из груди! Вот она, жертва, улепетывает, взвывая от ужаса. Что может быть более радостным для хищника в серой униформе? И удивительно, что, нагнав беглецов, стражи порядка не разорвали их на месте…
Шамин, не видевший смысла в бегстве от не представляющих опасности для курсанта милиционеров, остановился сам, сохранив хладнокровие:
- Да ладно, ребята, - сразу заявил он, - мы - курсанты! Могу военный билет показать…
- Нет у меня никакого военного билета, - неожиданно опроверг его товарищ, - я лично гражданский еще…
- Что значит, гражданский?
- А то и значит…
Если вы слышали про физику в школе, то должны помнить физический процесс, зашифрованный красивым иностранным термином - диффузия. В двух словах - это о том, что под воздействием времени и температуры (или же иных объективных факторов) два любых, самых твёрдых предмета проникают друг в друга так, как если бы они были жидкими. Время выдалось вечернее, а от страха и бега температура тела Саши Ломакина, несомненно, увеличилась. Плюс ко всему сказывалось воздействие алкоголя на юный организм. По-видимому, по этой причине через стенки мочевого пузыря вторичный продукт диффузировал в кровь, а уже оттуда попал прямиком в голову. «Моча ударила в голову» - так по-простому описывает данное физическое явление народная мудрость.
- Я - гражданский, - твердо заявил абитуриент Ломакин, в подтверждение своих слов громко икнул и добавил, - вот.
- Та-ак,- задумчиво протянул старший милицейского наряда.
В тёмном переулке на секунду стало удивительно тихо, и можно услышать, как заскрипели в милицейском мозгу, проворачиваясь, извилины.
- Та-ак, хлопцы, - обратился старший к своим патрульным, - кажись энти пьяны…
- А шо, Фёдорыч, думать, давай их в кутузку, там разберутся…
- Да что ж вы делаете, парни? - взмолился Шамин, определив ситуацию как критическую, - Нельзя нам в вытрезвитель, сразу отчислят. Дойти-то осталось - сто метров. И документы вот. Может, договоримся?
Но ППСники остались глухи к его уговорам. Завернув задержанным руки как положено, в положении «раком» сопроводили в местный медвытрезвитель - благо, что располагался он совсем недалеко от места происшествия.
Медвытрезвитель размещался в старом одноэтажном здании, когда-то окрашенном традиционной жёлтой краской, которая теперь клочьями свисала с отсыревшей штукатурки. Перед входом в заведение намертво прикреплён щит с множеством позеленевших от времени фотографий. На щите золотыми тесненными буквами красовалась надпись «Разыскиваются», в которой какой-то умник, видимо, из постоянных клиентов, авторучкой переправил золочённую «а» на «о». Милиционеры, с рук на руки передав своих подопечных, с чистой совестью вернулись на городские улицы продолжить борьбу с организованной преступностью. Задержанные же, совсем растерявшись от такого поворота событий, предстали пред ясные очи толстого усатого старшины.
- Ну-с, кто такие будете, - спросил сам себя усатый дядька, и так, и эдак поворачивая в руках изъятые у Шамина документы. У Ломакина из документов при себе имелась лишь авторучка.
- Курсанты мы, - подсказал ему Паша, - может, договоримся?
- Ага, вижу, курсанты. Ну-с, до утра будем оформлять… или как?
- Или как! - засуетился Шамин, - все же люди, договоримся!
- Ну-ну, таксу-то знаете?
- Да ничего мы не знаем, пусть оформляет! - вдруг взбеленился Ломакин, - и вообще, за что задержали? Адвоката!
- Ну-с, оформлять - так оформлять, изрёк приговор дядя в погонах, - твоя как фамилия, сынок?
- Ломакин моя фамилия! Вы не имеете права нас задерживать, потому что мы - военнослужащие!
- Ну-ну, пьяные военнослужащие. А у вас так, вообще, военный билет где? Вот сдам я вас в военную комендатуру…
- Не надо в комендатуру! - взмолился Шамин, и, обернувшись к своему земляку, зашипел на него. - Ты, что, дурак, несёшь? Мало того, что патрулю нас подставил, так ещё здесь бочку катишь? Урою! В лапу сунем, и по-тихому в училище вернёмся, понял?
- Нет у меня для ментов денег… Денег, вообще, нет…
- Мозгов у тебя нет! Ладно, потом поговорим, - пригрозил Паша, и, обернувшись к милиционеру, вкрадчиво произнёс. - Да не слушайте вы его, товарищ старшина. Сколько такса-то?
- С тебя - четвертак, а с товарища твоего - полтинник: за моральный ущерб.
- Да не буду я платить! - Ломакин упорно не желал участвовать в сговоре по подкупу стража порядка. - Пусть оформляет!
- Ну, и черт с тобой! - в сердцах ругнулся Шамин, и через пару минут гулял уже на свободе.
На улице ветерок возмужал, превратившись в промозглый осенний ветер, а с чёрного неба потихоньку проклюнулся реденький дождик. Удалившись от медвытрезвителя метров на десять, Паша остановился и призадумался. Часы показывали половину десятого вечера - через пол часа в роту на отбой прибудет Нюхтин. Самое время, чтобы незаметно возвратиться. Но… не хорошо получается. Бросил земляка, товарища. Сука, значит?.. А если попробовать уговорить старшину отпустить придурка? Правда, пятидесяти рублей выкупа у Шамина не было, но можно же оставить что-нибудь в залог: документы или часы, в конце-то концов! Матерясь страшно, он возвратился назад.
- А у тебя дружок-то таблеточками балуется, - неожиданно заявил усатый дядька и выложил на стол початую упаковку «Ритоболина», - вот, полюбуйся, при оформлении изъяли…
Становились понятны неожиданные перепады настроения землячка. Водка с «ритоболином» убивает лошадь. Изъятые при обыске наркотические таблетки отягчали положение. Но уже через пару минут, полялякав со старшиной «за жизнь» и о футболе, оставив «на память» японские часы, Паша получил своего товарища обратно. У Ломакина под глазом красовался свежий синяк, а руки безвольно опустились до самого пола. Шаркающей походочкой бухенвальца он вышел вместе с освободителем на улицу.
- Эх, ты, на словах - соседку через сетку, а на деле - так, тюфяк!.. Ладно, разговоры потом будем разговаривать, а теперь - айда в училище! – Подтолкнул его Шамин.
Но Ломакин отрицательно покачал головой:
- Ты, Паша, иди, а я не могу. У меня мама учительница, а я её так опозорил…
- Да что ты нюни-то распустил, - Шамин катастрофически опаздывал, поэтому начал злиться, - ну, что, мне тебя на горбу, что ли, тащить?
- Ладно, ты извини. Но я в училище не пойду, - страдалец сделал вымученное лицо и двинулся в противоположную сторону, - я свою маму опозорил, учительницу… Мне жить не охота!..
- Ну, и иди, дурак, вешайся! - в сердцах выкрикнул ему в след Шамин и заспешил в КВВСКУ.
Подойдя уже почти к первому КПП, сержант привычно бросил взгляд на часы, но часов, конечно, на руке не оказалось. Толи от этой неопределённости, толи оттого, что вовсю завывал пронзительный ветер, но на душе у Шамина стало мерзко и муторно.
- Вот и порадовался землячку! Мало того, что наркоман оказался, так идиот вообще! Такой ведь пойдёт и повесится!..
Сержант остановился как вкопанный:
- Ё моё, а вдруг этот полудурок и вправду того?
Осознавая, что на этом его карьера военного провалена окончательно, курсант ещё разок чертыхнулся и побежал разыскивать своего потерянного товарища.
Небольшие частные домики, окружившие со всех сторон военное училище, в свете одиноких фонарей выглядели тёпло и уютно. Дождик, неожиданно начавшись, так же неожиданно убрался восвояси. Полуночные прохожие степенно расползались с тёмных улиц по своим уютным норам, и только запоздалые самоходчики пулей пролетали мимо. Шамин колесил по округе, понимая, что всё это дико и глупо: землячок, небось, давно одумался и теперь, разминувшись с ним, уже в роте. А его, хвалённого мастера по самоходам, скоро кинуться искать. Да к тому же сегодня сам Нюхин на контроле! И рота на казарменном положении! Смерть через матата с пожарным отчислением из училища обеспечены…
От безысходности закурив, что случалось с ним крайне едко, Паша интуитивно забрёл на какую-то детскую площадку. На перекладине, что ещё днём с раскачивала хохочущих малышей, теперь обвисало мешком тело. При ближайшем рассмотрении телом оказался Ломакин, подвешенный подобно кулю с картошкой на собственном брючном ремне. Ремень был дубовым: петля на горле так до конца и не затянулась. Повешенный хрипел и страшно семенил ногами по воздуху, хватаясь обессилившими руками за петлю.
Шамин бросился к товарищу, попытался снять его, попробовал порвать ремень, но только туже затянул петлю. Повешенный задыхался, глотал широко открытым ртом воздух, ворочал языком и жутко хрипел. Сообразив, что без ножа от ремня не освободиться, Шамин бросился к ближайшему домику. Сиганув через забор и отпихнув пенделем тявкующую шавку, он забарабанил кулаками в закрытые ставни. Глухой мужской бас промычал недовольно:
- Ну, и кой черт так барабанит?
- Откройте, несчастный случай, нужен нож! Срочно!
- Не подаём! - оборвал дискуссию голос, и за окном прибавили звук телевизора.
- Дайте нож, сволочи, человек умирает! - взмолился Шамин. - Дайте нож, пожалуйста, помогите!
Но в тёплом уютном домике шла своя жизнь. Бабушка, вероятно, вязала милой внучке носочки, а дедуля дремал под Санта-Барбару. И не было в этой жизни места для сержанта Шамина и его ненормального друга. Не было до тех пор, пока курсант, отчаявшись достучаться до человеческих сердец словом, ударил ногой в ставни так, что с той стороны посыпалось, вылетая, стекло. Через секунду дедуля с ружьишком наперевес выскочил в сени.
- Ты чё ж творишь, гаденыш? - прицелился дед, когда Шамин, указав рукой на улицу, осадил его пыл.
В фиолетовом свете фонарей красовался товарищ, подвешенный на перекладине детских качелей. Тело уже не трепыхалось, руки безвольно обвисли.
- Нож дай, не видишь, человеку плохо?! И звони в «скорую», дед, быстрее!
Срезав ремень, Паша уложил товарища не землю. Сердце, вроде бы, тарахтело, но человек уже потерял сознания, и было не ясно, дышит он, или нет. Обложив лечебным матом всех и вся, курсант с грехом пополам стал делать товарищу искусственное дыхание рот в рот.
У деда в доме телефона не оказалось. Старичок, чертыхаясь, с ружьишком наперевес побежал будить соседей. Сонные жители долго не открывали. В тихих дворах возле военного училища после двадцати ноль-ноль жизнь замирала. Ни машин, ни прохожих. Даже патрули, и те, доложив коменданту о несении службы, к вечерней поверке разбредались по своим казармам. Поэтому помощи особо ждать было неоткуда…
Глядя, как дед тарабанит в соседские ставни, Шамин сообразил, что к прибытию «скорой» земляк, вероятно, будет уже холодным. Поэтому, взвалив свою ношу на плечи, побрёл ловить частника на проезжей части. Там он долго не мог уговорить осторожных водителей довести умирающего до госпиталя.
- Да пьян, небось! Знаем мы таких! Сейчас труп, а как в машину заберетёсь - вмиг оживёт А деньги платить кто будет!? - заявляли ему, и, хлопнув дверцей, исчезали в темноте.
Денег у Шамина, действительно, не было.
Только один сердобольный, которого удалось остановить, согласился подбросить до ворот армейского госпиталя:
- Только до ворот довезу, а там уж сам, браток. Ведь, если что, потом по следователям затаскают - не обрадуешься!…
Через пять минут сержант барабанил в обитую железом дверь госпитального КПП. Сонный дневальный из числа выздоравливающих выглянул в дверное окошечко, напоминающее тюремное:
- Кто там?
- Быстро открывай, зёма! Раненый у меня! – Заорал Шамин и, втянув безвольное тело Ломакина в распахнутую перед ним дверь, озадачил оторопевшего спросонья солдатика. - Ну, что вылупился? Дежурного врача - бегом!
Солдат, уронив костыль на пол, убежал. Паша, оставшись один, уложил земляка на кушетку, пошупал пульс. Пульс прощупывался.
- Ну, ладно, зема, жить будешь… А я, наверно, пойду… Ты извини, но Нюх мне попу на немецкий флаг порвет, - объяснился курсант перед безответным собеседником, и, обернувшись еще раз из темноты, скрылся…
. . .
- Рота, выходим строиться на вечернюю поверку!
Дежурный по роте младший сержант Концедалов выглядел уж очень уставшим, хотя только три часа назад заступил в наряд. По-видимому, сказывалось, что всё это время он провёл на ногах, так как сидя играть в бильярд не очень удобно. С тех пор, как в комнате отдыха роты появился настоящий бильярдный стол, шла битва. Кто играл, кто болел, наблюдая и дожидаясь своей очереди. Проведя пяток партий за зелёным сукном, Концедалов, не без помощи дневального, вспомнил о своих служебных обязанностях и вышел покомандовать ротой. Пора было строиться на вечернюю проверку. В фойе дежурный по роте обнаружил повисшего на тумбочке дневального: курсант Канавец, спрятав книжонку под журнал приёма-передачи нарядов, читал, одним глазом поглядывая то на входную дверь, то на циферблат своих ходиков.
- Прибыли все?
- Фофика Пухлого нету, - лениво отозвался Канавец.
- Да этому Фофику пуховиками в Лужниках торговать, а он зачем-то в офицеры подался! Тоже мне, самоходчик! ****ь, залетит ведь! – Ругаясь, Концедалов добрел до ротного телевизора, у которого примостилась пара-тройка полуголых курсантов, и, несмотря на возмущённые возгласы, выключил его, - Строимся на вечернюю поверку, ясно же сказали…
После третьего или четвертого повтора команды из кубриков начали нехотя выползать традиционно недовольные курсанты. Жизнь в казарме общежитского типа распустила нравы. Тем более это заметно в воскресные дни, когда в подразделении почти никого не оставалось. Построить вовремя роту на вечернюю поверку становилось всё труднее и труднее.
Вдруг дверь в фойе скрипнула, распахнувшись, и в роту как угорелый влетел курсант Дорофеев.
- Нюх идёт! - предупредил он дневального, а сам кинулся в свою комнату переодевать парадную форму.
- Рота, строиться! Нюхтин на подходе! - засуетился дежурный, и курсанты, услышав фамилию грозного пастуха, стали шевелиться быстрее.
- Смирно! - рота, обернувшись на команду дежурного, на секунду замерла, - товарищ капитан, за время несения службы происшествий…
- «За время» или «во время несения»? - оборвал офицер рапорт и, недовольно поведя пятачком из стороны в сторону, поинтересовался, - а почему подразделение ещё не стоит?
Через минуту рота была построена. Концедалов, взяв в руки книгу вечерней поверки, обнаружил записку: «Василь, выручай! Шамин задерживается! Не читай его. А если что, скажи, что в санчасти». Недовольно хмыкнув, Концедалов приступил к зачитыванию списков взводов.
- Сержант Беднов.
- Я! - отвечали из строя.
- Младший сержант Шихов.
- Я!
- Младший сержант Арсентьев.
- Я!
- Курсант Бабкин.
- Наряд!
- К-т Душенин.
- Я!
- К-т Сорокопудов.
- Я!
- Сержант Тельтевский.
- Санчасть!
Скоро очередь дошла и до второго взвода. Фамилия «Шамин» умалчивалась. Будь на контроле старший лейтенант Тупиков, все бы прошло отлично. С капитаном Нюхтиным такой номер не прокатывал. Сержант являлся слишком колоритной фигурой. Нюхтин, поплёвывая в ладошку подсолнуховые семечки, расхаживал перед притихшей ротой. Напротив 62 взвода он остановился.
- Концедалов, а где у нас Шамин? Я, кажется, увольнения запретил, тем более - с ночёвкой…
- Шамин в санчасти, отравился, - подсказал из строя вездесущий Луцк.
- На обэд такый эрундой кормыли - до сых пор отплёвываемся. Говорят, вэсь пэрвый курс пронысло. А мы вот нычего, привыклы, - поддержал Луцика Вова Долгов.
Нюхтин повёл носом в сторону строя, прислушиваясь к своим внутренним чувствам, и зыркнул глазами:
- Не слепите меня своими фиксами, Луценко. И всем остальным я вроде бы тоже слова не давал? У нас тут не парламентские чтения… Так где же Шамин?
- Шамин вроде после обеда в санчасть пошёл. Я в это время отдыхал, к наряду готовился… Но первый курс правда обдристался, дежурный по училищу на плацу предупреждал: дизентерия. Так что, думаю, Долгов прав, отравился Шамин.
- Ню-ню, - Нюхтин, пощелкивая, зашагал дальше.
- Еб, кажется, пронесло, - перевели дух курсанты, как вдруг Нюхтин, удаляясь в сторону третьего взвода, небрежно бросил через плечо:
- Сходите после отбоя в санчасть, и мне доложите, положили Шамина, или нет…
- Не пронесло, - вздохнул дежурный по роте.
. . .
Когда дежурный по роте в Ленинской комнате заполнял листок расхода личного состава, к нему подошли Вовчик Долгов и Сашка Луценко. На лицах товарищей отражалась абсолютная растерянность.
- Вы что, охринели, - набросился на них Концедалов, - где Шамин?
- Зубом клянусь, - Луцк звонким щелчком поддел свою фиксу, - трезвый он от нас уходил. Без нас пошёл, хотел пораньше в роту прибыть, думал, что Нюх здесь…
- С ным ещё зымляк был, салага, абитура, из девятнадцатой…
- В девятнадцатую звонили, этот абитуриент явился или нет?
