Солдатское поле. Федор Головин.

часть первая 
                                   Солдаты  



Иванов
Николай Иванович   

              Воспоминания о фронтовой жизни на Финской и ВОВ 1939 – 1946 г.г.
                   

                 Начало моей службы в РККа


       До призыва в армию я работал в Ленинградской области, Подпорожский район. Свирь – 2. Строили электростанцию в 60-ти километрах от Петрозаводска.

   Взяли в Красную армию 9 ноября 1938 года. Служба началась в Москве, в Красных казармах, на улице Волочаевская, в стрелковом полку полковой артиллерии. Командир батареи – старший лейтенант  Грибков, старшина – Ерохин. Командиры взводов менялись часто, через месяц или два. За зиму 1938 – 39г.г., в марте заступил четвертый – младший лейтенант Малышев. Командир орудия – Уваров.

      Служба в артиллерии интересная. Занятия увлекательные. По боевой и политической подготовке наш орудийный расчет занимал первое место. В дивизионе нас фотографировали, о нас писали в газете «Красная Звезда» и помещали фотографии.

      1 мая 1939 года принимали участие в параде на Красной площади. После парада отпраздновали, а 3-го мая полк выехал в лагеря по Киевской железной дороге на станцию Алабино. Жили в палатках, занимались огневой и тактической подготовкой. Своего командира взвода очень уважали, даже любили за его отношение к нам, в общем, коллектив был как единый железный кулак.

    Младший лейтенант Малышев окончил Киевское артучилище, где его друзья получили звание лейтенант, а ему дали – младший лейтенант. Рос он без отца и матери, связался со шпаной. Выручил дядя, сто помог устроиться в училище. По причине прошлого страдала дисциплина, вот при выпуске и снизили звание, а знания у него были, умел преподнести материал лучше, чем те лейтенанты, что были командирами взвода. Малышев был для нас как старший брат, несмотря на то, что он был на два года моложе нас – бойцов. Как-то на стрельбах говорит:

      - Иванов, давай соревноваться по стрельбе, если ты выбьешь больше очков, то я покупаю пачку «Беломора», если я выбью больше, то покупаешь ты.

      Я выбил 29 очков, а он 28. Комбат Грибков и говорит:

      - Обогнали тебя бойцы!

      - Я горжусь, что бойцы так стрелять умеют. - На второй день он принес мне «Беломор» и коробку спичек.

      По стрельбе из пушки наше орудие вышло первым в соревновании полковом, и догнали до армейских соревнований, но там помешал один майор из Московской академии имени Фрунзе. Младший лейтенант был стреляющим, стрелял с закрытой позиции, рядом находились наблюдатели из академии. Стреляли через лес. Командир взвода подготовил данные и стал передавать нам на огневой рубеж. К нему подошел майор и говорит:

      - У тебя данные не правильные, надо вот так … - Командир принял поправку и передал нам на огневой рубеж, дал команду: «Огонь!» Мы дали выстрел. Снаряд упал и разорвался, перелетев наблюдателей метров на сто, все наблюдатели, а их было человек сорок – попадали от страха. За неточную стрельбу нам снизили балл и дальше не допустили. На стрельбы нас провожали с музыкой и с музыкой встречали при возвращении. Командиру орудия Уварову и всему орудийному расчету объявили благодарность и вручили грамоту от командира дивизии.

 Соревнование на этом остановилось. Начали вновь заниматься по расписанию.

      14 сентября 1939 года наш полк по тревоге срочно вышел на зимние казармы. Всем бойцам вручили повестки  от военкомата для  раздачи военнообязанным, которые  раньше  служили в нашей батарее и были приписаны к ней. Мне попал район за Москвой. Мы должны были вручить повестки  и при нас военнообязанные должны были выходить  из дому. Задание  выполнили  и вернулись  в  полк. Взамен  танкеток, которыми  возили  пушки, получили лошадей, танкетки сдали. Раньше батарея состояла  из 12 человек, а теперь сформировали из 218,  три взвода огневых и взвод  боепитания. Получили  обмундирование, закончили фор -мирование и направились на станцию для погрузки. Кони  раньше в артиллерийской упряжке не  были, не  тянут, жмут  друг  на друга и на улице Москвы свалились под мостом, загородив дорогу. Шум, гам, кричат: «Скорее!!!». Ездовые  чуть не плачут, хватили  горя. Одному ободрали ногу. Прибыли  на  железнодорожную станцию, надо грузить хозяйство в вагоны, а  грузить не кому. Все приписники разошлись прощаться с женами. Нас, кадровых бойцов в батарее – семеро, вот  и  пометались. Надо  грузить коней, пушки боепитание, сено, овес, для себя продукты, а паровоз то и дело дает гудки. Уже сил нет, готовы  упасть, а  приписники  расположились, кто  где, видимо, знали, куда  мы  едем, а нам  говорили, что  проводится  сбор и  просто учения. Погрузку закончили и  приписники  уже  запрыгивали  в  вагоны  на  ходу. Приехали  в  Полоцк. Разгрузились. Пошли  по  направлению  к польской границе. На привале  политрук  нам  сказал, что  идем подавать  братскую  руку  Западным  украинцам  и  белорусам, которые  находятся  у  поляков, их  могут  забрать  немцы. Правительство  решило  взять  их под защиту и присоединить к нашим украинцам и белорусам.
 
      Идем  к  польской  границе. Кони  освоили  упряжки, а  мы никак  не освоимся: друг  друга  не  знаем, не  говоря  о  взводе,даже свой орудийный расчет как положено, не знаем.       
     Командиры  новые. Командира  батареи  Грибкова  поставили  командиром дивизиона, Малышева тоже, по-видимому, командование учло его успехи в соревновании по стрельбе и тактике. Командир батареи  стал лейтенант  Милин, командир  взвода – лейтенант Иванов, командир  орудия Муравьев. 
    С Муравьевым мы  подружились  быстро. Он  только  из  школы, знания  были почти как мои - об этом я узнал потом. Младший лейтенант говорил нам, что сделает так, чтоб мы могли заменять друг друга  и командира. На занятиях подавал команду: «Командир орудия убит. Заменяет  такой – то». На  занятиях  по  тактике  назначал вести тягач орудия  по топографической  карте  и  искать  место огневой  позиции, которую он покажет на карте. Мы приезжали  и находили все правильно.
 
                                          
К польской границе

      По команде идем вперед. Прошли километров 10, сделав два привала. По  словам  гражданских  лиц – до  границы 12 с гаком. Идем еще 10 км., опять  скажут – километров  8  с гаком. Мы  за день до Полоцка не дошли. На второй день часов в 10 организовали  завтрак. Ждем, когда  откроют  границу. Пока  завтракали, командование договорилось с их руководством, и шлагбаум подняли. Пересекли границу 17 сентября 1939 года. Идем  по  польской  территории  как  по  своей. Вошли  в  деревню. Крестьяне встречают хлебом и солью, подают  пить. Устроили  целый  оркестр: играют, кто на гармошке, кто на скрипке, кто на балалайке. Встреча была хорошая. Один боец нашего взвода снял шапку, идет, прижав  руку  к  груди, и  раскланивается  на  обе  стороны.   Идем. Нас обгоняют на велосипедах, по виду это бедные крестьяне, у  некоторых  на  ногах  выдолбленные  из  дерева  галоши. Часов в девять вечера дошли до леса  и  организовали  одновременно обед и ужин.

Пехота – оружие в козлы, а сами к кухне. Мы пока развернемся, установим орудие, развьючим лошадей, только потом сами кушать. Пехота спит, а мы только получаем ужин.


                                               ***

     Кушаю как-то на откидном щитке орудия, подходит коман -дир орудия – Муравьев и говорит:

      - Иванов, наш расчет сегодня заступает на охранение батареи, ты заступаешь первым, а сменит второй номер – Мигачев,  он лежит вот здесь, я лягу рядом.

      Время прошло час или полтора, как мы остановились. Вдруг на той стороне леса застрочил пулемет и тут же заиграл наш рожок «Подъем». Наш пулемет дал в ответ очереди две, три и все стихло. Пехота разобрала оружие, построились на ходу в колонну, и ушли по маршруту. Мы пока запрягали, выезжали на дорогу, от пехоты и своих взводов отстали. Едем вперед через лес, поле. Впереди, в километрах  5 – 6 идет стрельба из винтовок и пулеметов, а у нас в колонне ни кто, ни какой команды не подает. Решил проверить, кто ведет колонну, и забежал вперед, там, на коне – Муравьев.

      - Муравьев, это ты?

      - Да.

      - Куда мы едем?

      - Не знаю, куда и где командиры других орудий, что делать, тоже не знаю.

      - Давай встанем здесь и займем круговую оборону, у нас три пушки и два ручных пулемета. – Так и сделали, пушки отцепили, зарядные ящики и коней угнали в лощину метров на 150-200. Пушки поставили: одну направо, вторую налево, третью назад, один пулемет вперед, а по бокам выставили парное, боевое охранение.

      Стоим часа два, вдруг, слева, боевое охранение кричит:

      - Стой! Кто идет? – человек на ломаном русском языке отвечает, что идет к пану на работу. Привели его к нам.

      Проверили, обыскали. Оружия при нем нет. Стали допрашивать: где живет. Он указал на угол леса, туда, откуда мы вышли.

      - Там мой дом, хутор. Иду к пану на работу. – Показывает туда, откуда стреляют. – Там мой пан живет.

      Решили его задержать, чтоб показать старшим командирам.

      Перед рассветом к нам подъехал командир взвода  Иванов и вновь допросил. Задержанный повторил сказанное, и он его отпустил. Тот пошел прямиком через поле туда, где продолжалась стрельба. Мы снялись с позиции и поехали большаком. Через шесть – семь километров показалась река. В стороне мост, впереди мельница и плотина. Через плотину тоже был мост, но его разобрали польские офицеры, после того, как по нему прошла наша пехота и первые взвода батареи, там их обстреляли.   Обстреляли и второй полк нашей дивизии, что шел другой дорогой по той стороне. Ночью не было видно - кто стреляет, стреляли свои в своих, по наводке польских офицеров. Полки должны были соединиться в определенном месте, а им устроили стычку.

      Когда мы подъехали – мост наладили. Увидели убитых людей и коней, опрокинутую кухню. Много понесли потерь из-за польских офицеров, гонявших на велосипедах узнающих наш маршрут, чтоб встретить нас огнем. После этого их стали задерживать и брать в плен. Был задержан и «панский работник», которого мы допрашивали.

      В первые дни проходили по 75 км., шли часов до 9 -10. Отдыхали то в лесу, то в поле. Отдых был не более четырех ча -сов. В темноте нас обстреливали поляки. Бойцы стали слабеть и отставать. Несли большие потери, да к тому же пошел дождь. Сырость. Походы сократили до 60 км в сутки и потери прекратились.

      Идем как обычно, пехота впереди, мы за ними.  Справа на поле человек 15 женщин убирают панский картофель. В конце поля хорошая панская усадьба. Когда пехота 14поравнялась с домом – с чердака ударил пулемет, из окон – винтовки, многие бойцы и командиры вышли из строя. Мы просили командование, чтоб бросить два - три снаряда, но нам не разрешили. Дом окружила пехота и взяла в плен пять польских офицеров.

       Другой  раз,  в  одном  из  местечек, на  площади, по пехоте поляки  открыли огонь  из пулеметов, где было много ранено и убито. За весь поход, таких случаев было много.

      При приближении  немцев  к  Варшаве, польский правитель, фамилия  вроде «Сметан», сбежал  в  Швецию. Польская  армия распалась. Солдаты разошлись по домам. Немцы шли к Варшаве, не имея сопротивления, без боев, вот польские офицеры  и  действовали по указке немцев.

      Мы прошли по Западной Белоруссии 1200 км. – города: Молодечно, Гродно, Лида, Вильнюс и др.  Остановились в местечке Куренец. После освобождения Вильнюса его отдали Литве,  это  был  город  литовский. Литовское правительство  переехало в Куренец из Каунаса. В Куренце нас разместили на частных квартирах  и  начали  заниматься  по  расписанию. Обучали конному делу, езде в седле, прыжок  в седло  на  скаку  коня  по кругу, рубить лозу, «ножницы» - занятия интересные  и  мы  их любили, но освоить  по  настоящему не пришлось. Наш  полк из Куренца  перевели  в  Молодечно, в польские казармы. В Молодечно пришли в конце октября, разместились в военном городке, а кони в теплых конюшнях.

      В Октябрьскую (7 ноября), на площади провели парад. Прошла пехота, а мы проехали парно.

Вскоре началась война с финнами. 


                         Финская кампания в понятии участника
  

                Финны напали на Советский Союз и хотели захватить Ленинград,  Петрозаводск,  Кировск,  Мурманск.  Может,  и  на большее были планы, но  им  не  удалось  продвинуться  далеко. Наши потеснили их назад и вели бой на финской территории. В конце ноября нас привезли на фронт, где шли ожесточенные бои. На нашей территории финнов уже не было. Местность оченьсложная: болота, леса. Поля не очень большие. Местность преодолеть  очень  сложно.  Выгрузили  нас  на  какой-то  товарной станции и полустанке. Огневые взводы и взвод боепитания сразу ушли в лес. Время, было, часов  пять  вечера.  Нам  организовали обед, он же оказался ужином. Ночевать остались в лесу. Из еловых  и  сосновых  веток  сделали  постель,  набрали сухих дров и развели небольшие костры, так  ночь и проспали.  Утром,  после завтрака  пошли  к  линии  фронта.  Километров  через  двадцать стало слышно, как  ухают пушки,  прошли  еще  пять –  слышны пулеметы.

 Остановились снова в лесу, где наша батарея получила приказ – поддержать огнем стрелковую роту, которая идет в наступление. Мы приданы этой роте на время наступления.
                                                        
                                                ***


    Рота вышла из леса и наступала на одну из высот, где окопались финны. До их окопов  километра полтора, для них рубеж выгодный, так как местность просматривается  очень хорошо. Заметив пехоту финны, открыли огонь из минометов и пушек. Мы выкатили  орудие  на  открытую  огневую  позицию  и  тоже открыли огонь по замеченному орудию. Началась артиллерийская дуэль – это  уже  настоящая  война, не как в польском походе, где велась только  винтовочная  перестрелка.   На  пятом  снаряде  финское орудие  замолчало. Переносим  огонь  на  минометы.  По  нашим позициям открыла огонь еще пушка. Мы решили сменить позицию,  а  по  этой  пушке  открыло  огонь  другое  наше  орудие  и поразило  эту пушку.

      Наша пехота продвигается вперед, осталось  еще метров 400-500.   Бьют  финские  минометы.  После  короткого  наблюдения находим их расположение и открываем огонь. С  приближением нашей  пехоты,  финны  открыли  огонь  из  пулеметов,  ведем, и сними борьбу.

    Финский артиллерийский и минометный огонь начал затухать. Пехота совсем близко и скоро бросится в атаку. Мы продолжаемвести огонь по появляющимся огневым точкам.

      Пехота поднялась с криком: «За Родину!», «За Сталина!», «Вперед!» «Ура!».

      Наш вклад в первую победу обошелся без потерь. Мы поднялись на высоту и осмотрели местность. С высоты видно очень далеко, даже через леса, расположенные в низовье. Решили, что здесь будет командный пункт нашего командования, и мы не ошиблись – на западном склоне высоты начали строить НКП.

      Пехота занялась преследованием противника, а мы с минометчиками ждем указаний о дальнейших действиях, то есть к какой роте или батальону нас направят. Идет разговор о финской укрепленной линии Маннергейма. Сколько до нее, мы пока не знаем, но чувствуется, что наше командование готовится к сильному удару. Пополнение боеприпасов задерживают. Танков на нашем участке не видно. Самолеты появляются только для разведки. Тщательно маскируемся. Финские самолеты летают тоже редко, не замечая наших позиций скрытых в лесу. Возможно, финны готовятся к решительному удару.

      Мы получили приказ. Едем к месту назначения батареи. Нас стали кормить два раза, а на ужин - что останется, но нам не хватает, не то чтоб оставить на ужин.


                                      ***


      Батарея остановилась в лощине, в кустах, где есть небольшие полянки. Впереди слышна и видна пехота, после обеда они начали занимать огневой рубеж, зарываются в землю, чтоб не было видно ни с воздуха, не с финской позиции. Мы приступили к ужину. За день так нагуляешь аппетит с орудием да со снарядами, что спасу нет, как жрать хочется, еще бы столько съел, где уж там оставить на ужин. Кормили как обычно – солдатская порция. Отдохнули. Наломали веток под бока, одну палку вниз, две наверх и втроем ложились спать. Среднему, конечно, хорошо, но и крайние засыпали, положив головы на вещмешок.
 
          При подъеме командиры строго следили за людьми, чтоб не остались в спячке, так как поднимались по - темну, а некоторые       спят крепко, приходилось искать в снегу, иногда заносило снегом.

          Стрелковые роты на месте тоже малость отдохнули, спали, как и  мы  по  три человека. Много было обморожений ног и рук, некоторые  совсем  погибали. Перед рассветом стрелковые роты начали  продвигаться  короткими  перебежками  вперед, и  ушли километра полтора. Мы начали  готовиться  для  ведения  огня  с закрытой позиции. Стреляющим  от батареи ушел наш командир взвода  Иванов  со  связистом  из  взвода  связи.  Они  обогнали стрелковую  роту,  вышли  вперед,  нашли  место для  наблюдательного  пункта  и  быстро его  оборудовали.  Замаскировали и передали предварительные команды.

