Временник Ивана Тимофеева.

Текст воспроизведен по изданию: Временник Ивана Тимофеева. М-Л. АН СССР. 1951

 

ОГЛАВЛЕНИЕ ЭТОЙ КНИГИ, НАЗЫВАЕМОЙ ВРЕМЕННИК, (ОПИСЫВАЮЩЕЙ) ПОСЛЕ СЕМИ ТЫСЯЧ ЛЕТ ОТ СОТВОРЕНИЯ МИРА ПЕРВЫЕ ГОДЫ ВОСЬМОЙ (ТЫСЯЧИ)

[I]. Царствование великого государя царя и великого князя Ивана Васильевича всей Руси.

В той же главе:

[1]. Об опричнине.

[2]. О Новгородском пленении.

[3]. О царице и великой княгине Анастасии Романовне и о детях.

[4]. О царевиче и великом князе Иване Ивановиче.

[5]. О брате царя Ивана Васильевича всей Руси, князе Владимире Андреевиче Старицком.

 

[II]. Прославившееся постом благочестивое царствование великого государя царя и великого князя Феодора Ивановича всей Руси.

В той же главе:

[1]. О заклании (убиении) государя царевича и великого князя Димитрия Ивановича в 99 году, и о приходе Крымского царя под Москву, и как он, Крымский хан, из-под Москвы побежал, и (как) Борис Федорович Годунов с боярами и ратниками спустя три дня из Москвы и из обоза преследовали его, царя, до Серпухова, и о пожаре, возникшем за Неглинной (рекой) благодаря изменникам и поджигателям. Все это происходило в одно время в том же 99 (1591) году.

[2] . О пострижении царицы Марии, матери царевича Димитрия Ивановича, после его смерти и высылка ее из Углича.

[3] . О Богдане Бельском.

[4] . О перенесении мощей святого царевича Димитрия Ивановича из Углича в Москву.

 

[III] . О избрании на царство Бориса Федоровича в Новодевичьем монастыре н о воцарении его, и как ради него в монастырь ходили с крестным ходом, а после его — Бориса — смерти перестали ходить, и о его Серпуховском походе в 106 (1598) году, как он ходил против хана, [172] и о том, как при царе и великом князе Феодоре Ивановиче и при нем — Борисе — льстецы строили церкви во имя их ангела.

В той же главе:

[1]. О крестном целовании царю Борису Федоровичу.

[2]. Об утверждении его имени подписями.

[3]. О том же Борисе.

 

[IV] . Богом допущенное на Московское государство беззаконное царствование Расстриги.

[1]. Притча о сыне Римского царя, который постригся (в монахи) и потом, расстригшись, иноческое звание унизил — пожелал сочетаться браком.

 

[V]. Царствование царя и великого князя Василия Ивановича Шуйского.

[1]. О (том же) царе Василии Ивановиче и о таборах.

[2]. О князе Михаиле Ивановиче Скопине-Шуйском.

[3]. О (том же) князе Михаиле.

[4]. О "пещном действе" и о крестных ходах.

[5]. О бегстве воров (врагов) из Хутынского монастыря и о приходе их (в Москву).

[6]. О походе князя Михаила из Новгорода к Москве.

[7]. О патриархе Ермогене.

[8]. Летописец вкратце тех же вышеупомянутых царствований и о великом Новгороде, как он жил во дни каждого из этих царствований.

[9]. О крестном целовании королевичу Владиславу.

[10]. Две притчи о вдовстве Московского государства.

По достоинству самодержавные царствования благочестивых (царей), которые царствовали над новым Израилем 1 — великой Россией — по милости (божией) при нашем поколении, имея превосходство над всеми.

[I]. ЦАРСТВОВАНИЕ ГОСУДАРЯ ЦАРЯ И ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ ИВАНА ВАСИЛЬЕВИЧА, САМОДЕРЖЦА ВСЕЙ РУСИ, 2

воистину превосходнейшего и славнейшего всех, (ранее) бывших; он был славим от края небес до края их, и (слава) о нем распространилась до таких мест, до каких возможно было во вселенной доходить слуху, потому что он имел на это обладающих (властью) сродников, как некогда царствовавший над вселенною (Александр) Македонский. 3 А говоря [173] о нем по родству, — (он имел предком) бывшего "инорогом" 4 в битвах, а лучше в благочестивых делах превосходящего всех пресветлых, государя великого князя Ивана III. 5 В России после своих предков, присоединив их уделы, был он (Иван IV) по крещении данным новым царем, (происходя) от сына (Ивана III), обладающего всей великою Россией, государя Василия Ивановича, 6 великого князя и царя. (Как имеющий) власть по прямому родству и муж крепкий по своему происхождению от прародителей, он был помазан на царство, на его (Василия Ивановича) престол, и (этот род) не погиб до нынешних лет и не окончится от поколения в поколение. Постоянное благородство у него было от отца, он был как посланный неувядающий цветок, как от солнца восходящая утренняя заря. Ибо не только от Рюрика и благодаря ему они начали властвовать, но от самого Римского кесаря Августа, 7 обладателя вселенной, тянулись их поколения до этого дня. Больше чем по родству, он (должен быть) причислен к прежде его бывшим благородным (князьям) по благочестию; благочестивейшие от благочестивых, сыновья от отцов, — они происходили законно и "святолепно" до нынешнего дня. Таков был издавна род самодержавных моих, они даже и бога до конца не прогневали; их владения, утвердившиеся на все четыре стороны света, доныне остаются непоколебимыми.

Итак, о твердости их царств довольно этих кратких слов, об управлении же державой того, имеющего благодатное имя царя (Ивана Грозного), о годах его юности и о приближении его наполовину к старости я скажу кратко ради того, что и следующее о нем слово будет кратко. Течение его жизни не было ровным; в юности он находился более чем часто в гневе и чрезмерной ярости, без милосердия поднимающихся в нем против нас за наши грехи, так как он был удобоподвижен к злобе как по природе, так вместе и из-за гнева. Больше к единоверцам, которые находились в его руках, под его властью, к близким ему людям — великим и малым, — нежели к врагам, он оказывался суровым и неприступным, [174] а к которым ему таким быть следовало, к тем он был не таким от поднимающегося в нем на своих людей пламенного гнева.

[1]. Об опричнине 8

От замысла, (исполненного) чрезмерной ярости на своих рабов, он сделался таким, что возненавидел все города земли своей и в гневе своем разделил единый народ на две половины, сделав как бы двоеверным, — одних приближая, а других отстраняя, оттолкнув их как чужих, (так что) из-за его запрещения многие города не смели совсем и именем его называться; всю землю своей державы он, как топором, рассек на две половины. Этим он всех людей привел в смятение и пред лицом своим вместо себя, минуя единокровного сына, на время поставил из татар 9 другого некоего верного царя, 10 а себя, подобно рабу, смирил и, оставив себе небольшую часть владения из (своего) достояния, чрез малое время опять всем завладел, — играя так людьми божьими. А многих вельмож своего царства, расположенных к нему, перебил, а других изгнал от себя в страны иной веры и вместо них возлюбил приезжающих к нему из окрестных стран, осыпав их большими милостями; некоторых из них посвятил и в свои тайные мысли; другие полюбились ему знанием врачебного искусства и тем, что ложно обещали принести ему здоровье, используя свои знания, — а они, говоря правду, принесли душе его вред, а телу большее нездоровье, а вместе с этим внушили ему и ненависть к своим людям. Вот чему мы много дивимся: и людям со средним умом можно бы понять, что не следует вовеки доверять своим врагам, — а он, настолько мудрый, был побежден не чем иным, как только слабостью своей совести, так что своею волею вложил свою голову в уста аспида. 11 Всем противным ему врагам, пришедшим из (других) стран, невозможно было бы и многими силами одолеть его, если бы он сам не отдал себя в их руки. Увы! все его тайны были в руках варваров, и что они хотели, [175] то с ним и творили; о большем не говорю — он сам себе был изменником. Этим он произвел в своей земле великий раскол, так что все в своих мыслях недоумевали о происходящем; думаю, что он и бога самого премилостивого ярость против себя разжег этим разделением, как бы предсказывая (прообразуя) теперешнее во всей земле разногласие, с того времени (начавшееся) и сейчас (происходящее); он тогда сам без благословения наложил руку на нее, и она и доныне, колеблемая грехом, остается неутвержденной, и нет ныне из людей ни единого, могущего ее (землю) утвердить, — по слову Христа: "всякое царство, разделившееся в самом себе, не может устоять" и прочее.

Как волков от овец, отделил он любезных ему от ненавидимых им, дав избранным воинам (опричникам) подобные тьме знаки: всех их он от головы до ног облек в черное одеяние и повелел каждому иметь у себя таких же, как и одежды, коней; всех своих воинов он во всем уподобил бесоподобным слугам. Куда они посылались с поручением произвести казнь, там они по виду казались темной ночью и неудержимо быстро носились, свирепствуя: одни не смели не исполнить воли повелителя, а другие работали своей охотой по своей жестокости, суетно обогащаясь, — одним видом они больше, чем страхом смерти, пугали людей. Читающие это от изображения вещи поймут и свойство ее.

[2]. О пленении Новгорода 12 и о том, как царь в яростном гневе пролил кровь на святой город острием меча

Сильнее всей земли, всех ненавидимых царем, он (царь) некогда излил ярость своего гнева на моих 13 людей. Это нашествие его на меня было по всему подобно нашествию нечестивых, потому что он был внимательным слушателем ложных доносчиков и руководился одним непроверенным мнением. От чужих и неверных не предполагал я получить столько зла и страданий, сколько я принял труда от моего [176] владыки, от его рук, из-за наговоров на меня лживых доносчиков, ибо он всю землю мою напоил кровью, подвергая всех моих людей различным мучениям; не только землю (кровью) покрыл, но и воду ею сгустил, и один только бог знает, кто виноват, — тот или они. Всякое место от рук убивающих до того наполнилось телами мертвых, что не было возможности пожрать их трупы всяческим животным, по земле рыскающим, и в водах плавающим, и по воздуху летающим, так как они сыты были выше меры; а для многих тел, которые из-за страха не оберегались и сгнивали, то место было и гробом их. Кто и где был свидетелем сему? Небо со светилами и вместе земля с теми, кто (живет) на ней. А все имение моих людей царь равно разделил по жребию между рабами.

Подробного описания обрушившегося на меня царского гнева невозможно и поместить на этой убогой хартии, и никому из земных не исчислить количества погубленных людей, — их число объявится лишь в день суда божия, в его пришествие. Во время царского на меня гнева шел 78 год по седьмой тысяче лет. 14 Скудость моего недостаточного понимания всего этого может дополнить словами сила псалма, имеющего то же самое число, а следующего за ним 79-го 15 наполнит эти слова крепостью.

А те мои градограбители, или, лучше, убийцы, которые, омрачившись кровью, думали получить корысть, тогда вместе с собой внесли неразумно в царствующий город как бы некоторую полную искр головню, раздуваемую ветром, — так что не обогатились тогда на долгое время и не доставили этим присвоением и другим всем избытка и излишества.

По неведению внеся с собою в город как бы вспыхнувшие горящие огнем, могущие поджечь, угли, они сами этим как бы подожгли столицу. И как будто на другой день, в лето после этого 79-е текущего круга 16 (в 1571 г.) Измаильский народ, потомок Агари, 17 по попущению божьему придя с востока, гнездо всего царства 18 и место всегдашнего пребывания [177] и жительства самого царя с находящимися там всеми богатствами все предал огню и испепелил. О таких сказано: кто желает чужого, тот в скором времени заплачет и сам, лишившись всего; и еще: кто присваивает не свое, тому явно бывает зло. Число же людей тогда, в нем (в Москве) погубленных, было ничем не меньше, чем в древности, во время нашествия Тита на земной Сион 19 (Иерусалим); ясно, что и здесь (все это случилось) из-за уклонения на грех главы всех — самого царя, как некогда и Давид за грехи принял возвещенное ему богом (наказание); он сам выбрал себе из трех одну казнь — поражение рукою ангела 20 множества людей. И как тогда тот, избрав казнь, терпеливо переносил ее, так и этот случившуюся невзгоду переносил кротко и молчаливо, — так, как когда неправедных постигает праведный божий суд. А всевидящий промыслитель бог скоро наказал насилующих отмщением, — язву мести — незабываемую с годами и не заглушаемую никакой радостью беспримерную скорбь — углубил в сердце самого царя — миро- и рабогубителя — и сделал его неизлечимо больным.

Ныне не все по порядку как обо мне, так и о самом царстве было рассказано, но по потребности описываемого времени, — что из слышанного пришло на память, то и было написано и приведено здесь для полноты других слов. Подробное описание всех скорбей того несчастия я кратко изложил в этих словах, сократив не из-за недостатка места, но от забвения по причине многих прошедших лет; все это я пропустил и оставил множеству тех (людей), которые тогда жили и сейчас еще не окончили жизнь и которые имеют здравый ум и могут обо всем подробно рассказать. А мы, по немощи природы, уставшие от работы на этом словесном пути и как бы в тихой пристани, пользуясь недолгим отдыхом, остановившиеся после сказанного, позаботимся, устремившись на прямой путь, (рассказать) о делах ранее бывших, чтобы, как бы выполняя некий долг, придать рассказу целость. [178]

Некоторые говорят, что приближенные погасили жизнь грозного царя прежде времени, чтобы сократить его ярость: Борис, который после был царем в России, 21 соединился в тайном намерении убить его с двумя, 22 — с тем, кто в то время был приближенным царским любимцем, по имени Богданом Бельским. 23 Бог предусмотрительно допустил, чтобы это совершилось, провидя то, что должно было целиком исполниться в будущее время. Все государства, соседние с его владениями, державы, которые касались границ его земли, не только враги и близко живущие, но и далекие мнимые друзья его, смерти его весьма обрадовались, (считая) потерю его как бы некоторым для них великим приобретением, так как, когда жил, он был им часто неприятен, отнимая у них города и присоединяя их к своему царству; меч в его правой руке не напрасно падал вниз на противников и не переставал ощущаться (ими). И что удивительного, если смерти его коварно радовались посторонние? Ведь и рабы его, все вельможи, страдавшие от его злобы, и они опечалились при прекращении его жизни не истинною печалью, но ложной, тайно прикрытою. Вспоминая лютость его гнева, они содрогались, так как боялись поверить, что он умер, а думали, что это приснилось им во сне. И когда, как бы пробудившись от сна и придя в себя, поняли, что это не во сне, а действительно случилось, чрез малое время многие из первых благородных вельмож, 24 чьи пути были сомнительны, помазав благоухающим миром свои седины, с гордостью оделись великолепно и, как молодые, начали поступать по своей воле. Как орлы, они с этим обновлением и временной переменой вновь переживали свою юность и, пренебрегая оставшимся после царя сыном Феодором, 25 считали, как будто и нет его, того, кого бог восхотел смирить; а вскоре все эти "силентиары" 26 (вельможи), побежденные тем же рабом — Борисом, один за другим все погибли, а что было после этого — об этом пространно дальнейшее слово изъяснит.

Осмелиться описывать подробно год за годом лета царствования [179] превеликого князя Ивана, как и когда царствовал он в течение всей жизни своей, — дело не моей худости и дерзости, потому что я не могу и не хочу (этого делать) из-за особого величия его сана, особенно же из-за благочестия его. Он правую веру в Христа, именно поклонение троице в единстве и единству в троице, после своих предков до самой смерти, как пастырь, сохранил непоколебимой и незыблемой. И что удивительно! Он так был всем страшен, что если бы захотел показать слабость веры в других, устрашая их, как мать (стращает) детей, мог бы страхом своей власти обличить нестойкость бежащих, хотя бы на время кое в чем отступая, употребив для этого изменение или убавление истины. Известно, что и между духовными 27 нашлись бы такие, которые не смогли бы не побояться застращиваний и запретить это нездоровое (лукавое) искушение веры, если бы нашлись хотя немногие из других людей, которые первыми показали бы ему двоедушие. Это я говорю не затем, чтобы показать, что царь как бы играл церковью, но затем, чтобы сделать известною его собственную твердость в вере, а еще больше затем, чтобы показать бегство нестойких и слабость их веры. Его, царя нашего, такого верного слугу (церкви), державшего людей в совершенном страхе и, что удивительно, в противоположность этому изменившего крепость своей природы на слабость, за непоколебимое, подобное столпу стояние за веру и утверждение (в ней) прочих, (следует) увенчать, ибо он хорошо знаком был с книжным учением философов об истине 28 и кроме того отличался внешнею скромностью. Ради этого не следует низшим людям много говорить о царствующих и (без) стыда сообщать, если в них что было и порочно; ибо лучше неблагообразие царского поведения покрывать молчанием, как одеждою; — известно о Ное, праотце нашем, что его срамота была покрыта его благоразумными детьми, 29а как тот, упившийся вином, так и этот осрамил себя грехом, которому все причастны. [180]

А о времени его юности и о вступлении в брак, и о том, что было до рождения у них детей, я сообщил здесь в следующих словах, не смешивая этого с другими его делами; я знаю, что об этом надо бы рассказать раньше, но что пришло на память, то и написал там, где мы это находим, не выбирая и не по порядку располагая каждое (сведение) в подобающем ему месте. Случается ведь, при раздроблении членов, голове лежать отдельно от прочих частей тела и после их, — но не обе ноги пригибаются (к голове), а голова (к ногам), — где бы они ни были.

Разве между собирающими в поросших лесом местах грибы или растущие на полях, употребляемые в пищу плоды, бывает такой особенный собиратель, который бы по порядку клал в сосуд (плоды) по их возрасту и величине, не смешивая большие со средними и мелкими? У них (собирателей) все старание направляется не на то, чтобы собрать сначала большие, потом мелкие, а на то, чтобы скорее, чем другие собирающие, наполнить свою корзину и сделать это раньше своих товарищей; чтобы при собирании не отстать от них, особенно же, чтобы не быть ими покинутыми, не быть застигнутыми ночью и не остаться вдали от своего дома или быть измоченными дождем, если они останутся (в лесу) дольше, чем нужно; а когда они придут домой, тогда уже и разбирают то, что принесли, на крупные и мелкие, как хотят.

И о сказанном здесь благоразумнее судить так, что это я написал так не потому, что не знал порядка событий и не ради красоты, а из-за поспешности. Подобно этому и в других местах моего повествования, если кто усомнится, почему написано (о чем-либо) не в своем месте и не по порядку, — мы молим не выносить нам осуждения, но каждому убивать в самом себе эту страсть к осуждению; относительно же порядка (изложения) держаться такой мысли, что если кто что сократит или захочет изложить (события) в своем порядке, особенно (если захочет) расположить все по своему желанию, за это пусть его не осуждают. И я не отрицаю, что (мне [181] надо) научиться лучшему; я знаю, что мои записки далеко не достигли во всем книжного разумения, но это случилось не из-за пренебрежения; если что-либо, прежде бывшее, по неведению из-за многих уже прошедших лет, вписалось после, то существу дела это не вредит, тем более, что написано было среди нужды, при рассеянном уме, как бы в темном углу, и не было возможности выбирать сначала по порядку все особенно нуждающееся в украшении; и рассуждающий здраво это поймет, если, читая, находится в таких же затруднительных обстоятельствах, как и мы. Этим мы разъяснили план начатых записок, из-за которого, как мы ожидаем, нас могут осуждать нерассудительные читатели.

[3]. О царице Анастасии Романовне 30 и о детях

Так как жить жизнь — не без жены и не без детей, — он выбрал "свенечницу" (соучастницу) высоты своего царства, — не из (других) стран, не потребовал, чтобы она была равна ему по благородству, но нашел ее из народа своей земли, избрал дочь из рода боярского, (наделенную) больше других душевными добродетелями и телесною красотою — Анастасию, всю как бы ризами украшенную, — народу русской земли царицу; с нею он венчан был на царство и утвердил ее с собой на престоле. И она, как маслина, оказалась благодаря сожитию с царем очень доброплодною в деторождении, ибо она была матерью пятерых детей, из которых было три сына и две дочери. 31 Каким-то образом случилось, что из них две дочери и брат их Димитрий в младенчестве о господе почили. Все они нами считались наследниками; а один из них после первого, не по плоти только (рожденный), но, как некогда сын Анны Самуил, 32 испрошенный молитвой у созидающего младенцев для продолжения рода, был после отца и брата наследником царства, но недолго оставался им; о нем подробнее дальнейшее повествование расскажет. [182]

[4] . О царевиче Иване Ивановиче 33

Лучший же этого (Димитрия) брат, получив от бога благодатное имя, подобный отцу по всему — по имени и мудрости, а вместе и храбрости, в добрых качествах ничем не унизил своего рода. Приближаясь уже к совершенному возрасту, достигнув без трех тридцати лет своей жизни, он по воле отца был уже в третьем браке, 34 и такая частая перемена его жен случалась не потому, что они умирали в зрелом возрасте, но из-за гнева на них их свекра, — они им были пострижены; а жизнь свою он окончил на склоне отцовской старости, не получив по жребию земного, но стал жителем будущего царства. Думаю, что он близок был и к страданию, так как некоторые говорят, 35 что жизнь его угасла от удара руки отца за то, что он хотел удержать отца от некоторого неблаговидного поступка. Очи всех потеряли надежду (видеть) в нем наследника царства, — потому, однако, что мы согрешили; лишившись его, вся земля тогда впала в скорбь и дошла совсем до безнадежности, размышляя о старости отца и о малой способности к царствованию его брата. Когда же после многих стонов источники слез у всех в сердце пересохли, все, хромая на ту или другую ногу, заболели недоверием к его брату Федору, который не хотел слышать о царстве. Споткнулся (Иван), а если бы не ранняя его смерть, думаю, что он мог бы при его молодой отваге остановить приближение к своей земле варваров и притупить остроту их вторжения: основанием для этого (была) его явная мудрость и мужественная крепость. После отцов он восстал на неприятелей, как новоявленный молодой инорог, 36 взирая яростным оком на неверующих, которые были соседями его земли с востока и с запада. Пылая кипящею юностью, он, как необъезженный и неподдающийся обузданию жеребец, не подчинялся никому и, свободно обозревая, пас такое стадо верных, а на тех (варваров) злобно дышал огнем своей ярости, бросая на них пламенные искры. Этот инорог по плоти [183] хотел сам, придя, как овец поразить их, уповая на бога и желая отомстить соседним с его землей варварам за причиненную ими некогда мне обиду. Всеми владычествующий (бог), кто подчиняет намерения царей своим судьбам, привел его под иго своей всемирной власти и не допустил осуществиться его намерениям, но как бы некоторой уздой удержал его пределом смерти, избрав для него лучшее; он позвал его к себе, чтобы на том свете пред его лицом он воевал с врагами невидимыми и видимыми вместе с царем Константином 37 и сродниками своими, двумя братьями Владимировичами (Борисом и Глебом), 38 и с другими такими же, объединяясь на защиту отечества; всемогущий повелел ему вооружиться (на борьбу), передавая в настоящем (веке), вместо будущего, земное царство на несколько лет брату его Федору, что и исполнил чрез некоторое время.

А брат их был по виду ангел, а по толкованию его имени двоематерен 39 (Димитрий), названный так, когда находился еще в чреслах родительских. Когда царь, отец дитяти, по обещанию ради молитвы путешествуя на далекое расстояние 40 от царствующего города, возвращался назад на ладьях к своему отечеству (к Москве) с Бела озера, из лавры святого отца Кирилла, 40 по неведомому совету божию случилось неожиданно отроку из рук няни, погрузившейся в сон, упасть в воду, и тут ангелы взяли душу младенца. Поистине, это было ужасное, достойное слез чудо: тут не случилось никого, что невероятно. Разве мало тут было сберегателей? А это произошло единственно по промыслу (божию), ибо господь всеведущ, он творит судьбу дел рук своих и, как добрый строитель, промышляя о своих творениях, в себе самом скрыл свое неведомое определение.

Не просто было зачатие и рождение и того, названного "благодать", 42 который наследовал имя отца, ибо, как сообщается в записях, и его даровала родителям молитва. После смерти младенца, брата их Димитрия, когда отец их и мать оканчивали ранее описанное путешествие, (направляясь) к царствующему [184] своему городу и отечеству от пределов города Ярославля, 43 они по повелению царя переменили путь по воде и изволили двигаться к матери всех городов (Москве) по земному хребту. А когда достигли города Переяславля, 44 здесь, в лавре чудотворца Никиты, у его целебоносного гроба, совершили совместное прилежное моление. С горькими рыданиями и громким плачем, жалобно, громкими голосами оба вместе они святому, как живому, возвестили о смерти своего дитяти и о безвременной, совсем не царской его гибели, случившейся по божию смотрению; они, не стыдясь, возложили обличение своих грехов и беспримерную свою печаль и на нас после бога, могущего эту их печаль скоро переменить на радость. Восстав после молитвы, они пришли в святой город, 45 в дом своего царского достояния; утомленные путешествием и успокоившись немного от плача, по просьбе святого у Христа, явно их скорбь облегчающего, там они, заночевав, почили, и царь познал свою жену, как Адам Еву. Святой как-то чудесно явлением в ночи известил царя о зачатии сына, носящего имя благодати, 46 и потом, когда самодержец прибыл в царствующий город, в скором времени по естественному закону родился благолепный младенец, — святой радостию, как губкою, отер пот печали у царствующих. Несправедливо утаивать и следующее: когда в грудном возрасте младенец заболел и когда ради его исцеления со всей их земли были снесены в одно место (многие святыни) для молебного пения, посреди этого собрания бог, как сообщается в написанном житии святого, прославил своего угодника Никиту: вода с вериг святого чудотворца Никиты, освященная в сосуде, когда рука отрока была над нею протянута, тотчас же, среди прочих принесенных туда вод, вскипела. Дивное чудо! Тогда вместе с окроплением водою младенец исцелился, здоровье одолело болезнь, и от того времени до самых последних дней жизни святой во всех обстоятельствах защищал отрока. И по этой причине самодержцы, наполнив всем потребным, расширили (обитель святого) и общежительством [185] и прочими милостями весьма почтили, — сравнили ее с великими лаврами, 47 хотя ранее она и не была такой, и, не отличая ее от лавры преподобного Сергия, 48 совершали в нее по временам свои путешествия. А отрок, по молитвам преподобного, из года в год укреплялся, приближаясь к совершенному мужеству, как о нем выше было сказано.

И вот из народов, соседних с нашей землей, безбожная Литва 49 узнала о соединившихся в нем горящей юности и силе мужества и о том, что он мог, раздражив неудержимое свое стремление смелостью, нанести ей всякую досаду; так как земного владыки у них тогда не было, — он был выведен из жизни смертью, 50 — они (литовцы) хитро придумали вымолить у его отца, а нашего царя, чтобы он отдал им и земле их его, храброго и мудрого старшего сына, чтобы он господствовал над ними. Но божий суд воспрепятствовал их истинному намерению и тому, кого они просили, определил нескончаемый век и даровал ему не временное и тленное царство, не один лишь угол, а все небесное царство, как пишется: "просите и не получаете, потому что просите не на добро". Другие же говорят, что просьба тех была о брате того Феодоре. 51 В день же смерти старшего брата вся природа, по повелению божию, соболезновала земнородным, даже самое солнце воздух покрыл мраком, рыдая вместе с множеством людей и, как капли слез, выливая воду из своих недр, при виде царя всех православных, 52 сошедшего в гроб. Ибо тогда угасла великая и пресветлая свеча мира, (муж), на заступление которого можно было надеяться; другого нам такого единорога 53 во плоти после него не оставалось, поэтому и народы соседних земель не менее, чем смерти отца, прекращению его жизни рукоплескали, — они ликовали, как в свой праздник. А нам остался только второй родной брат его, который был для нас после него молитвенной опорой, 54 на которого прежде в стране все мало надеялись, страдая неверием (в него), как я выше говорил, потому [186] что у него не было "брани против плоти и крови", — по писанию, 55 но неприятелей своих он одолевал молитвою. И настолько помогала ему сила молитвы, что ею он привлекал на себя милость божию; и нечто даже более чудесное приобрел он в дарах добродетелей, именно — часть дара пророческого, если и не очень явно, но достаточно осведомленные знают; некогда, при его жизни, страшно было осмеливающимся приступить к нему, не очистив совесть, хотя он по-божьи не обличал согрешающих. Если кто, зная это, теперь с верою призовет его в молитвах, — не согрешит, и я первый из всех не поленюсь (это сделать). Ибо во дни его (правления) десница творца мира (бога) лучше всякой человеческой надежды самостоятельно управляла и сохраняла его царство.

[5]. О брате царя Ивана Васильевича, князе Владимире Андреевиче Старицком 56

Был у него (Ивана Грозного) двоюродный брат по плоти, сидящий на своем отеческом достоянии — уделе; его рабы оклеветали его пред ним (царем) совершенно ложным доносом, — говорили, что он желает царства — великого достояния брата. А он, распаленный на него гневом, поверил клеветникам, утвердившись на мысли, что это действительно так; он не разгадал лукавого совета и, как лев, встретив его где-то на пути, умертвил своего брата, напоив его ядом вместе с женою и сыном, 57 — все они принуждены были выпить горькую чашу смерти по повелению его руки. А он, сделав (это), как бы некий приятный уловив лов, вместе с убийцами радостно крикнул голосом, разнесшимся в воздухе; а всех рабов его дома, кроме доносчиков, предал различным мукам, всячески бесстыдно надругавшись над женским полом. Так как это благочестивым (царям) творить [187] было несвойственно, то и здесь говорить нельзя о том, что не подобает; поэтому и я не смею дерзкими словами раскрыть весь стыд его венца и рассказал кратко прикрытыми словами. А так как он не только самого своего брата, но и его наследника (сына) предал той же смерти, как бы выкопал из земли и корень и его отросток и выбросил (его вон), оставив род того без наследника, то кровь их, как кровь Авеля на Каина, 58 до вечности будет вопить (на него); а так как отрок принял смерть вместе с родителями, то ясно, что вместе с ними он был и увенчан. А ту часть земли, которая им принадлежала, державный присоединил к своему великокняжескому владению и назвал своим именем. Больше в обличение убийства своего брата, чем в память его рода, одну только дочь, еще младенца, 59 оставил, как наследницу, не имеющую наследства. После он ее, явно ради отца, устроил, обручив с некоторым еллином 60 и выдав замуж за славного короля, — по лживому притворству, как будто за господина, по правде же — за нечестивого и худого, так как не захотел бы за такого выдать свою дочь. А он отсюда (из России) увез ее в землю единоверных с ним. И когда муж ее там скончался, в наставшее для этого время, поборник благочестия, сын того великого царя, после него царствующий, избранный Христом богом Федор, во дни пресветлой своей державы, после смерти ее мужа, найдя ее, из той нечестивой земли призвал в свет своего благочестия, приведя ее с прижитою там ее дочерью опять в свое наследованное отечество, в прежнюю веру. И по ее желанию, постриг ее в монашество и поместил в некоторой общежительной лавре 61 вблизи от своего обычного царского путешествия, снабдив ее из своего достояния, чтобы она жила вместе с инокинями в одном стаде, в ограде словесных овец. Там он наблюдал за нею, часто утешая своим святым посещением, снабжая всем потребным, не забывая родства (с ней) и восполняя этим грехи своего отца до дня своей смерти. А дочь ее вскоре умерла, приняв св. крещение по чину родителей. [188]

[II] . БЛАГОЧЕСТИВОЕ ЦАРСТВОВАНИЕ ПРОСЛАВИВШЕГОСЯ ПОСТОМ ГОСУДАРЯ ЦАРЯ И ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ ФЕДОРА ИВАНОВИЧА ВСЕЙ РУСИ

После первого брата остались два брата, — одного отца, но однако разных по плоти матерей, — они оба в одно время потеряли отца. 62 Старший из них, по толкованию, получил имя "божьего дара" 63 (Федора) и по данной ему благодати был весьма благочестив, преуспевая как телесным после отцов благородием, так и еще более душевным, потому что сохранил свою первоначальную (чистоту), подражая во всем добродетелям матери. После отца он остался уже в совершенном возрасте и еще при жизни отца сочетался браком с супругою, 64а после смерти отца стал наследником всех царств родительского престола. После отца он без малого четырнадцать лет царствовал тихо и безмятежно, потому что во дни его правления земля не подвергалась нашествию врагов и пребывала в покое, в изобилии и в мире со всеми окружающими, как (Иудея) во дни Соломона, мирная, не знавшая войн с врагами, кроме внутренних народных волнений. При полном мира жительстве воины шлемы свои "расковали на орала и мечи на серпы", как пишется. Своими молитвами царь мой сохранил землю невредимой от вражеских козней. Он был по природе кроток, ко всем очень милостив и непорочен, и, подобно Иову, 65 на всех путях своих охранял себя от всякой злой вещи, более всего любя благочестие, церковное благолепие и, после священных иереев, монашеский чин и даже меньших во Христе братьев, ублажаемых в евангелии самим господом. Просто сказать, — он всего себя предал Христу и все время своего святого и преподобного царствования, не любя крови, как инок проводил в посте, в молитвах и мольбах с коленопреклонением — днем и ночью, всю жизнь изнуряя себя духовными подвигами. После предков он явился в благочестии великим и усердным почитателем икон, подражателем благочестивому житию юного царя [189] Феодосия, 66 ревновал всем, кто управлял царством благочестиво, как второй Иоасаф Индийский: 67 тот в пустыне, а этот на царстве, тот на высоте монашеского подвига показывая венец царства, а этот, тайно внутри себя (в душе) совершая иноческие подвиги, скрытые диадемой. Монашество, соединенное с царством, не разделяясь, взаимно украшали друг друга; он рассуждал, что для будущей (жизни) одно имеет значение не меньше другого, (являясь) нераспрягаемой колесницей, возводящей к небесам. И то и другое было видимо только одним верным, которые были привязаны к нему любовью. Извне все легко могли видеть в нем царя, внутри же подвигами иночества он оказывался монахом; видом он был венценосцем, а своими стремлениями — монах, при чем второе не смешивалось (с первым) и не показывалось явно, и этого доброго стремления и любви к богу не могли остудить ни жизнь с супругою, ни высота самого царского престола, ни великое изобилие благ, связанных с самодержавием.

Одним словом, соединив все вместе, — и земное царство, и все удовольствия мира, — он все это решительно отверг и отряс с себя и всему предпочел бога, ревностно стараясь (подражать) святым, а все обольщение своей власти передал давно завидовавшему ему рабу, 68 который этого ожидал в течение многих лет в тайных движениях сердца, хотя для всех явно. — Насколько кто старается подняться на высоту, настолько и большее падение испытывает; так, все мы можем видеть небесную высоту, но не (все можем) ее достигнуть. Или свет солнечного луча здоровыми глазами мы воспринимаем, насколько кто может, но подняться к нему и взять этот светлый луч невозможно; да и видеть его могут не все, а насколько кому дано. Это также указывает на их горькое падение. Но время все тайное выводит на свет; в последующих словах будет рассказано о падении, которого он (оказался) достоин, — а здесь нужно подобающими словами закончить рассказ о "святопомазанном" царе Федоре. [190]

У греков первым христианским царем был Константин, 69 а в великой России закончил (ряд законных царей) этот Федор Иванович, поистине благочестивый самодержец; он своею жизнью запечатал весь свой род, подобно тому как Иоанн, сын Захарии, 70 был печатью (т. е. последним) всех пророков. Если это и смело здесь сказано, и к тому не приложимо, но (это сказано) ради его великого благочестия. И если любящие упрекать начнут об этом спорить, во всем прочем мы не будем сопротивляться их воле, так как у писателя об этом не одно слово, но в этом сейчас нет нужды.

Некоторые говорят, 71 что лета жизни этого живущего свято в преподобии и правде царя, положенные ему богом, не достигли еще конечного предела — смерти, когда незлобивая его душа вышла из чистого тела; и не просто это случилось, а каким-то образом своим злым умыслом виновен в его смерти был тот же злой властолюбец и завистник его царства, 72судя по всем обличающим его делам, так как он был убийца и младшего брата этого царя. 73 Это известно не только всем людям, но небу и земле. Бог по своему смотрению попустил это и потерпел предшествующее (убийство), а он рассудил в себе (совершить это второе убийство), надеясь на наше молчание, допущенное из-за страха пред ним при явном убийстве брата того (Федора), царевича Димитрия. Так и случилось. Знал он, знал, что нет мужества ни у кого и что не было тогда, как и теперь, "крепкого во Израиле" 74 от головы и до ног, от величайших и до простых, так как и благороднейшие тогда все онемели, одинаково допуская его сделать это, и были безгласны, как рыбы, — как говорится: "если кто не остановлен в первом, безбоязненно устремляется и ко второму", — как он и поступил.

Знатнейших он напугал и сделал несмелыми, менее знатных и ничтожных подкупил, средних между ними не по достоинству наградил многими чинами, как и сам он был не достоин царствования. Думаю, что здесь грешно умолчать [191] и о том, что не меньшую тяжесть мук, которые суждены этому цареубийце, понесут в будущем и все, молчавшие пред ним и допустившие его сделать это. Богом это не забывается, хотя он и долготерпелив к нам, если их грехопадение не покроется исправлением и разными видами покаяния. Эти люди и сейчас живут среди нас, как и я — увы! — описывающий это. Хотя я среди всех людей по ничтожности своей все равно, что среди песка одна раздробленная песчинка, все-таки я нигде не могу укрыться от очей божиих и остаться ненаказанным, потому что его руки, живой или мертвый, я не избегну, как и все другие в этом участники. "Вся тварь объявлена и нага пред ним", по писанию, — "создавший око, оком не смотрит ли?" и прочее. Он даже и до волос испытывает прегрешения всех. А сколько и что о том не досказано, то есть об убийстве двух братьев и о царях, — незнающие, чтобы убедиться, пусть прочитают эти книги, а мы опять вернемся к прежде сказанному.

Осененный святостью царь Федор оставил после себя отеческое царство без детей и без наследника, никем не возглавленное и безродное, так как тот убийца (не дал) мере его жизни окончиться самостоятельно, чтобы хотя малое зерно своего семени он оставил нам в наследство. Он за всю свою жизнь прижил одно только дитя — дочь, и ее, еще находящуюся в пеленах, невестой Христа послал прежде себя как молитвенницу в небесное царство, чтобы приготовить там на небе себе жилище. А его, великого, супруга, после него умилительно, как крепко закованная голубка, подобно торг лице, разлученной с другом, или как душа, насильно отделившаяся от тела, после многого плача и рыданий, которые достойны были слышания, из царских чертогов ушла в монастырь, удостоившись великого ангельского образа. 75 Проведя после мужа шесть лет подвижнической жизни в посте, соединилась, надеемся, с богом венчанным с ней супругом и с своей благородной и благословенной (дочерью), младенческой отраслью царского святого произрастания; они увидели [192] ее в недрах Авраама 76 вместе с незлобивыми младенцами, избиенными Иродом за Христа, 77 и все они вечно вместе веселятся в том царстве, где нет зависти.

А другой брат этого благочестивого царя Федора, очень молодой отросток — ему после отца наступил только второй год от рождения, — по смыслу его имени (названный) "двоематерен", так как при наречении получил имя (Димитрия) мироточца Селунского 78 и был ему отчасти сострадалец и совенечник, — еще в пеленах увенчан был от бога быть после его брата царем миру; если и не этого чувственного царства, но был намечен богом стать нам царем. Думаю, что из-за одной этой крови, со времени его смерти, во все эти годы доныне земля Российская потрясается всякими бедами, 79 и (пролитая) кровь одного господина отмщается кровью многих; из-за того, что люди молчаливо под страхом допустили (свершиться) преступлению цареубийства и за прочие, совершенные нами, злодеяния вместе все мы казнимся, принимая суд божий.

