Рассказ об участии 44‑го Донского казачьего полка в Первой мировой войне следовало бы предварить краткой справкой о его историческом пути. Однако нехватка сведений за отдельные годы, и в особенности в ранний период его существования, делают эту задачу трудновыполнимой.
История донских казачьих полков и ранее представлялась достаточно сложной и малоизученной, разве что исключая лейб-гвардейские полки. Так, в 1911 году, поднимая вопрос о преемственности донских армейских полков на страницах газеты «Донские областные ведомости», один из её авторов, М. С. Жиров, писал: «Действительная прямая связь между нашими полками, выходившими на службу до 1823 года и существующими, к нашему несчастию, потеряна навсегда. При нарядах известного числа полков на полевую службу полки эти набирались изо всех начальств, причём как офицеры, так и казаки, служившие ранее в одном полку, могли попадать в другой» [1].
Тем ценнее, на мой взгляд, недавно предпринятая С. В. Корягиным попытка системной подачи материалов по полкам [2]. И тем не менее, попытаемся всё же в общих чертах справиться с этой задачей. Но прежде чем приступить к изложению, напомним, что в XIX веке во главе казачьих полков стояли, как правило, дворяне. Причём каждый полк носил имя своего командира в соответствии с порядковым номером по линии: отец – сын – брат и далее. Во второй четверти XIX века помимо этого полкам были присвоены порядковые номера, и номера фамильные заменились на полковые. При этом имя командира в названии полка сохранялось, как правило, четыре года, то есть на срок откомандирования полка в тот либо иной край. В военную пору этот срок мог удлиняться, а командир – заменяться на другого в связи с теми или иными обстоятельствами.
Так, например, 26 марта 1848 года, когда полк был выкомандирован в Западный край, он назывался Донским казачьим полковника Карпова, в данном случае Афанасия Акимовича Карпова, № 44 полком [3, л. 86]. Заметим, что полк был шестисотенного состава и являлся не льготным, как позднее, а полком строевой службы. Комплектовался он не только из казаков Донецкого округа, а из казаков так называемого 1‑го военного отдела (с центром в Старочеркасской), хотя казаки Донецкого округа в нём доминировали: так, из 811 нижних чинов 32 станиц отдела 328 были призваны из 6 станиц этого округа [3, л. 86–97 об.].
С 3 июня того же года на должность командира полка заступает войсковой старшина Иван Васильевич Костин [4, л. 1 об.], и название полка соответственно меняется: Донской казачий войскового старшины Кости на № 44 полк. В 1852‑м его сменил полковник Иван Львович Михалов (Кочетовской станицы), и полк получает название: Донской казачий полковника Михайлова № 44 полк. 14 февраля 1854 года, во главе с подполковником Василием Грековым, полк был выкомандирован в Москву и именовался уже Донским казачьим подполковника Грекова № 44 полком [5, л. 45].
После того как, с 1875 года, количество военных отделов увеличилось с 4 до 5, в 1876‑м полк комплектовался уже из казаков 2‑го военного отдела, с центром в станице Каменской, где и размещалась его штаб-квартира. Причём сформирован он был как льготный первоочередного Донского № 10 казачьего полка, но уже под названием: Донской № 50 казачий полк. В августе же 1889 года, при увеличении числа первоочередных полков, полк вернул свой прежний порядковый номер и стал Донским казачьим № 44 полком [6, с. 363].
С началом Первой мировой войны там же, в Каменской, под тем же номером 44, как третьеочередной 10‑го Донского генерала Луковкина казачьего полка, полк был сформирован в начале августа 1914‑го и просуществовал де-факто до 30 марта 1918‑го, а де-юре до 24 июля 1919 года – того самого дня, когда есаул И. А. Чебаков сдал дела бывшего 44‑го Донского казачьего полка в ликвидационную комиссию Всевеликого Войска Донского [7, л. 25].
Впоследствии те полковые дела, что были вывезены за рубеж, были включены в фонды Пражского архива казачьего зарубежья. В 1946 году они были переданы в Москву, а оттуда уже распространились по различным архивным учреждениям СССР. Так единый архивно-исторический массив прекратил своё существование [8, с. 5–28].
Формирование третьеочередного [9] 44‑го Донского казачьего полка было завершено к началу августа 1914 года в Каменской – главной станице Донецкого округа. Полк набирался исключительно из казаков этого округа.
Повышенный интерес к его истории у меня проявился с детства, так как в его рядах воевал мой родной дед с материнской стороны П. Т. Крохин. Протолеон Тимофеевич был уроженцем хутора Нижний Пиховкин Каменской станицы и действительную военную службу провёл во 2‑й сотне 16‑го Донского казачьего генерала Грекова 8‑го полка. Первую мировую войну он прошёл в 44‑м Донском казачьем полку. С 1918‑го был в рядах Донармии. Скончался в мае 1919‑го от возвратного тифа в Новочеркасске, где и был погребён на «Партизанском участке» городского кладбища.
Однажды, когда я учился ещё в 4‑м классе, бабушка достала из сундука потёртый ридикюль и извлекла из него целую пачку старинных фотографий. На одной из них красовались бравые донцы-фронтовики. На погонах просматривалась цифра 44.
Шаровары, боевые награды – всё, что хранилось от той поры, «растранжирили» внуки старшего поколения. Один из них, Михаил, в феврале 1945‑го погиб в ходе уличных боёв за город Познань (Польша). Другой, тёзка деда – семнадцатилетний Протолеон, подорвался, разряжая мину в 1947‑м. Оба Крохины. А мне и младшему брату Анатолию (Чеботарёвым) достались походный сундучок да Евангелие с оттиском полковой печати. Кроме этого, на чердаке крохиновского куреня мы как-то обнаружили трофейные обмотки, облезлую папаху и подкову «на счастье». По рассказам Серафимы Андреевны, в качестве трофея дед также прихватил с той войны немецкую каску с блестящим гербом, да только она до нас также не дошла.
Гораздо позднее, будучи студентом исторического факультета РГУ, я поставил перед собою цель – прояснить для себя отдельные детали фронтовой биографии деда. Пожалуй, именно это и определило выбор мною темы дипломной работы: «Формирование Красной Армии на Дону. 1918 год». Почему «красной»? – отвечу: да потому что о «белой» тогда вспоминать было не принято.
Итак, отлично помню, как с удовлетворением зафиксировал в ней в числе первых поддержавших Советскую власть 44‑й Донской казачий полк, в составе которого был в то время и мой дед. Тогда, заметьте, этим следовало гордиться. Интересно, что все три полка этого звена – 10‑й, 27‑й и 44‑й, по определению П. Н. Краснова, считались лучшими полками Тихого Дона. Но, как ни странно, получается, что казаки именно этих полков и заложили основу так называемого «Северного революционного отряда», возглавляемого войсковым старшиной Н. М. Голубовым, авантюристом как по мнению белых, так и красных. Только случилось это уже в 1918‑м.
А теперь давайте мысленно перенесёмся в год 1914‑й в Каменскую, дабы ощутить колорит станичной жизни тех последних мирных денёчков и настрой казачества в преддверии грозных событий.