      Командир орудия Муравьев, с которым мы были в польском походе, характером  он  валоват,  на ходу  тяжеловат,  но у нас с ним согласованность. Я продолжаю  работать  наводчиком, и он всегда был согласен с моим предложением, хотя окончил школу младших командиров, его знания от моих далеко не ушли, иногда делали общий вывод.
       Пехота вышла на исходный рубеж. Противник ее обнаружил этой улице финны почти в каждом доме, на других, наверное, то же  самое, он  открыл  минометный  огонь.  Наши  минометчики дали  ответный залп. Стреляющий – лейтенант Иванов по телефону  дает  команду   проверить   установки   и   подготовить  орудие  на пристрелку. Когда финны из минометов  и  орудий  открыли  массированный огонь, он засек  их  точки  и  по  ним начали вести пристрелку, потом  перешли  на  беглый  огонь всей батареей по пять снарядов.

       Команды лейтенанта больше не слышно. Вышли финские танки против  нашей  пехоты. Их  подбили  стрелки ПТР, которые шли вместе  с  пехотой. Подбили три танка, а три вернулись в деревню. Пехота  врывается в деревню. Нам тоже приказано спешить. Орудие у нас на лыжах, орудийный расчет на зарящике, остальные,  кто  на  лафете,  кто  на  лыжах, а мы верхом, спускаемся с скорей  к  домам, там  пехота  уже  ведет  уличные  бои. На  этой улице  финны  почти  в  каждом доме, на других, наверное, то же самое. Стрельба с чердаков, из окон, из-за угла, отовсюду. Пехота несет большие потери, но нам стрелять по домам не разрешено, видимо, хотели предъявить ультиматум, но потом разрешили бить из орудий через три дома, тут началась работа безжалостная.

      В деревне дома очень хорошие, на чердаках – летние комнаты, окна в крыше на солнечную сторону. Перед карнизом резной балкон,  для  выхода  на  него – филенчатая  дверь,  украшенная красивой резьбой. К этой красоте и мы приложили свое старание и умение, только щепки полетели. Пехота часа два старается выбить финнов из оставшихся домов, но они не уходят и не сдаются, несем  большие  потери.  Нам  с  открытой  позиции  не  дают стрелять. Финны напористые, не боятся, что на них идут в штыки, принимают бой, действуют смело и решительно.

      Нам  разрешили  стрелять  по  каждому  дому,  и  они  начали выскакивать из горящих  домов, почти  у каждого лыжи, и  гонят на  другую  улицу  так  ловко, что стрелки не успевают их поразить.

      Улицу  забираем,  но  домов  не  остается. Окружаем  другие улицы. Батарея  разбивается  по взводам, взводы по ротам, роты по улицам и огня со стороны  финнов  становится  все  меньше и меньше. Они уходят из деревни, оставив заслоны, но и они дер -жатся до последнего, в плен не сдаются.

      К темноте деревню взяли. Пехота проверила все оставшиеся дома, и  приступили  к  обеду, как  всегда  в это время. Ночевать остались  в  деревне, по  два  орудийных  расчета  в  доме. Наряд выставляли  по  два  человека и стояли по часу. С вечера протопили и в тепле выспались от души. Хозяева сидели где-нибудь в ямах, жители сел всегда так делают.

      Утром, в шестом часу подъем, в семь завтрак и снова в путь, походной колонной с пехотой через овраги, леса и поля. Из лесу, неожиданно, открыли  огонь. Пехота  быстро  развернулась  и взяла их в кольцо. Минометы покончили с делом, и мы пошли вперед.  На  выходе  из  леса  остановились  и  стали  занимать исходные рубежи  для  наступления  на  деревню, в  которой  не более  ста  домов. Охватили подковой  и  начали  приближаться, финны  открыли огонь  из  минометов и орудий. Мы с открытой позиции начинаем обстрел, и они огонь перебрасывают на нас, в это время пехота занимает деревню. В нашем расчете один убит и двое раненых. Деревню взяли, но финнов в ней почти не было.
              
     Каким-то образом обед приготовили засветло, часа в два. Пообедали  и пошли дальше за пехотой. Поле, лес, деревня или военный городок, а там «линия Маннергейма».

      Пехота расположилась на выходе из леса, мы за ними в лесу. Отдохнули  на  ветках, кто  как  мог. Вот  готов  и  завтрак, дали команду: «Оружие  в  козлы. Лошадей  в  сторону  от  орудий». Получили  завтрак  и  приступили  к  еде. Я  встал  возле  своей пушки, котелок поставил  на  верхний откидной щиток и начал орудовать  ложкой. Справа, по  редкому крупному лесу в нашу сторону перебежками пробираются не  менее  взвода  в  белых халатах  и  костюмах.  Я  понял – это  финны.  Быстро  схватил ручной пулемет, который был нам предан и стоял в козлах около пушки, крикнул: «Справа Финны!!» - и открыл огонь.

         Батарейцы побросали котелки и к оружию, но я задержал финнов, они  залегли  и  открыли  огонь. Наши  вооружились, финнов окружили и почти перебили. В плен сдались человек семь. Они нам здорово помогли своими показаниями, теперь мы представляли, где находится «линия Маннергейма». За эту опе -рацию командование перед строем объявило мне благодарность, и представили к награде, получил медаль «За отвагу».

      Пехота расположилась на выходе из леса. В двух-трех километрах  от  леса  та  самая «линия Маннергейма», о которой  так много  вели разговоров. Говорили, что  эту  линию  обороны  не взять,  она  построена  на  высоте, идет  грядой  на  север  много километров. Сделана линия из резиножелезобетонного сплава со сплошным подвальным ходом, разделенным на бункера с массивными дверями на западную сторону, а с восточной стороны сделаны амбразуры для орудий, пулеметов и прочего оружия с сектором обстрела не менее 130 градусов. Внутри бункеров имеются койки, столы, стенные шкафы для продуктов и посуды. Проведено электричество, вода. Обслуживаемая прислуга здесь проходила службу и находилась на казарменном положении. Вблизи ни какого городка не было. Поле обстрела по всей линии было чистым, леса вырубили или обошли стороной. Вот такой укрепленный район нам надо, во что бы то ни стало, взять. Целым, конечно, не взять, нужно громить всю линию.

      Был разговор, что это укрепление строили немцы, может и правда, они и финнов натравили против нас, так как у нас с немцами в то время был договор, заключенный в июле или августе 1939 года, торговый и о ненападении. Гитлер сам приезжал в Москву заключать договор. Был фотоснимок в газете, где сидят Сталин и Гитлер. Может, поэтому они прошли мимо нас по Польше, когда мы подавали братскую руку белорусам и украинцам.


                      Взятие «линии Маннергейма»

       Пехота залегла на выходе из леса. Мы остановились в лесу и закапываемся в землю. Нашей батарее дали сектор обстрела в захвате одной роты, которую мы поддерживаем. Перенесение огня в другие секторы только по приказу выше стоящего командира, в виду помощи другим ротам или батареям.

      Севернее нас гремит артподготовка. Самолеты летают стаями. Слышны взрывы бомб, а мы все копаем для орудия окоп. Землю ни чем не возьмешь, ни топором, ни ломом. Целый день пробухали, к вечеру чуть спустили свое орудие, получилось надежно, только бы позицию не пришлось менять. Расстояние до цели около двух километров, возьмут ли наши снаряды? Конечно, осколочными делать нечего, надо фугас или бронебойные снаряды, иначе не пробьешь.

      Ночь провели спокойно, спали по очереди, а с рассветом наши самолеты поднялись над линией и оглушили взрывами бомб. Через  головы, из  глубины  нашего  тыла  летят  снаряды дальнобойных орудий. Мы тоже открыли  огонь  по  амбразуре, откуда выставлен ствол орудия, а из другой амбразуры пулемет не дает нашей  пехоте  поднять головы. Ударили по нему. Четвертый снаряд разорвался  около  амбразуры и пулемет замолк. Пехота  поднялась  и  делает бросок  вперед, но  через  две, три минуты амбразура ожила, и  мы  вновь  бьем  по  ней. Снаряды взрываются над укреплением, впиваются в стену, грохот, спло -шная  стена  дыма, осколки  летят  как  комья. Самолеты  вновь нанесли бомбовый удар, но как дым рассеется и просветлеет, мы видим, что  все на своем месте. Пехоте продвигаться  не дают, и она целыми днями лежит без движения. 

      Когда наносили бомбовые и артиллерийские удары – финны стрельбу  прекращали, но  подойти  ближе к линии  тоже нельзя, чтоб  не попасть  под  разрывы  своих  снарядов. Много  дней  и ночей  мы  стояли  в  своем  окопе  с  орудием, а  сдвига  все нет.    Много  снарядов  выпустили, а  толку  нет. Потом  стали  находиться  бесстрашные  бойцы, которые  шли  на  самопожертвование. Они брали с собой ящик взрывчатки, ползли к амбразуре, пододвигая ящик с зажженным фитилем, или находили входную дверь и  бросали  к  ней  ящик  с  горящим  фитилем. Некоторые подползали к амбразуре и ложились на пулемет или ствол орудия. В это время  рота продвигалась  вперед, переходила  через верх  укрепления, врывалась  в дверь  и  завязывала  бункерные бои. Только таким образом расширяли освобожденный участок укрепления или били в одну точку из орудий, но снаряды редко ложились  в одну точку. После  взятия  укрепления, мы  ходили смотреть на результаты своего труда. Укрепления над землей не видно, оно все в земле, только около дверей видны стены, но не понять, из  чего они  сделаны, это действительно  общий  сплав железа  резины и бетона. От снарядов – небольшие выжиги или вмятины,  а  трещин  нет. Стены  и  верх  крыши  как  у  вагона полукруглые, при  ударе  снаряда  или  бомбы  амортизирует  и делает рикошет куда-то в бок и при взрыве не пробивает.

      Внутри все побелено белилами, как в жилом помещении. Для боеприпасов  настоящие  склады  с  западной  стороны,  там  и запасное  оружие,  чтоб  заменить  поврежденную  пушку  или пулемет. Тут и оружейная мастерская.

      Вот таким образом и взяли «линию Маннергейма», где пробили, где  закрыли  своим  геройским  телом амбразуры. Заняли тамбур и стали с пылу расширять огневой рубеж. Долго бились, месяц  или  более. Окончательный  разгром  закончили  в конце февраля, это по разговорам солдат и  командиров, а  мы  начали пробиваться  с  сильными  боями  в  направлении  Выборга. Там находилась сильная группировка, и финны  еще  упорнее стояли за каждую высоту и деревню. Зверски издевались над захваченными в плен, особенно, над женским персоналом.
 
      Все население смотрело на нас с великой злобой, были злые как волки.


                                         Бой за высоту


        В феврале 1940 года мы бились за высоту уже третий день. Финны  стояли  насмерть. Пехота  никак  не  может  подойти  к подножию  высоты, бьют из всех  видов оружия, местность открытая – поле, а  их  траншеи  и  окопы  расположены  в редком кустарнике. Наша батарея стала нести потери. Пушки тащим на себе, так  как  подвести  на  конях  не дают финны. Мы и другие орудия продвигаемся так: одни стреляют, другие немного          продвигаются вперед, перекатывая орудие вручную. Мы очень сожалели, что  командование  не  выслали  танков для взятия этой высоты. На  третий  день  до  финнов  оставалось  менее трехсот метров. Разворачиваем  пушку, открываем  огонь. Смотрю в панораму и отыскиваю пушку  или  пулемет, хорошо вижу их расположение, даю выстрел. Перелет. Взрыв. Убавляю дистанцию и даю выстрел. Взрыв и пушки нет. Ищу новую цель. Под крест панорамы попал пулемет, делаю выстрел – пулемета нет.

                 По нам открыли огонь из пушек, но их снаряды рвутся позади нас. Беру одно из орудий на прицел, даю выстрел – перелет  справа. Изменяю  угломер  и  дистанцию, после  выстрела – пушка  на  боку, расчета  не  видать. Пехота  все  ближе  и ближе подходит  к траншеям, мы  снова  толкаем  орудие  вперед, и нас достает пулеметный огонь. Разворачиваем орудие, нахожу пулемет и  даю выстрел. Перелет. Убавляю дистанцию, делаю новый выстрел, и  тут мою левую ногу дернуло с большой силой назад, я не устоял на коленях – упал. Командир орудия Муравьев хотел снять валенок, но сильная  боль не дала этого сделать. Командир сам  встал  к орудию, а  один  из бойцов  помог мне добраться до воронки  от  снаряда, оставив  меня там, сами продолжают вести огонь. Теперь  в  расчете будет большая задержка. Надо  подносить снаряды, подавать, заряжать, управлять лафетом, а  их  осталось  всего  четыре  человека. Как  жаль, что  не могу  помочь.   Пуля  сидит в ноге и  не дает ей пошевелить. По нашему орудию огонь прекратился и Муравьев прибежал ко мне в яму, осмотрел ногу  и  нашел  заход  пули, а  выхода  нет. Он  ушел  определить место  боепитания  и прислал  бойца мне на помощь. Мы добрались  до оврага, где  нашли  санитара. Я попрощался с бойцом, и он ушел к орудию. При расставании с Муравьевым, у него вышли слезы:

      - С нами что будет? Может, и в воздух взлетим. – Поцеловал меня и ушел к орудию.

      - Успехов вам, ребята, или раны небольшой! – Крикнул я в след.

      Санитар разрезал сзади голенище моего валенка, снял с ноги, размотал портянки, нашел  пулю, вынул ее пинцетом. Вся нога в крови, грязно, рана  налилась  каким-то отеком почти до колена. Санитар  положил  клок  ваты, прихватил  бинтом, завязал  портянкой, «охомутал» какой-то  рваной  фуфайкой  и  положил  на сани  с  другими  ранеными. Соседи  мои  были  ранены, один  в руку, второй в ногу. Повезли нас по оврагу, к какой-то финской деревне, где был санбат в большом доме, школе  или  больнице.

            Врач осмотрел и направил на операционный стол делать операцию. Хирург глянул мельком и сказал, что «гангрена, приготовиться к ампутации». Я этого слова не знал и спросил у медсестры, она сказала, что удалять. Я решил, что умру, но удалять не дам. Хирург начал успокаивать:

      - Придумаем что – ни будь другое.

      Положили под общий наркоз. Когда очнулся, скорее, поднял голову и увидел, что нога  на  месте, так  обрадовался, что хотел соскочить с койки, но был очень тяжелый после наркоза, и температура - под сорок градусов.

      Пуля  занесла  в  рану  много  волос, грязи, вот  и получилось воспаление. Скорая  операция и уколы против столбняка сохранили  ногу. Пуля  попала  в  левую  стопу,  между  мизинцем  и безымянным пальцами, насквозь не вышла, торчала, пока валенок не разрезали, да не вынули ее.

      На  второй  день, при  обходе, хирург сказал, что опасность прошла стороной, и будем  ждать улучшения. Я был очень рад, ведь, буду ходить на своей ноге. Температуру за неделю сбили до 36 градусов. Начал  ходить  на костылях, нас – выздоравливающих, переправили ближе к Ленинграду, на Волхов.
 
      Пока лежал в госпитале, война кончилась, где-то в середине марта.

      Так я и не дошел до Выборга, хотя оставалось недалеко.


                                          После войны


                После окончания войны наш полк переехал в Минск.
 
                Чтоб найти свою часть, меня направили из госпиталя в  Ленинград, там был штаб округа, где дали направление в Калининскую область, небольшой городишко Опочка. Там наших не оказалось. Местный  военный  комендант  к вечеру дал направление  в Минск. Часть  стояла  в  шести  километрах, в  военном городке Уруч, куда я попал в середине апреля.

      Муравьев встретил с объятиями. Много рассказал новостей. Выборг  они  прошли  стороной, в  городе  не  были. Многие из батареи  остались  лежать на финской земле, это: командир батареи Силин, командир взвода Иванов и много рядовых бойцов, в том числе и мой провожатый до санбата.
 
      Живем мирной жизнью. Занимаемся по расписанию, да какое там расписание, если в голове одни думы о доме. Скоро осень. Через шесть месяцев будет два года как в армии.
 
         Вместо Ворошилова, наркомом стал Тимошенко. Он издал приказ, в  котором  говорилось, что  солдатам  срочной  службы, участникам  боев с финнами  и  не  имеющих  дисциплинарного взыскания, присвоить  звания  младших  командиров. Всему младшему составу сделать срок службы три года.
 
      Наше домашнее настроение отпало.

      В другом приказе говорилось, что все демобилизованные, по прибытию  домой  или  на  работу, должны  сдать  всю  военную форму или одежду.

      Приписной  состав  провожаем  домой, на  душе  стало  тро -гательно  больно.  Призвали  их  из  Москвы  много, было  218 человек, осталось – около 50, не  более, да  из  разных  областей человек сорок – пятьдесят. После  их  отправки, нас  кадровых в батарее  осталось  человек  пятнадцать, всего  два  орудийных расчета.

                  Занимаемся по расписанию. Матчасть мы и так знаем назубок, тактику  прошли  в  боях, на  практике. Конное  дело  в расписание не включили, а интерес к этому у многих был.  Начали готовиться к  первомайскому параду. С пушками на конях собрали  три  расчета. Ряд  состоял  из трех пушек. Добавили из других дивизионов и собрали колонну  рядов  из четырех. 1 мая прошли парадом по площади Минска.
 
                В начале мая получили пополнение из молодых солдат. Занятия начались регулярно. Новый командир батареи - старший лейтенант. По  национальности - еврей. Фамилию  не  помню. В финскую в боях не участвовал, а был строгий. Участникам боев приказывает заниматься, начал нам «хвосты поджимать». 


                                              ***


      Только в 1989 году из газеты «Комсомольская правда» № 86 от 14 Х/, я узнал, что война с финнами началась с нашей стороны.