Был из синклита один ближний у царя, 80 он имел сестру, а она была женой вышеупомянутого благостного царя Федора; в писании нет толкования имени этого ближнего, 81 — ясно, что из-за богоненавистных его дел оно не было от бога вписано в книгах жизни. Был он злоковарен и лукав, под личиной милости скрывая от всех злобу своих дел; лютостью своей, скрывая свою злобу, он превосходил всех благороднейших его в царстве; он всех обольстил настолько, что впоследствии, благодаря этой многой лести, достиг и высоты царства, о чем следующее слово о нем скажет. Он царскую отрасль, данную богом в наследие миру, из назначенного ей прародительского наследия изгнал, закопав как бы огненную искру в пепле, без милосердия отправил его в некий город в ссылку вместе с матерью его и с родственниками его по матери. 82 Городу тому имя было Углич, 83 от царского города он отстоял менее 200 верст по направлению к северу (и стоял) на берегу Волги. Нашел он и время для своего злого умысла, и тайного [193] себе соумышленника, из злых самого злейшего, некоего Луппа, 84 собрата себе по нраву и делам, имя которого значит волк, — такое имя он получил по делам. Ради получения царства он воспылал из зависти, подобно Ироду, 85 сильной злобой, и когда он решился на убийство младенца, то этот, как непорочный агнец, принесен был в жертву богу, когда возраст его был равен двум четверкам и 8 дням (по словам матери). Восьми лет он, руками согласившихся на злодеяние, был зарезан ножом пред глазами родной его матери. 86 Как не распалась ее утроба из-за случившегося? Одной ей, его родившей, были известны тогда ее страдания. Ибо вышеупомянутый злой раб, лишивший незлобивого (младенца) земного царства, замыслил с тайной лестью его себе присвоить, что и исполнил, думая, что из-за видимого не будет лишен и небесного царствия, и бога так же обманет, как и людей. Но не только от бога, но и от людей не утаилось все задуманное им. Убийцы, дерзнувшие на это, 87 сами не могли никак избегнуть смерти от жителей того города, и в тот же час с невинным младенцем на том же месте многие были убиты, и псы лизали на тех местах кровь грешников, дерзнувших на убийство. А он, не удовлетворившись кровью государя, прибавил к ней и (кровь) рабов, пролив ее путем кровавых мук: горожан, дерзнувших (убить) посланных им убийц государя, со всеми домашними погубил тайно от царствующего над нами благочестивого Федора, — одних за пределом всей земли в ссылке, заточив в темницы, уморил, а большую часть других из них повелел на пути насильно удавить. Родных же и родственников убитого по матери истерзал злейшими муками и также жестоко разослал 88 в ссылку на крайние пределы земли в различные места; и самую мать облек в образ иноческого смирения, в монашество, где, как бы уединяя ее от света, и поселил ее у раба, 89 в месте, где не было никакого утешения и мало покоя; ее с ее рабом Гришка расстрига, 90 придя, оттуда освободил и назвал своей истинной матерью к еще большему соблазну [194] мира, что действительно и было. А потом, попущением божиим, не только весь род убийц, но и все их племя, хотя некоторые и далеко были, Борис всех тогда нашел, наградил богато имениями и разнообразно (по своему усмотрению) щедро одарил.

А когда такое известие о безвременной смерти брата достигло слуха старшего брата Федора, тогда царь, понуждаемый природой к подвигу сожаления о брате, сильно застонал от скорби и в слезах испустил слова умиления, какие приличны родству их (братьев) и царскому разуму, украшенные премудростью, могущие, дойдя до слуха людей, всех, тут находящихся, подвигнуть к неудержимому плачу, когда все люди услышали, что их господин умер такою горькой и безвременной смертью; но, боясь запрещающего взора убийцы, от слез удержались. Тотчас царь, прекратив плач, приказал немедля произвести внимательное следствие о случившемся. Им посылается один из священных лиц — Сарский митрополит, и с ним из синклита очень знатный вельможа 91 в место, где святая душа царевича, не ведающая зла и не познавшая греха, насильно была отделена от его благоуханного тела, и где излилась кровь нового мученика, как (кровь) другого Авеля и Глеба, 92 убитых из зависти родными братьями, один — из-за жертвы, другой — ради царства; но они были убиты братьями, а этот рабом. Посланным приказано было после следствия спешно возвратиться к пославшему; но, однако, больше, чем царского повеления, посланные устрашились виновника убийства, покорились — несчастные — его воле и, что угодно было убийце, то, возвратившись, и доложили царю, первосвятителю и всем, как под страхом научены были губителем. А к этому не побоялись еще прибавить злую и лукавую ложь на неповинного; не убоявшись бога, при царе и патриархе, при всём синклите и многочисленном собрании тот убийца, желая хотя немного утвердить сочиненную ложь, сам виновный пред царем, патриархом и прочими, посреди собора перенес и возложил [195] такую вину на самого младенца, сказав, что он сам, играя, закололся. 93 И приписал ему тяжкую болезнь, говоря, что, как некоторые, так и он страдал исступлением ума и впадал в оцепенение телом; он говорил, что тогда наступил у него такой час. К тому же и святитель, и вельможа, возвратившиеся с места убийства и прельстившиеся земными (благами), подтвердили, наученные этому, слова убийцы своим свидетельством; тогда решили, что было так, как он говорил, А после этого, когда пришло время, свидетельствовавший ложь вельможа, думаю, что из-за попущения (нами) той (лжи), был царем всей России. 94

А выше названный убийца так был силен в управлении царством, что не захотел тогда подчиниться воле над всеми царствующего, чтобы хотя после смерти перенести мощи убитого младенца оттуда, где они были и где он был зарезан, в царствующий город и погребсти их вместе с его прародителями, но, оставив незлобивого младенца там, где он при смерти пролил свою честную кровь, там же (приказал) засыпать землей и предать земле без славы, совершив над ним погребение, как над простолюдином, и не выполнив над ним того, что подобает царю. Даже и после того, как младенец умер, властолюбец-злодей враждовал против праха его, — из этого дела и мысли этого убийцы стали известны. Убийца страшился его так же, как Ирод Иоанна, 95 и боялся, чтобы убитый не обличил греха чудесами, когда из ссылки будет перенесена в отечество (Москву) св. гробница с его (царевича) нетленным телом, ради того, чтобы положить его с отцами и сродниками. (Он боялся), не будет ли он пред всеми явно уличен в том, что утвердилось в его мысли, в задуманном им стремлении к царству, и не будет ли от народа какого-нибудь препятствия и запрещения его желанию, если все люди, увидя безгрешную и неповинную кровь, умилятся, и его, злого властолюбца, возненавидят, и то, что он хотел сделать, откроют, и исполниться его злому умыслу не попустят. Из-за этого ему, окаянному, как и Иуде, объятому [196] сребролюбием, 96омраченный ум его не дал разуметь, что угодно богу. И если бог захотел бы тогда обличить его дерзость, мог бы на всяком месте задуманному им как-либо помешать и не допустил бы его и начать убийство, но он перенес суд над этим убийцей в будущее, чтобы в день суда, пред ангелами и всей вселенной, обличив его, предать вечным мучениям. 97 Когда же пришло время, — при царе Василии, о котором упоминали раньше, еще прежде этого, — святой ковчег тот одним пришествием своим в царский город совершил двойное действие: первое, — он сам собой обличил Борисову рабскую смертоубийственную дерзость и недостойное Борисово воцарение, второе, — посрамил присвоение Гришкой расстригой его святого имени; одним пришествием своим тогда святой двух лжецарей обличил. 98 (Обличил) и прочих, после этих, на то же дерзающих и, как разбойники, пытающихся вскочить на его отеческий престол, людей, происходивших от весьма неблагословенного корня, не от избранных людей, но от скопища страдников, безымянных, ничтожных и самозванных. 99Так же, как дикая маслина, они к доброй маслине по происхождению своему никак не могут прилепиться, но пропадут, как дым, рассеявшийся в воздухе; подобных он даже и теперь не переставая обличает. А источающее чудеса и непричастное тлению тело страстотерпца и нового мученика в раке, при гробах отцов, как на светильнике, всем светит и исцеляет и сейчас всякий недуг тех, кто с непоколебимой верою и чистой совестью к нему приходит, и отечество свое сохраняет от нападения врагов, и всех, изменивших ему, обличает своими чудотворениями. 100

Кто мог предположить, что такой, как и вы все читающие знаете, благочестивый и благословенный богом и святыми его род, укоренившийся и утвердившийся на царстве в течение многих лет и до событий последних лет не страдавший бесплодием, ныне без наследника прекращается и кончается! И такой части вселенной под небом, такому как бы другому Риму, — всему православному царству остаться совсем без наследников? 101 [197] Ибо никогда в течение долгих лет и доныне отеческие корни не прекращали, по естественным законам, производить (молодые) отрасли, чтобы никогда из отеческих чресл не переводились царские стебли для наследия в таком отечестве; но за первыми следовали другие, как прекрасные и плодоносные, посаженные дома, молодые побеги, не прекращаясь из рода в род; и не доведен бы был до последнего, если бы ради зависти к царству не искоренен был тех род от близко находящихся злых рабов, преступивших крестную (клятву), когда бог попустил это за наши грехи и когда мы из-за робости умолчали и не обличили (их). Ветви рода того (распространились) от моря и до моря и даже далее их, как сказал пророк, 102 а теперь все высохли; "я дал вам царя, сказал бог, во гневе моем и отнял в ярости моей". Не знаю, есть ли под небом другой такой благочестивый во всем и православием сияющий мир, как этот, на котором солнце видит и всю землю, и море. 103

От сильного желания, чтобы пребывали законные (цари), и имея в памяти установления высокой царской власти, как бы упившись тогда множеством скорби и силой этого горя, душа у державной (Марии Нагой) была безгласна, и, будучи вне себя, она казалась как бы бездушной (мертвой). И пусть никто в простоте не подумает и не предположит, что это такая же скорбь, как и у нас, худых, когда по естеству (она) проявляется; — нет, она так несравнима мерой — как в печалях, так и в радостях, — как капля дождя (несравнима) со всей великой пучиной моря; такое же имеется различие в том и другом — в скорбях и радостях — у имеющих власть и у подчиненных. О справедливо царствовавших над нами, прежде бывших царях, — а не о тех, которые были после них и по допущению божию (носили) имена их, 104 — о высоте их сана, а вместе и о жизни их, совсем неудобно никому из людей — ни о словах их, ни о делах, неодобрительно о них отзываясь, чрез писание распространять дурное, если они в своей жизни что и сделали несовместимое (с их саном) и погрешительное; но [198] только то, что относится к их славе, к чести и похвале, — только это одно следует объяснять и излагать в писаниях на память будущим ревнителям. Прежние писатели привыкли рассказывать о таких делах тщательно и осторожно и нас (этому) научали. А то, что в них было недостойно, — совмещать с прочим неудобно и не есть дело человеческой силы, потому что таких судить может один бог, который над всеми; тот знает о всех все, не только явное, но и сокровенное, открывая и тайные мысли, и какие в уме были намерения сотворить грех, и все советы сердечные он обнажит в день суда и выведет на свет; ибо он может каждого по его делам или наградить, или предать вечным мучениям; а о других и о тех, которые без благословения и незаконно наскакивали на царство, ясно, что для них будет отдельный от благих суд. Думаю, что и писатели, которые умолчат и не обличат их нечестие, одинаково с ними будут истязаться.

[1]. О смерти государя царевича Димитрия Ивановича в 99 (1591) году и о приходе крымского 105 (хана) под Москву, и как Борис Годунов с боярами, воеводами и войском в обозе 106 стоял против него; и как крымского хана бог победил, и он из-под Москвы побежал; и как Борис, взяв с собой бояр, ходил из обоза в Москву и мешкал в городе три дня, чтобы хан подальше ушел, а все войско дожидалось в обозе; и (как) спустя три дня, взяв все войско из обоза, ходил Борис из Москвы, сказав государю: гнался за царем (ханом) до Серпухова 107 и разбил (его). Тут же о пожаре за Неглинной, (устроенном) Борисовыми поджигателями. Все происходило в одно время, в том же 99 (1591) году, в одни недели и дни.

В то время, когда после семи тысяч шел 99 (1591) год 108 в самой благочестивой державе, и когда шел седьмой год от помазания на царство преблаженного Федора Ивановича, государя всей Руси, по попущению божию, три несчастия [199] тогда вместе случились у нас к нашему искушению. Первое, — как бы убийственною рукою Ирода, неправедное заклание рабом незлобивого отрока царского племени. Второе зло — внезапный пожар от поджога, испепеливший большую часть всей столицы и дома богатых жителей, обильно наполненные всем необходимым, находящиеся на той стороне реки Неглинной. 110 Кто не знает, как угли всех домов, от страшного огня обратившиеся в пепел, были развеяны по воздуху? Это было задумано тем же (Борисом) и сделано по его повелению: он не побоялся бога сделать это в самый полдень, когда солнечная теплота жгла, как бы свыше помогая неудержимому яростному пламени, показывая (этим) злобу виновника пожара. Знающие рассказывают, что тогда от ярости огня многие рождающие (матери) вместе с младенцами сгорели, потому что это было сделано внезапно, во время полуденного сна, по-мучительски, чтобы из них ни один не спасся; поджигатели, посланные тем повелителем, везде в одно время в разных местах зажигали огонь, так что жившим тут не было возможности куда-либо убежать. Третье зло 109 — татарское нашествие самого пришедшего с востока нечестивого царя, осмелившегося дойти даже до внешних укреплений моего города, так что такой наглости никогда не бывало.

Итак, два бедствия (произошли) от властолюбца Бориса, а третье ниспослано по небесному смотрению, но и первые два (случились) не без промысла (божия). И хотя державный Федор, благочестиво и пресветло над нами царствующий, богател своими добродетелями, но не мог, при случившихся несчастиях, один покрыть своим избытком нашу скудость и недостаток в добрых (делах); таким образом и бывает, что добродетель одного не может покрыть грехи всех людей и "никто не украшается чужими делами", как сказано в писании, но чьи труды, тех и дары; честь и венцы принадлежат победителям, — в божественных писаниях много подобного сказано для указания (нам). Но так как мы и убиение неповинного [200] младенца-царевича, и напрасное истребление огнем всего города, не желая, все перенесли, как бы ничего не зная, покрывшись бессловесным молчанием, — то этим попустили зложелателю до конца стремиться и к дальнейшему, как и теперь в наставших (обстоятельствах) мы, как немые, (смотрим) на случившееся. 111 Об этом довольно.

А приход безбожного татарина 112 и приближение его к царствующему городу было напрасным и для нас совсем безвредным ради явного заступления вседержавной христианам на врагов помощницы, когда сын ее по ее ходатайству исполнил молитву после святых своего угодника, "миропреподобного" государя нашего Федора, истинно верующего, царя. Ибо (он) устрашил, я знаю, нечестивого и тех, которые были с ним, ночными чудесами: со всех каменных стен, ограждающих крепость, — громом пушек, разбивающих города, так как их слух не привык к этому — к огненной пальбе и громогласному, ужасному грохоту со многими отголосками, в дыме и сверкающем огне, — убивающим многих и звуком, до основания колеблющим землю и потрясающим небо. 113 Из-за этого пришедшего царя (хана) объял трепет и страх, (пройдя) в его кости и душу, и он ночью со всем войском поспешил бежать назад, гонимый при всем его страхе невидимыми преследователями, так что после бегства в течение той ночи он оказался далеко от города, называемого Серпухов, по ту сторону быстро текущей в своем яростном устремлении славной Оки, 114 которая всегда быстрым и глубоким течением своим, как преградой, препятствует наглому нападению на нас. Она от века премудро положена нашим создателем, как немалая защита от варваров, неудобная для перехода стена; она обтекает с юга, где она простирается, большую часть земли нашей и, опоясывая ее как бы поясом, течет быстро, обнимая отведенную ей меру земли, всячески всегда препятствуя врагам переходом чрез ее ложе (нападать) на нас; для них, кроме других трудностей, не безопасен был и переход чрез нее сюда и туда. [201]

Татар, пришедших пленить нашу землю, мы отогнали от столицы не одним громом огнестрельных орудий, сильно устрашив их; но вместе с этим, в то же время, сотворено было тогда богом и другое чудо, так как в тот же час, когда напал на них страх, бог вложил в мысль одному благочестивому воину, взятому в плен во время их прихода к городу и ими задержанному, обмануть их, когда они с принуждением допрашивали его: „Скажи нам, — говорили они ему, — ради чего видим мы в эту ночь в городе такое подобное молнии блистание из орудий и огненный бой, яростно против нас выпускаемый? Какая столице и затворившемуся в ней царю внезапно вдруг случилась радость? — сообщи нам!". Так они сказали ему и вместе с этим вскоре и мукам его подвергли, хотя и не тяжелым. Он же, будучи благоразумен, зная по закону православия, что ради благочестия не напрасно в мучениях и большую претерпеть боль, укрепляемый богом чрез доброго приставленного к нему хранителя ангела, — насколько скоро мог обнять умом то, о чем его спрашивали, — сшил словом разумно нужную для этого времени "грехопростительную" ложь, полезную осажденным в городе для освобождения; уповая на Христа, он сказал врагам в надежде, что они этому поверят: „радость в городе из-за того, что из западных стран, из земель Новгородской и Псковской, 115 согласно ранее посланным царем приказам, на помощь ему, соединившись вместе, быстро вошли в город многочисленные вооруженные войска, которых царь и жители города с нетерпением ожидали". Когда неприятели услышали это от сказавшего и вместе с известием еще более уверились в этом благодаря тому, что ночью видели они своими глазами, — то в ту же ночь, не дождавшись дня, устремились, как сказано ранее, в настоящее бегство. Они исчезли, подобно тому, как обильно вылившиеся из облаков воды, как будто и не было их прихода и ухода. Об этом пленный узник, убежавший с дороги к своим, все подробно, будучи спрошен, нашему царю рассказал; к этому не забыл сообщить [202] и то, что возможно было ему увидеть и что он понял из слов разговаривающих о делах, за то время, когда он был у врагов.

Наше православное ополчение, все войско земли нашей стояло тогда на некотором месте вблизи внешних укреплений самого великого города, по ту сторону Москвы-реки; оно называлось попросту — обоз, а по древнему названию — "гуляй". 116 По внешнему виду этот (обоз) был похож на деревянный город, сделанный из тончайших досок и для защиты верных имел устроенное подобно городским стенам ограждение, наподобие щитов. Каждая часть этих ограждений имела в длину меру в три локтя или несколько более, а в высоту — протяжение в одну сажень; эти части были сомкнуты друг с другом, как разные члены животных телесными жилами, а между собою связаны были скреплением железных цепей. А переход этого (обоза) с одного места на другое был устроен (наподобие) пешеходного движения: когда ему нужно было итти — он шел, а когда надо стоять — стоял. А двигался он на колесах; внутри по всей его окружности, как в колесницу, впрягались ослы, и силою их, везущих, (обоз) двигался на то место, на которое слово начальника над войсками и их расположением приказывало двинуться или (где) встать; а все животные в нем были совсем невидимы для глаз вне находящихся. По объему же внутри он имел такую величину, что и большую рать со всем для нее необходимым мог вместить в себе и затворить, и множество оружия, сколько было нужно. А для прямого сопротивления врагам выход на сражение нашим двигающимся в полках силам был свободен с каждой его стороны, потому что, смотря по надобности, когда наступление врагов было соразмерно (нашим силам), — открывалась стена; если же нет, тогда они спешно отступают назад, под его защиту; они могли понемногу двигаться, недалеко отодвигаясь от стен, имея у себя за спиной как бы прилепленную к ней защиту, в то же время они имели возможность выходить и не выходить, по [203] воле управляющих, в том случае, когда наступит удобное время; а отходят они от ограждения настолько, насколько наблюдающий за всем происходящим по своему разумению времени им укажет. Прочность же его внешнего строения такая: он может задерживать пущенные из лука стрелы, защищая от вреда, приносимого ими, и отлично притупляя их, но только их, а не иные, хотя бы и мелкие огнестрельные снаряды; тем более не может защитить от тяжелых орудий, начиненных сильно взрывчатыми веществами, (выстрелы) которых с многим огнем и клубами дыма подобны грому и страшному громогласному рыканию. Грозного приближения их, невидимо летящих по воздуху и разбивающих стены, сделанные из камня и железа, внешние тонкие стенки его (обоза) совсем не выдерживают, и тем более крупных: тонкую постройку его (обоза) они легко - разбивают, как стекло, или, лучше сказать, как построенную из песка. Но если даже это умелое строение было полезно только в определенное время и при одних обстоятельствах, все же оно бывает очень нужно в таких случаях, так как тогда такой щит охраняет от бед.

Непосредственные очевидцы говорят, что мысль о построении этого искусного сооружения в начале принадлежала одному князю, по имени Михаилу, по прозвищу Ивановичу Воротынскому. 117 Им впервые придумано было это хитрое устроение; он был поистине великий советник (член синклита) при царе и властно приказывал сделать то или другое, особенно же в военном снаряжении, на основании слова самодержца, подтвержденного врученным ему на это приказом с печатью. В военном деле он, сказывают, во всем был весьма искусен; он смог премудро сделать такую защиту для охраны православных воинов от вражеских стрел, частое уязвление (которыми), подобное уксусу змеи, приносит болезни; устроитель этот жил и при державе ранее бывших царей.

Во время указанного ранее ополчения против неверных в той ограде были собраны вместе все великие благородием, главные правители всей державы; между ними же был и первый [204] правитель дел, тот завистник, который с того времени и ранее стремился мыслью к царскому месту: проявление этого его желания видно было и в скрытом образе и познавалось от дел, хотя и не обличалось. Все величайшие от древних времен столпы (князья), которые и без него все, от малого до великого, снаряжение, (необходимое) для настоящего случая, могли бы устроить, бездействовали, еще ранее охваченные страхом перед этим властолюбцем; они возвышались над ним только именем и местом, но не властью, а по существу совсем не имели никакой власти. — Подобно пчелам, когда они бывают около своей матки, они вокруг него (проявляли) чрезмерное прилежание, но он по природе был (подобен) льву, а они подчинялись ему из-за страха. Так один он преобладал над всеми ими, и тогда еще более усилилась над всеми его власть, честь и слава, так что и при самом царе все не боялись и не стыдились хвалить его чрезмерными похвалами, прославляя и возвеличивая его до того, что едва не сравнивали его с царем; от этого он еще больше укреплялся в своем желании. Око державного все это видело и слухом он сам (все это) слышал, потому что божественная душа его не нуждалась для всего этого в свидетеле или обличителе; однако, что думал обо всем этом царь, — был ли он, по словам некоторых, вне плоти или в теле, слушал или не слушал, — ясно узнать об этом или изведать глубину царского сердца простецам невозможно; неузнанное осталось и непостигнутым, — каждый знал только, что благонравие не допустит царя до злобы. Когда же святые уши угодного богу по плоти царя нашего, несомненно молящегося вместе с другими, в душе молящимися о царстве, не привыкшие принимать всякий ложный слух, получили достоверную весть о богопротивном царе, об отступлении его от города и для всех совершенно неожиданном далеком бегстве, — тогда тот любитель сана, с места, окруженного тем построенным вне города укреплением, называемым обозом, вошел не со всеми силами, а только с именитыми и великими, [205] в город к нашему благочестивому царю. Все эти вельможи, сообщая патриарху и царю 118 о поистине богоподобном отражении нечестивого (хана), приписали все это человеческой славе, имея на языке славословие и умея истину претворять в ложь: они сочинили ложные слова, говоря, что именно тот (Борис) своим распоряжением отогнал нечестивого хана от царства (Москвы); этой лестью они указывали на незлобие царя и робость других, а на остальных не обращали внимания; эти (лжецы) хотели быть в милости у этого любителя славы и получить от него в награду всякие суетные (блага). И когда он, с помощью прислуживающихся льстецов, достиг желаемого, тогда все хранилище царских сокровищ, как обладатель, радостно, как бы играя и скача от веселья, потому что его хвалили, приказал отворить и (сокровища) вынести и, неограниченно награждая всех бывших с ним в укреплении, прежде всего удовлетворил своих словоласкателей, которые поощряли его смелее стремиться к конечному выполнению его желания, а потом наградил по чину и военных ратников настолько, насколько в поспешности успел.

Ради утверждения своей славы и раздачи незаконных наград, он (Борис), после бегства от города нечестивых татар и своего возвращения в город с места ополчения, три дня промедлил в городе. И когда он хорошо узнал, благодаря извещению, что (хан) бежал и не возвратится и что он за эти дни в последнем своем бегстве достиг города по имени Ливны, 119 тогда этот славолюбец, найдя в царствующем городе еще многих, ласкающих его желание и получивших от него награду, замыслил и даже сделал (следующее): приняв напрасную славу от людей, к первой ложной своей славе и новую приложил: (отправился) преследовать того (хана), как ветер, что делают обычно одни неразумные, допустив его уйти вперед из-за своего ненужного и нарочного промедления в городе. Да как бы он и не отпустил его? Против него, он, лживый храбрец, не мог во все время осады встать не огражденным! Он не захотел, не входя [206] в город, тогда же преследовать его из своего защищенного места, называемого обозом, пока тот еще не убежал далеко, — тогда храбрость преследователя бежавшего была бы очевидна. Он тогда не погнался за тем сразу потому, что видел свою трусость и знал, что если бы убегающий почувствовал преследующего за своими плечами, тогда, возвратившись, разбил бы непременно преследующего. О таких сам господь всех в св. писании сказал: "блюдитесь от псов", и в другом месте: "да не разорвут вас, возвратившись".

Но гоняющийся за славой не отложил своего скрытого намерения и, промедлив три дня в городе, ополчился опять и, поспешно собравшись на показ людям, вышел вслед за упомянутым ранее (ханом) и (дошел) до города Серпухова, а тогда едва уже слышно было, где находился тот, кого он преследовал. Таким образом он страхом омрачал (разум) людей; а мы и в этом повиновались ему молчаливо, как и в других (случаях). Возвратившись в царствующий город из этого притворного преследования, он опять начал прославляться похвалами, а правильнее сказать, — омрачаться льстецами: как паутина, плелась ему одежда славолюбия, ложь о победе его над ханом, — будто бы в том преследовании (хан) был побежден им. Но как поистине могло это быть, когда он, преследуя, и не слышал, а не только не видел его, разве только узнал о нем и поверил слуху, что он (хан) действительно ушел туда, откуда пришел, неся в себе непрекращающийся страх от того, что слышал и видел у города, когда стоял у его стен, а не ради "преследующего ветер"? После возвращения гонящегося за славой из преследования варваров льстецы плели ему хвалу за хвалой, особенно же говорили, что именно он от царствующего города прогнал сыроядцев и, преследуя, преславно победил самого хана. Таким образом, ложную славу на многих хартиях с царскими печатями они разослали по многим городам (Российской) державы, наполняя слух внимающих сочиненными ими лживыми измышлениями, всячески усердно побуждая [207] всех людей к одной мысли: что он желает всех их любить, — чтобы не иное что, а задуманное этим наострителем исполнить и чтобы ему видеть себя не в мечтах только помазанным на престол всей славы. Почти явно и откровенно — словом, в посланиях и речах — это о нем распространяли, чтобы все живущие самостоятельно в тонком прикровении это о нем думали, а в самом царствующем городе всякими словами побуждали людей к тому же одному, указывая им на одни его добрые дела, кроме противоположных, всех склоняя к единодушной любви к нему. А тех воинов, которых прежде своего похода и вышеупомянутого трехдневного в городе пребывания он не успел вместе с прочими в спешке тогда наградить дарами, этих по возвращении еще больше различным образом обогатил, увеличив награды, как бы лаская всех за то, что ими побежден богоборный царь. Ради этого им (роздана) была различная мзда: одни были опоясаны славой сана, другие награждены чинами начальствования, третьи посажены властителями, чтобы повелевать другими, иные (награждены) изобильно золотыми деньгами, иные — множеством серебряных, иные получили сделанные из серебра и позолоченные сосуды, иные — прекрасные и дорогие одежды, иные — богатые имения. И всех, с ним бывших, всячески одарил, так что все одаренные им очень удивлялись такой наглой его щедрости. Смеясь в душе, они говорили: "мы не знаем, ради чего мы даром получили такие большие подарки, каких прежде много раз в службе раненые или даже положившие свои головы в смертных (боях) и даже знаменитые по происхождению не получали, да потом таких (наград) не может и быть, — это явное чудо!" Правду всего этого все понимали, но скрывали это понимание в себе, не потому, что (получили) это суетное (богатство), но потому, что (видели), ради чего опустошаются царские ризницы: чтобы заранее все, как рабы, были им закуплены и (для получения) желаемого награждены. Так и случилось: если что и неестественное сделанное им увидят, о том [208] беспрекословно умолчат; это и было, так как они пред глазами имели, как обличителя, эту обильную предварительную взятку, принятую ими в руки, и от этой мзды онемели их языки и закрылись уста, а все наши чувства главным образом от страха ослабли.

Но честолюбивый (Борис) под видом веры, ради явленного тогда богом истинного чуда, на обозном месте, где стояло православное ополчение всего войска, построил новый каменный храм во имя пресвятой богородицы, по названию Донской, 120 и устроил при нем монастырь, по виду ради богоугодного дела, а по правде — из-за своего безмерного тщеславия, чтобы прославить победой свое имя в (будущих) поколениях. Как в других подобных (поступках) он понят был, так и в этих, потому что на стенах (храма) красками, как в летописи, — что приличествовало лишь святым, изобразил подобие своего образа. 121 В этом его скрытом лукавстве из лести послужили ему в нужное время святители из духовенства: их сокровенные (побуждения) и лесть, и лукавство обнаружились потом наставшими временами. После построения и освящения церкви и после устройства монастыря он назначил в годовом круге определенный день, в который совершилось то победоносное и святое происшествие, и указал первосвятителю установить и узаконить обязательное хождение туда с крестным ходом и с честными хоругвями из года в год, как в настоящее время, так и в следующие года. 122 И во дни жизни повелителя это повеление исполнялось исправно, а что было после — будущее покажет и известит.

[2]. О пострижении Борисом царицы Марии, матери царевича Димитрия, после его смерти и ссылка ее из Углича.

Надо сказать, что после убиения святого (царевича), подражатель Ирода Борис не удовлетворился только кровью одного его, но и родительницу неповинно зарезанного отрока [209] с ненавистью одел в монашеские одежды и против ее воли поселил в некий монастырь, (находящийся) в удаленных от этого места пределах, в месте пустом, непроходимом и безводном, лишенном всякого телесного утешения; и приказал заточить ее там в бедности, лишив того, что необходимо телу, и не только всего этого самого нужного, но и, по сравнению с рабами, — даже пищи, сосудов и одежд, и прочего, что необходимо было дать. Бывшую соправительницу того мирообладателя (Ивана IV) окружил во всем всевозможными лишениями, как жену простого мужа, совершил как бы второе после сына убийство его матери. Таких нужд не терпит и ничтожнейшая чета рабов, а тем более (вдовы) таких царственных государей. Ту, которую он убийством сына оскорбил, ее же кроме этого и в требуемом ограничил, причинив ей в жизни двойную печаль, (но зато) и себе приготовил муку, гораздо большую той. Если бы даже, убив сына, он предоставил ей полный земной покой или если бы он — телесный враг ее — даровал ей все блага земного царства, которые немного ранее все находились в ее руках и были (от нее) неотъемлемы, разве все это могло сравниться с погублением царской души и разве бы тот тленный земной покой мог утолить такую печаль ее о сыне? Здесь ее не могла развеселить никакая радость, тем более присоединение лишней досады к материнской скорби об убийстве. В таких недостатках она прожила там от насильственной смерти сына — его убиения в 99 году до года 113, когда после смерти ее мучителей возведен был на царство Расстрига; потому что им она оттуда с честью опять возвращена была, как бы из Египта в обетованную землю, 123 в царствующий город, когда он, домогаясь царства, злонамеренно назвался ее сыном. Но об этом подробнее будет рассказано в своем месте и порядке.

Где те, которые некогда говорили, что Борис неповинен в убийстве царского дитяти и что он не завидовал ему как наследнику царства? И ужели его повеление о законопреступном [210] убийстве не обнаруживается из того, что его злоба не потерпела тех многих граждан, которые во время убиения подняли свои руки на убийц и не пощадили их? Ибо одних, за такую их дерзость, что они убили убийц царевича после его заклания, он пытал и предал различным мукам; других — после мучений отправил в заточение в западные земли, где солнце, заходя, садится, а иных уморил всякими бедствиями и оковами, когда они тяжелым путем шли туда. И если бы они не против его воли поступили так с убийцами, то и он вместе с ними так же бы поступил с убийцами государя, — он имел полную власть на то, чтобы не только их замучить, но и родственников их справедливо наказать, если бы не было от него повеления с их противниками так поступить. Род и племя убийц царевича, которые исполнили его волю, он не только не предал казни или чем-либо немного наказал, но, найдя всех их, руки их наполнил наградами, имениями и многими дарами. Он тем, и не желая, показал миру свое действительное сожаление об убийцах, когда ради этих самых убийц, родных их, достойных казни, сделал богатыми. Для находящихся в стране были такие законные и справедливые обычаи: ради достойных дел родственники лиц, прославившихся победами и благочестиво умерших, должны были получать подобающие дары; а он, в противность этому, награждал племя, делавшее зло, а тех скорых мстителей из народа, которые не стерпели зрелища убиения своего господина и, (не считая) кровавое мщение злом, отомстили убийцам за неправду, — их по злобе осудил на далекую ссылку. 124О, какая тьма мрака ослепила его разум, запятнанный убийством, которое он считал скрытым! Как велико было и наше несогласие, происходящее от робости и бесчеловечия, допустившее его до этого! Этим мы сделали его дерзающим и на прочее.

"Господоненавистная" жестокость повелителя убийства Бориса к убитому им младенцу и после его смерти была такова, что он не совершил достойного и тщательного расследования [211] об убийстве убитого, которое было бы проведено строго, с пытками, и не захотел даже приравнять к тому расследованию, какое было произведено о смерти нечестивых государей, которые некогда, при державе Федора, пришли для служения ему в нашу землю от язычников: с востока — сына татарского царя, 125 а затем с запада — двух сыновей латинских королей, 126 которые здесь умерли от Бориса же причиненною им смертью. В отношении же царства и всякого господства он был так завистлив ко всем окружающим сверстникам своим, особенно же к тем, которые были благороднее его, что ни одному из них, кроме себя, не дозволил (касаться) этого ни делом, ни словом, ни мыслью и ради этого в первые годы своего управления удалял от царя (знатнейших) себя по происхождению и рассылал их в концы земли.

[3]. О Богдане Бельском 127

Об одном из многих (злодеяний), которое было совершено им в конце его жизни, здесь я немного и кратко расскажу. Был некто, по имени названный Богдан, из всего царского синклита самый близкий и главный советник при глазах преславного царя Ивана, — едва ли в царстве и были многие по благородию славнейшие его; он был больше всех любим царем за угождение: сердце царя всегда к нему жадно стремилось, и глаза свои он неуклонно всегда обращал на него, раненный срамной стрелой тайной любви. В одно время с ним близок был к царю и тот Борис, но первый (Богдан) в славе много превосходил второго (Бориса), хотя он тогда еще и не был увенчан славой высшего служебного звания; а второй потом превзошел первого на ступенях царства, как бы ногами встал на голову первому и, благодаря брачному союзу с (царским) племенем, стал выше его. Прошло время, и цари изменились, и произошла перемена во власти правящих и ниспровержение Борисом первых в царстве, по принятому им обычаю; жизнь того, о ком здесь начата была речь, [212]продолжилась до того времени, когда Борис воцарился. При великом (царе) Федоре, имея всегда общение с великими по благородию и будучи ничем не ниже по сравнению с прочими, а в иных случаях и превышая их, он от Бориса получил к прежней чести своего имени некоторое немалое приложение, так что немногим чем не достиг в мирской славе высокого чина великих. До этого, после смерти чрезвычайно любившего его царя, он много лет жил вдали от царского города в своих имениях, удалясь от молвы мира ради начавшейся из-за него тогда в царстве смуты. 128 Переезжая из села в село, он там проводил все время с домашними в покое и изобилии, только не видел очей подобного святому царя Федора, не был участником всегдашней славы его и тех, кто вместе с ним управлял, и не получал вместе с ними той же чести. Во время же его пребывания в сельских местах он получал такое содержание от того же Бориса, что все пожелания чего-либо нового из земных (благ), как во сне, в нем утихли и уснули, и всякая молва о нем в городе прекратилась. После смерти первого царя, сын его тогда, как новый царь, укреплялся и утверждался на царстве, а при нем и вельможи, близкие к нему, обновлялись, и все приближенные царя переменились, укрепляя прежде бывшее; ибо из-за царей тогда много было разногласия в земле среди людей. Но возвращусь опять в рассказе к тому, где я оставил слово недоконченным.

Когда же тот (Бельский) тем же Борисом послан был на обычную службу в некоторый город, соименный Борису (Борисов), 129 находящийся на востоке, откуда солнце нам восходит, — оттуда ложным доносом тому (Борису) оклеветали его, приписав ему самое большое — желание царства, когда и у самостоятельно правящего (Бориса) уже было готово такое мнение о нем. Гнев в нем был скрыт так же, как курится дымом скрытый внутри какой-нибудь не разгоревшийся огонь; поэтому он поверил клеветникам, а еще более утвердился в своем мнении и оклеветанного прежде всего лишил должности, — [213] изгнал бесчестно из среды верховного правительства и вовсе отобрал все его многочисленные приобретения со всем прочим. У того было много дорогих вещей, потому что (известно), какое положение занимал он прежде при царях, это во-первых; (во-вторых), он приумножил их, потому что благополучные годы жизни не без пользы провел при славе царей, — тогда богатство его увеличивалось день ото дня и никогда (не знало ущерба). Когда же он лишен был славы, властвующий назначил ему в наказание позорную казнь, 130 установленную городскими законами, какою по городам казнили злодеев, разбойников и взяточников; и другие бесчестнейшие поругания и срам по воле повелителя ему причинили, и был он послан в заточение в далекие места. Знаю, что, устрашая этим других, то же думающих, он полагал, что, совершая все прочее, неудобно поступить с ними так же, как с этим, (особенно) с теми, которых он — великий — боялся. Не один из таких же, как и тот ранее названный, был оклеветан перед ним (Борисом), но и другие к нему были приплетены, (обвиненные) в подобных замыслах, 131 и их также, после пыток, лишив всего имущества, объятый на них яростным гневом за первого, разослал он в (разные) страны. Там, заключенные в темницах, они пробыли много времени, а некоторые из них там же в такой нужде приняли и смерть; для прочих же и для ранее названного (Богдана Бельского) причиной возвращения назад из ссылки были смерть правителя и разрешение того, кто его низложил, а именно — пришедшего на царство Расстриги. А когда этот того (т. е. Бориса), как козел рогами, забодал и с престола свергнул, — о чем в другом месте больше сказано, — те, которые понесли бесчестие и приняли раны вместе с первым пострадавшим, возвратившись опять к себе, от Расстриги получили на земле жизнь лучше прежней: названный первый между пострадавшими получил тогда полную честь — звание высшего сановника, 132 а вместе с ним страдавшие получили и чины и почести, каждый в соответствии с возрастом. Не было бы никакой [214] нужды здесь с прочими сказаниями это описывать, но (это сделано) ради обнаружения многих злодеяний Бориса. "Воссияет нам, как звезда от Иакова, и восстанет человек от Израиля, который упасет, как новых людей, этого Израиля и сокрушит племя Моавитян". 133 Эти пророчества сказаны о самом Христе, все они поистине сбылись, и хотя (говорят) о воплотившемся и не приложимы к рабу, (сделавшемуся) царем из-за теперешней нашей зависти, — второму приличествуют они не по существу, а как близкие образы. И пусть никто из прочитавших не смущается мыслью о чрезмерной смелости несравнимого сравнения, потому что после воплощения того (Христа) по его смотрению много (в нем) было свойственного рабам, ибо по плоти он стал доступен всем. Так нам сказали писания, 134 и ко многому (в них сказанному) здесь я присоединяю короткий ответ и пишу не ради тех, которые могут хорошо это обсудить, но ради ненавидящих и мятущихся в мыслях. А если кто начнет мне (говорить) о дерзости, то я, более чем они, имеющие такую же природу, боюсь истязания того, кто вложил мне душу и может вместе с ней и тело погубить в геенне; и если, помня это, рука верно и без страха написала эти слова, то (говорит) здесь во мне духовный голос.

