В Тихорецкой нам военный комендант помог пересесть на поезд, идущий в сторону Баку. Мы доехали до Махачкалы, и нас направили на аэродром. Город мы хорошо знали, он нам был знаком, когда наш полк возвратился из Ирана, мы жили в Махачкале несколько месяцев. Махачкала — город маленький, автобусов нет, а о трамваях и думать не приходится. Единственный транспорт, на который мы надеялись—это одиннадцатый номер. Город забит до отказа эвакуированными.
Добрались до аэродрома. Длинные дома барачного типа, в которых мы жили, были переполнены эвакуированными из Ленинграда. Тут можно было повстречать подростков, стариков, старух. Сюда они чудом добрались со своим скарбом. Куда ни посмотри, на территории кучи личных вещей, дымят самодельные кухни. Образовался огромный лагерь из эвакуированных. Нам не суждено было остаться в Махачкале. Комендатура, видимо, перепутала, нам надо было ехать до Аджикабула, где находится 25 ЗАП. Это в глубоком тылу, в Азербайджанской ССР. Придя на вокзал, комендант выдал нам литер на девятнадцать человек на любой поезд, следующий в сторону Баку или Тбилиси. Мы вышли на перрон в ожидании поезда. Наконец-то показался пассажирский поезд. При подходе к вокзалу машинист дал протяжный гудок. Из трубы паровоза валил столбом черный дым, поезд к станции подходил медленно, потому что весь состав был переполнен. На крыше каждого вагона и в тамбурах лежали мешки, узлы, чемоданы и всяческая домашняя утварь. На крышах передних вагонов людей было не узнать, от дыма, вырывавшегося из паровозной трубы, все они покрылись черной сажей.
Ни из вагона, ни с крыши ни один человек не сошел. Все сидели на своих местах и держали обеими руками свое имущество. Поезд прибыл, как говорится, «под завязку», негде упасть яблоку. Пока паровоз заправляли водой, комендант станции начал нас рассаживать по вагонам. Посадка окончилась, и наш поезд, скрипя колесами, медленно, как черепаха, двинулся в путь. Во время движения в вагоне было столько эвакуированных, что присесть негде. Проходы были заняты вещами и детьми. Кое-как все угомонились, в вагоне стало спокойно. Мы своих попутчиков спрашивали, откуда они и куда держат путь? Они с неохотой нам отвечали, что движутся они из-под Харькова и что они чудом уцелели от бомбежки и обстрелов, что им пришлось перенести много страданий и лишений, пока добрались до железной дороги, и что они ночью садились на поезд. «Едем, куда глаза глядят, доберемся до Баку, если не найдем жилья и работы, придется подаваться через Каспийское море до Красноводска. На месте будет виднее, впереди нашей дороги теплые среднеазиатские республики. С собой мы не успели взять все необходимые вещи. Что на нас, то и все наше богатство. Нажитое добро досталось немцу. Дорога нам выпала нелегкая, но, что поделаешь, в тесноте да не в обиде». Состав был сборный, он останавливался почти на всех маленьких, станциях, кланялся каждому телеграфному столбу. Наконец-то наш поезд-тихоход прибыл утром в Аджикабул. Когда поезд подходил к станции, с левой стороны по ходу поезда недалеко от вокзала мы увидели, что от железнодорожной линии стоит сплошной деревянный забор, за ним стоят палатки, взлетают и садятся самолеты.
Аджикабул — городишко небольшой, куда ни посмотри—дома все из туфа, как на подбор, с плоскими крышами. Выйдя на перрон вокзала, мы почувствовали, как нас сразу обдало жаром раскаленного воздуха. Все вспомнили ту обстановку, которую пережили в Иране. Направились в сторону авиагородка, подошли к проходной. Нам навстречу вышел дежурный капитан и заявил, что на территорию ЗАП нас не пропустит, у него приказ начальника авиагарнизона полковника Мозгового—без санитарной обработки прибывающих с фронта на территорию не пропускать, так как они находились длительное время в пути, на вокзалах, в поездах, следовали в общих вагонах вместе с эвакуированными. «Во избежание инфекционных заболеваний вы все пройдете санобработку».
Он переписал наши фамилии, должности, номер нашего полка, с какого фронта, и ушел со списком вовнутрь территории. Мы остались ждать своей судьбы. Прошли примерно минут двадцать пять, капитан возвратился.
