Включение в XVI в. обширных полиэтничных территорий в состав Московского царства требовало особого внимания правительства к аборигенному фактору. По мнению известного сибирского историка А.С. Зуева, в основе инородческой политики в Сибири на протяжении конца XVI – начала XVIII вв. лежало сочетание сотрудничества (в первую очередь, с нерусскими военно-политическими элитами) и прямого насилия и администрирования.
Для управления коренными народами Западной Сибири русские власти первоначально сохранили в своей основе старое административное деление, в т. ч. и механизм сбора ясака. Родоплеменная знать была освобождена от уплаты ясака и за ней сохранялись прежние привилегии. Как известно, территория, где проживало аборигенное сибирское население – остяки, вогулы (ханты, манси), делилась на «области» или «княжества», центрами которых были укрепленные городки или городища, объединяющие вокруг себя окрестные селения. Во главе этих «княжеств», которых в XIV в. насчитывалось на территории Югры около 60, стояли князья.
Аналогичные образования, именуемые улусами, существовали среди татарского населения (Карачин улус, улус Кулары и пр.). Они объединяли под своим началом несколько селений-«юртов». Во главе улусов стояли князья или башлыки (старшины). В процессе колонизации административные образования инородцев – «улусы», княжества приводились в русское подданство в качестве ясачных волостей. Опираясь на сведения «Сибирских летописей», Д.М. Исхаков сделал предположение о том, что в Сибирском ханстве татары делились на 2 категории: тех, кто жил по улусам и тех, кто жил по волостям. Живущими по волостям он определяет ясачных татар, по улусам – прежде всего, служилых татар.
В 1593–1594 гг. упоминаются татарские ясачные волости Курдак, Соргач, Отуз, Тав, Урус, Токуз, Супра, Аялы. В 1595 г. известны еще волости Чангул, Лугуй, Люба, Келема, Тураш, Кирпики, Бараба, а также Малогородская волость. В одном русском документе за 1598 г. многие из этих волостей перечисляются как существовавшие при хане Кучуме: Курпицкая (Кирпицкая), Турашская, Любарская, Чойская, Куромская (Курома), Барабинская (Бороба большая), Ялынская, Каурдатцкая, Чатская (Чаты) и Колмакская (Колмаки). В самом начале XVII в. называются еще некоторые другие татарские волости: Кинырская, Теренгульская, Бачкурская, Терсяцкая, Иленская, Япанчинская, Купкозинская и Ядринская.
Проблема однако в том, что ряд названных волостей вначале упоминаются или как городки, или как отдельные деревни. Поэтому не вполне понятно, какие из них были настоящими волостями. Но ясно, что ряд из них в реальности были волостями, обычно это крупные образования, где насчитывалось несколько сот ясачных людей.
На начало XVIII в. известны следующие волости сибирских татар. По Туринскому уезду: Япанчина, Куртумова, Илясова, Индричеева; по Тюменскому уезду: Кинырский городок, Бачкырская, Терсяцкая, Иленский городок, Шикчинская, Каскаринская, Пышминская и Исетская; по Тарскому узду: Саргач, Тебендя, Котлубахтина, Я-Иртиш, Отуз, Тав, Тав-Отуз (Куллары), Коурдак, Аялы; по Тобольскому уезду: Ясколба и Лоймытомак, Вачиер, Аремзян, Карбина и Ук, Би-Туртас, Кул-Туртас, Уват, Надцы, Лобутан, Калым, Кошуки, Ашла (Лаймы), Бабасан (на Нерде), Бабасан (Отдельная), Кречатники на Ашле, Кречатники на Вагае (Капканы), Кречатники (без указания места жительства), Индерь, Уват, Супра.
Тогда же ряд туземных волостей Тобольского уезда были объединены русской администрацией. Так, к 1629 г. в одну волость были объединены Би-туртас, Кул-туртас и Уват, Ясколба и Лаймы-томак – в другую, Карбина и Ук – в третью. Как можно заметить, число волостей, называемых на начало XVIII в., по сравнению с предыдущим столетием, значительно увеличивается. Вероятно, причина этого в том, что в наиболее ранних документах были указаны именно волости. Но известно, что сибирские татары жили как «по волостям», так и «по улусам».
В результате колонизации в основном сохранилось прежнее территориальное деление аборигенов. Еще С.В. Бахрушин писал о том, что в Сибири для обложения местного населения ясаком русские воспользовались теми административными единицами, которые существовали до ее присоединения. «В ясачных волостях Тобольского и близлежащих уездов легко угадать «агарянские веси», входившие в составе прежнего Кучумова царства, а ближайшими агентами при сборе ясака явились те князья и старшины, отцы и деды которых служили Кучуму».
Функцию основной фискальной единицы стала выполнять волость. По всей вероятности, многие из прежних улусов также были преобразованы в волости. Русское государство после присоединения Сибири стремится «полностью охватить всех аборигенов Сибири сбором ясака и всемерно увеличить его поступление в государственную казну».
В населении присоединенных территорий государство видело, прежде всего, плательщиков ясака, и лишь затем представителей иной веры и другой этнической принадлежности. Главной целью на начальном этапе формирования аборигенной политики являлось обложение ясаком, который имел не только финансовое значение, обеспечивая пополнение казны пушниной, но и политическое, выступая главным показателем подданства и признания русской власти. Обе эти составляющие ясака, на наш взгляд, имели равное значение.