[4]. О перенесении мощей св. царевича Димитрия

Василий, который после других был над нами царем и некогда до своего правления лжесвидетельствовал из-за страха перед убийцей о смерти св. младенца, потом сам же во время своего царствования был виновником обретения его мощей и, (вынув) их из-под земли, из-под земного спуда, из места изгнания перенес в царствующий город, истинное того отечество, — и не так бесславно, как совершилось при мучителе его страдание и погребение, но весьма торжественно и с многою честью, как подобало святым. Первосвятитель Гермоген, 135 великий патриарх всей России, [215] со всем собором следуя за иконами на встречу нового мученика, а также и царь во всей своей славе, а за ним в порядке и все его вельможи, потом бесчисленное множество народа, обоего пола, старые люди и молодые, мужчины и женщины с младенцами, — такой встречей почтили страстотерпца и нового мученика. Царь с подчиненными, встречая царя, убитого из зависти к царству, как нового Глеба Владимировича, 136 — ибо оба в различном возрасте из-за одной причины, из зависти к царству, приняли горькую смерть, — этот от брата, а тот от раба, — при встрече испускали различные соответствующие возгласы, восклицая: как поневоле, из-за убийцы, мы не удостоились присутствовать при твоем погребении, хотя сердца наши тогда и были снедаемы тайною болью, так теперь все мы свободно и по (своей) воле встречаем тебя; после смерти твоего мучителя ты, по воле благого бога, удостоил нас, чрез перенесение (мощей), своего возвращения к нам и пришел к нам, чтобы мы этой встречей, как следует, дополнили твое, — наш новый страдалец, младенец-мученик, сотворивший дивное чудо в наши дни, — достохвальное погребение. Итак, иди, незлобивый, невинный, принесший себя в жертву богу, не познавший греха! Возвратись, приди к своим, и свои примут тебя, ибо вот мы теперь по желанию с любовью встречаем тебя, радуясь тому, что ты не оставил нас сиротами, и плача о том, что из-за страха перед твоим губителем не удостоились быть очевидцами твоего страдальческого погребения! Тогда мы закованы были как бы в адские узы, а теперь при встрече, опять обратив лица к городу, следуем за твоими мощами! Это вмени нам взамен того, что мы по нужде из-за страха не удостоились быть на твоем погребении, — сегодняшним восполни наши недостатки!

Он же, незлобивый, так как младенцам свойственен незлобивый нрав, как бы послушно и скоро склонившись душою к молитве своих рабов, дойдя до общего, удобного для погребения места, где были положены его предки, (а именно) — храма преславного в чудесах архангела Михаила, 137 где вместе, [216] в недалеком друг от друга расстоянии расположенные, погребены были тела его бывших правителями сродников, — встал, увенчанный за победу, на богом уготованном для него месте, как утренняя звезда на востоке, от запада пришедшая. И положен был выше земного праха, обагренный своей честной, добропобедной кровью, готовый к суду, той (кровью) обличающий своих врагов: во-первых, самого убийцу, потом тех, которые присвоили себе его святое и несравнимое имя, и всех, вместе с прочими разоривших его царство. Ибо пятнадцать лет прошло со времени его смерти до его возвращения, в отечество; после своего страдания он там был в земле, и за такое время тление не смело прикоснуться и к его — святого младенца — одеждам, и к его освященному телу, кроме взятой тлением части его по общему закону, как некогда огонь печи устыдился трех отроков. 138 Что может быть достовернее — для суждения о невинности убитого и о зависти убившего — источаемых им при этом чудес?

Не малым указанием на убийцу (является) и это: мы видим теперь страдальца в гробнице не в погребальных белых одеждах, как (следовало бы) по закону, но в тех, которые были на нем во время убиения святого, обагренных тогда его кровью, в которых он и в земле немало лет пролежал; и при перенесении ни первосвятителю, ни царю святой (Димитрий) не вложил мысли, чтобы переменить их, потому что спешил (явиться) так пред лицо судьи вселенной для обличения своего убийцы и старался в них предстать на суд. Они, обагренные его добропобедной кровью, — безмерно драгоценнее самой царской порфиры; порфира эта не чужая ему, но, как некогда Иосиф, он снял ее и бросил тому властолюбцу, как тот — сластолюбивой египтянке. 139 В гробу число одежд его было такое: одна, которая обычно при жизни его надевалась после первой на сорочку, была подпоясана, затем две, одного качества, сотканные из белой ткани, которые надевались прямо на тело, сорочка и штаники, покрывающие нижние части тела до ступней; сверх них, кроме [217] этого, сапожки с обувными платками, вид их темнокрасный, а шапка на честной его главе из-за недостатков моего зрения мною забылась, (не знаю), была ли она тут с прочими (вещами), или нет. Замечательно и то, чем занимался он во время его убиения: тогда и прежде не царством он занимался, — чего боялся Борис, чтобы он потом, предупредив, не похитил его, — но занятие его по всему было младенческое: потому что в гробнице, внутри ее, у святой его груди хранились орехи, тогда у него бывшие, обагренные при убийстве его честной кровью, самостоятельно и обычно выросшие, притом дикие, а такая младенческая пища уже по самой природе своей не указывала на зломыслие. 140 Так, уже вещами, перечисленными и бывшими при нем, всем ясно указывалось, что этот святой стебель царского семени и отрасль незлобия ныне в радости святых ликует с такими же незлобивыми, убитыми в Вифлееме Иродом; он в день суда божия ожидает себе большего оправдания. А мы понуждаемся довершить начатое в ранее рассказанных (очерках), начиная с того, где мы остановились.

[III]. О ИЗБРАНИИ БОРИСА НА ЦАРСТВО В НОВОДЕВИЧЬЕМ МОНАСТЫРЕ 141 И ОБ ЕГО ВОЦАРЕНИИ, И КАК РАДИ НЕГО В ЭТОТ МОНАСТЫРЬ ХОДИЛИ С КРЕСТНЫМ ХОДОМ, А ПОСЛЕ СМЕРТИ БОРИСА ПЕРЕСТАЛИ ХОДИТЬ; И О СЕРПУХОВСКОМ ПОХОДЕ БОРИСА В 106 ГОДУ, КАК ХОДИЛ ОН ПРОТИВ ЦАРЯ 142 (ХАНА ТАТАРСКОГО) И О ТОМ, КАК ПРИ ЦАРЕ ФЕДОРЕ ИВАНОВИЧЕ И БОРИСЕ ЛЬСТЕЦЫ СТРОИЛИ ЦЕРКВИ И ПИСАЛИ ИКОНЫ ВО ИМЯ ИХ АНГЕЛА

После этих прежде прошедших событий, в 106 году 143 седьмой тысячи лет от сотворения мира последовала смерть истинно самодержавного государя царя и великого князя Федора Ивановича всея России, окончившего, по примеру Давида, кротко свою жизнь среди совершения добрых дел, умершего прежде времени и насильственно от рук раба, — [218] ибо многие думают о нем, что преступивший крестную клятву раб ранее положенного ему (Федору) богом предела жизни заставил его почить вечным сном, возложив на царскую главу его свою рабскую скверную руку убийцы, поднеся государю смертный яд и убив (его) хотя и без пролития крови, но смертельно, 144 как ранее и отрока — брата его. Смерти же самого царя он втайне рукоплескал, видя, что все люди из трусости молчат об этом, и, немилосердно палимый своей совестью, скрылся из царствующего города в лавру 145 — (место) пострижения своей сестры, ранее бывшей супругой того упомянутого прежде царя. Это удаление задумано было им с некоторой коварной мыслью и ради трех причин: во-первых, он опасался в сердце своем и хотел лучше узнать, не поднимется ли против него вдруг восстание народа и не поспешит ли он (народ), вкусивший горечь жестокого плача о смерти царя, убить потом из мести и его; во-вторых, если вскоре не вспыхнет в народе пламень (такой) ненависти, он, исполненный надежды, будет действовать без стыда; а в-третьих, он увидит желаемое: весь ли народ и с каким усердием изберет его в правители себе, и с какой любовью согласится итти за ним, и кто кого станет предупреждать об избрании его или пренебрегать этим, чтобы в прочих случаях иметь возможность вносить раздвоение в царствующем городе, — одних за старание любить и награждать, а других — ненавидеть и томить мучениями. Все это он желал узнать обо всех хитростью, чтобы потом, получив великое царство, старающихся для него — возлюбить, а пренебрегающих, гневаясь на них, — замучить. А в городе он оставил для этого вместе с вельможами своих (людей), избранных из его же рода, и с ними многих ему помощников, так что везде среди народа были его слух и око. После этого лукавого удаления из города в лавру, утром, когда день только начинался и солнце стало освещать своими лучами вселенную, все его наиболее красноречивые почитатели не поленились собраться и, составив льстивую [219] просьбу, тщательно написанную на бумаге, по времени удобную для подачи ему, а в будущем губительную для душ, желающих всего суетного, поспешили во двор самого архиерея 146 и подняли его и всю поклоняющуюся кресту часть кафолической церкви со всеми прочими и в порядке устроили выход в белых священных облачениях, как бы для совершения всеми вместе святительского молебна. С ними и все люди от старцев до юношей пошли из города со святыми иконами к обители, месту, где льстиво скрывался превозносящийся славою, как в берлоге какой-нибудь дикий зверь, показывая вид нежелания, а (в действительности) сам желая поставиться и быть нам господином, что и исполнилось после недолгого упрашивания: ведь где сильно желание, там принимается и прошение. А день этого прошения был тогда во вторник сырной недели. 147

И когда пришли все со святыми иконами в лавру, виновник этого вышел также со святыми иконами и там находящимися священными и простыми людьми навстречу общегородской святыне. Когда все вошли в церковь и сотворили там обычное молебное пение, по окончании его все носящие священное имя и великие мирские вельможи вместе с архиереем, а за ними все чины царского великого управления и весьма многочисленный простой народ, малые вместе с великими, начали жалостно с плачем умолять и, (указывая на свою) беду, всячески долго и много понуждать (Бориса), да склонится он к (общему) молению, не оставит их сиротами и да будет царем всему Российскому государству. К этому каждый присоединял свои соответствующие его желанию слова увещания, способные заставить умоляемого согласиться на просимое, думая привлечь его к себе этими словами и стараясь превзойти друг друга рвением. Средние же и все меньшие (люди) непристойно и беспорядочно вопили и много кричали до того, что от этого крика расседалась их утроба и лица их были багровы от усилия, и те, кто слышал этот шум, затыкал свои уши, — такая [220] была лесть ради человекоугодия. А он, скрывая свое желание, всем вместе отвечал, что он никак не осмелится на это, и так говорил: "Не будет этого!" и клятвами подтверждал им это слово. А просящие еще сильнее побуждали его словами, присоединяя к просьбе новые многократные просьбы, и понуждали людей усиленно вопить, все вместе покрывая этим желание умоляемого. А он и опять не повиновался им, потому что не хотел быть умоленным скоро, чтобы из-за скорого забвения ими (пролитой) крови не раскрылось дело его желания и все из слов не поняли бы его обмана; ибо от малого обнаружения ясно обличается и обнажается сердечная тайна и всякое скрытое намерение. Он же, видя такое всех усердное его упрашивание, опять скрывая (свое желание) под несогласием и как орел еще более высоко и безмерно возгордясь, обманывал людей новыми являемыми им действиями. Он держал в руках тканый платок, чтобы отирать пот; в прибавление к своим клятвам для далеко стоящего народа, который из-за крика прочих не слышал его слов, он, встав на церковном крыле против входа в западные врата, на высоком месте, так что все могли его видеть, обвернул этот платок вокруг своей шеи, — близ стоящим которые могли слышать человеческий голос, этим он говорил, а дальним на этом примере давал о себе понять, что он из-за этого принуждения готов удавиться, если они не перестанут умолять его. Показав тогда всему множеству людей такое крайнее притворство в своем несогласии, он этим самым заставил доверчивых вполне поверить ему, но никак не прочих, так как они стояли выше в понимании уловляющих сетей его обмана. Но что принесло это понимание? Хотя и понимали, но не могли предотвратить допускаемого богом, потому что бог по своему усмотрению попустил этому, как и другому, совершиться. О том, что случилось впоследствии, скажем после, а сейчас возьмемся за то, что говорилось выше о ранее упомянутом (Борисе).

После того, как прикладыванием платка он (показал, что [221] готов) удавиться, он убежал из церкви в мрачные жилые покои монахини-царицы, которая была ему сестрой, как бы сильнее показывая свое несогласие, а зрением точно и твердо уверившись, что умоляющие не уйдут из лавры, не получив от него просимого. А умоляющие, увидев, что умоляемый как будто и вправду непреклонен на их просьбы, двинулись вслед за удалившимся и взошли после просьбы в комнаты пред лицо госпожи, думая там принести и ей усердную мольбу, — чтобы хотя она склонилась к их просьбам и своим повелением заставила брата согласиться на просьбы умоляющих, а вернее на совершение его желания. Кроме того, некий отрок, не знаю кем-то коварно наученный — самим ли хотящим (Борисом) или сторонниками его, — как ложный проповедник, был посажен против келий царицы и живущих там монахинь на зубцах стены, устроенной для защиты храмов монастыря и ради смирения этой инокини; подняв его высоко на те зубцы пред самыми окнами государыни, этому юноше будто бы от лица народа приказали кричать как бы в уши ей. Крик этого отрока согласован был с мольбою просящих и покрывал все голоса народа; затворившейся добровольно в темных кельях он кричал одно и то же: да разрешит она брату ее быть царем, поставленным для управления всем народом; то же самое, не переставая, кричали еще и они. Он кричал так, что этим еще больше обличал желающего (Бориса), потому что многим уже было стыдно слышать такой нелепый и неумолкающий крик. И если бы этот бесчинный и громкий крик юноши вблизи неприступных келий не был приятен и не совершался по воле желающего, то он бы не посмел к этому месту и приблизиться, и смотрящие на него не терпели бы этого так долго, потому что и средние люди не переносят и не дозволяют происходить подобному, тем более не позволили бы ему, если бы они увидели, что происходящее делается без всякого приказания. Вот ко всему прочему еще большее обличение хотящему (Борису). [222]

Вскоре все просители вышли со многим веселием из палат сестры виновника, как будто (чем) одаренные, получив от обоих, от сестры и от брата, обещание (исполнить) просимое. Хлопая руками от радости, они приказали ударить во все церковные колокола, громким голосом объявляя (об этом) многому собравшемуся для прошения народу; и отпев опять усердно молебен о прибавлении лет жизни желающему поставиться новому царю, когда люди также дали обещание повсеместно совершать молебны о новом царе, поручили поспешно то же совершать во всем царстве (указами) с приложением (печати). После этого давший обещание, много не медля, из лавры опять возвратился в город. А о тех, кто ради угождения говорил возвышающемуся льстивые свои слова в лавре при упрашивании, невозможно рассказать не только из-за их множества, но и из-за стыда, — ибо он, ублажаемый хвалами и ложью, усладил себя и привык утверждаться на них, как на ветре, — о таких сама истина сказала: "горе, когда люди скажут о вас хорошо" и ублажающие вас льстят вам, и прочая.

А он презрел силу сказанных богом слов или не знал их, потому что совсем был неискусен в этом, так как от рождения и до смерти не проходил путей буквенного учения. И чудо, — так как впервые у нас был 148 такой неграмотный царь. А о прочих, кроме этих, худых (его делах), больших, чем те опасности, которые испытывают находящиеся в море, пространнее узнается из следующих событий, о которых будет рассказано (и именно о том), как он, обольстив всех, поднялся на самый верх земной части, подобно тому, как бы на небо от земли, и вступил на престол царства одним шагом, сделав своими рабами благороднейших, чем он, занимавший ранее среднее место по роду и чину. И если, будучи рабом, он дерзко совершил этот захват высочайшей власти, сильно согрешив, все же даже и его враг не назовет его безумным, потому что глупым недоступно таким образом на такую высоту подняться и совместить то и другое, если другой [223] такой (захватчик) и найдется среди людей. И этот "рабо-царь" был таким, что и другие славнейшие и гордые в мире цари, обладающие державами нечестивых, не гнушались им, как рабом по роду, и не пренебрегали, потому что он имел равное с ними имя владыки; 149 и слыша, что в земных делах он полон справедливости и благоразумия, не избегали братства и содружества с ним, как и с прежде его бывшими — благородными, а может быть даже и больше. И то дивно, что хотя и были у нас после него другие умные цари, но их разум лишь тень по сравнению с его разумом, как это очевидно из всего; ибо каждый как будто перелез чрез некоторую ограду, нашел свой путь к погибели. 150 И пусть никто не ловит меня на этих словах, что (будто) я сочувствую славолюбцу, так как в одних местах я его осуждаю, а в других, где придется, как бы восхваляю; потому что делаю это не везде, но лишь здесь, сравнительно с ними правильно оценивая разум его и прочих, не различая их; в других же (местах), как и в этих, обвиняя, не терплю, низложения им путем убийства наших владык и завладения их престолом; кроме же этого, все прочие того дела, добрые и злые, относящиеся к лицам и для нашего рассказа доступные, не скрыты, но не все, — а за исключением некоторых — сокровенных.

Был у него такой обычай выступать против воюющих противников: когда они не выходили на бой, он тогда выступал против них; когда волки не вредили овцам, он, показывая себя как бы храбрым, только свистом призывал их на себя; а когда свирепые бесстыдно начнут на смиренных нападать, он остается и не выходит из каменных стен, как расскажет об этом следующее повествование и как уже прошедшее показало.

После его великого избрания и после собственного его желания быть на высоте царства, не скоро, а осмотрительно тогда садится он на престол, промедлив около года и дождавшись ранее еще самодержавным и блаженным царем Федором [224] отправленного на восток посла, — ходившего к татарскому хану. 151 Этот, придя из посольства, известил его, что хан не придет на Русь; тогда избранный нами и имеющий быть у нас царь, твердо уверившись, что хан против него не пойдет, собрав большое войско, славно начинает свое выступление. Собрав войско только против имени хана, не намеревавшегося тогда воевать против нас, наш царь, дойдя до города Серпухова, встал на берегу реки Оки и там со всеми своими силами задерживается на целых два месяца на одном месте, не выступая далее. Между тем послы хана, не зная о его (Бориса) выступлении и тут стоянии, пришли за первыми, по принятому обычаю, как и прежде иногда случалось между владыками, послам вместе с послами или, делая наоборот, особо приходить. А он, показывая перед ними вид своей храбрости и свое притворное устремление, в царском блеске при многолюдном собрании говорил, что он готов воевать против их царя, и ради устрашения пришедших татарских послов показывая снаряжение войска и многие огнестрельные, как гром, стреляющие орудия, приводил их этим и прочим в ужас. Тогда же он, для удивления их, показал им и свой походный, искусный, подобный белой льняной ткани и по виду как бы снежный город, далеко в обе стороны простирающийся в длину и ширину; по виду все его устройство подобно было городу и имело много ворот и по стенам башен, величина же площади его (была равна) окружности четырех стен, и, видимый издалека, он был подобен созданному из камней городу, 152 как бы внезапно очутившемуся на пустом месте; некоторые о нем говорили, что он может проходящих мимо его дорогой при первом взгляде испугать неожиданностью, а потом и удивить. Внутри же себя он имел помещающегося там самого царя во всей его красе и водворяющихся с ним всех вельмож и содержал в себе все, что было нужно для его телесных потребностей, со служащими при них. А все войско, около и вокруг его стоящее, украшали цветущие растения, зеленеющие [225] и разнообразные по цветам. С этого места повелитель наш отпустил иноверных назад, чтобы они, вернувшись к себе, обо всем виденном ими, рассказали в своем царстве. И, проведя там два месяца, он, как фараон, со множеством колесниц и всадников, возвратился со своей лживой победой в великой славе в царствующий город, (желая) еще более заставить всех, не понимающих его хитрости, полюбить его.

Возвратясь, он промедлил с завершением своего (воцарения) еще два обращения луны, до начала нового года; когда начинался седьмой индиктион, в сентябре 3-х календ, 153 он окончательно был помазан от рога маслом, увенчался величайшей славой среди живущих на земле и с того времени получил действительно имя владыки, приняв наименование царя и вместе князя, как было в обычае у подлинных, принимающих помазание царей, имеющих преимущество в порядке преславного возвышения; тут наступил конец исполнения его скрытых желаний, так как, собрав честь всех царей, он усвоил (это) одному своему имени. (Достигнув) царства, он так возгордился, что потом едва не сравнялся с богом, но, получив такую славу явно по своему собственному желанию, он этим сам поднес к своему сердцу как бы наточенный нож, которым и заколол себя и, упав, был низвержен, о чем пространнее будет рассказано в другом месте.

В память же упрашивания и полученного в лавре согласия церковные священноначальники, без всякой меры угождая великому, который и сам от себя повелевал им, решили в третий день сырной недели непременно каждый год совершать из матери церквей 154 (Успенского собора) и всей столицы крестный ход, установив это (празднование) как бы в честь божьей матери, а на деле тайно ради угождения воцарившемуся, и так, чтобы в этот день никто, ни великий, ни малый мужского и женского пола, не оставался в домах или где-либо, а следовал за тем (крестным ходом). И такое установление в указанный день исполнялось и не прекращалось до тех пор, пока жив был первый повелевающий и [226]желавший этого. И если в природе, соответственно этому времени года (в этот день), случались морозы и дожди, и бури, и нестерпимые ветры, и другое что, так что невозможно было и из дома выйти, все-таки из страха, не смея отложить приказанное из-за облачного помрачения, все старательно исполняли это. Удивительно, что в этих крестных ходах вместе с народом принимал участие и сам, кому праздновали. Празднуя сам себе, (он делал это) по обычаю тех, которые празднуют богу в тот день, когда бог избавил их от какой-либо беды, дабы получившими не забыта была милость его; в подобных случаях это и должно быть, он же радостно праздновал тот день, когда получил себе временную славу.

О, омрачение! О безмерное славоослепление! Ужели еще этою виною не обличается и не обнажается его злоба и умерщвление царей, и жажда царской власти? Что может быть яснее подобного обнаружения того, что и было сокровенной внутренней тайной цареубийцы и, вследствие этого, стало явным? Бог на суде еще лучше это откроет и обнажит. И если кто, напротив, в пользу его скажет, что он не ради себя устроил этот крестный ход, а ради матери господа, 155 тому мы (возразим): если вы так предполагаете, то почему он прежде, до своего избрания, этот день недели обычно пропускал и не праздновал? Пусть тот, кто говорит против, положит на уста руку; а еще более заставит таких замолчать сама истина.

До тех пор, пока он был жив, такие крестохождения совершались, — ясно, что не ради бога; (в таком случае) они никогда бы не прекратились, и смерть не пресекла бы этого. После же его смерти не только при плохой погоде, ради дождей или ветра и иного, священники (соборяне) и народ считали неудобным ходить, но когда и погожее было время — воздух был чист, погода теплая и ясная, день светлый, сияние солнечных лучей обильно, — одинаково и тогда повеление (царя) бывало презираемо и совсем откладывалось и не приводилось в исполнение, и было отменено как ненужное и о нем судили всячески как о неприемлемом. [227]

И подобно тому, как тогда в ненастное время не осмеливались не ходить со святынями из боязни, — так теперь, после его смерти, и в удобные дни не захотели ходить, так же как и в первые, не соглашались на такое дело; и насколько его при его жизни за это постановление славили, настолько и даже более после его смерти (он вызывал) этим ненависть и отвращение. Так же поступили и с другим, ранее описанным всеобщим хождением, — на место обозного стояния, (совершавшимся) по его же повелению, которое прежде из страха, не отлагая, исполняли; теперь, с прекращением страха, все эти дела перестали исполняться, ибо человеческим приказаниям преграду полагает смерть законодателя. Итак, не обнаружилось ли благодаря этому при его жизни льстивое прислуживание ему первосвятителя 156 и прочих? Точно также (это обнаружилось) и у других, которые при его жизни, лживо угождая ему, как и другим подобно властвующим, во имя их ангелов строили многие богатые, как бы вечные, храмы и украшали их написанными иконами и другую честь им оказывали; а те, кого они прославляли, благодаря этому без меры услаждались честью, сами зная и видя, как это опасно. А после того, как славолюбивые уходили отсюда, храмы эти оставались в запустении и небрежении, а иконы из-за умаления веры презирались и подвергались поруганию и насмешкам, и кем прежде были почитаемы, теми же были и забыты. И бог так же оставит оставляющих, потому что они обесславили не людей, но из-за людей — угодников божиих, которым по своей воле обещались воздавать честь во время всей своей жизни, и обещания своего не выполнили; лучше уже не обещаться, чем, обещавшись, солгать и не исполнить. Как же он, преждепомянутый, который не мог насытиться земною славою, из этого не научился? Ибо ведь и во время жизни блаженного (царя) Федора были (такие же) временные льстецы, ради прославления имен владык строившие храмы и (созидавшие) иконные изображения, и они разве не при жизни их только [228] существовали, а по смерти (разве не уничтожались)? Но богом избранный не услаждался, как этот, этими суетными славословиями, ибо он желал и ожидал истинной славы от одного бога, призванный, подобно апостолу Павлу, от бога, а не от человека. Этот же, о котором здесь речь, не обратил тогда внимания на тех, которые перестали возвеличивать иконами Федора после его смерти, (не подумал), не станут ли после и по отношению к нему то же делать, что действительно и случилось, — но тогда его ослепила любовь к славе и, пока он был жив, до тех пор и славили его льстецы.

Не хочу оставить неупомянутым и следующее: имя ангела воцарившегося было одно — первое из двух, празднуемых в 24 день июля, 157 в который совершается пресветлая память добропобедных новоявленных св. мучеников, всероссийских князей, братьев по плоти, Бориса и Глеба, в святом крещении Романа и Давида, по своей воле презревших земное царство и во время исповедания усердно проливших кровь свою за Христа; и тот не разлучил их как во время их жизни на земле, так и после смерти на небе. Святую их пару, не разлученную богом, человекоугодники при написании икон на досках разлучали одного от другого — старшего изображали, как бы считая чтимым, а скорее этим заставляя его гневаться на них, а младшего с братом не соединяли, как бы презираемого изображением, и отделяли его от пребывания вместе с родным ему по плоти. И что особенно тяжко: я знаю, что рисовать на досках красками обоих братьев, как святорожденную чету, не разлучая их друг от друга, мешало не то, что другому не хватило красок для рисования, а умаление веры у созидающих иконы. Указание на это (можно видеть) в притче о живущих на земле: если найдется двое друзей, братьев между собою и приближенных к царю, по взаимной любви всегда имеющих согласие друг с другом и общение по дружбе, и если один из этих двух, нигде и никогда не разлучающихся друг с другом, кем-то третьим будет случайно позван на брак, — [229] не станет ли непозванный считать это неприглашение за бесчестие, (нанесенное) ему звавшим, и не воспылает ли он на звавшего гневом? В будущем не захочет ли он называться ему не другом, но противником и, найдя время, не сообщит ли царю в жалобах на него о своем уничижении? Разгневается на позвавшего из-за брата и позванный, и неоказание чести брату будет рассматривать как оскорбление себе, поэтому (такое отношение) не дело дружбы, но разделения и своевольной вражды: и не только (родные) братья имеют при этом стремление к мести, но и друзья, не родные друг другу. А у того, о ком ранее говорилось, такое отклонение другого от любви случилось не из-за недостатка угощения на трапезе, а из-за оскудения усердия к дружбе.

А что сказать о заказывавших иконы иконописцам, среди которых одни умны, но не рассудительны и невнимательны к добру и злу из-за своей наглости, другие — люди среднего ума; а третьи (не имеют ума) нимало, но, подражая примерам первых, не слушают поучающих и во всем непослушны и дерзки. Но самое большее горе — обладающему всеми (Борису), который превосходит всех умом и хорошо это знает и видит; ему было приятно только лицо одного на иконах. Тот, кто имеет духовную власть, тоже сопричастен греху, о котором говорилось, ибо, слыша об этом и зная и видя, он молчал, а не поучал и не обличал. Око правды, которое все видит, будет судить их, когда придет день его пришествия. А теперь вновь будем говорить о том, на чем остановились и начало положили, и опять постараемся по порядку описать все бывшее.

Обрадованный удовлетворением своего славолюбия, он не подумал о своей родной сестре и не пожалел ее, госпожи всей России, 158 оскорбив ее такою сильною скорбью и разлучив ее с таким мужем, (умершим) не естественной смертью; ту, ради супружества которой с царем некогда он получил всю честь, так что был подобен царю, — после такой славы он (не постыдился) видеть всегда одетой в монашеские [230] одежды. Многих девиц, дочерей 159 первых после царя бояр, своих господ, он насильно из зависти постригал, срезывая, как незрелые колосья, ибо на это не было их согласия. Этим он причинил родителям их вечную скорбь и болезнь, так как они не уберегли их, и те, как кроткие овцы, были пострижены; он не открыто это делал, а обманом, но самое дело явно себя показало, — (он боялся), чтобы некоторые не уговорили царя взять одну из них в жены через второй брак, из-за неплодства сестры его; 160 а он тогда станет ничем, — так полагал он в сердце своем, собирая в нем свои беззакония. То, что он сделал чужим детям, то же самое он сделал и сестре; как же он мог оказаться человеколюбивым к чужим? Через некоторое время некто учинил и дочери 161 его такую же перемену одежд, сделав это постыдным образом; если не он, так мы это увидели. А что сказать о жене его и сыне? Их насильно удавили неожиданные враги, 162 — о них более пространный рассказ будет впереди, в своем месте.

Но если было сказано о злобе Бориса, то должно не скрывать и добрых дел его для мира и внести их в повествование, хотя они у него во всем и не искренни были по отношению к людям. Если мы постарались подробно описать все его злые деяния, то не поленимся раскрыть и его добрые дела, пока они не покрылись забвением от течения времени. Что я помню, то и напишу о них, чтобы наш рассказ о нем не показался некоторым злобным и враждебным. Потому что, если бы одно злое о нем было рассказано, а другими сказано о нем доброе, а мы бы (об этом) умолчали, — то явно обнаружилась бы неправда писателя, а когда то и другое без утайки рассказано, то все уста заградятся.

В начале своей жизни он во всем был добродетелен. Во-первых, он делал добрые дела прежде всего для бога, а не для людей: усердный ревнитель о всяком благочестии, он был прилежным охранителем старинных церковных порядков; был щедрым помощником нуждающимся, кротко и внимательно выслушивал всевозможные просьбы народа о всяких вещах; [231] он был приятен в своих ответах всем, жалующимся на обидящих, и быстро мстил за обидимых и вдов; он много заботился об управлении страной, имел бескорыстную любовь к правосудию, нелицемерно искоренял всякую неправду, даже чрез меру заботился о постройке в городах разных зданий для наполнения царства и снабжения их приличными украшениями; во дни его (управления) домашняя жизнь всех протекала тихо, без обид, даже до самого начала поры безначалия на земле, (которая началась) после него; тех, кто насиловал маломощных, он с гневом немедленно наказывал, разве только не доходил до него слух о таких обидах; он был крепким защитником тех, кого обижали сильные, вообще об утверждении всей земли он заботился без меры, пока не был захвачен властолюбием; он старался наказаниями совсем искоренить привычку к чрезмерному богомерзкому винопитию; всякому взяточничеству сильных было от него объявлено беспощадное уничтожение, ибо это было противно его характеру; всякого зла, противного добру, он был властный и неумолимый искоренитель, а другим за добро искренний воздаятель, но, однако, не всем; во всем этом он всю Россию обманул, так как до уклонения к злым делам, т. е. до покушения его на убийство государей, он следовал благочестию первых самодержцев, а иных и превосходил. Но я знаю, что надо сказать о самой сущности дела — откуда в нем существовали эти добрые качества — от природы ли, или от доброй воли, или из-за (стремления) к мирской славе? Явно, что (причина лежала) в открытом притворстве, которое тайно скрывалось в глубине его сердца, и в долголетнем злоумышлении его — (достигнуть) самой высоты (царской власти). Думаю еще, что немалой причиной было и то, что он научился многому хорошему и от истинно самодержавного Федора, ибо с малых лет часто находился при нем. Ясно, что когда богом ослаблена была сдерживающая его узда и не было около него никого, кто бы остановил его, — как жеребец, отбившийся от стада, он из-за стремления [232] к власти удалился от бога и царя. Но никто не знает, что в час его смерти в нем возобладало и какая часть его дел — добрая или злая — перетянула весы. Потому что "бог может и в день смерти воздать человеку за его путь жизни", как пишется. Но что, если кто захочет удивляться его доброй заботе о земле? Тут нет ничего удивительного: ибо что из всего существующего может итти в сравнение с головой царя? Если бы он и всего себя за жизнь отечества каким-либо образом отдал, то ничто и даже весь мир не может сравниться ценой с одним лишь волосом с царской головы, и все мы теперь видим, что это действительно так.

Ради своего доброделания, т. е. ради мнимой заботливости о земле, он в сердце преисполнился гордостью, как некогда гордился делами созидания вавилонский царь Навуходоносор. 163 К этому он прилагает еще некие два дела, о которых здесь вместе с его добрыми делами по порядку не было написано, — он начал совершать их, соединяя с гордостью, а бог, предвидя его гордость и предупредив его решение, не дал ему их окончить и рассыпал.

Первое, самое важное его дело: он принял умом своим твердое решение, (которое) везде стало известно, что весь его подвиг (вся его забота) будет о создании святейшего храма, — он хотел его устроить в своем царстве, так же как в Иерусалиме, подражая во всем самому Соломону, чем явно унижал храм Успения божией матери — древнее создание св. Петра 164. И то, что необходимо было на постройку и созидание стен, все им приготовлялось. Второе — тоже великое его дело, он хотя и хотел, но не смог его (выполнить): источник самой вечно существующей жизни нашей, гроб единого от состава троицы Христа бога, вместилище его божественной плоти, подобный находящемуся в Иерусалиме мерою и видом, он постарался изобразить, слив его весь из золота и украсив драгоценными камнями и золотой резьбой. Этот гроб уже был близок к завершению устройства; он весь был осыпан, как чечевицей, топазами [233] и драгоценными камнями и очень искусно украшен разными хитростями, так что такое его устройство не только мне, невежде, и подобным мне было дивно, но и первые из благородных и те, кто следует за ними и живет в царских домах и воспитан во всей славе к красоте, дивились его драгоценности и мудрой хитрости украшений, так что ум приходил в исступление, а глаза от блеска камней и разнообразного сияния их лучей едва могли оставаться в своем месте. А определить в числах действительную его стоимость не было возможности, потому что она превосходила всякое число.

Это я описываю здесь не ради действительного чуда вещи, но ради того, чтобы показать самовозвышение Бориса и его чрезмерную гордость, потому что высокоумие одолело в нем веру, и превозношение его во многом превысило и драгоценные камни с жемчугами и самую природу золота. Всеведение божие поняло гордость его сердца, потому что, превозносясь частым осмотром этих вещей и уничижая этим всех прежде его бывших всероссийских деспотов, он (полагал), что превзошел их премудростью, говоря, что у них не было и столько разума, чтобы до этого додуматься. Постоянно этим гордясь, он и от льстивших ему бояр был подстрекаем притворной хвалой, как бы некоторым поджиганием; много раз повторяя слова тех, кто ему поддакивал, и добавляя к ним свои, которые, как хворост под огонь, под сердце его подкладывали хвалу, он показывал своими словами, что и там, в будущем веке, они так же подожгут его своею лестью. Они же побудили его добиваться царства, присоединившись к его желанию, так что это были как бы две веревки, сплетенные вместе, — его хотение и их лесть, — это была как бы одна соединенная грехом цепь. Как мог он помыслить создавать такие великие сооружения, как постройку такого святого храма и гроба для тела господня, без воли и согласия божия, позабыв, что в древности и бого-отец пророк, святой Давид царь, который был угоден богу, [234] намеревался построить такое здание и не получил (на это согласия)? Но ему было возвещено, что происшедший из его чресл (сын) такое начнет и совершит. О таких самовольно начинающих хорошо было сказано, что они "замыслили советы, которых не могли исполнить". Ибо все задуманное устройство золотого гроба со всею его многою красотой, лжецарем Расстригою было непристойно разрушено и, взятое на разные домашние потребности, безобразно рассыпалось, и от этого разрушения не удержало (Расстригу) ни хитрое устройство, ни жалость к красоте. Обоих этих дел, созидаемых во славу его (Бориса), бог не благословил совершить, показывая этим всем, что в них вера его была соединена с гордостью; думаю, что присоединилось здесь и то, что собрано это было неправдою, слезами и кровью; это он думал скрыть от создавшего око и устроившего ухо и научающего народы, но не смог. Невозможно угодить богу от неправды, как и прежде нельзя было приносить в жертву богу овцу порочную, слепую и хромую, — ибо сказано: "принеси такую князю твоему, разве он примет"? И чем он надеялся угодить богу, тем его более прогневал. То же самое случилось и с отлитыми им тяжелыми многошумными по звону колоколами, так же неправедно сооруженными. А все материалы, приготовленные для устройства великой церкви, не принятые богом, как ненужные, были царем Василием Шуйским употреблены на другие здания и даже распродавались на простые храмы. Ибо добрые дела по виду все хороши, но различно оцениваются богом по расположению творящих, — так и эти.

[1]. О целовании креста (на верность) Борису

Во время своего воцарения он придумал всех привести страхом (в повиновение) себе, а после себя и своему потомству, приказав народу приносить себе, — рабу, для утверждения своего воцарения крестную клятву тверже, чем это [235] было при ранее бывших царях. Не встречая сопротивления своей воле, он сделал нечто законопреступное, изменяя правила, положенные первыми царями; эту клятву он приказал приносить с проклятием не в жилых домах, а в божиих храмах; окруженный угождающими его воле, он тайно в мысли своей положил, едва не с богоотступничеством, такими словами всех людей заставить клясться себе и своему имени из рода в род. 165 Это было не для всех болезненно, а только для имеющих разум. И даже до того простерлась его и льстецов его злоба, что если при клятве в каких-либо малых словах кто в чем немного погрешал против клятвенной записи, (составленной) по его воле, он приказывал говорить ее, положив руку на крест Христов, не щадя стольких человеческих душ и забыв, что все они лишаются всякой надежды на бога. И даже, простирая богоотступное слово, (в клятву ввел угрозу), что не будет на всех нас милости сотворившего нас и его святых; наконец, неразумно всех подверг анафеме 166(проклятию), считая свое мнимое утверждение во временном царствовании выше заповеди божией, не зная, что и одной разумной души не стоит весь мир. Но то, чем он надеялся утвердить свое царствование, тем только больше свое укрепление разорил, воспламенив против себя гнев божий, ибо немалую доставил радость врагу — дьяволу погибелью всех душ из-за клятвенного греха. Таким он был слепым вождем стаду: от малых лет до юности он не знал грамматического учения настолько, что даже и простым буквам не был научен. 167 И удивительно, — ибо он первый из правителей не был книжником, хотя в вещах, касающихся мира и любви к нему, многоразумными коварствами далеко превосходил и многокнижных.

