Барабинские татары: истоки этноса и культуры. Селезнев А.Г.

Рецензенты кандидаты исторических наук В.Б. Богомолов, Б.А. Коников

Утверждено к печати

Омским филиалом Объединенного института истории, филологии
и философии СО РАН

Селезнёв А.Г.

С29 Барабинские татары: Истоки этноса и культу­ры. — Новосибирск: ВО “Наука". Сибирская изда­тельская фирма, 1994. — 176 с.

ISBN 5—02—030740—8.

---

На основе осмысления широкого круга источников в моно­графии рассматриваются проблемы происхождения барабинских татар — небольшой тюркоязычной народности юга Западно- Сибирской равнины. Впервые проанализирован этнический сос­тав барабинцев. Выявлены генетические истоки архаических ком­плексов культуры, широкие генетические связи барабинских та­тар с народами уральской языковой семьи и лесными охотничье- скотоводческими этносами Южной Сибири.

Книга адресована этнографам, археологам, филологам, крае­ведам и всем интересующимся историей Сибири.

---

ISBN 5—02—030740—8                                  © А.Г. Селезнёв, 1994

© Российская Академия наук, 1994

---

ВВЕДЕНИЕ

Проблемы происхождения коренных народов Сибири всегда находились в центре внимания ученых-сибиреве- дов. Только за последние три-четыре десятилетия опуб­ликован целый ряд обобщающих трудов, в том числе и монографий, посвященных данной тематике¹, Однако не­достаточно изученным все еще остается обширный регион юга Западной Сибири, коренное тюркоязычное население которого в настоящее время именуется “сибирскими тата­рами

Между тем проблема происхождения тюркских групп Западно-Сибирской равнины — это одна из наиболее актуальных в этнографической науке проблем. Рассмат­риваемая территория с древности являлась зоной взаимо­действия угорских, самодийских, тюркских и монголо­язычных этнических групп. В результате их смешения и взаимоассимиляции сформировалось весьма сложное по составу население, сочетающее в себе признаки несколь­ких этнокультурных типов: от таежного охотничье-рыбо- ловческого на севере до степного скотоводческого на юге. По мнению некоторых исследователей², южные области Западной Сибири входили в зону формирования само­дийских и угорских этносов. Таким образом, этнические процессы, которые протекали на этой территории, оказы­вали решающее воздействие на весь ход исторического развития Западной Сибири, а иногда и сопредельных территорий.

Данная работа посвящена проблемам этногенеза ба- рабинских татар — одной из тюркских групп Западно- Сибирской равнины. Барабинские татары (самоназвания — бараба, параба, барама; в литературе также употребля­ется термин “барабинцы“) — этническая группа, ком­пактно расселенная в Центральном Обь-Иртышском Междуречье, области, которая издавна называлась по имени занимавшего ее народа Барабой.

С географической точки зрения Барабинская лесо­степь (Бараба), раскинувшаяся между Иртышом и Обью, Васюганьем и Кулундой, весьма своеобразное явление. В литературе принято делить Барабу на три следующие с севера на юг географические зоны: северную, централь­ную и южную. Северная зона характеризуется повышен­ной увлажненностью, заболоченностью и преобладанием лесных массивов. Центральная зона — это область пере­менного баланса влаги с преобладанием луговой и лесо­степной растительности. Южная зона отличается повы­шенной засушливостью, преобладанием солончаковых почв и степной растительности ³.

Таким образом, разнообразие природных условий Барабы, значительная увлажненность большей части тер­ритории открывают широкие возможности для развития различных форм хозяйства, как присваивающих, так и производящих, а также позволяют сочетать те и другие в различных комбинациях.

Выбор объекта исследования не был случайным. Ос­новная проблема освещения этнической истории бара- бинцев состоит в оценке уровня их интегрированности в общность, именуемую сибирскими татарами. Иными сло­вами, речь идет о возможности рассмотрения коренного тюркского населения Барабы либо как самостоятельного этноса, либо в качестве части этноса сибирских татар. В недавно вышедшей в свет работе Н.А. Томилова приво­дятся различные мнения на этот счет исследователей конца XVII — начала XX вв.⁴ Так, в обобщающих линг- во- и этноклассификациях XIX — начала XX в. ба- рабинские татары рассматривались в качестве самостоя­тельного этноса и не включались в состав групп си­бирских татар ⁵. Как отдельный народ барабинцы указа­ны в переписях населения 1897 и 1926 гг.⁶ С.А. Токарев рассматривал коренное тюркоязычное население бассей­нов Оби и Иртыша, в том числе и барабинцев, в качестве отдельных этносов, имевших в прошлом племенные под­разделения ⁷. В то же время в современных справочниках барабинцы чаще всего подаются как часть сибирско-та­тарского этноса ⁸. Аналогичная точка зрения находит от­ражение в некоторых трудах, посвященных истории и этнографии сибирских татар ⁹.

Приступая к рассмотрению этногенеза барабинских татар, мы, разумеется, должны определить свое отно­шение к поднятой проблеме. Изложению нашего подхода посвящена вся работа, однако уже на начальном этапе исследования можно привести ряд факторов, которые

 

позволяют принять за основу одну из указанных точек зрения. Прежде всего необходимо подчеркнуть, что ба- рабинцы обладают хорошо фиксируемым этнонимом, ко­торый, наряду с названиями более мелких (тугумных) подразделений, употребляется практически повсеместно. Коренное тюркоязычное население Барабы четко отлича­ет себя как от потомков пришлых из Поволжья, При- уралья и Средней Азии групп мигрантов (казанлык, ми- шар, палмыж/малмыж, чистай, пугай, башкурт, сарт, самоход и т.д.), так и от пограничного населения Средне­го Прииртышья, прежде всего тарских татар. По данным Н.А. Томилова, в XVIII—XIX вв. уровень брачных сою­зов барабинцев с соседними тарскими татарами прак­тически не превышал 1 % от общего числа браков, хотя большинство межэтнических браков тарских татар при­ходилось именно на барабинцев. Невысок был и процент браков коренных барабинцев с представителями пришло­го Поволжско-Приуральского населения¹⁰. Достаточно отметить, что, по переписи 1897 г., деревни, заселенные только коренными татарами, составляли 40 % от общего количества татарских аулов. Примечательно и то, что лишь в трех деревнях (6 % от общего числа) пришлое население составляло более половины всех жителей ^и.

С 1970-х годов сотрудники энтографических экспе­диций Томского и Омского университетов проводят сис­тематические исследования и сбор генеалогических схем (родословных) барабинцев. Анализ брачных связей поз­волил выделить в составе барабинцев три территориаль­ные группы, обладавшие высоким уровнем эндогамности. Н.А. Томилов обозначил эти группы по имени волостей, которые были учреждены русской администрацией с уче­том старого родо-племенного деления: барабинско-тураш- ская (84,6 % эндогамных браков), теренинско-чойская (73,5 %) и любейско-тунусская (82,4 %) ^п. Таким обра­зом, барабинцам свойственна высокая степень эндогамии, что проявляется не только на уровне всей этнической группы, но и на уровне ее этнотерриториальных подраз­делений.

Комплексы материальной и духовной культуры ба­рабинцев имеют сходство как с кругом охотничье-ското- водческих культур Южной и Юго-Восточной Сибири, так и с ареалом охотничье-рыболовческих культур сибирско­го Севера. Однако в целом культура барабинских татар так же уникальна и неповторима, как уникальна и непо­вторима культура любого этноса.

Изложенное позволяет принять за основу дальнейшего исследования мнение историографов XIX — начала XX вв., настаивавших на самостоятельности историческо­го пути развития барабинских татар. В данной связи и проблема происхождения барабинцев должна рассмат­риваться как самостоятельная часть более общей проб­лемы этногенеза тюркоязычного населения Западно-Си­бирской равнины.

Завершая характеристику объекта исследования, не­обходимо остановиться на проблеме численности бара­бинцев. Согласно переписи 1897 г., численность бара­бинских татар составила 4433 чел. ¹³ В 1926 г., когда барабинцы последний раз в Переписи были выделены как отдельная этническая группа, их численность была опре­делена в 7528 чел. С. Кочнев предположил, что столь значительный прирост объясняется включением в пе­реписные листы не только коренного, но и пришлого из Европейской части России тюркоязычного населения ¹⁴. Поскольку в современной демографической литературе тюркоязычное население Барабы включают в состав си­бирских татар, численность барабинцев в настоящий пе­риод можно определить лишь приблизительно. По под­счетам томских этнографов, в барабинско-татарских де­ревнях Барабинского, Венгеровского, Каргатского, Куй­бышевского, Северного, Убинского, Усть-Таркского и Ча- новского райнов Новосибирской области в 1971 г. про­живало 8380 татар ^1S. Однако в это число входят и по­томки поволжско-приуральских татар, общее количество которых весьма велико. По данным тех же авторов, в смешанных деревнях доля переселенцев и их потомков составляет приблизительно 20 % общего числа жите­лей ¹⁶. Кроме того, в Барабе имеется небольшое число аулов с чисто “переселенческим⁴⁴ населением.

Представители различных отраслей знания накопили весьма значительный материал по истории, этнографии, языку и физическому облику барабинцев. На основе этих материалов сформировались основные концепции этноге­неза барабинских татар. Поскольку решение этногене- тических вопросов находится на стыке различных наук, историографию логично рассмотреть в различных аспек­тах: этнографическом, лингвистическом, антропологичес­ком и археологическом. Такой принцип изложения поз­воляет более рельефно выделить точки зрения тех уче­ных, которые занимались разработкой поставленной здесь проблемы.

 

Первые этнографические описания барабинцев отно­сятся к концу XVII — началу XVIII в. В XVIII—XIX вв. сложились основные концепции происхождения тюрков Барабы. Историография этого периода рассмотрена в ста­тье З.Д. Титовой¹⁷.

Все многообразие мнений о рассматриваемом вопросе может быть сведено к двум теориям. Первая (Л. Лянге, Д.Г. Мессершмидт, Ф.И. Стралленберг) предполагает финно-угорскую природу барабинского этноса. Эта кон­цепция была подвергнута критике Г.Ф. Миллером, кото­рый считал, что “барабинцы по происхождению своему татары (т.е. тюрки. — АС.)“¹⁸. Позднее, в XIX в., эту же идею развивал В.В. Радлов, который на языковом и этно­графическом материале показал генетическую связь або­ригенов Барабы с народами Алтая, и прежде всего с телеутами ¹⁹.

Эти работы подготовили синтез обеих концепций, в результате которого выкристаллизовалась идея многоком­понентное™ барабинского этноса. Суть этой идеи заклю­чается в том, что культура барабинцев включает в себя элементы культур северного, таежного, круга, основан­ных на присваивающих охотничье-рыболовческих видах хозяйства, дополняемых иногда земледелием, и культур южного, лесостепного и степного, круга, сочетающих в себе скотоводческо-земледельческое и охотничье-ското- водческое направления хозяйства. В сопоставлении с лингвистическими факторами эта концепция предполага­ет участие в этногенезе барабинцев и угорских (а если шире — уральских), и тюркских элементов²⁰.

Ряд авторов высказывает мысль о возможности вклю­чения Барабы в ареал формирования самодийских этно­сов — ненцев и селькупов²¹. Но по отношению к север­ным самодийцам эта мысль вызывает серьезные возраже­ния ²².

Северные этногенетические связи населения Барабы иллюстрируют следующие элементы материальной куль­туры: запорное рыболовство, жилища и поселения прио­зерного типа, амбарчики в лесу для хранения добычи, лыжи с выгибом посередине или с мешком, прикрыва­ющим ступню, лодки-долбленки, берестяные кузова и цилиндрические коробки с орнаментацией для хранения мелких вещей, украшения берестяных изделий способом профилировки краев и выполнение ажурной резьбы с подкладным фоном, рыбные блюда в пищевом рационе и

 

пр. В сфере духовной культуры к этому же кругу отно­сятся такие элементы, как наличие в орнаментации ног­тевидных и близких к ним по форме гребенчатых узоров, традиции изготовления остроголовых идолов, хранения их в отдельных, отстоящих от селения амбарчиках, пере­возка их на специальных нарточках и т.д.

Второй компонент барабинских татар обычно именуют “тюркским**, подразумевая лингвистическое значение этого термина. На этническое содержание данного компо­нента впервые указал известный ученый-областник, эт­нограф Н.М. Ядринцев. Он отметил сходство культуры барабинцев с культурой горных лесных народов Саяно- Алтая, которой посвятил специальную статью в своей книге “Сибирские инородцы**²³. Н.М. Ядринцев подчер­кивал, что культура лесных групп Саяно-Алтая отнюдь не примитивна, а, напротив, “слишком своеобразна, что­бы пока подводить ее йод тип скотоводов, звероловов или охотников... Мы видим среди этих кочевников занятия одновременно как скотоводством, так и охотой, рыболов­ством и земледелием, мало того — у них есть уже зачатки ремесел**²⁴. В числе предков описываемых эт­нических групп были так называемые “лесные народы**, упоминавшиеся в средневековых источниках и имевшие аналогичную хозяйственную структуру²⁵. По мнению Н.М. Ядринцева, летний непереносной чум барабинцев, уч уг> представлял собой “след... культуры лесников, характерный для всех алтайцев**²⁶.

V Признанием участия лесных южносибирских племен в этногенезе барабинских татар является выделение в их культуре интегрированного хозяйственно-культурного типа “оседлых и полуоседлых скотоводов-охотников-ры- боловов лесостепи и южной части лесной зоны**²⁷. Его формирование происходило путем интеграции элементов охотничье-скотоводческой хозяйственно-культурной мо­дели в существовавший на территории Барабы с древ­ности тип приозерных рыболовов и охотников. Н.А. То- милов справедливо подчеркивает, что “традиции охоты и рыболовства в сочетании со скотоводством и примитив­ным земледелием могут указывать на включение в состав сибирских татар... пришлых дотюркских и тюркских групп, особенно выходцев из районов Северного Алтая, Шории и Минусинской котловины**²⁸.

С тем же кругом лесных этносов Саяно-Алтая следует, видимо, связывать распространение у народов Саяно- Алтая: барабинцев, селькупов и обских угров — единого для всех групп туникообразного покроя. Н.Ф. Прыткова

 

полагает, что при распространении этого типа одежды барабинцы являлись своего рода посредниками между народами Алтая и Оби²⁹.

Обращают на себя внимание общие черты в изготов­лении некоторых типов берестяной посуды: лотков тоза- як у барабинцев и тозаяк у шорцев и северных алтай­цев; ведерок кунек (konjak) у барабинцев и кбнбк у алтайцев и башкир³⁰. Отметим, что берестяная посуда обычно является признаком лесной культуры. Поэтому в данном случае аналогии с алтайскими материалами осо­бенно интересны.

Таким образом, хотя присутствие лесного саяно-ал­тайского компонента в составе барабинских татар никем после Н.М. Ядринцева прямо не декларировалось, объек­тивные историко-этнографические исследования подтвер­ждают его правоту. Сходство хозяйственной модели при­шельцев и аборигенов обусловило глубокую интеграцию их культуры, что, порой, ставило в тупик исследовате­лей, которые пытались выделить здесь ведущий компо­нент.

ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ АСПЕКТ

Сложный характер барабинского этногенеза рельефно отражен в классификационных признаках барабинского языка. Как известно, все современные классификации тюркских языков основаны на работах В.В. Радлова, Ф.Е. Корша и на синтезирующем варианте классифи­кации А.Н. Самойловича³¹.

Наиболее последовательно особое положение бара­бинского языка отражено в классификации В.В. Радлова. Он отнес барабинский диалект к восточной группе тюрк­ских языков, в то время как тоболо-иртышские диалекты сибирских татар — к западной группе. В восточную группу, наряду с барабинским, были включены алтай­ский, шорский, хакасский, чулымо-тюркский, тувинский, тофаларский и уйгурский языки³².

А.Н. Самойлович выделил особую, северо-западную, или кыпчакскую, группу тюркских языков, которая (как и остальные пять выделенных им групп) характеризова­лась определенными фонетическими признаками, отра­женными в соответствующих словах-изоглоссах. Призна­ками северо-западной (кыпчакской, или may) группы он счел следующие слова: (I) токуз, (2) айак> (3) бол- / бул-, (4) may (основной), (5) сары, (6) калган. Кроме

 

того все языки рассматриваемой группы были подразде­лены на подгруппу языков домонгольской формации и подгруппу языков послемонгольской формации. В первую подгруппу были включены: алтайский, телеутский, ку- мандинский, киргизский, кумыцкий, карачаевский, бал­карский, барабинский, кераимский языки, а также языки тобольских и казанских татар и мещеряков³³.

Точка зрения В.В. Радлова нашла поддержку в работе казанского языковеда Г.Х. Ахатова. Тот не включил язы­ки барабинских и томских татар в исследуемый им диа­лект западносибирских татар “т.к. они (языки томских и барабинских татар) являются совершенно самостоятель­ными диалектами". Г.Х. Ахатов разделял мнение В.В. Радлова³⁴ о близости языка барабинцев к алтайскому и телеутскому наречиям³⁵.

Идеи А.Н. Самойловича развиты в классификации К.Х. Менгеса. В кыпчакском, или северо-западном, отде­ле тюркских языков им выделен регион Волго-Камья и Западной Сибири, где говорили на языках казанских татар, башкир, а также на западно-сибирских диалектах: турали, тюменли, тоболли, ишимли, курдак, иртышли, на барабинском и кюэрикском (чулымо-тюркском) язы­ках³⁶. Таким образом, в разбираемой классификации язык барабинских татар занимает особое положение и не включен в число западносибирских диалектов. На обособ­ленное положение барабинского языка специально об­ратил внимание К. Томсен³⁷. Сначала он, а затем Д.Г. Тумашева постулировали промежуточное положе­ние барабинского языка, как сочетающего в себе клас­сификационные признаки северо-западных (кыпчакских) и северо-восточных (распространенных преимущественно на Алтае) языков³⁸.

Язык барабинских татар специально изучала Л.В. Дмитриева³⁹. Согласно ее выводам, население Бара- бы продолжительное время входило в сферу культурно­исторического влияния дештикыпчакских групп. Вместе с тем аборигены Барабы испытывали значительное воз­действие тюркоязычного населения алтайского региона. Она подчеркивает, что, “находясь постоянно в сфере воздействия дешти-кыпчакского и алтайского тюркских миров, они (аборигены Барабы. — АС.) всегда представ­ляли собой особую родо-племенную тюркскую группу со своими физическими, этническими и культурными осо­бенностями. А язык их, видимо, в разные периоды своей истории принадлежал к той группе кыпчакских языков и диалектов Сибири, которые сочетали в себе особенности

ю

 

двух языковых групп — волжско-уральской (татарский и башкирский языки с их диалектами) и казахско-алтай­ской (казахский, алтайский языки с их диалектами)^и4°.

А.П. Дульзон, как и другие ученые до него, выделяет язык барабинцев из числа диалектов сибирских татар. Процесс татаризации барабинского языка, по его мне­нию, “не зашел так далеко, как у иртышских татар“. Он отмечает общие черты в языках барабинских татар и чулымских тюрков⁴¹.

Вместе с тем в отечественной тюркологии имеются классификации, в которых языки сибирских татар рас­сматриваются недифференцированно, а в качестве диа­лектика татарского разговорного языка. Согласно Н.А. Баскакову, татарский язык входит в кыпчакско-бул- гарскую подгруппу кыпчакской группы западнохуннской ветви тюркских языков. Татарский язык подразделяется на три основных диалекта: (1) центральный (т.е. диалект казанских татар, или казанцев), (2) западный, или ми- шарский; (3) восточный, или диалект сибирских татар (туринских, барабинских, томских, тюменских, ишим- ских, ялуторовских, иртышских, тобольских И Т.Д.)⁴².

Касаясь лингвистического аспекта темы, нельзя не затронуть проблему субстратных элементов грамматичес­кого строя барабинского языка. Этому вопросу уделил внимание А.П. Дульзон. По его данным, следы асси­миляции тюрками предшествующего нетюркского насе­ления отразились в такой яркой языковой особенности, как распределение в слове глухих и звонких смычных согласных. Глухие обычно употребляются только в нача­ле и конце слова, звонкие — внутри, например: паш — “голова“, пажы — “его голова". Эту особенность наряду с барабинским имеют и другие тюркские языки: ту­винский, хакасский, алтайский, шорский, карагасский, чулымско-тюркский, камасинский. Та же особенность ха­рактерна и для угро-самодийских языков (мансийского, хантыйского, ненецкого, селькупского), и енисейских (аринского, ассанского, коттского). Дульзон отметил так­же наличие угорской топонимики на местах расселения барабинских татар⁴³.

Итак, известны три точки зрения на проблему соотно­шения барабинского языка с другими тюркскими язы­ками. Согласно первой точке зрения, язык барабинских татар по всем основным классификационным признакам сближается с северо-восточными (в узком смысле — ал­тайскими) языками и противопоставляется остальным за­падно-сибирским тюркским диалектам. Согласно второй

и

 

точке зрения, язык барабинцев включается в диалект сибирских татар и судьба его носителей вольно или не­вольно связывается с историческими судьбами носителей общетатарского языка⁴⁴. Согласно третьей точке зрения, барабинский язык имеет промежуточный характер, соче­тая в себе черты северо-западных кыпчакских и северо- восточных, алтайских (в территориальном смысле слова) языков. Последняя точка зрения наиболее аргументи­рована и соответствует этнографическим источникам.

АНТРОПОЛОГИЧЕСКИЙ АСПЕКТ

Преобладающей среди барабинцев, как и среди шор­цев, хантов и манси, является уральская раса. Согласно Г.Ф. Дебецу, эта раса везде занимает промежуточное положение между европеоидами и монголоидами, тяго­тея, впрочем, к последним⁴⁵.

По признаку мезокефального головного указателя ба- рабинцы сближаются с обскими уграми, койбалами и бельтирами⁴⁶.

Дерматоглифические материалы о сибирских татарах обработала и обобщила Г.Л. Хить. Татары Сибири и ба- рабинцы отнесены ею к кругу метисных популяций с преобладанием монгольского компонента. По ее мнению, основной массив тюркоязычного населения Западной Си­бири тесно связан с казахами, ногайцами, поволжско- приуральскими татарами, башкирами, каракалпаками и калмыками. Поэтому Хить подчеркивает роль средневе­ковых кыпчакских племен в расо- и этногенезе пере­численных этнических групп⁴⁷.

Метисный характер популяции барабинских татар до­статочно четко проявляется в материалах одонтологии. По сумме признаков барабинцы занимают среднее между западным и восточным расовыми стволами положение, несколько больше тяготея к западному стволу⁴⁸. Весьма важно, что консервативные одонтологические признаки свидетельствуют о значительной европеоидной примеси в составе барабинских татар. Остается лишь пожалеть, что этот одонтологический материал характеризует только 56 человек одной барабинско-турашской эндогамной груп­пы.

С этногенетической точки зрения большой интерес вызывают результаты проведенных антропологом А.Р. Кимом исследований. Он проанализировал степень близости различных популяций Евразии в древнетюрк­ское время. Были рассмотрены и материалы сросткинских памятников с территории Барабинской лесостепи. Вы­яснилось, что средневековое население Барабы имело довольно высокую степень европеоидности. Для опреде­ления места населения Обь-Иртышья в системе древне­тюркских популяций был привлечен сравнительный ма­териал сопредельных территорий. В выделенных А.Р. Ки­мом трех кластерах серии были распределены по призна­кам, дифференцирующим европеоидов и монголоидов. Материалы из Барабинской лесостепи вместе с сериями из Северной Башкирии, Павлодарского Прииртышья и Тувы (уйгуры) оказались в первом кластере, который объединил европеоидные популяции с небольшим ко­личеством монголоидной примеси.

По данным А.Р. Кима, в древнетюркскую эпоху насе­ление Барабы входило в число периферийных лесостеп­ных популяций европеоидного облика, которые сильно отличались от монголоидных групп, составлявших демо­графическую основу центрально-азиатских государствен­ных образований кочевников⁴⁹. Отсюда вытекает весьма важный для этногенеза барабинцев вывод, что кочев­нические средневековые этносы Центральной Азии ока­зали слабое влияние на формирование физического об­лика обитателей лесостепной Барабы.

Таким образом, основные тенденции динамики мор­фологической изменчивости за последние 1000—1200 лет были направлены в сторону ослабления европеоидных признаков и усиления монголоидных. Монголоидность ба­рабинцев связана с их принадлежностью к уральской расе. В этногенетическом аспекте эта монголоидность может быть сопоставлена с древними группами, которые вошли в качестве субстрата в состав обских угров и народов Саяно-Алтая. Роль кочевнических популяций в формировании антропологического облика барабинских татар весьма незначительна.

АРХЕОЛОГИЧЕСКИЙ АСПЕКТ

Археологическое изучение Барабы началось в XIX в. (В.В. Радлов, Г.О. Оссовский, С.М. Чугунов), однако раз­витие оно получило лишь в самые последние годы. Выш­ли в свет монографии, посвященные истории Барабы в эпоху бронзы, раннего железа, начала I тыс. н.э., в древ­нетюркское время и в эпоху позднего средневековья⁵⁰. Обобщающее диссертационное исследование В.И. Моло- дина “Бараба в древности⁴⁴ — это история Барабы с древнейших времен до эпохи позднего средневековья⁵¹. В.И. Соболевым защищена диссертация по истории и культуре населения Барабинской лесостепи XIV— XVII вв.⁵² К проблемам этнокультурной истории Барабы неоднократно обращались археологи: В.П. Левашова⁵³, Л.Р. Кызласов⁵⁴, В.А. Могильников⁵⁵, Д.Г. Савинов⁵⁶ и др. Таким образом, Барабу можно считать одним из самых изученных в археологическом отношении регионов Сибири.

Наличие обобщающих сводок освобождает нас от не­обходимости давать развернутую характеристику разви­тию и смене культур на территории Барабинской ле­состепи. Поэтому ограничимся обзором взглядов археоло­гов на проблемы происхождения барабинских татар.

Попытки достоверных палеоэтнических реконструк­ций в работах археологов привязаны к первой половине I тыс. н.э. В тот период население Барабы вело многоот­раслевое хозяйство при ведущей роли охоты. Керамика и жилища находят себе аналогии как на востоке, в Томско- Нарымском Приобье, так и на западе, в Прииртышье, в комплексах среднеиртышской культуры или сперановско- го этапа потчевашской культуры⁵⁷.

На этом этапе своей истории Бараба входила в единую историко-культурную общность, которая охватывала тер­риторию лесостепной и предтаежной зон Западной Си­бири⁵⁸. Барабинские материалы В.И. Молодин относит к сперановскому этапу потчевашской культуры, являю­щейся составной частью данной культурной общности (III—V вв. н.э.)⁵⁹.

Потчевашская культура — явление достаточно слож­ное и еще малоизученное⁶⁰. Анализ материалов выявляет двухкомпонентность данной культуры. Один компонент связан с присваивающими видами хозяйства и имеет явно выраженные северные истоки. Второй связан с довольно развитым у потчевашцев скотоводством и порой сопостав­ляется с влиянием скотоводческих культур саргатскош и гороховского круга⁶¹. Однако некоторые исследователи либо полностью отрицают контакты потчеващского насе­ления с кругом степных культур⁶², либо отмечают, что найти следы саргатского влияния в потчевашских па­мятниках “нелегко⁴⁴⁶³. Да и характер ландшафта лесос­тепи позволял развивать скотоводство в большей мере, нежели охоту и рыболовство, и, если бы присутствие скотоводческого компонента в составе потчевашцев

 

действительно имело место, то именно этот компонент стал бы доминирующим в системе их хозяйства.

Этническая и языковая принадлежность носителей потчевашской культуры вызывает споры. Одни относят потчевашцев к угро-самодийцам, другие просто к уграм⁶⁴. Прямое и однозначное этническое (или этнолингвистиче­ское) определение такой крупной общности, как потче- вашская культура, едва ли возможно и целесообразно. Однако некоторые предположения высказать все же мож­но. Так, южный скотоводческий компонент потчевашской культуры, характерный и для Барабы, может быть сопо­ставлен с распространением охотничье-скотоводческих этнических групп, которые в более поздних письменных источниках получили наименование “лесных “. Этнокуль­турная специфика “лесных“ средневековых племен⁶⁵ весьма близка реконструированному облику носителей потчевашской культуры. Во всяком случае, гипотеза об участии “лесных“ южносибирских племен в формиро­вании потчевашской культуры имеет право на существо­вание с точки зрения фактического материала.

С VIII в. в Барабу начинается проникновение новых групп, пришедших с юга. По мнению В.И. Молодина, аналогии новым барабинским комплексам данного пе­риода распадаются на два круга. “С одной стороны, это широкий общетюркский круг аналогий, который свиде­тельствует о том, что представители тюркского насе­ления, заселившие Барабу, входили в общетюркский мир. С другой стороны, намечается и более узкий, локальный круг аналогий, который указывает на сросткинский пласт северо-алтайских и северо-казахстанских параллелей“⁶⁶. Заслуживает внимания указание на сросткинский пласт аналогий. Сросткинскую культуру Д.Г. Савинов сопо­ставляет с кимакокыпчакским этнокультурным объеди­нением⁶⁷. Новосибирский вариант данной культуры, кото­рый охватывал и территорию Барабинской лесостепи, синтезировал в себе местные потчевашские и пришлые, алтае-телеские элементы⁶⁸. Телеская конфедерация ни- ковда не была однородна ни в языковом, ни в культурном отношениях. Типично кочевнические группы соседство­вали в ней с лесными, охотничье-скотоводческими. И те и другие, видимо, продвинулись в Барабу. Но если ас­симиляция по языку привела к восприятию местным населением тюркской речи, то культурные взаимоконтак- ты закончились слиянием местного и пришлого комплек­сных типов хозяйствования с вытеснением и ассими­ляцией чисто кочевнического.

В эпоху позднего средневековья доля производящей экономики была крайне незначительна. Наряду с охотой и рыболовством существенное значение имело только коневодство⁶⁹. Это не противоречит нашему предполо­жению о вхождении южносибирского лесного компонента в состав населения Барабы. Охотничье-коневодческий тип хозяйства был характерен именно для лесных средне­вековых этносов Южной Сибири⁷⁰.

Таким образом, правомерность постановки вопроса о южносибирском лесном компоненте в составе барабин- ских татар определяется прежде всего археологическими материалами.

♦ *

*

Суммируем приведенный историографический мате­риал. Представители разных наук единодушны в том, что барабинский этнос имел многокомпонентный состав.

Ранний этнический слой связывается с угорским или самодийским этнолингвистическим ареалом. Однако уг­ро-самодийский компонент в составе барабинских татар неоднороден. Вообще, роль древнего охотничье-рыболов- ческого (уральского?) субстрата в этногенезе тюрков Ба­рабы, южносамодийских племен в формировании бара­бинских татар, особенности поздних этногенетических контактов населения Барабы со своими северными сосе­дями — обскими уграми и селькупами — в литературе освещены слабо.

Второй компонент барабинских татар называют тюркским, подразумевая лингвистическое значение этого термина. Но этническое содержание данного компонента остается дискуссионным. Одни полагают, что основой тюркского массива в Барабе явились кочевнические груп­пы — выходцы с Алтая, другие — что тюркский компо­нент сформировался под воздействием кыпчакских пле­мен.

Обращают на себя внимание черты сходства в культу­рах барабинских татар и охотничье-скотоводческих наро­дов Саяно-Алтая. Эти черты указывают на участие в этногенезе барабинцев “лесных⁴⁴ средневековых этносов Южной Сибири.

Цель данной работы — рассмотреть процесс фор­мирования и развитий этнических компонентов бара- бинского этноса и проанализировать характер их взаимо­действия. Исходя из этого, представляется необходимой постановка следующих задач:

• 1) определение этнокультурных особенностей ураль­ского компонента и выделение уральских по происхож­дению элементов в этническом составе барабинских татар;
• 2) выяснение роли “лесных “ народов средневековья в этногенезе барабинцев и выделение основных черт “лес­ного" южносибирского компонента;
• 3) рассмотрение характера этнических связей насе­ления Барабы в XVII — начале XVIII в., особенностей завершающего этапа формирования барабинского этноса.

Происхождение любого народа — это процесс его формирования из существовавших ранее этнических ком­понентов. Синтез нескольких компонентов, обладающих определенными культурными и антропологическими осо­бенностями, дает в результате совершенно новый, спе­цифический, не присущий ни одному из взаимодейству­ющих компонентов набор признаков, который отражает этническую специфику нового народа.

Однако не любое взаимодействие на межэтническом уровне имеет результатом образование нового этноса. Поэтому речь может идти лишь “о вливании в формиру­ющийся этнос реальных носителей определенной культу­ры и языка, т.е. реальных людей, притом не в форме отдельных индивидов, а более или менее значительных групп, обладавших групповым этническим самосознани- ем“⁷¹. Изучение формирования и взаимодействия этих групп и является целью любого этногенетического иссле­дования.

Формирование этноса — это процесс, протекающий в два этапа. Первый этап — этап развития этнического компонента. Субстратный (аборигенный) компонент раз­вивается на основной территории формирования будуще­го этноса. Пришлые компоненты формируются в обла­стях, отдаленных от территории формирования этноса, и поэтому их развитие включает в себя время и характер миграций. Но в обоих случаях любой компонент оказыва­ется продуктом взаимодействия нескольких компонентов, те, в свою очередь, еще нескольких, и т.д., до момента, пока эти процессы фиксируются наукой.

Второй этап рассматриваемого процесса — это этап взаимодействия компонентов. Он начинается с момента контакта аборигенного и пришлых компонентов, а за­канчивается с образованием нового этноса, носители ко­торого обладают присущим ему этническим самосозна­нием. Таким образом, исследование этногенеза это не только выявление компонентов в культуре и этническом составе этноса, но и изучение процессов формирования, развития и взаимодействия данных компонентов.

Как уже отмечалось, разработка этногенетической проблематики находится на стыке разных наук, и в тео­ретической литературе неоднократно подчеркивалась не­обходимость комплексного использования данных раз­личных отраслей знания⁷². В полной мере это относится к археолого-этнографическим сопоставлениям, которые сводятся в основном к двум формам: этническому опреде­лению археологических культур и (или) поиску архео­логических аналогий культурам этнографическим⁷³. Взгляды многих ученых на вероятность удачных палео- этнических реконструкций весьма пессимистичны⁷⁴. И в определенной степени такой скептицизм оправдан. Так, в интересующем нас регионе лесостепной и южнотаежной полосы Западной Сибири не получила достоверного опре­деления ни одна из культур I — начала II тыс. н.э., даже и тогда, когда рассматривались крупные этнолингвисти­ческие общности: угры, самодийцы, тюрки⁷⁵.

Таким образом, налицо противоречие: с одной сторо­ны, необходимы комплексные, прежде всего археолого­этнографические, исследования, а с другой -г- выводы, касающиеся этнического (этнолингвистического) опреде­ления археологических культур, весьма расплывчаты. Думается, что разрешению этого противоречия в какой- то степени будет способствовать применяемая в настоя­щей работе методика анализа культурных комплексов, к описанию которой мы теперь и переходим.

Различные явления материальной, духовной или со- цио-нормативной культуры мы старались рассматривать во всех связях и опосредованиях, с точки зрения эво­люции и трансформации данного явления на разных эта­пах исторического развития.

Необходимость рассмотрения значительного по объему историко-культурного материала обусловила выполнение рада исследовательских процедур. За основу рассмот­рения приняты не единичные, разрозненные факты, а целые комплексы культурных явлений. Эти комплексы составлялись не произвольно, не путем субъективно-ме­ханического присоединения элементов друг к другу, а на основе выявления связей и корреляций различных куль­турных явлений. Известно, например, что определенным способам хозяйствования соответствуют особые структу­ры мировоззрения; жилища легко коррелируются с на­могильными сооружениями; элементы материальной и духовной культуры функционально взаимосвязаны, и т.д. При построении комплексов культурных явлений харак­тер связей в каждой случае устанавливался индивидуаль­но и определялся такими факторами, как функциональ­ное сходство предметов (овеществленное или осмыслен­ное), территориальная, хронологическая или даже тер­минологическая общность явлений и т.п.

Рассмотрение комплексов культурных явлений в ас­пекте, обусловленном постановкой определенной пробле­мы, позволяет построить соответствующую культурную модель. Понятие “культурная модель“ охватывает наибо­лее существенные, системные связи культурных явлений в рамках того или иного комплекса. Такое моделирование позволяет отделить несущественные, единичные или ма­лозначительные явления и выявить суть комплекса куль­турных явлений, а также присущих ему связей.

Совокупность нескольких комплексов культурных яв­лений составляет собственно культурный комплекс. Для его характеристики используются наиболее показатель­ные комплексы культурных явлений, своеобразные мар­керы, которые позволяет не только выделить, но и рекон­струировать этот культурный комплекс на разных хроно­логических этапах, что весьма важно при этнографо-ар­хеологических сопоставлениях. Моделирование культур­ного комплекса позволяет предположить наличие опреде­ленных культурных явлений, и даже целых комплексов культурных явлений, у народов, утративших эти явления и комплексы в ходе исторического развития. Так появля­ется реальная возможность реконструировать утраченные пласты традиционной культуры этноса.

Проиллюстрируем сказанное следующим примером. Для многих “лесных“ этносов средневековья, занимав­ших обширные пространства Южной и Юго-Восточной Сибири, было характерно весьма развитое коневодство при общей ориентации экономики на присваивающие формы — охоту и собирательство⁷⁶. Коневодство в данном случае рассматривается как комплекс культурных яв­лений. При анализе этого комплекса выделяются следу­ющие аспекты:

• 1) происхождение рассматриваемого комплекса (свя­занное с необходимостью расширения территории опро- мышляемых охотничьих угодий. В данном случае лошадь используется для удовлетворения транспортных потреб­ностей расширяющегося охотничьего хозяйства);
• 2) экологические элементы комплекса (коневодство в сочетании с охотой и собирательством получает развитие в основном в лесостепных и пограничных с тайгой ре­гионах. Такая территория способствует развитию при­сваивающих форм хозяйства и удобна для разведения лошадей.. Последние, как известно, неприхотливы и, что особенно важно, способны круглый год находиться на подножном корме. Относительный редкий лес, “колки", и широкие безлесые пространства лесостепной полосы пре­доставляют хорошие возможности для использования этих качеств лошади. Вместе с тем именно в лесостепной полосе охотник нуждается в особых транспортных средст­вах для переходов на значительные расстояния);
• 3) связь с родственными комплексами (средствами пе­редвижения и способами буксировки, погребальным об­рядом, например средневековыми кочевническими погре­бениями с конем, и пр.).

Думается, вышеизложенного достаточно, чтобы за­ключить, что коневодство — это важный признак “лес­ной" южносибирской культурной модели и культурного комплекса. В сочетании с другими факторами этот при­знак позволяет выявить лесной южносибирский компо­нент у ряда современных и средневековых этносов. Выде­ление комплекса будет способствовать также решению спорной проблемы происхождения скотоводческого (в ос­новном коневодческого) компонента в археологических культурах: потчевашской, релкинской и (на некоторых этапах) верхнеобской (одинцовской). Видимо, формиро­вание этого компонента следует связывать не столько с влиянием степных скотоводческих культур (хотя, конеч­но, это влияние нельзя полностью отрицать), сколько со взаимодействием с носителями “лесного" охотничье-ско- товодческого культурного комплекса (мы остановимся на этом вопросе во второй главе).

Важное место в данной работе занимает методика компонентного анализа этнического состава, которая ши­роко применяется при разработке этногенетической про­блематики. Источниками для такого рода исследований обычно являются данные о родо-племенном составе, све­дения по этнонимике и топонимике, фольклорные и ис­торические материалы⁷⁷.

Предлагаемая читателю работа написана главным об­разом на основе этнографических источников, как опуб­ликованных, так и собранных в ходе полевых исследо­ваний. Сбор полевого материала осуществлялся автором в 1983—1989 гг. во всех районах расселения барабинских татар. К полевым этнографическим источникам следует отнести не только сведения о традиционной культуре и быте изучаемого населения, но и данные топо- и эт­нонимики, почерпнутые в результате непосредственного общения с информаторами. Характеризуя полевые этно­графические источники, нельзя не упомянуть о мате­риалах В.В. Храмовой, которая совершила в конце 40-х — начале 50-х годов несколько экспедиционных поездок к сибирским татарам и барабинцам. Материалы В.В. Хра­мовой хранятся в архиве НИИ МАЭ (ф. К-1). Значитель­ный интерес представляют материалы по этнографии ба- рабинских татар, собранные сотрудниками и студентами Томского и Омского университетов, хранящиеся в архиве МАЭ ОмГУ.

Основные материалы по изучению этнического соста­ва барабинцев подразделяются на две группы. Во-первых, это данные о родо-племенном составе тюркоязычного на­селения Барабы, зафиксированные в исторических актах русской администрации. Здесь следует указать на све­дения о делении барабинцев на волости, которое во мно­гом совпадало с населявшими Барабу этническими груп­пировками. Во-вторых, это обширный фонд тугумных топо- и этнонимических самоназваний, зафиксированных у барабинских татар главным образом в 1970-е годы. Практически все эти самоназвания опубликованы. Ус­пешные историко-лингвистические исследования, выпол­ненные в отношении ряда тугумных наименований ба­рабинцев (иштяк, аялы, сахтар, сарт и др.), свидетель­ствуют о высокой эвристической ценности данного вида источников⁷⁸.

Ценную, а иногда и определяющую информацию со­держат археологические источники. Так, при реконст­рукции лесного южносибирского комплекса мы опирались на материалы средневековых археологических культур: потчевашской, релкинской, верхнеобской (одинцовской), курумчинской и др. В работе широко использованы ма­териалы из средневековых кочевнических памятников Южной Сибири и Восточной Европы.

Значительное место в работе отведено письменным источникам. Часть из них непосредственно касается ба­рабинских татар. Сюда относятся разнообразные путевые Дневники и отчеты XVII—XIX вв., административные ак­ты, материалы по статистике и этническому составу ба­рабинцев, извлеченные нами из ЦГАДА (Ф. 214. “Си­бирский приказ") и ГАОО (Ф. 3. “Главное управление Западной Сибири"). Вторая группа письменных источ­ников посвящена характеристике этнических групп, ко­торые приняли участие в формировании населения Бара-

 

бы. Речь идет о средневековых китайских, арабских, персидских, монгольских, византийских, западноевро­пейских памятниках, содержащих ценный этнографиче­ский материал о народах южной части Сибири и сопре­дельных территорий.

Основную часть лингвистических источников состав­ляют материалы по ономастике (прежде всего этнони мике и топонимике) барабинцев. Интересную инфор­мацию дает историко-лингвистический анализ местной татарской терминологии.

В ходе работы над монографией нами были просмотре­ны коллекции, собранные у барабинцев, хранящиеся в Новосибирском областном краеведческом и Омском госу­дарственном историко-краеведческом музеях.

Автор выражает глубокую благодарность всем, ока­завшим помощь в работе над книгой, и посвящает ес памяти своего учителя — замечательного ученого и чело­века Рудольфа Фердинандовича Итса.

 

 

 

 

 

 

 

Глава 1

ПРОБЛЕМА УРАЛЬСКОГО КОМПОНЕНТА
В ЭТНОГЕНЕЗЕ БАРАБИНСКИХ ТАТАР

В настоящей главе вводится понятие уральского ком­понента в этногенезе барабинских татар. До сих пор в литературе дискутировался вопрос об угорском или са­модийском компонентах, что, по нашему мнению, неоп­равданно сужало объем проблемы. Между тем проблема уральского компонента включает в себя не только вопро­сы происхождения угорского и самодийского компонен­тов, но и вопрос о древнем уральском аборигенном субст­рате, общем для угров, самодийцев и тюрок. За время, прошедшее с момента выхода в свет известной работы Г.Н. Прокофьева¹, проблема древнего аборигенного суб­страта заняла одно из основных мест в исследованиях по этногенезу практически всех народов Западной Сибири. Вероятно, столь же правомерна постановка этой пробле­мы и в отношении тюркских групп, населявших южные области указанной территории. Таким образом, заявлен­ная в названии данной главы тема включает в себя вопросы древнего аборигенного субстрата в этногенезе барабинцев, а также проблемы генезиса древнеугорского или древнесамодийского компонента в их культуре и истории.

Совокупность указанных компонентов обозначается понятием “уральский субстрат“ в силу того, что древне­угорский или древнесамодийский компоненты, будучи су- перстратными по отношению к аборигенному слою, стали в свою очередь субстратными по отношению к группам более поздних мигрантов.

Предмет нашего рассмотрения составили наиболее ар­хаичные комплексы культурных явлений барабинцев. Одни из этих комплексов: запорное рыболовство, способы и орудия охоты, тугум как социальное явление — рекон­струируются более или менее полно, и им уделено боль­шее внимание. Другие комплексы: одежда, жилища, не­которые аспекты традиционного мировоззрения — дошли до нас в столь фрагментарном виде, что рассматриваются лишь отдельные их элементы.

Анализ уральских по происхождению групп в этниче­ском составе барабинцев отнесен нами во вторую часть главы. Как отмечалось, одним из источников изучения этнического состава тюрков Барабы являются тугумы-эт- нонимы. Мы сочли, что результаты историко-лингвис­тического анализа этих этнонимов разумно привести пос­ле рассмотрения генезиса самого социального института — тугума.

1. АРХАИЧЕСКИЕ КУЛЬТУРНЫЕ КОМПЛЕКСЫ
   В ЭТНОГРАФИИ БАРАБИНСКИХ ТАТАР

Запорное рыболовство

Как отмечалось, одним из наиболее архаичных комп­лексов в культуре барабинских татар являлось запорное рыболовство².

Значение рыболовства подчеркивали практически все дореволюционные исследователи, так или иначе затра­гивавшие проблемы хозяйства барабинцев, — Д. Белл, Л. Лянге, Г.И. Унферцагт, Д.Г. Мессершмидт, И.П. Фальк, И.Э. Фишер, И.Г. Георги, А.Ф. Мидден- дорф, Н.М. Ядринцев. Значительное внимание данной теме уделено и в советской литературе³. Внешним пока­зателем роли рыбной ловли в культуре аборигенов Бара­бы являлась высокая доля рыбных продуктов в их ра­ционе. В начале XVIII в. Д. Белл не обнаружил у ба­рабинцев никаких других пищевых запасов, кроме вяле­ных карасей⁴. Несколько позже Л. Лянге отмечал, что еда барабинцев состояла в основном из сушеной рыбы⁵. По данным И.Г. Георги, большая часть барабинских татар “заимствует свое пропитание почти исключительно из продуктов рыболовства⁴*⁶. Участник Академической экс­педиции И.Э. Фишер сообщил о любимом кушанье ба­рабинских татар — каше, заправленной кусочками суше­ной рыбы⁷. А.Ф. Миддендорф писал, что в начале XIX столетия барабинцы успешно “кормились рыбною лов­лею⁴⁴. Проезжая по северу Барабы, он встречал селения, где почти все жители занимались рыболовством, что, как он заметил, более подходит к их первобытному состо­янию⁸.

Значительному развитию рыболовства, безусловно, способствовали природные условия региона. Северная часть Барабы являлась зоной водоразделов рек Тары, Тартаса, Оми, лесостепная зона характеризовалась оби­лием больших и малых озер. Всего на территории Барабы насчитывается приблизительно 2500 озер. Известно, что и самое крупное озеро Западной Сибири — Чаны на­ходится в Барабе. Такая обводненность региона, бога­тейшие рыбные запасы позволяли вести добычу рыбы круглый год, и зимой и летом⁹.

В Отчете Ясачной Комиссии Западной Сибири, состав­ленном в 1833 г., отмечается, что барабинцы больше всего добывали щук, линей, карасей, окуней, чебаков, язей, ершей¹⁰. По данным этой комиссии, добыча рыбы в Барабе в год составляла: в Туражской волости — 564 пуда, Тунужской — 245, Любейской — 137, Карга- линской — 40, Барабинской — 5755, Теренинской — 100, в Чойской — 350 пудов. Следовательно, в этих волостях добывался 7191 пуд разной рыбы в год¹¹, или приблизительно по 2,9 пуда на душу населения¹².

В дореволюционных материалах содержатся сведения об основных способах консервации и длительного хра­нения рыбы: вялении, солении¹³. Для вяления рыбу пла­стали вдоль хребта на две части и подвешивали на веревку. *

Свежая рыба до настоящего времени остается важ­нейшим продуктом питания барабинцев. Основной способ приготовления — тушение с солью в больших сковородах или котлах с плотно закрытой крышкой. Согласно Н.А. Томилову, барабинцы употребляли в пищу сырую соленую рыбу (яш-балык), а из свежей или сушеной рыбы варили уху (балык-шурпа)¹⁴.

Роль рыболовства отражена в топонимике Барабы, в частности в географических терминах: Акбалык (белая рыба, серый карась) — имя селения; Сарчы-балык (жел­тая рыба, желтый карась) — название озера и второе название деревни Усманка; Чуртаны (щука) — имя озе­ра; Тармакуль (тармак — “рыбья икра“, куль — “озе- ро“) — икренное озеро — один из вариантов тради­ционной этимологии названия озера и одноименно аула; Юзиурган (юйзе — “котец“) — название озера и т.д. Характерно, что один из месяцев барабинского тради­ционного календаря назывался тармак ай — “месяц рыбьей икры“¹⁵. Традиции рыболовческого хозяйства на- . ложили глубокий отпечаток и на духовную культуру барабинцев¹⁶.

Важнейшими видами орудий запорного рыболовства, которые использовались в хозяйствах барабинцев, были котцы. В “Описании Убинского озера...“, составленном в 1823 г., говорится, что рыбный “промысел производят главнейший ясачные татара, кочующие близ озера“, и отмечается, что основными орудиями лова на протя­жении всего года были сети и котцы¹⁷.

Котцы (юйзе, юуйзе, есэ) изготовлялись из шестов (таяк) или дранки лиственничных пород дерева с заост­ренными нижними концами. На сооружение котца ухо­дило обычно 180—220 шестов или дранок. Шесты связы­вались (переплетались) в трех местах по всей длине мочальной веревкой (югак). Иногда длинная часть котца — открылок (канат) состояла из двух раздельных блоков. В этом случае конец первого блока снабжался специаль­ными кольцами, за которые укреплялись шесты второго блока¹⁸.

Котцы устанавливали на озерных протоках или ста­рицах. По форме барабинские котцы подразделялись на два типа: овальные и спиралевидные. Овальные состояли из двух элементов — направляющих открылков и корзин овальной формы с открытыми проходами для рыбы. Одна или две корзины устанавливались по краям протоки, а открылок перегораживал ее посередине так, что рыба по открылку направлялась в проходы корзин, откуда ловец вычерпывал ее сачком (сбскб)¹⁹.

Второй тип котцов отличался от первого тем, что корзина устанавливалась в форме спирали, открытая часть которой оставалась свободной для прохода рыбы. По бокам от спирали устанавливались открылки, по кото­рым рыба направлялась в проход корзины²⁰.

Оба вида барабинских котцов носят отпечаток глубо­кой древности. Рыболовную ловушку овальной формы неолитической эпохи, найденную в долине реки Оки, описал В.В. Федоров. Ловушка состояла из ряда плоских палок длиной около метра, расположенных в виде полу­круга. Сравнив находку с рыболовными снарядами раз­личных групп населения Евразии, В.В. Федоров пришел к выводу, что рассматриваемая ловушка имела форму “че^воного“ туза, и была снабжена запирающим стол-

Еще более интересны находки, связанные со спи­ралевидными ловушками. Остатки подобной ловушки бы­ли обнаружены в Финляндии в районе Кирколетта, непо­далеку от неолитической стоянки. Снаряд состоял из стволов деревьев, вбитых в дно ранее существовавшего на этом месте протока “с особым спиральной формы приспо­соблением для ловли“²². По мнению Н.Н. Гуриной, древ­ние каменные лабиринты, расположенные по побережью северных морей: Балтийскому, Белому и Баренцеву, воз­раст которых никак не моложе начала железного века в Карелии, могут рассматриваться как магические симво­лы, призванные обеспечить удачу на рыбном промысле. Об этом свидетельствует как территориальное располо­жение каменных лабиринтов, так и их форма. Данное мнение нашло поддержку и в ряде последующих исследо­ваний на эту тему²³.

Изучение поселений с остатками рыболовных соору­жений продолжил Г.М. Буров. Одно из таких поселений — Вис И (I—V вв. н.э.) — было обнаружено в бассейне реки Вычегда в районе Синдорского озера. Здесь в сред­ней толще II торфяника были найдены нагромождения “сотен жердей со срезами на концах". По мнению автора, в открытых им сооружениях "можно видеть заграждения, в свободных пролетах которых устанавливались ловушки для рыбы"²⁴. Аналогичные сооружения обнаружены у стоянки Мармугино на реке Юг, близ Великого Устюга. Согласно Бурову, снаряды II Мормугинского торфяника близки Висским, однако при их постройке, кроме древес­ных стволов использовались и поперечные прутья таль­ника. Сооружен данный запор "в эпохи, следующие за неолитической"²⁵. К началу 70-х годов на территории России было известно шесть пунктов с остатками подоб­ных рыболовных сооружений. Кроме того два таких пун­кта известны за рубежом: уже упомянутая стоянка у Кирколетта в Финляндии и Хейланд в Норвегии²⁶.

Этнографическая аналогия барабинским спиралевид­ным ловушкам приведена в работе Л.П. Сабанеева²⁷. Ав­тор описывает котец в форме лабиринта из дранок. В средней полосе России подобные снаряды ставили либо на какой-нибудь протоке, либо перпендикулярно берегу реки.

