"Я - поляк и вступил в русскую армию в качестве добровольца. Великий князь Николай выпустил манифест, согласно которому в случае победы союзников Польше обещалась свобода.
Руководствуясь чувством патриотизма, я пошел воевать. Ведущие державы поступили точно так же, пообещав свободу Польше, и многие поляки пошли воевать на их стороне. Таким образом, поляки сражались против поляков, однако все они руководствовались чувством патриотизма и любви к Польше, одними и теми же идеалами.
Во время войны и позже, во время революции, мы беспорядочно перемещались, всегда несколько отделенные от остальных поляков. Хотя мы воевали и гибли, но в действительности оставались зрителями. Нам были ближе поляки, воюющие в немецкой армии, чем русские, в армии которых мы воевали.
И мы испытывали к русским большую враждебность, чем, например, к австрийцам; русские никогда не видели в нас братьев. Они относились к нам как к побежденному народу. Они не то чтобы ненавидели нас - просто не замечали.
Но мне нравились русские солдаты, и они платили мне той же монетой. Пару раз они спасли меня от неприятностей, и я был благодарен им за это. Как офицер, я находился в более выгодном положении.
К примеру, если требовалось залечь в засаде и в распоряжении трех человек были камень, грязь и вода, то офицеру доставался камень, унтер-офицеру - грязь, а солдату - вода.
Справка: Пулавский легион (официально 1-й Польский Легион) - польское воинское формирование, созданное во время Первой мировой войны по инициативе Национального польского комитета, насчитывала ок. 1000 добровольцев; воевала в составе российской армии против немецких войск на Восточном фронте.
У моей тети было шесть сыновей. В 1906 году трое из них эмигрировали: один в Германию, а двое в Австрию. Трое младших остались в России. Во время войны все шестеро служили в разных армиях.
Тетина семья не являлась исключением, во многих польских семьях складывалась подобная ситуация. Польша была перенаселена, и поляки были вынуждены переезжать в Россию.
В личном плане у поляков складывались дружеские отношения с русскими, чего нельзя сказать о карьерном росте. Наш полковник всю жизнь прослужил в царской армии. Если бы он не был поляком, да к тому же католиком, то наверняка стал бы генералом.
В военном училище у меня были высшие баллы по теории и практике. В связи с чем я предполагал, что займу место командира эскадрона. Однако это место занял русский парень, имевший более низкие баллы после окончания училища.
Надо признать, что в целом поляков не слишком притесняли, но они всегда были свободолюбивой нацией и не могли мириться с чувством собственной зависимости и потерей независимости своей родины.
Большинство уланов нашего полка с готовностью пошли служить в царскую армию из-за обещания, что в случае победы союзников Польша обретет независимость. Правительство Керенского весьма туманно высказывалось в отношении этого обещания. Коммунистические идеи и лозунги вообще обходили эту тему стороной.
Но поляки моего поколения не могли жить без мечты о свободной и независимой Польше. Поэтому теперь, когда коммунисты стали внушать, что у России и Польши общий источник напастей, уланы не хотели их слушать. После долгих уговоров коммунисты обычно говорили: - Разве вы не хотите оказаться на стороне правых?
- Да, - отвечали уланы, - хотим. Но для нас этой правой стороной является Польша. Единственное, что мы хотим, - это вернуться в Польшу. Как только мы окажемся там, сразу поймем, что правильно, а что нет. Никак не раньше. Вы же не можете сказать, что творится у нас дома, что происходит с нашим народом. Мы все должны увидеть собственными глазами.
- Правильно, но ведь вы понимаете, - продолжал уговаривать коммунист, - что ваши польские помещики, фабриканты, банкиры создадут новое капиталистическое государство с королем, который станет марионеткой в их руках, или с марионеточным парламентом. Разве вы хотите вернуться к старой системе тирании, под которой вы жили в условиях царского режима?
- Согласны, - с типичным крестьянским упрямством отвечали уланы, - русский царь был деспотом, но польские короли совсем другие. За всю нашу историю не было ни одного короля-тирана. Мы избирали своих королей.