- В том-то и дело, что нет. Уже ищут…
- Весёленькая история, - Концедалов, повертел в руках авторучку, почесал ей затылок, после чего засунул ее во внутренний карман, - я-то, ладно, скажу, что из санчасти его вроде как в госпиталь отправили. Но что, если их патруль повязал? На этот раз Нюх меня точно выгонит…
- Еслы бы патрул, ых бы уже по ротам развэли…
- И то верно. Но что тогда?
- Может, менты? Они сейчас совсем озверели, стали и курсантов грести…
- Ладно, - дежурный, подхватив листок с расходом, поднялся из-за стола. - Ох, и поимеют же меня! А всё потому, что нужно головой думать, а не иметь собачье сердце…
. . .
В обязанности дежурного по 6-й роте, помимо всего, оговоренного «Уставом», вменялось закрывать после отбоя, а утром перед подъемом открывать Штаб тыла. Обычно эта процедура выглядела так: весело маршируя для доклада о проведении вечерней поверки к дежурному по училищу, дежурный по 6-й роте заходил в Штаб тыла, который находился, так сказать, за спиной Главного штаба. Там он проверял, чтобы в кабинетах были закрыты и опечатаны все двери, балкон на втором этаже, выключал свет в коридорах и включал аварийную сигнализацию. После чего закрывал входную дверь огромным амбарным замком, опечатывал её, и со спокойной совестью маршировал докладывать о проведении вечерней поверки и о закрытии Штаба тыла.
Вот и сегодня младший сержант Концедалов, размышляя, куда же исчез Шамин, силой привычки вышел к распахнутым настежь дверям Штаба. На улице покрапывал дождик, сквозь тяжёлые чёрные тучи не пробивалось ни одной звёздочки. Подгоняемый холодным ветром, гнавшим прямиком с Волги ледяную влагу, дежурный шагнул в утробу пустого здания.
Балконная дверь заколочена, кабинеты опечатаны. Привычно по кругу совершая обход, Концедалов на всякий случай теребил дверные ручки: хорошо ли закрыто? Ни кто не остался? А то будете здесь под замком до утра куковать… Неожиданно дверь с табличкой «Зам. начальника училища по тылу полковник Безрук» поддалась внутрь. За ней послышался шорох платьев, и приглушённый женский визг:
- Ой, кто это там?
- А щас я посмотрю, - икнул пьяный мужской голос, и в проёме двери показался закутанный в простыню пожилой муж.
- Чё надо, сержант?
Концедалов на секунду опешил от такого сюрприза. Закутанный в простыню гражданин предпенсионного возраста, пьяным перегаром дыхнувший ему в лицо, очень походил на полковника Безрука, только без лампасов и без погон. Впрочем, трусов у данного индивида в данном случае, видимо, тоже не было.
- Э…, - попытался сообразить дежурный, - так, это, мне бы… полагается дверь в Штаб тыла закрыть…
Гражданин в простыне приосанился и, поматывая головой и всем остальным хозяйством из стороны в сторону, благородно заявил:
- Ты чё, сержант, не видишь, ик, твою мать, кто перед тобой стоит? Ну?!
Сержант лицезрел прекрасно: перед ним пытался устоять на ногах человек в неглиже с признаками опьянения, что называется, на лице. Но это лицо! Лицо явно принадлежало полковнику Безруку, а полковник Безрук, извините, являлся вторым лицом после начальника училища. Поэтому дежурный поспешил опознать незнакомца:
- Узнаю, товарищ полковник!
- Ну, так шагом марш, ик, в роту!
- Мне бы, это, - чувство долга пыталось побороть чинопочитание, - мне же полагается Штаб тыла закрыть и доложить…
- Шагам марш отсюда! – заорал полковник, ловя простыню, которая намеревалась свалиться на пол, - иди-иди, сержант, а когда будет можно, я тебе позвоню…
После этих слов дверь захлопнулась, заглушив женское бормотание и скрип передвигаемых стульев. Дежурный потушил в коридоре свет и по тихонько спустился вниз. Не придумав ничего лучше, он плотно прикрыл двери штаба и просто опечатал их. Амбарный замок навесил на дверную ручку. Оценив со стороны композицию, Концедалов удовлетворённо хмыкнул: в полумраке казалось, будто штаб закрыт и опечатан. Решив, что лучше все равно не придумать, дежурный по роте отправился на доклад.
. . .
Тощий паучок, доедая сухую осеннюю муху, всеми восьмью голодными глазами следил из угла канцелярии за Михаилом Ивановичем Нюхтиным. Капитан в сотый раз перечитывал уцелевший номер «Советского спорта». На газетных страницах бегуны бегали, прыгуны прыгали, а футболистам, как обычно, что-то мешало. Нюхтин сидел неподвижно. Он ждал. Вот уже тридцать минут он ожидал возвращения дежурного по роте с докладом о местоположении сержанта Шамина. Сейчас личность пропавшего интересовала его чисто в воспитательных целях. Допустить обман командира со стороны подчинённых – непростительная оплошность.
Нюхтин никогда не отличался ангельским терпением, да и «Советский спорт» месячной выдержки порядком надоел. Своих часов капитан принципиально не имел, поэтому, чтобы узнать, который час, кричал дневальному.
- Одиннадцать ровно!
- ****ец! – Решил Нюхтин, и, задрав перпендикулярно вверх свой курносик, самостоятельно закосолапил в санчасть.
Мастерство, как известно, не прокуришь, не пропьёшь, не проебешь и не проиграешь в карты. Да, Паша Шамин, несомненно, был лучшим. Но, как говорят специалисты, на всякую хитрую жопу есть толстый ***. Если жопа с лабиринтами, найдется *** с путеводителем. И не бывать бы сержанту Шамину лейтенантом, если бы... В этот раз ему отчаянно везло.
Одинокий фонарь у обители больных и вечно выздоравливающих зловещим светом озарил готового торжествовать ротного, когда его нос почуял что-то неладное. Тень упала на плетень. И эта тень принадлежала курсанту, короткими перебежками пересекавшего «Аллею отличников». Капитану показалось подозрительным не само появление курсанта, что было нормально для военного заведения, а то, что время для занятий бегом выбрано не удачно. Плюс у курсанта в руках оказался неуставной пакет, внутри которого подозрительно побулькивало и позвякивало. Самоходчик. В первую секунду чуткое сердце командира тревожно вздрогнуло: показалось, это негодник Шамин по-воровски возвращается в покинутую им обитель. Но незнакомец оказался хрупкой комплекции не в пример атлетическому телосложению сержанта.
В носу у Нюхтина легонько защекотало - это кислый запах нарушения дисциплины потревожил нюх её стража. Решение вопроса с Шаминым могло подождать. Вопрос с содержимым пакета должен был разрешиться немедленно.
Дальнейшие события разворачивались с быстротой киноленты. В последовавшие двадцать минут капитан Нюхтин позабыл не только о намерении посетить санчасть, но и о самой причине своего посещения.
Курсант с пакетом стремительно удалялся, требование офицера остановиться лишь прибавило ему прыти. Нюхтин почти настиг его, когда беглец замешкался, перелезая через забор. С лёгкостью Бубки спорторг батальона, преследуя нарушителя воинской дисциплины, форсировал преграду.
Окрестные шавки, попрятавшиеся от дождичка по конурам, весело затявкали, когда раздался душу раздирающий звон уничтожаемой тары. В атмосфере всеобщей непогоды растворился запах спиртного. Беглец финишировал. Ещё мгновенье, и цепкая рука офицера схватилась за шиворот.
- Руки уберите! – огрызнулся задержанный.
- Сейчас как уберу! - Нюхтин впился в жертву. - К дежурному по училищу! Живо!
Но курсант и не думал сдаваться. Он трепыхался, пытаясь освободиться, готовый при малейшем ослаблении хватки броситься наутёк.
В общевойсковом уставе мирного времени недостаточно точно оговорены меры пресечения нахальности и неповиновения в темное время суток на безлюдной улице. Тем более там трусливо умалчивается о воспитательном воздействии рукоприкладства. Поэтому разгорячённый погоней Нюхтин вынужден был действовать с выдумкой, но на свой страх и риск. Он ударил курсанта не рукой, и даже не ногой, так как считал себя человеком интеллигентным, без пяти минут майором. Удар наносился лбом. В результате нос нарушителя разбит, а форму обоих забрызгали кровавые сопли. Однако, воспитательный процесс не удался: беглец оказался не робкого десятка.
- А вот теперь пойдёмте к дежурному по училищу! – завопил он.
Хватка капитана ослабла: картина вырисовывалась хреновая. Курсант без особого труда освободился и, не говоря больше ни слова, полез через забор обратно в училище. Нюхтин, поскребя под фуражкой, побитой собакой побрел в обход. Желание видеть дежурного по училищу у него на сегодня пропало.
. . .
Доложив дежурному по училищу о проведении вечерней проверки и закрытии «Штаба тыла», Концедалов вышел на крыльцо и почесался. Взгрустнулось:
- С одной стороны - сам погибай, а товарища выручай. С другой - неизвестно, куда влетел Шамин. Его отсутствие в санчасти дотошный Нюх обнаружит самолично. Надувательство командира - хороший повод для посещения гауптвахты. А затем – пенделя, и вон из училища!
В штанах зудело от нехороших предчувствий.
Многотонная капля родилась в складках козырька над крыльцом Главного штаба. Со злорадным свистом спикировала она на нос дежурного по роте и разорвалась осколочной бомбой. В результате прозвучала витиеватая фраза, отразившая в себе морально-психологическое состояние индивидуума и общее недовольством ходом реформ в армии. Стало легче.
А в это время со стороны частного сектора на 1-е КПП ворвался неизвестный субъект в парадной форме без фуражки и галстука. При ближайшем рассмотрении на левом рукаве индивидуума обнаружилась курсовка с четырьмя горизонтальными шпалами. Зеленое сукно камуфлировалось грязевыми разводами. Не задерживаясь ни на секунду, нарушитель проник на территорию КВВСКУ. За ним гнался ошеломленный курсант, дежурный по КПП.
- Пропуск! - запоздало кричал дежурный. - Пропуск!
Молодой человек не ходу вынул из внутреннего кармана обёрнутую в целлофан картонную карточку: «Разрешен вход-выход на завтрак: 7.30 - 8. 20.
на обед: 14.00 - 15.30.
на ужин: 19.45 - 22.00».
И помахал ей.
Дежурный по КПП несогласно мотал головой и блеял про то, что уже полночь...
- Я тебе увольнительную на обратном пути занесу! – пообещал нарушитель.
Происшествие обратило на себя внимание Концедалова . Шамин П.В. собственной персоной на всех парах неудержимо пёр по аллее. Дежурный по КПП, осознав несостоятельность своих претензий, ретировался.
- Твою мать, Паша!
- Я уже двадцать один год - Паша!
После короткого «разбора полетов» обе стороны утвердили решение штурмовать санчасть. Разминувшись с Нюхтиным на четверть часа, сержанты прибыли к обители больных и вечно выздоравливающих и принялись скромно колотить ногами в дверь. Через некоторое время по ту сторону обнаружились признаки жизни. Не радостный женский голос поинтересовался, в чём, собственно, дело.
- Я – дежурный по роте! Курсант отравился! Плохо очень! Откройте!
Шамин кулем повис на плече Концедалова.
Дверь скрипнула. Молодая женщина, дежурный врач, выглянула на улицу.
- Понос с кровью. Рвёт. Голова кружиться. Спасите, доктор! - вымученно улыбнулся «больной». - Может, таблеточку какую?
Врачиха заквохали, замахала крыльями халата и лопоча: «Какую таблеточку? Срочно клизму! Изолировать обоих!» - увлекла курсантов в помещение.
- Извините, я тут только по долгу службы! - Поставил точки над i Концедалов. – Больного забирайте, но я не могу остаться. Служба. После наряда - со всем удовольствием. А сейчас даже на клизму времени нет. Вы мне только записочку напишите для начальства, что, мол, оприходован курсант, да я пойду. Ротный наш очень волновался, вдруг – эпидемия?! Сам хотел проводить, насилу отговорили. Подхватит палочку, кто тогда руководить будет? Пропадем ведь...
Женщина, проглотив всю словесную чепуху, чиркнула на бумажке два слова, присовокупив просьбу привести на следующий день для обследования весь взвод. Концедалов на крыльях успеха полетел в роту. На входе в общежитие он столкнулся с тёмной тучей, оказавшейся капитаном Нюхтиным.
- Ну? - набычился капитан.
И получил еще теплую записульку.
- Хорошо, - Нюхтин повертел в руках бумажку и ухмыльнулся злорадно, - завтра вместо зарядки ведёте роту в санчасть. Для мазка.
И приведением растворился в ночи.
. . .
Утренний звонок дежбата спас 6-ю роту от медицинской процедуры. Командир батальона объявил чрезвычайный общий сбор. Через пятнадцать минут после подъёма батальон 4-го курса разместился в концертном зале ДК. Курсанты, занявшие кресла в 1-х рядах, стоически выпрямили спины и вставили подпорки под веки. Остальные постарались занять позицию поприличнее для продолжительного сна. Командиры рот во главе с замполитом составили президиум. В центре сцены установили трибуну. С приходом капиталистической действительности она лишилась всевидящего ока герба СССР и обрела орлиные крылья. Сам орел родился уродом с непропорционально крошечным туловищем и огромными «грузинскими» клювами. Комбат, навалившись всем телом на крылатую композицию, пошёл вразнос:
- В эту пятницу на самоподготовке я был вынужден арестовать курсанта Душенина за разврат! Он самым наглым образом читал журнал «Спид-инфо»! А куда смотрят сержанты?! Забыли свои обязанности? Забыли вопиющий случай обмана государства курсантом Штарёвым?! Мало того, что Штарёв просверлил в телефонном жетоне дырочку и выдёргивал жетон после каждого звонка!.. Так он ещё обучал других!.. Может, Штарев к нам специально подослан дисциплину разлагать? Думает, он тут самый умный? Хотите увидеть умного - зайдите ко мне в кабинет. Там из вас дурака быстро сделают!.. Рано или поздно все нарушители будут у меня в кабинете. Сколько веревочка на вьётся, всё равно конец в моих в руках…
- Про порядок в казарме и говорить не хочу, но надо!.. Давеча случайно зашёл в 6-ю роту порядок проверить. Курсантский быт, так сказать. В комнатах заглядываю под кровать - горы пыли! И как там только люди живут?! Повсюду нечищеные ботинки, грязь и триппер! На дверце тумбочки - голая женщина. Лично пришлось отодрать, а то бы так и висела. На полке - тетрадь с лекциями. Подписана «По чём хочу»! И эпиграф в левом верхнем углу: «Хозяин сей литературы - Шамин Пэ Вэ, любитель физкультуры...». А потом командиры удивляются, откуда двойки? Известно откуда - вот из таких тетрадей! Кстати, где этот Шамин?
- В санчасти!
-Его счастье!... Задолженности по курсовым, хвосты. Пора мне, что ли, начать бить по хвостам? Получил двойку - на гауптвахту, исправил - вышел. Преподаватели, вообще, просили курсантов на занятия без калькуляторов не пускать. Так что - командиры взводов - перед занятиями попрошу лично проверять наличие калькуляторов. У кого нет… пусть приобретают, где угодно! Учиться надо хорошо!
И ещё в течение получаса полковник Логвинов объезжал любимого конька. Небо в его легких все ни кончалось и не кончалось.
- Несколько слов об общем положении дел в части. За последнее время начальником училища наказаны четырнадцать дежурных по столовой. Удивительно, что в их числе нет курсантов из нашего батальона. На подсобном дворе обнаружены случаи каннибализма! Отходов не хватает, и свиноматки вынуждены пожирать свой помёт! Отходы же в это время продаются на сторону, причём за большие деньги. На стороне скотина своих детей не ест. Плюс ко всему, непонятно куда исчезают молочные поросята...
- И последний случай. То, ради чего мы здесь собрались. Рассказываю по свежим следам. Абитуриент из 19-й роты, почти первокурсник, самовольно оставив часть, пытался свести счёты с жизнью. Ему, видите ли, жить надоело. Он что, сюда вешаться приехал, что ли? Хотите руки на себя наложить - пишите рапорт, увольняйтесь, езжайте домой и кончайте с собой на здоровье на глазах у папы-мамы. Зачем же командиров подставлять? У них тоже того, дети… Нельзя что ли просто поговорите с товарищами, с офицерами? Они, глядишь, и подскажут чего… А если плохое письмо получил, или девушка изменила, так что же теперь, обосраться и не жить?! Да у вас в Камышине столько девушек будет, на презервативах разоритесь… О проблемах Вас на каждом разводе и перед заступлением в наряд спрашивают, «Уставом» предусмотрено. Никто вас за это ругать не будет…
Хорошо, у самоубийцы товарищ нашёлся, вытащил его из петли и в госпиталь доставил. Ему бы медаль дать, да он поскромничал, из госпиталя скрылся, до сих пор найти не могут. Тоже самоходчик. А этот первокурсник, хоть его врачи и откачали, совсем умом тронулся. Фамилию спасителя не называет, тоже мне, партизан и немцы. Очухается - домой поедет, чтоб не повадно! Если, конечно, по дороге из поезда не выпрыгнет...
Полковник Логинов, выпустив, наконец, весь воздух из лёгких, обернулся в президиум к замполиту:
- У вас есть, что сказать?
- Есть! - Подскочил Матвеев. - Товарищи курсанты! Юбилейные часы все распроданы, часов больше нет, не подходите... Всё, спасибо. - И, вопросительно взглянув на комбата, подал команду: «Встать! Смирно!».