У нас всех был такой вид, что доверия не вызывал, а вызывал недоумение. Капитан выделил из своего наряда одного солдата, который довел нас до дезокамеры. Мы сдали свое обмундирование в дезокамеру, сами помылись в бане, нам выдали новое белье. После прожигания в камере нам вернули обмундирование. Мы оделись и пошли в сторону ЗАП. Встречные люди и те, кто стоял возле своих домов, на нас показывали пальцами и смеялись. Наша одежда была одинакового цвета: серо-желтого. Капитан нас встретил, и мы вошли на территорию ЗАП. Подошли к отдельной палатке, которая стояла в стороне. Нас опять всех по фамилиям переписали, выдали новое хлопчатобумажное обмундирование, за которое каждый из нас расписался, и строем повели в столовую. После обеда также строем, как в военном училище, направили в огромную палатку. В ней размещалось примерно человек двести, на полу стояли железные односпальные кровати, матрацы и подушки были набиты сеном. На матрацах простыни, на подушках белые наволочки. Комфорт небольшой, но отдыхать и жить можно. Перед тем, как пойти на ужин, все мы направились в санчасть для прохождения медицинского осмотра. Порядок и дисциплина наблюдались во всем:
на территории идеальная чистота, в одиночку ходят редко от трех и более человек—движение только строем. Для всех тех, кто служил в штабе и преподавал те или иные дисциплины, внешний вид — прежде всего. Дисциплину полковник Мозговой ввел железную. Не могу не сказать пару слов о полковнике Мозговом. Он был ростом около двух метров, лет ему было примерно около пятидесяти, могучего телосложения. Его фигура мне напомнила борцов, которые выступали в цирках по французской борьбе перед войной. И я не завидую тому, кто попадет в его железные объятия.
На территории ЗАПа стояло 5 больших палаток и в каждой народу полным-полно. Мы не знали перед войной, а тем более во время войны, что такое ЗАП. Мы ехали в Аджикабул и представляли, что едем изучать новую материальную часть и наш полк расформируют, а так как номер его не сохранился, знамя полка тоже не сохранилось, личные дела и документы сгорели в Харджибие. Мы думали, что все мы, оставшиеся в живых будем зачислены в какой-то авиационный полк. Была большая единая семья, а сейчас осталось шестнадцать человек. Но надеждам нашим сбыться не суждено, всех нас судьба разбросала по два-три человека в разные полки. Запасные войска были созданы в период Великой Отечественной войны. Формировались они в глубоком тылу нашей Родины и были представлены всеми видами вооруженных сил. С передовой направлялись войска, которые в результате потери большей части своего личного состава нуждались в пополнении, а также изучении нового вооружения, поступающего в войска. Были созданы и авиационные полки, куда направлялись люди с передовых частей, потерявших личный состав и материальную часть. Мне за период Великой Отечественной войны пришлось побывать в 25 ЗАП в Азербайджане, в 13 ЗАП в Арзамасе Горьковской области, в 46 ЗАП в Алатыре Мордовской АССР. В авиационных ЗАП проводилась подготовка и переподготовка военнослужащих и формирование подразделений, частей в зависимости от принадлежности к родам войск. Запасные подразделения и части были центрального, окружного, фронтового подчинения. Летный и технический состав изучал новую материальную часть самолета ЛАГ-3, который недавно поступил на вооружение ВВС РККА. В нелетную погоду летчики также изучали тактические данные нового истребителя. Все мы занимались в тех палатках, в которых жили. Специально отведенных помещений для занятий не было. По бокам палаток были установлены деревянные стенды, на которых были прикреплены детали и агрегаты мотора, приборы. Некоторые детали, как, например, поршень, были показаны в разрезе. Так же было установлено вооружение самолета. Вот таким способом изучали новую материальную часть.
