Дата формирования:
Годы существования:
Род войск: Сухопутные войска
Старшинство:
Праздник:
Знаки отличий:
Вооружение:
Статья "ИЗ ВОСПОМИНАНИИ О 6-й ОСОБОЙ БРИГАДЕ", опубликованной в журнале ВЕСТНИК ПЕРВОПОХОДНИКА, № 73/74 Октябрь-Ноябрь 1967 г. » Автор: Рябинский А.:
В 1916 году, в глубоком тылу Действующей армии, для отправки во Францию и Сербию формировались особого назначения, или просто особые, как им приказано было называться, бригады. 6-я из них, о которой будет идти речь, формировалась в Московском военном округе. Прекрасный командный состав этой бригады, с соответственно подобранными из пехотных полков действующей армии солдатами, вполне отвечали высокому назначению ее: поддержать честь и достоинство русской армии за границей. 11-й особый полк бригады, с командиром полка полковником ген.штаба Пустовойтенко, формировался в Москве, а 12-й, с командиром полковником Струковым, - в Туле. Командиром бригады был назначен только что с большим блеском прокомандовавший положенное время 81-м пехотным Апшеронским Императрицы Екатерины Великой полком генерального штаба генерал-майор Евгений Васильевич Лебединский.
В первых числах октября, после смотра, командир бригады донес командующему Московским военным округом о готовности бригады к отправке ее во Францию. На это ему было сообщено телеграммой, что 6-я особая бригада, вместо Франции, будет отправлена в действующую армию, куда она, перевооружившись с французских винтовок на русские, и отбыла.
Простояв некоторое время на позиции под Двинском, бригада была переведена в резерв 12-й армии генерала Радко-Дмитриева в Ригу. В начале декабря, для предстоящего зимнего наступления, бригада была выдвинута на позицию юго-восточнее гор.Шлока. На нее, с приданными ей частями, - всего 14 батальонов под командой ген.майора Лебединского - была возложена задача в ударном порядке прорвать оборонительную полосу противника.
Ознакомившись с обстановкой, Лебединский тщетно старался, если не отменить, то хотя бы отложить атаку. Мотивами этому были: незнакомство с позициями противника и глубокий снег, маскирующий их; множество переплетенных проволокой и занесенных снегом, расположенных в шахматном порядке участков лесных завалов; глубокий снег, устраняющий возможность применения к местности стрелковых цепей и, вообще, множество местных, неблагоприятных для атаки обстоятельств, связанных с зимой. "Зимнее наступление", как оно впоследствии было названо, в период подготовительный не особенно держалось в тайне, и о нем говорилось, без веры в успех, даже в полках.
19-го декабря, в предпоследний день перед наступлением, генерал Лебединский был вызван в Штаб Армии, откуда возвратился смущенным и расстроенным. Говорили, что он имел там неприятный разговор по поводу предстоящей атаки.
По сведениям, полученным от каких-то партизан, немцы сняли и перебросили на французский фронт значительные силы с участков фронта 12-й армии, и на некоторых участках фронта противника нет. Генерал Лебединский приказал начальнику штаба боевой рекогносцировкой проверить эти слухи. Разведывательная партия - около полуроты 11-го особого полка - возвратилась, принеся с собой несколько своих убитых и раненых.
Как бы то ни было, ударная группа ген.Лебединского, 14 батальонов, с короткой артиллерийской подготовкой атаковала свой участок позиций противника и с огромными потерями была отброшена обратно в свои окопы.
Генерал Лебединский видел, с какой отчаянной доблестью сражалась его бригада. Он отлично понимал независящие от него причины неуспеха, негодовал, страдал и нервничал, чего знавшие его по Апшеронскому полку чины бригады прежде за ним не замечали.
Части, недолго стоявшие на позиции и хорошо не изучившие расположение противника, при менявшемся, в зависимости от погоды, виде местных предметов, отойдя от исходного места, теряли направление и, проваливаясь в снегу, отставали одна от другой.
Между прочим, на некоторых, не подчиненных генералу Лебединскому, демостративных участках в этом наступлении был достигнут незначительный успех.