В канун Великой войны жизнь в станице шла обычным порядком. В мае в окрестностях слободы Тарасовской состоялся традиционный лагерный сбор. Целыми днями под опекой опытных наставников «малолетки», присягнувшие на верность службы 17–19 лет, стремились обуздать неукротимых дончаков. Познавая толк в оружии, остервенело рубили лозу, кололи соломенные чучела, стреляли из пулемёта и винтовок. Стремя в стремя, в одной шеренге со взрослыми, в том числе и в так называемых «немых учениях», старались не вырываться из лавы, дружно действовать в сомкнутом и развёрнутом строю.
Наставников же у них было предостаточно. Так, среди отличившихся в подобных состязаниях предыдущего 1913 года в приказах по войску значились призёры Андрей Зенков станицы Гундоровской, награждённый папахой за стрельбу и наездничество, и Иван Казьмин – Калитвенской, за меткую стрельбу на скаку отмеченный портупеей с темляком [10]. Такой же приз в 1904‑м получил Апполон Скворцов, казак хутора Нижнего Пиховкина Каменской станицы [11]. Разумеется, тогда никто из них ещё не знал, что всем им предстояло пройти войну в боевом строю третьеочередного 44‑го Донского казачьего полка.
Одним из самых уважаемых на сборе оказался атаман станицы Каменской, подъесаул Михаил Безмолитвеннов, ещё в мае 1912 года заслуживший первый приз в 125 серебряных рублей. Не случайно ещё за месяц до начала войны он был представлен к ордену Св. Станислава 3‑й степени. Причём в соответствующем приказе по войску его фамилия соседствовала с фамилией его земляка, ставшего впоследствии знаменитым, – казака станицы Калитвенской, сотника 9‑го Донского графа Орлова-Денисова казачьего полка Василия Чернецова [12]. Побывавший на лагерном сборе войсковой атаман обратил внимание на хорошее содержание лошадей округа. Особенных похвал удостоился атаман станицы Усть-Белокалитвенской сотник П. Ф. Свинарёв [13]. Заведующий коневодством области в ходе инспекторского осмотра станичных табунов удовлетворённо констатировал, что «жеребцы в станицах округа имеют здоровый бодрый вид и за немногими исключениями отвечают своему назначению» [14].
«Интендатская часть» также оказалась в надлежащем состоянии. А именно: оружейная мастерская и пороховые погреба на Арсенальной, склады войскового имущества (в том числе и третьеочередников), а также ратничьего оружия государственного ополчения, провиантский магазин и склады неприкосновенного запаса медицинских и ветеринарных вещей.
Но увы! Не всё было так ровно да гладко. Не обошлось и без казусов. Во время смотра казаков 44‑го ДКП на Покровской площади произошёл случай, для станицы, в общем-то, нехарактерный. Вахмистр Стефан Дурнев на смотр «явился совершенно пьяным» и, «…будучи назван для проверки его боевой готовности, вышел не из строя, а из толпы зрителей не только без предметов обмундирования и снаряжения, подлежащих осмотру, но даже не по форме одетым, имея на голове чёрную тёплую шапку». Разумеется, приказом наказного атамана он тут же был лишён носимого им звания [15].
Следует отметить, что накануне войны, да и потом, в ходе её, искоренению этого «величайшего народного зла», и в особенности в армии, был посвящён целый ряд приказов по войску. И все они содержали всякого рода запреты и ограничения [16].
Как известно, Германия объявила войну России на третий день мобилизации, 19 июля 1914 года, а вот в Каменской к мобилизационным мероприятиям приступили 18‑го. Во всяком случае, так гласит надпись на фотографии, запечатлевшей атаманов Донецкого округа «в первый день мобилизации» (из личной коллекции А. Н. Рословой). В центре снимка старший адъютант управления окружного атамана войсковой старшина Петр Константинович Михайлов.
А где же сам окружной атаман, да и станичный тоже? И как могло случиться, что одновременно дежурство начальника 2‑го военного отдела Области войска Донского, а значит и окружное по воинским делам присутствие, и станичное правление тоже оказались «без головы»! Удивительно, но, как свидетельствуют документы, подобная ситуация отнюдь не была результатом случайного стечения обстоятельств. Первый – окружной атаман генерал-майор В. В. Макеев – по воле начальства убыл в командировку за пределы войска [17]. Второй – станичный атаман подъесаул М. А. Безмолитвеннов – в порядке поощрения оказался на санитарно-курортной станции в Ессентуках. Как нарочно, на тот момент отсутствовал и заведующий укомплектованием 44‑го Донского казачьего полка войсковой старшина В. М. Давыдов, поправлявший здоровье на Манычско-Грузской санитарно-курортной станции [18].
Всё это, однако, не повлекло за собою даже малейшего сбоя мобилизационных мероприятий. Ведь роль каждого должностного лица, задействованного в них, была чётко определена в соответствующих наставлениях, находящихся на руках. Кроме того, мобилизация рассматривалась станичниками как самое важное и ответственное дело, её ожидали всегда, ежечасно и ежеминутно.
«Наступление же её, – писал в своей статье о казачьем быте станицы Каменской И. В. Тимощенков, – это торжественный момент, когда в станице всякий от высшего до низшего не дожидается особых приказаний, а спешит действовать за свой страх, исполняя заранее назначенное, внушённое и объяснённое ему дело». И далее: «Красные флаги и фонари, как сигналы войны и отечественной опасности, возбуждают у станичников великую энергию. Все мысли и чувства населения станицы в это время бывают сосредоточены на одном, именно – на выполнении пред Царем и Отечеством своей заветной казачьей обязанности: имеется также в виду не уронить себя перед другими станицами относительно расторопности и исправности» [19].
Итак, мирный день благодатного в общем-то края оборвала война. А ведь всего две недели назад в 12 верстах от станицы, у хутора Красного, звучали мелодии в исполнении войскового оркестра и не смолкали аплодисменты. Тысячи разнаряженных каменцев и гостей со всей округи участвовали в торжествах по случаю официального открытия Северо-Донецкой шлюзной системы. К вечеру 19 июля, когда столичная пресса ещё продолжала смаковать эту новость, неожиданно ударил набатом большой колокол Покровского собора, и понеслись веером на взмыленных лошадях вестовые с красными флажками по всем дальним хуторам и заимкам.
Из рассказа сына казака 44‑го ДКП Михаила Даниловича Краснова:
«Отец мой, Краснов Данила Стефанович, рождения 1884 года, весть о начале Великой 1914– 1918 гг. войны встретил в поле, где они работали с матерью. Внезапно вблизи них стремительно промчался всадник-вестовой. На пике его трепетал красный флажок.
– Война! Война! – надсадно кричал тот.
– Ну вот и всё, – упавшим голосом произнёс отец, а затем распряг лошадь и помчался на ней домой собираться в станицу…» [20].
Станица мигом пришла в движение. На базе 10‑й, 11‑й, 12‑й, 16‑й запасных сотен формировалось пополнение для первоочередных полков полевой службы, немедля развёртывались полки 2‑й и 3‑й очередей, особые и отдельные сотни [21], батареи. Для их отправки на фронт в местах посадки людей и погрузки орудий и лошадей на каждой станции имелся соответствующий расчёт. Так, на станции Каменская для этих целей ещё в 1886 году было предусмотрено 5 платформ с общим расчётом на 322 вагона. В Глубокой и Лихой также по 5, на 247 и 587 вагонов соответственно [22, с. 181].