В культуре народов Северной Азии широко были представлены запорные сооружения овальной формы. Сравнительно-исторический материал по ним обобщен в труде У.-Т. Сирелиуса²⁸. По мнению Е.А. Алексеенко, общие традиции запорного (котцового) рыболовства, ха­рактерные для кетов, селькупов, обских угров, так же как и преобладание рыбной продукции в пищевом рационе этих народов, свидетельствуют об общем для всех пе­речисленных групп охотничье-рыболовческом субстра­те²⁹. Как отмечает Я. Кодолани, запорное рыболовство, которое получило распространение от Скандинавии до Сибири, было характерной формой пассивного рыболов­ства охотничье-рыболовческого населения Северной Ев­разии. Орудия запорного рыболовства включали в себя варианты шлюзов, запоров и корзин. Филологические исследования показали, что “прошлое рыболовства с ис­пользованием таких приспособлений, как шлюзы, запоры и плотины, относится к финно-угорской эпохе⁴*³⁰.

Близость форм рассматриваемых снарядов, их оче­видная древность не позволяют прямо сопоставить ба- рабинские орудия с орудиями какой-либо из перечислен­ных групп населения. В этих обстоятельствах решающее значение приобретают данные терминологии. Барабинс- кие слова юйзе, юуйзе, есэ находят себе аналогии прежде всего в уральских языках, ср.: барабинск. юйзе / юуйзе / есэ — “котец⁴⁴; фин. otava — вид лососевой сети, Большая Медведица (-va в качестве суффикса), лапл. оассе / oaze — нечто препятствующее, барьер для чего- либо (а в особенности то, что мешает северным оленям или другим животным разбрестись слишком далеко или потеряться), oazes / oaccasS — барьер из прибрежных не­больших деревьев или сетей через реку; мордов. os, vos — “город⁴⁴; “старая крепость⁴⁴; манс. uus, wuus, uus — “забор, изгородь, ограда, ограждение, огороженная пло­щадь, загон, город⁴⁴; uusym — “изгородь⁴⁴; usmS, uusma, uusem — “запор для рыбы, изготовленный из реек, заго- родь⁴⁴; хант. wa6 ... — “город, большая деревня⁴⁴; пло­щадь, окруженная деревянной изгородью, приблизитель­но в рост человека, в которую бросается пища для за­щиты от собак⁴⁴; воет. хант. wafc, южн. хант. woe — “рыбачить⁴⁴ (с помощью wo£em); южн. хант. wofcem — “плотина, запруда⁴⁴ / селькуп, квэж — “запор из коль­ев⁴⁴ и т.д.³¹ В. Вербицкий зафиксировал у кондомских шорцев слово }езе, которое обозначало “забор для ловли рыбы⁴⁴. Возможно, к этому же ряду следует отнести венгерское слово vejsze — “запор, котец⁴⁴, появление которого П. Хайду относит к эпохе финно-угорского единства³*. Аналогичной точки зрения на датировку ука­занных основ придерживался В.И. Васильев³³. Вероятно, с этой или близкой к ней эпохой следует связывать появ­ление барабинских запорных сооружений котцового типа.

Весной, при спаде воды, на мелких речках барабинцы устанавливали сплошные запоры (ту)³⁴. Применялось, по-видимому, два типа запоров. Запор первого типа включал в себя две загородки по обеим сторонам реки и овальную ловушку котцового типа посередине. Загородки изготовлялись из нетолстых столбиков лиственничных пород деревьев, установленных по дну реки и образу­ющих плотную обрешетку. Ловушка в центре изготовля­лась аналогично вышеописанным котцам.

Ловушка второго типа изготовлялась так же, только в центре вместо деревянной решетчатой была сетная ло­вушка, напоминающая длинную морду (суган)³⁵.

Характерно, что слово ту в значении “запрудить"³⁶ существовало еще в древнетюркскую эпоху³⁷. У телеутов сходный термин пук обозначал “пруд", “запруду", “пло­тину^w, У кумандинцев — “забор для лова рыбы" и т.д.³⁸ Не исключена семантическая связь барабинского слова _ту с тюркским таг may — гора. По всей видимости, древние аборигены Барабы устраивали запоры-шлюзы, главной составной частью которых была плотина (земля­ная гора). Такого рода плотины являлись важным эле­ментом культуры северо-евразийских охотников-рыболо- вов³⁹. Большой интерес вызывает замечание А.Ф. Мидден- дорфа, обнаружившего в прошлом веке в Барабе так называ­емые переборы — песчаные отмели на реках длиною сажень до ста, которые образовались из рыболовных запруд⁴⁰.

Ставные сети, ау, были важнейшими рыболовными снарядами барабинцев⁴¹. Сети плелись из льняных нитей, однако старики вспоминают об использовании и кендыр- ных нитей. Концы нити присоединялись к кендырным веревкам. При изготовлении сетей применялись берестя­ные поплавки, /поз, и глиняные грузила-кибасы, таги. Часть сети (ау) “...старой с грузилами из бересты — три штуки, и одним глиняным грузилом боченкообразной формы... из коллекции этнографических предметов быта барабинских татар Чановского района, приобретенной Т.И. Мыльниковой" числится в книге утраченных пред­метов из коллекции ОГОИЛМ⁴². В этом же музее хранят­ся следующие барабинские предметы: мерки для изме­рения сетной ячеи (колл. № 2175, 2217), глиняное гру­зило (колл. № 2192) и иглы для вязания сетей (колл. № 2199, 1521)⁴³.

Обращает на себя внимание широкая распространен­ность терминов, сходных с барабинским_ словом ау: ау (томско-татарск.) — сеть, невод; ау, аг, у (телеутск.) — “сеть с большими петлями, в которых зацепляется рыба"; “охотничьи тенета для ловли соболей"; “охота за зверьми с помощью тенет"; уу, у (куманд.) — “сеть для рыбы и зверей"; уучы (телеутск., куманд.) — “ловец, охотник"; уула (телеутск., куманд.) — “ловить сетью"; айа (ле­бединое.) — “сеть"; ау (кирг., казанск. — тат., джагат., сарт., команск.; ow (команск.); у (алт.); аг (лебединое.), аг (осм.) — “невод, сеть для рыбной ловли, тенета"; ап (алтайск.) — “охота на зверей, ловля рыб"; ау (джагат., крымоео-тат.) — “дичь"; ау йти (крымско-тат.) — ди­чина; анг (тофаларск.) — “дикий зверь“; ау (барабинск.) — “охота“; апак (шорск.) — “охотничья сеть“; энгме (шорск.) — “рыболовная сеть“. О древности этих основ свидетельствует сходство охотничьих и рыболовческих терминов. Обращает на себя внимание и сходство приве­денных терминов с распространенной в самодийских и юкагирском языках основой йоу — йоу; ср.: барабинск. -ау; телеутск. аг.; алтайск. ап; шорск. энгме, апак; сельк. унгы; ненецк. -иу; энецк. тундр, -йу; нганасанск. -йуо — “решетка при ловле рыбы запором⁴⁴; юкагирск., колымск. -йоуйэ — “сеть рыболовная⁴⁴⁴⁴.

Определенный интерес в связи с нашей темой пред­ставляет предпринятый А.В. Смоляк историко-лингвис­тический анализ термина анга, обозначавшего у нанай­цев, ульчей, негидальцев, ороков, орочей и даже амурс­ких нивхов зимнюю мешкообразную сеть. У нанайцев сеть анга была элементом запорного сооружения — заез­дка из жердей (хада). Аналогичные сооружения устраи­вали ульчи и приамурские нивхи. А.В. Смоляк связывает термин анга с тунгусским ангма — “рот⁴⁴, “пасть⁴⁴, “от­верстие⁴⁴, отмечая, что «мешкообразная сеть с открытым устьем могла ассоциироваться с открытой “пастью⁴⁴, “ртом⁴⁴»⁴⁵. Нам представляется, что в свете приведенного выше лексического материала есть основания включить тунгусское слово анга в широкий круг тюркской, ураль­ской и даже палеоазиатской терминологии, относящейся к орудиям рыболовства и охоты.

Широчайшая распространенность этой терминологии, присутствие близких по звучанию основ в языках раз­личных языковых групп, неразделенность (отсутствие специализации) рыболовческих и охотничьих терминов свидетельствуют о глубокой древности рассматриваемых лексических элементов.

Таким образом, появление запорного рыболовства, ве­роятно, следует связывать с распространением на территории Барабы древнею уральского населения. Формирование ос­новных орудий запорного рыболовства происходило в указан­ном регионе в эпоху финно-угорского (а может быть, и уральского) единства. Возможно, эти орудия были заимство­ваны тюрками у их уральских предшественников.

Орудия и способы охоты

Охота барабинцев подробно освещена в литературе⁴⁶. Охотничий сезон охватывал в основном осенне-зимний период, длившийся с ноября по март. Охотничьим бытом 5ыла практически вся жизнь барабинцев. Видимо, в связи _: этим год по языческому традиционному барабинскому календарю начинался в ноябре, с выпадением первого снега и, следовательно, с началом охотничьего сезона⁴⁷. Более подробно значение охоты в культуре аборигенов Барабы будет рассмотрено во второй главе. В настоящем разделе мы остановимся на некоторых традиционных орудиях и приемах охоты, возникающих в эпоху фор­мирования уральского культурного комплекса.

По данным Д.Г. Коровушкина, барабинцы использо­вали следующие типы орудий пассивной охоты: пасти, плашки, капканы, пленки, заячьи петли, лосиные и мед­вежьи петли, тропники, срубные живоловушки и ямы⁴⁸.

Широко было распространено применение снарядов, в основе которых находилась петля. Пленки, дел, ставились на водоплавающую, боровую, пушную дичь⁴⁹. При уста­новке на водоплавающую дичь петли пленок привязы­вались непосредственно к камышинам или на тонкие шестики, установленные по дну водоема. На суше пленки устанавливали на тропе зверя либо на месте токования глухарей. Это место огораживали невысокими жердоч­ками, оставляя лишь небольшой проход для установки пленок⁵⁰. На тропе пленки устанавливались следующим образом: 2—3 петли крепились к кендырной веревке. В свою очередь веревка привязывалась двумя концами к согнутой дугой тальниковой палочке. Последняя втыка­лась обеими концами по сторонам от тропы.

В ОГОИЛМ сохранилось описание пленок, приме­нявшихся для охоты на водоплавающую и боровую пти­цу, приобретенных для музея Т.И. Мыльниковой. Со­гласно описанию, “пленка на водяную птицу (гусей, уток) представляет из себя обыкновенную веревку дли­ной в 120 см и привязанными к ней 3-мя скрученными из конских волос темно-коричневой окраски петлями; пос­ледние поднимаются до шпагата, расширяются и стано­вятся над поверхностью воды на таком расстоянии, чтобы плывущая птица могла попасть в сделанное отверстие... Ставится пленка с вечера на ночь“. И далее: “Устройство пленки (на лесных птиц. — А С.) аналогично пленкам на водяную птицу; при постановке пленки она маскируется в зелени и насыпается приманка — овес и др.; попадая в петлю (птица) затягивается⁴*⁵¹. Один экземпляр рассмат­риваемого орудия хранится в коллекции ОГОИЛМ (колл. № 2191). Петля на этом экземпляре крепится к рас­щелине тальниковой палки. Изготовлена петля из двух пучков конского волоса черного цвета. Судя по полевым материалам, использование двух пучков препятствует скручиванию петли и облегчает ее установку*.

При охоте на зайца использовалась петля с перевесом, тузак. На одной стороне заячьей тропы устанавливался кол с развилкой. Высота кола была 1—1,5 м. В развилку вкладывалось бревно, на тонком конце которого привязы­валась петля. В настороженном положении петля кре­пилась к сучку растущего рядом дерева. Попадая в пет­лю, животное сбивало насторожку, толстый конец бревна перевешивал, и петля затягивалась. В Западной Сибири пленки были распространены в бассейне реки Оби и в Нижнем Прииртышье — у сибирских татар, хантов, ман­си; заячьи петли с перевесом применялись хантами*.

По мнению Ю.Б. Симченко, орудия с петлями в осно­ве были типичны для древнего уральского населения охотников-рыболовов⁵⁴. Подробнее данный вид орудий исследовал Я. Кодолани. Он выделил три главных ва­рианта орудий с петлями. Первый вариант — простая открытая петля, укрепленная на кустах для ловли куро­паток и зайцев. Другой вариант — установка открытой петли на согнутом суку, поддерживаемом насторожкой. Как только животное попадало в ловушку, оно сбивало насторожку, освобождало ветку, которая быстро затя­гивала петлю и поднимала жертву на воздух. В третьем случае ряды сделанных из конского волоса петель исполь­зовались для ловли водоплавающих птиц, особенно диких уток. Я. Кодолани специально отмечал, что лучшим ма­териалом для изготовления петель был конский волос. Он считал орудия из петель неотъемлемым атрибутом охот­ничьего хозяйства аборигенов Северной Азии*. Все эти три типа орудий с петлями бытовали и у барабинцев.

Термины тузак и кл (кыл) широко представлены в различных тюркских языках: tuzaq (древнетюркск.) — “силок"; тузак (османск., крымско-тат., джагатайск., киргизск., телеутск., алт., сагайск., шорск.) — “петля, силок, ловушка, засада“; тузакта (телеутск., алт., са­гайск., киргизск.) — “осиливать" (птицу, рыбу); тужак ( уйг., алт., телеутск., лебединск., шорск., качинск., чу- лымск.), тушак (джагатайск., команск.) — “путы для передних ног лошадей"; тусах (якутск.) — “петля на зайца, устанавливаемая на его тропе"; хандаа тусах / тэптиргэ тусах (якутск.) — “очеп", т.е. устройство, при помощи которого попавший в силок зверь или птица вздергивались и висели; тужатык (телеутск.) — “вяз у саней"; тузак (телеутск., хакасск.) — “путо, петля для поимки коней, сеть для птиц и зверьков, силок".

 

Кл (барабинск.) — “пленка на водяную и боровую дичь“; кылан (барабинск.) — “конские волосы“; кыл (алт., телеутск., лебединск., шорск., сагайск., койбальск., качинск., чулымск., киргизск., каракиргизск., казанско- тат., команск., уйгурск., османск., азербайджанок.) — “конские длинные волосы“; сагайск., телеутск., казанско- тат., киргизск. — “струны, сделанные из конского волоса, струна“; сагайск., телеутск. — “силки, сделанные из конских волос“; телеутск. — “шнурок из конских волос“; кыл (кумандинск.) — “ловчая петля"⁵⁶.

Определенный интерес представляют данные о ку- мандинцах. В их языке термины тузак (паг ткзак) и кыл обозначали ловчие петли на крупных животных, в отличие от остальных языков, где эти слова означали простые силки или петли. У кумандинцев петли типа паг тузак и кыл применялись в сочетании с изгородями, установленными на тропах косуль или маралов. Таким образом, у кумандинцев петли кыл и тузак стали эле­ментом древнейшего вида охоты, сформировавшегося, ви­димо, еще в уральский период⁵⁷.

Аналогичные приемы охоты существовали у шорцев. В местах скопления северных оленей шорские охотники устраивали большие петли — tuzak⁵⁸. Другим распростра­ненным приемом охоты, применявшимся шорцами, была установка загородей в местах переправ крупных живот­ных. Загороди располагались параллельно течению реки на протяжении около километра. Городьба имела прохо­ды, куда устанавливались петли (къ1), сплетенные из волокон кендыря (!)⁵⁹. Приведенные факты могут быть дополнительными аргументами в пользу вывода о древ­нем, дотюркском, периоде формирования орудий охоты барабинцев с петлями в основе. Характерно, что петли на крупных животных — лосей и медведей — также приме­нялись в охотничьих хозяйствах барабинцев⁶⁰.

Весьма любопытно устройство барабинского тропника — ловушки на мелких зверьков. Ее описания имеются в материалах экспедиций Омского университета⁶¹. Кроме того экземпляр подобной ловушки хранится в ОГОИЛМ (колл. № 1451, из сборов^Т.И. Мыльниковой, 1929 г.). Тропник состоял из двух вертикально поставленных па­лок и сети из кендырных ниток, натянутой между ними. Сеть по форме была подпрямоугольной с круглыми ячей­ками. Через крайние ячеи боковых сторон сети про­дергивались более тонкие кендырные веревки. “Ловушка расставлялась следующим образом: колья заостренными концами втыкаются глубоко в снег, слегка в наклонном

зз

 

 

 

положении, причем верхние концы ближе друг к другу, чем нижние. Получается сетка с углублением. Во время гона... верхние концы под тяжестью соединяются, углуб­ление сетки увеличивается и заяц запутывается .

Складывается впечатление, что по устройству и спосо­бу действия данный снаряд очень напоминает обско- угорский рыболовный вожанный мешок, вожан. Послед­ний также состоял из жердей-белоног, на которых пос­редством полуколец закреплялся сетный мешок. При про­ходе рыбы, о котором рыбак узнавал по колебанию синек на внутренней стороне мешка, ловец сбрасывал верхний край мешка так, что он закрывал выход из ловушки, а затем извлекал весь мешок с попавшей в него рыбой⁶³.

Связь между этими приспособлениями могла бы пока­заться весьма умозрительной, если бы не сходство тер­минологии. В материалах экспедиции барабинский троп- ник обозначен термином авьяс, в музейном описании он назван у асы Несмотря на разницу в произношении, нель­зя не заметить терминологической связи данных слов с рассмотренными выше уральскими терминами, обознача­ющими различные виды загородей и загородных ловушек. Барабинск. авьяс / уась; лапл. оассе / oaze — “барьер для чего-либо⁴⁴, oazes / oaccasS — “барьер из сетей или деревьев через реку⁴⁴: манс. uus, wuus, uus — “изгородь, ограда, загон⁴⁴ и т.д. Характерно, что второй компонент термина для вожана на Конде — Kassel-ussep⁶⁵ очень близок по звучанию к рассматриваемому барабинскому слову.

Среди орудий пассивной охоты важное место зани­мали давящие снаряды — пасти и плашки, осмак, пас- мак.

Пасть состояла из двух длинных уплощенных дере­вянных брусков. Один брусок служил основанием и по­коился на земле, второй являлся давком и в насторожен­ном положении занимал наклонную позицию, поддер­живаемый насторожкой. Последняя состояла из двух не­больших деревянных брусков, с одной стороны заострен­ных, а с другой — имеющих симметричные длинные выступы. Последние прикладывались друг к другу и скреп­лялись с помощью жома — длинной палочки с пазом. К жому привязывалась приманка. Как только зверь брал приманку, жом падал, насторожка рассыпалась и верхний брусок давил жертву⁶⁶. С.Ю. Первых обратил внимание на то, что давки барабинских пастей специально уси­ливались массивным камнем⁶⁷. Примечательно, что сход­ное с барабинским словом слово пасмак обозначало у шорцев массивную рубчатую плиту для растирки чего- либо⁶⁸. Не исключено, что данный технологический эле­мент может восходить к энецко-нганасанским каменным пастям, которые, по мнению Ю.Б. Симченко, были при­сущи аборигенным охотникам и рыболовам Северной Азии⁶⁹.

Аналогичные детали: деревянное основание и давок — составляли плашку. Для ее изготовления бревно раскалы­вали вдоль и из одной половины вытесывали толстую доску, а из второй делали плашку-давок. По-видимому, и основание и давок носили одно наименование — оста. По бокам от сооружения устраивалась рама из двух шестиков и перекладины. Через перекладину перекиды­валась веревка, ко второму концу которой был прикреп­лен сторожок, удерживающий в наклонном положении давок. Сторожок фиксировался нажимной планкой⁷⁰.

Оба описанных снаряда представляют собой весьма специфическое для западносибирского региона явление, однако в целом пасти и плашки широко распространены среди уральских народов. В литературе эти снаряды рас­сматриваются как древнейшие охотничьи орудия абориге­нов Северной Азии⁷¹.

Уральскими по происхождению, вероятно, были такие архаичные орудия охоты барабинцев, как ямы и срубные живоловушки.

Ямы барабинские татары изготовляли для ловли вол­ков. Крыли яму толстыми ветвями, сучьями, соломой, мехом. Посередине покрытия ямы клали наживку — ис­порченное мясо, лошадиный навоз и т.д.⁷² По мнению ряда авторов, охотничьи ямы были универсальным средством пассивной охоты многих народов Северной Евразии⁷³.

Срубные живоловушки устраивались для охоты на крупного зверя — медведя или волка. Для изготовления живоловушки рубился сруб в 7—8 венцов, без крыши. На одной стене сруба навешивалась дверь, которая открыва­лась вовнутрь. В настороженном положении дверь должна была оставаться отворенной. Изнутри к двери приставля­лось бревно, которое в наклонном положении покоилось на столбике. От столбика протягивали приманку. Зверь, привлеченный приманкой, заходил внутрь сруба, задевал бечевочку, отходящую от столбика, тот падал и бревно запирало дверь сруба. Животное оказывалось в ловушке⁷⁴.

Обзор охотничьих занятий барабинских татар нельзя считать полным без упоминания активной конной охоты. Так охотились на волков, бйре, и лисиц, тюльку. Сезон охоты на этих животных начинался в октябре—декабре и завершался в марте. Иногда сроки охоты определялись более точно: с декабря по 10 марта, “когда лиса начинает гулять, белениться . Охота на волков и лис была облав­ной, а главным средством передвижения был конь.

В верховой охоте принимало участие 5—6 всадников. Основными видами их вооружения были дубины с утол­щением из березового корневища — палицы, чохмар, или плети с тяжелыми наконечниками⁷⁶. Самым эффек­тивным приемом охоты был коллективный гон.

В литературе утвердилось мнение о южном происхож­дении рассматриваемого способа охоты⁷⁷. Признавая пра­вомерность данной точки зрения, мы считаем необхо­димым расставить акценты. Формирование описанного способа охоты в типологическом плане, несомненно, чрезвычайно древнего, происходило в дотюркский период этнической истории Барабы. Значительная древность та­кого способа охоты доказывается фактом широкого ее распространения у народов, разнящихся языком и про­исхождением. Д.А. Клеменц приводит описание конных облав с верховыми загонщиками у киргизов, маньчжур, монголов Чингис-хана. М.Н. Хангалов посвятил спе­циальное исследование облавным охотам у бурят (зэгэ- тэ-аба)^7В. На территории западносибирских лесостепей зарождение основ облавной верховой охоты происходило в этнической среде, в которой ведущее положение за­нимал южный кочевой компонент. Такой средой могли стать древнеугорские кочевые племена, которые, по мне­нию некоторых археологов, были локализованы в конце эпохи бронзы — начале эпохи железа в лесостепной и южнотаежной областях Западной Сибири⁷⁹. Поэтому уме­стно предположить, что генезис облавной охоты в Барабе связан с пребыванием на данной территории древних угров-кочевников. Тюркоязычные группы, видимо, внес­ли изменения в технику и тактику облавных охот, а также ввели новую лексику, заимствованную из тюркской воин­ской терминологии. Так, например, слово чохмар сходно с термином шокпар, обозначавшем боевую палицу богатыря в эпосе казахов⁸⁰. Ясно, что по своему характеру данная лексика вторична и, по-видимому, наложилась на более древнюю, возможно даже дотюркскую, лексику.

Одежда, жилища

Яркой чертой быта барабинских татар была традиция обработки птичьих шкур и изготовления из них раз­личных вещей, главным образом одежды. Одно из первых указаний на использование барабинцами птичьих шкур принадлежит П.С. Палласу⁸¹. По его данным, татары сни­мали и обрабатывали шкурки гагар и продавали их про­езжающим по 3 и 5 копеек, чаще всего по одной, но иногда и по несколько сшитых вместе шкурок. Как со­общил И.Г. Георги, барабинцы “выделывают шкурки с нырков, гагар и других водяных птиц, не выщипывая перья, и, сшив потом в тулупы или шапки, продают“⁸². Аналогичные сведения в начале XIX столетия привел французский путешественник Д. де Реймон⁸³. Об изго­товлении барабинцами шубок и украшений из птичьих шкурок упоминал Н.М. Ядринцев .

В литературе высказывалось мнение, согласно которо­му описываемое явление материальной культуры або­ригенов Барабы находит себе аналогию у хантов⁸⁵. Птичьи шкурки до сих пор используются в качестве украшения детской одежды у северных хантов, а в хан­тыйском фольклоре встречаются указания на изготов­ление из птичьих шкурок шапок и рукавиц⁸⁶.

Е.А. Алексеенко полагает, что традиция изготовления одежды из птичьих шкур может рассматриваться как специфический атрибут быта приречных жителей — но­сителей аборигенного субстрата в Северной Азии⁸⁷. Обра­ботка птичьих шкур была распространена и на юге Си­бири. Одежда из птичьих шкур бытовала, в частности, у дубопредков ряда южносибирских этнических групп. Согласно конфуцианскому трактату Лицзы, одежда из птичьих шкур была для китайцев важной отличительной чертой быта северных варваров ди⁸⁹. Головные уборы из птичьих шкур упоминаются в фольклоре северных алтай­цев⁹⁰.

К интересным выводам о происхождении традиции изготовления изделий из птичьих шкур пришла Н.В. Лу­кина. Отметив, что данная традиция была характерна для обских угров, селькупов, кетов, ненцев, а также для ительменов, эскимосов, алеутов и даже легендарных сииртя, с которыми, обычно отождествляют аборигенное население Севера, она заключает, что “это общесибир­ское явление с несколькими особо развитыми очагами“ . Весьма важно ее замечание о том, что если ханты и манси заготовляли шкурки лебедей, то у селькупов этих птиц убивать было запрещено. Аналогичный запрет на убийство лебедей существовал и у барабинцев. В их традиционной мифологии лебедь считался царской пти­цей, родственной человеку; его убийство приравнивалось к убийству человека.

Традиция изготовления одежды из птичьих шкур — явление несомненно весьма архаичное. Однако следует согласиться с мнением Н.В. Лукиной⁹² о нескольких оча­гах формирования данного явления. Барабинские татары относились к южному очагу (сибирские татары, северные алтайцы, селькупы), в котором древние (уральские?) эле­менты смешались с южносибирскими, характерными для средневековых “лесных" народов. Последние и опреде­лили характер отличия этого очага от остальных.

Из барабинско-хантыйских аналогий в одежде опреде­ленный интерес вызывает одинаковый покрой нижних штанов. Мы имеем в виду тип 1 (по классификации Н.В. Лукиной) мужских штанов хантов, существенной особенностью которых являлось наличие широкой поло­сы-вставки между штанинами, доходившей спереди до пояса, а сзади почти до поясницы⁹³. Аналогичные по покрою штаны (штан) использовались в качестве нижне­поясной одежды барабинскими мужчинами и женщи­нами. Согласно Лукиной, такой покрой был характерен для штанов томских татар, кетов, мордвы, башкир, каза­хов, туркмен, таджиков. В основу штанов этого типа положен воруп, который типологически близок к древним поясам-повязкам, характерным для палеосибирского на­селения. Н.В. Лукину, правда, несколько смущает то об­стоятельство, что штаны являются видом одежды, кото­рый сформировался в среде кочевого населения⁹⁴. Однако это противоречие легко снимается, если учесть, что в сложении этнокультурного облика обских угров приняли участие скотоводческие южные по происхождению эт­нические группы. Таким образом, штаны указанного ти­па можно рассматривать как слияние палеосибирских элементов (пояс-повязка) с традиционными элементами одежды кочево^ю населения.

Наследием древнего сибирского населения в культуре барабинцев оказался такой вид обуви, как чирки⁹⁵. Ба­рабинские чирки изготовлялись из обработанной конской кожи. Состояли они из отдельно скроенной подошвы и головки, сшитой из двух подтрапециевидных кусков ко­жи. Швы проходили по передней и задней частям го­ловки. Верхний срез головки был прямым. На верхнем крае чирка делалось несколько отверстий, в которые про­девался шнурок для стягивания обуви вокруг щиколотки.

Характерно, что словом чарык барабинские татары называли еще один весьма специфический вид обуви, представлявший собой подпрямоугольный кусок кожи с отверстиями по краю. Кожу оборачивали вокруг ступни и стягивали на щиколотке шнурком, продетым в отверс­тия⁹⁶.

Чирки в виде кожаных туфель получили распростра­нение у кетов, селькупов, хантов и манси, томских татар, шорцев, бачатских телеутов⁹⁷. Чирки — обувь древней­шего палеосибирского населения, приречных рыболовов и охотников Приобья и Енисея⁹⁸. Анализ экологической ситуации позволил Н.В. Лукиной локализовать этноге- нетические корни обуви типа чирков в “районах, ле­жащих к югу от современной территории хантов, где она, вероятно, с древности служила обувью для охотников- рыболовов“". Нетрудно заметить, что названные области совпадают с местами длительного взаимодействия палео­сибирских и кочевых угорских этнических общностей. Бараба, видимо, входила в эту зону. Не случайно здесь одним термином обозначаются чирки и, вероятно, очень древний тип обуви в форме простого кожаного мешка, надетого на ногу¹⁰⁰. Не исключено, что последний тип в историко-генетическом плане предшествовал обуви типа чирков. В любом случае чирки восходят к уральскому пласту в культуре тюркоязычного населения Западной Сибири.

С уральским этнокультурным влиянием увязывается бытование в прошлом у аборигенов Барабы некоторых типов постоянных и временных жилищ. Из них следует прежде всего назвать постоянные шатровые полуземлян­ки. Их появление в Барабе, вероятно, относится к тому отдаленному времени, когда происходило становление хо­зяйственно-культурной модели древних рыболовов и охотников. Остатки таких жилых сооружений обнаруже­ны на поселениях кротовской культуры (XIV—XIII вв. до н.э.). Согласно реконструкции, сделанной В.И. Молоди- ным, прямоугольный каркас жилища сооружался на цен­тральных мощных столбах, которые поддерживали на­клонно вкопанные жерди небольшого размера. Жилище, таким образом, в разрезе имело трапециевидную форму. Постройка была снабжена уплощенной крышей. Согласно Молодину, данному жилищу соответствует полуземлянка типа тяй-мат, сохранившаяся в Нарымском крае¹⁰¹. От­носительно происхождения шатровых полуземлянок в со­ветской литературе (и прежде всего благодаря трудам З.П. Соколовой) установилось мнение, согласно которому данный тип жилищ был характерен для древнего ураль­ского населения Сибири¹⁰².

Значительно измененную конструкцию жилища мы находим у аборигенов Барабы в период позднего средне­вековья. Теперь жилище снабжено центральным опорным столбом. Угловые столбы и столбы, расположенные посе­редине стен, укреплялись наклонно к центру. Вся конст­рукция, вероятно, сшивалась четырехугольной рамой¹⁰³.

По этнографическим материалам аналогов приведен­ным типам жилищ у барабинских татар не обнаружива­ется. Господствующим типом полуземлянок были дву­скатные. Только в барабинских преданиях, аналогичных широко бытующим рассказам о чуди, повествуется о людях, которые в древности погребли себя, подрубив центральный опорный столб своих жилищ.

Более устойчивой оказалась традиция изготовления временных летних построек. Само их появление непос­редственно связано с охотничьем бытом и рыболовством, ибо устанавливались подобные сооружения в местах охотничьего промысла либо по берегам озер на время лова рыбы¹⁰⁴.

Летние постройки барабинцев не остались не замечен­ными современниками. Еще Фр. Вебер отмечал, что “...летом живут они (барабинцы. — АС.) в легко устро­енных навесах и палатках, которые они умеют проворно раскидывать и убирать“¹⁰⁵.

Выделяются два типа временных построек барабин­цев: конусообразные шалаши и жилища в форме рассе­ченного цилиндра. Стоит, видимо, согласиться с мнением Н.М. Ядринцева, который считал конусообразные шала­ши элементом культуры лесных полукочевников, “харак­терной для всех алтайцев “¹⁰⁶.

Жилища в форме рассеченного цилиндра представля­ют определенный интерес в плане нашей темы. Каркас этих жилищ состоял из поставленных в ряд согнутых в дугу тальниковых прутьев. Расстояние между дугами бы­ло приблизительно 10 см. Скреплялись дуги при помощи лыка. По всей вероятности, этот тип жилищ имел в виду И.П. Фальк, когда писал, что летние жилища барабинцев имели форму разрезанного вдоль яйца, до 1,5 сажен (приблизительно 2,5 м) высотой¹⁰⁷.

Близкие по форме постройки встречались у манси, селькупов, кетов, негидальцев¹⁰⁸. В территориальном ас­пекте аналогии можно продолжить. Летние постройки в форме рассеченного цилиндра были, видимо, распростра­нены у ульчей. Этот вывод вытекает из следующего описания: “Жилище сооружается из нескольких согнутых в дуги ивовых прутьев..., соединенных между собой впле­тенными между ними продольными прутьями“¹⁰⁹.

Таким образом, жилища рассматриваемого типа — явление общесибирское. На юге Западной Сибири они возникли, конечно, в дотюркскую эпоху. Об этом свиде­тельствует широкое распространение подобных жилых построек у уральских народов и кетов. В то же время они, вероятно, не были характерны для Южной Сибири. Мож­но предположить, что подобные жилища имели в запад­носибирском регионе местные корни, уходящие в традиции древних рыболовов и охотников. К тюркоязыч­ному населению жилища в форме рассеченного цилиндра перешли от их уральских предшественников или соседей.

Доисламские религиозные верования
и социальная культура

Этногенетические аспекты доисламских религиозных верований барабинский татар в том виде, в каком они представлены в письменных источниках XVII—XVIII вв., обстоятельно рассмотрены в обширной статье В. Дио- сеги¹¹⁰. Автор разбил рассматриваемый материал на ряд элементов и проанализировал их генетические связи с различными этническими общностями. Выявились три группы сходных явлений. Первые находили себе ана­логии только у народов Южной Сибири, точнее у тюрок Саяно-Алтая. Вторые встречались как в Южной Сибири, так и у угорских и самодийских этносов. Третьи ло­кализовались только в уральской среде.

К последним явлениям Диосеги отнес: хранение дере­вянных антропоморфных идолов в специальных футля­рах, изображения которых были приведены Д.Г. Мес- сершмидтом; традицию перевозки идолов на специальных нарточках, о чем упоминал, со ссылкой на более старые источники, И. Идее¹¹¹; и обычай изготовления остроголо­вых идолов, рисунки которых даны в работах Ф.И. Стра- ленберга и Д.Г. Мессершмидта¹¹².

Данные источников о хранении барабинцами своих идолов в специальных ящиках находят подтверждения в сообщениях информаторов. Последние рассказывали о деревянных или матерчатых антропоморфных изображе­ниях — курчак, чалу, эттеней, которые хранились либо в доме, либо за пределами поселения, в особой священной роще. Идолов помещали в специально вырытой яме или в устроенном для них домике либо амбарчике. Старики вспоминали, что “кукол“ (идолов-курчаков) кормили, испрашивали у них разрешение на охоту, благодарили в случае удачи и т.д. По сообщению И. Идеса (1692 г.), барабинцы одаривали своих идолов всем лучшим, что добывалось на охоте¹¹³.

Священные амбарчики были распространены у всех обско-угорских групп. Они являлись вместилищем зоо- и антропоморфных духов предков и располагались обычно на поселениях либо за его пределами, на священных местах. Аналогичные амбарчики существовали и у сель­купов¹¹⁴. Среди тюркоязычных народов Сибири ам­барчики для хранения духов предков зафиксированы у Заболотных татар¹¹⁵. З.П. Соколова считает институты священных амбаров и священных мест явлением, общим для широкого круга уральских народов¹¹⁶, подразумевая, видимо, их глубокую древность.

Аналогии барабинским изображениям остроголовых идолов В. Диосеги находит у хантов (пугос), манси (пу- бых, пупи), селькупов, ненцев¹¹⁷. Любопытно, что в ми­фологических сказках обских угров острые головы зача­стую являлись атрибутами великанов-людоедов “менк- вов“, отождествляемых обычно с предками фратрии Пор¹¹⁸. Не исключено, что остроголовые изображения каким-то образом связаны с представлениями о фратрии Пор — древнейшем аборигенном слое в составе обских угров.

Остроголовые деревянные идолы были обнаружены в культовом месте, находившемся в пределах уникального комплекса Сопка-2 в Венгеровском районе Новосибир­ской области. Датировка памятника (культового места) — XIII—XVIII вв. н.э. Святилище несомненно тяготеет к северному, таежному кругу культур и, по мнению В.И. Молодина, принадлежало угорскому населению¹¹⁹.

Значительной древностью характеризуются такие яв­ления духовной культуры барабинцев, как воздушные захоронения детей, распространенные почти повсеместно в Сибири¹²⁰, некоторые элементы промыслового культа: сакрализация лодки, институт духов-хозяев рыбы и т.д.¹²¹ Видимо, эти явления также относятся к уральскому слою в культуре барабинцев, ибо широко распространены у уралоязычных народов.

В социальной структуре барабинцев особое место за­нимает тугум. Впервые барабинский термин тугум со значениями “потомство⁴⁴, “родство⁴⁴, “род⁴⁴ (Sippe) был зафиксирован В.В. Радловым¹²². В 1949 г., исследуя в по­левых условиях барабинцев, В.В. Храмова записала у

них термин тугун с пояснением: “родня⁴⁴, “поколение^ Несколько позже ряд тугумных названий барабинских татар зафиксировала Л.В. Дмитриева. Она отнесла дан­ные образования к реликтам древних племен¹²³. В 1972 г. Г.И. Еремин опубликовал около двух десятков названий тугумов заболотных татар. Он считал тугумы (тухумы, тохумы, токумы, тогемы, токемы — в различном про­изношении) древнейшими явлениями социальной струк­туры заболотцев. Еремин понимал под тугумами заболот­ных татар “роды⁴⁴, “фамилии⁴⁴, “родственников, происхо­дящих от одного предка⁴⁴, “потомков одного лица⁴⁴. Он особо обращал внимание на заимствование термина “ту- хум“ из иранского языка, а также на широкое его рас­пространение у народов Кавказа и Поволжья (балкарцев, кумыков, аварцев, даргинцев, лезгинов, азербайджанцев, татов, мариицев и др.) .

В последние два десятилетия сбор материалов о тугу- мах сибирских татар осуществляли сотрудники и студен­ты Томского и Омского университетов, Тобольского госу­дарственного музея-заповедника. Итогами этих исследо­ваний явились публикации названий тугумов барабин- ских, томских и отдельных групп тоболо-иртышских та­тар, которые весьма существенно пополнили этноними- ческий фонд тюркоязычного населения юга Западной Си­бири¹²⁵. Так, анализируя тугумы барабинцев, Н.А. То- милов и Н.В. Кузнецова отметили, что “на основании названий тугумов, а также некоторых черт, характеризу­ющих эти группы, возможно предположить явления раз­новременного и разноплоскостного характера. Более чет­ко выявляется патронимическая сущность этих групп, хотя некоторые названия ведут свое начало, видимо, от родов⁴⁴¹²⁶.

Таким образом, исследователи по-разному оценивают социальную сущность тугума сибирских татар. В спе­циальной статье мы попытались обобщить уже известные данные и на основе новых материалов наметить этапы генезиса рассматриваемого социального феномена¹²⁷.

Не вызывает сомнения тот факт, что тугум сибирских татар представляет определенное социальное и культур­но-историческое единство. Одну из специфических черт тугума составляло его самоназвание. Исследования Н.А. Томилова, Н.В. Кузнецовой, а также наши собст­венные наблюдения позволили выделить три категории архаичных, устойчивых во времени и пространстве наи­менований, дополняемых более или менее развернутой генеалогической легендой.

Первая категория включала в себя имена, которые предполагали происхождение их носителей от животнош- первопредка: зверей, рыб, птиц или пресмыкающихся.

Условно эти названия можно определить как тотеми- ческие. Таковы у барабинцев: аю (медведь), куян (заяц), эт, ыт, ит (собака), буре, бйре (волк), коит (кой + ит) ^оща-^собака), цыцкан (мышь), карга (ворон), торна (журавль), кас (гусь), уртяк (утка), ялан (змея); у заболотцев: аю (медведь), кону (росомаха), бере (волк), тельке (лисица), эт (собака), тычкан (мышь), цяц (колонок), аккош (лебедь), торна (журавль), карга (ворон), цаплай (гагара); у курдакско-саргатских татар: аю (медведь), цыцкан (мышь), тбльке (лисица), шюр- шан (мышь другого вида), курты (налим); у тобольских татар: бурсук (барсук), аккош (лебедь), курты (налим), аю (медведь); у тюменских татар: саусхан (сорока), бури (волк), аю (медведь), бурсык (барсук)¹²⁸.

Обращает на себя внимание широкое распространение сходных наименований этого типа. Так, термин аю за­фиксирован во всех пяти рассмотренных группах. На­звания курты и буре (бере₉ бйре) отмечены в трех из пяти групп. В двух из пяти групп присутствуют тугумы: карга, торна (турна)₉ тбльке (тельке) и др.

В общем плане столь широкий ареал распространения одинаковых терминов свидетельствует об их глубокой древности. Это подтверждают и записанные у барабинцев и курдакско-саргатских татар этимологические легенды о происхождении членов тугума аю от брака женщины и медведя, которые рассматриваются учеными как один из древнейших в Северной Азии¹²⁹. З.П. Соколова считает следы культа медведя у сибирских татар реликтом ураль­ского компонента в их культуре¹³⁰. Отпечаток глубокой древности носят образы ворона, гуся, утки, журавля.

Вторую категорию тугумных самоназваний составляли термины, которые обозначали какого-либо реального ли­бо чаще легендарного человека или сверхъестественное существо. Как правило, эти персоны считались коллек­тивными предками всех членов тугума. У барабинцев к данной категории относились группы: иртышак, шагир, басмак₉ куртанак и др., ведущие свое начало от пе­речисленных реальных или легендарных личностей. У Заболотных татар в рассматриваемую группу входили пицен-тухум и пери-тухум, которые, согласно генеа­логическим легендам, произошли от духов и “хозяев". В составе курдакско-саргатских татар данную категорию имен составляли тугумы аляк (или неведомого певца, заманивающего своим пением в лес) и альмеш (личное имя основателя тугума).

В третью категорию тугумных самоназваний входили термины, которые обозначали какие-либо качества чело­века или какие-нибудь предметы. У барабинцев рас­сматриваемая группа включала тугумы: ботажир (поеда­ющий ногу), орлаш (крикливый, забияка), туе кай (ню­хающий табак из берестяной табакерки), канза (курящие трубку); у курдакско-саргатских татар включала тугумы: хайсарах (люди с протертыми подошвами), тос (пле­шивые) , иштомак (обжоры), так (помойка) и т.д.

Выделяется еще одна группа имен, не включенных в нашу классификацию из-за отсутствия сопутствующих генеалогических легенд. Наименования этой категории отмечены Н.А. Томиловым у барабинцев: ресмат, пал- мыж, сахтар, иштяк, аялы^т. У курдакско-саргатских татар выделены аналогичные группы: ишкыр, нулмык, иштяк. Как правило, данные названия несут топо- и этнонимическую нагрузку и, следовательно, могут быть обозначены как топоэтнонимические. В качестве иллюст­рации сошлемся на анализ происхождения этнонимов иштяк, аялы, сахтар и т.д., содержащийся в специаль­ных исследованиях этой темы¹³². При этом следует особо подчеркнуть, что и в первые три группы входили эт- нонимические, по сути, самоназвания, получившие впос­ледствии народную этимологизацию.

Обычно тугумы экзогамны¹³. Браки с женщинами своего тугума ограничены и считаются крайне нежела­тельными. По данным Г.И. Еремина, у Заболотных татар особенно предпочтительны были браки с членами “лло- тухумов“ — сильных тухумов¹³⁴. Аналогичная установка на брак существовала и у барабинцев.

Круг родственников, который был объединен принад­лежностью к тугуму, у барабинцев определялся двояко. В первом варианте тугум включал в себя всех без исклю­чения кровных родственников, считая и вышедших за­муж женщин. Иначе говоря, в этом случае женщина, выйдя замуж, не становилась членом тугума мужа, а продолжала оставаться в своем тугуме. И только ее дети становились членами тугума отца. Во втором варианте тугум включал всех локализованных родственников, счи­тая и перешедших из других тугумов женщин. В этом случае женщина, выходя замуж, автоматически стано­вилась членом тугума мужа. Оба варианта, видимо, опре­деленный период сосуществовали так, что нередки были случаи двойного членства в тугумах.

Рассматриваемая функция тугума, основное назначе­ние которой — фиксация группы локализованных родст­венников, имеет глубокие исторические корни. Достаточ­но отметить, что в современных монгольских языках термин “тохум⁴⁴ (“тухим⁴⁴) означает “родину замужней женщины“, “местность, где она родилась⁴*¹³⁵, т.е. то мес­то, откуда женщина перешла в родовую группу мужа.

Большое значение в общественной жизни тугумов за­нимал институт старшинства. В XVIII столетии Д.Г. Мес- сершмидт и И.П. Фальк писали о существовании у ба- рабинцев своеобразного нобилетета, совета старейшин “Gaut“ или “Iauta“¹³⁶. По нашим данным, барабинские татары старших тугумов называли улу-ата или карт- ата — букв.: “дядя⁴⁴ или “дед⁴⁴. Анализ терминов показывает их семантическую идентичность: gant/iauta — возможный вариант jaan — “большой⁴*¹³® и ата — “отец⁴⁴; аналогично: улу карт — “большой⁴⁴, “старший⁴⁴ и ата. Фактическая идентификация терминов, между прочим, документирует существование тугумной органи­зации в XVIII в., т.е. на начальном этапе изучения ба- рабинских татар.

Старшим тугума считался самый пожилой дееспособ­ный мужчина. В случае его дряхлости или смерти долж­ность старшего переходила к следующему по возрасту мужчине.

Данный порядок назначения сохранился у барабинцев до 30-х годов нашего столетия. Барабинец С.Н. Яныпин (1927 г.р.), проживающий в деревне Усманка Кыштов- ского района Новосибирской области, сообщил нам имена старших тугумов этого селения применительно к первой трети XX в. Согласно его сведениям, в тугуме биргаун последним старшим был Гарей-бабай, в тугуме буре — Хамитла-бабай, в тугуме кумай — другой Хамитла-бабай.

Старший осуществлял единовременный сбор денег и объявлял время работы, если в случае какой-либо беды (пожара, падежа скота и т.д.) семье, входящей в тугум, требовалась помощь. Отказать в такой помощи никто не имел права. Старший контролировал определенную сум­му денег, которая использовалась на ремонт и обновление погребальных сооружений, организацию общих празд­неств и т.д. Глава тугума осуществлял юридическую власть: разбирал споры и объявлял наказания за нару­шения внутритугумных правил. Последняя категория прав старшего осуществлялась на общем собрании, сай- лау¹³⁹, всех взрослых мужчин тугума. Это собрание про­ходило в доме старшего. В компетенции общего собрания находились вопросы о начале охоты, полевых работ и т.д.

В то же время сам производственный процесс протекал только в рамках семьи.

Домохозяйства, которые составляли тугум, распола­гались компактно и занимали свою улицу или свою часть улицы. Это нашло отражение и в названии тугумов. Тугумный термин коит_у наряду с прямым значением “овца — собака“, означал также “люди, живущие на отшибе“. В таком микропоселении первостепенное место всегда занимал дом старшего. Архаически, по-видимому, один тугум составлял одно селение. Очевидно, боль­шинство названий селений происходило от имени старше­го в тугуме, т.е. имя старшего, как правило, переходило в топонимию (естественно, со смертью старшего название селения менялось в соответствии с именем нового старше­го). Это отразилось и в названиях многих современных селений. Так, жители деревни Усманка почитают “осно­вателя “ селения старца Усмана. Основателем деревни Старо-Кочемка считается старик Кочем, а первым жите­лем аула Шагир, согласно преданиям, был богатырь Ша- гир. Иногда эти названия являлись одновременно и на­званиями тугумов (шагир, коченак), но первичными бы­ли, видимо, имена старших.

Для реконструкции былых социальных отношений ба- рабинцев исключительно ценны записки Д.Г. Мессер- шмидта, побывавшего в Барабе в начале 20-х годов XVIII в. Он писал, что во главе каждой барабинской деревни стоял начальник, выбранный из самой богатой и уважаемой семьи, и по его имени называлась вся деревня. После смерти начальника, т.е. старшего в тугуме, дерев­ня получала имя нового начальника, а иногда селение о два названия: по имени умершего и по имени здравствующего начальника¹⁴⁰. Видимо, в данном сооб­щении имеет место указание на переход имени старшего в топонимию, что подтверждает выдвинутые выше сооб­ражения. Стабилизация названий барабинских аулов на­метилась лишь в конце XVIII — XIX вв.¹⁴¹ Вместе с тем следует отметить, что локализация тугумов никогда не была слишком строгой, зачастую члены одного тугума жили в разных селениях.

Выражением идеологического единства тугума было наличие своего отдельного места на кладбище. По-ви­димому, это одна из наиболее архаичных черт тугумной организации. Нами описано распределение по тугумам кладбища, зиарат, деревни Усманка Кыштовского райо­на Новосибирской области, основное население которой составляют барабинцы¹⁴². По отношению же к курдакско-

саргатским татарам отмечается, что тугумы имели не только свои места, но и целые родовые кладбища¹⁴³. Согласно нашим полевым исследованиям 1991                                                                                                        —

1992 гг., тобольские татары до сих пор хоронят своих покойников строго по тугумному признаку.

Мы не имеем указания на наличие у тугума своего личного знака — тамги. Ю.Б. Симченко в специальном исследовании, посвященном тамгам народов Сибири XVII в., опубликовал несколько изображений барабин- ских тамг¹. Но, к сожалению, характер источника не позволял провести идентификацию этих знаков даже на уровне отдельных волостей, не говоря уже о более мелких подразделениях социальной структуры барабинцев.

Возможно, некоторый свет на эту проблему прольет дело “По прошению поверенного жителей Каннской Ок­руги Тунужской волости... ясашного татарина Алтмамета Маметова, об отнятии у них... земель", относящееся к первой половине XIX в. Суть конфликта заключалась в том, что крестьянин Усть-Тартасской волости Герасим Кузовлев с товарищами, Бородиными, распахал общест­венный залог в поскотском выпуске, который находился в общей собственности (даче) ясачных инородцев деревни Киндерли. В столкновении был убит один и получили увечья десять татар. Прошение подписал 31 мужчина¹⁴⁵.

Судя по характеру документа, в данном случае мы сталкиваемся с примером тугумной солидарности, когда обида или оскорбление, нанесенное одному (или несколь­ким) лицам или одной семье, вызывает ответную реак­цию всего тугума. Характерно, что в числе подписав­шихся оказались мужчины разных фамилий, т.е. члены разных семей: Маметовых, Тумаевых, Бакир, Макп^п, Кукаевых, Аипачивых и др. Видимо, подписанты не мог­ли принадлежать к одной семье, пусть даже большой. Очевидно, составители коллективного послания были жи­телями целого селения, вероятно Киндерли, и составляли ядро тугумной группы.

Все подписавшиеся поставили одинаковый знак, кото­рый изображал простой лук¹⁴⁷ с положенной на кибить стрелой¹. Аналогичные по начертанию барабинские там­ги опубликовал Ю.Б. Симченко .

По мнению Г.И. Еремина¹⁴⁹, термин тугум (тохум, токем и т.д.) имеет иранское происхождение. Группы родственных семей, обозначаемых этим термином, выяв­лены у широкого круга народов Кавказа и Поволжья. Согласно М.О. Косвену, исследовавшему “тохумную" ор­ганизацию у этих народностей, рассматриваемые со­циальные образования являлись различными вариантами одной общественной организации — патронимии. По Косвену, “патронимия — историческая общественная форма, свойственная патриархально-родовому строю. Она представляет собой группу семей, больших и малых, образовавшихся в результате разрастания и сегментации одной патриархальной семейной общины, сохраняющей в той или иной мере и форме хозяйственное и идеологиче­ское единство и носящей общее патронимическое, т.е. образованное от собственного имени главы разделившей­ся семьи, наименование**¹⁵⁰.

Отдельные черты сибирского тугума могут быть сопо­ставлены с патронимическими институтами. В числе этих общих черт следует назвать патриархальный характер тугума, ярко проявившийся в институте старшинства, внутригумную солидарность, экзогамию (или, по тер­минологии Ю.И. Семенова¹⁵¹, эктомагию), наличие в ря­де случаев своего места в селении или на кладбище и, по-видимому, наличие общего знака (тамги).

Характерно, что в XVIII в. Д.Г. Мессершмидт наблю­дал у барабинцев группы жилищ, имевших в плане звез­доподобную форму, соединенных переходами и приспо­собленных для обороны¹⁵². По-видимому, такие замкну­тые поселения были местом жительства одного тугума. Таким образом, тугум выполнял и военную функцию, что находит себе аналогии в некоторых патронимиях кавказских народов.

Однако наименование патронимии обязательно долж­но восходить и восходило в действительности к имени реального мужского предка, обычно возглавлявшего пер­вичную неразделенную семейную общину¹⁵³. Рассмотрим для примера патронимию токым чепецкой группы ка­занских татар. Эти группы формировались различными путями, но в любом случае хранили память о реальном предке, имя которого переходило в фамилию членов то- кым¹⁵⁴. Аналогично образовались тукам марийцев. И.Н. Смирнов побывал в таких марийских деревнях, “где до 30 семей ведут свое происхождение от одного предка и могут доказать свое родство ... документально — там- гами“¹⁵⁵. Согласно С.Ш. Гаджиевой, дагестанский тухум был самым широким кругом родственников и разделялся на несколько патронимий, куда входили несколько семей с общим памятным предком¹⁵⁶.

Таким образом, основной пункт расхождений между барабинскими тугумами и патронимиями заключен в ха­рактере генеалогического первопредка: в патронимиях он всегда реален, в тугумах, как правило, носит легендар­ный характер. Есть и другие пункты расхождений, в частности более аморфная локализация тугума по срав­нению с патронимиями, отсутствие общетугумного куль­та и указаний на существование в прошлом кровной мести за обиду, нанесенную членам тугума, хотя последний вопрос нуждается в дополнительном исследовании.