Радко-Дмитриев, предоставив Лебединскому полную инициативу в выборе места и времени и усилив его группу еще несколькими батальонами, приказал атаку повторить. Но эту повторную атаку противник предупредил, перейдя сам в контр-атаку, поддержанную сильным артиллерийским огнем. Весь день между окопами шел бой, и к наступлению сумерек обе стороны возвратились в свои окопы. Из штаба армии в штаб группы ген.Лебединского прибыли партизаны, которые сообщили, что по замерзшему болоту Тируль, под покровом ночи, можно незаметно подойти к позиции противника и что они знают даже участок, не прикрытый проволочными заграждениями.
Генералу Лебединскому, в бытность его командиром полка, в ночных атаках сопутствовало счастье. Один раз это было при отступлении из Галиции, с 13 на 14 мая 15-го года, при ночном штурме австрийского предмостного укрепления с городком Синява, в полной тишине, без поддержки артиллерии; второй раз, тоже без артиллерии, 8-го октября 15-го года, уже в России, под дер.Медведичи. Оба раза, без больших потерь, полком его было взято много пленных и трофеи.
В 8 часов вечера, в Рождественскую ночь 24-го декабря, организовав связь с артиллерией и с частями, которые в случае надобности должны были его поддержать, генерал Лебединский, в сопровождении партизан, лично повел из своей группы только особую бригаду на исходное для атаки место.
Благодаря принятым мерам бригаде удалось, не будучи обнаруженной, подойти достаточно близко к позиции противника. Капитан Божидар Маркович, черногорец-доброволец, первый со своей ротой бросился в атаку. Стремительная атака по льду слабо покрытого снегом болота захлебнулась при подъеме на его возвышенный берег, уже покрытый глубоким снегом. Божидар Маркович был убит, рота его легла почти вся. Двинувшиеся за ним все три батальона 12-го особого полка наскочили на проволочные заграждения. 11-й особый полк, уже при проигранной внезапности натолкнувшись на сильное сопротивление, отошел в исходное положение. Потери бригады были огромны.
Так окончилось, вместо Французского на Русском фронте, боевое крещение блестящей по своему составу 6-й особой бригады.
Приказом Начальника штаба Верховного Главнокомандующего от 24 января 1917 г. 6-й особой пехотной бригаде было приказано развернуться в дивизию и именоваться 4-й особой пехотной дивизией. В нее вошли 15-й и 16-й особые полки. До этого времени 6-я особая бригада, пополняясь, находилась в резерве 12-й армии и стояла в предместье города Риги. Пополненной 4-й особой дивизии приказано было стать в резерв Северо-Западного фронта в районе Двинска, куда были посланы, под командой капитана 16-го особого полка Р-ского квартирьеры.
Находясь в приличном расстоянии от железной дороги, капитан Р-ский, будучи как бы отрезанным от мира сего, предался отдыху и связанным с ним развлечениям, в чем подражали ему и его квартирьеры. Для пехотинцев отдых в обстановке, где даже не слышно артиллерийской пальбы, - настоящее счастье. Оно было еще более радостным при затянувшемся неприбытии частей дивизии. Доходили слухи о каких-то беспорядках и даже революции, но на это Р-ский возражал, что "показали революционерам Кузькину маму в 1905 году, а в военное время покажут тем более, и шутки тут в сторону", Прошло дней 10—15, и привольное житье квартирьеров было нарушено телеграммой генерала Лебединского с приказанием немедленно возвратиться обратно. Р-ский со своей командой прибыл на ст.Режицы. Станция была забита солдатами. Но что это? - солдаты не отдают чести и даже, при подходе к ним офицера, не встают и т.д.! Как бы желая показать сидящим здесь с забитым видом двум прапорщикам, как следует вести себя в подобных случаях офицеру, капитан Р-ский, помня, что при нарушении дисциплины в известных случаях ему законом дано право применять силу или оружие, молодцевато начал наводить порядки. Масса солдат взвыла и с руганью стала к нему приступать. Р-ский вынул из кобуры револьвер.
В это время вбежал какой-то штатский с красной повязкой на рукаве. Он что-то говорил солдатам, уговаривая их до Пскова вести себя спокойно и говоря, что он о случившемся даст знать, куда следует. Затем, усадив Р-ского с его командой в отдельный вагон, штатский отправил поезд. Р-ский стал не так умом постигать, как сердцем чувствовать, что произошло что-то чудовищное и нелепое. По прибытии в Псков, увидя на станции офицеров, Р-ский подошел к ним:
- Скажите, пожалуйста, что нового и что произошло? - обратился он к ним.