Благодаря допущенному (нами) его самовластию, он к прочим (преступлениям) добавил беспрекословно и другое, противное богу повеление, допущенное им самим беззаконие, архиерея и прочих верховных он сделал наемниками, а не пастырями, так как они из-за страха не возражали против этой [236] богоненавистной клятвы ему народа, приказав приносить ее в храмах живого бога, забыв, как в древнее время в святилище был наказан проказой за гордость Озия. 168 А здесь, в самой матери церквей, где приносится бескровная Христова жертва о мире во всем мире 169 и где лежат источающие чудеса тела святителей, — в ней грозным предписанием приведя всех принудительно к клятве, он сделал местом клятвы дом божий, разрушивший древнее наше проклятье. 170 Как у нечестивых иногда ревело множество стад бессловесных животных, гонимое в жертву бесам (идолам), так сонмы одаренных словом людей, собравшись вместе в церкви, кричали клятву, пуская в высоту множество голосов, так что прочим приходилось затыкать уши от бесчинного вопля, — и думалось нам, что благодать из святилища ушла из-за беззаконий, подобно тому, как было в Цареграде 171 после отступления от благодати, так что можно было подумать, что от сильного крика распадается церковный верх. Но у Озии за его дерзость знак проказы появился на лбу, а этот, думаю, принял (язву) в душу. И он одержим был таким бесчувствием, что не приказал, чтобы это бесчиние прекращалось во время совершения приводящей в трепет, таинственной службы божией, или умолкало во время чтения евангелия; но этот бесчинный вопль шумом своим заглушал святые слова евангелия, не устыдившись самого царя бога, подателя жизни, чтобы ради приношения его даров заградить гортани (прекратить крик) и с благоговением постыдиться хотя бы на малое время того, кого и херувимы окружают в глубоком молчании, закрывая свои лица; не радели приставники о молчании и во время пения песни богоматери 172 (после возгласа) "изрядне", короче говоря — тогда нельзя было слышать (в церкви) ни читающих, ни поющих, так что он сделал дом божий домом торговли, бесчинием победив благочиние. Первосвятитель же, стоя на своем месте 173 и будучи безгласен пред тем, чего не следовало допускать, ибо он (Борис) и славного одолел страхом, — по виду служил [237] богу, а угождал человеку, так что можно сказать, что в тот день из-за шума в матери церквей литургия не была пета. И это происходило несколько дней, пока все бесчисленное множество людей не принесло клятвы, день за днем — в пору жатвы до девятого часа и долее, не выходя и производя шум в церкви, так что и святитель не смел приказать, чтобы заперли храм; настолько слово царя превозмогло, что приставникам не велено было уходить из церкви, если люди были там до вечерни 174 и дольше. Хотя сам царь там телом и не был, не было и изображения его, никто не смел не исполнить его приказания. Мы воистину сущего (бога) считая как бы не существующим, не боимся его и не трепещем, а высшая херувимов мать его с подобающим чином, как раба, предстоит пред ним как сыном и богом в воздержании и с большим благоговением, нежели лики бесплотных и святые. Чтобы показать наше невнимание, довольно и то напомнить, как собранные во время святых (праздников) мы оказываемся нетерпеливыми в молитвах и вместо того чтобы пробыть, не выходя из церкви, небольшое время, отведенное на молитву, и дождаться отпуска, презирая страх божий и его заповеди, входим и выходим, как бессловесные скоты, без времени и ходим без страха, кто где захотел, надеясь на свою волю, за что от него и будем осуждены; и не так бы еще были мы осуждены, если бы бог волею не искал всем нам спасения. А мы и не стали противиться своему своеволию, не страшась и находящегося в церкви образа владыки, сидящего на престоле, и не только образа, но и самого пресущего (бога), потому что, где церковь и икона Христова, там присутствует и сам он. Мы небесный страх поставили ниже земного и раба почтили больше владыки; конечно, этим мы привлекли на себя все зло, от которого даже и до сих пор не исцелились, за грехи каждого из наших современников.

Вместе с указанным ранее необходимо припомнить и третье недостойное дело того же миролюбца — именно то, [238] что клятва вызвала у людей губительное для душ соревнование, так как при выполнении клятвы они, как о добре, ревновали о том, чтобы занять первое место. Первым (из первых) был сам святейший верх (патриарх), затем — четыре Российских столпа — митрополиты, 175 а за ними благороднейшие из синклита, разделившись на две группы и повинуясь приказаниям мирообладателя, человекоугодливо стремясь скорее исполнить это перед лицом самого бога и одушевленного кивота — матери слова (Христа); при гробах умерших, прославленных святостью, эти пастыри дерзнули в своем присутствии приводить земнородных к клятве, как к жертве. Не только в царском городе, но и по другим городам эта клятва совершалась в храмах. Было бы удобнее в церквах разрешать людей от клятвы, а не связывать их клятвенным обещанием. Если бы и не тут (не в храмах) клялись, не ту же ли исполнили бы ему клятву? А мы, которые из-за своего безумия связали себя ею, чем можем освободиться от таких уз, по сказанному: „кто клянется церковью, клянется и живущим в ней" и прочее. Мы сравнялись неразумием с бессловесной „пифицей". 176 Благодаря попустителям, повелевающий этим сотворил ту дерзость, считая, что будто бы бог ограничен местом. Это они на деле показали людям, ибо сочли, что бог только в церкви пребывает, а не на всяком месте. Такую клятву можно бы приносить в палате или в другом месте, а так как он не захотел этого и так как льстецы, особенно ему угождающие в этом, понудили его к этому, уверив его, что там (в храме) клятва будет крепче, то (следовательно), по их мнению, бог не на всяком месте (присутствует) и не всюду все видит, не вездесущ, не все объемлет и как бы в горсти содержит всю тварь; но они сделали его ограниченным местом, как будто он обнимается только церковью. Его вся тварь не может ни вместить, ни объять, ибо бог сам себе предел и место, — так сказали богословы. Но, господи-всевидец, прости нам слова безумия, как отец (прощает) детям, осмелившимся лепетать [239] о твоем предсуществовании и несказанности, потому что неведение, как сказали мудрые, злее греха; ты чрез неведение бываешь ведом всем верным, потому что непостижение тебя есть разум. Об этом для обличения нашей слабости можно было бы больше сказать, но нет надобности, а ради краткости для старательных довольно и этого. Богатые разумом сами хорошо и еще лучше это знают от божественного писания и сами нас просветят. Что же до клятв, принесенных в храмах, то нам надо не унывать, но искать покаяния у установившего различные примеры покаяния и ожидающего (его), ибо в его власти разрешать нас от них, как от бесовских ухищрений и хитрых коварств; он, который одним словом связал сатану, — если только умолим его прилежной и теплой молитвой, принеся достойные плоды покаяния, может запретить противнику радоваться (победе) над нами.

А прежде бывшие у нас цари не допускали во время своего царствования клятвы в храмах и были свободны (от такого греха) и даже совсем непричастны к этому законопреступлению. Они приказывали совершать такое (действие) для своего утверждения в жилых домах и без всякого прибавления, гибельного для душ человеческих, что придумал вышеупомянутый Борис, думая этим утвердиться, а бог эту ложную твердость превратил в совершившееся потом отклонение от него людей, ибо вскоре окончилась жизнь его, как пишется: „когда скажете мир и утверждение, тогда найдет на вас пагуба".

[2]. Об утверждении имени того же (Бориса) письменами

Вместе с первыми того же (Бориса) дерзостями было и такое его бесстыдство и нападение на церковь. В ней был обычай: во всякий день после отпуска, после окончания всего пения в церкви, певчим на клиросах петь многолетие, (возглашая) в нем имена только одних царствующих (особ) [240] и первопастырей всех православных. А он здесь, вопреки установленному в церкви обычаю, проявил своеволие: приказал повсюду петь ему (многолетие) вместе с женою и детьми, думая этим сделать многое прибавление к своей жизни, однако же этим лишь укоротил ее. Точно так же и в производстве письменных дел, исполняя свою лукавую мысль, надменный в своей гордости, приказал, вопреки правилам первых самодержцев, во всяких бумагах обозначать его имя полным именованием, выписывая его в каждой строке, где имя его хотя бы и кратко будет упомянуто, 177 и приказал отнюдь не погрешать в таком полном наименовании, если в строках оно будет и часто повторяться; а те (писцы), которые в этом погрешали, получали наказание. Он думал этим учащением полного своего именования утвердить свое имя и сделать его памятным в роды и роды, не приняв во внимание слов об этом пророка, что „в одно поколение истребится имя твое"; так действительно и случилось.

Кроме того, не довольствуясь этим частым написанием полного своего имени в бумагах, — на самой верхней главе церковной, которая была выше всех других церквей, 178 к прежней высоте которой он, равняясь с нею гордостью, сделал в начале своего царствования большое прибавление и верх которой позолотил, — она и теперь, блестя, существует и всеми видима, превосходя своею высотою все другие храмы, — на нем (этом церковном верхе) на вызолоченных досках золотыми буквами он обозначил свое имя, положив его как некое чудо на подставке, чтобы всякий мог, смотря в высоту, прочитать крупные буквы, как будто имея их у себя в руках; он забыл слова пророка о таких (гордецах): „если, — говорит он, — вознесешься, как орел, и устроишь гнездо себе среди звезд, и оттуда свергну тебя, — говорит господь"; это (с ним) в скором времени и произошло. Ложный и самозванный царь в темной своей власти, богом на нас напущенный расстрига Гришка, прозвищем Отрепьев, придя, в царствующем городе при всем народе позорно его [241]низложил, как дикий козел барана рогами забодал, с самого престола поверг на землю и хотя и невидимо, однако же, ругаясь над ним, как бы на голову его встал ногами, издеваясь над его низвержением; но пространнее об этом будет сказано в дальнейшем.

А старания того (Бориса), которыми он хотел утвердить себя на царстве, не имели никакого успеха: ни это ранее упомянутое подобное столбу высокое здание, ни самые золотые слова, прибитые как бы на воздухе, ни частое упоминание его имени в бумагах; но, как паутина, все быстро без следа уничтожилось, ибо когда было низложено тело, погибла и вся его слава, о чем здесь и была речь. Так бог гордым, надеющимся на себя, противится и духовно ломает их рога.

[3]. О Борисе же царе

Тот же придворный и вельможа 179 притворством, а не на самом деле показывая себя кротким, все время своего правления обольщал людей искажением правосудия — из среды низких своих приверженцев, среди которых (ранее) был сам, многих с (занимаемых ими) низших степеней лестью (перевел) в высшие, так что они превзошли высших и более благородных, а потом, когда достиг предела своих желаний, обманул общие надежды. Во главе (приверженцев) он имел некоего наставника и учителя 180 своему злу, искусного во всяких злых кознях, (наставляющего его), как ему перейти от низших (степеней общественного положения) на высшие, от малых на великие, и от меньших на лучшие и одолевать благородных, — древнего мужа, который был приближен к государственным тайнам наших премудрых предшествующих царей, имеющего уже много лет и цветущего глубочайшими сединами старца; без него ни одна правителей тайна, ни одно постановление, связанное с установлением законов по управлению землей, не совершалось, потому что он был очень [242] опытен в делах среди соименных ему (т. е. дьяков). И среди имеющих высокие чины членов синклита — другого, подобного ему, до дня его смерти и после него до настоящего времени не находилось. Вот какого этот желатель царства нашел себе учителя, подобного себе по злобе и нраву! Помощником первому во всем был его меньший единоутробный брат. 181 Они были начальниками над сословием дьяков, 182 и действительно эта честная пара, эти два брата были достойны своего положения при царе, ради их разума вместе с чином и ради их земного любомудрия, кроме иных многих достоинств. Между обоими ими и тем (Борисом) существовала немалая, на кресте утвержденная клятва, чтобы им троим управлять царством. Кроме этих (двух), еще и иных многих, о том же для него старающихся, этот высокопоставленный "старатель" имел при себе, но не таких, как они. Спустя некоторое время, когда он достиг высокого положения, он нарушил данную двум братьям клятву и хотя не убил, но не убоялся сделать им зло, как и прочим: (именно) обоих их, как некий зверь, обратившись назад, зубами своими укусил, — оставил им жизнь, но изнурил их бесчестным и медленно текущим многолетним существованием и, отняв, лишил их имущества. 183 Так он заставил их проводить жизнь до самого гроба, не поставив ни во что такое их ему служение, так как и на царство он ими был посажен, — (говоря) сравнением, как бы на небо ими был вознесен; он был самому себе душеубийцей, преступившим клятву; как они ему даровали несвойственное, так и он им тем же (несвойственным) отплатил. Каким служением другой кто ему мог угодить? если бы и голову свою за него положил, ничего бы не успел. Что было дороже и выше царства, — а и это, по получении, им было ни во что поставлено. А эти двое, о которых ранее сказано, и головы свои и души за него противоестественно положили, но ничего не получили, напротив, больше себе повредили, — отлучив себя от бога и людей. Из сказанного же читающие, которые в жизни [243] его не видели и не слышали о нем, узнают нрав этого захватчика.

____

Когда он (Борис) восходил на верх всей царской высоты, к прочим утверждениям себя (на ней) он придумал прибавить еще и это: для закрепления его избрания пусть все люди, начиная с первосвятителя и всего синклита, даже и до самых знаменитых, напишут с подписями своих правых рук великую заповедь на бумаге, закрепленной (печатями). 184 Кроме этого, он не побоялся дерзнуть и на то, чтобы снять печать с запечатанного гроба и положить эту (хартию) в золотом ковчеге в раку к святым мощам русского первосвятителя, среди святых дивного чудотворца Петра, которую первые благочестивые самодержцы, а лучше (сам) бог от самого ее создания крепко утвердили, так что в течение многих лет ни святители, ни цари, занимавшие самое высокое положение, не осмеливались никогда ее открывать, как и прочие. А он, научаемый своими льстецами, твердыню этого многолетнего почивания дерзко раскрыл и внутрь ее эту полную любви к миру хартию — ненадежное утверждение своего лукавства — без стыда, как к простому мертвому телу, грубо бросил, принудив к этому и святителей, и после поругания этого киота через распечатание, опять в нем того (св. Петра) затворил. Он думал, что, полагая там эту (хартию), через нее получит утверждение, и его царствование будет благополучно и вечно, но в этой своей надежде он всецело обманулся. Простите меня, читатели, если я более, чем следует, смел, и да не опозорится вторично гроб, но досмотреть это следовало бы. Да не будет этого! Но, как некогда на собрании четвертого святого вселенского в Халкидоне собора, 185 еретики для обнародования положили в гроб св. Евфимии неправославное свое писание, и оно оказалось отвергнутым, (лежащим) в ногах ее, так и того писание — святителем Петром, верю, было не принято, потому что было задумано против воли божией, а не как православное, некогда положенное святыми отцами, которое [244] было хорошо принято св. мученицей и, очевидно, как угодное богу, удержано на груди преподобной, в правой руке ее, и его двое св. отцов, уже умерших, подписали как свидетельство согласия православных.

Таким (как Борис) людям дверь дерзания на подобные (дела) непозволительно открылась уже давно, возможно — от самого (того времени), когда прекратились (истинные) самодержцы. Ранее упомянутый Борис, ради большей своей славы, начал к прочим заботам о кажущемся ему (лучшем) устроении земли присоединять (меры) к обновлению царства, начав с изменения чинов, — от первых и до последних. Вследствие таких действий тогда со всеми происходило то, что простые без всякой меры и времени возводились им на места благородных, ради того, что первые наушничали ему на вторых, как об этом подробно рассказано ранее. Этими распоряжениями о водворении низких на места благородных он в сердце благородных вонзил глубоко обдуманную и неугасимую стрелу гнева и ненависти к себе, что потом и нашло свое завершение, — после того, как он нанес им в последующее время вместе с этим и другие оскорбления. Вслед за этим он, а еще более такие же, после него бывшие, превратили в ничто должности начальников, следующих за первыми вельможами, действительных (настоящих) дьяков, которые в этих чинах состояли и почтены были данной властью по избранию и благоволению, без всякой награды отказывая им, а на их место на долгий срок назначили поставленных за взятки. Эти не привыкли (к делам) и не знали совершенно того, что в достаточной мере и самостоятельно постигли наученные долгим опытом изрядные дьяки, опытные в управлении и в постепенном движении текущих дел. Те же едва только немного и несовершенно умели каждый при начертании своего имени пером на бумагах криво, как бы не свою, трясущуюся протащить руку и ничего более. На прочее же, что было свойственно .подобным чинам, они были никак не способны, разве [245] только на явное и тайное совершение зла, на то, что противно добру; и они были очень искусны, и ревностны и пригодны на всякое неизмеримо бесстыдное дело. Они отбросили от себя великий страх, и божий и царский, облеклись самовластно в бесстрашие и имели в себе только одно готовое, укоренившееся от рождения, злое желание и умение — богатство своих господ по-язычески безжалостно, не глядя назад, разорять, а свои ненасытные сундуки бесстыдно, а лучше сказать, бесстрашно наполнять.

Более чем о другом необходимо сказать и о том, что здесь, среди нас, делали такие (люди) в настоящее время. Все, что подчиненные им приготовят в бумагах — нужное или ненужное, — они принимали все всегда без рассуждения, охотно и беспрекословно, как правильное, не понимая, нужны ли (тут) подробные или краткие слова. (Это делали они) не только потому, что слова были изложены красиво, как требовалось временем, но по примеру характера и обычая неразумных свиней: когда кормящие их дают им для питания хорошую или плохую пищу, они не отказываются — солоно ли что, или пресно. И даже если что и смертное (ядовитое) — растворенное и скрытое — принести им, они этого не понимают; то же разумей и о тех, о которых сказано ранее. Пред подчиненными им они бывают немы, так как принимают от них чрезмерные взятки, побуждаемые к этому своею жадностью, что и связывает их уста. Подобно тому, как на трапезах богатых слуги лишаются и тех малых крупиц, (которые падают со стола), они (богатые) и великое и малое, и верблюдов, и комаров, то и другое вместе сами пожирают, не разбирая. И я не понимаю, по каким побуждениям подчиненные им в таких случаях остаются покорными. Чрез них и им и всем вообще близким мне людям было причинено зло, кроме других неисчислимых напастей, и от изнурения, — даже до того, что в этих нуждах многие скончались, и количество их бедствий даже сами случившиеся там зрители не могут передать в словах слушающим и читающим, [246] которые сами каждого из них не видели. Не стану удлинять слово, но как пишется: не следует слепому вождю вручать (дела) церковные и вверять монастырь расточителям, а неумелому кормчему управлять кораблем, — вредно также к управлению в городе людьми допускать невежд, крохоборцев и мздоимцев, на это только одно время и поставленных, а никак не на добрые (дела), потому что "злое дерево доброго плода не приносит" и прочее. Горе пастве, в которой пастырь дремлет, и монастырю, который расхищают расточители, и кораблю, которым управляют неопытные, и городу, плохо управляемому мздоимцами. И если первый стал губителем стада, последний явился предателем города: пасомых уже пожрали звери, а монастыри до того опустели, что и основания их уничтожились, опрокинутый корабль погрузился (в воду), хотя и не утонул совсем, — это есть Христова церковь, а самый город весь окончательно разорен был разрушителями до того, как будто его и не было. Итак, как раньше сказано, повсюду многие один за другими, за худыми более худшие стремились к власти, и день за днем и один за другим с злою ревностью устремлялись на злые (дела), чтобы ни один из них, даже и самый худший из всех не остался непричастным этому несвойственному им званию. l86 Совершаемые такими людьми злодеяния были допущены из-за молчания тех, кто стоял у власти и не запрещал им страхом, или из-за бессильной слабости, потому что не истекло еще определенное им время. Они не предполагали, что исполнению их желания способствовало, по попущению (божию), и самое время; к этому надо прибавить, что мы тогда переживали и временное отсутствие управляющей главы, 187 но это только до дня восстановления власти — согласно с притчей, когда владыка дома, придя, захочет тщательно договориться со своими рабами об условиях управления домом. 188

Ум имеющих свое мнение повергает в смущение и перемена в России мест тех, которые (занимали) должности [247] первых святительских престолов, — именно переименование их чрез возвышение титулов с низших на высшие. 189 Это произошло при благочестивом царе Федоре, при управлении (царством) того же Бориса, а именно: митрополит переименован был патриархом, архиереи стали митрополитами, а епископы — архиереями. Об этих священных возвышениях я не осмеливался (говорить), присоединяя речь о них к другим делам гордости Борисовой, чтобы не прогневать бога, так как они совершились во дни благочестивого царя. Ныне меня постоянно смущает то, что это происходило при того (Федора) державе и при заведывании делами того же гордеца и так как было началом его гордости и стало неполезно тем из начальствующих, которые этим красовались. Не следует оставлять без расследования, от бога ли это дело, чтобы верные утвердились, а колеблющаяся мысль укрепилась.

Глубокий 190 плач из середины сердца и горькое рыдание от лица святого, великого города (обращенные) к могущему спасти меня богу на того, кто не как добрый правитель, а как мучитель владеет мною; меня называют новым, но на деле я современен древним, такое название определено было мне богом с самого начала 191

В древности (император) Тит за превысившие меру грехи евреев разрушил Иерусалим, — и не удивительно, потому что он был царь. А меня — новый, подобный Сеннахериму 192 и прочим, после него (царившим) на востоке и разорившим Сион, — хотя скорее дьявол, нежели его слуга, ревнитель зла, своею злобою превосшедший всех бывших и будущих злодеев, Мартинианин по ереси 193; хотя и бездушный, — однако он лукаво проглотил меня всего, как вепрь, тайно ночью пришедший из дубравы и, как дикий осел, съел меня, а теперь и кости мои оглодал. Не по-божески, а коварно [248] перелез он стену и, войдя в меня, большую часть города обратил в пепел; разорить меня совсем не позволил ему бог мой. Солгав не людям, а богу, и, преступив крестную клятву, все богатства мои он отобрал и, захватив всего меня, привел в совершенное запустение, и жилища моих (жителей) уничтожил, и основания их раскопал, злом врачуя зло и древнею злобою зло, подражая своим отцам. А когда владыка мой ради умножения моих несчастий сделал ему такое послабление, он, вселукавый, на много лет, как в елей, опустил в меня свою ногу и, найдя, как гангрена, жир, разжирел, потолстел и расширился (стал тучным) и, оставаясь безвыходно в берлоге, постоянно дышал против меня огнем ярости, ненасытно отбирая у всех оставшихся (в живых) людей моих — священников, иноков и мирян, последнее серебро; сокрушив их голени, он, подобно псу, уже из сухих костей сосал их мозг. "Пес, где найдет сухую кость, гложет ее", — так сказал некто премудрый. Так и этот, подобно аду, ни разу не сказал: "Досыта (наелся), довольно мне", но и пазуху всей земли своей, обремененную всяческими богатствами, наполнил моим добром; кроме того и свою правую руку и (руки) подчиненных ему безмерно оделил наградами, чтобы и оставшееся уничтожить. И доныне он поедает меня окончательно своими все пожирающими зубами, — моя пища каждый день постоянно находится в его устах; он, как змей с лютой злобой, обвив меня своим хоботом от головы до ног, доныне меня удерживает за собой. Даже моих нищих, живущих в лавре монахов того и другого пола, мужчин и женщин, которые когда-то, при нестерпимом рабстве, ели воистину чужой хлеб с сильными, а теперь — с изнуренными, он разыскал и одинаково вместе с прочими подчинил такому же рабству, (заставив платить) подати, — явно болея ненасытным сребролюбием; он показал себя во всем беднее самых нищих, ради денег раздробив без милосердия их смиренные ноги батогами. Но и этим еще до конца не удовольствовался, в злобе восстав на самого [249] бога, питающего скитающихся по миру нищих, которые имеют один только сухой и чужой кусок хлеба; всех их он осудил на изгнание из моего города и, не побоявшись бога, грабежом лишил их за городом даже самых рубищ, всех до конца обнажив. Тьмою своего нечестия он, окаянный, неистово омрачил все, дыша злобой на христиан, забывая, что и нам есть заступник — бог, могущий и ныне, как в древности, в пустыне, манною напитать своих людей 194 и дать им одежду и довольно всего для них необходимого.

Скажи мне, — кто в странах, находящихся кругом их земли, не посмеется его безумию? Последними крохами моих убогих, собранными слезными крупицами, тот, кого не могло удовлетворить все бесчисленное множество моих разнообразных богатств, думал обогатиться! Ужели он старался слезами нищих насытить свою бездонную утробу, которая ненасытнее ада? О, неизлечимое и гибельное его ослепление, напоминающее безмерное сребролюбие Иуды! И неужели не умилосердится надо мной бог, умоленный ходатайством за меня моей вседержавной заступницы и лика святых? Огорчившись за людей моих, ужели она, всех царица, не принесет, ходатайствуя, стоны и воздыхания, и плач их к своему сыну? И ужели не спасет меня она от поглощения пастью и зубами того аспида 195 такими же средствами, какие знает сам мой бог, и совершенно не избавит меня так же, как (бог Израиля), когда услышал он вопль Израиля в Египте и всемогущей силой, взяв (народ) как бы на крылья орла или ветра, безбедно, славно и до конца освободил своих людей от фараонова рабства. 196 Верным доныне не известен конец злодейств, которые после этих будут мне (причинены) этой ядовитой змеей, 197 разве только до тех пор, пока движение сердца названного не услышит ухо божие и пока тот (бог) не разорит все его замыслы, как (сказано): "Замыслили решения, которых не могут исполнить"; и в другом месте: "Я сказал, прежде я", и после этого: „убью и дам жить, поражу и опять исцелю". Если "во гневе своем не лишит нас совсем щедрот [250] своих", по слову Давидову: — "сказал, ныне начал: это перемена десницы вышнего", и потому что обещал, то силен и исполнить, ибо он с нами и ныне творит чудеса, и есть бог, который в древности избавил от рабства фараонова весь Израиль, если только вопль мой дойдет до слуха господня. Об этом довольно, а все прочее о начале и середине бедствий этого (города) до происходящего (теперь) подробно будет рассказано ниже.

____

Так и Борис, когда почитался равными ему по чести и за царя хорошо управлял всеми людьми, тогда казался во всем добрым, так как являлся в ответах приятным, кротким, тихим и щедрым и был всеми любим за уничтожение в земле обид и всякой неправды; все думали тогда, что после царя во всем царстве не найдется, кроме него, другого такого справедливого (человека). Ради такого его правосудия все люди земли, с радостью (допустив) его до церковного помазания, 198 обманулись в нем. Когда же он получил столь чудесный и высокий сан и такое совершенно ему несвойственное звание, когда выше природы он окончательно оделся в великолепную порфиру пресветлого царства, тогда он обманул ожидания всего народа, который с надеждою на предполагаемые блага, а вместе и с сердечной верой в него ждал от него лучшего. Получив такую славу, он тотчас же переменился и оказался для всех совершенно нестерпимым, ко всем жестоким и тяжким; сделав людям немного добра, он этим обманул свою державу. Солгав, он приобрел себе великое и обширное царство, но не вечное, так как тотчас же и тем (людям) и себе — как телу, так и душе своей — причинил двойную рану, потому что в этой жизни он насладился тогда многою честью от всех людей. В годы до его царствования, когда он. был правителем, та же честь как бы собралась в одно место, и тогда он покойно, как бы на груди Авраама, пользовался счастьем [251] больше, чем после, по получении царства, потому что во дни царствования никакого счастья у него не было, а были только в членах его трепет и боязнь всех из-за величия и наименования сана; а к этому прибавилась еще неизлечимая болезнь и скорбь из-за телесного недуга, а также его злость и недоверие к людям, потому что прежде получения (царского) сана он сам с собою не рассудил и не подумал о своем бесстыдном дерзновении на несравнимое величие сана; "он красил и гроба праведников" книжно, по-фарисейски, 199 как писано в (Евангелии); думается, что (он делал это) из гордости, потому что это явно показал их (фарисеев) конец. Тот, кто приказывал слить их (гроба праведников), сам на себя произнес евангельский приговор, так как пришедшие в нашу землю народы 200 все их (гробы) разбили, а другие на мелкие части раздробили, многие переделали в серебряные деньги, а остальные (употребили) на разные свои потребности; (из этого) ясно, что они не для бога, а ради тщеславия были сделаны, поэтому и не приняты были ни богом, ни его святыми, и не утвердилось это деяние на вечные времена, по (словам) книги апостола: 201 "дело каждого обнаружится, — ибо день покажет; оно в огне открывается, и огонь испытает дело каждого, каково оно есть. У кого дело, которое он строил, устоит, тот получит награду, а у кого дело сгорит, тот потерпит урон". И если это сказано апостолом об испытании человеческих дел в последний день, то ведь и нашествие язычников на нашу землю и наведение их на нас — от господа же было, ибо и прежде последнего дня еще здесь этим делам приключилось уничтожение, подобно тому, как в последний день они были бы подвергнуты испытанию огнем. И если бы угодно было и приятно богу дело того (Бориса), то оно пребывало бы вечно, а все, что он созидал из гордости, было разорено богом. Всякий, любящий показать себя, называется тщеславным, и все, что делается для показа, создает плод не для будущего века, а рассыпается (в человеческой [252] похвале). По писанию, богом принимается только то, что (делается) без гордости, кто тайно творит благо, что ясно показал и Христос в Евангелии: "пусть не знает левая рука, что творит правая", — такому совершению добрых дел втайне он научил нас.

____

А наш договор о заключении мира с поляками тогда не достиг еще и середины, потому что они причинили нам зла больше, чем другие народы; не было хотя бы некоторого согласия, чтобы начать совещание, какой вид примет этот с ними договор, (каково) будет его начало и как он завершится. 202 Ибо если и много раз в разные годы многие народы воевали и, не переставая, наступали на нашу землю, но никогда так, как теперь, не одолевали (нас) и никогда не делали ей со всех сторон такого вреда, как ныне. 203 Тогда, без союза с ними наших людей, они, сражаясь, лишь ломали свои копья и сокрушали щиты, и в своем сопротивлении очень осрамились ложной победой, так как им не было облегчения и помощи от перешедших на их сторону наших изменников. Если бы не вышли от нас теперь по своей воле эти богоотступники и изменники благочестия, скорые предатели христиан, новые глубокие нарушители нашей веры, самовольно оторвавшиеся от единства с телом Христовой церкви? Они своим соединением с неверными, после обоюдного с ними соглашения против нас, и своими совместными с ними действиями опять заново навострили их оружие и мечи их сделали обоюдоострыми и всем нашим дали полную возможность выступать против своих же, изменяя родине; из-за них иноземцы одолевают нас и, как видно по всему, мы будем окончательно ими побеждены. Из этого вот что ясно: если бы наши не соединились с ними против нас, одни они (враги) таких побед над нами никогда бы не могли одержать, хотя ранее и многие у нас с ними были, сражения.

[IV]. ДОПУЩЕННОЕ НА НАС БОГОМ БЕЗЗАКОННОЕ ЦАРСТВО РАССТРИГИ.

После этого (воцарения Бориса) восстал из своего логовища лютый молодой лев, подлинно враг, не столько человек — наделенное даром слова существо, сколько воплотившийся антихрист, 204 и как темное облако, поднявшись из глубокой тьмы, неожиданно, почти внезапно, напал на нас; испуганный слухом о нем, царствующий над нами Борис, гордый с низшими, ужаснувшись его устремления, низвергся с высокого царского престола. Примерно он (самозванец), как комар, не дойдя, поразил льва, как пишется. Но не тот, а своя совесть его низложила, так как он знал все, что сам некогда (делал). А этот происходил из худого рода и родители его были из весьма низкого сословия, — потому что его изрыгнул город Галич. 205 По всему, детище законопреступного Юлиана 206 и его беззаконное порождение — Гришка, по прозванию Отрепьев, 207 послан был не столько на нас, сколько для того, чтобы поразить страхом того властолюбца, придя предать его — неправедного — праведному суду; до этого времени праведный гнев терпел Борисову дерзость. Присвоив себе подобие царского сына и славное имя Димитрия Ивановича всея Руси, (сына) прежде упомянутого великого между царями победителя, он назвался сыном его, во всем ему чужого, кроме разве того, что он был одним из бесчисленного, как песок, множества рабов его и таким же, как и прочих, его рабом. Как море в своих глубинах не знает каждого из живущих в нем мелких животных, так и при царстве того не был известен тому (царю Ивану) ни род, ни имя этого, — а он осмелился назваться сыном его, этим приближением (к нему) как бы пристроившись к богу. Так как бог это терпел и допускал, он пришел от севера 208 в мать городов русских, в город Москву, соединившись с многими силами безбожной Литвы и с перешедшими к нему и изменившими (родине) всеми благородными начальниками [254] войск Российского государства, — с воеводами бранных сил, 209 которые были русскими людьми и были поставлены держащим тогда скипетр Борисом на защиту против того (самозванца) в пределах всей Северской земли. Но они, (уклонившись) справа налево и (изменив) преступно крестной клятве, подчинились воле обманщика, — одни, соблазнившись лукавой его лестью, а другие, немало прельстившиеся его хитростями, думали иное, считая, что он вправду царь, каким-то образом спасшийся в том изгнании, куда был выслан Борисом, действительный царевич Димитрий Иванович. Еще когда он находился вне пределов Русской земли, все добровольно подчинились ему и поклонились, как царю, в действительности же идолу, — страх ожидания смерти от острия меча одолел их. Вместе с этим всем надоело и Борисово притеснительное, при (внешней) лести, кровожадное царство, и не из-за тяготы наложенных на них податей, а из-за пролития крови многих неповинных; ложно надеялись при нем (Расстриге) отдохнуть и получить хотя малый покой. Но в своих надеждах и ожиданиях все обманулись; хуже нечестивых, которые прежде никогда не назывались православными, он хотел нанести всем окончательное зло, злейшее и большее всякого зла: после его смерти от его приближенных узнали, что он, окаянный, хотел, по злому замыслу врага, совершенно уничтожить из памяти Христову веру, вечно цветущую православием, если бы господь не прекратил дней его жизни.

Каково начало, таков и конец его, потому что он был так жесток, нагл и вместе дерзок, как Иуда, который имел смелость (присутствовать) на тайной вечере. 210 Так и этот в своем злом умысле, прежде чем получил царство, дерзнул одеться в монашеское одеяние, но и этим, окаянный, не удовольствовался, а к этому прибавил еще и другое: не постыдившись, вскочил как бы в огонь — принял на себя и священнодиаконство у великого 211 и солгал по умыслу противного (дьявола); он сам знал, что, выполняя свои замыслы, [255] он своим отречением может обесчестить священство и монашество, что вскоре и случилось, когда пришло установленное для этого богом время. Самовольно отрекшись от того и другого звания вместе, от священства, говорю, и монашества, с ними отрекся также, окаянный, и от обещаний, данных при святом крещении, что узнано было от достоверных свидетелей, а еще лучше из его дел. Явившись вполне сатаной и антихристом во плоти, он самого себя принес в жертву бесам. Еще когда был он среди латынян, — ясно, что (туда) он богом был изгнан из земли верных, — там дал обещание ради скверного брака и совокупления с его дочерью сделаться зятем одного неправославного, противящегося духу еретика, 212который мог (помочь) ему выполнить весь его злой замысел, получить совершенное исполнение его желания: коснуться некасаемого, т. е. получения царского звания, что и случилось. Тех, которые хотели обличить его, он одних явно, других тайно убивал, а иных ссылал в изгнание, прочих же всех, которые осмеливались делать то же, устрашал, так как имел при себе много прихлебателей и угождающих ему друзей, которые друг с другом тщательно соревновались.

После смерти царя Бориса осталась супруга его, 213 как вдовствующая горлица, имеющая при себе только две отрасли: именно сына, называемого даром божиим, 214 обладающего правом (носить) скипетр управления державою и уже при крестной клятве избранного на царство и твердо принявшего в свое подданство всех людей отеческой державы; одного только тогда недоставало — он не был еще помазан, и это отложено было на малое время из-за того, что препятствовала подготовка войска к войне; и дочь, девицу, жившую в тереме, 215 вполне уже созревшую для брака, по смыслу имени ее — странницу (гостью). К ней, по воле отца, когда отец еще был жив, привезен был из другой земли жених, сын одного дружественного ему короля, 216 но брак не состоялся: бог не соблаговолил исполниться намерению [256] людей. А в скором времени поспешил приблизиться к городу ранее упомянутый похититель царства. Он эту мать, уже вдову, родившую раньше этих обоих детей, вместе с ее сыном, ту и другого — как-то бессмысленно и насильственно решил убить и прежде своего вступления в город победителем, послав пред собою некоторых из своих приближенных в их наследственный дом, увы! предал тайно смерти. Думаю, что этот отрок, чистый телом, предстал Христу, так как греху родителя был непричастен. А бдительно охраняемую девицу, он, после своего вступления в город, как рабу, без всякого царского чина, с ласковым принуждением вывел из царского дворца и в частном доме угождавшего ему и приближенного к нему нового вельможи, без ее согласия, срезал, как недозрелый колос, — одел в монашеские одежды. И было бы удивительно, если не было ей чего-либо тайно-оскорбительного от отступника. 217

Прежде, на высоте твердыни царства, при ее родителях, ее, находящуюся в тереме, едва и солнце в щель когда видело, так как „слава дочери царя внутри", по писанию; а тогда ее, не оберегаемую, осматривали глаза и многих самых низких людей. И от того времени еще (долгие) годы к большему бесчестию продолжилась ее жизнь даже до четвертого после ее отца царя, так как часто переменялись тогда правители; она перенесла (много) переселений с места на место и из лавры в лавру, и ее жизнь продолжалась до такого бесславия, что в то время, когда весь царский город окружен был неприятелями и находился в осаде, она, заключенная в нем вместе с прочими, пережила всякое бесчестие, нужду и недостатки, даже до того, что и руки иноплеменников, врагов отца ее, пренебрежительно ее осязали. О прочем я помолчу. Насколько кто достиг в царстве захваченной высоты, настолько больше (получит) бесчестия среди нижайших. Явно, что за грехи родителей ее и всех ее родных она одна за всех перенесла всякое бесчестие. И пусть никто на основании здесь сказанного не предполагает [257] чего-либо оскорбительного для ее невинности, будто бы это (случилось) по ее воле. Да не будет этого! Разве только после многого насилия — за прежние грехи ее родителей это допущено, а она была неповинна. Ибо она не знала и не понимала ранее, что такое плотский грех, потому что не слышала об этом со времени ее рождения, кормления и воспитания ни от старших, ни от низших, среди которых никогда не произносится никакое гнилое слово, а преимуществует только все особенно честнейшее и в делах, и в словах. И откуда можно было научиться ей другому, если не только она, но и ее служанки, от имеющих чины до самых последних, привыкли только к хорошему, а тем более дочь царя? Это все знают. Господи, сподоби ее за это бесчестие получить будущую вечную честь таким образом, как покупают вечную жизнь и праведники.

Обратимся опять к ранее сказанному.

Он (Лжедимитрий), отступник бога, нашел себе и патриарха, не имеющего священного сана, по имени Игнатия, 218 и посадил его на преосвященном великом престоле вместо существующего православного патриарха Иова, первого в России; сменив, он осудил его (Иова) на изгнание 219 в один город. В скором времени привозится в царствующий город и сквернавица, 220 обещанная этому сквернителю и нашему за грехи наши обладателю, посланным за ней одним из сановников, соучастником его, Афанасием Власовым, 221 который человекоугодливо ради гнилой чести от души и сердца служил ему. Богопротивно, однако в украшениях, в царских нарядах, она, как царица, подобно фараону на колесницax, 222 со своим отцом привезена была в царствующий город; дыша еще в пути огнеподобной яростью ереси, она шла на христиан не как царица, а как человекоподобная змея, уподобляясь тем женам, о которых сказано в Откровении (Иоанна) Богослова: 223 "одна другую, нечестивая благочестивую, желала потопить водой из своих уст". Но эта ехидна если и не водой, как та, но в крови потопила [258] всю Россию, весь мир наш, — кто этого не знает? А привезший ее, участник в тайных делах его, Афанасий не по достоинству и несправедливо принял от пославшего его некоторый сан и двойное к имени прибавление чести: он поставил его выше всех, хранителем и распорядителем всех находящихся в кладовых царских украшений и вручил ему всю царскую казну. Его же, как видели некоторые, он (самозванец) назначил впоследствии и предшествующим себе, (дав ему) чин второго боярина, идущего с прочими пред лицом лжецаря; достойные высшего звания тайно и злобно завидовали чрезмерному, постоянно оказываемому ему (возвышению).