На аэродроме летный состав проводил тренировочные полеты по кругу, а те, кто прошел полеты по коробочке, проходили тактику воздушного боя в воздухе, а также тренировались в стрельбе по конусу. С раннего утра и до заката солнца на территории ЗАП ни на минуту не смолкал гул авиамоторов, потому что обстановка на фронтах складывалась не в нашу пользу. Вечером после напряженной работы в нашей палатке перед сном между собой летчики поговаривали, что на гарнизонной гауптвахте сидят под арестом много летчиков за нарушение НПП-38. Во время тренировочных полетов они нарушили наставление по производству полетов, а именно во время тренировочного воздушного боя снижались ниже высоты 50 метров. Это по тем временам было грубым нарушением. Находились такие смельчаки, которые снижались, и, видя, что идет пассажирский поезд из Баку в сторону Тбилиси, в паре или в одиночку атаковали паровоз, конечно, без выстрелов. От таких неожиданностей машинист в страхе останавливал паровоз, пассажиры в панике выскакивали из вагонов и рассыпались по полю, как горох.
Местные власти сообщали об этих хулиганских действиях летчиков начальнику гарнизона, полковнику Мозговому, который данной ему властью безоговорочно провинившихся садил на гауптвахту, невзирая на воинские звания и занимаемую должность. Раньше, еще до нашего прибытия в Аджнкабул дней за десять, прибыл, как и мы, на перекладных из Одессы 9-й Гвардейский истребительный авиационный полк, который до последнего дня взлетал на боевые задания и садился на городскую площадь. Перед тем, как оставить город, полк за героизм летчиков и всего личного состава был удостоен звания гвардейского. Как рассказывали уцелевшие в неравном воздушном бою с асами Геринга над волнами Черного моря, личный состав потерял четырнадцать Героев Советского Союза только за один день. Командиром авиаполка был майор Семен Шестаков, Герой Советского Союза. Это он первым совершил в 1927 году беспосадочный перелет из России в Америку. Дошел слух и до него, что гарнизонная гауптвахта переполнена летчиками, которые во время полетов нарушили НПП-38. Когда на аэродроме закончились тренировочные полеты, самолеты отрулили на свои стоянки, и над городком стало тихо и спокойно от стихшего гула моторов, Шестаков со своим штабом посетил гауптвахту и удостоверился в том, что действительно на «губе» сидят летчики. Все сигналы и доклады подтвердились. Он своей властью как Герой Советского Союза и как командир освободил всех летчиков с гауптвахты и зачислил в свой полк, тем самым восполнил потери, которые понесли они в Одессе. После окончания программы тренировочных полетов 9-й Гвардейский улетел на фронт под Сталинград. Как мы ни старались, чтобы всех оставшихся в живых после Крыма зачислили в один полк, нам это не удалось. По два-три человека нас всех военная судьба разбросала по разным полкам, которые формировались в Аджикабуле.
В 25 ЗАП жизнь не замирает, ежедневно идет подготовка летчиков, техников, механиков, вооружейников, прибористов согласно расписанию, с утра и до позднего вечера. По сводкам Совинформбюро, обстановка на фронтах Великой Отечественной остается для Красной Армии тяжелой. Враг, не считаясь с огромными потерями, рвется овладеть Сталинградом. Война перемалывает огромное количество человеческих жизней, запасные части и соединения готовят днем и ночью пополнение, изучают и овладевают новой материальной частью. Группа техников и механиков, в которую меня зачислили, изучала материальную часть самолета ЛАГ-3. Только мы расположились записывать данные самолета, в палатку вбегает рассыльный и говорит преподавателю, чтобы я немедленно прибыл в штаб, в строевой отдел. Я немедленно явился в штаб. Какой-то штабной чиновник, не поднимая своей головы от чтения бумаг, говорит мне: «Забирайте свои личные вещи и идите на аэродром, там вас ожидает У-2. Полетите на запасной аэродром, будете обслуживать самолеты, которые будут производить посадки для пополнения ГСМ».
Я сперва ни о чем думать не мог, приказ есть приказ, младший со старшим не вступает в пререкания, а выполняет приказ. Ведь мы люди военные, а тем более идет война, какие тут могут быть пререкания, для этого есть начальство, вот оно и думает. «Вам не нужно изучать материальную часть, вы ее достаточно знаете». Разговор в штабе со мной был коротким и ясным.
Так я был удален от своих товарищей. Я не мог понять, чтобы это значило, мой неожиданный вызов в штаб. Что-то не то. Эта мысль все время сверлила мне мозг — здесь что-то не то, кто-то от меня хочет избавиться, кому-то я перешел дорогу. Я начал догадываться, что это проделки Якубовского. Он просто меня боится, чтобы я не заявил о его преступных действиях по отношению ко мне и Чмоне в Керчи вечером 8 мая.