Увидя с удивлением, что он как с луны свалился, офицеры после краткого предисловия поведали ему, что всего несколько часов тому назад из Пскова ушел Царский поезд, увозя в Петроград отрекшегося от Престола Государя Императора. От этого известия у Р-ского зашевелились волосы на голове и по спине побежали мурашки. К нему подошел штатский с австрийским карабином на ремне и красной повязкой на рукаве:
- Господин офицер, - обратился он к нему, - вас просит к себе товарищ Ямпольский.
Р-ский, к совершенному своему удивлению, заметил, что стоявшие с ним офицеры отнеслись к этому приглашению, как к совершенно нормальному явлению. Р-ский последовал за вооруженным штатским. Они вошли в жандармскую комнату. За столом, с самодовольным видом, вместо жандарма сидел высокого роста штатский.
- Во избежание самосуда над вами товарищей солдат вы сейчас со мной поедете в город, - сказал он Р-скому, - а сейчас присядьте,вот вам "Биржевка" (газета "Биржевые Ведомости). Смотрите, что происходит! Интересно, интересно, - добавил он и принялся что-то писать.
Вскоре подан был автомобиль, и Р-ский с тов.Ямпольским поехали в город. Они приехали, повидимому, в полицейское управление, но в нем, вместо полицейских, всюду сновали вооруженные штатские с красными повязками на рукавах.
- Ну, теперь бросьте папиросу и отвечайте на вопросы, - сказал Ямпольский Р-скому, садясь за стол. О случае на станции Режицы ему, видимо, уже было известно, и он составил о нем подробный протокол. В доме было много людей. Все они громко говорили, и постоянно звенел телефон.
- Сейчас уже поздно, вы останетесь здесь ночевать, а утром я приеду за вами, и к Рижскому поезду вы будете на вокзале, - сказал Ямпольский, указывая на диван, и, не прощаясь с Р-ским, вышел.
Утром в 8 часов явился Ямпольский.
- Ну, господин офицер, - сказал он, - я только что был на вокзале, поговорил с вашими солдатами. Все улажено. За ваше спокойное возвращение в полк я ручаюсь. Вы должны не забывать, что солдаты сейчас - граждане.
На вокзале Ямпольский, войдя с Р-ским в вагон, где уже разместились его квартирьеры, сказал им, что в их полку, конечно, уже выбран комитет, куда и следует передать привезенный им пакет. Затем, пожелав "товарищам" счастливого пути, он удалился.
По дороге Р-ский пробовал было говорить со своими солдатами о происходящем, но, заметив недоверчиво-враждебное выражение их лиц, прекратил эти беседы с ними.
По приезде в Ригу Р-ский представился по случаю возвращения Начальнику штаба Дивизии и доложил ему о случае на ст.Режицы.
- Я уверен, - сказал ему нач.штаба, - что все станет на правильный путь. Нужно терпение и выдержка и не задираться с "товарищами".
Р-ский хотел было еще, для отвода души, поговорить с нач.штаба, но тот, с обыкновенным своим деловым видом постоянно занятого человека, отошел в сторону.
Дня через два Р-ский получил повестку явиться в солдатский комитет. Об этом приглашении Р. доложил командиру полка.
- Чепуха, - сказал на это командир, - ничего "товарищи" вам сделать не могут. Удивительно абсурдная неразбериха, а главно - невозможно уяснить себе центра, около которого она вращается. В нашем полку инцидентов с "товарищами" было множество, но до приглашения в солдатский комитет не доходило. Вашим защитником из искоофа (исполнительный офицерский комитет) будет юрист по образованию, поручик нашего полка Лебедев.
Комната солдатского комитета уже была полна солдат, когда в нее вошел Р-ский. За столом важно сидел председательствующий, нестроевой младшего разряда, старший сапожной мастерской. Около него тесно расселись бывшие с Р-ским квартирьеры. Они злорадно смотрели на севшего рядом с пор.Лебедевым Р-ского. "Предатели", - глядя на них, подумал Р-ский.