В Южной Сибири группы родственных семей были объединены в патриархальные общественные структуры типа аальных общин тувинцев и хакасов. Аналогичные общественные организации сформировались, по мнению ряда авторов¹⁵⁷, и у других кочевнических и полуко- чевнических этносов Средней Азии и Казахстана.

Рассмотрение аалов тувинцев и хакасов выявляет их патронимическую природу. Аал тувинцев назывался по имени старшего среди родственников-мужчин. Когда по­следний умирал, аал принимал имя его вдовы. Характер­ной чертой тувинского аала было отсутствие постоянного местопребывания и постоянного названия¹⁵⁸. Хакасские аалы архаически состояли из 3—6 семей, объединенных родственными узами. Впоследствии аальные общины ук­рупнившихся селений разделились на более мелкие се­мейно-родственные группы, аал-хончых, которые явля­лись собственно патронимиями¹⁵⁹. Однако различия пат­ронимии и тугума достаточно существенны и в общем плане рассмотрены выше.

Анализ тугумных самоназваний, отдельных черт тугу­ма позволяет предположить, что начальный этап их фор­мирования относился к периоду существования на тер­ритории Обь-Иртышья хозяйственно-культурного комп­лекса, основанного на охоте и рыболовстве. В культуре барабинских татар с данным комплексом следует связать тотемический характер названий части тугумов, реликты культа медведя, институт сакральных мест (рощиц, де­ревьев и т.д.), почитание в качестве тотемов утки, журав­ля и соответствующие табу и т.д. Однако нетрудно за­метить, что все эти явления имеют отношение и к тугуму как социальному феномену.

Рассмотрим в сравнительно-историческом аспекте ма­териалы об обских уграх. Проблемой социальной ор­ганизации хантов и манси в последнее время особенно активно занималась З.П. Соколова. В противовес боль­шинству ранее высказывавшихся точек зрения, согласно которым эти этносы жили родами, она выдвигает другую концепцию. “В рамках фратрий, — пишет она, — выяв­ляются слабо локализованные аморфные группы, очень похожие на роды... Вслед за В.Н. Чернецовым мы назы­ваем подобные группы генеалогическими, кровнородст­венными, подчеркивая, что не всегда они были тотем­ными. От классического рода, описанного в литературе, они отличаются аморфностью и преобладанием дуальной экзогамии"¹⁶⁰.

В свое время В.Н. Чернецов, исследуя обско-угорский род (или генеалогическую группу), выделил три кате­гории самоназваний, присущих данному социальному институту. В первом случае эти имена восходят к на­званию тотемного животного; во втором — к имени предка-богатыря; и в третьем — выступают в качестве какого-либо прозвища¹. З.П. Соколова объединила вто­рую и третью категории имен и выделила, в свою оче­редь, класс групповых названий, производных от фа­милий, восходящих к имени предков. По ее данным, наименования первой категории были наиболее древними и относились к генеалогическим группам, в то время как остальные имена были образованы относительно поздно, в период интенсивных смешений различных групп, т.е. с XIII — XIV вв. до XIX в.¹⁶² Генеалогические группы об­ских угров сближает с тугумами не только многообраз­ный характер генеалогического первопредка, но и весьма аморфная локализация, слабо выраженные родовые ин­ституты (кровная месть, общий культ и т.д.).

Таким образом, начальные этапы генезиса барабин- ского тугума относились к глубокой древности и могут быть сопоставлены с миграциями или пребыванием на территории Барабы древних уральских групп. В этот период, видимо, оформились "родовые" черты тугума — экзогамия и тотемный характер части самоназваний. На следующем этапе, по-видимому, в результате интенсив­ных контактов и смешений с угорским населением этот социальный институт приобрел определенные элементы обско-угорской социальной организации¹⁶³. Длительное взаимодействие с пришлыми южносибирскими этносами выразилось в оформлении патронимических черт и ярко выраженного патриархального характера.

На этом этапе поступательное развитие тугумной ор­ганизации завершилось. В дальнейшем развитие тугума шло по линии разложения. К концу XVIII — началу XIX в. относится появление эндогамных тугумов. По сви­детельству информаторов, это было связано с необхо­димостью накоплять богатства внутри тугума и не распы­лять средства за его пределы. Внутри тугумов была выра­ботана специальная система счета поколений, по­лучившая: название боун (букв. — “перегиб", “сгиб", например на фаланге пальцев). Согласно с этой системой, браки внутри тугума разрешались лишь в третьем поко­лении (боуне), считая от известного мужского предка. В реальных условиях браки происходили лишь на уровне 4—7 поколений. В литературе такие браки получили на­звание ортокузенных¹⁶⁴.

2. УРАЛЬСКИЕ ЭТНИЧЕСКИЕ ЭЛЕМЕНТЫ
   В СОСТАВЕ БАРАБИНСКИХ ТАТАР

В этнической структуре барабинских татар выявляет­ся ряд элементов, которые могут рассматриваться в каче­стве составляющих уральский компонент. Кроме уже от­меченных групп: аю (медведь), уртяк и кугул, когал (утки разных видов) и, видимо, кас (гусь), олицетво­рявших древнейшие в Средней Азии тотемы, к данному компоненту могут быть отнесены тугумы пулмух, пумык, пулмуКу полмок (букв, “дурноватые"), торна, турна (журавль), а также древняя группа сибир, шапер.

Пулмух

Согласно материалам, собранным сотрудниками этно­графических экспедиций Томского и Омского универси­тетов, информаторы следующим образом характеризуют членов тугума пулмух: “Пумык — раннее самое на этой местности — хозяева — пулмык кривой, небольшой, черноватый, здешний. Пулмух — самое бедное колено, дурноватые, пулмык — самые коренные жители аула (Кошкуля. — А.С.), темнолицые. Было большим позо­ром, если девушка из колена рыспай сочеталась браком с юношей из колена пулмух. Подобные случаи осуждались. Пулмух совсем негодный человек, лицо как калмык, вот такое широкое. Пулмук — местный сибирский более глупый народ. Пулмух — самый последний, зовут пул­мух, значит дурак. Это есть коренные самые. Пулмух быстро говорят, непонятны их слова. У всех пород (тугу- мов. — АС.) говор разный"¹⁶⁵.

Нам также приходилось беседовать с барабинцами о том же тугуме. Выяснилось, что народная традиция хра­нит серию рассказов, в которых члены пулмух совершают странные, порой невообразимые с точки зрения логики поступки. Одна их таких легенд гласит: “Засыпали тол- кан (жареное пшено. — А.С.) в реку и ждут когда сварится. Потом один решил посмотреть, не готово ли. Нырнул и утонул. Второй пошел на выручку и тоже утонул. Так все в реку и попадали и утонули⁴. Соглас­но другому рассказу, пулмух решили объявить войну паутам (шершням) и комарам. “Одному паут сел на лоб, другой — бац! и выстрелил ему в лоб. Стрела и паута убила и человека убила. Так они себя все и поуби- вили“¹⁶⁷. В ряде мест (Заречно-Убинск Убинского района, Усманка Кыштовского района) рассказывали предания, содержащие любопытные намеки на быт пулмух. Соглас­но этим преданиям, у пулмух был “самовар⁴⁴ особой конструкции; в центре находилась емкость, куда залива­лась вода, а вокруг ее обкладывали деревом. У пулмух были сани, но они сани запрягали не спереди, а сзади и впрягали в них собак.

Следы былого пребывания тугума пулмух сохранились почти во всех селениях барабинцев. Это обстоятельство, очевидно, означает, что в прошлом пулмух были расселе­ны весьма широко, в то время как остальные группы долгое время оставались строго локальными подразде­лениями. Пулмух резко противопоставлены всему мест­ному населению. Им приписываются отличный от всех остальных физический тип (большая монголоидность, низкий рост), а также отличный от других говор. Важным отличием тугума пулмух от всех остальных тугумов было отсутствие представления о родовом первопредке и соот­ветствующей генеалогической легенды. Окружающие бы­ли убеждены, что пулмух не имеют начала, предков, они вечно обитали на этой земле и ниоткуда не пришли. В преданиях пулмух зачастую выступает не как часть ба- рабинского народа, а как другой народ¹⁶⁸. Видимо, с этим обстоятельством связаны некоторые брачные запреты по отношению к членам данного тугума. Барабинец И.В. Нуреев, 1901 г.р., проживающий в ауле Шагир, рас­сказал нам любопытные подробности о похоронных обря­дах пулмух. Так, согласно его сообщению, пулмух хо­ронили своих покойников в деревянном ящике прямо на поверхности земли: “...пулмух не копали землю, просто наверху оставляют⁴⁴.

Характеристики тугума пулмух не были исключи­тельными. Сходными признаками обычно наделялись иноэтничные элементы, аборигенные или пришлые. Весь­ма яркий пример — суждения ненцев об их предках сииртя (сихиртя) и других аборигенных группах. Им приписываются поступки, совершаемые в противоречие с обычной логикой, они характеризуются как несовершен­ные, неполноценные существа¹⁶⁹. Не лучше ненцы от­носились и к иноэтничному роду Паравы. По мнению Б.О. Долгих, “в глазах ненцев “низкое происхождение⁴⁴ (этого рода. — А С.) могло быть связано с происхож­дением от каких-либо аборигенов или иноплеменников — энцев, селькупов и т.д.“¹⁷°

Вместе с тем представления о пулмух могут быть рассмотрены как реминисценции фратриальных отноше­ний, уходящих в далекое прошлое. Так, “у довольно большого числа племен и народов, сохранивших дуальное деление, отмечено существование глубокого убеждения в том, что члены двух фратрий отличаются друг от друга рядом физических, а иногда и духовных особенностей, хотя объективными научными исследованиями реальных различий между ними не обнаруживается... Важно под­черкнуть, что ... подобного рода убеждение было нераз­рывно связано с преданиями об имевших место в прош­лом вооруженных столкновениях между членами разных фратрий и с сохранившейся до самого последнего времени ритуальной вражде между ними⁴⁴¹⁷¹.

В развитой форме дуальное деление общества про­явилось и у обских угров¹⁷². Происхождения двух фрат­рий обско-угорского общества объясняется по-разному. Согласно одной точке зрения (в последнее время ее осо­бенно активно отстаивает З.П. Соколова), дуальное де­ление имеет глубокие местные корни и “могло возник­нуть еще в пору уральского единства, поскольку прос­леживается именно у уральских народов⁴⁴¹⁷³. Другие авто­ры¹⁷⁴ считают, что это разделение явилось результатом этногенетических процессов и объясняется смешением пришлого и аборигенного населения, вследствие чего эти группы стали противостоять друг другу по брачному при­знаку. Такое понимание проблемы отчасти обусловлено тем, что в традиционном мировоззрении члены фратрии Пор ставились в несравненно более низкое положение, нежели члены фратрии Мось. Первые считались обитате­лями нижнего мира, вторые — верхнего, первые являлись носителями тотемизма, вторые — культа предков и геро­ев; наконец, в интеллектуальном плане члены фратрии Мось считались значительно более развитыми, нежели члены противоположной фратрии¹⁷⁵. На этом основании делают вывод о принадлежности членов фратрии Пор к потомкам аборигенного охотничье-рыболовческого насе­ления, а членов фратрии Мось относят к потомкам пришлых групп.

Дисскусия о происхождении фратриальной организа­ции вышла за пределы угорской общности и продолжает­ся на общеуральском уровне. Близкую ко второй точке зрения концепцию формирования фратриальной системы самодийцев выдвинул В.И. Васильев¹⁷ . Основной аргу­мент оппонентов сводится к тому, что в процессе своего продвижения мигранты также должны были вступать в брак и, следовательно, выработать в своей среде соответ­ствующие нормы брачного регулирования.

Следует отметить, однако, что обе рассмотренные концепции предполагают древность фратрии Пор. Об этом свидетельствует как древность представления о фратриальном предке — медведе, так и широкое распро­странение термина “Пор“ у обских угров, удмуртов, нен­цев, селькупов¹⁷⁷. В данной связи вызывает интерес тра­диционно устоявшееся мнение о барабинцах пулмух как о своеобразных “париях" общества, совпадающее с пред­ставлениями об уральских аборигенах. Нельзя оставить без внимания и возможную терминологическую связь термина Пор (пор-махум) со словом пулмух у бара- бинских татар. Изложенное, видимо, позволяет отнести группу пулмух к потомкам древнейшего в Барабе ураль­ского населения, сопоставимого с охотничье-рыболов- ческим субстратом.

Сибир (шапер)

В ауле Белехта Чановского района Новосибирской области этнографической экспедицией Омского универ­ситета была зафиксирована следующая легенда: "... Рань­ше здесь жил народ Сибиры. Они кочевали, от них остался только один охотник с семьей. От него и пошли барабинские татары. Они назвали эту степь барабинской. А затем народ стал постепенно приходить и назвал мест­ных жителей барабинцами"¹⁷⁸. О народе шапер (“самая настоящая бараба“) знали местные жители в ауле Тебисс Чановского района Новосибирской области¹⁷⁹. О древнем народе Сапир рассказывали нам в ауле Тандов Бара- бинского района Новосибирской области¹⁸⁰.

Как известно, родственные наименования занимали в Сибири обширный этнонимический и топонимический ареал. Мансийские термины сипыр, сепыр, супыр, супра; хантыйские — себар, сопра, шабер известны в качестве этнонимов. По легенде, в районе Салехарда существовала земля Шаберов (шабер му), населенная народом шабер маам. В.Н. Чернецов отмечает наличие родов сопра—

Собрины близ Салехарда, Сепыр близ Березова¹⁸¹. В За­падной Сибири широко представлены термины геогра­фического порядка и фамилии, содержащие рассматрива­емый корень: Сабарев, Савиров, Шиберов, Савырваров, Сапоркин, Самаров, Шамарин, Супра и другие — по рекам Обь, Иртыш, Конда, Казым, Юган¹⁸².

Распространен данный термин в среде тюркоязычного населения Западной Сибири. Так, у тоболо-иртышских татар записано предание о народе сывыр или сыбыр, который занимал территорию по Среднему Иртышу рань­ше самих татар. Находящиеся там городища назывались сывыр-кала, а курганы — сывыр-туба^ш.

Предания о кочевых карликах-сипырах записал у За­болотных татар Г.И. Еремин¹⁸⁴. Сипыры составляли один из элементов курдакско-саргатских татар¹⁸⁵.

Этот элемент связан с расселением древних угорских племен на территории Сибири. Об этом свидетельствует не только его широкая распространенность в среде угор­ских и включающих в свой состав угорский компонент этносов, но и то, что слово сипыр выступает как синоним имени манси, а Сипыр (сепыр, шапыр, шабыр) было именем прародительницы фратрии Мось — одной из двух обско-угорских фратрий¹⁸⁶. З.П. Соколова обращает вни­мание на возможную связь терминологии, означающей лягушку у восточных хантов (савар-кы, сапар-кы), изоб­ражения вместилища духа в форме старика-лягушки (<сопр-ойка), имени прародительницы фратрии Мось и древнего этнонима савыр (сипыр, супра, сибир и т.д.). У фратрия Мось был культ лягушки¹ .

Рассматриваемая проблема имеет и другую сторону. С.К. Патканов, отметивший присутствие сывырского эле­мента в составе тобольских татар, одним из первых сопо­ставил народный термин сывыр с именем гуннского пле­мени сабиров (сувар), многократно упомянутом в ви­зантийских источниках. Он отмечал, что “присутствие в Европейской России в разные времена кочевых племен, называвшихся “сабир“, “себер“, “сувар“ и т.д., заставля­ет нас примкнуть к... ученым, видящим в этих племенах прежних обитателей сибирской области, покинувших свою страну под влиянием каких-нибудь причин⁴⁴. До­пуская возможность тождества сибирских угров — сыбы- ров с гуннами-сибирами, Патканов был склонен отнести эту группу к финно-уграм, ссылаясь при этом, во-пер­вых, на прямое упоминание Прокопием народа сабир- угор и, во-вторых, на свидетельство Константина Багря­нородного¹⁸⁹ о том, что часть мадьяров во времена пребы­вания в Лебедии носила имя “саварты-асфал ы“¹⁹⁰.

Гипотезу С.К. Патканова развил В.Н. Чернецов. Вслед за своими предшественниками, он связывал рас­сматриваемый этноним с именем гуннского племени са- биров (себеров или сабир-угров)¹⁹¹. Он указал на сходство названий аборигенного населения Севера Евразии: сир- ти, или сирти-та, и сибер-та, близкого к этнониму сипыр. Таким образом, по мнению Чернецова, слово сирти, точнее сииртя (нен. сихиртя), следует рассмат­ривать как состоящее их двух компонентов, первый из которых является лишь переогласовкой этнонима сибир¹⁹².

Следует, однако, отметить, что несколько ранее Д. Немет высказался в пользу тюркского происхождения гуннов-сабиров¹⁹³.

Впоследствии об$ точки зрения нашли себе сторон­ников. Угорским по происхождению племенем считали гуннов-Сабиров Л.Н. Гумилев¹⁹⁴, З.Я. Бояршинова¹⁹⁵, И. Бенцинг¹ , М.И. Артамонов¹⁹⁷, А.В. Гадло¹ , З.П. Со­колова¹⁹⁹ и др. Из авторов, которые занимались про­исхождением урало-поволжских народов, противополож­ную точку зрения активно отстаивал В.Ф. Каховский²⁰⁰. Он выступил против отождествления савиров с запад­носибирскими сибирами. Савиров он считал племенами тюркского происхождения. Один из основных его аргу­ментов заключался в том, что по своему культурному облику, жизненному укладу сувар (савиры) были связа­ны с кочевым скотоводством, “следов же лесного образа жизни, которые должны были сохраниться у сувар, если бы они были выходцами из лесной области Западной Сибири, мы не находим**²⁰¹.

Думается все-таки, что столь категоричное суждение едва ли соответствует действительности. Так, Агафий, описывая походный лагерь савиров, упоминает об их жилищах, построенных из кольев и шкур, а также об укреплениях из кольев²⁰², что, видимо, свидетельствует больше о традициях лесного образа жизни²⁰³.

Проблема соответствия западносибирских сибиров са- вирам (сувар) средневековых источников представляет для нас не только отвлеченный интерес. Дело в том, что начиная с работ В.Н. Чернецова оформилась концепция двухкомпонентного состава обских угров. Последние, по его мнению, образовались в результате смешения и язы­ковой ассимиляции скотоводами-уграми (савирами) се­верного охотничье-рыболовческого населения. В.Н. Чер­нецов, как и принявший его позицию Э. Мольнар, пола­гали, что преимущественной областью расселения коче­вых угорских племен в I тыс. до н.э. были ишимские и барабинские лесостепи, на основании чего Э. Мольнар объяснил некоторые этнографические параллели в куль­туре барабинских татар и обских угров. Он отождеств­лял с этой территорией место действия из рассказа Геро­дота (V в. до н.э.) о племени иирков, которые, по Геродо­ту, занимались охотой на конях²⁰⁵. Не относится ли к тому далекому времени начало формирования конной облавной охоты на волков и лисиц? Во всяком случае, названные авторы считали возможным присутствие в Ба- рабе кочевых угорских племен, среди которых наиболь­шую известность приобрели савиры.

Двухкомпонентность этноса обские угры в настоящее время никем из исследователей не оспаривается²⁰⁶. Со­гласно последним изысканиям археологов и лингвистов²⁰⁷, праугорские группы в конце эпохи бронзы локализи­ровались в лесостепных районах Западной Сибири, или, точнее, на границе лесостепи и южной оконечности леса, ибо только здесь могла сформироваться общая для всех угров терминология.

И. Фодор присоединяется к тем ученым, которые по­лагают, что северная часть ареала андроновской культу­ры, занимавшего обширные пространства и заселенного многочисленными народами, может рассматриваться в качестве материального субстрата древних угров²⁰⁸. Уста­новление на исходе эпохи бронзы теплого и сухого кли­мата вызвало глубокие изменения в угорском хозяйстве. В результате подвижки географических зон бывшие оби­татели лесостепей оказались в аридных низменных до­линах, местами почти пустынных. В этих новых условиях праугры не могли продолжать развивать свое комплекс­ное земледельческо-скотоводческое хозяйство. Пред ними открывалось два пути: продвигаться в подходящую для комплексного хозяйства зону, мигрируя в более северный пояс, либо адаптироваться к возникшим условиям и пре­вратиться в кочевников-скотоводов. По мнению венгер­ских авторов, предки обских угров приняли первое ре­шение, ранние мадьяры — второе. Разделение праугров относят к первой половине I тыс. до н.э.²⁰⁹

Впоследствии с выдвинувшейся на Нижнюю Обь час­тью угров произошла еще одна весьма важная метамор­фоза. В эпоху железа территория их обитания стала областью влажного и холодного климата, так что кли­матические зоны вновь сдвинулись к югу. Земледельче­ско-скотоводческое хозяйство не могло развиваться по- старому и заменялось на присваивающее, более приспо­собленное к новым биогеографическим условиям. Данное обстоятельство способствовало смешению пришлого и ме­стного, тоже в общем-то уральского, населения²¹⁰.

Нам представляется, что нет ничего невозможного в идее присутствия в составе барабинских татар наряду с древним, аборигенным уральским населением и угорского компонента, представленного этнонимом сибир. Бараба, по-видимому, не являлась зоной распада праугорских племен, ибо здесь не был зафиксирован этнический тер­мин маджар, мадьяр, столь характерный для Северного Казахстана и Прииртышья. Несмотря на изменчивость климата, разнообразие географических условий в Барабе, видимо, позволяло сочетать как присваивающие так и производящие виды хозяйства. Данное обстоятельство, возможно, способствовало сосуществованию двух различ­ных группировок уральского населения: охотничье-рыбо- ловческих групп, представленных группой пулмух, и земледельческо-скотоводческих, представленных группой сибир.

Торна (турна)

Кроме тугума торна-турна (“журавль⁴⁴), в Барабе за­фиксировано еще несколько элементов, содержащих сходные этнические термины. Сюда следует отнести во­лостное имя Теренья (Таранэ) и соответствующий род Терене²¹¹. Сходный элемент, видимо, содержится в тугум- ном термине тереспай (тареспай). В материалах, кото­рые отложились в МАЭ ОмГУ, имеется весьма любопыт­ная народная этимологизация гидронима Тормакуль — “журавлиное озеро“. В ряде мест Барабы существует запрет на убийство журавлей. Аналогичный запрет суще­ствовал почти на всем Заболотье. Характерно, что у Заболотных татар был зафиксирован тохум торна (жу­равль)²¹².

Аналогичные этнические элементы присутствуют в этнонимике многих уральских и испытавших уральское (угорское) влияние народов. У коми-зырян был известен “журавлиный⁴⁴ род mypir¹³. Этнические группы тари и dam отмечены у манси и венгров. По всей видимости, к данному этнонимическому пласту следует отнести и баш­кирский род тырнаклы. Последнее подтверждается, в частности, тем, что во многих башкирских ьиежере Тыр­наклы, как легендарный основатель соответствующего рода, признан потомком “Иштяка — башкирского ха­на“²¹⁴. С определенной долей вероятности можно предпо­ложить участие угорского компонента в формировании узбекской группы конгратов-тартулы²¹⁵. В данной связи любопытно, что один из полуостровов на Аральском море называется Кок-тырнак.

Потомками угроязычного населения являются члены башкирского племени терсяк, которое обитало в XVI — начале XVII в. в верховьях реки Чусовой. Угорская при­рода этого племени подтверждается преданиями о том, что они были потомками черемисов, а также выводами исследователей, которые этнонимы с основой тур, тор, тер (в том числе терсяк) возводят к коми-зырянскому тури, мансийскому тара, венгерскому dam — “жу- равль“²¹⁶.

В связи с широким распространением указанных эт­нических терминов следует, как нам кажется, обратить самое пристальное внимание на Этническое подразде­ление Торна (Т-р-на) в составе хазар, не получившее пока удовлетворительного объяснения.

Необходимо подчеркнуть важную роль журавля в культе и культовой практике обских угров. Журавль был персонажем обско-угорского фольклора, считался пред­ком фратрии Мось. Изображения журавля в качестве тамги бытовали у хантов Малой Сосьвы и правобережья Оби²¹⁸. По данным С.К. Патканова, остяцкие былины исполнялись под аккомпанемент специальных музыкаль­ных инструментов типа арфы в виде лебедя или журавля (mopon-jyx)²¹⁹. З.П. Соколова установила ритуальную природу данного инструмента, который выступал зача­стую в качестве аксессуара медвежьего праздника фрат­рии Мось²²⁰. Вполне возможно, что отголоски древнего культа журавля отразились в образе хантыйского злого божества “тарн“ (таран, тарын)¹²¹.

Таким образом, барабинские этнические элементы тары, торна, тереспай имеют широкие аналогии в эт­нонимике различных этнических групп. Установлено, что эти элементы связаны, с одной стороны, с культом жу­равля, с другой — с обско-угорской фратрией Мось.

♦ ♦

*

Итак, изложенное позволяет констатировать слож­ный, двухкомпонентный состав уральской субстратной составляющей барабинцев. С одной стороны, в его фор­мировании приняли участие аборигенные уральские эле­менты, с другой — древнеугорские группы, следы кото­рых отражены в барабинских этнонимах сибир (шапер) и торна.

Такое широкое толкование уральского субстрата на­ходит частичное подтверждение в исследованиях, прове­денных представителями смежных отраслей знания. Осо­бенно показательны отнесение барабинцев к уральскому антропологическому типу²²² и выделение в языке бара­бинских татар грамматических структур, общих для тюрк­ских, угро-самодийских и даже енисейских языков²²³.

К сожалению, фрагментарность материала не позво­ляет подробно рассмотреть характер взаимодействия ос­новных элементов, которые составили уральский субст­рат, а также уточнить абсолютную хронологию этих про­цессов. Отдельные элементы уральского культурного комплекса, сформировавшиеся еще, видимо, в эпоху ран­ней бронзы (а может быть и раньше), доживают не только до позднего средневековья (шатровые полузем­лянки), но и до этнографической современности (рыбо- ловческий комплекс). С определенной долей вероятности можно утверждать, что формирование уральского комп­лекса в целом завершилось к концу эпохи бронзы — началу эпохи железа, когда происходило интенсивное смешение аборигенных уральских групп и пришлых угорских этнических элементов.

Показательно, что в этот же период в лесостепной полосе Западной Сибири отмечаются первые элементы “лесного“ южносибирского комплекса. По-видимому, уже с первой половины I тыс. н.э. Бараба входит в сферу взаимодействия уральского и южносибирского “лесного" комплексов. Начался длительный и чрезвычайно интерес­ный процесс формирования второго основного компонен­та барабинцев — “лесного" южносибирского. Но об этом речь пойдет во второй главе.

Глава 2

ПРОБЛЕМА ЮЖНОСИБИРСКОГО
ЛЕСНОГО КОМПОНЕНТА
В ЭТНОГЕНЕЗЕ БАРАБИНСКИХ ТАТАР

Как уже сказано, отдельные признаки лесного юж­носибирского комплекса прослеживаются в Барабе еще в первые века нашей эры. По мнению В.И. Молодина, ар­хеологические памятники этого периода относятся к спе- рановскому этапу потчевашской культуры и датируются III—V вв. н.э. Для населения, оставившего эти памят­ники, было характерно многоотраслевое хозяйство при ведущей роли охоты и рыболовства наряду с достаточно развитым коневодством . Такой тип хозяйства является характерным признаком культурной модели “лесных" южносибирских этносов². Разумеется, в рассматриваемый период налицо были лишь некоторые детали лесного комплекса, которые, по-видимому, сосуществовали, а возможно, и органически переплетались с уральским культурным комплексом.

Основной период формирования южносибирского ком­понента барабинских татар приходится на древнетюрк­ское время и на начало II тыс. н.э. С VIII в., в результате возникшей на юге Сибири крайне нестабильной этно­политической обстановки (падение Древнетюркского и образование Уйгурского каганатов), начинается масси­рованное проникновение новых групп населения в Ба- рабинскую лесостепь. В археологических памятниках этого периода появляются вещи, типичные для древне­тюркского скотоводческо-кочевнического культурного комплекса: поясные наборы с орнаментацией, детали конской упряжи, сабля и т.д.³ Но ход этногенетического процесса определяют не вещи, а люди, обладающие эт­ническим самосознанием. Поэтому вопрос об этнокуль­турной принадлежности мигрантов можно рассматривать лишь после анализа этнического состава барабинских татар.

1. ЮЖНОСИБИРСКИЕ ЭТНИЧЕСКИЕ ЭЛЕМЕНТЫ
   В СОСТАВЕ БАРАБИНСКИХ ТАТАР

Исследование происхождения южносибирских этни­ческих групп в составе барабинцев показало, что фор­мирование “лесного“ комплекса происходило, в основ­ном, вследствие проникновения на территорию Централь­ного Обь-Иртышья охотничье-скотоводческих племен, которое имело место в конце I — начале II тыс. н.э. Этнолингвистический состав мигрантов был весьма слож­ным и включал в себя тюркские, южносамодийские, ке- тоязычные, а с X в. и раннемонгольские группы насе­ления⁴.

Тюркские этнические элементы
в составе барабинских татар

Взаимодействие местного уральского и пришлого тюр­коязычного населения выразилось в появлении в этно- нимической номенклатуре барабинцев терминов ялан (йылан) и Ту ну с.

Тугум ялан (йылан) — “змея“ — зафиксирован в составе любейско-тунусской эндогамной группы⁵. Этот термин и его интерпретация находят полную аналогию в этническом составе башкир. Одна из крупных племенных группировок башкирского народа именовалась елан со значением “змея“. Расселялись башкиры-еланцы в ни­зовьях реки Белой и территориально входили в состав нижнебельских башкир⁶. Этнокультурный комплекс йы­лан выделен Г.И. Пелих в составе нарымских селькупов. Судя по материалам фольклора, для этого комплекса, в числе других признаков, были характерны глубокие групповые захоронения с двухъярусным дном вместе с конем и шатровая полуземлянка в качестве жилища. Рассматриваемый фольклорный цикл увязывается с быто­вавшим в шорской мифологии образом “илана“ — великана-змея⁷.

Два мнения о происхождении еланцев (йыланов), вы­сказанных Р.Г. Кузеевым и Г.И. Пелих, схожи в одном: оба автора помещают прародину данного народа в Саяно- Алтайский регион. При этом Р.Г. Кузеев обращает внимание на давние этногенетические связи еланцев с кыпчаками, а Г.И. Пелих рассматривает комплекс йылан как остаток древней скотоводческой культуры, близкой к тагаро-динлинскому кругу⁸.

В последнее время поиску этнических корней цент­ральноазиатского “народа змей“ уделил большое вни­мание С.М. Ахинжанов. По его мнению, “народом змей“ были кимаки. Последние первоначально расселялись в северо-восточной Монголии и имели самоназвание каи. В IX в. в верховьях Иртыша киамки получают от окружаю­щего их тюркского населения название уран, которое являлось отымитативным заменителем тюркского йылан, джелян — “змея“. Последнее слово, по Ахинжанову, не употреблялось ввиду магического запрета на название имени родоплеменного тотема (в данном случае змеи)⁹.

Локализация, произведенная Г.И. Пелих и Р.Г. Кузе­евым (Саяно-Алтай), оправдана наличием на Алтае на­горья и реки Жилян (Зиланчик — по старым русским источникам), которые в переводе с тюркского означают соответственно Змеиная гора и Змеиная река¹⁰. Согласно “Юаныпи“, первоначальным регионом обитания кыпча- ков являлась область Чжелань-Чуань¹¹, которую Г.Е. Грумм-Гржимайло отождествлял с нагорьем Жилян. Последняя точка зрения нашла поддержку и в более поздних работах на эту тему¹².

По-видимому, первое упоминание о предках йыланов в исторических источниках следует связывать с телеским племенем Чжилэ, которое в суйское время обитало на Алтае. Бесспорно упоминание народа змей в “Юаныыи“. В географическом разделе этого сочинения упомянут ок­руг Илань-Чжоу, причем термин выводится от тюркского слова “илан“ — змея¹³. Местоположение данной мест­ности точно не указано¹⁴, однако то, что она, наряду с Усы и Ханьхэна, показана в тесной связи со страной кыргызов¹⁵, позволяет приблизительно локализовать ее в бассейне Среднего Енисея. Нелишне упомянуть, что еще раньше были известны находившиеся в относительной близости города План Чжеу и Гень Чжеу, которые, как видно из названия Гень (Кэм-Енисей). также распола­гались в пределах искомой территории¹⁶. В хронике ди­настии Цзинь (Цзинь-го Чжи) упоминается царство Чже- лань, в обитателях которого, вероятно, следует видеть тех же йыланов¹⁷. По всем данным, царство Чжелань располагалось в пределах Саяно-Алтайского нагорья.

Таким образом, предки йыланов фигурируют на Алтае предположительно с суйского времени, а в районе верх­них притоков Оби и на Среднем Енисее в цзиньскую и монгольскую (Юань) эпохи.

Вкратце этапы этнокультурной истории “народа змей“ (йыланов) могут быть сведены к следующему.

В первые века нашей эры они обитали на Северном Алтае и в верховьях Оби. Попав в орбиту политического влияния каганатов, алтайские йыланы, видимо, частью растворились в массе кочевников, частью совместно с кыпчаками продвинулись на север. Можно предположить, что эта группа приняла участие в развитии верхнеобской культуры. Роль кыпчаков в формировании этой культуры уже получила освещение в литературе¹⁸.

Начало II тыс. н.э. было периодом наивысшей ак­тивности йыланов. Вероятно, с их участием происходило формирование памятников этого периода на Верхней Оби¹⁹. Подхваченные кыпчакским потоком, йыланы выш­ли в Восточную Европу. Согласно сообщению армянского автора Матвея Одесского, в 499 г. армянской эры (1050 г. н.э.) “народ змей“ (отц) разгромил “светловолосых**

сг.е. кыпчаков), а те разбили у зов и печенегов, после чего они все вместе, заключив союз, выступили против ромеев²⁰.

Следы народа “змей“ в южнорусских степях отра­зились в названии г. Змиева, который в XII в. был поло­вецким становищем. По мнению С.А. Плетневой, «на­звание города от слова “змея“ связывает его с половцами- кипчаками, которые еще на Алтае в VII в. жили в долине Чжелян-Джелян — змея». Отмечено также, что упомя­нутый в некоторых рукописях половецкий стан Чешуев (Шарукан) связан своим названием с тотемным живот­ным — змеей²¹.

Экспансия йыланов на север, в Западную Сибирь, началась с ассимиляции и истребления окружающего са­модийского и енисейскоязычного населения. Согласно на­родному преданию, записанному уже в начале XVIII в. у аринцев, их название происходит от слова ар, ара — шершень, пчела. Так их называли за многочисленность и могущество. Но однажды на их землю нашло бесчислен­ное количество змей с человеческими головами, бле­стевшими, как солнце. Пришельцы победили аринцев; многие из них погибли, остальные покинули свои земли²². Аналогичное предание зафиксировано Г.И. Унферцагтом у чулымских тюрков²³. Дальнейший путь йыланов проле­гал в лесостепные и таежные районы Западной Сибири. В Барабе еще совсем недавно жили их потомки, а в Нарым- ской тайге о них сохранились лишь легенды.

Но вернемся к йыланам, оставшимся на Енисее и Оби. В 1293 г. монгольские войска под руководством Тутухи вошли в область расселения йыланов в Южной Сибири и образовали там округ Илань-Чжоу. Сообщая об этом событии, “Юаныпи“ как бы специально подчеркивает этнические различия населения, проживавшего в бассей­не Среднего и Верхнего Енисея: “(Армия Тутухи) полно­стью овладела всем народом из пяти племен⁴. Известны и эти пять племен. Они некоторое время занимали ад­министративные округа: Киргыз, Усы, Ханьхэна (Капка- нас), Кянь, Илань. То, что эти группы расселялись на Саянах и на Среднем. Енисее, можно считать доказан­ным²⁵.

Наконец, в атласе С.Ремезова (1701 г.) в интересую­щем нас регионе обнаруживается так называемая алан- :анская (alan) ясашная волость, помещенная на один из тритоков Енисея. Несколько восточнее показаны кочевья келтых мунгалов, а далее р. Ус (ще расселялись усы ситайских источников. — А.С.) и территория “немир­ных“ байкотовцев. На западе от алансанской волости последовательно размещены Мингацкая, Бороницкая и Саянская немирные земли²⁶. В этом окружении на протя­жении тысячелетия развивалась самобытная культура тюркоязычных йыланов, известных в разных источниках под именем “народ змей“.

В ряде работ мы поддержали высказанное в литерату­ре мнение о тесной исторической связи и, возможно, тождестве йыланов со знаменитыми алатами, или, как их называли средневековые китайские источники, бома²¹. Теперь даем более развернутую аргументацию этого по­ложения.

Проблема происхождения и этнической истории ала- тов занимает особое место в центральноазиатской ме­диевистике²⁸. Интерес к проблеме усилился после того, как Г.Е. Грумм-Гржимайло высказал мнение о принад­лежности алатов к группе динлинских племен²⁹. С тех пор материалы об алатах традиционно используются для

ял

решения динлинского вопроса .

Результаты проведенных историко-лингвистических исследований могут быть сведены к следующему.

1. Тюркское выражение алат (алаат) — пегий конь“ являлось наименованием определенной этнической общ­ности, которая обозначена в раннесредневековых ки­тайских источниках описательным термином бома (ва­рианты: гюньма, бице и др.). Выражение бома (“пегий конь“) было калькой соответствующего тюркского эт­нонима (алат). Искаженные формы этнонима алат — хэла, олочи, элочжи — употреблялись в китайских ис­точниках как синонимы термина бома.

2. Подробные сведения об алатах содержатся в арабо­персидской историографии монгольской эпохи. В источ­никах этого времени алаты выступают под именем ала, а страна их обитания носит название Алакчин.
3. Формирование алатов происходило в районах к се­веру от средневекового Тибета (первая половина I тыс. н.э.), откуда часть алатов переселилась в Сибирь, вероят­но в связи с образованием Древнетюркского каганата (VI в. н.э.).

Таким образом, источники дают редкую (примени­тельно к народам Центральной Азии) возможность про­следить историю рассматриваемого народа на протяжении почти тысячелетнего периода его жизни.

Наиболее сложным вопросом остается вопрос об эт­нической локализации алатов в сибирский период их истории. Разные авторы помещали этот народ на самых

 

разных территориях: от Приморья до Причулымья³¹. Так, Д.Г. Савинов разделил сибирский период истории алатов на два этапа. На первом этапе, по его мнению, алаты пребывали в северо-западном Прибайкалье (вторая половина I — начало II тыс. н.э.), на втором они рассе­лялись с базовой территории, северо-западного Прибай­калья, в различных направлениях, но главным образом в

якутов, приняв основное

Обратимся к письменным источникам. В китайской историографической литературе сообщается, что бома (алаты) расселялись на север от туцзюэ (древних тюр­ков), неподалеку от Северного моря. Часть алатов жила в горах, поросших хвойным лесом. Алаты описываются как охотники и рыболовы: они “любят рыбную ловлю. Про­мышляют рыбу, оленя, выдру, соболя... Мясо идет в пищу, а их шкура на одежду“. Одновременно сказано, что у алатов было развито пашенное земледелие и коне­водство, причем на лошадях “верхом не ездили ... а пользовались молоком“. Специально обращается внима­ние на использование алатами керамической и берестя­ной посуды. Кратко, но выразительно описано жилище алатов “...складывают деревья на манер колодезного сру­ба, делают берестяную крышу и используют под жилье“. Отметив у бома большое количество лошадей пестрой масти, разные авторы подчеркнули, что бома не раз­водили ни быков, ни баранов, ни другого домашнего скота. Они часто воевали с кыргызами, а следовательно, жили с ними по соседству³³.

Дополнительную информацию об алатах содержат арабо-персидские источники. В сочинении Рашид-ад-Ди- на “Сборник летописей⁴⁴ область Алакчин упоминается в разделе о татарах: “Та река [Анкара] находится вблизи города по имени Кикас и в том месте, где она и река Кэм (Енисей. — А.С.) сливаются вместе. Город тот принад­лежит к области киргизов (енисейских. — А.С.). Утверж­дают, что эта река [Анкара] (Ангара. — А.С.) течет в одну область, по соседству с которой находится море. Повсюду там серебро. Имена этой области: Алафхин (Алакчин. — А.С.), Адутан, Мангу и Балаурнан... Гово­рят, что лошади их ... все пегие [ала] ... все инструменты и посуда ... из серебра⁴⁴³⁴. Абуль-Гази (XVII в.), опираясь на более ранние источники, добавляет к изложенному следующее: “Довольно многие роды их (татар. — А.С.) жили на берегах реки Айкара-муран (Ангары. — А.С.). Айкара-муран протекает посреди Киргизских владений,
принимает в себя много рек и делается большой рекою, и, протекая далее, вливается в море. При устье реки, на берегу моря стоит большой город... Этот город они назы­вают Алакчин“³⁵.

Приведенные цитаты вызывают некоторые вопросы. Если речь действительно идет об Ангаре, то почему, согласно Абуль-Гази (или авторам тех источников, кото­рыми он пользовался) эта река протекает посреди вла­дений енисейских кыргызов? Указанное противоречие за­ставляет вспомнить о той, отмеченной Д.Г. Савиновым, географической ошибке, что была свойственна как ки­тайским хронистам, так и арабо-персидским авторам. И те, и другие полагали, что Енисей является притоком Ангары . Но отсюда следует, что в источниках эти реки могли быть просто перепутаны. Именно поэтому Абуль- Гази писал, что Ангара протекает “посреди киргизских владений⁴⁴, имея, очевидно, в виду не Ангару, а Енисей. Здесь, на Енисее, расселялся народ ала и находился знаменитый город Алакчин. Данное обстоятельство от­метил Н.А. Аристов, который считал упомянутую у Абуль-Гази реку Анкара-муран Енисеем³⁷.

Продолжим рассмотрение источников. По сообщению Абуль-Гази, монголы, привлеченные слухами о богатстве Алакчина, посылают туда отряд в тысячу воинов под руководством трех бэгов. Однако из экспедиции вер­нулись только три сотни, поведав, что остальные погибли: “Воздух там убийственно зноен, а потому люди наши погибли⁴⁴³⁸. Эта версия дошла до европейского путешест­венника Джиованни дель Плано Каприни, который изла­гает ее более подробно. Согласно его рассказу, жители города, который попытались захватить монголы, живут в земле, под горами. Монгольские войска потеряли своих людей потому, что они не могли выдержать “шума солн­ца⁴⁴ (!). А “на вопрос, почему люди ... живут под землею, ... сказали, что в одно время года, когда восходит солнце, бывал столь сильный шум, что люди никоим образом не могли выдержать, как выше сказано о Татарах (монго­лах. — АС.); мало того, они даже били тогда в бубны, тимпаны и другие инструменты, чтобы не слышать этого шума...⁴⁴³⁹.

Аналогичные сведения приведены в русском источ­нике XIV—XV вв.: “Вверх тоя же рекы великия Оби есть люди ходят попод землею иною рекою день до нощь, с огни. И выходят на озеро. И над тем озером свет пречю- ден. И град велик... И кто поедет к граду тому и тогда слышити шюм велик в граде том... Но в всяких дворех ясти и пити всего много и товару всякого. Кому что надобе...**⁴⁰.

Даже беглое рассмотрение отдельных деталей текста русского памятника: живущие “попод землею⁴* люди, “свет пречюден“ и “град велик“, “ином велик“ и пр. — не оставляет сомнения в том, что речь идет о той же стране и том же народе, что описаны Абуль-Гази и Плано Каприни. Но русский автор, который, как видно, имел информацию из первых рук, указал и точное располо­жение этой страны: “вверх тоя ж рекы великия Оби“.

Кстати, сообщения о “солнечном месте“ в Сибири издавна проникали в русскую литературу. Уже в “По­вести временных лет“ (под 1096 г.), автор, комментируя известный пассаж Гуряты Роговича о “югре“, указывает: «... Си суть людье заклепении Александром, Македонь- скым царемъ, яко же сказаеть о них Мефодий Пата- рийский, глаголя: “Александръ, царь Македоньскый, взы- де на восточные страны до моря, наричемое Солнче мес­то, и видь ту человъкы нечистыя от племени Афетова...» и т.д.⁴¹

Суммируя все источники, приходим к выводу, что страна алатов и город Алакчин находились в северных пределах кыргызского государства, занимая междуречье Верхней Оби и Среднего Енисея. Аналогичная точка зрения высказана и в работах авторитетных исследовате­лей истории енисейских кыргызов⁴.

Может сложиться впечатление, что данной точке зре­ния противоречат упоминания о загадочном море (озере), связываемые с местоположением земли алатов. Одни ис­следователи склонны были видеть в этом море Байкал, другие — Косогол, третьи — место слияния Ангары и Енисея, четвертые — даже Северный Ледовитый Океан (что фантастично со всех точек зрения). Нам представля­ется, что решение проблемы может быть найдено с уче­том жанра цитированных выше источников. Совершенно очевидно, что перед нами не строгие историко-геогра­фические исследования, а средневековые легенды, при­чудливо сочетающие в себе элементы правды и вымысла. Вероятно, представления о Северном море, находящемся на самом краю земли, перешли в средневековую литера­туру из древней индо-иранской мифологии, ще образ моря (океана) на Крайнем Севере занимает одно из цент­ральных мест⁴³. Северное море в наших источниках — это, видимо, мифологическая реплика, за которой не стояло никакого реального содержания. Поиски Северного моря

 

не могут увенчаться успехом, ибо такого моря в районе расселения алатов не существовало.

Наша догадка может быть отчасти подтверждена ис­точником, который, кажется, никогда не привлекался для решения проблемы этнической локализации алатов. Речь идет о поэме великого Низами Гянджеви “Искендер-на- ме“ (XII—XIII вв. н.э.). Герой поэмы Искендер заверша­ет свой долгий путь открытием чудесного города Солнца, где царит изобилие и справедливость, нет вражды и насилия⁴⁴. Перед нами типичное для средневековой му­сульманской литературы описание расположенного дале­ко на севере города блаженных, заимствованное из индо­иранской мифологии. Однако Низами дает точную ло­кализацию чудесного города. Последний помещен поэтом в страну Хирхыз (государство енисейских кыргызов. — А С.)⁴⁵. Не исключено, что до Низами дошли легендарные сведения о богатом городе Алакчин, расположенном в пределах кыргызского государства. Эти сведения легли в основу “утопии" великого мыслителя.

Итак, по свидетельству разных источников, на одной территории (Средний Енисей, Верхняя Обь, север кыр­гызского государства) в разное время расселялись две этнические общности — алатов и йыланов. Мысль о тождестве этих двух групп принадлежала Г.И. Пелих, которая основывалась на фонетическом сходстве указан­ных этнонимов⁴⁶. Приведенные выше материалы дают дополнительную аргументацию в пользу этой точки зре­ния.

Следует отметить, что термины “йылан" и “алат“ (бома) никогда не упоминались вместе в источниках одной хронологической или территориальной группы. В то же время и йыланы (чжилэ) и алаты в разное время принадлежали к одной динлин-телеской историко-куль­турной общности. Наличие двух этнонимов у одного эт­носа не должно вызывать удивления: известно, что в Центральной Азии это — весьма распространенное яв­ление⁴⁷. В нашем случае этнонимической “путанице" могла способствовать семантическая близость выражений “пегий, пестрый" и “змея" в ряде тюркских языков. Изве­стно, что один из тувинских онгонов — “пестрый" — являлся табуированным наименованием змеи⁴⁸.

Подтверждением выдвинутого предположения о тож­дестве алатов и йыланов может служить очень старый китайский источник, составленный еще до I в. до н.э. — “Каталог гор и морей" (“Шань хай цзин"). В разделе о северных землях внутри морей есть следующее сооб­щение: "... Царство, Дарованное собаке, называется [еще] царством собачьих жунов (Собак-воинов). [Его] жители похожи на собак. Там женщина совершает жерт­воприношение, преклонив колено, подносит [вино ] и еду. Там белые кони в яблоках (Вэнь ма) с красной гривой, с красными глазами как золото (хуанцзинь). Называются цзилян"⁴⁹.

В отрывке, который повествует о досибирском периоде этнической истории йыланов, наряду с упоминанием о конях (Вэньма) имеется и подлинный этноним группы, весьма напоминающий тюркское слово иланъ — “змея".

Таким образом, хронологические, территориальные и лингвистические соответствия свидетельствуют, что под наименованиями йылан и алат была известна одна и та же этническая группа. Культура алатов-йыланов в том виде, в каком она описана в источниках, является эта­лонной для определения лесного южносибирского охот- ничье-коневодческого культурного комплекса⁵⁰. Ареал распространения части “лесных" народов средневековья нашел отражение в материалах верхнеобской (одинцов­ской) культуры. На переходном этапе верхнеобской куль­туры (по периодизации М.П. Грязнова) население за­нималось охотой и коневодством, причем специально от­мечается отсутствие прямых указаний на использование коня для верховой езды. Широкое применение нашла в быту береста, в том числе и для строительства жилых сооружений. Совершенно аналогичная хозяйственно­культурная модель была характерна для бома-алатов (см. описание в китайских источниках).

С тюркской средой связана этническая группа Тунус. Этноним Тунус в русских исторических актах появился в форме волостного наименования. В источниках данная волость была известна под двумя названиями: Тунус и Чангула. Согласно Г.Ф. Миллеру, последнее наимено­вание восходит к имени мурзы Чангула, владения кото­рого с центром в городке Тунус граничили с волостями Саргач, Урус, Токуз и Супра⁵¹. В ясачных документах название волости выступает в различных фонетических вариантах: Тунус, Чунус, Чунгус, Тунгус и т.д.⁵²

Приведенный перечень свидетельствует, что Тунус и Чангула — это один и тот же термин, представленный в двух разных фонетических вариантах. В ряде специаль­ных работ установлено, что окончание -гула в слове Чангула — селькупского происхождения (гула по-сель­купски “человек")⁵³. Это окончание было ассоциировано к раннему тюркскому термину Тунус / Тунгус / Чунгус в позднем средневековье, что, конечно, отражало опреде­ленные этногенетические процессы, суть которых будет рассмотрена в 3-й главе. В русской документации тер­мины Тунус и Чангула значились как равнозначные. Это объясняется этнической ситуацией конца XVI—XVII вв., которая характеризовалась активным тюрко-самодийским взаимодействием.

Тюркский термин Тунус / Чунгус отражен в этниче­ском составе барабинцев в форме тугумного термина чунгур и фамилии Тогусовы, которую информаторы счи­тают одной из самых старых. Последнее подтверждается тем, что эта фамилия (Толусовы) зафиксирована в Тар­ском уезде по крайней мере с начала XVIII в.⁵⁴

Изложенное позволяет рассматривать термин Тунус (Чангула) в качестве этнонима. Исторические аналогии этнониму Тунус находятся в волостном наименовании Токуз. В прошлом волость Токуз располагалась на местах расселения тобольских татар. Оба этнонима соответству­ют сеоку Тогус в составе алтайских тубаларов и ряду родственных подразделений в составе других этносов: башкир, туркмен, киргизов, каракалпаков, тувинцев. Опираясь на лингвистическую аргументацию Н.А. Бас­какова⁵⁵, Л.П. Потапов связывал наименование сеока тубаларов с токуз-огузами, под которыми в тюркских источниках VII—VIII вв. понималась часть племен те­ле⁵⁶.

Однако установление родства того или иного элемента с древнеогузской средой, по существу, решение лишь части проблемы. Дело в том, что «Токуз-огуз относится к категории кочующих этнонимов, это своего рода этно­ним-титул, не имеющий постоянного “места⁴*»⁵⁷. Об­ширные конфедерации типа теле, токуз-огуз и т.д. включали в свой состав самые разнообразные в культур­ном и этническом смысле этносы, порой весьма мало схожие друг с другом⁵⁸. Разумеется, эта этническая спе­цифика подвергалась нивелировке, сглаживалась, однако не до такой степени, чтобы исчезла всякая дифферен­циация. После распада союза отпочковавшиеся этносы, приняв имя, общее для всего объединения, подчас пере­носили его в иную культурную среду⁵⁹.

Такими “осколками⁴⁴ былых крупных этнокультурных общностей, вероятно, были упомянутые в “Сокровенном сказании⁴⁴ лесные народы. По мнению Л.Н. Гумилева, покоренные в 1207 г. в результате похода Джучи лесные телесы являлись потомками знаменитых тюркютов (тю- рок-тупо), которые создали и возглавляли древнетюрк­ские каганаты⁶⁰. Аналогично, по-видимому, упомянутый в “Сокровенном сказании" “лесной" народ Тухас⁶¹ своим происхождением был связан с токуз-огузской средой.

В данном контексте становится понятной историчес­кая связь тогасов и байчжигитов, предки которых — бачжиги также названы в “Сокровенном сказании" среди лесных народов⁶². Любопытно, что тамга тогасов-байч- жигитов в составе кара-кирейского подразделения каза­хов — круг — аналогична барабинским тамгам⁶³. Кроме того, согласно генеалогической легенде барабинских та­тар, Тунис, один из сыновей старца Барама и основатель одноименной волости, был “сыном охоты" и занял земли с удобными охотничьими угодьями⁶⁴.

Изложенное свидетельствует в пользу возможной ис­торической связи между родоплеменным подразделением барабинских татар Тунус и народом Тухас “Сокровенно­го сказания". Видимо, после распада огузской конфеде­рации этническая группа под именем, общим для всего объединения, осела на Саяно-Алтае. Здесь активно проте­кали процессы смешения различных этнических групп, в частности Токуз (Тухас) и Бачжиги, что обусловило ,в дальнейшем их интеграцию. Одновременно, вытесненная какой-то новой этнической волной, группа лесных наро­дов мигрировала в район Обь-Иртышья, заняв удобные для охотничье-скотоводческого хозяйства территории.