Приводясь к «шерти», аборигены должны были платить ясак и хранить верность, взамен чего российский государь предоставлял им право проживать и хозяйствовать в районах их исконного обитания, а также обещал держать их «в своем царском милостивом призрении» и «оберегать накрепко». Русская сторона трактовала шерть как признание аборигенами своего подданства, те же могли воспринимать ее в зависимости от своей военной силы и характера взаимоотношений с русской властью как равнозначный союз или мирный договор.
Большое значение уделялось организации системы ясачного сбора. Для Московского государства данный вопрос имел первостепенное значение.
В период службы на должности тобольского воеводы Юрия Сулешева в 20-е гг. XVII в. была проведена перепись ясачных людей, что значительно повысило поступление в государственную казну «мягкого золота».
Назначенным в Тару воеводам князю Федору и Неупокою было предписано «с ясачных людей ясачную и поминочную мягкую рухлядь собирати неоплошно с великим радением». Сборщикам ясака, направляемым в ясачные волости полагалось переписывать в ясак захребетников и недорослей, которые пока не были записаны в ясак, но на «лешие промыслы» ходили. Также было предписано, что если будут поступать жалобы и недовольства переписчиками, которые могут записывать в ясак малолетних и старых и увечных, т.е. тех, кто от ясаку отбыли и на лесные промыслы уже не ходят, то «таких малых и старых увечных ясачных людей велети ставити перед собой, их досматривать самим и, сверх своего досмотру, про таких ясачных людей сыскивать и ясачным лучшим людям про них допрашивать, мочно ли тем ясачным людям ясак платить или не мочно».
Сверх того, что таких людей осматривали воеводы, «про таких ясачных людей велено посылати из Тобольска для сыску и осмотру письменных голов, а письменным головам те обыски велено привозити в Тобольск, и с Тобольску те Воеводские и письменных голов сыски и досмотры присылати к Государю к Москве».
Малочисленность русских вооруженных сил в Сибири, значительная территориальная дисперсность военно-административных пунктов, существовавшая в течение всего XVII в. постоянная угроза отпадения Сибири от центра, обязывали Российское правительство предпринимать меры по установлению прочных административных, политических и экономических связей с «дальней сибирской вотчиной».
Тобольск с конца XVI в. являлся связующим звеном между новой государевой вотчиной и центром, объединяя сибирские города под своим началом. Центральные власти стремились назначать на должность главного сибирского воеводы особо доверенных лиц. Не случайным было назначение на должность тобольского воеводы Ю.Я. Сулешева. При этом учитывалось и его татарское происхождение, которое «могло способствовать решению проблем аборигенного населения», а также «его организаторские способности, личные качества, проявленные боярином на государственной службе в предшествовавший период...».
Еще в период борьбы с ханом Кучумом русские власти стремились ослаблять силы сибирского хана, переманивая его «лучших людей» на русскую сторону: «а от Кучюма царя лутчих людей отговаривать, чтобы ехали к государю служить …а государево им великое жалованье будет». Привлечение на свою сторону татарской военно-служилой знати для Московского государства имело огромное значение. Поэтому действия местной власти были направлены на то, чтобы выполнять установку центрального правительства. Для этих целей привлекались и уже перешедшие на русскую службу тобольские татары. Была предусмотрена система поощрений и льгот: «…а которые от царя приедут и тех жаловать, и сукна давать и хлебца. И которые князьки и Татарове государю служат и в город к воеводам приходяти ясаки платят, и про всякие вести про Кучума царя, и про его умышление и про Ногай, учнут приходя сказывать – и тех татар поить и кормить государевым запасом и береженье к ним и ласку держат великую и отпускати их к себе домой не задерживая».
Формирование татарского военно-служилого контингента отвечало нуждам колонизаторской политики московской власти, которая «для продвижения вглубь Сибири и объясачения жителей», использовала былых вассалов хана Кучума, «предоставив им за это ряд прав и преимуществ». Как отмечал С.В. Бахрушин, татарская военная знать, «безболезненно перешла на царскую службу, переменив без резкого перерыва одного господина на другого». Наградой для бывших сибирских мурз, теперь «лутчих людей», становится сохранение привилегированного положения тарханов и выдача государева жалованья (денежного и хлебного). За это служилые татары несли военную службу новому сюзерену – московскому государю. Характер условно прямого подчинения служилых татар царю подчеркивался возможностью и правом их прямого обращения через челобитные с жалобами и просьбами. В ответ обычно верховной властью было гарантировано заступничество.