Я откозырял и ушел на аэродром. Там, в стороне от Т, молотил воздух пропеллер самолета У-2. Меня позвал летчик, я залез во вторую кабину. Он меня доставил на запасной аэродром, который находился в двадцати двух километрах севернее Аджикабула.
Долетели благополучно. Вылез из кабины. Летчик развернулся и улетел в Аджикабул, я остался один среди голого и пустого места. Возле Т видна одинокая фигура красноармейца-стартера, который сидел на деревянной чурке с ракетницей в руке. Мы поздоровались, я сказал ему, что направлен обслуживать самолеты, которые будут садиться. На границе аэродрома стояли две автоцистерны с бензином. Вот и все хозяйство запасного аэродрома. И вдруг я подумал, что новый самолет знаю я поверхностно, а мотор совсем не знаю. Мысль из головы не уходила, почему меня сюда прислали, а не тех, кто уже закончил изучение нового ЛАГ-3, и почему так подозрительно со мной поступили в штабе. Эти мысли меня ни на минуту не покидали. Все время гадал, сам себе задавал вопросы и тут же на них отвечал. День подходил к концу, решил сходить к реке и искупаться. Местечко небольшое—домов пятнадцать-двадцать, живут азербайджанцы. Река Араке протекает на окраине селения. Я подошел к левому берегу и не поверил своим глазам: вода проносилась мимо меня с большой скоростью, она бурлила, неслась от скрытых глазу порогов, закручивалась в водоворот. Не зря говорят, что горные реки быстрые и опасные для жизни. Перед моим взором проносятся и исчезают белые полосы пены. В такой холодной и быстрой реке купаться опасно. Как она стремительно несется, можно только со стороны наблюдать, такой у нее характер— играть своею мощью, переворачивать деревья и корни и крутить их, как крутит ветер пушинки, обламывая с них кору и мелкие сучья. Аракс знает, что ему гулять и разливаться отведено не более двух месяцев, шумит своими мутными водами и не может нагуляться, как молодой жених в свою последнюю холостяцкую ночь.
Меня стартер пригласил к себе для проживания. Я набил себе матрасовку соломой, оборудовал себе ночлег. Комфорта, правда, никакого, но отдыхать и спать можно. Уснуть не могу. За какие нарушения и по чьей немилости я оказался здесь? Была у меня мысль, связанная с керченскими событиями, но от этой мысли я отмахнулся—мало ли каких моментов не бывает на войне, и уснул. На следующий день я был на своем посту вместе со стартером. День подходил к концу, солнце наполовину спряталось за горы. До моего слуха дошел звук моторов самолета. После окончания воздушного тренировочного боя на аэродром садится пара ЛАГов. Подрулили к Т, летчики выключили моторы, чтобы пополнить баки бензином. Из кабины вылезают Виктор Бородачев и Саша Коновской, тот Коновской, с которым я летал в Краснодар ремонтировать «УТИ-4». Моя встреча с моими боевыми товарищами получилась неожиданной. Мы поздоровались, они меня спросили: «Петя, почему ты один оказался здесь?» Я ответил: «Судьба меня оторвала от своих однополчан». И тут я добавил: «Страна знает, куда посылать своих героев». Все мы вместе рассмеялись. Виктор меня спросил: «За какие грехи и проделки сюда тебя направили?» Я отвечаю, что над этим вопросом сам все время думаю, а догадаться не могу. Мне в штабе строевик заявил: «Ты новую материальную часть самолета знаешь, время терять зря нечего, будешь на запасном аэродроме обслуживать самолеты». А ведь я даже не успел приступить к изучению ЛАГ-3, как я мог знать его материальную часть. Загудели моторы ЛАГов, они парой взлетели на юг в сторону Аджикабула. Опять мне стало грустно, я остался один, как волк на льдине. На следующий день утром на аэродроме я услышал знакомый шум мотора У-2. Самолет произвел посадку, летчик подрулил к нам, вылез из кабины и говорит мне: «Собирай личные вещи, старшина тебя опять вызывает в штаб». Собрав свои солдатские пожитки, я сел в самолет и вновь оказался на аэродроме Аджикабула. Тепло поздоровался со своими сослуживцами, бросил свои скудные вещи в палатке, немного наскоро привел себя в порядок. Прибываю в штаб и докладываю начальнику строевой части, майору с двумя шпалами, что