На древнюю генетическую связь предков барабинцев с огузской средой указывают и другие элементы этничес­кой структуры Барабы. В составе любейско-тунусской эндогамной группы был зафиксирован этноним кумай, которому местными жителями не было найдено удовлет­ворительного объяснения⁶⁵. Аналогичный этнический тер­мин, Комый, сохранился в качестве рода и шести родовых подразделений башкир-айлинцев. Этот этноним, по мнению Р.Г. Кузеева, происходит от имени Кумы — согласно Абуль-Гази — одного из внуков Огуз-хана⁶⁶. Кроме того, целый ряд башкирских родоплеменных под­разделений имеет, согласно Кузееву, огузо-кыпчакскую этническую природу. Одно из них, квсвк (щенок), в составе айлинцев, исторически связанное с родом коджук (щенок), который входил в состав туркмен-йомутов⁶⁷, находит себе аналогию в тугумном термине кучук (ще­нок), зафиксированном у барабинцев. Примечательно, ЧТО в айлинскую группу башкир входил и род тугыз, родственный барабинскому тунус (тунгус).

Южносамодийские этнические элементы
в составе барабинских татар

Приток южносамодийского населения отразился в по­явлении у барабинских татар этнонимов эчау и сой.

Название тугума — эчау (кишка, внутренности) легко ассоциируется с родовым подразделением ись (желудок), которое было зафиксировано у якутов⁶⁸. Близкий по зву­чанию термин, юсь, обозначал один из сеоков тубала- ров⁶⁹. Роды юты и дъюты отмечены у кумандинцев и аш-киштымов. Исследователи связывают родоплеменные элементы Юсь, Юты, Дьюты, а также Чогду у тувинцев- тоджинцев и тофаларов, Кара-чооду у тоджинцев, племя томских эуштинцев и род (фратрию) Ючи у ненцев с южносамодийским этнокультурным ареалом⁷⁰.

В связи с рассматриваемой проблемой обращает на себя внимание один весьма любопытный сюжет. У ба- рабинцев зафиксирован тугум цицкан (мышь). Анало­гичные группы, как выяснилось, весьма широко распрост­ранены в Обь-Иртышье. Термин тычкан-тухум был за­писан Г.И. Ереминым у заболотных (ясколбинских) та­тар⁷¹, а род мыши, цыцкан, отмечен Н.А. Томиловым у эуштинцев. Нам удалось записать название тугума — цыцкан, причем с тем же значением, у курдакско-сар- гатских татар⁷². Про эуштинских цицканов рассказывают, что они приплыли на бревне из горной страны. Почти идентичный миф записан у ненецкого рода ючи⁷³. Это в определенной степени может свидетельствовать о гене­тической связи тугумов эчау и цыцкан, а также об их первоначальной самодийской принадлежности.

Эуштинцев в составе томских карагасов относят по происхождению к потомкам Эчжи — одного из аймаков лыжных тугю (Му-ма-ту-кюе)⁷⁴.

Согласно Тан-шу, лыжные тупо занимались коневод­ством и охотой. Основным средством передвижения, как явствует из названия, были лыжи, которыми они владели великолепно. Жилищем рассматриваемым группам слу­жили дома, которые покрывались берестой. О дубо, одном из аймаков лыжных тугю, специально сказано, что они не имели ни скотоводства, ни земледелия, потребляли сарану, занимались охотой и рыболовством. Одежду изго­товляли из собольего и оленьего меха и из птичьих шкур. На похоронах дубо устраивали плач, а затем, положив покойного в гроб, выставляли его в горах либо под­вешивали на деревьях⁷⁵.

На территории Томского Притомья лыжные тугю, предки томских карагасов, обитали, по-видимому, еще в первые века нашей эры. Тюркская миграционная волна разрушила эту общность, чем можно, вероятно, объяс­нить инфильтрацию некоторых самодийских групп с тер­ритории Томско-Нарымского Приобья в Барабу. В ле­состепи пришельцы, которые являлись носителями обще­го для лесных южносибирских племен хозяйственно­культурного комплекса, постепенно восприняли тюрк­ский язык, однако продолжали вести привычное для себя охотничье-скотоводческо хозяйство, чему способствовало географическое положение региона.

Барабинский этноним сой зафиксирован в русской исторической документации в форме волостного наимено­вания. Под 1655 г. известна “Роспись ясаку татарам Ба- рабинской, Чойской, Любейской, Теренинской, Тулус- ской, Сойской волостей“⁷⁶. В ней привлекает внимание последняя, Сойская, волость. Насколько известно, ни раньше, ни позже она в ясашных документах не зна­чилась. Зато в атласе С.Ремезова деревни Сенекой (Сей- ской) волости ясашных татар показаны “на Чане озере и на островах и подле озера Чан и около озер Сартлан и Тандову“ наряду с населенными пунктами волости Бара- ба⁷⁷.

Таким образом, в источниках содержится наимено­вание одного из барабинских родоплеменных подразде­лений, причем весьма важного в этногенетическом плане. Этноним Сой сопоставим с широко распространенным на Алтае и Саянах родоплеменным названием сойоны / сойоты. Исследования С.И. Вайнштейна и Б.О. Долгих освобождают нас от подробного изложения сюжетов, свя­занных с указанным этническим термином⁷⁸. Обратим внимание лишь на то, что имя Соян (Сойон) принадле­жало обширной горной стране и двум землям XVII в. Все это, по мнению Б.О. Долгих, “связано с тем, что оно было названием наиболее древнего этнического элемента, населявшего этот район до самодийцев, кетов, тюрков и монголов “⁷⁹. Отпечаток древности на этот элемент накла­дывает и легенда о происхождении Соянов от женщины и медведя⁸⁰. Подобные представления распространены весь­ма широко. Зафиксирован аналогичный этиологический миф и у барабинцев⁸.

Группа Сой проникла в Барабу одновременно с дру­гими южносибирскими группами. Сейчас трудно выска­зать какие-либо предположения относительно языковой принадлежности носителей этнонима Сой до их миграции в Барабу. Можно пока лишь предположить, что данная группа продвинулась в лесостепь наряду с другими са­модийскими по языку группами, оставившими в Барабе пласт гидронимики на ба, ма. Этот формант отразился в наименованиях местных водных объектов: Уба, Баган, Кулемба, Кама. Формант ба (ма) восходит к южноса­модийскому бу₉ бы — “река, вода“⁸².

Наличие большого количества географических объек­тов, содержащих указанный формант, позволяет говорить о южносамодийском происхождении термина Бараба. Не­лишне заметить, что в литературе имеются попытки эти­мологизировать слово “Бараба“ как гидроним⁸³. Право­мерность таких попыток обусловлена наличием на тер­ритории Барабы одноименных реки и озера⁸⁴.

Есть основания полагать, что в последнем слоге слова Бараба слышится южносамодийская основа, служащая для обозначения водных объектов. Первоначально рас­сматриваемый термин являлся наименованием реки и озера, а затем название перешло на родоплеменную груп­пу, которая обитала неподалеку от них. Таким образом, древний южносамодийский пласт явился субстратным ос­нованием для самого крупного объединения барабинских татар — Барабы, название которого перешло в название всего этноса.

Проблема енисейского компонента
в этногенезе барабинских татар

Вопрос о роли енисейского компонента в составе ба­рабинских татар впервые поднял С.К. Патканов. Указав на названия местных рек, оканчивающиеся на -mam, -сас, -mac, автор сделал вывод, что коренными жителями края были енисейцы⁸⁵. Действительно, енисейских то­понимов в Барабе немало: Арымзас, Майзас, Тартас, Каинцасс. По классификации А.П. Дульзона, перечис­ленные окончания относятся в основном к енисейско-кет-

и                                                                    и                                                                                 АА

скои группе енисеиских гидронимов .

Следы кетского влияния сохранились и в иных то­понимических структурах Барабы. Название деревни — Байбохтина — волости Тураж являлось, по существу, кетским по происхождению этнонимом. Первая часть данного термина восходит к имени кетоязычной этничес­кой группы Бай, которая дислоцировалась на Саяно- Алтае и отражена в названии кетоязычных байкотовцев⁸⁷ Что касается второй части — бохта, то она генетически связана с енисейскоязычными боктинцами (бохтинцами.

Зухтинцами, буклинцами), которые расселялись в XVII в. в правобережных районах Верхнего Енисея и были поглощены впоследствии расширяющимся тюрк­ским массивом⁸⁸. В XVII в. бохтинцы (буклинцы) входили в состав коттов и аринов⁸⁹.

Окончание волостного наименования Тураж легко со­относимо со знаменитыми азами тюркских памятников⁹⁰. В литературе высказано аргументированное мнение о кетоязычности азов⁹¹. Упоминание в источниках степных азов должно, как считают специалисты, предполагать наличие и “лесных" азов⁹².

В Барабинскую лесостепь, по-видимому, мигрировали обе эти группы. На миграцию в Западную Сибирь азов подтолкнули, вероятно, события, связанные с разгромом этого народа тюрками, а затем с распадом уйгурской конфедерации⁹³. По мнению В.И. Васильева, азы появля­ются в Притомье в IX в. н.э., следовательно в Барабе они могли оказаться еще раньше, в VIII — начале IX в., т.е. приблизительно в то же время, когда здесь появляются тюркские комплексы⁹⁴.

Из кетских по происхождению названий населенных пунктов отметим селения Баймава и Байлышева, которые фигурировали в той же волости Тураж⁹⁵.

Проблема монгольского компонента
в этногенезе барабинских татар

Вопрос об участии монголов в этногенезе барабинских татар дискутируется главным образом в археологической литературе. Мнения расходятся в основном относительно роли монголо-татарских групп XIII — XIV вв. в этничес­ком развитии населения Барабы. Так, В.И. Соболев счи­тает, что монголо-татары были одним из главных компо­нентов барабинского этноса⁹⁶. В.И. Молодин более осто­рожно подходит к этому вопросу, подчеркивая, что кон­такты монголо-татар и населения Барабы были весьма эпизодическими и едва ли могли повлиять на этническую ситуацию в регионе⁹⁷. Придерживаясь в целом второй точки зрения, мы считаем необходимым подчеркнуть, что подобная постановка вопроса не исчерпывает всего круга проблем, связанных с монгольским компонентом в соста­ве населения Барабы. Монгольские племена проникли в лесостепь задолго до образования в XIII в. монгольского государства. На эту мысль наводит анализ монгольских по происхождению групп в этническом составе бара- бинцев.

Одной из таких групп явился тугум мангыт (май- гытляр), зафиксированный нами в Кыштовском районе Новосибирской области. О предках мангытов говорят, что они были охотниками и рыболовами. Обычно мангыты жили отдельно, одной деревней. В преданиях они пред­стают как язычники, которые молятся куклам, поклоня­ются им и приносят им жертвы. Мангытские идолы хра­нились в специальных небольших домиках, представ­лявших собой яму с крышей в виде балагана (информа­тор — К.Х. Хамидулина, 1905 года рождения, бараба; деревня Усманка Кыштовского района Новосибирской об­ласти).

Этноним мангыт (мангут) имел очень широкое рас­пространение. Родоплеменные группы с таким названием встречались в Средней Азии (в составе узбеков), Восточ­ной Сибири (среди якутов), зафиксированы в этническом составе ногайцев, башкир, казахов и других народов. Согласно Зафар-наме, мангыты составляли аймак Золо­той Орды. Монгольское племя мангут упомянуто в со­чинении Рашид-ад-Дина⁹⁸.

Все приведенные этнонимы связаны своим происхож­дением с народом мэн-гу (мэнъ-у, мэн-у, мэнва), впервые упомянутом в хрониках династии Тан (618—908 гг.) сре­ди племен шивэй. Согласно летописям, в VI—IX вв. н.э. племена шивэй занимали пространство по южным бере­гам Амура и северную часть Маньчжурии, между Сун­гари и Аргунью.

Проблема происхождения мэн-гу и их соотношения с монголами дебатируется уже более столетия⁹⁹. В свое время В.П. Васильев выдвинул концепцию двух этни­ческих групп, одна из которых называлась “мэн-гу “, а вторая — “монголы". По его мнению, оба термина имели самостоятельное этническое значение¹⁰⁰.

Аналогичная версия решения проблемы была предло­жена Л.Л. Викторовой. Указывая на значительный хро­нологический разрыв между мэн-у и монголами (200 лет), автор предполагает возможность существова­ния особой этнической группы мангу ты, воспринявшей некоторые черты материальной культуры у своих сосе­дей — амурских “поречан“ мангму. Согласно Викторо­вой, созвучие всех трех этнонимов (мангму, мангут, мон­гол) вызвало путаницу в китайских летописях¹⁰¹.

Однако в настоящее время наиболее распространено мнение о тождестве мэн-гу (мангутов) и ранних монго­лов. Согласно этой точке зрения, мэн-гу — монголы первоначально занимали земли к югу от Амура, а затем, вытесненные киданями, переселились в низовья Керуле- на у западных отрогов Хингана, где непосредственно контактировали с чжурчженями. Уход монголов в Мон­голию датируется X — началом XII вв.¹⁰²

Последней работой, посвященной рассматриваемой проблеме, является монография Э.В. Шавкунова. Он по­лагает, что первоначально мэн-гу занимали земли к югу от Амура, между Малым Хинганом и устьем Сунгари. Затем одна часть мэн-гу под воздействием киданей вы­нуждена была отойти на север, широко расселяясь по всей территории Приамурья, где стала известна под на­званием монголов — создателей государства Хамаг Мон­гол Улус. Одновременно вторая часть мэн-гу пересе­лилась на территорию Халхи, где вскоре стала известна под именем татань (т.е. татар). С поражения при­амурских мэн-гу от татарско-чжурчженьской армии в 1161 г. Э.В. Шавкунов склонен начинать этногенез тата­ро-монгольского этноса¹⁰³.

Таким образом, имеющиеся материалы говорят о тож­дестве мэн-гу (мангутов) и ранних монголов. Несомненна их принадлежность к группе раннемонгольских племен, входивших в объединение шивэй. Согласно же Новой истории династии Тан, шивэй были не только особым

«                                                                                                                                    104

родом киданеи, но и потомками динлинов .

В последние десятилетия увидели свет работы, посвя­щенные истории и культуре ранних монголов¹⁰⁵. Оказа­лось, что хозяйственно-культурные ценности ранних монголов и монголов XIII в. прямо противоположны. Монголов XIII в. можно считать эталонными носителями кочевой культуры. Ранних же монголов можно считать типичными представителями лесного комплекса. Расселя­ясь в горно-таежной зоне по обоим склонам Хингана, древние монголы занимались преимущественно охотой, рыболовством и отчасти коневодством. Из домашних жи­вотных они разводили лишь собак, лошадей и свиней. О разведении овец, разумеется, не могло быть и речи. Завершение формирования лесного культурного комплек­са у монголов произошло во время их переселения на новые места обитания, когда ими было освоено кузнечное дело¹⁰⁶.

Более подробно мы остановимся на этой проблеме ниже, а сейчас отметим, что проникновение мунгутов в Барабу началось, по-видимому, еще до монгольского на­шествия. В противном случае было бы трудно объяснить те архаичные черты, которыми наделяет мифических предков, мангытов, народная традиция.

Надо полагать, что первая волна переселения мангу- тов в Западную Сибирь связана с киданьской экспансией. Известно, что территория монголоязычных киданей на запад простиралась до Алтайских гор¹⁰⁷. Некоторая часть мангутов, проживавших до того в Барге, несомненно была вовлечена в общий бурный миграционный поток начала II тыс., перенесший осколки этого народа на тер­риторию Обь-Иртышья. Участие киданей в этногенезе нарымских селькупов предполагала Г.И. Пелих¹⁰⁸. При­сутствие киданей в Прииртышье документировано ру­кописью Са д Вакаса, в которой сказано, что в Приирты­шье имеют кочевья “народ Хотан (Кидань, Китай. — АС.), также народы Ногай и Кара-Кыпчак ...“¹⁰⁹. Соглас­но татарским преданиям, в Прииртышье некоторое время проживали китаны или катаны, впоследствии якобы пе­рекочевавшие в Китай¹¹⁰. Существуют и прямые указания на присутствие в Барабе киданьского компонента. Так, у хантов Васюгана неоднократно были записаны легенды, которые повествуют о войне с татарами катань-ях, Уже в 70-х годах XX в. этнографы Томского университета записали на Васюгане: “Сюда татары катань-ях прихо­дили с тарской стороны на лошадях верхом ... Последний раз нас пытались завоевать татары незадолго до прихода Ермака. Они пришли с южной стороны, с Кыштовского района ...“^ш. Эти татары катань-ях и были предками барабинцев, проживающих в настоящее время в Кыштов- ском районе Новосибирской области.

С миграцией киданей на территорию Барабы следует, вероятно, увязывать существенное изменение религиоз­ных верований аборигенов. Это выразилось внешне — в смене ориентации погребенных: по данным В.И. Соболе­ва, в период позднего средневековья преобладающим ста­ло южное направление¹¹². Между тем установлено, что именно монголоязычные кидане несли с собой культ Юга, и с их миграциями связывается изменение погребального обряда у различных этнических групп средневековья¹¹³.

Косвенным подтверждением участия древнемонголь­ского компонента в этногенезе барабинцев является, на наш взгляд, наличие в их этнонимической номенклатуре терминов ит (собака) и коит (собака-овца). Интерес к этим терминам возникает в связи с высказанным недавно мнением, что собака была одним из почитаемых тотем­ных животных у древних монголов. В подтверждение этой гипотезы ее автор, Д.Д. Нимаев, приводит данные о том, что у двух старейших родов бурят-хоринцев, ша- райд и галзууду именно собака была главным тотемным животным. В связи с этим часть галзутовцев именовалась прежде нохой-уруками, т.е. людьми из рода собак.

Д.Д. Нимаев обращает внимание на тотемный харак­тер образа желтого пса в легенде о зачатии трех младших сыновей знаменитой прародительницы монголов Алан- Гоа¹¹⁴. Тот же автор напоминает, что один из старейших калмыцких арванов, ноха хонуд, также возводил себя к собаке¹¹⁵.

Аргументы Д.Д. Нимаева представляются убедитель­ными. Приведенные материалы позволяют видеть в ба- рабинских этнонимах ит (ыт) и коит древнюю монголь­скую основу, а в самих носителях данных этнонимов — рано тюркизированных потомков древних монголов.

Итак, мы выяснили, что основу южносибирского ком­понента в этногенезе барабинцев составили различные по происхождению и язьщу этнические группы (тюркские, южносамодийские, енисейскоязычные, монголоязычные), которые обладали, однако, сходными этнокультурными характеристиками. В средневековых источниках некото­рые из этих этносов именовались “лесными⁴⁴. Что это были за народы? Какова их роль в этногенезе бара- бинских татар? Попробуем ответить на эти вопросы.

2. ЮЖНОСИБИРСКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ КОМПЛЕКС
   В ЭТНОГРАФИИ БАРАБИНСКИХ ТАТАР

Проблемы реконструкции лесного южносибирского
культурного комплекса

Так называемые “лесные⁴⁴ народы в средние века были широко расселены на Саянах, Алтае, Хангае и Хингане. Под “лесными⁴⁴ народами (племенами) в письменных источниках понимались различные по язы­ку, происхождению и культуре группы, объединенные зачаствую по чисто территориальному, или, точнее гово­ря, географическому признаку. Известно, например, что группа племен, которые именовались в источниках “лес­ными⁴⁴, вела кочевой образ жизни и весьма мало отлича­лась от монголов XIII в.¹⁶

Однако анализ средневековых письменных источников и сравнение полученных данных с этнографическими материалами позволяют выделить группу “лесных⁴⁴ наро­дов, обладавших совершенно оригинальной культурой. Наличие такой этнографической общности, резко отли­чавшейся от скотоводов-кочевников центральноазиатско­го типа, было очевидно и современникам.

В I тыс. н.э. предки “лесных" народов входили в динлин-телескую племенную конфедерацию¹¹⁷. В этот пе­риод в составе конфедерации выделяется группа охот- ничье-коневодческих племен (бома, дубо, байегу, гу- лигань), весьма отличных по своим культурно-бытовым особенностям от типичных скотоводов-кочевников. На рубеже I и II тыс. сведения о предках “лесных" народов проникают в арабо-персидскую литературу. Анонимное персидское сочинение “Худуд-ал-Алем“ (X в.) содержит материалы о кыргызских кыштымах, под которыми под­разумевались лесные племена Южной Сибири¹¹⁸. Отдель­ные сведения о культуре предков “лесных" народов со­держатся в сочинениях Гардизи (XI в.), Мэрвази (XII в.) и ряда других восточных авторов.

Выражение “лесные народы" (агач эри, урман кат), условно принятое в качестве наименования всего куль­турного комплекса, впервые появляется в письменных источниках монгольского времени (в источниках XIII— XVII вв.). К началу монгольских завоеваний “лесные" народы занимали обширные пространства Алтае-Саяно- Хангайского нагорья. Наиболее полные сведения об этой группе народов содержатся в “Сокровенном сказании" монголов (1240 г.), в трудах Рашид-ад-Дина (XIV в.), Абуль-Гази (XVII в.) и др.

Сведение данных китайских, тюркских, монгольских и арабо-персидских источников позволило проследить на длительном историческом отрезке специфику “лес­ных" средневековых племен и племенных объединений: бома — алатов, дубо — ту мат — лесных урянкатов, байегу — байырку — баргутов, шивэй (включая ран­них монголов) — агач эри и т.д.

Согласно этнографическим материалам лесной комп­лекс наиболее полно проявился в культуре охотничье- скотоводческих этносов Саяно-Алтая: тувинцев, северных алтайцев, шорцев, телесов, телеутов, теленгитов. В лите­ратуре подчеркивается роль “лесных" народов средневе­ковья в формировании культурного облика тувинцев, якутов, монголов и бурят, а также селькупов, кетов и других народов¹¹⁹.

Суммарный анализ письменных и этнографических материалов позволил реконструировать основные при­знаки культуры, характерные для “лесных" народов средневековья. Основу хозяйственно-культурного комп­лекса этих народов составила присваивающая экономика: охота на мясного и пушного зверя, собирательство, в том числе специализирующееся на сборе лекарственных трав, а при необходимости и рыболовство. Эти формы хозяйст­ва оригинально сочетались с коневодством, призванным обеспечивать как транспортные потребности охотничьего хозяйства, так и продовольственные нужды населения. Почти повсеместно у “лесных" племен развивается зем­леделие, преимущественно мотыжное, но иногда (напри­мер, у бома-алатов) и пашенное. Существенным призна­ком лесной модели являлось развитое металлургическое и металлоделательное производство, составившее экономичес­кую основу мощи и процветания средневековых центрально- азиатских кочевых государственных объединений¹²⁰.

Аналогично, но несколько по-иному толковал хозяйст­венную основу лесного южносибирского комплекса Л.П. Потапов. По его мнению, этот комплекс "... пред­ставлял собой определенную триаду: пастбищного табун­ного скотоводства с циклическими сезонными перекочев- ками в течение года, охоты на мясного и пушного зверя (верховой и пешей, зимней на лыжах); мелкого, преиму­щественно мотыжного земледелия с небольшими посе­вами ячменя и проса"¹²¹. В ходе дальнейшего изложения мы попытаемся показать обоснованность нашего подхода к оценке этнокультурных приоритетов лесного комплек­са, сейчас же отметим безусловно справедливый тезис Л.П. Потапова о лабильности, гибкости, приспособляе­мости культурного комплекса “лесных" народов к окру­жающим географическим и этносоциальным условиям¹⁵². Эти качества позволили лесным народам пережить бур­ные потрясения разных исторических эпох, распрост­раниться на обширных пространствах сибирских лесосте­пей и горной тайги и дожить в почти неизменном виде до этнографической современности.

Перейдем к рассмотрению археологического материала.

Этнокультурный облик части лесных племен отражен в материалах памятников Верхней Оби. Лесной компо­нент четко проявляется на переходном этапе верхнеоб­ской культуры (по периодизации М.П. Грязнова). В это время (V в. н.э.) население занималось охотой и рыбо­ловством, причем отсутствуют указания на использо­вание коня “под верх". Скотоводство развивалось почти исключительно в форме коневодства, никаких других видов скота оставившие рассматриваемые памятники лю­ди не разводили. Отмечено широкое использование в быту бересты, в том числе для строительства жилых сооружений¹²³. В данной связи уместно напомнить этно­культурные характеристики бома-алатов, содержащиеся в китайских источниках. Алаты тоже занимались охотой и рыболовством, не разводили никаких других видов скота, кроме лошадей, причем последних не использо­вали под верх, а при строительстве жилищ употребляли бересту. Это не означает, что бома-алаты были именно тем народом, который расселялся на Верхней Оби в се­редине I тыс. н.э. (хотя это и не исключено). Отмеченные черты культуры были общими для целого круга народов — носителей лесного южносибирского комплекса.

Как известно, у археологов нет единодушия отно­сительно хронологии одинцовского и переходного этапов верхнеобской культуры. Сам М.П. Грязнов датировал эти этапы соответственно II—IV и V—VI вв. н.э. Л.Р. Кызла- сов предложил объединить оба этапа в пределах II— IV вв. А.К. Амброз и Л.А. Чиндина относили рассмат­риваемые этапы в целом к V—VII вв. Т.Н. Троицкая датировала переходный этап III—IV вв., а выделенную ею одинцовскую культуру Верхнего Приобья — V— VI вв. или рубежом VI—VII вв/²⁴ Принимая во внимание эти точки зрения, следует все же учитывать различия между первым и вторым этапами верхнеобской культуры, которые проявляются именно в сфере экономики. На первом ее этапе в культуре верхнеобского населения весьма заметен скотоводческий пласт¹²⁵, на последующем этапе более отчетливо выступают присваивающие формы экономики¹²⁶.

Характерны результаты, полученные Т.Н. Троицкой при исследовании одинцовской культуры Верхнего При­обья. Согласно ее данным, одним из основных видов хозяйственной деятельности рассматриваемого населения было коневодство с ежегодными перекочевками с посто­янных поселений на летники. Значительное место в эко­номике одинцовцев занимала охота, о чем свидетельству­ют находки простых костяных наконечников стрел. Изве­стное развитие получило ремесло, в том числе производ­ство металлических изделий¹²⁷.

В плане нашей темы крайне важно также и то, что верхнеобские памятники на рассматриваемых этапах сво­ей этнокультурной истории имели четко выраженные южносибирские параллели, что, по мнению Л.Р. Кызла- сова, находит отражение и в погребальном обряде, и в инвентаре раннеташтыкских (изыхских) комплексов¹²⁸. В.Ф. Генинг с соавторами в начале 1970-х годов высказал мысль о сложении в середине 1 тыс. н.э. на обширной территории Приобья крупной этнокультурной общности, которая включала в себя наряду с потчевашской верхне­обскую культуру и большую группу памятников и куль­тур Томского Приобья, Новосибирского Приобья и па­мятники, составляющие релкинскую культуру¹²⁹. Следует отметить, что в рассматриваемую этнокультурную общ­ность входили также синхронные памятники сперанов- ского этапа потчевашской культуры Барабинской лесо­степи, причем, согласно В.И. Молодину, памятники Среднего Прииртышья и Барабы стояли даже ближе друг к другу, нежели памятники Барабы и Новосибирского При­обья. При этом особо подчеркивается, что барабинские комплексы входили в единую историко-культурную общ­ность предтаежной и таежной части Западной Сибири¹³⁰.

Одной из отличительных черт всех обозначенных ком­плексов было формирование у них в этот период культур­ной модели, весьма близкой к охарактеризованной выше культуре лесных южносибирских этносов. Подобная бли­зость, как мы показали выше, в наибольшей степени была характерна для верхнеобского населения, однако и в других регионах влияние лесного комплекса достаточно заметно.

Население Барабы в первой половине I тыс. н.э. вело многоотраслевое хозяйство с явным преобладанием при­сваивающих форм — охоты и рыболовства. Из произво­дящих видов хозяйства значительное развитие получило коневодство. По мнению исследователей, коневодство но­сило отгонный характер, когда скот держали за преде­лами поселений. Характерно, что при почти полном от­сутствии каких-либо указаний на разведение других ви­дов скота, лошадь оказалась представленной не только остеологическим материалом, но и прекрасными образ­цами культовой мелкой пластики с поселений Кама-4, Туруновка-3 и городища Сопка-1. Исследователи находят этнографические аналогии таким культовым предметам в ритуальной скульптуре хантов и манси¹³¹. Отметим, что именно указания на коневодческий пласт в культуре обских угров позволяют поставить вопрос о лесном юж­носибирском субстрате в их этногенезе.

В Томско-Нарымском Приобье роль коневодства па вышается в релкинскую эпоху (VI-IX вв.). Экономика релкинцев была комплексной, в основном рыболовческо- охотничьего направления. О возрастании роли лошади можно судить по наличию многочисленных костных ос­татков в погребальных и поминальных релкинких комп­лексах. Судя по кухонным остаткам и сбруе, лошадей использовали как в пищу, так и в качестве транспортного животного. По данным Л.А. Чиндиной “способ кругло­годичного содержания лошадей под открытым небом, за пределами поселков, хорошо известен в этнографии лес­ных племен Сибири“ (что подтверждают шорские и сель­купские материалы)¹³².

Аналогичная структура хозяйства была и у населения Среднего Прииртышья. По мнению Б.А. Коникова, здесь были равноценными присваивающие и производящие формы экономики. Видную роль здесь играло коневодст­во. Мясо лошадей шло в пищу, но существовал и культ коня. Из других животных отмечены мелкий рогатый скот и свиньи¹³³. Б.А. Коников увязывает развитие коне­водства у раннесредневекового населения Таежного При­иртышья с влиянием саргатцев, подчеркивая, однако, что “найти следы саргатского наследия нелегко⁴.

Уральские археологи полностью отрицали какие-либо контакты подчевашского и степного скотоводческого на­селения на территории Прииртышья¹³⁵. Аналогичная об­становка должна была быть и в Барабе¹³⁶. Таким образом, вряд ли уместно связывать развитие коневодства на ука­занных территориях исключительно с влиянием саргат- ских племен. По-видимому, близость этих групп обус­ловливается в какой-то мере и влиянием южносибирского лесного комплекса. Словом, следует констатировать от­носительное сходство культурных моделей различных групп населения Западной Сибири в эпоху раннего сред­невековья. Более того, эти группы входили в единую историко-культурную общность, наличие которой в на­стоящее время признается практически всеми специа­листами по этой проблеме.

Как уже отмечено, потчевашская культура, которая охватывала и территорию Барабинской лесостепи, также входила в указанную общность. В настоящее время приз­нается, что одним из этнических компонентов потчеваш- цев было северное кулайское население. На этом осно­вании могут быть объяснены многочисленные параллели между памятниками Томско-Нарымского Приобья, При­иртышья и Барабы. Однако, с другой стороны, в работах археологов подчеркивается связь потчевашской культуры с югом, что обусловливает, в частности, отдельные парал­лели в подчевашских вещах и одинцовских¹³⁷.

Изложенное свидетельствует, что наряду с мощным миграционным потоком с севера в начале I тыс. сущест­вовал встречный поток, с юга. Обе группы переселенцев вели сходное хозяйство, основанное на охоте и рыболов­стве. Основу южного потока составляли лесные южноси­

 

бирские племена. Их хозяйственный комплекс был ус­ложнен специализированным скотоводством в форме ко­неводства. Последнее служило удовлетворению пищевых потребностей, а также потребностей охоты. Развитию коневодства способствовало географическое положение лесостепной и южнотаежной зон Западной Сибири.

Западная Сибирь не была единственной областью рас­пространения лесного субстрата. Сходные процессы про­текали и в южной части Восточной Сибири.

В Прибайкалье в VI—X вв. развивалась курумчинская культура¹³⁸. Курумчинцы жили оседло, вели комплексное хозяйство, которое включало в себя занятия скотоводст­вом, охотой и рыболовством, земледелием и металлур­гическим производством. В системе скотоводства у ку- румчанцев ведущее место занимало коневодство¹ . По мнению П.Б. Коновалова, курумчинская культура яви­лась синтезом культурно-этнического субстрата предпо­ложительно тунгусско-самодийского происхождения и “плиточно-хунских“ элементов, которые и определили в конечном счете скотоводческий облик хозяйства носите­лей данной культуры¹⁴⁰. Таким образом, лесные (тунгус­ско-самодийские) элементы изначально лежали в основе рассматриваемой группы.

Признаки лесной охотничье-коневодческой культур­ной модели отчетливо проявляются и в позднесредневеко­вых археологических комплексах лесостепных и южнота­ежных регионов Сибири.

Влияние лесных охотничье-скотоводческих племен прослеживается в археологических памятниках II тыс. н.э. с Верхней Оби. В формировании этнокультурного облика верхнеобских племен этого периода важную роль сыграло пришлое население Алтая, для которого были характерны черты лесного комплекса. О значительной смешанности верхнеобского населения свидетельствуют антропологические материалы¹⁴¹.

Хозяйство позднесредневекового населения Томского Приобья было комплексным, с акцентом на охоту, земле­делие и коневодство. Особое место в хозяйственном ком­плексе занимало высокопродуктивное и высококачествен­ное железоделательное производство¹⁴².

Развитый охотничье-коневодческий комплекс был ха­рактерен в эпоху позднего средневековья и для населения Барабы. Значительное место в его хозяйстве занимали рыболовство и земледелие. Высокого уровня достигло производство железа¹⁴³.

Влияние лесного комплекса в древности несомненно испытали на себе кыпчаки. Они некоторое время рассе­лялись смежно с йыланами на Северном Алтае. Кыпчаки приняли участие в формировании верхнеобской культу­ры. На первом ее этапе они составили довольно заметный слой, что в целом определило скотоводческий характер одинцовского населения и заметное наличие кыпчакского вещевого комплекса¹⁴⁴. В следующий период преобладает уже лесной компонент.

Такое соседство охотничьих и скотоводческих сооб­ществ несомненно приводило к культурным заимство­ваниям. Судя пр письменным источникам, эти заимство­вания отразились не на кыпчаках, а на кимаках, с кото­рыми первые тесно контактировали в рамках кимако- кыпчакского объединения.

Рассмотрение этнокультурных процессов с этой по­зиции позволяет лучше понять любопытный эпизод гене­алогической легенды кимаков, изложенный Гардизи: “Начальник татар умер и оставил двоих сыновей; стар­ший сын овладел царством, младший стал завидовать брату, имя младшего было Шад. Он сделал покушение на жизнь старшего брата, но неудачно; боясь за себя, он, взяв с собой рабыню-любовницу, убежал от брата и прибыл в такое место, где была большая река, много деревьев, изобилие дичи; там он поставил шатер и распо­ложился. Каждый день этот человек и рабыня вдвоем выходили на охоту, питались мясом дичи и делали себе одежду из меха соболей, белок и горностаев. После этого к ним пришли 7 человек из родственников-татар...“. Та­ким образом, не только место под будущее поселение, но и поиски этого места определялись с точки зрения охот­ника и рыболова. Характерно, что Гардизи отметил, что у кимаков много коней и что значительную роль в их жизни играет охота¹⁴⁵.

Важные (в разрезе нашей темы) сведения о кимаках привел и ал-Идриси. Он писал, что кимакскую среду составляли не только степные кочевники-скотоводы, но и жители лесов. Лесные племена шили одежду из шкур животных, пользовались лыжами. В таежной зоне кимаки занимались промыслом пушных зверей, причем добытую пушнину они обменивали на соль¹⁴⁶.

С проникновением в Барабинскую лесостепь кимаков и кыпчаков следует, видимо, увязывать появление у ба- рабинцев этнонима саха. который отложился здесь в формах Сахтар и Сукар¹⁷. Этот элемент встречается в этнонимической номенклатуре хакасов-качинцев и ку- мандинцев, а также является самоназванием якутов (са- халар)^ш. Вероятйо, саха (соккы) — одна из лесных южносибирских групп, которая, будучи тесно связана с кыпчаками¹⁴⁹, продвинулась в Барабу и на Среднюю Ле­ну. Характерно, что в якутских преданиях сахалары изо­бражались как типичные охотники и рыболовы¹⁵⁰.

Источники свидетельствуют о вхождении части лес­ных племен в состав уйгурской конфедерации. Однако аккультурация данного комплекса в уйгурской среде про­исходила, видимо, весьма слабо, и после распада союза одно из его колен, согласно Абуль-Гази, «поселилось в лесах на Иртыше, не разводило скота, а занималось рыболовством и охотою на выдр, соболей, куниц и белок, питалось их мясом и одевалось в их шкуры; они в жизни своей никогда не видали ни скота, ни льняных, ни бу­мажных тканей. Если их матери хотели проклясть своих дочерей, то говорили: *Пусть ты будешь женой человека, у которого есть лошади и овцы, и пусть на твою голову придут злые дни, когда ты будешь есть мясо и пить кумыс“»¹⁵¹. Проклятие, содержащееся в последней фразе отрывка, определяло для автора принадлежность к лес­ным племенам. По данным китайских источников, иден­тичное проклятие существовало у лесных “диких татар“, а по Рашид-ад-Дину, у “лесных урянкатов“^ш.

В Забайкалье черты лесной коневодческой культуры явственно просматриваются в облике средневековых бай- егу (байырку)¹⁵³. Согласно китайским источникам, по­следние были превосходными коневодами и металлур­гами, однако “страстно любили зверинную ловлю; земле­пашеством мало занимались. Гонялись по льду на лыжах

,, 154

за оленями .

Очень ярко лесной компонент представлен в культуре ранних монголов. Седая древность этого народа окутана дымкой поэтических преданий, содержащих ценные све­дения о его культуре и истории. Так, согласно одной из легенд, прародительница всех монголов, Алан-гоа, поя­вилась на свет в результате брака благородной Бар- гучжинь-гоа и “нойона“ Хорилартаймерганя, который незадолго до этого события переселился на родовую зем­лю будущей супруги, в район горы Бурхан. “Причиной же перекочевки Хорилартаймерганя было то, что, когда община его положила запрет на ловлю соболей и белок в урочище Хоритумадунь, он огорчился этим и, услышав, что в горе Бурхан звери 'водятся в изобилии, поднял весь дом свой и перешел к владетелю горы Бурхан... и таким образом составил особую фамилию Хорилар...“¹⁵⁵. Сло­вом, опять, как и в случае с кимаками, побудительной причиной перекочевки оказывается поиск охотничьих угодий! Легенда поразительно точно отразила как факт крупной миграции ранних монголов на новую родину, так и их этнокультурный облик.

Выше упоминалось, что ранние монголы, первона­чально расселявшиеся в бассейне Амура и его главных притоков, входили в племенную конфедерацию шивэй, члены которой, в свою очередь, являлись потомками динлинов. Монголоязычные шивэй были оседлыми лес­ными охотниками и рыболовами, содержали при доме свиней и лошадей, жили в плетеных домах, крытых шкурами. Одежду шили из шкур и кож. Обитатели эфе­мерного приамурского “Государства Монгол“ (“Мэн-гули го“) занимались охотой, питаясь только мясом и кумы­сом¹⁵⁶. Последнее подтверждает сведения других источ­ников о знакомстве ранних монголов с лесным коневодст­вом, обеспечивавшим доставку охотника до угодья и слу­жившим дополнительным источником питания в случае неудачи на охоте.

В то же время часть монгольских племен начала самую длительную в своей истории перекочевку. При­чину этой миграции Е.И. Кычанов объясняет пораже­нием в войнах с киданями. На Аргуни (Эргуне-Кунь) монголы сделали большую остановку. Благоприятные для жизни склоны Хингана позволили им размножиться. Здесь же они освоили новое ремесло, свойственное прак­тически всем “лесным“ народам средневековья. “И вот они нашли одно место, бывшее месторождением желез­ной руды, где постоянно плавили железо. Собравшись все вместе, они заготовили в лесу много дров и уголь целыми харварами, зарезали семьдесят голов быков и лошадей, содрали с них целиком шкуры и сделали из них кузнеч­ные мехи. Затем сложили дрова и уголь у подножья того косогора и так оборудовали место, что разом этими се­мидесятые мехами стали раздувать огонь под дровами и углем до тех пор, пока тот горный склон не расплавился. В результате оттуда было добыто безмерное количество железа и вместе с тем открылся проход. Они все вместе откочевали из той теснины на простор степи“¹⁵⁷.

“... Хвала и слава древним монгольским металлур­гам, — восклицает Е.И. Кычанов, — сумевшим расп­лавить гору!“¹⁵⁸ “Слава и хвала, — говорим и мы, — тем почти безвестным лесным охотникам и коневодам, что снабжали металлом своих соседей-степняков, обеспечи­вая железным оружием могущественных тюрков и неук­ротимых кочевых монголов!“

Дальнейшая судьба монгольских народов известна. За два столетия из пеших лесных рыбаков, охотников и коневодов они превратились в кочевников-скотоводов, вытеснили тюркоязычных степняков на запад, позаимст­вовав у них многие атрибуты степной культуры¹⁵⁹. Но так произошло не со всеми. Часть монгольских по языку народов сохранила лесной образ жизни. В 1207 г. они были покорены своими бывшими соплеменниками — воинами, которых возглавлял Джучи.

Следует отметить присутствие лесного компонента и в составе монголоязычных киданей, среди которых немало было и лесных охотников-коневодов. Важнейшей статьей “экспорта⁴⁴ для них являлись лошади и “пушистые⁴⁴ со­боли. Получило у них развитие и земледелие, причем значительную роль в хозяйстве играли огородничество и выращивание технических культур¹⁶⁰.

Итак, исторический экскурс позволяет констатировать широкое распространение лесного субстрата в культуре и современных, и средневековых этносов. Ниже мы попы­таемся выделить признаки лесной модели в культуре населения Барабинской лесостепи.

Формирование Южносибирского
' культурного комплекса
в этнографии барабинских татар

Постановка проблемы

Наиболее характерная черта лесного южносибирского комплекса — его хозяйственная специфика. Основу этого комплекса составляют охота и собирательство. Однако они оригинально сочетаются с коневодством, призванном обеспечивать потребности охотничьего хозяйства.

По вопросу о ведущей отрасли хозяйства населения Барабы авторы XVII—XIX вв. имели весьма различные мнения, что специально отмечено в литературе¹⁶¹. Этот разброс мнений явился отражением разнообразия эко­логических факторов: природных и растительных зон, ландшафтов и т.д., позволявших развивать на ра^ых исторических этапах и различных территориях как присваивающие, так и производящие формы хозяйст­ва¹⁶².

В большинстве письменных источников указанного времени жители Барабы представлены как преимущест­венно охотники и рыболовы¹⁶³. Обобщая литературные и архивные данные, Н.А. Томилов приходит к выводу, что на протяжении XVII—XIX столетий в комплексном хо­зяйстве населения Центральной и Северной Барабы явно преобладающими формами хозяйства были охота и рыбо­ловство, в то время как скотоводство развивалось лишь на крайнем юге, на границе с Кулундой¹⁶⁴. По его мнению, аналогичный барабинскому тип хозяйства сложился у ряда тюркских групп Западно-Сибирской равнины — шорцев, северных алтайцев и некоторых групп хакасов, а также, возможно, у южных групп хантов и манси¹⁶⁵.

Нескотоводческий быт барабинских татар проявился во многих пластах духовной и социальной культуры. Так, главными тотемными животными были объекты охоты: волк, медведь, заяц, утки (двух видов) и т.д. Сюжеты эпоса и других народных произведений барабинцев ка­сались в основном охоты и рыболовства.

Перед началом охоты барабинцы спрашивали разре­шения у идолов-курчаков, а при удачном исходе при­носили им в жертву кровь или шкуры добытых живот­ных. Специально для охотничьего промысла была разработана система гадания, причем этим занима­лись особые люди. Лук, стрелы и другие охотничьи принадлежности составляли подавляющее большинст­во барабинских тамг¹⁶⁶.

Если в ранних публикациях речь заходила о бара- бинском скотоводстве, то подчеркивалось прежде всего разведение лошадей¹. Выше отмечалось, что высокая роль коневодства в хозяйственном комплексе была харак­терной чертой почти всех лесных народов. Описывая быт южносибирских этносов, в культуре которых заметное место занимали охотничьи уклады, средневековые авторы отмечали у них значительное развитие коневодства. Так, по данным Таншу, дубо ни скотоводством, ни земле­делием не занимались, зато на свадьбах дарили лоша­дей¹⁶⁸. Хорошими коневодами были и остальные группы “лыжных тупо“¹⁶⁹. Алаты, которые, как повествует “Вэньсяньтункао“, “любят охотиться и ловить рыбу“, имели в то же время множество лошадей “пестрой мас­ти", отчего и пошло название народа — ала-am (по- тюркски “пегий конь“)¹⁷⁰. Значительное место занимало коневодство и в хозяйственном комплексе байегу-баргу- тов Забайкалья¹⁷¹.

При общей нескотоводческой направленности хозяйст­ва барабинцы имели довольно обширную коневодческую терминологию. Так лошадей звали чаптар (чалая, игре­невая), алавъя (пегая), кбк (серая), ак (белая), тоэрэ (вороная) и т.д. Жеребенок до года именовался кулунчак, после года — тай, двухлетний жеребенок — елга. Же­ребца называли айгыр, мерина — am, кобылу — /шя, жеребую кобылу — пайтал.

Для барабинских татар, как и для других групп, испытавших влияние лесного комплекса, лошадь была одним из основных транспортных средств. Сами бара­бинцы говорили, что “коня держали только чтобы на охоту“. Более чем определенно об этом писал И.Э. Фи­шер: “Татары ... когда выпадает первый снег, идут на промысел горностая, лисиц и остаются на промысле месяц или больше, в зависимости от того, как могут выдержать их лошади. Собираются обычно человека по 3—4, из которых каждый обычно берет с собой еду и двух лошадей. Берут с собой и собак, которые гоняют лисиц и в их норах кусают до смерти. Горностаев ловят западнями (черканами) с небольшим количеством варе­ного мяса“¹⁷². Как нам сообщили, барабинцы еще в начале XX в. устраивали соревнования лошадей, что­бы самых выносливых использовать на промысле (ин­форматор — Х.Х. Айзин, 1918 года рождения, бараба; аул Бергуль Куйбышевского района Новосибирской об­ласти).

Таким образом, употребление лошадей в качестве транспортного средства на охоте являлось одной из основ­ных особенностей барабинского коневодства. В этой связи уместно остановиться на некоторых традиционных сухо­путных средствах передвижения барабинцев и рассмот­реть их формирование и развитие по методике комплекс­ного анализа культурных явлений.

Средства передвижения

Рассмотрение южносибирских по происхождению средств передвижения у барабинцев начнем с анализа различных способов буксировки, которые в недалеком прошлом были неотъемлемыми атрибутами охотничьего быта коренного населения Барабы. Согласно нашим мате­риалам, применялись два вида буксировки: пешая и кон­ная. В качестве буксирных средств использовались свя­занные друг с другом лыжи, волокуши, нарты. Так передвигались по неглубокому снегу, на открытых прост­ранствах. Поклажу составляли охотничьи принадлеж­ности и добыча. Зачастую и сам охотник на лыжах “прицеплялся" к лошади.

Связанную пару лыж с поклажей могли буксировать как охотник-лыжник, так и конь. В обоих случаях под груз использовались лыжи-голицы (чанга), прямые, с набивной подножной площадкой или с бортиками, в кото­рые продевались однопетельчатые крепления. Образец барабинских лыж с набивной площадкой хранится в Том­ском областном краеведческом музее (колл. № 4075-7). Лыжи-голицы изготовлены из березы, прямые. Длина их — 222 см, ширина — 11,5, толщина — 1—3 см. Креп­ления, однопетельчатые, продеты в прямоугольную про­резь, проходящую посередине лыжи. Носок остро срезан, слабо загнут. В носке сделано отверстие для продевания ремней. Изготовлены лыжи в начале 1950-х годов в ауле Тебис Чановского района Новосибирской области.

Лыжи с набивными бортиками для продевания ремней находятся в Музее археологии и этнографии Томского университета (место сбора — аул Бергуль Куйбышевско­го района Новосибирской области) и описаны в Каталоге этнографических коллекций данного музея¹⁷³. Лыжи-го­лицы изготовлены из сосны. Они прямые, равномерно широкие, задник их срезан прямо. Бортики длиной 50 см изготовлены из отдельных планок и прибиты к лыжам. Длина лыж — 200, толщина — 0,8 см.

По мнению ряда авторов, такие лыжи генетически восходили к Саяно-Алтайскому типу прямых скользящих подволок, которые широко использовались горнотаеж­ными охотниками¹⁷⁴.

Лыжи для поклажи соединялись следующим образом. От отверстия в носке правой лыжи к креплению левой лыжи протягивали сыромятный ремень и привязывали его к креплению. Другой ремень протягивали крест-на­крест с первым от носка левой лыжи к креплению правой. После этого прочно соединяли веревками крепления обе­их лыж. Иногда для большей надежности соединяли и носки лыж (информатор — А.Л. Нургалеев, 1908 года рождения; аул Тармакуль Чановского района Новоси­бирской области). Буксировались лыжи с помощью ве­ревки, концы которой закреплялись за отверстия в нос­ках. Свободный конец веревки крепился на поясе охот­ника, или, если лыжи буксировала лошадь, за седло (седелку). Аналогичный способ “связки" лыж и лошади применялся и в том случае, если на лыжи становился сам охотник. Двигаясь таким образом, он добирался до угодья, а затем “отцеплялся⁴⁴ и дальше шел на лыжах самостоятельно.

Пешая буксировка связанных лыж (волокуши из лыж) была распространена у тюркских групп Притомья — чулымцев, восточных хантов¹⁷⁵. За пределами Западной Сибири данный способ передвижения зафиксирован у некоторых групп тунгусов, карел, башкир¹⁷. Средневеко­вые источники свидетельствуют, что пешая буксировка являлась основным средством передвижения у некоторых лесных племен.

Описывая лесных урянкатов, Рашид-ад-Дин отметил следующее: “они делают особые доски, которые называют чанэ, и на них становятся ... Рядом с теми чанэ, на которых сами находятся, они тащат привязанными дру­гие [лыжи]; на них они складывают убитую дичь⁴⁴. Он же писал, что аналогичный способ передвижения был осо­бенно распространен в области Баргуджин-токум у лес­ных племен кори, урасут, теленгут и тумат¹ .

Шараф-ал-Заман-Тахир Мэрвази, повествуя о торго­вом обмене между кимаками и лесными племенами, при­водил следующие подробности: “Они (кимаки. — А.С.) торгук)т с иноземцами, используя знаки, не прибегая к помощи звукового общения. Иноземцы привозят свой товар на деревянных досках (plank), а затем приходят кимаки и кладут напротив эквивалентный товар. Если владелец товара удовлетворен, он забирает эквивалент и сбрасывает товар с досок⁴⁴.

Таким образом, рассматриваемый способ транспор­тировки известен по крайней мере с рубежа I и II тыс. н.э. Согласно источникам он был распространен у некото­рых “лесных⁴⁴ народов Южной и Юго-Восточной Сибири.

Сложнее вопрос о происхождении конной буксировки. Материалы, которыми мы располагаем, свидетельствуют о значительной ее древности. Существование подобного способа передвижения отразил фольклор нарымских хан­тов. Так, Г.И. Пелих приводит записанный у них рассказ о том, “как охотник уходил зимой на охоту на лыжах за конем. Для того, чтобы вывезти добычу, лыжи связы­вались друг с другом и за ремни, продетые в дырочки на передних концах лыж, привязывались к лошади. Затем на лыжи, как на сани, нагружалась добыча, и конь вез ее домой⁴.

Древний праобраз наблюдаемого по этнографическим материалам на юге Западной Сибири способа конной буксировки обнаруживается в скульптурной фигурке, венчающей рукоять бронзового ножа второй половины

II тыс. до н.э. из могильника у д. Ростовки близ Омска. Навершие ножа включает в себя изображение лошади, которая тянет за собой лыжника. Он держит в правой руке недоуздок. Во всем облике человека видна экс­прессия, кажется, что он мчится на огромной скорости¹⁸⁰. Эта находка вызвала значительный интерес. По общему мнению специалистов, в данном случае налицо весьма специфический способ использования лошади как тягло­вой силы¹⁸¹.

Согласно этнографическим материалам барабинские охотники в качестве транспортных средств в прошлом широко использовали деревянную и кожаную волокуши. По свидетельству барабинца А.Л. Нургалеева (1908 года рождения; аул Тармакуль Чановского района Новоси­бирской области), кожаная волокуша изготовлялась из шкуры оленя или лося и имела смазанную специальной смазкой рабочую поверхность. Аналогичные волокуши были распространены у шорцев и северных алтайцев¹⁸².

Деревянная волокуша барабинцев представляла собой подбитую шкурой доску, подобную широкой лыже с пло­хо выраженным носком и закругленным задником. Любо­пытно, что барабинские дети использовали подобные во­локуши для игр еще в сравнительно недавнее время (как вспоминал Р.Г. Ишаков, 1924 года рождения, башкурт; аул Тармакуль Чановского района Новосибирской об­ласти).

В Барабе для перевозки различных грузов широко использовались нарты, чанагач. В МАЭ ОмГУ хранятся описания этого транспортного средства. Согласно этим описаниям нарта состояла из следующих элементов. Уз­кий полоз, табан, изготовлялся чаще всего из сосны. Навершие полоза имело четырехугольную в сечении фор­му (брусковидное утолщение). Две плоскости верхнего конца полоза снабжались пазами, в которых укреплялись нащеп и головной вяз, карама. На верхней стороне по­лозьев также были пазы, в которых вставлялись четыре пары высоких копыл, аяк. Копыла были закреплены строго перпендикулярно к полозу и плоскости земли. Для большей устойчивости копыла укреплялись саржевыми оттяжками, тутурган аякн, причем оттяжек было по две на каждый копыл. Копыла имели подпрямоугольную в сечении форму. Каждая пара копыл стягивалась в сред­ней части черемуховыми вязками. Нащеп, ябтак, имел круглую в сечении форму. Кузов, агач, и борта делались из переплетенных таловых веток¹⁸³.