Конечно, на первых порах не все складывалось в отношениях с новой властью ровно и гладко. Так, Г.Ф. Миллер сообщает, что в 1595 г. «с Тюмени ушли 50 человек служилых татар с женами и детьми», которые, захватив с собой еще 30 ясашных татар, живших в уезде, направились в область, лежащую по верхнему течению Тобола. Для возвращения татар из Тюмени был отправлен отряд русских и татар во главе с Семейкой Вязьминым и служилыми татарами Какшарой, Майтмасом и Бахтураской. Им было поручено уговорить беглецов возвратиться, «чтоб они ехали на Тюмень и жили по своим юртом и по волостям по прежнему, и нашу службу служилые татарове служили, а ясашные люди ясак платили по прежнему, и велим им дати вперед наше денежное жалованье...». Посланные казаки встретили этих людей на реке Исети, однако все усилия их вернуть были напрасны. Виновным за свой уход татары называли толмача Митю Токманеева, будто бы сказавшего, что в Сибирь едут новые воеводы и везут царский указ о том, чтобы 12 самых богатых и знатных татар убить, других же с женами и детьми сослать на Тару, а всех остальных заставить пахать пашню. С таким ответом 26 июня 1595 г. посланники возвратились в Тюмень.
Виновник происшествия толмач М.Токманеев за то, что «смуту и ссору в служилых людех и ясашных татарех учинил», был сурово наказан. В 1609 г. «за приставы» были посажены лучшие служилые татары – Янбулат, Тохтамыш и Кизылбай. У них было «поимано» оружие – луки и стрелы. В 1626 г. служилый татарин Аткачарко Ахманаев вместе с другими служилыми людьми бежал из Тюмени, и вскоре он внезапно напал на Тюменский уезд и отогнал у ясачных татар лошадей.
Однако, как отмечает С.В. Бахрушин, на открытую измену служилые татары решались редко. Двойственное положение, в котором пребывали вчерашние вассалы хана Кучума, а затем и их потомки, отражают отношения служилых татар с Кучумовыми царевичами на протяжении всего XVII в. С одной стороны, они служили информаторами Кучумовичам: «от тобольских татар пересылки к царевичам многие бывают, а царевичи за пересылки подарки многие присылают». С другой стороны, они добросовестно информируют русскую администрацию о планах и действиях сибирских царевичей и «изменников». А в 1661 г. тарские служилые и захребетные татары даже предлагали свои услуги для того, чтобы «поимать» царевича Давлет Гирея.
На первых порах государство всячески старалось поощрять служилых татар и оберегать их интересы, в том числе и от представителей местной власти. Когда в 1598 г. воевода Ефим Бутурлин «мимо государеву указу» наложил на юртовских татар ясак по 10 соболей с человека и «не в меру, но по большому окладу» наложил ясак на тобольских «кречатников», которые прежде «за ясак давали кречеты», а после обложения ясаком «государю изменили, побежали», то служилые татары обратились к царю с челобитной, в которой жаловались, что «у них вотчин никаких нет и соболями не промышляют» и прежде ясака с «них не имали». Царь освободил юртовских татар от ясака, а новым воеводам предписал произвести розыск об этих незаконных действиях Ефима Бутурлина и велел «за то на Ефима опалу свою государеву положить». Из Москвы поступило предписание воеводам «льготить и беречи…» юртовских татар, и чтобы «…они б жили в государевом жалованье безо всякого сумненья и юрты свои полнили».
Так продолжалось до конца XVII в. «Имянной указ» царей Ивана и Петра Алексеевичей от 21 января 1696 г. гласил: «будет по розыску явится, что ясачные люди разбрелись в дальние страны и изменили от воеводских нападков и тех воевод, которые по совершенным уликам будут тому вины – за то самих казнить смертью же».
Особое внимание власти обращали на предотвращение возможных вооруженных выступлений, для чего предпринимались различные меры предосторожности. Так, еще в августе 1596 г. воеводе Г. Долгорукому в Тюмень была направлена особая грамота, в которой был оговорен порядок торговли бухарцев и ногайцев в Тюмени: «...а торговати бы есте им велели за городом в посаде или за посадом... А того есте за ними смотрели и берегли накрепко, чтоб они заповедным товаром: доспехи, и панцири, и саблями и ножи и топоры с юртовскими и ясашными татары не торговали... велели смотреть… опричь торговли, никаких разговорных речей не говорили...».
Подобная грамота была направлена в 1596 г. и во вновь построенный город Тару. В грамоте предписывалось «с приходящих на Тару бухарских и ногайских торговых людей (с лошадьми и разным товарами) не брать никаких пошлин, но наблюдать за ними, чтобы они «в городе никаких крепостей и людей не росматривали и не лазучили, и с русскими людьми с татары опричь торговли никоторых разговорных речей не говорили, и нужи б сибирской никоторые не ведали».
В раскрытии заговоров, подобных событиям 1609 г., большую роль играли доносы. В 1609 г. ясачный татарин Туринского острога Баигара Кензин доносил тюменскому воеводе Матвею Годунову на тюменского служилого татарина Бекмаметку Казанкина и на ясачного татарина Туринского острога Янгурчу, что «тот татарин Бекмаметко Казанкин приезжал к ним Янгурче с товарищи, а говорил де им: у вас де лошади и сайдаки и сабли готовы ли, а у них де у тюменских все готово, а умышленье де их то: хотят государю изменить...»].
В течение XVII в. служилые татары постоянно использовались для подавления выступлений среди ясачного и служилого населения. Перешедшая на службу к новому хозяину сибирская военно-служилая элита не только верой и правдой исполняла свои обязанности, но и принимала деятельное участие в пресекании «шатости и измен», как путем дипломатических переговоров, так и вооруженным путем.