В те тревожные часы под эгидой общества Красного креста формировались дружины сестёр милосердия. В соответствии с войсковым нарядом в Каменской организовывалась команда казаков в помощь приёмщикам лошадей. Наконец наступила самая драматическая минута: отправка и расставание с родными и близкими.
Моя бабушка, Серафима Андреевна Крохина, урождённая Письменскова, рассказывала:
«К месту погрузки мой тридцатилетний супруг явился на красавце-дончаке, взращённом на общественном выгоне под хутором Лихой. Стройный, в белых «носочках», Ландыш нетерпеливо перебирал копытами. Да разве ж могла я тогда представить, что нас ожидает впереди, что через пять лет останусь одна, вдовой с двумя малыми детьми! На душе было горестно и тревожно. Кто-то из казаков заиграл жалостную песню:
Последний нонешний денёчек
Гуляю с вами я, друзья,
А завтра рано, чуть светочек,
Заплачет вся моя родня…»
Закончилась мирная жизнь. Впереди были война и фронт, борьба с врагом внешним; затем революционные потрясения и снова война, только уже гражданская, со всеми её ужасами, исковеркавшая судьбы целых поколений.
С началом войны русское командование без промедления приступило к развёртыванию боевых сил на двух основных стратегических направлениях: на юго-западном против Австро-Венгрии и на северо-западном против Германии. Последнее, где дислоцировались 1‑я и 2‑я русские армии, стало главным, так как именно здесь силами этих армий планировалось наступление. На тот момент в состав войск Северо-Западного фронта входило 16 донских казачьих полков, 10 отдельных сотен и прочих боевых единиц общей численностью в 18 тысяч человек [23, с. 63].
44‑й Донской казачий полк выступил в поход 6 августа 1914 года во главе с назначенным в тот же день его командиром – дворянином Калитвенской станицы полковником А. Н. Хорошиловым [26]. В составе полка насчитывалось 25 офицеров, 874 строевых казака (нижних чина) и 86 – нестроевых [6, с. 366].
По прибытии на фронт, согласно мобилизационному плану, полк был включен в состав 4‑го армейского корпуса 1‑й русской армии генерала П. К. Ренненкампфа [6, с. 363]. Оказавшись в рядах русского авангарда, в условиях уже начавшейся Восточно-Прусской операции, полк выполнял задачу по прикрытию левого фланга вышеназванной армии. Как известно, общий исход операции оказался катастрофическим. Два корпуса 2‑й армии генерала А. В. Самсонова были разгромлены наголову. Сам командующий, отрезанный противником, под тяжестью сложившихся обстоятельств был вынужден застрелиться. Одной из причин трагического исхода операции историки считают преступную медлительность и нерасторопность П. К. Ренненкампфа, поставившего в затруднительное положение и свою собственную 1‑ю армию. В ходе этой операции казачьи части вынуждены были взять на себя роль прикрытия пехоты. Слава Богу, основные силы армии всё же удалось сохранить и отвести на линию Среднего Немана. Однако достигнуто это было исключительно благодаря жертвенности прикрывавших её казачьих частей. В ходе тяжелейших арьергардных боёв казаки не только сдерживали наседавшего на них противника, но нередко переходили в яростные контратаки. Интересно, что именно в те дни в ходе одной из таких атак мой дед, приказный 2‑й сотни 44‑го ДКП П. Т. Крохин, потерял своего боевого коня, правда ненадолго.
Подобности этого эпизода я узнал вначале от бабушки и матери, а затем от престарелого односума деда – Сергея Никитича Печенёва. Его воспоминания мне довелось зафиксировать, ещё будучи семиклассником. Впоследствии они нашли отражение в написанном мною рассказе «Ландыш». Приведу извлечение из него:
«…Казаки разворачиваются в лаву, и вдруг… Под ногами Ландыша заметалась спираль колючей проволоки. До последнего, исколов в кровь руки, бился он подле боевого друга. Да, видать, не судьба. Пришлось предпочесть плену бегство. Когда немецкие каски замаячили совсем рядом, подхватив винтовку, он вынужден был бросить коня… Три дня метался словно в бреду, не находил места, стыдливо прятал в башлык лицо, дабы скрыть случайную слезу от товарищей…
И вдруг, на третий день, приблизившись к возбуждённой толпе казаков, он увидел своего любимого друга. Да, это было словно наваждение. Перед ним, навострив уши, с изодранными боками стоял его Ландыш. Беспредельна была тогда их взаимная радость»[45].
На рубеже августа – сентября 1914 года наше командование приступило к некоторой перегруппировке своих сил, развернув на Северо-Западном фронте только что сформированную 10‑ю армию. Как вспоминал быший командующий этой армией генерал В. Е. Флуг, «в директиве Главнокомандующего, обрекавшей армию на пассивную оборону на фронте около 150 вёрст, явно сквозила навеянная предыдущими неудачами тревога за судьбу нашей третьей по счету армии, выставляемой на Восточно-Прусский фронт, которую отказом от активных действий думали уберечь от участи, постигшей две первые (имеются в виду 2‑я и 1‑я армии)» [24, с. 237]. Однако, как бы то ни было, 8‑я Сибирская стрелковая дивизия, в которую был переброшен 44‑й Донской казачий полк, устояла перед силами правого фланга противника. И более того, на линии, прикрывавшей так называемые Августовские леса с юго-запада, со стороны Августова и Сувалок (ныне это город на северо-востоке Польши), ей удалось поставить под контроль ряд выходов из этих лесов. Случилось это, когда в головы наших воинов уже начинало закрадываться пагубное сознание превосходства врага.
Примечательно, что именно в те дни фронт облетела весть о чудесном видении заступницы Богородицы в ночном небе над одной из окружённых наших частей, вблизи литовского города Мариамполя. Причем свидетелями этого, как утверждали очевидцы, оказались не только кирасиры, но также артиллеристы и казаки. Событие, произошедшее в ночь с 31 августа на 1 сентября в августовском лесу, послужило сюжетом для многочисленных открыток, плакатов, а затем и икон «Августовской божьей матери». В основе сюжета – молитва окружённых в лесу кирасир, взывающих к Богородице, которая не замедлила явиться в небе с младенцем на руках, благословив левой рукой единственно верный спасительный путь движения колонны [25, с. 237].
На сегодняшний день известны уже десятки списков этих икон, причём некоторые из них есть в донских церквях. Одна из них и по сей день хранится в церкви Воздвижения креста Господня хутора Астахова, Каменского района Ростовской области. Подобные иконы имеются также в церкви Святителя Николая хутора Клетско-Почтовского (ныне Волгоградская область) и в кладбищенской церкви Всех Святых в Таганроге. Правда, в отличие от них, где образ Богородицы запечатлён на фоне безмятежно мирного неба, выполненного в лазурных тонах, астаховская писана явно «по горячим следам». Лик Богородицы на ней заключён в кровававо-пурпур ный оклад, передающий горячее дыхание фронта. На оборотной стороне – полковой инвентарный номер 57. Без сомнения, икона эта принадлежала 44‑му полку.Такая же икона, и тоже подлинная, находится в церкви Св. Пантелиимона в посёлке Глубоком.