такой-то по вашему приказанию явился. Он мне говорит: «Старшина, произошла досадная ошибка, что тебя отправили обслуживать самолеты на запасной аэродром. Идите в свою группу и продолжайте изучать самолет ЛАГ-3». Захожу в палатку, где техсостав изучает материальную часть. В перерыве меня ребята спрашивали: «Куда ты запропал, где был, чем занимался?» Подробно не стал обо всем рассказывать, но вкратце сообщил, где я пропадал два дня. Строем наша группа прибыла в столовую на обед. Здание кирпичное, большой зал, во всю длину стоят деревянные столы, покрытые клеенкой, вместо стульев — деревянные лавки. Сидячих мест около двухсот. Все рассчитано по минутам, на столах лежит порезанный хлеб, ложки, вилки. На третье—чай или компот, тоже стоит на столе. Дежурные ставят кастрюли с первым и вторым, каждый себе берет из котла столько, сколько нужно. Пообедавшие встают из-за стола, собирают свою посуду—стакан и приборы, уносят в окно, ставят к мойщику посуды и освобождают столовую. Таким же методом себя обслуживают следующие, чья подошла очередь обедать. Когда подошла наша группа, села за стол и начала обедать, вдруг все мы повернули головы на середину столовой. Мимо нас прошли два майора в форме НКВД. Мы их проводили молчаливым взглядом. Наши лица выражали недоумение, почему ни с того ни с сего авиационный ЗАП посетили люди, которых при встрече все боятся. Они до мозга костей преданы своему начальнику Берия. Они прошли до конца зала и зашли на обед в отдельный кабинет, в котором обедали штаб ЗАП и командиры полков. Настроение у тех, кто их видел в столовой, было испорчено. Если они прибыли к нам в ЗАП, то хорошего нечего ждать. Что-то должно произойти неладное. В заботах о занятиях и повторении того, что законспектировано, незаметно прошло два дня. О гостях мы почти что забыли. На перерывах у бочки с водой перекуривали, болтали о всякой ерунде.
После обеда была такая же жара, как в Иране. Забегает в палатку опять рассыльный и называет мою фамилию, чтобы я немедленно явился в штаб. Пока я собирал свои записи и конспекты, сидящие сзади техники и механики других полков начали шушукаться между собой, что «на этот раз ему не выкрутиться». Это я хорошо услышал. Я резко повернулся к ним и громко заявил при всех: «Не мне выкручиваться, а пусть оправдывается тот, кто бросил нас с мотористом под носом у немцев восьмого мая вечером под Керчью». Все сразу умолкли. Молча вышел из палатки и направился в штаб. Я сразу вспомнил тех двух майоров и, что греха таить, у меня поджилки дрожали. Тяжело было идти, но я напрягался, и шел вперед. Из штаба меня, как старого знакомого, направили в финский домик, стоявший, в стороне. Я вошел в домик и увидел тех двух майоров в форме НКВД. У меня было такое состояние, что я не мог выговорить ни слова, как будто меня окунули голого в ледяную воду. Со мной они вежливо поздоровались, я им ответил кивком головы. Спросили мою фамилию. Я ответил, кто я. Тут я увидел, что в углу сидит Якубовский, без пояса и знаков различия. Я сразу догадался, о чем пойдет разговор. Он, гадюка, молчал, как в рот воды набрал.
Усадили меня за стол, сказали, чтобы я не волновался, подали лист бумаги и ручку. Я постепенно пришел в себя. Один из майоров мне сказал, чтобы я все описал подробно, что со мной произошло вечером восьмого мая в Харджибие, как взлетел Якубовский, и что он нам обещал перед вылетом, и как нам с мотористом удалось добраться до переправы. Я взял бумагу, чернильницу с ручкой, зашел в маленькую отдельную комнатку, сел за стол и начал все подробно вспоминать и записывать. В этот момент мои мысли начали работать как никогда. В напряжении я начал соображать и догадываться, что Якубовский использует свое служебное положение, через штаб отправляет меня на запасной аэродром, потому что я один знаю, как он остался жив, бросив меня с Чмоной под носом у фашистов. Воентехник Полуян у него стал поперек горла.
Он днем и ночью думал, как от меня избавиться, чтобы быть честным и чистым перед теми, кто остался жив. Я понял, что история трагедии нашего 743 ИАП еще не окончена.