На протяжении длительного периода (конец XVI – конец XVII вв.) постоянную угрозу для сибирских волостей представляли набеги калмыцких отрядов, которые грабили русские и татарские поселения, захватывали пленников. Высочайшими указами из Москвы тобольскому, тюменскому и тарскому воеводам было приказано оказывать вооруженное противодействие калмыкам и держать их на известном расстоянии от русских пределов. Для этих целей из казаков и татар (как служилых, так и ясачных), а также из русских «охочих» людей было собрано войско. Весной 1607 г. это объединенное войско нанесло калмыкам значительный урон, хотя, как заме чает Г.Ф. Миллер, «и не такой, который заставил бы их уйти от близкого соседства с русскими». Особо напряженная ситуация складывалась в отношениях с калмыцкими улусами в первой половине XVII в. Как замечает Г.Ф. Миллер, при господствовавшей в то время в Московском государстве смуте такое большое число внешних врагов могло легко привести к общему восстанию сибирских народов, если бы против этого своевременно не принимались меры.
Уже в первой половине XVII в. в Тобольском и Тарском уездах была организована система застав и острогов для отражения набегов калмыков. Калмыки, как мы уже видели, часто объединялись с сыновьями, затем и с внуками Кучума и совершали совместные походы на тобольские и тюменские волости. Они направляли свои силы, главным образом, в сторону рек Иртыша и Тобола. Для защиты от набегов Кучумовичей и калмыков были организованы отряды казаков и служилых татар. Около 1631 г. для защиты от набегов калмыков и Кучумовичей были построены в Тарском уезде остроги Каурдатский, Тебендинский, Ишимский, в Тобольском – Вагайский и Тарханский. Тарханский острог «был укрепленным местом у сибирских татар и назывался Тархан-кала».
На месте древней татарской крепости Чубар-тура в 1624 г. была построена слобода Чубарова. В эти остроги из Тобольска направлялись казаки-годовальщики. Крупные партии годовальщиков направлялись из Тобольска в Тару, которая в первые десятилетия XVII в. находилась в наиболее опасном из всех сибирских городов положении. Так, в 1632 г. из Тобольска в Тару было послано 100 человек во главе с сыном боярским Иваном Шульгиным: 40 литвы и конных казаков и 60 юртовских служилых татар. Несколько позже туда было направлено еще 50 человек: 20 стрельцов и пеших казаков и 30 юртовских служилых татар. В 1661 г. в Атбашский острог сроком на один год был отправлен отряд, который состоял из 40 человек литвы, новокрещенных, конных казаков и татар. А в 1669 г. туда же на годовую службу было послано 40 тобольских служилых людей – 28 литвы, казаков и новокрещенов и 12 служилых татар. В Чубаровскую слободу из Тюмени ежегодно направлялось по 10 стрельцов и пеших казаков, а с ними 10 конных казаков.
В целом, исследователями выделяются три района Западной Сибири, куда обычно направлялись годовальщики. Первый район – в треугольнике трех русских крепостей Томск-Кузнецк-Красноярск, где на протяжении всего XVII века шла борьба с енисейскими киргизами, за которыми стояли монголы и ойраты. Во-вторых, это Тарский уезд, где русским приходилось воевать с Кучумовичами и ойратами. В-третьих, это юго-запад Сибири – Верхотурский, Туринский, Тюменский и Тобольский уезды, где происходили столкновения с Кучумовичами и ойратами, а позднее – с башкирами и вогулами.
По всей видимости, именно дипломатическими расчетами и политической дальновидностью московской власти объясняется и то, что активных насильственных мер по христианизации татар, в т.ч. и бывшей военно-феодальной знати – служилых татар, в Сибири, в отличие от Казанского ханства, не предпринималось. Генеральную линию конфессиональной политики Московского государства в течение XVII в. в отношении сибирских инородцев можно определить словами из указа царей Иоанна и Петра Алексеевичей, направленного тобольскому воеводе П.С. Прозоровскому, а также из грамоты на имя митрополита Павла от 5 апреля 1685 г. В указанных документах говорилось: «Для того, что Сибирь государство дальнее и состоит меж бусурманских иных вер многих земель, чтоб тем тобольских татар и бухарцев и иных земель приезжих иноземцев не ожесточить...».
По всей видимости, именно исходя из этих установок, сибирские служилые татары остались мусульманами. Высочайшими грамотами тобольским митрополитам было предписано «неволею никаких иноземцев крестить не велеть». Однако на месте эти распоряжения часто не соблюдались. В связи с этим от тобольских татар и бухарцев поступали многочисленные жалобы на местную духовную власть, стремившуюся всеми способами увеличить паству. В ответ на эти жалобы государи приказали воеводам взять под свое наблюдение, «чтоб неволею в православие иноземцев не обращали».
Во главе противодействия активной христианизации татар вставали служилые татары под началом Авазбакея Кульмаметева. Так, по челобитью тобольских служилых, захребетных, ясачных татар и бухарцев Авазбакея Кульмаметева с товарищами в 1686 г. из Москвы было направлено предписание о том, чтобы желающие принять православие подавали прошения сначала в приказную избу, и лишь после рассмотрения их воеводой, направлять эти прошения к митрополиту для обращения в христианскую веру. Самому митрополиту было запрещено принимать эти прошения, а также приказано «не дождався из приказныя избы памятей – тех людей не крестить».