- До свиданья. Товарищи! - Приложил руку к козырьку полковник.
- До свдан… тов… плковник!!!
Здание не разрушилось. Командиры не оглохли. Четверокурсники в колонну по одному потянулись на улицу. На столах в столовой остывал завтрак. Начинался новый учебный день.
. . .
Подполковник Родин в учебный класс 64 взвода ворвался ураганом и бросил на стол чёрную папку, из которой посыпались машинописные листки со стихами. Быстро приняв рапорт дежурного по взводу, Родин начал занятие с риторического вопроса: «Много ли нужно, чтобы развеселить курсанта»?
- Поллитра! - сообразил, довольный собой, кто-то.
- Так как такой тары у меня с собой нет, поступим по другому: напишем летучку…
Взвод загудел недовольно.
- А вот теперь достаточно сказать, что на счёт лётучки я пошутил, и…
Взвод отозвался на этот раз одобрительно.
- …И вуаля, развеселил!.. Но ведь я прихожу к вам не только для того, чтобы приятно провести время. Мне ещё пока что государство за ваше обучение какие-то деньги, но платит. А потому проведем устный опрос… Кто это там тянет руку?
- Сержант Ченин!
- Вам выйти?
- Нет, отвечать.
- Желание выручить взвод похвально. Но присядьте пока, я сам решу, кого спросить. Ну, вот хотя бы сегодня какое число?
- 20-е!
- Кто сказал?
- Курсант Миронов.
- За правильный ответ курсант Миронов получает хорошую отметку!.. А дватцатый - к доске!
Сияя, из-за своей парты к классной доске стал выбираться все тот же Ченин. Подполковник Родин удивлённо развёл руками:
- Ченин, в чём дело?
- А я - двадцатый…
- Ладно, один-ноль в вашу пользу. Отвечайте. Первый вопрос: на какую оценку вы претендуете?
- Да я, вообще-то, на золотую медаль претендую…
- Вопрос второй: закурить есть?
- Не курю…
- Правильно, я тоже бросил. И последний вопрос: правильно ли я делаю, что ставлю вам отличную оценку?
Жизнь на четвертом курсе пошла веселее. Курсанты своими вопросами начинали сами поджучивать преподавателя:
- Товарищ подполковник, мы тут подсчитали, один препод на лекции 73 раза сказал фразу «Товарищи курсанты». Это что, слово паразит?
- Нет, скорее «товарищи» - это слово, а «курсант» - паразит. И вообще, Родину в этой стране защищает только один человек. Потому что Родина - моя жена. А что вы тут делаете, я не знаю…
. . .
ГЛАВА II. СТАЖИРОВКА.
Время, озабоченное поступательным движением, с занудным постоянством вышагивает только вперед. Ни на пенек присесть, ни пирожком перекусить. Раскрученная его упругими шагами, вертится центрифуга вселенной. Бог, механик вселенной, тянет свою лямку с надеждой на пенсию, его давно тошнит от этого монотонного вращения перед глазами, от неконтактов и неполадок. Он совершает подвиг не ради зарплаты – зарплаты, как и подвига, для бога не существует. Бог делает свою работу ради чего-то архиважного, но чего именно, вдруг забылось за давностью лет: склероз одолевает даже бога. Ах, да, ради Идеи! Ради прекрасной Идеи! Только Время меняет Идеи как перчатки, бросая их в мусорные черные дыры на своем пути в вечность…
Так, под тиканье вселенского хронометра, меняются времена года, социальные строи, правительства и, казалось, незыблемые приказы военного командования. Войска, посланные в Ичкерию, чтобы победить, отступили. Боевики расстреляли небо, празднуя победу. Русская армия зализывала раны. Тыловые генералы, решив, что обстановка в регионе стабилизировалась, отменили приказ о всеобщем казарменном положении личного состава частей и подразделений СКВО. Офицеры вернулись к женам. Курсантам возобновили увольнения. «На всякий случай» остались лишь оперативные взвода, да усиленное вооружение обычных нарядов.
Четверокурсники поспешили избавиться от оружия. Сдав зимнюю сессию, они убывали на войсковую стажировку. Оставалось рассчитаться с казенным имуществом да получить деньги «на жизнь». После стажа начинаются ГОССы, пьянки, парад и – две маленькие золотые звездочки падают на погоны.
Отделив себя заиндевелыми стеклами от зимы и свободы, четверокурсники коротали время учебных занятий на сампо. Учить, в принципе, уже нечего, да и незачем: оценки выставлялись автоматически. Отличники получали отлично на заработанном авторитете. Хорошисты смело рассчитывали не хорошо. Оценки в зачетке, проставленные за предыдущие годы, играли теперь решающую роль. Те, у кого успеваемость «хромала», нанимались подмастерьями на «провальных» кафедрах, заколачивая законную тройку. У остальных учебное время уходило на сон и пустую болтовню.
- Представьте себе, - мучался бессонницей курсант Канавец, - представьте себе, что после выпуска по распределению отправляют тебя, сопливого лейтенанта (ну, что ты на меня уставился, Нестер?!) куда-нибудь в Чечню. Или в Таджикистан. Или в новую точку заткнуть горячую дырку. Строить, так сказать, быт армии в отдельно взятой десантной роте. Подходы заминированы, поэтому сбрасывают на место с парашютом, прямо в штаб. В штабе сидит мордатый такой выпускник Рязанского училища, генерал, в оловянных солдатиков играет. И «мордатый» тогда тебя спрашивает, мол:
- Ты, лейтенант, организацию изучал?
- Так точно, - отвечаешь, - изучал!
- Ну, тогда организуй-ка нам фронтальное наступление!
Что тут делать? Краснеешь, конечно, руками так разводишь, мол, строитель я, мне бы того, с прорабской документацией ознакомиться…
- Ага! - обрадуется начальник и, хлоп, прямо в руки кидает кипу штабных карт. - На, - говорит, - с документацией ознакомься. С прорабской. Раз строитель, то построй-ка ты нам устойчивую оборону!
- Какая оборона? Мне мама трогать оборону всегда строго настрого запрещала!..
Ведь обязательно построишь чего-то не так, а потом то артиллерия не в ту сторону долбит, то окопы в болоте вырыты…
- Нет, уж лучше увольте сразу!
А знаешь, как в условиях военного времени увольняют? Генерал крикнет какому-нибудь ефрейтору Сорокодубову: «Уволить лейтенанта!» Тот: «Паф! Паф!» - и уволен из рядов вооруженных сил с бесплатным погребением на родине…
- Таких организаторов, как Нестер, еще с абитуры увольнять нужно! – подключился шухерной Шухарев. – Если бы не такие организаторы, в мировой прессе давно бы склоки успокоились по поводу маленького, но разрушительного землетрясения в городе Грозном. И кому шуметь, если всё уничтожено? Одна ма-а-аленькая атомная бомба...
- Ну, че ко мне пристали? – обиделся Нестер.
Луценко ворвался в класс, сверкая фиксой.
- Откуды дравышки? - поинтересовался сержант Меркотан.
Луцк лыбился счастливо. Фикса слепила.
- Пока вы здесь зубрите, старшина в роте деньги даёт!
Взвод оживился. Уснувшие приподняли головы. Особо шустрые схватились за фуражки. Шухарев замер в позиции «На старт!»
- Сидэт! - прикрикнул Меркотан, а сам поинтересовался. – Э, а ты, дарагой, уже что, палучил?
- Да нет, - с сожалением вздохнул Луцк, - старшина заявил, что будет выдавать только повзводно. Но предупредил, чтобы до половины второго все получили, а то он в наряд заступает…
В соседнем 61-м взводе Нюхтин принимал зачеты по уставам и при этом имел вредную привычку ходить по взводам, пугать спящих. Несанкционированный уход с сампо чреват взбучкой с возможным лишением увольнений. В то же время, в половине второго старшина уйдёт готовиться к наряду, и потом ищи-свищи его после девятнадцати ноль…
- Да чего там! Тихо уйдём! Кто пискнет - уши оторву! Понял, Дорофеев?! – сержант Шамин стоял в дверях, напяливая фуражку, - пойдем!
- Почему, как что, так сразу - Дорофеев?
- Заткнысь, Пухлый! - цыкнул Меркотан, оставшийся за старшего, - выходым бэз звука! Строимса внызу и строем шагаэм в роту. Арганизованна! Панятно, да?
Курсанты дружно закивали головами. Денежки любили все.
Гуськом вышли из класса. Нюхтин басил за дверями соседнего взвода. Прокравшись по коридору, привидениями спустились к запасному выходу. Моментально построившись, замаршировали в казарму с миной священного долга на физиономиях. Попавшийся на встречу майоришко поприветствовал воинство. Со стороны выходило: курсантское подразделение, на отлично выполнив задачу, возвращается с работ.
В роте никак не решалась проблема с отоплением: дневальный в шинели вертелся вокруг телевизора. Дежурный по роте застрял в оружейке, опечатывая ящики с оружием и пустые пирамиды. Старшина, как и положено, копался в барахлишке, складывая и перекладывая. Меркотан доложил старшине о прибытии взвода.
- Ну, что ж, Меркотан, стройтесь в коридоре, - приказал прапорщик Бурмистров.
На ходу прикидывая, прокручивая, возводя в квадрат и извлекая корень, Бурмистров, нашептывая что-то, предстал пред ясные очи подчиненных. Курсанты горели от нетерпения:
- Алексей Иванович, а пайковые дают?..
- Товарищ старший прапорщик, а зарплату за всю задолжность?..
- Пора бы уже и получать, что ли?..
Бурмистров обвёл медвежьими глазками гомонящих четверокурсников:
- МЕРКОТАН, УСПОКОЙТЕ ВЗВОД!
Воины притихли. Бурмистрова уважали за страшную способность сделать так, что в очереди за зарплатой ты окажешься последним. Прапор подбоченился и пискнул:
- А сейчась по шестьеро заходьим, берьём ящички с оружьем и несьём в патьтерну…
- Товарищ прапорщик, - возмутились люди, а как же деньги!?
Бурмистров сделал удивлённое лицо:
- Какьие деньги, Мерькотан?
- Ну вы же сами через Луценко предупреждали, что бы до половины второго все получили…
Луценко от удивления потерял дар речи. Он выпучил глаза и пялился на прапора так, что золотой зуб лампочкой сверкал из пещеры. Шамин пихнул его локтём в бок:
- Зуб-то свистящий… выбить придётся, - пригрозил он.
- Да я… сам… меня… ё моё! - развел Луцк руками, - как наебали!..
Взвод заголосил.
- ТИХО!- рыкнул Бурмистров, после чего заверещал, - А по дрьугому вас в рьоту не соберьешь.. Деньги выдамь после сьдачи орьужия…. ХОРОШ ШУМЕТЬ! Это прьиказ командирьа рьоты…
Канавец упал наземь:
- Ё!.. Ну, и идиоты же мы! «Выходым бэз звука! Арганизованна!» Нюхтин-то, оказывается, в курсе! Вот это, я понимаю, организация!..
. . .
После обеда избавленная от оружия и готовая к убытию 6-я рота рассажена в фойе, как объяснил Нюхтин: «Для профилактической беседы в преддверии стажировки». Нюх пригласил себя на трибуну. Начинал он плавно, издалека:
- Ну, что касается выборов, выборы, наконец, прошли, - объявил он. - Доставайте свои комсомольские билеты: «наши» опять победили. Я-то все эти годы членские взносы аккуратно откладывал, как положено коммунисту и офицеру… Что же касается дисциплины, - ротный выразительно щёлкнул себя по горлу, - праздники прошли без замечаний. То бишь с пьяными лицами не замечено никого, только с подозрительными. С подозрительно пьяными лицами… Вот, например, сегодня утром майор Поляков мне рассказал преинтересную историю. Про одного курсанта, проживающего в 5 микрорайоне. Как будто курсант в пивбаре размахивал пачкой денег перед лицом девицы и орал, что, мол, вот ещё триста тысяч, гуляем до утра…
- Да не было у меня столько бабок! - Возмутился виновный, спрятавшись за спины товарищей.
- А что, Калачёв, разве я про вас рассказываю? Я же вашу фамилию не назвал, правда? - Вскинул свой пятачок Нюхтин. После чего невозмутимо продолжил:
- Фофик Дорофеев, вообще, может ко мне больше за увольнениями с ночёвкой не подходить…
- Почему?
- А потому, что ты, Фофик, птица такая, «перепел» называется. И пахнет от тебя по утрам хуже, чем от Змея Горыныча.
- Ну, товарищ майор, - возразил с места Дорофеев, - вы же сами говорили, что каждый настоящий мужчина должен вырастить сына, посадить дерево и выпить сто граммов на коммунистическом субботнике. А так как у нас по субботам парко-хозайственный день…
- Нет, пить только не на ПХД! - Остановил дискуссию ротный. - А если кто-то что-нибудь ещё с места скажет, то я кого-то накажу!
Наконец, уделив внимание экзаменам и пару слов сказав о грядущей стажировке, Нюхтин предоставил слово батальонному врачу мадам Мель, любезно согласившаяся разъяснить курсантам некоторые медицинские тайны. Сразу встал щепетильный, но актуальный вопрос - о случайных половых связях.
- Следует избегать тех товарищей, кто подвержен женским ласкам. – Предупредила курсантов ангел в белом халате. - Потому как венерические болезни передаются легко и иногда принимают трудно излечимые, скрытые формы. За примером далеко ходить не надо! – Екатерина Ивановна обвела небесно-голубым взглядом притихших слушателей, отчего некоторые из них почувствовали себя неудобно. Медики всегда знают слишком много о каждом из нас. - У одного знакомого врача оказался врождённый сифилис, который обнаружился совершенно случайно!..
- Как? - Затаила дыхание рота.
- При вскрытии! Он умер…
Курсанты сочувственно зацокали языками. Нюхтин, стоявший чуть в стороне, нахмурился, что положительно сказалось на дисциплине.
- У вас на стажировке окажется много свободы и соблазнов. А в состоянии алкогольного опьянения, - врач строго погрозила перстом, - может неожиданно встретиться случайная половая связь. Тогда, с согласия партнёрши, конечно, нужно воспользоваться презервативом… Но при этом существуют частные ситуации, которые общему анализу не поддаются.
На счет частных ситуаций аудитория согласно закивала головами, и медик воодушевленно продолжила:
- Например такой случай. После стажа один выпускник обратился к венерологу, но врач у него ничего не обнаружил. Через некоторое время тот же курсант обратился опять. Результат отрицательный. Когда больной обратился к венерологу в третий раз, тот послал пациента к психиатру… Так что имейте ввиду, особенно женатые - наказанием за случайные связи может служить не только болезнь тела, но и психические заболевания, связанные с чувством вины…
Четверокурсники переживали. Стажировка с чувством неискупимой вины начиналась практически завтра. Только б успеть помолиться на дорожку…
. . .
Правдами-неправдами, через пап-полковников и личные связи, но 62-й курсантский взвод полным составом получил места для стажа в Питере. Остальные разъезжались кто как: в Ульяновск, в Воронеж, в Москву. В захолустную глубинку, часть номер 2100 на тысячном километре. Особо одаренные полетели на Дальний Восток. Для 62-го же взвода все сложилось организованно и гладко: прибытие в Москву, штурм метро и вот уже «Красная стрела», отчалив с Ленинградского, мерно отстукивала по шпалам из столицы белокаменной в столицу северную. Курсант Канавец протер запотевшее окошко рукой. Мимо проносились запорошенные берёзовые леса с серыми плешами болот.
- Какое, однако, матовое стекло, - в задумчивости изрёк Канавец.
- Ага, такое же мягкое, как маты, - схохмил для поддержания светской беседы расположившийся на верхней полке Шамин.
- Да нет, просто всё оно русским фольклором исписано…
Чем дальше уносил пассажиров поезд, тем суровее становилась природа. В то время, когда в Камышине от полуденного Солнца зачинались ручьи и пробовали голоса птицы, здесь ещё нетленно лежал снег.
- Внимание, господа! - привлёк всеобщее внимание Луценко. - В виду того, что количество горячительных напитков ограничено, а желание есть у многих, предлагаю конкурс: рассказываем анекдоты. Обязательное условие - герои анекдотов - знакомые лица, Взводник, преподы, Нестер.
- Ну, че ко мне пристали?
- Каждый, рассказавший анекдот, получает законные сто грамм! Предупреждаю, водки на всех не хватит! - И оратор водрузил на маленький столик личную поллитровку. Население вагона оживилось. Появились заинтересованные лица.
- Э, про Нюха, да?! - К столику протиснулся, задевая головой потолок, Меркотан. - Дочкъ Жэня тырыбит папу за рукав китэля: «Папа, папа, смотры, курсанты кырпичъ ва-аруют!» «Что ты, Жэня? – Успа-акаиваетъ дочку Нухтин. - Эта курсанты памагают тваему папе гаражъ строит! Надо бы их па-ащерит...». Через нэкоторое врэмя Жэня опятъ тырыбит за рукав сваего папу: «Смотры, смотры, курсанты из сталовой памагают тэбэ ка-артошкой запасатъса!» «А вот ка-артошку оны варуютъ! - Гаварит Нухтин. – Па-айдём-ка их накажым!».
Под одобрительный хохот сержант Меркотан получил законные сто грамм. К столу, расталкивая товарищей локтями, пробился Вовик Дорофеев:
- Анекдот про старшего лейтенанта Тупикова! Попрошу внимания. Итак... Взводный класс, сампо, всё тихо. Вдруг открывается дверь, входит лейтенант Тупиков и говорит: «Ребята! Я всё понял!..».
И, освободив тару, Дорофеев бросился закусывать, чем бог послал. За ушами весело захрустело.