Вскоре после того, как нечестивая его супруга прибыла в царский город, злой участник ее скверностей, созвав собор православных, прельщает их лестью и, делая вид как бы справедливого совещания, лживо советуется с ними о крещении своей подруги. Он спрашивает: следует ли ей второй раз креститься? Этим обманом он, окаянный, вменяет ей латинское богопротивное крещение в истинное христианское рождение через купель, говоря: зачем ей второй раз креститься? Ясно, что он не хотел привести ее к истинному просвещению. Потом, когда, по соборным правилам, для суждения об этом пред лицом лжецаря в помещении его дворца сошлись все священные судьи, одни — немногие — из отцов справедливо не соглашались, чтобы она — непросвещенная — взошла с ним в церковь, — прочие же по слабости человекоугодия, сильно желая мирской славы, поддались ему, хромая, как больные, на обе ноги, не по-пастырски, а по-наемнически прельстились и вместе побоялись и, повинуясь, допустили исполниться его воле. Видя это, и первые умолкли, так что слова беззаконных пересилили, и все перед ним отступили; а не имеющий священства патриарх готов был весь ему (отдаться), так что и другие за ним соблазнились. А он, хищный волк, видя всеобщее бегство и нетвердое разумение, — они дали ему поступить по его воле, [259] захватить царство, — (понимая), что они не запретят ему также и в церковь войти с прочими нечестивыми, что и совершилось, — решает задуманное им вскоре привести в исполнение; он пренебрегает не только человеческим стыдом, но не ужасается, окаянный, и страха божия и в уме о нем не помышляет, думая, что бог как бы не существует, "потому что безумный сказал в сердце своем: нет бога". Как будто в простой дом, в (храм) вседержавной нашей надежды и всемирной заступницы (он) вскочил, как пес с всескверною сукой, с множеством латынян и еретиков и дерзко воссел наверху царского престола. Тогда весь храм видимо наполнился подобными волкам еретиками, а невидимо — мрачным облаком тьмы — бесами, радующимися и обнимающими их. Думаю, что благодать божия отступила тогда, чтобы исполнилось сказанное: "увидите мерзость запустения, стоящую на святом месте"; читающий да разумеет. И видящим его тогда (он представлялся) ничем не меньше самого антихриста, недостойно сидящего на престоле, а не царем. Эта скверная дерзость преступления закона (совершилась) в день праздника перенесения честных мощей великого во святых архиерея Николая Мирликийского, 224 который не праздновался. Тогда совершались там беззакония большие, чем на празднике Ирода: 225 воюя против бога, (он) осквернил святыню, еретическими ногами попрал царское помазание и брак, так как его помазывали и венчали невидимо по своей воле бесы при отсутствии благодати. О, твое долготерпение, владыка! Почему не раскрыла своих уст земля, как в древности при Дафане и Авироне? 226 Куда тогда отошло твое долготерпение, где находилось незлобие и величие того, кого не может вместить вся сотворенная им тварь? Поистине ты, пресвятый господи, есть сам себе предел и место, по (словам) богословов. Знаю, что долготерпение твое определило дать ему (самозванцу) выполнить всю злобу его желания, чтобы за это он сам себе устроил жесточайшую муку. [260]

А он, развращенный, прожил незаконченный и прерванный срок своей жизни, предаваясь греху, во всяком блуде и беззаконии, как раб, и уподобляясь во всем скоту; как был он рабом, так и остался, потому что, пребывая во плоти, как в гробе, и всячески наслаждаясь, он и тени не показал образа царской жизни тех, которые до него справедливо царствовали. Свое существо он обнаружил своими делами с подобными ему в нравах советниками, обнаружившими свой младенческий ум в делах, а не в годах; некоторые, преодолевая при нем из любви к временной славе свою глубокую старость, получив чрезмерные богатства и несоответствующие их природе чины, (проводили время) среди всяких мерзостей и музыки. Со своими приближенными, участниками во всех его делах, он жил мертвою жизнью, как богатый из притчи, каждый день веселясь великолепно и полагая, что жизнь его будет долгой. Он — недостойный — ради гнусных дел не по достоинству раздавал царские чины недостойным, не (согласуясь) с происхождением и возрастом, не по родству и не ради заслуг по службе, но (ради заслуг) весьма постыдных. Это было подобно тому, как пес, когда как-то случайно где-нибудь похитит не то, что свойственно его природе, а пищу царскую, бежит съесть ее в тайном месте, а другие псы, увидев эту похищенную им пищу, отнимают ее у первого и все вместе наслаждаются тем, что не соответствует их природе и, как несвойственное им, пожирают, разрывая на куски и кое-как, вырывая и отнимая один у другого и много теряя, причем один захватывает много, другой мало, так как известно, что всем им это не свое, — а за это прочие, обиженные, их грызут. Такое же толкование (можно приложить) и к сказанному, по (словам) премудрого: 227 "как многоценные серьги у свиней в ноздрях", так и чины у недостойных; каков дающий, таковы и принимающие: ни дающий не понимает, что дает, ни принимающий не знает, а если бы оба понимали причину этого, не присваивали бы им несвойственного. И Борис в таких [261] делах немногим отличался от этого; но закончим опять слово о первом. Хранилища всех ранее собранных царских сокровищ, даже до золотых и серебряных монет, увы, все он опустошил без порядка и рассмотрения не в меру расточительно, все считая за глину, а не за серебро, и раздавая драгоценности: ясно было, что он над ними не трудился; а их число невозможно выразить и многими десятками тысяч; думаю, что их количество превысит и множество песка. Этим он обогатил и землю богопротивных, а вместе и латынствующую Литву, оставив в казнохранилищах лишь малый остаток, и остановила его в этом только его смерть.

Но, однако, царствующий над всеми не допустил ему целый год осквернять престол благочестивых, и величие гнева божия прежде вечного суда не стерпело множества его нечестия; хотя он и ушел тогда в царские (палаты), все-таки не избежал гнева от нелицеприятного суда христова и вскоре неожиданно уничтожен был с теми, которые были им возлюблены, но не со всеми. Когда весь народ, воздвигнутый богом, воспламенился, как огонь в Иакове, 228 и поднялась против него (расстриги) очень сильная буря, взята была от жизни неживая жизнь его и тех, которые были с ним, и "память его с шумом погибла", как сказано. И чудо! Так как бог крепко удержал многих и (оставил) непроизнесенной весть, предупреждающую его (самозванца) о смерти, он — преокаянный — не мог узнать, что находится в мыслях у сговорившихся, 229 а если бы даже хотя какая-либо малая часть известия об этом не осталась тайной, был бы великий вред делу и возникли бы препятствия. Но человек не может воспрепятствовать божию совету, так как никто не может перемудрить его, когда сказанное должно исполниться. Такой замысел был скрыт и от него, и от любящих его, и стража его, ратники, заведенные им и поставленные около его опочивальни с блестящим военным оружием, чтобы охранять его жизнь и оказывать ему помощь, не смогли одолеть христиан, и многие из них побросали к ногам православных [262] свое оружие, не употребляли его в дело, поняв, что на него изливается гнев божий. Кроме этого, с ним вместе погибла и противящаяся богу Литва, посадившая его на царский престол, и войско, пришедшее с ним в наш царский город, среди которого было много благородных, лучших людей; как олово в воде, среди царского города все они сразу потонули, и ни один из них не спасся; как в древности случилось с фараоном, так и среди нас теперь тот же бог чудодействовал. Такой конец бывает со всеми, кто неправедно восстает на землю православных, как и пророк сказал: "составили замыслы, которых не могли выполнить", и прочее. Так (будет) и теперь с некоторыми тайными замыслами неверующих против нас — когда всеведающий определит время, он не замедлит уничтожить их намерения, потому что он может (это сделать), если укротит ярость гнева своего против нас. Теперь же закончим ранее сказанное.

А мы тогда, думая отомстить злочестивым за свою гибель, увы, больший вред причинили этим Русской земле, так как бог, очищая наши прегрешения, сохранил более лютый, чем они, гнев свой на нас за наши грехи: сами мы этим всю землю их против себя привели в движение. 230 И если тогда на малое время мы порадовались их погибели, то с того времени и доныне много и неутешно плачем: мы воспламенили сильный огонь и подвигнули их даже до того, что вскоре они пришли с многочисленным войском и пограничные наши города уничтожили и дошли до самой матери городов (Москвы), и все ее входы и выходы, устроив осаду, закрыли и надолго так оставили, и жилища себе около стен города на долгое время устроили, так как никто не мог оказать сопротивления их быстрому нашествию. Самого же царя, который вновь незадолго до этого самовольно, хищнически, бесстыдно из боярского сословия вскочил на царство, — думаю, ясно, что не по божественному промыслу, как показал всем небесный суд в конце дел его, — ибо он царствовал нечестиво и мало времени, — его, князя Василия [263] Шуйского, 231 со всеми его воинами, как в худой клетке, в городе безвыходно заключили. А потом (они) разбежались, как звери, и города и селения всей России не только мечом опустошили, но, предав различным видам смерти, до конца уничтожили весь народ; вообще говоря, не было места, где бы горы и холмы не поливались кровью правоверных, и долины, и леса все (ею) наполнились, и вода, окрасившись ею, сгустилась, и полевые звери и птицы телами верных насытились, и где бы множество (тел) ими не было истреблено; а все оставшиеся, смешавшись с землей, истлели до всеобщего воскресения. Но меч гнева еще и доныне, перескакивая с места на место, отыскивает земные остатки, где что есть, и, не переставая, все уничтожает. 232 Часть верных, соединившись вместе с злочестивыми и с тем, кто вскочил без (божия) усмотрения, по разбойнически, на царство, давала злые советы во всем этом зле, о чем будет речь впереди. "Поставили себе князя, не спросив меня", — сказал бог: "ты согрешил, — умолкни".

____

Поищем у себя и все усердно постараемся, прежде всего, уяснить то, за какие грехи, не бессловесного ли ради молчания наказана наша земля, славе которой многие славные злобно завидовали, так как много лет она явно изобиловала всякими благами; ибо согрешили (все) от головы и до ног, от великих до малых, т. е. от святителя и царя, от иноков и святых. И если кто захочет (описать) по порядку все злодеяния — как эти, так и те, которые могли разжечь против нее неизменное божие определение, — поставлен будет в затруднение, — какое из них могло раньше других возбудить ярость гнева у судии: от одного ли какого-то неистового греха, как от многоголового змея, могущего своею тяжестью заполнить место всех зол, или от всех зол в совокупности, собранных в одно место, произошло все наше наказание? И если кто и начнет по именам их (злодеяния) исчислять [264] или прочитывать и прочее, то, обессилев, бросит писательскую трость, не перечисливши по порядку всего множества злодеяний. Ибо многие (пороки) привыкли рождать подобных себе; таких было великое (число), но я здесь упомяну кратко только о самых важных, которые в настоящее (время) пришли мне на память.

Прежде всего назову необдуманную дерзость клятвопреступления при клятвах. О ней пророк, предвидя, сказал: "велика казнь огненного серпа для того, кто солгал в клятве"; затем — богомерзкую и окаянную, безумную гордость, которую издревле бог возненавидел: породивший ее денница (дьявол) был свергнут и упал вниз; затем — уклонение и отступление от истинного упорства и вместо него обращение к (упорству) лицемерному с его великой неправдой, соединяемой с наградами; еще — потерю между собой общего любовного союза; к этому — безмерное употребление вина и обжорство, и порождаемое ими пагубное невоздержание блуда, и их жало — содомское гнусное дело, 233 о котором стыдно говорить и писать, и слышать; особенно же — злопамятность по отношению к близким. К этому присоединю ненасытное сребролюбие и никогда не удовлетворяющие прибылью барыши, и карманы, не закрываемые для наград, не поддающихся исчислению; и самолюбивую ненависть к братьям, и охоту к похищению чужого имущества, и чрезмерное, безобразное хвастовство одеждою, и (приобретение) множества, больше чем нужно, различных вещей, по одному премудрому изречению, — что всякая гордость увеличивается при изобилии вещей, так как при этом свойственно бывает стремление присоединить к этим и все остальные, т. е. безмерное желание к первым (присоединить) средние, а к средним ненасытное старание (прибавить) последние и все прочее; читающий да разумеет. И еще осталось последнее нетерпимое зло — самовольное оскорбление каждым при ссорах лица ближнего, именно — зловонное произношение языком и устами матерных скверных слов, [265] ибо этим они не укоряемому досаждали, а родную (мать) оскверняли своими ругательствами. Земля, не терпящая (такого) зла, стонет из-за этого; а крепкая помощница в наших бедах, сильно гневаясь, оскорбляется и отвращает (от нас) лицо свое: когда о чем в молитвах воззовем, отходим от нея неуслышанными и всего лишенными, так как (она) от таких (как мы) затворяет двери своего милосердия и не ходатайствует о них перед рожденным от нее, — так тяжел этот грех. И так как не все и неодинаково с начальствующими совершали все эти преступления, — то и суд получат за них различный: одни — за то, что не наставляли подчиненных, а другие — за то, что не слушали наставления начальствующих, так как случайно делающим добро не обещали наград, а поступающих противоположно не устрашали муками. Но мы (в злых делах) сравнялись с неверующими язычниками и (даже) превзошли их; в одном только мы являемся лучше их, — в том, что имеем у себя чествование и поклонение иконам и что не дозволяем себе нарушать с ними установленных у нас постов, но и это не все мы точно, как следует, (исполняем).

Думаю, что все ранее указанные пороки (появились) у нас от (потери) страха божия, от потери сознания своих грехов, оттого что сердце наше окаменело и мы не ожидаем над нами суда. Ради этого на нас, как знающих его (бога) волю и не исполняющих ее, прежде всех народов пало гневное определение божие, и он наказаниями, как рулем, обращает нас к себе от уклонения с пути его. И действительно, если бы мы не смолчали, (предоставив) Борису всячески губить благороднейших после царей, подлинных великих столпов (бояр), которыми утверждалась вся наша земля, и не дозволили постепенно различными и всевозможными средствами всем понемногу овладевать, как евреи в Египте дозволили фараону убивать младенцев, а при Христе Ироду избивать их в Вифлееме, то едва ли бы вышеназванный (Борис) осмелился на второе убийство, — т. е. (на убийство) [266] нового мученика царевича Димитрия и на сожжение в это время поджигателями лучшей части всего царства (Москвы), чтобы все погоревшие среди своего плача забыли восстать на него за эту смерть, так думал он. Как некогда Ирод в Иерусалиме погубил всех вельмож земли 234 и сделал так, чтобы они не радовались его смерти, так же (поступил) и этот, соревнуясь с ним во зле. И если бы мы не допустили ему (сделать) ранее сказанное, не осмелился бы он и на третье, а именно: прекратить жизнь самого незлобивого царя Федора; и если бы этому неистовству его было оказано препятствие, он не простер бы безболезненно и бесстрашно своего желания до того, чтобы без стыда приступить к царству. Злодейство, совершенное над древними младенцами, не может быть сравниваемо с его бесстыдством; тем более (нельзя сравнивать) его с теми, что смерть тех 'незлобивых была дозволена убийцам ради выявления величия божьих дел, а теперь рассказанное нами (совершилось) не ради таких чудес: здесь эти события произошли ради предусмотренного (богом) суда обоих — как дерзнувшего, так и попустивших ему. Именно из этого мы едва, — и то не все, — теперь узнаем, что бог нас наказывает за все это настоящими бедствиями, по слову премудрого: "угроза" — сказал — "сокрушает сердце мудрого, безумный же, и будучи наказываем, не чувствует ран", — так надо нам самим понимать это наше бесчувствие.

И если бы сначала нашим молчанием не делалось уступок ранее помянутому (Борису), то он не уничтожил бы на земле всех благородных и все благословенные семена, малые и великие, без остатка, от головы даже до ноги; и тогда бы злой "львенок" и священно- и монахоругатель Гришка Расстрига, после него (Бориса), видя общую всем нам слабость и трусость, так же как сделал сначала и тот, бессовестно не вскочил бы на престол богом помазанных (царей), и никто бы прежде него с такой смелостью не занял бы высшего места. Первый был учителем для второго, дав ему [267] пример своим похищением, а второй для третьего и для всех тех безымянных скотов, а не царей, которые были после них. Каждая злоба является матерью второй, потому что первый второму подает пример и в добрых и в злых (делах). И если бы Расстрига не осквернил святынь, то и прочие не осмелились бы на дерзость первых, и многие бы бессмысленно, подобно скотам, не подражали бы этому; и если бы все ранее упомянутые не осмелились с бесстыдством занимать все царские должности, то и другим не указали бы путь к этому, и многие невежды не осмелились бы так же по городам и иным местам присваивать себе имена господ: вместо чистой и зрелой пшеницы на этой земле они как бы хотели вырастить ненасеянное терние и этим пустым и богохульным посевом старались подавить говорящие о боге семена. И если бы не было таких, то не присоединились бы к ним, ради скверной прибыли, и служащие им их соучастники из знатных, чтобы вместе с ними опустошать землю и получать от них на время различные чины.

И если бы этого не было, то иностранцы все вместе так бы не радовались у себя несчастному разделению нашей земли; и если бы этого не было, то мы не призвали бы ранее этого еллинов (шведов) — врагов своих, исполненных козней и старой злобы, чтобы оборонять Русскую землю от таких же противников, как и они. Кто так безумен, как мы? От века не слыхано, — волков от овец волками отгонять; известно, что они по природе такие же и (пришли) в землю нашу не оборонять нас от прочих (врагов), щадя овец, но чтобы самим больше тех насытиться овцами, что и было. И если бы этого не было, то враги не вступили бы в нашу землю, как было прежде при истинных самодержцах; и если бы этого не было, то вся земля Российская не была бы окончательно разорена, будучи в плену у иноверных; и если бы этого не было, то еще ранее находящаяся в союзе с католиками Литва не окружила бы и не измучила бы долгой осадой голову и сердце всего царства, город [268] Москву, придя и (взяв) ее руками как орлиное гнездо. И если бы этого не было, то эти злодеи не поселились бы внутри этого великого города, обольстив всех клятвой, и не овладели бы нами на долгое время, до тех пор, пока не собрались из наших же (различных) мест, куда их ранее повсюду разогнали волки, малые остатки людей, которых бог чудесно, как кропило, собрал вместе и, ободрив, направил на тех 235 и, напугав ими гнездившихся внутри города змей, заставил их уползти неизвестно куда; тогда освобождавшие вступили во владение городом и достойно, хотя и опустевший, приняли его.

И если бы не было всего сказанного, то начальник всех отцов не умер бы в изгнании насильственно; 236 его душа не вынесла множества несчастий, и этому не помешала храбрость оставшихся; о нем немного было сказано ранее, выше, в первых (рассказах), он достоин похвалы не от людей, а от бога. И если бы не это, то не уничтожил бы огонь, по приказанию поджигателя, весь царствующий город; и если бы этого не было, то наполненные сокровищами казнохранилища царей, собираемые от поколения в поколение, не были бы лишены совсем всех царских драгоценностей, которые были перевезены в землю одолевших; и если бы не это, то мы не искали бы себе со смирением еще и помощи у (других) стран. И если они сейчас и кажутся людям умиротворителями, 237 то в действительности радуются нашей гибели вместе с нашими врагами и смиряют врагов наших не даром, но хотят взять с нас за это немалую плату. С пленившими нашу землю они во всем одинаковы и в злобе нисколько не меньше тех: как те (враги) разорением, так эти усмирители вымоганием платы за мир — каждый из них одинаково — разодрали ее (нашу землю) на части. Но что удивляться чужим, если и одинаково с нами верующие, но ненавидящие мир вместе с этими радуются нашим несчастиям; ввиду скорого окончания их теперешнего полного благополучия, они отговаривали их (врагов) от заключения [269] мира; уверившись, что вскоре их жизнь переменится от добра ко злу, они думали продлить приятную для них жизнь отклонением мира. Возвратимся к ранее сказанному.

Так называемые "миротворцы" пришли сюда не примирять нас с нашими врагами, но под видом мира тайно совещаться о (причинении) нам зла; распуская, как дым, по воздуху ложный слух о мире, они слова свои о нас распространяли по другим странам, но это была неправда, потому что мы не были обмануты надеждой на них. Благодаря им мы надеялись получить некоторое облегчение от налагаемых на нас тягот, но неожиданно, подняв голову и едва осмотревшись, мы по отношению к ним проснулись, а позже узнали из поступков и их обман. С их приходом сюда владевшие нами причинили нам больше зла, чем было прежде до них. Даже и церковные колокола, от которых распространялись звучные святые призывы, созывающие православный народ на пение и возвещающие людям в церквах божьи слова, как будто с того берега Иордана, называемого рекой Волховом, 238 — у всех церквей подряд с устроенных для них мест (колоколен) были спущены вниз для того, чтобы они, как безгласные трубы, совсем не давали звука. Немного ранее того, когда их здесь не стало, и слитые из меди невыносимо тяжелые стволы стенобитных машин с прочими к ним прибавлениями (были отобраны); ранее помянутые следом за этими, те и другие орудия — и церковные и городские — отосланы были ими в свою землю. Увы! Плач! Тяжесть одних подняли корабли, другие были (увезены) на санях по гладкому зимнему пути, когда никто им в этом не препятствовал. Оставшийся же во мне простой народ, всех рабочих людей, окончательно обратили в рабство невыносимым увеличением работы и так жестоко с ними поступали, что сокрушали палками их голени. Одинаково с этими и честные священники и начальники над монахами в великих лаврах, которые после архиерея занимают первые места, ради денег бесчестно подвергались болезненным ударам, более чем их [270] послушники, так что долгое время они не могли встать на обычную для них молитву. Слыша об их беде, а иных и видя, честный митрополит, как отец о детях, разгорелся соболезнованием и нестерпимо страдал, постоянно видя пред глазами своих детей, так немилосердно подвергаемых ударам от волков и псов. Многие иноки и миряне, не перенеся тяжких мук, в этих муках и умерли. А поедающие — от кого кормились, тех и пожирали, питаясь как бы от кротких овец молоком и согреваясь их шерстью, однако ради этого их не щадили. При этом некий самозванец, новый отступник от бога и правой веры, который получил себе имя и природный нрав от лающих и кусающих людей (собак), приняв название в соответствии с поступками 239, так как дела его не различались от прозвища, — в согласии с пожирающими моих словесных овец, яростно напал (на них) и более других показал себя всем как одного из ревнителей зла; но в то время как они угрызают тайно, он — явно и безумно; он и они в злых делах немногим чем отличались злобою от самих бесов.

Многие же из нас, как теперь слышно, так рассуждают о бывших и совершаемых нами грехах: они считают во всем виновным божий суд и не смотрят на свою греховную слабость, говоря, что если бы не было воли божией на все случившееся с нами, то как бы нам можно было сделать то или это? Они забывают сказанное, что бог действительно все может, но хочет, чтобы мы делали (только) доброе и благое, и что "он не искушает злом, и никого не искушает". Если бы всякое преступление, как они думают, (совершалось) по божьей воле, тогда бог не давал бы закона о добрых (делах) и не запрещал бы злых; тогда не был бы осужден Ирод за убийство Ивана (крестителя), но он обличен был и за то, что непристойно клялся; в безумии они самого законодателя называют разорителем его же закона. И если мы самих себя считаем неповинными в этих (грехах), то за что же столько уже лет и доныне, не отдыхая, поражает [271] нас меч гнева божия? Забывшим, кто из нас и как виновен пред богом, лучше прекратить такие хульные слова на бога и со многими слезами просить прощения, чтобы ради нашего греховного бесчувствия он, кроме этих наказаний, не послал еще каменный дождь и на нас, как на Содом с другими около него бывшими городами.

[1]. Притча о царском сыне, который постригся и опять расстригся и захотел жениться 240

В городе Риме был у царя сын, он заболел, и так как болезнь его продолжалась много времени, все тело его вдруг окаменело, только язык был ему оставлен для покаяния; и пришло ему желание облечься в иноческий образ, что он и совершил. Потом он опять получает прежнюю крепость своего тела, становится здоровым, каким был и прежде, и желает жить в одном из монастырей в том же городе Риме около своего отца. Но, не вынеся скорбей, которые (соединены) с пребыванием у иноков, и вспоминая великолепие прежней своей славы, и желая постоянного пребывания в царских палатах и пиров, и всего, что свойственно царскому величию, — пренебрегая иноческими подвигами, он часто приходит к царю своему отцу, чтобы беспрепятственно ради родственного союза видеть красоту временной славы; многие из ближних царя порицали его, указывая, что, неприлично это делать, находясь в монашестве. А он впал в обольщение и, не перенеся обличения, снял с себя все монашеские одежды, оделся опять в мирские и, торопясь возвратиться в прежнее достоинство, продолжал приходить к своему отцу — царю, чтобы пользоваться благами; советники царя и весь народ еще более порицали его как не сохранившего обета, как преступника веры и оскорбителя ангельского образа. Он же, исполненный стыда, обличаемый, не мог долгое время быть посмешищем, удаляется из отечества и прибывает в другую страну к некоторому вельможе, [272] скрывает от него свое благородное происхождение и обет — пребывать в ангельском образе, и приняв вид раба, как бы одного из сирот, поступает на работу. А вышеуказанный вельможа, видя его привлекательность, за красоту лица и гордую осанку поручает ему в своем доме все, как верному хранителю, и делает его управителем всего своего имения и рабов. Когда же в скором времени господин его умер, жена господина хочет выйти замуж за этого отрока, что и делается. Но был обычай — ходить новобрачным в баню для омовения тела, и тот упомянутый выше отрок после совокупления вместе с своей госпожой и женой вошел в баню. Но здесь страх, здесь трепет! Дивное чудо сотворилось тогда, когда отрок вошел в баню: он внезапно возопил страшным голосом — сила божия двигала его языком — и невольно открыл все им сделанное, род и отечество, и несохранение своего обещания, и преступление заповеди, и унижение ангельского образа, и отказ от иночества, — все подробно обличил, (думая), не вменит ли ему благоутробный этого в покаяние. И много народа стеклось на это чудо, так что всем оно было видимо и все были объяты страхом, но место это для народа было не доступно, охраняемое какою-то силою. Вскоре страшный крик отрока изменился и с криком он начал отходить (умирать). Люди, издалека смотря на него раскрытыми глазами, увидели этого отрока сначала сидящим без головы, — узрели один только бездушный труп, а через некоторое время и все его тело глазам всех сделалось невидимым, растаяло, как воск от огня, и исчезло неизвестно куда, предуказывая там бесконечное мучение. И слышен был всем голос: он мирское имя покрыл иночеством, а иночество женитьбой.

Это для всех нас является примером: и так воспрянем мы, находящиеся в отчаянии и не сохранившие своего обещания, да не постигнет и нас ранее будущего суда лютая смерть и лютый ответ не там, а здесь. Но, о долготерпеливый владыка всех, не пролей на нас, согрешивших пред [273] тобою, вскоре праведного своего наказания, но, презирая все наши согрешения, дай нам время на исправление, какими сам знаешь, своими судьбами. Мы знаем, воистину знаем, что ты можешь всех спасти, если захочешь, потому что (хотя) мы и согрешили, но от тебя не отступили, ибо мы твое творение и веруем в тебя, могущего нас спасти. Аминь.

[V] . ЦАРСТВО ЦАРЯ ВАСИЛИЯ ИВАНОВИЧА ШУЙСКОГО 241

В последние годы текущего времени Шуйский, по имени Василий, называемый царем всей Руси, сам себя избрав, сел да престол имевших верховную власть, первых самодержцев, думаю без божия избрания и без его воли, и не по общему из всех городов Руси собранному народному совету, но по своей воле; (это совершилось) с помощью некоего присоединившегося к нему ложного вельможи, совершенно худородного Михаила Татищева, 242 согласного с ним в мыслях, непостоянного в делах и словах, хищного, как волк, который от первого в России царя-раба Бориса за некоторую тайную и богопротивную ему услугу, не по личным качествам и не по достоинству, был возведен в звание члена боярской думы. Когда-то прежде, ради получения сана и чести, угождая любителю власти и своему первому царю Борису, он наносил обиды и даже при всем народе бил этого в начале названного Василия, о котором здесь говорится, в этого же Василия всенародно бесчестил. Теперь он льстиво хотел загладить эту свою прежнюю вину, но однако в этом не успел. Этот вышеупомянутый Василий, без соизволения людей всей земли, случайно и спешно, насколько возможна была в этом деле скорость, людьми, находящимися только тут, в царствующем городе, без всякого его сопротивления, сначала в собственном его дворе был наречен, а потом и поставлен царем всей великой России. Он даже и "первопрестольнейшему" 243 не возвестил о своем наречении, чтобы не было со стороны народа какого-либо возражения, и [274] таким образом посчитал тогда святителя за простолюдина; только уже после объявил он ему об этом. Почему он мог так бесстыдно поступить по отношению к тому? Потому что никто не осмелился помешать ему или противоречить в таком великом деле. Но (зато) более поспешным и вдвое бесчестнейшим было низвержение этого "самовенечника" с высоты престола,  —   об этом после, в другом месте, еще и пространнее будет речь. В этом для имеющих ум   —   рыдание, а не смех; для неразумных же и для неукрощенных врагов земли Русской это было (поводом) к великому смеху.

Не говорю о прочем,  —   как беззаконно, будучи всячески нечестив и скотоподобен, он царствовал в блуде и в пьянстве и пролитии неповинной крови, а также в богомерзких гаданиях, которыми думал утвердиться на царстве, а вернее ради этого царствование его и было кратковременным. Хотя и был он сродни "перводержавнейшим", но родство с ними ничем не помогло ему в утверждении на царстве, так как он жил неблагочестиво, оставив бога и прибегая к бесам. Он тайно устроил для постоянного пребывания гадателей в царских покоях особенные помещения ради непрестанного ночью и днем с ними колдовства и совершения волшебных дел, которые несвойственны христианам, а тем более  —   царю. А прежде, когда он был в высшем правительстве, среди прочих своих сверстников и стоящих с ним в одном чине он был выдающимся первым советником и первым указателем в собрании всего синклита о всех, подлежащих управлению, мирских делах; когда же неразумно привязался к плотским страстям, тогда и умом развратился. Кто не посмеется его последнему безумию? Когда земля всей России взволновалась ненавистью к нему потому, что он воцарился без согласия всех городов,  —   незадолго до приближения к престольному великому царствующему городу врагов, которые (должны были), окружив, подвергнуть его осаде,   —   он тогда собрался совершить свое несвоевременное дело, т. е. заключить брачный союз, что и сделал. Не следовала [275] ли тогда прежде всего успокоить всю землю от волнения и непоколебимо утвердить себя, восшедшего на такую высоту, и такой город  —   корень всего царства и главу всех  —   со всеми в нем (живущими) и себя не дать в осаду врагам и от ожидаемых осаждающих его освободить, а потом уже заботиться о женитьбе и совершить ее прилично, живя в тишине и почивая в полном покое, без какого-либо сопротивления, а не в страхе?   —   Страх после и был. А за много лет собранные,  —   дивные и превосходные драгоценные царские вещи всех прежних российских государей, царствование (которых) поистине достойно было удивления за их славу,   —   все эти сокровища он расточил и истребил с теми, кого возлюбил. Ради этого поистине его нельзя назвать и царем, потому что он управлял по-мучительски, а не по-царски. Боже, суди его за дела его! Над его безумием и неверующие смеялись и смеются, но в последний день (день суда) думаю, пред всеми неверующими больше всех бог посмеется ему; "срубит головы грешников" не чувственным мечом, но приложением мучений, по писанию. Он, растленный умом, царь по собственному умыслу, до верха наполненные сокровищницы прежних царей так опустошил, что при его скотской жизни их ему уже было недостаточно, и он, нечестивец, не постыдился перелить в деньги на потребности своего распутства (отобранные) в соборах и святых монастырях по всем городам своего царства священные сосуды, которые даны были прежними царями и их родными на вечное поминовение в память их душ, допустив обман, что будто бы (это) он сделал ради выдачи воинам годового их жалованья, так как все действительное их жалованье, назначенное для этого прежними царями, все деньги он ранее прожил с блудницами. А о бесчестном низвержении этого "венценосца" подробно будет сообщено потом.

Вышеупомянутого же Мишку, который способствовал этому Василию (достигнуть) царской власти, после своего воцарения он (Василий) в действительности осудил в изгнание [276]в мои пределы (в Новгород) и лестью поручил ему здесь управлять мною, дав ему звание второго начальника военных сил, хотя тот и не хотел этого. Итак, этот возводитель к помазанию на царство не получил никаких ожидаемых благ от возведенного на неожиданно полученное царство и (ничего) не приобрел, потому что первая (нанесенная) им тому сильная досада превозмогла возведение на высоту престола, как в некоторых смешениях сила горечи преодолевает сладость. Когда прошло немало времени, тот (Михаил) очень старался опять (возвратиться) из изгнания в царствующий город и прежним способом, некоторыми своими злоухищрениями, добиться приближения к царю, достигнуть первой чести или даже высшей, чем эта, и в синклите сравняться с первыми после царя (боярами); из этого его стремления ясно видно, что он был низкого (звания). Думаю, что, возвратившись, он какими-то хитростями старался низложить и самого своего царя, которого посадил (на престол), надеясь на основании прежнего, что как он мог посадить его на престол, так  —   полагал   —   он может его и низложить, опираясь на свои хитрости, вспоминая удачу своего тайного заговора, чтобы покончить с Расстригой, и по тому же образу при ближайшем своем участии свершить другое свое подобное же тайное дело. Однако не достиг (этого), и превозносившая себя гордость была посрамлена, так как и первую честь он получил недостойно, не ради действительных заслуг, а потому, что это допустили противники. Прежде, пока ненастоящие цари нами не обладали, от истинно самодержавных и наших природных царей никто, из низкого рода происходящий, такой чести никогда не получал; не по природе дана была первая честь и ему, а благородные, если и видели что-либо не по достоинству (совершаемое), не захотели даже и словом сопротивляться царской воле, между ними не нашлось ни одного мужественного. Но если бы они были и не так боязливы и малодушны,  —   истинные наши цари прежде их знали, какому сословию и какую честь и ради [277] чего давать, а не людям низкого происхождения. А чего он теперь надеялся достигнуть, того не получил, а достиг того, чего и не ожидал: потому что, по повелению одного неожидаемого им придворного, царского племянника, 244 незадолго до этого присланного тогда царем в мои пределы, в кровавом убийстве, совершенном руками многих из моего народа, он внезапно и ужасно насильственно изверг свою душу, и все члены тела его вместе с одеждами и оружием были раздроблены на части. Вину его вслух всем людям объявил сам великий (Скопин-Шуйский), и весь народ громко воскликнул: да извергнется такой от земли и нет ему, говорили, части и удела в нашем владении. Они без милосердия сбросили его в воды быстро текущей реки на съедение бессловесным рыбам, так что он не удостоен был тогда и погребения. Было ли ему, незадолго до этого, при торопливой исповеди у отца духовного, от имеющего власть что-либо отпущено из сделанных им грехов и принял ли он как-либо „святыню" (причастие),  —   об этом, действительно ли так было, хорошо знают, кроме нас, те, которые тут находились. Однако смерть ему внезапно и сразу приключилась, как рабу, подобно Расстриге, за какое-то сверхъестественное его зло и по вине богопротивной свирепой злобы его, которая была больше всех известна одному его повелителю, поэтому и бог допустил ему (повелителю) совершить над ним здесь (это) страшное дело (убийство). Все награбленное им имущество, собранное в моих пределах ради суетного обогащения, как прах, было развеяно по воздуху, и не только (это), но и схороненное где-либо в различных местах; да и то, которое в царствующем городе в тайных местах было положено, не утаилось от царя благодаря посланным отсюда сообщениям. Такова кончина высокоумных и имеющих о себе высокое мнение гордецов: явно, что тем, которые надеются на себя, а не на бога, праведный суд (божий) не допускает делать то, что ими задумано, и его недремлющее око предупреждает задуманное, по писанию: "то, что готовит сердце [278] его, слышит ухо божие"; у гордых нравом, которые замышляют нечто богопротивное, как и прежде, бог ломает рога величания и всячески препятствует самонадеянным в их коварстве. Некто дьяк ("самописчий"), 245 который тому вселукавому был некогда в делах непременным лукавым собеседником и (который был) подобен ему во всем,  —   он же, (этот дьяк), прикрывая свою лесть, искренно и тщательно постарался против него у имеющего власть и был немалым советником и подстрекателем на его убийство. Об этом (все) быстро узнали перед многими свидетелями, от самого повелителя убийства в тот же час, после возвращения великого (М. Скопина-Шуйского) с народом от (места) кровопролития, где-то в притворе церковном, который был домом его жительства.  —   Тайную его пищу тот (Скопин) явно при всех бросил (?) ему в лицо, когда (он, как) имеющий власть, быстро сообщил отсюда царю в срочных письмах через гонцов о смерти убитого. Очевидцы этого и сейчас еще не все умерли, хотя и находятся не в одном месте. И если он (дьяк Телепнев) и не убил того руками, то тайно (убил) его ложными доносами "великому" и движением языка и уст, ибо он был злонравен и злопамятен, хитер и самолюбив; по мнению некоторых, он и к убийству того (Скопина) был причастен.

Я не могу указать место, которое занимала рать противников и где близ царского города при осаде находились их станы; не имею возможности рассказать и о том, как случилось, что язычники оттуда без труда вошли в самую мать городов (Москву), которую они сначала, несмотря на многие труды и хитрости, долго не могли занять, и о том, как там внутри находящиеся и одинаково с нами верующие заключили с этими инославными общенародный договор об управлении землей. У всячески оскорбляющих крест какая другая клятва, помимо этого, в клятвенных делах может дать утверждение? Не может (никакая). Кроме этого, еще и о низведении с высоты престола в ничтожество главы всего царства, самого царя, и о достойном жалости, скором, [279] бесчестном и полном, подобном (разлуке) горлиц, расторжении его супружеской жизни, как бы смертью расколотой надвое, и после вольного царства о его невольном монашестве, и вместе с этим о внезапном лишении всей верховной чести, и об уводе его (Шуйского) в плен, и о нанесении ему там крайнего бесчестия и срама и, увы, о возложении всего этого срама на царский венец,  —   обо всем этом мы, запертые здесь в плену, как среди стен во мраке, были не осведомлены; только немногое что, не всегда правильные и несогласные слухи доходили до нас, как бы по воздуху через стену, и то если случайно до наших ушей долетит какое-либо слово, так как запоры были крепко заперты; поэтому и не было нам никакой воли. Мы просим, чтобы читающие это не подвергли нас строгому допросу за сочинение об этом повествований, по поводу справедливости описания каждого отдельного события, как и за прочее, где мы окажемся недостаточно способными, чтобы подробно изложить события и раскрыть их правильными словами; за это мы тоже просим прощения и разрешения, потому что по природе страдаем недостатком понимания. И хотя мы и не способны на то, чтобы подробно рассказать словами в письме о совершавшихся событиях, но я не могу их миновать, не оплакав разнообразно, равно как и их изменение от славы в бесчестие, которое если и не ясным слогом (рассказано), но унизительно по всему. Но что оплачу сначала? Самого ли царя или его царство? Необходимо разделить поровну плач между обоими: царем и его местом, но не оплакивать одно без другого, ибо как душе нельзя содержаться в видимом (мире) без тела, так и тело без души не в состоянии двигаться. Увы! Царь, носивший венец всего Российского богу любезного за благочестие царства, наделенный всецело по образу божию властью и почтением, богом поставленный на всю жизнь для нашего общего управления и утверждения, вся наша сила, наш руководитель и опора полной для всех защиты! Если что-либо бесчестное о нем в этом сочинении мы где-нибудь [280] и сказали, что допущено было им в делах его непристойного, то там указано действительно неподобающее, ему одному свойственное, здесь же истинно следует сказать о нем и сочувственное (слово). Но если он чем и виновен в совершении грехов,  —   престол (царского) места не заслуживает за это осуждения, так как это место чисто от грехов; наказание следует одному лишь соблазняющемуся, который на святом престоле сидит не как должно. И эта речь ведется здесь не ради чести только одного этого, теперь воцарившегося, но и ради предшествовавших ему подлинных царей, занимавших это место на престоле достойно и умерших, о чем ранее здесь рассказано,  —   и ради самого этого престола, как одушевленного, ради оказания ему чести, так как он был для всех и прежде него бывших царей таким же заслуживающим высокой чести "первоседалищем". Об этом достаточно. Дальнейшую же речь закончим с сердечным сокрушением, как будто осуждаемый находится здесь лично. Как не иссохли предавшие царя руки, осмелившиеся по бессмысленной дерзости безрассудно коснуться твоей высоты? Как не постыдились глаза дерзких священной чести твоей славы? Ибо тебя, как бога, вся тварь после бога почитает со страхом и молчанием и, как ему, покорно служит, не смея ослушаться повелений создателя; к венцу твоему ради данной тебе богом чести патриархи и все верховные святители приступают со страхом и благоговением, будучи сами совершенно недосягаемы. Но что? И равные тебе (цари), оказывая тебе честь, приносили тебе через послов дары, как восточные волхвы Христу; и все, приглашаемые отовсюду, от конца небес до конца их, приходя в нашу державу не по своему желанию, а посылаемые богом, оказывали вам в течение многих лет честь, согласную с божьими повелениями, ибо честь их превзошла славою всех на земле. Если царь по своей природе и человек, то по достоинству власти приближается к богу, который над всеми, потому что высших себя на земле не имеет. [281]

О том же царе Василии Ивановиче 246

Рабов же, которые дерзнули коснуться того, чего нельзя было касаться, пусть судит (бог) в день суда над ними. А все те, которые тогда тут случились, кто по божьей воле считал себя великими столпами, а также и весь смотревший на это народ,  —   какой дадут в будущем ответ за то, что допустили дерзким невеждам причинить эту досаду чтимому богом венцу и месту? Хотя сами они и не были вовсе ни соучастниками низвергающих его, ни одобряющими этих низложителей владыки, но все же они были очевидцами и зрителями этого бесчестного низведения, не говорю  —   извержения, и могли остановить осмелившихся на такое предприятие, но не остановили, даже и сочувствовали им, придумывая ему вину в его грехах. Но если он, царствуя, некогда проводил и грешную жизнь, честному венцу что до этого? И святителями неоднократно иные грехи совершаются, но церковь от этого не делается виновной, как и они, ибо она от человеческих страстей не темнеет, но всегда пребывает в свойственной ей светлой чистоте и молодеет; то же самое слово относится также и к носящему царский венец и к царскому престолу. Зачем с тем (с Шуйским) обвиняли и непорочное, зачем бесчестно соединили с виновным неповинное? Лучше бы было недостойное восполнить от весьма достойного, как кое-где мудрые ради души щадят тело, и подобное этому,  —   нежели достойное из-за недостойного так лишать всякой чести. Когда он поставлялся для нас царем, все о всех знающий и его всевидящее око не были неосведомлены о нем и о его делах прежде его намерения совершить их; и лучше бы нам все это отослать на суд его (бога), чем мстить самим за себя. Если он это допустил, то может и окончательно угасить все наше бесчестие, которое чрез людей распространилось в языческих странах от востока и даже до запада. Известно, что это бесчестие и слух о том, на что мы дерзнули, разгорелся к нашему унижению и [282] стыду там среди многих племен неугасимо, подобно великому пламени. Один только повелевающий ангелами, тот, кто мановением приводит к жизни всю тварь и, если нужно, утишает ветры, кто разносит по воздуху облака, кто погасил неугасимый пламень вавилонской печи и (творил чудеса) еще более удивительные,  —   может, если захочет, погасить этот огонь. Готовый к полезной перемене, он, обновляющий образ Адама, 247 может лишенное славы опять привести к первой и даже большей славе.