А Польский легион Австрийской армии носил в основном австрийскую униформу.
Однако коммунисты не успокаивались и пытались воздействовать на уланов с другой стороны, отделить рядовых от офицеров. Офицеры относятся к правящему классу. Они "белоручки". Люди, вызывающие презрение. "Белоручки" не могут понимать людей с "мозолистыми руками". Только "мозолистая рука" может быть рукой товарища.
Однако "белоручек" и "мозолистые руки" объединяет единый польский язык. В Польше всех называют "пан". Это относится и к повару, и к официанту, и к банкиру.
Для улана я был "пан поручик", а он для меня "пан улан". В годы военных лишений уланы не думали, что я лучше любого из них, так же как я не считал никого из них хуже себя. А что теперь? Мы все были поляками. У нас у всех были грязные мозолистые руки. Так что идея с "белоручками" тоже не проходила.
Среди уланов, конечно, были и городские жители, рабочие с фабрик и заводов. Они понимали коммунистов, поскольку испытали на себе все "прелести" капитализма: десятичасовой рабочий день, безработицу, нищенскую оплату труда. Но в нашем полку они были в абсолютном меньшинстве.
И постепенно исчезали, один за другим. За небольшой промежуток времени мы недосчитались пятнадцати польских коммунистов, и никто не пытался отыскать их. Их отсутствие не сказалось на общем положении дел.
Зато среди русских влияние коммунистов распространялось со скоростью лесного пожара. Русские солдаты братались с немецкими и австрийскими солдатами, устраивали митинги и вступали в споры. Таким образом, армия теряла часть за частью.
От русской части, остановившейся в той же деревне, что и мы, через несколько дней осталась лишь горстка офицеров; солдаты, захватив винтовки, отправились по домам.
Любили поляки и униформу германской кавалерии.
Мы узнавали коммунистов и агитаторов с первого взгляда. Несмотря на то что они потерпели неудачу с нашими парнями, агитаторы по-прежнему поддерживали с нами дружеские отношения.
Многие из них были неисправимыми идеалистами и испытывали смертельный страх перед беспощадным, жестоким и фанатичным большинством своей партии. Фанатики вызывали и у нас тревогу. "Кто не с нами, тот против нас", - говорили они, недовольные нашим присутствием.
Оставшиеся в одиночестве, сбитые с толку русские офицеры жались к нам, умоляя принять их в наш полк, словно мы были спасительной скалой в бурном водовороте событий. Узнав об этом, коммунисты стали с удвоенным вниманием следить за нами.
Но мы вели себя спокойно и не собирались вступать в их борьбу. Ночью, с полного одобрения уланов, мы провели собрание и отправили разведчиков к немцам, австрийцам, в Польшу, Москву и Петербург. Все вернулись назад, за исключением того, кто отправился в Германию. Новости, которые они принесли, не настраивали на оптимистический лад.
В Австрии была наиболее благоприятная ситуация для поляков. Шло быстрое формирование польских легионов, которые собирались в Галиции и русской Польше. Но нам было до них не добраться.
Немцы держали глухую оборону. Они пропускали всех и каждого, кто хотел вступить в русскую армию, но не позволяли никому с русской стороны проникнуть в их зону оккупации. По имеющейся информации, они бы не позволили нам перейти границу, даже если бы мы сложили оружие. В Москве и Петербурге царил голод. Интеллигенция бежала на юг к белым, где началось сосредоточение сил Белого движения.
Ситуация для нас складывалась более чем серьезная. Мы не знали, куда следует идти. Ближайшим был австрийский фронт. Вероятно, там мы могли найти участок фронта, занятый польскими легионерами. Поляки позволили бы нам пройти через границу.
Кроме того, мы могли примкнуть к ним. Для этого нам надо было пройти двести или триста километров по восставшей стране с ее непредсказуемыми крестьянами и солдатами, опьяневшими от первого глотка свободы. "Кто не с нами, тот против нас" - двести поляков против тысяч русских.