 

Описанная нарта по своим конструктивным особенно­стям относится к типу Б (по классификации В.А. Козьмина) ручных нарт, получившему распростра­нение у кетов, селькупов, хантов¹ . По мнению Н.В. Лу­киной, наиболее вероятным районом, откуда могла про­никнуть в Западную Сибирь нарта этого типа, был Се­верный Алтай, ибо здесь совпадают названия собственно нарт и лыж, на основе которых шло формирование нарты: чана, тана — “лыжи" и шанак, шанач — “нарты“, шанак — “полоз нарты“¹⁸⁵. Гипотеза о саяно-алтайском происхождении ручных нарт подтверждается их находкой в Хакасии, где они были распространены в XIII—XIV вв. “По внешнему виду они более всего напоминают нарты хантов и манси и генетически, скорее всего, восходят к небольшим грузовым санкам, до сих пор известным охот­никам Саяно-Алтая. Хотя их длина достигает 3 м, у них не было оглобель и, вероятно, лошадь тащила их (! — АС.) при помощи ременных гужей"¹⁸⁶.

Отметим, что по некоторым особенностям барабин- ская нарта близка к нарте чулымских тюрков. О сходстве барабинской и чулымско-тюркской нарт свидетельствует совпадение наименований копыльев (аяк) и дна кузова (агач)¹*⁷.

Ручные нарты, лыжи, волокуши и различные способы буксировки составляют один комплекс культурных яв­лений. О возможном происхождении полозного транспор­та от лыж и волокуш писал еще Д.Н. Анучин¹⁸⁸. Эта гипотеза затем была подтверждена материалами о си- биоских народностях¹⁸⁹.

Способы конной и пешей буксировки возникли на раннем этапе гримирования лесного комплекса. Находка “конного" лыжника из Ростовки датируется II тыс. до н.э. Функциональная однородность пешего и конного ти­пов буксировки позволяет предположить, что они воз­никли в сходной этнокультурной среде. В средневековых источниках описывается пешая буксировка, получившая распространение у “лесных" народов. Конная буксировка также была распространена у лесных охотников. Мы уже обращали внимание на развитие у некоторых “лесных" народов средневековья неверхового коневодства. У тувинцев и ряда других охотничье-скотоводческих групп Южной Сибири отмечены факты доставки охотника до угодья с помощью коця¹⁹⁰. У кумандинцев-шаманистов выявлена целая серия обрядовых действий с лошадью, позволяющая сблизить их с аналогичными обрядами у хантов и манси. Вместе с тем у кумандинцев отмечен ряд терминов для возраста и масти лошади¹⁹¹. В эпическом творчестве шорцев зафиксировано, что охотник отправ­ляется на промысел верхом на лошади, а это в общем не свойственно шорцам — пешим охотникам. В прошлом у шорцев существовал специальный термин для лошади на промысле — узун куйрук¹⁹².

Важные для нашей темы моменты мы находим на гравюре из книги Н. Витзена. На переднем плане изобра­жен якут на лыжах, которого за веревку тащит собака. Один конец веревки укреплен на шее собаки, а другой завязан на поясе лыжника. В руках у человека палка с утолщением, использовавшаяся, видимо, как противовес. Всего на гравюре три таких фигуры¹⁹³. Вполне вероятно, что основы подобного способа передвижения заклады­вались еще в южный период истории предков якутов. Использование собаки в качестве тягловой силы могло быть заимствовано у северной субстратной группы насе­ления. Представляется, что это лишнее свидетельство в пользу наличия в прошлом на юге Сибири аналогичного (но уже конного) вида тягла.

Одновременное развитие пешего и конного способов буксировки привело и к появлению промежуточных форм. Одной из таких форм явился способ спуска с горы на лыжах с использованием специального приспособле­ния для управления лыжами. Это приспособление пред­ставляло собой повод, продетый в отверстия в носках лыж. Такое приспособление использовали, например, булгары. Согласно Абу Хамиду ал-Гарнати, лыжи булгар “взаимно связаны длинным ремнем, похожим на узду для лошадей, который держат в левой руке“. Аналогичным приспособлением пользовались и башкцпгкие охотни­ки¹⁹⁴.                                                                **

Использовавшиеся охотниками-коневодами волокуши явились прообразом ручных нарт. Не случайно волоку­шу, изготовленную из связанных лыж, К.Б. Виклунд на­зывал “временными нартами“¹⁹⁵. Практически на всей территории распространения лесного охотничье-коневод- ческого комплекса в ручную нарту зачастую впрягали лошадь. Именно так использовались нарты в средневе­ковье, о чем свидетельствуют археологические находки. Отсюда получают объяснение указания источников на неверховое коневодство у лесных охотников средневе­ковья. Использование коня для доставки охотника и его снаряжения до угодья в прошлом, видимо, было обычным делом (разумеется, в пределах подходящей для этого лесостепной зоны). Лесные коневоды, находясь в контак­те со степняками-кочевниками, не могли не заимствовать у тех некоторые элементы конского убранства и термино­логию. Однако эти заимствования не привели к слиянию двух этнокультурных комплексов — лесного и степного кочевого.

Жилища

Этот раздел посвящен описанию комплекса земляных жилищ барабинских татар. Барабинцы такие жилища называли йарь ий — “земляной дом“¹⁹⁶. Рассматривае­мый комплекс включал в себя постоянные, прямоуголь­ные в плане, полуподземные либо полностью углублен­ные в землю жилые постройки. Ранние типы таких жи­лищ зафиксированы в Барабе в археологических памят­никах II тыс. н.э.¹⁹⁷ В настоящее время полуземлянки, о которых идет речь, в качестве жилья не используются, но еще сохраняются в виде хозяйственных и дворовых по­строек.

Для всех полуподземных сооружений характерны пря­моугольный котлован, двускатное наружное перекрытие, коньковая конструкция.

Широкое распространение имели полуземлянки, осно­ву перекрытия которых составляли три пары опорных столбов, соединенных тремя несущими балками. Глубина ямы достигала 1 м. Возводилось такое жилище на берегу реки или озера, рядом со скоплением наиболее плотной глины. Размеры котлована колебались от 16 до 20 кв. м. У передней и задней стенок ямы ставились по три столба: высокий — на середине стены, а два, пониже — по углам котЯОйёна. Симметричная конструкция сооружалась и у заднего фргщтона. Каждая пара передних и задних стол­бов соединялась несущими балками. На них поперек наклонно клали несколько пар бревен. Последние одним своим концом упирались в землю, другим — в несущую верхнюю балку-конек. При этом наклонные бревна по­коились и на балках, соединяющих две пары низких столбов. Вдоль бревен крепились плотно пригнанные друг к другу слеги, завершающие конструкцию каркаса. Высо­та наземной части жилища (“заборчика⁴⁴)-, согласно Л. Лянге, была равна аршину, т.е. примерно 0,7 м¹⁹⁸. По нашим же данным, полученным, в частности, от А.А. Ах­метзянова (1908 года рождения, бараба; аул Тебис Ча- новского района Новосибирской области), высота перек­рытия достигала иногда 1,5 м.

Каркас жилища покрывался берестяными тисками, а сверху толстым слоем дерна, уложенного комлевой сторо­ной вниз. Передний и задний фронтоны укреплялись вертикальными, приставленными друг к другу слегами. Конструкция входа в полуземлянку была двоякой: пан дусной и ступенчатой, с отлогим спуском. Аналогичная конструкция входа была характерна, видимо, и для полу­землянок барабинцев, живших в середине II тыс. н.э. Согласно археологическим материалам, такие жилища были снабжены коридорообразным входом шириной 0,5 и длиной 1,5 м¹⁹⁹. В жилище, зафиксированном В.В. Храмо­вой в 1949 г. в ауле Бергуль, рядом с основным жильем было устроено подсобное помещение, полностью углуб­ленное (судя по рисунку) в землю²⁰⁰.

Рама для входной двери устраивалась на центральном (высоком) столбе, поэтому вход в жилое помещение был несколько смещен от центра. Окно, тйррйс, вырезали в крыше землянки после постройки и затягивали обрабо­танным бычьим пузырем. По замечанию И.Г. Георги, окно делалось “не столько для свету и исхождения паров, сколько для того, чтобы в сильные метелицы, во время которых иногда совсем заносит снегом их хижины, выле­зать сим отверстием и опрастывать двери“²⁰¹.

Конструкции некоторых разновидностей полуземля­нок были более упрощенными. Иногда в каркасе не было боковых опорных столбов, а также покоящихся на них боковых несущих балок. Поперечные бревна наклонно углублялись в землю на 0,15—0,20 м и верхними своими концами опирались на балку-матицу. Матица укрепля­лась либо на переднем и заднем столбе, либо на балке перекрытия дверной рамы. В таком случае у фронтона на глубине 0,4—0,6 м вкапывал* г ^олб диа­метром 0,25 м. У переднего фронтону ’Середине стены, вкапывалось еще два столба диаме^м 0,12 м каждый, перекрытые сверху балкой такого же диаметра. Посе­редине балки вырубал?^ о чашка для закрепления конько­вой матицы. Основу переднего и заднего фронтона сос­тавляли две пары наклонных бревен, на которых кре­пились горизонтальные слеги, завершающие конст­рукцию каркаса. В качестве покрытия использовались берестяные тиски, слой сена (как утеплитель) и слой дерна.

Двускатная конструкция перекрытия была общей для барабинских полуземлянок, зафиксированных в письмен­ных источниках. Ясно, что и Л. Лянге, и И.Г. Георги, и Д.Г. Мессершмидт имели в виду именно двускатную, а не шатровую полуземлянку, как это полагает З.П. Соколо­ва •

Двускатные каркасные полуземлянки сооружали так­же ханты и селькупы²⁰³. Барабинские и селькупские жи­лища совпадают вплоть до таких деталей, как смещенный от центра вход (у барабинцев это отметила еще В.В. Хра­мова²⁰⁴) и устройство рамы (в барабинском варианте дверной — перед входом, на которой покоится несущая матица).

Отмеченный тип жилища Г.И. Пелих включила в группу “Г“, толкуя ее как наследие охотничье-коневод- ческой культуры, генетически связанной с Саяно-Алтаем. Напомним, что именно с этой группой она связывала элемент йылан, заимствованный из селькупского фольк­лора²⁰⁵.

Ключевые технологические детали данных типов жи­лищ — наклонные пары бревен, стропила — были харак­терны и для жилых сооружений кетов. Землянки подка­меннотунгусских кетов еще не имели конькового перек­рытия, а в жилищах сургутских кетов уже была матица, образующая конек²⁰⁶. В Южной Сибири близкие к описы­ваемым земляные сооружения отмечены у челканцев и кумандинцев. Кумандинские жилища сходны с селькуп­скими и барабинскими по конструкции входного устрой­ства²⁰⁷. Двускатные землянки, аналогичные барабинским, отмечены у обских чатов и калмаков (хотя конструкция жилищ последних имела значительные отличия) .

Таким образом, намечается обширный ареал распро­странения двускатных земляных сооружений — от бас­сейна Енисея до Оби. Однако, по всей видимости, ранее подобные постройки были распространены еще шире. С ними можно сопоставить двускатные намогильные соору­жения — дома мертвых, которые составляли универсаль­ный элемент обрядности как на юге Сибири, так и в глухой северной тайге²⁰⁹.

У барабинцев такие сооружения назывались картмя. Они представляли собой двускатные срубы в 3—7 венцов, установленные над могильной ямой. Барабинцы говорят, что картмя — это туган уй — “родной дом“ покойного (информатор — Хабибула Хаферович Айзин, 1918 года рождения, барабинский татарин; аул Бергуль Куйбышев­ского района Новосибирской области). Сходные термины бытовали у тюркоязычного населения Саяно-Алтая. Сло­во кертпй в значении “сруб над могилой“ зафиксировано у сагайцев и койбалов. Термин кертме со значениями “сруб над могилою“, “гробница" отмечен у телеутов²¹⁰.

В качестве гипотезы можно говорить о лексической связи слов кертме, кертпй с термином кере меть, обоз­начавшем культовое место у ряда тюркских и финно- угорских народов Поволжья. У казанских татар, напри­мер, кереметью назывались жертвенное место и дух этого места. У чувашей словами келе карты и керемети име­новались языческие святилища, установленные в священ­ных рощах. Чувашское кереметь представляло собой че­тырехугольную площадь, огороженную забором, в кото­рой совершались жертвоприношения. Так же назывался и злой дух. В жертву ему приносили животное, прошедшее особое испытание.

Удмурты словом Кереметь называли злого духа и место, где совершались жертвоприношения этому духу.

У мордвы моление керемети происходило два раза в год, в лесу, около большого дерева. На празднество при­ходили жители окрестных деревень и приносили с собой разную снедь. Сначала люди молились, потом пировали и веселились. Сходные обряды получили распространение у марийцев.

Таким образом, кереметь обозначал, во-первых, свя­щенное место для молений и жертвоприношений, во-вто- рых, злого духа, которому приносили жертву .

Природу рассматриваемого культа на марийском ма­териале изучал И.Н. Смирнов. Он установил, что каждая марийская область имела собственного Кереметя. По этим Кереметям и преданиям о них можно судить о том, как понимали их люди, которые когда-то жили в той или иной местности. Так, согласно И.Н. Смирнову, кереме­ти — это духи покойников, которые при жизни вредили людям и продолжали это делать и после смерти. Это духи людей, либо потерявших родовые связи, либо просто чужаков, например беглых разбойников²¹².

В плане нашей темы важно то, что культ кереметей связан с культом мертвых, а следовательно и с погребаль­ным обрядом. Причем не лишне отметить, что те же марийцы устанавливали на могилах срубы, чтобы умер­ший не выходил и не топтал полей²¹³.

Этнографические параллели барабинским картмя об­наруживаются у широкого круга народов: от телеутов и теленгитов на юге до хантов и коми на севере. Двускат­ные деревянные намогильные сооружения встречались среди средневековых кочевнических захоронений Восточ­ной Европы. Любопытно, что в этом случае внутри мо­гильного сооружения был зафиксирован остов коня²¹⁴. По всей видимости, такой способ захоронения возник под влиянием каких-то лесных групп Южной Сибири, во­шедших в качестве компонента в состав восточноевро­пейских кочевников²¹⁵.

Сибирская двускатная конструкция перекрытия жи­лых сооружений в ареале их распространения ярко выде­ляется из массы как типично кочевнических жилищ — юрт²¹⁶, так и жилищ древнего палеосибирского населе­ния — шатровых землянок. По характеру материалов, использованных при строительстве двускатных сооруже­ний, можно заключить, что первоначально их создатели обитали в лесной и лесостепной зонах. А то, что жилища такого типа “наложились" в северных регионах на более древние (селькупский пример в этом смысле наиболее показателен), доказывает, что сначала они возникли на юге. Сумма территориального и природного факторов, таким образом, свидетельствует в пользу принадлеж­ности данных жилищ первоначально южносибирским лес­ным племенам. Однако для окончательного решения воп­роса не хватает материала, прежде всего археологическо­го, и это определяет желательность дальнейших исследо­ваний.

С данной точки зрения заслуживает самого присталь­ного внимания IV тип жилища, по классификации Л.А. Чиндиной, который получил распространение в па­мятниках релкинской культуры. По ее мнению, эти жи­лища имели двускатную кровлю, которая покоилась на центральной опорной балке. Свободные концы бревен кровли могли укрепляться на верхнем венце сруба, уста­новленного на дне котлована, или просто заглубляться под углом в землю за пределами ямы. В последнем случае жилища также должны были укрепляться невысоким сру­бом на дне котлована²¹⁷.

Нетрудно убедиться, что описанная конструкция практически идентична зафиксированным этнографичес­ки двускатным полуземлянкам барабинцев, селькупов и ряда других народов. С учетом изложенного мы полагаем, что появление такого типа жилищ в Среднеобье явилось результатом этнокультурных контактов релкинцев с лес­ными группами, выдвинувшимися с юга.

Вторым типом земляных сооружений барабинцев бы­ли дерновые дома²¹⁸. Строительным материалов для та­ких построек служили земляные (дерновые) блдеи, /он, длиной приблизительно 0,45, шириной 0,25—0,30, высо­той 0,10—0,15 м. Строители снимали верхний, дерно­вый, слой земли и делили его на блоки с помощью специальной лопатки. Предпочтение отдавалось дерну, снятому с болота. Барабинцы считали его сацым проч­ным. Полученные “кирпичи" высушивались на солнце. Площадка под строительство расчищалась от раститель­ности, а чаще выбирался верхний слой земли. Жилище обычно имело подквадратную форму 4 х 4 м. Однако иногда сооружались и длинные дома, состоящие из двух камер.

Высота стен обычно составляла 1,2—1,4 м, а с учетом крыши была такой, что в жилище можно было переме­щаться не сгибаясь. Описываемые дома имели двоякую конструкцию перекрытия. В первом случае внутри поме­щения по углам вкапывались четыре столба, которые сверху сшивались бревнами, так что образовывалась ра­ма. По ней, от передней стенки к задней, проходила матица. Сверху устраивался двусторонний накат из це­лых либо расколотых надвое бревен, и крыша получалась двускатной, слабопологой. Второй способ перекрытия встречался чаще и отличался тем, что бревна рамы клали прямо по периметру земляных стен. В этом случае при­ходилось дополнительно укреплять стены мощным слоем глиняной обмазки.

Дерновые дома — тер уй / / йер уй — сооружали бачатские телеуты. Телеутские “земляные дома" состоя­ли из деревянного или плетневого каркаса, обложенного снаружи соломой и. пластами дерна. Жилища имели как прямоугольную, так и усеченно-пирамидальную форму. В последнем случае нижние слои дерна укладывались на некотором расстоянии от деревянного каркаса, а образо­вавшиеся пустоты заполнялись утеплителем. С увели­чением толщины слоев дерна расстояние сокращалось, так, что по внешнему виду жилище напоминало усечен­ную пирамиду²¹⁹.

Дерновые жилища были зафиксированы и у куман- динцев. Их строения представляли собой деревянные кар­касы, обложенные дерном от основания до перекрытия²⁵⁰. Избы из дерна, аналогичные барабинским, были в прош­лом распространены у башкир-катайцев. Башкирские жи­лища были несколько заглублены в землю и не имели деревянного каркаса. По мнению В.В. Викторовой, этот тип жилищ был характерен для киданей, входивших в число предков башкир-катайцев²²¹.

Общим наименованием всех типов земляных построек у барабинцев было ярь ий — “земляной дом". Остальные типы сооружений назывались уч, уг, уй, у ²²².

Бросается в глаза, что термины ий, ый наиболее близ­ки по звучанию к слову “iv“, которое встречается в средневековых тюркоязычных памятниках в значении “дом мертвых". По этому поводу В.В. Бартольд писал: “очевидно, имеется в виду общетурецкое слово, в ор- хонских надписях йб, в словаре В.В. Радлова 6i, 6i_ и уй (с диалектическими формами йб, &п, Sw, ab, еб, у, у г, у г), значущее вообще дом. У половцев так, вероятно, назывались упомянутые Рубруком каменные дома-мавзо­леи"²²³. По мнению современных тюркологов, закрытый корневой гласный ив, je предшествовал заднеязычному уй, носящему, видимо, вторичный характер²²⁴. Семан­тической основой всех приведенных основ было, вероят­но, о] или ev — “долина, углубление, яма"²²⁵.

Можно предположить, что у барабинцев дома из дерна были генетически связаны с намогильными сооружения­ми, которые по форме напоминали дерновые строения. Данный вывод подтверждает и лексический материал, собранный в Барабе. В текстах, записанных Л.В. Дмит­риевой, упоминаются слова: оба в значении “холм", “курган", “намогильный холм" и ой — “насыпь", “на­могильный холм"²²⁶. В приведенном ниже фрагменте речь идет о каком-то древнем курганном способе захоронения, полностью отличном от современного погребального ри­туала: “Если умирал какой-либо барабинец, то бара- бинцы каждый год, приходя с разных сторон, насыпали над ним землю (намогильный холм). Это являлось выра­жением почтительного отношения барабинцев к памяти умершего (человека). Этот намогильный холм назывался “оба" или “курган". Все вещи, которые имел умерший, закапывали вместе с ним: лопату, нож, топор, лук, плет­ку, седло, его одежду, посуду, золотые перстни" .

Как известно, культ оба (обо, оваа, ова) был широко распространен у тюркских и монгольских народов: алтай­цев, тувинцев, хакасов, бурят, монголов. Этот культ отмечен в Тибете и Средней Азии. Слово оба в форме опа содержится в древнетюркской рунической надписи, сде­ланной в Киргизии; опа здесь — культовое сооружение. Оба в значении “куча камней", “курган" упоминается в кыпчакском памятнике начала XIV в.²²⁸

* У тувинцев оба (оваа) представляли собой соору­жения из камней и веток на перевалах, возле которых каждый путник непременно останавливался и чествовал хозяина перевала, бросая в общую кучу камень или ветку. Аналогичные сооружения и аналогичный обряд существовали у алтайцев. Последние использовали свои придорожные обо в качестве мест, где совершались мо­ления божествам, духам местности, хозяевам ее²²⁹. Мно­жество функций выполняли сооружения типа обо у бу­рят. Являясь, по мнению Л.Л. Абаевой микромоделью священной горы, они вместе с тем могли выполнять раз­личные хозяйственные и общественные функции. Причем ритуальные и сугубо утилитарные функции обо нахо­дились в неразрывной синкретической связи²³⁰.

Анализ сооружений типа оба, оваа позволяет думать, “что они символизировали жилища хозяина местности, созданные по типу жилищ, распространенных в свое вре­мя у местного населения“² . В то же время новейшие исследователи культа обо обнаруживают его тесную связь с архаическими погребальными культами, характерными для многих народов древности²³². Видимо, сооружения типа оба у барабинцев сохранили связь как с жилищами, так и с намогильными сооружениями, что и отражено в первоначальном значении оба — “курган⁴⁴. Все это на­водит на мысль о необходимости поиска аналогий дерно­вым жилищам барабинцев в намогильных памятниках средневековья.

Такие аналогии обнаруживаются в верхнеобских па­мятниках II тыс. н.э., которые оставили, как мы показали выше, в частности лесные племена. Здесь, в пункте БЕ IX, были обнаружены остатки намогильных сооружений в виде каркаса с плоской крышей и обкладкой из дерна. М.П. Грязнов по этому поводу замечает: “устройство над могилой сооружения типа балагана или другого жилища было, видимо, широко распространено в среде скотовод­ческо-охотничьих кочевых и полукочевых племен лесо­степной Сибири, начиная с I тысячелетия н.э.“ Он же указывает на наличие в прошлом такого рода сооружений у чатов и эуштинцев²³³.

Аналогичные намогильные памятники возводились в начале II тыс. и в Барабе. Согласно Д.Г. Савинову, захо­ронения под усеченно-пирамидальными сооружениями и “кирпичная⁴⁴ дерновая кладка — наиболее характерные признаки Венгеровской культуры в барабинской лесо­степи. Последовательность погребальных церемоний, свя­занных с рассматриваемыми памятниками, представля­лась следующей: “Здесь на глиняной подсыпке был уста­новлен сруб подпрямоугольной формы размером 4 х 4,5 м, сложенный в семь-восемь венцов. Первона­чальная высота сруба около 1 м. Углы были дополнитель­но обмазаны глиной. На уровне пола прослеживались следы от радиально расположенных тонких жердей или веток, посередине находилась яма от центрального опор­ного столба глубиной 0,4 м. Судя по ним, сруб имел сетырехскатное легкое перекрытие из тонких жердей, »еток и бересты. После завершения погребальных и по­минальных обрядов все сооружение было подожжено.

На месте захоронения возводилась насыпь из земли и срупных блоков дерна, уложенных в определенной после- щвательности... Сделанное таким образом сооружение, зо-видимому, первоначально имело форму низкой усе­ченной четырехгранной пирамиды с плоским верхом и зологими склонами**²³⁴.

В Барабе отдельные элементы рассматриваемой обряд­ности относят еще к сросткинскому времени. Так, соглас­но В.И. Молодину, насыпи курганов могильника Чу- пым-2 сооружались, по-видимому, из пластов дерна. По своему внешнему виду эти курганы напоминали холм с уплощенной вершиной. При раскопках кургана № 14 этого могильника обнаружены остатки деревянного сруба 3 х 3 м, возведенного над могилой. В процессе соору­жения насыпи сруб присыпался землей, а затем вокруг сооружения разводился сильный огонь²³⁵.

Позже некоторые элементы описанного погребального обряда проникают в Таежное Прииртышье, где фик­сируются насыпи из кусков дерна. “Именно этим, — отмечает Б.А. Коников, — ...можно истолковать стра­тиграфию ряда кипских курганов: супесь серого цвета разделялась тонкими прослойками черного гумуса (погре­бенный дерн?). Если это наблюдение верно, то и могилы в таком случае закладывались кусками дерна“²³⁶.

Таким образом, дерновая обкладка намогильных соо­ружений была традиционной у различных этнических групп средневековья.Однако распространение этой тра­диции совпадает в целом с миграциями лесных племен Южной Сибири.

Возвращаясь к жилым сооружениям, следует отме­тить, что В.И. Соболев допускал возможность приме­нения аборигенами Барабы XIV—XVII вв. техники дер­новой кладки при сооружении прямоугольных наземных домов с вертикальными стенками на столбах²³⁷.

Обкладывали дерном жилые помещения и якуты. По мнению В.Л. Серошевского, об этом свидетельствует тун- гуское выражение буор сахалар — “земляные якуты“. Дерновое покрытие было отличительным признаком якутского калымана²³⁸.

При строительстве старинного якутского балагана так­же использовался дерн. Согласно имеющимся описаниям, стены этих жилищ изготовлялись следующим образом: промежуток между двумя рядами плах заполнялся зем­

 

лей, а сверху все сооружение обкладывалось дерном. В якутских сказках часто рассказывается о людях, “осыпа­ющих свои юрты землею“²³⁹.

О том, что якутская традиция обкладывать жилища землей пришла с юга, свидетельствуют материалы фоль­клора. В якутской сказке “Юрюнг-Уллан“ повествуется о том, как главный герой, который жил “на самой тихой части земли с неубывающей луной, незаходящим солн­цем, беззимним летом, неумолкающей кукушкой“, по­строил себе большой удобный дом* как он сперва соо­рудил каркас, поддерживаемый по углам четырьмя стол­бами из “почтенных“ деревьев, как настлал потолок из мелких лесин, покрыл стену и крышу слоем сена и как, наконец, насыпал на все это слой песчаного грунта²⁴⁰.

Не подлежит сомнению, что в данном случае в худо­жественной форме отражено представление о реально существовавшем на южной прародине якутов типе жилых сооружений. Принадлежали они, судя по всему, группе “лесных“ народов.

Религиозные представления, шаманизм

Специфика этнического развития Барабы нашла свое отражение в духовной культуре барабинцев. Верования, обрядность, фольклор барабинских татар имеют четкую охотничье-рыболовческую ориентацию. В них почти от­сутствуют реалии, связанные со скотоводческо-кочевни­ческим бытом.

Специалисты отмечают, что характерной особенно­стью барабинского героического эпоса является почти полное отсутствие упоминаний о верховом коне и всад­нике, образы которых так ярко поданы в эпосах типично кочевнических этносов²⁴¹. В барабинских сказаниях бога­тырь передвигается на лыжах, способных чудесным обра­зом преодолевать огромные расстояния, или на конях, используемых для охоты. Эпические герои вооружены составными луками с роговыми накладками и стрелами²⁴². В фольклоре содержатся сюжеты о борьбе за охотничьи угодья, об охотничьих собаках и т.д.

В системе традиционного мировоззрения барабинцев значительное место занимали представления, связанные с промысловыми охотничьими культами. В рамках промыс­ловых культов важную роль играли духи — хозяева местностей и стихий: воды (су-иясы), земли (йярь-иясы), дома (уй-иясы), леса (бинен, урман-иясы).

Наиболее полно в мифологии барабинцев отражен образ лесной женщины, бичей. Исследуя лексику тарских татар, Ф.Г. Валеев вывел этот термин от древнетюркского бичин — “обезьяна"²⁴³.

Бичен барабинцы представляли себе в виде красивой женщины с белым лицом и длинными белыми волосами. Жила она в глухом лесу и при встрече с охотником старалась его завлечь для сожительства. Если человек оставался, он не промышлял, но еды было вдоволь. При этом, однако, охотник должен был соблюдать одно ус­ловие: подходя к дому, давать о себе знать. Далее обычно сообщалось, как охотник нарушил запрет и, войдя вне­запно, застал бичен за приготовлением похлебки из вшей, добытых с головы или из подмышек. За этим следовало исчезновение хозяйки, а охотника ожидали неприятности —- болезнь или смерть²⁴⁴.

Барабинские рассказы о бичен — лесной хозяйке уди­вительно близки к представлениям о хозяевах гор на Северном Алтае. Так, Л.П. Потапов приводит легенду о том, как охотник попал в пещеру к хозяйке горы, начал с ней жить, и, хотя не охотился два года, всегда у них на обед было мясо. Когда же его любопытство победило и он посмотрел как это происходит, то увидел, что жена кла­дет в котел мясо из-под пазухи. И хозяйка тотчас же умирает²⁴⁵.

Эти и другие, отмеченные нами в специальной рабо-

146

те , аналогии свидетельствуют о генетической связи лес­ных народов Саяно-Алтая с барабинцами.

Барабинские татары — одна из немногих коренных тюркоязычных этнических групп Западно-Сибирской равнины, сохранивших к началу XVIII в. шаманистское мировоззрение и шаманскую культовую практику. Рас­пространение ислама среди барабинцев началось лишь со второй половины XVIII в., хотя незначительное количес­тво мусульман отмечено в Барабе и в первые десятилетия XVIII в.²⁴⁷ Это обстоятельство привлекло внимание спе­циалистов к проблемам доисламских религиозных воз­зрений аборигенов Барабы. Различные аспекты барабин- ского шаманизма нашли отражение в трудах Д.Г. Мес- сершмидта, Ф.И. Страленберга, Я.И. Линденау, И.Г. Гме- лина, В.В. Радлова, В. Диосеги, Э. Лот-Фальк, С.В. Ива­нова, Л.П. Потапова, З.Д. Титовой, И.В, Белича,

А.Г. Селезнева и др.²⁴⁸

По общему мнению исследователей, система шама­низма тюрков Барабинской лесостепи является южно­сибирской по происхождению, причем большинство па­раллелей обнаруживается у народов Саяно-Алтая. Осо­бенно много интересных явлений отмечается в атри­бутике барабинских шаманов (камов) — шаманском буб­не (тунгур) и идолах (чалу, курчак).

Шаманские бубны барабинцев до нашего времени не сохранились, но остались их изображения, выполненные Д.Г. Мессершмидтом, Ф.И. Страленбергом и Я.И. Линде- нау. Однако характер этих изображений явился предме­том полемики между исследователями. Так, по мнению

В.  Диосеги и Э. Лот-Фальк²⁴⁹, у аборигенов Барабы были бубны двух типов. Бубны обоих типов изображены в книге Ф.И. Страленберга²⁵⁰. Первый бубен, представлен­ный на таблице, имеет круглую форму. Он снабжен антропоморфной рукоятью, а на внешней ее стороне отсутствует какой-либо рисунок. Рукоятка другого бубна аниконическая, а с наружной стороны ее есть отчетливые изображения птиц, животных, деревьев, звездчатых фи­гур, фантастических существ. В. Диосеги подробно опи­сал устройство этих предметов, характер и семантику изображений, уделив особое внимание бубну второго ти­па.

Однако известно, что первая по времени зарисовка барабинских бубнов дана в рукописи Д.Г. Мессершмидта, хранящейся в архиве Российской Академии наук²⁵¹. Пред­ставленные здесь изображения затем, почти без изме­нений, перешли в упомянутую книгу Ф.И. Страленберга. Но, как подметил С.В. Иванов, надпись к рисунку в рукописи Д.Г. Мессершмидта свидетельствует о том, что изображение бубна с аниконической рукоятью принадле­жало не барабинским, а “кыштимским татарам". И “эта надпись не оставляет сомнения о том, что из представлен­ных на таблице двух бубнов только один барабинский (с антропоморфной рукояткой). Второй принадлежал “кыш­тимским татарам" (т.е., по мнению С.В. Иванова, хака­сам. — АС.)"²⁵².

Согласно С.В. Иванову, Страленберг ошибочно внес в свою книгу изображение кыштимского бубна, приняв его за барабинский. Эту ошибку повторили позже другие ученые, в том числе В.В. Радлов, В. Диосеги и Э. Лот- Фальк. Таким образом, С.В. Иванов полагал, что у ба­рабинцев существовал лишь один тип шаманского буб­на — с антропоморфной рукоятью.

В связи с отсутствием оригиналов трудно примкнуть к той или иной точке зрения. Между тем вопрос об антро­поморфных рукоятках барабинских бубнов имеет нема­лое значение для решения этногенетических проблем. С

ПО

 

шаманской атрибутикой семантически связаны антропо­морфные идолы барабинских татар. Они неоднократно описаны в дореволюционной литературе. Некоторые све­дения о рассматриваемых идолах почерпнуты нами во время экспедиционных поездок²⁵³.

У барабинцев для обозначения деревянных или матер­чатых антропоморфных идолов было три слова: курчак, чалу у эттеней. Термин Аттаней у тобольских татар озна­чал верховное божество. Информаторы уверенно выводят слово Аттаней от тюркского ата — “отец". Как вы­яснилось в ходе экспедиции 1991 г., указанный термин в ряде мест (например, в деревне Тукуз Вагайского района Тюменской области) функционирует наряду с общерас­пространенным у тюрков Южной и Западной Сибири словом Кудай и означает “бог", “божество"²⁵⁴. Согласно же Ф.Т. Валееву, слово ээттеняй означало у некоторых групп сибирских татар большие деревянные изображения родовых духов, которым приносили жертвы²⁵⁵. Сходство сибирско-татарского термина ээттеняй / аттаней с барабинским словом эттеней очевидно.

Антропоморфные идолы курчак также были практи­чески у всех групп сибирских татар. Выполненный В. Ди- осеги этимологический анализ слова курчак выявил его связь с шаманскими бубнами и другими шаманскими атрибутами тюркских народов Южной Сибири (ср.: си- бирско-татарск. курчак — “идол"; алтайск., сагайск. кур­чак — “рама, обруч, обечайка шаманского бубна"; теле- утск. курчу — “обечайка"; алтайск. курчу — “кольца погремушки на шаманском костюме" и т.д. ⁶).

Наиболее широко на Алтае был распространен термин чалу у который обозначал самые разнообразные культовые предметы. Известно, в частности, что так назывались шаманские бубны алтайцев. В своем недавно вышедшем капитальном исследовании алтайского шаманизма Л.П. Потапов выделяет три разновидности бубнов, глав­ным отличительным признаком которых являлись дере­вянные рукояти, символизировавшие хозяина бубна (ча­лу аази): марс чалу, аки башту чалу (“двухголовый чалу") и ]ангыс башту чалу (“одноголовый чалу"). Ша­манский бубен барабинских татар был наиболее близок к типу бубнов, рукоятка которых выполнена в виде одного­лового антропоморфного изображения Цангыс башту ча­лу). Кроме барабинских татар этот тип бубнов бытовал у теленгитов, телесов, горно-алтайских телеутов, а за пре­делами Алтая — у кобдинских тувинцев.

in

 

По сообщению участника Академической экспедиции Я.И. Линденау, барабинские камы в XVIII в. камлали с помощью бубна тунгур (тунгир), в “середине" которого находилось изображение идола — }оезе (иясе — “хо­зяина бубна". — А.С.). Барабинским камам XVIII в. известен и чалу. Согласно Я.И. Линденау, так называли духа-прорицателя, через которого шаман узнает “много неизвестных вещей" . А согласно Л.П. Потапову, “через тОся, чалу которого представляет собой антропоморфная одноголовая рукоятка бубна, барабинские камы, как и алтайские, получали нужные им во время камлания све­дения"²⁵⁹.

Связь антропоморфных изображений с бубнами под­тверждают материалы об алтайцах и телеутах. У алтай­цев словом чалу назывались сам бубен, рукоятка бубна, изображающая предка шамана и хозяина бубна, ма­ленький бубен, жгуты шаманской одежды Сманьяк), тря­почки (ялама). У телеутов чалу означал шаманский бу­бен, неантропоморфную рукоять бубна, набор культовых предметов, включавший в себя миниатюрную модель бубна “в память умерших предков шамана" и антропо­морфные изображения — курмуши и ймагандары. Наблю­дения И.П. Фалька также подтверждают, что телеутские божки "Tschalu" изображались в виде антропоморфных существ²⁶⁰. К мысли о возможной связи рукояток теле- утских бубнов с антропоморфными изображениями при­шел и С.В. Иванов: "Телеутские рукоятки по форме близки североалтайским, но семантика их южноалтай­ская.

Отношение к аниконической рукоятке бубна как к условному изображению шамана-предка позволяет пред­полагать, что когда-то телеутские бубны, подобно ал­тайским, имели какие-то изобразительные, зоо- или ант­ропоморфные признаки, впоследствии утраченные"²⁶¹.

Наконец, и лексический материал подтверждает пред­положение о связи бубнов с антропоморфными изобра­жениями идолов. Впервые на эту связь указал В.В. Рад- лов при обсуждении книги А.В. Анохина "Материалы по шаманству у алтайцев"²⁶². Приводим соответствующий лексический материал из словаря В.В. Радлова: чал (уй- гурск., османск., крымско-татарск., казанско-татарск., караимск.) — "одним махом ударить, бросить, играть на музыкальном инструменте"; чалын (караимск., османск., казанско-татарск.) — "быть битым, быть таким на кото­ром играют", чалу (алт.) — "шаманский бубен, идол"²⁶³. Таким образом, в один семантический ряд вошли тер-

 

мины для обозначения ударного музыкального инстру­мента (шаманского бубна) и антропоморфного изобра­жения.

Приведенные материалы, свидетельствующие о гене­тической связи алтайского и барабинского шаманизма, позволяют наметить истоки общих шаманистических представлений. На Алтае антропоморфные изображения на рукоятках бубнов олицетворяли хозяев бубнов, хозяев отдельных местностей, покровителей охотничьего про­мысла. Аналогичные представления были и у барабин- ских татар. О широком распространении у них института духов-хозяев местности было сказано выше. Связь антро- порфных изображений чалу и курчаков с охотничьим бытом выражалось в обряде кормления идола кровью добытых на охоте животных. Мысль о том, что изобра­жение на рукояти бубна олицетворяло его хозяина, под­тверждается прямым указанием Я.И. Линденау на то, что идол в барабинском бубне носил название ]оезе (иясы).

Констатация охотничьего характера культа антропо­морфных изображений — идолов — позволяет, на наш взгляд, определить генетические истоки барабинского шаманизма. По-видимому, этот культ восходит к южно­сибирскому лесному пласту культуры аборигенов Барабы. В таком случае можно предположить включение антропо­морфных изображений покровителей охоты (идолов) в шаманскую атрибутику, что выразилось в антропомор- физации рукояток шаманских бубнов. Эти процессы, без сомнения, протекали под воздействием охотничье-ското- водческих народов Алтая — носителей традиций лесной культуры.

И в заключении данного раздела остановимся еще на одном, весьма спорном, вопросе этнокультурной истории Саяно-Алтая и прилегающих территорий, т.е. вопросе об этнической принадлежности погребений с конем, поро­дившем множество противоречивых мнений²⁶⁴.

Интерес к этому вопросу вызван тем обстоятельством, что в ряде публикаций последних лет в общей или част­ной форме высказывается мысль о принадлежности по­гребений по обряду трупоположений с конем различным племенам, но главным образом телеским, входившим в состав древнетюркских государств²⁶⁵.

Одновременно некоторые исследователи настаивают на том, чтобы рассматривать ранние этапы погребальной обрядности автохтонов Барабы с тех позиций, “что пер­выми тюрками, проникшими в Барабу в VII—VIII вв., были ..., вероятнее всего, предки кимаков и кыпчаков —

из

 

телесские племена Алтая, которые приняли участие и в формировании сросткинской культуры⁴⁴²⁶⁶.

Однако известно, что многие племена конфедерации теле по основным этнокультурным характеристикам тождественны позднейшим “лесным народам⁴⁴ и поэтому сами могут в какой-то степени считаться носителями лесного комплекса.

Исследователи неоднократно отмечали неоднород­ность памятников, традиционно относимых к одному ти­пу погребений с конем²⁶⁷. Выявлены значительные рас­хождения в способах захоронения коня — целиком или частично, в формах и конструкциях могильных ям (на­личии или отсутствии приступок, перегородок из вер­тикально поставленных камней, перекрытий), в характе­ре сохранившихся намогильных сооружений, в ориен­тации захоронений и т.д.

С определенной долей осторожности можно, в част­ности, предположить, что этнокультурную нагрузку не­сет замена в захоронении целой туши коня его частями (шкурой, головой и конечностями). Подобные замены (а мы не относим сюда замену коня его символом—чуче­лом) фиксируются на длительном хронологическом от­резке и на огромных территориях — от Дальнего Востока до Западной Европы, в Сибири, в том числе в Барабе, в Центральной Азии, в Восточной Европе и т.д.²⁶⁸ Е.П. Ка­заков и Ю.С. Худяков опубликовали специальные рабо­ты, посвященные этой особенности погребального обряда. Оба автора подчеркивают связь рассматриваемой особен­ности погребального ритуала с обрядовыми действиями над шкурой лошади, зафиксированными этнографически у обских угров, алтайцев, хакасов, бурят, удмуртов, чу­вашей²⁶⁹.

В обрядовой практике появление захоронений со шку­рой и конечностями коня было связано с обычаем раз­вешивать шкуру жертвенного животного на деревьях, что было частью погребально-поминального ритуала у ряда этносов Южной и Западной Сибири. В начале XVIII в., согласно записям Г.И. Унферцагта, аналогичный обряд был присущ и барабинским татарам. По сообщению Д.Г. Мессершмидта, шкуры и головы жертвенных живот­ных вывешивались барабинцами на деревьях во время похорон и поминок²⁷⁸. Обряд развешивания шкур жерт­венных животных получил распространение у тувинцев- тоджинцев, алтайцев, телеутов, теленгитов, тубаларов и кумандинцев. Сходные и генетически связанные жерт­

 

воприношения зафиксированы у обских угров и само- дийцев²⁷¹.

Касаясь распространения археологических памятни­ков, содержащих элементы рассматриваемой обрядности, Е.П. Казаков отмечает, что во второй половине I тыс. н.э. эти памятники фиксируются “в основном в лесостепи и южной части лесной зоны, как бы окаймляя по огромной дуге зону евразийских степей, занятых тюрко-язычными кочевниками"²⁷². Нетрудно заметить, что очерченное гео­графическое пространство почти точно совпадает с тер­риторией расселения средневековых "лесных" этносов. Этнографически обрядовые действия над шкурой лошади зафиксированы у народов, в культуре которых значи­тельное место занимает лесной компонент. Культ коня у этих народов не должен удивлять, ибо коневодство — важнейший признак лесного охогничье-скотоводческого комплекса. Под влиянием лесной южносибирской охот- ничье-коневодческой культуры элементы этого культа были перенесены в Восточную Европу, где они фик­сируются с IX в. до этнографической современности, а также на север Западной Сибири, где эти элементы полу­чают распространение у угров и самодийцев.

♦ *

*

А теперь рассмотрим поставленную в данной главе проблему целиком, т.е. перейдем от анализа к синтезу. Археологи и этнографы говорят о тюркском компоненте в составе барабинских татар. Но термин тюрк в разное время имел как минимум четыре значения:

• 1) этническое (самоназвание этноса, который в 460 г. продвинулся на Алтай и в 552—745 гг. — с незначитель­ным перерывом — возглавлял крупнейшие этнополи­тические объединения средневековья — Первый и Второй тюркские каганаты);

• 2) субэтническое (самоназвание реликтовых групп, которые образовались после разгрома древнетюркского каганата уйгурами и вошли в качестве субэтносов в состав различных народов):
• 3) историографическое (в работах ряда средневековых авторов так именовали этносы разного происхождения, которые когда-либо контактировали с древнетюркским этносом или с его реликтами; например, у Константина Багрянородного тюрками названы венгры, мадьяры);
• 4) лингвистическое (наименование одной ветви алтай­ской языковой семьи).

Очевидно, что к барабинцам не применимо этничес­кое значение этого термина. Ни археология, ни этно­графия, ни лингвистика не дают никаких свидетельств о вхождении древнетюркского компонента в состав або­ригенов Барабы. Нельзя к барабинцам применять и ис­ториографическое значение термина, ибо в источниках он в таком смысле не использовался.

Нельзя, конечно, исключить миграции и оседания в Барабе какой-то части тюрок после падения Второго ка­ганата. Видимо, образование барабинского этнонима бу­ре, бйре (волк) отражает взаимодействие с кочевыми группами, входившими в древнетюркское объединение. Появление этого этнонима относится, говоря словами Р.Г. Кузеева, к той легендарной эпохе «когда на знамени “древнего тюрка“ Ашина в Центральной Азии красова­лось изображение головы волка»²⁷⁵. Позже волк почитал­ся в качестве тотема у средневековых кыпчаков и, воз­можно, огузов²⁷⁴.

И все же тюрки не создали, да'и не могли создать, ввиду пережитого только что погрома, тот демографи­ческий фон, который позволил бы тюркским реликтам стать компонентом формирующегося этноса. Ибо, по оп­ределению, компонент образуется путем “вливания⁴⁴ в становящийся этнос “реальных людей, притом не в форме отдельных индивидов, а более или менее значительных групп, обладавших определенным групповым этническим самосознанием⁴⁴²⁷⁵. Ясно, что тюрки в Барабе не создали столь значительной группы.

Следовательно, сохраняется лишь одно лингвистичес­кое значение термина, которое констатирует тот факт, что язык барабинцев входит в тюркскую группу языков. Но эта констатация дает только первое и потому самое неполное приближение. Лингвисты уже давно устано­вили, что язык барабинцев сочетает в себе особенности как кыпчакских, так и алтайских (в узком, террито­риальном, смысле) языков.

Этому выводу соответствуют археологические мате­риалы, которые свидетельствуют о вхождении Барабы в зону распространения новосибирского варианта срост- кинской культуры. Сросткинская культура связывается с кимако-кыпчакским этнополитическим объединением, а новосибирский вариант этой культуры явился результа­том синтеза местных уральских охотничье-рыболовчес- ких элементов и пришлых алтае-телеских групп²⁷⁶.

Но группы, входившие в конфедерацию теле, не мо­гут быть отождествлены с древнетюркским этносом. Теле создали экономическую базу для расцвета каганатов. По удачному выражению китайского хрониста, тюрки си­лами теле “геройствовали⁴⁴ на севере. Однако теле и тюрки находились в состоянии политического антаго­низма и весьма существенно различались по своей этно­культурной направленности. Древние тюрки — типичные степные кочевники, телеское же объединение включало в себя лесные группы, хозяйственно-культурная модель ко­торых сходна с культурным типом, обнаруженным позже у “лесных⁴⁴ народов средневековья²⁷⁷.

По-видимому, попав в орбиту кимако-кыпчакского господства, лесные группы восприняли кыпчакский язык и, как дань моде, некоторые кыпчакские вещи. Грозные политические коллизии заставили этих людей искать спа­сения на периферии кимако-кыпчакского ареала. Такой окраиной была Бараба, привлекавшая, кроме того, бога­тыми охотничье-рыболовецкими угодьями.

Итак, по нашему мнению, основой “тюркского⁴⁴ ком­понента в составе барабинцев явились “лесные⁴⁴ южно­сибирские этнические группы средневековья. Их хозяйст­во было комплексным с преобладанием присваивающих форм. Определенное развитие получило коневодство, причем конь использовался главным образом в качестве транспортного средства охотника.

Ведя сходное по типу хозяйство, но находясь в рамках традиций, пришлые и местные группы пребьгвали некото­рое время в состоянии стабильного равновесия, что под­тверждают и археологические материалы²⁷⁸. В дальней­шем оба эти компонента слились, сформировав единую охотничье-коневодческую модель хозяйства, которая и была зафиксирована в археологических памятниках XIV—XVII вв.⁷⁹ За предшествовавший этому времени период произошло полное вытеснение кочевого тюркского и кыпчакского элемента, хотя большинство этнических групп Барабы в XIV—XVII вв., видимо, уже говорило на искаженном диалекте кыпчакского языка. Приведенная схема барабинского этногенеза представляется на данный момент в полной мере охватывающей все сведения, под­черкнутые из самых разных источников.

 

ОСНОВНЫЕ ТЕНДЕНЦИИ
ЭТНОГЕНЕТИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА
В БАРАБЕ В XVII - НАЧАЛЕ XVIII ВВ.

Истоки любого явления общественной жизни находят­ся в его прошлом. Поэтому, чтобы понять сущность про­исходивших в XVII — начале XVIII вв. в Барабе эт­нических процессов, необходимо еще раз вернуться назад и охарактеризовать историческую панораму, на фоне ко­торой эти процессы развивались.

За тысячелетие, которое пролегло между VIII и XVII—XVIII вв., сформировался этнокультурный облик барабинских татар. Характер этнических процессов, ко­торые имели место в эту эпоху на территории Барабы, определялся главным образом факторами, связанными с миграциями извне.

С VIII в. Бараба становится средоточием миграций различных этнических групп, обобщенно именуемых в источниках “лесными". Этот процесс хронологически совпадает с образованием этнополитического объедине­ния кимаков и кыпчаков — вероятных носителей срост- кинской археологической культуры¹. Этнокультурному влиянию со стороны различных этнических групп, кото­рые входили в кимако-кыпчакское образование, подверг­лись комплекс материальной культуры и погребальная обрядность местного, в основном уральского, населения Барабы^В.И. Соболев датирует время кимако-кыпчак- ских миграций в Барабу IX—X вв., предполагая, однако, что “отдельные группы населения, прежде входившие в состав кимако-кыпчакского образования, проникали и в более поздние времена"³.

Контакты населения Барабы с кимако-кыпчакскими группами оказали решающее воздействие на формиро­вание барабинского языка (диалекта). В основе бара- бинского разговорного языка лежат исконные кыпчакские черты⁴. В суммарных классификациях язык барабинских татар включается в кыпчакскую группу тюркских язы­ков. Лингвисты полагают, что в числе предков народов, входивших в кыпчакскую группу тюркских языков, были и сами кыпчаки (команыг. Формирование кыпчакских черт барабинского языка началось, по-видимому, в пе­риод вхождения в кимако-кыпчакское объединение и про-

 

должалось при сильном воздействии дешт-и-кыпчакских этносов.

Принадлежность барабинского языка к кыпчакской группе тюркских языков навела некоторых лингвистов на мысль, что кыпчакский компонент явился в этногенезе барабинцев основным. Нам представляется, однако, что не следует преувеличивать роль этого компонента. Так, по мнению Д.Г. Савинова, “широкое распространение па­мятников сросткинской культуры дает основание пола­гать, что в этот период она теряет свое этническое содер­жание и становится общераспространенной в пределах кимако-кыпчакского объединения⁴*⁶. Окраинные, перифе­рийные ареалы сросткинской культуры, к которым от­носилась и Бараба, теряют свое кыпчакское “наполне­ние⁴⁴. Этому не противоречит и вывод Д.Г. Савинова о том, что новосибирский вариант сросткинской культуры, включавший Барабу, явился синтезом местных и приш­лых алтае-телеских элементов⁷.

Однако многие телеские группы, как мы видели, были носителями лесного южносибирского комплекса. Таким образом, сросткинский компонент не мог радикально из­менить ход этногенетического процесса в Барабе, содер­жанием которого была интеграция в местную среду юж­носибирского охотничье-скотоводческого комплекса. Сле­дует учитывать и то обстоятельство, что основными на­правлениями миграции кыпчаков было не северное, а западное и юго-западное: в дешт-и-кыпчакские степи j В середине XI в. (1055 г.) кыпчаки (половцы) появились на границах Древней Руси. Центральное Обь-Иртышье про­должало оставаться далекой периферией расселения кип­чакских групп. Указанные процессы привели к образо­ванию на территории Барабы мощного пласта, связанного историческими нитями с южносибирскими “лесными⁴⁴ эт- носами;^Проникновение “лесных⁴⁴ южносибирских групп началось, видимо, еще на сперановском этапе потчеваш- ской культуры и усиливалось с конца I тыс. до монголь­ского времени. Основу хозяйства пришельцев составляли присваивающие формы экономики — охота и собиратель­ство, усложненные специализированным коневодством, обеспечивающим главным образом транспортные потреб­ности охотничьего хозяйства. Лесные этнические группы Южной Сибири оказали решающее влияние на форми­рование этнографического облика населения Барабы. При непосредственном влиянии этих групп установились осо­бые формы жилищ (двускатные полуземлянки и дерно­вые дома), средств буксировки и передвижения (лыжи, восходящие к саянскому типу подволок, волокуши, нар­ты, временные нарты, изготовленные из связанных лыж, конная буксировка), религиозных верований, социальных отношений и т.д.

\/В XIII—XIV вв. Бараба оказалась в зоне влияния монголо-татар.л/ Но вопрос о характере этого влияния остается дискуссионным: было ли оно непосредственным или каким-то образом опосредованным⁸. Под воздейст­вием монголо-татар XIII—XIV вв. произошла, например, смена вооружения, которая выразилась в появлении мон­голо-татарских наконечников стрел⁹.

\)Следующий по времени всплеск этнических контактов племен, населявших Барабу, произошел в XVII— XVIII вв. Отмечено два направления таких контактов: северное и южное>1 Последнее хорошо обеспечено пись­менными источниками и весьма основательно изучено.