      Сталин, выступая по радио в 1939 году, сказал, что финны напали  на  нас  и  хотят  захватить  Ленинград, Петрозаводск, Вологду, Киров, Мурманск, и другие города, назвал их «гороховые  шуты, куда  нос  суют, у  нас  в  Ленинграде населения больше, чем вся их Финляндия».

      Нарком  обороны  был  Ворошилов,  а фронтом командовал Тимошенко. После   войны  с Финнами  его поставили на место Ворошилова, в 1940 году. В боях с финнами мы понесли потери 275 тысяч убитыми, 17 тысяч пропавших без вести. Кто  считал инвалидов, калек и оставшихся сирот?

      При взятии «линии Маннергейма», были  огромные  потери. Брали  живой  силой.  Потери  с  финской  стороны – 25  тысяч убитыми, это в 11 раз меньше нашего.

        Главнокомандующий  финской  армией  был  маршал  Карл Густов Маннергейм. В  царской России он командовал дивизией, в звании генерал – лейтенант и был на хорошем счету у царского правительства и простых солдат.

      В  войне  с финнами наши войска забрали: Карельский перешеек, город  Сортовали, Северную  Карелию с островами Рыбачий и Средний.
 
      Война кончилась 13 марта 1940 года.



                                    Вступление в Литву


     В конце июня 1940 года, по договору с правительством Литвы, наши  войска  были  введены  на ее территорию. Литва была самостоятельным  государством, как  и  Латвия  с  Эстонией. На основании договора и  наш  полк  вошел  в  Литву. Мы, двигаясь вдоль  и  поперек, сделали  марш в 1200 километров. Остановились  меж  городов  Тельшай  и  Наренай  у озера. Приступили к занятиям. Я, теперь, командир орудия.

      В начале августа ездили на Балтику для поведения боевых стрельб, стреляли с закрытой позиции по движущимся целям – танкам и машинам. Все упражнения выполнили на отлично, и мне объявили отпуск на десять дней. Отпуск мой сорвался по вине ребят.

      После  стрельб  заехали к одному помещику в имение, где бойцы  моего  расчета  сорвали брюкву и спрятали  под чехол ствола. Я об этом не знал, а командир батареи проезжал мимо и увидел. Подозвал  меня, я ехал впереди орудия, остановил и скомандовал:

      - Слезай с коня!

      Я слез, отдал коня наводчику, начал спорить с комбатом от души. Он отдает своего коня кузнецу, что был у нас на батарее, а мне  новая команда – «Идем со мной!», - и мы пошли в кусты.

      Заводит  меня  в сторону  от дороги, вынимает наган из кобуры, а я винтовку на изготовку против него выставил, В Литве она всегда была заряжена, а штык насадил, когда в кусты стали заходить. Он  хотел  меня напугать, да сам струсил и ничего не сказал. Повернулся к дороге и говорит:

      - Пошли!
 
      Батарею догоняли километров пять, маршируя на пару хорошим шагом.

      Нарком Тимошенко издал устав, где было сказано, что командир имеет право применить к подчиненному силу и оружие, если  он  не  выполнил  его приказание. Устав этот с младшими командирами  не  прорабатывали, а  старшие  взялись его применять на подчиненных. Командир кому по лицу шлепнет, кому перчатками стеганет, заставлял и командиров взводов рукоприкладством заниматься. Нас младших командиров стал принуждать применять силу к бойцам.

                 Был у нас старшина Коваль, нашего года призыва, он окончил  полковую  школу  младших  командиров. Парень был ходовой, решил обжаловать мое дело. Выехал военный трибунал, и комбата судили. Дали пять лет, а младшему лейтенанту – три «за  рукоприкладство». После  этого  стали  прорабатывать Устав  со  средним  командным  составом, а  они  с  младшими 

командирами и бойцами. После этого, мне за отличное выпол -нение боевых стрельб присвоили звание старшего сержанта, а в отпуск не отпустили, комбат не хлопотал, замял.
      Латвия, Литва, Эстония, в  конце  1940  года  вошли в состав Советского Союза и стали союзными республиками, а их армия влилась в состав Красной Армии.


                                           На границе


      В  январе 1941 года  нас  направили на границу около города Кенигсберг, ныне  Калининград, там, по  приказу  командования, начали строить новые укрепления на границе с немцами. Так мы оказались  на  немецкой границе. Немцы ходят вдоль своей стороны  границы, мы – по  своей  стороне. На  виду  у  них  строим укрепления. В начале марта такую работу признали неправильной и нас, младших  командиров, собрали  со  всего полка и направили в  распоряжение ЛВО, в город  Великий Новгород. Про остальной  состав нашего полка мы ни чего не знали, возможно, их расформировали полностью. 


                                   В Новгороде Великом


      В Новгороде мы влились в стрелковый полк.

      До мая находимся в составе взвода младших командиров. Прошел  первомайский  парад в Новгороде. 3 мая наш взвод направили в лес под Лугу, для постройки летнего лагеря полка, где мы до 17 июня строили  палаточные  гнезда, подвальные склады. Срубили конюшню. 17 июня весь полк пришел в лагерь. С этого дня по субботу 20 июня мы возили снег в подвал овощехранилища. Даже в субботу, перед войной возили снег, а в воскресенье объявили войну.  

      Наш стрелковый полк вернули в Новгород для формиро -вания.  
      Полк  быстро  сформировался из пополнения, в основном, новгородцев. Ребята очень хорошие, дружные, боевые. Нам дали отделения, а  меня  сделали  помощником  командира  взвода.
      После формирования направились в Псков, но он уже был занят немцами.

                                 Выписка из газеты:
      В 1939 году, в конце августа, был заключен Договор СССР и Германии о ненападении.
11 февраля 1940 года, заключен договор – хозяйственное соглашение на поставки Германии советского сырья.

      С 1 января 1940 года по 22 июня  1941 года Советский союз успел переправить в Германию 1,5 миллиона тонн зерна, 100 тысяч тонн хлопка, 140 тысяч тонн нефтепродуктов, 1,5 миллионов кубов древесины и лесоматериалов, 140 тысяч тонн марганца, 26 тысяч тонн хрома, медь, каучук и другие товары.


                               Первые бои   Отечественной… 


       До Пскова оставалось километров двадцать, но мы не дошли до  переднего  края, свернули  с  дороги  в  лес  и  сделали  обед.    После обеда командир роты  зачитал  приказ: «5 июня 1941 года  наша рота  наступает на  деревню  с левой стороны от дороги на Псков.»

Мы идем по лесу строем, через  вырубку вышли  на  поле, стали приближаться к деревне.
 
       Впереди, метров за триста – высота, от нее до деревни, примерно, столько  же. Перед  деревней  выделяется  свежая  земля, значит, немцы успели окопаться, залезли в землю.
 
      Командир роты дал каждому взводу свое направление и свой участок  окопов. Короткими  перебежками  пошли на сближение.
  
      Поле было засеяно поздней культурой вроде гречихи, не высокая, нас  полностью  не укрывала, а  все  же лучше чем ничего.
 
      Мы  ползем. Осталось  метров  150 -200.  Подтянулись  еще. Немцы заметили и открыли  неприцельный  огонь. Мы, продолжая ползти  поочередно, вели  огонь прицельный. Метров  за сто мы поднялись и кинулись в атаку с криком:

      - Ура – а  - а!

      Немцев оказалось больше чем нас, они выскочили из окопов навстречу  нам  в  контратаку. Пошли  в  ход  наши  гранаты. Их гранаты остались в окопах, и они не смогли ими воспользоваться, а мы  нанесли им  такое поражение, какого не могло быть, не покинь  они  окопов. Завязалась  рукопашная  схватка,  вот  тут пошло дело. Стук, бряк и крик, кто от боли, кто на  немцев, кри -чали, кто  что  мог. У  меня  была  винтовка самозарядная с кинжалом для рукопашного боя, она очень удобна, наносит страх и можно достать противника  метра  за  два, не  подпуская  к себе. Немцев  уложили  почти  всех, из  деревни  подкрепления  им не было, артиллерии тоже нет. Деревня от немцев свободная.

      Кончили  бой, решили  перекурить. Смотрю  на  ребят, а  они все  черные  как  земля. Я  спросил, что  они  так  почернели, или сильно испугались, а они говорят – «ты  на  себя  посмотри, тоже как земля». Курнули минут пять, надо подбирать раненых. Пошли в звенящей тишине, сил  нет, видимо, сердце пошло на отдых, а если бы бой продолжался, то хватило б  еще часа на два.

      Собрали  тяжелораненых, санитар сделал обработку, перевязал. Перенесли  всех  в деревенский дом и стали ждать подкрепления. Привезли  обед  в термосах. На эти же подводы погрузили раненых и  отправили в  тыл. Ходячие  раненые  ушли своим ходом. Подкрепления  так  и  не  прислали, а  к  вечеру  нагрянули немцы на машинах и мотоциклах.

     Деревню пришлось оставить, так как нас осталось не более сорока человек. Ни минометов, ни пушек нет, вот и пришлось вернуться в полк.

       Полк находился на прежнем месте. Копали волчьи ямы. Раз -мер их  четыре на четыре метра, и два  глубиной. Нам дали участок рядом с  дорогой  Новгород – Псков, два  человека  на  яму. Держали  оборону  второй  линии  и  копали  ямы. Готовые ямы маскировали под  вид  местности. Копали  дня  четыре, а ночью шли  вперед  на  передовую  линию фронта. При выходе из леса были  выкопаны траншеи, в  которых и держали  оборону. Лезут немцы – мы открываем огонь, они отходят, видимо просто прощупывали нас - «на месте ли?». Днем они отходили километров на 6 – 8 назад. Мы  рядом  с ямами  валим  лес, такие сосны, что просто жаль. Сквозь эти завалы никто не пройдет  ни пехота, ни кони, ни танки. По  бокам дороги строили доты, с надеждой, что немцы не пройдут.

      Они и не прошли, а обошли нас стороной и заняли пионерский  лагерь  у озера Ильмень позади нас километров за десять. Мы об этом  узнали  и стали  выходить  из окружения лесами да оврагами, остался кто или нет на наших укреплениях, я не знаю.

      На  второй  день, утром, командование  решило  освободить пионерский лагерь, он был расположен в очень красивом месте, с одной  стороны  сосновый  бор, с другой очень красивое озеро Ильмень. От  Ильменя  к  лагерю  тянутся луга в зелени травы и луговых цветов. Мы в этих  местах  были, когда  шли  на  Псков. Детей в лагере уже не было.


                                          Бой за пионерский лагерь


      Пионерский лагерь занял немецкий мотострелковый полк.  Это большая сила. Все на машинах. Штаб полка тоже на колесах.

      Мы находимся в пяти километрах от лагеря, в сторону Новгорода, в лесу. Наш батальон получил приказ: выбить немцев из лагеря. Рано утром мы установили за врагом наблюдение.

     Часов с семи они начали разъезжаться, направляясь на шоссейную дорогу в сторону Пскова. В лагере осталось более трех рот.
 
      Наш комбат дал каждой роте свое направление. Первая рота наступает с юга, вдоль  озера, вторая  рота из леса от шоссейной дороги, наша третья рота – с севера из леса и мы окружим немцев. Сигнал для атаки – красная ракета. Роты выходили на указанные  рубежи, а наша рота была ближе к исходному рубежу и вышла раньше. Мы начали пробираться ползком. Немцы нас заметили и открыли  огонь из пулеметов. С нашей стороны, перед лагерем, был когда-то выкопан неглубокий ровик в виде канавы для  стока  воды, этот  ровик, заросший  зеленью, немцы  начали быстро  занимать  и  вести  из  него  огонь. Они боялись      зажигательных бутылок, а  домики  в  лагере  все дощатые и крашеные, мы  с этим  разобрались  позднее. Выбежав из домиков – начали вести огонь из автоматов и пулеметов, пустили в  ход минометы.

      Мы  упорно  ползем  вперед, осталось  метров  сто пятьдесят, высокая трава нас скрывает и не так видно, можно делать бросок в атаку, а ракеты все нет. Подползаем все ближе и ближе. Взлетает красная ракета, командир роты кричит:

      - Родину! За Сталина! Вперед! Ура!!!

      Мы поднимаемся, подхватываем: «Ура-А-А!» Остается метров тридцать и в ход пошли ручные гранаты, началась рукопаш -ная  схватка. Победа  за  нами, мы выдержали! В этом штыковом бою было не так страшно, но нервы все равно сдают. Закурили и опять «раскиселели», силы нет,  даже ходить, а ходить надо, надо  подбирать  раненых. Осматриваем  поле  боя. В одном месте, где была рукопашная схватка – небольшая кучка, человек  стоит на колене, согнулся, а на  него навалился  немец и лежит, свесив руки. Нас  подошло  человек  пять, немца  оттолкнули, в груди у него воткнут штык. Оказалось, что немца скинули с нашего командира роты, он поднялся, спрашиваем, что произошло, как он оказался под мертвым немцем.

      - Не знаю, вроде не растерялся, а не пойму, как и что. – Оказывается, он сделал длинный укол с  большим  выпадом на колено, а  немец  попал  высокий, когда  штык взял на себя, тот свалился прямо на него, почему его  не  откинул  в  сторону, не может опомниться, а может, ждал, чья возьмет?
 
      Раненых собрали, санитары обработали. Другие роты сделали  то же  самое, но  без нашего фокуса. Лагерь взяли.

     Армия отступала, и мы оставили лагерь, когда к нему начали стягиваться  свежие силы немцев. Отошли лесами да оврагами в сторону Новгорода. Что было на шоссейной дороге, мы не узнали.


                  Бой за село и встреча с партизанами



      Наш полк вновь на переднем крае по ночам держит оборону, а днем  делаем  запасные  огневые точки, строим Доты и устраиваем лесные завалы, роем «волчьи ямы» для  танков. Ловушки для танков – хорошее укрепление, но они  вряд  ли  туда попали. Саперы ставили меж ям  противотанковые мины, и танк должен был  попасть. Немецкие самолеты  летают  над нами и нас не трогают, ведут наблюдение.

      Позади нас – ближе  к Новгороду, был  наш  аэродром, рядом военный городок с двухэтажными домами, дома эти разбомбили немцы.

      Мы работаем на шоссейной дороге, а  мимо  нас  идут  танки, снятые с Ленинградского фронта, идут целый день. Прошла мимо нас не  одна сотня танков. Немецкие самолеты в этот день не летали. Танки  в  наших  операциях  участие  не принимали, возможно, попали к немцам из-за нехватки горючего или по другим причинам.


     Примечание:
            Ныне мне стала известна судьба танковой колонны.

     
    Танкисты уничтожили противотанковую артиллерию врага, подавили  пехоту  и развили  наступление  вглубь, но  без поддержки пехоты. В районе Опочки  противник выставил на прямую наводку дальнобойную артиллерию и танки, было подобие Курской битвы. Враг разгромил всю прорвавшуюся колонну.

    Оставшиеся  в  живых танкисты отступили в леса  и  создали свой партизанский отряд. Долгое время отряд состоял из одних танкистов. С великой осторожностью они приняли в свои ряды молодого лейтенанта, долгое время его проверяя.
       
    Не имея связи  с  Большой  землей, отряд  поверил  немецкой пропаганде, что Ленинград пал и не стали пробиваться, но в это не верил молодой лейтенант. Он  тайно ушел  на север и вышел   из окружения.
 
    Нашел штаб полка, но там кроме дежурного ни кого не было. Зазвонил телефон.

    - Требуют командира.- Дежурный протягивает трубку.

    - Лейтенант ... (к сожалению, не помню фамилии) слушает, я только что вышел из окружения…

    - Где командир полка? Где остальные?

    - Здесь кроме дежурного никого.

     - Принимай командование полком!

    - Я лейтенант.

    - Приказ не обсуждать! Гайдар в 16 лет полком командовал, и ты сможешь, действуй!

    Принял командование. Выхожу на опушку леса. Сидят минометчики.

    - Почему сидим?

    - Нет снарядов.

    - Слышите, бой идет? Идите туда!

    Минометчики ушли, а через несколько минут привезли мины.

    Стрелять некому. – Вот так и командовал полком  два дня. – Так закончил на телевидении свой рассказ один из ветеранов Санкт- Петербурга, а мы узнали о судьбе танковой колонны из Т-34.

     
      Продолжим повествование Иванова:

      - Мы закончили копать ямы, пошли с котелками в лес за обедом, так как скоро очередь нашей роты. Звучит команда: «Отставить обед! С оружием, в колонну по четыре, становись!» Построились, нам дополнили боепитание, а самим питания нет, пошли от кухни, не евши, голодные. В лесу нам зачитали приказ, что наша рота идет к немцам в тыл, и будет наступать на деревню с  тыла, а  батальон  наступает с фронта, в лоб. К нам  вышел человек лет пятидесяти, в штатской одежде и сказал:

      - Я партизан, родом из этого села. Проведу вас там, где нет немцев. Доберемся к ночи, ночью уничтожим немцев и заберем немецкую полевую кухню. – Другого объяснения не было.

     Мы направились в сторону Пскова по лесной вырубке, затем километра  три  крупным  лесом, но он кончился и начался  трущебник, лишь кое-где стоят мелкие ели и сосны, больше –   сухостой, тонкий  валежник и болота  непролазные. Партизан  с ротным  идут  впереди. Все вооружены палками, идем, друг за другом цепью и ощупываем  тропу. Лезем по болоту часа два, устали, жрать охота, сил нет, а идти еще далеко. Нас заметил немецкий самолет и давай кружить над  нами, да обстреливать. Пришлось ложиться в  болото, кто как на  валежник, но жертв не было и раненых  тоже. Самолет  сделал  еще  круг  над  нами, помахал крыльями  и   улетел. По  нам  начала бить их артиллерия шрапнелью, только  визг идет, но  все  с  перелетами, опять  обошлось без  жертв.  Кое-как  добрались  до  небольшого  леса, площадью гектар  на  пять. Небольшая  высотка.  Сухо.  Немцы  перенесли артиллерийский  огонь  на  лес  и  начали  обстреливать дальний угол. Мы перебрались в противоположный. Обстрел закончился. Мы еще с полчаса передохнули, но время к вечеру, солнце низко, надо идти. Прошли еще два километра болотами, с километр хорошим лесом и в гуще леса увидели шалаши из хвороста.
       