Эта мера была вызвана тем, что для привлечения в православие тобольский митрополит принимал тех людей, которые, совершив какое-либо преступление, бежали от единоверцев с тем, чтобы, изменив веру, избавиться от наказания или от прежней кабалы. В наказе тобольскому воеводе от 1697 г. в очередной раз подтверждаются распоряжения о недопустимости насильственного обращения в православие: «насильством никого не крестить».
С начала XVIII в. наступает новый этап колонизации Сибири, который А.В. Головнев назвал «эпохой Филофея Лещинского», или «эпохой конфессионального захвата». В первой четверти XVIII в. начинает активно проводиться политика массовой христианизации сибирских народов. В целом она определялась внутренней политикой Петра I, который «ставил перед церковью на первый план практическую задачу: средствами религиозного воздействия на верующих служить делу укрепления самодержавной власти». В 1706 г. Петр поручает митрополиту Филофею Лещинскому ехать к остякам и вогуличам с «проповедью Евангельскою», для того, чтобы «все кумиры и кумирницы, где только будут найдены, сожигать и истреблять, и на их местах строить церкви, часовни и ставить иконы». Самих остяков и вогулов было велено «от мала до велика крестить». В итоге миссионерской деятельности Ф. Лещинского, его сподвижников и последователей к 40–70-м гг. XVIII в. основная часть остяцкого и вогульского населения Березовского края была крещена.
Наряду с вогулами, остяками, якутами указ 1714 г. предписывал крестить и татар. При тобольском и сибирском митрополите Филофее Лещинском были крещены в 1718–1720 гг. туринские татары, а в 1720 г. – обские и чулымские татары. По приводимым Ф.Т. Валеевым данным, за 10 лет (с 1749 по 1758 г.) в Тобольской губернии было обращено в христианство 2500 чел. обоего пола.
Служилые татары оказывали активное противодействие насильственному крещению. В 1724 г. Ф. Лещинский писал в Синод о том, что татары «подъезжают к новокрещенным и, смущая, велят именем своего начальника Сабанака церкви жечь, попов и причетников до смерти побивать и кресты побросать». Другой ревностный православный креститель – митрополит Сильвестр Гловацкий, сообщал в Синод о том, что когда в 1753 г. дворовая девка татарина Мусы Маметнарова захотела креститься вместе с малолетним сыном, Муса Маметнаров, узнав об этом, для отвращения от крещения чинил «бесчеловечные мучения и побои жжением огнем». Такие же побои, по словам митрополита, «учинил» другой татарин Медянских юрт – Кутумов за попытку «вернуться в христианство Григорию Елбаеву». В.П. Клюева приводит сведения о том, что сохранились челобитные на имя митрополита Павла от новокрещеных Павла Крупенина «с товарищи» (16 человек), перешедших в православие в 1755 г., с жалобой на татарского голову Сабанакова и бухарского старшину Алимова «…Восприяли мы, нижайшие, православную христианскую веру. А понеже на нас по восприятии святого крещения по происку и домогательству татарского головы Азбакея Сабанакова и, да бухарского старшины Муллы Алимова положен неумеренной ясак. А именно по 2 рубля в год. Которой они с нас спрашивают с немалою строгостию, …угрожают держать под караулом…».
В этой же челобитной говорится: «При чем они, Сабанаков и Алимов, произносят и такие еще к поруганию христианской веры речи, что де хотя мы и крестились, а ис-под их власти не вышли, и что де хотят, то с нами новокрещеными, они и делают, и впредь делать будут».
Таким образом, татары-мусульмане в Сибири оказывали упорное сопротивление насильственному крещению. В то же время нельзя не отметить, что этап «конфессионального захвата» в отношении сибирских татар в целом, и служилых татар, в частности, проходил гораздо мягче, чем в отношении служилых татар Поволжья, и менее успешно, чем в отношении языческих народов Сибири. В этот же период, как известно, проходила активная кампания по христианизации служилых татар в бывших Казанском и Касимовском ханствах. Политика насильственной христианизации в Поволжье была направлена на устранение инородческого служилого землевладения, на котором была основана социальная мощь татарской служилой аристократии. «Мягкость» же в отношении сибирско-татарского служилого сословия, на наш взгляд, была обусловлена рядом причин, и, прежде всего, тем, что в Сибири не сложилось дорусское служилое землевладение, отсутствовал класс феодалов-землевладельцев, который мог бы представлять реальную социальную силу. А также такими факторами, как сравнительная малочисленность служилых татар, необходимость для власти как социальной, так и военной поддержки татарской аристократии, значительная отдаленность от центра огромной по размерам сибирской вотчины, постоянная угроза ее отпадения, необходимость в татарской коннице в борьбе с «башкирцами и киргис-кайсаками» даже в XVIII веке.