- Товарищи, - обратился к собравшимся председательствующий. - Мы собрались сегодня для того, чтобы разобрать случай с господином товарищем капитаном Р-ским. Прежде всего я, как председатель полкового солдатского комитета, благодарю бывших с Р-ским товарищей, что они поступили правильно, обратились к комитету и не прибегли к самосуду над господином капитаном Р-ским. Вот что пишет о поведении капитана Р-ского на станции Режицы начальник революционной милиции ст. Псков, - и он прочел, с ссылками на завоевания революции в отношении солдат, довольно правдиво составленный протокол.
- Господин капитан Р-ский, признаете ли вы себя виновным? - в заключение своей речи спросил он.
- В чем? - одновременно спросили Р-ский и Лебедев.
На их вопрос председательствующий хотел было ответить, как встал сидевший рядом с ним еврейчик и хлестко-разбитным тоном заявил:
- В явно сознательном нарушении декларации прав солдата.
- Что это за декларация и можете ли вы нам ее объявить? - спросил Лебедев.
В собрании произошла заминка. "Декларация", видимо, для всех была новинкой. Еврейчик продолжал:
- Эта декларация исходит от Совета солдатских и рабочих депутатов.
- Если эта декларация исходит не от Временного правительства и в надлежащем порядке не распубликована им, то для исполнения она не обязательна, - возразил Лебедев.
Научно-авторитетный тон его возымел, казалось, свое действие, и все посмотрели на него с удивлением. Но потом поднялся шум с руганью, в котором трудно было что-либо разобрать.
- Голос совета депутатов есть голос всего народа, и никто не может здесь возражать! - пискливым голосом, стараясь всех перекричать, вопил еврейчик.
- Правильно! Правильно! - орали все. Громовым голосом и свистками при помощи вложенных в рот пальцев председательствующему с трудом удалось утихомирить "собрание".
Между прочим, солдаты ревниво оберегали провозглашенные в первые же дни революции свободы: слова, печати и собраний. На основании их обезличенные офицеры пытались обратить отравленные солдатские умы к здравому смыслу и убедить их не слушать провокаций.
Долго длившееся "собрание" с провокационными вопросами и безупречными по здравому смыслу ответами Р-ского и Лебедева, видимо, утомили "товарищей". Лебедев встал и произнес длинную речь уже прямо в защиту Р-ского. Указав на значение дисциплины, субординации и роли офицеров в армии, он в спокойно убедительном тоне доказал "товарищам", что в Режицах Р-ский иначе поступить не мог, так как ничего не знал о революции, что и подтверждает начальник Псковской милиции. Поэтому в своем незнании завоеваний революции в отношении солдат он приносит перед командой бывших с ним квартирьеров извинение.
Удовлетворенные и радостные "товарищи" стали покидать собрание.
За все время этого импровизированного суда над собой Р-ский, как новичек в революции, больше молчал. "Вот бы вынуть револьвер да перехлопать всю эту сволочь!" - думал он, но только думал.
По дороге домой Р-ский и Лебедев зашли к командиру полка доложить обо всем и просто отвести душу.
- Неужели, г-н полковник, не найдется никого, кто бы обуздал всю эту взбунтовавшуюся сволочь?! Ведь вчера еще они были солдатами! - с горечью от только что пережитого на "суде", после доклада о нем, спросил Р-ский.
- Не могу себе представить, что такой не найдется. Конечно, много шкурников... Революция давно подкрадывалась, и мы это чувствовали и даже знали, но об этой огульной подлости никто не имел понятия. Вы, например, знали, что такое эс-эры и эс-деки? Ну, вот видите! Все вершители революции знают, и что все они подлецы - они тоже знают, и что на подлость офицерский корпус не пойдет - тоже знают, а потому, стараясь предупредить контр-революцию, они натравливают в первую очередь солдат на нас.
Высказав свой взгляд на революцию, командир полка пожелал офицерам спокойной ночи и советовал не унывать, так как он этому "товарищескому" суду не придает никакого значения.
2-го мая 4-я дивизия стала на позицию юго-восточнее Риги у деревни Серуль-Ставос. Вообще с резолюцией боевые действия, кажется, прекратились, как с нашей стороны, так и со стороны противника.
Стояли прекрасные весенние дни. Пробудившаяся природа и тишина невольно обращали мысли и взоры сидевших в окопах товарищей солдат к провозглашенному вершителями революции "миру без аннексий и контрибуций", "Вот и замирение, - говорили они. - Повоевали и буде". Иногда тишину нарушали выстрелы, но на них никто не обращал внимания, так как нельзя было себе представить, чтобы кто-нибудь осмелился стрелять по противнику: стреляли по летящим с весною диким гусям или по заблудившемуся зайцу. В тылу же, в населенных пунктах, стрельба просто из озорства с начала революции не прекращалась.