     Партизан  привел  нас  в  свое  расположение, где находились не только  партизанские  семьи, но и жители всей деревни. При нашем прибытии из шалашей высыпали все их обитатели: женщины с грудными  детьми, малышня. Кругом ходит скотина: коровы, овцы, свиньи, лошади. У нас даже слезы на глазах выступили. Из-за  немцев  эти  люди  вышли из своих домов к комарам и муравейникам, все из-за них.

      Солнце  село. Темнеет. Нам  вынесли  кусок  соленого  сала, разделили, каждому досталось с половинку спичечного коробка. Был  это  наш  обед и ужин. После этого ужина пошли освобождать  село. Шли  квартала  три  лесом, затем  трущебник, болото, валежник. Кое-где на кустах свежие заломы отмечают тропинку, идем  камышами, высокой  травой. Партизан  и  командир  роты идут впереди. Миновали  болото, где  можно  уйти  с  головой, в сапогах хлюпает вода. Вышли на кромку леса, здесь высота, поросшая  орешником  и редкими деревьями. Впереди  поле и село. Взводы  получили  вводную и разошлись по исходным  рубежам.   Нашему   взводу дали правый край деревни, до нее метров пятьсот по хорошему, по пояс клеверу. Он высокий, мелкий  и плотный, жаль  топтать. После  боя  за  пионерский  лагерь нам  дали пополнение – пять  бойцов  и  одного  младшего  командира. Я только  пом. ком. взвода. Во  взводе 34 человека, так  что  силы есть. Вооружение: Винтовки, 12 автоматов, ручной пулемет, гранаты РГД-33 по три штуки. Патронов по 8 обойм на винтовку, по полторы сотни на автомат, две коробки на пулемет. Оружие и боепитание есть.

      О  готовности  наступления  наша  рота  должна дать синюю ракету, чтоб  весь  батальон пошел в наступление. У нас все готово. Взвилась  синяя  ракета, и мы  бросаемся в клевер, пробираемся, где  на  четвереньках, где  ползком. Клевер  позади  нас примят как  постель. До деревни  осталось  метров двести пятьдесят, мы начинаем высовываться из клевера, и немцы открыли стрельбу. Оказывается, когда  немцы  брали деревню, наши      выкопали окопы в 200 метрах от деревни, где и занимали оборону. Теперь  в этих окопах были  немцы. До  них  осталось  всего  50 метров. От батальона ни звука, стрельбы не слыхать.

      Наш взвод в 30 метрах от окопов. Командир взвода – кадровый  лейтенант, крымский  татарин  Амиров  получил  приказ от ротного или самовольно подал команду по цепи:«Приготовиться к атаке!» Дозарядили оружие, приготовили гранаты и слышим новую  команду: «Встать! За  Родину, за  Сталина, вперед! Ура!» Мы поднялись и с криком: «Ура!» - Полетели  гранаты  в окопы. Автоматчики и пулемет на ходу строчит по окопам, и немцы  не выдержали – побежали  из  окопов, мы  за  ними  и  навязали  им рукопашный  бой. Немцев  в  окопах  оказалось  очень много, но они не выдержали  нашего натиска, видя, что не  уйти – приняли встречный бой.
 
      Мое дело – вести за собой бойцов, а я попал в кучу немцев. В этой куче пырнул  двоих,  размахнулся  на  третьего, а четвертый сбоку, как даст прикладом  по голове, звезды из глаз посыпались и  звон, как  в  колокол, но  на  ногах  устоял, тряхнул  головой  и опять  вперед. Того, которого  хотел  пырнуть  и  который  меня ударил, ребята прикололи, но все же третьего достал в этой схватке.

      Из  деревни к немцам прибежало подкрепление,  наши ряды стали редеть. Слышу голос командира взвода: «Назад! Их много!» Мы повернули и побежали назад через окопы. Немцы вели по нам автоматный огонь и бросали гранаты. Один из осколков догнал меня и попал в правую руку на сгибе локтя, не повредив вены. За окопами отползали задом и вели огонь. Немцы за нами не погнались. Из окопов вновь полетели гранаты. Одна разорвалась позади, и маленький осколок поранил шею с левой стороны, под челюстью.

     Кровь  идет  из  обеих  ран, и  осколки  не дают шевелить ни рукой, ни головой. Направляюсь быстрее к лесу. Стрельба стихает. Добрался до леса и зашел в кусты, где мы стояли составом роты до  наступления, там  находился  санитар. Со  мной  вышел  еще один солдат, раненый в левую руку, тоже осколком гранаты. 
           
     Подошел  невредимым и младший командир, что пришел с новым  пополнением  пять дней назад. Был  он смуглый, молодой, красивый. Санитар сделал мне перевязку  и  начал перевязывать второго бойца. Младший командир решил выйти на поле и посмотреть  на  клевер. Сказал об  этом, повернулся, пуля от одиночного выстрела прилетела точно в лоб, он даже не вздрогнул ни рукой, ни ногой. Так в этом бою от взвода нас осталось двое. Стрельба затихла и над полем брани нависла звенящая  тишина. Санитар  дал  направление  в санчасть и остался осмотреть поле боя, нет ли  раненых  и  найти  другие  взвода. Мы  вернулись  в знакомые  нам  болота. Время  около  обеда. Стоит жара. Во рту сохнет. Боец набирает каской  воды  из  болота, мы пьем и идем дальше. Над нами появился немецкий самолет, помахал крыльями, и по  нам  из  деревни, которую  хотели  освободить, вновь открыли огонь шрапнелью, не смотря на то, что нас двое. Добрались до леса, и вышли на сушу, двигаясь вдоль просеки, изредка оглядываясь назад.

      Позади нас на просеку вышел человек в штатском, кожаная куртка его подпоясана. Он представился, сказал, что из Особого отдела и был приставлен к нашей роте, наблюдать за ходом боя. Идем втроем. Он рассказал нам:

      - Когда рота остановилась для занятия огневых рубежей, вы поползли по клеверу, я  встал  за  дуб  для  наблюдения  за  действиями роты. Слышу, около меня « чик, чик». Взглянул наверх, а там  сидит снайпер. Выхватываю наган, но он  не  дает прицелиться, тогда я начал бегать вокруг дуба, а кто-то  увидел  это  и снял снайпера. – Так,  за  разговорами  мы  дошли  до  шалашей партизанского городка. Здесь та же унылая картина около шалашей дети лет до двух, плачущие женщины с грудными детьми на руках и  несколько  мужчин. Мы  в  крови, да у меня голова свалена влево и не ворочается. Они плачут, глядя на нас, а мы плачем, глядя на них, от собственного бессилия. Очень жаль детей, маленькие, грязные, без штанишек, как они будут жить зимой – просто горе. Вынесли нам грамм по 200 хлеба и по кружке молока. На душе стало легче, мы окрепли.

      Один  мужчина  пошел  нас  провожать, а  человек с особого отдела остался. Партизаны сказали, что ночью поедут подбирать раненых. Подобрали  или  нет, мне это  не  ведомо. Шли лесами, миновали  болота  и  вышли  в поселок. Одна  улица. Проводник сказал, что  в нем  нет немцев, а за поселком мы выйдем на новгородское шоссе. Простились с проводником и продолжили путь вдвоем. Оружие оставили  партизанам. Улица поселка безлюдна. Выбежала одна женщина:
 
      - Сыночки, родимые, выпейте хоть по сырому яичку, возьмите.

      К  вечеру мы  вышли  на  шоссе  Псков – Новгород. Рядом с селом  стоял  регулировщик  и  направил  нас  в  санчасть. Там получили  по баночке зеленого горошка и приступили к обработке  ран. Удалили  осколки, сделали  перевязку  и  там за деревней, в лесу, на нарах санитарной палатки, мы уснули крепким сном, впервые с тех пор, как началась война.

      Ранним утром  на  машинах отправили нас в Новгород, а там поездом в Ленинград, где  сделали операцию  на  шее, стянули и связали  жилу, очистили  рану  на  руке. Там  мы  услыхали, что немцы  уже  в  Новгороде. Нас, дня  через  три – четыре повезли через  Вологду, Киров, Пермь  в г. Кунгур и лечили три с половиной  месяца. В  конце  октября  выписали, а  в  начале  ноября привезли в Москву в 46 мотострелковый полк 11-ой армии.  




                     Волоколамское Шоссе


                 16. 12. 41 года части одиннадцатой армии  подошли к Волоколамску. Наш  46 мотострелковый  полк  под командова -нием подполковника Полевого действовал с восточной стороны города. В нашем направлении  проходила  шоссейная  дорога из Волоколамска на Клин. Подполковник  Полевой 16.12.41 г. в 10 часов  вызвал  меня  в штаб  полка, расположенный  в блиндаже, поинтересовался  составом  взвода,  моей  бывшей  специальностью, связанной с топографией и ранениями. Выслушал меня и говорит:

      - Со своим взводом пойдешь в немецкий тыл. Нужно во что бы  то  ни  стало, перерезать  шоссейную  дорогу,  ведущую  из Волоколамска на Клин. Задержать уходящие немецкие машины и живую силу. Место  проведения  операции найди  на карте. – Подает мне карту.

         Беру  карту, нахожу  шоссейную  дорогу, указываю  место проведения операции, это от Волоколамска километров восемь – десять. Дорога  идет  лесом,  километра  три, потом  небольшая поляна  вдоль  дороги, метров 800  и  шириной  метров сто с северной стороны, откуда мы подойдем. С южной стороны дороги лес до левого края поляны, а дальше начинается поле. Операцию мы должны провести на этой поляне. Я рассказал, как расположу огневые средства для ведения огня по противнику. Подполковник  сказал: «Молодец»! – Спросил о маршруте движения, я ему тоже показал. Напрямик, до места операции километров 18. Обходным путем до 45 км., да  при  глубоком снеге в оврагах. Время  выхода  назначили  в  13  часов 16.12.41 г. Командир полка сказал, что в ночь на 18 в нашем направлении будет действовать наша рота, так что помощь будет часам к 22-23, при этом пожал руку и пожелал хороших боевых действий.

      Взвод  состоял из 18 человек, трех отделений. Первое отделение шесть человек, ком. отделения - младший сержант Кулешов. Кадровик. Молодой.
 
      Второе  отделение 7 человек. Командир  отделения – Капустин, кадровик, образование  среднее. Третье  отделение – пять человек, командир отделения – Решетников, лет 28 – 30, смелый, решительный. От  четвертого  отделения осталось два бойца, их присоединили ко  второму  отделению. Из 44 человек, во взводе осталось 19 вместе со мной. В первых числах декабря мы получили  пополнение  и провели  четыре  операции, вели оборону и два наступления на деревни – 25 человек нет.

      Я  поставил  в  известность  командира  роты  и  старшину о снабжении нас продовольствием и боеприпасами. После  обеда приказал  командирам  отделений  приготовиться  к  большому маршруту для выполнения боевого задания в тылу врага.       Старшина выдал каждому по одной буханке ржаного  хлеба, по  три кусочка сахара – рафинад, по  пачке  галет, НЗ, банку  зеленого горошка  на  двоих, боеприпасы. В 13  часов мы  направились к ближнему  оврагу. Впереди  и  с  боков, на  видимой связи, шли парные дозорные. Падал большой пушистый снег, и в тридцати метрах человека  не было  видно. Наши  следы  заметал  легкий ветерок, на душе было спокойно, я чувствовал, что приказ выполним.

      Оборону противника прошли благополучно, обходными путями, лощинами, оврагами. В 17 часов  дошли  до  первого леса. Сделали 15-ти  минутный  привал, сменили  дозорных  и  пошли просекой. Снегопад перестал. Взошла луна, в тишине леса идти было  спокойно.

      Уставшие  бойцы  засыпали  на ходу, увязая по колено в снегу. Километра через три сделали  привал на четыре часа, чтоб бойцы малость поспали. В 24 часа двинулись вперед. 
Парные дозорные тщательно осматривали местность. Лес кончился, вышли в поле. Сверили местонахождение, пошли в обход деревни  лощиной, оврагами, и  до  рассвета  вошли  в  лес,  где предстоит встретить немца у них в тылу. Я представил, как  они будут  пополняться  без  конца, а  нам  пополнение брать не где, нас  только  19  человек. Появилось  неприятное  ощущение, но не подал виду и ни чего не сказал. 15 минут привал.               Отдохнули.

       Сменили дозорных. До места проведения операции осталось менее трех километров. Бдительность усиливается, так как вдоль дороги могут быть всякие каверзы: приманки с взрывчаткой, мины, чтоб не допустить нас к дороге. Дозорные должны тщательно обследовать каждое дерево, клочок местности, а потом занять его. Они шли с проверкой, заметая собственные следы. Впереди взвода на зрительной связи в дозоре шли бойцы Соболев и Ягарин. Через километр от привала над просекой встало облако от взрыва, и мы услыхали его грохот. Дозор наскочил на мину. Оба дозорные погибли. В 15 метрах от просеки стояли в козлах шесть русских винтовок, а через просеку к ним, поверх снега висела проволока, дозорные решили перешагнуть, но от проволоки шла растяжка к мине, которая маскировалась в снегу или земле. На этом месте осталась воронка от взрыва. Размышлять некогда, занимаем круговую оборону, надо ждать немцев, такой взрыв они должны услышать. Прошло минут тридцать. Тихо. За это время похоронили бойцов в неглубокой яме. В дозор посылаю отделение Решетникова. Он с бойцом идет впереди. Вышли и мы. Добрались до намеченной цели уже 17 человек. Уточнили место расположения и спланировали, где, какие точки поставить и расположить бойцов по местам. Минут 20 отдохнули и начали занимать огневые рубежи согласно задуманного плана.
   
      Когда пойдут машины из Волоколамска, пулемет из левого угла леса и автоматчики открывают огонь в лоб. Первая машина загородит дорогу, а следующей обойти не где, так как по кюветам дороги и на поляне много снега. Стрелки из автоматов и винтовок через поляну со стороны леса дадут фланговый огонь, чтоб уничтожить живую силу врага. Пока планировали и располагались, из Волоколамска прошло несколько одиночных грузовых и легковых машин. Скоро наступит время действовать, открывать огонь.

       В 10 часов 17 декабря 1941 года из Волоколамска машины пошли колоннами по пять – десять машин, видимо их там нажали крепко. Пора приступать и нам.  По моей команде начал работу пулемет и два автомата. Передовые три машины подбиты. Первую развернуло боком, а две задние на скорости врезались в нее. Образовалась куча. Дорога загорожена. Немцы пытались бежать назад по дороге, но фланговый огонь из автоматов наших бойцов их уложил.

      Начало оказалось удачным, по нам огня, пока, нет. Немецкие машины малыми колоннами подходят все чаще и чаще. Враг в дет себя напугано и нервозно. Выскакивают, из машин не понимая в чем дело. Мы в этот момент открываем огонь, и они   падают убитыми. Приказываю вести огонь только прицельный, надо беречь боеприпасы, пополнять не чем.

      До ночи на дороге скопилось более двухсот машин. Поляна оказалась заполненной, а машины идут и идут. Множество трупов от нашего ружейно-пулеметного и автоматного огня.
 
      Стемнело. Часов шесть вечера, а машины идут и идут. Стреляем по подходящим машинам. Подкрепление нам не пришло.

      Необходимо проверить немецкие машины, может, там остались немцы. Они ночью могут собраться и большой группой нас уничтожить.

      Беру с собой командиров отделений Решетникова с Капустиным, еще двух бойцов – проводим осмотр машин. Остальных бойцов поставил на охрану захваченных машин во главе командира отделения младшего сержанта Кулешова. Они ходили парными дозорными по кромке леса с южной стороны, чтоб не подошли немцы.

      Осмотр начали с хвоста колонны, некоторые настаивали с головных машин. Пришлось убедить, если будем осматривать первую машину, то из кабины второй машины или кузова нас будет видно, что мы делаем, а с хвоста, этого видно не будет.

      Двое бойцов открывают задний борт, трое стоим на изготовке осмотра кузова машины.  Большая часть крытых машин груженые постельными принадлежностями, простынями, бай -ковыми одеялами, нательным бельем, посылками. Несколько машин были гружены велосипедами и другим грузом. Что попадало под руку – тем и грузили. В кузове каждой машины, зарывшись в белье, одеяло или солому, было три, четыре, а то и пять немцев. При виде нас на изготовке, они поднимались, оставляя свое оружие в кузове, поднимали руки и выпрыгивали из машины, с просящими, умиленными глазами, чтоб их оставили в живых. Они думали, что мы их берем в плен. Показав, чтоб они встали в ряд, мы сзади кололи их ножами, штыками, что было в руках, они падали замертво. Брать в плен при таком скоплении машин нам нельзя и очень опасно. Стрельбой можем собрать на шум других немцев. Их набиралось очень много. Для охраны надо не менее пяти человек, а нас всего семнадцать, при том все рассредоточены малыми группами. Они могли нас даже вооруженных перебить. Обыскивать их тоже некогда, у них могло быть оружие, гранаты, наганы, ножи, вот и пришлось уничтожать ножами без выстрела.