Мог Якубовский организовать отряд из оставшихся и вместе отступать в Керчь, но этого он не сделал. Наоборот, он, как трус и предатель, один улетел, оставив меня и Чмону на произвол судьбы, на верную гибель. Я все подробно описал, подписал свою объяснительную записку и вручил майору. Больше меня с занятий не вызывали. С тех пор я нашего с Чмоной «спасителя» Якубовского на длинной военной дороге, которая мне выпала до Победы, не встречал. Как после я узнал, что эти товарищи прибыли из Краснодара для расследования обстоятельств гибели людей и материальной части нашего 743 ИАП.
Поступок Якубовского, мерзавца, оставил свой темный след в моей военной судьбе. Мы ему поверили, что он проштурмует немцев, сядет, заберет нас, но в критический момент получилось наоборот, взлетел мерзавец, от страха перед немцами даже забыл убрать шасси.
Я возвратился из штаба в палатку к своим друзьям-товарищам и продолжил изучение самолета и мотора ЛАГ-3. Постепенно керченская трагедия от повседневных забот начала из памяти выпадать. Вспоминали кое-когда после обеда и ста граммов или когда товарищи попросят вспомнить Керчь восьмого мая 1942 года. Жизнь в Аджикабуле шла своим чередом. Были дни, когда вспоминал Иран, температура доходила до 45 градусов, такие температуры в закавказских республиках не редкость. Люди от жары ходили изнуренные, в движениях нет былой активности, но, несмотря на это, жизнь в 25 ЗАПе не затихает, проходит нормально. В связи с высокими температурами в Аджикабуле 25 ЗАП был переведен на особый режим работы. Тренировочные полеты начинались рано, технический состав и спецслужбы поднимались рано, чтобы к 5 утра приготовить материальную часть к вылету. Заканчивались тренировочные полеты в 11 часов утра, в дальнейшем производить полеты и обслуживать самолеты было невозможно, наступала духота, температура подпрыгивала за сорокаградусную отметку. Летчики заруливали на свои стоянки, технический состав зачехлял самолеты, и только вечером, когда спадала жара, проверяли и устраняли дефекты мотора и самолета. Лето 1942 года выпало тоже тяжелым для Красной Армии. В сводках Совинформбюро каждый день и через день говорилось, что наши оставили тот или другой город. Мы по-прежнему не могли перехватить инициативу у противника.
Тяжело было в то время не только Красной Армии, но и труженикам нашего доблестного тыла. Своевременно поступала новая материальная часть с авиационных заводов, а каково было нашим рабочим заводов и фабрик, которые эвакуировались в первые дни войны на Урал, в Сибирь, Среднюю Азию. Рабочие ставили заводы на голом месте (специальных площадок для установки станков и тяжелых прессов не было, фундаментом служили спиленные вековые сосны), и в короткий срок они давали свою продукцию фронтам, которые в упорных сражениях сдерживали наступление врага. Это результат того, что рабочий класс России был на военном положении, снабжал Красную Армию всем необходимым для победы над врагом. Примеров можно привести достаточно. Не покидали своих рабочих мест, не жалея себя, спали у станков. Колхозное крестьянство посылало Красной Армии хлеб, мясо и другую продовольственную продукцию.
Самую тяжелую работу выполняли старики, подростки и женщины, так как все мужики ушли на фронт сдерживать немца. Им тоже выпала тяжелая военная судьба.
За два месяца в Аджикабуле мы изучили новый ЛАГ-3. Летчики овладели пилотажем и тактикой воздушного боя. Из Баку перед вылетом на фронт к нам прибыла аттестационная комиссия. Некоторые члены комиссии нам были знакомы по Махачкале, они нас проверяли на знание материальной части «Чайки», когда мы убывали на Крымский участок фронта. В середине июня был полностью укомплектован летным и техническим составом 13 ИАП. Летчики на аэродроме заканчивали пилотирование по тактике воздушного боя. Технический состав сдавал зачеты по эксплуатации мотора и самолета ЛАГ-3. Меня назначили механиком самолета. Из старых моих друзей в 13 ИАП остался только Петухов, остальные мои боевые товарищи были распределены по другим полкам. В один из дней мы получили приказ вылететь на фронт в Сталинград.