По окопам каким-то образом усиленно распространялась немцами газета "Русский Вестник", в которой они убедительно вели пропаганду о бесцельности войны против немцев в союзе с Францией и Англией, другая газета, "Окопная правда", издававшаяся прапорщиками Сиверсом и Хаустовым, была явно большевицкого направления, с провокационными лозунгами и обещаниями райского житья пролетариату. Она старалась указать на офицера, как на противника революции и врага народа.
На одном участке дивизии, где окопы противника подошли к нашим так близко, что, казалось, имели общие проволочные заграждения, начались братания с немцами, с передачей в наши окопы пропагандных листовок и с общими танцами под гармошку.
Генерал Лебединский прибыл сам на этот участок и приказал выпустить по немецким окопам две мины из минометов и несколько очередей из пулеметов. К общему удивлению офицеров, приказание это было выполнено беспрекословно, и братания прекратились. На следующий день немцы открыли по нашим окопам огонь шомпольными гранатами и выпустили одну мину.
Дня через два, три один из полков дивизии почти весь оставил свои окопы и, требуя смены, толпою ушел в тыл. Командир полка пытался уговорить их вернуться в окопы, но напрасно. Попытки повлиять на бунтовщиков полкового солдатского комитета тоже не дали положительных результатов. "Товарищи немцы тоже не будут воевать больше", - заявляли солдаты.
В это время в 12-ю армию прибыл "военный и морской министр", адвокат по профессии и до мозга костей совершенно штатский человек, на эту высокую должность выдвинутый, конечно, только революцией, - Керенский. Он пожелал поговорить с покинувшим позицию полком.
На указанном месте Либавского шоссе, для встречи его, образовалась вне строя гудящая масса солдат. В ожидании министра они усиленно лускали семечки, которыми их снабжали подозрительные продавцы, скалили зубы и пялили свои взоры по дороге на Ригу. В стороне от них кучкой стояли офицеры и тихо, сдержанно между собой разговаривали:
- Хорошо, министр, но почему вне строя и без винтовок? - спрашивали они друг друга.
- Потому что вызваны были не на парад, а на митинг, - отвечали им другие.
- А что если в это время немцы, не будь они дураки, долбанут по нашему участку?
- Нечего им "долбать", так как они хорошо знают, что мы катимся по наклонной плоскости, а "долбление" может оздоровить товарищей, - авторитетно заявлял на это солидный штаб-офицер.
Вскоре появились мчавшиеся по шоссе несколько автомобилей. Бригадный оркестр грянул марсельезу. Толпа закричала ура и захлопала в ладоши. На переднем открытом автомобиле, приложив руку к козырьку мягкой военной, без кокарды фуражки, стоял Керенский. Из задних автомобилей ВЫШЛО несколько офицеров и солдат с винтовками.
Простояв несколько мгновений, Керенский вышел из автомобиля. К нему подошел командир 16-го особого полка полковник Карганов. Не вынимая из-за борта френча руки, Керенский выслушал его и, сделав несколько шагов вперед, был тесно окружен солдатами. Дав знак рукою соблюдать тишину, Керенский произнес речь, начинавшуюся словами: "Товарищи солдаты! Русский народ, сбросив с себя цепи рабства, обратился ко всем демократиям мира прекратить братоубийственную войну..." и т.д., и кончавшуюся заключением о необходимости довести войну до победного конца.
Нужно отдать справедливость - говорил он мастерски: громко, четко, убедительно и выразительно. Солдаты внимательно слушали его сначала, потупив очи, так как ожидали от него распеканции за то, что они покинули позицию, но, слыша его уговаривающе-мягкий голос, ободрились. После последних, заключительных слов: "Уверен, что для спасения родины и революции, в общих усилиях, свободный русский народ доведет войну до победного конца", - Керенский приложил руку к козырьку и провозгласил ура за родину и революцию. Чувствуя, что овладел толпой, Керенский был собою доволен, далее он беседовал с бывшими делегатами от дивизии в Петрограде. Задавал вопросы и выслушивал ответы.