Но, однако, вернёмся к нашему повествованию. С 14 по 27 сентября, в ходе двухнедельной наступательной операции – так называемого «Августовского сражения» –части 10‑й армии не только восстановили стратегическое равновесие, закрепившись на Среднем Немане, но на отдельных боевых участках даже вытеснили противника из Августовских лесов. При этом казаки 44‑го Донского казачьего полка, как, впрочем, и другие конные части, представляли собой авангардную силу, действуя в сложнейших условиях.
Вот как об этом вспоминал впоследствии один из участников тех боёв – офицер Генерального штаба Б. Н. Сергиевский: «…Германцы бросили в южном направлении ряд колонн, которые должны были задержать русское наступление. Колонны эти, наступая, совершенно перемешались в лесах с русскими колоннами, из которых одни двигались с юга, а другие с востока. В результате получился «слоёный пирог», в котором каждой русской и германской части приходилось действовать вне связи друг с другом и со своим командованием» [25, с. 336]. Каждодневно, с расчетом на фактор внезапности, казачьи полки совершали довольно значительные переходы. Так, в журнале боевых действий полка зафиксированы марши в 18, 19 и даже 27 вёрст в сутки [27, л. 16 об]. В подобных условиях особую роль играли конные разъезды –глаза и уши казачьих полков. Как правило, в разъезд снаряжались от трёх до пяти нижних чинов во главе с урядником либо офицером. В качестве иллюстрации приведу ещё один эпизод из рассказа С. Н. Печёнева о действиях разъезда 44‑го ДКП в тех боях:
«…Стоим мы как-то вдвоём на опушке лесного массива и вдруг видим, как из лесу выдвигается огромная колонна немцев. Наши действия: разумеется, немедленно доложить ближайшему об этом начальнику, одновременно продолжая вести наблюдение. Конечно ж, каждому хотелось доложить в штаб лично, а не оставаться в засаде, рискуя быть обнаруженным. По установившейся традиции кинули жребий –сломали спичку. Скакать выпало мне, а твой дед Протолеон остался продолжать наблюдение. Позже, когда колонну эту разгромили и потребовались вещественные доказательства о принадлежности её к тому либо иному соединению, вновь встал вопрос, кто же сунется в лес, дабы сорвать погон с убитого либо отыскать какой-нибудь документ, подтверждающий номер той или иной части противника, для доклада в вышестоящий штаб. Из лесу ожесточённо палили раненые офицеры, и никому не хотелось нарваться на шальную пулю. Другое дело – получить её в открытом бою. И тогда вызвался Протолеон. Перекрестившись, он перекинул винтовку за плечо и пополз в направлении противника, за что позднее был представлен к медали, кажется, «За усердие» [33].
Надо полагать, именно этот случай нашёл отражение в записи дневника военных действий полка от 27 сентября 1914 года:
«По приказанию начальника 8 Сибирской дивизии были посланы разъезды на Собельен № 2 – 1 урядник и 5 казаков, и № 3 –на Лисинуксы 1 урядник и 5 казаков, вдоль южного берега озера Шпитуллерг. После того как произведена рекогносцировка, разъезд был обстрелян немецкой пехотой и отошёл на высоту 184, откуда наблюдал за дальнейшими действиями противника. К 10 часам утра следующего дня этими разъездами было донесено о приближении со стороны Двороукина колонны немецкой пехоты около полка. Старшим в том разъезде был старший урядник Плешаков. Награждён Георгиевской медалью IV степени» [27, л. 16–16 об].
К сожалению, как часто бывало, в документе не названы имена нижних чинов –приказного Крохина и казака Печенева. Зато последнего я запомнил отлично! Передо мной и поныне облик этого дряхлого старика, сидящего на пороге своего куреня. В узловатых пальцах –отполированный до блеска сучковатый посох. Помутневший от возраста взгляд. В линзах очков на веревочке –неестественно увеличенные зрачки. Да разве поверил бы кто-то из тех, кого швыряла с ним в конные атаки судьба, что это тот самый шустрый казачок по кличке Джига!
В ходе этих боёв Георгиевскими крестами были награждены: в 1‑й сотне казак Емельян Агудов и урядник Пётр Назаров. Георгиевскими медалями – приказный Терентий Ковалёв и урядник Григорий Блинов. В 3‑й сотне трое награждены Георгиевскими крестами и двое – Георгиевскими медалями, которые лично вручил отличившимся генерал Мищенко [27, л. 16 об].
Среди офицеров полка с начала войны по 1 декабря 1914 года в числе награждённых («за разведку под огнём отступающих германцев») значатся:
– орденом Св. Станислава 3‑й степени – сотник Крахин;
– орденом Св. Анны 2‑й степени с мечами и бантом – хорунжий Рытиков;
– орденом Св. Анны 4‑й степени – подъесаул Рудаков и опять же сотник Крахин [27, л. 57–57 об].
Всего же на 1 декабря 1915 года Георгиевскими крестами украсили свою грудь 203 и Георгиевскими медалями 123 нижних чина 44‑го Донского казачьего полка. За этот же период было убито 13 казаков и ранено 24, контужено офицеров 2, казаков 5, без вести пропало казаков 3, в плену 1 [6, с. 366]. Назовём некоторых из них.
5 октября. Донесение урядника Ивана Орехова командиру 2‑й сотни 44‑го ДКП:
«…Казак Старыгин ранен 4 октября сего года в дер. Грантскос, который возил 14 телеграммы в полк от штаба 3 армии. Его лошадь оставлена у меня, и остальные вещи препровождаю к Вам в сотню. Прошу, чтобы Вы прислали на место раненого казака ещё одного, так как здесь очень много есть корреспонденций» [28, л. 12].
12 октября казак Ерохин был тяжело ранен в правую ногу неприятельской гранатой [27, л. 95]. Спу стя два дня «Скорбный листок» «Донских областных ведомостей» оповестил своих читателей о тяжёлом ранении есаула К. П. Кирсанова (Кочетовской станицы) [34], которое повлекло его отставку с чином войскового старшины и правом ношения военного мундира [6, с. 374]. 19 октября урядник Яков Печенёв «оглушён разорвавшимся вблизи снарядом с прободением барабанной перепонки правого уха» [27, л. 16 об]. 24 октября ранен казак Лохматов, и 8 ноября убит двумя пулями в грудь навылет казак Корольков [27, л. 95].
В ходе этих осенних боёв казаки 44‑го ДКП особо отличились при обороне крепости Осовец и при взятии города Лыка. Эти укреплённые пункты называет и генерал В. Е. Флуг в своих воспоминаниях «Великая война. 1914»:
«10‑я армия хотя и не достигла решительного успеха над немцами, заставила, однако противника очистить нашу территорию, овладела частью неприятельской территории, отбила нападение на Осовец и взяла укреплённую позицию у Лыка, не считая некоторых других, менее важных укреплённых пунктов. Немцы понесли большие потери – в том числе пленными, вероятно не менее 2,5 тысяч; взято также несколько орудий, 2‑3 десятка зарядных ящиков, много повозок и большие запасы продовольствия и фуража» [35, л. 1].