____

Праотцы наши, первые супруги Адам с Евою, 248 в древности были сотворены рукою божией, он  —   из земли, а она  —   из его ребра. Тем же (богом) из всех существующих он был поставлен самовластным царем всей твари; ему и птицы, и звери, и все гады повиновались с покорностью и страхом как и своему творцу, владыке всех и господу. И до тех пор, пока первосозданный не был соблазнен губителем, всех врагом к нарушению первой заповеди, все бессловесные, даже те, которые теперь страшны нам, трепетали повелений того созданного. Когда же змея нашептала в уши Еве соблазн, и эта, ею наученная, прельстила и мужа своего, тотчас после этого сам новосозданный царь всего мира начал тех животных страшиться. И от того времени и доныне мы все из-за их непослушания стали причастны падению.

А как Адаму до преступления все дикие животные были во всем послушны, так, подобно этому, в последнее время и наши самодержцы в своих державах обладали всеми нами, исконными своими рабами, пока сами они держались данных богом повелений, пока не до конца еще пред ним согрешили. Мы им в течение многих веков и доселе не прекословили,  —   как по писанию следует рабам быть послушными своим господам. Во всех службах не только до крови, но и до самой смерти мы были им послушны; как скот не умеет cопротивляться тому, кто ведет его на заклание, так и [283] мы были перед ними безответны, как безгласные рыбы, со всяческим тщанием кротко носили иго рабства, повинуясь им с таким страхом, что из-за страха оказывали им честь, едва не равную с богом. Если бы мы так боялись бога, не лучше ли бы было, если бы это было так?

Когда же годы шли к концу, 249 и поскольку наши властители начали переменять древние законные, переданные отцами благоустановления и изменять добрые обычаи на новые, противные, постольку и в повинующихся рабах естественный страх повиновения владыкам начал оскудевать, умаляясь так же, как и земля теперь своим плодородием во многом несравнима с прежним урожаем семян. Всякое излишество и скудость добра и зла бывают хорошо познаваемы от дел, а не от „темных недр" (неясных внутренних причин), как и в других (случаях). Властители захотели охотно склонять свои уши к лживым словам наушников, как в ветхом (завете) прабабка всех Ева со вниманием склонила свой слух к змею-соблазнителю, из-за чего вскоре и огорчение получила, ибо тотчас же муж и жена осуждены были на общее бесчестное из рая изгнание,  —   и недуг лжи и горький плевел терния, распространяясь среди всего царства, умножался, перерастая колосья истинной пшеницы. Ибо люди своими языками, как мечами, убивали, потому что они, (пользуясь) любовью тех, кто их слушал, весьма возносились над правдою в своих туманных похвалах, а (власть) имевшие никак этого не понимали, пока не пожали плод этого зла и не связали в снопы, чтобы положить их в принадлежащие им житницы,  —   тогда только они хорошо поняли их вкус. А после, в наставшее время, то же и у других стало матерью всякого зла: многие рабски послушные стали малодушными и боязливыми по своей природе, на каждый час изменчивыми, очень неустойчивыми в словах, ни в чем твердо не убежденными, непостоянными в делах и словах, во всем вертелись, как колесо, друг другом защищаясь от случайностей. [284]

А многие иностранные послы и купцы, приходящие в страну наших владык из (других) стран, прилежно рассматривая постепенно увеличивающееся („ползучее") изменение нашего природного характера, приведшее нас от древней крепости к слабости, и увидав, что наша боязнь из-за ранее упомянутой слабости больше, чем та, о которой писали им в послании, почему они (к нам) и пришли, (узнали) всю нашу слабость, всячески проявляемую в царстве, сравнивая со своей неизменной и сейчас твердостью и с требованиями времени, и вполне ясно и твердо поняли, что ни в одном из нас нет совсем никакого мужества, потому что из-за греха мы приобрели склонную на всякое искушение нестойкость; это и привело нас потом к совершенному падению и погибельному преткновению в самозванцах, которые они нам устроили. Поняв нас, они ту же слабость приписали и всей земле нашей. Мы все совершенно потеряли прежнюю крепость: старые между нами сделались младоумными и, вместо ума, имели только одну седину и длинную бороду, ее выставляли напоказ людям и ею гордились, как мудрые; а достигшие средних лет стали миролюбивы и славолюбивы, как и предыдущие; и те и другие, побуждаемые своим (рвением) о неправдах, всегда очень рано приходили к властям, и у них "в указанные им дни коварства не время ли своей жизни выкупали", как пишется; и подлинно, насколько выкупят, столько и поживут; а юные у взрослых и доныне учатся тем же порокам. Как сказано, что "нет ни пророка, ни вождя", и поэтому невозможно найти того, кто бы в жизни исправлял свои пути, как подобает человеку, по заповедям, как должно, ибо все от младенцев до старцев согрешили, и из-за бесчисленности грехов прежняя наша крепость от всех отнята. Из-за этого и народы, напав на нас, разорили всю нашу землю даже более, чем хотели. А все это произошло из-за малого уклонения имеющих власть, как и Адамовым склонением ко греху, и из-за многого прегрешения нас рабов,  —   вообще же из-за неисполнения теми и другими обязанностей к богу. [285]

Все у всех начало совершаться против установленных прежними царями законов; малые стали одолевать великих, юные  —   старых, бесчестные  —   честных и рабы  —   своих владык. И вообще все честное всячески переменяется на бесчестное, а бесчестное, наоборот,  —   как в несвойственную и противоестественную ему ризу, в честное оделось. И как видимая в ноздрях свиньи дорогая серьга, так же должна рассматриваться и находящаяся в недостойных руках власть начальствования, и тот, кто ими (недостойными) прежде повелевал, теперь, напротив, стал подчиненным и господин стал стоять перед рабом подобно тому, как если бы нога была увенчана, а голова смирилась, и нижнее было бы (поднято) вверх, как на престол, а верхнее (высшее) оказалось внизу, ибо первые (правители) возводились (на престол) богом данными царями, а нынешние  —   богомерзкими врагами. Да будет понятно имеющим ум, что серебро, небрежно валяющееся под ногами, не смешивается с нечистотой, и золото, зарытое в навоз, не утрачивает своего свойства в тине, а пыль на лице не может назваться многоценным бисером, если даже и примет на короткое время незаслуженную честь.

____

Когда во время невзгоды многие рабы досадят владыке дома, он, после ряда дней, получив избавление от бед, тотчас же предаст их жестокой смерти, вспоминая прежние их досаждения, если не боится никакого навета или нашествия на него внешних врагов, или если заключил с ними крепкий договор о мире. Если же нет, то, стесненный горем и побежденный тернием, поневоле нанесенную прежде рабами досаду отлагает на достаточное время, чтобы варвары, кругом его живущие, прознав, что людей у него стало меньше, чем прежде, придя, совсем не пленили всю его землю и, захватив самого господина со всем (его) домом, не сделали пленником и со всем народом не отвели в свою землю. [286]

____

В подобное время всяческое бывает: ибо (есть) время одолевать и время  —   быть побежденным. Немалая вина в запустении нашей земли лежит на многих наших купцах, которые в торговле были обременены большим имуществом. Они ради своих сбережений и увеличения прибылей часто вступали в союз (сделку) с овладевшими нами чужеземцами и, с теми, которые посажены были от них властителями, и с "языковредными лжевоинами". 250 Явно, а более тайно сходясь, заседая с этими и советуясь, они заключали многие соглашения об истощении земли православных,  —   как бы и когда, и какими прибылями им каждый день и час обогатиться.

Все наши, нисколько не боясь ни бога, ни царя и не стыдясь людей, добровольно наполняя руки врагов всякими советами, а также и свои пазухи обогащая господским именем, своим содружеством с теми свою родную и одинаково с ними верующих землю окончательно и без остатка опустошали, и прилагая к злу всякое зло, соглашались на всяческие измены и различные советы, на полное со злобою творимое изнурение земли, чтобы торговцы с ложно называемыми воинами при их злобе в целости сохранили свои приобретения от иноверных, а злые начальники еще сильнее утвердились в начальствовании, благодаря тому же поданному им совету на зло; чтобы все они вместе со своими богатствами остались невредимыми,  —   что и было, ибо они свою корысть поставили выше веры. Но здесь речь об этих (людях) краткая, в другом же месте ("инде") подробно сказано о них.

[1]. О царе же Василии Ивановиче

В годы, когда прекратился со смертью предел жизни царствующего над нами Бориса со всем его родом и когда поражен был гневом ярости господней и убит рукою народа в царском (городе) богом попущенный нам Расстрига за то, что вместе с именем (Димитрия) так недостойно наследовал [287] такое место,  —   после них тотчас же зависть к царствованию возникла также и у царя Василия, и, как стрелою подстреленный властолюбием первых, он поступил еще более дерзко, чем те двое: весьма неосмотрительно и спешно сел на престол, так как не был искусен в этом. Он создал себе дом и не углубил его в землю, но основал его только на песке, как это показал конец его, по слову самой истины: 251"разлились реки и подули ветры, здание сильно заколебалось и житель его пал". Он поднялся внезапно и по собственному побуждению и без согласия всей земли сам поставил себя царем, и все люди были смущены этим скорым его помазанием (на царство); этим он возбудил к себе ненависть всех городов своего государства. Отсюда, после первых (захватчиков), началось все зло на Руси и стали происходить в земле многие нестроения; именно   —   по всей земле нашей (началось) непослушание и самовластие рабов 252 и осада городов, так что свои, одной с нами веры рабы, придя войском к матери городов (Москве), этим своим приближением к стенам города изменнически оказывали презрение самой главе царства, а нововоцарившийся (Василий Шуйский) со всем своим родом был ими заперт и затворен, как птица в клетке. Там тогда находился и я, 253 "мухоподобный", среди многих тысяч людей, в звании подобных мне и носящих то же имя (дьяков), поставленный тогда охранять некоторые повеления царской воли. Когда же натиск осаждающих город немного ослабел, тогда угодно стало царю, а вернее богу, чудесно промышляющему о своих творениях,  —   как о том (царе), так и о всех прочих,  —   по своему желанию, а не по моей воле, милуя, послать меня в город, который в царских титулах, читаемых в официальных бумагах, (стоит) на третьем месте, повелевая (мне) начальствовать вместе с первым (начальником), раньше меня туда прибывшим, управляя вместе с ним городскими делами.

Когда происходили эти, наступившие тогда, события, когда приближалось неведомое время исполнения неизменяемого [288] людьми совета божия о нас, исполненного гнева господня, и вместе с этим готовился суд его над нами,  —   тогда начали происходить в нашей земле еще большие нестроения: неожиданно пришли из своей земли под мать городов  —   Москву "богопротивные" люди, все латины, и осадили всех находящихся вместе с царем в городе жителей, как некогда в древности при Ное вода потопа внезапно пришла и затопила (землю). 254 По всем городам умножились злые начальники и самовластие; из-за неустойчивости власти царя люди беспорядочно неистовствовали, и море житейское неукротимо волновалось; тогда среди людей пылал разжигаемый яростью лютый пламень гнева. Поистине, как огонь, пылая многие годы, он обратил все в пепел, как об этом многословно было рассказано в полном сочинении. А мое возвращение отсюда назад в славный город (Москву), откуда раньше я сюда приехал, задержалось здесь и надолго замедлилось из-за скудости имеющихся у меня необходимых для выезда средств,  —   так что я дождался того (времени), когда великий город (Новгород) был взят и порабощен еллинами (шведами). Таким образом из-за нашего общего рабства и работы на них увязла там, как в сети, моя нога, и выйти из города вон раньше, вместе с другими, я не имел возможности по указанной выше причине. Эта преграда к нашему освобождению обвилась вокруг всех, как некоторая железная цепь вокруг шеи, по сказанному: "сеть мешала ногам моим и на пути моем положили мне соблазны". Но возвратимся опять к прежде сказанному.

Когда же зло в земле начало понемногу прекращаться, и в великом городе безбожники все свои злодеяния уже совершили: святые церкви разорили и все великие и малые обители иноческие растащили до основания, а их сокровища, которые принадлежали городу, и все имущество его жителей беспощадно похитили, а их (жителей) голени ради денег истолкли ударами палок, а множество больших орудий, которые во время войны охраняют и обороняют город и при [289] выстрелах тяжелыми ядрами разрушают стены противников, со всеми (необходимыми) для них принадлежностями отослали в свою страну и увезли с собой,  —   я после этого общего разорения всего города впал в огорчение и, видя и слыша кое-что о таком же повсеместном несравнимом запустении, опечалился, размышляя сам с собой: как (могло случиться), что так недавно существовавшая невыразимая словами красота такого города и всего, что было в нем, о которой мы думали, что она будет пребывать вечно, до того времени как все стихии растают (от огня),  —   как будто в один час разрушилась и теперь кажется нам как бы совсем не бывшей и не существовавшей? В течение многих дней постоянно не переставал я размышлять в уме своем о таком разорении города, не откладывая (этой мысли) и сохраняя в себе, и ходил как умалишенный. А что сказать о самой главе царства и всей земли? Часто приходила мне и волновала меня обольщением мысль, всем подобная облаку, скоро и высоко летящая, как птица по воздуху, своим колебанием приводя в смущение непостоянство моего ума и, собираясь в природной его клетке (в мозгу), не давала ему даже часа успокоиться от соблазна. Она, как пальцем, тыкала меня в ребра, принуждая меня, недостойного, и подучивая не на полезное,  —   на то, чтобы я позаботился хотя немногое что отчасти написать о нынешних божьих наказаниях, которые совершились в нашей земле; она постоянно побуждала меня к этому и неотступно напоминала, так что при моей слабости не мог я отогнать ее беспощадную докуку. Много раз, как бы споря с ней, я выставлял перед ней все невежество моего малого учения, а к этому и засилие неправославных, которое, благодаря осаде города, причиняло всем пленным неизбежную нужду. Кроме того, я напоминал ей и о подозрениях единоверных, и об удерживающих (меня) замечаниях многих из них; ибо я знал таких, которые, как бы по природе, привыкли неудержимо позорить других, явно (затем), чтобы из своего к ним презрения найти вину в чужих грехах, вместо [290] того, чтобы думать о своих недостатках, считая себя как бы бесплотными и во всем непорочными. Да не положу,  —   говорил я ей,  —   преткновения для соблазна брата и не буду причиной прегрешения его; и опять я указывал ей на мелкость моего ума, чтобы не исполнилось и на мне сказанное: "вот человек начал созидать и не мог совершить". А она не принимала моего отказа, и насколько я ее отгонял, настолько она беспощадно на меня наступала. Я указал на неудобство моего одиночества, я говорил ей всячески, что нашел только на словах сочувствующих мне в деле писания, а не в работе руки: чтобы написать тайно обдуманное, когда обмакивается перо и трудолюбиво движется по бумаге,  —   в этом не было мне ни одного помогающего, но, как пишут: "жатва настала многая, а работников мало"; и я молился господину жатвы, чтобы он послал работника на жатву, но, однако, услышан не был, таких сотрудников в деле моем творец и податель слова дать мне не захотел, и я вспомнил сказанное: "просите и не получаете, потому что зло просите".  —   Но она (мысль) рассудила еще такими же (словами) приложить к ранее сказанному притчу о простых естественных делах, говоря: Когда кто, имея какую-либо нужду, хочет дойти до какого-нибудь города или от себя (из своей земли) в другую страну, то ищет себе спутников и нуждается в таких (людях), которые показали бы ему дорогу, если сам не знает ее хорошо, чтобы, идя по ней, не быть растерзанным разбойниками или зверями или, сбившись, не потерять верный путь; и когда найдет таких, с ними совершает путь; если же не найдет, то случившихся на этом пути жителей или встречных расспрашивает, как бы правильно и не сбиваясь дойти ему понемногу до назначенного места и, после того, как спросит, один понуждает себя совершать путь, не откладывая, чтобы промедлением не погубить своего дела; ни на дожди, ни на морозы, ни на другие препятствия в пути он не обращает внимания, всем этим пренебрегая, и держит в мыслях одно только еще небольшое утешение, не найдет ли он на пути или с правой, [291] или с левой стороны подошедших случайных попутчиков или спутников ему; если же не случится ему найти таких, то, одинокий в пути, пусть он, не сомневаясь и не откладывая, пройдет остальное расстояние до назначенного места, надеясь на бога, при (содействии) направляющего его невещественного тайного его руководителя и хранителя, святого ангела, указывающего ему безопасный и добрый путь. Полагаю, что это приложимо и к нашему одиночеству и отсутствию спутника на пути словесного сочинения.

И как каждому другому естественно и обычно при неустойчивости своего нрава делать уступки греху, так, подобно этому и я, оставив как бы за плечами после приведения притчи весь стыд пред хотящими судить обо мне, не удержался и подчинил желание своей воли моей пытливой мысли, покорился ей по слабости смысла и отдал ей себя в рабство. И как бы плавая по водам и желая удержаться чужими руками, чтобы как-нибудь во время бури не погрузиться в глубину множества писаний, а они имеют обычно малый смысл, и как бы сев в чужой корабль и думая в нем проехать долгий путь и скоро оказаться на другом берегу, я, не зная, что во время путешествия внезапно возникнет буря, посреди пучины испугался; боясь, чтобы посадившие меня (в корабль) не выбросили меня и не утопили,  —   презрев свою слабую силу, я без корабля сам бросился в непроходимую быстроту такой глубокой широты. Не только об этом великом городе (Новгороде), но и о матери городов и всей земли (Москве), о дошедшей сюда до слуха нашего болезни ее как главы (государства) мысль моя понуждала меня напомнить хотя бы немногое вместе с другими рассказами, чтобы с течением многих лет не забылось воспоминание о тех, чья едва ли не вскоре и жизнь померкнет. И если труд был велик, а польза от него мала, я не пожелал быть, как читается (в Евангелии), рабом у своего владыки или (числиться) в звании наемников, которые трудятся  —   один из страха, а другой ради платы, но хотел полного сохранения отеческой [292] любви, как сын, вспоминая писание, что знающий себя никогда не будет поносим, если что и выше своих способностей начнет делать, и размышляя о сказанном у пророка: "как по реке пройдут ногами"; а слово, имеющее в самом себе жизнь, сказало: "маловерный, зачем усомнился?" Хотя эти слова были сказаны и верховному среди апостолов, но также изнемогающему от маловерия. 255 Того же (слово) и в другом (месте): "если не усомнитесь, не только так, как со смоковницей сотворите, но и горе той скажете: двинься и упади в море, и будет, если кто скажет", и другое подобное. И если это сказано действительно к апостолам, то учитель говорил им еще: "а то, что вам говорю, всем говорю". Так говорил обращающий море в сушу; на него я и надеялся, отложив великий страх перед ним за (мою) дерзость в этих (делах) и стыд перед людьми, пока не передам (этот труд) богатым разумом, чтобы они его хорошо исправили. А где найдется повествование об этих (событиях) лучше и совершеннее моего, составленное тем, кто опередил меня, тому наше (повествование) уступит место и кротко отступит; о прочем мы не только помолчим, но и правую руку ему дадим, потому что по истине худшее всегда побеждается лучшим и меньшее дает место большему, ночь уступает наставшему дню, и луна при солнце теряет свой свет. То же рассуждение должно прилагаться и к писателям, но не верю, чтобы было возможно кому-нибудь из носящих плоть с самого начала глубоко до последней мелочи (рассказать) о всей полноте (событий), подобно луне, какой она становится, когда достигает полной окружности,   —   разве только тому, кто богоподобен.

Составленное моим скудным умом описание не было объединено, но представляло собой совершенно отдельные друг от друга (отрывки), как бы имеющие плоть, собранные вместе различные части бумажных членов или как только что скроенная некая одежда, не сшитая вместе или разорвавшаяся от ветхости; эти части тогда из-за страха не получили [293]исправления и соединения в стройное сочетание по порядку, потому что я находился и жил в городе как пленный и потому, что наше пребывание (там) было несвободно и под страхом, а также от недостатка и оскудения в осаде как бумаги, так и (необходимого) для телесных потребностей. Но так же, как из бессловесных (животных) вол, запертый и от всех скрытый, выйдя из заключения и найдя малое пастбище, голодный, срывает, не разбирая, траву, только бы как-нибудь наполнить свою утробу, озираясь в страхе во все стороны, чтобы не быть увиденным и чтобы не было это известно хозяевам его,  —   так понимай и о моем "тайнописании", когда я находился среди иноплеменников, в неволе, потому что я тщательно скрывал его и хранил в безлюдных, уединенных (местах), часто перенося с места на место из страха перед врагами и ожидания смерти, и даже самых этих темных, безмолвных мест, в которых те (мои рукописи) прятал,  —   боялся, как живых, способных говорить, и думал, не заговорили бы они и не рассказали кому об этих писаниях, которые (могут быть использованы) против меня. Я (боялся) не только тех, которые, как змеи, враждебно держали город в своих зубах, но страшился и множества тех единоверных, которые имели вражду ко мне и принимают участие вместе с еллинами в тайных кознях против нас, ибо они, как лев в ограде (для скота), ловят и убивают и днем и ночью неповинные души и тела христиан.

А теперь, когда господь бог и царь наш, чьими рабами мы все от вечности являемся, освободил нас оттуда (из плена), при помощи божией, в будущем, если будем живы и будем иметь возможность, начнем для исправления прежних своих писаний искать путей премудрых и стучать в дверь опытных, как сказал мудрец. А потом когда-либо увидим исполнение пророческого слова и о том, что „не затворил меня в руках врагов и поставил на широкий путь ноги мои", и нога плененных опять крепко встанет на свой правый путь свободной жизни и прежнего нашего изобилия; [294] тогда с Давидом скажу: "сеть сокрушилась, и мы были избавлены; помощь наша   —   во имя господа, сотворившего небо и землю",  —   (скажу), если будет возможность, и если не будет какого-либо нового препятствия, и если не споткнутся в чем-либо наши стопы.

____

Как некогда в древности евреи были выведены Моисеем из Египта и с Иисусом (Навином) вошли в обетованную землю, так теперь божественным воцарением мы избавились из плена, были выведены в свои места и, как в день самого Христова воскресенья, освободились от ада. И если кто скажет, что мы столько времени терпели мучения на своем месте и в земле одинаково с нами верующих, то мы ответим им: но рабство то (было) чужое: ведь находящиеся в свете не разумеют тех, кто во тьме, и не видят (их).

____

Находящиеся в плену не все были во всем одинаковы, ибо одни, нищенствуя, голодают, а другие, излишествуя в богатстве, упиваются, и такой плен для них был лучше всякого свободного жития, ибо это делало им жизнь богатой радостями; а для прочих продление дней плена приносило скорбь на скорбь, из-за недостатка в необходимом. Не одинакова была и жизнь тех и других, потому что расстояние и разница между ними были большие; продолжение плена первым приносило прибавление богатства, а вторым  —   увеличение печалей. И разбогатевшие из-за своего благоденствия радуются не спокойствию в земле нашей, а вражде, и если бы все годы продолжалась у нас такая злоба, они об этом и не поскорбели бы. Они всячески старались творить раскол в добрых намерениях: обманщики, рассудив, очевидно поставили выше всего мира свою жизнь. Они своим служением, будто бы оказываемым и тем и другим, льстиво лукавствовали и с одинаково с ними верующими, и с врагами, хромая на обе ноги и переменяясь; души у них разжигались и сердца горели [295] желанием присоединиться к еллинам, и их они почитали больше своей веры и издавна у нас существующих владык, и думается, что они, как жидовствующие, тайно отступили с ними (от веры) ради скорого суетного обогащения и ради получения от них для себя чести. Но румянец благоденствующих богатых и печальный вид и бледный от недоедания цвет лица тех, кто долгое время бедствовал и обнищал, и действительная бедность их одежд дадут более правильное понятие очам видящих те и другие лица, нежели смущающие слова о них, которые раздражают слух слушающих.

О таборах 256

Когда внезапно, пораженный гневом ярости господней, преданный руками народа телесной смерти среди самых царских чертогов, а потом выброшенный из них на площадь посреди самой столицы, пал, как бы пораженный громом, львенок, аспид или, лучше, яйцо василиска,  —   Гришка Расстрига, по прозвищу Отрепьев,  —   он был как бы сыном по своему злобному обещанию Литовскому королю Сигизмунду; 257 не являясь по обету (выполнителем) его желаний, но составляя (с ним) злой совет о нас, он, как бы наполненный ядом скорпиона, был выпущен на нас из его пазухи, потому что король увидел для себя благоприятное время; тогда метались, неустойчиво колеблясь из-за царей, люди всей русской земли, а города наши, находясь в несогласии между собой, самовластно поднимали на свободных и соплеменников свою голову и каждый различно и в особицу заключали союзы с другими народами, иногда понапрасну враждуя между собой из-за грехов, кипящих в них, ради совершения здешней (земной) мести, но чаще наступали разбойническою ратью на престольный город  —   главу всего царства, и на другие города. Тогда король Сигизмунд дерзко ополчился на все то доброе, что в нас с помощью божией спело и умножалось, и прежде всего на благочестивую и поистине первую [296] в сиянии и пресветлую веру, а потом на изобилие всяких земных благ; как когда-то фараон на возлюбленный (богом) народ еврейский, так и этот давно умышлял с землей своей зло на землю нашу, соединив свое злоумие по отношению к нам с несвященным лжепапою, оскверняющим Рим, 258потому что они были согласны в своей неистинной вере. Если он и не сам, ополчившись, двинулся и пришел на нас, то отпустил к городу  —   главе всего нашего царства  —   всех своих хорошо вооруженных людей с приказанием прельстить и вторично некоторого (тушинского вора) облечь, как в одежду, в несвойственное имя  —   и прочее, чему их обоих научил учитель их  —   враг. И те наши города, которые им случилось разорить, они стерли все до конца и сделали пустыми, и подойдя к матери городов и остановившись в нескольких верстах с целью осады, близ внешних стен города создали укрепления, которые могли охватить, окружая, всю их рать. Нашего царя, срамодействующего Василия, со всем родом и с теми, кто был с ним в городе, напугав, заперли, как птицу в клетке, и заставили его оставаться тут безвыходно.

Имя Расстриги, вновь ожившее после его достоверного убиения, пришло вместе с прочими и начало служить коварным замыслам нового второго поругателя истинного имени, 259который ложно называл себя настоящим государем царевичем Димитрием, прельщая нас, что он нами царствует, и сочиняя ложь, говорил, что он как-то сохранился и бегством спасся от смерти. Этой ложью он неразумных уловлял в свою волю. Горькая желчь этой лжи разлилась среди слабейших по всей земле. Что же это за неразумие, подобное неразумию скота, у тех, кто поверил ему? Не несмысленнее ли они всякого скота? Многие из них самого Расстригу (видели) своими собственными глазами, а не в видении и не по слуху; многих и руки во время его убиения, спутавшись, касались его ненавистного богу злосмрадного тела, как я говорил выше,  —   но они, переменившись, последовали за врагами [297]  —   иноверным народом, и, соединившись с ними, если и были верны, как и мы, поверили их словам больше, чем своим глазам и своему необманывающему чувству осязания, и по своей слабости повиновались им самовольно и без страха, Думаю, что они не (принадлежат) к существам, имеющим дар слова, а являются несмысленнее бессловесных. Если найдутся среди них такие, которые скажут, что все это делали по неведению, то (на деле) это происходило ради получения в скором времени какого-нибудь славного сана или легко добываемого, но скоро проходящего и гибнущего богатства, потому что истинно добрыми делами им было невозможно легко достигнуть этого в течение всей их жизни. Они знали, что многие неправдой быстро достигают высокого положения, а вместе и душу губят, но о душевном вреде при этом они не думали.

Это зло и доныне у нас совершается у всех на глазах  —   хотят как можно скорее славы и богатства и обогащаются с помощью всякой неправды без рассуждения. Если что получают через слезы и кровь, не раскаиваются и не смотрят на это. Только на то смотрят в божьем (мире), как бы им получить желаемое. Зная, что это грешно, они совсем не чувствуют от этого страха или ужаса, и никто не стыдится больше своих седин, а к одному стремится  —   как бы все свои сокровищницы изобильно наполнить похищенным.

Не все достигают своей цели. Куда девалось собранное тех, кто был прежде их и во всем гораздо лучше их? Не развеялось ли по воздуху, как дым? А больше всего надо бы к тому привыкнуть, что то многое, что они имеют в своих руках с помощью похищения у чужих, может опять от них отняться и передаться другим,  —   все, что собрали  —   все (может) и притти к ним, и уйти от них. Они считают для себя ложью сказанные богом слова о том, что "собирающий не знает, кому собирает". Такие (людям) в писании имеются и другие подобные этим укоризны. О тех же, кто еще не достиг старости, но находится в том же ослеплении, что и. [298] говорить? Непросвещенный ум никто не может исцелить, тем более если он не образован и в старости; "горько стареться возрастом, а умом быть равным младенцу", говорит Иоанн Богослов. 260 Но не об одних только этих временных славолюбцах, которые там были, все это было сказано, но и о тех (это сказано), кто по городам (появлялся) каждый в свое время,  —   о лишенных разума и не желающих добра. Пора исполнить начатое, положенное в начале этого рассказа.

Восстали наши друг на друга  —   разделились злым разделением, примыкая к сонму иноплеменников, соединяясь с (чужими) народами, привыкая к делам их, и, как где-то сказано,  —   отошли от нас, но не (являлись) существующими; потому что лица свои в местностях, занятых иноплеменниками, обращали на близких по вере с враждою и не свои полки, а войско наших противников пополняли собой, отдавая всю свою телесную силу против нас вместе с теми, кто враждовал с нами еще в старину. 261 Знаю, что они вместе и душу свою погубили: с теми, с кем им полюбилось здесь умереть, с теми же и в будущем захотели принять общую участь, по сказанному: "кто откажется от меня перед людьми..." и все, что за этим. Среди отступников, соединившихся с чужими силами, хотя и вместе с ними пришедших, но воинов нашей земли "малых и великих", как говорит писание, помогающих и дозволяющих мудровать против нас нашим противникам и присоединившихся нераздельно к их злому совету и делу,  —   а именно как бы им самим, омраченным, омрачить всю православную землю многой лестью,  —   среди них были не только одни мелкие наши воины, но немало было и из вельмож и других, близких к царю сановников. Вместе с ними каждый из тех, которые по чину принадлежали к царскому двору,  —   переезжал вон из города в стан противников, прельстившись неподтвержденным обманом и соблазняя прочих, показывая всем образец своей слабости и немужества, как будто можно было всех людей [299] привести в подобную им погибель. И эти так делали, и другие, из соседних городов, которые клялись телесному врагу (самозванцу) крестной клятвой, пачкая ложью не столько уста, сколько души свои,  —   одни, не любя царя, в городе, другие  —   из-за недостатка необходимого для жизни, так как в городе тогда был сильный голод. Коротко говоря, столько осталось людей в городе с царем, сколько было перебежчиков, которые перешли к ложному царю.

Если даже перебежавшие туда и знали, что он ложный царь, поклонялись ему, как кумиру, представленному в телесном образе, досаждая таким образом настоящему царю, который находился в городе, и городу, как чужому, вместе с врагами все время творя всякие пакости,  —   как сказал пророк: "весь день ополчались на брань". У них было одно стремление: взять город и низложить в нем царя и всех, с ним находящихся. Друг перед другом они ревновали и в мыслях и в делах только о том, чтобы им разрушить город, убивая родных и единоверцев, потому что враги разжигали и ожесточали их сердца, как железо в закалке. Хуже неверных  —   родивший рожденного и наоборот, и брат брата, и дальние и чужие по роду  —   никак друг друга не щадили, но как иноверные убивали друг друга, без милосердия, в лютой злобе, не считаясь в уме ни с верой, ни с родством, так что даже сами враги, которые пришли на нас, видя злость тех к своим родным, удивлялись. 261 Они восстали на свою веру и на свой народ, не внимая жалости и благочестию, для того чтобы такое величайшее и сияющее всякими добротами, украшенное богом царство, которое казалось солнцем под солнцем, разорить,  —   об этом они думали и не ужасались, колебля такой созданный из золота ковчег, как дом божией матери, в котором изволил жить сам бог с рабами своими, достойными его милости. Они, богоборцы, помышляли разбить его, как негодный сосуд, приравняв его к Троянскому государству, 262 которое хотя и находилось во тьме язычества и было наполнено жителями - греками, - но [300] его несвоевременное разрушение и до настоящего времени читатели оплакивают, (сожалея) о падении такого безграничного величия; о моем же (городе), который, как солнце светлее всех и больше всех,   —   если бы рука, держащая весь свет, и допустила бы врагам разрушить его хоть немного,   —   об нем не как о Троянском царстве,  —   но до конца веков не перестали бы рыдать царства всей вселенной. Известно, что и теперь окрестные государства не хотят слышать о его запустении и окончательном падении, и колеблющие его ветры, которые ненавидит весь мир, стараются мирно укротить, изъявляя нам дружбу, ожидая и у себя современем такого же нашествия,  —   если только не ложно заключают с нами мир и не радуются нашему злу,  —   это бог знает. А если попущением божьего смотрения в самом царстве, во всей этой земле, что-нибудь и совершено врагами к наказанию нашему,  —   то не до конца, и попустивший это опять легко может все восполнить, потому что наши враги наше достояние не захватили себе, и в этом великое благо нам от бога. Только я (Новгород), говорящий это, захвачен еллинами (шведами) и не могу из себя их изгнать до тех пор, пока тот, кто ввел их в меня, не сжалится надо мною и не изгонит их вон. И опять возвратим речь нашу туда, где мы в начатом остановились.

Те, кто из верующих стали нашими противниками, насколько они были теплыми и усердными в вере, настолько же, скоро совратившись, против нее (веры) враждебно боролись, как когда-то бесы, по своей воле отпавшие от божией славы и ангелов, от света в тьму, хотя и не являлись по естеству своему тьмою. Иноверные считали их более жестокими, чем плотоядных зверей, но однако и сами враги  —   супостаты многих из них  —   каждого, кто убивал отцов и братьев,  —   в ответ также немилостиво губили; тем, кто проливал родительскую кровь, убивая без промедления, мстили чужие, отсылая убийц, не откладывая, в будущее, потому что их жестокости и суровости к родителям эти чужие люди не [301]могли терпеть. И по всем местам этой земли свои своим творили то же, потому что враг, равно везде, во все сердца верующих из-за оскудения в нас добродетелей рассеял только один плевел. Выше описанным образом и варвары, продолжая свое стояние, ежечасно творили гражданам всякие гадости, а так как их осада продолжалась долгое время, они всячески теснили граждан и, выходя на бой каждый день, пожинали их серпом смерти, как колосья поля, покрытого злаками, а те, напротив,   —   едва лишь некоторую их часть. И так прочно варвары утвердились на этом месте, что многие и жилища себе устроили по образу городского как бы постоянного пребывания до тех пор, пока превосходный полководец (Скопин-Шуйский), вскоре придя от моих (Новгорода) пределов с нанятыми шведами, не сломал всю их остроту, как молодой бык рогами, не поверг ее на землю и от стада божия их не отогнал,  —   но о нем в другом месте пространнее сказано.

Они же, незадолго перед этим, от утвержденного ими для осады города места в концы земли всего нашего царства, во все другие города, различными походами, как саранча, расходились безбоязненно, как бы в земле своего отечества, не находя нигде сопротивляющихся им, а наоборот, (находя) способствующих им, единомышленников на зло: все города и села с их окрестностями даже до пределов моря направо и налево они, низложив, пленили, жителей и верных подвергая мукам и конечной смерти, а имения их расхищая. И невозможно кому-нибудь счесть и рассказать словами или описать многочисленные беды русского народа, которые он принял от врагов, если бы даже чьи-нибудь глаза или слух сами побывали бы везде с убивающими. О бедах, которые там совершились,  —   если кто подробно захочет их описать,  —   может составиться особая книга для каждого места. А собрав воедино все бывшие и совершающиеся повсеместно напасти, если даже по одному из каждого места взять, вместе обо всех сказать невозможно, разве [302] только кто найдется умеющий среди риторов, способный к красноречию и краткости.

Наши противники все, чем они отовсюду покорыстовались, как в общую сокровищницу сносили в тот город, где находилось „всесмрадное" лицо (Лжедимитрий II), почитаемое ими; а если что лучшее  —   как рыбы что-нибудь вещественное по морской пучине,  —   разнесли по широкому миру во все концы земли в другие места, потому что их нельзя было собрать в одно место и сосчитать; мы знаем, что эти сокровища были больше египетских 263 и со всей земли такой длины и ширины не могли они быть снесены в одно (место). А многие люди стекались от всей земли к лжецарю, больше по своей воле, чем по нужде; „ведущиеся велись", как на жертву к присяге,  —   по писанию.

[2]. О князе Михаиле Васильевиче Скопине-Шуйском, 264 как он в то время был в Новгороде великом, и о его побеге из Новгорода

Когда стало исполняться то, что назначено было для нас устроителем богом  —   все города, находящиеся под скипетром Российской державы, (начали) в большом числе отлагаться от матери городов (Москвы), всем народом изменнически отказываться (от единения) и уклоняться от повиновения царю,  —   каждый город особо, там где он был, а находящийся в них многочисленный простой народ, посоветовавшись обо всем, замыслил неблагоразумное,  —   везде принял такое решение, чтобы князь Василий Шуйский не был у них царем. И не только одно это, но тем более не хотели они повиноваться и покоряться находящимся (в городах), поставленным от бога царем властям, но, желая жить без всякого начальства и устроения, по разбойнически, самовластно, и (желая)во всем поступать по своему безумному хотению, задумали управляться сами собой, как бессловесные овцы, не имеющие палки, поставленной им пастырем ради страха. Лишенная [303] разума чернь, уподобляясь скоту, утвердила в своем уме весьма безрассудное решение и даже склонилась на то, чтобы погубить начальников и избранных лучших мужей, а особо знаменитых (по сравнению) с собой, после мучений предать всех смерти, а их имения захватить себе; это и совершилось, но не осталось так навсегда; однако иные при этом и погибли, поступив по (своему) желанию, как (погибли) в древности некоторые в пустыне: еще пища находилась в устах их, но, там же пали и кости их; так (случилось) и с этими, у которых даже и до сих пор нога не встала на правый путь.