J Аборигены Барабы поддерживали тесные контакты с калмыками, группами, входившими в коалицию Кучу- мовичей, телеутами¹⁰ОТак, А.П. Уманский посвятил спе­циальную статью взаимодействию населения юга Запад­ной Сибири, прежде всего тарских и барабинских тюрок, с телеутами (белыми калмыками)¹¹. С его точки зрения, общая граница расселения барабинских племен и теле- утов проходила в первой трети XVII в. по южному берегу озера Чаны, по нижнему течению реки Каргат, по сред­нему и верхнему течению реки Чулым¹².

>*В 1628—1631 гг. барабинские племена и белые кал­мыки вошли в коалицию восставших против русской администрации племен и народов Юго-Западной Сибири. В борьбе приняли активное участие родоплеменные под­разделения: бараба, чой, тереня¹³. В ходе восстания часть родоплеменного подразделения бараба во главе со своим князьком Когутаем откочевала к телеутам, откуда, по словам Г.Ф. Миллера¹⁴, русские отряды не могли их достать даже силой. Барабинцы некоторое время нахо­дились там, проводя совместные с телеутами военные действия¹⁵. Вероятно, какая-то часть телеутов (теленгу- тов) вошла в состав барабинского родоплеменного подраз­деления. Об этом свидетельствует тугум таленгут, зафиксированный в аулах Кошкуль, Тебис, Новокуруп- каевка¹⁶, т.е. в местах расселения объединения барабаг.

Гораздо менее изучены северные связи населения Ба­рабы в рассматриваемый период. Между тем В. Диосеги указывал как минимум на три этнонима, зарегистри­рованных в XVII в. на территории Барабы, которые с лингвистической точки зрения не были тюркскими по происхождению: Ланга, Любай и Лугуй¹⁸.

Начнем с рассмотрения этнической группы ланга. По данным В.В. Радлова, указанная группа составляла насе­ление волости Тунус, которая зарегистрирована в рус­ских документах в 1624 г.¹⁹

Этнический термин ланга легко можно сопоставить с наименованием лангакупы, обозначавшем в XVII в. одно из подразделений крупной локальной группы сельку­пов — сельгула. В настоящее время отдельные группы селькупов, которые относят себя к потомкам лангакупов, живут на Тазе, Турухане, Сургутихе, в верховьях р. Пур. По мнению Г.И. Пелих, южные границы рассе­ления лангакупов доходили до Среднего Васюгана. В XIX в. лариаки (лангакупы) официально значились на Нижнем Васюгане²⁰_%

История с лангакупами приобретает неожиданное продолжение в фольклоре и этнонимике кетов. Так, по данным Е.А. Алексеенко, елогуйские и сургутские кеты еще в 1950-х годах помнили, что их люди с верховьев Елогуя когда-то ходили на землю светловолосого “обско­го народа⁴⁴ лан а, женщины которого имели обыкновение закрывать лицо платком. Кетскую группу Серковых (род ольгыт) окружающее население называло ланарал'- туттэн — “сбежавшие от лан а“. Характерно, что пред­ки Серковых документально известны среди Елогуйских инбаков XVII в. В XVIII в. зафиксированы их уход с Елогуя и дальнейшее движение на север, до Курейки²¹.

Е.А. Алексеенко усматривает аналогии загадочному “обскому народу⁴⁴ лан а в лангакупах — селькупах, сме­шанных с хантами, которые проживали в низовьях Васю­гана. По ее мнению, область ранних кетско-селькупско- хантыйских взаимодействий находилась именно на севе­ро-западе Барабы, в местах расселения родоплеменного подразделения ланга. Как уже было отмечено, архео­логические памятники XVII—XVIII вв. с этих террито­рий свидетельствуют о сильном угорском влиянии²². Связь родоплеменного образования барабинцев ланга с обскими уграми Доказывается наличием в составе запад­ных манси фамилии Ленгиных, а в составе хантов Ниж­ней Оби фамилии Лангиных. По данным З.П. Соколовой, обе эти фамилии связаны. Появление на Оби фамилии Лангиных она сопоставляет с переселениями хантов с Северной Сосьвы и Ляпина, где фиксируется фамилия Ленгиных²³.

Воздействие весьма сильной селькупской волны на обитателей северной части Барабы выразилось и в смене волостного имени Тунус на Чангула²⁴. Мы показали, что термин Чангула представляет собой селькупский вариант первоначального слова Тунус (см. гл. 2). Вероятно, такая замена одного этнонима другим в определенной степени отражает перемены в этническом самосознании. Эти пе­ремены могли произойти лишь при довольно сильном воздействии селькупов.

Аналогия родоплеменной группе лугуй обнаруживает­ся в угорской среде. Имя Лугуй носил один из князьцов Сосьвинских остяков, который в августе 1586 г. получил охранную грамоту в защиту шести подвластных ему го­родков .

Позднему селькупскому субстрату в составе тюрок Барабы значительное внимание уделил В. Диосеги. Родо­племенное подразделение Чой он был склонен связывать с близким по звучанию этническим термином tjdje-gum, обозначавшем одно из племен селькупов, зафиксирован­ном в середине XIX в. на Чулыме²⁶. Продолжая аналогии, можно указать на наименование Чаинской волости, кото­рая первоначально входила в Нарымский округ, а затем была приписана к Томскому уезду. Основное население этой волости составляли селькупы-шешкум (шиешгула)¹¹.

Вблизи от Чаинской находились четыре Парабельские волости, которые располагались в XVII в. по рекам Чи- жапке, Парабели, Оби, Чузику, Кенге и Чае²⁸. Рассе­лялись в Парабельских волостях, как и во всем Нарым- ском уезде, селькупы.

Уже В. Диосеги писал о возможной связи населения Барабы и селькупов Парабельских волостей. Он исходил из фонетического сходства гидронима Парабель с наиме­нованием родоплеменного подразделения Бараба²⁹. Ха­рактерно, что население Парабельских волостей постоян­но совершало перекочевки в Барабу. За период с 1630 по 1665 г. численность мужского населения только 1-й и 3-й Парабельских волостей уменьшилась на 22 человека, причем одной из основных причин этого стал уход в Барабу³⁰.

Г.И. Пелих, доказывая факт былого пребывания сель- купов-шешкум (шиешгула) на Васюгане, цитирует источники XIX в. о миграциях самоедов (селькупов) в Барабинскую степь по рекам Чае, Чижапке, Парабели³¹. По ее данным, селькупы четко различали близкое им тюркоязычное население. Известно, что словом тве-кум они называли чулымских тюрок, тыыл-гуп — казанских татар, тин-гула — барабинцев. По устной традиции, селькупы-шиешгула издавна находились в дружествен­ных и даже родственных отношениях с татарами тин-гу- та. Мотивы близости этих двух групп отразились даже в эпосе об Иде³². Селькупские предания, свидетельству­ющие о выдвижении части татар на Васюган, и наличие татарской топонимики на Васюгане³³ подтверждаются ба- рабинскими материалами. Информаторы И.Л. и В.Л. Тактогуловы говорили нам об их предке — Копыше, который, судя по рассказам, был охотником на оленя и сохатого. Он уходил далеко на север, “за Васюган“, где охотился “вместе с остяками“³⁴.

• Поздние этнические контакты населения Барабы с селькупами отразились и на тугумном составе барабин­цев. Наименование тугума иштанак в составе барабин- ско-туражской эндогамной группы сопоставимо с назва­нием Иштановой волости Кетского уезда, населенной в XVII в. селькупами³⁵. Аналогичный этнический тер­мин — иштомак — был зафиксирован в составе вагай- ской группы курдакско-саргатских татар³⁶.

Согласно Б.О. Долгих, предводителем Иштановой во­лости был некий Куртан Иштанов, по фамилии которого и была названа волость³⁷. Имя предводителя — Кур­тан — находит себе аналогии в традиционной антро- понимии барабинских татар. В их составе известен тугум Куртанак. Члены этого тугума вели свое происхождение от легендарного Куртана, который якобы кочевал между аулами Аялуцком и Тебисом³⁸.

На местах расселения тюменских татар в Туринском районе была известна волость Куртумова. У курдакско- саргатских и тобольских татар нами был зафиксирован тугум курты (по народной этимологизации — “на- лим“)³⁹. У хантов встречаются сходные фамилии: Коурте- ев, Куртов, Куртямов. Кроме того, среди обских угров Подгородной волости Березовского уезда была известна фамилия Иштановы⁴⁰, исторически связанная, видимо, с селькупской Иштановой волостью и тугумом иштанак барабинских татар.

З.П. Соколова обнаруживает хантыйские параллели в топонимике Барабы. Она указывает на аналогию на­звания деревни Мумраковой (волость Бараба) хантый-» ским фамилиям Мумраковых (Мамруковых) на средней Оби и имени обдорского князьца Мамрука, который умер приблизительно в 1635 г.⁴¹ Наименование деревни Ачи- мовской (волость Тураж), по ее мнению, близко к фа­милии Ачимовых у хантов на р. Юган⁴².

Таким образом, северные этногенетические связи на­селения Барабы в XVII в. были весьма своеобразными. В это время в результате взаимных миграций в Барабе сформировался значительный самодийский слой. Его со­ставили группы селькупов, которые населяли Нарымский край, непосредственно граничащий с Барабой. Длитель­ное присутствие и ассимиляция селькупского населения отразились в наличии селькупской этнонимики.

Сделанные нами выводы подтверждаются археологи­ческими материалами. В этой связи приобретает зна­чительный интерес находка двух сосудов из позднесред­невековых погребений могильника Абрамово-10, которые имеют абсолютные аналогии в материалах селькупских памятников⁴³. Приведенных данных достаточно, чтобы говорить о существенных этногенетических контактах на­селения Барабы со своими соседями селькупами в эпоху позднего средневековья.

Не прерывались в этот период связи барабинцев и с обскими уграми. Наиболее показателен в этом смысле факт наличия крупной угорской общности на северо-за­паде Барабы, представленной памятником Кыштовка-2⁴⁴. Согласно В.И. Молодину, особенности погребального об­ряда и наличие своеобразного вещевого комплекса (ме­таллическое зеркало, перстни, оловянные решеточки, на­шивные бляшки) позволяют идентифицировать носите­лей кыштовской традиции с хантами⁴⁵.

Особенность барабинского этногенеза составляет и то, что ряд угорских элементов, которые вошли в состав населения Барабы в XVII в., дислоцировались далеко на север, вплоть до Обдорской земли, и большинство парал­лелей обнаруживается у северной группы хантов. Это обстоятельство, как нам представляется, объясняется зна­чительным перемещением хантов на север. По данным З.П. Соколовой, в течение XVII в. численность северных хантыйских волостей: Обдорской, Куноватской и Казым- ской — возросла на 1789 человек. Столь значительное увеличение численности, по ее мнению, может быть объ­яснено миграциями на север хантов с Оби (выше Березо­ва, Северной Сосьвы, Ляпина, Конды), которые были вытеснены расширяющимся мансийским массивом⁴⁶. Кон­кретное рассмотрение этих процессов убеждает в том, что большинство фамилий, связанных с барабинским этноге­незом, является на севере пришлым. Так, неместной в Куноватской волости была фамилия Куртямовых. Едва ли не единственная в Важгорте она относилась к фрат­рии I, в то время как все остальные принадлежали к фратрии II⁴⁷. В Больше-Юкондинской волости пришлой была фамилия Лангиных. Ее корни уходили на Северную Сосьву и Ляпин⁴⁸.

Новосибирские археологи не предлагают точной этни­ческой привязки населения Северной Барабы в эпоху позднего средневековья. Так, они пишут, что “различия отмечаются в погребальном обряде кыштовцев и север­ных хантов..Однако уже в следующей фразе деза­вуируют это утверждение, отмечая, что “населению, ос­тавившему могильник Кыштовка-2... наиболее близки се­верные ханты“. А на следующей странице читатель с удивлением узнает, что материалы могильника Кыштов­ка-2 “во многом сходны“ с материалами могильников иртышских (южных) хантов⁴⁹. Набор выделенных В.И. Молодиным этнически значимых вещей также, по- видимому, не определяет достоверно этническую принад­лежность кыштовцев. Таким образом, в настоящее время нет никакой возможности этнически интерпретировать памятники северо-запада Барабы эпохи позднего средне­вековья без детального анализа этнического состава се­верных барабинцев.

В XVII в. Бараба была ареной сложных этногенети- ческих процессов. Окончательно устанавливалась струк­тура будущего барабинского этноса, активно инкорпори­ровались в него инородные этнические элементы.

Весьма важным является и вопрос о времени завер­шения формирования барабинского этноса. Основными показателями этноса считаются этническое самосозна­ние, выраженное общим этнонимом, и выделение себя из окружающего населения по оппозиции “мы — они“. Члены этноса обычно поддерживают традиции внутри- этнической солидарности, осознают общность происхож­дения и общность исторических судеб.

В археологической литературе утвердилось мнение, согласно которому формирование барабинского этноса за­вершилось к XIII — XIV вв.⁵⁰ Но на титуле кандидатской диссертации В.И. Соболева значится: “Барабинские тата­ры XIV — начала XVII вв. н.э. (по археологическим материалам) “. На чем же основана уверенность автора (и не его одного!) в том, что представители исследуемого\им населения действительно были барабинскими татарами? Обосновывается это следующим образом: “Барабинские татары консолидировались в единую этническую группу из отдельных родоплеменных объединений к приходу русского населения (? — А.С.), которое и дало им общее название — барабинцы (?!! — А.С.). Но начальные этапы jToro процесса уходят своими корнями в XIV в. На про­тяжении рассматриваемого в диссертации времени их материальная культура (курсив наш. — А С.) не пре­терпевает серьезных изменений, сохраняясь до XVIII в. Поэтому в работе, в некоторых случаях, мы употребляем термин барабинские татары, под которым понимаем тюр­коязычное население Барабы⁴⁴⁵¹.

Приведенный отрывок отчетливо проявляет сущест­венный недостаток этногенетических построений, кото­рый имеет место в ряде археологических работ. Речь идет о совмещении этапов развития материальной культуры, представленной в археологических материалах всегда фрагментарно, с факторами этнического развития. Рас­суждение идет по простой схеме: едина материальная культура — один этнос. Между тем этническое развитие диалектичнее и разнообразнее любой схемы. Известно, что далеко не всегда изменения (или стабильность) ма­териальной культуры приводили к смене этнического са­мосознания, языка, комплексов духовной культуры, тер­ритории и прочих компонентов этноса. Объективная кар­тина складывается лишь при учете всех, а не какого-либо одного из указанных компонентов.

На начальном этапе контактов русских с населением Барабы в конце XIV в. в составе аборигенов было выделе­но 11 самостоятельных родоплеменных групп, каждая из которых образовала особую волость: Любайскую, Лугуй- скую, Туражскую, Кулебинскую, Чойскую, Теренин- скую, Узукову, Кирпикскую, Барабинскую, Каргалин- скую, Тунусскую (Ланга)⁵². Указанные исторические общности рассматриваются здесь как совершенно равноз­начные административные единицы. Аналогичная ситу­ация складывается и в последующие периоды времени.

Население Барабы попало в поле пристального вни­мания русской администрации в период упомянутого вос­стания 1628—1631 гг. Документы четко различают эт­нические элементы Барабы. В сообщении тобольского воеводы князя Алексея Трубецкого томским воеводам князю Петру Козловскому и Грязному-Бартеневу, со­ставленном в начале 1629 г., говорится о начале вос­стания (“измене⁴⁴) барабинских татар во главе с князь- цом Когутаем в союзе с чойскими (чоинскими) и те- ренинскими татарами. Безусловно, в этом сообщении ба- рабинцы, чойцы и теренинцы мыслились как различные в этническом плане группы населения⁵³. Несколько позже (около апреля 1629 г.) в челобитной тарских служилых людей и татар уточняется этнический состав повстанцев

Барабы. В этом документе в числе восставших упомина­ются татары барабинские, теренинские, чойские, ку- лебинские и любайские⁵⁴.

Примеры можно многократно умножать. Так, в от­писке П. Козловского и Г. Бартенева своим преемникам Петру Пронскому и Алексею Собакину, составленной 21—22 августа 1629 г., сообщалось о намечавшемся кон­такте чатского мурзы Тарлава и кучумовичей с бара- бинцами и теренинцами, причем последние две группы мыслились как совершенно равнозначные в этническом плане⁵⁵. Через год, летом 1630 г., П. Пронский распо­рядился о постройке нового острога, ввиду слухов о под­ходе отрядов “чацкого мурзы Тарлавка и томских подго­родных тарар и теренич (теренинцев. — АС.) и ба- рабинцев...“ . Таким образом, барабинцы и теренинцы вошли в качестве самостоятельных групп в коалицию повстанцев Юго-Западной Сибири. Показателен тот факт, что барабинцы и теренинцы воевали в разных станах, под разным начальством. Если первые, во главе с Когутаем, находились в лагере Абака, то вторые прим­кнули к стану Аблай Герима, который располагался в другом месте .

Итак, во время восстания 1628—1631 гг. аборигены Барабы не имели ни общего этнического самосознания, ни общего этнонима, который мог бы стать индикатором определенных интеграционных процессов. Приходится признать, что и позже, в 30-е — 40-е годы XVII в., Бараба представляла собой конгломерат нескольких само­стоятельных этнических групп. Названия этих групп: теренинцы, барабинцы, чойцы, любайские татары — пос­тоянно встречаются в документах того времени⁵⁸.

Приведенные материалы первой половины XVII в. свидетельствуют об отсутствии признаков единого ба- рабинского этноса. В рассматриваемый период нельзя говорить ни об общем этнониме, ни об этнической со­лидарности.

Однако историческая документация демонстрирует и новые, объединительные тенденции. Последние вырази­лись в сокращении количества волостей, возникших ра­нее с учетом родоплеменных групп⁵⁹. Число родоплемен^ ных подразделений уменьшилось с 11 до 7. Волости Ту- нусская и Лугуй (Угуй) соединились, образовав единую Туну секу ю волость. Волость Кулебинская слилась с со­седней Туражской, и последнее название стало именем новой волости. В единую Каргалинскую волость объе­динились Каргалинская и Кирчакская. Исчезли из оборо­та упоминания о волости Узуковой⁶⁰. По мнению Н.А. Томилова, ее население влилось в состав Тунусской волости⁶¹.

Со второй половины XVII в. доминирующее положе­ние в политических событиях постепенно начала за­нимать волость Бараба (барабинцы). “Волость Бараба, — отмечал Г.Ф. Миллер, — имела всегда преимущество перед всеми остальными волостями из-за знатности жив­ших там людей, а также из-за числа ее жителей. Поэтому татары называют ее Улу-Бараба, и вся местность между Иртышом и Обью получила у русских название Барабы, или Барабинской степи, а все прочие тамошние волости названы по ее имени Барабинскими волостями“⁶². В то же время Г.Ф. Миллер, владевший огромным фактическим материалом, подчеркивал, что “...слово “бараба“, или “барама“, не является названием народа, а служит для обозначения одного из родов, как Луба, Теренья, Тунус и т.п. — названия других родов“⁶³.

Таким образом, в результате интеграционных процес­сов этноним Бараба, который ранее был самоназванием одного из родоплеменных подразделений, постепенно рас­пространялся на всех жителей Барабинской области. Вок­руг Барабы группировались остальные этнические объ­единения. В документе, описывающем события 1671 г., барабинцами названы жители шести верхних волостей тарского уезда. Только Тунусские (тунусцы) обозначены в этом документе как самостоятельная этническая* еди­ница⁶⁴.

Во второй половине XVII в. консолидация различных родоплеменных формирований завершилась, в результате чего образовалась новая этническая общность — бара- бинские татары^Центром этнического притяжения стало самое крупное родоплеменное подразделение Бараба, причем данный этноним вытеснил все остальные и стал самоназванием этноса. Такой путь образования этно­нимов весьма распространен и теоретически объяснен⁶⁵.

Путешественники и ученые конца XVII в. и, особен­но, начала XVIII в. давали описания этноса с единым этнонимом бараба (барабинские татары)⁶⁶. Источники за­фиксировали момент формирования барабинского этноса, после которого мы можем говорить о барабинских татарах как об этнической общности, противопоставляющей себя окружающему населенйю и имеющей представление об общности исторических судеб.

Подчеркнем, что в сложном, многостороннем, диа­лектическом процессе этнического развития мы описы-

вали лишь одну его часть, а именно образование самосто­ятельной этнической единицы со своей оригинальной ис­торией и культурой. Это, однако, не означает, что этно­культурные процессы с того времени прекратились. Мож­но привести пример значительных миграций различных групп населения из Поволжья и Приуралья, которые органично вошли в структуру барабинского этноса, обра­зовав особые тугумы (башкурт, казанлык). Но на уровне этнического самосознания разница состоит в том, что носители тугумов буре, шагир или иштанак — это бара- ба, предки их также бараба и они аборигены на этой земле. А члены тугума казанлык, несмотря на то, что не только их отцы, но и деды жили в Барабе, — это пришлые, этнически чужие, сохраняющие предания (во многом верные) об обстоятельствах и месте проживания их предков до переселения. Как видим, разница весьма существенная.

В ходе поздних этнических контактов населения Бара- бы со своими северными и южными соседями оформились культурные и бытовые различия между северными и южными барабинцами. Эта тема весьма детально обсуж­далась в литературе. В частности, была высказана мысль о наличии в культуре барабинских татар черт разных хозяйственно-культурных типов. По мнению Н.А. То- милова, например, у северных бара^инцев прослежи­вались черты пеших охотников и рыболовов тайги, а у южных — черты скотоводов степей и лесостепей⁶⁷.

Нам представляется, что не следует преувеличивать роль этих различий. В большинстве случаев они возникли в результате трансформации и приспособления к мест­ным условиям древних уральских и южносибирских “лес­ных" культурных явлений. Черты этого культурного суб­страта были общими и в Северной и в Центральной Барабе, и отсутствовали только на самом юге, в по- граничье с Кулундой, где природные условия действи­тельно приспособлены к ведению скотоводческого хозяй­ства степного типа.

Этнические связи XVII — начала XVIII вв. обус­ловили заимствования ряда элементов культуры, которые “наложились" на существовавший ранее культурный массив. Так, под воздействием мигрантов с юга повы­силась роль скотоводства. В южных волостях Барабы началось разведение овец. По данным ясачной комиссии 1833 г., разведение овец практиковалось только в трех южных волостях: Барабинской, Теренинской и Чойской. При этом в Барабинской волости на 924 души при- холилось всего 149 голов овец и ягнят, в Теренинской эти цифры составляли соответственно 78 и 28, а в Чойской — 265 и 44. По-прежнему незначительным оставалось ко­личество крупного рогатого скота. Согласно статистике той же комиссии, в Туражской волости на 672 души приходилось 400 голов крупного рогатого скота, в Тунуж- ской, на 431 душу, — соответственно 180 голов, в Любай- ской, на 122 души, — 41, в Каргалинской, на 76 душ — 25, в Барабинской, на 924 души, — 589, в Теренинской, на 110 душ — 78, в Чойской, на 143 души, — 265 голов.

Несмотря на то, что приведенные данные относятся к первой половине XIX в., они достаточно красноречиво свидетельствуют о состоянии барабинского скотоводства. Необходимо признать, что импульс развитию скотоводст­ва был дан именно в период поздних контактов населения Барабы с южными степными скотоводами. Таким обра­зом, скотоводство барабинских татар должно рассмат­риваться как второстепенный, по сравнению с рыболовст­вом и охотой, хозяйственный фактор⁶⁸.

С определенной долей осторожности можно предпо­ложить, что в рассматриваемый период были заимствова­ны и некоторые элементы материальной культуры. Так, распространение плетневых мазанок (урме уй) и саман­ных глинобитных домов, видимо, следствие контактов с тюркоязычным населением юга Сибири⁶⁹. Лыжи-подво- локи, снабженные специальным прибивным мешком для прикрытия ноги, которые бытовали у северных ба- рабинцев, вероятно, имели северное происхождение, пос­кольку они были распространены, например, у хантов. Черты южного, в том числе и средне-азиатского, влияния отмечаются в одежде барабинских татар, в частности в таких элементах, как халаты (чапан), шапки (тумак), тюбетейки и т.д.

Выражением единства этноса стало распространение в барабинской среде ислама. Разумеется, не случайно му- сульманизация Барабы началась только в середине XVIII в., в то время как исламизация большинства тюр­коязычного населения юга Западной Сибири происходила на два с половиной столетия раньше, в конце XV — начале XVI вв.⁷¹ Столь же закономерны относительно быстрая исламизация барабинцев, внутренняя готовность этноса к отходу от язычества и принятию монотеистиче­ской конфессии. Оба эти феномена являются индикато­рами важных этнических процессов, и прежде всего обра­зования из различных родоплеменных подразделений но­вого этноса — барабинских татар.

 

Ислам оживил контакты барабинцев со Средней Азией и мусульманами Поволжья. Бараба стала более открытой для восприятия идеологии и культуры этносов, проживавших в названных регионах. Однако исследо­вание этих связей выходит за рамки нашей темы, которая •ограничивается образованием барабинского этноса.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

У каждого народа своя неповторимая судьба и уни­кальная культура. В полной мере это относится и к барабинским татарам, которым посвящена данная работа.

Работа построена в основном на анализе этногра­фических источников. В формировании барабинского эт­носа, согласно этим источникам, может быть выделено три этапа.

Наиболее древний, историко-генетический, этап соот­ветствует связям с уральским этнолингвистическим ареа­лом. Этот субстратный слой сочетает в себе элементы древних уральских охотничье-рыболовческих культур и этнокультурные черты угорских групп. К рассматривае­мому пласту относятся следующие этнические группы барабинцев: пулмух, сибир (тапер), торна. Родственные им группы входили в качестве племенных объединений в состав древних гуннов, средневековых венгров, хазар и булгар, а также зафиксированы у современных народов: башкир, коми-зырян, хантов, манси, чувашей.

В области материальной культуры к уральскому куль­турному комплексу относятся традиции запорного рыбо­ловства, пассивной и активной облавной охоты, летние поселения приозерного типа, шатровые полуземлянки и временные жилища в форме рассеченного цилиндра, лод­ки-долбленки, некоторые особенности одежды, обувь ти­па чирков и т.д. В сфере духовной культуры в рас­сматриваемый комплекс входят некоторые группы орна­ментов и отдельные явления доисламских религиозных воззрений, в сфере социальной — обско-угорские черты барабинского тугума.

Второй этап для населения Барабы начался прибли­зительно с VIII в. н.э. В это время на юге Сибири склады­вается крайне нестабильная этнополитическая ситуация. Для Барабы данное обстоятельство имело решающее зна­чение, ибо именно в этот период начинается проникно­вение южносамодийских, кетоязычных, тюркских, а не­сколько позднее, в X в., и раннемонгольских групп насе­ления. Анализ этнографического состава показал, что по большей части мигрантами были охотничье-скотоводчес- кие или, как их называли средневековые авторы, “лес­ные" этносы. По всей видимости, Бараба испытывала влияние южносибирского лесного культурного комплекса и раньше, на сперановском этапе потчевашской культу­ры, но более всего усилилось это влияние в предмон- гольский период. Основу хозяйства пришельцев состав­ляли присваивающие формы экономики — охота и со­бирательство. Определенное развитие приобрело коневод­ство, причем конь, по-видимому, использовался в качест­ве транспортного средства охотника. Благодаря широкому влиянию “лесной“ культуры Южной Сибири сложились общие элементы быта у северных алтайцев, тувинцев, части хакасов, тюркоязычного населения юга Западной Сибири, селькупов, кетов, хантов. Об участии рассмат­риваемого компонента в составе барабинских татар сви­детельствуют этнические термины тунус (чангула), ялан, бай, бохта, эчау₉ сой, ит (коит), мангыт и др.

Третий этап отражен в названиях тугумов: иштанак, куртанак, ланга, малик и др. Эти этнические термины сопоставимы с соответствующими группами в составе селькупов, хантов, кетов. Их формирование происходило в результате активных контактов населения Барабы с названными этносами, инфильтрации и инкорпорации селькупских, хантыйских, кетских элементов в барабин- скую среду. Эти процессы происходили в основном в XVII в.

Конец XVII — начало XVIII вв. — это завершающий этап формирования барабинских татар. К тому времени в результате интеграционных процессов произошло слия­ние различных родо-племенных группировок в единый этнос, принявший в качестве самоназвания имя самого крупного объединения — барабинцев. С начала XVIII в. можно было вести речь о барабинцах как о самостоятель­ной этнической единице.

Разумеется, очень многое осталось за рамками этой работы. К примеру, представляет большой инта£1£С то, каким образом небольшой этнос — барабинцы — сумел освоить территорию, которая на расстоянии 250—300 км последовательно сочетает в себе все подразделения ши­ротной зональности Западно-Сибирской равнины: от тай­ги на севере до степи на юге. Или то, как людям удалось выжить и сохранить свою культуру, когда в известном

 

месте при жизни одного поколения плескалось многовод­ное озеро с богатыми запасами рыбы, при жизни следую­щего поколения на том же самом месте простиралась сухая безжизненная степь, а при жизни третьего поко­ления на том же месте зеленел молодой лес? Подобная изменчивость ландшафта не гипотетическая модель, а реальность природных условий Барабы.

Надеемся, что эти и многие другие проблемы станут предметом рассмотрения ученых в будущем.

 

 

 

 

 

 

 

ПРИМЕЧАНИЯ

Введение

• ¹ См.: Вайнштейн С.И. Очерк этногенеза тувинцев // Учен, зап. / Тувинск. науч.-исслед. Ин-т языка, литературы и ис­тории. 1957. № 5. С. 178—214; Васильев В.И. Проблемы фор­мирования северосамодийских народностей. М., 1979. 243 с.; Гоголев А.Й. Историческая этнография якутов: Вопросы про­исхождения якутов. Якутск, 1986. 92 с.; Он же. Историческая этнография якутов: Проблемы этногенеза и формирования куль­туры. Дис. ... д-ра ист. наук. Якутск, 1992. 435 с.; Долгих Б.О. Очерки по этнической истории ненцев и энцев. М.; 1970. 269 с.; Дульзон А.П. Чулымские татары и их язык // Учен. зап. / Томск, гос. пед. ин-т. 1952. Т. 9. С. 76—211; Он же. Поздние археологические памятники Чулыма и проблема происхождения чулымских татар // Учен. зап. / Томск, гос. пед. ин-т. 1953. Т. 10. С. 127—334; Нимаев Д.Д. Проблемы этногенеза бурят. Новосибирск, 1988. 168 с.; Окладников А.П. Якутия до присо­единения к русскому государству // История Якутской АССР. Т. 1. М.; Л., 1955. 425 с.; Пелих Г.И. Происхождение сельку­пов. Томск, 1972. 424 с.; Потапов Л.Л. Этнический состав и происхождение алтайцев. Л., 1969. 196 с.; Смоляк А.В. Эт­нические процессы у народов Нижнего Амура и Сахалина. М., 1975. 231 с.; Туголуков В.А. Тунгусы (эвенки и эвены) Средней и Западной Сибири. М., 1985. 284 с.; Хомич Л.В. Проблемы этногенеза и этнической истории ненцев. Л., 1976. 188 с.; Эт­ногенез народов Севера. М., 1980. 276 с.; и др.

• ² См.: Васильев В.И. Проблемы...; Чернецов В.Н. Усть-По- луйское время в Приобье // МИА. 1953. № 35. С. 224—241.
• ³ См.: Панадиади А.Д Барабинская низменность. М., 1953. С. 189—190.
• ⁴ См.: Томилов Н.А. Этническая история тюркоязычного на­селения Западно-Сибирской равнины конца XVI — начала XX в. Новосибирск, 1992. С. 7—10; 168—172.
• ⁵ См.: Патканов С. Статистические данные, показывающие племенной состав населения Сибири, язык и роды инородцев. Спб., 1911. Т. 2. С. 252—257; Ядринцев Н.М. Сибирские ино­родцы, их быт и современное положение. Спб., 1891. С. 51—55; Радлов В.В. Из Сибири. М., 1989. С. 115—118; Radloff W. Phonetik der nordlichen Turksprachen. Leipzig, 1882. S. 285— 288.
• ⁶ См.: Патканов С. Статистические данные... Т. 1. С. 57, Архив НИИ МАЭ. Ф. K-V. On. № 41. Л. 8.
• ⁷ Токарев С.А. Этнография народов СССР. М., 1958. С. 444.
• ⁸ См., например: Брук С.И. Население мира: Этнодемогра- фический справочник. М., 1986. С. 179.
• ⁹ См.: Валеев Ф.Т. Сибирские татары: Культура и быт. Ка­зань, 1992. С. 5 сл.
• ¹⁰ См.: Томилов Н.А Тюркоязычное население Западно-Си­бирской равнины в конце XVI — первой четверти XIX вв. Томск, 1981.. С. 164, 166—167; Он же. Некоторые этнические аспекты социальных связей сибирских татар в XVII— XVIII вв. // Социально-экономические проблемы древней ис­тории Западной Сибири. Тобольск, 1988. С. 118—131.
• ¹¹ См.: Томилов Н.А, Кузнецова Н.В. Опыт изучения эт­нического состава барабинских татар // История, археология и этнография Сибири. Томск, 1979. С. 98.
• ¹² Томилов Н.А. Тюркоязычное население... С. 164—167.
• ¹³ Патканов С. Статистические данные... Т. 1. С. 57.
• ¹⁴ Архив НИИ МАЭ. Ф. K-V. On. № 41. Л. 8.
• ¹⁵ См.: Томилов Н.А., Кузнецова Н.В. Опыт... С. 97.
• ¹⁶ Там же. С. 98.
• ¹⁷ См.: Титова З.Д. Барабинские татары: Историко-этно­графический очерк // Из истории Сибири. 1976. Вып. 19. С. 108—147.
• ¹⁸ Миллер Г.Ф. История Сибири. М.; Л., 1937. Т. 1. С. 188.
• ¹⁹ Радлов В.В. Образцы народной литературы тюркских пле­мен, живущих в Южной Сибири и Дзунгарской степи. СПб., 1872. Ч. 4. С. XI.
• ²⁰ См.: Богомолов В.Б. Орнамент барабинских татар // Этнография народов Алтая и Западной Сибири. Новосибирск, 1978. С. 123—135; Он же. Изделия из бересты барабинских татар // Проблемы происхождения и этнической истории тюркских народов Сибири. Томск, 1981. С. 113—136; Богомо­лов В.Б., Соболев В.И. Орнамент в этнографо-археологическом комплексе барабинских татар // Методологические аспекты археологических и этнографических исследований в Западной Сибири. Томск, 1981. С. 129—132; Богомолов В.Б., Томи­лов Н.А К проблеме этногенеза и этнокультурных связей си­бирских татар: По материалам орнаментов томских и бара­бинских татар // Проблемы этногенеза народов Сибири и Дальнего Востока. Новосибирск, 1973. С. 129—131; Бояршино­ва З.Я. Население Западной Сибири до начала русской ко­лонизации. Томск, 1960. 152 с.; Иванов С.В. Материалы по изобразительному искусству народов Сибири XIX — начала XX в. М.; Л., 1954. С. 688—689; Он же. Скульптура алтайцев, хакасов и сибирских татар. Л., 1979. С. 139—144; Пер­вых С.Ю., Томилов Н.А. Природная среда и охотничье-рыбо- ловческое хозяйство барабинских татар // Особенности естест­венно-географической среды и исторические процессы в Запад­ной Сибири. Томск, 1979. С. 128—130; Соколова З.П. Социаль­ная организация хантов и манси в XVIII—XIX вв. М., 1983.

с. 117; Титова З.Д. Барабинские татары. С. 141—147; Томилов Н.А. Изучение этногенеза сибирских татар в советской литературе // Проблемы этногенеза народов Сибири и Дальне­го Востока. Новосибирск, 1973. С. 132—134; Он же. О некото­рых этногенетических и историко-культурных связях барабин- ских татар // Происхождение аборигенов Сибири и их языков. Томск, 1973. С. 171—173; Он же. О тюркском компоненте в составе сибирских татар // Языки и топонимия. Томск, 1976. С. 134—138; Он же. Новые материалы к этногенезу и этнокуль­турной истории сибирских татар // Этнокультурная история населения Западной Сибири. Томск, 1978. С. 88—95; Он же. Особенности синтеза хозяйства и культуры у народов южной и средней полосы Западной Сибири // Особенности естественно­географической среды и исторические процессы в Западной Сибири. Томск, 1979. С. 122—127; Он же. Тюркоязычное насе­ление.... С. 154—180; Он же. Этнические контакты угров и тюрков Западно-Сибирской равнины в XVI — начале XX в. // Шестой Международный конгресс финно-угроведов: Тез. по этногр., археол. и антроп. Сыктывкар, 1985. С. 99; Он же. Проблемы реконструкции этнической истории населения юга Западной Сибири. Омск, 1987. 80 с.; Он же. Этническая ис­тория тюркоязычного населения... С. 48—52; Храмова В.В. За­падносибирские татары // Народы Сибири. М.; Л., 1956. С. 473—491; Dioszegi V. Pre-Islamic Shamanism of the Baraba Turks and some Ethnogenetic Conclusions // Shamanism in Si­beria. Budapest, 1978. P. 83—168; и др.

• ²¹ См.: Васильев В.И. Проблемы... С. 31, 36; Пелих Г.И. Селькупы XVII века: Очерки социально-экономической исто­рии. Новосибирск, 1981. С. 56—60; Хомич Л.В. Об иноэтни- ческих элементах в традиционной культуре ненцев // Этно­культурные контакты народов Сибири. Л., 1984. С. 17; Dio­szegi Op. cit. Р. 161—162.
• ²² Соколова З.П. Социальная организация... С. 117.
• ²³ Ядринцев Н.М. Сибирские инородцы... С. 110—145.
• ²⁴ Там же. С. 112.
• ²⁵ Савинов Д.Г. К вопросу этногеографии севера Централь­ной Азии в предмонгольское время // Проблемы отечественной и всеобщей истории. Л., 1973. Вып. 2. С. 23—28.
• ²⁶ Ядринцев Н.М. Сибирские инородцы... С. 53.
• ²⁷ Томилов Н.А. Проблемы реконструкции... С. 49.
• ²⁸ Там же. С. 48.
• ²⁹ См.: Историко-этнографический атлас Сибири. М.; Л., 1961. С. 239.
• ³⁰ Богомолов В.Б. Изделия из бересты... С. 113—^Ц6. И
• ³¹ Корш Ф.Е. Классификация турецких племен по язы­кам // Этнографическое обозрение. 1910. Кн. 84-85. № 1-2. С. 114—127; СамойловичА. Некоторые дополнения к класси­фикации турецких языков. Пг., 1922. 15 с.; Radloff W. cit. S. 280—288.
• ³² См.: Radloff W. cit. S. 280—288.
• ³³ См.: Самойлович А. Некоторые дополнения... С.
• ³⁴ Радлов В.В. Образцы... Ч. 4. С. XI—XII.
• ³⁵ Ахатов Г.Х. Диалект западносибирских татар. Уфа, 1963. С. 24—25.
• ³⁶ См.: Benzing Menges К.Н. Classification of the Turkic languages // Philologiae Turcicae Fundamenta. Wiesbaden, 1959. T. 1. P. 5.
• ³⁷ : Thomsen K. Die kasantatarische und die westsibirischen Dialekte // Philologiae Turcicae Fundamenta. Wiesbaden, 1959. T. 1. S. 409.
• ³⁸ См.: Тумашева Д.Г. Отношение барабйнского наречия к тюркским языкам и татарским диалектам Сибири // Про­исхождение аборигенов Сибири и их языков. Томск, 1969. С. 46—48; Она же. Диалекты сибирских татар. Казань, 1977. С. 265—266.
• ³⁹ См.: Дмитриева Л.В. Язык татар Западной Сибири (ба- рабинцев и тобольских татар): Автореф. дис. ... канд. филол. наук. Л., 1957. И с.; Оцаже. Заметки по языку барабинцев // Вопросы грамматики и истории восточных языков. М.; Л., 1958. С. 143—169; Она же. Язык барабинских татар // Языки наро­дов СССР. М., 1966. Т. 2. Тюркские языки. С. 155—172; Она же. Язык барабинских татар и алтайская языковая общность // Происхождение аборигенов Сибири и их языков. Томск, 1973. С. 116—118; Она же. Язык барабинских татар. Л., 1981. 225 с.
• ⁴⁰ Дмитриева Л.В. Язык барабинских татар. С. 21.
• ⁴¹ Дульзон А.П. Этнолингвистическая дифференциация тюрков Сибири // Структура и история тюркских языков. М., 1971. С. 200.
• ⁴² См.: Баскаков Н.А. Тюркские языки. М., 1960. С. 158— 161; Он же. Введение в изучение тюркских языков. М., 1962. С. 243—244.
• ⁴³ См.: Дульзон А.П. Этнолингвистическая классификация... С. 203—206.
• ⁴⁴ Ср.: Баскаков Н.А. Введение... С. 227.
• ⁴⁵ См.: Дебец Г.Ф. Палеоантропология СССР. М.; Л., 1948. С. 317—318.
• ⁴⁶ См.: Трофимова Т.А. Тобольские и барабинские татары: Антропологический очерк // ТИЭ. 1947. Нов. сер. Т. 1. С. 198—199, 202.
• ⁴⁷ См.: Хить Г.Л. Дерматоглифика народов СССР. М., 1983. С. 148—149; Она же. Антропологический состав и генетические связи сибирских татар по данным дерматоглифики // Антропо­логия и историческая этнография Сибири. Омск, 1990. С. 14— 34; Хить Г.Л., Томилов Н.А. Формирование татар Сибири по данным антропологии и этнографии // Методологические ас­пекты археологических и этнографических исследований в За­падной Сибири. Томск, 1981. С. 177—178.
• ⁴⁸ См.: Ефимова С.В., Томилов Н.А. Материалы по этничес­кой одонтологии тюркоязычного населения Западно-Сибирской равнины // Антропология и историческая этнография Сибири. Омск, 1990. С. 48. Рис. 4.
• ⁴⁹ См.: Бараба в тюркское время. Новосибирск, 1988. С. 129—164; Ким Л.Р. Антропологический состав населения за­падносибирской лесостепи в эпоху позднего средневековья // Этническая история тюркоязычных народов Сибири и сопре­дельных территорий: Тез. докл. областной научн. конф. по антроп., археол. и этногр. Омск, 1984. С. 23—27; Он же. Антропологический состав и вопросы происхождения коренного населения северных предгорий Алтая: Автореф. дис. ... канд. ист. наук. М., 1986. С. 10.
• ⁵⁰ См.: Молодин В.И. Бараба в эпоху бронзы. Новосибирск, 1985. 200 с.; ПолосьмаАн.В. Бараба в эпоху раннего железа. Новосибирск, 1987. 144 с.; Елагин В.С., Молодин В.И. Бараба в начале I тысячелетия н.э. Новосибирск, 1991. 126 с.; Бараба в тюркское время... 176 с.; Молодин В~И., Соболев В.И., Соловь­ев В.И. Бараба в эпоху позднего средневековья. Новосибирск, 1990. 261 с.
• ⁵¹ Молодин В.И. Бараба в древности: Дис. ... д-ра ист. наук.: Новосибирск, 1983. 451 с.
• ⁵² Соболев В.И. Барабинские татары XIV — начала XVIII вв. н.э.: По материалам археологических исследовании: Дис. ... канд. ист. наук. Новосибирск, 1983. 165 с.
• ⁵³ Левашова В.П. Вознесенское городище Барабинского ок­руга, Спасского р., на левом берегу р. Оми // Изв. гос. Зап.- Сиб. музея. Омск, 1928. № 1. С. 87—97; Она же. О городищах Сибирского юрта // СА. 1950. № 12. С. 341—351.
• ⁵⁴ Кызласов Л.Р. Таштыкская эпоха в истории Хакасско- Минусинской котловины. М., 1960. С. 172—173.

⁵³ Могильников В.А. Ананьевское городище и вопрос о вре­мени тюркизации Среднего Прииртышья и Барабы // СА. 1965. № 1. С. 275—282.

⁵⁶ Савинов Д.Г. Народы Южной Сибири в древнетюркскую эпоху. Л., 1984. С. 142—144; Он же. Формирование и развитие раннесредневековых культур Южной Сибири. Автореф. дис. ... д-ра ист. наук. Новосибирск, 1987. С. 36, 44 сл.

⁵¹ См.: Молодин В.И. Бараба в древности... С. 264—268.

• ⁵⁸ См.: Генинг В.Ф., Корякова Л.Н., Овчинникова Б.Б., Фе­дорова Н.В. Памятники железного века в Омском Приирты­шье // Проблемы хронологии и культурной принадлежности археологических памятников Западной Сибири. Томск, 1970. С. 203—228.
• ⁵⁹ См.: Молодин В.И. Бараба в древности... С. 276.
• ⁶⁰ Последние (по времени) историографические сводки по этой проблеме см.: Чиндина Л.А. История Среднего Приобья в эпоху раннего средневековья. Томск, 1991. С. 5—10; Финно-уг­ры и балты в эпоху средневековья. М., 1987. С. 183—193.
• ⁶¹ См.: Васильев В.И., Могильников В.А. Основные пробле­мы этнической ретроспекции исторического прошлого Западной Сибири эпохи железа // Методологические аспекты архео­логических и этнографических исследований в Западной Си­бири. Томск, 1981. С. 59; Финно-угры и балты... С. 192.
• ⁶² См.: Генинг В.Ф. и др. Памятники...; Молодин В.И. Бара- ба в древности... С. 274.
• ⁶³ Коников Б.А Культуры таежного Прииртышья VI— XIII вв. н.э.: Дис. ... канд. ист. наук. Новосибирск, 1982. С. 165.
• ⁶⁴ См.: Коников Б.А К этносоциальной характеристике культур таежного Прииртышья VI—XIII вв. н.э. // Методо­логические аспекты археологических и этнографических иссле­дований в Западной Сибири. Томск, 1981. С. 67; Молодин В.И. Бараба в древности: Автореф. ... дис. д-ра ист. наук. Но­восибирск, 1983. С. 29; Молодин В.И., Елагин В.С. Погребения сперановского этапа потчевашской культуры Барабы // Ми­ровоззрение финно-угорских народов. Новосибирск, 1990. С. 148—149 и др.
• ⁶⁵ Потапов Л.П. Очерки народного быта тувинцев. М., 1969. С. 82.
• ⁶⁶ Молодин В.И. Бараба в древности. С. 295.
• ⁶⁷ См.: Савинов Д.Г. К этнической принадлежности срост- кинской культуры // Происхождение аборигенов Сибири и их языков. Томск, 1973. С. 189—192.
• ⁶⁸ См.: Савинов Д.Г. Формирование и развитие... С. 36.
• ⁶⁹ Соболев В.И. Барабинские татары... С. 94—114.
• ⁷⁰ См.: Зенько АП., Селезнев А Г. Опыт реконструкции лес­ного южносибирского субстрата // Проблемы исторической интерпретации археологических и этнографических источников Западной Сибири. Томск, 1990. С. 168—170.
• ⁷¹ Арутюнов С.А. Народы и культуры: Развитие и взаимо­действие. М., 1989. С. 12.
• ⁷² См.: Алексеев В.И Этногенез. М., 1986. 173 с.; Итс Р.Ф. Этногенетические исследованания: О значении различных ис­точников в рамках комплексного подхода // Расы и народы. 1987. Вып. 17. С. И—28; Он же. Введение в этнографию. Л., 1991. С. 114—130; Токарев С.А. К постановке проблем этноге­неза // СЭ. 1949. № 3. С. 12—36; и др.
• ⁷³ См.: Алексеев В.П. Этногенез.; Арутюнов С.А. Народы...; Васильев С.А. Основные направления археолого-этнографичес­ких исследований // Методологические аспекты археологи­ческих и этнографических исследований в Западной Сибири. Томск, 1981. С. 132—134; Косарев М.Ф. К вопросу о методике археолого-этнографических сопоставлений // Там же. С. 119— 123; Клейн Л.С. Археолого-этнографические сопоставления // Там же. С. 138—141; Он же. Стратегия синтеза в исследо­ваниях по этногенезу: Интеграция наук и синтез источников в решении проблем этногенеза // СЭ. 1988. № 4. С. 13—23; Савинов Д.Г. Об этническом определении археологических па­мятников в эпоху средневековья // Методологические аспек­ты... С. 96—99; и многие др.
• ¹⁴ См.: Арутюнов С.А. Народы... С. 49.
• ⁵ См.: Соколова З.П. К проблеме этногенеза обских угров и селькупов // Этногенез народов Севера. М., 1980. С. 90—96; Степи Евразии в эпоху средневековья. М., 1981. С. 29—61; 190 206; Финно-угры и балты... С. 163—235.
• ⁷⁶ См.: Селезнев А.Г. Коневодство в лесном южносибирском культурном комплексе // Этническая история и культура наро­дов советской страны. Омск, 1991. С. 90—93.
• ⁷⁷ См., например: Абрамзон С.М. Киргизы и их этноге- нетические и историко-культурные связи. Л., 1971; Василь- ев В.И. Проблемы...; Долгих Б.О. Родовой и племенной состав народов Сибири в XVII веке. М.; Л., 1960; Он же. Очерки по этнической истории ненцев и энцев...; Потапов Л.Л. Этни­ческий состав...; Ту голу ков В. А. Тунгусы.

• ⁷⁸ См.: Томилов Н.А. Тюркоязычное население... С. 157—

167. *

Глава 1

• ¹ См.: Прокофьев Г.Н. Этногония народностей Обь-Енисей- ского бассейна: ненцев, нганасанов, энцев, селькупов, кетов, хантов и мансов // СЭ. 1940. № 3. С. 67—69 сл.
• ² См.: Селезнев А.Г. Орудия запорного рыболовства бара- бинских татар // Всесоюзная научная сессия по итогам поле­вых этнографических и антропологических исследований 1988—1989 гг. Алма-Ата, 1990. Ч. 3. С. 85—86.
• ³ Молодин В.И. Бараба в древности. Дис. ... д-ра ист. наук. Новосибирск, 1983. 451 с.; Первых С.Ю., Томилов Н.А. При­родная среда и охотничье-рыболовское хозяйство барабинских татар // Особенности естественно-географической среды и ис­торические процессы в Западной Сибири. Томск, 1979. С. 128—130; Соболев В.И. Роль природных факторов в раз­витии экономики барабинских татар // Особенности естествен­но-географической среды и исторические процессы в Западной Сибири. Томск, 1979. С. 127—128; Он же. Барабинские татары XIV — начала XVII вв. н.э.: По археологическим материалам. Автореф. дис. ... канд. ист. наук. Новосибирск, 1983. 22 с.; Томилов Н.А. Особенности синтеза хозяйства и культуры у народов южной и средней полосы Западной Сибири // Особен­ности естественно-географической среды и исторические про­цессы в Западной Сибири. Томск, 1979. С. 122—127; Он же. Хозяйство барабинских татар в XIX — начале XX вв. // Генезис и эволюция этнических культур Сибири. Новосибирск, 1986. С. 65—76; Он же. Проблемы реконструкции этнической истории населения юга Западной Сибири. Омск, 1987. 80 с.; и

др.

• ⁴ См.: Потанин Г.Н. Бараба // Живописная Россия. СПб.; М., 1884. Т. 11. С. 102.
• ⁵ Катаное Н.Ф. Известия Лоренца Лянге о Сибири и си­бирских инородцах // Ежегодник Тобольского губернского му­зея. 1904 (год 11). Тобольск, 1905. Вып. 14. С. 4.
• ⁶ Георги И.Г. Описание всех обитающих в Российском госу­дарстве народов, их житейских обрядов, обыкновений, забав, вероисповеданий и других достопамятностей. СПб., 1799. Ч. 2. С. 114.
• ⁷ Титова З.Д Источники XVIII в. на западноевропейских языках по изучению коренных народов Сибири и Северо-Восто­ка. Дис. ... д-ра ист. наук. Л., 1989. С. 579.
• ⁸ Миддендорф АФ. Бараба // Записки Императорской Академии наук. СПб., 1871. № 19. Приложение № 2. С. 92, 94.
• ⁹ См.: Завалишин И. Описание Западной Сибири. М., 1862; Миддендорф А.Ф. Бараба; Филимонов Е.С. Экономический быт государственных крестьян и инородцев Северо-Западной Бара- бы, или Спасского участка Каннского округа Томской губернии. СПб., 1892; Панадиади Л.Д. Барабинская низменность. М., 1953; и др.
• ¹⁰ ГАОО. Ф. 3. 1. Д. 1051. Л. 8об.; Д. 164. Л. Юоб.
• ¹¹ Там же. Д. 1051. Л. 9, 24—27.
• ¹² Томилов Н.А. Проблемы реконструкции... С. 32.
• ¹³ См.: Потанин Г.Н. Бараба. С. 102; Катаное Н.Ф. Из­вестия ... С. 4; Ядринцев Н.М. Сибирские инородцы, их быт и современное положение. СПб., 1891. С. 53; ГАОО. Ф. 3. 1. Д. 264. Л. 7.
• ¹⁴ См.: Томилов Н.А., Богомолов В.Б., Курочка Ю.И. Новые материалы по этнографии барабинских татар //Из истории Сибири. 1975. Вып. 16. С. 196.
• ¹⁵ Титова З.Д. Источники... С. 682.
• ¹⁶ См. об этом: Томилов Н.А. Проблемы реконструкции... С. 40—41; Первых С.Ю., Томилов Н.А. Природная среда...
• ¹⁷ ГАОО. Ф. 3. I. Д. 264. Л. боб. — 7.
• ¹⁸ МЭЭ ТГУ. 1973 г. Т. 4. Л. 8—9.
• ¹⁹ Там же. Т. 542-7. Л. 59—60; Т. 542—4. Л. 8.
• ²⁰ Информатор — У.М. Измаилов, 1901 года рождения, ба­раба; село Воробьево Венгеровского района Новосибирской об­ласти.
• ²¹ См.: Федоров В.В. Рыболовные снаряды неолитической эпохи из долины р. Оки // СА. 1937. № 2. С. 65—66.
• ²² Гурина Н.Н. Оленеостровский могильник // МИ А. 1956. № 47. С. 185; см. также: Равдоникас В.И. Неолитические посе­ления Западного Приладожья // Памяти В.Г. Богораза (1865— 1936): Сборник статей. М.; Л., 1937. С. 268.
• ²³ См.: Гурина Н.Н. Каменные лабиринты Беломорья // СА. 1940. № 10; Куратов А.А. Соловецкие лабиринты — древний памятник культуры Северной Европы // Культура Русского Севера. Л., 1988.
• ²⁴ Буров Г.М. О поисках деревянных вещей и рыболовных сооружений в старичных торфяниках равнинных рек // КСИА. 1969. № 117. С. 132.
• ²⁵ Там же. С. 133—134.