В ходе осенне-зимних боёв 1914 года полк многократно пополнялся, главным образом казаками из Донецкого округа. Позже полк претерпел некоторые структурные изменения и при нём была организована пулемётная команда.
В октябре 1914 года, после вступления в войну Турции на стороне австро-германской коалиции, был образован новый, третий уже по счёту, Кавказский фронт. Масштабы военных действий ширились. Тогда ещё никто не мог предположить, что к маю 1917‑го 44‑й полк станут готовить для переброски именно на Кавказ. Отправляя домой фотографии со стандартной надписью «В память Европейской войны», казаки наверняка не задумывались о том, что она уже не европейская, а мировая и конца и края её не видать.
Начавшийся 1915 год не принёс, а, наоборот, развеял надежды казаков на скорейшее завершение войны. На этот раз главный удар противник нанёс на стыке Северо-Западного и Юго-Западного фронтов в районе Новое Место (в 46 километрах северо-западнее Варшавы).
Весь январь и первую декаду февраля, находясь в составе 3‑го Сибирского армейского корпуса, полк участвовал в боях при отступлении из Восточной Пруссии. К 22 января 1915 года в полосе дислокации 10‑й армии кроме 44‑го были задействованы также 34‑й и вновь возрождённый 48‑й Донские казачьи полки, а также 9‑я, 19‑я, 24‑я и 25‑я отдельные казачьи сотни [36, с. 570]. Их главная задача состояла в проведении глубокой разведки сил неприятеля, разрушении средств связи и коммуникаций. Полковые документы сохранили немало примеров ратных дел чинов 44‑го полка. Полистаем же дневники военных действий и полевые книжки офицеров, чтобы получить представление о боевых действиях казаков в те драматические дни.
Для начала заглянем в 4‑ю сотню. А выбор наш на неё пал потому, что во главе её стоял опытный офицер, выходец из калитвенских казаков, приписанных к Каменской станице, подъесаул Александр Гаврилович Козин.
1883 года рождения, по возрасту он был ровесником третьеочередников и к концу пребывания на фронте имел уже четыре боевых ордена. Значит, не посрамил свой дворянский род. Его прадед, обер-офицерский сын Степан Иванович Козин, вышедший в отставку есаулом, прошёл через полымя ряда военных кампаний. На этом пути были штурм Измаила, две войны с наполеоновской Францией и заграничные походы, завершившиеся штурмом предместий Парижа в марте 1814 года. Дед, войсковой старшина Сергей Степанович, также начинал с тех заграничных походов, а закончил службу в схватках с горцами на Кавказской линии в 40‑е годы XIX столетия. Отец его, Гаврила Сергеевич, тоже офицер. За время службы он успел поменять четыре полка и завершал её в том самом Донском казачьем № 44 полку в 1867 году. Родной дядя, полковник Алексей Сергеевич Козин, дослужился до командира полка. Так что Александру было с кого брать пример [37, с. 23–26].
Итак, «3 февраля, когда в бою у Августово немцами был потеснён Глазовский пехотный полк, а одна его рота полностью отрезана и окружена и пути к ней обстреливались перекрёстным ружейным огнем противника, урядник Иван Изварин и ещё четыре казака-охотника из 4‑й сотни сумели доставить донесение к командиру этой роты и провести её в расположение основных сил Глазовского полка» [6, с. 365].
Находясь в непосредственном соприкосновении с противником, казачьи разъезды подобно назойливым осам продолжали доставлять ему серьезное беспокойство.
Из полевой книжки начальника разъезда № 2 данной сотни хорунжего Кочетова, 10 февраля 1915 года:
«Дойдя до леса, что южнее дер. Рогоженец, был обстрелян пулемётным огнём. В бинокль был ясно видно движение по шоссе из Курьянски на Липск небольшой партии пехоты и нескольких лазаретных линеек. Жители сообщили, что в м. Липск у кладбища ДОТ и стоит батарея противника, которая стреляет в сторону Ялово, и что все жители местечка и ксёндз заперты в костеле. Мнение жителей –немцы скоро должны оставить Липск» [29, л. 9].
15 февраля 1915 года сотник И. Р. Бирюков был «контужен неприятельским снарядом… у дер. Гродиск в область правого коленного сустава, последствием чего при напряжении мышц получилось смещение костей в коленном суставе». За эти бои сотник Бирюков в мае был представлен к награждению орденом Св. Анны 4‑й степени [6, с. 367].
21 февраля у деревни Гута взвод казаков сотника Г. А. Крахина (2‑я сотня) во главе с урядником Алениным (всего 11 человек), пробравшись лесом к флангу и тылу германского окопа на 30 шагов, изрезал телефонную проволоку. При этом казакам удалось также захватить пленных, в ходе чего отличились казак Григорий Василевич и сотник Григорий Крахин [6, с. 21]. За организацию этой вылазки приказом по 10‑й армии сотник Крахин был удостоен ордена Св. Станислава 3‑й степени с мечами и бантом [38, л. 3].
23 февраля. Сосново. Из донесения хорунжего Кочетова командиру полка:
«Генерал В. приказал присылать ему донесения каждый час» [38, л. 16].
Сосново. 24 февраля 1915 года. Хорунжий Кочетов:
«Отряду ген. Воронецкого приказание сегодня стоять на месте. Сегодня опять тяжёлой артиллерией предполагают обстреливать Навину Старую. Если немцы будут выбиты артиллерийским огнем из деревни, то только тогда пехота пойдёт вперёд для занятия Навины Старой» [38, л. 19].
Все эти беспрестанные вылазки и «ночные бдения» казаки проводили, испытывая лишения, иной раз по нескольку дней оставаясь без горячей пищи.
Примечательно, что и осенью 1914‑го, и добрую половину 1915‑го в полковых документах фигурирует крепость Осовец.
Командиру 44‑го ДКП от командира 4‑й сотни. 5 марта 1915 года, из Суворово:
«Доношу, что сегодня крепость Осовец обстреливалась редким артиллерийским огнем» [38, л. 36 об.].
Временно командующий 4‑й сотней прапорщик Изварин. 8 марта, Карповичи:
«Командир 3 Сибирского армейского корпуса, выдвигая меня с сотней в дер. Карповичи, приказал связаться с Долистовским отрядом, с тою целью, чтобы личные сведения о положении дел в Осовецкой крепости поступали бы ежедневно» [38, л. 37].
Начальнику штаба 3‑го Сибирского армейского корпуса от командира 4‑й сотни подъесаула Козина. 8 марта 1915 года, Карповичи:
«Сегодня крепость Осовец подверглась слабой артиллерийской бомбардировке. Наши крепостные артиллеристы отвечали неприятелю беглым и частым огнем. До 5 час. вечера артиллерией противника вреда крепости не причинено. По возвращении разъезда из-под Осовца сообщу Вашему Превосходительству дополнительно и подробно» [38, л. 35 об.]