Но кто подробно опишет те преступные нарушения закона, которые там ими творились? Нам известна только малейшая их часть, и то по слуху. (Появился) рожденный от терновника, помазанный смрадной нечистотой,  —   говорю о Пскове и о прочем, 265 что (слышал) о нем,  —   неизвестный по имени, даже не настоящий лжецарь, 266 они к нему приписались и дали на кресте клятву, как настоящему, а не как ложному; когда они в короткое время сделали это, то показали собой пример зла, потому что подстрекнули многие города и даже погубили их, и они (города) не могут до сих пор стать такими, какими были, думаю, самовластно взирая на то, что после смерти истинных царей такое зло впервые начало совершаться в царствующем городе и в прочих, даже самых перед ними мелких.

Незадолго до того времени, когда началось отделение этих городов, чтобы обладать мною (Новгородом), заботиться обо мне и быть моим правителем, державшим тогда власть был послан от места своего жительства, из царского города, где находился высокий (царский) престол,  —   стебель царского рода  —   подлинный воевода князь Михаил Васильевич Шуйский, и ему богом повелено было оборонять меня от супостатов и сердечно заботиться обо всем городском устроении. А он, как верный раб, умноживший талант, повинуясь воле своего господина, утроил то, что ему было велено,  —   ибо он, не требуя многих приказаний от царя, был для себя сам [304] примером в добрых делах и, имея в руках данное ему богом кормило правления, справедливо обращал его туда и сюда, куда хотел и насколько мог. Он был не как другие следующие за ним начальники, любившие мзду; если они и были членами того же синклита, то он превосходил всех попечением о тех, кто нуждался в защите и в мире, и мы все должны были, как достойные рабы, стараться ему служить за его прекрасную и храбрую оборону нас от врагов, как о подвигах его будет сказано в дальнейших словах.

А когда в Пскове и прочих (городах), которые были с ним, загорелся огонь соблазна самовластия и дошел до здешнего (места) и до слуха тех, которые (жили) в сем великом (Новгороде),  —   не знаю, какими обольстительными словами увлек его, как волк незлобивого агнца, и отнес на плече в лес третий из здешних с ним начальников, который следовал за ним и носил то же имя, что и он, но без княжеского звания; 267 он был весьма лукав и коварен и ранее был низкого происхождения. Однако великий подчинился совету глупого; как в древности змей Еве, он пошептал ему в уши и убедил его бежать из города. Сочувствует и способствует этому совету и некто из второго разряда, дьяк, 268 который был подобен тому коварному в злых обычаях, был ему собеседником и особенно близок был ему по лукавству. Дни его жизни у царя были тогда светлыми (он пользовался расположением царя) по причине тайной, законопреступной заслуги и из-за временного приближения (к царю) его родственников; честью он малым чем отличался от того коварного, потому что тайно наушничал царю. Когда оба они сговорились, то, подняв как на крылья на свои льстивые слова тот царский стебель, вынесли этого юношу из города. Некто премудрый где-то сказал, что "незлобивый верует всякому слову". А они оба, боясь и опасаясь за свои дела, напрасно сделали того своим соучастником и этим привлечением наложили на великого крайнее бесчестие, как бы некоторую проказу на лицо руками. Не таков стыд малым [305] и всяким худородным за дела, каков великим и благородным за слова. Они боялись того, чтобы за их глупый совет множество людей из их народа не убило (их) или не отвело бы их связанными во Псков к объявившемуся там тогда мучителю-лжецарю; 269 не того (Скопина) честь они спасали, а себя всячески оберегали. То, что у них было тогда стремление к бегству, стало явным и известным, потому что когда, побуждаемые своей совестью, они после бегства опять возвратились в мои пределы (в Новгород), один из них как-то рассказал об их злом замысле своему другу в прикрытых как бы паутиною словах.

А когда они вместе со всеми находящимися с ними воинами поспешно отправились в бегство,  —   тогда был праздничный день пречистой божией матери, честного ее рождения; 270не торною тропою и положенным путем, а как воры, перелезши где-то в ином месте стену, они бежали чрез мельничную плотину и, взяв с собой много серебряных денег из моего хранилища, внезапно со своей трусостью оказались вне города, в трех верстах от его (Новгорода) стен. Никем не гонимые, а только побуждаемые своею совестью, эти трусы забыли в страхе бегства отслужить молебен в (храме) премудрости слова божия и не пожелали (взять) благословения у моего архиерея, 271 но скрылись от него и не известили об этом знатных жителей города, как было в обычае поступать истинно храбрым; а так как они и днем ходили, как ночью, то споткнулись и скрыли от всех причину своего тайного отъезда. В городе остались только двое,   —   второй после него член синклита и с ним другой, не имеющие славы тех и унижаемые людьми; тогда владело городом и правило всеми само живое слово божией премудрости, охраняя и промышляя и управляя городом. А они с того места, которое находилось вне города, прислали за начальствующими и знатными города, льстиво скрывая причину своего бегства под ложными словами и объясняя ее необходимым отъездом: они сказали ложно, что такое "старание"[306] (внезапный отъезд) произошло из-за поспешности; Они говорят, что идут в крайний город этой земли, названный человеческим именем,   —   у него было имя благодати, 272 нанять еллинов (шведов) для помощи против врагов, разоряющих Российскую землю, и показывают у себя письмо от ранее посланного в этот город за тем же, приводя ложные слова и присоединяя ложь ко лжи, что если только сами они не пойдут теперь в этот город, чтобы скорее нанять ратников, то от еллинского народа сюда помощь не придет. Так они говорили и этим обманом убили как свои души, так и тела, омраченные гордостью; когда они возвратились назад в город, они то же велели сообщить и первосвятителю, и всему городу.

Устремившись в свой путь, они бежали там, где сами не знали, а путь этот был очень труден для них и по всему вреден, "на этом пути они не нашли города для своего пребывания", по пророку; об этом некоторые из них, возвратившись назад, сами рассказывали. Все они очень ошиблись, (рассчитывая) войти в город, о котором обманно говорили, что спешат в него, чтобы нанять там ратников, потому что город, как и Псков, узнав, что они бегут к нему, крепко затворился со всеми находящимися в нем людьми, так как (жители этого города) совсем не желали подчиняться в чем-либо владычествующему тогда в России (Шуйскому), и город этот (объявил), что он совершенно не признает его. А обман замысла тех, о которых ведется рассказ, окончательно обнаружился, потому что они, не дойдя еще многих поприщ до города, принуждены были с ведущей к нему дороги повернуть в сторону, куда им не хотелось, и тащиться днем и ночью, блуждая по непроходным крутизнам и пропастям. Многие из них, видя свое заблуждение, возвратились с дороги назад в мой город с теми моими деньгами, которые были у них; и не только мои, у меня воспитывавшиеся воины, но возвратились и многие из рабов ранее поименованного и рассказали моим жителям о считающих себя умными [307] и о том, что случилось с ними на пути. Все это достойно смеха, поношения и крайнего стыда. От стыда они едва не убежали во вражескую землю. Когда что-то незначительное им в этом воспрепятствовало, они, вернувшись, прибежали в город, (находящийся) на окраинах моей земли, по имени "Орех", 273 а воеводе этого города о их бегстве было сообщено специальным посланием из моих пределов, (посланным) теми, которые остались и распоряжались (здесь). А они приняли немалое бесчестие от воеводы того города; 274 осуждая сделанное ими и насмехаясь над ними, он хотел, заковав в узы, послать их к "державному" (Шуйскому), если бы только тот,  —   тезка этому,  —   виновник всего этого срама, 275 как родственник, не уговорил воеводу этого города.

Когда оставшиеся в городе начальники вернулись от них назад в город, они рассказали о безмерной совершенной теми дерзости: от этого сообщения народ заволновался беспорядочным волнением. Одни, возмущенные их бегством, говорили: "из-за чего город со стороны моих (начальников) оказался в пренебрежении и они оставили его пустым"? Другие рассказывали то, что происходило вблизи  —   во Пскове, но одни (говорили) так, другие иначе. А остальные советовали послать вслед за убежавшими просьбу и умолять их возвратиться; иные хотели противоположного и, безумно крича, ратовали за безначалие и вопили, что надо гнаться за ними; а другие с такими же воплями голосили что-то иное. А те избранные, которые имели богатые сокровищницы, произносили тихо, но чтобы слышал народ, немногие кроткие и мирные слова, лицемеря в ту и другую сторону, чтобы не быть растерзанными народной толпой за произнесение речей, неприятных миру, если ими будет внушаться что-нибудь неугодное толпе, и чтобы им с обеих сторон быть невредимыми. И говорившие, и молчавшие, так как они больше всего боялись своего разногласия с миром, не осмеливались ни говорить, ни молчать, так как они с той и другой стороны были объяты трепетом,  —   у них и теперь наблюдается тот же [308] страх малодушия, ибо они, всячески лицемеря пред высшими, прикрываясь лестью, хромают (на ту и другую ногу), чтобы начальствующие их не возненавидели,  —   из-за этого они тогда перед миром, как на суде, утаили свои слова; а еще более удерживало их от этого богатство и ненасытная любовь к его изобилию, а отсюда и (боязнь), чтобы их богатства не достались в наследство врагам. Народное голосование не пришло тогда на собрании к согласию и единству, так как и у первосвятителя с собором, и у градоправителей, без воли того, кто владеет временем, не оказалось такой силы, чтобы успокоить вопли народных голосов, потому что и они со всеми вместе, как бы в дремоте, хромали человекоугодием. После того как, по милости божией, великое собрание, разволновавшееся как житейское море, успокоилось и наступила тишина,   —   с помощью того, кто движением (руки), повелевая чувственному морю и ветрам, укрощал их,   —   было установлено единогласно: послать от города со значительными (людьми) просьбу с письмами от архиерея и начальников города к тем, которые, никем не гонимые, бежали, как бы (несомые) ветром и своей совестью; это и было исполнено. С нашим желанием было согласно и решение тех, кого мы просили (вернуться) и которые сами хотели возвращения,  —   так бог соединил намерение тех и других. Придя в себя и поняв из всего случившегося свою слабость, они послали навстречу нам посла (с известием) о своем возвращении назад, в мои пределы.

Что было бы, если бы в то время, как они, убежав, блуждали и бродили, скитаясь, как изверги, по лесам, восставшие зачинщики вражды, хитро напав на нас из Пскова или придя из других стран, взяли этот великий город и завладели им, так как для защиты в городе совсем не было ратников и не осталось даже одного гроша из денег на городские потребности? И если бы бежавшие без приглашения пришли к стенам моего города и не были приняты в моих пределах, а мои жители, обличая дерзкий их поступок, [309] прогнали бы их,   —   что бы после этого было? Где было бы им место для поселения, в котором они, переезжающие то туда, то сюда, (могли бы) приклонить свои головы без стыда? Ибо царь тогда еще был в полной власти и мог бы, думаю, виновных всячески наказать за то, что претерпел от злоумышляющих поставленный выше других (его племянник), а еще более за их измену служению сидящему на престоле, за то, что они так предательски оставили такой город с архиереем и с людьми; совершив по отношению к нему такое предательство, они, как пустой, отдали его без страха врагам, как будто они не имели над собой господина и не ожидали, что будут за это наказаны от владычествующего. Это удивительно! Ибо такое дело несвойственно рабской натуре тех, которые (обязаны) бояться, и такая дерзость не соответствует установлениям царских законов и обычаев; а еще более удивительно потому, что их нрав по всему (напоминал нрав) боязливых младенцев, и им по законоположению наших прежних владык, конечно, не следует вверять управление областями, имеющими такие обширные владения. Они, совершившие это, достойны лютой смерти; но думаю, что сделанное ими зло было побеждено именем великого родственника царя, его справедливостью и их совместным неразлучным бегством; поэтому они все без различия были приняты мною на беду мне. Как случилось, что народ безмолвно принял их возвращение в свою ограду и как сам царь оставил (это) без следствия и наказания?

Боясь убийства от взволнованного народа, зная свою злую вину и придумывая, чем бы хотя немного избежать стыда, решили (они) обратиться с письмом в мой город к первым и знатнейшим; в письмах же, ожидая себе от всенародного собрания (взыскания) за свою неприличную дерзость, сочинили не мало неправды, писали и то и другое. Но, зная беспрекословное (повиновение) моих граждан начальникам, пишут с гордостью, как рабам, говорят больше о важности своего дела, чем о бегстве, и этим обманывают людей. Мои же [310] начальники и все (жители) города хотя из дела и знали подробно, что прикрытые словами объяснения сделанного ими все ложны, но одни  —   из страха, другие  —   притворно признав их писания справедливыми, подчинились им. Правда была скрыта ложью, потому что все мои жители были бесовским семенем, и не было в Израиле крепкого, 276который хотя бы в письмах обличил их недостойное поведение, но все были при ответах более кротки, чем овцы, и более безгласны, чем рыбы, и сделались как бы бессловесными лицами: пишут им просительно, чтобы они ко мне возвратились, и обещают им великую почесть, как будто они сделали нечто весьма нужное, и навстречу этим лицам от всего города послали знатных (людей) с обилием необходимой пищи. Они же вскоре, взяв ее как залог, смешали смелость с боязнью,  —   впрочем, первое пересилило второе,  —   и другим путем  —   водою на лодках вернулись под мой кров. И, войдя в храм премудрости слова божия, 277 где находились верховнейшие, начальствующие и всенародное собрание, они перед всеми вместе, ничего не изменяя и нисколько ни в чем не каясь, славили себя за первый обман и сшивали ложь с ложью; прежде названный гордословец, 278 видя мой простой народ слабым и боязливым, убедил криком своей широкой глотки ослабевших перед первыми его коварствами. Все понимали их ложь, но моими простыми людьми овладели перед ними робость и страх, и они онемели, как воспитанные с самого начала под страхом, а еще более от своей несогласованности и отсутствия человеческого разумения. Известно, что виновники зла, о которых здесь речь, обрадовались в своем сердце, наружно скрывая это, что они своими лживыми словами изменили мысли и у такого множества народа, и у самого святителя, а не только у избранных; один тот ревом своего горла, как аспид, (всех) устрашил; каждый только про себя тайно понимал истину, но страх, (бывший) прежде в народе, одолел. Говоря просто, они в народном собрании свою явную измену, прикрыв словами, украсили, по писанию (где оказано), [311] что "слова украшают дела"; сущность же своих дел они своими словами еще более обнаружили и вывели на свет пред народом, хотя они, умолкнув, и ушли в свои дома самооправданными и думали, что людская толпа ничего не поняла из скрытых слов и из их лживых словесных измышлений. Они начали все вместе заботиться о городе и угождать людям, как недавно провинившиеся после проступков стараются все делать осторожно, пока не придут к прежнему состоянию. У распоряжающихся было усердие к этому, особенно же к тем, кто был не совсем смел и мало виноват во всем этом зле. А Михалко 279 сам себя уловил в сеть своей злобы, которую раньше некоторым обольщением себе приготовил и сплел, как сказано: "в сети своей увяз грешник",  —   он был убит, как рассказано ранее. А тот, который поистине от дел получил имя, от бога данный мне против плотских моих врагов, хотевших разорить мой город, воитель, по толкованию  —   пред лицем божиим стоящий, князь Михаил Васильевич, освободился от многоплетенных сетей того  —   не скажу Михаила, а лучше  —   василиска среди змей, нежели Михаила. Хотя он и имел одно имя с тем первым, лучшим, но тот во всем от этого отличался; как свет (отличается) от тьмы, так тот (Скопин-Шуйский) не был сходен с этим во всем и не сроден в привычках, как покажет следующее повествование.

[3]. Еще о князе Михаиле Шуйском

В моих стенах (в Новгороде) находился человек — храбрый полководец, данный мне богом в защиту. Имя его толкуется "божие лицо" (Михаил), к тому же он был отраслью преславного корня, так как принадлежал к княжескому роду. Всем напоминая молодого быка, крепостью своей цветущей и развивающейся юности он (ломал) рога противников, как гнилые лозы. Хотя он и был юн телом, но ум его достиг многолетней зрелости, поэтому не только эту большую [312] (область), но и все Русское государство, самую мать всех городов, он, устремившись поспешно, защитил от рук поднявшихся против нее народов, принеся ей избавление и не допустив ее пасть тогда, когда она, осажденная врагами, пришедшими удавить ее, как петлей, уже готова была пасть. Он, как зверь, напал на этих осадивших ее волков и, грозно разметав их, отогнал от стада божия и, одолев врагов, пропавших без вести, оказался непобедимым. Промысл всевышняго через него строил свои судьбы к его славе. Но вскоре он был своими родными, которые позавидовали его добру, отравлен смертоносным ядом. Некоторые говорят, что виновником угашения его жизни был его дядя, 280 носивший венец. В это время, когда царствовала зависть, не помогло и родство их обоих, но тем более это посрамит на суде и осудит дерзнувшего, потому что убитый служил убившему искренно, а тот ему на это ответил ненавистью, как когда-то Давиду Саул, раненый, как олень в ребра, завистью из-за похвал, за что и был потрясен поражением от нечистого духа. Но кто из живущих на земле мог бы увенчать голову доброхвального за (его) подвиги? Только тот, кто дал ему крепость. Все люди в самом сердце царства вместе с младенцами без боязни почтили его при гробе таким плачем, как бы о царе, совсем не боясь стоящего у власти; они оплакали его, как своего освободителя, жалобно воспевая ему умильными голосами надгробное рыдание и прощальную отходную песню, и отдали ему эту честь, как бы некоторый долг, — особенно по случаю безвременной его смерти. И как когда-то египтяне много дней оплакивали смерть Иосифа, сына Израилева, 281 потому что он накормил их во время голода, а потом и весь Израиль оплакивал самого Моисея, — так и этого — наш новый Израиль за свое освобождение, 282 так как весь народ охотно сравнивал его с тем (Моисеем). И если почитающим его вздумается сделать что-нибудь еще большее в похвалу его, — от этого даже подлинным святым не будет унижения; и, кто знает, не получил ли [313] он одинаковую часть с Авелем и другими, умершими от зависти?

Он был так любезен всему народу, что во время осады города, при продолжающейся нужде, все, ожидая его приезда к ним, проглядели глаза, так как разведчики перекладывали его приезд со дня на день; но все люди привыкли тогда вспоминать его, как своего спасителя, ожидая, когда он избавит их от великих бед. И что удивительно! Тех, кого царь не мог избавить, он же их, а с ними и самого царя — выпустил, как птицу из клетки. И если бы клеветники не поспешили украсть у всех его жизнь, знаю по слухам, что все бесчисленные роды родов готовы были без зависти в тайном движении своих сердец возложить на его голову рог святопомазания, венчать его диадемой и вручить державный скипетр, как когда-то было приказано Самуилу возлюбленного богом Давида, ради его кротости, неожиданно полить вскипевшим в роге маслом для вступления на царство. 283 И не удивительно! Как тогда у пророка, нашедшего юношу, так и теперь сердца у всех людей, которые пришли к согласному о нем желанию, были в руке божией. Где-то написано, что все то, о чем свидетельствуют враги, верно. Об этом же, которому здесь мы написали похвалу, и богоборные латыняне, из чьей пасти он нас выхватил и которых пращей своего плеча разогнал, и люди, достойные доверия, от которых мы и приняли это слово и которые в содружестве с ними шли против нас, нам сказали, что наши противники когда-то, где-то говорили: если бы это было возможно, то подобный юноша был бы достоин королевствовать над ними, так как он стал известен им своими делами; они в последнее время сами были зрителями одержанной им победы, его юношеского на них нападения стройной ратью. Но те, кто сам хотел царствовать, злые его родственники, сами отломились от родственной им маслины, ни им (полякам) не дав желаемого, ни нам из зависти его не оставив. Увы! Вскоре они и сами, по писанию, "низложены были с престола" и во [314] власянице и в худых рубищах всем родом отправлены в страну чужеверных, в далекий плен, и там сошли как бы под землю, оплаканные прежде будущего суда, получив сноп жатвы своей зависти и других своих зол.

[4]. О "пещном действе" и о крестных ходах

Все великотаинственные и прекрасные священнодействия кафолической церкви, которые издавна после святых апостолов были нам переданы к божией славе церкви семью соборами 284 и до последнего времени сохранялись неизменно всеми святителями, возобновляемые в положенное для этих чудес время, и совершавшиеся в обычные дни преходящих лет, — теперь все упразднены у нас нечестивыми; они перестали совершаться в действиях, так как путь для этого стал неудобен.

И первое, что до настоящего времени было великолепным, страшным и грозным зрелищем, — это прообраз божия воплощения ради спасения людей: ужасное схождение с небес в печь •ангела, который превратил в росу огромное пламя, приготовленное для трех отроков и разожженное для их сожжения. 285 Затем два водоосвящения, из них — более важное — в январе месяце, когда нам свыше было открыто все таинство троицы; тогда сам бог, на котором во время служения трепетала рука Крестителя, плотию освятил состав воды. То же действие (совершалось) потом и 1 августа. 286

После этого въезд Христа бога в святой город (Иерусалим) на спасительные страдания и таинственное служение его ученикам на тайной вечере: умывание его пречистыми руками их преславных ног, "благовествующих мир"; 287 и в пятый день седьмой недели поста, когда совершилась тайна и пригвождение бога плотию за всех нас ко кресту, — в этот день бывало омовение святых мощей. 288 Но теперь их перенесение из храма в храм происходило не как прежде, свободно через площади города, а скрыто и тайно, только [315] внутри, около самых церковных порогов; служение совершалось небольшим выходом в тесноте между церковных дверей, с пением без возвышения голоса, и вход для всех был закрыт.

Точно так же и установление на приготовленном ему месте источника нашего воскресения — живоносного христова гроба и обношение его вокруг храма утром в день благословенной субботы совершались таким же образом тайно, пока чужестранцы, как когда-то стража у господня гроба, спали. 289. А за этим и проводы старого года, и обновление наставшего (нового) круга, а также изображение в знамениях будущего суда, — с этой целью святителем и всем собором совершался крестный ход с обношением икон вокруг города для его освящения. Так же ежегодно бывали в разные недели объединенные собрания всего городского духовенства, (приходившего) с крестным ходом в соборную церковь к отцу начальнику (митрополиту) и совершавшего вместе соборные моления.

Подобно этому бывали и выходы в святые обители, лавры и другие честные места и в соборные храмы в их праздники и назначенные молебные дни; и чаще всего издавна установленный выход в новое божественное местопребывание — святую церковь, где изволила поселиться сама животворная икона чудного знамения божией матери с воплотившимся от нее словом божиим; эта церковь была создана тут когда-то на вечные времена многою и теплою верой людей за то, что в старые годы (богоматерь) преславно избавила этим своим образом от нашествия наступающих врагов весь мой город. 290

Такие же как и эти первые, о которых мы сказали, собрания (духовенства) со стечением множества народа бывали и во всех других городских храмах, по случаю праздничных дней того или иного святого, во имя которого построен его дом (храм), на том месте, где он находился; это совершалось по древнему преданию, ради почитания празднуемых [316]святых. Это видимое и совершаемое на земле служение и приношение даров похоже было на звезды, и днем воздух освещался сиянием свеч. Думаю, что и бог наблюдал с высоты все то, что происходило у нас; как в древности он охотно принимал угодные ему жертвы Ноя и прочих, 291 так же милостиво смотрел он и на подобное овцам, в кротости и простоте, усердное следование нас смиренных, пока мы не согрешили.

Так с тех пор и доныне все вышеупомянутые привычные установления не откладывались, но тщательно выполнялись. Теперь же все в нас умолкло и мы выглядим совсем бездейственными, — или из-за мерзости и нечестия иностранцев, а вместе и из-за повреждения святынь поруганиями и насмешками с подмигиванием, а также из-за бесчестия, полного разорения и опустошения и из-за крайнего нашего оскудения и совершенного лишения всего, к тому же и из-за страха; или из-за нерадения к этому в трудных обстоятельствах святителя вместе с прочими (представителями духовенства), их ленивой слабости, немужества и бесчеловечия. И среди того, что переживается нами, во всех нуждах, налагаемых на нас насилием варваров, мы изъявляем нетерпение, — и справедливо, — но что могут сказать о возможных нуждах?

Видно по всему, что в это время озлобления мы явились неспособными вынести (испытание), так как не вспоминаем пророческих слов бога, который заботится о нашем очищении, что "не стерпели совета его", и в законе его не хотим ходить и "забыли бога, спасающего нас". Также не вспоминаем и слов апостола: "кто нас разлучит от божией любви, — скорбь или гонение, или раны", и прочее, там сказанное: "ни меч, ни самая смерть, ни даже жизнь". И в другом месте: "разве неправеден бог, когда гневается?". Но мы как бы сердимся на создателя своего, забыв все его благодеяния и чудеса, которые он нам явил, и то, что он терпел за нас в течение долгих лет. Мы отвергли дело сыновнего [317] богопочитания, а больше склоняемся делать то, что нам любо. Хотя мы и наделенные даром слова существа, но мы явились хуже бессловесных и бесчувственных созданий. Скот не прекословит водящему или вяжущему его, и даже не смеет противиться самому закланию; всякая вещь, которую бьют молотом, если создающий и многократно бросает ее в огонь, испытывая ее, повинуется воле (кующего зодчего) беспрекословно, — и оба служат нам назиданием; мы же не только не принимаем с благодарностью очищение от грехов, но, сопротивляясь так или иначе, отрекаемся, потому что привыкли, что за время жизни с нас никто не спрашивает — ни бог, ни человек, и никогда не считаем себя виновными в своих прегрешениях. Разве нельзя богу делать это со своим творением? Известно, что все сотворенное творцом умучится.

[5]. О бегстве воров с Хутыни 292 и приходе их (в Москву)

Внезапное бегство — не говорю — отступление от города тех, кто мне досаждал своей осадой, было преславно и чудесно и совершилось так.

В 11 день месяца января в память двух преподобных — Феодосия, начальника монахов, и Михаила Юродивого Клопского, 293 в их двойной праздник наставшая ночь, как некая буря с сильным ветром, воздвигшись на них, изгнала из святого места, называемого Хутынь, гнездившихся там змиев и делателей тьмы, откуда они ежедневно приходили ратью досаждать моим гражданам, и они вскоре и совершенно были оттуда рассеяны. Так тьма времени разогнала тьму плотскую. Осажденные же, которым это было возвещено некиими пришедшими оттуда, оставались запертыми, потому что привыкли тех бояться и думали, что утром те, как и прежде, на них придут к городу, в то время как святые тогда вместе подвизались невидимым подвигом — молитвами [318] к богу — и изгнали их, но их "борьба не была борьбой с плотью и кровью", как говорит апостол. Преподобный Варлаам 294 был старейшим (среди них), старающихся об изгнании врагов, потому что не терпел в своей обители их мерзостного пребывания на долгое время и еще больше этого времени: от прихода до изгнания этих срамотворцев прошло больше чем два месяца. Они пришли в начале поста перед Рождеством Христовым. 295 Как многомутная и нечистая вода, собирающаяся и истекающая на меня от скверного места, — они избрали себе для постоянных вылазок такое удобное по его близости место, для того, чтобы ежедневно досаждать насилиями городу, похищая оттуда православных; как змеи ехидны, они уводили их в земные пещеры. С ними были и лжехристиане — изменники, разорители и помощники нечестивых, которые носили только имена кротких христиан, — среди них были многие известные люди. Были с ними и два придворных, 296 делами — как василиск и аспид. Они бросили вверенное им царем начальство над городом и войском, оставили за спиной врученные им города со всем их изобилием и, никем не хранимые, как бы готовые к сдаче и открытые, отдали разорителям на расхищение, что и случилось: один (отдал) город Орешек, другой землю Карельскую с городом, иной Ладогу с ее пределами. 297 Сами же они примкнули к собранию царских врагов, увлекая вслед за собою и многих воинов.

Когда же они, гонимые божьим страхом, все отсюда побежали, то устремились прежде всего в темномрачное ополчение богоборных латынян, которые тогда собрались для осады у главы всего царства (Москвы), окружив ее со всех сторон, как великий змей хоботом, и смешались с ними, как нечистая вода с Содомским мертвым морем. 298

Найдя удобное время для своей хитрости, они вошли внутрь города и все вместе самой матери городов остригли голову, изнурив ее до конца и лишив всякого добра, а то, что осталось, вместе с домами предали огню. Первым попечителем [319] об осажденных в городе был тогда — первый после первого святого — Михаил, князь победы. 299 Он нам был от бога тогда поставлен стражем, как ангел его еврейскому народу — в нем было тогда наше спасение. Вождями же и наставниками такому злу были преждеупомянутые два гада — василиск и аспид, 300 еще же, говорят, превзошел их злобою некий купец из самых мелких, носивший свое имя, злобой — как яйцо василисково, 301 а с ними и другие некоторые — неизвестные соумышленники, которые все в последний день объявятся. Их предательство всем было подобно тому, как некогда два предателя ниспровергли Троянское царство, 302— так (случилось) и с нашим православным.

[6]. О походе из Новгорода к Москве князя Михаила

Когда юный князь Михаил, как от некоторых уз, освободился из осажденного города и от тяжелых испытаний, которые он терпел со всеми нами, тогда в скорости направился отсюда к столице всего царства и тех воинов, которые успели в то время по скорому слову собраться от бывших здесь пятерых пятин, 303 спешно повел на осаждающих, напавших там, желая освободить от бед мать городов, осажденную имеющими на головах хохлы (поляками). На то же (дело) он решил повести и нанятых им (шведов) еллинов, пустив их иным путем впереди себя и увещевая их оказать там помощь царю против наших противников и, сойдясь с ним вместе, освободить город от осады. И когда он сговорился с ними, то, повелев ждать себя, тотчас же вышел из меня (Новгорода) со всеми силами, хорошо распорядившись о городе и оставя в нем начальника.

Выступление его было 117 годового круга к семи тысячам, весной, 25 мая, 304 и пришлось в большой праздник — после животворящих страстей, погребения и воскресения в самый день шестого четверга, в день вознесения спасителя 305, а по числу данного дня — в день третьего обретения [320] главы Предтечи. 306 И того, о ком здесь говорится, почтили все во мне живущие люди, даже и женщины и дети, провожая далеко за город с хлебом, давая ему имя победителя и называя его освободителем своим от нашедших на нас врагов. (Это делалось), во-первых, потому, что с его удалением отсюда мы его лишались, а, во-вторых, все люди тогда испытывали печаль и молили бога о том, чтобы он даровал ему скоро и без беды пройти путь на помощь царству, чтобы враги, узнав об его выходе отсюда, не прорвали его сети, что и случилось вскоре, попущением божиим. По городам у него были с ними многие и тяжелые сражения, он побеждал и сам бывал побеждаем; об этом (расскажет) тот, кто был там; мы же, заключенные здесь, к более подробному и ясному сказанию не способны; углубленно же всё знают те, кто был с ним во время этих событий. Мы же вписали по нужде то немногое, что слышали. Бывало, как о нем говорят, что враги не раз и задерживали их на местах силою и коварством, всячески закрывая ему путь, не давая ему приблизиться к славному месту, приступить к нему для его избавления, но всячески отовсюду перехватывали все возможные для него дороги. Но он, найдя время, всю раскинутую ими сеть разорвал, получив помощь свыше, и, устремившись вперед, достиг самого царствующего города и заключенному в нем самому царю и народу даровал свободу от насильников. Об этом яснее будет сказано в других местах.

[7]. О патриархе Гермогене 307

Когда обладающая всеми городами (Москва), где всегда пребывали мои цари, окончательно лишилась их за безмерные грехи всей земли, от главы ее — царя и до ног, — в то время все люди в ней, (терпя) осаду и всяческую тесноту от латынян и вместе с ними живущей Литвы, как какой-нибудь петлей, были задавлены нуждой и страхом смерти. [321]

Вместе с теми, кто содержался там в осаде, (держали) и самого святителя всего российского народа — Гермогена; я говорю о верховном среди преподобных и всесветлой главе — православном патриархе, — муже, подобном апостолам, который имел над всеми высшую власть, потому что, как сказал апостол Павел, являлся воплощением и устами херувимов; доблестный огненосный ревнитель, он, побуждаемый любовью, больше огня разжигаясь ревностью о христовой вере и не ослабевая, многократно боролся против латынян. А с теми из христиан, кто, как антихристовы пособники, оказали вместе с инославными такое же сопротивление, он мужественно сражался только своим языком и устами, как мечом, немилосердно посекая противников и заставляя их падать к своим ногам без ответа. Он гнушался богоотступников, как бездушных идолов, и отворачивался от тех, кто не повиновался его многократным поучениям и наставлениям и кто, не захотев его благословения, самовольно от этого удалился.

С ним, первейшим, вместе (терпели осаду) и весь синклит, который чинами своими являет неисчислимые различия и разницу (по отношению) к царскому порогу, — достойные и достигающие его величества и необъятное множество людей. (Он боролся) против латынян и соединяющихся с ними, а больше всего направлял (свое слово) против лютой злобы тех ересиархов, кого звали Михалка Салтыков и Федька Андронов, 318 и других по именам их единомышленников и составителей всего зла, чьи имена за их дела бесы вписали в свои списки; было по всему ясно, что как тьма противится свету, так и нечестие благочестию. Новые отступники от добра сперва ласками, а потом угрозами неволею привлекали его к своей воле — к тому, чтобы, повинуясь врагам, изменнически отдать российский скипетр сыну короля латынского Сигизмунда — Владиславу. 309 Они хотели утвердить это взаимной клятвой на кресте и обещались никому из бесчисленного Христова стада не делать зла, [322] они скрывали в нарушение клятвы последнее зло — обман: после клятвы они нам всем и везде творили всякое зло.

[8]. Летописец вкратце тех же преждеупомянутых царств и о великом Новгороде и о том, что было во время каждого их царствования.

Крестьяне не понимают, на какое место полагается каждый вид ратного оружия, когда воины перед сражением надевают его на себя, а просто только смотрят на одевание, не вникая как следует умом, как и куда на вооруженных всадников надевается каждая часть этого вооружения; они считают, когда случится (видеть это), что все это делается просто, а не с рассудком. Но — неразумные — они ошибаются, так как не знают того, что каждая вещь имеет свое назначение там, где ей полагается быть. Когда же этим невеждам самим где-нибудь придет время облачиться в такую же броню, они шлем налагают на колено, щит безобразно вешают на бедро вместе с другим оружием, потому что это дело им не свойственно. Так и во всяком деле, которому сам научишься; так же (происходит) и в словесном писательстве, если кто хорошо не обучится, как положено начинать описание событий, подобно, увы! тому, что мной здесь совершается и является знамением моего крайнего неразумения, детской игрушкой и вместе с тем всячески достойно поношения. Но если я и не удостоился (сравниться) с хорошо умеющими, — я знаю, что сделалось это по необходимости, — из-за скудости и наставшего времени, когда люди терпят нужду, потому что иноземцы захватили город.

____

Те многие, которые от недостатка у них разума стремятся путешествовать различным образом по суше и особенно по воде, когда они должны от места своего жительства быстро добраться в далекие (страны) ради приобретения [323] себе излишнего, не задерживаются надолго, чтобы не пропустить напрасно благоприятного для путешествия времени, а именно этого хотят; но (они) не могут, собравшись со скоростью слова, внезапно переплыть огромную и трудно проходимую широту пучины великого моря неизвестным им путем на то место, которое им пришло в голову. Всегда в таких (случаях), как мы слышим, они не устремляются понапрасну и не спешат, и не прежде входят в корабль, чем расспросят, чтобы, начав (с излишней) скоростью, не погубить желаемого ими добра; наоборот, как следует и всесторонне оповещенные знающими, приглашают для этого еще и искусных кормчих, таких, которые знают пути, пристани и берега, чтобы обезопасить себя от внезапной бури. Они внимательно изучают гладкость пути и те опасности, которые грозят кораблю в водах в виде скрытых волнами препятствий, чтобы, отдавшись водной стихии, носимые как бы на крыльях волнами, не пострадали они как-нибудь очень тяжело от неведомого; если они и не всех (этих опасностей) целиком смогут (при этом) миновать, то хотя от больших будут сохранены. Приходится им и на одном месте, в спасающем от бурь пристанище, где плаватели ожидают хорошей погоды и спокойного часа для своего выхода из гавани, оставаться долгое время, если случатся или встретятся им в пути какие-нибудь неудобства. А если иначе и спешно, торопясь, без разума начинают такое дело, переживают всяческие беды, разбивают корабль и всё, что в нем есть, всё вместе потопляется ими; очень редко они спасаются от общей гибели, а в том, что начали дело не добром, много раскаиваются и называют себя окаянными.

Насколько же больше нужно предварительных приготовлений для того, чтобы без трудностей перейти словесное море? Не следует ли избегать произвола вторых, а, заранее избрав, следовать безбедному путешествию первых, т. е. после того, как расспросят о пути, строить хорошие корабли, натягивать такие же паруса и (готовить) так же весла с другими [324]орудиями, и когда устроят все как следует, тогда начинать хорошо подготовленное плавание? И как корабль по воде плывет головою вперед, отсюда же и слово берет свое начало.

____

Когда голова венчается, всем членам вместе с ней бывает слава и радость; подобно этому иногда и мать о детях веселится. Но от прегрешений всё, даже славное, себя смиряет; так, Христос говорит через Павла: 310 "когда страдает один член, страдают с ним и другие члены; и если одно из главных начальствующих чувств страдает, естественно и все прочие части тела, близкие ему во всем, готовы сострадать ему".

Это — образ начавшегося здесь: всю землю царства великой России, самого славного среди всех добрых, со всеми его городами теперь разорили и ниспровергли близ сидящие соседние безбожные народы, выполняя злой на него умысел своих прежних государей. Они пришли со всех сторон — и от северных городов России, 311 и с запада, и от других мест; а в единстве с ними сияли твердою к ним любовью, (достойной) всякого стыда, доморощенные злодеи Российской державы, рабы своих различных господ; они сами были склонны к злу и всю землю православных замучили, погубили острием меча и различными муками и сокрушили ее всякой лестью, и все вместе разорвали на части. Но здесь об этом довольно. К тому же всякая вещь в будущем в любом месте даст время сказать в ответ о себе слово, — как о том, так и другом, что следует за ним.

Стоящие же у власти искони происходили из своей земли, но владели и другими, особо стоящими владычествами и самостоятельными государствами. Среди них есть и не принадлежащие по вере к „этому" двору (религии) — сильные восточные (татарские) царства, 312 которыми много лет обладали наши владыки — самодержцы, от того времени, когда они соединились вместе с нами под единою властью благочестивого [325] скипетродержавства; до этого они только из-за веры и из-за обширных пространств земли, а также и из-за дальности расстояния были отделены от нашего царства. Тотчас же с помощью божией наши правители избавили от нечестия все жилища этих измаильтян 313 и насадили (здесь) веру и благочестие, как новый сад богу. Из всех этих многих городов, которыми они обладали, нам нужно говорить об одном, который когда-то шел впереди нас в вопросах веры, который был по существу как бы другой превеликий и древний Рим, 314 за исключением положенного ему имени: он был наречен Новгород и принял это имя не от человека, и не от какой-нибудь вещи, а назван так богом. Это имя с честью произносили от самого его создания все концы земли под солнцем, на его землю от века никогда не смела наступить варварская нога, потому что этому мешал страх перед самодержцем Увы! Теперь он со всеми его пределами взят обманом этими (врагами) как бы в вечное наследие, и шесть лет без малого оставался в чужих иноверных руках, всячески и явно каждый день ими попираемый и пожираемый. Это было так, как писалось ранее, — как некий член своему телу, сострадал он (Новгород) главе всего царства, славной среди всех городов Москве, которая, как известно, приняла различным образом от латынян несказанное зло. Как там, так и здесь зловерные по своему желанию нашли себе предводителей, богоотступников от православной веры, которые могли исполнить всю их волю, потому что они им указывали путь на всякое зло. 315 Но эти два преждеупомянутые великие города со всеми своими областями непосредственно не были осведомлены между собой о причиненных им врагами болезненных язвах, которые каждый принял и самостоятельно вкусил. Хотя (оба) и очень много слышали о зле, но каждый горе этого зла переживал внутри себя особо, с терпением, не рассказывая о нем. По их словам, не было таких, кто мог бы счесть и показать множество и существо этого зла и обстоятельно и выразительно рассказать о нем. Сколько сможет мой пустой [326] ум и медленно говорящий язык с устами рассказать, а вместе и перо, которое плохо движется у меня, всячески стесняемого в необходимом, а особенно — более чем прочими нуждами — пленением в городе; хотя бы только тень тех бед, а не самые беды я поведаю здесь, чтобы послужить уму и языку всех. Начало отражения нечувственного образа, как бы нечто чувственное, отобразилось в низких словах, которые за этим следуют.