      Наша злоба была так велика, что ни кто, ни разу не вспомнил, что колем таких же людей, как и мы, молодых, красивых. У них в Германии родители, жены и дети, но их руки залиты нашей кровью. Сколько они уничтожили, искалечили наших людей, невинных детей, матерей, стариков. Сколько кололи, стре -ляли и вешали. Много сел и городов уничтожено. Мы все это видели своими глазами и стали злыми как тигры и кололи их как чучело на учебе.

      Прошли половину колонны, за нами как разбросанные бурей снопы валялись немцы, уничтоженные нашими руками.

       Подходим к машине – лежит наш боец. Я говорю:

      - Ребята, это ведь наш боец! – он вскакивает и говорит:

      - Товарищ командир, здесь немцы. Они меня вытащили из кабины, я ключи стартерские вынимал, чтоб машины не угнали. Упал вверх лицом, хотел закричать, а один немец мне в рот всадил из пистолета два выстрела. Верно, одна пуля вышла слева ниже челюсти, другая прошила шею недалеко от позвоночника. Ранение без повреждения костей. Сделали ему перевязку, и он ходил с нами.

      Я ему сказал, что ушел самовольно, вот и получил. Ругать в таких случаях нельзя.

      Осмотрели еще десятка два – три машин и вот дошли до штабных, легковых машин. Открываем дверцу. Пахнуло жирными щами. Стоит молочная фляга, теплая. Открыли, там щи. Капустин высокий, руки длинные, загибает рукав и лезет во флягу, вынимает кусок мяса кило на четыре – пять. Нашли чистый нож, разрезали на семнадцать кусочков, дали всем.

      В следующей машине – штабные пакеты, я велел набрать как можно больше в карманы, под шинель и т. д. В следующей машине тоже документы в мешках, а на заднем сидении лежало хромовое пальто и сапоги – все с иголочки. Я их взял, отнес к просеке в лес, закопал в снег, пусть кто-нибудь из мирных жителей воспользуется, а с нами неизвестно что будет. Время за полночь, роты  все нет. Идем проверять дальше. Крытая машина и стук в кузове. Мы думали, что немцы в кузове замерзли и постукивают каблучками. Мы на изготовку, двое открывают борт, а оттуда выпрыгнули четыре овцы и скрылись в темноте.

      От головных машин немцы стали покидывать в нашу сторону осветительные ракеты. Осмотр пришлось прекратить. Перед рассветом, навстречу роте выслал связного, чтоб       поспешили, так как с рассветом усилится наплыв машин из Волоколамска. Связной сообщил, что рота находится в полутора километрах, и расположилась на завтрак.  Во время  его доклада на шоссе появилась немецкая пехота более двух рот. Мы стояли на возвышенности, пехота была видна хорошо, до нее было около двух километров. Я выслал нового связного. С восходом солнца наша рота приблизилась к поляне, а с другого конца к задержанной колонне подошли немцы. Моя надежда на удержание машин упала.

      В голове нашей роты шел командир полка Полевой с батальонным комиссаром. Я поспешил на встречу и доложить обстановку и указать на приближение немцев. Позади роты сто -ял пьяный ротный. Рот его завязан шарфом, из носа – зеленые потоки, по груди висят слюни. Мне так хотелось всадить штык в это «чучело», но командир полка сказал:

      - Потом разберемся, а сейчас идем, посмотрим. – После сказал, что мы молодцы, малым числом сделали большую работу, а ваш командир и сейчас бы роту не привел, это  мы с комиссаром роту подняли. 
   
        Мы пошли с командиром полка вдоль поляны, он  метра  на 
два  впереди, я  за  ним. Появился  немецкий  танк  пошел   вдоль дороги. Заметив  нас, он  ударил  прямой  наводкой  из  пушки, и тело командира полка разлетелось  на  куски. Меня взрывом кинуло на  землю, я  отполз к своим. Бойцы  собрали останки подполковника Полевого и прикопали вблизи поляны в лесу. Немцы подходят к машинам, а  мои  солдаты  на  той  стороне дороги на охране машин. Даю сигнал о снятии  охраны. Солдаты перебегают дорогу в полусотне метров от немцев. Не мы, ни они не стреляем. Немцы  занимали  машины без выстрелов. Комиссар говорит:

      - Иванов, рота в бой вступать не будет, отойдет, а вы держите заслон. – Очень  жаль  было оставлять такое добро из-за опоздания  роты, ее  задержки  на  завтраке. Мы  вынуждены  держать оборону, пока  рота  не отойдет километра  на два. Мы залегли в лесу за поляной, заняв  оборону те  же 17 человек. Немцы, заняв машины, наступают на нас, охватывая подковой, стараясь замкнуть в кольцо. Открыли огонь. Мы с комиссаром находились с левого фланга, окопавшись в снегу. Бойцы по отделениям, справа по одному отползаем к просеке. Слева слышна немецкая речь.   Стреляем, но они все ближе и ближе. Ждать нечего, надо отступать, прижав сильным огнем их к земле, бросив гранаты. Отойти к просеке  не успели, немцы быстро подняли головы и заставили нас залечь. Комиссар принимает решение: Сделать вид, что идем в  атаку, бросить  последние  гранаты, дать  сильный огонь,      кричать «Ура!» и  бежать  к  просеке. Мы  так  и  сделали. Комиссар кричит:

      - За Родину! За Сталина! Вперед! Ура!

      Мы  с  ним  были  самые  дальние  от  просеки, добежать  не успели, немцы нас заставили залечь. Он  решил  повторить  вид атаки, стал подниматься. Разрывная пуля попала ему выше локтя, и правая рука повисла как плеть. Он попросил четырех человек на помощь и сказал, чтоб  я  долго  не  задерживался. Я  дал Решетникова  с  бойцами  сопровождать  комиссара. Они  ушли, нас осталось двенадцать. Стали  вести огонь  прицельный  и  по очереди  отползать, один  стреляет, другой  отползает. Вот  так,  
потихоньку  нам удалось добраться  до  просеки, а  там, где на четвереньках, где  короткими перебежками выбрались из - под огня. Немцы  в  погоню не пошли, спешили  разобраться с машинами. Мы через полтора километра нагнали комиссара. Они остановились  на  том  месте, где завтракала  рота. Решетников лежал  на санитарных носилках, мы  подошли, спросили: в чем дело?

      Комиссар говорит: Решетников пьян. Шел впереди и попивал из фляги трофейный спирт.

      Мы его подняли, умыли снегом, и пошли дальше. Решетников шел и покачивался.

      По следу роты  пришли в  расположение батальона, они отдыхали после ночного боя за деревню. Комиссар подозвал меня и сказал:

      - Пропали твои труды, Иванов. Большую награду мог получить, если  бы  рота  подошла раньше. Да и это ладно. Мы с командиром  полка  вышли  к  ним, да  подняли. Благодарю  тебя, удержали немцев. – Пожал крепко руку перед отправкой в санчасть. Больше мы не встречались. Командира роты тоже больше не видел. На его место дали молодого лейтенанта. Ночь провели в лесу, отдохнули на сосновых ветках, а с рассветом пошли всей ротой  забирать  задержанные  трофеи. К  нашему удивлению их там не оказалось. Не машин, ни немцев. На исправных машинах они угнали, а разбитую технику сдвинули танком на обочину.




   Примечание: К сожалению, одна из страниц рукописи Иванова 
Николая Ивановича оказалась утраченной. Далее его повествование идет о разведке или возможном уничтожении вражеского аэродрома в Калининской области. (Ф. Г.)



                                       *   *   *

сообщить через связного в наш штаб полка и ждать подкрепление, а если не удастся забрать самолеты, то забросать гранатами.
 
      Лес оказался большой. Шли просекой километров пять, целиной без следа. Вышли  на  дорогу  и  по ней  влево. Не доходя до поля  с  аэродрома, свернули  в  лес. У  просеки  лыжи  сняли  и оставили  двух  бойцов  для охраны. Старшина поставил задачу: идти  двумя  группами  по  десять  человек, идти  клином, снег впереди себя прощупывать кинжалами, так как под снегом может быть замаскированная траншея, можно провалиться.

     Справа  от  нас, метров  за  300 - 400  видны  были  самолеты, слева  от  них  метров  за  500  находился  деревянный барак для летного состава и обслуги. Далее – деревянный ангар для ремонта самолетов и склады.

     Решили захватить казармы. Аэродром обнесен колючей проволокой. Возможно заминирован и окружен глубокой траншеей, замаскирован. Старшина говорит:

     - Будем двигаться на казарму клином. Ползком. Вперед идет пять человек. Вторая группа за нами на расстоянии метров 50 и тоже прощупывает грунт. Метров за сто от казармы объединяяемся. Надо  уничтожить часового  у казармы и переодеться в его форму, вызвать дневального и связать или заколоть. Если немцы не спят – бросаем  гранаты, если  спят – колем ножами без шума. Затем уничтожаем наряд немцев у ангара и самолетов, но в первую очередь найти связь и порезать.

     Мансуров назначил троих к казармам – узнать, где находится охрана, сколько там подъездов, дверей. Один должен вернуться и доложить, а двое остаются наблюдать за объектом.

     Разбились на две группы. Я попал в первую. Вместе со старшиной двинулись ползком в сторону казарм. Оставалось около двухсот метров, когда я почувствовал что кинжал мой проходит свободно в яму, на сколько хватает руки. Ощупал землю – сопротивления нет. Справа Мансуров тоже нащупал ловушку. Слева боец  подровнялся  на  нашу  линию  и  обнаружил  то же  самое. Обсудили и решили что это  круговая  оборонительная  траншея, закрытая мелким хворостом, засыпанная и запорошенная снегом. Под снегом ее не различить и можно провалиться в глубину метра на два, а там ходят патрули и заберут. Мы решили вернуться в полк.
 
     Мансуров обо всем доложил командованию, а мы сказали:

     -Хорошо, что разбились на две группы и пошли клином, могли б и не вернуться.

     С рассветом наши самолеты все разбили в пух и прах, а те на аэродроме даже подняться не успели.

     Я вернулся в роту. 


     Примечание: Решил напечатать полностью записи Иванова Н. И. в том
виде, как они сохранились. Думаю, исправления излишни. (Ф. Г.)



Доставка обеда и взятие села

     Утром  второго  дня, после  разведки  аэродрома, нашу роту направили наступать на деревню в Калининской области. Шли, лесной дорогой от просеки, по которой ходили на аэродром. Через четыре километра вышли на  вырубку, где  стояли одноэтажные кирпичные строения, построенные до войны для летного состава  и обслуги  аэродрома. Времени  для  осмотра  не было, нас заметили немцы и обстреляли, скрывшись в лесу.

     Мы, сделав перекур, пошли через вырубку в поле, где была небольшая  высотка. С нее хорошо видна деревня, видны и мы.

     Заняв огневую позицию, начали повзводно, по одному продвигаться вперед. Метров за 500 немцы открыли огонь. Мы запросили подкрепление в виде живой силы и танков.
 
     Командир роты  приказал  мне с четырьмя бойцами идти за обедом. Кухня  находилась  от  нас  в  пяти  километрах, около водяной  мельницы, в кустах за лесом. Мы ее разыскали, получили ведро пшенной каши, ведро щей, бочонок водки на 12 л. и 16 двухкилограммовых буханок хлеба на 120 человек. С такой ношей идти тяжеловато и далековато.

    На перекрестке, перед теми каменными строениями нас немцы обстреляли, и  мы  ползком  углубились  в  лес. Бочонок  я нес на ремне, а тут пришлось еще  ремень занять у солдата, чтоб тянуть бочонок по снегу, оберегая как свой глаз. Водку очень ценили на передовой как обогревательное средство.

     Щи  мы  половину  растеряли, а  хлеб, кашу и водку сберегли.

     Дошли до строения, определенного штабом и расположились на обед. Подходили по отделениям, мы  каждому выдавали полстакана водки, немного щей, каши и хлеба. Когда  всех  накормили, на мою долю осталось 200 грамм водки. Во  время  обеда солдат Митя из Смоленска, забыл  его  фамилию, он  ходил  с  нами  за обедом, сел  обедать  на  окне  со  стороны, где находилась рота.  Крупнокалиберная пуля, выпущенная  из п.т.р. пробила  в рамах средние стояки и попала Мите в живот. Мы отправили раненого в санчасть, жив он или умер, неизвестно. Ребята, отобедав, ушли в роту, которая находилась на прежнем месте.

     Я  прибрал  посуду  и  направился  в  след, за  ними. По  пути вздумалось зайти в туалет, что стоял в полусотне метров сколоченный из досок и только устроился  в этом укрытии, откуда  ни возьмись – немецкий самолет, видимо заметил, что я зашел туда. Летчик  сделал два круга и полыснул из пулемета, только щепки полетели, стены  стали  как  решето. Ладно, взял низко, от земли сантиметров  10 – 20. Быстро  надеваю  брюки, выскакиваю  на улицу и падаю в снег. Летчик увидел, что я упал – полетел через головы наших ребят в деревню. Ребята не растерялись, дали очередь из пулемета и сбили фашиста. Он упал и сгорел меду нашей позицией и деревней. Летчиков не было видно, возможно   сгорели. Ребята долго смеялись над тем, как за мной самолет охотился.

     Немного погодя к нам пришла помощь и мы пошли в наступление, укрываясь за танками. Немцы открыли сильный огонь из орудий, но мы старались от танков  не отставать  и  ворвались  в деревню.

     Немцы стреляли из различных укрытий: из окон, из-за угла, с чердака, а  на  одной  небольшой площади их собралось много, и завязалась рукопашная схватка. Уйти им не удалось, многих уложили и человек 50 взяли в плен.

     В начале войны мы были вооружены самозарядными винтовками  с кинжалом  вместо штыка, но много было  и  винтовок  с  граненым штыком, они в бою внушали большой страх.
 
     Мы захватили много немецкого оружия: автоматов, пулеметов и даже две пушки  поврежденные  танками. Немцы не ожидали  наступления  днем  и  не  успели  поджечь дома.  Жители вылезли из своих погребов, картофельных  ям, и остались очень довольны  увиденным. Дома  целы, лишь  в некоторых  побиты стекла, но война без жертв не бывает.
 


            Взятие канала «Москва – Волга».


     В последних  числах декабря 1941 года  наш 46 мотострелковый полк находился на пополнении и стоял в деревне трое суток.    Роты  укомплектовали  почти  полностью. Я  был   командиром взвода, а тут дали лейтенанта, не обстрелянного в боях, он принял  взвод, а  я остался  зам. ком. взвода. Во взводе нас стало 46 человек. Числа  28  декабря  подняли  по тревоге, выдали  сухой паек на два  дня и по машинам! Часа  через  два  выгружаемся  в двух  километрах  от  передовой  у  канала  Москва – Волга. На передовой находится  какой-то  полк  нашей  11  армии, держит оборону в лесу. Нам дали участок 300 метров  по фронту на две роты, в редком лесу без подлеска.

     Канал шириной метров 250-300, лед местами покрыт снегом. Берега  пологоскатные, местами  есть  кусточки. Когда мы расположились, ударила наша  артиллерия и минометы. Огонь был очень сильным и мы начали спускаться на лед. Пошли в наступление стараясь быстрее пройти канал. Немцы открыли пулеметный огонь. Их артиллерия била по нашей, а тут перенесла огонь на нас. Когда мы дошли до середины канала, немцы сосредоточили такой навесной огонь, что водяные столбы стояли сплошной стеной. Получались воронки, ямы от взрывов мин и снарядов. Вода хлынула как весной, того и гляди унесет. Все вымокли, а тут еще пулеметы  строчат, огонь  не  прицельный, но попадает. Среди  этого гула  и свиста  вода стала кровяная. Люди падают, кто  ранен, кто  убит. Попадают  под  взрыв, кто  меж льдов… вода уносит. Замерзаем. Нам не до стрельбы. Не видим за стеной воды ни своих, ни немцев. Я шел среди этого смерча вперед, ощупывая  лед  штыком  винтовки. В  таком  огненном, водяном, ледяном аду был один крик: «Вперед! Только вперед!»

     Наша артиллерия тоже хорошо била по немцам и мы выдержали, пробились к берегу. Вышли из воды, а тут еще хуже.

     Немецкая  артиллерия  стала  утихать. Воды  над  нами  нет. Пулеметный и автоматный огонь нас не достает. Мы находимся в  мертвом  пространстве. Поражают  тех, кто  поднимается  на верх.

     Здесь другая беда, вышли на берег и снег прилипает к мокрой одежде, она  стоит  как кол и тело начинает ломить. В таком случае лучше вперед, на немцев, не погибать же от мороза, надо все выдержать и уничтожить немцев.

     Как  снежные комья  взбирались на  верх, но врага оставалось мало, он  отступал, оставив  заслон. Мы  выбрались  на  берег, и огонь почти утих. Стрельнули для острастки.

     К  нам  уже  спешили  люди, которые не участвовали в бою, а пробрались на помощь по временным переправам и развели костры для нашего обогрева.

     А лес, в нем ни  черт, ни  Бог  не  разберет, поваленный, перекошенный, вниз вершиной, корнями вверх перевернутый, сквозь него сухому трудно пролезть. Хорошо, что сухие ребята помогли нам  раздеться  у  костров, разуться. Встали  на лапник сосен или елей, фуфайки и шинели повесили на палки у костров.   Гимнастерки, брюки выжали, а кто и нижнее белье. За отведенное время 2-3 часа вода малость испарилась, но не просохла.

     За это время саперы положили по льду настил из бревен, вода сразу схватывала льдом и на этот берег сразу пошли машины.

     Не просохнув оделись, пообедали и стали строиться  по  взводам. От нашего взвода осталось 23 человека, было 46. командира взвода  в  живых  не оказалось, командовать  взводом  пришлось опять мне. В других взводах осталось еще меньше. Командир роты жив и сухой. 