- Про Мотора хотите послушать? - Щамин свесился сверху. - Идёт, значит, Мотренко по подразделению. Вдруг видит - за тумбочкой дневального какая-то бутылка стоит. Вынул он её, а что за этикетка - не разобрать. «И что это здесь курсанты пили?» - Спрашивает. Начинает, значит, с этикеточки грязь рукой стирать. Трет значит. Из бутылки появляется Джин. «Загадывай желание!» - Говорит. «Хочу! Хочу? Хочу… чтоб война в Чечне кончилась!» - Сообразил Мотренко. «Это нельзя, я в политику не вмешиваюсь, - заявляет Джин, - загадывай другое желание». «Тогда сделайте так, я избавился от всех дурных привычек!» - Просит Мотренко. «И чтобы руками перестал по карманам елозить?» - Переспрашивает Джин. «Ага, - говорит Мотренко, - и чтоб руками перестал...» Вздохнул тогда Джин. «Неси, - говорит, карту, будем эту твою Чечню искать...»
- А у меня четверостишие сразу про двоих! Выходит, мне двести граммов полагается? - Вступил в разговор Концедалов.
- За четверостишие - только пятьдесят....
- Ладно, уговорили, согласен на сто. Итак:
Мотор приказал кубрик убрать.
И сам под кровать полез пыль проверять.
Долго смеялся Нюхтин капитан,
Глядя, как Мотренко ест таракан!...
. . .
Город великого Петра встречал приезжих не гостеприимным сырым мартовским туманом. Пригодились шинели. Укутавшись в кашне подобно Наполеоновской гвардии, курсанты замерзали. Сизые клубы пара и дыма простирались над перроном, локомотивы, гудя, пели песню о воспалении лёгких.
На перроне приезжих встретил шустрый маленький капитан, который, быстро поприветствовав прибывшего вместе со всеми подполковника, ответственного за курсантов на стаже, принялся раскидывать военнослужащих по подразделениям.
- Луценко, Жаров, Концедалов, Канавец! - чётко отрезал он кусок от курсантского пирога. - ОВСЧ 369. Вот эти бойцы вас проводят.
И, увлекаемые 2-мя разухабистыми солдатами, дерзко кидающими меткие словечки в сторону проходящих молоденьких самочек, обозначенные товарищи провалились в ненасытное брюхо Метрополитена.
Метро вывезло на окраину. Дальше долго и серьезно, с переходами и пересадками, добирались желтыми пустыми автобусами. Наконец, часа через два пути, попали в обещанный «Питер». Строительная часть ОВСЧ 369 располагалась в пристоличной глуши между железнодорожной базой и болотом. Городом только пахло. В воздухе витал аромат слитой на землю саляры, сырости и кирзы. Остальным сотоварищам, впрочем, повезло не больше.
. . .
На въездных воротах ОВСЧ кто-то умный гвоздем накарябал: «Осторожно! Здесь живут люди!» Солдатик, получивший команду «замазать на хер», в ведре мешал краску. Сержант стоял рядом, чесал репу и ругался: металлическая поверхность выгорела на Солнце, подобрать цвет «как раньше» не получалось. Придется перекрашивать наружную сторону полностью.
В части курсантов ждали. Прибывших отвели прямиком в канцелярию роты, где местные офицеры первым делом предложили познакомиться.
- Разрешите представиться: Шабашов, пятнадцатилетний капитан. Не подумайте, что мне лет столько - на пенсию в следующем году ухожу. Просто я пятнадцать лет «на взводе», в капитанах… - Пожилой великан указал на крепко сбитого старлея рядом с ним, - А вот мой замкомроты, вечно старший лейтенант Бахтин, прошу любить и жаловать!
Курсанты представились тоже, заикаясь от мандража. Коренастый старлей, уже за тридцать, нажал на кнопку звонка на столе. По звонку прибежало двое: краснорожий с белесыми бровями, выбритый под колобок, и загорелый жгучий брюнет «с Кавказа».
- Позитив и негатив! – Выдал местную хохму старлей, посылая одного бойца в столовую за закуской, а другого в киоск за напитками.
- Так организуется скатерть самобранка. Сначала бранишься, а потом получаешь из столовой то, что осталось…
Через пять минут «позитив и негатив» доставили две банки тушёнки, пучок зелёного лука и несколько алюминиевых ложек. Из киоска - литровая бутылка 96 про-центного «Рояля».Главным же блюдом был подан котелок с еще теплой картошкой.
- Воин! Сколько же можно картошку без хлеба жрать! Почему не принес, что, не осталось?! - Возмутился старлей. - С вами в колорадского жука превратишься!
- Хорошо, хоть картошка есть, - поддержал Шабашов, - Если так и дальше пойдет, придется просто окукливаться до следующей зарплаты…
Курсанты завертели головами. Капитан объяснил причину возмущений:
- Раньше, когда в государстве нормально деньги плотили, этот предмет, - он выразительно звякнул по бутылке, - являлся вроде глотка свежего воздуха. Оп, глотнул немного, и погрузился в работу. О закуси даже не задумывались – столы ломились… Теперь же мы дышим толстым-толстым слоем пыли - ни жрачки, не зарплаты - только водка и спасает…
Великан разлил по пластиковым стаканам огненную жидкость, предложив желающим разбавлять по вкусу. От «Рояля» пластик скукожился и задымился. Курсанты испуганно схватились за воду.
- Я, значиться, того - не пью, – потупил глаза Саша Жаров.
- А мы тоже не пьём. Мы её, родимую, через кожу впитываем!
Офицеры быстренько пропустили «по первой». Курсанты, переглянувшись, последовали их примеру. Даже Жаров, морщась с непривычки, будто глотая живого таракана, выпил свое. Пятнадцатилетний капитан, наполняя стаканы по-новой, поучал:
- Забудьте, чему вас учили пиджаки-преподаватели. Психология там разная, педагогика… Всё это в теории хорошо получается, в книжках, а на практике… У меня во взводе из двадцати восьми человек двадцать судимых, а остальные только потому не попали за решётку, что армия спасла… Такие рецидивы попадаются, спиной повернуться страшно. Если у них авторитет не заработал, все, можешь из армии увольняться. На становление же авторитета влияют три метода работы с личным составом: кулак, палка и железная цепь. Утро начинается с подъёма переворотом, при этом кровати нужно только переворачивать, но не рушить, имущество-то казенное. Особо одаренных – в «холодную», путь подумают, не жравши. Очень воспитывает гарнизонная гауптвахта. С гауптвахты самые отпетые шелковыми возвращаются. Но, обычно, через санчасть, если не комиссуют. Дисбат, конечно, крайняя мера, но раз в год, для острастки, кого-нибудь отправить туда обязан… Так, глядишь, авторитет и родил… А между первой и второй - промежуток, сами знаете какой. - Шабашов легонько чокнулся со всеми и одним махом опрокинул стакан. Огненная масса, не коснувшись горла, сразу попала в желудок.
- Тут этой зимой история одна приключилась, правда не у нас, а в соседней ВЧ. Там дежурным по части заступил какой-то маломощный лейтенант, совсем ещё салага. По этому случаю «старички» немного расслабились, после отбоя праздник себе устроили. День рождения у кого-то из них что ли был, не знаю… Сидят они себе в кочегарке, тепло, хорошо, отмечают. Дежурный по части нагрянул, строить их стал. Не вошёл, понимаешь, в положение… Так только через неделю в топке пуговицы от шинели нашли, по пуговицам лейтенанта и опознали…
-Да, ладно, Иваныч, молодежь-то пугать! - Перебил Шабашова старлей. - Не берите в голову, это он так шутит. На самом деле, если с юмором подходить, то жить можно. Вот, например, совсем уж угарный случай. Достали, значит, где-то «военные истребители» конопляных зёрен. У нас-то тут климат неподходящий, конопля не то что не вызревает, она и не растёт даже. Но есть спецы по этой части. И решили они себе праздник устроить. Из конопляных зёрен на подсолнечном масле кашу сварили. Главное - сахару побольше, масла, чтобы, значит, не так противно было. Скушали по ложечке - хорошо. Сидят, курят. А тут дневальный прибегает, говорит, дежурный по части требует ужин в канцелярию доставить. Ну, они ему и доставили. Сладкая такая каша была, очень дежурному понравилась. Потом он до самого утра видик смотрел. Боевики американские, «Робокоп», «Коммандос». Не знаю, где уж он бронник и «сферу» откопал, только вот в таком одеянии утром на развод и вышел…
- А сейчас - армейский тост! - Пятнадцатилетний капитан, несмотря на то, что спирт водою не разбавлял, держался молодцом. Только глаза его страшно покраснели, и теперь горели неугасимым пламенем. - Путь поп напивается до чёртиков, врач - до коликов, плотник - в доску, сапожник - в стельку! Пусть девушка пьёт до потери сопротивляемости, философ - до потери сознания, голубые - до синевы, а стекольщики напиваются вдребезги! Сантехники пусть пьют до усрачки, водолазы - до донышка, шахтёры - до упора... Но офицер пусть напивается до звезды! Потому, что как только офицер на грудь принял, ему всё становиться до звезды, до самой далёкой звезды!...
. . .
На следующий день, уже представленные личному составу, стажеры отправились в канцелярию ознакомиться с личными делами военнослужащих. Заскучав, перебирали бумажные кипы. Пыльные бумажки, похожие одна на другую, не внушали особого оптимизма. Вдруг примостившийся на уголочке стула Канавец, агонизируя, стал сползать на пол, с беззвучно надкусывая воздух. Товарищи испуганно склонились над умирающим. Умирающий прижимал к груди папку с личным делом какого-то военного строителя. Концедалов отобрал у него «Дело» и прочитал:
Автобиография Ефимова С. К.
Я, военный строитель рядовой Ефимов Степан, родился в городе Ленинграде 18 ноября 19.. года. Сейчас такого города нет, от Ленинграда осталась только область, а сам город по-новому переименован в старое название Санкт-Петербург.
Когда я родился, папа забрал маму из роддома, а меня забыл. Поэтому до трёх лет я жил в яслях-интернат, затем встал на ноги и пошёл в садик. В садике получил первую черепно-мозговую травму: когда мы играли в прятки, упал навесной шкаф, а я под ним прятался. Попал в больницу.
Там я пробыл четыре года. Затем меня перевели в детдом № 69. С первого класса научился любить школу и ходить на танцы. Но однажды побежал, по причине чего врезался в угол дома. Так случилась вторая черепно-мозговая травма. В доме сделали ремонт.
Когда пришло время выбирать профессию, то много выбирать не пришлось. Устроился в ПТУ с хитрым названием «Слесарь-газовщик-водитель-шофёр». Отучился там недолго, со второго курса ушёл по личным соображениям. Год болтался и нигде не работал. Но вскоре что-то надломилось, деньги кончились, устал ничего не делать и устроился на работу в текстильной промышленности. Вскоре мне по праву дали шестой разряд и зарплату. После зарплаты нашёл работу другую, более денежную. Потом ещё одну. Потом нашёл свою половину, так что с работой пришлось завязать. Зато жили мы с ней складно, даже хотели расписаться. Но я вовремя очухался и опять устроился на работу.
Когда мне исполнилось восемнадцать, я взял отгул, и с «18» ноября по «18» декабря справлял своё восемнадцатилетние.
Тут пришла повестка из военкомата, и я попал под машину. Третье сотрясение мозга. Но врач на медкомиссии сказал, что это не страшно, руками работаю нормально. Призвали меня военным строителем. Служу с «..» числа 19.. года на должности рядового подсобного рабочего в бригаде ефрейтора Шевченко.
Число. Подпись.
. . .
Настоящие солдаты, на поверку, оказались не такими страшными, как их рисовали местные командиры. Действительно, судьбы многих из них были изломаны тюрьмой. Хотя, скорее, семьей: в восемнадцать лет дети у нормальных родителей на зону не попадают. Те, кто миновали тюрьмы, разделялись на две категории: работяги, тянувшие всю основную работу в части, и уклонисты, те, по ком тюрьма плачет. Уклонисты, обычно, крутились возле уже отсидевших «авторитетов», приблатнялись и шестерили. Сами «откинувшиеся» соблюдали жесткую иерархию, о которой в умных книжках по психологии военного коллектива ни чего не написано. Умалчивается опыт работы с подобным контингентом и в «Уставе».
Офицеры же, пару дней повозившись со стажерами, скинули на них повседневную рутину, устроив себе внеочередной отпуск. Курсантов «запрягли» нести службу дежурными по части, по КПП, а так же сопровождать взвода на строительные объекты. Во искупление, в неслужебное время, стажеры получили полную свободу с условием возвращаться к утру. Такой обмен их устраивал.
После повседневного утреннего развода стройбатовцы грузились на машины, а те, кто работал поближе - пешем порядком убывали на объекты. Курсанты убывали с ними.
Первое время бойцы проверяли «новое начальство» на прочность, канючили, пытались слинять с участка, отлынивали и шланговали.
- Товарищ курсант, - пел очередной рас****яй, - ломы работать…
Стажеры, которым работать и самим было ломы, нашли компромисс: заключили «вечный мир» с сержантами, в результате которого сержанты получили полную свободу и дополнительные льготы, а стажеры отсыпались в строительных вагончиках после ночных бдений. Сержанты имели свои подход к личному составу:
- Ломы говоришь? Сейчас это будут ломы монтажные! А чтоб не было ****ежу, делай все, как я скажу. Ясно, боец?! Не то получишь замечание под правый глаз!..
Надо признаться, армейская жизнь в стройбате основывалась вовсе не на интеллектуальном превосходстве. Капитан Шабашов назначил на руководящие должности воинов с кулаками, так что нерадивые бойцы предпочитали быть «все во внимании», дабы не быть «в ощущениях».
Стажеры вздохнули свободно. Жаров поспешил посетить Петергоф и Эрмитаж. Зачерствевшие к искусству Канавец, Луценко и Концедалов примеряли загульную жизнь холостых офицеров. Взяв по бутылочке «Балтики»-шестёрки, вечерами отправлялась они на поиски «случайных половых связей». Происходило это примерно так:
В полупустом автобусе (троллейбусе, трамвае) определялась скучающая в свободном падении цель. Константин Канавец, как самый симпатичный из трех, неотразимый в потрёпанной кожаной куртке с красным шарфом, начинал свою сексуальную агрессию:
- Девушка, не возражаете, если мы с вами немножко познакомимся?
Девица, пронзив «прилипалу» неласковым взглядом, из-за интеллигентской застенчивости сопротивлялась:
- Вы лучше с кондуктором познакомьтесь. Будете бесплатно ездить.
- Да, бесплатно ездить хорошо… А то вот денег совсем нет…
- А если у вас денег нет, зачем тогда вы с девушками знакомитесь?
- Так мы будем ваши тратить! – резюмировал Канавец, довольный удачным дебютом.
Девица, хмыкнув, отворачивалась к окошку и выходила на следующей остановке. Если же она не выходила, то разговор продолжался.
- А у вас телефон есть? – шел на абордаж «прилипала».
- Есть.
- А какой?
- Зелёный…
- Девушка, вы только не подумайте плохого! Мы ни какие-нибудь заразные или из сумасшедшего дома. У нас и справка есть. Просто сексуальный вопрос никак не решается…
- Все вы, мужчин, похотливые кобели…
Если и после этого девица не покидала транспорт, можно считать, что вечер начинался удачно. В результате троица почти не выезжала в Питер, игнорировала Петропавловскую крепость, памятники Петру и Аврору, но барышни принялись посещать КПП ОВСЧ 369 самостоятельно. В «комнате свиданий» «загудели» пьяные оргии. Имелась и возможность уединиться: к КПП доброй рукой капитана Шабашова была пристроена «холодная» для временного содержания арестованных с деревянными нарами. В «холодной» страшно воняло мочой и хлоркой, но после определенного «градуса» это никого не пугало.
Дни заблудились в пьяном тумане. Однажды, прихватив «для плезиру» упертое из каптерки одеяло, повел очередную Машу в «холодную» отрастивший усы Канавец. Товарищи, подруги которых оказались менее сговорчивы, тем временем напивались, не в силах угнаться за дамами. Через некоторое время Канавец возвратился печальный. «Не встал!» – Констатировал он, когда дамы удалились пописать.
Страшное сексуальное заболевание, связанное с чувством вины и алкоголической зависимостью, брало свое. Во избежание тяжких последствий троица приняла решение остановиться на достигнутом и немного проветриться.
- Ударим фотопробегом по Питеру! – родился девиз грядущего дня.
. . .
Старый Санкт-Петербург, без сомненья, хорош. Игрушечно – монументальный с часовым механизмом Невы, которая разводными мостами рубит сутки на «до» и «после». Плавучий памятник революционного набата - «Аврора». Александрийский столп – фаллический символ. Заколоченные на зиму парки с замершими гипсово-бронзовыми истуканами. По-европейски не помпезное метро. Общее количество произведений искусства и памятников культуры и истории превосходит количество урн. И, конечно же, рыжий трамвай, оплетающий рельсами и сердце, и душу.
Проклятые рельсы! Холодные шпалы! Автовладельцы вас ненавидят за разбитые «шаровые» и потекшие картеры, за дребезжащие глушители и хрипящую от встречи с вами радиолу. За зимние обледенелые виражи и летние неожиданные трамплины. За черепашьи переползания через ваши горбатые плечи. Мировые производители автомобильных монстров! Не тратьте ваши денежки на строительство испытательных полигонов, оплату специалистов и страховку каскадеров! Отправляйте образцы ваших «Джипов» в Питер, северную столицу. Дарите их людям! Абсолютно безвозмездно простые советские парни, потенциальные потребители, испытают вашу технику так, что вам станет дурно от выявленных недостатков!