Когда великий захочет поручить кому-нибудь из послушных ему, не откладывая, какое-нибудь большое дело, но не найдет в том месте, где находится, достойных на это, тогда хотя и по нужде, поручает его и недостаточно (умеющим), если не вздумает отложить свое решение. Поскольку лишился подлинных (исполнителей), он должен удовлетвориться и худшими, если в наставшее время плена и всякой нужды не добудет лучших. Так произошло и теперь, — о чем нам хочется сказать. В том городе, о котором мы упоминали, великий начальник (духовных) отцов и всем тут находящимся общий пастырь, занимающий святой престол, — тот, кто отличается от подобных ему своей снеговидной шапкой и кто первенствует среди равных ему четверых, — обратился здесь к нам со словом. Когда приближались к концу те годы, во время которых вражда нечестивых приносила нам множество бед, 316 и когда мы ожидали для города желанной всеми свободы, потому что посланные боголикого и благочестивого царя нашего Михаила, 317 — избавителя и освободителя нас от бед наших и от тяжелой работы, (подобной работе евреев) на фараона, — в некоем месте совещались с нечестивыми о заключении мира, — тогда в один день в церкви премудрости слова божия, 318 в час приношения богоспасающей о мире жертвы (литургии) от уст святителя Исидора, 319 как бы от уст божиих, мне было дано повеление; с его места, как из облака, послышался голос, которым я был призван и который приказал мне приблизиться к нему. Склонившись ко мне в уединенном [327] (месте) и осенив меня крестом своей святодейственной десницы, он тихим голосом принудил меня начать писать о наказании божием, о происшедших в русской земле событиях, и о всем, совершившемся с нами за последнее время, чтобы хотя какую-нибудь малую часть о них поведать, что писателю придет на память, что он здесь видел и слышал, — пусть даже и не очень совершенно из-за того, что мы все вместе были в плену и осаде, в нужде, еще больше из-за страха, а особенно из-за недостатка моего, по сравнению с другими, разума. Он не допустил меня много говорить об этом и отказываться, хотя я и указывал ему на то, что я недостаточно научен для этого дела, но сказал мне: (это следует делать), чтобы в течение ряда лет глубина нерадения не помрачила (памяти) и чтобы от небрежения не забылась необходимость этого дела. Больше же всего повелел он мне стараться (написать) о православном и великом этом Новгороде, перенесшем на себе от еллинов, — начиная с дней последних царей или немного ранее этого, многолетние нестерпимые язвы и различные болезни. Я же, боясь ослушаться, повиновался великому слову, но коснулся только начала дела, не надеясь и притворно на свою немощь и бессилие. И пусть не будет того, чтобы кто похвалился этим, — но как наставит божественный дух, открывающий уста немых и язык младенцев, делая (их) сыновьями. Молюсь о том, чтобы хорошо знающие, когда они найдутся, исправили то, что нами (написано).

Начало

После прошедших ранее семи тысяч лет существования этого мира, в последние годы мимошедшего времени — наступающего восьмого века, 320 были (у нас) самодержцы и обладатели земли всего Российского царства и патриархии, которые царствовали надо мной. Их имена вскоре будут названы здесь явно; о немногих из них, о тех, чьи рабы-свидетели [328] живы еще до настоящего времени и кое-что могут помнить о них, теперь для начала написано в кратких словах, например, вот это.

После первых (царей) правил в России людьми божиими нового Израиля 321 твердый поборник благочестия, просвещенный Иван Всегрозный, 322 сын великого князя Василия; 323оба они под конец жизни — один за другим, второй за первым — временное царствование заменили иночеством. Тот, чье имя благодать (Иван), в свое время, после победы над сильными татарскими царствами, был первым царем всей великой России. Он был после своего отца вторым великим собирателем отовсюду всей Русской земли, — самодержцем над державными, крепким в войне и очень мудрым во всем, (так что) среди всего своего рода выделялся премудростью; необоримый в силе (своей) мощи, он к варварам враждебных земель был непреклонен и неумолимо мстил им за неправды. Слух о его имени и грозе, и славе гремел среди всех народов в обе стороны, даже до востока и до запада. Все соседние враги ужасались движения его меча и запрещения нападения, потому что он был похож в своих лучших чертах на Александра, царя Македонии и всей вселенной. Некоторые говорят, что из-за его яростного гнева жизнь его была погашена прежде времени его рабами, так же, как они поступили тогда и с его детьми. В иноверных странах много радовались его смерти, как светлому празднику, весело рукоплескал; с его смертью иностранные клеветники перестали ждать войны, — потому что он не напрасно возводил на них меч своей десницей и не напрасно низводил его с воздуха.

За ним сын его, добродетельно живший Федор Иванович, 324 государь всероссийский, наследовал престол своих предков в прекрасной святости, потому что царствовал, любя истину, незлобно и достойно; (подражая) кротостью Давиду,(он)пас своих людей, не любя крови; всю свою жизнь он проводил в посте и молитвах к богу, непрестанно и неусыпно день и ночь являясь великим предстателем (перед богом) о мире [329] и святым царем. Имея постоянное стремление к церковному великолепию и благочинию и непрестанную заботу об украшении святынь, он любил монахов и нищих и очень много им подавал. Он явно нес подвиг воздержания, потому что кипел в душе своей любовью к делам иночества, хотя был покрыт светлостью багряницы. Его желанию так жить у себя в доме не помешали ни супружество, ни высота самого царства. Он боролся со всякой неправдой, чуждался ее, и, как Иов, 325 „даже устами не роптал на бога"; он за всю свою жизнь ни разу не осквернил мерзкими словами своего богомольного языка, но весь постоянно был охвачен всяческим благочестием; таким же незапятнанным, думается, и предстал он перед богом, потому, что один из всех сохранил первообраз и в дни своего царствования охранял от вражеских наветов достояние своих предков. Он царствовал не только над людьми, но и над страстями; думаю, что тот не согрешит, кто его и в молитвах призовет.

Жезл правления над людьми своего от века наследственного царства и всю верховную власть еще при своей жизни он отдал Борису, 326 который вскоре со всем лукавством похитил и престол его; этот же благочестивый царь Федор не оставил после себя миру благородного наследника — потомка, но благочестивые семена, сжав внутри себя, умертвил, потому что так было о нас суждено богом. Добрым царствованием богоугодного своего правления он окончил и запечатал существование своего рода. Увы, он был таков после своего отца, как всемирная свеча, зажженная для нас, или последняя пресветлая звезда, вскоре по божьему попущению погашенная в этой жизни нанесенными вражеским старанием ветрами, — она была благодатью светло зажжена для его царства во время его жизни и навеки. Он был тезкой по имени богозрителю Иеремии, 327 который был освящен еще во чреве до того как был спеленан, — он (Федор) произвел в дни своей жизни от своих чресл одну дочь, не оставшуюся в живых, 328 но однако тогда по поводу ее рождения [330] у людей была большая радость, и ради любви к отцу и приязни к нему его подданных ее стали считать наследницей. Имел он у себя и брата от одного отца по плоти, по имени же и по естеству — от другой матери, 329 но злой раб, которого враг (дьявол) ранил властолюбием, 330 не дал мальчику войти в возраст. Он, как поросли, выросшей из корня, не допустил ему подняться в высоту и дать добрый плод, и срезал серпом смерти, как несозрелый и высокородный колос, 331 подражая Ироду; этим убийца издалека готовил путь к выполнению своего желания.

Увы! Общей кончиной этих двух братьев после их смерти был прерван род и весь благородный корень российских властителей! После же этих начали возводить на верх царства рабов — людей из среды бояр (членов синклита), но по-разному, одного так, другого — иначе: среди них первый — Борис, потом Расстрига 332 и те, кто за ними, чья дерзость была совсем бесстыдна и воцарение странно; 333 из-за них и земля, не терпя (этого), столько лет даже до настоящего времени смущаемая из-за царя, колеблется неустанно, о чем подробно и ясно будет рассказано в подобающих местах (людьми), способными на это, а не нами.

После них некто, не утвержденный всею землею царь, 334 думал, что держит Российский скипетр. Хотя он стал обладателем (царем) и не самостоятельно и не так, как его предшественники, но за грехи мира он не имел власти, потому что не по воле всей земли, не многими, а одним некиим гордецом, 335 однако имеющим силу, был подговорен на это и скоро, без замедления, и спешно — без рассмотрения воссел на высочайшее место (престол царя); он не так, как бывшие перед ним захватчики, склонял к себе меньших (людей). Ради этого и возненавидели его люди, и вся земля не захотела, чтобы он ею долго обладал и царствовал над нею, но воздвиглась на него яростной войной, придя войском под самую столицу царства, в которой его и весь род его .заключили в осаде и отделили, как птицу в клетке. И по всей [331] земле из-за него вспыхнул огонь ненависти, и многие города, принадлежавшие его крестопреступной власти, отписались от его имени и его власти, и в разных местах по отдельным городам начали возникать многие срамные и лживые цари из мельчайших и безымянных людей; больше же всего они ставились из среды последних страдников в безумном шуме городской чернью всей земли, досаждая этим законным царям; глядя на этих появившихся перед нами захватчиков, развращались и люди всей земли.

[9]. О целовании креста королевичу Владиславу 336

В самое время моего (Новгорода) пленения, когда захватили меня еллины, чтобы я утвердил с ними крестную клятву, некий бывший незадолго перед этим изверг дьяк, рука которого хорошо владела пером, написал на хартии то, что ему об этом повелели в короткий и внезапный час, поручая ему это дело, святитель и первый вельможа; по этому писанию еллины (должны были) крепко клясться моим (людям), как согласились (с ними) прежде. Но некие два властолюбца, чьи имена познаются не от дел их жизни, скоро (ставшие) союзниками и поверенными моих врагов, сделали то же, позавидовав тому написанию и, сократив, совсем отбросили его, и оно стало неизвестным, как будто его и не было; они уничтожили его, рассмотрев в нем, что такое написание не было им во всем полезно при их клятве, противоречило их воле и было нужно нам одним в постигшей нас нужде. 337 В своей злобе на меня они то первое самовольно переделали на другое, составив вместо того свое, иное, новое, чтобы угодить во всем варварам. И в чем они (враги) были неискусны — во всех необычных для них вещах, — эти двое моих переделывателей были их наставниками и учителями, и вождями. Этим они показали всю искренность своего служения варварам и теплоту к ним всего своего злого сердца и своей души, — (все это) главным образом ради того, [332] чтобы побольше себе приобрести; для этого же и до настоящего времени, утвержденные без перемен и несменяемые, они вместе с моими врагами во всем господствуют надо мной, а лучше сказать — корчемствуют, так как не встречают сопротивления; они ничем не меньше — равно во всем и во всем так же свободно повелевают мною, как и те (враги), захватившие меня, так как никто им не мешает: они угождают себе во всем, в чем хотят, и надеются на врагов, как на некий великий залог.

Подобное же написание в самый час моего пленения было написано на хартии для клятвы нашей с иноверными некиим, чье имя „благодать" (Иоанн), дьяком по чину, рукою своею служившим святителю (Исидору), имеющему белый верх (клобук); ему повелел это (сделать) первый после него (митрополита). Его враги возненавидели это его неугодное им писательство, бросив его за свои плечи и предав забвению; вместо же этого два тайнописателя, которые пристроились как наушники к врагам-еллинам и изменникам, восстали из зависти на того, кто первый составил клятву. То, что им было написано, хотя оно и было хорошо составлено, они изменили своими переделками сделав то, что было угодно тем (врагам), и угождая себе (в желании) получить от них многие тленные блага.

Это писание из-за любви к клятве не было использовано после них, но мои предатели и изменники и скорые помощники чужим, переделав его, составили свое иное по их воле.

[10]. О вдовстве московского государства

До избрания и нововоцарения воздвигнутого богом от рода в род наследника царского, государя царя и великого князя Михаила Федоровича всея Руси, и до возвращения опять на Русь из Литвы того, также богом данного, правителя — доброго государева по плоти отца, великого государя [333] святейшего патриарха Филарета Никитича Московского и всея Руси, 338 — в то время земля наша может уподобиться — по двум притчам — некоей оставшейся после мужа вдове, которая находится во власти своих же собственных рабов, разоряется, разрывается и как бы по жребиям разделяется, наказанная этим по божию усмотрению. Так в действительности и было. О ней здесь в сравнение и предлагается эта притча, а за ней другая — и обе правдивы.

Притча 1

Когда некая одинокая и бездетная вдова остается после мужа, — если даже она в супружестве и была прекрасной ему подругой, или ее мужем был царь — человек властный и сильный, после него она имеет дом без главы, удобный к разорению, хотя и преисполненный всяких видимых благ, — только одного господина дома нет, а все (остальное) есть. Где владыки дома нет, — там дом, как тело без души: „если и многие члены — по писанию — имеет", но „мертво без духа". Вышеупомянутая вдова не имеет у себя добрых помощников, ни заступников от наносимых ей обид. Поэтому она становится прежде всего во всем зависимой и разоряемой выросшими в доме на службе ее мужу злыми рабами, так как в нравах своих они привыкли досаждать своим господам при их жизни и еще больше после смерти, когда они увидят госпожу оставленной мужем, сиротой, увидят ее бездетной и безродной, и совсем беспомощной, не имеющей ни рода, ни племени и презренной друзьями, соседями и знакомыми. Даже и верных рабов она не имеет себе на услужение, а поэтому и бывшие друзья ее мужа скоро забывают ее добро. Тогда все ее рабы изменяют порядок своего рабского положения, скоро становятся непослушными, вводят свои обычаи и законы и служат, как захотят: ложатся прежде времени рано, наутро встают поздно и спят довольно, дольше, чем до начала дня; сперва они едва и кое-как начинают [334] выполнять то, что она им повелевает, в словах и делах, и потом — во всем прекословить. Приказания госпожи ими отвергаются и презираются, а то, что им приказано делать, ее повеления оставляются неисполненными. Они сменяют имеющие обращение среди рабов одежду и еду, свойственные всем рабам. Противясь госпоже, они многократно отвечают ей неистово, и, бросая ей в глаза свои нелепые речи, как бы камни мечут ей в лицо; они ранят ей сердце невежественным многословием своих рабских уст и языка, что воспринимается ею как стрелы, пущенные ими из лука. И по отношению к имению своих владык перед лицом своей госпожи они бывают неверны, нерадивы и небережливы; они являются стяжателями и злыми разорителями своих господ, у которых крадут и присваивают, и всеми способами наполняют господским добром свои руки; и объедаются, и упиваются постоянно, и ежедневно устраивают — подобно Ироду — многолюдные пиршества с приглашенными, — смерть господина и разорение всей земли радостно считая светлым праздником. Не прошли еще установленные дни общего плача по отшедшем, а они уже украшаются одеждами, пользуясь в изобилии всем тем, что их потребностям несвойственно. Та пища, что им дается и установлена на ежедневное пользование, и отпущенная одежда вызывает у них — неблагодарных — ропот, — все им данное они осуждают; с такими же, как и сами они, рабами они заводят крамолы, а тех, кто им подчинен, избивают, раня даже до крови, или иначе друг друга сокрушают. А дом их собственного владыки не огражден от нестроения, и ворота в доме день и ночь не затворяются, что дает постоянную возможность пролезть внутрь волкам и другим зверям.

Своей постоянной радостью о том, что нет господина, они каждый день доставляют своей госпоже вместе с другими огорчениями большое страдание; кроме того, они — рабы — с приходом 40-го дня ожидают общего своего освобождения и роспуска. Эти же зло творящие рабы приводят [335] с собою в дом на свои веселые пиршества из других дворов еще и других некоторых подобных себе, — чужих и неизвестных госпоже, чтобы вместе с ними расточать имение своего господина еще к большей досаде своей, потерявшей мужа, госпожи.

Одна у нее против них (осталась) многотерпеливая безоружная защита — коленопреклоненная молитва к богу, с ударами головой, с частыми воздыханиями, (а также) теплые слезы богоматери, в горести приносимые о ней, если прежде молитвами подвигнет скоропослушную в бедах христианам помощницу, явно обещанную вдовам от обидящих заступницу на ходатайство к нему до тех пор, пока устраивающий свое достояние (бог) не поставит, подобно тому как в царстве, главу людям, (человека), который мог бы хорошо управлять всею землею, и пока вездесущий не поспешит богомилостиво приклонить свои богопослушные уши к молитвенным словам своей матери, (молящейся) о мире. Он не терпит, если кто, страдая от бед, к нему вопиет, и не (оставляет) надолго (без ответа) его болезненное прошение. Если бы наша овдовевшая имела не только вскормленное, хотя и малое дитя, но лишь зачатое осталось бы в ее утробе, — с течением времени оно вышло бы из чрева, и если бы это был мальчик, уповая на его зрелый возраст, мать его с доброю надеждою ждала бы этого, предполагая, что когда он утвердится в правлении как владыка, тогда ей, выносившей его, с его возрастом забылись бы все бывшие печали. Если же этого нет, то, значит, таков оказался конец развития их ранее указанного корня, — а потому и все прочее вместе с тем приостановилось.

Но, однако, строитель всего мира промыслом своего рассмотрительного суда не задержит надолго такое неустройство, какое описано выше, (не позволит) колебаться из-за отсутствия главы такому, как бы всемирному дому, бывшему большим над всеми, но воздвигнет неизвестно откуда, как бы от какой-нибудь сокровищницы, и произведет, [336] кого захочет (в наследники), потому что привык приводить все от небытия к бытию своим всесильным словом, — восставит откуда-нибудь иного и иначе, какими сам он знает судьбами. Если плод и не того же самого по породе благословенного корня, но хоть немного родственный настоящему царскому плоду, который вырос на лозе настоящего винограда, как масличный лист, он приближается к нему свойством по другой крови, а более того избранием по доброй воле; как Исаак, он по обещанию был определен наследником царям и тогда же был помазан и укрепился твердо. Он был готов после других дел по устройству земли, испросив у владычествующего всеми (бога) время и помощь, отомстить виновным за обиды и, в первую очередь, творившим зло рабам, которые разоряли, а не снабжали дом своего отечества, а также и напавшим на его (землю) врагам. Испросив время у владычествующего всеми, так как те и другие, о которых выше сказано, сложились вместе против него, желая зла, он шел, как владыка, найти то, что ему принадлежало, и всех тех, кто ему работал, нашел дремлющими: они его не ждали, окончательно отчаявшись, что владыка придет, — по слову сказавшего; с них он всячески с истязаниями взыщет за расхищение дома и может жестоко погубить злых. За те радости, которыми они (наслаждались), разбогатев с помощью расхищенных ими господских вещей, самовольно пируя и веселясь, как богатый в притче, 339 и присвоив себе различные несвойственные им должности, царь, лишив их этих чинов, и сняв с них, как с неимеющих брачного одеяния для возлежания, несвойственный им сан, повелит изгнать их из чертога и обречет их на вечный плач и прочее, 340 так что они и сами скажут себе, говоря так: „не во сне ли мы до этого питались, а теперь на самом деле начали мучиться?" — как об этом пишется, что червь их не уснет, и огонь их не угаснет. Псаломник, 341 утверждая сказанное о таких (злых рабах), трижды повторяет, что не быть им. [337]

А то, что здесь было рассказано об овдовевшей госпоже и рабах и прочее изложенное выше в словах притчи, — не есть ли образ сиротства и нашей земли? И не такое ли было и в ней непослушание рабов, досаждавших ей во всем и заключивших взаимное соглашение с врагами о ее разорении и запустении, что на глазах всех нас и совершилось, и было. И еще до сего дня это совершается, и огонь еще не везде погас, но, местами погасая, в других местах разгорается и пылает. Этот вещественный огонь хорошо угашается невещественным; та же роса сегодня погасит и этот пламень, которая в древности сошла в халдейскую печь. 342 Но такую росу для такого погашения привыкли сводить свыше вниз многие наши слезы, исходящие из глубины сердца, выливающиеся, как обильная вода, через очи и текущие быстро по щекам, растворенные в достаточной мере постом и частой молитвой с постоянными воздыханиями. Только они могут умолить владыку всех угасить такой пламень.

Притча 2 о том же

Если, для примера, какой-нибудь дом некоторого высокопоставленного лица и удовлетворяется только положенными днями плача в том случае, если лишается своего господина, ушедшего из жизни и оставшегося бездетным, однако, приятели и друзья его или истинные рабы прилагают к этому его ради непрекращающийся плач к плачу и во многие другие дни. Особенно же тогда, когда они видят лежащие, оставшиеся после него одежды или что-нибудь иное, думая про себя о его прошлой многолетней прекрасной жизни, о том, как на их глазах наживший это, столько времени провел, живя благополучно. Потом они видят и безглавное, плачевное и беспомощное вдовство его жены, и облачение ее в черные одежды, презрение ее всеми друзьями мужа, безначалие среди рабов, расхищение сокровищ, растаскивание всего имущества путем воровства из-за нестроения и запустения [338] в доме, и досадное непослушание рабов госпоже, их содружество с врагами дома их господина и союз с ними ему на зло; и последние обиды от всех, и безутешную во всем жизнь всех его домочадцев, и нерадение рабов, полное совершенного безразличия, (доходящее даже до пренебрежения) вопросами веры, и окончательное разорение и запустение земли, и все прочее.

Насколько же больше, чем этого дома, принимаются (к сердцу) и не могут быть выражены словами (несчастия) всей державы наших самодержцев, — всероссийского царства, которое воплотило в себе все благочестие, о благосостоянии которого протекла слава во все концы мира? Нет части вселенной, где бы не известно было и бывшее его недолгое бесславие, многообразное и нестерпимое зло беспримерного огорчения, которое божиим попущением сотворили ему его враги незадолго перед этим. В каком доме была очень большая радость, в том (бывает) и премногая печаль, и какое мы видим в нем сокрушение, так и страдает о нем и болит сердце наше. Вот почему сначала здесь с царством сравнивается и на него указывает дом плача с находящимися в нем, потому что такое не оплакать и не обрыдать и в долгие годы.

Так как царскую драхму, 343 данную в наследство миру, мы некогда по нерадению погубили, — смущенная этим земля и до настоящего времени неустанно трясется, потому что во второй раз „оскудел князь от Иуды. 344 Но через некоторое время вместо утерянной нашли иную, новую, подобную той, — говорю о боголичном Михаиле, которого бог воздвиг после благонравного царя Федора. Он призван не от людей и не людьми, — как говорит Павел. 345 Поэтому мы и нажили вторую „двоицу", таких же благородных и подобных тем — Федору с сыном, которых в старину получили греки 346 — так и мы таких же (получили) других, и должны были бы, по притче, созвать веселиться соседей и с ними подруг по случаю находки новой драхмы. С их помощью мы все опять [339] понемногу возвращаемся теперь к прежней своей доброй жизни и начинаем (в ней) утверждаться.

Родители, произведшие на этот свет данного от бога нашему царству руководителя людям, проходят еще путь жизни в этом мире, муж и жена, в монашеском образе, но каждый из них устроен особо и различно 347 — один в чужой земле много лет страдает за правду, терпит вместе с прочими нужду, подвизаясь за весь наш народ, — другая в царстве является как бы соправительницей своему сыну. Причина же того, что первого отвели отсюда туда (в чужую страну), была следующая: когда незадолго перед этим мы были во власти латынян, общий собор умолил его принять чин первосвятителя. Еще до избрания на царство его сына он согласился вместе с другими пойти в землю соседних с нами латынян, отличных (от нас) верою, для того, чтобы просить оттуда сына их господина нам всем в цари. 348 Этот совет еще раньше они утвердили с тем, чтобы они отдали его нам незамедлительно. Но они лукаво изменили своему обещанию, отказались от клятвы и того, что мы у них просили, дать не захотели, а просителей удержали у себя как пленных и там вместе с пленниками их затворили и держали в бедности и нужде, всячески не разрешая им возвратиться оттуда к нам назад.

Родительница же соцарствует рожденному от нее со времени его воцарения; хотя это и кажется странным, но (она соцарствует), потому что она мать.

Уже давно не было в нас мужественной крепости, поэтому мы не смеем думать ни о какой тайне, или (о том, чтобы) составить какое-нибудь многолюдное собрание для возражения против чего-нибудь, неугодного богу или людям, или чего-либо нововводимого нашими владыками, что ими повелевалось не по закону. Против их неподобных начинаний мы могли бы возразить. Но начальники такого хотящего составиться вселенского собора не шли на это, потому что боялись некоторых в среде собрания, думая, как бы они, [340] умелые передатчики, внезапно и явно не донесли о совете их владыкам, оклеветав их, потому что в большом собрании людей слова о тайных вещах, о которых советуются, из-за страха не удерживаются слабыми и произносятся ими, как бы по воздуху разносясь по сторонам, и особенно (в сторону) державных; очень многие и со стороны это разными способами могут узнать, и даже до того доходит, что из-за пагубного злословия клеветников распадается весь собравшийся собор. Поэтому такое собрание (объединение) у нас из-за страха невозможно.

Новые правители наши, и верные и нечестивые, ясно издавна увидели к своей же пользе, что если кому и начинать стремиться к желанному и действительно удобному объединению, то (не нам): нам о таких начинаниях нельзя сметь и подумать. Малое содружество не способно к сопротивлению и возражению, а многочисленное собрание людей очень не сдержанно для участия в совете. Малым советом нельзя запретить нежелаемое, а среди многих сокровенное не утаится, как и при нас бывало некогда, в прошедшие времена, в годы самого вселукавого царствования Бориса и Расстриги, а после этих — во время насильственного вселения в (наше) царство (поляков) с хохлами на головах и такого же — немцев-фрягов в страну земли Новгородской.

Такой недуг укрепился в нас от слабости страха и от нашего разногласия и небратолюбивого расхождения: как отстоит город от города или какие-нибудь местности, разделенные между собой многими верстами, так и мы друг от друга отстоим в любовном союзе, и каждый из нас обращается к другому хребтом, — одни глядят к востоку, другие к западу. Но это наше разногласие придало ныне нашим врагам многую крепость, потому что где объединившиеся всегда в единомыслии и близки друг к другу, тут и собрание бывает неразрывно; подобное (единение) крепко утверждает и пределы иноверных, что у них есть и доныне; так и у нас бывало прежде, до тех пор, пока [341] нас не одолела греховная слабость. И до тех пор, пока не совокупимся в братской любви, как достойно быть по писанию, — враги наши и далее не перестанут вредить нам и одолевать нас. И овцы, собранные вместе в ограде, не легко расхищаются и пожираются зверями, когда находятся в своем соединении неразлучно и усердно пасутся в общем теплом стаде. Если бы братское совокупление не было угодно богу и не нужно было бы людям во всех отношениях, не возопил бы Давид — "что добро и что красно, как не жить братии вместе". 349 Также и апостол сказал: "если возможно, — со всеми мир имейте". Он же опять говорит: "время нам от сна восстать". 350 Богослов 351 же в любви утверждает нас, в ней же, подобно этим, и первый (апостол Петр): "следует нам — говорит — некоторое время творить волю язычников" 352 и другое, как сказали богословы. Не все ли народы не сами к себе имеют вражду, но к внешним врагам; завидуют и ревнуют в своей неправде не истинной вере, но своему свойственному им разноверию; они ссорятся из-за того, что находят для себя потребное в других землях, что видят у нас, и все вместе всячески нам завидуют. Как голодные волки, видя овец, хотят есть, так и они разорить хотят у нас нашу землю, попрать истинную и непорочную христову веру и нас пожрать. Та же наша неспособность к совместному объединению, о котором говорилось выше, и доныне 353 во всем нашем народе не допускает твердого и доброго содружества, потому что мы поражены страхом перед неблагонадежными, сопротивляющимися как в великих вещах, так и в малых деяниях, и не можем храбро стать против них ни добрым словом, ни делом. Что же иное подобное нужно, чтобы запретить противникам и борющимся против нас, если не общее объединение и всеобщее единомысленное собрание всех нас, одинаково верующих, как (бывало) и прежде?

Если же окажется иное, то мы уже не живем, а являемся безответными ответчиками в будущем за всеобщую погибель [342] земли. Не чужие нашей земли разорители, а мы сами ее погубители.

---

До этого наше слово было о Московском царстве и о постигших его несчастьях, о том, что мы слышали, заключенные в плену, потому что в это время междоусобий, происходящих во всех городах земли, были затворены 354 в Новгороде Великом. Уйти же с бежавшими оттуда в мать городов всего царства не смогли, потому что бог не захотел желаемого нами. Потом, через некоторое время по божию повелению мы пребывали в других городах на назначенных нам царских службах. 355 И где что слышали, столько, изложив письменно, и дали.

О всем прочем, что сделалось в царстве, о всех многообразных нашедших на него божьим попущением страданиях, подобных Египетским казням или (страданиям) самого Иерусалима, бывшим при Тите, 356 — о том, как, подобно тем, и у нас после них совершилось страшное зло, теперь, оставив иное, кто подробно смог бы рассказать?.. Как корень российских владык прервался и скипетр царства и древнего благородия сломался с угасшей доброй жизнью вечно памятного и близкого к святым великого государя и великого князя Федора Ивановича всей Руси; как богоугодное царствование его закончилось, когда он был позван к царствующему всеми, и тот ему разрешил водвориться в чертоге со святыми — мы думаем, что так было по делам его, потому что земное царство своего рода он оставил без наследника и святою своей смертью запечатал его, как предтеча Иоанн был печатью всем пророкам; и о том, как царствующая с ним его супруга — вместе с ним венчанная царица, в течение шести лет проводила жизнь в монашестве во всяческом воздержании, подобно горлице чистотою; и о скором ее возведении на небеса к мужу для пребывания там вместе с ним в вечном веселии, 357 и как после блаженного государя царя Федора Ивановича всей Руси каждый царь в этом мире жизнь свою [343] строил — хорошо или, наоборот, (плохо); о том, как Василий царь был возведен на престол царства и как неустойчиво было его правление и как его бесчестно свергли с престола, неволею постригли в иночество и отправили в Латинскую землю, где он и скончался; и о долгом и плачевном здесь пребывании его жены, 358 а также и о том, как после некоторого времени в образе ложноназванного, кому несвойственно было царское имя, соседняя с нами Литва пришла в наше царство 359 и оставалась долго как вне города, так и внутри его, и тяжко владела всеми в царстве от головы и до ног; и порабощение наше главохохленной и латинствующей Литвой, и борьбу, и благочестивую и ревностную дерзость и подвиг даже до смерти второго по первом святейшего патриарха Гермогена Московского и всея Руси, находящегося в осаде, и храброе его нападение словами на латынян и вместе с ними на богоотступников и богоборцев, разорителей Русской земли, союзников и единомышленников с латынянами на всякое зло, — кто (все это) опишет? А ради этого он вскоре был увенчан от бога, получив в награду название исповедника.

Далее о том, как мы получили внезапную и неизреченную милость божию, избавившись от этого рабства с помощью небольшого остатка людей, 360 вооружившихся и облекшихся в трехкратную крепость древнего ратоборства против фараона; 361 как гнездящиеся в нашей земле и шипящие на нас гневом змеи внезапно были искоренены и изгнаны из всех мест царства божиим мановением, а еще больше его человеколюбивым заступничеством, (на что и была наша) надежда, и внезапно были выброшены со всеми корнями, — (причем) мы как будто из мертвых второй раз были приведены к жизни; и как нам повелел (бог) опять ожить и заповедал благостройно облечься, как в ризу, в прежнее великолепие и красоту, готовя достояние слуге своему — великому государю царю и великому князю Михаилу Федоровичу всея Руси и исполняя слова Давидова псалма, где говорится: "вознес избранного [344] от людей моих". И как Адаму прежде его сотворения, все, что находилось под небом, устроил, так и нашему государю Михаилу царю великое русское царство, предуготовав, отдал в полную власть; также и родителей его — ранее избранную православную и благородную пару великих государей — говорю об отце и матери его по естеству — пожелал бог устроить, чтобы они пребывали в своих владениях всегда вместе, неразлучно с сыном; он возвысил любителя благочестия и красоты церковной — трижды святейшего Филарета Никитича, патриарха Московского и всей великой Руси, избранного по смотрению божию на превысочайший святительский престол 362 — всему Русскому народу на утверждение и на земное управление людьми. Восхищенный богом, как на облаке владычица, он из латинского плена был перенесен вместе с рабами в свою землю, и бог сделал его соправителем его сыну: он утверждает скипетр царства, избавляет от бед бедных и беспомощных, как отец, беседуя с сыном о людях и вместе направляя, соглашаясь, заботясь о лучшем, наставляя и поддерживая. О его страданиях в утеснении и лютой скорби и многой ревности о боге, подобной ревности Илии, 363 о его подвигах, которые он совершил, живя не в своей земле среди латынян, как среди волков, не убоявшись ни запугиваний, ни запрещений врагов, и о том, как он с ними — многими — один, безоружный, только словами боролся, побеждая истиною ложь богоборцев и посрамляя их возражения и прочие его неописанные подвиги, которые он подобно Христу совершил, о них по порядку кто расскажет? За них он себе приготовил нетленную награду на небе.

Еще прежде он поехал (туда) вместе с другими многими, по просьбе всей земли, а с ним и некоторые из высших чинов; он отправился туда со своими по льстивому обещанию, данному ему королем, чтобы, упросив, привести с собой к нам оттуда сына короля, который правил бы нами. Но они, нарушив клятву, солгали, а послов всех вместе со святейшим[345] (Филаретом) взяли в плен, развели по разным городам своей земли и восемь лет держали во всяческих лишениях. Свой — этих противников — собственный совет, который они надумали, они осуществить не смогли, потому что всевидящее око помешало этому, разрушив этот совет и не допустив произойти этому нечестивому делу; но (бог) уготовил державу избранному им и помазанному на престол, божественному царю Михаилу, о котором мы прежде подробнее говорили. Подобным образом и отца его — государя и нашего первосвятителя, великого в патриархах Филарета Никитича Московского и всей великой России поставил пасти своих людей. А мать этого царя жила, как монахиня, здесь, в великой лавре; 364 о мирских и об иноках — обо всех великая просительница, — она успешно обращается с молениями к сыну, согласуясь с ним и святителем в богоугодных (заботах) о мире. Все они трое — государи — как во власти своей неразлучны, так едины нравом и в милостях к рабам.. Между теми событиями, которые, подобно всему прочему, произошли ранее, — второе наступление на нашу землю королевского сына 365 со множеством имеющих хохлы на головах (поляков), наглость их нападения на царство и приступ к стенам города 366 с целью взять их, и опять невидимая нам помощь божия, а видимая победа — поражение врагов и изгнание их из царства и невольное и невозвратное отступление от города; и каким образом произошел конец войны и прекратились кровопролитные сражения между обеими ратями; и как послы утвердили подписями мир на долгие годы, 367 и все то, что было в царстве, — различные муки и разорение всего бесчисленного народа по городам, тогда подробно опишут, когда найдутся где на местах знающие — очевидцы и слышавшие, и умеющие писать, потому что наши веревки коротки и не достигнут глубины разумения, нужной для сочинения, да я и не знаю бывшего, — что было впереди чего или после; и стыдно писателю, не зная ясно, описывать то, что случилось, своими домыслами [346] сочиняя ложь, и без исследования воображать то, что делалось, — первое писать после, а последнее — вперед и не подробно.

Поэтому описание этого множества великих и трудно постигаемых событий мы оставляем тем, кто может довершить; молю, чтобы они недостатки нашей грубости и невежества каждый изобилием своего разума пытливо и непогрешно исправили и улучшили, нас же, ради неведения того, что было, избавили от срама, а вместе и царского страха. Потому что мы, — как в притче, которая находится в Евангелии, 368 в саду своего господина не только от первого часа не работали и не удостоились чести тех, кого хвалили, но лишились и человеколюбивого дара владыки тем, кто замедлил и работал с одиннадцатого часа, так как для времени делания состарились и средний возраст, когда было время (удобное) для труда, а не для откладывания и праздности, и не было старости, провели в безделии. И по другой притче — к данному владыкой серебру мы ему не создали прикупа, потеряли добрую надежду и погубили награду. 369 И если кто скажет, что дар господина был равен обоим, потому что он, простирая свою милость, и недостойных к себе привлечет, — все же не к чести трудолюбивых сравнение их наградой с ленивыми, а замедление опоздавших достойно всякой укоризны.

От бога же и исцеление удобно, к нему же и взывать достойно, чтобы всем получить благодать его и человеколюбие в бесконечные веки. Аминь.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

В обширной литературе повестей и сказаний, памфлетов и воспоминаний о "великой разрухе Московского государства"— о крестьянской войне и борьбе с интервентами в начале XVII в. "Временнику" дьяка Ивана Тимофеева принадлежит одно из наиболее значительных мест.

Из какого бы лагеря ни выходили литературные и устные рассказы об ожесточенной борьбе, всколыхнувшей Московское государство в эти годы,— они всегда были остро публицистичны, имели целью убедить читателя в определенной оценке событий, привлечь его на свою сторону. Как действенное орудие классовой борьбы литература разных по своей идеологии направлений испытала различную судьбу. В то время как литературные произведения официозного характера всеми мерами распространялись среди читателей, памятники устной народной поэзии и литература противоправительственного направления подвергались жесткой цензуре. Случайно сохранившаяся литературная обработка подметного письма, вскрывавшего измены и предательства представителей правящего класса ("Новая повесть о преславном Российском царстве"), показывает, как осторожно решались авторы пускать в свет такого рода обличительные памфлеты. Ни чем иным, как гонениями со стороны властей, нельзя объяснить и полное исчезновение народных песен, слагавшихся в лагере Болотникова: о них вспоминают современники, но устная традиция не смогла сберечь их тексты. [350]

Учитывая, таким образом, крайнюю ограниченность сохранившегося литературного материала, характеризующего истинное лицо правящего класса, против которого поднял восстание в начале XVII в. трудовой народ (восстание Болотникова), мы должны с особым вниманием отнестись к оценке, данной дьяком Тимофеевым феодально-крепостнической среде.

Написанный частью под непосредственным впечатлением пережитого, „Временник" заканчивался уже как воспоминание о минувшем. Настоящее и близкое прошлое осмыслялось представлениями автора о событиях и деятелях русской истории XV—XVI вв. В повествовании "Временника" публицист-теоретик постоянно уступает место бытописателю, наблюдательному и острому, критически оценивающему поведение своих современников и создающему такие их образы, которые противоречат теоретическим рассуждениям автора об идеальных правителях. Горячая защита права боярства, на ведущую роль в управлении государством, сменяется страстным обличением современных Тимофееву представителей правящего класса. Даже о царях, "царюющих вправду", поведение которых, с точки зрения Тимофеева-теоретика, не подлежит суду людей, он, забывая о своей теории, записывает резкие слова осуждения. Историческая правда о господствующем классе в рассказе Тимофеева стоит рядом с сознательно несправедливой оценкой трудового народа и почти совершенным замалчиванием его роли в развернувшейся классовой борьбе и в защите независимости Русского государства от интервентов.

Но сквозь классовую тенденциозность читатель видит эту подлинную историческую правду, скрыть которую автору не позволяет его искренняя любовь к родине и сочувствие к ее страданиям.

---