     Непросохшая одежда мерзнет и хрустит. Греться  и сушиться не где, идем освобождать деревню. Сколько  осталось  раненых, выжили  или  нет? Их  могли  подобрать  только  после того, как наладили  переправу, сколько они могли пролежать в воде и как  выползти?

     Этот  бой  будет  помниться  и  тогда, когда  сердце не  будет биться в груди.
 
     Полк, которому помогали, канал  не брал, помогал  артиллерией. Он прошел по мосту спокойно  без огня и воды, когда мы сушились у костров и обедали. Дорога получила название: «Вперед, на врага!». Лес укрыл движение  наших  войск от глаз немцев, не  то, что  в  поле. Так  наш  гвардейский 46 мотополк помогал другим полкам и частям.

     В честь погибших солдат и офицеров в бою за взятие канала «Москва-Волга» я  написал фронтовую поэму, пусть  она  будет памятью о погибших.

     В статье о взятии канала  нет полной  картины события. Если представить  плотность огня  по  льду  канала, получается такая картина. Наступало  две роты по 240 человек. Заняли по  фронту 250-230 метров, что  равно  ширине  канала. Получается  квадрат 300х 300=90000 кв. м. немцы выставили против нас минимум 50 стволов пушек и минометов, они ожидали нас и  готовились потопить в канале. Если сделать по одному выстрелу - получается  в 6 метрах снаряд  от снаряда, а  если 5-10 выстрелов? А  немцы выпустили сотни снарядов, вот мы и стремились быстрей вперед по кускам льда. Хорошо  помогали  винтовки  со штыками, их во взводе было 5, у меня  и  четырех бойцов. Мы нащупывали штыком  разрыв льда, чтоб  не провалиться, а  когда  переходили  надругую льдину, эту отталкивали другим.

     Перед наступлением я сказал некоторым бойцам, чтоб заготовили палки по полтора метра, лишний груз, но вещь во льдах нужная. Многим пригодился совет, помогали хорошо.

     Когда немцы перенесли огонь батарей на лед, этим воспользовалась наша артиллерия и смогла поразить их батареи.


                                       Фронтовая поэма
                             О взятии канала «Москва-Волга».

Ох, канал, канал Москва-Волжский.
Ты широк, глубок и в даль пролег,
Ты в Москву несешь воду волжскую,
А с весны пойдут корабли.
         Разделил ты лес на два берега
         Ведь на бреге том войска Гитлера.
         Мил, канал, ты наш, мы пришли к тебе,
         Солдаты русские, молодецкие,
Проложить тут мост на ту сторону,
Чтоб пройти туда нашей силушке, 
И разбить врага – зверя хищного
За его дела злотворные.
         Знаем, будет бой не из легких нам,
         К огню грозному тут вода еще
         Взрывом вверх поднимается,
         Твой хрустальный лед арт. огнем взорвет.
Через пять минут нам идти вперед
По твоему льду синь-хрустальному.
Вот взвилася в высь ракета красная…
Мы сползаем в низ – на врага пошли.
         Арт. огонь пошел на ту сторону,
         Это наши бьют по врагу в лесу.
         Арт. дуэль с двух сторон идет…
Ведь мы такой народ, нам надо все вперед
И арт. огонь врага ударил нам в ряда
Теперь ползти нельзя – везде вода, 
Теперь вставать пора – идти встречь огня.
         Задышало все огнем – громом…
         Дрожит оглохшая земля…
         Лед и воду взрывом поднимает
         С головы до ног водой нас обливает,
Лед в куски и льдины разрывает…
Солдаты прыгать с льдины на другую начинают,
А льдина, повернувшись обратной стороной
Ложится над их головой.
         В том бою кровь из ран не бежала
         Ее водой обливало и в лед обращало.
         Дрались солдаты, стреляли по врагу
         Ведь бой идет не на земле – на льду.
Взрывной волной качает, ломает под нами лед,
Кто плывет, а кто ко дну идет, 
А мины рвутся, ухают, визжат,
Как будто это вечный ад
         Создан только для нас солдат.
         Такая музыка играла
         Зимою лед качало и ломало
          Да всех водою обливало.
Грохочут пушки, минометы,
Трещат, стрекочут пулеметы –
Все направлено на нас,
Но мы выполним приказ!
         Рвет убитых по частям,
         Как будто места нет и там.
         Труп качает на льду волной…
         Где укрыться, коль живой?
Хоть ныряй скорей под лед,
Может мина не найдет.
Летит вода и льдины, столбом поднимается дым,
Кажется, отсюда ни кто не уйдет живым.
         Когда от края и до края
         Столбы огня ревут, гудят
         Одна земля твоя родная
         Твое спасение, солдат.
Все мы выдержать смогли, 
Добрались и до земли.
Прошли огонь, воду и облив, 
Кто из нас остался жив.
         Мы на берег тот ползем.
         Руки скованные льдом, 
         Но советский наш солдат
         Идет вперед, а не назад.
Прошли огонь и воду,
Закованные в лед,
Землю мы вернем народу,
Наш солдат свое берет.
         Немец смолк, огонь заглох.
         Мост широк из леса лег,
         По нему пришли бойцы
         И разожгли для нас костры.
Пораздели нас, ходим голые
Как в теплой банюшке
Хоть мороз стоит 40 градусов,
Русской водочкой согревают нас.
         Перву чарочку за победу пьем,
         Вторую со слезами за погибших –
         Эта норма для них была…
         Сердце биться успокаивается.
В лицах краска появляется
Одеваемся во все теплое, недосохшее,
Принесли обед нам – все горячее.
Пообедавши, стали строиться
         И считать друзей, которых нет средь нас.
         Как много их, друзей хороших, молодых
         Ушли из жизни для победы
         В бою за Родину свою.
Кто хоть раз видал такие
Атаки храбрые по льду
Как  идут сыны лихие
У всей России на виду
         Тот в жизни вечно не забудет,
         Нет, это он вечно, вечно не забудет
         Солдат идущих камнем вниз
         На дно глубокого канала.
И сейчас мне часто снятся 
Друзья моих военных дней
Как уходили на дно, под лед канала
В бою за свободу Родины своей.
         Жаль, что не в могиле братской
         Лежат герои наши и друзья,
         А лучше б в строю шагали с нами
         И побеждали бы врага.
Они сражались как герои
Ушли из жизни молоды
Пусть будет памятью о них
Моя поэма для живых.
         Хоть не складно, но понять
         Где сражались, как погибли
         Должны об этом люди знать
         И это место уважать.
Остались мы живы сегодня,
Ведь мы такой народ
Нам надо все вперед
И мы идем громить врага.
         Одежду теплую одели
         А превратилася вся в лед
         В бою горячем и суровом
         Опять согреется народ.
Командир наш встанет и громко крикнет:
«За Родину, в атаку, за мной, вперед, УРА!»
и мы идем всегда за ним и вместе с ним.



                    Бой и ночлег за каналом

     После взятия  канала «Москва – Волга» мы  пошли  догонять немцев. Километра  через  три  вышли  в  поле. Впереди, в  двух километрах деревня домов 200.
 
     Одежда сырая на нас сырая, а на  ходу  согрелись и самочувствие, вроде, терпимо. Пока  мы  сушились  у костров, к деревне подошли две роты из того полка, которому мы помогали и ведут бой. До  деревни  осталось  метров  300, но  силы  их  на  исходе.   Немцы заметили нас и открыли минометный огонь. Мы  короткими перебежками подровнялись с теми  ротами и стали активнее наступать. Боепитание почти целое, на канале израсходовали мало, и стрелять есть чем. Подошли наших четыре танка и сходу идут в  деревню, навстречу  ударила  пушка, но  ее  смяли  танки. Немцы, покидая деревню, начали поджигать дома.

     Мы  ворвались  в  деревню, горел  почти каждый дом, но один сохранился от огня. У двора стоит немецкая пушка, левое колесо смято, в таком положении стрелять  нельзя. Я организовал ребят, подложили под колесо чурки, зарядили  и ударили в след уходящим немцам. Недолет. Изменил  дистанцию, подправили  чурки, выстрел  и  взрывом  повалило  врагов, они  не  поднялись. Дали еще беглым огнем, но дальше, через смятую панораму, результатов не видно.

     Пока провожали немцев, деревня  сгорела. Некоторые  ребята  помогали хозяевам выносить имущество и бить немцев. Их действительно побили, не в идать, чтоб  хоть  один  куда-то  умотал.   Начали  собираться  по  взводам. Потери  небольшие. В  нашем взводе двое ранены без повреждения костей, санитары их отправили в санчасть.

     От  выстрелов пушки  в  доме  вылетело несколько стекол, и с руганью выскочила хозяйка лет 35-ти. Мы спорить и ругаться не стали. Соседи  рассказали, что  у  нее  жили  немецкие  офицеры. Скотину у всех  позабрали  и  порезали, а у ней всю оставили, не тронули.

     Время к вечеру, решили устроиться на ночлег. Вышли на баню, но она оказалась набита  командирами  других  рот. Решили устроиться  в картофельной яме, над  ней было строение, но оно сгорело. Рядом стоят снопы  конопли, вот мы и надумали слезть в  яму, разжечь  огонь  и  напечь  картошки. Сожгли  два  снопа, дышать стало не чем и глаза  дым  разъедает. Мы еле выбрались из ямы и на другом конце деревни  увидели домик у реки внизу, двинулись туда. Вечер. Темнеет. В домик занят нашей ротой во главе с командиром роты. Спят и на печи, и под лавками, и под столом, и в чулане, на лавках, за столом – везде. Спят сидя, или прислонившись к косяку двери, ножке  стола, кровати, только б  в  тепле  немного  уснуть. Хозяев не было, наверное, находились где-нибудь в яме. Вот так за месяц малость уснули в нетопленой избе, где было тепло от нас самих. Сначала поднялась вонь,  затем пошел пар, стало тепло, и сон был очень приятный.

     Утром  пришли машины и увезли нас в расположение полка. Полк стоял в деревне, которую освободили раньше, а немцы не успели сжечь.

     Встали на квартиры и каждый взвод помылся в бане на новый 1942 год. Так  что  на новый год мы стояли на отдыхе и получали пополнение. Роту  сделали  в  полном  комплекте и взвод стал 40 человек. Дали нового взводного, прямо из училища, а я стал опять пом. ком. взвода.  

                        Бой за полустанок 

     02. 01. 42 г. нам выдали сухой паек, банку консервы рыбной 250 гр., буханку хлеба и галеты н. з., вечером должны выходить или ехать и ротный приказал проверить личное имущество. Лейтенант начал проверять строй. Боец Рогов галеты съел сразу, как получил. Лейтенант приказал командиру отделения посадить его на губу. У хозяина была свободная клеть, туда и посадили, поставили часового.

     Моя душа болит о Рогове, парень хороший, был в боях, смел, а тут намерзнется и снова в дорогу на машинах. Часа в два пошел к нему, он мне прямо сказал:

     - Ты скажи лейтенанту, чтоб он до моего выхода умотал, а то я его прикончу, как выйду из этой клети.

     Я нашел лейтенанта, передал сказанное и мы пошли к командиру роты.

     - Лейтенант, я приказал проверить имущество и снаряжение, а ты далеко полез. Иди в штаб полка, там примут решение.

     Лейтенант назад не вернулся. Вновь командую взводом. Рогова выпустил. Ночью  выехали к  месту новых  боев. Выгрузились вблизи узловой станции Бологое. Будем наступать.

     Ротный  объяснил  по  карте  при свете ручного фонарика, что мы  должны  к  утру  взять полустанок  и удерживать до прихода стрелкового  полка  той  дивизии, которая  будет  брать станцию Бологое. Перерезаем  железную  дорогу  и  нам  будет  нелегко, когда нажмут на станции.

     Вышли  из  леса  к полустанку, до «железки» метров сто. Горят десятка  полтора  фонарей. Виден  небольшой  вокзал, барак  и  штук шесть жилых домов без света. Вагонов на путях нет. Патрули по три человека ходят в разные стороны по линии. Мы четверо  командиров  наблюдаем из кустов. Ротный решает направить к  концам  маршрута  патрулей  по  пять человек  и  их уничтожить. Одного взять в плен.

     Мой взвод занимает оборону  на этой стороне дороги и поддерживает огнем взвода, которые пойдут на полустанок.
     
     Начало  было  успешным. Патрулей  уничтожили  и  одного взяли в плен. С трудом узнали, что  их одна  рота и находится в бараке. Есть охрана с улицы и у складов. Караульное помещение находится в домике. Можно проводить операцию.

     Взвода перешли «железку» и уничтожили часовых, теперь должны ворваться в барак и уничтожить два  взвода  оставшиеся от роты.

     В моем взводе сделали перестановку. Одно отделение поставили  на оборону линии  железной дороги  со стороны  Бологое, второе – со стороны Москвы.

     Скоро должна пройти дрезина, где будет человек 10 - 15 для проверки дороги перед  поездом, ее надо подбить. 

     Дорога  двухколейная. Мы думали, что подкрепление немцам придет не в одно время, и решили по два отделения моего взвода поставить по разные стороны дороги.

     Взвода  приступили  к  операции. Командир  взвода  Осокин решил ворваться в барак и забросать немцев гранатами. Второй взвод – уничтожить караульное помещение, там горел свет. Мы находимся со стороны  леса  у штабеля  шпал. Слышим  взрыв и вспышку в бараке. Через минуту и в окна караульного  помещения полетели гранаты. Немцы  уничтожены  полностью, но  мы допустили ошибку – не уничтожили линию связи. 

     Немцы  появились на  дрезинах с обеих сторон  и следом  за ними по две машины с солдатами.

     Мой взвод полностью перешел в сторону леса и держал обо- рону справа и слева, чтоб немцы не окружили. Первый и второй взвода заняли круговую оборону, удерживают вокзал и все строения.

     Завязался  сильный  бой. Мы  связкой  гранат  сбили дрезину, прибывшую со стороны  Бологое, взрыв уничтожил многих врагов. Под дрезину со стороны Москвы гранаты бросили неудачно, дрезина, в которой было  человек 25, только слетела с рельсов, и по  ней  открыли  огонь. Завязалась  серьезная  перестрелка. Наш взвод немцы пытаются отрезать от леса. Снимаю третье отделение со стороны Бологое и ставлю в сторону  Москвы. Появились раненые. Санитар, закрепленный  за  нашим  взводом, расположился в лесу.

     Немцы, любители  освещать  ракетами  местность, успевают уловить наших и туда строчат. Держимся  около  трех часов, но поездов еще нет. Со стороны Бологое подошли еще три машины.

     Первый  взвод  открыл  пулеметный огонь, а  мы  ружейно-автоматный. Немцы открыли  минометный, видимо  подвезли  минометы. Наши пулеметчики часто меняют позиции.

     Немцы стараются занять строения.
 
     Из взводов запросили подмогу. Командир роты приказал послать по отделению обеим взводам. 

     Бойцы ушли. У меня осталось по одному отделению на сторону. Немцы примолкли. Замолк и их миномет.

     В руках немцев две станции со стороны Москвы, но те  подкрепления не дают. Хорошо, что нет поездов.

     Начинает светать, вот тут и пришлось побиться крепко. Немцы  с этой стороны так и рвались в лес.

     Ротный в бой не вступал. Ему сделали КП в лесу из хвороста в виде шалаша и подложили  шпал  для  высоты. При  нем находился связной, а немного позади и в стороне – санитар, который направлял  раненых  после  перевязки  в наш  взвод для  боя. Так распорядился  командир  роты. Тяжело  раненых  сопровождали бойцы и возвращались во взвод. Проходили  по водотечной трубе , обнаруженной на свету.

     Раненых во взводе человек двадцать, есть и тяжело  раненые, но ведем бой. Невредимых  и пулеметы отправил к тем взводам.

     Рота слабеет. Много раненых. Взошло солнце, но подкрепления нет. Все ж мы выдержали. В 10 часов подошла  стрелковая рота. При ней были минометы, станковый пулемет, и  ручных  штуки четыре; бойцов около сотни. Ударили и немцы не выдержали – отступили  в сторону  Москвы, оставив  на  поле боя  раненых и убитых.

     Полустанок мы удержали. Стали собираться по взводам около барака. В  бараке  валялось человек 20 немцев, много тяжело   раненых. Мы  построились  и  стали  считать свои  раны. Во взводе осталось 29 человек. Раненых  ходячих взяли с собой, а тяжелых оставили  в  бараке, убрав  немцев. Мертвых  сложили  в кучу на улице.

     Раненых немцев стрелки отправят в свой полк, а наших тяжело раненых – в свою санчасть.

     Наш  ротный  договорился  с  тем  ротным, что они  подберут убитых или передадут похоронной команде.

     Вот наше начало 1942 года. Наш  полк  находился  все  в  той деревне, и мы встали на старые  квартиры, занявшись завтраком и обедом.

     В этот день хозяин дома раскопал на дворе яму, где хранился хороший буфет  и соленое свиное сало. Мы помогли все вернуть на свои места, расставить и хозяин угостил деревенским хлебом с салом. Отужинали  у него  и на кухню не пошли. Ночевали мы
У  него  вдвоем с Роговым, который стал моим связным. Другие отделения разместились так же по старым квартирам.

     4.01.42 г. нас перебросили в Калининскую обл. Тургеневский район, где  заняли  оборону  после  полка ушедшего на пополнение. Штаб нашего полка тоже переехал и занял землянку позади нас  в  трех километрах. 5.01.42 г. слабые роты получали пополнение и боепитание, готовились к наступлению.

     Немецкие самолеты нас обнаружили, нанесли бомбовый удар и прострочили из пулеметов, но обошлось без жертв.