Русская колонизация также стала важным социально-политическим фактором, определившим дальнейшее экономическое развитие сибирских народов. На смену прежней системе отношений постепенно приходили новые, хотя в определенной степени, на первых порах, продолжавшие прежние традиции. Московское государство, будучи земледельческим и стремящимся внедрить земледелие на присоединенной территории, сыграло существенную роль в трансформации хозяйственно-культурного облика сибирских народов. Наиболее значительные изменения наблюдались в отношении феодальной верхушки бывшего Сибирского ханства. Феодальный слой Сибирского государства лишился своих господствовавших позиций, сравнительно немногочисленный контингент татарской военно-служилой знати был преобразован в служилое сословие.
Происходили существенные изменения в хозяйственном укладе служилых татар. Военно-служилая знать Сибирского ханства в период Тюменского и Сибирского ханств, вместе со своими улусными людьми, вела полукочевой образ жизни, что во многом сказалось на непрочности внутригосударственных отношений Сибирского юрта. Если в других татарских государствах (особенно Казанском ханстве) социальная мощь феодальной знати была основана на землевладении и связанной с ним военной службе хану, то в Сибирском юрте «землевладение» больше подразумевало под собой владение промысловыми угодьями, а также занятие военными набегами с целью обложения данью соседние племена.
Таким образом, вотчинные владения сибирско-татарской знати были основаны не на оседлом земледельческом хозяйстве, а на своеобразном синтезе полуоседлого скотоводческо-охотничье-земледельческого хозяйства. Думается, что во многом по этой причине проблемы, связанные с закреплением земельных владений и землепользованием, встали перед сибирско-татарской знатью уже с приходом в Сибирь русских.
Ситуация с сибирской татарской элитой в результате колонизации Москвой Сибирского ханства была несколько иная, чем в Поволжье. Прежняя татарская знать осталась на верхах аборигенного общества, однако, как верно заметил С.В. Бахрушин, «связь их с прежними улусами, которые они некогда возглавляли, порвалась». Так, один из основателей известного рода служилых татар Кульмаметевых – Келмамет, пришел на русскую службу, «оставя в отечестве своем вотчины и заводы». В другом документе сообщается о свидетельстве «в сыску 1333 человек старожилов, беломесных казаков и крестьян» о том, что земли, на которых был построены 9 русских острогов и слобод, «те земли и угодья были сибирского царя Кучума улусных людей; и после царя Кучума и взятья Сибири, исстари теми землями владели тобольские и тюменские служилые и ясачные татара для промыслов…».
Некоторые же «вотчинные» земли татарских «владельцов» к новым хозяевам переходили по поступным. Так, например, тобольский служилый татарин Бекмамет Кайдаулов в 1666 г. поступился митрополиту Устюга Великого Архангельского Пахому за тридцать рублей «на Исете реке своею вотчиною и пашенною землею и сенными покосы по речке Бешкиле с рыбными ловлями и всякими угодьями…». На приобретенных монастырем землях были поселены крестьяне.
Наградой для бывших сибирских мурз, теперь «лутчих людей», становилось сохранение привилегированного положения тарханов и выдача государева жалованья (денежного и хлебного). За это они и несли военную службу новому сюзерену – московскому государю.
С завоеванием Сибири становится актуальным вопрос о правовом закреплении земельных наделов и угодий. С увеличением численности населения и становлением земледелия как одной из ведущих отраслей хозяйственной деятельности татар Прииртышья, проблема правового закрепления земельных наделов требовала решения. Поэтому можно говорить о том, что становление татарского служилого (и инородческого) земледержания происходило одновременно с формированием системы служилого землевладения в Сибири в целом.
На первых порах правительством держание земли служилыми людьми не регламентируется, хотя с самого начала государственная политика была направлена на то, чтобы служилых «в пашню вваживать, чтоб себе пашню пахали и впредь бы с Руси хлебных запасов посылати меньше». Уже начиная с конца XVI в., в царских указах предписывалось выделять участки для хлебопашества прибывшим на постоянное жительство казакам и стрельцам. Подобной политики насаждения земледельческой практики правительство придерживалось и по отношению к инородческому населению. Так, узнав, что татары около Тюмени и в Табаре по р. Тавде занимаются пашней, Борис Годунов в 1599 г. назначил Тагильские юрты на пашню с тем, чтобы вместо ясака с них взимать хлебом «для казенных житниц». Однако татарам «пашня не полюбилась». Уже по вторичному прошению табаринские татары были освобождены от пашни и причислены в ясак, некоторые же из тюменских татар от новой повинности даже бежали в Исетскую степь.
Естественно, что земельные и прочие наделы вновь прибывавшим русским казакам выделялись из земельных угодий, ранее принадлежавших татарам. Несмотря на то, что некоторые исследователи отмечают, что поселившиеся в Сибири «по указу» или «по прибору» казаки получали землю лишь «порозжую», т.е. «ту, относительно коей татары не могли показать фактическое пользование» и «местные власти при отводе пахотных и сенокосных угодий для русского населения стремились, по возможности, не затрагивать земельные интересы татар», на деле возникали многочисленные споры по определению границ участков, самовольному захвату наделов и т.д.