И посреди всей этой монументальности неопределенного возраста замызганный бомж, не имея желания ходить далеко, присел «по-большому» под кустиком Летнего сада. Ленивое Питерское светило сквозь голые ветви озарило окрестности парка и его немногих посетителей. Три курсанта решили запечатлеться на фото рядом с каменной Екатериной. Наряд милиции замешкался где-то и прилетел лишь в момент, когда основное дело оказалось закончено. Облегчившийся бедолага широкой своей ладонью вытирал зад, размазывая вторичный продукт о припорошенный снегом ствол векового дерева, помнящего мальчика Сашу со смешною фамилией Пушкин. В первом порыве стражи порядка кинулись крутить бродягу. Но, узрев сей обряд гигиены, они поостыли и, оглянувшись, не видит ли кто, потихоньку ретировались. После чего гражданин неопределенного возраста натянул свои лохмотья и тоже ушёл, наслаждаясь красотой и свободой.
- Вот это и есть - менталитет как способ мышления ментов, - съязвил Канавец, наблюдая поучительную сцену.
Вне парков Питер оказался шумен и многолюден. Выдался день какого-то не традиционного праздника, кажется, выборов в мэры. Мегафоны и транспаранты призывали отдаться за Собчака. На Дворцовой площади сколотили деревянные помосты. На них, толкая друг друга, долго кланялись поздравляльщики, скоморохи, музыканты. Обещали лечебный сеанс профессора Лебединского. Профессор оказался молод для столь академического звания, к тому же он пел. «Я убью тебя, лодочник!» – клялся перед аудиторией светоч науки. Оставалось не ясным, было ли данное заявление предвыборным обещанием Собчака, или личной инициативой профессора Лебедин-ского.
На самой площади, оттесненная «от слуг народа» серьезными парнями с надписями «ОМОН» на форменных куртках, давила друг друга молодежь. Временами кто-то порывался в альпинистский поход на Арку Главного штаба, на которой живенько трепыхался триколор пионерских шариков. Альпинисты срывали шарики, а «ОМОН» срывал альпинистов. Народ требовал выпить и подраться.
Курсантов, стиснутые плечами толпы, разделилась. Луценко оступился, зазевавшись, и потерялся. Концедалов с Канавцом заблудились сами и теперь в поисках товарища бороздили Дворцовую площадь, оставляя разбег для маневра. Усугубляло ситуацию то, что Константин Канавец, обнаруживший однажды талант Дон Жуана, уже не мог остановиться. Его привлекали буквально все встречные женщины от шестнадцати до шестидесяти шести.
- Ой, девушки! - широко разводил он руки, преграждая дорогу, - А как вас зовут?
- А нас не зовут, мы сами приходим!
- Тогда можно мне к вам присосаться? – ёрничал курсант, размахивая перед дамскими носами игрушечным пистолетом. - У меня вот и присосочка есть!
- Валяй! Сначала ты присосешься, а потом мы с тобой поженимся, и дочку Васей назовём!
- Это в честь меня что ли? Меня, например, Васей зовут. А вас? - Подыгрывал товарищу Концедалов.
- А мы обе - Дуси! Правда, Дусенька?
- Ну, да: сестры Пипеткины!
- Что это еще за грязные намёки? Мы с Дусей, если хотите, абсолютно невинны. И очень нам обидны ваши пошлые речи!..
- Тогда и мне самое время представиться: покоритель целины - Константин Канавец! Вот и познакомились! Самое, так сказать, страшно позади. А теперь - тест на сообразительность. Не пройдете – приглашаете нас в гости. Ну, а пройдете... Впрочем, это совершенно не возможно. Внимание, вопрос. Вы отвечаете по счёту «Раз»…
- Вопросы пикантные?
- Ну, как вы могли подумать? Вопросы дебильные. Поэтому отвечать нужно быстро. Итак: Винни Пух - это кабан или свинья»? И… раз!
- Кабан, наверное… хотя, нет!.. Свинья, что ли?..
Курсанты, довольные, заулыбались. Канавец поспешил объясниться:
- Согласно моей личной статистике, то что «Винни Пух – кабан» - отвечает женская половина. Мужская считает его свиньей. Ну, а то, что Винни Пух - медведь, не вспоминает, практически, никто…
Слово за слово, локтём по столу, и новые знакомые закружились вместе в круговороте предвыборного шоу…
. . .
Праздники закончились, как обычно заканчиваются все праздники: утренним похмельем. Вместе с похмельем навалились будни. В один из таких будничных дней общевойсковая стажировка, о которой так много говорили строевики, подошла к заключительной стадии. Стажеры 62-го взвода собрались в перелетную стаю на платформе Московского вокзала. Без денег, без сил, со сдутыми сумками и одной папироской на всех, «стрелянной» у бойцов. Собрались, что удивительно, в полном комплекте и без опозданий к девяти нуль нуль, как и просил полковник Изгаршев, спе-циалист по стажировкам и алкоголизму, получивший задачу доставить птенцов в род-ные пенаты. Не припозднился даже Марк Филиппович Нестер, ночевавший на вокзале.
Русские дороги обязательно проходят через Древнюю столицу вне зависимости от конечного направления. Выяснилось, что ближайшая «карета» из Петербурга в Москву отправляется в одиннадцать. Ефрейторский зазор в два часа внушал уважение: полковник Изгаршев был тертый воин. Правда, сам ответственный офицер к девяти не явился: начальство. Бледные курильщики дожидались на чемоданах, прикрыв фуражками опухшие уши. Стрелка часов в мучительном тике совершала свое кругообращенье. Туалет на вокзале закрылся на реконструкцию. Небеса мутило и выворачивало туманом.
- Эх, денег - ни копья. - шарил Канавец по карманам в поисках крупинок махорки. - Хорошо, что полкан обратные билеты сразу купил. Предусмотрительно…
- Ты их видел, билеты? Подпол-то деньги собрал, а сам загулял: что-то его не видно. Вот не придет или опоздает, что будем делать?..
- «Что делать» говоришь? На этот вопрос еще Достоевский ответил. Цитирую: «Не знаю»! Конец цитаты.
- Покурым! – приблизился к горе чемоданов Вова Долгов.
- А мы уже с ним курим! – Откликнулось вдруг несколько озабоченных.
Настроение выдалось пессимистическое. Канавец наскреб две крупинки, соорудил самокрутку и через две затяжки передал «трубку мира» по кругу…
К десяти на платформу подали поезд. Сержант Меркотан, созвонившийся ранее с Изгаршевым, знал номер вагона: девятый. Перетащив вещички поближе к вагону, курсанты топтались на платформе, мешая движению облеченных пассажиров.
- Солдатики?
- Курсанты, - зацепили своим балаганом проводницу, богатырского сложения тетку в фуражке и с бляхой на форме.
- Приезжие?
- Со стажировки…
- И что, вам в Ленинграде понравилось?
- Понравилось? Многое… Плохо только, что здесь до сих пор блокаду не сняли и в магазинах остались самые низкие, самые подлые, самые лживые и коварные цены…
Меркотан, движимый толпой, пошел позвонить полковнику. Изгаршев не отвечал. В десять тридцать особо слабонервные принялись уговаривать проводницу.
- Тетенька, - молили они, - мы только вещи в вагон положим, и выйдем. Этот полковник, он не местный, заблудился, наверное. Он обязательно придет, куда ему деться!? А нас же целый взвод, мы погрузиться не успеем…
Проводница стояла стеной. Канавец плакал. За приглашение остаться в Питере еще на денек били морду...
В девять пятьдесят пять все замолчали. Подбегали опоздавшие пассажиры. Изгаршева или неважно кого с курсантскими билетами среди опоздавших не наблюдалось. Меркотан почернел и смотрел в сторону возможного прибытия полковника не добро. Шамин предложил штурмовать поезд, но из недр вагона к проводнице подтянулось подкрепление. Нестер поинтересовался, с какими потерями удастся сдать в кассу билеты, если Изгаршев заявиться, за что получил по изъеденной молью шапке. Канавец выдвинул идею разъехаться по «родным» стройбатовским частям. Дорофеев призывал попрошайничать. Вероятность стихийной зимовки на вокзале оборачивалась реальностью. Телеграмма в КВВСКУ: «высылайте срочно денег!» витала в воздухе. Луценко клялся, что один и без копейки в кармане он доедет в Камышин, но через Карачаево-Черкесию…
Когда машинист последним гудком известил провожающих о намерении начать движение, Изгаршев появился на дальнем конце платформы. Полковник бежал, спасибо физоргу Багану, веселым аллюром. В одной руке у него матылялся походный дипломат, другая прижимала к груди перетянутую жгутом пачку билетов. Его появление было встречено ликованием, свистом, криком «Давай быстрей!» и «Шевели копытами!» Поезд скрипнув суставами, тронулся. Проводница, зорким глазом узрев билеты, освободила проход. Курсанты тут же штурмовали лестницу. В раскрытые окна полетели чемоданы. Когда Изгаршев, высоко подбрасывая ноги, финишировал у стремительно набирающего ход девятого вагона, все были счастливы, все были на месте. Бросив дипломат на протянутые руки, полковник зацепился за поручни и запрыгнул.
- Ну, как обстакановка? – Поинтересовался преподаватель, протягивая для контроля взлохмаченные билеты.
- С вас бутылка, - ответила ему проводница…
ГЛАВА III. КАРАУЛ.
- Ох, что ж я маленьким не сдох!? - закатил глаза третьекурсник, переступая порог своей роты, - в то время, когда белые люди отдыхают, мы вкалываем! Свободу неграм, честное слово!
Теперь, в отсутствие убывших на стажировку выпускников третьекурсники тащили службу и за себя и за дядю. Взвод третьего курса с 8-го на 9-е марта заступил оперативным, что отрицательно сказалось на праздничных увольнениях - их попросту запретили: постоянная боевая готовность номер один. Посещение танцев в «ДО» приравнено к «СОЧи». Томимые бездельем курсанты чистили автоматы и слонялись по роте. Прапорщик Бурмистров, заменявший захворавшего сослуживца, оказался неумолим:
- Никаких увольнений! В рьоте тепло, светло и мухи не кусают. Нечьего по террьитории шляться. Вас потом палкой не собейошь! – увещевал он нерадивых, - телевизорь есть? Есть! Сиди-смотри - не хочу. А тревога какая - вы все под рукой. Мало ли что дежурьному по учьилищу в голову взбредёт?
- Ну, хоть на танцы на пол часа, товарищ прапорщик! Разрешите оружие сдать!
- СИДИТЕ В РОТЕ, КУРСАНТ!- взрывался Бурмистров, после чего опять переходил на фальцет, - тепло, светло и мухи не кусают…телеви-и-зор…
Кто-то из шустрых принёс от земляков кассету с фильмом, прапорщика оставили в покое. Юноши сгрудился перед экраном и задышали. Появились советчики:
- Давай! Вот так! Спереди! Сзади! А ты что стоишь?! Сачкуй, не сачкуй, все равно пристраивайся!
- Да не мешайте слушать! – возмущались иные.
Гнусавый переводчик халтурил, забывая переводить частые «oui!» и «encor, encor!» Диалоги заставляли задуматься. Сюжет поражал: вислогрудые красотки с волосатыми ногами предавались любовным утехам с неутомимыми парнями в непробиваемо черных очках…
Женский праздник подходил к концу…
. . .
Международный день 8 марта, отмечаемый лишь советским народом, завершался противно: с промозглого ночного, по-зимнему холодного неба сочился вредненький дождик, барабаня закоченевших на постах часовых. Ветер крепчал, леденея. К утру струйки с бушлатов обещали превратиться в сосульки. Под ногами очередной караульной смены чавкало море.
- Стой, кто идёт? - скомандовал часовой группе лиц в серых шинелях.
- Помначкара со сменой! Давай, Лёпа, меняйся!
- Стой! Не вижу! Осветить лицо!
- Я сейчас юмориста забуду сменить, так сразу увидишь! Или стёклышки запотели?
- Ладно, - примирительно согласился часовой, - теперь вижу! Иду, иду! – и Лепнёв принялся осторожно спускаться по скользким ступенькам с деревянной вышки.
Курсант Лепнёв был угловатым, небольшого роста уроженцем Камышина, маленькие глазки которого смотрели на мир через окуляры очков. Близорукость посетила его за школьной партой, являясь следствием примерной усидчивости и перенесенной травмы. Мальчик учился отлично, являясь героем математических олимпиад и успевая в перерывах между точными вычислениями писать красивые стихи о любви и смерти. Вот за эти стихи и за стремление заработать золотую медаль он и получил однажды по шее от одноклассников с большими кулаками. В результате Сережа Лепнев попал в больницу, а хулиганов поставили на учет в детскую комнату милиции. Мама Сережи добилась перевода сыночка в другую школу, от греха подальше, где бы он мог спокойно подготовиться к поступлению в институт. А какой был скандал, когда Серёжа заявил, что подал документы в военное училище! Родители хотели видеть его студентом Московского вуза, столичным жителем, академиком, лауреатом и космонавтом, но её ещё вчера такой послушный и нежный мальчик вдруг неожиданно жёстко настоял на своём.
- Ну, куда тебе в офицеры-то?!- причитала мать,- ты же такой домашний, хрупкий, тебя любой обидеть может!.. Через мой труп!
Впрочем, когда Лепнев все-таки поступил в КВВСКУ, родители немного успокоилась: всегда на виду, под боком, и вроде ничего страшного не происходит. «А, может, и к лучшему?»,- успокаивала себя мать. Теперь он с успехом заканчивал первый курс. Утром 8-го марта Сережа позвонил, поздравил с праздником, и обмолвился, что, может быть, это его последний караул. «Надоело», - сказал он. «Вот и хорошо, вот и образумился, - обрадовалась мать, - Годик в училище тебе за армию зачтётся, зато теперь можно спокойно в столице продолжить учебу…»
Курсант Лепнёв, закинув автомат «На плечо», пристроился вслед за разводящим, и смененные часовые гуськом побрели в караулку. Под сапогами хлюпала мерзкая каша. По зеленым каскам и мертвым газонам бил стылый дождик. Часы по-казывали полтретьего ночи.
. . .
В тишине уснувшей роты первого курса дневальный пытался, «стоя на тумбочке», зубрить алгебру - вторую двойку нужно было исправлять срочно. Он заметил присутствие дежурного по училищу только тогда, когда тяжелая рука майора Воробьева легла на плечо.
- Что читаем? – поинтересовался дежурный.
- Смирно! – тявкнул с перепугу застигнутый врасплох дневальный.
- Ты что орешь, дурак? Люди же спят, - не одобрил действия курсанта майор и взял с тумбочки обернутую в целофан тетрадку, - а, математика, крестики – нолики? Уважаю… Порядок-то везде навели?
- Так точно, товарищ майор!
- Ню-ню. - Воробьев, не спеша, полистал тетрадку.
Там аккуратным, ровным почерком были написаны математические иероглифы, громоздкие формулы, аккуратные рамочки. На последней странице нарисован маленький план, а рядом в столбик - вычисления. Под всем этим в кружочек обведена жирная цифра «8».
- И что это за план? Задачка, вроде?..
Дневальный покосился в тетрадь и недоуменно пожал плечами:
- Не знаю, товарищ майор. Я тетрадку у товарища одолжил, у Лепнева. Ему в караулке учить особенно некогда. Да он и так умный, отличник…
- Ню-ню, - рисунок к задачке показался Воробьеву знакомым, напоминая избитую схему караульного помещение в БОУП. Вот здесь комната начальника караула. Даже топчан и оружейная пирамида обозначена. Стрелочка проведена. Еще какие-то стрелочки. А в столбик вроде как скорострельность стрельбы из автомата просчитывали. Количество мишеней и время на поражение… Умно очень…
- Наверно, Лепнев порядок действия отдыхающей смены по тревоге изобразил? - Предположил дневальный, - Когда наглядно, запоминается лучше. От караульных же моментальных знаний требуют...
- Ага, моментальных, - согласился Воробьев. Действительно, при опросе знаний «Боевого устава» караульный обязан отвечать четко, не задумываясь. По знанию устава караулу выставляется оценка о несении службы в мирное время.
- На, учи, двоечник, - Дежурный по училищу вернул тетрадь и погрозил дневальному пальцем, - я по ротам проверять пошел, тихо мне тут. Кому позвонишь, предупредишь, - с наряда сниму. Понял?
- Понял…
Но как только за дежурным захлопнулась дверь, дневальный бросился к телефону и принялся обзванивать роты. Воробьев, поднимаясь по коридору, слышал телефонные трели и улыбался. Важнее «Устава» в армии только воинская солидарность…
. . .
Барабан дождя убаюкал отдыхающую смену. Начальник караула капитан Иванов прикорнул на кушетке и, когда сержант, помначкара, доложил о смене часовых, лишь вяло махнул рукой:
- Давай, сержант, сам… разбудишь меня в пять, - и опять провалился в сон.
На улице дружно лязгнули затворы разрежаемых автоматов. Радуясь теплу караулки, часовые гурьбой ввалились в помещение, снимая на ходу каски, шинели и бронники. Помначкар предупредил:
- Тихо, «Кислый» просил не будить. Заходим по одному и кладем оружие в пирамиду!
- По-пластунски или на полусогнутых?- съязвил разводящий, скидывая с плеча автомат, - баста, сейчас завалюсь спать…
- Я тебе завалюсь! - цыкнул помначкар и подтолкнул застывшего в дверях Лепнева, - ты че стоишь, Лепа? Снимай бронник и давай садись на двери…
- Сейчас-сейчас, - Лепнев расстегнул каску, аккуратно положил ее на столик в коридоре и в три приема скинул с себя промокшую шинель и бронник,- вот, только оружие сдам, - и шагнул в комнату начальника караула.