     6.01.42 г. наша рота под командованием старшего лейтенанта Малашкина  получила  приказ  зайти  к  немцам  в  тыл  и с тыла вести наступление  на село  Красное. Другие  роты  будут наступать с фронта. Мы  вышли  из  полка  в 17 часов. Линию фронта миновали оврагами и вошли в лес. Перед выходом из леса остановились.


                  В ночь на Рождество

     06. 01.1942 года. Калининская обл., Тургеневский р – н., село Красное. В селе находится  немецкий  полк. Мы должны создать панику у них в тылу и этим помочь нашим ротам, наступающим с фронта.

     В  20  часов  06. 01. 42 г. на  опушке  леса  ст. л – т  Малашкин уточнил  боевую  задачу  и  дал  направление  каждому  взводу, а взводные по отделениям. До села метров 700. Наше направление по лощине выходящей из леса, где мы  находимся. Далее лощина переходит в овраг с отлогими берегами, глубиной до трех метров и  шириной  от 30 до 70 м. Взвод  умещался  в  овраге, но  иногда крайним  отделениям  приходилось  выходить  наверх и держать стыки флангов с другими взводами, действующими рядом.

     Задача наша – как  можно ближе  подойти к крайним домам села и броситься  в атаку  на  улицу, которая  в нашем направлении. В  дома, где  есть немцы, бросать через  окно  гранаты и уничтожать автоматным огнем сопротивляющихся, принимать сдающихся в плен, и обезоруживать. Создавать группу пленных под охраной двух – трех бойцов.

     Взвода  развернутым порядком  приближаются  к селу. Надо успеть до восхода луны добраться до крайних домов не замеченными, но  это  не  удалось. Оставалось метров  триста, и  немцы открыли минометный огонь и светить ракетами. Взошла луна, и стало видно как днем. Ползком пробираемся вперед.

     Немцы открыли стрельбу из пулеметов и автоматов. Мы в ответ бьем  по  замеченным  точкам. От тех  подразделений полка для броска в атаку сигнала нет. Там слышна только трескотня  автоматов и пулеметов. А у нас разыгралась свинцовая  пурга.  Светящиеся пули как огненные змеи летят в ночной кутерьме и вот – вот нанизит кого-то на свой светящийся хвост.

     Сильный  минометный  и  артиллерийский  огонь  поднимает взрывом столбы из земли и снега. Осколки снарядов  и  пули  со свистом  и  визгом  пролетают  над  нами, но  задерживаться  на одном  месте  нельзя, надо  продвигаться вперед. По-пластунски продвигаемся  вперед. Появились  раненые. Подаю  команду  по цепи: «Справа и слева, короткими перебежками, вперед!» немцы в суматохе поджигают два крайних дома на нашем направлении.

     Стало  еще  светлее. Немцы  берут нас  в «вилку», ждать  нельзя, сейчас перейдут на беглый огонь.

     Сигнала для общей атаки  нет, но  мы двигаемся к домам, где будет меньше поражений и бросок легче, бежать меньше.

     Есть  убитые. Тяжело  раненых отправляем в лес, там санитар делает перевязку и переправляет в тыл. Легко раненые остаются во взводе и сами друг другу делают перевязки.

     Приказал  беречь  боеприпасы  и  вести огонь только  по  действующим огневым точкам. Переполз под куст и подал команду: «Приготовиться к атаке!»

     Оставалось проверить гранаты, дозарядить оружие и подняться  в  атаку. В  этот  момент  словно громадная  скала  рухнула на мою голову и бок, втиснула меня в землю, и  все  стихло, выбило из сознания. Сколько  так  пролежал – не  знаю. Когда  очнулся и увидел рядом ребят, хотел подняться на  руки, но правая  не под- чиняется, почувствовал боль в плече.

     - Мы  думали, что  ты  убит, пощупали  руку, оказалось – теплая. Ждали, когда очнешься. - Сказал Рогов. Положили на плащ-палатку и поволокли в лес, а до него метров 700. Огонь  продолжается в том же темпе. Ребята, не жалея  своей  жизни, ползут и тянут меня на плащ-палатке. Метров через 300 огня стало меньше, немного  отдохнули  и  снова  в путь. Добрались  до  леса  и передали меня санитару. Попрощались. Пожелали удачной жизни, и ушли на огневой рубеж, где продолжался треск пулеметов и грохот  взрывов. Идти  туда  нелегко, глядя  в глаза  смерти, а идти  надо. Надо  бить  врага, который  принес  нашему  народу смерть, голод и муки.

     Санитар посмотрел на меня и сказал:

     - Я тебя, Иванов, перевязывать  не  буду, ты  очень  слаб. Вот лошадь, на которой привезли боеприпасы, ложись в сани.

     В санях уже лежал  боец  раненый  в ногу, меня  положили  к нему,  возчик поехал.
 
     Километров  через  пять  впереди  оказался  крутой  спуск  к оврагу или реке. Лошадь под гору помчалась и сани раскатились в мою сторону. Я лежал на левом боку и видел как возчик упал с саней  и  сани  опрокинулись  в  мою  сторону. Мне  удержаться было не чем. Правое плечо и щека разбиты. Я полетел  в овраг и потерял сознание. Возчик, возможно, возвращался за мной, но я был без сознания и не подавал признаков жизни и он уехал.

     Сколько лежал без сознания  час, два  или  больше  не  знаю. Когда пришел в себя, начал определять: где я и как попал сюда.

     Поблизости  ни  кого  нет. Где-то  вдалеке  треск  пулеметов, грохот пушек и разрывы мин.

     Овраг  был  с  высокими  берегами. Я стал припоминать, как сюда попал.

     Припомнил, что ехали, и при раскате я  вылетел из саней, значит, прокрутился немало, пока сюда долетел, это метров 30, а то и  40  будет. Теперь  нахожусь один  в поле, в глубоком овраге, а может  и  в  тылу  у  немцев. Ночь. Лежу  на  левом боку. Повернуться, сесть  или  встать  хоть на  одно колено  я  никак не могу. Сил нет, и боль не дает в  левой  руке. Кости  разбиты  или  перекрошились, пока летел под гору. Болит все тело.

     Лежу и думаю, что меня вынесли из – под огня на поле боя, а тут кто спасет? Все! Здесь наступит конец моей жизни.
 
     За  поясом  на  спине  запекшаяся  кровь. Начинает  холодить мокрый бок и бедро. В правом  рукаве тоже кровь как селезенка лежит  на  руке. Подо  мной  тает  кровавый  снег. Температура поднимается, но  мне  становится  все  холоднее. Груди  дышать трудно, появились вздохи. В голове застучали молоточки.

     Сжав  зубы, собрал  последние  силы, и,  превозмогая  боль, подтянул левую руку сзади под себя. Чуть приподнялся на локте левой руки. Встать или сесть на одно колено, чтоб передвинуться с мокрого места сил  уже  не  хватило. Так  на  локте  и  левом боку, в  сырости, я  остался  лежать  и  ждать. Что  ждать, кого ждать? Кто знает, что я лежу в овраге, в тылу у немцев на сорокаградусном морозе, ночью.

     В небе ярко  светит луна,  и мерцают звезды. Мороз крепчает, не менее сорока…  Ночь Рождественская. Утром будут праздно- вать и отмечать Рождество. Дома, конечно, отмечали, но они не чуяли, что я  в эту ночь ждал  только  смерти  и  без  страха  был готов принять ее.

     На фронте о праздниках  не думали. Думали только о победе над врагом.

     Время к утру. Морозец  крепчает. Я чувствую, как  повышенная температура ведет борьбу с морозом. Мороз гасит поднятую жару, которая согревала меня и готовила ко сну. Глаза закрываются, сон  начинает  одолевать. Нет, спать  не  буду. Сон – это конец. Помирать лучше с открытыми глазами, глядя на Родину, за которую пролита моя кровь. 

     Останется кровь или выйдет до последней капли и утихнет сердце в мои 25 лет? Останусь, жив или усну на вечно, в этом глубоком овраге так, лежа  на  локте, и ветер, подняв поземку, навсегда  укроет от человеческих  глаз. Весной грязные талые воды  смоют  постепенно  ледяную  корку  и  с обломком льда унесут в далекие большие воды.

     Решил от этой  мысли  уйти. Пытаюсь  повернуть голову  и посмотреть наверх, но боль  не дает шевелиться и приходится смотреть только впереди себя без движения.

     Там  вдали  все  продолжается  война. Гремят  взрывы, пулеметная и автоматная трескотня. Как жаль, что я не с вами друзья – товарищи  и не могу бить врага. Скоро вам  в атаку, или атаковали и в вдогонку шлете смерть врагу.

     В штыковых боях я был три раза. Не даром этот бой вызывает массовый героизм. Самый суровый из всех боев – штыковой бой.

     Многое пришлось передумать и пережить еще и еще раз в эту Рождественскую ночь, с  чуть  бьющимся  сердцем  на  дне  глубокого  оврага, на  окровавленном собственной  кровью снегу, в тылу у немцев. Немцы могут подойти в любой момент. Сразу не убьют, будут пытать, расспрашивать, допрашивать, мучить, пытать, только после этого получу пулю в лоб.

     Убить немца не в силах, хотя есть наган, но нет в руках силы. Одна рука подо мной, другая не подчиняется, дает лишь боль.

     Эх, увидеть  бы  сейчас  своих  родных: маму, жену, братьев, сестру. Братья  на  фронте  и  бьют  немцев, только б им не пришлось так страдать, как  мне здесь. Простился с ними в октябре 1938  года, перед  уходом в Красную армию. Тогда  мы с женой ездили в отпуск в деревню, на мою Родину. 8 ноября меня взяли в армию, и  простился  с  женой, оставив  ее  на  Свири. Там  мы поженились и прожили ровно год. С той поры и хожу в шинели, даже  в  отпуске  не  пришлось  побывать. После  финских  боев, осенью 1940 года собирались домой, а нам, не имеющим дисциплинарных взысканий, присвоили звание младших командиров и увеличили срок службы до трех лет. 

     Наступила весна 41 года. У нас домашнее  настроение, а тут  немцев  черт  изгораздил. Вот  уже  четвертый  год  не  снимаю шинели.

     Где теперь жена Настя. На Свири тоже немцы, хотя ей писал, чтоб ехала к моим родителям. Уехала или  немцы угнали  в Германию. Многое  передумалось  в  ночном  одиночестве. Силы уходят, и  в  сон  клонит. Голова  тяжелая, валится. Бок и бедро мокрые, холодные. На  спине  кровь  леденеет, а  раны  не дают шевельнуться. Хочется уснуть.

     Вспоминаю одно, другое и продолжаю бороться со смертью один на один. Кто будет победителем в этой схватке? За себя я уже  не  уверен, чувствую, что  нахожусь  на  краю  пропасти, и смерти  стоит  только  чуть толкнуть, как  полечу, не шевельнув руками, чтоб за что-нибудь уцепиться и задержаться.

     Так пролежал не час и не два. Месяц скатился за берег, его не видно. Звезд  на  небе  стало  меньше. Наступает  рассвет. Время, наверное, часов  5-6, значит лежу часов  6-7. жара, видимо, бережет от мороза.

     На  мое  счастье  Бог  послал  человека  на дорогу, по которой везли меня. Он остановился на краю берега, словно боится идти дальше,  и  увидел  меня. Постоял  и  крикнул: «Кто там?» я  был рад, что ко мне подойдет русский человек и поможет. Я ответил, что  ранен, иди, помоги  мне. Человек  снова  крикнул. Я  опять ответил. Он постоял и решил подойти.

     - Что молчишь, я тебе кричал?

     - Я тебе тоже кричал.

     - О! Да  у  тебя силы  нет говорить-то. Давай  тебе  помогу. – Приподнял меня, подхватил под левый бок и тихонько потащил, а я чуть ногами  шевелю. Один  на  ногах стоять не могу. Он дотащил до  деревни, где  находилась санчасть, это  километра четыре. Огромное  ему  спасибо, что  спас от  неминуемой смерти, сохранил жизнь. Нести  меня  было  очень  тяжело, но  хороший человек с тяжестью не считается, когда от смерти спасает.

     Затащил в избу. Там много раненых. Посадил около санитара и попросил перевязать в первую очередь.

     Фельдшер  перевязывал  раненого  в  голову и  следил за мной. В тепле еще больше клонило в сон, фельдшер то и дело подносил к моему носу нашатырь и я приходил в себя.
 
     Начали раздевать меня. Распороли рукав шинели, рукав гимнастерки, нательную  рубашку, из  которой  выпала  запекшаяся кровь размером со свиную селезенку, а из-за спины  еще больше – с коровью селезенку. Фельдшер сказал:

     - Много крови вышло из тебя, воин.

     Раздели, а очистить раны  не пришлось. Немцы  начали  обстрел  деревни зажигательными  снарядами. Рядом с санчастью загорелись дома. Из избы ходячие  раненые  бросились  бежать. Фельдшер накинул мне на плечо рубашку всю  в крови, шинель мокрую от крови, подвязали гимнастеркой и вынесли  из  избы, положив на сани к другому раненому. Грудь моя так и осталась  открытой.
 
     Возчик погнал в другую деревню за 18 км. При таком морозе я  чуть дышал. Приехали. Занесли  в избу  и  начали  отхаживать спиртом. Натирали грудь, ноги, дали выпить. Я  думал  это вода, глотнул и задохнулся, тут санитары  и забегали. Привели  врача. Меня  раздели. Очистили  раны  и  забинтовали. Надели  чистое белье на левую руку, а  правый  бок разорвали. На  правую руку наложили шину, и я уснул на полу, на соломе.

     Мою окровавленную гимнастерку  куда-то  дели, в кармашке остался  блокнотик с документами, и  висела  медаль «За отвагу»полученная в боях с финнами. Разыскивать, и требовать не было сил, как  не  было  надежды  на  жизнь. Не  думал, что останусь в живых, хотя попал к врачам.

     На другой день, на машине перевезли в Тургенево – районное село. Госпиталь  находился  в здании  средней  школы. В классах стояли двухъярусные нары. Вместо матрасов – солома. Наволочки подушек собраны  из разных  вещей  и  набиты  соломой. Мне под  голову подложили пуховую, под правую руку – соломенную. Пробыл  здесь  дней  10.  Делали  вливание  крови,  сыворотки, кровезаменителя, а потом, когда снизилась температура, отправили в Москву.   

     В  Москве  сделали операцию, очистили  раны, их было семь, пять  в плече  и  две  на  щеке. После операции  вновь поднялась температура, которая снизилась, дней через 15 и меня повезли в глубь страны через  Казань. Попросил  снять в Казани, но врачи сказали, что оставлять  по  одиночке  не  разрешают и  увезли  в Удмуртию, г. Сарапул. Наложили  грудной  гипс, в котором находился 2,5 месяца с высокой температурой. Когда температуру снизили до 38, нас повезли в Читу.

     В начале марта  1942  года прибыли  в Читу. Ходить еще  не мог. Носили  на носилках. Был очень слаб, и пища не шла. Мне прописали  морковь, лук, красного  вина  по  50  гр., и  кислого молока. После этого начал  кушать третью часть своей  порции.

     Ходить не могу. Встану  и падаю. Ноги  не держат. На перевязку возили на тележке или водили под плечо.

     В ранах появились черви и беспокоят. Под гипсом появились вши, когда их обнаружили, гипс сняли  и наложили шину.

     В Чите операции следовали одна за другой. Очищали раны от мелких  костей, осколков  разрывной  пули, и  других, которые занесли нити одежды и волос шинели.

     Ранения были такие: одна  пуля  прошла через щеку и в плече остановилась, вторая прошла  сквозь плечо, третья разорвалась в плече и  группа  осколков  вышла позади плеча, сделав большую рану. Таким образом, разбили ключицу, головку плечевой кости и  лопатку. Пуля, что  прошла  через  щеку, раскрошила  зуб, не повредив челюсть.
 
     Из моего плеча всегда было гнойное выделение, шел тяжелый запах. Шефы  госпиталя, комсоставские  жены  обливали  плечо одеколоном, но  запах  оставался. Раненые  сторонились  этого сильного запаха. В палату нас подобрали всех вонючих, тех, кто обморозил ноги, руки.
 
     В Чите мне только под  наркозом сделали  четыре  операции, проводя  очистку  от осколков  металлических, костных  и инородных предметов.

     В конце апреля начал ходить вдоль стенки по палате и коридору.

     Помню, как 29 апреля вышел в коридор на свежий воздух и с этого дня начал есть по пол – порции. Начал постепенно поправляться, шевелить пальцами  на правой  руке и они  начали  пополняться, а  были  не  толще  карандаша, почерневшие, как  бы сохнущие, не владения ни чувства не было, видимо был поврежден нерв. Лечащий  врач  сказал, что  выписку  из моей  истории болезни услали в Москву для предоставления хирурга к награде. Он, видимо, соединил нервы и рука помаленьку стала сгибаться в локте, а потом и пальцы приняли живой вид и тихонько зашевелились, стал  заниматься ими  на  лесенке. Я  считал, что  рука действовать не будет, высохнет. Спасибо тому хирургу в Чите за сохраненную  мне  руку.  Счастье, что  попал  к  этому  человеку. Благодарю  его  всю  жизнь, хотя  кушаю  левой  рукой, так  как правая не может поднять стакан или ложку и поднести ко рту, но рука есть!

     Спасибо всем медработникам за восстановление нашего здоровья в годы войны и за заботу сейчас.

     Правительство всегда  проявляло  заботу  об  инвалидах Отечественной  войны, как  в отношении  пенсии, так  и продовольствия. Все же инвалид остается инвалидом, а калека - калекой. Погибших ни кто и ни когда не вернет.

     Это наша память войны.

     Когда  немцы  были  под  Сталинградом, начали  шевелиться японцы  у  нашей  границы  на  востоке. Нас перебросили в Иркутск, пока не разбили туннели у Байкала. В Иркутске пролежал месяца два. Раны стали зарастать. 