3 апреля 1915 года в связи с болезнью командира 44‑го Донского казачьего полка полковника А. Н. Хорошилова полк принял войсковой старшина Владимир Иванович Казачихин [6, с. 368]. Владимир Иванович был выходцем из казаков-забайкальцев и имел солидный боевой опыт. За отличия на полях сражений русско-японской войны он был удостоен ордена Св. Георгия 4‑й степени [39, с. 361]. Хорошилов же был эвакуирован с театра военных действий и направлен в Пятигорский госпиталь. Вдогонку ему 23 апреля 1915 года в часть пришёл приказ о награждении его орденом Св. Владимира 4‑й степени с мечами и бантом. 26 ноября того же года полковник Хорошилов был отчислен от должности [6, с. 380] В последующем одна из записей в метрической книге Каменского Христо-Рождественского храма за 1919 год позволила установить, что он «скончался от тифа 8 февраля 1919 года и был погребён у себя на родине на приходском кладбище Калитвенской станицы» [40, л. 86–86 об.].
В начале марта 1915 года 10‑я русская армия наконец вновь перешла в наступление от Гродно. Потеснив противника, передовые казачьи отряды гнали его до Сувалок. В авангарде наступающих, как всегда, действовали охотники-разведчики. Так, в журнал военных действий полка 8 марта 1915 года была внесена запись о том, что в районе крепости Осовец в условиях слабой артиллерийской бомбардировки «подхорунжий Короченцев провёл разведку» [30, л. 11–11 об.]. К концу месяца 1‑я, 10‑я и только что образованная 12‑я русская армии севернее Сувалок перешли в общее наступление, нанеся крупное поражение германским войскам. И вновь 30 мая в бою у заставы № 2 при деревне Кизе отличился тот же подхорунжий 4‑й сотни В. С. Короченцев.
Из дневника военных действий 44‑го ДКП, 30 мая 1915 года:
«4‑я сотня. Подхорунжий Короченцев.
В условиях суматохи проявил большое хладнокровие и неустрашимость. С 5‑ю казаками под носом у немецкой пехоты, стреляя из ружей, бросился в поле ловить бегущих лошадей, на которых рассадил пеших казаков. После разрыва четырёх снарядов лошади повырывались из рук и бросились бежать…» [31, л. 9].
Однажды, когда я ещё был мальчишкой, мои мама с бабушкой поведали мне грустную историю о похоронах командира сотни, в составе которой воевал мой дед. Как следовало из их рассказов, тело убитого Короченцева доставили в хутор Нижний Пиховкин в сопровождении трёх казаков, в том числе и его, приказного Крохина. Когда процессия двигалась на кладбище, за санями следовал привязанный к ним конь погибшего, и слезы его капали в гроб. Затем наступила самая тяжёлая минута прощания. Под стенания жены и крики детей грянули винтовочные залпы. Всё это время бабушка цеплялась за рукав шинели мужа, который при этом обронил: «Ежели убьють, домой не привозите!» Так оно, в общем-то, впоследствии и случилось.
Хорошо помню, как настойчиво я добивался от бабушки, где и когда погиб Владимир Сенгеевич (именно так, наречён по святцам), в ответ на что она, как теперь выясняется, слукавила, – что, дескать, в Первую мировую. Надо полагать, по известным причинам, не хотела посвящать нас в то, что дед наш был в белой армии. И вот сравнительно недавно в фондах РГВА в Москве я наткнулся на документ, датированный июлем 1917 года, где о покойном упоминалось, как о живом. Получается, что погиб-то он всё же в Гражданскую, находясь в рядах Донармии.
В ходе весенних наступательных боёв 1915 года целый ряд казаков полка за боевые отличия были представлены к очередным чинам. Так, главкомом армиями Северо-Западного фронта 17 апреля 1915 года из урядников в прапорщики были произведены: казаки Каменской станицы Василий Львович Миронов и Василий Дюкарев, Гундоровской – Даниил Яковлевич Аникин [41] и Иван Иванович Изварин [6, с. 372, 376].
Из юнкеров в прапорщики 1 мая 1915 года произведён Варлаам Глебович Соколов [6, с. 379]. Высочайшим приказом от 1 июня 1915 года из юнкеров в прапорщики был произведён Стефан Кондратович Алимов [6, с. 369]. Одновременно «за отличие в боевых делах» целый ряд обер-офицеров получили в 1915 году боевые ордена:
5 марта орден Св. Анны 3‑й степени с мечами и бантом – есаул Валериан Васильевич Миненков; 12 марта орден Св. Станислава 3‑й степени с мечами и бантом – сотник Иван Рытиков; 13 апреля орден Св. Анны 3‑й степени с мечами и бантом – есаул Валентин Иванович Петров; 28 апреля орден Св. Анны 4‑й степени – хорунжий Виктор Митрофанович Карпов и орден Св. Анны 4‑й степени – хорунжий Александр Степанович Сенин; 1 мая орден Св. Анны 4‑й степени – подъесаул Николай Ильич Рудаков; 16 мая орден Св. Владимира 4‑й степени с мечами и бантом – хорунжий Фёдор Казмич Широков; 29 июня орден Св. Станислава 3‑й степени – Иван Савельевич Карпов [6, с. 374–381].
Военные события начала 1915 года свидетельствовали о том, что германское командование перенесло свое внимание с Западного на Восточный фронт. Всё больше обозначалась катастрофа в боевом снабжении русской армии. Позиционные операции донцов в летних, главным образом оборонительных, боях не могли изменить ситуацию в целом. Совершая стратегический охват русских армий в Польше, германское командование бросило в наступление по сходящимся направлениям мощные северную и южную группы войск. Наши войска оставили Варшаву. Попытка противника в первой декаде июля с ходу форсировать реку Нарев окончилась неудачей. Противник понёс тяжелые потери, и максимальный успех его продвижения составил лишь 25–30 вёрст. Надежды немцев не оправдались, а русское командование сумело вовремя осуществить сложный стратегический отвод своих армий на линию Осовец – Ломжа, Любартов –Ковель. Наши войска покинули западные районы Прибалтики, Польши и Галицию.
В соответствии с директивой Ставки от 4 августа 1915 года Северо-Западный фронт, объединявший 8 армий, разделился на два: Северный и Западный. В состав последнего вошёл 3‑й Сибирский армейский корпус и 8‑я Сибирская стрелковая дивизия, в состав которой был включен 44‑й Донской казачий полк.
Таким образом, летом 1915 года, в результате снижения активности противоборствующих сторон, многие казачьи части спешились и зарылись в окопы. Хотя при этом все они беспрерывно продолжали участвовать в разведках, содержали посты летучей почты и по заставам несли аванпостную службу.
В условиях развернувшейся позиционной войны донцы прочно заняли своё место в авангардных порядках армии. Казаки 44‑го ДКП не были исключением. В летней кампании 1915 года с присущим им упорством они преодолевали выпавшие на их долю испытания.
2 июня 1915 года от разрыва неприятельского снаряда был контужен в голову прапорщик А. А. Греков. Через 9 месяцев после эвакуации Алексей Алексеевич был исключён из списков полка. В последующем его опыт всё же пригодился для подготовки личного состава сменных команд 12‑го графа Потёмкина ДКП. Дальнейшую службу он продолжил в составе 12‑й запасной сотни, дислоцировавшейся в станице Каменской и являвшейся базовой для пополнения этого полка [6, с. 367].