По наблюдению В.И. Шункова, если в начале XVII в. русские слободы и деревни находились в окружении огромных территорий ясачных бод». Как отмечает Н.А. Томилов, процесс этот сопровождался со стороны русских захватом угодий. На Тоболе русские на промысловой территории татар занимались охотой, собирали хмель, снимали орлиные гнезда, а зажиточные слободчики сгоняли татар с пашни, отнимали сено, ломали двери у юрт. В связи с этим, царскими властями не раз указывалось, что «...в монастыри русским служилым и никаким людям, и татарам и остякам никаких земель, и сенных покосов, и никаких угодий в вклад давати и продавати не велено». Известны были случаи, когда в результате судебного разбирательства тюменским и тобольским татарам, а также бухарцам возвращали земли, занятые русскими. Продажа и аренда земли у татарского населения вплоть до начала XIX в. была запрещена. Тем не менее, процесс перераспределения земель между татарами и русскими продолжал развиваться.
Около городов татары теряли свои угодья быстрее, чем в отдаленных местах. Особенностью заселения территории русскими, как отмечает Н.А. Балюк, является образование части русских поселений в местах, давно и прочно обжитых татарами. Так, русская деревня Карачинская расположилась близ Карачина городка, где находился улус думного советника Кучума. Близ юрт Буйдалинских, Медянских, Тоболтуринских, Турбинских возникали русские деревни: Медянская, Турбинская, Буйдалинская и др. Близ городка князя Бегиша уже в конце XVI в. русские переселенцы возводят Бегишевский погост. Подобные примеры можно привести по городкам князей Абалака, Аремзяна, где впоследствии были основаны русские деревни.
Татары подавали многочисленные челобитные, в которых указывали на притеснения. Часто для защиты прав на свои земли служилые татары обращались непосредственно к верховной власти. В результате в начале XVIII в. «Высочайшими грамотами от великих князей царей и государей…» было предписано «живущим в деревнях вверх и вниз по Иртышу и Тоболу рекам домами тобольским служилым татарам владеть своими землями со всеми угодии, а русским людям никому в те их земли и во всякое угодие не вступать, и никаких обид им не чинить а которые живут в Тобольске под горою на нижнем посаде меж русскими людьми тем жить в тех же местах по-прежнему чтобы им от переводу лишней тягости и разорения не было».
По уложению 1697 г. предписывалось «мурзам и татарам своих поместий не пустошить, и самим из тех своих поместий в иные города и в села и в деревни никуда не бегать, а жить в своих поместьях и вотчинах, и владеть им мурзам и татарам всякому своим поместьем, где кто испомещается по дачам». По правительственному указу 1708 г. определялось, что «буде кто владеть иноземческими землями хотя по каким указам и грамотам, или по каким крепостям и данным, и те все земли взять и отдать им иноземцам во владение по-прежнему».
Таким образом, формально государство оберегало права на земли и угодья инородческого служилого и ясачного населения. Делалось это для того, чтобы «ясачных людей от государева жалованья не отгонять и тем бы их не оскорбить», и чтобы «нашеи государеве службы и подводные гонбы не отбыть».
Согласно правительственным указам, вся земля за Уралом считалась собственностью государства. Как русских крестьян, так и сибирских инородцев закон рассматривал как «водворившихся» на казенных землях. Причем собственность государства была не номинальной. Верховная власть не только декларировала, что в «Московском государстве и в Сибири с земель служилые всякого чина служат Наши, Великого Государя, службы, а крестьяне пашут десятинные пашни и платят оброки, а даром землями никто не владеет» (указ 20 июня 1701 г.), но и на деле осуществляла права собственника. Условием владения землей у служилых людей было несение ими службы с одновременным лишением всего или части хлебного жалованья.
Владение землей для служилых татар, как и для русского служилого сословия, осуществлялось на основании несения службы. Во многих документах, закреплявших говорилось, что «дачи пожалованы предкам… служивым татарам от казны вместо хлебного жалованья и фуража».
Государство закрепляло за служилыми татарами их «вотчинные земли и угодья», но одновременно оговаривало, что условием владения этими вотчинными землями является служба. Как отмечает И.Н. Андроников, «все обязанности покоренных по отношению к покорившей их Москве… заключались в «службе»: под видом ли обработки земли для пополнения царских житниц, под видом ли ясака, вносимого пушниною, а затем деньгами, или же, наконец, в виде действительной службы в царском войске».
Первые планы на сибирские земли были составлены правительственными органами еще в конце XVI – начале XVII вв. Границы землепользования определялись в ходе оформления писцовых и переписных книг, выписи из которых выдавались переписчиками на руки. При всех спорах на протяжении XVIII – начала ХХ вв., выписи служили для татар доказательством их прав на землю. Границы угодий обозначались в записях естест-венными урочищами: озерками, болотами, колками и т.д. Вплоть до ХVIII – начала XIX вв. правительство рассматривало «данные» на татарские земли как документ, закрепляющий за землевладельцами право спокойного и прочного владения землей, которой до того времени владельцы эти пользовались фактически, по обычному праву, но без ограждения от посторонних притязаний правом формальным. «Данные» выдавались и на земли «порозшие», никем не занятые. В ХVIII – начале XIX вв. правительство предоставляло татарам право свободного распоряжения занятыми землями. Земли татар считались «вотчинными», исстари состоявшими в их владении. Единственным ограничением в распоряжении татар землей было запрещение ее продажи русским. Между самими татарами никаких препятствий по купле-продаже, закладу земель правительство не ставило и акты на эти сделки совершались фактически беспрепятственно, однако при условии, что право на владение землей было закреплено «данными».