Казалось, митинг был окончен, и Керенский, пожелав всем здоровья, счастья и удачи, направился было к автомобилю, как вдруг, при гробовой тишине, к нему подошел солдат 16-го особого полка и сказал:
- Разрешите, господин товарищ министр, задать вопрос?
- Что? - спросил его в свою очередь Керенский.
- Вот вы говорите, что много снарядов и патронов и нужно воевать до победного конца, а на что нам этот победный конец и сделанная нами революция, когда нас не будет?
- Командир полка! - резко крикнул Керенский. Подошел полковник Карганов. - Увольте этого солдата, пусть он наверное сохранит свою драгоценную жизнь, как, не в пример всем своим сознательным товарищам, не пожелавший защищать родину и революцию! Товарищи! - истерически уже кричал далее Керенский. - Знайте, что я первый, если будет нужно, отдам свою жизнь за революцию и счастье родины!
Произведя эффект, садясь в автомобиль, Керенский, повернувшись в сторону группы офицеров, приложил руку к козырьку. Смотря на отбывавшего сознательного уголовного преступника, офицеры ответили ему тем же. Митинг был окончен. Но вот, в уже расходившейся толпе, поднявшись на возвышение, появился какой-то хлестко разбитной оратор.
- Товарищи! - обратился он ко всем. - Хорошо, конечно, пожалуй, надо будет идти в наступление, пусть у переде пойдет командир полка, за ним командиры батальонов, за ними ротные и все офицеры, а опосля их мы все!
- Правильно! Правильно! - со смехом заорали "товарищи".
На это идиотское предложение ответил деловой и здравого смысла речью командир 16-го особого полка полковник Карганов. Солдаты его любили, и он имел в их среде много знавших его еще по службе в 205 пех.Шемахинском полку. Они молча выслушали его, и этим, казалось бы, было закончено посещение 4-й особой дивизии военмором Керенским.
Но, как бы желая дополнить слово Карганова, из среды офицеров отделился Борис Алексеевич Суворин. В гимнастерке с защитными погонами с римской цифрой 6, опоясанный офицерским походным ремнем, он своей дородно-представительной фигурой похож бы, выражаясь по простонародному, больше на "настоящего и стоющего барина", чем на солдата. При виде его "товарищи" насторожились. Заняв место отошедшего в сторону Карганова, Суворин обратился к ним:
- Ребята... то есть, простите, товарищи! Я старше вас и, следовательно, больше видел всего, но я не могу себе представить, чтобы извозчик, например, ехал задом наперед, то есть после телеги шла бы лошадь!
Он хотел было еще что-то сказать для большего вразумления к слову Карганова, но поднялся страшный шум с руганью, выкриками и свистками: "старый режим, буржуй, шкура" и прочее. Суворину грозила неприятность. Карганову с трудом удалось успокоить толпу. Кажется, в этот же вечер Борис Суворин уехал в командировку. Вскоре после его отъезда в газетах появилось описание вышеприведенного случая.
Остается упомянуть о предназначавшихся для Западного театра войны особых стрелковых бригадах. Формирование этих надерганных с бору по сосенке частей было досадной ошибкой нашей Ставки, лишенного солдатского сердца бюрократа Алексеева. Во Францию следовало послать восстановленный в январе 1916 года XIII корпус — взять реванш за Восточную Пруссию в благоприятной обстановке Французского фронта. Присутствие полков XIII корпуса лишний раз напомнило бы союзникам о жертвах, принесенных Россией в первые же дни войны в Восточной Пруссии. За море было послано 4 особые бригады: 1-я и 3-я — во Францию, а 2-я и 4-я — на Балканы. Из пяти оставшихся в России сколько-нибудь заметное участие в военных действиях приняла одна 6-я бригада — в декабрьском наступлении Радко Дмитриева. Успеха она не имела — слишком много в строю ее оказалось георгиевских кавалеров. Георгиевский кавалер должен служить примером для остальных. В 6-ю Особую бригаду отобрали почти сплошь георгиевских кавалеров, проявлявших в своей среде мало порыва и жертвенности, особенно успевшие набрать полный бант. Поголовное награждение нижних чинов крестами и медалями понижало ценность части. Тому пример — пресловутый георгиевский батальон Ставки, никуда не годившийся.
генерал П. Н. Симанский, "Развитие вооруженной русской силы в период Мировой войны"