В комнате начальника караула на столе стоял пульт телефонной вязи с постами, тумбочка, кушетка, пирамида с оружием, а на полу – металлический ящик с гранатами, запечатанный амбарным замком. Ключ от ящика начкар всегда держал при себе, но оружейная пирамида была открыта, чтобы офицер имел возможность не беспокоиться при смене часовых: типичное нарушение «Караульного устава». Капитан Иванов, прозванный за свой невеселый нрав «Кислым», спал, положив под голову вместо мягкой подушки пистолет в кобуре. Вернувшиеся с постов часовые разбрелись по караулке. Из комнаты отдыхающей смены слышалось мирное похрапывание.
- Лепнев, давай быстрее на двери! А ты Арефьев, иди драй столовую. Зуев - в туалет. Чем быстрее уберетесь, тем скорее солнце встанет…
Человек, еще не контуженный войною, обязательно вздрогнет, приседая, если в метре, рядом неожиданно лязгнет оружейный выстрел. Выстрел в закрытом помещении подобен взрыву, кажется - это лопнуло сердце и мелкими осколками рассыпалось на пол. Сознание тут же проводит беглый осмотр: что случилось и все ли цело? И лишь затем разум начинает нервно смеяться над инстинктивной трусостью, спасаясь от стресса. Хорошо смеяться тому, кто смеется последним…
Было так тихо, как может быть тихо лишь в караульном помещении ночью. Кто-то спал, кто-то елозил тряпкой, кто-то курил, стараясь незаметно задремать. В комнате начкара горячие гильзы вырвались из патронника золотым веером, разбили стекло, отрикошетили на пол от оконных решеток. Голова капитана Иванова сдулась как сырое яйцо, обвиснув на кобуре с пистолетом. Желток из яйца, неожиданно красный, заляпал всю стену. Кипяток из пробитой трубы отопления ошпарил конвульсирующее тело, смывая кровавый желток со стены на пол. Испуганный неожиданным грохотом, часовой бодрствующей смены Лепнев выскочил из комнаты начальника караула в ко-ридор, и вторая автоматная очередь прошла от открытой двери к окну.
- Нападение на караульное помещение! - успел крикнуть застывший в открытых дверях разводящий, после чего на него обрушилось что-то и выбросило его наружу . Через разводящего кубарем выкатился во двор еще один курсант. Лепнев расстрелял остаток боеприпаса в распахнутую дверь, после чего, дрожа, поменял пустой магазин и прикрыл дверь на щеколду. Часовые оказались в ловушке. Лепнев точно знал, как нужно действовать дальше. Зайдя в комнату отдыхающей смены, расстрелял троих. Они, сонные подскочив с кушеток на шум стрельбы, сами уткнулись в извергающее свинец дуло, так и не успев сообразить, что же произошло. Автоматная очередь – и мозги, клочья теплого мяса, темная кровь под многоточием дыр разукрасили ма-ленькую стену. Добивать он не стал: растерзанные тела выглядели убедительно. Из комнаты начальника караула противно завоняло ошпаренным мясом. Рвотный позыв подкатил к горлу, но пороховая гарь и запах адреналина перебивали все.
Лепнев огляделся. Действовать строго по плану. Только очки сползли на нос и в ушах звенит эхо оружейной пальбы. Убийца шагнул к сушилке, где за шинелями, повизгивая от ужаса, притаилась жертва. Дулом раздвинув серые балахоны, Лепнев рассмотрел перекошенное страхом лицо.
- Сережа, ты что? Не надо! - Жертва пыталась прикрыться от автоматного дула руками, как будто ладони могут остановить пулю.
- Не надо, Сережа, не надо!
Пальцы, срезанные пулей, отскочили и упали на пол далеко от булькающего тела. Покрасневшие сапоги Лепнева направились к двери в курилку. Он видел, как туда успел заскочить помначкар.
В сержанты капитан Иванов назначил здорового парня. Страх придал сержанту дюжую силу. Помначкар сумел вырвать из стены два прута оконной решетки, но металлическая сетка, прихваченная к стене с наружной стороны окна, задержала его. Засунув между ячеек сетки прут, он надорвал ее, когда ботинок убийцы стукнул по двери курилки.
- Эй, помначкара! Ты здесь?! Я знаю, ты здесь, открывай!
Лепнев толкнул дверь сильнее. Прикрытая на хлипкий шпингалет, дверь вздрогнула, грозя распахнуться. Помначкар, боясь, что следующий удар растворит ее окончательно, уперся в косяк плечом.
Лепнев нажал на спусковой крючок и не отпускал, пока не кончились патроны. Дверь курилки распахнулась, сержант поскользнулся, упал и, скрючившись на полу, силился подняться. Лепневу на секунду показалось, что сейчас помначкар кинется на него и вцепится огромными кровавыми руками в горло. Поменяв магазин, он добил умирающего и подождал, пока тело сержанта закончит свою зловещую пляску.
Затем Лепнев прошелся по караулке, заглянул в туалет и в столовую. Под маленьким столиком кухни свернулся калачиком курсант Арефьев. Только подошвы сапог, выбиваясь из –под стола, выдавали его.
- Ты что, Андрюха, меня испугался?- Лепнев, забрызганный чужой кровью, печально улыбнулся, - но ты же мой друг!?
- Сережа, не убивай! Сережа, не убивай!..
В помещении звенела тишина. После оружейного грохота слова казались бестолковым и тихим лепетом. И лишь в смертном ужасе поскуливал человеческий детеныш.
- Вылазь, Андрей, не дрейфь... Пойдешь со мной, - скомандовал убийца и развернулся, направляясь в комнату начальника караула.
Арефьев долго не выползал из-под стола. В крошечно промежутке между стеной и посудным шкафом, силясь не заорать от ужаса, трясся еще один курсант. Он полоумными глазами пялился на Арефьева, умоляя поскорее уйти и не выдать его. Арефьев на гнущихся руках выполз на свет и, приседая в ожидании нового выстрела, побрел в комнату начкара. Лепнев дожидался его.
- Достань из кармана Иванова ключи! – приказал он.
У начальника караула хранились ключи от ящика с гранатами, припасенными на случай отражения нападения на караульное помещение. Арефьев, взглянув на труп командира, замычал что-то нечленораздельное и судорожно схватился за стену. Его скрючило и вывернуло наизнанку. Небогатый курсантский ужин вырвался наружу. Лепнев поморщился:
- И так обойдусь! – сказал он и посмотрел на часы. По всем подсчетам мог уложиться в семь минут. Прошло девять.
- Поправка на человеческий фактор, - заключил он и, перешагнув через лужу блевотины и крови, выгреб из пирамиды несколько подсумков с набитыми магазинами:
- Хватит, Андрюха, ползать. Давай, бери подсумки, и айда. Здесь уже нечего делать…
. . .
Караул являлся выездным, гарнизонным. Он располагался за городом, километрах в пяти от КВВСКУ, рядом с БОУП – батальоном обеспечения учебного процесса. БОУП представлял из себя отдельную роту стройбата, вооруженного по штату лопатами, ведрами, носилками, ломами, шестью штык-ножами для несения службы по роте и двумя пистолетами для офицерского состава. Молодой прапорщик из контрактников, назначенный в этот праздничный день дежурным по батальону, был практически трезв и быстро сообразил, что происходит что-то неладное. Автоматные очереди исходили со стороны охраняемой караулом территории, предположительно - нападение на пост. Бородатые чеченцы, по-видимому, не нашли ничего более аппетитного, чем разгромить курсантский караул. Прапорщик тут же позвонил в караулку, но ему никто не ответил. Подняв по тревоге роту, он приказал забаррикадировать двери, а сам бросился телеграфировать дежурному по училищу. Часы, висевшие над тумбочкой дневального, показывали ровно три ночи.
. . .
Быть часовым – прекрасный способ самоубийства. Как не дрючат заступающую смену командиры, природа берет свое: хочется послать всех в баню и спать. Всякий далекий от паранойи человек уверен, что если что-то плохое и случится, то только не с ним, солдат в карауле думает лишь об одном – пронести службу так, чтобы не слишком напрягаться. Поэтому нападение на часовых всегда неожиданно, а если кого и задерживают на постах, то только полуночных пьяниц, заблудившихся по пути в туалет. В КВВСКУ ходила легенда, что некий курсант, дабы получить положенную в таком случае неделю отпуска, уговорил за ящик водки горемычного бездомного заявиться ночью на пост. Бездомный, понятное дело, согласился, но нарвался на другую смену, схватил пулю и в госпитале выдал своего нанимателя с головой. Получилось подсудное дело…
Притихших под дождичком часовых разбудили выстрелы. Спросонья не понимая, что к чему, часовые терли глаза и пялились в сторону «зеленки». Подкравшегося с тыльной стороны человека один из них заметил только тогда, когда нарушитель подкрался совсем близко. Нарушитель был облачен в военную форму, но ни шинели, ни шапки на нем не оказалось. Впрочем, оружия рассмотреть тоже не удалось. Часовой, обернувшись, вздрогнул, заметив совсем близко бредущего в его сторону человека, и трясущимися руками навел в его сторону оружие:
- Стой, кто идёт! Твою мать! Стой, говорю, ведь стрелять буду! – и, сжимаясь от страха, передёрнул затвор.
Нарушитель остановился. Он хрипел что-то нечленораздельное, но что именно - разобрать с вышки не удалось. Видно было, что он силился что-то сказать и в судорожном порыве сделал, приближаясь, еще один шаг. Часовой почувствовал, как противненько похолодело у него в низу живота.
- Стрелять буду! - в отчаянье выкрикнул он, - Убью ведь! Ни с места! - и на всякий случай выстрелил в воздух, сам испугавшись резкого хлопка.
Странный человек, вцепившись в голову руками, бросился прочь, в темноту. Часовой, забыв про «Устав» и про то, что положено стрелять в убегающего, поспешил сообщить о случившимся караульное помещение. Караулка не отвечала. С вышки еще некоторое время он видел, как убегающий, спотыкаясь и падая, удалялся в сторону КВВСКУ. Затем силуэт растворился в тумане фонарей. Часовому запрещается покидать свой пост. Поэтому нарушитель, удалившись не так далеко, упал, затаившись, на мокрый асфальт. Лужа под ним приобрела черно-бордовый цвет…
. . .
Дневальный по роте передал трубочку прапорщику Бурмистрову: там разговаривал матом дежурный по училищу майор Воробьёв. Прапорщик ёкнул, пробормотал: «Ни хрьина себье – вишел на пеньсию...»- и рыкнул громоподобным басом, тут же разбудив роту:
- ДЕЖУРНЫЙ ВЗВОД, ПОДЪЁМ! БЕГОМ! ДЕЖУРНЫЙ ПО РОТЕ - В ОРУЖЕЙКУ, ВЫДАВАЙ БОЕПРИПАСЫ!
- Заебали тренировки! - пробурчал, просыпаясь, кто-то.
Его товарищ, путаясь непослушными спросонья руками в пуговицах гимнастёрки, поддержал его:
- Ага, нашли молодых. Начальство в войнушку играется, а третий курс отдувается. Тоже, блин, праздник!..
- А, может, чичики? Операция «Возмездие»!?
- Сплюнь, дурак!..
Бурмистров перешел на русский матерный. Скоро оперативный взвод кривым зигзагом выстроился на взлётке. Курсанты ворчали. Обычно сдержанный, Бурмистров вдруг продемонстрировал всем свой огромный волосатый кулак, проведя им перед носом первой шеренги.
- КТО ПИКНЕТ – СРАЗУ К ДАНТИСТУ! В БОУПЕ НАПАДЕНИЕ НА КАРАУЛ. МАШИНЫ НЕТ. ВРЕМЕНИ НЕТ. ДОБИРАЕМСЯ БЕГОМ. И Я, СТАРИК, ТОГО, КТО БУДЕТ ОТСТАВАТЬ, САМ УЛОЖУ…
- Ё моё, вот вам и мамкин день, - присвистнул кто-то, но, встретившись со злым взглядом прапорщика, пошёл на попятный, - Всё, молчу-молчу! Бегом - значит бегом…
…И оперативный взвод, накинув на плечи серые шинельки, выбежал в ночь…
. . .
На территории БОУП запыхавшиеся курсанты обнаружили военнослужащего, бордового от дождя, грязи и крови. Военнослужащий находился в сознании и, увидев людей, приподнялся. Впрочем, добиться каких-либо объяснений от него не удалось: военный хрипел, напрягаясь, а из аккуратной дырочки на шее сочилась кровь. Бурмистров, окинув притихший взвод, выбрал двоих:
-Вы, здорьовые морьды, двое... Хоть трусьами, но перевьязать. И доставить живьим в санчасть! На горьбу! Повьезет - ловьите машину. Только не ложьите жгьут на шьею!..
И, обведя взглядом остальных, пробасил:
ХУЛИ УШИ РАЗВЕСИЛИ? БЕГОМ!
- Мы жгут давно уже в штаны наложили! - сострил один из «здоровых», глядя вслед улепётывающему взводу.
Раненый, подхваченный под руки, обвис кулем. Сознание оставило его…
. . .
Милицию-полицию не любят все и всегда: такова жизнь. Милицию хулит крестьянин, мол, даром жуют хлеб, лоботрясы. Милицию хулит рабочий, задержанный и обысканный оттого, что его усталая поддатая морда показалась подозрительной. Стражей порядка недолюбливает интеллигенция: и на то есть причины. Жалуются на людей в мышиной форме национальные меньшинства. Правительство и депутаты ставят палки в милицейские колеса, назначая смешные оклады за верную службу. И, конечно, милицию не любит сама милиция. Если раньше милицейских обсуждали на кухне, то сегодня принято поносить вслух, называть милицейских «ментами», кричать о взяточничестве и несоответствии светлому образу. Положено с телевизионным злорадством ловить за руку проворовавшихся ГБДДэшников и отправлять в Интернет фотографии их начальников с проститутками в банях…
Но иногда (очень редко!) хочется склонить голову перед профессионалами на охране государственного порядка, вопреки всеобщей нелюбви ведущим борьбу с преступностью. Рискующих жизнью за немного рублей в месяц. Милиция продолжает трудиться и существовать вопреки убийственной заботе не ценящего ее государства.
Ночью 9-го марта в Камышине по тревоге были подняты ОМОН и спецслужбы. Закружились оперативники и участковые. Уже в шесть утра прошла информация о дачном домике, принадлежащем семейству Лепневых. При проверке рядом с домиком обнаружились белые «Жигули» Лепнёва-старшего. В семь тридцать окрестности дачи оцепили подразделения ОМОНа, к девяти прибыло две роты курсантов третьего курса при оружии для усиления. Руководил курсантами первый заместитель начальника училища полковник Кукуев. Оставалось лишь выяснить, есть ли кто живой в самом домике. Одновременно усиленные наряды милиции патрулировали ЖД и автовокзалы. ГБДДэшники перекрыли дороги.
Офицер ОМОНа, руководивший операцией, предложил всем находящимся в дачном домике, выходить с поднятыми руками. Безопасность гарантировалась. Ответа не последовало.
В ближайшие часы офицеры милиции и подполковник Кукуев решали, стоит ли подождать, или отправить штурмовую группу для разведки обстановки на даче. Если, вообще, там кто-то был. Может, преступник по тайному крысиному ходу ушёл в огород, в поле, на вокзал, а там – частным самолете на Рио-де-Жанейро, или в Грозный, если хотите. Появилось предположение, что убийцы Лепнёв и Арефьев специально бросили у ворот участка машину, сбивая преследователей со следа. Но отдать приказ на лобовой штурм здания, где, возможно, засели два хорошо вооружённых преступника, имеющих в активе шесть трупов, никто не решался. Кукуев предложил обстрелять домик из гранатомета.
В КВВСКУ пахло жаренным. Занятия отменили. Наряды вооружились «по-полной». В вооруженные автоматами офицеры сопровождали первокурсников на завтрак. Командование опасалось, что Лепнёв и Арефьев вернуться, чтобы посчитаться ещё с кем-нибудь из сослуживцев. В рядах курсантов царило недоумение. В рядах офицеров - паника. Генерал-майор Сердюков, доложивший в Москву о случившемся, пил валидол. Комендант строчил завещание. Москва безжалостно заявила, что этот выпуск курсантов КВВСКУ считать последним. Непреступная крепость рухнула под ударом расформирования.
В девять тридцать в рядах оцепления появились родители Лепнёва и Арефьева, предупрежденные об ответственности и допрошенные. На черных «Волгах» доставили так же несколько знакомых с преступниками девушек в окружении их родственников. Когда, усиленный мегафонами, послышался плач матерей, в домике заметили движение. Один из осаждённых отозвался, заявив, чтобы все убирались. Руководитель операции удовлетворенно потер руки.
С этой минуты по цепи передали команду при появлении Арефьева и Лепнёва с любым подозрительным предметам в руках стрелять на поражение. Подполковник Кукуев настаивал на немедленном расстреле дачного домика. Милицейские чины возражали, предупредив также, что в случае добровольной сдачи самосуда не допустят. Деваться преступникам не куда. Началась осада.
Солнышко, равнодушное к забавам людей, к полудню выглянуло из-за туч. Курсантская походная кухня подвезла горячую пищу и несколько зарядов к РПГ-7В по просьбе полковника Кукуева. Рыдающие матери охрипли, прося заблудших сыновей образумиться и сдаться. Девушки и подоспевшие зеваки бегали на соседние дачи пописать.
Ближе к ужину Арефьев с Лепнёвым показались из домика неожиданно и одновременно. Оба с поднятыми вверх руками, без оружия, осунувшиеся, грязные, похожие на военнопленных. На направленные в их сторону дула смотрели дикими, подведёнными синевой глазами. Беззаботное мальчишеское детство убежало далеко-далеко. Наступало безжалостное «Завтра»…
Оцепление заворожено наблюдало, как сдающиеся шагнули, приближаясь, и остановились. Старший милицейский чин, обменяв мегафон на наручники, поспешил на встречу. Кто-то из курсантов с криком: «Держи, сволочь!» - бросил под ноги Лепнева автомат. Кукуев схватился за пистолет и побежал разбираться.