По указу Сибирской губернской канцелярии от 26 июля 1732 г. предписывалось: «впредь русским людям на татарских и других иноземцов землях на которых они живут и промысел имеют жить татарам и другим иноземцам таковые свои земли русским людям продавать запрещено».
В конце XVI – начале XVII вв. официально фиксированные нормы отвода земель служилым людям отсутствовали, поэтому величина участков в хозяйствах служилых сильно варьировала. В первой половине 1620-х гг. в Западной Сибири она колебалась от 0,75 дес. до 121 дес. на один двор. Н.А. Балюк приводит сведения, что в среднем на двор русских служилых приходилось 15,7 дес. пашенных земель.
Уже в начале XVII в., по реформам тобольского воеводы Ю.Я. Сулешева (1623–1625 гг.), служилое землевладение в значительной мере ставится под контроль властей. Земельные участки служилым людям стали отводиться, как правило, в размерах, которые соответствовали их хлебному окладу. В дальнейшем официальные нормы отвода земли уменьшаются. Так, в 1696 г. было предписано «сибирских городов служилым людям за хлебные оклады» отводить: дворянам и детям боярским – по 10 дес. Пахотных угодий в одном поле (30 дес. в трех полях) и сенных покосов на 600 копен (что составляло около 30 дес.), конным казакам – по 6,5 дес. в поле и покосов на 200 копен. С 1732 г. по указу Сибирской губернской канцелярии конным казакам стали отводить надел пахотной земли в 5 дес., хотя на практике часто допускались отступления от установленных норм.
Что касается служилых татар, то по «Дозорной книге г. Тары» (первая четверть XVII в.) можно наблюдать размеры земельных владений тарских служилых татар в XVII в. Размеры запашки, производимой тарскими служилыми татарами, были незначительными. В целом они не превышали 6 десятин (по 2 дес. в трех полях). Средний размер пашни, приходившийся на 1 двор служилых татар, был около 3 десятин. Все тарские служилые татары несли службу «с пашни» и получали только денежное жалованье. По данному делу также видно, что были нередки случаи завладения татарскими угодиями русскими казаками. Служилые направляли челобитные к царю с жалобами на причиненные обиды. Так, «тарские служилые татаровья Талайко Кучуков Копландейко Черегеев с товарищами… подали челобитную а в челобитной их написано с прошлых лет поле дедов и отцов своих владеют они татаровья пашенною и непашенною землею в межах подле речки Великую Кыртищу реке а по другую сторону с пашни казакам Миткою Косаревым и подле болота… А в нынешнем ж… году по челобитной Тарского отставного конного казака Анички Кузнецова отдана та их вышеписанная татарская земля ему Аничке без розыску…».
Пашенные угодья томских служилых татар были также небольшими. Размеры пашни, обрабатываемой томскими служилыми татарами Малой Байкульской волости, проживавших вверх на реке Томе на Черной речке, в XVII – начале XVIII в. в среднем были немногим больше 1 десятины на двор]. Томские служилые татары указывали, что владели своими угодьями они «без крепости», и с этих владений не платили в казну денежных и хлебных податей.
«Переписные книги» сына боярского Ф. Бовыкина 1672 г. позволяют рассмотреть размеры пашенных угодий в XVII в. тобольских служилых татар на примере татар юрт Турбинских, по которым видно, что на 1 хозяйство служилых татар юрт Турбинских Тобольского уезда приходилось в среднем по 5 десятин земельных угодий, из которых обрабатываемой пашни было 4,5 десятины. Средний размер возделываемой пашни захребетных татар юрт Турбинских составлял около 3 десятин. Кроме того, в совместном владении служилых и захребетных татар находилось более 30 десятин земельных угодий близ юрт Турбинских, которыми они владели «без крепости», а также многочисленные сенные угодья, которые также состояли в общем держании.
В XVII в. происходят кардинальные изменения и в хозяйственном укладе сибирских татар. Эти изменения были связаны, прежде всего, с русской колонизацией Сибири и государственной ориентацией в целом хозяйства юга Сибири как земледельческого. Несмотря на то, что земледелие существовало у татар еще в дорусский период, оно не играло значительной роли в хозяйственном комплексе сибирских татар даже в благоприятных для земледелия южных районах. Татарское хозяйство в XVII в. продолжает оставаться многоукладным, но «в экономике нерусского населения Сибири земледелие принимает все более устойчивый характер».
В XVII в. начинает формироваться система инородческого земледержания, при которой верховным собственником земли выступает государство, дающее земли татарам либо «за службу», либо «за уплату ясака».
Таким образом, с конца XVI в. начинает формироваться государственная политика, направленная на политическую, административную, экономическую интеграцию вновь присоединенных сибирских территорий и татарского населения Сибири к Московскому государству.
Источник: Зайтуна Тычинских. «История и культура татар Западной Сибири», Казань: Институт истории им. Ш. Марджани АН РТ; Изд-во «Артифакт», 2015. – 728 с. + 56 с. цв. вкл.