И тут мы совершили ошибку. Мы позволили четверым русским офицерам остаться в нашем полку. Мы лично были с ними знакомы. Один из них, Алекс Гучев, учился вместе со мной в военном училище. Они боролись с красными, а красные охотились за ними. Если бы этих русских офицеров схватили, то тут же, без суда и следствия, расстреляли бы. Коммунисты узнали, что мы взяли в полк русских офицеров, и попросили выдать их.
Полковник заявил, что ничего не знает ни о каких русских офицерах. Он действительно ничего не знал, поскольку мы прятали их. Поднялся шум. Спустя несколько дней мы узнали, что красные собираются потребовать выдачи белых офицеров под дулами пулеметов.
Это послужило для нас сигналом двинуться в путь. Двести человек умудрились за час собраться и погрузить максимально возможное количество продовольствия и боеприпасов на лошадей. В полночь мы незаметно вышли из деревни в западном направлении.
Мы двигались главным образом по ночам. Где могли, обрезали телефонные провода. Срезали с формы нашивки, чтобы никто не мог опознать, к какой мы принадлежим армии. Мы, как лисы, заметали за собой следы. Разговаривали мало и только шепотом.
Двести человек с двумя сотнями лошадей в восставшей стране. Крестьяне относились к нам с недоверием. Почти всегда мы отбирали силой то, что нам требовалось.
Солдаты не обращали на нас никакого внимания. Днем, как тысячи русских солдат, мы отдыхали, по возможности выбирая уединенные места. Если нас спрашивали, куда мы идем, то у хитрых уланов всегда был готов ответ.
Мы шли несколько километров в южном направлении, затем поворачивали и шли недолго на запад, потом отклонялись и снова шли на север, резко сменив направление, шли несколько километров в южном направлении и опять три километра на запад.
(В одной из деревень крестьяне убили полковника и несколько улан отправившихся за продовольствием, после чего поляки сожгли деревню и расстреляли крестьян).
Капитан с револьвером в руке стоял перед выстроившимися в ряд мужиками. Их было порядка пятидесяти человек. Подойдя к крайнему справа, лысому, потрепанному мужичонке с покрасневшими глазами и клочковатой бородой, капитан резко спросил:
- Кто их убил?
- Я не знаю, - запинаясь от страха и виновато моргая, ответил крестьянин.
Больше он ничего не успел сказать: капитан Вар выстрелил ему в лицо. Теперь капитан подошел к следующему, одетому в солдатскую шинель. Мужик упал на колени.
- Я не убивал, ваша честь! - отчаянно крикнул он.
Вар выстрелил ему в голову, и бывший солдат упал лицом в землю. Заплакали и закричали дети. Заголосили женщины, некоторые из них попытались убежать, но уланы, с саблями наголо и с винтовками, раздавая удары, не давали никому сделать ни шагу.
Убежать дали только детям, и те быстренько попрятались в домах. Мужчины тоже начали кричать, и некоторые пытались вырваться и убежать, но уланы выстроились спереди и сзади и взяли винтовки на изготовку.
- Это он, он все начал, - и вперед вытолкнули тощего мужика.
Вар подскочил к нему и спокойно спросил:
- Ты их убил?
Глядя поверх головы капитана равнодушными глазами, крестьянин молчал. Вар набросился на него и стал избивать. Капитан сбил крестьянина на землю, начал пинать ногами, бить прикладом. Впав в неописуемую ярость, он наносил удар за ударом, но крестьянин не защищался, а только стонал, обхватив голову руками.
Замершая толпа молча наблюдала за происходящим. Вар, склонившись над бесформенной серой грудой, несколько минут назад бывшей высоким тощим мужчиной, несколько раз выстрелил ему в живот.
Унтер-офицер с деловым видом пошел вдоль шеренги крестьян, указывая пальцем в каждого пятого, а затем отдал приказ вывести их из строя и расстрелять на заднем дворе. Двенадцать крестьян расстреляли. Затем мы подожгли все дома и, когда деревня запылала, словно один гигантский костер, поскакали прочь." - из воспоминаний поручика Пулавского легиона Р.Болеславского.