И тем не менее в тот день, 2 июня, в полку царило приподнятое настроение. Наконец прибыло очередное пополнение – 131 человек нижних чинов и 102 лошади. 6 августа поступило ещё 2 лошади. К тому времени в полку находилось также 47 лошадей, отбитых казаками у неприятеля. Из числа эвакуированных из полка по различным причинам с Дона возвратилось 56 казаков. 6 нижних чинов полка (по некоторым сведениям, несколько больше) были командированы в другие сотни [6, с. 366]. И с этим приходилось мириться, ведь новые формирования остро нуждались в опытных кадрах. Вместе с тем баланс выбывших и прибывших в целом сохранялся. Так, 6 октября 1915 года по выздоровлении возвратился в родной полк сотник И. Р. Бирюков [6, с. 367]. В последующем команды пополнения прибывали из 10‑й запасной сотни Донецкого округа, а также из 4‑й, 5‑й и 6‑й запасных сотен 2‑го Донского округа. При этом «снаряжение и обмундирование их было полным, годным и исправным, а лошади выезжены, хорошего верхового сорта и в хороших рабочих телах». Казаки же были «хорошо обучены и подготовлены к выполнению службы на театре войны» [6, с. 367]. Даже в условиях позиционной войны они искали реального дела, как всегда действуя инициативно, напористо и смело.
Так, 3 июня 1915 года, будучи помощником начальника заставы у деревни Обшрута, урядник 5‑й сотни Михаил Кустов по собственному желанию отправился в окопы 15‑й роты 32‑го Сибирского стрелкового полка, где «своим молодечеством, храбростью и личным примером воодушевлял чинов роты при атаке; кроме того, заметив тогда, что немецкая рота делает обход, он в свою очередь с 12‑ю охотниками сделал обход этой роты с тыла, где многих перебили, взято в плен 18 человек, а остальные спаслись бегством» [6, с. 365].
Участвуя в подобного рода вылазках, полк жил своей обычной фронтовой жизнью. Так, в ноябре 1915 года 2‑я сотня несла службу связи в Залесье при штабе 8‑й Сибирской дивизии, 19–21 ноября 3‑я сотня участвовала в репетиции царского смотра, который состоялся 22 ноября в деревне Мясота, а 6‑я несла военно-полицейскую службу [32, л. 1–2]. Словом, как говорится, война войной, а учёба по распорядку. Некоторые записи в дневниках военных действий содержат информацию о тренировочных занятиях с пополнением: «рубка, уколы, преодоление препятствий, проверка умения пользоваться противогазовыми масками» [42, л. 1]. Ну а как иначе, если о том, что такое удушливые газы, казаки узнали ещё в мае 1915‑го, когда ими отравились сразу 70 человек из 45‑го ДКП [23, с. 141].
Как свидетельствуют записи дневника военных действий полка за подписью полкового адъютанта хорунжего Кочетова, в новом 1916 году в период с 1 января по 1 марта полк продолжал взаимодействовать с 8‑й Сибирской дивизией [42, л. 1]. 5 марта 1916 года в зоне соприкосновения двух фронтов в направлении от озера Нарочь (Витебская губерния) на Свенцяны (Литва) наши войска перешли в наступление силами левого фланга Северного и правого фланга Западного фронта. Драматическое Нарочское сражение (5–14 марта), повлекшее значительные жертвы, «не привело даже к малейшему успеху» [23, с. 174]. В этих тяжелейших и кровопролитных боях кроме 44‑го ДКП участвовали 6‑й, 35‑й и 58‑й Донские казачьи полки, 21‑я Донская казачья сотня, 7‑й Донской артдивизион и 4‑я Донская казачья дивизия [23, с. 175]. Для того чтобы стабилизировать ситуацию и привести в порядок потрёпанные в боях части, командованию Западного фронта, в составе которого теперь действовал 44‑й ДКП, потребовалось немало усилий.
Вскоре после этих событий командование фронта произвело некоторую рокировку командного состава, и 30 марта 1916 года на должность командира 44‑го ДКП получил назначение полковник Ф. П. Инютин [43]. Его же предшественник полковник В. И. Казачихин был переведён командиром 1‑го Аргунского полка. Однако смена командования не повлекла за собою изменения характера боевых действий.
Всё лето и осень 1916 года военные события на Западном фронте не выходили за рамки боёв местного значения. Да этому препятствовала и сама природа. Под влиянием дождей реки вышли из берегов, разлились озёра, всякий ручей превратился в непреодолимое препятствие. Противники всё глубже зарывались в землю, изредка прибегая к некоторой перегруппировке своих сил.
С 17 июля 44‑й ДКП начал перемещение с целью смены частей 61‑й пехотной дивизии. 18‑го он занял позицию от форта Румок до деревни Великая Слобода, сменив при этом 5‑ю, 6‑ю и 8‑ю роты 843‑го Холмского пехотного полка. На участке полка расположились также три взвода 6‑й батареи 8‑й Сибирской стрелковой дивизии, а в его резерве, в деревне Погорелка, – рота пехоты 29‑го Сибирского стрелкового полка. Там же разместился и штаб 44‑го ДКП [44, л. 2 об.]. Смена частей производилась ночью и завершилась к рассвету.
Приказом по 44‑му ДКП от 17 июля 1916 года его командир в качестве главной определил задачу: «Упорная оборона данного участка» [44, л. 2]. На другой день, 18 июля, на участке Новое Село –форт Пузиневичи были высланы три охотника на левый берег реки Сервечь.
Из донесения полковника Инютина в штаб 8‑й Сибирской дивизии:
«…Разведчики перешли реку по заранее положенным перекладинам. Разведкой выяснено, что противоположный берег болотистый и залит водой местами выше колена; на неприятельской стороне были замечены невооруженными глазами окопы и одиночные люди. В стороне противника наши разведчики слышали разрывы бомб. С крайних боевых участков разведка не производилась ввиду того, что смена происходит всю ночь» [44, л. 5– 5 об.].
Спустя сутки, 19 июля, полковник Инютин вновь докладывал командиру дивизии: «2 охотника-разведчика были высланы в 22 час. вечера 18 июля с целью выяснения мер охранения противника. Разведчики перебрались на неприятельский берег по сборному наплавному мосту; пройдя от реки с версту, они обнаружили неприятельские посты. На постах была слышна немецкая речь; так как местность всё время освещалась прожекторами, разведчики не могли подойти близко к постам и выяснить силу постов…» [44, л. 7– 7 об.].
И далее:
«Начальнику 8 Сибирской дивизии. 1916 г. 20 дня июля м‑ца. 9 час. 30 мин.
№ 47. Место отправления дер. Погорелка:
На участке ф. Пузиневичи до Великая Слобода были высланы разведчики, которые перешли через реку Сервечь по ранее наведённому мосту. Разведчики выяснили, что к противнику близко подойти нельзя, так как болото залито водой выше колена, местами даже по пояс. По огню противника, открыт[ому] по разведчикам, можно было судить, что посты находятся впереди проволочных заграждений. Наблюдателями по дымкам от выстрелов выявлено присутствие тяжёлого орудия, которое выстрелило 4 снарядами в направлении севернее ф. Румок. По участку дер. Новое Село – дер. Пузиневичи немцы от 18 до 20 часов вечера несколько раз открывали пулемётный огонь по неизвестным целям» [44, л. 10–10 об.].