     В сентябре приезжали в госпиталь артисты и провели концерт во дворе госпиталя. Один был без обеих рук и показывал номера.

Он мог ногами причесать голову, завести карманные часы, стрелять из  малокалиберной  винтовки  и  расписался  на  листочках, которые  раздали  зрителям. Фамилия  Де – Даш.., так  красиво написано. Делал все это за столом, сам сидел на стуле. Показывал он и много других номеров.

     Выступал Константин Симонов, прочитал фронтовую поэму «Сын артиллериста», которую только что закончил писать.

    В середине сентября меня комиссовали со снятием с военного учета. Хотели  отправить  домой, но  на  второй  день  открылась рана, и пришлось задержаться еще более месяца.

     Домой приехал в конце октября. Из Нурлата звонил в Баланду, но так  и  не дозвонился, пришлось идти  по темну, в  сырую погоду пешком, еле-еле дошел.
 
     В конце ноября нарвало рану более куриного яйца, и прорвалась, так выходит осколок кости. Колет, нет терпения. Поехал  в больницу в Кривоозерки. Врачей нет. Фахрутдинова Рая осколок вынимать не стала, а у меня уже нет терпения. Вернулся  домой, заставил жену, ныне покойницу, вытащить осколок. Она захватила краешек, да  как  рванет! Выдернула  осколок  величиной с ноготь большого пальца, такой шершавый, внутри костный. Два поменьше вышли сами.

     В январе 1943 г. проходил рентген и рентгенолог сказал, что у тебя еще 10 или 12 осколков по булавочной головке. Эти осколки часто ходят по всему телу и очень мешают в суставах, локтях, плече левой  руки, коленях, в  стопе  ног, делают  сильную  боль. Часто их нащупываю, а один раз, на стопе левой ноги нащупал и привязал  магнит, но  осколок  от  разрывной  пули  свинцовый и магнит не берет. Выходил осколок в пальце, в ладони левой руки, но к врачам обращаться не успеваешь, уходят. Сильную боль придают, особенно  при  прохождении  суставов. Часто  болит сердце, когда через него проходит осколок. Боль такая, словно нож воткнут, так может быть целый день или ночь. Лекарства не помогают, пока  само  все  не  успокоится. Все  это  происходит болезненно  и  часто. Погода  дает о себе знать  за  сутки, а то и трое. Бывает  раньше. Сильные  боли  и  недомогания  оставила война в память о себе на всю людскую жизнь.

     В ночь на Рождество1942 года закончились мои боевые действия и  начались  муки  с  боевыми  ранениями, которые будут напоминать о былом до самой смерти.



                   Умелый солдат и ложкой побеждает 
                             врага на войне

     Мой друг старшина Мансуров был командиром взвода в роте полковой  разведки. Мы  подружились через  моего товарища по призыву с севера Кольцова Якова. Они вместе учились в полковой школе, как  начали  службу в Москве, с ноября 1938 года  до польского похода, т. е. подачи  братской руки Западной Украине и Белоруссии. Вот тут и разнесло нас  в разные стороны военное ремесло, финские бои да походы, а во время Отечественной войны, после ранения я был направлен в 46-й мотострелковый  полк 11 армии. В этом полку, в роте  разведки  оказался  наш довоенный  друг  Мансуров, командир  взвода  разведки. Встретились случайно около кухни в деревне, когда находились на пополнении  личного  состава. Встретились, пожали  друг  другу  руки, поговорили, кто  и  где  был, что  делал  за  прошедшее время, и стали дружить еще крепче. О Яшке Кольцове он тоже ничего не знал.

     Мансуров приходил ко мне  в  роту, узнавая  в  штабе, где мы находимся, если я был нужен. У него  во  взводе  людей осталось мало, и рота стала малочисленной, пополнения не было, и он брал меня в разведку на аэродром, о  котором  вам  известно, брал и за «длинным языком». В  таких  случаях  всегда  брали  знакомых и надежных товарищей, готовых выполнить любой приказ.

     Этот случай я как-то упустил и упредил рассказом «Ночь на Рождество». Надо б рассказать впереди по  времени  и  по  ходу самой боевой жизни.

     Где-то в середине декабря Мансуров пришел за мной в роту и пригласил  на  операцию  «за  длинным  языком». Значит  надо добыть немецкого офицера, чем ранг выше – тем язык длиннее.

     Я договорился с командиром роты, и он отпустил. Мансуров взял три человека, сам четвертый, лишние не нужны, вооружились автоматами, по одной гранате «лимонке»  в карман и кинжалами.

     Отправились часов в восемь, перешли линию фронта и прибыли на место, обозначенное  на  карте  к проселочной  дороге. Залегли  в небольшом  овражке  и  установили  наблюдение  за дорогой. Один наблюдает за окрестностями, чтоб нас самих не заметили и не окружили немцы.

     Пролежали минут тридцать, а может час. По дороге движение немцев  редкое, ходят  группами  и  парно, а в одиночку не было, гражданских тоже нет.

     Старшина Мансуров говорит:

     - Иванов, мы идем вдвоем вперед  к  дороге действовать, а вы двое останетесь здесь, в трудный момент по сигналу немедленно спешите к нам на помощь, действовать будем без огня.

     Мансуров и  я подползли  в  белых  костюмах к дороге ближе, зарылись  в  снег  и  залегли  рядом, чтоб  говорить  в  полголоса. Минут  через  15 – 20  видим, идут  двое, один  офицер, другой солдат связной или телохранитель. Мансуров говорит:

     - Я действую один, следи за моими действиями, как уложу
обоих, подбегай на помощь.

     Немцы прошли мимо шагов на пять. Мансуров как тигр бросается  на  немцев, и крикнул по-немецки «руки вверх»! Офицер выхватил  наган  из  кобуры  и  наставил  на  Мансурова, видно оказался  не из робких, фронтовик, но в нас не стреляет  ни  кто. Потом  у Мансурова  солдат отбирает автомат и  вешает себе на плечо, к  своему. Мансуров  ударяет  правой  рукой  под  грудь офицера и выбивает наган, у того, наверное, сперло дыхание, он согнулся и закрутился волчком, зажав  руками живот, а  Мансуров этой же секундой бьет своей ногой по ногам солдата и солдат падает. Я подбегаю, и вяжем обоих немцев.

     У Мансурова было все предусмотрено, и кляп пленным в рот и повязки, чтоб не выбросили кляп, руки и ноги связать хватило обоим, а  может, и  осталось  еще  что. Когда  связали  обоих, я спросил:

     - Как ты сумел справиться?

     Он  показал  из  правого  рукава  столовую  железную  ложку, черенком которой он и ударил офицера  под грудь, она помогает и кляп в  рот сунуть, если  не  берет  и  в  другие  места  ударить, только бить не на смерть.

     Языка нашли, взяли, но надо до места  доставить. Утянули в овражек, развязали ноги. Солдат идет, офицер не хочет, возком его  тянем. Вылезли  из  оврага. Прошли  линию фронта. В лесу заставили  солдата  везти  офицера, тот  обессилел  и часто стал падать. Офицеру развязали ноги и заставляли идти, он сгибается, не идет, не то от боли или не хочет,  так и  взяли  его полозом за ноги его же ремнями до самого штаба  полка, а там сдали обоих начальнику штаба. Он  нас поблагодарил, пожал всем руки. Вот такие люди есть, как командир взвода разведки старшина Мансуров, он действительно  герой. При  выполнении  операции  он чувствует  себя  спокойно, уверенно, действует, словно  прошел большую  тренировку  по этому делу. Говорить с ним больше не приходилось, и  встреч больше  не было, видимо  они  получили пополнение, а потом меня ранило, и я  из полка  выбыл в госпиталь. Думаю, что Мансуров проходил школу разведки, он делал такие  приемы  и  действия, которые  не  каждый  сможет, это  я видел при захвате немцев на дороге. Он вышел  сражаться  один против двоих, не на жизнь, а  на  смерть  и  вышел  победителем. Безоружный  против  вооруженных. Действительно, умелый солдат и ложкой побеждает врага.

     Как-то  мы  с Мансуровым стояли близко друг к другу и разговаривали. Вдруг он делает прыжок вверх с поворотом «солнце» и стоит уже  от меня  метра  за полтора и смеется:

     - Ну, теперь ты сделай!

     Я сказал, что  не  смогу. Вот  у  такого  вояки  есть  чему поучиться. Конечно, жаль, что мне не пришлось, вскоре меня ранило.
 
     В тот день, когда  ходили за «длинным языком» и лежали  у дороги, ожидая, когда пойдут нужные нам немцы, чтоб напасть и захватить в плен, старшина Мансуров рассказал один случай о том, как в начале войны взяли в плен двух немцев мотоциклистов.


                  Рассказ командира взвода из роты полковой
                       разведки старшины Мансурова


        Это было в конце августа 1941 года. Немцы лезли к Москве. Нам было дано задание, достать немецкого «языка». Я с группой из  четырех  человек  зашел  в тыл немцев и выбрал место нападения  на  рижском  шоссе, идущем из Москвы  в сторону Ржева. Установил наблюдение за движением на дороге.
 
     Машины  с  солдатами  и  мотоциклы  следуют  через каждые десять – пятнадцать минут, спешат, чтоб взять Москву.

     Рядом разбитая телефонная линия. Мы нашли кусок телефонного провода, чтоб хватило через дорогу, один  конец привязали за дерево на той стороне дороги, другой на этой стороне к рычагу и малость замаскировали. Ждем момент. Машину остановить не сможем, а мотоцикл вполне.

     Прошла  машина, другая. Через 10  минут  гонит мотоцикл, а  за ним и спереди  ни  кого нет. Действуем. Как  только осталось метров 10 – 15 до провода, рычаг поворачиваем вокруг дерева и провод  поднимается  над  дорогой  сантиметров  на  50 – 60  и мотоцикл переворачивается вверх колесами.
 
     Мы быстро подбегаем, ставим его  на  колеса и откатываем в лес. В люльке оказалась почта  и  разные  штабные  документы. Почту в мешке, штабные документы в большом пакете забрали 
с собой.
     Мотоциклист  и  охрана  от  удара  лежат  без сознания, нет пульса, и  не  дышат. Мы пожалели, что применили этот метод. Такая  легкая  добыча, а  взять  не  смогли, убили, просто жаль.

     Утащили  в другую сторону от мотоцикла, и  давай  делать искусственное дыхание. 

     Пришли в себя, а идти не хотят, особенно один упрямец, его связали, в  рот  кляп  и  оба  пошли. Второй  начал  падать, мы поднимаем, ставим на ноги, но последствия удара дают о себе знать. Упал, лежит. 

     Вынимаю кинжал и говорю :

     - Нам хватит и одного солдата, а этого давай приколем.
 
     Пошел к нему, он видимо меня понял, замычал и начал мотать головой. Его подняли, и он пошел своими ногами. Так и довели обоих пленных до штаба нашего полка, туда же передали документы и письма.

     Только Мансуров закончил свой рассказ, появились немцы которых нам предстояло взять. Как это сделали – вам уже известно.



                 Примечание: На этом хотел закончить повествование Николая Ивановича Иванова о своей солдатской судьбе и его боевых товарищах, но не поднялась рука, и мучили бы сомнения в принятии такого решения, не напечатав страниц его душевной боли.  



                           Память войны

Война каждому сделала жестокую суровую судьбу.
     Кому лежать в земле сырой,
     Кому ходить одной ногой,
     Кому-то жить совсем без ног.
                                            Кому-то жить с одной рукой, 
                                            Кому-то жить совсем без рук, 
                                            Кому-то жить совсем слепым,
                                            Да есть слепой еще без рук…
     Тому носить металл войны,
     Не знав покоя с той войны,
     Кому страдать от ноющих ран
     Когда ветер, дождь или буран.
                                            Кому лежать на дне речном
                                            Пропав в разбитых льдах огнем.
                                            Кому страдать от купели той,
                                            Коль остался ты живой.
     Как много, много их осталось
     Сирот – детей несчастных в едине,
     Потерявших отца и мать родную
     В этой жестокой проклятой войне.
                                            Как много, много их погибло
                                            Друзей хороших молодых,
                                            Ходивших без страха в огонь и воду
                                            За жизнь и счастье для нас живых.
     И сейчас мне часто снятся 
     Друзья моих военных дней,
     Как уходили под лед канала
     В бою за свободу Родины своей.
                                            Нет силы, чтоб сдержаться,
                                            Глаза слезами заливает бездну,
                                            Я вижу их через слезы горьки,
                                            Как они идут ко дну…

      В первой половине стихотворения отметил погибших и искалеченных войной, что живут среди нас, отметил детей – сирот, у которых родители погибли на войне. 
     Вторую половину стихотворения посвящаю погибшим бойцам и командирам, с которыми брал канал «Москва – Волга»,
делали проход в лесу и через канал. Это был действительно массово – героический бой на льду канала, когда мы дошли до середины канала и немцы открыли губительный огонь. Строчат автоматы, осколки свистят, разбит лед, вода стеной. Пришлось прыгать с льдины на льдину. Многие попадали в разрыв льда, и их уносило течением под лед, тонули.
     Убитых и раненых в том бою не было, они ушли на дно канала.

                          Стихло за речкой

     Стихло за речкой, умчался бой. 
     Чуть слышны орудий раскаты.
     В густом камыше над кровавой рекой
     Недвижимое тело солдата.
                                            Глаза не закрыты и взгляд их суров, 
                                            Рука не рассталась с наганом, 
                                            Как будто был жив еще Петр Петров
                                            Как будто он снова в атаку готов,
     А речка, волнуясь, шумя и бурля
     От крови смывает свои берега.
     Здесь много погибло, не только Петров
     Остались живые, что гонят врагов. 
                                            Тех, что погибли – примет земля
                                            Родные узнают – будут плакать всегда.
                                            Мать – старушка, отец – старичок,
                                            Милая женушка, деток с пяток…

      В первой половине стихотворения отметил погибших и искалеченных войной, что живут среди нас, отметил детей – сирот, у которых родители погибли на войне. 
     Вторую половину стихотворения посвящаю погибшим бойцам и командирам, с которыми брал канал «Москва – Волга»,
делали проход в лесу и через канал. Это был действительно массово – героический бой на льду канала, когда мы дошли до середины канала и немцы открыли губительный огонь. Строчат автоматы, осколки свистят, разбит лед, вода стеной. Пришлось прыгать с льдины на льдину. Многие попадали в разрыв льда, и их уносило течением под лед, тонули.
     Убитых и раненых в том бою не было, они ушли на дно канала.

                          Стихло за речкой

     Стихло за речкой, умчался бой. 
     Чуть слышны орудий раскаты.
     В густом камыше над кровавой рекой
     Недвижимое тело солдата.
                                            Глаза не закрыты и взгляд их суров, 
                                            Рука не рассталась с наганом, 
                                            Как будто был жив еще Петр Петров
                                            Как будто он снова в атаку готов,
     А речка, волнуясь, шумя и бурля
     От крови смывает свои берега.
     Здесь много погибло, не только Петров
     Остались живые, что гонят врагов. 
                                            Тех, что погибли – примет земля
                                            Родные узнают – будут плакать всегда.
                                            Мать – старушка, отец – старичок,
                                            Милая женушка, деток с пяток…

      В первой половине стихотворения отметил погибших и искалеченных войной, что живут среди нас, отметил детей – сирот, у которых родители погибли на войне.
 
     Вторую половину стихотворения посвящаю погибшим бойцам и командирам, с которыми брал канал «Москва – Волга»,делали проход в лесу и через канал. Это был действительно массово – героический бой на льду канала, когда мы дошли до середины канала и немцы открыли губительный огонь. Строчат автоматы, осколки свистят, разбит лед, вода стеной. Пришлось прыгать с льдины на льдину. Многие попадали в разрыв льда, и их уносило течением под лед, тонули.

     Убитых и раненых в том бою не было, они ушли на дно канала.

                          Стихло за речкой

     Стихло за речкой, умчался бой. 
     Чуть слышны орудий раскаты.
     В густом камыше над кровавой рекой
     Недвижимое тело солдата.
                                            Глаза не закрыты и взгляд их суров, 
                                            Рука не рассталась с наганом, 
                                            Как будто был жив еще Петр Петров
                                            Как будто он снова в атаку готов,
     А речка, волнуясь, шумя и бурля
     От крови смывает свои берега.
     Здесь много погибло, не только Петров
     Остались живые, что гонят врагов. 
                                            Тех, что погибли – примет земля
                                            Родные узнают – будут плакать всегда.
                                            Мать – старушка, отец – старичок,
                                            Милая женушка, деток с пяток…
     Отец теперь кверху детей не качнет,
     Радость отцовская к ним не придет…
     Живые вернутся с Победой в родные края, 
     Война им нелегкою ношей была…


                                                          
      Искренне благодарен Татьяне Федоровне Ивановой - снохе Николая Ивановича за записанный рассказ еще об одной солдатской судьбе, представленый вашему вниманию.     
 Ушел из жизни славный воин Николай Иванович, Вечная ему память, а я всего лишь выполнил его мечту - рассказать людям о его фронтовых дорогах на полях сражений.
      Пусть ваши дети живут в мире.


                              Сыну

                        Сколько в жизни дорог?
                        Путь у каждого свой!
                        Много в жизни тревог
                        Набегает порой:

                        Если в доме есть сын –
                        как его сохранить
                        От лихих от годин?
                        Буду Бога молить
                        Чтоб его сохранил, 
                        От врагов уберег,
                        И чтоб где бы ни был
                        На отцовский порог
                        Возвратиться он мог,
                        О пути рассказать,
                        Где хранил его Бог,
                        Нежно мамку обнять…

                        Да и вас храни Бог!