• ²⁶ Там же. С. 134.
• ²⁷ См.: Сабанеев Л.П. Рыбы России. М., 1911. С. 716.

f⁸ См.: Sirelius U.-T. t)ber die Sperrfischerei bei den Finnisch- Ugnschen Volkern. Helsingfors, 1906. 486 S.

См.: Алексеенко E.A. Этнические и культурные взаимо­действия кетов и обских угров // Проблемы этногенеза и этнической истории аборигенов Сибири. Кемерово, 1986.

С. 107; Лукина Н.В. Субстратные компоненты в пищевых тра­дициях хантов // Там же. С. 63—71.

³⁰ Kodolanyi Ja. North Eurasian Hunting, Fishing und Rein- geer-breeding Civilization // Ancient Cultures of the Uralian Peoples. Budapest, 1976. P. 165.

• ⁵¹ Пелих Г.И. Происхождение селькупов. Томск, 1972. С. И—12; Collinder В. Fenno-Ugric vocabulary: An Etymological Dictionary of the Uralic Languages. Stockholm, 1955. P. 44—45; Introduction to the Uralic Languages. Berkeley; Los Angelos, 1965. P. 143; Sirelius U.-T. Op. cit. S. 428.
• ³² См.: Хайду Уральские языки и народы. М., 1985. С. 179.
• ³³ См.: Васильев В.И. Проблемы происхождения орудий ры­боловства обских угров // ТИЭ. 1962. Нов. сер. Т. 78. С. 142.
• ³⁴ Томилов Н.А. Хозяйство барабинских татар... С. 67; То- милов Н.А._У Богомолов В.Б., Курочка Ю.И. Новые материалы... Табл. 1, рис. 3.
• ³⁵ Ср.: sygen — “морда, верша из тальника** у шорцев (см.: Потапов Л.Л. Очерки по истории Шории. М.; Л., 1936. С. 88).
• ³⁶ У Махмуда Кашгарского термин “tu“ дан в значении “закрывать**, “преграждать**, а термин “tuy“ — в значении “рыболовная запруда** (ДТС. С. 584).
• ³⁷ Радлов В.Б. Опыт словаря тюркских наречий. СПб., 1905. Т. 4. Стб. 1360.
• ³⁸ См.: Вербицкий В. Словарь алтайского и аладагского на­речий тюркского языка. Казань, 1884. С. 269.
• ³⁹ См.: Kodolanyi Ja. cit. P. 165.
• ⁴⁰ См.: Миддендорф А.Ф. Б а раба. 10.
• ⁴¹ ГАОО. Ф. On. 1. Д. 264. Л.боб. — 7.
• ⁴² Народы Южной Сибири в коллекциях Омского государст­венного Объединенного исторического и литературного музея. Томск, 1990. С. 195.
• ⁴³ Там же. С. 143, 155, 156.
• ⁴⁴ См.: Баскаков Н.А. Диалект Лебединских татар — челкан- цев (куукижи). М., 1985. С. 135; Вайнштейн С.И. Историчес­кая этнография тувинцев. М., 1972. С. 92; Вербицкий В. Сло­варь... С. 396, 405; Дмитриева Л.В. Язык барабинских татар. Л., 1981. С. 129; Кимеев В. Шорцы. Кто они?: Этнографические очерки. Кемерово, 1989. С. 90; Потапов Л.П. Очерки... С. 50, 87; Радлов В.В. Опыт словаря... СПб.. 1888. Т. I. Стб. 66, 1591; Симченко Ю.Б. Культура охотников на оленей Северной Ев­разии. М., 1976. С. 103—104; Томилов Н.А. Этнография тюрко­язычного населения Томского Приобья. Томск, 1980. С. 25.
• ⁴⁵ Смоляк А.В. Традиционное хозяйство и материальная культура народов Нижнего Амура и Сахалина. М., 1984. С. 36, 39, 46, 48, 60. Интересный момент: лексемы, аналогичные по звучанию и семантике термину ауЧ“сеть“) встречаются только в языках, принадлежащих гипотетической урало-алтайской язы­ковой общности. Палеоазиаты — нивхи, видимо, заимствовали слово анга у своих соседей тунгусов. Что же касается юкагиров, то после скрупулезных исследований ряда лингвистов (К. Буды,

Б. Коллиндера, О. Тайера и др.), их принадлежность к ураль­ской языковой семье не вызывает сомнений (См.: Этногенез народов Севера. М., 1980. С. 12—13, 147).

• ⁴⁶ См.: Первых С.Ю. Охота в ХКТ барабинских татар в конце XIX — начале XX вв. // Материалы конференции “Сту­дент и научно-технический прогресс⁴⁴. Новосибирск, 1977. С. 69—72; Первых С.Ю., Томилов Н.А. Природная среда... С. 128—130; Томилов Н.А. Хозяйство барабинских татар... С. 65—76; и др.
• ⁴⁷ См.: Титова З.Д. Источники... С. 682.
• ⁴⁸ См.: Коровушкин Д.Г. Типологизация орудий пассивной охоты коренных народов Западной Сибири // Проблемы антро­пологии и исторической этнографии Западной Сибири. Омск, 1991. С. 160.
• ⁴⁹ См.: Титова З.Д. Источники... С. 681.
• ⁵⁰ МЭЭ ОмГУ 1977 г. Т. 29—15. Л. 25.
• ⁵¹ См.: Народы Южной Сибири... С. 195.
• ⁵² Информатор — Х.Х. Айзин, 1918 года рождения, бараба; аул Белехта Чановского района Новосибирской области.
• ⁵³ См.: Коровушкин Д.Г. Типологизация орудий... С. 159— 160.
• ⁵⁴ См.: Симченко Ю.Б. Культура охотников... С. 102.

• ⁵⁵ См.: Kodolanyi Ja. cit. P. 154.
• ⁵⁶ См.: Баскаков Н.А. Диалект... С. 174; Вербицкий В. Сло­

варь... С. 372; ДТС. С. 594; Зыков Ф.М. Традиционные орудия труда якутов: XIX — начало XX века. Новосибирск; 1989. С. 81—84; Радлов В.В. Опыт словаря... СПб., 1895. Т. 2. Стб. 764, 766, 768; СПб., 1900. Т. 3. Стб. 1504, 1505, 1510, 1512; Сатлаев Ф. Кумандинцы:                  Историко-этнографический

очерк XIX — первой четверти XX века. Горно-Алтайск, 1974. С. 54.

• ⁵⁷ См.: Сатлаев Ф. Кумандинцы... С. 54; Этногенез народов Севера... С. 100.
• ⁵⁸ См.: Потапов Л.П. Очерки... С. 43.
• ⁵⁹ Там же. С. 127.
• ⁶⁰ См.: Коровушкин Д.Г. Типологизация... С. 160.
• ⁶¹ МЭЭ ОмГУ 1977 г. Т. 29—15. Л. 4—5.
• ⁶² Народы Южной Сибири... С. 146. Рис. XXXVII, 6.
• ⁶³ См.: Васильев В.И. Проблемы... С. 147—148; Surelius U.-T. cit. S. 18. Fig. 153.
• ⁶⁴ Collinder B. Fenno-Ugric vocabulary... . P. 44—45.
• ⁶⁵ Surelius U.-T. cit. S. 14. Fig. 23.
• ⁶⁶ См.: Коровушкин Д.Г. Орудия пассивной охоты коренных народов Западной Сибири в XIX — начале XX вв. // Антропо­логия и историческая этнография Сибири. Омск, 1990. С. 86, 87.
• ⁶⁷ Первых С.Ю. Охота... С. 69—70.

Вербицкий В. Словарь... С. 245.

• ⁷⁰ ^^имченк° Ю.Б. Культура охотников... С. 102.

См.: Коровушкин Д.Г. Орудия... С. 86—87; Первых С.Ю. Охота... С. 69.

• ⁷¹ См.: Kodolanyi Ja. cit. P. 153.
• ⁷² Первых С.Ю. Охота... С.
• ⁷³ См.: например: Третьяков П.Н. Первобытная охота в Се­верной Азии // Изв. Акад. ист. мат. культуры. 1934. Вып. 106; Kodolanyi Ja. cit.
• ⁷⁴ МЭЭ ТГУ 1973 г. Т. 542-4. Л. 15.
• ⁷⁵ Там же. Т. 4. Л. 14; Т. 542-1. Л. 15—18.
• ⁷⁶ См.: Селезнев А.Г. Южносибирские черты в охотничье- рыболовческом облике барабинских татар // Антропология и историческая этнография Сибири. Омск, 1990. С. 111.

" См.: Первых С.Ю. Охота... С. 71.

• ⁷⁸ См.: Клеменц Д.А., Хангалов М.Н. Общественные охоты у

северных бурят: Зэгэтэаба — охота на росомах. 10тд. оттиск] СПб.» 1910. 38 с.                                ^

• ⁷⁹ См.: Fodor The Main Issues of Finno-Ugrian Archaeo- log // Ancient Cultures of the Uralian Peoples. Budapest, 1976. P. 49—78.
• ⁸⁰ См.: Липец C. Образы батыра и его коня в тюрко-мон­гольском эпосе. М., 1984. С. 262.
• ⁸¹ См.: Паллас П.С. Путешествие по разным провинциям Российского государства. СПб., 1778. Часть третья. Половина вторая. С. 10.
• ⁸² Георги И.Г. Описание... С. 114.
• ⁸³ Raymond D. Tableau historique, geographique, militaire et moral de l'Empire de Russie. Paris, 1812. P. 354.
• ⁸⁴ См.: Ядринцев M. Сибирские инородцы... С. 53.
• ⁸⁵ См.: Прыткова Н.Ф. Одежда хантов // Сб. МАЭ. 1953. Т. 15. С. 214—232.
• ⁸⁶ См.: Патканов С.К. Стародавняя жизнь остяков и их богатыри По былинам и сказаниям // Живая старина. 1891. Вып. 3. С. 109.
• ⁸⁷ Алексеенко Е.А. Этнические... взаимодействия... С. 108.
• ⁸⁸ См.: Бичурин Н.Я. (Иакинф). Собрание сведений о наро­дах, обитавших в Средней Азии в древние времена. М.; Л., 1950. Т. 1. С. 348.
• ⁸⁹ См.: Крючков М.В. Эволюция этнического самосознания и проблемы этногенеза // Расы и народы. 1976. Вып. 6. С. 48.
• ⁹⁰ См.: Потапов Л.И Охотничьи поверья и обряды у ал­тайских турков // Культура и письменность Востока. [Б. м.] 1929. Кн. 5. С. 145.
• ⁹¹ Лукина Н.В. Формирование материальной культуры хан­тов: Восточная группа. Томск, 1985. С. 150.
• ⁹² Там же.
• ⁹³ Там же. С. 156.
• ⁹⁴ Там же. С. 160.
• ⁹⁵ “Чарык“ (см.: Дмитриева Л.В. Язык барабинских татар. С. 196).
• ⁹⁶ Информатор — Х.С. Валеев, 1912 года рождения; аул М. Тебис Чановского района Новосибирской области.
• ⁹⁷ См.: Алексеенко Е.А. Этническое... взаимодействие... С. 109; Василевич Г.М. Типы обуви народов Сибири // Сб.

МАЭ. 1963. Т. 21. С. 11, 13, 44. Табл. X, 5; Пелих Г.И. Про­исхождение селькупов. С. 43; Потапов Л.П. Одежда алтай­цев // Сб. МАЭ. 1951. Т. 13. С. 40; Прыткова Н.Ф. Одежда хантов. С. 161; Томилов Н.А. Этнография тюркоязычного насе­ления... С. 165.

• ⁹⁸ См.: Василевич Г.М. Типы обуви... С. 58.
• ⁹⁹ Лукина Н.В. Формирование материальной культуры хан­тов ... С. 205.
• ¹⁰⁰ По данным Г.М. Василевич, обувь такого типа была рас­пространена у якутов и русских, проживавших к северу от Верхоянского хребта. У эвенков Забайкалья и народов Нижнего Приамурья к поршню над пальцами пришивался кусок кожи. Г.М. Василевич рассматриваемый тип обуви в свою класси­фикацию не включила (см.: Василевич Г.М. Типы обуви... С. 42, 44, табл. XXXV, 2а_х.
• ¹⁰¹ См.: Молодин В.И. Бараба в древности. С. 114; Ср.: Пе­лих Г.И. Происхождение селькупов. С. 52—53.
• ¹⁰² См.: Симченко Ю.Б. Культура охотников... С. 152—156; Соколова З.П. К истории жилища обских угров // СЭ. 1957. № 2; Она же. К вопросу о развитии обско-угорской землян­ки // Ежегодник Тюменск. обл. краевед, музея, 1959. Тюмень, 1960; Пелих Г.И. Происхождение селькупов... С. 179; и др.
• ¹⁰³ См.: Соболев В.И. Барабинские татары XIV — начала XVII вв. н.э.: По материалам археологических исследований. Дис. ... канд. ист. наук. Новосибирск, 1983. С. 57.
• ¹⁰⁴ Подробнее об этом см.: Томилов Н.А. Проблемы реконст­рукции... С. 39—40.
• ¹⁰⁵ Цит. по: Костров Н. Каннская Бараба // Томск, губ. ведомости. 1874. № 38.
• ¹⁰⁶ Ядринцев Н.М. Сибирские инородцы... С. 52.
• ¹⁰⁷ Титова З.Д. Барабинские татары: Историко-этнографи­ческий очерк // Из истории Сибири. 1976. Вып. 19. С. 123.
• ¹⁰⁸ Историко-этнографический атлас Сибири. М.; Л., 1961. С. 134—135.
• ¹⁰⁹ Шренк Л. Об инородцах Амурского края. СПб., 1899. Т. 2. С. 65.
• ¹¹⁰ См.: Dioszegi Pre-Islamic Shamanism of the Baraba Turks and some Ethnogenetic Conclusions // Shamanism in Si­beria. Budapest, 1978. P. 83—168.
• ¹¹¹ См.: Путешествие и Журнал по указу Великих Госуда­рей, Царей и Великих князей Иоанна Алексеевича и Петра Алексеевича отправленного из Москвы в Китай Господина Эбер- гарда Избраннедеса Посланником в 1692 году, Марта 14 дня // Древняя Российская Вивлиофика. 1789. Ч. 9. С. 436.
• ¹¹² См.: Dioszegi Op. cit. Р. 147—153. Fig. 3—6.
• ¹¹³ См.: Путешествие и Журнал... С. 437.

• ¹¹⁴ См.: Общественный строй у народов Северной Сибири XVII-начала XX вв. М., 1970. С. 150.

См.: Еремин Г.И. Доисламские верования “Заболотных татар⁴⁴ Западной Сибири: К вопросу об этногенезе // Вопросы истории СССР. М., 1972. С. 417.

• ¹¹⁶ См.: Соколова З.П. Социальная организация хантов и манси в XVIII — XIX вв. М., 1983. С. 117.
• ¹¹⁷ Dioszegi Op. cit. Р. 152—153.
• ¹¹⁸ Мифы народов мира. М., 1982. Т. 2. С. 139, 323.

Молодин В. И. Культовые памятники угорского населения

лесостепного Обь-Иртышья: По данным археологии // Ми­ровоззрение финно-угорских народов. Новосибирск, 1990. Рис. 6, 7.

• ¹²⁰ Dioszegi Op. cit. Р. 96; 141 — 143; Messerschmidt D.G. Forschungsreise durch Siberia, 1720—1727. T. 1. Berlin, 1962. S. 69.
• ¹²¹ См.: Зенько А.П., Селезнев Об общих чертах в ду­ховной и социальной культуре угорских и тюркских народов Западной Сибири // Проблемы этнографии и социологии куль­туры. Омск, 1988. С. 45.
• ¹²² Радлов В.В. Опыт словаря... СПб., 1900. Т. 3. Стб. 1432.
• ¹²³ Архив НИИ МАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. № 31. Л. 164; Дмит­риева Л. В. Язык барабинских татар. С. 14. ^
• ¹²⁴ См.: Еремин Г.И. Доисламские верования... С. 409—439.
• ¹²⁵ См.: Велич И.В. Природа в доисламских верованиях си­бирских татар: Конец XIX — начало XX вв. // Культурные и хозяйственные традиции народов Западной Сибири. Новоси­бирск, 1989. С. 133—140; Кузнецова Н.В., Томилов Н.А. Генеа­логия как историко-этнографический источник: По материалам тюркоязычного населения Барабинской степи // Этногенез и этническая история тюркоязычных народов Сибири и сопре­дельных территорий. Омск, 1979. С. 148—150; Кулешова Н.В. Генеалогия как историко-этнографический источник: По ма­териалам тюркоязычного населения Барабинской степи // Эт­ническая история и культура народов советской страны. Омск, 1991. С. 48—50; Она же. О “тугумах“ барабинских татар // Этническая история тюркских народов Сибири и сопредельных территорий: По данным этнографии. Омск, 1992. С. 81—85; Она же. О роли традиционных этносоциальных институтов в современной культурной ситуации: На примере барабинских татар // Культура и интеллигенция России в переломные эпохи (XX в.). Омск, 1993. С. 216—218; Томилов Н.А. О группах родственных семей барабинских татар // Материалы первой научно-методической конференции Омского университета. Омск, 1975. С. 31—32; Он же. Новые материалы к этногенезу и этнокультурной истории сибирских татар // Этнокультурная история населения Западной Сибири. Томск, 1978. С. 88—95; Он же. Проблемы реконструкции... С. 53—56; Томилов Н.А., Кузнецова Н.В. Опыт изучения этнического состава барабин­ских татар // История, археология и этнография Сибири. Томск, 1979. С. 96—103; и др.
• ¹²⁶ Томилов Н.А., Кузнецова Н.В. Опыт... С. 99.
• ¹²⁷ См.: Селезнев А.Г. К проблеме тугума сибирских татар: На материале барабинцев // Проблемы антропологии и ис­торической этнографии Западной Сибири. Омск, 1991. С. 133— 145.
• ¹²⁸ См.: Белин И.В. Природа... С. 137; Селезнев А.Г. К проб­леме тугума... С. 134—135; Томилов Н.А. Тюркоязычное насе­ление Западно-Сибирской равнины в конце XVI — первой четверти XIX вв. Томск, 1981. С. 160—164.
• ¹²⁹ Долгих Б.О. Очерки по этнической истории ненцев и энцев. М., 1970. С. 244, прим.
• ¹³⁰ Соколова З.П. Специальная организация хантов и ман­си... С. 117.
• ¹³¹ См.: Томилов Н.А. Тюркоязычное население... С. 162, 164—165.
• ¹³² См.: Гоголев А.И. Историческая этнография якутов: Воп­росы происхождения якутов. Якутск, 1986. С. 35; Кузеев Р.Г. Происхождение башкирского народа. М., 1974. С. 203—205; Томилов Н.А. Тюркоязычное население... С. 165—166; и др.
• ¹³³ См.: Титова З.Д. Барабинские татары... С. 128.
• ¹³⁴ Еремин Г.И. Доисламские верования... С. 128.
• ¹³⁵ Михайлов Т.М. Юго-Восточная Сибирь в отношениях с Центральной Азией в XIII—XVII вв. // Этнокультурные про­цессы в Юго-Восточной Сибири в средние века. Новосибирск, 1989. С. 88.
• ¹³⁶ Титова З.Д. Источники... С. 347, 678.
• ¹³⁷ Информатор — Ш.Ч. Сагадеева, 1928 года рождения, ка- занлык; аул Тебис Чановского района Новосибирской области.
• ¹³⁸ Русско-алтайский словарь / Ред. Н.А. Баскаков. М.,

1964. С. 34.

• ¹³⁹ Ср.: cblbg — родовое собрание у шорцев (см.: Пота­пов Л.П. Очерки истории Шории... С. 169).
• ¹⁴⁰ См.: Титова З.Д. Ранние страницы этнографического изучения Сибири: Дневние путешествия Д.-Г. Мессершмид- та // ТИЭ. Нов. сер. 1978. Т. 107. С. 9.
• ¹⁴¹ См.: Томилов Н.А. Тюркоязычное население... С. 168.
• ¹⁴² Селезнев А.Г. К проблеме тугума сибирских татар.... С. 138—139.
• ¹⁴³ Белин И.В., Богомолов В.Б. Погребальный ритуал кур- дакско-саргатских татар // Экспериментальная археология. Тобольск, 1991. Вып. 1. С. 172.
• ¹⁴⁴ Симненко Ю.Б. Тамги народов Сибири XVII века. М.,

1965. С. 63—64, табл. 32.

• ¹⁴⁵ ГАОО. Ф. 3. 1. Д. 713.
• ¹⁴⁶ Arcus, по классификации Д.Н. Анучина (См.: Ану­чин Д.Н. О древнем луке и стрелах // Тр. V-ro археол. съезда в Тифлисе. М., 1887. С. 342).

¹⁴* ГАОО. Ф. 3. On. 1. Д. 713. Л.189об.

• ¹⁴⁸ Симненко Ю.Б. Тамги... Табл. 32 (9, 11).
• ¹⁴⁹ Еремин Г.И. Доисламские верования... С. 425.
• ¹⁵⁰ Косвен М.О. Семейная община и патронимия. М., 1963. С. 97.
• ¹⁵¹ Семенов Ю.И. О некоторых теоретических проблемах ис­тории первобытности // СЭ. 1968. № 4. С. 83.

• ¹⁵² Messerschmidt D.G. cit. S. 62.
• ¹⁵³ См.: Косвен М.О. Патронимия и ее роль в Истории обще­ства. М., 1964. С. 4; Лершиц А.И. Патронимия // Социально- экономические отношения и соционормативная культура: Свод этнографических понятий и терминов. М., 1986. С. 133.
• ¹⁵⁴ Исхаков Д.А. Патронимия у чепецких татар // Новое в этнографических исследованиях татарского народа. Казань, 1978. С. 60—67.
• ¹⁵⁵ Цит. по: Смирнов И.Н. Черемисы: Историко-этнографи­ческий очерк. Казань, 1989. С. 140.
• ¹⁵⁶ Гаджиева С.Ш. Семья и брак у народов Дагестана в XIX — начале XX вв. М., 1985. С. 134—135. Безусловно, тер­мином “тухум“ обозначались различные по таксономическому уровню социальные явления. Так, у каякентских кумыков пат­ронимия обозначалась словами ювук тухум — “близкий родст- венник“. Сам же термин тухум служил для наименования родственников, начиная с третьего колена, т.е. двоюродных братьев, двоюродных сестер и далее. Однако на этом уровне различия между тухумами кумыков и тугумами барабинцев еще более существенны, нежели различия между тугумами и пат­ронимиями. Так, например, тухум у кумыков, как и у всех народов Дагестана, был эндогамным (Гаджиева С. К вопросу о тухуме и большой семье у каякентских кумыков // КСИЭ. 1952. № 14. С. 77—78), в то время как тугумы барабинцев были экзогамными.
• ¹⁵⁷ См.: Абрамзон С.М. Киргизы и их этногенетические и

историко-культурные связи. Л.,         1971. С. 182—189; Пер-

шиц А.И., Хазанов А.М. Община у кочевых скотоводов // Народы Азии и Африки. 1979. № 2. С. 51—60; Потапов Л.П. О сущности патриархально-феодальных отношений у кочевых народов Средней Азии и Казахстана // Вопросы истории. 1954. № 6. С. 78—80.

• ¹⁵⁸ Потапов Л.П. Очерки народного быта тувинцев. М., 1969. С. 105—146.
• ¹⁵⁹ Бутанаев В.Я. Социально-экономическая история хакас­ского аала. Абакан, 1987. С. 54—62.
• ¹⁶⁰ Соколова З.П. Проблема рода, фратрии и племени у обских угров // СЭ. 1976. № 6. С. 19.
• ¹⁶¹ См.: Чернецов В.Н. К истории родового строя у обских угров // СЭ. 1947. № 6-7. С. 161.
• ¹⁶² См.: Соколова З.П. Социальная организация хантов и манси... С. 134.
• ¹⁶³ Ср.: Кармышева Б.Х., Соколова З.П. Рец. на кн.: То- милов Н.А. Тюркоязычное население Западно-Сибирской рав­нины в конце XVI — первой четверти XIX в. Томск, 1981. 274 с. // СЭ. 1984. № 6. С. 156.
• ¹⁶⁴ См.: Лершиц А.И., Монгайт А.Л., Алексеев В.П. Исто­рия первобытного общества. М., 1982. С. 177.
• ¹⁶⁵ МЭЭ ТГУ 1973 г. Т. 542-2. Л. 24, 25, 33, 34; МЭЭ ОмГУ 1973 г. Д. 65-1. Т. 29-6. Л. 4-5* Д. 31-2. Оп. 9. Л. 3. Карточка 106; Т. 29-6. Л. 4, 5, 7.
• ¹⁶⁶ Ср.: Томилов Н.А. Тюркоязычное население... С. 164.
• ¹⁶⁷ Информатор — Д.Ф. Рахимов, 1925 года рождения, ба- раба; аул Шагир Куйбышевского района Новосибирской об­ласти.
• ¹⁶⁸ Информатор — Я.С. Бектемиров, 1933 года рождения; аул Малый Тебис Чановского района Новосибирской области.
• ¹⁶⁹ См.: Васильев В.И. Сииртя — легенда или реаль­ность? // СЭ. 1970. № 1. С. 156 сл.
• ¹⁷⁰ Долгих Б.О. Очерки... С. 220—221.
• ¹⁷¹ Семенов Ю.И. Как возникло человечество. М., 1966. С. 513, 514.
• ¹⁷² Соколова З.П. Социальная организация... С. 7—105.
• ¹⁷³ Там же. С. 117; Соколова З.П. К происхождению обских угров и их фратрий: По данным фольклора // Традиционные верования и быт народов Сибири XIX — начало XX в. Но­восибирск, 1987. С. 118—133.
• ¹⁷⁴ В. Штейниц, П. Вереш, П. Хайду, Э. Мольнар, Б. Кол- линдер и др.
• ¹⁷⁵ См.: Вереш Этиологический миф обских угров о про­исхождении фратриальной организации и их модель мира // Мировоззрение финно-угорских народов. Новосибирск, 1990. С. 72—73; Мольнар Э. Проблемы этногенеза и древней истории венгерского народа // Studia Historica Academiae Scientiarum Hungaricae. Budapestini, 1955. Вып. 13. C. 89—90; Хайду 77. Уральские языки... С. 197; Collinder В. Introduction to the Uralic Languages. P. 22; Steinitz W. Ostjakologische Arbeiten. Bd. 2. Os- tjakische Volksdichtung und Erzdhlungen aus zwei Dialekten. Bu­dapest, 1976. S. 131; и др.
• ¹⁷⁶ Одна из последних его работ на эту тему: Васильев В.И. Проблемы формирования фратриально-родовой организации у народов севера Западной Сибири и Средней Сибири в свете их этногенеза // Традиционные верования и быт народов Сибири XIX — начало XX в. Новосибирск, 1987. С. 133—143.

• ¹⁷⁷ См.: Соколова З.П. Социальная организация... С. 116.
• ¹⁷⁸ МЭЭ ОмГУ. 1975 г. Т. 4-22. Л. 10.
• ¹⁷⁹ Там же. Т. 29-6. Л. 27.
• ¹⁸⁰ Информатор — Г.А. Манасыпов, 1928 года рождения, мишарь.
• ¹⁸¹ Чернецов В.Н. Усть-Полуйское время в Приобье // МИА. 1953. № 35. С. 238—239.
• ¹⁸² См.: Соколова З.П. Социальная организация... С. 118.
• ¹⁸³ См.: Патканов С. О происхождении слова “Сибирь" // Сибирский сборник: Приложение к “Восточному обозрению" 1891 г. СПб., 1892. С. 128—130.
• ¹⁸⁴ См.: Еремин Г.И. Доисламские верования... С. 431—432.
• ¹⁸⁵ См.: Томилов Н.А. Этнические контакты угров и тюрков Западно-Сибирской равнины в XVI — начале XX в. // Шестой Международный Конгресс финно-угроведов: Тез. по этногр., археол., антропологии. Сыктывкар, 1985. С. 99.

С 239 **^ернеЧ^ов Усть-Полуйское время в Приобье.

• ¹⁸⁷ См.: Соколова З.П. Социальная организация... С. 118.
• ¹⁸⁸ Патканов С. О происхождении слова “Сибирь". С. 133.
• ¹⁸⁹ Константин Багрянородный. Об управлении импе­рией // Развитие этнического самосознания славянских наро­дов в эпоху раннего средневековья. М., 1982. С. 298.
• ¹⁹⁰ Патканов С. О происхождении слова “Сибирь". С. 134—135.
• ¹⁹¹ Чернецов В.Н. Очерк этногенеза обских югров // КСИ- ИМК. 1941. № 9. С. 24.
• ¹⁹² См.: Чернецов В.Н. Усть-Полуйское время в Приобье.

С. 241, прим. 2; Чернецов В.Н., Мошинская В.И. В поисках древней родины угорских народов //По следам древних куль­тур: От Волги до Тихого океана. М., 1954. С. 188—193.

• ¹⁹³ См. об этом: Алексеев М.П. Сибирь в известиях западно­европейских путешественников и писателей. Иркутск, 1932. С. 56.
• ¹⁹⁴ Гумилев Л.Н. Древние тюрки: История Срединной Азии на грани древности и средневековья (VI—VIII вв.): Дис. ... д-ра ист. наук. Л., 1935—1961. С. 661.
• ¹⁹⁵ Бояршинова З.Я. О происхождении и значении слова “Сибирь" // Исторические науки. 1959. № 3. С. 102—105.
• ¹⁹⁶ Бенцинг И. Языки гуннов, дунайских и волжоАх бол­гар // Зарубежная тюркология. М., 1986. Вып. 1. С. 26.
• ¹⁹⁷ Артамонов М.И. История хазар. Л., 1962. С. 66.
• ¹⁹⁸ Гадло А.В. Этническая история Северного Кавказа IX— X вв. Л., 1979. С. 88.
• ¹⁹⁹ Соколова З.П. Социальная организация хантов и манси... С. 118; Она же. К происхождению обских угров и их фрат­рий // Верования и быт народов Сибири. XIX — начало XX в. Новосибирск, 1987. С. 129.
• ²⁰⁰ Каховский В.Ф. Происхождение чувашского народа. Чу­ваш. кн. изд-во, 1965. 482 с.
• ²⁰¹ Там же. С. 184.
• ²⁰² См.: Агафий. О царствовании Юстиниана. М.; Л., 1953. С. 89—90.
• ²⁰³ См.: Гадло А.В. Этническая история... С. 88.
• ²⁰⁴ См.: Мольнар Э. Проблемы этногенеза... С. 78—79.
• ²⁰⁵ Там же. С. 80.
• ²⁰⁶ См.: Этногенез народов Севера. С. 89—117.
• ²⁰⁷ См.: Вереш П. Некоторые проблемы этногенеза венгер­ского народа // Урало-алтаистика. Новосибирск, 1985. С. 113—118; Хайду П. Уральские языки... С. 191—198 сл.; Хе- лимский Е.А. Древнейшие венгерско-самодийские языковые па­раллели. М., 1982. С. 59—60; Fodor Op. cit. Р. 49—78.
• ²⁰⁸ См.: Fodor Op. cit. P. 63. Cp.: Вереш П. Некоторые проблемы этногенеза венгерского народа. С. 114.
• ²⁰⁹ См.: Вереш П. Некоторые проблемы... С. 115—116; Хай­ду П. Уральские языки... С. 191—196.
• ²¹⁰ См.: Fodor Op. cit. Р. 72.
• ²¹¹ Радлов В.В. Из Сибири. М., 1989. С. 115.
• ²¹² См : Еремин Г.И. Доисламские верования... С. 425—426, 431.
• ²¹³ Савельева Э.А. Пермь Вычегодская. М., 1971. С. 129.
• ²¹⁴ Кузеев Р.Г. Происхождение башкирского народа. С. 204.
• ²¹⁵ Кармышева Б.Х. Очерки этнической истории южных районов Таджикистана и Узбекистана: По этнографическим данным. М.„ 1976. С. 215.
• ²¹⁶ Кузеев Р.Г. Происхождение башкирского народа. С. 241—242; ср. барабинский этноним тереспай.
• ²¹⁷ См.: Коковцов П.К. Еврейско-хазарская переписка в X веке. Л., 1932. С. 74, 91; Ср.: Артамонов М.И. История хазар. С. 114; Плетнева С.А. Хазары. 2-е изд. М., 1986.

²*⁸ См.: Симченко Ю.Б. Тамги народов Сибири... С. 170.

• ²¹⁹ См.: Патканов С.К. Стародавняя жизнь остяков... Вып. 3. С. 93.
• ²²⁰ См.: Соколова З.П. Социальная организация... С. 117.
• ²²¹ Патканов С.К. Стародавняя жизнь остяков... Вып. 3. С. 93.
• ²²² См.: Дебец Г.Ф. Палеоантропология СССР. М.; Л., 1948. С. 317—318; Трофимова Т.А. Тобольские и барабинские тата­ры: Антропологический очерк // ТИЭ. 1947. Нов. сер. Т. 1 С. 198—199, 202.
• ²²³ См.: Дульзон А.П. Этнолингвистическая дифференциа­ция тюрков Сибири // Структура и история тюркских языков. М., 1971. С. 203—206.

Глава 2

• ¹ См.: Молодин В.И. Бараба в древности: Дис. ... д-ра ист. наук. Новосибирск, 1983. С. 267—268.
• ² См.: Зенько А.П., Селезнев А.Г. Опыт реконструкции лес­ного южно-сибирского субстрата // Проблемы исторической интерпретации археологических и этнографических источников Западной Сибири. Томск, 1990. С. 168—170.
• ³ См.: Бараба в тюркское время. Новосибирск, 1988. 176 с.; Молодин В.И., Савинов Д.Г., Елагин В.С. Погребения тюркско­го времени из могильника Преображенка-3 (Центральная Бара­ба) // Проблемы Западно-Сибирской археологии: Эпоха желе­за. Новосибирск, 1981. С. 123—137; Молодин В.И., Собо­лев В.И., Елагин В.С. Городища тюркского времени Ба- рабинской лесостепи // Археологические памятники лесостеп­ной полосы Западной Сибири. Новосибирск, 1983. С. 68—82; Троицкая Т.Н., Молодин В.И., Соболев В.И. Археологическая карта Новосибирской области. Новосибирск, 1980. С. 162—167; и др.
• ⁴ См.: Селезнев А.Г. Барабинские татары: Проблемы про­исхождения: Автореф. дис. ... канд. ист. наук. СПб., 1991. С. 8—11.
• ⁵ См.: Томилов Н.А. Тюркоязычное население Западно-Си­бирской равнины в конце XVI — первой четверти XIX в. Томск, 1981. С. 164.

См.: Кузеев Р.Г. Происхождение башкирского народа. М., 1974. Карта 13; Руденко С.И. Башкиры // Зап. Импер. рус.

Геогр. общ-ва по отд-нию этногр. 1916. Т. 43. Вып. 1.4.1. С. 29, карта.

• ⁷ См.: Пелих Г.И. Происхождение и история селькупов: Автореф. дис. ... д-ра ист. наук. Томск, 1972. С. 16; Она же. Происхождение селькупов. Томск, 1972. С. 201—202.
• ⁸ См.: Кузеев Р.Г. Происхождение башкирского народа. С. 362—363; Пелих Г.И. Происхождение селькупов. С 207— 213.
• ⁹ См.: Ахинжанов С.М. Кыпчаки в истории средневекового Казахстана. Алма-Ата; 1989. С. 93—146.
• ¹⁰ См.: Грумм-Гржимайло Г.Е. Западная Монголия и Урян­хайский край. Т. 2. Л., 1926. С. 59; Книга Большому чертежу. М.; Л., 1950. С. 170; Прошлое Казахстана в источниках и материалах. Алма-Ата, Москва. 1935. Сб. 1. С. 149.

“ См.: Кычанов Е.И. Сведения в “Юань-ши“ о переселении киргизов в XIII в. // Изв. АН Киргизск. ССР. 1963. Сер. общ. наук. Т. 5. Вып. 1. С. 62; Архимандрит Палладий. Старинное Монгольское сказание о Чингисхане // Тр. членов Рос. духов­ной миссии в Пекине. 1866. Т. 4. С. 247.

¹² См.: Грумм-Гржимайло Г.Е. Западная Монголия... С. 59; Гумилев Л.Н. Древние тюрки. М., 1967. С. 268; Кузеев Р.Г. Происхождение...; Шаниязов К.Ш. К этнической истории уз­бекского народа: Историко-этнографическое исследование на материале кипчакского компонента. Ташкент, 1974. С. 42—43.

См.: Позднеев Д.М. Исторический очерк уйгуров. СПб., 1899. С. 144.

• ¹⁴ См.: Кычанов Е.И. Сведения... С. 60.
• ¹⁵ См.: Бартольд В.В. Киргизы: Исторический очерк // Соч.: М.. 1963. Т. 2. Ч. 1. С. 504.
• ¹⁶ См.: Киселев С.В. Древняя история Южной Сибири // МИА. 1949. № 9. С. 324.
• ¹⁷ См.: Васильев В.П. История и древности восточной части Средней Азии, от X до XIII века // Тр. Воет, отд-ния Импер. археол. общ-ва. 1859. Ч. 4. С. 48.
• ¹⁸ См.: Савинов Д.Г. Об основных этапах развития этнокуль­турной общности кыпчаков на юге Западной Сибири // Ис­тория, археология и этнография Сибири. Томск, 1979. С. 55.
• ¹⁹ Об этих памятниках см.: Грязнов М.П. История древних племен Верхней Оби // МИА. 1956. С. 153—157.
• ²⁰ См.: Бартольд В.В. Новый труд о половцах // Соч. М., 1968. Т. 5. С. 397.
• ²¹ Плетнева С.А. Половецкая земля // Древнерусские кня­жества X — XIII вв. М., 1975. С. 270, 272.
• ²² См.: Миллер Г.Ф. История Сибири. М.; Л., 1937. Т. 1. С. 185.
• ²³ См.: Титова З.Д. Источники XVIII в. на западноевро­пейских языках по изучению коренных народов Сибири и Северо-Востока. Дис. ... д-ра ист. наук. 1989. С. 813.

• ²⁴ Кызласов Л.Р. История Тувы в средние века. Л., 1969. С. 136; см. также: Худяков Ю.С. Находки монгольского времени у с. Белый Яр // История, археология и этнография Сибири. Томск, 1979. С. 50.
• ²⁵ См.: Кызласов Л.Р. История Южной Сибири в средние века. М., 1984. С. 96—97; Ср.: Вайнштейн С.И. Очерк этноге­неза тувинцев // Учен. зап. / Тувин. Ин-т яз., лит. и ист. 1957. № 5. С. 178—214; Он же. Этнический состав древнего насе­ления Саян // Бронзовый и железный век Сибири. Новоси­бирск, 1974. С. 189—195; Он же. Происхождение саянских оленеводов: Проблема этногенеза тувинцев-тоджинцев и тофала- ров // Этногенез народов Севера. М., 1980. С. 85—86; Кыча- нов Е.И. Сведения... С. 59. 62 сл.
• ²⁶ См.: Чертежная книга Сибири, составленная тобольским сыном боярским С. Ремезовым в 1701 году. СПб., 1882. Л. 14.
• ²⁷ См.: Селезнев А.Г. Барабинские татары... С. 8; Он же. Алат и йылан: Историко-этнографический этюд // Этническая история тюркских народов Сибири и сопредельных территорий: По данным этнографии. Омск, 1992. С. 108—117.
• ²⁸ См.: Зуев Ю.А. Из древнетюркской этнонимики по ки­тайским источникам: Бома, гуй, яньмо // Тр. Ин-та ист., археол. и этногр. Алма-Ата, 1962. Т. 15. С. 103—122; Са­винов Д.Г. Основные этапы этнической истории алатов // Ис­торическая этнография. Л., 1985. Вып. 3. С. 30—39.
• ²⁹ См.: Грумм-Гржимайло Г.Е. Почему китайцы рисуют де­монов рыжеволосыми? К вопросу о народах белокурой расы в Средней Азии. СПб., 1899. 60 с.; Он же. Западная Монголия... Т. 2. С. 9—59.
• ³⁰ См., например: Гумилев Л.Н. Динлинская проблема // Изв. Всесоюзн. геогр. общ-ва. 1959. Т. 91. Вып. 1. С. 20—21.
• ³¹ См.: Миллер Г.Ф. История Сибири. Т. 1. С. 175—178; Зу­ев Ю.А. Из древнетюркской этнонимики. С. 107—111; Сави­нов Д. Г. Основные этапы этнической истории алатов. С. 31; Radloff Aus Sibirien. Leipzig, 1884. Bd. 2. S. 98—100.
• ³² См.: Савинов Д.Г. Основные этапы ... С. 39.
• ³³ См.: Бичурин Н.Я. (Иакинф). Собрание сведений о наро­дах, обитавших в Средней Азии в древние времена. М.; Л., 1950. Т. 1. С. 350; Гумилев Л.Н. Динлинская проблема. С. 20; Зу­ев Ю.А. Из древнетюркской этнонимики. С. 105; Кюнер Н.В. Китайские известия о народах Южной Сибири, Центральной Азии и Дальнего Востока. М., 1961. С. 52—54.
• ³⁴ См.: Рашид-ад-дин. Сборник летописей. М.; Л., 1952. Т. 1. Кн. 1. С. 102.
• ³⁵ Абуль-Гази. Родословное древо тюрков. Казань, 1914. С. 40.
• ³⁶ См.: Савинов Д.Г. Основные этапы ... С. 33.
• ³⁷ См.: Аристов Н.А. Заметки об этническом составе тюрк­ских племен и народностей и сведения об их численности // Живая старина. 1896. Вып. 3-4 (год шестой). С. 381.

^ Абулъ-Гази. Родословное дерево тюрков. С. 40.

Плано Карпини, Джиованни дель. История Монголов // Путешествия^ восточные страны Плано Карпини и Рубрука.

• ⁴⁰ Анучин Д.Н. К истории ознакомления с Сибирью до Ер­мака: Древнее русское сказание “О человецех незнаемых в восточной стране*⁴ // Древности: Тр. Имп. москов. археол. общ-ва. 1890. Т. 14. С. 235.
• ⁴¹ Повесть временных лет. М.; Л., 1950. Ч. 1. С. 167.
• ⁴² См.: Евтюхова Л.А. Южная Сибирь в древности //По следам древних культур: От Волги до Тихого океана. М., 1954. С. 223; Худяков Ю.С. Самодийцы на Среднем Енисее // Проблемы этногенеза и этнической истории самодийских наро­дов: Тез. докл. обл. науч. конф. по археол. Омск, 1983. С 25— 26.
• ⁴³ См.: Бонгард-Левин Г.М., Грантовский Э.А. От Скифии до Индии. М., 1983. С. 34, 36, 43—44, 45—47 сл.
• ⁴⁴ См.: Низами Гянджеви. Искендер-наме // Собр. соч.: В 5 т. М., 1986. Т. 5. С. 658—661. Легенда об Александре Маке­донском (в мусульманских источниках — Искендере), открыв­шем город Солнца, со слов сирийского проповедника Мефодия Патарского проникла в древнерусскую литературу (См.: По­весть временных лет. Ч. 1. С. 167).
• ⁴⁵ Этот эпизод поэмы проанализирован Л.Р. Кызласовым (см.: Кызласов Л.Р. Низами о древнехакасском государстве // СА. 1968. № 4. С. 69—76). Фольклорные истоки творчества Низами рассмотрены в статье М. Шагинян (См.: Шагинян М. “Утопия Низами** // Изв. АН СССР. Отд. лит. и яз. 1947. Т. 6. Вып. 4. С. 269—283).
• ⁴⁶ См.: Пелих Г.И. Селькупы XVII века: Очерки социально- экономической истории. Новосибирск, 1981. С. 161; Ср.: Она же. Происхождение селькупов. С. 201—203.
• ⁴⁷ См.: Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера Земли. Л., 1989. С. 76—78.
• ⁴⁸ Полосатый (пестрый) змей-эрен (аламоос-ээрен) изобра­жался в виде длинного куска войлока, обшитого тканью раз­личных цветов. (См.: Вайнштейн С.И. Очерк тувинского ша­манства // Традиционная обрядность и мировоззрение малых народов Севера. М., 1990. С. 154).
• ⁴⁹ Каталог гор и морей: Шань хай цзин. М., 1977, С. 106.
• ⁵⁰ См.: Селезнев А.Г. Проблемы реконструкции лесного юж­носибирского культурного комплекса // Этническая история народов России: X—XX вв. СПб., 1993. С. 42—43; Зенько А.П., Селезнев А.Г. Опыт реконструкции... субстрата. С. 168—170.
• ⁵¹ См.: Миллер Г.Ф. История Сибири. Т. 1. С. 370, 476.
• ⁵² ЦГАДА. Ф. 214. Кн. 57. Л. 270; Кн. 71. Л. 420; Кн. 177. Л. 125; Кн. 210. Л. 183; Кн. 1487. Л. 19об.
• ⁵³ См.: Мельников Б.В. Об этническом составе населения Тарско-Васюганского междуречья в XVII — нач. XX в. // Этническая история тюркоязычных народов Сибири и сопре­дельных территорий: По данным археологии. Омск, 1992. С. 72; Пелих Г.И. Селькупы XVII века... С. 56.
• ⁵⁴ ЦГАДА. Ф. 214. Кн. 1487. Л. 9.
• ⁵⁵ Баскаков Н.А. Алтайский язык: Введение в изучение ал­тайского языка и его диалектов. М., 1958. С. 28.
• ⁵⁶ См.: Потапов Л.Н. Этнический состав и происхождение алтайцев. Л., 1969. С. 24. 50. Ср.: Кляшторный С.Г. Древне­тюркские рунические памятники как источник по истории Средней Азии. М., 1964. С. 27.
• ⁵⁷ Зуев Ю.А. Из древнетюркской этнонимики. С. 115.
• ⁵⁸ См.: Clauson G. Turk, Mongol, Tungus // Asia Major / A British jornal of far Earsten studies. New. Ser. Vol. 8. P. 107.
• ⁵⁹ См., например: Баскаков A. Тюркская лексика в “Слове о полку Игореве“. М., 1985. С. 72.
• ⁶⁰ См.: Гумилев Л.Н. Алтайская ветвь тюрок-тугю // СА. 1959. № 1. С. 105—114; С Л.Н. Гумилевым по данному вопросу дискутировали А.А. Гаврилова (См.: Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ как источник по истории алтайских племен. М.; Л., 1965) и Л.П. Потапов (См.: Потапов Л.П. Алтайские телесы в этническом отношении // Проблемы происхождения и этниче­ской истории тюркских народов Сибири. Томск, 1987. С. 54— 55).
• ⁶¹ См.: Козин С.А. Сокровенное сказание: Монгольская хро­ника 1240 г. под названием Юань Чао Би Ши. М.; Л., 1941. Т. 1. С. 175.
• ⁶² См.: Аристов Н.А. Заметки об этническом составе... С. 80.
• ⁶³ См.: Потанин Г.Н. Очерки Северо-Западной Монголии: Материалы этнографические. СПб., 1881. Вып. 2. С. 6, 25, табл. XXVI; ср.: Богомолов В.Б. Орнамент барабинских та­тар // Этнография народов Алтая и Западной Сибири. Новоси­бирск, 1978. С. 133.
• ⁶⁴ См.: Титова З.Д. Барабинские татары: Историко-этно­графический очерк // Из истории Сибири. 1976. Вып. 19. С. 115.
• ⁶⁵ См.: Томилов Н.А. Тюркоязычное население... С. 164.

• ⁶⁶ См.: Кузеев Р.Г. Происхождение... С. 203.
• ⁶⁷ Там же. С. 201—202.
• ⁶⁸ См.: Серошевский В.Л. Якуты: Опыт этнографического ис­следования. СПб., 1896. Т. 1. С. 470.
• ⁶⁹ См.: Потапов Л.П. Этнический состав и происхождение алтайцев. С. 24.
• ⁷⁰ См.: Вайнштейн С.И. Происхождение саянских оленево­дов.... С. 80—81; Васильев В.И. Проблемы формирования севе­росамодийских народностей. М., 1979. С. 35; Долгих Б.О. Очер­ки по этнической истории ненцев и энцев. М., 1970. С. 234— 237; Томилов Н.А. Тюркоязычное население... С. 189—190.
• ⁷¹ Еремин Г.И. Доисламские верования “Заболотных татар“ Западной Сибири: К вопросу об этногенезе // Вопросы истории СССР. М., 1972. С. 425—426.
• ⁷² См.: Селезнев А.Г. К проблеме тугума сибирских татар: На материале барабинцев // Проблемы антропологии и ис­торической этнографии Западной Сибири. Омск, 1991. С. 134; ToMiinoe Н.А. Тюркоязычное население... С. 189.

См.: Долгих Б.О. Очерки... С, 235.

• ⁷⁴ См.: Васильев В.И. Проблемы формирования... С. 30 31,

42, прим. 2; Пелих Г.И. Происхождение селькупов. С. 256; Ср/: Гумилев Л.Н. Поиски вымышленного царства. М., 1970. с! 364!

• ⁷⁵ См.: Бичурин Н.Я. (Иакинф). Собрание сведений Т 1 С. 348.
• ⁷⁶ Симченко Ю.Б. Тамги народов Сибири XVII века М 1965. С. 63.
• ⁷⁷ Чертежная книга Сибири.... Л. 5.
• ⁷⁸ Вайнштейн С.И. Тувинцы-тоджинцы: Историко-этногра­фические очерки. М., 1961. С. 38; Долгих Б.О. Очерки С. 242—245.
• ⁷⁹ Долгих Б.О. Очерки... С. 244.
• ⁸⁰ См.: Вайнштейн С.И. Очерк этногенеза тувинцев. С. 197.
• ⁸¹ МЭЭ ОмГУ 1978 г. Д. 37-7. Л. 70.
• ⁸² См.: Воробьева И.А. Топонимика Западной Сибири. Томск, 1977. С. 98—100; Дульзон А.П. Этнический состав древнего населения Западной Сибири по данным топонимики. М., 1960. С. 7; Он же. Опыт этнической привязки топонимов субстратного происхождения // Учен. зап. / ТГУ, 19<^. Т. 75. С. 4; Мурзаев Э.М. Словарь народных географических терми­нов. М., 1984. С. 62; Розен М.Ф. Словарь географических тер­минов Западной Сибири. Л., 1970. С. 13.
• ⁸³ См., например: Дмитриева Л.В. Язык барабинских татар. Л., 1981. С. 15; Нечаев К.А. Материалы из истории населенных пунктов Новосибирской области. Новосибирск, 1964. С. 65.
• ⁸⁴ См.: Путешествие через Сибирь от Тобольска до Нер­чинска и границ Китая Русского посланника Николая Спа- фария в 1675 году // Зап. Импер. рус. Геогр. общ-ва по отд-нию этногр. 1882. Т. 10. Вып. 1. С. 44; Messerschmidt D.G. Forschungsreise durch Siberia. 1720—1727. Berlin, 1962. T. 1. S. 42.
• ⁸⁵ См.: Патканов С. Статистические данные, показывающие племенной состав населения Сибири, язык и роды инородцев. СПб., 1912. Т. 1. С. 57, прим.
• ⁸⁶ См.: Дульзон А.П. Топонимика Западной Сибири как один из источников древней истории Западной Сибири. Томск, 1959. С. 36, табл.
• ⁸⁷ См.: Васильев В.И. Проблемы формирования... С. 39.
• ⁸⁸ См.: Алексеенко Е.А. Южносибирские элементы в культу­ре кетов: Доклады советской делегации на IX Международном конгрессе антропологических и этнографических наук: Чикаго, сентябрь 1973. М., 1973. С. 5; Этногенез народов* Севера. М., 1980. С. 123.
• ⁸⁹ См.: Николаев Р.В. Некоторые аспекты проблемы этноге­неза и ранней этнической истории кетов // Проблемы этноге­неза и этнической истории аборигенов Сибири. Кемерово, 1986. С. 115.
• ⁹⁰ См.: Малое С.Е. Памятники древнетюркской письмен­ности Монголии и Киргизии. М.; Л., 1959. С. 20.
• ⁹¹ См.: Васильев В.И. Проблемы... С. 39-^40.
• ⁹² См.: Савинов Д.Г. Народы Южной Сибири в древне­тюркскую эпоху. Л., 1984. С. 49; Сердобов Н.А. История фор­мирования тувинской нации: Автореф. дис. ... д-ра ист. наук. Владивосток, 1973. С. 10.
• ⁹³ См.: Васильев В.И. Проблемы... С. 44.
• ⁹⁴ См.: Бараба в тюркское время.
• ⁹⁵ См.: Томилов Н.А Тюркоязычное население... С. 159.
• ⁹⁶ См.: Соболев В.И. Барабинские татары XIV — начала XVII вв. н.э.: По материалам археологических исследований: Дис. ... канд. ист. наук. Новосибирск, 1983. С. 142.
• ⁹⁷ См.: Молодин В.И. Бараба в древности... С. 328.
• ⁹⁸ См.: Бартольд В.В. Мангыты // Соч.: В 5 т. М., 1968. Т. 5. С. 556; Рашид-ад-Дин. Сборник летописей. Т. 1. Кн. 1. С. 184.
• ⁹⁹ См.: Медведев В.Е. К вопросу о средневековой народности мэнгу // Археология юга Сибири и Дальнего Востока. Но­восибирск, 1984. С. 162—166.
• ¹⁰⁰ См.: Васильев В.П. История и древности... С. 78—80, 159—167.
• ¹⁰¹ См.: Викторова Л.Л. Ранний этап этногенеза монголов: Автореф. дис. ... канд. ист. наук. Л., 1961. С. 10—11; Она же. Монголы: Происхождение народа и истоки культуры. М., 1980. С. 161—162.
• ¹⁰² См.: Кычанов Е.И. Монголы в VI — первой половине
• XII в. // Дальний Восток и соседние территории в средние века. Новосибирск, 1980. С. 136—140; Медведев В.Е. Приа­мурье в конце I — начале II тысячелетия: Чжурчженьская эпоха. Новосибирск, 1986. С. 165—167; и др.
• ¹⁰³ См.: Шавкунов Э.В. Культура чжурчжэней-удигэ XII—
• XIII вв. и проблема происхождения тунгусских народов Дальне­го Востока. М., 1990. С. 183—185.
• ¹⁰⁴ См.: Кычанов Е.И. Монголы... С. 137, 144 сл.
• ¹⁰⁵ См.: Кызласов Л.Р. Ранние монголы: К проблеме истоков средневековой культуры // История и культура Востока Азии: Сибирь, Центральная и Восточная Азия в средние века. Но­восибирск, 1975. Т. 3. С. 171—177; Кычанов Е.И. Монголы.... С. 136—148.
• ¹⁰⁶ См.: Кычанов Е.И. Монголы.... С. 140—141 сл.
• ¹⁰⁷ Грумм-Гржимайло Г.Е. Западная Монголия и Урянхайс­кий край. С. 379.
• ¹⁰⁸ См.: Лелих Г.И. Происхождение селькупов. С. 214—215.
• ¹⁰⁹ Катаное Н.Ф. О религиозных войнах шейха Багауддина против народов Западной Сибири // Ежегодник Тобол, губ. музея. (Год 11), 1904. Тобольск, 1905. Вып. 14. С. 20. Ср.: Белич И.В. О начале исламизации сибирских татар // Пробле­мы этнографии и социологии культуры. Омск, 1988. С. 103— 106.
• ¹¹⁰ См.: Патканов С. О происхождении слова “Сибирь⁴⁴ // Сибирский сборник: Приложение к “Восточному обозрению⁴* 1891 г. СПб., 1892. С. 130—131.