И вновь тому же адресату, карандашная запись от 24 июля:
«На фронте среднего боевого участка (ф. Пузиневичи – д. Новое Село) 23 июля в 24 часа немецкие разведчики пытались подойти к реке Сервечь, но были отбиты ружейным огнём постов». Хотел бы обратить внимание читателя на то, что каждое боевое донесение завизировано подписью командира, а под нею стоят ещё две подписи. В данном случае: «Принял Небожин, передал Крохин» [44, л. 24], мой дед то есть. Сличение подписей на документе и фронтовом снимке подтверждает их полную идентичность. И подобных донесений, переданных и заверенных его подписью, в июле –августе 1916 года несколько.
Так, в боевом донесении от 27 июля сообщалось:
«На всём боевом участке были высланы охотники-разведчики под командой офицера, которые доходили до проволочных заграждений противника. За проволочные заграждения пройти не удалось, т. к. немецкие посты, обнаружив, открыли по ним огонь и начали усиленно освещать местность прожекторами. Разведчики заметили, что противник работает над исправлением окопов и их маскировкой. Долина р. Сервечь покрыта водой по пояс; грунт вязкий, благодаря шуму воды от движения ног подойти к противнику скрытно трудно» [44, л. 20–21 об.].
В одном из сообщений от 29 июля на имя командира дивизии отмечается, что «командир корпуса приказал каждую ночь производить разведки, ставя задачи разведчикам добыть пленных и постоянно тревожить противника своими дерзкими и смелыми нападками». Причём доклад два раза в сутки: в 19 часов и «о результате таких ночных поисков к 7 час. утра». В заключении сообщения полковника Инютина подчёркивалось, что «донесения должны быть подробными и ясными и переданы в дивизионы» [44, л. 37–37 об.].
Одно из донесений вызвался доставить в дивизион каптенармус полка приказный Д. С. Краснов. «При попытке срезать маршрут он подался прямиком через лес. Смеркалось, затем стемнело вообще, шёл, ориентируясь исключительно на звезды. Внезапно конь стал проваливаться в болото, с храпом шарахался из стороны в сторону. Сам всадник в холодном поту молил Всевышнего о спасении, и оно наступило – отменный дончак наконец вынес его на поляну» [20].
Следует отметить, что 44‑й ДКП в формировании диверсионно-разведывательных (партизанских) отрядов не участвовал и контингент его разведчиков представлен исключительно добровольцами-охотниками. 5 таких разведчиков прибыли с Дона и были зачислены в полк по распоряжению войскового наказного атамана ещё в июне 1915 года [6, с. 366].
Практически весь июль и последующие месяцы 1916 года казаки-охотники беспрестанно тревожили противника своими дерзкими вылазками, а их части продолжали окапываться, реставрируя при этом инженерные сооружения. Немцы же активности не проявляли и также работали «над исправлением окопов и их маскировкой» [42, л. 27–27 об.] и даже умудрялись вести уборку и обмолот хлеба.
В ходе разведки, организованной ранним утром 31 июля, «разведчики высмотрели пулемётные гнёзда с пулеметами», а на южной и северной окраине деревни Жуки –»проволочное заграждение противника в один ряд, но очень широкое от 15 до 20 кольев» [42, л. 39–39 об.]. 1 августа, в итоге действий трёх групп разведчиков, было зафиксировано, что «проволочные заграждения от местечка Карелича делают крутой угол» и что там «сеть проволочного заграждения идёт чрезвычайно густо и доходит до 4 полос» [42, л. 47 об.]. На другой день, 2 августа, три партии разведчиков-охотников «в 22 часа напротив деревни Остухово расслышали глухие удары от забиваемых свай и кольев», при этом они, «не доходя . версты от противника, были обстреляны ружейным огнём» [42, л. 50]. Утром того же дня «неприятельский аэроплан в течение почти 2 часов летал и делал круги над расположением участка полка, очевидно производя разведку» [42, л. 54–54 об.]. Ночью 6 августа три партии охотников под командой хорунжего Туроверова и прапорщика Краснянского «…по неосторожности обнаружили себя немцам, на что последние ответили сильным ружейным огнём» [42, л. 82–83].
Казаки также вели работы по усилению и обустройству своих позиций, Так, 7 августа приказный Крохин передал в штаб дивизии сообщение командира полка: «За истекшие сутки рабочей ротой под руководством сапёр[ов] производились следующие работы:
Позади окопов разработана тропа длиною 180 сажен. Построено 15 мостиков через ходы сообщения. Устроено в окопах подмостков 32 сажен[и]. В землянках 3 сотни, (что в версте к западу от д. Новое Село) выложена кирпичная печь.
Исправлено ходов сообщения 330 сажен. Продолжается заготовка материалов для землянок и мостиков через ходы сообщения» [42, л. 57–57 об.].
Судя по настроению немцев, никаких серьёзных операций на участке 44‑го полка ими не планировалось. Замечены у немцев даже увеселительные мероприятия. Так, 8 августа «в 21 час со стороны д. Жуки слышна была духовая музыка, рожки и барабаны» [42, л. 71].
Казаки же, в свою очередь, даже в самую трудную минуту не расставались с песнями, и «играли» их с наслаждением –такие, к примеру, как старинная песня Донецкого округа «Разливалась в Донце полая вода». А она действительно «разливалась». Донец их ждал. В мае 1917 года полк приступил к погрузке в эшелоны в числе прочих полков и батарей для отправки на Дон. К сожалению, среди покидавших фронт не досчитались 22 нижних чинов, попавших в плен, и трёх без вести пропавших [6, с. 366].
По возвращении в Донецкий округ казаки 44‑го полка влились в состав вновь формируемой 8‑й Донской дивизии, которую было решено направить на кавказский театр военных действий. Но увы! Как известно, события получили совершенно иной разворот.
Завершая повествование о фронтовой жизни полка, было бы не лишним обратиться к статистическим сведениям полкового архива, официальные данные которого исключают такие факты, как мародерство, грабежи, поджоги и насилия со стороны чинов полка. Каждая из подобных граф отчёта неизменно завершается цифрой 0. Так, один из заключительных отчётов, поданных за подписью командира полка полковника Ф. П. Инютина и полкового адъютанта подъесаула Ф. Г. Кочетова, венчает запись:
«Случаев предания военно-полевому и корпусному судам не было.
Жалоб жителей на насилия и грабежи с прямым указанием на казаков 44 полка не было, а обвинения общие на солдат пехоты, артиллеристов и казаков поступали, но казаки полка в этом районе не были. Кто оказался виноват, полку неизвестно» [6, с. 366].
ПРИМЕЧАНИЯ
Отдельные сотни – строевые казачьи части сотенного состава, не входившие в полковые части и действовавшие как самостоятельные подразделения. В мирное время формировались для несения службы на территории своего Войска. В годы Первой мировой войны отдельные сотни направлялись в армию для несения тыловой службы, а также командировались на фронт для охраны и обслуживания штабов. По штату в отдельной сотне полагалось 144 рядовых и унтер-офицеров и 4 офицера (включая командира сотни). См.: Трут В. П., Курков Г. М. Военная энциклопедия казачества. М., 2009. С. 570.
Источник: http://www.donvrem.dspl.ru