Лепнев как ошпаренный отпрыгнул в сторону от оружия, Арефьев присел в испуге: ничего не случилось. Вспотевший милицейский чин в сопровождении подскочивших ОМОНовцев скрутили безвольных человечков, и, украсив «браслетами», в пять секунд затолкали обоих в бело-синий УАЗик. Представление окончилось. Участников и зрителей попросили расходиться. Стемнело…
. . .
Кладбище на Руси - это захоронения, имеющее дурное свойство стремительно разрастаться. Русское кладбище – это рок, подминающий под себя все живое.
На месте былинных деревень остались гнилые избушки да заросшие холмики. Молодежь покинула село, поспешив застолбить себе место на городском могильнике. Города обрастают обширными захоронениями, оцепившими окрестности по периметру как полчища осаждающих войск. Рядом с новостройками в спешном порядке отводятся земельные участки для мёртвых. Потихоньку умирают и новостройки, превращая все в одну огромную братскую могилу. Все бренно в этом мире. Только кладбища наступают.
Камышинское городское кладбище занимает юго-западную окраину. В день погребения убиенного офицера и пятерых его подчинённых количество живых, пожелавших присутствовать при этом, оказалось велико. Весь свободный от нарядов личный состав КВВКИСУ, военнослужащие других ближайших частей, родственники погибших и все сочувствующие во главе с коммунистической демонстрацией. Сострадательные бабушки в черных платочках, жадные до зрелищ. Прибыл глава городской мэрии господин Трубадуров в беспокойстве о ходе своей новой предвыборной компании.
Небо долго хмурилось, но не прохудилось. Природа ограничила свои соболезнования на этом. Трубадуров сожалел громко, что не служил в солдатах: оказался освобожден от воинской повинности в связи с тяжелой формой плоскостопия. Его мама, главный врач центральной поликлиники и папа, не присутствующий на похоронах, тоже сожалели по данному поводу. Оппонент и заклятый друг Трубадуорова, авторитетный директор текстильной фабрики, прибыл следом. Уголовные городские авторитеты дружили с авторитетным оппонентом, так же как и нелюбимые Трубадуровым милицейские начальники. Этот фактор а так же поддержка Москвы делали из директора сильного оппонента, и Трубадуров печалился об уплывающем кресле. Оставалось лишь проявить себя лично на этой внеочередной кладбищенской встрече с избирателями. Трубадуров не знал, что директор уже предложил помочь материально семьям погибшего офицера и курсантов училища. Министерство обороны одобрило.
Шесть открытых гробов окружила толпа. Мертвые лежали, как и положено мертвым, смирно. Таблички с именами-заслугами блестели на крышках. Матери плакали, солдаты молчали, господа начальники руководили процессом.
Генерал Сердюков сухо крякнул о тяжёлой офицерской судьбе капитана Иванова: два года в Афгане – молодой лейтенант. Награждён медалью «За отличную службу» 3-й степени при жизни. И 2-й степени – посмертно. Командир курсантского взвода. Отмечали в лучшую сторону. Хвалили… И вот теперь осиротевшая дочка и жена-мать получили наконец заработанную офицером давно однокомнатную квартиру...
Генерал перечислил заслуги каждого из пятерых убиенных курсантов. Все оказались достойны, чтоб умереть. Смерть, она всегда выбирает достойных. Соболезнование матерям. Обещание на материальную компенсацию.
Затем, перевирая друг друга, выступили Трубадуров и его оппонент. Гневно сотрясали воздух, грозили реформами в армии, и, стараясь не смотреть на генерала, призвали найти и наказать всех виновных. Тучи нахмурились в небе, слушатели устали от плача.
Матери слово не взяли. Им было не до слов… Наконец, все шесть цинков опустили в общую могилу. Похоронный курсантский взвод налёг на лопаты, заполная яму комьями грязи. сверху «Ивановцем» опустили бетонную плиту, поверх которой установили увенчанный красной звездой памятник.
«В этой братской могиле похоронены...»
По команде генерала похоронный взвод трижды разрядил оружие в небо. Небо, напуганное выстрелами, разрыдалось...
ГЛАВА IV, заключительная. ВЫПУСК.
В девяностых годах двадцатого века Советско-русскую армию охватило повальное сокращение. Советский военный гигант скукоживался до российских размеров, оставляя на территории суверенных республик технику, боеприпасы, корабли и атомные шахты. Встал вопрос и о том, какие из учебных заведений по подготовке будущих офицеров надобно сокращать. У «строителей» выбирать приходилось между Камышинским ВВСКУ и Горьковским ВИСУ. Возвратившихся из войсковой стажировки четверокурсников поставили перед фактом: их выпуск станет историческим, последним. Министерство обороны вычеркнуло КВВСКУ из списка живых. Курсантом младших курсов предоставили выбор: уйти на «гражданку» с зачетом воинской службы или переводиться доучиваться в город-герой Горький. Офицерскому же составу грозило повальное увольнение. Лично генерал Сердюков получил предупреждение о несоответствии занимаемой должности и предложение покинуть ряды вооруженных сил «по собственному желанию» после расформирования училища. Генерал обещал подумать.
Выпускники, не до конца отошедшие от «перепитий» войсковой стажировки, корявыми почерками, карандашами, которые прошли всю войну и еще чуть-чуть, карябали отчеты о проделанной работе и считали дни. Преподаватели читали их перлы и вдыхали:
- Нестер, ну что же вы пишете, что проходили войсковую стажировку на должности заместителя командира взвода? Замкомвзод – сержантская должность, а мы вас вот уже четыре года как в офицеры готовим!
- Да? – Удивлялся Нестер.
- Жаров, цитирую: «Будучи на войсковой стажировке я имел должностное лицо…» Надеюсь, это шутка, Жаров? Никое должностное лицо вы не имели, скорее, должностное лицо имело вас... Следите за правильностью речи, Жаров, вас же в войсках могут не правильно понять, приставать начнут...
- Меркотан, вы пишите – «я был начальником энного взвода»…Взводами командуют командиры, Меркотан, а начальники в прокуратуре сидят…
Но, так или иначе, все курсанты, прошедшие стажировку, «отстрелялись» и оказались допущены к государственным экзаменам.
ГОССы. Аббревиатура, которой принято пугать подчиненных. Начальник училища пугает начальников кафедр и комбата, мол, смотрите, чтоб все на высшем уровне – ГОССы! Контроль напрямую из Министерства!
Начальники кафедр и комбат стращают ротных: «У-у-у! Как там ваши оболтусы?! Не подведут? Показатель работы за все эти годы – ГОССы!
Ротные строят взводников. И уже командиры взводов пытаются нагнать страху на балбесов-курсантов.
Но четверокурсники – не желторотые новобранцы. Умудренные опытом счастливо выпушенных лейтенантов, они знают: высокие показатели сдачи государственных экзаменов есть результат успешной работы всего коллектива офицеров и преподавателей. А отчетность об успешной работе для офицеров и преподавателей еще никто не отменял.
- Ни для кого уже не секрет, - за неделю до ГОССов заявил генерал Сердюков, - что этот выпуск станет последним для нашего КВВСКУ. Надеюсь, в итоге мы получим результат не хуже, чем прошлые годы… Напротив, хотелось бы, чтобы последний выпуск остался в памяти у всех как лучший…
Золотые слова. Ясный смысл. Желание начальника - приказ для подчиненных. Впрочем, четверокурсникам уже поздно пополнять багаж знаний – их трясло в преддверии будущей «вольницы», и взводники теряли каблуки и голос в попытке удержать исчезающую дисциплину. Но преподаватели приемной комиссии, конечно, поняли мессаж. Поэтому никого не пугала ни напускная торжественность, ни присутствие на экзаменах проверяющих офицеров из Главка, давно и успешно позабывших таблицу умножения. Но, конечно, полагалось трясти поджилками и плеваться через левое плечо. Государственные экзамены в военном училище превратились в торжественный и красивый ритуал.
Ритуал есть правильное исполнение местных культов и обычаев: стучат барабаны, выпучив глаза, заходятся в экстазе туземцы. Экзаменаторов разместили в актовом зале, увешанном красными флагами. Офицер на стреме дает отмашку и экзаменуемый строевым шагом врывается в аудиторию. Так, мол, и так, прибыл! Зачетку на стол, билет, разворот кругом и четкая посадка на место. И можешь считать, что самое страшное позади. Пиши, сколько есть, а нет – надувай щеки. Офицеры подбегут, помогут. Майор Нюхтин, разрывавшийся сразу на несколько аудиторий, выскальзывал в коридор и возмущался:
- Ну, что это за курсанты? Ленятся написать шпору!
И тряс тех, кто еще хоть что-то соображает, на предмет знаний, после чего доставлял их каракули «плавающему» товарищу.
В результате курсант Шухарев, сдав первый экзамен, смеялся:
- Захожу, глаза красные, сам синий, беру билет – вопрос из военной тематики, зеленый. Да я всю тематику-математику позабыл давно! Чёрная полоса… Упал на стул, за голову схватился. Понимаю, нужно писать хоть что-то, да рука не поднимается… Тут подходит экзаменатор, подполковник Дятлов, кровопийца, фашист, я его с первого курса боюсь, в листочек заглядывает…
- Ну, что, - спрашивает, - товарищ курсант, знаете, что отвечать на первый вопрос?
- Как вам сказать, товарищ подполковник? Только что знал, да из головы вылетело…
- Чтобы получить оценку три, вам достаточно изложить примерно так: и в общих чертах мой билет рассказывает.
- А на четыре? – Спрашиваю.
- А на четыре – тоже самое, только подходите отвечать к другому экзаменатору...
- Ну, и? – пытают Шухарева еще не «отстрелявшиеся» товарищи.
- Ну, и… четыре! – радостно констатирует он.
Параллельно с ГОССами проходила примерка офицерской формы и муштра. Парад, парад… Последний училищный парад с золотыми звездами на плечах и разводами шампанского на рубашках. Полчаса выпендрежа, которому предшествует многочасовая подготовка по-ротно, по-батальонно и в составе всего училища. Выпускники в общем порыве с молчаливым упорством насиловали плац. Младшие курсы бурчали, устав избивать кирзачами бетон. Первогодки оказались недовольны, потому как их парад был еще ужасно далеко.
Сразу после ГОССов, перед распределением случилась история: заявившись на 1 КПП, камышанка на выданье потребовала женитьбы или немедленного суда над насильником. Насильником, как выходило из рассказов «потерпевшей», являлся без пяти минут лейтенант, охмуривший девицу и воспользовавшийся ее доверчивостью. Комбат пригласил для разговора ротного и возможного жениха жертвы.
- Да, это он меня девственности лишил! – опознала камышанка насильника.
- Я? Девственности? - Изумился жених. - А как же Вова? Вова же с тобою до меня был!..
- - А у Вовы ничего не получилось! И вообще, я беременна, что ж, ребеночка теперь сиротой оставлять? Насильник! Пусть жениться! – И девушка ударилась в слезы, причитая мамой и милицией.
Комбат выгнал всех из приемной, оставшись с глазу на глаз с жертвой. Через некоторое время камышанка вышла из кабинета, раскланиваясь и вытирая слезки. Сошлись на том, что ни свадьбы, ни ребеночка не будет. За аборт и «моральный ущерб» потерпевшая запросила кругленькую сумму.
- Да откуда у меня столько?! – Растерялся жених.
Комбат обещал, что деньги будут.
- Вы что, в самом деле тупые, или претворяетесь?! – Орал комбат в тот же день на батальон прибалдевших выпускников. – На старости лет из меня сваху сделали! Женилка у них, понимаете, выросла!.. До выпуска письки на замок, это приказ! Кто не в состоянии сдерживаться, отправляйтесь на гауптвахту…
В конце речи Логинов попросил присутствующих собрать денег на аборт.
- Из мужской солидарности, - пояснил он.
Денег хватило. Невеста от жениха отказалась.
После ГОССов началась лотерея распределения на места будущей службы. Из самых дальних углов в КВВСКУ слетелись «покупатели» - «товар» посмотреть да себя показать. В числе первых оперативно прискочили менты.
- Желающие служить в МВД! Подписание контрактов в ротных Ленинских комнатах. – Однажды объявил на разводе комбат, представив группу товарищей в мышиных мундирах.
За ментами прибыли пехотные части. Затем ФСБ. ФАПСИ. Ракетчики и налетчики. МЧС, РВК, ВВС, ДВВ, пограничники, Морфлот и РВВСН. Специалисты замазать, застеклить, засыпать, заасфальтировать, проложить, побелить, подновить, надстроить и просто мальчики на побегушках требовались везде. Профессия строителя являлась универсальной, одинаково нужной в небесах, на земле и на море.
И началось! «Покупатели» бегали из роты в роту, зазывали, хватали за руки, сулили молочные реки и быстрое продвижение по службе. Их пряники заняли все свободное время выпускников между шлепаньем по плацу, подгонкой формы и приемом пищи. Лекция на тему: «Как в МВД (подставить нужное) жить хорошо!» шла номером дня. Должности для наемников предлагались разные: от командира строительного взвода при КЭС, до участкового милиционера Солнцевского участка. Смущали курсантские сердца адреса вроде: «Москва. В распоряжение Главного Штаба МВД РФ». Умные люди подсказывали, что ГлавШтаб – это просто трамплин, который может «подкинуть» хоть на Колыму.
Зазыватели, сделав свое пропагандное дело, спешили подсунуть под трясущееся перо жертвы ловушку контракта: дамоклов меч отчетности нависал неумолимо. Еще не получив лейтенантские звезды, многие успели завербоваться на пять лет вперед.
- Мама, я еду служить на флот! – обрадовал родственников краснощекий колобок сержант Тельтевский.
- На какой флот, сынок? Ты же плавать не умеешь?! – Пугалась мама.
- Да не буду я плавать, я строить буду. Я им такого понастрою, они еще не скоро приплывут…
Все это были цветочки. Жаркая пора началась, когда генерал Сердюков объявил о составлении списков распределения выпускников на места, предоставленные Министерством Обороны. Из самых дальних, их самых заветных уголков потянулись к желанному списку липкие щупальца связей.
Манускрипт от МО хранил настоящие брильянты.
«Командир взвода роты обеспечения инженерно-строительного института имени Комаровского, Санкт-Петербург». Разве не чудо? Или: «начальник пожарной команды, штаб ГО и ЧС, Москва». Такие места уходили тихо, по свойски, без шума и пыли. Медалисты да отличники, которым твердили о праве выбора лучших мест с первого курса, даже не облизнулись. Впрочем, одно из таких мест случайно попало на общий стол. Из-за этого приключилась некоторая заминка, у которой есть своя предыстория.
Однажды давно, на втором или третьем курсе младший сержант Концедалов записался на прием к капитану Бахаву, училищному оперу. Опера в училище, как и положено, мало кто из курсантов знал в лицо, о работе его не распространялись, поэтому личностью он являлся темной и загадочной. Сам Концедалов узнал, что в КВВСКУ есть опер, от своего родственничка, закончившего школу политработников и знающему о наличии оных по долгу службы. Впрочем, однажды, заступив часовым на Первом посту у Красного знамени, Концедалов видел, как какой-то невзрачный капитан шипящим матом ошпаривал полковника Безрука, заместителя начальника училища по тылу. А полковник Безрук только подтянул пузо и молчал виновато. Что это за чудесный капитан такой, тогда Концедалов не знал.
Так вот, одним прекрасным днем явился Концедалов к оперу. Но не потому, что настучать на кого приспичило, а потому, что уже тогда о будущем распределении взгрустнулось. А тут еще дядя-политработник со своими советами. Дядя Василия на Таджикской границе начальником оперотдела числился, звал очень, во всем помочь обещал.
Постучал Концедалов в дверь, зашел, представился.
- По какому вопросу? - у него капитан интересуется.
- Хочу, - говорит курсант, после выпуска Родине служить в Таджикистане, на границе, воинская часть такая-то и такая-то, не могли бы посодействовать?
Тут звонок. Капитан поднимает трубочку:
- Да? Товарищ генерал? Как здоровьице? И у меня ничего…Зайти к вам? Попозже… Через полчаса будете? Вот и хорошо…Ну, - капитан кладет трубочку, - А вы знаете, курсант, что боевые действия идут в Таджикистане-то?
- Так точно.
- И все равно желаете?
- Хочу.
- Дядя потому что?
- А откуда вы знаете?
- Служба…
- Ну, дядя…да и Родину защищать…
- Ну, только про Родину мне не надо! – Улыбается опер, - вы про дядю расскажите лучше... А я вас вызову. – И, выслушав нехитрую историю про дядю, заканчивает разговор.
Не известно, звонил ли опер куда, интересовался? Но не забыл обещание и вызвал в начале четвертого курса. Заставил Концедалов сочинить биографию и заполнить какие-то анкеты. Затем – долго и муторно беседовал, предлагая то чаю, то кофе. В результате нескольких встреч Бахов сказал, что нужно наедятся и ждать, но он ничего не обещает. И, пожав руку, выпроводил курсанта за дверь...
Должности от МО генерал раздавал лично. Для этого аудиторию на кафедре физо, самую вылизанную в училище, украсили столом с белой скатертью, временно кастрировав трибуну .
Первыми на раздачу к генералу, как и положено, пригласили медалистов и краснодипломников. Остальные пару сотен человек, не попавших в силки вер-бовщиков-«покупателей», остались за дверью, образуя очередь побольше, чем во времена борьбы Гобачева с пьянство за горячительными напитками.
Главная привилегия отличников, состоявшая в возможности быть первыми на ковре у генерала, не говорила о том, что у них будет лучший выбор. На белой скатерти возлежали списки, где напротив «заманчивых» адресов уже написали фамилии. В дальнейшем списки попадут в строевую часть, которая выпишет листы распределения и выдаст проездные документы.