Лелих Г.И. Селькупы XVII века... С. 59—60.

• ¹¹² См.: Соболев В.И. Барабинские татары... С. 120
• ¹¹³ См.: Асеев И.В., Кириллов И.И., Ковычев Е.В. Кочевники Забайкалья в эпоху средневековья. Новосибирск, 1984. С 119

120. И. Соболев (Барабинские татары... С. 120.)* полагает, что культ Юга принесли в Барабу монголо-татары. Однако наличие культа Юга в религиозной системе монголов вызывает сомнение (См.: Гумилев Л.Н. Поиски вымышленного царства. С. 287). Согласно В.В. Бартольду, “в степи культ востока был вытеснен культом юга под влиянием китайской культуры. Из кочевых народов мы встречаем поклонение югу прежде всего у китаев или, как их называли китайцы, киданей“ (см.: Бартольд В.В. К вопросу о погребальных обрядах турков и монголов // Зап. Воет, отд-ния Рус. археол. общ-ва. 1921. Т. 25 (1917—1920).
121. 72).

• ¹¹⁴ См.: Гомбоев Г. Алтан-тобчи // Тр. воет, отд-ния Им- пер. археол. общ-ва. 1858. Ч. 6. С. 121; Козин С.А Сокровенное сказание... С. 80—81.
• ¹¹⁵ См.: Нимаев Д.Д. Проблемы этногенеза бурят. Новоси­бирск, 1988. С. 86—87; Липец Р.С. “Лицо волка благословен­но. Стадиальные изменения образа волкт в тюрко-монголь­ском эпосе и генеалогических сказаниях // СЭ. 1981. № 1. С. 131.
• ¹¹⁶ См.: Савинов Д.Г. К вопросу этногеографии севера Цент­ральной Азии в предмонгольское время // Проблемы отечест­венной и всеобщей истории. Л., 1973. Вып. 2. С. 26.
• ¹¹⁷ См.: Савинов Д.Г. Народы Южной Сибири... С. 51 сл.
• ¹¹⁸ См.: Minorsky Hudud al-Alam “The Regions of the World“. London, 1937. P. 97.
• ¹¹⁹ См.: Вайнштейн С.И. Тувинцы-тоджинцы...; Викторо­ва Л.Л. Монголы...; Нимаев Д.Д. Проблемы...; Окладников А.П. Якутия до присоединения к русскому государству // История Якутской АССР. М.; Л., 1955. Т. 1; Потапов Л.П. Очерки народного быта тувинцев. М., 1969; Сердобов Н.А. История... тувинской нации; Тюрки таежного Причулымья: Популяция и этнос. Томск; 1991; и др.

• ¹²⁰ См.: Селезнев А.Г. Культурные взаимодействия в Цент­ральной Азии и Южной Сибири // Индустриальные тенденции современной эпохи и гуманитарное образование. Омск, 1992. Т. 1. С. 60—62; Он же. Проблемы реконструкции.... С. 42—43; Зенько А.П., Селезнев А.Г. Опыт реконструкции.., С. 168—170.
• ¹²¹ Потапов Л.П. Очерки народного быта тувинцев. С. 82.
• ¹²² Там же.
• ¹²³ См.: Грязнов М.Л. История древних племен... С. 117— 125.
• ¹²⁴ См.: Амброз А.К. Проблемы раннесредневековой хроно­логии Восточной Европы. II // СА. 1971. № 3. С. 121; Кызла- сов Л.Р. Таштыкская эпоха в истории Хакасско-Минусинской котловины. М., 1960. С. 171 — 172; Троицкая Т.Н Одинцовская культура в Новосибирском Приобье // Проблемы Западно- Сибирской археологии: Эпоха железа. Новосибирск. 1981.

С. 101; Чиндина Л. А. Могильник Релка на Средней Оби. Томск, 1977. С. 71—72.

• ¹²⁵ См.: Савинов Д.Г. Об основных этапах... С. 55.
• ¹²⁶ См.: Грязнов М.П. История... С. 117—118.
• ¹²⁷ См.: Троицкая Т.Н. Одинцовская культура... С. 117— 118.
• ¹²⁸ См.: Кызласов Л.Р. Таштыкская эпоха.... С. 172—173.
• ¹²⁹ См.: Генинг В.Ф., Корякова Л.Н., Овчинникова Б.Б., Фе­дорова Н.В. Памятники железного века в Омском Прииртышье // Проблемы хронологии и культурной принадлежности архео­логических памятников Западной Сибири. Томск, 1970. С. 223—224.
• ¹³⁰ См.: Молодин В.И. Бараба в древности. С. 273—276.
• ¹³¹ См.: Елагин В.С., Молодин В.И. Бараба в начале I ты­сячелетия н.э. Новосибирск, 1991. С. 81—88, 106. Рис. 34, 35.
• ¹³² Чиндина Л.А. История Среднего Приобья в эпоху раннего средневековья. Томск, 1991. С. 84—85.
• ¹³³ См.: Коников Б.А. Культуры таежного Прииртышья VI— XIII вв. н.э.: Дис. ... канд. ист. наук. Новосибирск, 1982. С. 122—125.
• ¹³⁴ Там же. С. 165.
• ¹³⁵ См.: Генинг В.Ф. и др. Памятники железного века... С. 215.
• ¹³⁶ См.: Молодин В.И. Бараба в древности. С. 274.
• ¹³⁷ См.: Коников Б.А. Культуры... С. 175.
• ¹³⁸ См.: Асеев И.В. Прибайкалье в средние века. Новоси­бирск, 1980; Окладников А.П. Якутия... С. 295—330 сл.
• ¹³⁹ См.: Коновалов Л.Б. Корреляция средневековых архео­логических культур Прибайкалья и Забайкалья // Этнокуль­турные процессы в Юго-Восточной Сибири в средние века. Новосибирск, 1989. С. 6; Савинов Д.Г. Народы Южной Си­бири... С. 51.
• ¹⁴⁰ См.: Коновалов П.Б. Корреляция... С. 18.
• ¹⁴¹ См.: Грязнов М.П. История древних племен... С. 153— 157.
• ¹⁴² См.: Плетнева Л.М. Томское Приобье в позднем средне­вековье. Томск. С. 102—116.
• ¹⁴³ См.: Молодин В.И., Соболев В.И., Соловьев А.И. Бараба в эпоху позднего средневековья. Новосибирск, 1990. С. 196— 212, 231—2481
• ¹⁴⁴ См.: Савинов Д.Г. Об основных этапах... С. 55.
• ¹⁴⁵ Бартольд В.В. Извлечение из сочинения Гардизи Зайн ал ахбЗр: Приложение к “Отчету о поездке в Среднюю Азию с научной целью. 1893—1894 гг.“ // Соч. М., 1973. Т. 8. С. 43, 45.
• ¹⁴⁶ См.: Кумеков Б.Е. Государство кимаков IX—XI вв. по арабским источникам. Алма-Ата, 1972. С. 93.

См.: Томилов Н.А. Тюркоязычное население... С. 165— ¹⁶⁶;МЭЭ ОмГУ. 1975 г. Т. 4-2. Л. 48—49.

См.: Бутонаев В.Я. Происхождение хакасов по данным этнонимики // Историческая этнография: Традиции и совре-

менность. Л., 1983. Вып. 2. С. 70; Гоголев А.И. Историческая этнография якутов: Вопросы происхождения якутов. Якутск, 1986. С. 35—36; Козьмин Н.Н. Хакасы. Иркутск, 1925. С. 21— 22; Потапов Л.П. Краткие очерки истории и этнографии хака­сов (XVII—XIX вв.). Абакан, 1952. С. 178; Он же. Из этничес­кой истории кумандинцев // История, археология и этно­графия Средней Азии. М., 1968. С. 320; Он же. Исторические связи алтае-саянских народов с якутами // СЭ. 1978. № 5. С. 94; и др.

• ¹⁴⁹ См.: Потапов Л.П. Этнический состав и происхождение алтайцев. С. 59—60.
• ¹⁵⁰ См.: Окладников А.П. Якутия... С. 339.
• ¹⁵¹ Цит. по: Радлов В.В. К вопросу об уйгурах // Зап. Импер. Акад. наук. 1893. Т. 62. Прилож. № 2. С. 55. Различная интерпретация этого сюжета содержится в работах: Вайн­штейн С.И. Этнический состав древнего населения Саян. С. 192; Савинов Д.Г. К этнической истории уйгуров на тер­ритории Южной Сибири // Этническая история тюркоязычных народов Сибири и сопредельных территорий: ^дзисы докладов областной научной конференции по антропологии, археологии и этнографии. Омск, 1984. С. 92; Томилов Н.А. Проблемы рекон­струкции этнической истории населения юга Западной Сибири. Омск, 1987. С. 44—45.

• ¹⁵² Цит. по: Гумилев Л.Н. Поиски вымышленного царства. С. 104—105; Рашид-ад-Дин. Сборник летописей. Т. 1, кн. 1. С. 123.
• ¹⁵³ См.: Худяков Ю.С. Об этнической интерпретации средне­вековых памятников Юго-Западного Забайкалья // Этнокуль­турные процессы в Юго-Восточной Сибири в средние века. Новосибирск, 1989. С. 27—34.
• ¹⁵⁴ Бичурин Н.Я. Собрание сведений... С. 343—344.
• ¹⁵⁵ Архимандрит Палладий. Старинное Монгольское сказа­ние... С. 24.
• ¹⁵⁶ См.: Кызласов Л.Р. Ранние монголы.... С. 171—175; Кы- чанов Е.И. Монголы... С. 137, 144 сл.
• ¹⁵⁷ Рашид-ад-Дин. Сборник летописей. Т. 1. С. 154.
• ¹⁵⁸ Кычанов Е.И. Монголы.... С. 140—141.
• ¹⁵⁹ См.: Кызласов Л.Р. Ранние монголы.... С. 173.
• ¹⁶⁰ См.: Бичурин Н.Я. Собрание сведений... С. 362; Викто­рова Л.Л. Монголы.... С. 140—141.
• ¹⁶¹ См.: Томилов Н.А. Особенности синтеза хозяйства и культуры у народов южной и средней полосы Западной Сиби­ри // Особенности естественно-географическфг среды и исто­рические процессы в Западной Сибири. Томск, 1979. С. 125; Он же. Хозяйство барабинских татар в XIX — начале XX вв. // Генезис и эволюция этнических культур Сибири. Новосибирск, 1986. С. 68—69.
• ¹⁶² См.: Бараба в тюркское время. С. 164—169; Моло- дин В.И. Бараба в древности. С. 5—25 сл.; Он же. Этнические интерпретации археологических памятников Барабинской ле­состепи//Урало-алтаистика. Новосибирск, 1985. С. 43—46;

Первых С.Ю., Томилов Н.А. Природная среда и охотничье-ры- боловческое хозяйство барабинских татар // Особенности есте­ственно-географической среды и исторические процессы в За­падной Сибири. С. 129—130.

• ¹⁶³ См.: Бартольд В.В. Бараба // Соч. М., 1965. Т. 3. С. 366; Каинские инородцы // Журнал Мин. внутр. дел. 1858. Ч. 30. Кн. 5. Смесь. С. 11—12. Катаное Н.Ф. Известия Лорен­ца Лянге о Сибири и сибирских инородцах // Ежегодник Тобол, губ. музея. (Год 11). 1904. Тобольск, 1905. Вып. 14. С. 4—5; Миддендорф А.Ф. Бараба // Зап. Импер. Акад. наук. 1871. № 19. Прилож. № 2. С. 92 сл.; Потанин Г.Н. Бараба // Живописная Россия. 1884. Т. II. С. 102; Русско-китайские от­ношения в XVIII веке. М., 1978. Ч. 1. С. 561; Путешествие и Журнал по указу Великих Государей, Царей и Великих князей Иоанна Алексеевича и Петра Алексеевича отправленного из Москвы в Китай Господина Эбергарда Избраннедса Послан­ником в 1692 году. Марта 14 дня // Древняя Российская Вив- лиофика. 1789. Ч. 9. С. 435—436; Путешествие чрез Сибирь... Николая Спафария в 1675 году. С. 44; Список населенных мест по сведениям 1859 года. СПб., 1868. Т. 60. Томская губерния. С. XXXIV.

Для подтверждения высказанной мысли приведем лишь один факт: В 1627 г. барабинцы обратились к представителям русской администрации с жалобой на притеснения со стороны колмаков. Барабинцев, у которых основными отраслями хозяй­ства были охота и рыболовство возмутило то, что “у них кол- мацкие люди рыбные ловли и всякие промыслы отнели“ (Рус­ская историческая библиотека. СПб., 1884. Т. 8. Стб. 502.)

• ¹⁶⁴ Томилов Н.А. Проблемы реконструкции... С. 35.
• ¹⁶⁵ Там же. С. 37—39.
• ¹⁶⁶ См.: Симченко Ю.Б. Тамги... С. 63; ГАОО. Ф. 3. 1. Д. 719. Л. 189об.
• ¹⁶⁷ См., например: Катаное Н.Ф. Известия Лоренца Лянге... С. 4—5; Raymond D. Tableau historique, geographique, mili- taire et moral de l'Empire de Russie. Paris, 1812. P. 353.
• ¹⁶⁸ См. Бичурин Н.Я. Собрание сведений... С. 348; Вайн­штейн С.И. Этнический состав... С. 192; Он же. Происхож­дение саянских оленеводов.... С. 84.
• ¹⁶⁹ Бичурин Н.Я. Собрание сведений... С. 354.
• ¹⁷⁰ Кюнер Н.В. Китайские известия... С. 52.
• ¹⁷¹ См.: Нимаев Д.Д. Проблемы этногенеза бурят.
• ¹⁷² Цит. по: Титова З.ДЛИсточники... с. 566.
• ¹⁷³ Каталог этнографических коллекций Музея археологии и этнографии Сибири Томского государственного университета. Томск, 1979. С. 197.
• ¹⁷⁴ См.: Антропова В.В. Лыжи народов Сибири // Сб. МАЭ. 1953. Т. 14. С. 12,'16; Томилов Н.А. Этнография тюрко­язычного населения Томского Приобья. Томск; 1980. С. 61—62; Лукина Н.В. Формирование материальной культуры хантов: Во­сточная группа. Томск, 1985. С. 98—99.
• ¹⁷⁵ См.: Львова Э.Л. Лыжи и нарты чулымских тюрков // Материалы по этнографии Сибири. Томск, 1972. С. 143; Лу­кина Н.В. Формирование... С. 102; Томилов Н.А. Этнография... С. 63.

• ¹⁷⁶ См.: Левин М.Г. О происхождении упряжного собаковод­ства // СЭ. 1946. NQ С. 82; Муллагулов М.Г. Башкирский народный транспорт в XIX — начале XX в.: Историко-этно­графическое исследование. Уфа, 1989. С. 81. Рис. 17.
• ¹⁷⁷ Рашид-ад-Дин. Сборник летописей. Т. 1. кн. 1. С. 124.
• ¹⁷⁸ Цит. по: Minorsky Sharaf al-Zamdan Tahir Marvasi on China, the Turks and India. London, 1942. P. 32.
• ¹⁷⁹ Пелих Г.И. Происхождение селькупов. С. 280—281.
• ¹⁸⁰ См.: Матющенко В.И. Нож из могильника у деревни Ростовки // КСИА. 1970. Вып. 23. С. 103—105.
• ¹⁸¹ См.: Косарев М.Ф. Западная Сибирь в древности. М., 1984. С. 110, прим. 134; Мошинская В.И. Некоторые данные о роли лошади в культуре населения Крайнего Севера Западной Сибири // История, археология и этнография Сибири. Томск, 1979. С. 38—39; и др.
• ¹⁸² См.: Потапов Л.П. Алтайцы // Народы Сибири. М.; Л., 1956. С. 338; Он же. Тубалары Горного Алтая // Этническая история народов Азии. М., 1974. С. 56.
• ¹⁸³ См.: Томилов Н.А., Богомолов В.Б., Курочка Ю.И. Новые материалы по этнографии барабинских татар //Из истории Сибири. 1975. Вып. 16. С. 192—194; МЭЭ ТГУ. 1971. Т. 503— Л. 33.
• ¹⁸⁴ См.: Козьмин В.А. К вопросу о происхождении нартенно­го транспорта в западносибирском оленеводстве // Историчес­кая этнография: Традиции и современность. Л., 1983. С. 49— 50; Лукина Н.В. Средства передвижения нарымских селькупов // Учен. зап. / ТГУ. 1966. Т. 60. С. 112—113.
• ¹⁸⁵ Лукина Н.В. Формирование материальной культуры хан­тов... С. 109.
• ¹⁸⁶ Степи Евразии в эпоху средневековья. М., 1981. С. 206. Рис. 74.
• ¹⁸⁷ Львова Э.Л. Лыжи и нарты... С. 144—145.
• ¹⁸⁸ См.: Анучин Д.Н. Сани, ладьи и кони, как принадлеж­ности похоронного обряда // Древности: Тр. Импер. москов. археол. общ-ва. М., 1890. Т. 14. С. 144, 146.
• ¹⁸⁹ См., например: Козьмин В.А. К вопросу... С. 52—53; Лукина Н.В. Формирование... С.^К17; Чернецов В.Н. Термины средств передвижения в мансийском языке // Памяти В.Г. Бо­гораза (1965—1936): Сборник статей. М.; Л., 1937. С. 361.
• ¹⁹⁰ См.: Вайнштейн С.И. Историческая этнография тувин­цев. М., 1972. С. 199; Паллас П.С. Путешествие по разным местам Российского государства. СПб., 1786. Ч. 2. Кн. 2. С. 463.
• ¹⁹¹ См.: Потапов Л.П. Из этнической истории кумандин- Цев... С. 321; Сатлаев Ф.А. К вопросу о происхождении север­ных алтайцев (кумандинцев) // Этническая история тюрко­язычных народов Сибири и сопредельных территорий: Тез. докл. обл. науч. конф. по этногр. Омск, 1984. С. 26—27.
• ¹⁹² См.: Вербицкий В. Словарь алтайского, аладагского на­речий тюркского языка. Казань, 1884. С. 397; См. также: Пота­пов Л.П. Рец. на кн.: Шорский фольклор. Записи, вступ. ст. и прим. Н.П. Дыренковой. М.; Л., XXXIV. 448 с. // СЭ. 1948. № 3. С. 201; Шорский фольклор. М.; Л., 1940. С. XXIX.
• ¹⁹³ См.: Антропова В.В. Лыжи народов Сибири. С. 6.
• ¹⁹⁴ См.: Муллагулов М.Г. Башкирский... транспорт... С. 68—83. *
• ¹⁹⁵ Виклунд К.Б. Вопросник для исследования кочевого оле­неводства // Программы и вопросники по изучению материаль­ной культуры. Омск, 1989. С. 28.
• ¹⁹⁶ Селезнев А.Г. Земляные жилища барабинских татар // Жилища народов Западной Сибири. Томск, 1991. С. 78—85.
• ¹⁹⁷ См.: Соболев В.И. Барабинские татары XIV — начала XVII вв. н.э.: По археологическим материалам: Автореф. дис. ... канд. ист. наук. Новосибирск, 1983. С. 6—7.
• ¹⁹⁸ См.: Зиннер Э.П. Сибирь в известиях западноевропей­ских путешественников и ученых XVIII века. Иркутск, 1968. С. 108.
• ¹⁹⁹ См.: Соболев В.И. Вознесенское городище — памятник середины II тыс. н.э. // Древние культуры Алтая и Западной Сибири. Новосибирск, 1978. С. 181.

²⁰° Архив НИИ МАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. № 31. Л. 156—157.

• ²⁰¹ Георги И.Г. Описание всех в Российском государстве обитающих народов, их житейских обрядов, обыкновений, забав и других достопамятностей. СПб., 1799. Ч. 2. С. 114.
• ²⁰² См.: Соколова З.П. К истории жилища обских угров // СЭ. 1957. № 2. С. 99.
• ²⁰³ Пелих Г.И. Происхождение селькупов. Табл. XXXIII; Со­колова З.П. К вопросу о развитии обско-угорской землянки // Ежегодник Тюмен. обл. краевед, музея, 1959. Тюмень, 1960. С. 19.
• ²⁰⁴ Архив НИИ МАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. № 31. Л. 156—157.
• ²⁰⁵ См.: Пелих Г.И. Происхождение селькупов. С. 199—215.
• ²⁰⁶ См.: Алексеенко Е.А. Кеты. Л., 1967. С. 92; Долгих Б.О. Старинные землянки кетов на р. Подкаменная Тунгуска // СЭ. 1952. № 2. С. 160—161.
• ²⁰⁷ См.: Историко-этнографический атлас Сибири. М.; Л., 1961. С. 134; Тощакова Е.М. Традиционные черты народной культуры алтайцев XIX — начала XX в. Новосибирск, 1978. С. 107—108; Харузин Н. История развития жилища у кочевых и полукочевых тюркских и монгольских народностей России. М., 1896. С. 61.
• ²⁰⁸ См.: Томилов Н.А. Этнография тюркоязычного населения Томского Приобья. С. 83, 85.
• ²⁰⁹ См. об этом: Гемуев И.Н. Мировоззрение манси: Дом и Космос. Новосибирск, 1990. Рис. 6; Соколова З.П. По следам одной загадки // СЭ. 1986. № 4. С. 138—139; Терюков А.И. Похоронно-поКшнальная обрядность коми-зырян: Вторая поло-

вина XIX — начало XX вв. Дис. ... канд. ист. наук. Л., 1990. С. 117     118, 226. Рис. 3, 4; Тощакова Е.М. Традиционные чер­

ты... С. 133—138; и др.

• ²¹⁰ См.: Вербицкий В. Словарь... С. 172; Радлов В.В. Опыт словам тюркских наречий. СПб., 1895. Т. 2. Сгб. 1105.

^2lf См.: Воробьев И.И. Происхождение казанских татар по данным этнографии // СЭ. 1946, № 3. С. 77; Георги И.Г. Описание всех... народов... СПб., 1776. Ч. 1. С. 37—38, 47, 53; Денисов П.В., Иванов Л.А. Чуваши // Народы Поволжья и Приуралья:                                                     Историко-этнографические очерки. М.,                        1985.

С. 912; Каховский В.Ф. Происхождение чувашского народа. Чу­ваш. кн. изд-во, 1965. С. 185; Сепеев Г.А. Марийцы // Народы Поволжья и Приуралья. С. 163; Смирнов А.П. К вопросу о происхождении татар Поволжья // СЭ. 1946. № 3. С. 49.

• ²¹² См.: Смирнов И.Н. Черемисы: Историко-этнографичес­кий очерк. Казань, 1889. С. 163—166.
• ²¹³ Там же. С. 150—151.
• ²¹⁴ См.: Плетнева С.А. Печенеги, торки и половцы в южно- русских степях // МИА. 1958. № 62. С. 167. Рис. 7 (5—6); Степи Евразии в эпоху средневековья. Табл. 85 (12); Федоров- Давыдов Г.А. Кочевники Восточной Европы под властью Золо­тоордынских ханов. М., 1966. С. 129.
• ²¹⁵ См.: Европеус Д.П. Об угорском народе // Тр. Второго археол. съезда в Санкт-Петербурге. СПб., 1876. Вып. 1. С. 81 — 103.
• ²¹⁶ См.: Вайнштейн С.И. Проблемы истории жилища степ­ных кочевников Евразии // СЭ. 1976. № 4. С. 42—62; Люрве- ев ДБ. Архитектура Калмыкии. М., 1975. 188 с.
• ²¹⁷ См.: Чиндина Л.А. История Среднего Приобья в V в. до н.э. — IX в. н.э. Дис. ... д-ра ист. наук. Томск, 1985. С. 221 — 222.
• ²¹⁸ См.: Томилов Н.А. и др. Новые материалы... С. 186.
• ²¹⁹ См.: Селезнев А.Г. Земляные жилища барабинских татар. С. 84; Функ ДА. Бачатские телеуты в XVIII — первой четверти XX века: Историко-этнографическое исследование. М., 1993. С. 113; МЭЭ ОмГУ. 1975 г. Т. 4-8. Л. 40—42.
• ²²⁰ См.: Сатлаев Ф. Кумандинцы: Историко-этнографичес­кий очерк XIX — первой четверти XX века. Горно-Алтайск, 1974. С. 119.
• ²²¹ См.: Руденко С.И. Башкиры: Опыт этнологической моно­графии // Зап. рус. Геогр. о&ва. 1925. Т. 43. Вып. 2. Ч. 2. С. 190—191; Токарев С.А. Этношафия народов СССР. М., 1958. С. 188; Шитова С.Н. Традиционные поселения и жилища баш­кир. М., 1984. С. 104—105.
• ²²² См.: Радлов В.В. Опыт словаря... СПб., 1888. Т. 1. Стб. 1797; Ядринцев Н.М. Сибирские инородцы, их быт и сов­ременное положение. СПб., 1891. С. 53; и др.
• ²²³ Бартольд В.В. К вопросу о погребальных обрядах... С. 58.
• ²²⁴ Севортян Э.В. Этимологический словарь тюркских язы­ков: Общетюркские и межтюркские основы на гласные. М., 1974. С. 513.
• ²²⁵ Ядринцев Н.М. Сибирские инородцы... С. 115.
• ²²⁶ Дмитриева Л.В. Язык барабинских татар. Л., 1981. С. 29, 167, 170, 173.
• ²²⁷ Там же. С. 30.
• ²²⁸ Бартольд В.В. К вопросу о погребальных обрядах... С. 58; Дьяконова В.П. Религиозные культы тувинцев // Сб. МАЭ. 1977. Т. 33. С. 187.
• ²²⁹ См.: Дьяконова В.П. Религиозные культы... С. 185; Ок­ладникова Е.А. К вопросу о каменных выкладках в долине реки Елангаш // Традиционная культура народов Центральной Азии. Новосибирск, 1986. С. 76.
• ²³⁰ См.: Абаева Л.Л. Культ гор и буддизм в Бурятии. М., 1992. С. 66—87.
• ²³¹ Дьяконова В.П. Религиозные культы... С. 194.
• ²³² См.: Абаева Л.Л. Культ... С. 68—69; Герасимова КМ. Традиционные верования тибетцев в культовой системе ла­маизма. Новосибирск, 1989. С. 203.
• ²³³ См.: Грязнов М.П. История древних племен... С. 155, 157.
• ²³⁴ Бараба в тюркское время. С. 104. Рис. 52.
• ²³⁵ См.: Молодин В.И. Бараба в древности. С. 301.
• ²³⁶ Коников Б.А. Культуры таежного Прииртышья... С. 72.
• ²³⁷ См.: Соболев В.И. Барабинские татары... Дис. ... канд. ист. наук. С. 58.
• ²³⁸ См.: Серошевский В.Л. Якуты... С. 346, 350—351.
• ²³⁹ Окладников А.П. Якутия... С. 370; Худяков И.А. Верхо­янский сборник // Зап. Вост.-Сиб. отд. Импер. рус. геогр. общ-ва по этногр. 1890. Т. 1. Вып. 3. С. 68.
• ²⁴⁰ См.: Горохов Н. Юрюнг-Уолан: Якутская сказка // Изв. Вост.-Сиб. отд. Имп. рус. геогр. общ-ва. 1885. Т. 15. № 5-6. С. 44.
• ²⁴¹ См.: Тумашева Д.Г., Ахметова Ф.В. Этнические группы сибирских татар по языковым и фольклорным данным // Этногенез и этническая история тюркских народов Сибири и сопредельных территорий. Омск, 1983. С. 24.

. ²⁴² Легенда о Карым-атыре (см.: МЭЭ ТГУ. 1973 г. Т. 542-1. Л. 66; Т. 542. Л. 3; и др.).

\/²⁴³ Валеев Ф.Т. О религиозных представлениях западноси­бирских татар // Природа и человек в религиозных представ­лениях народов Сибири и Севера. Л., 1976. С. 325; ДТС. С. 98. И.С. Вдовин предполагает, что термин пицин (пичен) возник в глубокой древности и сопоставим с чукотско-корякским выра­жением “пис вусъ(ин)“ — “хозяин" диких оленей (см.: Вдовин И.С. Историко-культурные данные к этногенезу чукчей и коряков // Проблемы этногенеза и этнической истории або­ригенов Сибири. Кемерово, 1986. С. 122, прим.).

²⁴⁴ Мифы народов мира. М., 1988. Т. 2. С. 316.

- - jjumanoe jj.jj. ихотничьи поверья и обряды и алтайских турков // Культура и письменность Востока. 1929. Кн. 5. С. 129.

• ²⁴⁶ Селезнев А.Г. Южносибирские черты в охотничье-рыбо- ловческом облике барабинских татар // Антропология и ис­торическая этнография Сибири. Омск, 1990. С. 115—116.
• ²⁴⁷ См.: Линденау Я.И. Описание народов Сибири: Первая половина XVIII века. Магадан,. 1983. С. 148—150.
• ²⁴⁸ См.: Белин И.В. Природа в доисламских верованиях си­

бирских татар: Конец XIX — начало XX вв. // Культурные и хозяйственные традиции народов Западной Сибири. Новоси­бирск, 1989. С. 133—140; Иванов С.В. Скульптура алтайцев, хакасов и сибирских татар. Л., 1979. С. 143—145; Линде­нау Я.И. Описание... С. 148—150; Патапов Л.П. Алтайский шаманизм. Л., 1991. С. 183—184; Радлов В. Сибирские древ­ности. СПб., 1891. Т. 1. Вып. 2. С. 33. Табл. VI; Селезнев А.Г. К семантике шаманских атрибутов у тюркоязычных народов Сибири // Этнические и социально-культурные процессы у народов СССР. Омск, 1990. Кн. 2. С. 57—59; Он же. К харак­теристике шаманских атрибутов барабинских татар // Ша­манизм как религия:                               Генезис, реконструкция, традиции.

Якутск, 1992. С. 85; Титова З.Д. Источники... С. 183—184, 187, 349, 352—353, 425—429, 717; Dioszegi V. Рге-Islamic Sha­manism of the Baraba Turks and some Ethnogenetic Conclusions // Shamanism in Siberia. Budapest, 1978. P. 83—167; Dios­zegi V._t Lot-Falck К Les tambours shamaniques de turcs etude compare // Ethnograhie. 1973. Nouv. sr. N 67. P. 18—46.

**⁹ Cm.: Dioszegi V. Op. cit. P. 85—134; Dioszegi V., Lot- Falck E. Op. cit. P. 18—46.

²⁵⁰ Cm.: Strahlenberg Ph. I. Das Nord und Ostliche Teil von Europa und Asia. Stockholm, 1730. Tab. VI.

См.: Иванов С.В. Скульптура алтайцев... Рис. 151.

• ²⁵² Там же. С. 143—144.
• ²⁵³ О старых куклах-идолах нам рассказывали практически во всех барабинских аулах. Но специально сбором материалов по традиционным верованиям барабинских татар занимался краевед и знаток народной культуры, житель аула Бергуль Николай Васильевич Вахитов. Выражаем ему искреннюю благо­дарность за предоставленную им ценную информацию.
• ²⁵⁴ Ерш И.А., Корусенко М.А., Селезнев А.Г. Некоторые тен­денции этнокультурного развития тоболо^ртышских татар // Этническая история тюркских народов Сибири и сопредельных территорий: По данным этнографии. Омск, 1992. С. 42.
• ²⁵⁵ См.: Иванов С.В. Скульптура... С. 139, 141.
• ²⁵⁶ См.: Функ Д.А. Бачатские алеуты.. С. 226; Dioszegi Op. cit. Р. 135.
• ²⁵⁷ См.: Потапов Л.П. Алтайский шаманизм. С. 183—184.
• ²⁵⁸ Линденау Я.И. Описание народов Сибири. С. 148—149.
• ²⁵⁹ Потапов Л.П. Алтайский шаманизм. С. 184.
• ²⁶⁰ См.: Вербицкий В. Словарь... С. 422; Дыренкова Н.П. Материалы по шаманству у телеутов // Сб. МАЭ. 1949. Т. 10.

С. 112, 187—190; Иванов С.В. Скульптура... С. 100—101; По­тапов Л.Л. Бубен телеутской шаманки и его рисунки // Сб. МАЭ. 1949. Т. 10. С. 192; Титова З.Д. Источники... С. 686— 687; Potapov L.P. Die Schamanentrommel bei den altaischen V01- kershaften // Am Glaubenswelt und Folklor der sibirischen VOlker. Budapest, 1963. S. 228.

• ²⁶¹ Иванов С.В. Скульптура... 53—54.
• ²⁶² См.: Анохин B. Материалы по шаманству у алтайцев // Сб. МАЭ. 1924. Т. 4. Вып. 2. С. 49.
• ²⁶³ Радлов В. Опыт словаря... СПб., 1900. Т. 3. Стб. 1875, 1876, 1881, 1884.
• ²⁶⁴ См., например: Нестеров С.П. Конь в культах тюркоя­зычных племен Центральной Азии в эпоху средневековья. Но­восибирск, 1990; Трифонов Ю.И. Об этнической принадлеж­ности погребений с конем древнетюркского времени: В связи с вопросом о структуре погребального обряда тюрков-тугю // Тюркологический сборник. 1972. М., 1973. С. 351—374.
• ²⁶⁵ См.: Гаврилова А А Могильник Кудыргэ... С. 105 сл.; Гу­милев Л. Н. Древние тюрки. С. 260—261; Савинов Д. Г. Этно­культурные связи населения Саяно-Алтая в древнетюркское время // Тюркологический сборник. 1972. М., 1973. С. 342— 343; Трифонов Ю.И. Об этнической принадлежности... С. 374; и др.
• ²⁶⁶ Томилов Н.А., Шаргородский Л.Т. Этапы становления и развития погребальной обрядности барабинских татар // Ис­торические чтения памяти Михаила Петровича Грязнова. Омск, 1987. С. 182.
• ²⁶⁷ См., например: Могильников В.А. Некоторые итоги и проблемы изучения истории культуры древнетюркского насе­ления Южной Сибири // Этническая история тюркоязычных народов Сибири и сопредельных территорий: Тез. докл. обл. науч. конф. по антроп., археол. и этногр. Омск, 1984. С. 67— 68; Трифонов Ю.И. Об этнической принадлежности... С. 369— 370.
• ²⁶⁸ См., например: Арсланова Ф.Х. Памятники Павлодарско­го Прииртышья: VII—XII вв. // Новое в археологии Казахста­на. Алма-Ата, 1968. С. 103; Она же. Погребения тюркского времени в Восточном Казахстане // Культура древних скотово­дов и земледельцев Казахстана. Алма-Ата, 1969. С. 45—48; Асеев И.В. О раннемонгольских погребениях // История и культура Востока Азии. Т. 3. Сибирь, Центральная и Восточная Азия в средние века. Новосибирск, 1975. С. 183; Балинт Ч. Погребения с конями у венгров в IX—X вв. // Проблемы археологии и древней истории угров. М., 1972. С. 176—188; Бояршинова З.Я. Погребальный ритуал в басандайских курга­нах // Басандайка. Томск, 1947. С. 164; Деревянко Е.И. Культ коня у мохэ // Традиционные верования и быт народов Си­бири: XIX — начало XX в. Новосибирск, 1987. С. 92—97; Молодин В.И. и др. Бараба в эпоху позднего средневековья. С. 169; Плетнева С.А. Печенеги... С. 155; Федоров-Давы­дов ГА. Кочевники Восточной Европы... С. 129; Чугунов С. Ма­териалы для антропологии Сибири. Т. 10. Курганы Каннского округа, Томской губернии. Томск, 1899. С. 17; и др.
• ²⁶⁹ См.: Казаков Е.П. О культе коня в средневековых па­мятниках Евразии / / Западная Сибирь в эпоху средневековья. Томск, 1984. С. 108; Худяков Ю.С. Обряд погребения умершего со шкурой коня в Южной Сибири и Центральной Азии в эпоху средневековья // Обряды народов Западной Сибири. Томск 1990. С. 28.
• ²⁷⁰ См.: Русско-китайские отношения... С. 561; Титова З.Д. Источники... С. 181. О распространении обряда развешивания шкур жертвенных животных на деревьях в средневековой Бара- бе см.: Молодин В.И. и др. Бараба... С. 169.
• ²⁷¹ См.: Dioszegi Op. cit. Р. 135—141.
• ²⁷² Казаков Е.Л. О культе коня... С. 108.
• ²⁷³ Кузеев Р.Г. Происхождение башкирского народа. С. 132.
• ²⁷⁴ См.: Липец Р.С. “Лицо волка благословен но... “ С. 121 — 131.
• ²⁷⁵ Арутюнов С.А. Народы и культуры: Развитие и взаимо­действие. М., 1989. С. 12.
• ²⁷⁶ См.: Савинов Д.Г. Формирование и развитие раннесред­невековых археологических культур Южной Сибири: Автореф. дис. ... д-ра ист. наук. Новосибирск, 1987. С. 36.

• ²⁷⁷ См.: Савинов Д.Г. Народы Южной Сибири в древнетюрк­скую эпоху. С. 54.
• ²⁷⁸ См., например: Бараба в тюркское время. С. 164—169.
• ²⁷⁹ См.: Молодин В.И. и др. Бараба... С. 196—211.

Глава 3

• ¹ См.: Савинов Д.Г. К этнической принадлежности срост- кинской культуры // Происхождение аборигенов Сибири и их языков. Томск, 1973. С. 189—192; Он же. Об основных этапах развития этнокультурной общности кыпчаков на юге Западной Сибири // История, археология и этнография Сибири. Томск, 1979. С. 53—72; Он же. Народы Южной Сибири в древнетюрк­скую эпоху. Л., 1984. С. ИЗ—118.
• ² См.: Бараба в тюркское время. Новосибирск, 1988. С. 167;

Молодин В.И. Бараба в древности. Дис. ... д-ра ист. наук. Новосибирск, 1983. С. 309; Соболев В.И. Барабинские татары XIV — начала XVII вв. н.э.: По материалам археологических исследований: Дис. ... канд. ист. наук. Новосибирск, 1983. С. 141; и др.                               i

• ³ Соболев В.И. Барабинские татары.% С. 141.
• ⁴ См.: Дмитриева Л.В. Язык барабинских татар. Л., 1981. С. 21; Самойлович А. Некоторые дополнения к классификации турецких языков. Пг., 1922. С. 10; Тумашева Д.Г. Диалекты сибирских татар. Казань, 1977. С. 265—266; Benzing /., Menges К.Н. Classification of the Turkic languages // Philologiae Turcicae Fundamenta. Wiesbaden, 1959. T. 1. P. 5.
• ⁵ См.: Самойлович А. Некоторые дополнения.... С. 10; Bo­wles G.T. The people of Asia. London, 1977. P. 269.
• ⁶ Савинов Д.Г. Об основных этапах... С. 61.
• ⁷ См.: Савинов Д.Г. Формирование и развитие раннесредне­вековых археологических культур Южной Сибири: Автореф. дис. ... д-ра ист. наук. Новосибирск, 1987. С. 36.
• ⁸ См.: Соболев В.И. Барабинские татары... С. 142.
• ⁹ Там же.
• ¹⁰ См.: Томилов Н.А. Тюркоязычное население Западно-Си­бирской равнины в конце XVI — первой четверти XIX вв. Томск, 1981. С. 167—180.
• ¹¹ См.: Уманский А.П. Телеуты и сибирские татары в XVII веке: Очерк внешнеполитических отношений // Учен. зап. / Барнаул, гос. пед. ин-т. 1972. Т. 18. С. 103—143.
• ¹² Там же. С. 112.
• ¹³ См.: Миллер Г.Ф. История Сибири. М,; Л., 1941. Т. 2. С. 343, 358—359, 359—360 сл.; Уманский А.П. Телеуты... С. 125.
• ¹⁴ Миллер Г.Ф. История Сибири. Т. 2. С. 97.
• ¹⁵ См.: Уманский А.П. Телеуты... С. 110, 114—115; Он же. Телеуты и русские в XVII — XVIII веках. Новосибирск, 1980. С. 46.
• ¹⁶ См.: Томилов Н.А. Тюркоязычное население... С. 161.
• ¹⁷ См.: Радлов В.В. Из Сибири. М., 1989. С. 116.
• ¹⁸ См.: Dioszegi Рге-Islamic Shamanism of the Baraba Turks and some Ethnogenetic Conclusions // Shamanism in Siberia. Budapest, 1978. P. 158—159.
• ¹⁹ См.: Долгих Б.О. Родовой и племенной состав народов Сибири в XVII веке. М.; Л., 1960. С. 50; Радлов В.В. Из Си­бири. С. 117.
• ²⁰ См.: Пелих Г.И. Селькупы XVII века: Очерки социально- экономической истории. Новосибирск, 1981. С. 25—27.
• ²¹ См.: Алексеенко Е.А. Этнические и культурные взаимо­действия кетов и обских угров // Проблемы этногенеза и этнической истории аборигенов Сибири. Кемерово, 1986. С. 111; Николаев Р.В. Фольклор и вопросы этнической истории кетов. Красноярск, 1985. С. 96; Он же. Некоторые аспекты проблемы этногенеза и ранней этнической истории кетов // Проблемы этногенеза и этнической истории аборигенов Сибири. Кемерово, 1986. С. 116.
• ²² См.: Алексеенко Е.А. Этнические... взаимодействия... С. 112; Молодин В.И. Кыштовский могильник. Новосибирск, 1979. С. 101 — 111.
• ²³ См.: Соколова З.П. Обские угры: Ханты и манси // Этническая история народов Севера. М., 1982. С. 17, 35.
• ²⁴ См.: Долгих Б.О. Родовой... состав... С. 50.
• ²⁵ См.: Миллер Г.Ф. История Сибири. Т. 1. С. 267—268; Соколова З.П. Обские угры. С. 37.
• ²⁶ См.: Dioszegi Op. oit. Р. 160; Castren М.А. WOrterver- zeichnise aus den samojedischen Sprachen // Nordische Reisen und^Forschungen. SPb., 1885. S. 155.

См.: Долгих Б.О. Родовой... состав... С. 98; Пелих Г.И. Селькупы... С. 49—50.

• ²⁸ См.: Долгих Б.О. Родовой... состав... С. 89.
• ²⁹ См.: Dioszegi Op. cit. Р. 162.
• ³⁰ См.: Долгих Б.О. Родовой... состав... С. 87—88.
• ³¹ См.: Пелих Г.И. Селькупы... С. 56.
• ³² Там же. С. 11, 57—58.
• ³³ Там же. С. 58, 59.
• ³⁴ МЭЭ ОмГУ 1983 г. Д. 99—18. Л. 8. Карточка 86—87, 95. Место сбора информации — д. Заречно-Убинск Убинского рай­она Новосибирской области.
• ³⁵ См.: Долгих Б.О. Родовой... состав... С. 94.
• ³⁶ См.: Селезнев А.Г. К проблеме тугума сибирских татар.: На материале барабинцев // Проблемы антропологии и исто­рической этнографии Западной Сибири. Омск, 1991. С. 134.
• ³⁷ Долгих Б.О. Родовой... состав... С. 92—93.
• ³⁸ МЭЭ ТГУ 1973 г. Т. 542—2. Л.8; Томилов Н.А. Тюркоя­зычное население... С. 161.
• ³⁹ См.: Белин И.В. Природа в доисламских верованиях си­бирских татар: Конец XIX — начале XX вв. // Культурные и хозяйственные традиции народов Западной Сибири. Новоси­бирск 1989. С. 137; Селезнев А.Г. К проблеме тугума... С. 134; Томилов Н.А. Тюркоязычное население... С. 22.
• ⁴⁰ См.: Соколова77. Социальная организация хантов и манси в XVIII — XIX вв. М., 1983. С. 32, 34.
• ⁴¹ См.: Бахрушин С.В. Сибирские служилые татары в XVII в. // Бахрушин С.В. Научные труды. М., 1965. Т. 3, ч. 2. С. 133.
• ⁴² См.: Соколова З.П. Обские угры... С. 37.
• ⁴³ См.: Молодин В.И., Соболев В.И., Соловьев В.И. Бараба в эпоху позднего средневековья. Новосибирск, 1990. С. 189.
• ⁴⁴ См.: Молодин В.И. Кыштовский могильник. С. 101-М 11.
• ⁴⁵ Там же. С. 109.
• ⁴⁶ См.: Соколова З.П. Обские угры... С. 34.
• ⁴⁷ См.: Соколова З.П. Социальная организация хантов и манси. С. 32.
• ⁴⁸ См.: Соколова З.П. Обские угры ... С. 35.
• ⁴⁹ Молодин В.И. и др. Бараба... С. 169, 170.
• ⁵⁰ См.: Молодин В.И. Бараба в древности. С. 328; Собо­лев В.И. Барабинские татары... С. 142.
• ⁵¹ Соболев В.И. Барабинские татары... С. 1.
• ⁵² См.: Акты исторические, собранные и изданные Архео­графическою комиссиею. СПб., 1841. Т. 2. С*. 1—2, 4; Дол­гих Б.О. Родовой... состав... С. 50.
• ⁵³ См.: Миллер Г.Ф. История Сибири. Т. 2. С. 343.
• ⁵⁴ См.: Русская историческая библиотека. СПб., 1884. Т. 8.

Стб. 570—571; ср.: стб. 612.     |

• ⁵⁵ См.: Миллер Г.Ф. История Сибири. Т. 2. С. 360.
• ⁵⁶ Там же. С. 372. Ср.: Никитин Н.И. Освоение Сибири в XVII веке. М., 1990. С. 17.
• ⁵⁷ См.: Уманский А.П. Телеуты и сибирские татары... С. 110.
• ⁵⁸ См.: Международные отношения в Центральной Азии XVH — XVIII вв. М., 1989. Кн. 1. С. 83—84, 97; Миллер Г.Ф. История Сибири. Т. 2. С. 442, 457, 462—463, 496.
• ⁵⁹ См.: Томилов Н.А. Тюркоязычное население... С. 157.
• ⁶⁰ См.: Филимонов Е.С. Экономический быт государствен­ных крестьян и инородцев Северо-Западной Барабы, или Спас­ского участка Каннского округа Томской губернии. СПб., 1892. С. 37.
• ⁶¹ См.: Томилов Н.А. Тюркоязычное население. С. 158.
• ⁶² Миллер Г.Ф. История Сибири. Т. 1. С. 296.
• ⁶³ Там же. С. 188.
• ⁶⁴ См.: Дополнения к Актам историческим, собранные и изданные Археографическою комиссиею. СПб., 1862. Т. 8. С. 177.
• ⁶⁵ См.: Козлов В.И. Проблема этнического самосознания и ее место в теории этноса // СЭ. 1974. № 2. С. 86.
• ⁶⁶ Впрочем, Ф.И. Страленберг, работавший в Барабе в 20-е годы XVIII в., упоминает тунусцев (“тулусы“) в качестве самостоятельного этноса (Записки капитана Филиппа Иоганна Страленберга об истории и географии Российской империи Петра Великого: Северная и Восточная часть Европы и Азии. М.; Л., 1985. Ч. 1. С. 45). Видимо, интеграция тунусцев в барабинскую среду не завершилась и к началу XVIII в.
• ⁶⁷ См.: Томилов Н.А. О некоторых этногенетических и ис­торико-культурных связях барабинских татар // Происхож­дение аборигенов Сибири и их языков. Томск, 1973. С. 171 — 173; Он же. Особенности синтеза хозяйства и культуры у народов южной и средней полосы Западной Сибири // Особен­ности естественно-географической среды и исторические про­цессы в Западной Сибири. Томск, 1979. С. 122—127; Пер­вых С.Ю., Томилов Н.А. Природная среда и охотничье-рыбо- ловческое хозяйство барабинских татар // Там же. С. 128— 130.

• ⁶⁸ См.: ГАОО. Ф. 3. 1. Д. 1051. Л. 24об. — 27. Состо­яние барабинского скотоводства станет предельно понятным, если учесть, что для обеспечения минимальных нужд нормаль­ной скотоводческой казахской или киргизской семьи в 5 человек необходимо поголовье скота, равное 25 лошадям, причем одной лошади соответствует 6/5 голов крупного рогатого скота, 6 овец или коз; двухлетка приравнивалась к 1/2 лошади, однолетний жеребенок — к 1/4 лошади (см.: Руденко С.И. К вопросу о формах скотоводческого хозяйства и о кочевниках // Ма­териалы по отделению этнографии Всесоюзного географического общества СССР. Л., 1961. С. 5). Сравнение этих цифр с приве­денными выше данными комментариев не требует (ср.: Филимо­нов Е.С. Экономический быт... С. 195, 210—211 сл.).
• ⁶⁹ См.: Селезнев А.Г. Традиционные типы жилищ барабинс­ких татар // Этническая история тюркоязычных народов Си­бири и сопредельных территорий: Тез. докл. обл. науч. конф. по этногр. Омск, 1984. С. 153—156.

 

• ⁷⁰ См.: Томилов Н.А. О некоторых этногенетических и ис­торико-культурных связях... С. 171—173.
• ⁷¹ См.: Белич И.В. О начале исламизации сибирских та­тар // Проблемы этнографии и социологии культуры. Омск, 1988. С. 103—106.

 

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

Государственный архив Омской области Дренетюркский словарь. Л.: Наука, 1969. 676 с.

Институт этнологии им. Н.Н. Миклухо-Мак­лая

Краткие сообщения Института археологии Краткие сообщения Института истории ма­териальной культуры

Краткие сообщения Института этнографии по итогам полевых этнографических исследований

Ленинградский государственный универси­тет

Музей антропологии и этнографии им. Пет­ра Великого

Музей археологии и этнографии ОмГУ Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова

Материалы и исследования по археологии СССР

Материалы этнографической практики Материалы этнографической экспедиции Научно-исследовательский институт “МАЭ“

ОГЛАВЛЕНИЕ

ВВЕДЕНИЕ.................................................................................................... 3

Глава 1

ПРОБЛЕМА УРАЛЬСКОГО КОМПОНЕНТА В ЭТНОГЕНЕЗЕ БАРАБИНСКИХ ТАТАР              23

1. Архаические культурные комплексы в этнографии ба-

рабинск\ х татар .................................................................................  24

2. Уральские этнические элементы в составе барабинских

татар ......................................................................................................  52

Глава 2

ПРОБЛЕМА ЮЖНОСИБИРСКОГО ЛЕСНОГО КОМПОНЕН­ТА В ЭТНОГЕНЕЗЕ БАРАБИНСКИХ ТАТАР ...................................................................................  61

1. Южносибирские этнические элементы в составе бара­бинских татар 62
2. Южносибирский культурный комплекс в этнографии ба­рабинских татар 81

Глава 3

ОСНОВНЫЕ ТЕНДЕНЦИИ ЭТНОГЕНЕТИЧЕСКОГО ПРО­ЦЕССА В Б АРАБЕ В XVII — НАЧАЛЕ XVIII вв.............................................................................................. 118

ЗАКЛЮЧЕНИЕ................................................................................................... 132

ПРИМЕЧАНИЯ.................................................................................................. 135

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ............................................................................... 174