В принципе, сам трюк с представлением генералу и получением от него благословления и места будущей службы - дешевый фарс. Строевая часть легко могла избавить Сердюкова от необходимости пожимать руку каждому, но генерал настоял.
Концедалов шагнул «на ковер» к генералу в числе первых. В зачетке не хватало пару пятерок до золотой медали, но все равно диплом оказался достаточно «красным».
Перед Концедаловым генерал подозвал старшего сержанта гигантского рота, скорее похожего на рэкетира, чем на краснодипломника. За Василем шел Шамин, получивший светлую голову в придачу к физкультурным показателям.
- Поздравляю, - пожал Сердюков Концедалову руку, - вы едите в Омск в школу оперативных работников продолжать свое обучение...
И подозвал другого. А Концедалов, не понимая своего счастья, ушел спать в роту. Уж очень болела эта штука под фуражкой после вчерашнего. Выпускники расслаблялись. Взмыленный Нюхтин прискакал в роту следом и быстро отыскал Концедалова, завалившегося на койку в кубрике.
- Концедалов, ты по «распределению» куда попал? – Коварно поинтересовался он.
- В Омск учится еду. Курсы оперработников…
- Да ты знаешь, кому дорогу перешел? Меня сейчас из-за тебя так поимели – мало не покажется, - по мятому пятачку майора было видно, что он говорит правду. – Короче, сожалею, все аннулировано. Выбирай, куда хочешь, но придется тебе еще раз к генералу пойти…
- Не понял?
- Что «не понял?» Тебя на первом курсе за самоход исключали?
- Исключали…
- Кто тебя перед Мотором «отмазал»?.. Нестеру на втором фингал под глаз поставил?
- Поставил…
- Из училища не выгнали? А история с Шаминым? Ты думаешь, я не понял, что Шамин был в самоходе? На губу мог отправить обоих…
- Не доказали бы!
- А тут и доказывать ничего не нужно! Повод всегда придумать можно! Ты же не ангел! На утреннем осмотре запах перегара – и прощай карьера военного… Короче, училище разгоняют…
- Ну?
- Если ты не идешь к генералу, меня под зад и «на гражданку». А жена, дети, пенсия?..
Концедалов был огорчен, но не расстроен. Четыре года армейской жизни научили подчиняться командирам. Полковниками становятся дети полковников, а генералами - дети генералов. Военная аксиома.
Нютин предлагал любой город на выбор. Впрочем, особых желаний не возникало. В Таджикистан не попал, спасибо Бахаву. Москва далеко. Да и чего там, в Москве, медом помазано? Служить - так поближе к дому.
- Волгоград хочу! – заявил Концедалов.
- Будет тебе Волгоград! – клялся ротный, - Но это СКВО, так что только через Ростов. Согласен?
Большого выбора не представлялось, и согласие оказалось достигнуто. После чего Нюхтин на руках пропихнул Концедалова к заветной двери, и тот проник к генералу без всякой очереди.
- Младший сержант Концедалов, СКВО, город Ростов-на-Дону. Поздравляю! – Зачитал генерал измененный список и, не узнавая, вторично протянул руку «осчастливленному».
Скорее всего, генерал не знал, что по второму разу «распределяет» молодого лейтенанта. «Своих» генерал распределил куда следует заранее. Видно, кто-то из подслеповатых заместителей пропустил «лакомый кусочек» и теперь, присутствуя на зачтении приказов, заметил оплошность. Если бы выпускник возмутился, призвал к справедливости, напомнил генералу, что он уже жал его руку сегодня и выслушивал сердечные напутствия «на дорожку», все бы могло измениться: Концедалов бы поехал учиться, а Нюхтин – копать огород на «гражданку». По правде, генералам насрать на отдельно взятую личностью, генералы привыкают мыслить масштабно, полками, дивизиями, армиями. Но сделать подлог за спиною начальства?! За спиною самого капитана Бахава?! Нарушении принципов субординации, бунт на корабле! Тут бы уж генерал докопался до истины: дело принципа. «А ну, кто у нас такой умный?! Ах, это вы, товарищ полковник?! Родная кровинушка, говорите? А простой курсант, значит, погибай?! Без волосатой руки – значит, не человек, да?!.. На пенсию! Завтра! Нет, сегодня! Вернуть все как было, и наказать кого следует!» И не полетел бы Концедалов в Ростов, а оттуда трамплином - в Грозный присоединять отмирающий лоскуток территории к огромному телу Российского государства. А выучился бы на опера и стал бы в поте лица выявлять несознательных элементов в рядах вооруженных сил. Но… не сложилось.
Сказав заученное «Служу Отечеству!», выпускник пулей вылетел во двор. Там его встречал Ченин.
- Ты что, второй раз на «комиссию» ходил? – поинтересовался.
- Да, вот, понимаешь, никак не могу распрощаться с генералом…
- И куда?
- Теперь - в Ростов…
- Ну, значит, вместе поедем, - обрадовался Ченин.
На том и порешили.
. . .
Показателем уровня культурности молодых лейтенантов является выпуск. Чем меньше в ночь перед выпуском телевизоров из окна полетело, тем более культурны будущие офицеры. Поэтому командиры поощряют увольнения с ночевкой в последние курсантские дни. Даже если курсанту ночевать-то особенно негде, его все равно уговорят навестить подругу, друзей, неважно кого, лишь бы без пяти минут лейтенант не бедокурил в подразделении.
За три дня до выпуска в шестой роте пропали видеомагнитофон и телевизор. Курсанты приобретали аппаратуру, скинувшись хором еще на первом курсе. Офицеры, конечно, в этом участия не принимали, что не помешало Нюхтину сберечь имущество, перенеся аппаратуру к себе домой.
- Вай! Куда это вы, товарыш майор?! – Пытался остановить ротного Меркотан.
Нюхтин, пробегая мимо, вопроса не заметил.
- Эй, майор, вещички-то на обшыэ дэнги куплены!
- А я их в опись имущества роты занес! – Соврал ротный, предпочитая не останавливаться.
На его счастье, Меркотан не крикнул товарищей, а сам отбирать у майора аппаратуру постеснялся. В отместку были проданы несколько красивых железок из качалки, ручные поделки из агитации в ленинской комнате и новая трибуна, расписанная орлами под звездами. Деньги выпускники пропили.
Наконец, закруглились все приготовления и тренировки. Последний предпраздничный день пролетел мимо: с утра выпускников вытолкали в увольнение, где они не слушались ни маму, ни комбата, имели сношения с женщинами и употребляли алголь. За четыре года дури накопилось достаточно. Единственным ограничением являлось то, что утром обязательно нужно вернуться в родную роту – как-никак, выпуск случается не каждый день. Перед парадом предстояло еще получить документы и деньги.
В ночь перед выпуском в Камышине не осталось свободных баров: все места резервировались заранее повзводно. «Господа офицеры! Ваше сердце…» - раздавалось на каждом перекрестке. Выпускники горланили свое, рвали на груди рубахи и заливали прохожих барышень «Шампанским». До утра город не чаял уснуть, прислушиваясь к строевым песням и топоту пляшущих выпускников. Только с рассветом гуляние более-менее улеглось, и горожане отважились без фиги в кармане выйти на улицу.
Заспанное Солнышко ещё ворочалось с боку на бок, первыми рассветными лучиками неохотно елозя глаза, когда в КВВКИСУ с дальних и ближних окраин Камышина потянулись зомби. Их глаза, обведённые кругами бессонницы, были закрыты, плечи, украшенные новенькими лейтенантскими погонами, безвольно опущены. Организмы, бессовестно отравленные алкоголем, требовали горизонтального положения и пива. Но ноги! Обутые в новенькие офицерские полуботинки ноги! Ноги, занемевшие от ночных оргий, поисков приключений и беспокойного сна в позе эмбриона! Они ещё вчера получили приказ вернуться, и вот теперь, подобно старому мерину, несли бездыханные хозяйские тела назад в стойло.
Когда Меркотан прибыл из своего последнего увольнения, то застал в своем кубрике полный разгром: стулья переломаны, занавеска на окне сорвана, по стенам размазаны кровавые сопли. На подушках остались следы от чьих-то грязных сапог, а цветочек в горшочке варварски изничтожен. Картину природы неизвестного мастера брюхом вверх нацепили на дверную ручку. Посреди этого хаоса, не известно чем осчастливленный, восседал на обломках стула совершенно пьянющий Канавец. Он, икая, любовался в уцелевшем куске настенного зеркала свежим шрамом над левой бровью. Шамин сидел рядом на подоконнике и грыз семечки, сплевывая через разбитое окошко.
- Вах! Нэ хило! – Присвистнул Меркотан. – Ну, рассказывайтэ…
- Лучше ты расскажи, где был в трудный для Родины час? – Отозвался Канавец, шатаясь в положении «сидя».
- Вай! Правду говоры: кого вы здэсь жизны лишили?!
- Это не мы – это нас тут всех ночью порешить хотели. Как спящих троянцев коварные греки!
- Понымаю…И кто же выступыл в роли коня?
- Лошадью оказался старший сержант Беднов, любимейший замкомвзвод 61-го взвода, - Растянул губы в кошачьей улыбке Канавец,- Но лошадь с яйцами привела за собой целый табун…
Дело выглядело следующим образом. Начали гулять в баре. К утру многие, особенно женатые, принялись расходиться. Точнее, расползаться. Когда пить физически было уже нечего и невозможно, Канавец плюс Шамин культурно гуляли по парку. В три ночи искали женщин. Женщины не повстречались, но повстречались какие-то пьяные типы, которые при ближайшем рассмотрении оказались курсантами 61-го взвода. Женщин у них тоже не было. Начали искать вместе. Слово за слово, устроили скоморошную потасовку. В результате Канавец и Беднов сцепились, да так, что Беднова свои унесли с поля битвы на руках. Беднов, местный, добравшись до дома, ничего не придумал лучше, как своему брату, взводнику на втором курсе, пожаловаться.
- Ну-ну, знаю я капытана Бэднова, он сэкцию ведет. Каратюга. - припомнил Меркотан. – Да, и что дальше?
Костик обвёл взглядом окружавший его беспорядок:
- А дальше – сам видишь. Вернулись досыпать в роту. Вдруг - бамс! - Из глаз искры. Ну, я спросонья тумбочку и подхватил. Капитан Беднов со своим братиком на разборки явился. Еще и качков со второго курса под ружье поставил. А тут и наши с гулянки подвалили…Четвертый себя в обиду не дал…
- Н-да, выжу, - Меркотан внимательно рассматривал кровавые разводы на стенах, - И что Нюх?
- Уже в курсе…
- И что сказал?
- Сказал: «А пусть они первые не лезут!» И вообще, видел я этого Нюха…
- Бэднов-то жив?
- Беднову с утра все вручили и попросили на парад не выходить, родителей не пугать. Так и не попрощались, а, может, уже никогда не увидимся, – вздохнул Канавец…
. . .
А дальше… Что дальше? Конечно, парад. Зачтение приказа министра о присвоении званий. Круг почета с фонтаном монет, вдруг выпорхнувших из курсантских ладоней у трибуны. Прощание. Пролитое на рубашку шампанское. Качать командиров! Вы куда убегаете, ротный?! Матери. Слезы. Жены с цветами, с детьми. Красивые девушки. Офицеры! Офицеры… Но это уже начало другой истории…
ЭПИЛОГ
(как и все эпилоги, немного похожий на некролог)
Окончилось весёлое курсантство, начались офицерские будни.
Молодой лейтенант М. Ф. Нестер поехал служить в родной город Волжский, в большую инженерную часть на острове Зеленый. У Нестера оказались неожиданно волосатые руки спонсоров, направившие его туда. Там и по сей день веселит он солдат своей детской непосредственностью. К нему, как ко всякой диковинке, привыкли, отнесли в разряд местных достопримечательностей, но заезжему начальству показывают: для себя берегут. Лейтенант Нестер утром приезжает на службу, а вечером спешит домой, на улицу Мира, к маме и папе. Дома мама печет вкусные пирожки с мясом и ласково называет командира взвода - Маркушечка. В положенный срок Маркушечка получил старшего лейтенанта. Надеюсь, получит и капитана. А там и генералом станет, как знать? Русский генерал от инженерии Марк Филиппович Нестер – как вам на слух? По-моему, очень даже ничего. Быть тебе генералом, Нестер!
Лейтенант Меркотан Э. И. занял должность заместителя командира военно-строительной роты в городе Ростов-на-Дону, недалеко от военного аэродрома. Поучил комнату в общежитии на себя и жену. В первый же год офицерской службы жена родила ему красавицу-дочку, после чего надолго уехала к маме в Камышин: Камышанок почему-то всегда тянет вернуться на родину, в приют женской мечты о синей птице в зеленой форме.
Лейтенант Луценко А. А., выявив знакомства в таких генеральских кругах, которые одним махом могли сделать из него хоть космонавта, скромно перевёлся в казачий гетман в милой сердцу Карачаево-Черкесии.
Лейтенант Лабада А. С. по распределению направился в Софринскую бригаду ВВ МВД России. Через полгода уволился в запас, немного поработал клерком в одном из ЖЭУ города-героя Волгограда, женился, после чего вновь поступил на военную службу в железнодорожно-строительную часть того же города. Живет, процветает и в скором времени переедет в предоставленную в его лично пользование служебную жилплощадь.
Лейтенанты А. В. Жаров, И. И. Шухарев и Шамин П. В. отправились служить на Дальний Восток, где след их запорошило снегом. Надеюсь, что живы они и здоровы, пусть передают привет японцам на уплывающих Курильских островах.
Гроза женщин Константин Канавец укатил подальше от поселка Городище волгоградской области в Омск, в войска МВД. Лейтенант Концедалов встречал его непосредственного начальника в аэропорту «Северный» города Грозный, передавал с оказией привет. Не взяли молодого литеху в «горячую точку», ибо ранее Канавец попал в другую переделку. В холодном Омске он пал под перекрестным огнем женских чар. Женился. Жена родила ему дочку. Рано ли, поздно ли, но вернулся Канавец домой, в Городище, вместе с женой. Надоел ему север и милицейская синяя форма. Чем занимается в данное время? Ау, Константин! Где ты?
Лейтенант Безуглый получил замечательное место в городе Ростове. Инженер-снабженец нескольких УНР СКВО. Единственным недостатком было то, 293 УНР, за своевременное снабжение стройматериалом которой он отвечал, находилась в Грозном. Приходилось раз в неделю лично сопровождать грузы в разрушенный город. А принимал у него эти грузы на железнодорожной станции Ханкала, чтобы затем под охраной двух БМП переправить в аэропорт «Северный», командир 253 взвода 369 военной комендатуры лейтенант Концедалов В. А. Там они встретились, выпили чаю разошлись вновь, как в море корабли…
Лейтенант Ченин С. А. получил свою первую офицерскую должность помощника начальника КЭС в 101-й бригаде ВВ МВД России, располагавшейся в «Пятнадцатом городке» пресловутого города недалеко от площади «Минутка». Площадь названа так потому, что там располагалось конечное трамвайное кольцо, на котором раньше общественный транспорт подавался с перерывом ровно в одну минуту. В период службы молодого лейтенанта эта площадь избавилась от трамваев и приобрела совсем стратегическое значение. Впрочем, пробыл лейтенант Ченин С.А. в Грозном недолго. Оказался слегка контужен и переправлен для прохождения дальнейшей службы во Владикавказ. Там он досрочно получил старшего лейтенанта, написал рапорт на увольнение и убыл из части, решив, что на его век армии уже хватит. Затем женился, искал счастья за границей, в иностранном французском легионе, спал под пальмами и был счастлив. Но жена, родив дочку (опять дочку!) призвала обратно. Теперь он много работает, но не зарабатывает. Борется, но проигрывает. И давно уже не рисует красивые лошадиные головы и марширующих человечков: нет ни сил, ни времени. Такова жизнь.
Лейтенант Сорокопудов заработал авторитет в одной из строительных частей Подмосковья методом кулака, цепи и палки. Впрочем, Николай пошел дальше и к трем основным методам воспитания солдата присоединил металлическую штангу. Именно грифом от штанги Сорокопудов гонял непокорных подчиненных по роте, добиваясь уважения к «Уставу». Начальство высоко оценило подвиг молодого литехи и бурно выразило свой протест, когда он пожелал покинуть ряды ВС РФ. Но и это не остановило героя. Зная об ежедневных служебных нарушениях и методах работы с личным составом, лейтенант чуть-чуть поднажал на комбата, и выскочил из армии с миром. Уволившись, Сорокопудов подался в город-герой Волгоград, в охранную фирму «Медведь», где получил известность как «Драматург». Женился на обеспеченной жилплощадью девушке, которая (ну, наконец!) родила сына. Впрочем, на охранной почве больших состояний Николай не поднял, что привело его в «СОБР», а уже вместе с «СОБРом» все в ту же Чечню.
…А лейтенант Каротин (один из героев повести, в данном случае я привожу его подлинную фамилию) по выпуску получил должность помощника начальника КЭЧ бригады ВДВ, дислоцировавшейся в Подмосковье. Занимался вопросами матобеспечения и инженерным хозяйством. Когда зимой 2000 года бригада входила в Чечню, продвигался в авангарде колонны начальником группы разминирования. Группа попала в засаду, и старший лейтенант Каротин А.М. героически погиб, подорвав себя и еще с десяток окружавших его боевиков. Светлая ему память. Думаю, много выпускников КВВСКУ сложили свои головы на этой войне. Некролога строчка: «погиб при выполнении задачи по наведению государственного порядка». Имена их неизвестны. Имя им – русский солдат…
Жизнь продолжается...
